Аннотация: В продажу души никто давно не верит. А в её смерть? Макс, столкнувшийся с необычным, мог бы ответить на этот вопрос. Увы, он ничего не помнит. А как хорошо вы знаете своих соседей?
Василий Петрович не любил соседей. Взять хотя бы Людку из пятой - что в ней хорошего? Муж, которому боязно и слово поперёк сказать, такой уж он страшный, бирюк небритый, да сын-подросток. Весь в отца, щенок. Так и глядит насмешливо вслед, когда он выносит мусор, придерживая пакет, чтоб не звякал, так и щурится глумливо, замечая мельчайшие следы несвежести.
Василий Петрович поправил воротничок ветхой рубашки, причесал гребешком когда-то буйные кудри - от них осталась лишь длинная прядь - и вышел на площадку. Щелкнул замок, и на сигнал отреагировала соседняя дверь: из полутьмы выдвинулся длинный нос и спросил:
- Васенька, ты на работу?
Василий Петрович скрипнул зубами и преувеличенно мягко ответил:
- Да, теть Маша. Вам что-то нужно?
- Ой, что ты! Что ты! Мне же Катюша помогает. Что бы я без нее делала?
- Тогди извините, мне пора.
Старая курица. Всю жизнь, сколько он себя помнит, она лезла в чужую жизнь. Мало своих неприятностей, так нет - все ей надо, старухе досужей, всюду она лезет. И нагрубить нельзя - подруга матери, царствие ей небесное. Василий Петрович перекрестился, неспешно спустился вниз и вышел на улицу.
У подъезда стоял грузовик, набитый старой мебелью. Пара грузчиков, вяло переругиваясь, таскала скарб к лавочке. К ногам высокого, худого настолько, что скулы едва не прорывали кожу, мужчины.
"Странно, - мелькнуло в голове у Василия Петровича, - почему они не несут вещи наверх?" Он хотел было подойти поздороваться с новым соседом, уже и шагнул к нему, но остановился, наткнувшись на серьезный взгляд, смущенно кашлянул и развернулся. Нет, потом как-нибудь. А сейчас надо торопиться на работу.
****
На потолке, в углу, сидит паук. Следит за Максом, ждёт, когда он уйдёт, чтоб продолжить работу. А он и не уйдёт - будет сидеть, пока паук не уберется подальше.
- Макс, иди есть! - зовёт мама с кухни.
- Я не хочу.
- Что?
- Я не хочу!
Паука уже нет, успел спрятаться, пока он отвечал. Слабак, хмыкнул мальчик и принялся рассматривать потолок дальше.
- Иди поешь, - повторила мама, войдя в комнату. - Я оладушки сделала, как ты любишь, с вареньем.
- Ма, я не голодный, спасибо.
Диван просел под тяжестью тела, Макс недовольно подобрал ноги, уселся по-турецки. Мама, уставшая, пышущая жаром, отбросила от лица челку и посмотрела его же глазами - голубыми, узкими.
- Не обижайся на папу, он просто вспыльчивый. Ты же знаешь, что он не хотел тебя обидеть, просто не смог сдержаться... Вот и...
- Все нормально! - От воспоминаний навернулись слёзы, но он сглотнул, загнав их поглубже в грудь, туда, где живет полынная горечь.
Мама погладила его по острой коленке и вышла. Он снова откинулся назад и уставился на потолок.
Легко сказать - не обижайся! А что делать, если обижаешься? если слово ранит, как самая настоящая рана? Да у него сломанная нога никогда так сильно не болела, как болела душа. Он представил слова в виде острых наконечников от стрел: ржавые несут на себе заразу, отравляя плоть, а новые, блестящие легко входят в мышцы, прошивают их насквозь, проходя как сквозь воду.
Негромко зазвенел телефон. Макс искоса глянул на экран - Катя, соседка. Лень ей зайти, всегда предпочитает звонить. Не ответь, примется названивать без остановки, так что лучше смириться с ней сразу.
- Чего тебе?
- Что, Иванушка, невесел, что головушку повесил? - весело спросили в трубке. - Пошли погуляем, отличная погода, а ты дома киснешь.
Макс хотел отказаться, но представил момент встречи с отцом, представил, как тот, все ещё злой после вчерашнего, рявкнет на него, и согласился.
- Ок, выхожу. Ты где?
- На качелях, любуюсь новым соседом.
- Нашим?
- Нашим, нашим. Сейчас сам посмотришь.
Макс принялся одеваться, думая, кого же ещё к ним прибило судьбой. Восьмая квартира была проклятой - жильцы в ней не задерживались, съезжая после всяческих несчастий и бед. Последняя хозяйка уехала пару лет назал после того, как упавшая люстра убила ее мужа. Перед этим был самоубийца, повесившийся на кухне, пожар и отравление газом. Мама говорила, что когда-то давно там жила ведьма, проклявшая своих наследников, а папа хмыкал и звал ее суеверной дурочкой.
Макс сжал челюсти, вспомнив об отце, и вышел в коридор. На шум выглянула мама:
- Ты куда?
- Да пройдусь с Катькой.
- А поесть?
- Ма-ам, - протянул он, - я не хочу. Телефон взял, не переживай.
Дверь хлопнула, заглушив мамино ворчанье, он скатился по бетонным ступенкам, отбив стаккато, и вырвался из холодного дома наружу, под нежаркое весеннее солнце.
****
Ох уж эти дети, никакого покою от них. Вот куда он так торопится, куда бежит? Марья - даже в мыслях она звала себя по имени - проводила взглядом мальчишку и заперла дверь.
Хороший он все же, Макс. И Катюше нравится. От мысли о внучке защемило сердце - сколько ещё она сможет продержаться, прожить? Здоровье подводит, а ведь надо выучить, вывести в люди, замуж отдать. Хорошо бы на правнуков посмотреть, хоть одним глазочком.
Марья прошла в комнату, уставленную лакированной мебелью - чешский гарнитур, полгода в очереди простояла, - поправила салфетку на столе, погладила фотографию, царившую над окружающим пространством.
Её дочь однажды просто вышла из дому и не вернулась. Сказала, что за хлебом, через пять минут придёт. И всё, пропала, не оставив никаких следов, будто и не было её никогда.
А она теперь не спит ночами, слушает тишину. Катюша сопит смешно, как разгневанный ёж - как мама.
Марья открыла окно, чтоб проветрить, да и засмотрелась на суету. Внизу худой мужчина, почти юноша, хрупкий, как последняя сосулька, расплачивался с водитлем грузовика. У подъезда его ждали вещи.
Новый сосед. Теперь она будет слушать и его шаги, как и остальных. Наверное, это глупо, но Марья была уверена, что только её постоянное наблюдение позволяет соседям добираться домой целыми и невредимыми. Жаль, что она не делала так, пока не пропала дочь.
****
- Странный он, - буркнул Макс.
- Что ты понимаешь, - фыркнула Катя. Оттолкнулась длинными ногами от земли и взлетела вверх, заставив заскрипеть старые качели.
На Макса посыпалась ржавчина. Он отвернулся от подруги, прислонился к перекладине и снова посмотрел на соседа.
- Гот престарелый. И грузчиков отпустил - кто теперь вещи понесет?
- Не такой он и старый. Лет двадцать пять, не больше, - определила на глазок Катя. - И не гот. Просто любит черный цвет.
- Как гот.
- Как любитель черного. Ты чего надулся, как индюк?
- Да ниче... Нормально всё.
Странный сосед копался в коробке. Достал оттуда шляпу, очки, кипу журналов. Озирнулся. Снова принялся за коробку, вынув из ее глубин шарф и книгу. Надел очки, укутал горло шарфом, а журналы и шляпу забросил обратно.
- Точно?
- Что?.. А, да, я ж сказал. Смотри, твой гот замерз.
Макс никогда не понимал маму, которая жалела соседок и подкармливала, относила им вещи и деньги втайне от отца. Нет, он сочувствовал Кате и ее бабушке, их горю, их вечному безденежью, но жалеть - никогда. Жалость унижает, а он слишком хорошо к ним относился, чтобы так их обидеть.
- Он не мой, - улыбнулась Катя. Из-под светлой челки на него смотрели хитрые зеленые глаза.
- И не мой.
В их разговор вмешался третий:
- О, я свой, меня это вполне устраивает, - сказал их новый сосед приятным баритоном.
Макс смутился. Он не слышал шагов. А Катя подалась вперёд, с жадным любопытством рассматривая мужчину. Он был высок, с раскосыми темными глазами и крючковатым носом. Кожу распирали кости, словно не укутанные слоем мышц и жира. На тонких бледных губах играла улыбка, неуловимая, похожая на танец солнечных зайчиков.
- А вы не женаты? - спросила Катя каким-то новым тоном и перекинула косу на плечо. Макс покосился на нее с опаской и встал перед незнакомцем.
- Нет, не женат. И весьма рад этому. Кстати, я Даниил.
- Макс, - помолчав, ответил парень.
- Катя.
Даниил кивнул. Поправил шарф на тонкой шее, показав на секунду золотой крестик, и спросил:
- Ну что, Макс и Катя, дружить будем?
- Нет.
- Да, - Катя расплылась в широкой улыбке. - Не слушайте его, он шутит.
- Нет, он не шутит. - Даниил откровенно смеялся над Максом. - Но он честен, это нельзя недооценивать. Вы не поможете мне донести пару коробок? За вознаграждение, естественно.
Макс только открыл рот, чтоб отказаться, как Катя спрыгнула с качелей и направилась к лавочке.
- С этими? - Она подхватила небольшую коробку. - Тяжёлая!..
Макс направился к ней на помощь, проклиная про себя наглого соседа.
- Спасибо.
- А почему вы грузчиков не наняли? - спросил Макс.
- О, я нанимал. Они отказались нести вещи наверх. Вечером придут мои друзья и помогут, а пока я хочу накрыть им стол.
Не успел Даниил подойти к своей квартире, как открылась соседняя дверь.
- Катюша? А кто это с тобой?
- Бусь, это Даниил. А это моя бабушка - Мария Ивановна, - представила Катя их друг другу.
Даниил опустил поклажу и церемонно поклонился перед сухонькой старушкой. Катя хихикнула, а Макс лишь хмыкнул. Ему хотелось убраться подальше и от дома, и от странного соседа.
- Рад знакомству, Мария Ивановна, - журчал Даниил, отпирая дверь. - Прошу заходить в гости, как только обустроюсь. Катя, Макс, спасибо, это вам.
Катя запротестовала, но Макс взял цветную бумажку, не слушая девичьих возражений.
- Еще увидимся, - широко улыбнулся Даниил, от чего щеки собрались гармошкой, и скрылся в глубине темного коридора.
****
Неделя выдалась неудачной, и потому Василий Петрович изливал злость в мелких пакостях. То изгваздает коврик соседям, то вынет и разбросает рекламки по всему подъезду. Подобные глупости, больше подходящие школьнику, успокаивали его. Особенную радость ему доставляли разговоры.
- Васенька, да кто же это натворил? - вопрошала Марья Ивановна, ищуще заглядывая в тусклые глаза соседа. - Зачем же так делать?
- Хулиганы, - отвечал Василий Петрович. И, кивая, добавлял: - Наркоманы малолетние.
А потом, наслаждаясь своим коварством, убеждал старушку в том, что если не Макс, то его друзья наверняка и виновны во всем.
В воскресенье, отбыв последнюю смену, он возращался на рассвете, проклиная всех, кто встречался по пути. И чертового начальника, чтоб он подавился своими правилами, и маршрутчика, которому только картошку возить, и дворника, ты смотри, как размахался метлой, гастарбайтер!
Потому в подъезд он вошел изрядно взвинченным, готовым крушить и сокрушать. Конечно, в переносном смысле, ведь насилие Василий Петрович не одобрял.
Ящики - зеленые дверцы распахивались от малейшего удара - были пусты, коврики убраны, так что не оставалось ничего иного, кроме как наведаться в общий подвал. В клетушках, на которые разделили низкую комнату, хранилось обычное барахло - ничего ценного, но Василий Петрович направился в дальний угол, туда, где размещался новый жилец.
За сеткой-рабицей виднелся лишь один деревянный ящик, вызывающе выдвинутый на середину. Навесной замок ничем не отличался от соседних, и ключ подошёл свой. Василий Петрович, осторожно оглянувшись - все ли тихо? - вошёл внутрь и склонился над крышкой. Занозистые доски встретили чужие руки неласково, тут же исколов пришельца.
- Кхм, - кашлянул кто-то позади.
Не успевшая подняться крышка брякнулась вниз, а Василий Петрович, лихорадочно придумывая объяснение, распрямился. За его спиной, скрестив тонкие руки, стоял новый сосед, Даниил.
- О, а я это... Зашел взять баночку огурчиков, а тут... - заюлил вьюном Василий Петрович. - Дверь нараспашку, замок валяется...
- Валяется, говорите? - ласково спросил сосед.
- Да, да! - От кивков прядь соскользнула в сторону, обнажив нежно-розовую плешь. - Я и зашел, по-товарищески... Ворье малолетнее!
- То есть вы знаете, кто это сделал? - приподнял бровь Даниил. Василию Петровичу почудилось, что его глаза сверкнули алым.
- Макс, кто ж еще. Отец его воспитывает, а все зря... Да что говорить, я его мать помню, Людку, та еще оторва была.
- Жаль... Очень жаль.
Приободрившийся мужчина распрямился, забыв о недавних страхах, и принялся поливать грязью всех подряд. Он так увлекся выступлением, что упустил момент, когда Даниил оказался близко-близко, так, что можно было рассмотреть редкие веснушки, и прошептал:
- Спи...
****
На уроках Макс скучал - учителя вяло повторяли одно и тоже, жужжа сонными мухами, - смотрел в окно, где за грязным стекло шла настоящая жизнь. Сейчас бы на реку, засесть с удочкой на камнях, смотреть на текущую воду, забывая обо всем, но нет, слушай русичку.
Катя, сидевшая рядом, рисовала что-то в блокноте. Склонила голову набок, высунула кончик языка - с детства так делает - и водит ручкой. Макс присмотрелся: из мешанины линий выступало карикатурно острое лицо. Игла носа, черточка рта, под бровями-чайками - черные горошины глаз. Художник из подруги был еще тот, но признать Даниила удалось легко.
- Фигня, - шепнул Макс ревниво.
Катя продолжила рисовать. Вот проступил шарф, за ним пиджак и цветок на лацкане.
- Ха! Как дурак наряженный.
- Да уж не ты, - скривила губы девушка.
Макс оглядел себя: футболка, джинсы, кеды. Все в меру изношенное, как раз до той степени мягкости, когда ткань почти не чувствуется.
- А что со мной не так?
- Все так. - Она даже не посмотрела на него, продолжив рисовать.
Прозвенел звонок. Обычно они возвращались домой вдвоем, но сегодня подружка отстала, небрежно бросив через плечо, что идет в гости.
Макс побрел дальней дорогой - свернул налево, к парку, а там пошел вдоль набережной, наслаждаясь легким ветерком. Катю он не узнавал. С появлением нового соседа она разительно изменилась: стала подкрашивать губы невесть откуда взявшейся помадой, прогуливаться под домом, наигранно хохоча и поглядывая искоса на окна, почти забыла о нем, друге детства. Дура.
Чтобы отвлечься от гложущей обиды, Макс подумал об отце - тот все же извинился за свое поведение. Ну, как извинился? Помялся на пороге, буркнул "ты понимаешь" и ушел. А он не понимает. Не понимает! Никак в толк не возьмет, чего хотят люди.
Набережная свернула, вытянувшись лентой моста, а он перебежал дорогу, вызвав недовольные гудки, порадовался своей ловкости. Кеды мягко ступали по асфальту, подбрасывая его вверх, а он насвистывал под нос, не вспоминая ни о чем. Зачем маяться и тревожиться, если день так замечателен?
Но хорошее настроение продлилось недолго, лишь до двора. У качелей, за низеньким столиком - его очень уважали местные алкаши - сидел Даниил, словно ожидая кого-то. Макс сделал вид, что не заметил приветственного жеста. Вытянулся в струнку, ровно-ровно, и, не поворачивая головы, пошел к подъезду.
- Макс, привет. - Сосед догнал его в три шага.
- Здрасте, - пробормотал Макс.
- Ты не знаешь, кто живет вон там? - Длинный палец указал на окна Василия Петровича.
- Знаю, а что?
- Да нет, ничего, - улыбнулся Даниил. Округлившиеся щеки покрывала редкая щетина. - Удачи.
- Ага.
И чего он хотел? Нет, что бы Катька не говорила, а он совершенно чокнутый. На всю голову больной.
****
От корвалола сердце успокаивалось, замирало, как мышка под печкой. В старом доме, где она жила до переезда в город, была большая печь. Дров для нее нужно было - тьма! Братья рубили и пилили стволы, а она, как самая младшая, складывала поленья под навесом.
От тёплых воспоминаний - она словно наяву ощутила жар лежанки и запах шерстяного одеяла - Марья задремала в кресле. Она ждала внучку, как и всегда в будни.
Во сне она гуляла за оградой, в поле, за которым горой вставал лес. Ей было года три или четыре - ноги тонули в валенках. Заснеженная земля принимала в свои объятья всех: и полёвок, и русаков - и любопытных детей. Марья копала норы в плотном снегу и затем сидела в светлой пустоте, слушая писк мышей.
Писк нарастал, взлетал ввысь, превращаясь в навязчивый, неприятный, надоедливый звук. Звонили в дверь. Долго.
- Иду, иду я!
Ох, как ломит спину после сна в неудобной позе. Ноги цепляются за ковер, никак не хотят идти ровно, старые. Наконец Марья доковыляла до двери. Не посмотрев в звонок - а чего бояться? красть у них нечего, а смерти она не боится, - она открыла. На площадке стоял крепкий, угрюмый мужчина.
- Да?
- Я насчет соседа вашего, Василия Петровича. Вы не знаете, он дома?
- Какого Василия? - переспросила Марья. Она впервые слышала это имя.
Мужчина глянул на нее, как на сумасшедшую, и повторил медленно, по слогам:
- Ва-силь Пет-ро-вич. Я звонил, а он трубку не берет, на стук не выходит. Вы давно его видели?
- Да не видела я никого! - рассердилась Марья. Что он с ней шутит, взрослый ведь человек, не мальчишка.
- Ладно. Извините.
Внизу хлопнула дверь, а через какой-то миг на площадке показалась Катя. Она протиснулась мимо незнакомца, небрежно кивнув на его извинения, и ворвалась в квартиру, принеся с собой аромат беспечной радости.
- Катюша, голодная? Как уроки?.. Давай сумку, я положу вот тут вот, - захлопотала Марья.
Некогда болеть - внучка не кормлена.
- Бусь, а кто это был? - Катя вынырнула из холодильника с кастрюлькой холодного супа. - Садись ты, я сама все разогрею.
- Да я насиделась за весь день. Этот-то? Не знаю, спрашивал какого-то Василия...
- Петровича?
Катя щелкнула зажигалкой - старой, с искрой - и поставила суп на огонь. На бабушку она не смотрела, вот и не увидела, как та побледнела.
- А ты что - знаешь такого?
- Ба, ну ты что? - обернулась внучка. - Это же наш сосед, я его с детства знаю.
- Да? - Марья потянулась за хлебницей, достала нож. Руки слегка дрожали. Наверное, она просто старая. - Я как-то... забыла.
Она совсем его не помнила. Пыталась припомнить, кто живет за стеной, но в памяти будто стена вставала, показывая вместо человека размытое пятно.
- Ну ты даешь, - хмыкнула Катя. - Хотя он такой никакой, что его не грех и забыть.
- Да... Да... Так что там в школе?
Марья слушала внучку, а пальцы перебирали в кармане таблетки. Надо что-нибудь для памяти, никак ей нельзя расклеиваться.
****
Отражение пялилось на него водянисто-голубыми глазами, насмешливо шмыгало носом. Тёмные волосы уже пора подстричь, а то челка скоро длиннее катькиной будет - до ушей. На щеках бугрятся чёрные вулканы угрей. Мама запрещает их трогать, а он все равно не может удержаться и давит их перед зеркалом. От этого остаются некрасивые красные ранки. Они потом заживут, конечно, но мама пугает какими-то шрамами, ругается и мажет его вонючей мазью.
Макс вздохнул и сковырнул струп с поджившей язвочки. Кровь проступила шариком, замерла и застыла. Отражение скорчило рожу. Урод.
В замке завозился ключ, заскрипел, царапая стенки. Макс бросил зеркало в ящик стола, прыгнул на диван и укрылся за первой попавшейся книгой. Ею оказался учебник по химии. Формулы плыли перед глазами, вращаясь молекулярными решетками, шарами и прочей немыслимой чушью, а он слушал, как отец громыхает в тесной прихожей.
Мама тоже слушает. Сидит на кухне или в спальне, ждет, пока муж остынет, перегорит, как последние угли в костре. Раньше к нему и подходить опасно. Нет, он не дерётся, ничего такого! Просто... Просто злится. От ярости на висках у него бьются две голубые жилки, а иногда дергается глаз, быстро и часто. Папа шумно дышит, выдыхая воздух из раздутых ноздрей, словно паровоз. Стискивает зубы и ждет, когда кто-нибудь даст ему повод разродиться гневной тирадой.
Если повода нет - а такое случается нечасто, - он вымещает зло на мебели. Иногда, во время вспышки, он швыряет чем-нибудь в стену. Когда мимо уха пролетает тарелка, а отлетевшие осколки царапают шею - это страшно.
Потом он всегда извиняется. Качается на носках, как огромный плюшевый медведь, всем видом выражает раскаяние и стыд, но не стоит верить безобидной позе. Он может вскипеть от одного неосторожного слова, вспыхнуть пламенем, и тогда все начнется заново. Крики, шум, слезы.
Мама выходит первой, а он стыдливо прячется у себя, заталкивая подальше стыдливую радость: пронесло! пронесло!
Ворчанье отца сменяют тихие увещевания мамы, она говорит с ним как с ребенком - мягко и ласково. Иногда Максу кажется, что она наслаждается своей ролью мученицы. С гордостью несет терновый венец, не замечая, что из ран струится кровь. Но на смену кощунственным мыслям приходят хорошие воспоминания: отец катает его на плечах, а он визжит тоненько и держится за волосы, крепко сжимая кулачки; родители выбирают арбуз, переговариваясь и - редкость какая - не споря; он сломал ногу, а папа тащит его, уже большого парня, на руках в травмпункт.
Макс злится на него. Ну почему он такой? Почему он не может быть другим?
На столе, покрытом клетчатой скатертью, громоздятся тарелки. Салат, котлеты, любимая папина гречка, а на десерт - сырники.
- ...было. Сердце. - Мама опустила уголки губ - Макс на миг увидел её в старости. - Надо Марии Ивановне занести сырничков. Макс, сходишь?
- Ага.
- Бабка и так отлично держится. Сколько ей - шестьдесят, семьдесят?
- Что-то около, - говорит мама. Её тарелка почти пуста, она ничего не ест.
- Подай соль... Спасибо, - отец откусил от котлеты почти половину, обнажив белое мясо. - Семьдесят, а она ещё ого-го.
- Катя говорит, что у нее с памятью проблемы. Она Василия Петровича не помнит. - Макс перетянул все внимание на себя.
Повисла тишина. Отец отложил в сторону вилку с недоеденной котлетой и спросил:
- Кого?
- Соседа нашего. - Макс посмотрел на маму - ее глаза, окруженные тонкими морщинками, смотрели умоляюще: только не зли отца!
- Данилу, что ли? - Крепкие зубы размололи огурец. Капля сока скатилась к подбородку.
- Нет, другого. Ну, тот придурок, помните? Он еще тебя, мам, Людкой называет, когда мимо проходит.
Родители переглянулись. Макс, чувствуя, что теряет завоеванные позиции, заторопился, зачастил:
- Он в депо работает, в ночные смены. Лысый, в дурацких ботинках. Ну? Не помните?
Тишина.
- Пьёт ещё, но сам, без гостей. А потом бутылки выбрасывать ходит в чужую мусорку, за угловым домом. Вспомнили?
- Максим, ты не заболел? - Прохладная рука легла на лоб.
- Ты чего мне голову морочишь? - На отцовских щеках заходили желваки, заворочались камнями. - Какой такой лысый? Нет у нас таких! Нет!
- Да есть же! Есть...
Мама метнула на него укоризненный взгляд и погладила
- Тихо, не волнуйся. Он просто перепутал. Да, Макс?
- Что ты мне рот затыкаешь? Я в своём доме не имею права и слова сказать?!
Макс отодвинул тарелку. Аппетита не было. Он не понимал, зачем родители сговорились против него, ведь ничем иным их общую и выборочную амнезию он объяснить не мог.
- Мам, ну хоть ты ему скажи, - попробовал он воззвать к здравому смыслу. - Ты же его знаешь лет сто!
Крепкий, увесистый кулак громыхнул о стол. По полу покатился огурец, Макс проводил его взглядом, не желая смотреть на злого мужчину, не похожего на его папу.
- Не дорос, сопля, отца обзывать! Придумал какого-то лысого и радуешься... Не трогай меня! Пристала... Ты его знаешь? А?
- Нет, нет, не знаю, - мама выставила перед собой руки.
- Может, он любовник твой?
- Да что ты такое говоришь! Ты же знаешь, что...
Макс не мог и дальше слушать их спор. Он выскочил за дверь, торопясь убраться подальше от дома, от крика, ещё бьющегося внутри его головы.
****
Холодный воздух остудил разгоряченное тело, обнял колючими лапами. На небо высыпали первые звезды, слабо подмигивали, пробиваясь сквозь туман городских огней. Макс сунул руки в карманы, прошелся взад-вперед. Он еще кипел, переживая спор, придумывал продолжение, где он бы возразил отцу, восстал бы против него... А что потом? Адреналин, кипящий в крови, требовал драки, насилия, чтоб зуб за зуб, око за око.
Пальцы сжались в кулак, реагируя на подсознательное желание, в ладонь врезался острый край телефона. Легкая боль отрезвила его. Не поможет, ссора не поможет. По позвоночнику скользнула змея страха: он представил, как отец замахивается и бьёт его. Или нет. Ситуация могла бы стать еще хуже - пострадала бы и мама.
В окне первого этажа зажегся свет. Тени у подъезда сгустились в высокую фигуру. Повеяло табачным дымом - горьким, удушливым. Даниил.
Макс отошёл подальше, он не хотел, чтоб сосед видел его в таком состоянии. Откуда он вообще взялся? Ведь не было же никого, он помнит.
Приглушенную музыку - кто-то любит классику, кажется, Шопен, отметил парень - перекрыли крики отца. Он ревел медведем, в вопле, где слов было не разобрать, чувствовалась одна лишь ярость. Слепящая, белая ярость.
- Чудесный вечер. - Зашипел огонёк на сигарете, осветил крепко сжатые губы и острый подбородок.
Он достал телефон, демонстративно уставился в яркий экран - уходи, не видишь, что я занят?
- Как раз для моциона, - сказал Даниил. В его тоне, холодном и как всегда невозмутимом, Максу почудилась насмешка.
- Для чего?
- Для прогулки. Будешь? - Сосед протянул портсигар. В серебристом гнезде лежали тонкие палочки.
- Не... Я не курю.
Макс все так же не смотрел в лицо собеседника, бессмысленно листая заставку экрана. Он бы с радостью ушел домой, но скандал лишь набирал обороты - пару часов надо где-то убить и лавка у дома казалась не самым плохим вариантом. Он отошел от Даниила и сел.
- Молодец. А я вот никак не могу отказаться от сигарет, - сказал сосед. Он, не смущаясь явным безразличием, что демонстрировал Макс, присел рядом. - Когда-нибудь они меня убьют... Но что стоит такая мелочь в сравнении с удовольствием?
Телефон пискнул - Катя прислала сообщение: в открывшемся окошке всплыл грустный смайлик.
- Забавная картинка, - хмыкнул Даниил. Его любопытный нос навис над плечом.
- Вам нечем заняться? Что вы пристали? - Макс не выдержал.
- Нечем. Мне скучно, а ты забавный ребенок. - В лицо Максу выдохнули клуб дыма. Сказано это было тем же скучающим ровным тоном.
- Да пошёл ты!..
Обида, злость и бессилие смешались в единое чувство - неизъяснимое и необъяснимое - то самое, что заставляет рисковать и совершать глупости. То чувство, что побуждает бросить вызов старшекласснику, зная, что через пару минут он расквасит тебе нос, а потом не побрезгует всадить по ребрам. Что вынуждает встать, когда все остальные отводят взгляд, не решаясь признаться в содеянном.
Макс ударил мужчину. Как во сне, его рука медленно, преодолевая сопротивление воздуха, выбила сигарету из рта, не задев лица.
Тусклый огонек, искрясь, прочертил дугу и погас.
- Зря, хороший табак ведь.
- Хотите еще?! - крикнул Макс, со стыдом ощутив, как голос сорвался на последнем слове.
А что, если этот странный сосед согласится? Придется драться? Тело напряглось - по нервным цепочкам молнией пробежался электрический импульс, мозг отдал команду, как самоуверенный генерал, не дождавшийся приказа от ставки.
- Остынь, - сказал Даниил. Вспыхнувшая спичка осветила спокойное лицо. Тени очертили скулы и глазницы, на миг сосед сделался похож на череп. - Кстати, о грехах. Что ты предпочтешь - адские муки или райскую скуку?
- Что? - опешил Макс. - Вы сумасшедший?
- Мне казалось, что мы пересекли черту вежливости и теперь можем звать друг друга по имени. Должен признаться, не каждый день меня бьют мальчишки.
- Вы... Ты псих.
- Так что ты выберешь?
Окно погасло. Как-то внезапно смолкло все - и отцовские крики, и классические арии. Макс проверил экран - половина одиннадцатого, то-то он так замерз.
Сосед курил, ожидая его ответа. Он выглядел непринужденно-расслабленным - длинные ноги вытянулись, преградив дорожку, руки скрещены на впалой груди. Воплощенное спокойствие.
- Мне пора домой. И это... Извините... - сказал Макс.
- Подумай о выборе.
Он кивнул и встал, направившись к подъезду. Спину сверлил чужой взгляд.
- Поторопись, Макс. - Донеслось уже на лестнице, но он решил, что ему показалось.