Дверь была старой. Деревянной, но давно забывшей о чистом янтарном сиянии, ныне скрытом под слоями краски. Мне нравилось отковыривать чешуйки, освобождать её от наносного, чужеродного. Казалось, дерево благодарно вздыхает, когда пальцы поддевают очередной кусочек...
- Уходи! Уходи!
- Сама уходи! Это мой дом!
- Скотина... - Мама некрасиво рыдает, громко, с захлебываниями и подвываниями. Стягивает на горле воротник домашнего халата - застиранного, потерявшего форму - и продолжает кричать: - Куда я с ребёнком?!
- К мамаше своей! С узелком иди, такая, как и пришла...
Они много кричали. Всегда. Я рос под аккомпанемент неутихающих ссор и бурных скандалов, что могли длиться днями, перерастая в холодную войну, когда в доме повисало молчание, не нарушаемое ничем. Тогда мне приходилось превращаться в тень и скользить в кухню и обратно вдоль стен, чтоб не шуметь. Не хотелось попасть под двойной залп.
Мы жили в старом доме, выстроенном ещё моим прадедом, наполненном скрипами и вздохами. Маме он не нравился, она хотела бы городскую квартиру с удобствами, с двориком, в котором есть песочница и горка, а не огород, который требовал заботы. И всё это она не уставала высказывать.
Отец - не могу назвать его папой - возмущенно вскидывался всякий раз, когда речь заходила о его любимом доме. Он любил его, прожил в нем всю жизнь, собирался и умереть тут, поэтому вставал на его защиту со всем пылом.
Что оставалось мне? Только прятаться в комнате, за плотно закрытой дверью и не слушать. Соскребать краску с полотна двери слой за слоем, аккуратно, неторопливо, чтоб под ногтями не оставались острые обломки, а новый слой был чист и гладок. Это успокаивало. Мой островок спокойствия...
На порог нанесло листья, они хрустели под ногами. Я не был дома с семнадцати лет, с тех самых пор, как окончил школу и уехал учиться в столицу. Родители звали погостить, объединяясь против меня, а я игнорировал все их письма и звонки. Только от наследства улизнуть не удалось, потому-то и стою я здесь, ковыряю замок старым ключом.
Из темноты пахнуло сырой затхлостью и кислятиной. Я ходил по комнатам, вновь примеряя на плечи незнакомые стены, обретая забытую память. Вот ремонт, что длился не меньше двадцати лет, а тут кухня с относительно новой техникой, но с теми же цветастыми полотенцами. По узкому коридору я дошёл до своей комнаты. Изменилась ли она? Дверь снова была окрашена, синь затянула проплешины, которые я создавал с недетским упорством. Вот и сейчас пальцы потянулись к дереву, поддели кусочек краски, повели вниз.
Старая забава не хотела отпускать, но я смог оторваться от нее. Почему-то больше ничего мне не хотелось разрушать, никогда. Я полюбовался грязно-белой полосой, проступившей на полотне, и толкнул дверь. "Они всё поменяли!" - мелькнула обиженная мысль. Ну а чего было ждать? Что родители оставят всё, как было при мне? Плакаты рок-групп, исписанные формулами обои и хромую мебель?
Все в комнате было новым: узкая кровать, стол, стул, шкаф, книжные полки - но каким-то нарочито старомодным. Несовременным. Я подошёл к столу. Тетрадки, учебники. Узкий деревянный пенал, по нему вьются выжженные узоры.
- Да, мам, хорошо. - Дверь пропустила внутрь высокого юношу. Я вздрогнул от неожиданности - откуда он взялся?
Паренек бросил на кровать сумку и подошёл к столу, минуя меня так близко, что я рассмотрел редкие волоски над его губой. Меня он не замечал, рылся в книгах, бормоча под нос ругательства. В какой-то момент он приподнял лицо, скорчив недовольную мину, и я узнал отца. Совсем молоденького, незнакомого и в то же время пугающе своего.
- Па-ап? - Рука прошла сквозь плечо. Я ещё раз попробовал дотронуться до него, но ничего не вышло.
Он взял пару книг и выбежал из комнаты, хлопнув дверью. Я вывалился в коридор вслед за ним, но там никого не было. Тусклый свет от грязных окон и тишина...
Пришлось взять отпуск, соврав, что проблемы с оформлением наследства требуют моего присутствия. Не хотел я уезжать из города, не побывав ещё раз в прошлом. Почему-то я сразу же поверил в то, что произошедшее не было сном, призраком или иллюзией. Наверное, желание ещё раз заглянуть в жизнь отца было сродни мазохизму, но я не стал ему противиться. Остался в старом доме.
Раз за разом я распахивал дверь, стремясь вернуться назад, но каждый раз обнаруживал всё ту же полупустую комнату. От скуки и безделья принялся за ремонт. Работа опустошала голову, уводила мысли в никуда, оставляя усталость, в которой не было места раздумьям.
С кухней я покончил быстро - её, как наиболее обжитую, улучшали постоянно - и перешёл к коридору. Сорвал обои, снял люстру, засиженную мухами, и принялся за двери. Если удастся привести их в первоначальное состояние - оставлю. Начал со своей старой комнаты, мысленно скрестив пальцы на удачу. Я не жил в ней, занял дедову комнату как самую светлую.
Старый шпатель аккуратно поддевал краску, пласты неохотно отрывались от монолита, твердые осколки норовили отлететь в лицо. Я чертыхался, но не сдавался, медленно, даже боязливо продолжал. В дверь постучали. Я замер. Стук повторился - нетерпеливый, глухой. Кончиками пальцев я толкнул дверь.
В уже знакомой мне комнате сияло яркое солнце, в открытое окно вливался шум. Паренек - отец, но такой молодой, что не воспринимался мной всерьёз, - сидел за столом.
- Входи, - буркнул он.
- Я?
- Привет, Лёш! - Сквозь меня прошла невысокая темноволосая девушка. Потянуло холодом в груди от узнавания - мама.
- А, это ты! Проходи... Садись. - Стул опрокинулся, от неловкого движения на пол свалилась стопка книг.
- Да не надо, я ненадолго, - ответила мама, скрывая улыбку. Я подошёл поближе, беззастенчиво пользуясь тем, что меня никто не видит и не чувствует.
Какая она молодая! Совсем ребёнок ещё - в толстой косе ленточка, кокетливый бантик дрожит от любого движения.
- Вот список заданий, перепиши. - Неказистый дневник вынырнул из портфеля. Я жадно вчитался в строчки: ученица 10-го... школы номер...
- Хорошо, сейчас, - отец покраснел. Замялся, но все же решился. - Оль, а в Радуге новый фильм...
- Да, я слышала, - серьёзно ответила она.
- Может... У меня билеты есть...
Мама молчала. Прикрыла длинными ресницами хитрые глаза и молчала, ожидая, что скажет отец.
- Может, сходим? - Хрустнул карандаш.
- Завтра?
- Нет, в пятницу.
- Хорошо, - улыбнулась мама. Перекинула косу вперёд и сказала: - Зайдешь за мной.
Взяла дневник и повернулась, чтоб выйти. Я хотел остаться, но меня тянуло вслед за ней, так что пара секунд и я вновь стою в коридоре, гляжу на закрытую дверь.
Попытки снова вернуться туда были неудачными. То ли дверь, то ли само прошлое решительно отодвигали меня подальше от своих тайн. Оставалось лишь вспоминать увиденное и поражаться тому, что время сделало с родителями. Я запомнил их как пару монстров, превративших моё детство в войну без начала и конца. Но ведь так было не всегда? Что же изменилось, что с ними стало?
Я закончил ремонт в коридоре, доделывал родительскую спальню, а дверь все ещё отказывала в путешествии. Наверное, это глупо, но я обиделся. Проходя мимо, держал голову прямо, чтоб не видеть, не думать о ней, забыть. А она манила обещанием невозможного, искушала знанием - вот и ныне стояла приоткрытой, хотя я её не касался, а сквозняк был слишком слабым.
Из узкой щели вкрадчиво полз свет, доносился звук голосов. Я не мог пройти мимо. Тихонько отворил дверь, стараясь остаться незамеченным, тихонько вошёл. На кровати, небрежно накрытой пледом, сидели в обнимку двое. Сумерки уже сгущались по углам, но ещё можно было рассмотреть лица. Мама плакала.
- Ну, не плачь, - уговаривал её отец, - пожалуйста, не плачь.
- Я не плачу... Просто...
- Всё будет хорошо. Посмотри на меня...
Никогда раньше я не слышал у него такого тона. Обычно он раздражался от вида маминых слёз, обзывал её истеричкой.
- Лёш, а как же институт? - От плача у нее припухли глаза, но припухлости ещё не превратились в мешки.
- Возьмёшь академку, а потом доучишься.
- А может...
- Нет! - вспылил отец. - И не думай даже!
- Я не буду, - мама робко улыбнулась и вытерла щеки. - Но что мы будем делать?
- Поженимся, родим Мишку и будем жить припеваючи... - Отец зарылся в мамины волосы, зашептал что-то в алеющее ушко.
- Перестань! - Смех сменил слёзы. - Ну, Лёш, я серьёзно!
- Я тоже серьёзно - поженимся. Завтра документы отнесём.
Парочка заворковала, а я вышел, чтоб не становиться свидетелем глубоко личных признаний. Так вот как оно было на самом деле... Та самая "загубленная" молодость отца и "ради тебя пожертвовала учёбой" мамы.
Нет, я знал, что черно-белый мир существует лишь на экране, лишенном красок, но одно дело знать, а другое - чувствовать. Прячась от ссор родителей, моё сознание воспринимало их обоих врагами, гротескными чёрными фигурами, без малейшего намека на цвет. Потому, наверное, я и избегал их все годы, не звонил и не приезжал, старался забыть.
Ремонт почти окончен, начальство названивает, спрашивая, когда же я вернусь, а я трушу. Боюсь входить в свою комнату, боюсь вернуться в детство, встретиться со своими страхами наяву. И пускай я уже давно взрослый, способный понять и осмыслить многое, но как же тяжело ломать стены, сложенные из обиды и злости.
Пару дней я размышлял о прошлом, бродил по городу, сталкиваясь с давно забытыми знакомыми, вспоминал. Были же и у нас светлые моменты? Возможно, лишь самое яркое врезалось в память, самое плохое, но ведь так было не всегда.
Нерешительно толкнув дверь, я зажмурился. Тишина. Комната не изменилась, и я разочарованно внёс материалы. Работы осталось на пару дней: переклеить обои, снять краску с рам, двери и дощатого пола, покрыть дерево лаком.
Под шорох осыпающихся чешуек хорошо думалось. Я провалился в мысли и не заметил, как цвет двери сменился. Снова прошлое. Комната преобразилась - разложенный диванчик пришел на смену кровати, рядом детская кроватка. На ней еще не отпечатались следы моих зубов. Мама стоит у окна, кутается в уродливую кофту, вздрагивает от холода.
- Оль, ну хватит, - тянет отец, заходя внутрь.
Я отступаю к стене: в его голосе слышна знакомая злость, пока робкая, неприметная, но вскоре разросшаяся пышным сорняком.
- Оля...
- Где Миша? - глотая слова, спрашивает мама. Она не смотрит на отца, взгляд бродит по комнате.
- Мама пошла с ним гулять.
- Хорошо... Я там... Суп сварила.
- Оль, ты всё не так поняла, - тараторит отец, хватая её за руки. Она молча вырывается, морщит лицо в плаксивой гримасе и молчит. - Оля!
- Пусти! - Кофта падает на пол.
- Я ничего не сделал!
Мама щурится. Долго смотрит в лицо отца, будто пытается отыскать в нём что-то и, не найдя, долго выдыхает. Плечи её поникают.
- Тогда давай уедем? К маме, она звала нас, у неё и домик на примете есть. Давай, Лёш? Я в институте восстановлюсь, ты работать пойдёшь.
- А как же мои? - резко спрашивает отец.
- Пожалуйста... Я не хочу жить рядом с...
- Дура ревнивая!
Дверь захлопывается, силуэт мамы истаивает. Моё сердце громко стучит от страха. Ссора лишь вскользь задела родителей, самым краешком, а я уже погрузился в болото воспоминаний. Нет, скорее отсюда! На вокзал, а там холодный уют большого города, где жизни пульсируют вразнобой, в лихорадочном темпе, где нет времени на сомненья и сожаления.
Опомнился лишь на улице. Хватил холодного воздуха так, что закашлялся, и будто очнулся. Вокруг люди, их немного посреди рабочего дня, но все же мелькают мутными фигурами. Осень сбивает с деревьев последние листья, гонит неугодных прочь. Я и сам не против улететь куда-нибудь далеко, так далеко, чтобы забыть обо всем. Но зачем продолжать обманывать себя? Чувствую же - душой ли, третьим глазом, неважно, - что прошлое настигнет везде. Ему нужно показать себя, а мне - увидеть.
Я смирился и остался. Продолжил работу, вслушиваясь в шорохи - не мамин ли голос звучит? Но нет, очередная картина ворвалась в комнату бурей. Дверь отлетела к стене, жалобно скрипнула от боли. Из моих рук выпал шпатель, зазвенел, но родители ничего не услышали. Они соткались из солнечных пылинок за один удар сердца, заняв свои места, как на сцене. Мама сидела на диване, складывала детские одежки, разглаживая рукой аккуратные стопки. Отец, сжав кулаки, возвышался над ней и кричал:
- Сука! Тварь!
Мама поднялась и стала собирать игрушки. Мой мишка, деревянные кубики, изрядно погрызенные, тяжёлый зелёный грузовичок.
- Молчишь? Нечего сказать? Весь город видел, как ты с этим... Как вы... - Громыхнув, машинка заскользила под шкаф, а отец выругался, зло, коротко.
- А почему тебе можно, а мне - нет? - усмехнулась мама. - Вас тоже город видел. Твоя же мамаша первой и рассказывает. По-родственному.
- Не обо мне речь, - цедит отец. У него на виске бьётся голубая жилка. Плохой признак. - Развод - и проваливай на все четыре стороны.
- С радостью!
- Только Мишка со мной останется.
Вот теперь и она вскакивает, кричит, сыплет угрозами, а я вспоминаю, когда впервые увидел их ссору. В школе? В детсаду? Не помню.
Словно поняв, что я не слежу за ними, родители исчезают. Руки подбирают шпатель и продолжают работу, а мысли теснятся, толкаются. Мама так и не закончила образование, работала редко, на подсобных работах, оставаясь в зависимости от отца, а тот не упускал случая ткнуть этим ей в лицо. Гнал, зная, что она не уйдёт. Не решится бросить налаженный быт ради призрачной свободы. Потому и мстила ему как могла - изменами?
От тоскливых дум накатывала депрессия. Я всегда был к ней склонен, но в родном доме она и вовсе распоясалась: приходила без стука, взбиралась на плечи и настойчиво звала за собой. Помогал труд. Я спешил закончить ремонт, чтоб продать наследство и уехать с чистой совестью. Следующие эпизоды я знал слишком хорошо.
Рама и пол лоснятся природной желтизной, давно позабытой, а на двери ещё держатся ошмётки краски. Самые упорные. Скоро конец - скоро я убегу отсюда и запру память на замок.
Краска сопротивляется. Если действовать грубо, пострадает дерево, вот и продвигаюсь по миллиметру, еле дыша, освобождаю дверь. В глаз летит осколок, и проморгавшись, разогнав слёзы, я снова вижу родителей. Как они постарели!
- Миша не звонил? - сипит отец. Он заклеивает рамы.
Мама, седая, ссутулившаяся, подает ему мокрые липкие ленты ткани.
- Оля?
- А? - вздрагивает она. - Что? Повтори.
- Миша, говорю, не звонил?
- Нет, не звонил. Ты же знаешь, он нас и слышать не хочет.
Отец хмурится и лезет на подоконник. Мама, охая, придерживает его за коленки.
Их поведение не менее удивительно, чем стремительное старение. Ещё пару дней назад я видел их ссору, а сейчас они вполне мирно существуют рядом. Помогают друг другу.
- Лёш, может, он на годовщину приедет? Все-таки дата какая... Наши придут... - Худая рука тянется за очередным куском ткани.
- Может и приедет... А может - нет.
- Ну и ничего страшного... Мы и так посидим. Сами. Нам и вдвоём хорошо, - уговаривает она то ли его, то ли себя.
Меня обжигает стыдом. Я так и не приехал - соврал что-то о занятости, отправил грошовый подарок.
- Хорошо, - эхом откликается отец.
- А помнишь первый год? - мама хихикает, на миг превратившись в юную школьницу. - Ты мне со стипендии конфет купил и платок.
- Помню, - отрывается от работы отец. - Я тогда их еле нашёл. Ты же любишь сладкое...
Они смеются. Вот такими бы их запомнить! Я отвлекаюсь и шпатель скользит по двери, снимая вместе с краской и стружку. Родители тают. Они больше не придут, знаю я твердо. После праздника они прожили совсем недолго, ушли вдвоём, несчастный случай.
Работа закончена. Дом тихо сияет от радости, горделиво выставляет напоказ чистый янтарь дерева и белизну стен. Мне не хочется прощаться с ним, но надо уезжать, а ему незачем стоять пустым. Я уже и покупателей выбрал - молодую пару с двумя детьми, изрядно снизив цену для них.
Всю обратную дорогу назад мысли не дают покоя. А что, если... почему... зачем... Они смогли простить. Простили боль и обиды, забыли или же помнили, но не придавали им значения. Так почему же я до сих пор тащу этот бессмысленный груз? Их жизнь и история началась до меня, так что не мне судить. У меня своя история, которая ждёт за тяжёлой дверью.