Иванов Владимир Леонтьевич : другие произведения.

Морские рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  ФЛОТСКИЕ БАЙКИ
  
  
  Отцу посвящается.
  
  Служба.... Морская служба!
  Романтика моря, походы, штормы, штили, флотская дружба, всеобщая любовь к морякам - все это дразнит, подогретое книгами и фильмами, воображение мальчишек, которое и приводит их на палубы кораблей. И не страшны им превратности судьбы, отрывающие от дома, высокие широты, полярные льды и Марианские впадины.
  В моряки подаешься в молодости и, действительно, из-за жажды подвигов, и любви к морю. Мальчишкам представляется, как стоят они на мостиках кораблей в кителях с золотыми погонами, при кортиках, с морскими биноклями на груди.... Однако чаще кортики-то лежит в рундучках, и далеко не у каждого на груди бинокль.
  Офицерскую службу выбираешь сам, хочешь иметь ее на всю жизнь, но, в конечном итоге, она чаще имеет тебя, и если ты без сожаления принимаешь последнее, значит, ты - моряк.
  Послужить пришлось и мне - и всяко, и разно, но Бог милостив, и целиком она прошла по не очень медвежьим углам.
  Я моряк и посчастливилось мне ходить на Черном и Баренцевом морях, в войну тралил на Балтике, а потом - снова Север.
  Сам я питерский мальчишка, но волею судеб забросило меня для начала на "королевский флот", и не куда-нибудь, а в Севастополь. А куда еще военный моряк мог попасть на Черном море? В Новороссийск? Одессу? Ну, уж нет! Слава черноморья - ушаковский Севастополь!
  И мечталось, конечно, служить, как раньше говорили, "за веру, царя и отечество", естественно, на эсминцах или, на худой конец, на крейсерах.
  Мечтал, мечтал, однако, умечтали меня в штабе флота на батарею береговой обороны. Меня?! Корабельного артиллериста, молодого красивого, смелого и на берег?! Да уж, не служба это, службишка. Но не на гражданке - рапорт об увольнении по собственному желанию не подашь!
  Утешало одно - какое прекрасное место выбрано для батарей! Не с точки зрения фортификации, секторов обстрела и прочего - это очевидно, а природы....
  Мыс Фиолент. Он вдается в открытое море, опираясь с левой, западной, стороны на мыс Херсонес со старым маяком, которому очень-очень много лет. А с другой - опирается на скалистое балаклавское побережье со старинной генуэзкой крепостью Чембало. Здесь все пронизано стариной, духом Византии, Греции, торговыми путями, завоеваниями, переделами, богатством.
   Кто хоть раз побывал там, не может не вспомнить красоту обрывистых крымских берегов, сплошь поросших кустарником и мелколесьем, весенними тюльпанными коврами, раскинутыми по склонам, и срезами слоев горной породы. Невысокие горы обрываются в море, а их структура напоминает бисквит с прослойками крема разных цветов. Тут и белый, и коричневый, и светло-желтый.
  А какое там море! Разное оно: бирюзовое, малахитовое, темно-зеленое, голубое. Светло-зеленое у берега, где дно выложено местами светлым камнем, далее темное - камни в ракушках и водорослях, потом опять светлое, и так полосами, которые окончательно темнеют на больших глубинах. Не место, а рай.
  Потом был Север. Перед войной перевели меня в Полярный. После Крыма, конечно, небо в овчинку. Крым как первая любовь, как объятья любимой женщины - нежные, жаркие, опьяняющие!
  Север же показался мне скупой и неласковой мачехой, с его голыми скалистыми берегами, сопками, тундрой. Часто штормящим и вечно холодным морем! И уж попав туда, не забалуешь! Одним словом - Заполярье. Полгода - день, полгода - ночь, девять месяцев зима. А уж если в шторм попадешь, то получишь по полной программе за все грехи сразу - вывернет наизнанку до самого жвака-галса*.
  Однако, служить там было лучше всего. Ходить приходилось много, было чему поучиться, да и начальства поменьше, самостоятельности побольше и на погонах позаметнее, поскольку невелика драчка за теплые места - служить надо, а не шаркать по паркету.
  Война. Маркизова лужа*, Ирбенский пролив, Лавинсааре... Траление, траление, траление...
  Ох, и потралил я этих рогатых и безрогих за целых четыре года войны и еще три, спустя. После окончания боевых действий, чтобы не попасть под каток сокращения, пришлось снова возвращаться к "мачехе" на Север.
  Служба, служба.... Всякое бывает - смешное, грустное, а иногда то, и другое вместе. Вот и рождаются тогда на флоте всякие шутки, байки, которые понятны зачастую только морякам, всякие хохмы и розыгрыши.
   Все, наверное, знают про "точить лапу якоря" или "бегать за чаем на клотик*", "за боцманом в шпигат*" - это все флотские шуточки над салагами, до службы видевшими море во сне или на отдыхе - матросские розыгрыши, порой даже не очень безобидные.
   Но бывают курьезы и серьезные, а иногда на грани жизни и смерти, однако, после таких форс-мажорных обстоятельств, когда "пронесло", все надрывают животики от хохота, а потом эти случаи обрастают "подробностями" и превращаются во флотские байки.
  
  Байка первая - "Запоздалый выстрел..."
  Командовал я на батарее береговой обороны четвертым орудием на моем любимом Фиоленте. Пушки были старые, еще шестидюймовки КАНЭ времен первой мировой войны, но в прекрасном состоянии, с современными по тем временам приборами управления стрельбой. Тогда на флоте был еще порядок.
  "Королевский" флот, королевская служба - малина, если, конечно, не думать о карьере офицера (а кто о ней не думает в молодости - все мы Ушаковы, Нахимовы, Лазаревы, Эссены).
   Малина, только с продвижением ни "но", а сплошное "тпру". А так представляете себе три сотни солнечных дней в году, тепло, красивое ласковое море под боком, крабы, рыба. "За фрукту" рассказывать - только слюнки потекут. В ста шагах от батареи и виноград, и абрикосы, инжир, сливы - ешь, хоть лопни. А помидоры, а баклажаны, а татарские чебуреки...
  А какие девушки в Севастополе - черноволосые, кареглазые, стройные статные, взгляд, как выстрел! Бровью поведет - пиши, пропало! И что главное - все любят моряков и никто сухопутных. А как любят...! Их любовь, как южный вечер - теплая, терпкая и пряная, а какая пьяная - как настоящее виноградное вино из "Чауша" или "Изабеллы"! Вот и послужи в таких условиях.
  Но это, конечно все наполовину шутки. Работа - есть работа. Служба по боевому расписанию, изучение матчасти, учения, а уж политзанятия - это уж как "Отче наш".
  Гонял я своих матросиков в хвост, и в гриву, днем и ночью так, что пушка наша для них была не то, чтобы мать родная, но книжка читанная-перечитанная вдоль и по'перек. И стреляла наша батарея - будьте любезны, сплошные благодарности от командования, включая командование Черноморским флотом.
  Все работало, как отлаженный часовой механизм.
  Настала весна, склоны мыса покрылись тюльпанами, солнце нежно грело наши головы, зацвели фруктовые деревья. Море до горизонта гладкое, нежно-полосатое, только у берега бьется небольшая волна прибоя, пеной разбегаясь по камням, словно волосы Афродиты.
   А запах! Запах йода, водорослей, акаций и разогретой зелени под уже горячим солнцем. Жить приятно и хочется, да так долго, как только можешь себе представить.
  И вот в такую жизнь вползает чем-то неприятным весенняя проверка с зачетными стрельбами. Вроде бы и волноваться нечему и незачем - все и до проверки нормально работало - но какой-то предательский холодок все же заползает под китель.
  Проверяла комиссия, проверяла, но все обошлось: проверяющие снизошли, гайки подконтрили, в политграмоте убедились, и последнее - стрельбы. Завтра.
  С утра мы нашу "дамочку" обползали, обгладили, ублажили. Дальномерщики глазки дальномерам протерли, с управленцами огнем "снюхались", в кранцах первой подачи снаряды сверкают.... Ждем-с. Погода...! Видимость - до Босфора и обратно!
   Приехали отцы-командиры, доклады о готовности к стрельбам приняли, а уж на горизонте в дымке едва видимые щиты на буксирах маячат. Поступают привычные команды целеуказания. Уверенно работают наводчики. Подается в казенник снаряд, закрывается орудийный замок... Ждем сирены....
   Сирена! Команды: "Первое - пли! Второе - пли! Третье пли!"
   Грохот, откат орудия, открывание замка, звенящее выпрыгивание дымящейся гильзы.... Смотреть попали - не попали некогда.
   Командую: - Четвертое - пли!
   Комендор дергает за шнур - "не пли", дерг еще - выстрела нет! Третий раз - тишина!
   Стоим, смотрим ошалело на пушку, друг на друга и не знаем, что делать.
   Десять секунд - выстрела нет, двадцать секунд - выстрела нет, тридцать секунд - молчок!
  По наставлениям пора разряжать орудие, но как-то боязно!
  От командира "фитиль"*, почему, мол, не стреляем - картину портим!
   Доложил. Приказано разрядить орудие. Разрядить..., а я не могу - в животе холодно, ноги не слушаются, язык тоже, а предательская струйка пота медленно ползет по спине. В горле пересохло, и слова застряли в нем же.
  Пока снаряд в казеннике, так и черт с ним, а, вдруг, замок откроешь, и заряд сработает ...., и тогда, кто тут рядом стоял, - всех уже и не будет. И вспомнились мне сейчас и папа, и мама, вспомнилось и про бога, и душу, и абрикосы с виноградом....
  Пока я это все грезил наяву и каждый, наверное, тоже, пока струйка текла по позвоночнику - время текло и тикало. Тикало, тикало и дотикало, а потом... А потом как жахнет! От неожиданности, аж, присели. Уши заложило напрочь - рты-то не открыли, а эта зараза чугунная зашуршала и улетела.
  Стоим, дуралеи, и "мама" пискнуть не можем.... Ножки трясутся, ручки трясутся, глухие как пни, глаза выпучены, какая там, к черту, выправка - мокрые курицы!
  Сколько стояли - не помню, а потом нас разобрал такой хохот, что плевать нам было на все: на начальство, на пушку, что вокруг что-то орали старшие офицеры - все равно не слышим. Нам было плевать на все, кроме того, что эта стерва все-таки выстрелила, а мы все живы, молоды и здоровы, что солнце светит, тюльпаны цветут и тысяча лет впереди!
  Проверка на этом была закончена, а мы пошли менять белье.
  Но стрельбы, вообще-то, прошли на "отлично": с первого залпа три орудия щит накрыли двумя попаданиями, а мы чуть не врезали в сам буксир..... Мы ведь старались!
  
  
  Байка вторая -"Иду на таран"
  
  Вскорости, после наших "удачных" стрельб, я, получив благодарность от командования Севастопольской военно-морской базы "за проявленные мужество и находчивость...", был отправлен на переподготовку.
  Ну, про мужество еще понятно - все-таки не бросил мальчишек и не спрятался в каземате, а вот причем тут находчивость? Но начальству виднее.
  Короче, я так наследил, наверное, на Черном море, что меня с честью и благодарностью решили убрать с королевского флота и подальше, переделав из артиллеристов в механики.
  И как уж мне не хотелось становиться "духом", кто бы знал!
  После ускоренных курсов командиров БЧ-5 в Кронштадте путь мне был дальний, на Север, в стольный град Полярный.
   И потянулась череда полярных дней и ночей, коих прелесть я так и не познал, за исключением полярных сияний, которые, как гигантский калейдоскоп, расцвечивают небо причудливым и изменяющимся рисунком, всполохами и перемигиванием.
  Служба складывалась благополучно, и, вскоре, я уже был дивизионным механиком в дивизии охраны водного района. Поутюжить северную гладь пришлось вдоволь и летом, и зимой, в ведро и в снежные заряды. Бывало, что и мины вытраливали еще времен первой мировой войны.
  Бывало и спокойно - это когда выпадала в хорошую погоду сторожевая служба. Болтаешься малым ходом туда-сюда, вахту отстоял и - до следующей.
  А бывало и покруче: примешь топлива под завязку, продуктов под самый подволок*, где можно только разместить, и вперед куда-нибудь к Новой Земле. Кто знает Заполярье, тому не надо рассказывать, сколько дней в году штиль, и что такое пройти Маточкиным шаром* в октябре-ноябре. Наслужишься по горло и не надо никаких тебе ревущих сороковых. Везде хорошо, где нас нет. Но люди везде живут, работают и даже веселятся.
  Однако нигде, как на Севере, больше я не встречал той людской простоты и надежности в отношениях, той крепкой дружбы, о которой не принято много говорить. Наверное, условия заставляют людей держаться друг друга и подставлять свои плечи, когда бывает трудно, не думая, чем за это тебе заплатят. Ты даже не задумываешься, а чувствуешь спинным мозгом, что, случись у тебя, - всегда найдется такое же плечо, на которое ты обопрешься. И в таких условиях мало места стяжательству и чинодральству - не до жиру.
   Да и звезды на погонах, хоть и не падают с неба, но увеличиваются в количестве и величине, если, конечно, не произойдет какой-нибудь форс-мажор. Хотя бывает и здесь по-разному, но дышится легче - меньше дураков.
  И, конечно, не обходилось без курьезов и тут.
  Ранним летним утром возвращались мы в базу после сторожевой "прогулки". На море была легкая зыбь, над нами с гомоном носились чайки и бакланы, что-то гортанно крича, может быть, ругаясь, что мы их потревожили в столь ранний час, а может быть, кок что-то выбросил за борт.
  Наш шестисоттонник* входил в бухту, несколько раз тявкнул сиреной и, подвалив к пирсу, спокойненько ошвартовался у пирса. Командир убыл с докладом, а мы, после подъема флага, начали привычную службу, начиная с приборки.
  Командир где-то запропастился, и к полудню на "пароходе" из офицеров остался я, старпом, штурман и, кто помельче.
  Боцман вяло приглядывал за приборкой и не гонял матросов, а просто мягко порыкивал - ему было лень, как и матросам, шевелиться после моря.
   Вахтенный офицер неустанно зевал, хотя вахта уже была далеко не собачья. Туман разошелся, и солнце стояло довольно высоко для этих широт, и даже тепло пригревало. Ото всех веяло какой-то ленцой. Лень было говорить, лень шевелиться - все было лень...
  В нескольких кабельтовых от нас на другой стороне бухты у пирса стояла баржа - давно уже стояла - ее использовали, как плавучую канистру, от которой заправлялась всякая мелочь вроде торпедных катеров и охотников. На ее палубе, валяясь, грелись матросы, не занятые на работах и, конечно же пацаны с удочками.
   День был такой - 13 июля, понедельник, солнце, и безветрие.
  Вдруг, прибегает рассыльный с приказом перешвартоваться на дальний пирс у другого берега бухты.
  Посвистали всех наверх: "баковых - на бак, ютовых - на ют, по местам стоять, со швартовых сниматься".
   Мои "духи" запустили дизеля, а я поднялся на мостик - справятся без меня.
   Старпом, прикуривая, как-то мимо меня буркнул:
   - Механик, слушай, а чего это командира до сих пор нет? Потом искать будет, а мы у другой стенки - ворчать станет, что не дождались.
  Я лениво закурил и с удовольствием затянулся дымком:
   -Ты, Игнатьич, старпом - тебе и видней.
   - Добро, раз командира нет, будем швартоваться сами. - поглаживая бороду, решил Игнатьич.
  Отвалили от пирса, развернулись рулем и машинами и малым вперед пошли к другому пирсу.
   -Что-то мы плетемся, механик, как беременные мухи, давай-ка класс покажем, а то стыдно как-то без куража, а? - предложил старпом.
  - Лево на борт, средний вперед! - последовала команда Игнатьича.
  Рулевой: - Лево на борту.
  Старпом: - Одерживай..., так держать!
  Рулевой: - Есть, так держать!
  Старпом переводит машинный телеграф на полный ход вперед.
  Я смотрю на старпома и что-то мне становится не по себе: глаза у него прищурились, горят недобрым, борода торчком, пальцы вцепились в ручки телеграфа, а тралец* наш уже идет узлов* под 12-13, а до баржи-то не так, чтоб далеко, а совсем даже рукой подать ....
   - Послушай, старпом, ты не горячишься, а? Пора бы задним подработать! Как бы нам, это... - пытаюсь я шевельнуть Игнатьича.
  - Ты кого учишь, трюмная душа? Не боись, "дед"*, успеем, вот как раз сейчас малым назад и начнем... - ехидно подшучивает он надо мной и переводит телеграф на "стоп" и "малый назад". Но тральщик продолжает идти вперед, не замедляя ход, а за кормой от винтов и буруна не видно.
  Тут уж старпом понимает, что что-то идет не так и переводит телеграф на "средний назад", а реверса* машин как не было, так и нет, и мы идем почти не снижая хода.
  Вдруг, из люка машинного отделения появляется вихрастая рыжая башка моего моториста и орет, что у него нет воздуха на реверс - весь "истратили", когда отваливали и маневрировали машинами, а больше не успели накачать компрессоры. Приплыли, ребята, твою мать...!
   Шли бы потихоньку на мягких лапах - времени бы хватило. А так почти полным ходом прем на баржу с бензином...
  Тринадцатое, понедельник и рыжая башка моториста - не много ли сразу в один день и в одном месте!?
  Чувствую, что дело плохо - сгорим мы все заживо по собственной глупости и скатываюсь с мостика кубарем в машину. Только свалился и понимаю, что "духи" мои все-таки реверснули дизеля и, похоже, уже на полный назад, потому как тралец задрожал как эпилептик и, оседая на корму, покатился почему-то вправо.
  Старпом понял, что не успеть ему, как "Титанику", без циркуляции и положил руль круто на правый борт, отпихнув рулевого....
  Солнце, гладь морская, и мы гордо еще полным ходом, ложась на правый борт, поднимая винтами ил со дна бухты, начинаем прощальную циркуляцию для нанесения мощного таранного удара по этой ржавой плавучей канистре с бензином.
  В мгновение ока на барже всех как ветром сдуло. Все это рыбачье воинство неслось как ошалелое, побросав удочки и червяков, подальше от нефтеналивайки, оглядываясь и спотыкаясь.
  Наша "коробочка", оседая на корму, с сумасшедшей пеной от винтов лениво начинает катиться вправо. Ну, настолько лениво, что, кажется, делает нам большое одолжение.
  Все, что можно было сделать, уже сделано, и мы стоим в ужасе, затаив дыхание, и ждем, когда наш форштевень пробьет борт этой старой лоханки, а ее содержимое вознесет нас всех на небеса обетованные от неминуемой искры. Время остановилось, сердце тоже, глаза вылезли из орбит на стебельках, а руки побелели, сжимая поручни.... Про себя попрощались с женами, детьми, любовницами, собаками, кошками, рыбками...
  Ну, и что бы вы думали? Наше ленивое корыто передумало летать по воздуху! Стало оно все круче и круче забирать вправо и гасить скорость, а через несколько десятков секунд или минут - не помню, не считал, не видел, - мягко, в одно касание, как бы, заигрывая перед знакомством, нежно чиркнуло своим левым бортом борт бензиновой лоханки и шаловливо отвалило в сторону, оставляя наливайку качаться, на разведенной нами волне.
  Вздох облегчения и обращение к несусветной маме пронеслись по мостику.
  Да, ребята! Бог видит все, а дуракам везет...!
  Мы успешно перешвартовались, а появившийся отец родной, никак не мог понять, почему это у его офицеров и матросов такие возбужденные, таинственные, загадочные и хитрые рожи. Но никто не проговорился и, к счастью, никто из начальства не видел наших экзерсисов.
   Вечером же в глубокой тайне была грандиозная пьянка посвященных во здравие старпома - самого "лихого" шкипера на всем Севере, черт бы его побрал со всеми его потрохами и нами вместе.
  Никто ничего не видел, однако, еще долго по Полярному ходили то ли слухи, то ли байки о залихватской, почти таранной швартовке одного из тральцов, но никто не помнил, какого именно и под чьей командой.
  Отныне тринадцатое июля каждого года всегда празднуется, как день рождения всея команды ТЩ-108, но только тесным кругом причастных!
  
  С-Петербург
  2006г.
  
  
  
  Морские термины, встречающиеся в тексте.
  
  Жвака-галс - приспособление для крепления коренного конца якорной цепи к корпусу судна.
  Подволок - потолочная часть отсека корабля.
  Маркизова Лужа - восточная часть Финского залива.
  Клотик - блоковое окончание мачты корабля.
  Шпигат - отверстие в палубе или фальшборте судна для удаления за борт воды, которую судно приняло при заливании волнами, атмосферными осадками, тушении пожаров, уборке палубы и др.
  Фитиль - выговор (сленг).
  Маточкин Шар - пролив между Северным и Южным островами Новой Земли. Соединяет Баренцево и Карское моря.
  Шестисоттонник - тральщик, водоизмещением 600т (сленг).
  Тралец - тральщик (сленг).
  Узел - единица скорости, равная 1 морской миле в час.
  Дед - стармех (сленг).
  Духи - корабельные механики (сленг).
  Реверс - изменение направления движения механизма.
  
  
  
  МАЛЫЙ ТАЛЛИНСКИЙ
  
  
  Война!
  Это вторая моя война, и застала она меня на Балтике дивизионным механиком бригады траления. Базировались мы тогда на Таллинн, где был сосредоточен почти весь Балтийский флот и наш дивизион в том числе.
  Не буду рассказывать о той неразберихе, которая царила в первые месяцы войны, - о ней и без меня наговорено столько, что трудно тому, кто не видел сам, разобраться, где правда, а где вымысел.
  Почему мы оказались не готовы к этой войне, и почему наш флот оказался в таллиннской западне? Это сейчас мы более или менее убедительно пытаемся ответить на вопросы "как", "почему" и "кто" виноват, а тогда...
   Тогда от маленьких "винтиков" войны требовалось одно - безоговорочно выполнять приказы, зачастую непонятные в своей противоречивости, а, порой, даже преступные в своей глупости, однако, там кончается служба, где перестают выполнять приказы.
   Обстановка на сухопутном и морском театрах войны складывалась таким образом, что Балтфлот, не выведи мы его из Таллинна, мог оказаться запертым на рейде, и тут бы произошел бы своего рода Перл-Харбор. Даже нам, далеким от стратегии служивым людям, было понятно, что отсюда надо уходить, и по-быстрому, хотя благоприятное для этого время было уже упущено.
   За некоторое время до известной эпопеи таллиннского перехода получает наш тральщик приказ на переход в Кронштадт и немедленно.
   Что уходить необходимо, - было ясно, но беспокоило одно, непонятное нам обстоятельство: почему мы уходили, а флот оставался? Но приказы не обсуждаются - руку под козырек и пошли.
   В начале августа ночи на Балтике, хотя и густые, но еще не такие темные, как осенью, видно, более или менее хорошо, поэтому с сумерками мы в осторожности, малым ходом направились в Кронштадт. Больше малого и не разогнаться - немцы, стервецы, предполагая отход флота, постарались его закупорить, набросав тьму различных мин. Установленные на глубине нас волновали мало - осадка небольшая да рассчитаны они были на корабли покрупнее, посолиднее, а вот плавучие - это куда хуже.
   Все, свободные от вахты матросы, были расставлены вдоль бортов с приказом "глядеть в оба", чтобы, не дай Бог, не напороться на мину, качающуюся как поплавок на легкой зыби, готовую в любое мгновение окрасить пространство вокруг яростной, в миллион электрических ламп, вспышкой у корня гигантского куста фонтанов и фонтанчиков.
   Чтобы не взлететь на верхушку такой хризантемы, матросы, как только обнаруживали мину около борта, эдак, ее аккуратненько, чтобы не по рогам, шестом от борта отпихивали. Сначала один матрос, потом другой, потом третий, пока ее за корму таким образом не спроваживали, и обязательно, чтобы не под винты... Работенка не для слабонервных. Когда очередной шарик уходил за корму, ощущалась дрожь в ногах и холод в животе, и проносился вздох облегчения: "Слава Богу, - пронесло".
   Топали, мы топали по-тихому, но до Нарвского залива дошли без приключений.
   Забрезжил рассвет. Посветлело, и можно было прибавить ходу, к тому же минная опасность резко уменьшилось, - видимо, набросать здесь мин еще не успели ни мы, ни немцы...
   С минами мы справились, но на смену им пришла другая морока - с наступлением ясного утра могли появиться самолеты. Для нашего брата-маломерка нет ничего хуже самолета, особенно "лаптежника" - так прозвали немецкий Ю-87 за неубирающиеся шасси с обтекателями, которые висят под крыльями, словно ноги в лаптях.
   Уж такая это сволочь, доложу я вам! Бомбит он, пикируя, с характерным надрывным воем, от которого стынет кровь в жилах, сердце и мозг проваливаются в пятки, а голова вжимается в плечи. Мысли стоновятся неповоротливыми, но четко ориентированными на то, что хочется, как таракану, забиться в первую попавшуюся щель, только бы не слышать да не видеть распластанные крылья, от которых отрываются, гипнотизируя, черные точки бомб.
   Ко все этим возможным воздушным "прелестям" могла прибавиться еще и встреча с кораблями. Подлодкам немцев тут делать нечего - не развернуться им из-за малых глубин, а вот всяким там эсминцам поиграть с нами в кошки-мышки - плевое дело. Нам много и не надо - хватит одного эсминца, чтобы отправить кормить крабов. Пукнет такой пару раз из главного калибра мимоходом, и - "не скажет ни камень, ни крест, где легли...".
   Шли мы, короче, озираясь и вздрагивая от каждой точки на горизонте, прямо ни дать, ни взять мишень в тире - приходите и тренируйтесь.
   Командир приказывает идти полным ходом.
   Мужик он у нас нестарый, лет сорока, но не просоленный, а из речников по призыву, для него "Маркизова Лужа"*, что океян-море, но командиров не выбирают.
  Было бы понятно, если бы послали нашего морехода на флотилию, например, там амурскую, волжскую или еще какую, в привычную стихию. Ан нет - на море, ядрит твою в корень...! Печенкой чувствую - не просто нам будет в этом походе, ох, не просто!
   Солнце поднялось еще невысоко, торчит на кончике гюйс-штока*, но, зараза, - прямо в глаза своим диском слепит.
  Море - штиль, небо - безоблачно, живи и радуйся, а мне не до пейзажа. Смотрю я на горизонт и думаю: "Был бы немцем, ну, точно сейчас зашел бы с солнечной стороны по носу да на бреющем, и хрена ты меня (т.е. я его) увидишь, пока не подлечу". Сам так думаю и прибавляю:
  "Пронеси нас, Господи, чего тебе стоит..."
   Поднимаюсь на мостик к командиру:
  - Командир, совет хошь? Сыграл бы ты боевую тревогу - смотри, какое солнце! Не ровен час, фриц проснется, зайдет с носа, и нам мало не покажется.
   Отбиваться нашему тральцу от "лаптежников", да и вообще от кого бы то ни было, кроме катеров, тоже не очень, чтобы есть чем - сорокопятка* на баке* да два ДШК* на надстройке за трубой по бортам. Не густо!
   Командир пыхнул папироской:
  - Думаешь?
  - А черт его знает - так хоть готовы будем! - отвечаю ему.
  - Слушай, "дед"*, а ты все приготовил, чтобы дольше тонуть, затычки свои там, подпорки...? - криво усмехнулся командир.
  - Не боись, командир, еще потопчем палубу, у меня всегда это в запасе и порядке, - отшутился я.
  - Ну, тогда - алярм! - скомандовал Иван.
  Загремел колокол громкого боя, затопали ноги разбегающихся по местам матросов...
   Я спустился с мостика на шкафут*, где, было мое место по боевому расписанию.
   На боевых постах матросы во всю пялятся на горизонт. В глазах уже как песком засыпано от напряжения, то ли полчаса бдим, то ли два - счет времени потерялся.
   Тишину вспорол срывающийся голос сигнальщика:
  - По курсу, на правом крамболе* - самолет!
   Не самолет еще, а так - точка. Но точка-то уж очень умно движется - не в солнечном круге, а ниже, не в подсветке и почти на бреющем. Грамотно - нам солнце в глаза, а он, как бы, и в тени. Однако, глазастый у нас сигнальщик, спасибо ему!
   А на мостике "верховный совет" заседает: то ли наш, то ли не наш? То ли вдарить из всего, а если, наш? То ли не открывать огня, а, вдруг, немец?
   Пока судили, рядили, он уже тут, как тут! Ну, вот и дождались, язви его в душу. Сейчас начнется!
   "Юнкерс" сходу, не набирая высоты, полоснул из пулеметов от носа в корму так, что стекла брызнули на рубке - броняшки-то* не успели задраить, пока спорили, и щепки полетели от всяких деревяшек в разные стороны.
   С первой же очереди нашего глазастенького и убило. А пулеметы молчат - команды стрелять не было да и самолет уже за кормой.
   Опять спорят на мостике, откуда зайдет следующий раз с кормы или с носа. Фрицу удобней, конечно, с кормы боевым разворотом и утюжь дальше на здоровье вдоль палубы, а потом с носа таким же образом...
   Пулеметчики уже сами догадались, что надо делать, и развернулись к корме навстречу атаке. Так и есть - заходит с кормы, но уже с сюрпризом - две бомбы мимо сбросил, одновременно поливая нас свинцовым дождем. На сей раз пулеметы уже без команды в два ствола встретили самолет в лоб. Он нас, а мы его, кто - кого, и у кого нервы крепче.
   Под артобстрелом, я вам скажу, гадко - гадаешь: попадет - не попадет, но там хоть не видишь, что летит, и кто в тебя стреляет. А тут наблюдаешь, как с противным завыванием на тебя несется самолет, от него отделяются шарики, которые со сверлящим свистом сыплются вниз. Сколько бы их не сбрасывали, представляется, что это все в тебя, а человеку и одной тысячной или десятитысячной доли летящего хватит для того, чтобы встретить потусторонний мир.
   Можно ли к этому привыкнуть? Боюсь, что нельзя! Можно только научиться справляться со своим страхом, не терять контроль над головой и заставлять себя делать то, что от тебя требуется в данный момент, но перестать бояться бомбежки, я думаю, невозможно. Не знаю, как другие, но чувство страха я испытываю всегда - как раньше, так и сейчас.
   Второй заход оказался для нас безобидней - одна бомба шлепнулась за кормой, вторая по левому борту, обдав корабль столбом воды и вонючей грязи - глубины в этом месте маленькие, дно илистое. Пулеметная очередь, прострочив дорожку на палубе, слава Богу, тоже никого не зацепила, досталось только трубе и опять рубке и мостику. А мы как шли, так и идем строго по проложенному курсу, даже не пытаясь маневрировать.
   Бесполезно ору во все горло:
   - Командир, уходи с курса, маневрируй, маневрируй, черт тебя дери...! - но ни командир, но никто другой на мостике меня не слышат.
   Вот кто молодцы, так это зенитчики - попасть не попадают, но нервы летуну портят. А попробуй попасть из пулемета в движущийся на скорости 500 километров самолет. И мотористы мои молодцы, пусть и необстрелянные, но ход держат исправно, хотя, конечно, чувствуют по кораблю, что творится наверху.
   Два захода вдоль мы пережили, так немец, проклятый, решил нас почему-то попробовать еще и поперек - с бортов. И опять две бомбы и очередь, но эта уже вспорола палубу в метре от меня. Бомбы легли по разным бортам и довольно близко, так что тральщик содрогнулся корпусом, а меня что-то не очень сильно, но чувствительно стукнуло в спину... Пошевелил плечами, руками - вроде, все нормально, наверное, какая-нибудь щепка зацепила на излете.
   Страшна воздушная атака на палубе! Фриц летит на тебя, а тебе и спрятаться негде - словно мышь на асфальте. Даже через пулеметный прицел видишь сосредоточенное в охотничьем азарте лицо фашистского пилота в кабине, огоньки под крыльями от выстрелов, и огромного напряжения воли стоит преодолеть оцепенение, охватывающее от этой картины...
  Такое ощущение, что враг прицеливается прямо в тебя, прямо в лоб, прямо в сердце... Да так оно, наверное, и есть!
   Как же это должно быть страшно нам, людям, когда появляется работа убивать, убивать бесстрастно, а, может быть, и с удовольствием!
   Тот самый страх и оцепенение вселились в моих командиров, которые ничего не нашли лучшего, как во время очередной атаки, выскочить из ходовой рубки и мостика, чтобы спрятаться за дымовую трубу, оставив рулевого матроса на штурвале одного.
   При каждом заходе юнкерса эта троица перебегала на другую сторону трубы, чтобы прикрыться ей, как щитом, от атаки самолета.
   На третьем заходе бомбы опять, слава Богу, не попали, но атака закончилась плохо - легко ранило штурмана и тяжело пулеметчика левого борта. Пришлось встать к пулемету самому.
   Потом были и четвертый, и пятый заходы. Бомбы кончились, но свинцовый дождь и командирские "прятки" не прекращались. В этом естественном, но порочном танце вокруг трубы был убит командир и старпом, тяжело ранен комиссар, а уж сама труба была расчихвощена в щепки и представляла сплошное железное месиво.
   Поиздевавшись над нами, немец улетел и больше не возвращался. Однако ощущение того, что это еще не конец, не проходило. Да и почему бы немцам еще не потренироваться над одиночным и слабо вооруженным корабликом?! Но обошлось.
   Из командиров, способных к управлению кораблем, на тральщике остались только, штурман, я и доктор, так что командирить пришлось штурману, а мне с доктором - выполнять свои прямые обязанности.
  После этого налета мы более или менее благополучно дошли до Кронштадта, если, конечно, не считать четырех человек убитыми, потекших сальников* гребных валов, развороченной трубы.
  Ошвартовались!
   Как все же, друзья мои, надежнее чувствуешь себя на твердой земле, в которую можно зарыться по макушку!
   Видочек с берега у нас был прямо сказать потрепанный: ходовая рубка, мостик, настил как дуршлаг, дымовая труба - раскрывшийся железный цветок, на бортах вмятины, а в нескольких местах разошлась и обшивка...
   Тральщик через несколько дней поставили в док на ремонт, а нас, как провинившихся, разбросали по другим кораблям.
   По результатам боя было начато разбирательство по факту "оставления боевого поста", но виновников на тот момент не оказалось - командир и старпом погибли, комиссар умер от ран, а, посему, выбрали стрелочником штурмана, который довел корабль до базы. "Пожурили" с понижением в звании, а с остальных - взятки гладки.
   Да потом, пока разбирались, судили и рядили, что с нами нехорошими делать, все затмил собой таллиннский переход, в котором потеряли столько пароходов и было столько всякого-разного, что наша эпопея показалась для командования легким насморком, почему о нас вскорости и забыли.
  Многих таллиннцев потом наградили за проявленные отвагу и мужество, а мы оказались "рыжими", хотя героический Таллиннский переход начался как раз с нас, с наших "пряток".
  Да и хрен с ним, - живы остались, ну, и слава Богу!
  Война же еще только-только начиналась...
  
  
  
   *Морские термины, встречающиеся в тексте:
  
  1."Маркизова Лужа" - восточная часть Финского залива.
  2.Гюйс-шток - вертикальный шток, на котором поднимается носовой флаг корабля (гюйс).
  3."Сорокопятка" - корабельная пушка, калибром 45мм.
  4.Бак - носовая часть палубы.
  5.ДШК - пулемет конструкции Дектярева-Шпагина.
  6."Дед" - корабельный механик, командир БЧ-5.
   7.Шкафут - в данном случае средняя часть палубы
  8.Крамбол - в данном случае скула корабля.
  9.Броняшка - металлическая крышка, закрывающая иллюминатор.
  10.Рангоут - в данном случае деревянные конструкции корабля.
  11. Сальник - уплотнитель.
  
  
  
  ЗА ГРАНЬЮ ВОЗМОЖНОГО
  
   Резкая ноябрьская волна вот уже который час бьет в правую скулу нашего "Фурманова", долетая веером колючих брызг до мостика, забираясь промозглостью под зюйдвестку* так, что мелкая холодную дрожь пробирает все тело до позвоночника.
   Туман. На нашем траверзе* в трех кабельтовых* справа и слева едва видно соседей, которые так же, как мы, кувыркаясь на волне, утюжат балтийскую воду.
   Два часа болтается за кормой треклятый "шульц"*, ограничивая наш ход тремя-четырьмя узлами*. Болтает прилично, что называется вдоль и поперек.
  Ведем десант на высадку в район островов Моонзундского архипелага. Просто сказать "ведем" - тащимся сами, тащим за собой охранение и три десантных галоши. Однако, слава богу, пока идем...
   Ну, вот, накаркал! За кормой вода вспучилась здоровенным пузырем, раскрывшимся кустом грязно-белых фонтанов, - в трале взрыв. Трал не подрезал, а зацепил мину, притом не очень удачно, вследствие чего повредили "грабли". Стоп машина! Выбирай трал и полтора-два часа потей с ремонтом, ибо запасного нет...
   Легко сказать ремонтируй! Вроде бы и волнение не так, чтобы очень, - каких-то три-четыре балла, но для нашей посудины, в прошлой жизни бывшей буксиром, этого достаточно, чтобы она превратилась в крутые качели - ни тебе мореходности, ни живучести. Попробуй, отремонтируй, когда толщина троса с руку, температура - около нуля или небольшой минус, качка как в гамаке, а ноги разъезжаются на скользкой палубе... Но война - дело мужское и с ней не поспоришь!
   Вообще-то я мужик крепкий - волгарь. Вырос на реке, недалеко от городка Васильсурска, где Волга и Сура катят вместе свои, породнившиеся слиянием, воды.
   Река - мать родная! Она и кормит, и поит; рыба, хлеб, картошка и полная деревенская свобода, которая меня воспитала со всеми ее плюсами и минусами.
  Вырос я на воде и работал, естественно, на Волге, в пароходстве. Сначала палубным матросом, который, сродни чернорабочему, драит палубу и вообще, - первый, куда пошлют. Потом кочегарил на колесном буксирном пароходе. Молодежь уже не знает или почти не представляет, что такое колесный пароход, а это такая чудна'я закопченная посудина с широкой палубой, высокой трубой и двумя, почти мельничными, колесами по бортам в специальных арках.
   Идет такой пароход с характерным шлепающим звуком: чух-чух, шлеп-шлеп - это колеса своими лопатками шлепают по воде и черпают водную гладь, толкая судно вперед. Глаза закроешь, и точно, как на водяной мельнице, что у запруды на речке.
  Вот так я на таком пароходе "чухал" и "шлепал" вниз и вверх по Волге от Нижнего до Астрахани и обратно, таская за собой баржи со всяким добром, сперва матросом, потом рулевым. Потом как-то так подфартило, что выучился и выбился в "белую кость", которая уже стоит на мостике, - в штурманы.
   И таскал бы я эти баржи, а, может быть, и стал капитаном какого-нибудь колесного белого лебедя, возящего пассажиров, если бы не сорок первый год, и не эта чертова война, которая перемолола многие судьбы.
  Война для каждого начиналась по-своему и разбрасывала по стране тоже по-разному. Меня, естественно, она поймала на Волге, а забросила аж на Балтику.
   Казалось бы, речнику и воевать бы на реке, но кто же тогда знал, что война прокатится по Волге огненным шаром, перемешав ее степенные воды с кровью так, что станут они красного цвета, что будет гибельно-победный Сталинград, где каждый дом, подвал был поделен на "своих" и "фрицев"... Кто знал...?!
  Вот и я не знал, что, попав на Балтику, не увижу своих мест целых четыре года, сделавшись моряком.
   Прямо с Волги речника-штурмана да на Балтику, да тем же штурманом, да в бригаду траления ОВРа*. Вот тебе командир, вот тебе тихоходный тральщик из разряда паровых буксиров в 200 лошадей мощи и штурманская часть! Бери и воюй, как можешь, но только помни, штурман, что от тебя зависит жизнь еще 30 человек экипажа. Вот и помню! Да учителя хорошие - один Таллиннский переход как десять лет жизни и все возможные институты...
   Пока все это всплывало в памяти, трал подреставрировали, за корму спихнули, и опять пахать гладь морскую в сбережение чужих жизней. Лучше уж малым ходом топать, чем болтаться на волне в дрейфе да еще что-то делать на палубе и не только тральной команде, а и всем подвахтенным.
   Во всей сегодняшней службе, кроме подлой погоды и мин под водой, пока никакой угрозы не было: туман, кораблей противника не видно, самолетов - тем паче - почти военная идиллия.
   Идем по-тихому, только то в одном месте бабахнет, то в другом - работаем, значит, вытраливаем. И не то, чтобы видно, но слышно, а десантники где-то сзади плетутся да охранение, как волки, зигзагами шмыгают. Толку от них, может быть, и не очень, чтобы очень, но на сердце спокойнее, когда "своих" видишь.
   Промерз до косточек, отсырел - аж зубами клацаю! Решил спуститься переодеться и пропустить стакан чаю для согрева. Стянул с себя все вместе с исподним, переоделся, а сам думаю: "Прямо как перед смертью во все чистое...". Мысли суеверные рождают и суеверные действия - под зюйдвестку капковый бушлат* напялил. Второпях проглотил чай и, наверх - к отцам-командирам.
  Туман еще не рассеялся, но немного как-то посветлело, и "пристяжные" по левому и правому траверзам стали более конкретны в своих очертаниях.
   Сосед по левому борту заметно уменьшил ход и что-то начал сигналить, бешено мигая "ратьером"*.
   В момент, когда на мостике мы стали разбираться с сигналами, по нашему днищу в носу ударила гигантская, в миллион пудов, кувалда. Тральщик содрогнулся всеми заклепками корпуса, нос вздыбился над водой, как норовистая лошадь, а из-под него вылетел огромный столб воды, веером развалившийся в воздухе тысячью мощных гейзеров. Какая-то нечеловеческая сила оторвала меня от мостика и швырнула в сторону...
  Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не чувствую - провал...
   Очнулся я от сковавшего, пронизавшего каждую клеточку тела, холода. Вокруг темно и мокро... Сообразив, что я под водой, резкими гребками рук и ног выбрался на поверхность.
   Дико кашляя и отплевывая попавшую в рот и горло воду, я не сразу смог сообразить, что произошло...
  Намокшая одежда пудово тянула вниз, а зюйдвестка стесняла движения, однако капковый бушлат более или менее уверенно держал на воде, не давая мне погрузиться и нахлебаться воды вновь. Весь вопрос только в том, как долго он будет держать мой вес и тяжесть намокшей одежды.
   В мозгу пронеслось: "Подорвались"! Холод и ужас одиночества среди сплошной воды замутили сознание. Привыкнув к речным просторам, я всегда знал, что, очутись в воде, в любом раскладе выплыву на твердь, двигаясь влево ли, вправо ли. А тут я один! Я, вода, и никаких берегов!
   Вокруг вода, жгучий мокрый холод и никого рядом - только волны, которые казались вдесятеро большими, нежели виделись с палубы...
  Запаниковав, начинаю безотчетно бить руками и ногами по воде, не видя ничего вокруг и не соображая, что и зачем все это делаю.... Набежавшая волна больно и колюче бьет в лицо, заливая глаза, уши, рот, нос и все внутренности, заставляя еще шире открывать рот, чтобы глотнуть хоть каплю воздуха...
   Не знаю, сколько продолжалось такое мое состояние, очевидно до тех пор, пока я не выбился из сил и не наглотался воды, но трезвость сознания потихонечку начала возвращаться.
   Поднявшись поплавком на очередном гребне волны, я не увидел ничего...! Не увидел ни своего корабля, ни его обломков, только какие-то щепки, как я, прыгали по волнам, только лопнул с утробным ворчанием воздушный пузырь, поднявшийся из глубины. И снова мертвенный, безысходный ужас охватил мое существо! Последнее, что пронеслось в голове:
  - Отплавался, мать твою... !
  А дальше - черная пустота безразличия....
   То ли несусветный холод, то ли время, а, может, то и другое вместе опять вернули меня к способности мыслить, и я понял, что если сдамся, то призрачная надежда на спасение кораблями охранения пройдет мимо меня, как проходит сейчас мимо меня жизнь. Рядом, мимо меня, как чья-то, но не моя ....
   Одежда, по-прежнему, тянет на глубину, зюйдвестка мешает движениям... Скрюченными, ничего не чувствующими пальцами, пытаюсь расстегнуть ее, но она скользит, не поддается, а сил не хватает. После нескольких отчаянных попыток, опять нахлебавшись воды, все-таки удается вылезти из рукавов и сбросить ее, но сил уже нет, дыханья нет, и самое страшное -не остается желания что-либо делать. А что еще можно сделать? О том, чтобы стянуть сапоги и речи быть не может и не только потому, что нет сил, нет! Ног нет! Я их не чувствую! Да я и рук своих и тела своего почти не чувствую. И вообще, - это уже не я, это - топляк!
   Бушлат пока еще держит, и я это еще понимаю, но сознанье мое опять затуманивается вселенским безразличием и нежеланием ничего.... Я умер... Я умер для себя, а, значит, для всех ... Глаза закрываются, и мне уже не холодно, и что-то такое вроде бы снится....
  Из небытия выводит не сильный, но чувствительный толчок в плечо:
  - Я что-то еще чувствую?! Я еще жив? Кто это? Это за мной? Это шлюпка? - проносится в голове.
   Разрываю стянутые холодом веки, но это не за мной, и вовсе не шлюпка - это чудом судьбы спасательный круг с моего "Фурманова". Круг, который не нашел никого, кроме меня. Проблеск призрачной надежды проносится в голове. Утопающий в буквальном смысле слова хватается за соломинку, хотя вероятность утонуть с ней и без нее одинакова. Так и у меня с этим кругом - с ним или без него, если меня не подберут в ближайшее время, я просто замерзну. Но любой утопающий все равно схватится за бесполезную соломинку, как я за этот спасательный круг.
   Как им воспользоваться - вот в чем вопрос? Поднырнуть под его дырку и влезть в нее? Об этом не может быть и речи - не хватит сил ни на то, ни на другое. Даже если я нырну, то это будет последний нырок в моей жизни, но если не схвачу круг как-нибудь сейчас, то его просто отшвырнет волна и "соломинка" проплывет мимо, и тогда - конец! Тогда конец надежде, значит, конец жизни!
   Судорожно схватившись за спасительную пробку негнущимися, скрюченными и закостеневшими пальцами, я сделал неимоверное усилие, чтобы на нее взобраться, но когда моя грудь навалилась всей тяжестью, круг вздыбился, прыжком выскользнув из-под меня, и отскочил в сторону на расстояние, которое перекрыть было уже не по силам...
  Я понял: "ВСЕ!..."
   Сознанье медленно возвращалось ниоткуда. Глаза уперлись в белое пространство надо мной, в ушах слышался легкий гул, вокруг было сухо и тепло, слегка покачивало, словно в люльке новорожденного. Ни воды, ни холода, ни спасательного круга не было.
  - Я же погиб! Я в раю? - пронеслось у меня в голове.
   Оторвав взгляд от подволока*, повернув голову направо и налево, я увидел атрибуты корабельного лазарета.
  - Я жив? А если жив, то где? А где все и всё? - проносились обрывки мыслей.
  Пошевелил руками - на месте, ногами - на месте, вроде и не болит...
  - Ну, вот и ладушки! Старлей, ты в рубашке родился! Если бы мы не подоспели, когда из-под тебя спасательный круг выпрыгнул, ты был бы уже у Нептуна в гостях! - послышался голос корабельного эскулапа, взявшего меня за руку.
   Меня подобрал эсминец боевого охранения. Если бы не он, то мои счеты с жизнью были бы уже закончены - последние силы потрачены на борьбу со спасательным кругом, после чего я потерял сознанье, но меня в тот же момент бесчувственного вытащили из воды. Эсминца-то я и не заметил.
   Проплавал я в ноябрьской водичке около сорока минут, что по всем медицинским нормам ни в какие ворота не лезет, двадцать - и каюк! А тут - сорок! Но что удивительно, друзья мои, - так это то, что после спасения, я проспал полтора суток, а при пробуждении, уж не знаю, что эскулапы со мной делали, даже не чихнул! Я оказался больше жив, чем мертв!
   Сказочно повезло только мне из всей команды "Фурманова". Когда мы наткнулись на мину, посудина наша мгновенно затонула, и половина экипажа погибла сразу. Те, кто был на палубе и на мостике, либо погибли от взрыва, либо замерзли в воде. В рубашке родился только я!
   Кто же ты, мой ангел-хранитель?
  
   Вечная вам память, "пахари моря" - собратья мои по смертельному делу!
  
  26.09.07
  
  
  
   * Морские термины, используемые в тексте:
   "шульц" - трал Шульца;
   зюйдвестка - в данном случае непромокаемый широкий плащ с капюшоном;
   узел - единица скорости судна, равная 1,852км/час (1миля/час);
   кабельтов - расстояние, равное 0, 1852км (0,1 мили);
   ОВР - охрана водного района;
   капковый бушлат - бушлат, являющейся индивидуальным средством спасения, сделанный из не смачиваемой водой ткани - капока;
   ратьер - сигнальный прожектор с подвижными шторками для передачи световой азбуки Морзе;
   форштевень - вертикальный элемент набора корпуса носового образования корабля;
   подволок - потолочная часть отсека корабля;
   траверз - направление, перпендикулярное курсу корабля.
  
  
  МИНЕРСКОЕ СЧАСТЬЕ
  
  Минерам 8-го ДКТЩ* КБФ* посвящается.
  
  По воспоминаниям капитана 3 ранга Л.Ф.Иванова,
  и капитана 1ранга Ю.М. Сухорукова.
  
   Можно сказать, что в эту зиму я почти умер с голоду!
   Да и умер бы, если бы пятнадцатилетнего мальчишку, ставшего блокадным сиротой, не подобрали замерзающим на улице моряки одного из тральщиков, что зимовали на Елагином острове по окончанию навигации. Мало того, что подобрали, - не сдали в приют, а притащили мою мумистую оболочку на себе в дивизион, где отогрели, откормили, отрывая от себя кусок хлеба, и выходили.
   Уж не знаю, каким мытьём ли, катаньем ли, командир оформил мои документы, но стал я воспитанником дивизиона катерных тральщиков - сиречь юнгой Балтийского флота, обмундированного в настоящую форменку, флотские брюки, бушлат и шинель, от чего мою отогретую душу распирало гордостью и сопричастностью к чему-то важному в этой жизни. Вот так и началась моя военная служба на Балтике в осаждённом Ленинграде.
   Вовсю трещали над Невой и Финским заливом декабрьские морозы, загнавшие наши катера на берег для ремонта, которым мы постоянно и занимались да ещё, кроме этого, несли дозорную службу на льду Маркизовой Лужи*, чтобы ненароком не пропустить немецких разведчиков или, что еще хуже, - диверсантов.
   Как-то так получилось, что я прибился к мотористам, и всю зиму мы перебирали дизеля, ремонтировали редукторы, всякие помпы и лебёдки - всё, чем богата на корабле боевая часть ?5, или БЧ-5. За зиму я так поднаторел в этих работах, что, вскорости, уже, как взрослому, мотористы поручали мне некоторые самостоятельные дела, от чего мальчишеское сердце трепетало от собственной значимости, и представлялось, как я буду стоять вахту у моторов в боевом походе, как спасу от смертельной опасности весь экипаж нашего маленького корабля, как ...
   Однако военная судьба переменчива, и не пришлось юнге первый свой выход в море по чистой воде начать мотористом. Мои командиры почему-то решили, что лучше воспитаннику стать минёром и, освоив азы подрывного дела, крутить рога чёрным немецким мячикам. А, может быть, всё было проще - был я тогда небольшого роста, вёрткий, цепкий да ещё до войны занимался плаванием. Так ли, иначе ли, с желанием или без, но пришлось попрощаться с моторами и заняться подрывным делом.
   Что лучше, что хуже - судить трудно. И механики тральщиков, и минеры - ходим мы по лезвию одного и того же ножа. Взорвется мина не так, как нам надо, то всему экипажу каюк! И вправду, что может остаться от почти игрушечного деревянного кораблика с командой в десять человек, когда рядом взрывается заряд в несколько сотен кило, рассчитанный, скажем, на эсминец? Только щепки! Что и бывало с нашим братом - на войне, как на войне!
   Вообще-то мы, катерники, занимались не только тралением, но и дозорной службой, и разведкой, постановкой дымовых завес под носом противника в различных операциях, принимали участие в десантах - занимались всем, что под силу маленькому катеру во время войны. Каждая из этих служб - воистину игра со смертью, но самая основная, конечно, мины, которыми Балтика была нашпигована, как суп клецками.
   Тралил и обезвреживал я этих рогатых и безрогих, почитай, без малого пять лет: два года военных, а потом ещё три мирных, когда война кровоточила ранами памяти, но была уже где-то там - за плечами. Этих самых "шариков" у меня на счету почти с полтысячи будет. Много это или мало? - кто знает, только ведь каждая из них могла оказаться и последней...
   Всякое бывало: смешное и грустное, простое и смертельно трудное.
   Как-то раз летним днём 44-го вышли мы на очередное траление. Погода - так себе: ветер развел волну балла на два - на три, тучи низкие скребут горизонт, но дождя, слава Богу, нет.
   Тралящий сосед докладывает, что подрезал мину, так что работайте, ребята! Вот она - перекатывается с волны на волну черным безобидным шариком с рожками, только вот если заденешь бортом этот рог, то в одночасье вознесут тебя архангелы под самые небеса...
   Казалось бы, чего проще: с безопасного расстояния расстрелять этот качающийся мячик из пулемета к чёртовой матери, и делу конец! Безопаснее - это, конечно, но вы представьте, как это можно сделать с пляшущего на волне катера с расстояния в три сотни метров? Вот то-то и оно! Так что хочешь, не хочешь, а придется с ней "общаться" накоротке и почти в обнимку.
   Делается это очень даже просто: минеров доставляют к мине, те закрепляют на ней подрывной заряд с бикфордовым шнуром*, который горит несколько минут, поджигают его и сами убираются на безопасное расстояние. Потом мина взрывается и... - можно подбирать оглушенную рыбу.
   Вот и сегодня тоже должно быть также просто, как и всегда.
   Получаем сигнал о затраленной мине, и наша КМка* направляется к ней. Все бы ничего, но, чёрт побери, - качает! Волненье плевое - всего-то метр, но корма пляшет вверх и вниз да к тому же еще валяет с борта на борт, а что же будет в "тузике"*?
   Подошли на положенное расстояние. За кормой шлюпка как на качелях: то метром выше катера, то метром ниже, то бортом одним, то бортом другим. Мы с напарником приседаем, ловя момент, когда шлюпка, поравнявшись с бортом, начнет опускаться вниз. Со стороны-то это смешно: два мужика, не понятно зачем, приседают и вскакивают, приседают и снова вскакивают, как два клоуна, а на самом деле мы ловим момент, чтобы спрыгнуть в "тузик", а не мимо да к тому же еще не покалечиться на волне. Эквилибристика, мать твою! Приседали мы, приседали, но спрыгнули и даже попали в шлюпку, а не за борт, и та, к счастью, не перевернулась. Я сел на весла, напарник - на заднюю банку* готовить подрывной патрон.
   Приблизившись к мине, разворачиваю шлюпку к ней кормой. Черный мячик скачет перед нами: мы вниз с волны, а она, зараза, вверх на гребень и наоборот. Я пытаюсь удержать "тузик" кормой, а напарник - петлей поймать рог мины, которая, кажется, только и ждет, чтобы наскочить на корму шлюпки и разворотить её в щепки или раздробить руки матроса.
   Плохо ли, хорошо ли, но с какой-то попытки все-таки закрепили мы патрон и подожгли шнур. Я налег на весла и через полминуты уже был у катера. Поставили "тузик" на бакштов*, с трудом выскочили с напарником, как пингвины, на палубу, а катер ни с места.
   Не могу ничего понять: мы почему-то не отходим, а шнур-то горит, он на воздухе и под водой горит одинаково быстро!.. Осталось огоньку бежать всего-то минуты две, а мы не то, чтобы стоим, а медленно дрейфуем к этой чёртовой мине!
   Оказывается на наше несчастье, когда мы на шлюпке отвалили от катера, тот, дав полный вперед, чтобы удалиться от греха подальше, умудрился каким-то образом намотать на винт буксирный трос и остался без хода.
   Мы стоим, мина с подрывным патроном и горящим шнуром прыгает всё ближе и ближе к катеру, и жить нам остаётся ровно столько, сколько будет бежать этот шустрый огонек, а дальше - бабах, огромный водяной столб, а после него ничего, кроме обломков на поверхности.
  Не знаю, как у кого, но у меня от безысходной тоски и страха заныло под ложечкой, ноги одеревенели, а в голове стало пусто, как в барабане, только перед глазами блицем всякие отрывки из моей куцей жизни проносятся.
   Мина пляшет почти перед глазами, а на ней уже виден голубоватый дымок от горящего шнура...
   Машинально нащупываю в кармане нож - подарок нашего боцмана и, ещё не соображая, что буду делать дальше, сбрасываю бушлат и прыгаю в воду.
   Такого результата по плаванию на короткие дистанции я, думаю, не показывал никто ни на одних соревнованиях как до войны, так и после. Подплыв к мине, вижу, что гореть шнуру, наверное, остается десятка два моих вдохов, которые отводятся мне судьбой, чтобы успеть перерезать шкертик*, на котором висит злосчастный патрон и моя непрожитая жизнь.
   Чёрт бы побрал эту верёвку и этот боцманский ножик! Пенька пенькой, но крепче стали! Не перерезать, хоть плачь, а огонёк все бежит и плевать ему на всё: на меня, на катер с матросами, на настоящее с будущим, которого, по всей вероятности, у меня уже не будет...
   Собрав последние силы, рывком лезвия дергаю пеньку...
   Подрывной патрон булькает на глубину, а я за ним следом...
  
   Дальше я помню, что плавал в окружении перевернутой вверх пузом рыбешки и ничего не слышал, помню руки матросов, втаскивавших меня в "тузик", и в нескольких метрах покачивающиеся на волне, как ни в чем не бывало, рогатый мячик мины и наш катер - булькнувший патрон сработал на глубине, оглушив меня и рыбу, но не подорвав мину.
   ПРОНЕСЛО!
   А что с миной, спросите вы? Да с ней разобрались другие тральщики, отбуксировав нас на безопасное расстояние!
   Матросы потом шутили, что я родился в рубашке. Однако какая была просторная рубашка, которой хватило на всю нашу команду.
  
  07.09.09г.
  
  ........................................................................................
  
   * Морские термины, используемые в тексте :
  
  - ДКТЩ - дивизион катерных тральщиков;
  - КБФ - Краснознаменный Балтийский флот;
  - Маркизова Лужа - восточная часть Финского залива;
  - бикфордов шнур - пиротехнический шнур, распространяющий горение во внутреннем пространстве на воздухе и в воде;
  - тузик - одно-двухместная маленькая шлюпка;
  - КМ - катер типа КМ-4;
  - шкертик - тонкий трос;
  - транец - (на шлюпках, катерах) доска, образующая корму, к которой крепится наружная обшивка;
  - банка - (на шлюпках)скамья;
  - бакштов - трос, к которому крепится гребное судно с кормы корабля, находящегося на якорной стоянке или в дрейфе.
  
  
  
  
  ДЕНЬ ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА
  
   Я думаю, что мало найдется людей, которые не любили бы праздников, особенно если они увеличивают количество выходных дней. Престольные, церковные, государственные и даже семейные. Здесь все зависит от приверженностей, воспитания, религиозности и т.д. Однако со времен советской власти появились еще и всякие-разные профессиональные типа "Дня строителя", учителя, физкультурника, далее можно перечислять долго и нудно - сколько профессий, столько и праздников. Отношение к ним у народа сразу создалось иронично-снисходительное.
   И вправду, что же это за праздник, если не выходной, а особенно, когда совпадает с субботой или воскресеньем? К примеру, "День работника пищевой промышленности"? Что, с позволения сказать, праздновать? Какие такие достижения отмечать? В этом сквозит какая-то надуманность и бессодержательная формальность.
   Однако в перечне подобной белиберды есть одно летнее воскресенье - последнее воскресенье июля, которое греет душу и радует сердце.
  Любой, мало-мальски связанный с военным флотом человек, будь то "промышленник", а уж тем паче моряк под "золотыми" погонами, считает себя причастным к этому дню. А называется он - День Военно-Морского Флота.
   Почти триста лет назад - в августе 1714 года русский флот под водительством Петра I одержал первую победу, и вот тогда зародилась традиция по случаю военных успехов на море выстраивать корабли на рейдах и палить из всех пушек. Потом она, традиция, обросла всякими действами и некоторым образом театрализовалась, а окончательно оформилась в День Военно-Морского Флота перед самой войной, благодаря радениям адмирала Николая Герасимовича Кузнецова.
   На всех флотах и флотилиях, эскадрах, дивизиях и дивизионах, во всех морях и океанах, где застает моряков этот праздник, он празднуется традиционно торжественно с чувством гордости от принадлежности к касте моряков.
   Тридцать два года я встречал этот праздник на Балтике, Севере и Черном море, будучи сначала простым матросом, а в конце службы - капитаном второго ранга. В разные времена, в разных базах он празднуется по-своему. Однако лучшего праздника, чем в Севастополе, я не видел нигде, будучи и его участником, а впоследствии и наблюдателем.
   В этом году выпало мне с сыном отдыхать в этом городе, где прошла под лейтенантскими погонами моя молодость. Тут же когда-то служил и мой отец, а теперь остались родственники, знакомые и бывшие сослуживцы. Было о чем вспомнить, где побывать и что показать сыну, и, конечно же, вместе отпраздновать День Военно-Морского Флота.
   Все время до праздника мы с Олежкой проводили, если не на пляже, то на исторических местах или на рыбалке, а то и на морских прогулках. Я пытался показать ему Севастополь во всей его южной красоте, перекликающейся на каждом шагу с историей флота.
   Этот южный город вообще особенный - до недавнего времени символ морской славы и героизма. И как бы его ни "дарили", ни передавали в угоду политическим амбициям временщиков, как бы не делили черноморский флот на русский и "нерусский", для любого моряка, особенно черноморца, Севастополь - гордость Российского флота. Я это говорю не в обиду морякам других флотов, но после "шведских" войн Петра I основным театром победных морских сражений было Черное море, где до поры, до времени господствовали турецкие эскадры.
   Велико сподвижничество и реальные дела Александра Васильевича Суворова, Григория Александровича Потемкина, Федора Федоровича Ушакова, Дмитрия Николаевича Сенявина в образовании Черноморского флота, закладке его базы - форпоста русского величия на южных рубежах России, однако славу города-крепости предвосхитила слава блистательного Херсонеса.
   Часто после "копчения" на пляже в исторической бухте, я водил сына по раскопкам древнего города, рассказывал, что знал сам, а иногда, втихаря, "примазывался" с ним к экскурсиям, которые восполняли пробелы моей памяти.
   Херсонес Таврический - античный город, город торговли и ремесел, культуры и просвещения, возник на берегах чулком врезающейся в сушу закрытой Карантинной бухты и просуществовал с V века до н.э. по XV век н.э. Красота его архитектуры до сих пор сохранилась в раскопках не ушедших на морское дно зданий, в мозаичных полах терм, в остатках колонн его храмов, в планировке улиц. До сих пор эти колонны стоят вековыми стражами прошедших эпох, свидетелями расцвета и упадка, свидетелями человеческих судеб - радостей и печалей, счастья и трагедий.
   Через раскопки, по балке, мы возвращались домой, где на горушке, над Карантинной бухтой когда-то жила моя бабушка, и я, молодой офицер, каждое утро сбегал по тропинке от дома на службу.
   Обходя бухту, я рассказывал Олегу, где стояли первые ракетные катера, на которых я служил, что мы делали, куда и зачем ходили, а в ушах слышался рокот моторов, шуршание и шлепки воды о днище вышедшего на редан катера, и почти чувствовалась морская бисерная пыль на моем лице.
   Я водил сына по бухтам и бухточкам, показывал места военной истории города, заглядывая то на Исторический бульвар, то тащил его на Малахов курган, Северную сторону, Камышёвую бухту, "листригоновскую" Балаклаву, рассказывая и показывая, где и как зарождался Севастополь. А в самом деле как?
   В период русско-турецкой войны в походе по Крыму А.В.Суворов обнаружил большую, если не сказать огромную, внутреннюю, защищенную холмистыми берегами, глубокую Ахтиарскую бухту, весьма удобную для стоянки кораблей с одноименной деревней на северном ее берегу. И не только открыл, но умудрился всей скудностью своих сухопутных средств вытеснить из бухты турецкую эскадру.
   Спустя пять лет, в 1782 г. на спокойной глади Ахтиарской бухты покачивались два российских фрегата "Храбрый" и "Осторожный" под командой капитана первого ранга И.М. Одинцова, а уже в 1783 году здесь появилась целая эскадра из 17 кораблей. Вот с этого-то момента и начался Севастополь и Черноморский военный флот.
  Практически строительством города, возведением причалов и всяческих, необходимых эскадре сооружений, занимались Ф.Ф. Ушаков и, и находящийся под его командой, в будущем славный флотоводец - Д.Н. Сенявин.
   Севастополь родился! УРА!
  Простите, дорогой читатель, за длинные исторические справки, но, говоря о моей любви к Севастополю, без них нельзя обойтись. Да и как не любить этот Богом созданный край, с его холмами, поросшими фруктовыми деревьями и кустарниками, кипарисами, пряными ароматами и вечно ласковым солнцем, с летом, длящимся полгода и его морем.
   Море! Где вы еще можете увидеть в России, дорогой читатель, эту лазурную гладь штильной воды, переливающейся чересполосицей светло-бирюзового, малахитового и темно-синего оттенков.
   Выстланное местами у берега бледным известняком дно, придает воде светлый оттенок, камни, поросшие водорослями и мидиями, - малахитовый, а большие глубины - иссиня темный. Вы спросите, а почему море названо Черным? Для того, чтобы понять это, надо его увидеть сердитым, когда прозрачно-высокое в своей бесконечности небо затягивается низкими свинцовыми тучами, отражающимися своей мрачностью в морской глади, когда ветер с турецких берегов поднимает крутую волну - вот тогда оно становится черным и свирепым. Высокие волны, накатывая на скалистый берег, с грохотом разбиваются о его причудливые прибрежные камни и веером мельчайших брызг, разлетаются, поднимаясь ввысь. Не успеет одна волна разлететься в прах, как очередная, а за ней пятая, десятая осатанело бьют и бьют, и бьют, соревнуясь в упрямстве с вековыми скалами.
  Но ветер разносит тучи, в их разрывы прорываются косые лучи солнца, утихает волна, и снова высокое южное небо отражается в бирюзе водной глади.
   А как не любить послештормовой запах моря - запах выброшенных на берег водорослей, раскрывшихся разбитых ракушек, прогретых палящим зенитным солнцем, увлажняющихся на берегу тихо шуршащим нежным прибоем?
   А как не любить фруктовые садики и виноградники внутри тенистых двориков, разбросанных по берегам Карантинной, Песочной, Мартыновой и других многочисленных бухт и бухточек? Запах акаций, тутовника и абрикосов.
   Вот в таком дворике мы с Олегом и жили, где палаточный виноград образует тенистую беседку, под которой можно накрыть стол для гостей, а можно и почитать книгу. Вокруг беседки деревья в оранжевых с тёмными точками абрикосах и слегка пушистых персиках, протянешь руку, и на ладони остается причудливый плод инжира, а вокруг розы, розы, розы и их аромат.
   И можно ли не восхищаться апрельско-майской крымской степью, когда солнце еще не усталое и палящее, а нежное, по-девичьи теплое, гладит лепестки распускающихся тюльпанов? Не десять, не сто и не тысяча, а море красных головок, колышущихся под дуновением легкого бриза, образующих волнистую поверхность этого экзотического ковра.
   А сам город, исхоженный вдоль и поперек мной и сыном почти за месяц? Разве не радуется сердце его белогрудым улицам и площадям со стройными рядами акаций, тополей и каштанов. Не только Одесса, а и Севастополь - "цветущий в акациях город". Зелень Приморского бульвара открывает свои объятья главной бухте, переходит в светлую синь воды, которая вальяжно плещется о борта стоящих на якорях кораблей - застывшего величия российского флота.
   Это город, дважды возрождавшийся из пепла, дважды уничтоженный дотла и дважды выстроенный заново, каждый раз становившийся все краше и краше, моложавее и пригожее. Севастополь - город-сад, город-крепость, город-моряк!
   О нем можно говорить бесконечно! Это город, до недавнего времени живший нуждами русского флота, город, провожавший свой флот в дальние и ближние походы, встречавший корабли после блестящих побед при Федониси, Керчи, у Тендры, Калиакрии, Синопе, не давший англо-французской интервенции 1853-1854 гг. возвратить господство Турции на Черноморье.
   А вспомните героическую с одной стороны и трагическую - с другой оборону Крыма в Великой Отечественной войне во многом силами того же Черноморского флота.
  Теперь, наверное, станет понятным любовь моряков к своему дважды погибавшему и вновь возрождавшемуся флоту и, безраздельно связанному с ним, Севастополю.
   Грешен, друзья! Рассказывая все это и таская Олега по "преданьям старины глубокой", я подспудно готовил его к заключительному аккорду нашего пребывания, стараясь насытить его мальчишеское любопытство тем, что дорого моему сердцу, чтобы и его сердце забилось с моим в унисон.
   И вот настал день 28 июля - День Военно-Морского Флота.
   Для того, чтобы все хорошо увидеть, мы с сыном встали рано утром, позавтракали и пешком через Артиллеристскую бухту пошли на "Хрусталку" (мыс Хрустальный) занимать места. Несмотря на раннее время, когда до парада оставалось еще больше полутора часов, народу было уже предостаточно, но мы изловчились и протиснулись в первые ряды.
   От утренней прохлады над акваторией Севастопольской бухты легкой вуалью висела дымка, на штильной глади рейда выстроились корабли, стоящие на швартовных бочках. Среди кораблей, украшенных флагами расцвечивания, прибранных и подкрашенных, стояли противолодочный крейсер "Москва", большие противолодочные корабли, сторожевики и что поменьше. По бортам выстроились экипажи в парадной форме, офицеры в белоснежных тужурках и белых брюках с накрахмаленными чехлами фуражек - жены и матери по такому случаю расстарались особенно.
   С моря тянуло приятной свежестью, а солнце по-утреннему мягко грело плечи. Мы сидели на импровизированной скамейке и любовались масляной гладью воды, уходящим в открытый простор за боновые заграждения бухты и Константиновскую батарею морем. Было тепло, тихо. Сын, как и все мальчишки, вертелся от надоевшего ожидания и все донимал меня одним и тем же вопросом: "Пап, а пап, ну скоро?"
   Наконец, показался белоснежный катер с командующим и принимающим парад, на "Москве" сыграли захождение и встречный марш. Пауза на приветствие, и над бухтой разнеслось матросское троекратное ура.
   Ну что, казалось бы, особенного в этом многолосном приветствии моряков, но в груди что-то встрепенулось, учащенно забилось сердце, плечи развернулись, а правая рука потянулась к отсутствующей фуражке.
   Сына моего парадами не удивишь и кораблями тоже - вырос на Балтике, видел морские празднества, но простор бухты, а не реки, стены старинной Константиновской и Александровской батарей, высоты, с которой открывалась картина парада, паразили его воображение грандиозностью масштаба, заставили примолкнуть, заворожено глядя на просходящее.
   Обход кораблей закончился, и возникла некоторая пауза, в которую Олешка снова задергал меня вопросом: "Пап, а пап, а что будет дальше? Пап, а пап..." Он-то не знал, а я знал наверняка, что самое интересное еще впереди - флотская военная работа.
   Со стороны Инкермана к кораблям на рейде почти полным ходом, разводя пенистую волну, приближался большой ракетный катер и на траверзе Приморского бульвара дал залп из четырех ракет. У открытых люков пусковых установок показались рваные конусы пламени и облачка дыма, а в их адском пекле - тела выходящих ракет, которые со звенящим воем покинули корабль и, набирая скорость и высоту, влекомые титанической силой, устремились в открытое море.
   Я посмотрел на сына. У него от возбуждения покраснели щеки, глаза округлились и от восторга заблестели, как не блестели ни от одной игры, которую он получал в подарки к различным праздникам. Такого он в Питере не видел!
   За катером, покинувшим бухту, показалась подлодка в крейсерском положении, которая начала быстро погружаться, и, вскорости, от нее остался только след от поднятого перископа.
   У мола на выходе из бухты спокойно покачивалась на разведенной катером волне, какая-то деревянная посудина, отдаленно напоминавшая рыбачий траулер. Вдруг, от места, где по нашему предположению должна была находиться подлодка, появился пенистый след, который быстро направлялся к этой деревянной калоше, а через несколько секунд раздался оглушительный грохот, взметнулась вверх хризантема из фонтанов и фонтанчиков, а в воздух, и в воду полетели щепки - все, что осталось от того, что было совсем недавно траулером. Это был торпедный выстрел подводной лодки, которая через минуту показалась на поверхности сначала ограждением своей рубки, потом носом, а еще через полминуты и всем довольным корпусом, фыркнула дизелями и медленно, с чувством собственного достоинства и выполненного долга прошла мимо Константиновского равелина на внешний рейд.
   Следующим в сценарии была работа противолодочных вертолетов, которые должны были якобы обнаружеть субмарину противника. Две "стрекозы", поднявшиеся с палубы "Москвы", на спущенных фалах несли гидроакустические буи и, зависнув над водой, опустили их на глубину. Воду и вертолеты соединяла тонкая пуповина тросов и кабелей, по которым на вертолеты передавалась гидроакустическая информация с притопленных буёв. От винтов вертолета поднимались легкие волны и кругами расходились от места спуска приборов, а с их гребешков срывалась, сверкающая на солнце, водяная пыль. Выбрав фалы с буями, вертолеты улетели, а им на смену ходко шел противолодочный корабль, выпуская противолодочные ракеты, которые с визгом летели к воображаемому нахождению подлодки. Нырнув на глубину и взорвавшись, ракеты сперва вспучили воду мохнатым пузырем, превратившийся затем в куст гейзеров, высоко взмывающий к солнцу.
   Передать выражение лица моего сына невозможно - это было и удивление, и восторг и - главное - соучастие в происходящем.
   Следующими на водную арену вышли два больших десантных корабля, на ходу открывающих носовые аппарели. Застопорив ход и полностью разинув свои металлические пасти они один, за другим стали "выплевывать" в воду, как рыба-кит из сказки "Конек-горбунок", плавающие танки, которые, урча двигателями, довольно шустро в облаках водяной пыли и выхлопных газов поплыли в нашу сторону, на ходу стреляя из пушек. На головных танках развевались тугие знамена морского десанта. В то время, как "плывуны" двигались и стреляли, со стороны Инкермана показались два штурмовика. Идя на высоте двух сотен метров, они выпустили несколько небольших ракет по предполагаемому противнику в море и, отворачивая друг от друга в разные стороны, с грохотом набирая высоту, скрылись из глаз.
   Со своего места мы с сыном видели, как на берег Мартыновой бухты вылезали плавающие танки. Застыв на краю берега, как бы раздумывая над тем, надо им это делать или нет, машины дернулись корпусом и, нехотя переваливаясь, поползли по берегу, фырча моторами.
   Заканчивали военное представление три пожарных судна. Их водяные пушки выбрасывали мощные струи воды вверх и в стороны, создавая впечатление плывущих фонтанов, мелкая водяная пыль которых, серебрясь на солнце, образовывала настоящую радугу, перекрывающую бухту.
  После "военных действий" были шлюпочные гонки, массовый заплыв матросов и представление на воде, где Нептун и русалки со свитой устроили театрализованное представление, что сыну, находящемуся под впечатлением увиденного, было совсем не интересно, и мы, не сговариваясь, пошли домой.
   Всю обратную дорогу Олег не проронил ни слова и пребывал в какой-то задумчивости....
   Прошло после этого праздника более 10 лет....
   Были другие годы, другие праздники, взрослел сын... И вот уже рядом с моими кавторанговскими погонами на празнике Военно-Морского Флота сияют золотом погоны моего сына - лейтенанта Российского флота!
  
  
  
  
  ПЕРДИМОНОКЛЬ
  
   У каждого, друзья, бывает в жизни свой пердимонокль*, а у некоторых и не единожды. Зачастую, всё зависит от воли случая и нашего к нему отношения. На военной же службе этих пердимоноклей - хоть отбавляй, но хорошо, ежели они не вредят здоровью и погонам на плечах.
   Как-то в августе сорок четвертого года получает наш катер приказ высадить группу разведчиков на один из островов в Балтийском море. Дело не частое, но и не случайное для нашего брата. Ходили мы и в охранении, и с десантом, и в разведку... Да чего только не выполнял "москитный флот"* на Балтике, когда в шхеры или на острова мог пройти незаметно только маломерок, вроде нашего корытца.
   С вечера заправили бензобаки и желудки по самые горловины, разместили, как могли, разведчиков и по тёмному времени отвалили от стенки в поход.
   До острова ходу часа три с небольшим, и надо успеть наших ребят из команды сорви-голов затемно высадить на остров и убраться также восвояси, когда еще солнышко не показало свой заспанный лик.
   Погода выдалась на удивление тихая, тёплая - почитай, штиль. Идём, дремотно ворчим моторами, вода, разрезаемая форштевнем, ласково шуршит об обшивку бортов, звёзды мелким крошевом блестят в вышине, а лунища сверкает белой фарфоровой тарелкой, отбрасывая на воду свое круглолицее отражение .
   Для художника эта картина, конечно, красивая, а нам, по нашему делу, как бы и не надо такой красоты. Нам бы так, чтобы потемнее да попасмурнее...
   С немецкой стороны пока что тихо, видать, нас не заметили, только распарывают небесные россыпи хвостатые светлячки осветительных ракет на переднем крае. Фрицы, похоже, крепко спят и не ведают, что под их носом в двух милях от берега, топаем мы. Ну и пусть себе спят. Пока...
   Прошло два часа. Пора сбрасывать ход до малого, чтобы тихонько подойти к острову для высадки разведчиков. Погода, слава Богу, стала портиться, и тучи начали натягивать свое лохматое серое одеяло на бледнеющий лик Луны. Вот и ладушки!
   Всё бы и ничего: вода у бортов тихо журчит, моторы едва урчат, но с ними вместе и совсем некстати в унисон, начинает урчать у меня в животе. И чем ближе подходим к острову, тем больше живот прибавляет оборотов. Прямо, как у плохого солдата перед боем. Однако дела такие, что спуститься в гальюн* уже некогда да и какой, простите, гальюн на катере - смех один. Уж лучше до берега.
   Приехали! Катер мягко тычется носом в песчаный берег, разведчики, прощаясь с нами, спрыгивают в августовские сумерки и беззвучно растворяются в небытие....
   Я выпрашиваю у командира десять минут и сигаю с борта, извините, в прибрежные кусты.
  Отстегнув и повесив на ветку кобуру с пистолетом, блаженствую в закончившемся долготерпении. Как хорошо, когда всё делается вовремя!!!
   Однако ратьер* с катера сигналит, что пора уходить, и я стремглав, застегиваясь на ходу, мчусь к берегу.
   Взревели моторы и полным ходом мы пошли на базу.
   Не прошло и двадцати минут, как левый мотор начал чихать и скидывать обороты, а потом и вообще остановился. Хорошо, что не перед высадкой!
   Докладываю командиру, что один из двух двигателей отказал и требует ремонта. Решили идти на одном, пока я с мотористами буду копошиться с починкой.
   Ковырялись с движком, почитай, полчаса, но, тем не менее, запустили лентяя и полным ходом пошли дальше.
   Пока мы по-быстрому уходили от острова, пока я копался в моторе да и потом еще очухивался от аварии, прошло больше часа. Страсть захотелось курить! Запускаю руку в брючный карман за папиросами и чувствую, что что-то не так, чего-то не хватает... А не хватает ударов кобуры по бедру! Когда я это понял, меня сначала бросило в жар, потом в холод, и предательская струйка пота потекла по спине, сердце же, учащенно трепыхаясь, провалилось в пятки!
  - Пистолет! Он, зараза, остался висеть на кусте! - пронеслось в ошарашенной голове. - Что же делать, что же делать?... - сверлило в мозгу...
   Прикидываю, что по времени мы успели отойти от острова миль на десять-двенадцать и вернуться обратно шансов, практически нет, тем более, что скоро начнет светать...
   Выкурив в растерянности штук пять папирос, проклиная свою трибунальную судьбу, решил идти к командиру на правёж. Старлей* вопросительно обернулся в мою сторону и, увидев кислую физиономию, спросил:
  - Чего скис, Силыч? Что-нибудь опять с моторами? Задание выполнили, идем, вроде бы, нормально, а ты ...
   - Да нет, Паша, тут всё в порядке. У меня ЧП! Пистолет остался на острове, на ветке висит... Вернуться можем?
   Командир, нахмурившись, поглядел на часы:
  - Припоздал ты, Силыч, немного! Мы уже идём полтора часа. Если возвращаться назад, - это час туда да час обратно, плюс задержались с ремонтом... Итого: вернёмся с опозданием часа на два с половиной - три, а чем оправдываться будем? Что радировать прикажешь? Что ты свой "ТТ"*, обо...сь, на острове потерял? Байка с потерей хода и долгим ремонтом не пройдет - это выйдет за пределы дивизиона да и сволочь какая-нибудь найдётся - стукнет куда не надо, что болтались туда-обратно ... Давай разговор отложим до базы, а ты помалкивай пока!
   От сердца у меня немного отлегло, благодаря спокойствию командира, хотя, конечно, проблема не исчезла и сама собой не решится, если её не решить самим. Не решим - трибунал, погоны долой, штрафбат и .... А каким макаром её решать?
   Вечером, после прихода в базу, заперлись мы с командиром в баталерке* с фляжкой спирта и стали думать думу, как из моей катавасии можно выбраться сухим.
  - Самое неприятное, Силыч, что за разведкой пойдём не мы, а кто и когда в штабе покамест не знают. Мы же через день отправимся тралить на Ивановские пороги, а это, сам понимаешь, совсем в другой стороне, - поведал Паша. - Единственное, что могу тебе обещать, так это то, что буду молчать до последней возможности, а там - уж извини, а то оба загудим под трибунал. И ты, зас-нец, тоже помалкивай, а то стукнет кто-нибудь особистам и тогда вообще ни тебе, ни мне не отмазаться: тебе, как виноватому, а мне,- как сокрывшему.
   В результате наших посиделок с Павлом ничего, конечно, не прояснилось, однако его позиция давала какой-то запас времени.
   На траление через сутки катер не ушёл, а послали нас туда только через неделю.
   Вскоре выяснилось, что разведка с острова, увы, не вернётся, и не попасть туда ни мне, ни приятелям из других дивизионов, которым я мог бы довериться. Жаль ребят, конечно, но и моё положение тоже хуже некуда: гнить моей буйной голове в каком-нибудь пехотном окопе с погонами рядового на плечах и дыркой в голове - и вся недолга! Спать я перестал, еда в горло не лезла, и держался, почитай, одним святым духом и папиросами.
   Даже если достать пистолет, а это по нашей жизни не проблема, то что с ним делать? Номера-то заводские всё равно не совпадут! В общем - труба!
   Дня за четыре до ухода на траление вызывает меня к себе командир:
  - Силыч, как твоё тральное хозяйство? - прищурившись, спрашивает меня Павел.
  - Да нормально, командир, всё в полном порядке и комплекте, моторы проверены, - уныло отвечаю я.
  - Что-то ты совсем, дед*, сник, китель на тебе болтается как на чучеле, - ехидничает Павел. - Давай-ка лучше по паре глоточков да покурим с тобой, а то, вдруг, завтра под трибунал, а на сухую-то под суд совсем погано будет, - ёрничает он. На душе у меня и так кошки скребут, а тут он с дурацкими шутками...
   Выпили мы по стакану, Павел меня и спрашивает:
  - Ну, придумал что-нибудь с пистолетом?
  - Да ничего я не придумал! Что тут можно придумать? Пора идти сдаваться особистам. Будь, что будет!... - понуро отвечаю я.
  - Да, это, конечно, - сдаваться самое время. Когда пойдешь? - издевательски вопрошает Павел, а сам отодвигает ящик письменного стола и что-то вынимает оттуда, завернутое в тряпку, и пододвигает ко мне...
   - На, зас...нец, и больше не оставляй на вражеской территории личное оружие! - смеётся одними глазами командир.
   У меня от удивления и благодарности спазмом перехватило горло, а слезы выступили из глаз! Пистолет! Пистолет, раскуроченный, видимо, осколком как раз в том месте, где выбивается заводской номер!
  - Пппа...ша, ты..., ты где достал этого калеку? - прошептал я.
  - А это не твоё дело, Силыч! Главное дело, что раздобыл! Будешь поить меня теперь до самой смерти, только "Столичной" и каждый день! - назидательным тоном, но с довольной улыбкой заявляет старлей.
  - Остаётся ждать момента, под который его можно будет списать, и пока давай держать язык за зубами! А теперь иди, хотя бы выспись, а то смотреть на тебя невозможно - хуже смерти карачаровской! - резюмировал командир.
   Говорят, что дуракам везёт, а мне повезло дважды! Командир оказался не только порядочным человеком, а еще и другом, прикрывшим в беде - это раз! А два - ...
   Приблизительно через месяц после случившегося, наш катер попал в серьёзный переплет, отбиваясь от насевшего фашистского стервятника. Мы вертелись волчком, уворачиваясь от фрица. Выкрутились-таки, но возвратились из похода настолько потрепанные, что напоминали скорее дуршлаг, чем корабль.
   Вот под это событие и удалось списать "мой" "ТТ", в который уже натурально попала разрывная пуля немецкого летчика, правда, пришлось при этом полежать чуток в госпитале, потому, как и моё бедро зацепило тоже, причём, у всех на глазах.
   Прошли годы после окончания войны, уже стали зарастать окопы, и жизнь текла своим размеренным мирным чередом.
   Волей служебного случая меня вновь занесло на остров, куда мы забрасывали разведку. И что бы вы думали? На кусте, среди молодой зелени листвы, висела почерневшая от времени кобура, а из нее торчала поржавевшая рукоятка моего пистолета.
  
  
  Пердимонокль - от франц. perdit monocle "потерял монокль", в последующем значении "ситуация, из ряда вон выходящая".
  
   *Морские термины, встречающиеся в тексте:
  "Москитный флот" - соединение кораблей малого водоизмещения (торпедные, сторожевые, броне-катера, катера-тральщики и др.).
  Форштевень - носовое образование набора корпуса корабля.
  Ратьер - сигнальный фонарь для световой азбуки Морзе.
  Гальюн - корабельный туалет.
  Баталерка - кладовая флотского имущества.
  Старлей - старший лейтенант (сленг).
  Дед - командир БЧ-5, старший механик (сленг).
  ТТ - пистолет марки ТТ.
  
  
  
  
  ТОРПЕДНЫЙ ПАЕК
  
   Большую часть своей служебной лестницы я шагал по ступеням катерников, т.е. служил в "москитном флоте"*, а это не что иное, как катера различного назначения. Это и катерные тральщики, и торпедные катера, и морские охотники, или "мошки", как их тогда называли. Почему, спросите, "москитный флот"? Да потому что катер - это такая маленькая посудина по сравнению, скажем, с эсминцем, что напоминает в своем сравнении москита и стрекозу. И задачи у катерников особые - пробраться туда, куда остальные корабли могут и не пройти, ну, например, в шхеры. И служба моя, соответственно, проходила, в основном, на Балтике, где этих шхер, что семян в одуванчике.
   Однако так сложилось, что меня в послевоенные годы перевели дивизионным механиком на Ладогу в погранохрану на морские охотники, или "МО". "МО" - это небольшой быстроходный кораблик, призванный гоняться за подводными лодками, но его маневренность и скорость позволяла охотиться и за нарушителями государственной границы. Ну, вот мы и гонялись, не скажу, чтобы часто, но, тем не менее, приходилось и, к тому же, в разную погоду.
   Когда штилевое вёдро да ещё летом, то и служба - почти санаторий, правда, Ладога - женщина коварная и непредсказуемая. Казалось бы, безветренный солнечный день, волнения нет, вода нежно шуршит об обшивку бортов - служи и радуйся, только вот, на горизонте маячит маленьким тёмным пятнышком тучка. Маячит себе и маячит, но через час налетает пронизывающий ветер, поднимающий резкую волну, и ласковое шуршание воды превращается в пенящиеся гребни, высотой в почти человеческий рост, бьющие в борт с такой силой, что "мошку" начинает валять с борта на борт и качать с носа на корму и обратно. Катер то вылетает носом из воды, то показывает все интимные места ниже ватерлинии в корме. Вокруг сплошная водяная россыпь, забивающаяся во все щели одежды и под неё. Качать может и час, и два, и три... Организм так привыкает к этой качке, что, когда приходишь на базу и сходишь на твёрдую землю, то продолжаешь шагать по ней словно по уходящей из-под ног палубе. Со стороны это выглядит смешно и забавно, как будто идут не люди, а цапли. Хорошо, ежели служивый не подвержен "морской болезни", а то - просто беда... И вот за такие мучения положен катернику так называемый в просторечии "торпедный паёк", а это не что иное, как плитка шоколада, банка "сгущёнки", маленькая банка мясной тушёнки и галеты, короче говоря, - праздник желудка, или пир на качелях.
   К сожалению, не всё так просто. Начальники под погонами с большими звездами почему-то всё время стремятся отобрать у нас эти маленькие радости, периодически засылая разного рода проверяющих.
  Вот и на этот раз прислали трёх животастых интендантских "засланцев" с ревизией, один из которых был даже под "золотыми"* погонами плавсостава.
  Поняв обстановку, начальство поставило задачу: хорошенько, со знанием дела и усердием "покатать" комиссию, чтобы та поняла необходимость кормить катерников дополнительно при выходе в море более, чем на 4 часа.
  Приказано - сделано. "Мошка" вымыта, выскоблена и сияет всеми своими надраенными медяшками, аки блин масляный. Выход в Ладогу назначен на завтрашнее утро.
  Летнее утро, чёрт его дери, выдалось солнечным и теплым. На озере полный штиль и абсолютная видимость. Разместили мы гостей, с позволения сказать, в кают-компании, снялись со швартовов и пошли в район патрулирования. Идём полным ходом и никакого тебе мало-мальски покачивания, только небольшая вибрация корпуса от работы моторов и сопротивления мирной воды. Комиссии надоело сидеть под душной палубой, и они всей гурьбой высыпали на корму. Нежатся, паразиты, щурятся, улыбаются, а у нас настроение портится от такого "катания". Проболтались мы часов пять, и вернулись в базу ни с чем. Физиономии у всех, кроме гостей, угрюмые - плакал наш доппаёк, не видать нам его, как собственных ушей, одна надежда на то, что два дня ещё впереди.
  Второй день тоже не принес нам радости, и мы вернулись из похода с тем же результатом.
   Последний день работы проверяющих начался, как и предыдущих два, с полной благодати. Чувствовалось по всему, что комиссия, утомленная бездельем, уже приняла вполне конкретное решение - фиг вам "торпедный паёк" и без масла!
  Два часа мы ревём моторами и носимся по Ладоге, как ошпаренные, а качает корабль только на разведённой нами же самими волне при циркуляции.
   Я поднялся из машины в ходовую рубку к командиру, чтобы перекинуться парой фраз.
  - Что, Николай, хана нам? - спрашиваю старлея*.
  Кисло усмехнувшись, кэп* бурчит под нос:
   - Вот ведь, понимаешь, фигня какая! Когда служба, так ни вздоху-продыху - мотает как хвост собачий, а тут всё против нас.
   В слепой надежде беру у него бинокль и начинаю шарить глазами по горизонту...
   - Ну-ка, кэп, глянь-ка вот туда, - и показываю биноклем на едва заметное тёмное пятнышко на горизонте.
  - Понял, дед*! Вот туда мы сейчас и повезем наших гостей, поспешая, - отвечает мне Николай, переводя ручки машинного телеграфа на самый полный вперед.
   Моторы взревели, и наша "мошка" полетела, как пришпоренный жеребец, оставляя за собой фалды вспененной воды
   Интендантская команда в это время предавалась мечтам о скорой встрече с берегом и завершению их трехдневной прогулки, осточертевшей им, так же, как и нам. Они лениво трепались на корме о чём-то своём и даже не заметили, что мы изменили курс и прибавили обороты.
   Коротко ли, долго ли, но небо потемнело, и мы влетели на полных парах в крупную зыбь, которая стала всё больше превращаться в резкую волну. И тут началось прыганье нашего кораблика с гребня на гребень, напоминая езду на автомобиле по бездорожью на большой скорости. Резко похолодало, и наши гости предпочли спуститься вниз.
   - Ну вот, и на нашей улице праздник! - повеселел командир и слегка переложил руль на правый борт так, чтобы идти не поперёк волны, но и не лагом* к ней.
   - Сейчас мы устроим нашим сухопутным морякам танцы, Степаныч, так что им мало не покажется, - уже ехидно усмехнулся кэп.
  Нас начало кувыркать с борта на борт и при этом качало ещё с носа на корму, и получалось такое сложное движение, что и нам, бывалым, было мало приятного, не говоря уже о гостях. Качка уже длилась часа полтора...
   - Степаныч, спустись в кубрик*, посмотри, как там наши безбилетники, - попросил командир.
   Выбравшись из рубки и бочком пробравшись вдоль надстройки к членам комиссии, я увидел занимательную картину: вся троица, включая самого "золотопогонного" интенданта, в расхристанных кителях лежала в лежку на диванчиках с иссиня-зелеными лицами. Главный из них, глядя на меня мутными глазами, охая и давясь спазмами тошноты, попросил, что бы вы думали? - ведро и как можно быстрее идти на базу.
   Я снова поднялся в ходовую рубку и доложил:
   - Гости в кондиции, кэп, и просятся домой.
   - Вот то-то, нечего ездить за чужими пайками! - рассмеялся командир.
   Изменив курс на обратный, сбавив обороты, мы ещё часа два шлепали домой к сухому и теплому берегу.
   Комиссию поочередно, по старшинству "сгружали" на берег на носилках, так как своими ногами её члены идти уже не могли да и у нас, честно говоря, пирс качался как палуба.
   "Торпедный паёк" нам, конечно, оставили, правда, это стоило экипажу катера целого дня приборок в подпалубных помещениях.
  
  
  
  Морские термины, встречающиеся в тексте:
  
  1. Москитный флот - соединение кораблей малого водоизмещения.
  2. Мошка - морской охотник МО-4, сленг.
  3. Кэп - командир корабля, сленг.
  4. Дед - стармех, командир БЧ-5, механик, сленг.
  5. Золотопогонник - морской офицер плавающего состава флота, сленг.
  6. Лагом к волне - бортом к волне.
  7. Кубрик - жилое помещение на корабле.
  
  
  
  
  
  ПОШУТИЛИ
  
   И до чего же долго тянется погожий майский день на севастопольской "губе"*, не гарнизонной - местной, "карантинной"*, пахнущей морем, "губе". На воле сейчас благодать: по-весеннему тепло, ласково шуршит о береговую гальку зеленогрудая волна, а прилежащая к бухте балка пестрит яркими степными маками. В ста шагах от моего узилища степенный херсонеский Владимирский собор блестит на солнце своей маковкой, отогреваясь от недавней зимней спячки. Раньше, говорят, здесь был древний город Корсунь, в котором крестился Великий князь Владимир, а теперь вот окрестили меня "пятью сутками ареста с отбыванием на гауптвахте".
   А за что, собственно говоря, сижу? За проявленную инициативу, выполняя приказ старшего по званию гражданина корабельного начальника.
  Попал я со всей своей неохотой из сибирской сельской дыры по призыву на флот да не куда-нибудь, а на ракетные катера да в боцманскую команду.
  Боцман на катере, хоть и "срочник"*, но чуть ли не главное лицо после командира - вся палуба в его подчинении: всякие там такелажи*, рангоуты*, бимсы*, кнехты*, приборки, швартовки - в общем, отец родной.
  Ну, кто же виноват, что я, салага, вырос вдали от моря и обо всем этом слыхом не слыхивал, а книжек Станюковича и Конецкого в руках не держал? Это я уже потом грамотным стал, а в первый месяц службы мне что бимс, что кнехт - все едино было, тарабарщина. Нет, конечно, что такое якорь я знал, но вот через этот самый чертов якорь и случились у меня неприятности.
   На пирсе, недалеко от нашей посудины, лежит на бетонке якорь. Ну, лежит себе и лежит, бывало, и спотыкались мы об его незатейливое тельце. Якорёчек-то плёвенький - всего-то под центнер весом, но ржавый, что наш трактор в леспромхозе.
   В один из погожих дней подзывает меня старший матрос и говорит:
   - Видишь, матрос, на пирсе якорь? Так вот, сегодня его должны отдать в ремонт на замену лап, и товарищ боцман приказал его отдраить, а затем отпилить обе лапы. Возьми у мотористов ведро солярки, ветошь с песком найдешь сам. Когда якорь отдраишь, то ножовкой по металлу отпили обе лапы. Задание понятно?!
   - Так точно! Задание понятно, товарищ старший матрос! - отчеканил я.
   - Приступай. До вечера должно быть все сделано! - уточнил старшой.
   Достал я все, что требовалось, оттащил якорь немного в сторонку, сижу и тру с усердием эту железяку хренову песком с соляркой. Час тру, другой тру, третий... Уже и ржавчины поубавилось, уже и вид приемлемый появляться начал... Только вот почему-то наш экипаж поочередно высыпает с папиросками на палубу катера и, тыча в мою сторону пальцами, что-то оживленно обсуждает.
   - Эй, салажонок,*, ты бы перекурил что ли, а то руки сотрешь! - долетает с корабля.
   Закончив драить якорь, принес я эту самую ножовку, и начал на карачках отпиливать сначала правую лапу. Полчаса пилю, час пилю, а полотно ножовки только следы на металле оставляют. Тут как раз наш боцман проходит. Посмотрел на меня с улыбкой и спрашивает ласково, что это, мол, я такое над якорем делаю. Я, конечно, в подробностях объяснил, что старший матрос такой-то, передал его боцманский приказ сначала якорь почистить, а потом отпилить ему обе лапы для его же последующего ремонта, который заключается в приваривании новых лап.
   Боцман улыбнулся одними глазами и спросил меня, как же продвигается дело. Я со всей серьезностью к порученному заданию отвечаю: так, мол, и так - плохо движется дело, что железо крепкое и трудно пилится. А он, эдак, по-отечески, похлопал меня по плечу, приговаривая:
   - Пилите, матрос, пилите, но чтоб до вечера было сделано...
   Я еще час попилил и чувствую, что до обеда мне не успеть никак, да и сомнительно, что успею даже до вечера, а "фитиля"* (я уже знал, что это такое!) получать не хочется.
   Подкрепившись в обед флотским борщом и гречневой кашей с тушенкой, на перекуре с матросами под их жалостливые шутки выяснил, что лапы мне за год не отпилить ножовкой ни за что, что тут надо искать газорезчика, чтобы тот их отрезал, на хрен, автогеном, а то взыскания от боцмана не миновать.
   После перекура пошел я в мастерские, разыскал и договорился со сварщиком о помощи.
   Через час мастер дядя Паша с баллонами и резаком был у меня на пирсе; я ему показал, что надо делать и... Дядька, эдак, долго и внимательно смотрел на меня, потом на якорь и заговорщицки спросил:
   - Послушай, служивый, а тебе точно их надо отрезать? Ты уверен?
   Я утвердительно кивнул головой и работа началась. Все то время, пока дядя Паша резал, а я руководил процессом, мой катерные однокашники с веселым любопытством наблюдали за нашими действиями и тыкали пальцами в нашу сторону, над чем-то наперебой посмеиваясь. Я их прекрасно понимаю, так как сам люблю смотреть, как другие работают, когда дело спорится.
   Не прошло и часа, как первая, малиновая от нагрева лапа, лежала рядом с телом якоря. Полдела сделано! Перекур!
   Когда я поднялся с колен и разогнулся, мои глаза встретились с цвета штормовой волны глазами командира дивизиона...
   На вопрос, что это я тут делаю и зачем порчу корабельное имущество, я дал исчерпывающий ответ, который был удостоен пятью сутками ареста с содержанием на местной гауптвахте, а дядя Паша - "старый дуралей", с позором выгнан с пирса.
   В заключение, друзья мои, хочу сказать, что если вам повезет попасть служить на флот, то не бегайте за боцманом на клотик*, даже буде посылать командир корабля, не ищите кого-либо в шпигате* и уж тем более - не осаживайте под общий смех кувалдой вылезший из палубы кнехт. А еще лучше перед службой почитайте чьи-нибудь морские рассказы.
  
  
  Морские термины, встречающиеся в тексте:
  
  1. Карантин, или Карантинная бухта - одна из бухт в Севастополе.
  2. Губа - гауптвахта, сленг.
  3. Срочник - матрос срочной службы, сленг.
  4. Фитиль - в переносном смысле выговор, сленг.
  5. Такелаж - общее название всех снастей на корабле.
  6. Рангоут - совокупность надпалубных частей судового оборудования, служащих для размещения судовых огней, радиоантенн и т.д.
  7. Бимс - поперечная балка, связывающая бортовые ветви шпангоута.
  8. Кнехт - парная тумба с общим основанием на палубе судна.
  9. Клотик - наделка с блоками на топе мачты для подъема флагов.
  10 Шпигат - отверстия в палубе или фальшборте для удаления воды.
  11 Салажонок, салага - матрос-первогодок, сленг.
  
  
  
  
  ПОЛУНДРА
  
  Случай из жизни молодого офицера.
  
   То, что моряки испокон веков не ладят с сухопутными, знают даже школьники. Да и как прикажешь ладить, если у матросов всё лучше, красивее, сытнее. И действительно, разве сравнится флотская темно-синяя форменка с голубым полосатым гюйсом*, брюки навыпуск, ботинки со шнурками и бескозырка с ленточками с какой-то гимнастёркой непотребно-защитного цвета, галифе, заправленные в тупоносые грубые кирзачи*? То-то и оно! Идёт такой фраер в увольнение во всём отглаженном-отпаренном, в сдвинутой на затылок бескозырке да на девчонок гордо по сторонам взгляды бросает, а те на него все глаза проглядывают и улыбаются во все свои тридцать два жемчуга.
   А компот! А макароны по-флотски! А адмиральский час*! Это тебе не ячневая, пшённая или перловая, прозванная "кирзой"*, каша на сухопутной службе! Так вот и получается, что у флотских все лучше, правда, за это приходится платить лишним годом службы (за компот), но зато какой! Это не в пехоте на брюхе ползать со всякими там полосами препятствий или маяться в консервной банке бронетранспортёра, которого, если что не так, то из грязи своими руками тащить придётся...
   На корабле, конечно, тоже достаётся, но это же на корабле! Стоит такой остроносый, крутобокий красавец у пирса - загляденье! И призывают на флот не абы кого, а всё-таки ребят посмышлёней, потому как там механизмы, которыми управлять надо. Нет, конечно, у сухопутных сейчас техники тоже много стало и ума, соответственно, не надо занимать стать, а иметь свой, но на корабле всё увязано в один человеко-машинный организм, и от каждого матроса зависит очень много, может, даже жизнь всего экипажа, корабля, особенно-таки на подлодках. Вот и получается, что корабельная служба спаивает экипаж, откуда и пошло обращение: "братцы", "братва", кои по полундре* - один за всех и все за одного!
   Не обвиняйте меня, друзья, в том, что я моряков восхваляю, а пехотинцев, вроде бы, унижаю и ни в грош не ставлю. Нет! И те, и другие достойны чести и славы, но морячки, как показала история, немного славнее, потому как сплочённее, хотя, конечно, войны выигрывает пехота, которая гонит врага и занимает города. Хотим мы того, не хотим ли, но всё-таки различные условия службы и быта накладывают свой отпечаток на взаимоотношения флотских и сухопутных.
   Ох, уж эти мне "взаимоотношения", особенно в благодатных местах службы!
   В лейтенантской молодости посчастливилось мне служить в Севастополе! Рассказывать о крымских красотах и малахитовой прелести Чёрного моря, о буйстве цветущих акаций, каштанов и море тюльпанов в весенних крымских степях бесполезно, если сам этого не увидишь. Теплые летние вечера, пропитанные ароматом южных цветов, которые, как нарочно, источают благоуханье ближе к заходу солнца, вместе с запахом моря насыщены радостью жизни. Они, эти вечера, под ласкающий звук прибоя дурманят голову не хуже наркотика. Степень дурманности многократно увеличивается, если ко всему сказанному, прибавить шуршание юбок милых крымских красавиц, запах их духов и блеск карих глаз, их желание быть любимыми и любить самим. Вот попробуйте в таких условиях послужить, друзья мои!
   В этих кайфовых субтропиках всегда сталкиваются взаимные интересы молодых, здоровых парней, разделяемых условностями на "флотских" и "сухопутных", на элиту и середнячков. Может быть, подскажете, как удержать их от зависти, приводящей к взаимной неприязни?
   С корабельного бытия мне по велению службы приходилось спускаться на бренную землю, надевать красную повязку патруля и выходить на дежурство вместе с двумя матросами или курсантами морского училища.
   Служба, прямо скажем, не лучшая, но нужная, вроде милиции, - ходишь и следишь за порядком, чтобы матросики с солдатиками вели себя прилично: устав не нарушали, гражданских не задирали и женщинам оказывали должное почтение. Дело, как говорится, не бей лежачего, но противное: напоминаешь себе "цепного пса самодержавия". Однако мне везло в патруле - всегда было более или менее тихо: ну испортишь паре-тройке служивых увольнение за нарушение формы одежды, а иногда и просто, пожурив, отпустишь и всё.
   В сегодняшнем дежурстве маршрут у нас был от площади Нахимова, по Приморскому бульвару, вдоль театра Луначарского, к танцплощадке "Ивушка", что в Артбухте, и назад на площадь Нахимова - прямо прогулка по местам "культуры и отдыха", если бы только не "Ивушка".
   Солнце уже закатилось за масляную гладь моря, и только пожар заката окрашивал небо в цвет побежалости завтрашнего удачного дня. Глядя на это зарево, вспомнилась поговорка: "Солнце красно к вечеру - моряку бояться нечего!". На улицах зажглось освещение, и гуляющие пары, отбрасывая на остывающий асфальт длинные тени у фигуристых фонарей, наслаждались наступившей прохладой.
   Ещё два-три обхода, и службу можно на сегодня заканчивать. Мы расслаблено спускались к танцплощадке... Я шёл впереди, за мной в двух шагах брели, уже умаявшиеся за день, курсантики. На интимно освещённой танцплощадке под раскидистой ивой громко играл что-то похожее на блюз местный оркестр.
   Казалось бы ничего не предвещало неприятностей, однако меня насторожило, что около входа на танцы образовалась какая-то карусель защитно-чёрного цвета. Карусель постепенно превращалась в нарастающее броуновское движение. В свалке замелькали руки, ноги... Крикнув курсантам: "За мной", я помчался вперёд.Так и есть - "армейцы" и "мариманы" не поделили бедную "Ивушку", и началась общая потасовка, в которой участвовало уже человек двадцать.
   С ремнями, намотанными на руки и криками "полундра", матросы кидались на солдат, а те - на матросов. Трещали форменки и гимнастёрки, носы и скулы, а по асфальту катились бескозырки. Несмотря на подоспевший армейский патруль, драка уверенно перерастала в побоище. Да и что могли шесть человек патруля сделать с двадцатью, опьяненными дракой, парнями?.. Не доставать же оружие!...
   Среди мельтешащей кутерьмы мелькало светлым пятном женское платье, не понятно как затесавшееся в эту толпу. Раздумывать было некогда: я отправил курсантов за помощью, а сам, уклоняясь от кулаков, врезался в толпу, пытаясь пробиться к девушке. Получая, к счастью, вскользь от тех и других тумаки, я достиг желаемой цели, схватил девицу за руку и, загораживая её собой, стал пробиваться на свободное от дерущихся парней пространство. Девушка с обезумевшими от страха глазами, растрепанная и без туфель вцепилась в меня мертвой хваткой, боясь упасть и быть затоптанной разъяренной толпой.
   Долго ли, коротко ли, но выскочили. "Слава Богу, вроде бы выбрались на свободу" - промелькнуло у мен я голове и...
   Последнее, что я запомнил, - это фонарь, под ним - вырученную мной замарашку без туфель, а потом - миллион, миллион искр из глаз...
   Как позже рассказывали мои курсанты, помощь комендатуры подоспела вовремя и смертоубийства не произошло, дерущихся пацанов разогнали, а меня отправили "по скорой" в госпиталь.
   По счастливой случайности из матросов никого не задержали - "полундра" работает всегда: и в наступлении, и в отступлении.
   Некоторым ребятам из дравшегося стройбата, которых все же удалось прихватить, думаю, пришлось не сладко, ибо пятнадцать суток на "губе" * - есть пятнадцать суток на "губе", хорошо еще никто толком не видел "нападения" на офицера, а я..., а я - просто ничего не помнил.
   Да, кстати, мое "геройство" стоило мне двух сломанных рёбер, легкого сотрясенья мозга и багрового синяка под глазом, а в качестве вознаграждения - спасённая девица, которая проводила меня в госпиталь и с которой у нас теперь подрастает двое прекрасных розовощёких хулигана.
  
  
  
  Термины, встречающиеся в тексте:
  
  1. Гюйс - флаг на носовом флагштоке корабля 1 и 2 ранга, в переносном смысле - воротник на матросской форменке.
  2. Кирзачи - кирзовые сапоги, сленг.
  3. Адмиральский час - время отдыха после обеда, сленг.
  4. Полундра - внимание, опасность, сленг.
  5. Кирза - перловая каша, сленг.
  6. Губа - гауптвахта, сленг.
  
  
  
  
  НАЗАД!!! ВПЕРЕД!!! КУДА-НИБУДЬ...
  
  (Исповедь молодого офицера)
  
   Задалась моя морская служба как-то так, что мостик лихого эсминца остался в гардемаринских* мечтах, и стоять мне приходится теперь на мостике ракетного катера в лейтенантских погонах уже, почитай, без малого, эдак, года четыре, так что ощущаю я себя иногда кем-то вроде школяра-второгодника.
   В питерское "Фрунзе"* поступал я по призванию, учился не то, чтобы в отличниках, но и не в троечниках, зазря гальюны* после отбоя не драил, на шлюпке всегда был в загребных* да и "полундру"* понимал, что называется в тему, однако ж...
   Вместе с лейтенантскими погонами повезло вытянуть мне счастливый билет распределения: белый китель на черноморском флоте да в Севастополе.
   Тридцать шесть часов моих размышлений о предстоящей службе в скором поезде "Нева", и раньше раннего утра прибытие к месту назначения. После темноты нескольких туннелей перед Севастополем, город встретил меня яркими брызгами солнца, терпкой смесью запахов моря и южных растений, а Южная бухта - перекличкой просыпающихся перед подъёмом флага кораблей.
   До посещения штаба за назначением на службу было ещё часа три, поэтому я, расспросив у ранних прохожих, где находится оное заведение, решил прогуляться по городу, в котором мне придётся служить, радоваться, огорчаться - короче говоря, жить.
   Утро было теплым, безоблачным и радостным, прохожие добрыми и приветливыми, а встречные девушки все, как одна, - красивыми...
   Единственное, что меня расстроило в этот день, так это то, что получил я назначение не на эсминец, не на БПК* и даже не на просто какой-нибудь самый малый противолодочный корабль, а на ракетный катер, правда, самый, что ни есть, большооой. По молодости своей попытался было поспорить, что всю жизнь мечтал...., однако мне непрозрачно намекнули старшие товарищи, что службу не выбирают и отвечают на приказ словом "Есть!".
   С кислой миной на лице, козырнув, и щёлкнув каблуками, скатился я с Центрального севастопольского холма, где размещается штаб, к троллейбусу, который привёз меня на службу в бухту со странным названием Карантинная.
   Бухта, как бухта: по одну сторону скалистый из известняка высокий щербатый берег, напоминающий слоеный пирог или обкусанный бисквит, а на втором - развалины какого-то храма и раритетные, вертикально торчащие остатки колонн.
   Миновав КПП, спускаясь с горушки к местному штабу, увидел с десяток посудин, на одной из которых мне предписывалось волей судьбы и начальства отныне бороздить воды Чёрного моря. Один из катеров обратил на себя моё внимание своим щегольским видом. Вроде бы катер, как катер, но всё на нём выглядело как-то молодцевато: и краска была свежей и яркой в лучах южного солнца, и медяшки сверкали надрайкой до рези в глазах, а на корме флаг радовал своим бело-голубым контрастом. Видать, на этом корабле командир и экипаж службу знают, несмотря на то, что номер сродни чёртовой дюжине.
   Лихо представившись по команде, получаю приказ предстать пред ясные очи командира корабля номер 13 Козырева А.С. в должности штурмана. Ну, вот, и не верь после этого в судьбу: катер - чёртова дюжина, командир Козырев А.С.-первый, а ваш покорный слуга - Козырев А.С.-второй, я уже не говорю о парадном виде корабля. Да, Козырев-второй, как-то у тебя здесь служба пойдёт, где всё "с иголочки"?
   Командир - капитан-лейтенант Александр Степанович Козырев - на первый взгляд произвел приятное впечатление: выше среднего роста, худощавый, с внимательным прищуром ярко-синих глаз, в которых, когда появлялся особый интерес, загорались веселые сполохи, рукопожатие крепкое. Для меня, вообще, рукопожатие - одно из главных косвенных признаков свойства человека. Ежели крепкое, то и характер приличной закваски, без второго дна и подводных камней. А вот когда вялое да ещё липкое, знай, что ни рыба, ни мясо и жди подвоха.
   Я представился, рассказал о себе: что, почём и откуда взялся. Командир угостил стаканом хорошего крепкого чая, а под конец беседы сказал:
  - Ну, Александр Сергеевич, корабль у нас, сами видели какой, - службу знают все, и Вы будете, надеюсь, тоже. Идите устраивайтесь, а через час снимаемся со швартовых*... Жду Вас на мостике. Успехов!
   Вот тебе на: что называется, с корабля и на бал, только наоборот!
   Через час с четвертью взревели наши моторы, прозвучала команда "баковым* - на бак, ютовым* - на ют*, по местам стоять...", и мы, отдав носовой и кормовой концы, весьма даже резво рванули от стенки вперед. Потому как мы отвалили от пирса, мне стало понятно, что командир в середничках не ходит и гоняет он свой катер по синь-морю уверенной рукой как породистого скакуна и всех остальных вместе с катером тоже.
   - Александр Сергеевич, сегодня у Вас, скажем так, морская прогулка для первого раза, потому как и служба ноне у нас патрульная, но наблюдайте, запоминайте подходы, ориентиры и прочие внешние береговые признаки. После похода поговорим конкретнее о том, в чём я на Вас рассчитываю, кроме штурманского дела, - не оборачиваясь ко мне, глядя вперед сказал командир.
   Утюжили мы сегодня морскую гладь часов пять разными ходами в десятимильной прибрежной зоне. Пару раз объявлялась то пожарная, то боевая тревога, и двадцать пять человек ловко и без суеты занимали свои места по боевому расписанию, из чего было видно, что народ здесь вышколенный и опытный.
   Погода, как и обычно в это время в Крыму, была жаркая и тихая, так что поход действительно оказался для меня прогулкой и даже больше - я почувствовал кайф, когда катер выходил на полные обороты и всем дрожащим телом рвался вперёд, а мелкая водяная пыль, радужно искрясь на солнце, приятно оседала на лице. Была даже возможность полюбоваться полосато-малахитовым морем, причудливым заигрыванием дельфинов с нашим кораблём, когда они выскакивают из воды перед самым форштевнем*, пролетают по воздуху несколько метров и, блеснув на солнце своими тёмными спинами, с размаху погружаются снова в воду.
   На обратном пути я уже внимательно рассматривал берег в бинокль, засекая ориентиры входа в бухту. В окуляры попались опять-таки руины собора и раскопки старинного города с остатками крепостной стены с колоннами и портиками.
   Впоследствии я узнал, покопавшись в истории Севастополя, что эти раскопки не что иное, как останки древнего города Херсонеса, располагавшегося одной своей стороной на берегу нашей Карантинной бухты, а другим боком тянувшийся вдоль берега моря. Херсонес в переводе с греческого означает "полуостров", и начинает он свою родословную из глубины в пять столетий до нашей эры, а основан был греческими колонистами. В первом же веке нашей эры Херсонес становится уже настоящим цветущим городом с торговлей и ремёслами, со своими деньгами, здесь проводятся греческие спортивные состязания и праздники. Однако процветание одних всегда вызывает зависть и раздражение других, поэтому этот славный город стал причиной многих войн и крестовых походов, пока, наконец, не прекратил своего существования. Наша Карантинная бухта, таким образом, - это не просто бухта, напоминающая бабушкин носок, а пласт древней удивительной истории рождения, расцвета, упадка и возрождения в новом обличии.
   Пока я привязывался к ориентирам бухты, мы средним, ни много, ни мало ходом, вошли во внутренний ковш. И тут мой командир удивил меня ещё того пуще: на среднем ходу, а это, почитай, почти 15 узлов*, он, резво переложив руль вправо и дав полный назад, почти как вкопанный встал на своё место у пирса.
   ДА!!! Это была залихватская швартовка аса! Такое я видел впервые в своей небольшой морской жизни. Выходило, что корабль не только вылизан личным составом внешне, но он ещё, как единый организм, действовал четко и слаженно и управлялся уверенной рукой его командира. Похоже, что у этого Козырева был ещё не один козырь в рукаве, и хотелось бы быть ему под стать.
   Вот так начался мой первый день службы на Черном море под командой моего однофамильца и почти полного тёзки.
   Не скажу, что служилось впоследствии легко, но с таким командиром легко и не бывает, зато интересно, надёжно и лихо. Через полгода я стал помощником командира катера и уже сам зачастую недурно швартовался, точно выводил корабль в заданную точку в любую погоду, за что и получал благодарности.
   Конечно, жизнь складывается не только из одних походов. Жить в лучшем южном городе Севастополе приятно и гордо. Такой воинской и исторической славой может похвастаться далеко не каждый город.
   Здешнее природное летнее буйство зелени и ароматов, особенно в вечерние часы, перемешанное с запахом и шумом моря, с призывными взглядами чернооких красавиц, вкусом винограда, персиков и абрикосов не может оставить равнодушным никого.... Все это тоже мимо меня не прошло, и вот я уже гуляю по Приморскому бульвару под ручку с одной из крымских жемчужинок и строю планы...
   Однако, как говорится, сладкого много не бывает...
   На следующий год, в один из осенних штормовых вечеров, собрал нас командир в крошечной кают-компании, поблагодарил за службу и "порадовал", что его переводят с повышением на другой флот. Посетовал на то, что не всё успел вместе с нами. А мне персонально выложил, что представил на присвоение очередного звания и ходатайствовал на командирскую должность.
   Проводили мы отца-командира и загрустили....
   Спустя неделю после прощального ужина, в штабе мне пожали руку, поздравляя с переводом в и.о. командира корабля, и пожелали дальнейших успехов.
   Осень, зиму и раннюю весну я пережил "исполняющим обязанности", однако утверждения в должности, как и очередного звания, так и не дождался. Обычно после двухлетней беспорочной службы по окончании училища присваивают звание старлея*, однако моя "выдержка" в лейтенантах почему-то затягивалась.
   В мае месяце на моей "коробочке" (я тогда так уже привык считать), вдруг, без предупреждения сверху появилось странное округлое существо невысокого росточка с погонами старшего лейтенанта и потными ладонями, которое представилось новым командиром корабля. Обидно мне стало, досадно, но пути Господни, как и начальства, неисповедимы...
   Новая метла редко метёт по-старому, так и тут. Теперь больше всего времени проводилось в политических занятиях, в походах изредка слышался сигнал учебной тревоги, а возвращался наш катер на базу как-то крадучись, как будто нашкодивший щенок. Даже флаг на гафеле* выгорел и повис, словно тряпка. Как-то, пару раз в отсутствии командира (хворал, болезный), я сходил по-старому, по-козыревски, - со стремительным отходом от стенки, с учебными тревогами и красивой лихой швартовкой по возвращению, но в результате получил здоровенный "фитиль"* за неоправданный риск и своеволие.
   Ближе к концу лета, в один из погожих дней приказали нам выйти в море с проверяющим на контрольные стрельбы.
   Как всегда за последние время, мы отвалили по-тихому от пирса и "вялой походкой" вышли из бухты. Даже проверяющий "кап-три" спросил у командира, чего это мы крадемся как тати.
   Тихо сходили, мирно отстрелялись и крадемся обратно на базу, как кентервильские приведения. Проверяющий долго ерзал в рубке на откидном сидении, косо поглядывая на командира, но все-таки не выдержал:
  - Командир, Вы катерник или беременная муха, что Вы плетётесь на малом ходу? Ей Богу, перед другими стыдно! Не можете сами, так передайте команду старпому*.
  - Я сам, товарищ капитан третьего ранга! - безысходно выдохнул командир.
   Телеграф прозвенел средним вперед, и катер наш как будто ожил. Правда, предательский холодок забрался мне под китель - шестым-десятым чувством я ощущал, что добром сие не кончится. Как говаривала моя мама в таких случаях: "Что не к рукам, то хуже лаптя!"
   Катер разогнался, но вижу я, что ориентир, где надо начать маневрировать, мы уже промазали, и корабль не успеет подвернуть и втереться бортом в пирс, а просто ударит со всего маху в него форштевнем, как по врагу.
   У проверяющего глаза вылезли на макушку, лысина засеребрилась потом, а сердце, наверное, упало в штаны. Одним прыжком я подскочил к штурвалу, отпихнул рулевого в сторону и переложил руль на правый борт, одновременно двинув машинный телеграф на полный назад.
   Вода за кормой закипела как миллион ведёрных самоваров, поднимая со дна ил и всякую нечисть, корпус задрожал крупной конвульсивной дрожью, корма осела..., но это оказалось все-таки поздно...
  За спиной раздался захлебывающийся фальцет командира:
  - Назад!!! Вперёд! Куда-нибудь! Спасайтесь все..!
   Наполовину погасить скорость кое-как удалось, и угол встречи с препятствием изменить с прямого на острый тоже, но с наскока, тем не менее, мы все-таки долбанулись левой скулой о стенку так, что своротили форштевень на сторону, с пирса полетели брызгами деревянные щепки, а катер стал сваливаться на рядом стоящие корабли. Но обошлось, и больше мы никого не протаранили!
   Не буду уточнять, какой изысканный мат повис в рубке (какой там боцманский!), когда проверяющий стал подниматься с пола, вытирая разбитый в кровь лоб и нос....
   К счастью, серьезно раненных от такой швартовки не оказалось. Хуже всех, конечно, досталось ребятам в машинном отделении, но и мне это обошлось сломанным ребром и небольшим сотрясением мозга, не считая синяков на физиономии и других частях тела, которыми я соприкасался с рубочным благоустройством.
   После этого похода мы месяца полтора стояли в ремонте и лечили свой нос, однако нашего командира никто на катере больше не видел и, причем, никогда...
   По завершению работ, меня снова "повысили", и я уже опять хожу в и.о. командира корабля и всё в тех же лейтенантских погонах, правда, флаг на гафеле больше не висит как полинялая тряпка, а мы опять стали ходить в море по-козыревски.
  
  
   *Специальные термины, встречающиеся в тексте:
  БПК - большой противолодочный корабль;
  бак - носовая часть палубы корабля;
  баковый - матрос боцманской команды, выполняющий работы на баке;
  гальюн - корабельный туалет;
  гардемарин - здесь воспитанник морского учебного заведения;
  гафель - наклонное рангоутное дерево, в данном случае для поднятия корабельного флага на ходу судна;
  загребной - матрос, сидящий ближе всех к корме шлюпки, по которому равняются все остальные гребцы;
  ВМФ - военно-морской флот;
  Карантинная бухта - бухта в Севастополе, которая в старые времена использовалась для карантинного отстоя прибывших судов;
  кап-три - капитан третьего ранга (сленг);
  медяшка - медные предметы на корабле (сленг);
  полундра - матросский клич "внимание", "берегись", "опасность" и т.д. (сленг);
  рангоут - общее название устройств подъёма и крепления снастей корабля;
  старлей - старший лейтенант (сленг);
  швартовы - тросы для швартовки кораблей;
  узел - единица скорости корабля, равная 1 морской миле/час;
  фитиль - в данном случае выговор (сленг);
  форштевень - вертикальное носовое образование набора корпуса корабля;
  "Фрунзе" - Ленинградское Высшее Военно-морское училище им. Фрунзе (сленг);
  ЧФ - Черноморский флот;
  ютовый - матрос боцманской команды, выполняющий работы на юте;
  ют - кормовая часть палубы корабля.
  
  
  
  
  
  МЕСТЬ КОРАБЛЯ
  
   (рассказ очевидца)
  
   Вы знаете, мне всегда казалось, что корабли как люди: родятся, взрослеют, стареют, недужат и умирают.
  Им, так же, как и людям, больно и обидно не быть в строю, им так же, как и нам не нравится, когда к ним безразлично относятся или плохо лечат. Корабли от киля* до клотика* переживают, когда ими командуют бессовестные люди, от этого они стареют раньше времени, и ржавеют у них не только борта, но и их сердца.
   Корабль - это живой организм, и всё в нём гармонично взаимосвязано, всё рационально и без излишеств. Когда его не то, чтобы любят, а хотя бы уважают, и знают, зачем в нём каждый винтик, прибор, агрегат, понимают, как это всё вместе работает, когда за всей этой начинкой следят и вовремя лечат, то корабль -человек и железо становятся единым целым.
   У корабля есть сердце - это его машина, которая даёт ему движение, которая помогает ему преодолевать злую волю морской стихии. У него есть сосуды - его трубопроводы, по которым к сердцу поступает кровь - топливо, смазка и вода; у него есть нервы - электрические кабели, передающие механизмам различные команды, благодаря которым он выполняет то предназначение, для которого был построен, что его и отличает от простой груды железа.
   У судов даже есть голова, которая может видеть и слышать, различать своих собратьев, их государственную принадлежность и всякое тому подобное. Нет только мозга и души, как у людей. То и другое являет собой команда, населяющая палубы корабля и его надстройки. И от того, кто населяет внутренности корабля, зависит его собственная судьба, как, в общем-то, справедливо и обратное соответствие - жизни людей.
   Наша маленькая посудинка - базовый тральщик проекта 254 - в обиходе "шестисоттонник"*, был спущен на воду в 1950 году и считался по тем временам одним из последних слов тральной техники. Построен он был на одном из судостроительных заводов в Ленинграде, и службу выпало начать ему на Балтике.
  К моменту постройки нашего корабля прошло неполных пять лет после окончания войны, но отзвуки её продолжали с завидным постоянством тревожить воды Балтики и даже "Маркизовой Лужи"*. Да и как могло быть иначе, когда фрицы за годы боевых действий забросали воды Финского залива и моря десятками тысяч мин, которые тралили, тралили и тралили наши "пахари моря". Только летом 1946 года был очищен Главный корабельный фарватер от Кронштадта до фарватера Таллинн-Хельсинки, а вообще боевое траление продолжалось аж до 1957 года, при этом подорвалось на минах 29 тральщиков, а 17 из них погибли вместе с экипажами. Вечная им память и слава!
   В такой-то вот обстановке родился наш "шестисоттонник", которому была уготована судьба ходить не по чистой воде, а бороздить морские поля, засеянные нашими и немецкими драконьими зубами, а зубов этих оставалось по скромным подсчетам немеряно.
   Нашему "новоиспеченному" тральцу повезло и с мозгом, и с душой, так как команда его была наполовину из моряков, нюхавших тральное дело и не один год. Командир и механик оказались вообще крутыми орденоносцами, так что можно сказать кораблик оказался в надежных руках и служил своей команде верой и правдой - ни одной мало-мальски серьезной поломки за несколько лет плавания.
   Но тральное дело на Балтике закончилось и нашего "пахаря моря" с родной "Маркизовой Лужи" отправили продолжать корабельную жизнь на Север в стольный град Полярный с походами к Новой земле чуть ли не ко льдам Северного Ледовитого океана или через пролив Маточкин Шар из Баренцева моря в Карское - туда и обратно.
   И на Балтике наш кораблик трудился в поте лица своего, вытягивая из глубины черные шары смерти целых пять лет, а на Севере гоняли наш тралец до седьмого пота в обеспечение всякого-разного дела на Новой земле. Подустал наш кораблик и сердчишко его стало пошаливать. От 15 молодых узлов* хода осталось с натугой максимум 10 -11 да на чистой воде. С приходом на Север команда почти полностью поменялась да и командир дивизии ОВР*а хуже отчима оказался. Когда машины поизносились, командир корабля со стармехом* несколько пар штиблет стерли в походах по кабинетам, чтобы поставить корабль в ремонт. Ан, фиг! То очередь, говорят, Ваша еще не подошла, то деталей на замену нет, то вообще "вашу калошу пора..."
   Так всё мелкими хлопотами и обходились: то свой механик ресурс продлит под свою же ответственность, то дивизионный, то флагманский не глядя подмахнет, а мы больше у стенки стоим, нежели по морю ходим. Когда же выходим, смех один вперемешку со слезами - то дизеля глохнут, то помпа какая-нибудь откажет, там потечет, сям потечет, и стал походить наш тралец больше на корыто, нежели корабль - заездили Савраску ...
   Как-то раз объявили трехчасовую готовность на выход в море.
   Все, что можно было просмотреть, прощупать и подтянуть, - сделали. Машины особо внимательно проверили, прогрели на холостых оборотах на всякий случай. Всё, вроде бы, везде нормально, однако какой-то предательский холодок в животе все-таки остался - "а вдруг?"...
  Наступило время похода. Раздается команда всем по местам...
   Левый дизель к запуску - нормально.
   Правый к запуску - нормально. Запустился как молодой - с пол-чиха, но чувствуем, что работает он как-то не очень устойчиво, а через некоторое время, и вообще без нашего на то ведома стал увеличивать обороты, и чем дальше, тем больше, чем дальше, тем быстрее, и никакими привычными средствами их не унять. Перекрыли магистраль подачи топлива, ан черта с два - обороты растут и растут. Дизель уже заколотился с воем как паралитик, и пошел в разнос...
   Стармех* с помощником едва успели отскочить в сторону - маховик, массой килограммов в сто, сорвался с вала, пробил подволок* машинного отделения, сбил с надстройки спаренную зенитную установку и, как ракета, улетел в море...
   Все, кто находился на верхней палубе, не могли понять, что такое произошло внутри корабля, что смогло выбросить нечто из трюма, которое на своем пути своротило пушку, и улетело в небо.
   Наверху-то не понимали, а в машинном отделении двое стояли с разинутыми ртами и выпученными глазами, прекрасно понимая, что они чудом остались живы...
   А произошло то, что и должно было произойти рано или поздно, когда человек перестает быть мозгом и душой корабля!
  
  
  Специальные термины, встречающиеся в тексте:
  Киль - нижняя балка, проходящая посередине днища корабля, служащая элементом набора, обеспечивающим продольную прочность корабля.
  Клотик - наделка закруглённой формы с выступающими краями на верхнем конце мачты или флагштока с роликами для поднятия флагов.
  Шестисоттонник - корабль водоизмещением 600тонн (сленг).
  "Маркизова Лужа" - ироничное название Невской губы в честь 3 морского министра императорского флота России де Траверсе.
  Тралец - сленговое название минного тральщика.
  Подволок - потолочная часть отсека корабля.
  Стармех - старший корабельный механик (сленг).
  ОВР - охрана водного района.
  Узел - единица скорости корабля, равная 1морской миле в час (1,852км/час).
  
  
  
  
  
  ПРИКЛЕИЛА
  
  
   Каких только клеев, друзья мои, не напридумывали наши учёные-химики и не навыпускала химическая промышленность! Клеят почти всё и везде: тут тебе и производство, и бытовое применение, чем-то что-то соединяют на космических аппаратах и подводных лодках, и, говорят, даже хорошо это делают. Вот только судьбы человеческие склеивать ещё не научились! Хотя...
   Детство и юность мои пролетели в стольном Ленинграде в семье флотского офицера, прошедшего Отечественную войну и все корабельные должности от салаги-матроса до командира корабля.
   Как не отговаривал меня отец от военной карьеры, но семейные традиции и собственное упрямство возобладали, и путь мой в жизнь означился через Высшее Военно-Морское училище имени Фрунзе.
  Любовь к флоту - чувство необъяснимое и непонятно, где зарождающееся. Оно либо есть, и тогда ты идешь служить по корабельному делу или его нет, и ты тогда становишься кем-то другим, далеким от флота человеком.
   Так вот та самая любовь у меня состоялась ещё в детстве, так что, сами понимаете, иного выбора у меня не было...
   После пяти лет примерно-успешной учёбы в училище путь мой вырисовался в младшие офицеры штурманского дела на Северном флоте в заштатном городишке Полярный, но на корабле с гордым названием эсминец.
  Службу я понял сразу, и далее она покатилась как по асфальту, ибо я был молодым, не обремененный семьёй офицером, который мог пропадать на корабле чуть ли не круглые сутки.
   Вы, конечно, спросите, а как так получилось, что по вылету из офицерского гнездовья, я не оказался окольцованным какой-нибудь жар-птицей, желающей стать адмиральшей. Вы знаете, дорогие мои, обычно это происходит с непитерскими юношами и, соответственно, с непитерскими девушками. Особенно с девушками, из какого-нибудь медвежьего угла, которые спят и видят благоустроиться в этой жизни за чужой счёт, а потом клянут себя и других за неустроенность и отсутствие адмиральских эполет.
   Будь я тоже не питерским, а, скажем, вологодским мальчонкой, у меня, наверное, так бы и получилось с какой-нибудь ткачихой-поварихой-официанткой, но будучи рождённым в Ленинграде, у меня сложились и другие взгляды на лучшую часть человечества, особенно под влиянием родителей, которые олицетворяли любовь и гармонию всю свою жизнь.
   Конечно, я встречался с девицами и водил их на наши вечера в училище. Конечно, появилась девушка, которую я хотел и даже намеревался позвать за собой, куда Родина прикажет, но до поры, до времени на эту тему не говорил.
  Девушка эта была мила и пригожа да ещё обременена той интеллигентностью, которая так притягивает столичных юношей в букетно-конфетный период. Было только одно НО, которое осложняло мои намерения: Клара - так звали мою девушку - спала и видела себя не женой флотского офицера, а успешной концертирующей музыкантшей с афишами, цветами и поклонниками.
   В тот самый день, когда я, наконец, перед получением заветных лейтенантских погон решился сделать Кларе конкретное предложение, она сама вышла на этот обоюдоострый разговор и предложила остаться друзьями, потому как не видит себя домохозяйкой в столице Севера - Мурманске или, в лучшем случае, учительницей музыки в местной музыкальной школе. Вот так! Однако, оно, возможно, и к лучшему.
   Таким образом, я мог безраздельно отдаться службе в её жесткие, но любимые объятья на все сто процентов.
  Корабль мой ходил много и два раза почти в кругосветку, служба складывалась нормально, ежели к тридцати годам мне вручили погоны старшего офицера и должность помощника командира корабля, а я, по-прежнему, упивался холостяцкой жизнью.
   Как-то раз, после очередного похода, вызывают меня в штаб флота и огорошивают переводом на Балтику вместо того, чтобы отпустить в академию, куда я уже неоднократно просился. Ну, Балтика, так Балтика. Не знаю, кто уж за меня замолвил весомое словечко: может, батя, а, может, ещё кто, но факт свершился после семи лет северных сияний.
   Путь мой домой в Ленинград был недолгим, но по прибытии меня ожидало некоторое разочарование - отставка от корабельной службы, взамен которой предлагалось переодеться в гражданскую одежду и сесть за стол военной приёмки на одном из судостроительных заводов Питера.
   Нет, конечно, можно было отказаться от такого поворота событий, вслед за которым последовал бы снова Север, а то и Дальний Восток с его медвежьими углами. Однако, во-первых, отказываться от назначения не принято, а, во-вторых, - навряд ли найдётся человек, который откажется от такого предложения, если он, конечно, фанатично не мечтает об адмиральских погонах, кои простым смертным достаются в пожизненной каторге на Севере или ещё где-то вроде этого. Я, конечно, согласился...
   Жизнь моя коренным образом изменилась, и начались изменения с того, что пришлось снять китель и фуражку и одеться в гражданский костюм. Потом мостик корабля обернулся письменным столом, заваленным всякими приказами, ГОСТами и прочей нормативной и приемо-сдаточной бумагой. ЗАМУРОВАЛИ!!! Поначалу затосковал, но потом попривык, хотя корабль видел и даже ползал по его отсекам только у стенки завода. Правда, друзья, корабль был самым новейшим, какие я только видел - что называется "с иголочки", - многоцелевая АПЛ во всей своей красоте и величии, о чём можно рассказывать много и долго, но только на ушко и только очень своим.
   Долго ли, коротко ли, но свыкся я со своей судьбой и даже почувствовал гордость за приобщение к самому, что ни есть передовому. Служба - есть служба!
  Я, по-прежнему, холостяковал и уже думал, что так оно и будет дальше, хотя не скажу, чтобы ваш покорный слуга чуждался женского общества, но ничего серьёзного как-то не получалось. Скажу откровенно - мне даже приглянулась одна симпатичная дамочка в технологическом отделе, но я никак не мог решиться к ней подъехать, чтобы познакомиться. Во-первых, по делам как-то не приходилось пересекаться, а придумывать неочевидный предлог не хотелось, ибо что-то в этой дамочке было такое, что не давало мне возможности запросто, без обиняков подойти и познакомиться. Так вот я ходил и облизывался месяц, другой, третий, пока...
   Я ведь не зря в самом начале заговорил о клее. Дело в том, что наша подлодка для большей скрытности и бесшумности поверх металлического корпуса оклеивалась специальной резиной, специальным же водостойким, термостойким и так далее стойким составом по имени "клей 88", который на то время был почти что секретным, и клеил почти всё.
   В ту пору мне как раз очень потребовался такой клей, который соединял "всё". Недолго сумняшеся, я взял небольшую пластиковую баночку с навинчивающейся крышкой и решил заглянуть к технологам - вот и повод для визуально-акустического контакта с Еленой Павловной (так звали предмет моих воздыханий).
   Елена Павловна - темноволосая женщина возраста лет около тридцати двух с тонкими чертами лица, ореховыми, с длинными ресницами, глазами, стройной фигурой, упругой высокой грудью и красивыми ногами, растущими из самих ушей - оказалась приветливой, несмотря на некоторую внешнюю чопорность.
   Ох, уж эти ореховые глаза! Всё время, пока я объяснял цель своего визита, всё "моё" тонуло в этих глазах, уверенных, как мне казалось, в своей неотразимости.
   Елена Павловна улыбнулась, взяла из моих рук баночку, повертела в своих музыкальных пальцах и спросила, хватит ли мне этого количества.
  С трудом продув главный балласт и всплыв из глубины её глаз, я убедил "технологиню", что для первого раза хватит, а дальше, если потребуется, то я непременно зайду к ней ещё раз.
   Дама вышла и через пару минут вынесла мне мою баночку с настоятельной рекомендацией быть осторожным, ибо клей токсичный, и пользоваться им надо на открытом воздухе, потом дала несколько советов по технике склеивания, с чем я и удалился, преподнеся ей в благодарность большую плитку "Золотого якоря". Знакомство состоялось!
   Сунув банку в карман брюк, я двинулся домой сначала пешком, потом на трамвае. Всю дорогу до Васильевского острова передо мной сменялись видения то её ореховых глаз с пушистыми ресницами, то длинных тонких пальцев, то пальцев, то глаз - прямо наважденье!
   Когда трамвай подошел к остановке у моего дома, я соскочил с подножки и, сделав несколько шагов по тротуару, вдруг, почувствовал какую-то непонятную и неприятную сырость в своём брючном кармане, где должна была лежать баночка с клеем.
   Сунув туда руку, я ощутил пальцами какую-то вязкую, густую и очень липкую массу. Вынимая ладонь из кармана, я увидел, что за пальцами руки вместе со штаниной тянется тысяча бежевых нитей супер-клея, быстро густеющего на воздухе. И тут меня осенило, что эта чёртова новинка химической промышленности растворила пластмассовую банку, и он (клей) полностью оказался в моём кармане. Еле отодрав ладонь от штанины, я помчался домой.
   Тем временем клей в кармане продолжал делать своё дело: он пропитал мои брюки, нижнее белье и покрыл тонким слоем волосы на ногах и не только....
  Ворвавшись в квартиру, прыгая на одной ноге, чертыхаясь и приговаривая: "Ну, Ленка, ну, стервь, - это тебе так не пройдет!", я начал стаскивать прилипшие к исподнему брюки. Когда штаны уже лежали в ванной на полу, я понял, что это было не самое главное, - главным было отделить нижнее бельё от шерстяного покрова на ноге, а также удалить остатки клея с тела.
   Мое положение усугублялось тем, что дома не оказалось ни бензина, ни скипидара или ещё чего-либо, чем можно было бы попытаться отделить склеенные части моего тела и белья.
   Попытки постепенно отодрать одно от другого сразу были отметены, потому как это было сродни инквизиторской пытке, когда из несчастного по волосинке выдирают растительность. Попытаться резким движением расклеиться тоже не представлялось возможным, так как склеенные поверхности были уже столь обширными, что просто не хватило бы сил их отодрать. Да и больно же!
   Взяв в руки ножницы, я обрез'ал, вспоминая Бога, душу, такую-то мать и Елену Прекрасную, всё, что можно было обрезать с помощью этого инструмента, а затем лезвием безопасной бритвы миллиметр за миллиметром стал отрезать по волоску, отделяя ноги от белья.
   Когда с этим делом было покончено, набросив на себя тренировочный костюм, я помчался в хозяйственный магазин за бензином, с помощью которого надеялся удалить все засохшие следы моих сегодняшних злоключений.
   В результате этих длительных неправедных трудов, мною были безвозвратно потеряны брюки, пиджак, нижнее бельё и личное спокойствие, правда, взамен, впоследствии было найдено несравнимо большее и бесценное: Елена Павловна - моя Ленка, которая до слез и желудочных колик хохотала, когда я во всей красе и почти со всеми подробностями рассказал ей о своих злоключениях, происшедших не без её помощи. Как технолог, черт возьми, она должна была знать, что клей растворит эту банку!
   Волей-неволей, но мы оба поверили в то, что на свете есть такие клеи, которые могут склеивать даже разные судьбы!
  
  
  
  
  
  НАСКИПИДАРИЛИ
  
  
   Служба вообще, а морская в особенности, - женщина со сложным характером. К ней, за редким исключением, не подлижешься, глазки не построишь и подарками не откупишься. Не прислуживать, а служить надобно этой дамочке, причём, верой и правдой, не жалея ни времени, ни живота своего, хотя и это не всегда обеспечивает ответную любовь и ласку. Если повезёт с отцами-командирами, то и служба не в тягость, а уж если нет, - замнет она своими когтистыми лапами, сжует, а может и выплюнуть.
   Перефразируя старую пословицу "от начальства подальше и поближе к кухне" в "подальше от начальства и подольше в море", можно обеспечить себе более спокойную жизнь, особенно, если повезло служить на севере.
   Вот и мне подфартило утюжить море на северах, где паркетные шаркуны и разного рода фигляры долго не задерживаются - инфекция цветет в тепличных условиях, а здесь остаются, в основном, только нормальные офицеры.
  За семь лет своего пребывания в Полярном после питерского ВМУ им. М.В. Фрунзе (или морского корпуса Петра Великого - кому и как больше нравится) дослужился я до старпома (1) не очень большого, но серьезного корабля, "пережив" при этом уже двух его командиров, в адрес которых ничего худого сказать не могу. Служилось по-разному, но в её основе всегда было взаимопонимание и поддержка.
   Если с командирами кораблей можно сказать везло, то комдивы (2) были разные. За время моей службы сменилось три командира дивизии. Первого я застал после училища буквально "на вылете" - проводили на заслуженный отдых.
   Второй был мужчина серьёзный, но командир отменный, начавший корабельную службу с палубных матросов и знавший корабль от киля (3) до клотика (4). Бывало, он и сам с нами хаживал не раз и показал себя с самой лучшей стороны во всяких передрягах.
   О третьем комдиве трудно что-либо сказать конкретное, потому как заступил он на свою должность совсем недавно, будучи сосланным к нам на севера с Балтики, а вот за что вездесущее сарафанное радио доложить не успело. Поняли мы только одно, что явных глупостей, похоже, не делает, но помешан на чистоте и порядке хуже боцмана-сверхсрочника. Ну что ж, у каждого свои тараканы.
   Опростоволоситься перед новым "контриком" (5) мы, вроде, как и не должны, ибо наш ракетоносец, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, был достаточно образцовым, за что мы и призы неоднократно отвоевывали у других, но заслуженно, и внешне, спасибо боцману, выглядел корабль, будто со стапеля.
   И сейчас, проболтавшись на ученьях три недели, зачетные стрельбы выполнив на "ять", вернулись на базу и второй день подряд наводим марафет на вверенной нам матчасти (6).
   Мне, как старшему помощнику, хочешь, не хочешь, а приходится командовать всем, в том числе и приборкой, подкраской, подмазкой, чтобы был во всем флотский порядок, ибо служба у меня такая собачья - старпом. Однако она мне нравится, потому как я почти хозяин корабля, а в моём подчинении нормальные ребята и служат без придури, а надо мной только командир корабля.
   С сегодняшнего утра кэп (7) убыл в штаб, и кораблик остался весь в моём распоряжении и власти, а, посему, решил я на нём навести после болтанки в море и стрельб полный порядок: сначала, как положено, приборочку, потом там, где потускнела краска или пробиваться начала ржавчина, подмазать, подкрасить, медяшки надраить, чтобы к возвращению командира корабль сиял, как с иголочки.
  Все шло обычным чередом. Уже и палубу окатили и подкрасили всё, что требуется, медяшки засверкали на июльском солнце золотом, дошло и до подпалубных помещений.
   Короче, провозюкались мы с работами часов до трех дня, как, вдруг, вижу по пирсу подкатывает к нашему кораблю комдивская машина, а из неё выбираются наш командир и адмирал собственными персонами. Не ждали!
   Почему-то начальство, особенно старшие офицеры, любят прибывать с инспекционными проверками абсолютно не вовремя. Хорошо, как есть близкий знакомый в штабе, с которым раздавлен не один "мерзавчик" (8) и который вовремя наберет твой номер с предупреждением о высочайшем визите. А так в совершенном бездействии жди беды.
   Вот так и сегодня, штаб не предупредил, очевидно, по причине собственного незнания, да и командир, по всей вероятности, не имел возможности сообщить, потому как приехали с нашим комдивом вместе и без тужурки - якобы неофициально. И чего это ему стукнуло в голову заявиться на корабль, вернувшийся из похода? Правда, наша коробочка все же была прибрана и сверкала свежей краской.
  Даю вводную вахтенному начальнику для встречи и доклада.
   Пришлось встречать отцов-командиров у трапа и бодрым голосом докладывать, что вверенный корабль после похода прибран и готов к любому приказу Родины, партии, правительства и лично его светлости командира дивизии. После этого пожали друг другу руки и контр-адмирал с кэпом удалились в каюту командира.
   Кэп успел только шепнуть: "Николай Николаевич, пожалуйста, приведите все в должный вид, а то ведь комдив, наверное, захочет осмотреть корабль".
   Легко сказать "приведите в должный вид...", когда треть нашей посудины с утра только что подкрашена не только снаружи, а еще и внутри. Черт его принес на нашу голову! Теперь только и смотри, чтобы комдив не вляпался в свежую краску.
   Долго ли, коротко ли совещались отцы-командиры, но, вдруг, по корабельной трансляции раздается голос нашего командира: "Команде построиться на баке (9)". Дождались, мать твою за ногу!
   Хочешь-не хочешь, а пришлось отдать команду вахтенному начальнику на построение.
   Команда построена, вахтенный офицер готов отдать рапорт, но в то время, как открылась дверь надстройки, из которой появилось начальство, один матрос, опоздавший на построение, с разбегу натыкается на комдива и размазывает его, а вернее адмиральскую корму о только что выкрашенную надстройку...
   Гробовая тишина воцарилась на палубе... Полная растерянность от нарушения субординации на лице комдива сменяется праведным гневом в лилово-красном окрасе его физиономии:
   - Это почему здесь...? Это как так тут...? Что за бардак на корабле! - закладывает уши от фальцета адмирала.
   Опомнившись, комдив приказывает командиру отменить построение и разойтись по работам, а матросу, который налетел на него, объявляет трое суток губы (10).
   Все бы было ничего, и трое суток можно было бы пережить, если бы только не задница адмирала, вся перемазанная шаровой краской... Все-таки задница-то адмиральская! А куда с такой кормой денешься?
   Кэп приказал боцману принести банку со скипидаром и ветошь, а когда это всё было доставлено, самолично начал оттирать с адмиральского сукна уже впитавшуюся краску.
   Когда же половина заднего адмиральского фасада была оттёрта, этот самый скипидар добрался сквозь нижнее бельё до сокровенных мест комдива и ему тут уж стало не до адмиральских эполет и всяких там субординаций... Комдив сначала с оглядкой заюлил кормой на одном месте, словно что-то потерял, потом, как будто отряхивая брюки, потер свой зад и, непечатно послав кэпа, куда подальше, засеменил к трапу под раскатистую команду вахтенного начальника "Смирно".
   С мокрым, жирным скипидарным пятном на всю заднюю часть брюк, что ниже спины, адмирал ринулся с корабля по трапу на пирс к машине, но потом, очевидно, поняв, что сидеть будет ещё хуже, трусцой попылил впереди газика, громко вспоминая Бога, Душу и ещё какую-то Мать....
   Размазанную с надстройки краску, мы подправили, бедолага-матрос отсидел положенные трое суток на губе, но больше ничего интересного с нашим кораблём и его командой не случилось, кроме того, что комдив обходил нашу, сверкающую свежей краской посудину, за три версты. Однако, оное происшествие с адмиральской кормой ходило по Полярному как байка, обросшая всяческими подробностями, которых и не было на самом деле.
   Через несколько месяцев нашего комдива куда-то перевели, и я думаю, что не только из-за приключения на нашем корабле...
  
  
  
  Специальные термины, встречающиеся в тексте:
  
  1. Старпом - старший помощник командира корабля (сленг).
  2. Комдив - в данном случае командир дивизии.
  3. Киль - нижняя балка набора корпуса корабля.
  4. Клотик - наделка закругленной формы на топе мачты.
  5. Контрик - контр-адмирал (сленг).
  6. Матчасть - сокращенно материальная часть.
  7. Кэп - капитан, командир корабля (сленг).
  8. Мерзавчик - маленькая бутылочка водки, обычно 125г. (сленг).
  9. Бак - часть палубы от фок-мачты или носовой надстройки до форштевня.
  10. Губа - гаупт-вахта (сленг).
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"