ГОМИЦИДОЛОГИЯ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ. Глава 2. "По законам античного театра зрители не должны видеть процесс убийства.Они только слышали крики жертв и узнавали о происшедшем из рассказа вестника. Затем на орхестру выкатывали эккиклему, на которой лежали тела убитых. Над ними с секирой в руках стояла торжествующая Клитеместра... " (Н.А.Чистякова, Н.В.Вулих кн. История античной литературы. М. 1972 г.). Конкретика человеческого бытия сама по себе не существует. Ее создает и разрушает, разжигает и гасит, учит благоразумию и сбивает с толку "беспокойное" триединство биологического, психологического и социального начал, формирующих природу человека. В начале XX века, с подачи З. Фрейда, человеческий разум пережил гомицидальную катастрофу бессознательного, которая отметилась двумя мировыми войнами и несколькими "сексуальными" революциями, тлеющими до сих пор. Гомицидальные инициации цивилизованного коллективного сознания поменяли отношение человека к смерти. Массовость обезличила ее и мертвое тело перестало персонифицироваться. Благоговейное почтение к смерти и мертвецу сменились интересом к процессу смерти."Культурные" вариации на танатофилическую ( обожание смерти) и гомицидофилическую ( влечение к причинению смерти человеку) тематики так "гипнотизируют", что без знания языка их символики невозможно понять психосоциальную атмосферу улицы, работы и семейного очага. И в театре нечего "переживать". Слова с гомицидальными психологическими и социальными смыслами цепляют дремучей угрозой, тревогой и заставляют инстинктивно насторожиться. От них, как от призраков, веет первобытными инстинктами, впаянным не только в мозговые извилины, а и в самые отдаленные нервные ответвления и их культурные телесные символы-окончания.Описываемые события относятся ко второй половине прошлого века. Вот уже несколько месяцев каждое утро Иванович приходит в центральный городской морг задолго до появления экспертов, производящих вскрытия. В такое раннее время бодрствуют лишь сонные перевозчики и приемщики трупов. Он спускался по пологой стоптанной башмаками носильщиков, экспертов, студентов-медиков лестнице в полуподвал бывшего бомбоубежища, переоборудованного под морг и прозекторскую. Проход в прозекторскую был узкий с низким потолком. Сколько бы не красили его стены, на следующий день их опять разбивали громоздкие - образца первой мировой войны - носилки перевозчиков трупов. В большом зале прозекторской находились столы, на которых эксперты производили вскрытия трупов.Сюда для судебно-медицинского исследования со всего города свозили тех, кто за прошедшие сутки распрощался с жизнью. Одни нежданно-негаданно и не по своей воле. Другие сами наложили на себя руки или им помог в этом несчастный случай. Посмертно застывшие позы и маски на лицах усопших непроизвольно возбуждали у случайных посетителей, приглашенных сюда для опознания и по другим причинам, игру испуганного воображения, которая объединяла всех присутствующих в общую пантомиму смерти, в знаки-символы еще не написанного реквиема.Ивановичу для иммунизации кроликов нужны были человеческие органы:головной мозг, сердце и сосуды их питающие. Рано утром он приходил в морг и обследовал все поступившие трупы до того как приступали к работе эксперты. Годились не все. Донорами могли быть люди в возрасте до сорока лет, психически и физически здоровые, в момент смерти трезвые, погибшие в результате несчастного случая, аварии или убитые. Время с момента гибели донора до изъятия его органов, их первичной обработки не должно превышать суток. Однако самым трудным было то, что для иммунологических исследований годился труп только с определенной - довольно редкой - группой крови. Ивановичу удалось уже взять органы у двух мужских и осталось отыскать еще один женский труп. Найти случай смерти, отвечающий всем перечисленным требованиям, одинаково, что искать иголку в стоге сена. Ивановичу приходилось самому переворачивать, перекладывать, доставать из-под других - более сотни трупов. А у тех, которые подходили по внешним обстоятельствам и признаками, он тут же из кровоточащего повреждения делал забор крови и определял ее группу и др.. Все сам. Никакая лаборантка, ни за какие деньги не желала делать эту работу. Многие брались и через неделю увольнялись. Да и сам Иванович во время учебы в медицинском институте плохо переносил занятия в анатомичке и морге.Ему неожиданно помог стресс, который он испытал во время поездки к морю в одном из черноморских аэровокзалов. Там он застрял, возвращаясь из отпуска. В ту пору были перебои с горючим и несколько суток аэропорт не принимал и не отправлял самолеты в Ленинград. Мелкий, холодный с короткими перерывами октябрьский дождь загнал в миниатюрное здание аэропорта несколько сотен пассажиров, потерявших надежду на вылет. Первая ночь прошла более или менее спокойно. Постепенно, в ожидании бензина и "летной" погоды прибывающие пассажиры заполнили расположенный полукруглом - ротондой - зал ожидания. По мере того, как откладывали один рейс за другим, вновь прибывающие пассажиры стали растекаться далеко за таблички "ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!".С наступлением второй ночи большинство укрылись от дождя и ночного холода под крышей вокзала. Размещались кто как мог на коротких, узких скамейках, в нишах широких подоконников, на полу в проходах между скамейками. К середине ночи большинство пассажиров, утомленных бессчетными откладываниями рейсов, впали в дремучую сонливость под бесконечный шум дождя. В полудреме семейства, пары, одиночки-индивидуалы, расположившись на полу и скамейках, нелепо скрестились, переплелись руками, ногами. Все жались друг к другу независимо от пола, возраста и национальности. Около десятка мужчин остались без места, уступив их женщинам и детям, маялись сами по себе. Одни из них, полузакрыв глаза и царственно сложив руки на груди, подпирали стены в зале ожидания. Другие - снаружи - непрестанно чадили куревом и бесцельно слонялись по узкой сухой полоске вдоль стены - на границе тусклого света из окон и мелкокапельной ширмы из дождя. Иванович нашел в вокзале свободный край спинки скамейки и кое-как закрепился на нем правой половиной таза. Под ним на сидении спали мамаша и двое ее малышей. Опасения, что он может свалится со своего насеста на это милое семейство, позволяли ему только дрему. Приблизительно в три-четыре часа ночи, совершенно измученный короткими циклами сна-бодрствования, он твердо решил, что пора, наконец, сходить в туалет. Заодно размяться, сунуть голову под водопроводный кран. Эта потребность давно его беспокоила. Однако, стыдно было самому себе признаться, что этому препятствовала гаденькая мыслишка, пугавшая новыми заботами. Например, не успеет он отойти от скамейки на несколько шагов и обязательно его место кто-то займет. Так и терпел, заторможенный тупой обреченностью. Убедившись, что все кто мог двигаться уже оцепенели в атавистических позах, он осторожно сполз со спинки скамейки. Правая нога так занемела, что показалось будто она осталась подпирать скамейку. От этого нелепого ощущения окончательно пришел в себя, ковыляя, стал искать проход к выходу из зала ожидания. Оказалось, что он многое проспал. Тела спящих на полу перекрыли узкую дорожку, которая еще пару часов тому назад робко и неровно пробегала по середине зала. Естественно, что ни о каких упреках и подумать было невозможно. Достаточно было заглянуть в спящие лица тех, кому удалось завоевать эти жалкие островки порядка и вытянуть руки, ноги, продвинуть таз, голову еще хотя бы на десяток сантиметров. На лицах счастливчиков застыло детское блаженство. Ведь во сне им удалось добиться того, на что большинство из них в обычной бодрой жизни было не способно. Единственный проход, по которому он вечером добрался до своей стоянки-скамейки, сжался, сморщился и кончился - как заплата из шагреневой кожи. Его тонкий ручеек навсегда пропал под сидящими, лежащими людьми... и вещами, которые стояли так, как-будто им поручено охранять хозяев. Иванович, обозрев эту безрадостную панораму "мертвого" сна, уже готов был отказаться от похода в туалет. Но, как говориться, "не трогай лихо, пока тихо". Как только пришла в голову мысль: "...сходить что ли?!", тут же все в паху запросилось на волю. Делать было нечего. Сон все равно пропал. Иванович, где на носках, а где на каблуках, балансируя руками, стал осторожно вдоль стены пробираться к выходу. Опираясь руками на стены и рамы плотно закрытых окон, чтобы не потерять равновесие. Для каждого шага приходилось расчищать место на полу от сумок, чемоданов, сеток с фруктами, перегородившие дорогу. Он еще не преодолел и половину пути, когда случилось непредвиденное. Расчищая очередной завал, он попытался отодвинуть продолговатую спортивную сумку. Один ее конец перегородил ему дорогу, а другой был на треть задвинут под скамейку. После нескольких неудачных попыток сдвинуть ее с места он наклонился и стал шарить рукой под скамейкой, чтобы освободить зацепившийся там конец сумки. Неожиданно его пальцы наткнулась на что-то теплое, дрожащее. Несомненно живое. Секунду-другую он оторопело ощупывал кого-то, покрытого короткой шерстью. Неожиданно это мохнатое тело проползло вдоль руки и чем-то шершаво мокро-теплым коснулось его ладони. Страшная догадка искрой ворвалась в его размышления. Да это же крыса! Огромная!Оцепеневший от этой догадки Иванович краем глаза успел заметить, как с другой стороны скамейки выскочила приземистая, с длинным телом тварь. Ловко лавируя гибким телом это существо мгновенно проскочила между пакетами и сумками, к выходу и тенью юркнула за порог. Было ясно, что когда он ее нащупал она наполовину была в чей-то сумке. Все произошло так быстро и неожиданно, что он не успел испугаться. Его внимание переключилось на то, что эта тварь то ли облизала, то ли промахнулась, пытаясь укусить. Он еще раз внимательно обследовал ладонь и пальцы. Повреждений не было. Вытер о штаны остатки подсыхающей на них слизи. И тут же себя обругал, вспомнив, что слюна крыс опасна. И даже от продуктов, ею загрязненных, можно "схватить" крысиный гепатит. Желание добраться до писсуара не только осталось, но от пережитого требовало немедленного удовлетворения. Было бы глупо, а главное, страшновато идти в туалет по следам этой неизвестной твари. Тем более, если это крыса, то в туалете можно столкнуться с ней, но уже как бы на ее территории. Да и стало ясно, что с такими темпами продвижения по залу, сухим ему не добраться к выходу. Оставался только один спасительный вариант - воспользоваться окном. Уже прошло время теплых черноморских ночей, благоухающих ароматами цветов и моря. На дворе была холодная с дождем осенняя ночь. А в зале ожидания от скопления и тревожного - даже во сне - дыхания людей было душно и особенно влажно. По вспотевшим стеклам окон сползали тяжелые капли конденсата. Это были большие почти до пола венецианские окна. Иванович открыл высокую раму ближайшего к нему окна, встал на подоконник, перешагнул через раскинутые ноги спящего на нем с разинутым ртом парнишки. В клубах пара, почти не сгибаясь, шагнул на землю в прохладу ночи. Спасаясь от дождя, боком вдоль стенки сделал несколько шагов в сторону простенка между окнами. Вспомнился профессор-уролог, который всегда начинал чтение своего курса лекций для студентов-медиков с философской мысли, что наивысшее удовольствие в бренной жизни это не секс, а процесс опорожнения мочевого пузыря, вскипевшего от переполнения и готового вот-вот лопнуть из-за щепетильности хозяина. Иванович вернулся в зал тем же путем. Окно не стал закрывать полностью. Оставил небольшую щель для проветривания. Однако испарения от тел образовывались так быстро и в таких объемах, что фонтанировали через все щели, не пуская внутрь ни капли свежего воздуха. Уселся на старое место и с приятным чувством избавления закрыл глаза. Сон уже не шел, чтобы уснуть стал оживлять в памяти эпизоды из детства, проведенного в деревне. Речку, пахнущую рыбой и крапивкой. Бабочек-капустниц, почему-то к утру скапливавшихся у воды. В первых утренних лучах солнца они сушили свои большие белые с темными точками и разводами крылья. Они их то вертикально складывали в парус, напоминая яхту несущуюся навстречу ветру, то разводили в стороны, как крылья сверхсовременного самолета. Прошло около часа. Неожиданно в непрерывном шуме дождя, которому аккомпанировали похрапывания и сонные вздохи спящих, послышался тихий скрип и звуки осторожного передвижения. Они доносились от окна, которое час назад спасло Валерия Ивановича от позора. Он поднял голову и несколько минут всматривался, но ничего необычного не заметил. Только спавший на подоконнике парень закрыл рот и уже лежал на спине, полусогнув ноги. Все было тихо и дремота, догоняя детские образы, опять слепила веки. Минут через пять шум повторился уже громче и опасней. Бросив взгляд в его сторону, Иванович заметил, что рама окна, которую он при возвращении лишь слегка прикрыл, медленно движется, распахиваясь все шире. Дрема тут же перекатилась в изумление, когда из-под полусогнутых в коленях ног спящего на подоконнике парня высунулась крупная мохнатая псиная морда. Морда крутанулась влево-вправо, вверх-вниз и пристально изучающе уставилась в сторону Ивановича.Это были глаза опытного бойца и налетчика. Спокойно оценивающего обстановку и готового в любую минуту стать беспощадным. В долю секунды в голове Валерия Ивановича пронеслось всевозможные истории про алкогольные "глюки", о которых любят рассказывать медики за разведенным медицинским спиртом. Поэтому он знал, что такое может пригрезится только при белой горячке. Обычно она наступает после "резкого" прерывания многодневного запоя - на "отходняке". Или у бывшего алкоголика, ставшего вдруг трезвенником, как наказание за предательство. У Ивановича ничего такого не было. Правда, он со своими давними приятелями из Хосты последние два дня перед его отлетом не "просыхали". К концу это уже была не отвальная, а настоящая "обвальная". В дороге всякое бывает. Недаром в старой психиатрической классификации был даже диагноз: "Железнодорожный параноид". Как раз он и появляется от выпивки, переживаний в дороге и общего утомления. Сейчас Иванович замер, боясь привлечь к себе внимание, и тупо наблюдал за разворачивающейся на его глазах оргией. Гипнотизировавшая его морда принадлежала крупному кобелю. Из той породы, что пасут овец. Возможно поэтому у него такой стопорящий взгляд. Наконец, кобель отвернулся, опустил голову и профессионально, как диверсант под колючую проволоку, нырнул под согнутые в коленях ноги парня, спящего на подоконнике, и бесшумно опустился на пол. Повернув морду к окну, он как-будто скомандовал " Делай как я". Тотчас с улицы, повторяя его маневр, одна за другой, сначала робко, крадучись, а далее совсем осмелев, стали вползать местные бродячие или спущенные с цепи собачки и псы. И сразу приступали к "шмону". Ловко пробирались между тел, акробатически перескакивая через спящих, они осторожно отодвигая лапами безвольно раскинутые или свисающие руки, ноги вытаскивали из под них - зацепив клыком - сумки, пакеты с едой. Зал заполнился холодящими душу звуками раздираемой бумаги, чавканьем и хрустом разгрызаемых тощих куриных косточек. Не было никаких собачьих споров и разборок. Во всем чувствовалась дисциплина, которая явно исходила от кобеля.Это было зрелище достойное кисти Босха. Можно было заметить своеобразную специализацию собачьего промысла. Более опытные сразу же занялись содержимым мусорных ящиков. Для того, чтобы такой ящик открыть необходимо было нажать ногой на педаль, поднимавшую крышку. Опытные в мародерстве псины ставили обе лапы на эту педаль и приподнимали крышку просовывали голову внутрь ящика и так держали ее пока там было хоть что-нибудь съедобное.После трапезы такая псина осторожно вытаскивала голову из ящика и лишь после этого убирала лапы с педали, довольно плавно опуская крышку. И тут Иванович опешил. "Не бывает такого!" - чуть не сорвалось... Он не мог ошибиться. На его глазах у морды главаря этой "банды"... радостно вертелась та самая "крыса". Только в действительности такса. Ночная оргия прервалась совершенно неожиданно. Молодой неопытный кобель преждевременно убрал лапы с педали мусорного ящика и крышка хлопнула его по загривку, зажав голову. Отчаянный испуганный собачий вопль и металлический срежет, грохот ящика, повисшего на могучей псиной шее, заставил встрепенуться все живое в зале. Псы-"налетчики" от неожиданности были готовы сломя головы кинуться на стены и в стекла закрытых окон. Однако почти одновременно с грохотом раздался чистый, тонкий то ли вой, то ли скулеж, который исходил от таксы. При этом странном звуке вся собачья рать мгновенно застыла, повернув головы к ней. И как солдаты на плацу, перестроилась в две цепочки. Молча - одна в двери, а другая короткими высокими прыжками в открытое окно испарились как тени. Последними в окно выскочили вожак и... карликовая такса! Вот "мерзавка"! Она, судя по экстерьеру, из благородных потеряшек, полюбивших собачью волю. Она была и наводчицей и трубачом, провизжавшим банде отход правильным "боевым" порядком. Иванович наткнулся на нее, когда она вела разведку, забравшись в чью-то сумку. Породистая поэтому только лизнула, а не укусила его руку. Или уж очень пронырливая - не укусила, чтобы не поднимать шум, который мог сорвать этот "налет". Сейчас, когда она спокойно сидела рядом со своим патроном, наблюдая за отходом "банды", Ивановичу пришел в голову куплет: "Здраствуй моя мурка, здраствуй дорогая". Любовниками они точно не были. Это была настоящая "бандитская" любовь. Есть собачья черноморская лирическая любовь. О ней как-нибудь в другой раз, в отдельной новелле. Недоумевающие спросонок возгласы разбуженных пассажиров, беспорядочная брань вскочивщих, но еще не проснувшихся и ничего не понявших людей, очень скоро - когда все прояснилось - сменились смехом и еще долгими добродушными разговорами. Ведь уже пробивался утренний свет нового дня, полного тяжких забот, по сравнению с которыми происшедшая экстерная побудка просто забавное приключение. А главное то, что это воспоминание всегда при посещении прозектуры (морга) навевало у Ивановича одну и ту же успокаивающую фантазию, что все окружающее, которое называют "неживым", на самом деле и в морге лишь погружено в сон. Сейчас произойдет что-то необыкновенное и все обитатели морга- "ночлежки" протрут и распахнут глаза, начнут почесываться, потягиваться, приводить себя в порядок. Тишина наполнится голосами, смехом все станут торопливо расходиться по делам и по домам. Как после спектакля. (Продолжение следует )