Аннотация: Попытка изложить нечто в форме оконченного текста, обремененного сюжетом
Шины зашуршали по старинной, крытой булыжником, мостовой, уводившей с дороги к поместью. "Уник", сверкая на солнце лакированной тушей, подкатился к воротам одинокого поместья в Солсбери. Я вышел из машины, нахлобучил шляпу, и, щедро расплатившись с кэбби, зашагал в сторону ворот. За спиной раздался рев двигателя, и такси, звонко просигналив клаксоном на прощание, - это было что-то вроде благодарности за чаевые,- умчалось прочь, за пустоши, обрамленные редкими рощицами.
Ворота, - массивная сложная решетчатая конструкция, - были заперты на замок. Я попытался отыскать электрический звонок, но обнаружил лишь тяжелый бронзовый колоколец, свисающий с каменного столба, удерживающего створ ворот. Мне ничего не оставалось, как взяться за язык колокольца, и с силой дернуть несколько раз, в надежде привлечь внимание слуг. Колоколец неожиданно громко загудел, и я испуганно отпрянул в сторону, как будто сделал нечто неподобающее. Глубокий, насыщенный обертонами, звон прокатился по двору по ту сторону решетчатой ограды, листва на одном из деревьев в саду подле дома затрепетала, и в небо взлетела испуганная птица, которая, наверное, дремала на ветке, пока звон ее не разбудил.
Никто, однако, не торопился выходить. Я мог бы подумать, что Хейуорда не было дома, однако эта мысль улетучилась вместе с дымом, который неторопливо и размеренно вываливался из трубы на крыше дома.
Я посмотрел на небо. Собирались сизые тучи, подгоняемые упрямым ветром, и, судя по всему, вскоре должен был случиться дождь. Я пожалел, что отпустил такси, потому что, если мне никто не откроет, мне придется очень долго идти до ближайшего жилья или более-менее оживленной дороги. Хотя я имел с собой длинный, как трость, зонт, он не помог бы моим ботинкам остаться сухими в случае непогоды, поскольку я допустил глупость не обуть калош. Подвесив на ажурную решетку ворот свой зонт за его изогнутую ручку, я принялся насвистывать что-то салонное, и от нечего делать рассматривать через ограду дом и его окрестности.
Это было старинное, времен королевы Анны, трехэтажное строение, более походившее на замок из-за выдающихся из стен полуколонн, похожих на башенки, практически не отделанное снаружи, отчего казавшееся внушительным средневековым убежищем некоего рыцаря-мизантропа, вернувшегося из самого распоследнего крестового похода, и замкнуто доживавшего свои дни вдали от суеты, за толстыми стенами, в окружении еретических эллинских ли, иудейских ли, книг...Сравнение захватило меня, и я представил самого себя в кресле, в бархатном халате, в украшенном кистями колпаке, закинувшим ногу на ногу, рядом с толстой книгой в кожаном переплете, небрежно брошенной на секретер, на развороте которой подобием закладки моею рукой вложено мое собственное бинокулярное пенсне. Эта моя фантазия исчезла, как только мой внутренний голос напомнил мне, что я вовсе не нуждаюсь в пенсне даже для чтения.
От ворот через двор, к парадным дверям, вела мощеная плоским белесым камнем тропинка, извиваясь между клумбами, заполненными не вполне ухоженными цветами, а кое-где и сорняками. По стенам, цепляясь гибкими сильными ветвями за выступы и щели в кладке, к земле ниспадали изумрудно-зеленые сети плюща, что придавало строению истинно английский шарм сельской старины, рано наставшей, однако неизменной долгое время, которое как будто для нее однажды остановилось. Левое крыло дома скрывалось за густой завесой листвы многочисленных, дурно постриженных деревьев, вероятно, вместе составлявших подобие садика, однако добавлявших общей картине легкой неряшливости. От смутного ощущения запустения и небрежения не спасал даже вид вполне аккуратной скамейки под навесом, занявшей место между двумя самыми большими - и, скорее всего, самыми старыми - деревьями.
Тем не менее, остальная часть двора выглядела сносно: газон, хоть и не ровный, да был пострижен, летний домик из дерева на каменном фундаменте - остатках какого-то другого строения - по правую руку от дома выглядел премило, и вода в каменной купели фонтана посреди двора была свободна от застойной зелени. Лицо Купидона, или Водолея, изваяние которого украшало фонтан, блестело, начищенное, и по нему мелкой рябью бежали блики от колыхаемой ветерком воды.
Я бросил взгляд на наручные часы. Прошло не менее десяти минут с тех пор, как я позвонил впервые. Я вновь взялся за язык колокольца, и раскатистое эхо его звона наводнило округу, пронизав мою душу трепетом воспоминаний, упрятанных некогда в самую потаенную и, чего греха таить, мрачную из глубин моей души.
На этот раз я уловил какое-то движение в окнах, и вскоре парадные двери распахнулись, выпустив из дома двоих людей. Один из них - седовласый старик, согбенный под тяжестью времени - суетливо семенил, перебирая кольцо, на которое были нанизаны ключи, трясущимися пальцами. Следом за ним, почти не отставая, широким, хотя и неторопливым, шагом, шагал высокий пожилой джентльмен,опиравшийся на трость. Хотя походка его была тверда и размашиста, ясно было, что каждый такой широкий, уверенный шаг, дается ему трудно. На голове у него высился старомодный цилиндр, а его слуга был и вовсе с непокрытой головой, а сюртук его знавал лучшие времена. Едва увидев эту процессию, я понял, почему я не был услышан поначалу. Ко мне приближались двое таких же старых как этот дом людей, возможно, туговатых на ухо. И в том, что они могли не услышать звон колокольца, или попросту забыться в спонтанном стариковском сне, не было бы ничего удивительного.
Слуга торопливо отпер ворота - они со скрипом отворились, и господин в цилиндре вцепился в мою правую руку, приветственно, не без возбуждения, тряся ее обеими своими руками. Я невольно обратил внимание на то, что кожа на его кистях усеяна пятнами склеротических бляшек - следов источения ядом Гекаты.
- Добрый вечер. Вы, несомненно, мистер Стеди? - старик заговорил высоким, клекочущим голосом, сглатывая острый кадык после каждой фразы. - Мы ждали вас до обеда, однако дороги на север, я слышал, развезло после наводнения, и ваш путь мог сделаться затруднен...Очень рад, что вы все-таки добрались до моей скромной обители...Иначе мне пришлось бы наутро возвращаться в Лондон, а я уже, увы, дурно переношу длительные поездки.
- Добрый вечер, мистер Хейуорд, рад, что вы оказались на месте. Я, было, подумал, что мне придется коротать ночь на улице, вдали от людей, на пустынной дороге у покинутого дома, - и я улыбнулся, давая мистеру Хейуорду понять, что шучу, хотя в тот момент искренне верил в то, что говорил. - Хорошо, что у меня всегда бывает с собой зонт!
- Ах, мистер Стеди, мой слух совсем слаб в последнее время, и скоро я смогу общаться с другими только, направив в лицо собеседника раструб слухового аппарата! Очень хорошо, что Рэмси вернулся с заднего двора быстро, он и услышал, как вы позвонили во второй раз, - и Хейуорд пригласил меня жестом последовать за ним в дом. Подхватив свой зонт, и бросив последний взгляд на начинавшее темнеть небо, я зашагал по дорожке, вымощеной камнем, за странной парой, в старый дом, который, возможно, вскоре станет моей частной собственностью - самым главным приобретением в моей жизни.
Я познакомился с Хейуордом с неделю тому назад. По телефону голос его казался моложе, и я принял его за джентльмена в расцвете лет, без стеснения распродававшего нечаянное, как у меня самого, наследство на юге Англии. К своему удивлению, голос мистера Хейуорда показался мне похожим на голос другого джентльмена, из моего смутного прошлого, которое я не хотел вспоминать, но которое порой возвращалось ко мне по случайному поводу или во снах.
Нас представил его агент по недвижимости - мистер Шеймас Бриеннан, который сегодня также должен был прибыть в Солсбери, чтобы показать дом во всей его красе, и попытаться сохранить неизменной цену, которую изначально заломил для меня и еще одних потенциальных покупателей, супружеской пары Хьюзов - лондонского викария с улицы Тули, и его жены- за эту груду красного кирпича посреди пустошей и холмов. Впрочем, цена была, сказать по справедливости, не такой уж и неосновательной. Таких же размеров особняк где-нибудь в Лондоне должен был стоить на минимум тысячу фунтов дороже. Вместе с тем, конечно же, Солсбери - не Лондон, и даже не Нью-Орлеан, город, в котором я провел семь лет своей жизни, и который покинул три года назад, разоренный, сдавшийся, проигравший, истощенный, в трюме голландского парохода, с последними несколькими пенни в кармане. Те пенсы я выбросил за борт, но не для того, чтобы когда-нибудь вернуться в Новый Свет. Просто они не имеют хождения в Англии. И я ничего не хотел оставлять себе на память о жизни в Америке.
Если бы я тогда знал, что перед смертью моя двоюродная тетка, миссис Анабеллина Шелли-Вудхэм, решит сделать последнюю гадость своей многочисленной родне, истекавшей слюной в ожидании смерти упомянутой вдовы от никак не желавшей прибрать ее окончательно к рукам чахотки...Стряпчий отыскал меня на подпольном боксерском турнире, в котором я был отнюдь не зрителем...Дальнейшее было как в тумане после доброго джеба, и туман тот рассеялся еще весьма нескоро. Воспоминания об этих временах и по сию пору тревожили меня иногда головной болью, от которой не спасали ни компрессы, ни азиатские бальзамы.
Однако, все это, за исключением мигрени, уже свыше трех лет было в прошлом, и я, наследник двух хоть и не чудовищно богатых, но крепко стоящих на своих торгашеских ногах домов - Шелли и Вудхэмов - пребывал ныне в лоне относительного благополучия, и все, о чем мечтал - обзавестись собственным поместьем, вдалеке от глаз людских, чтобы в спокойствии и тишине, в стороне от чужой зависти и чужих тщет, провести остаток своей жизни. По крайней мере, попробовать это сделать.
- Осторожно, мистер Стеди, - голос старого слуги мистера Хейуорда вывел меня из хоровода воспоминаний, - Скамья в прихожей довольно ветхая, садиться на нее не советую.
Он закрыл за нами входную дверь, и поспешил принять наши плащи. Я вручил ему свой зонт, а он в ответ протянул мне пару затейливо расшитых домашних туфель. Пока я в легком смятении разглядывал выданные для ношения исторические экспонаты, Рэмси пристроил мой зонт в напольную вазу для зонтов, по соседству с тремя другими, такими же длинными зонтами с загнутыми ручками. Мистер Хейуорд заметил, как я разглядываю загнутые носки предложенных мне туфель, и пояснил:
- Я люблю красоту и уют во всем, мистер Стеди. Жаль, не за всем поспеваю следить, но знаю, что и нынче колониальный стиль здравствует, и не собирается быстро сдавать позиции под натиском новомодного арт-нуво.
Он бросил Рэмси свои цилиндр и трость, и направился вверх по лестнице, в гостиную, из которой раздавалось ни с чем не сравнимое, являвшееся почти музыкой для моих ушей, привыкших к шипению газовой горелки, потрескивание дров в растопленном камине.
Мы уселись в гостиной на пару придвинутых к камину кресел, мистер Хейуорд протянул мне коробку с сигарами. Я вежливо отказался. После двух подряд расстройств психического свойства, случившихся со мною некогда в Новом Свете по причине неумеренного потребления бетеля, я более не курил ни наркотических растений, ни табаку.
- Мистер Хейуорд, а где ваш маклер, мистер Бриеннан? Помнится, он обещал прибыть вместе с четой Хьюзов, на их авто. Или они отказались смотреть дом в самый последний момент?
Мистер Хейуорд повернулся ко мне, и в глазах его блеснуло отражение языков пламени из-за каминной решетки: - Да, они отказались, викария вызвал его патрон...А поскольку автомобиль - их, мистер Бриеннан оказался вынужден задержаться. Он будет завтра утром.
- О, так мне несказанно повезло: достоинства дома, который я имею намерение приобрести, мне продемонстрирует тот, кто более других в них сведущ - сам хозяин! - и я кивнул мистеру Хейуорду. Он кивнул в ответ, и на его лице появилось нечто вроде улыбки.
- Да, мистер Стеди, это наиболее правильное решение. Я не хочу сказать ничего плохого в адрес Шеймаса, но он, как мне кажется, слишком много внимания уделяет всем этим..деталям, - промолвил Хейуорд так, что слово "деталям" показалось сказанным с отвращением к нему. - Вы меня понимаете? Эти канделябры...лепнина..решетки..."а это у нас охотничьи трофеи - знаменитый Солсберийский Волколак, гигантский волк, наводивший ужас на окрестные селения в середине пятнадцатого века"...Ох, мистер Стеди, я не люблю, когда красоту старины оскорбляют, возводя ее в культ...Разве этот камин существует для того, чтобы люди цокали языком, восхищаясь его возрастом, мистер Стеди? Нет! Он согревает это жилище... Он безупречно выполнен, и в нем отличная тяга даже во время июльского штиля, однако он - всего лишь камин, а не фреска с житиями...Зачем же уподобляться дикарям, и не считать нужным скрывать свои первобытные восторги от созерцания явлений материальной культуры, мистер Стеди? Только не говорите мне, что вы из таких, а не то я, право, не смогу не думать об этом, показывая вам дом! - вдруг словно испугался Хейуорд. Я поспешил убедить его в обратном:
- Уверяю вас, сэр, я видывал в жизни достаточно уродства, чтобы перестать, наконец, переоценивать красоту... Я бывал и тем туземцем, который отдает великолепного скакуна за горсть пороху или бочонок дурного виски, приходилось мне быть и тем мефистофелем, что трясет пред очами невинного аборигена блестящей безделкой, и меняет ее у него на полновесное золото. Я говорю сейчас аллегориями, ибо даже вспоминать о том, чем мне приходилось промышлять в Америке, теперь невозможно без душевной муки. У меня было дело в Орлеане, которое я успешно провалил...я размещал необеспеченные облигации... Дело моих принципалов прогорело, когда я нахватал на радостях от мимолетной удачи еще облигаций того же треста на вырученное от сделок, для их перепродажи... Я оказался разорен до нитки, практически банкрот... А потом стал снова богат, когда умерла тетка, которую я даже никогда не видел... Меня мало что, с некоторых пор, удивляет в этой жизни, мистер Хейуорд, а уж вещи - и подавно.
- Что ж, тогда, полагаю, мы с вами договоримся! - ободрился духом мистер Хейуорд, и с наслаждением выпустил клуб дыма из только что раскуренной им сигары: - Скоро пять, мистер Стеди, Рэмси подаст нам чаю. А пока - отдыхайте с дороги.
Я вытянул ноги к самой каминной решетке, и пристально наблюдал за танцами искр в жерле камина, размышляя о том, какова, все-таки, оказалась извилиста дорога к моему дому, настоящему, собственному дому, дорога длиною в целую жизнь. Возможно, сегодня она завершится здесь, в этом славном уединенном месте. Как удивительно все сложилось - я искал счастья за океаном, на другом континенте, а в результате, после тысяч невзгод, и самых отвратительных мне злоключений, имею возможность обрести его в месте, которое некогда решительно отверг и покинул, как думал, навсегда. И вот я уже три года как вернулся, и готов признаться всему миру, и самому себе, что об ином и не мечтаю, кроме как найти покой здесь, - чем лукавый не шутит - в этих гостеприимных стенах.
За спиной неожиданно раздался гулкий звон, и мне стало не по себе, как если бы я перенесся обратно к воротам, теперь уже в сумерках, и снова стоял и тянул на себя колоколец, во тщете пытаясь быть услышанным обитателями дома. Однако я по-прежнему находился в кресле, согреваемый живым теплом из камина, а звон, который я услышал, исходил, как оказалось, из монументального вида напольных часов, стоявших в углу гостиной у меня за спиной, отчего я их и не приметил сразу, когда зашел в комнату. Я невольно бросил взгляд на мистера Хейуорда - не заметил ли он мое краткое смятение? Мистер Хейуорд оставался само спокойствие, и с выражением простой и добродушной задумчивости дымил своей сигарой.
На лестнице позади раздались шаги, и в гостиной появился Рэмси, с подносом в руках. Вскоре на столике, отделявшим друг от друга наши с мистером Хейуордом кресла, уже стояла чайная утварь, и я с наслаждением отхлебывал горячий ароматный напиток. Я потихоньку отогревался и снаружи, и изнутри от вечернего озноба, Хейуорд задумчиво поворачивал свою чашку на блюдце. Рэсми предупредительно испарился, давая нам возможность пообщаться, буде такая нам была бы нужна. Наконец, Хейуорд нарушил тишину:
- Как вам чай, мистер Стеди?
- Превосходно, сэр. Впрочем, не пора ли нам...- начал я и осекся, потому что услышал глухой звон, словно некто бил железом о камень этажом ниже.
- Мистер Хейуорд, вы слышали этот звук? - я обернулся к Хейуорду.
Он, не глядя мне в глаза, неожиданно бесцветным голосом ответил:
- Нет.
- Как будто звон посуды на первом этаже или в подвале?
-Наверное, это Рэмси уронил посуду на кухне.
Я бы, возможно, поверил ему, но в этот момент Рэмси вошел в гостиную с розеткой конфитюра. На его лице определенно была встревоженность. Хейуорд потемнел, и бросил мне:
- Извините, наверное, это крысы. Я, пожалуй, проверю. Надеюсь, это не слишком скажется на вашей цене - и он, загадочно улыбнувшись, поднялся с кресла, и последовал за не вымолвившим ни слова Рэмси из комнаты. Когда они уже были в дверях, я негромко окликнул:
- Подождите! - услышав это, они оба обернулись ко мне. Глаза Хейуорда сузились, и по лицу его заходили желваки.
- Прошу прощения, мистер Стеди? - его голос был как натянутая струна.
- Я, пожалуй, смогу победить крыс, - ответил я, и они оба удалились.
В ожидании их возвращения я наклонился к камину, и взяв в руки щипцы, принялся ворошить угли. Вдруг мое внимание привлек клочок бумаги, который, очевидно, выдуло ветром из дымохода, и теперь он торчал под каминной решеткой, едва обугленный по краям, избегнувший участи быть пожранным ненасытным пламенем. Это был обрывок газетной вырезки. Я присмотрелся, и прочел текст:
"БЕДНЯК СТАЛ БОГАЧОМ!
Сегодня стало известно, что некий мистер Дж. Стеди, житель лондонского Вест-Энда, который стал неожиданно для себя и множества родственников из семейств Шелли и Вудхэм счастливым обладателем значительного наследства, уже освоился с ролью богача, и ныне подыскивает себе поместье в уединенном уголке Южной Англии".
Странное совпадение смутило меня. Зачем мистеру Хейуорду статейка про меня? Неужели история моего удачного наследства настолько поразила его?
Заслышав шаги возвращавшихся, я поспешил бросить клочок бумаги в ревущее пламя. Я положил на место щипцы, и выпрямился. От щипцов на руке остался бурый след, который я растер на ладони. Приглядевшись, я увидел, что такие же бурые следы покрывают щипцы на их концах, и крохотными пятнами усеивают пол подле камина. Предчувствие угрозы зашевелилось у меня внутри.
Хейуорд вернулся, и был, казалось, по-прежнему невозмутим и даже бодр. Он уселся в кресло, и подхватил недопитый чай.
- Как там крысы?
- Недосчитались пару-тройку лучших из рода, сэр - произнес Хейуорд, и торжествующе улыбнулся, отхлебывая очередной глоток.
Я, пребывая в неясных тревожных мыслях, допил свой чай, и поставил чашку на блюдце. Чашка немедленно была унесена Рэмси. Хейуорд помолчал еще немного, и как бы пытаясь завести беседу, произнес:
- Мистер Стеди, прежде чем мы отправимся на нашу экскурсию по дому, я хотел бы кое-что выяснить у вас.. Вы не возражаете?
- Разумеется, нет, мистер Хейуорд, прошу вас, продолжайте, - но по моей спине побежали предательские мурашки ожидания.
- Я не сомневался, что вы правильно меня поймете. Итак, мистер Стеди: как вы относитесь к мщению?
- К мщению? Сложный вопрос, сэр. Природа мести довольно глубинна, и находится в опасной близости от животного естества человека...
- Вы полагаете, что мстительность присуща животным?
- Кхгм, наверное, нет. Однако мщение - воздаяние злом за зло, а зло в человеке - естественное разрушительное начало, заложенное в его бессознательное самой натурой. Не случайно ведь, христианское учение противится мести. Насколько я себе представляю, месть в нашем понимании - признак гордыни, которая - суть страшный грех. Следовательно, мщение далеко от христианского благочестия. Христианские заповеди направлены на спасение человеческого рода, а значит месть - составляющая гордыни, против которой они направлены - явление порицаемое. В самом деле, если бы мы до сих пор руководствовались принципом "око за око", принятом в первобытном обществе, не охватила бы землю чудовищная волна ненависти и человекоубийства? Кроме того, борьба с этим явлением не только сохраняет популяцию, но и бережет человека от страстей, что разнит его с животными, повинующимися только страстям, под которыми можно понимать инстинкты.
- Удивительно, что вы, человек молодой, рассуждаете так резонно. Черпаете ли вы свои знания из новомодных психологических наук, или они - ваш собственный жизненный опыт?
- Я многое повидал на своем веку, мистер Хейуорд.
- Удивительно и то, что викарий Хьюз говорил так же. Ведь он хорошо знаком с книгами, составляющими Учение.
- Разве Заветы учат иному?
- Возьмите, например, книгу пророка Исайи. "И Он возложил на Себя правду, как броню, и шлем спасения на главу Свою; и облекся в ризу мщения, как в одежду, и покрыл Себя ревностью, как плащом...." Сам Господь облекает себя в месть. И, может статься, Он не сказал: "Мне отмщение, Я воздам"? Сказал! Бог предоставляет мести право на существование, мистер Стеди.
- Но разве не Господь учит не отвечать злом на зло, но добром на зло? Разве Он предоставляет право мщения человеку?
- А с какой стати, сэр, Бог присваивает право мести себе? А если в ответ на совершенное бесчинство Он безмолвствует? Что делать нам, слабым созданиям Его? Сидеть, сложа руки, сэр? Когда по земле ходят убийцы наших детей? Когда кругом творятся зло и беззаконие? Не допускаете ли вы, мистер Стеди, что Он просто-напросто перестал успевать за всеми?
- Не понимаю, к чему вы клоните, мистер Хейуорд. Я склонен верить словам Иисуса, взывавшего отвечать смирением на гонения и несправедливость.
- Значит, вы не признаете мести?
- Нет, сэр, я ее противник.
- Вы, выходит, тоже полагаете, что в Ветхом завете Господь не являет собой мщение? Что не он призывает истребить филистимлян, а кто-то другой говорит его устами?
- Сэр, уверен, что это слишком буквальное понимание Писания. Впрочем, что означает это ваше "тоже"?
- Вы такой же, как этот ханжа Хьюз! Еще утром он, едва не брызгая слюной, убеждал меня в том, что только иудеи считают Господа Богом мести! - глаза его необычайно загорелись, он ухватился за подлокотники кресла так, что костяшки его пальцев побелели. Все благодушие сползло с его лица, как растаявший воск.
- Вы разговаривали с отцом Хьюзом? Где же он, мистер Хейуорд? - в этот момент из глубин моего сознания начало всплывать смутное осознание противоестественности происходящего. Хейуорд, казалось, не слышал моего последнего обращенного к нему вопроса.
- Знаете, что я ответил ему, мистер Стеди? - Хейуорд повысил свой голос, неожиданно звучно, с гортанным клекотом, раздавшийся в гостиной. Он даже привстал в кресле от охватившего его внезапно крайнего возбуждения. Взгляд его уставился в меня, как в соперника в поединке, вполне реальном, происходящем не на риторических фигурах. В последний раз я наблюдал такое на ринге, в одном из подвалов Ист-Энда, эти эманации ярости, исходившие из глаз огромного валлийца, жаждущего сломать мне челюсть.
- Поясните, сэр, прошу вас. - мне стоило значительного усилия сохранять самообладание.
- Я ответил ему, что в таком случае я - иудей! - и с этими словами Хейуорд выхватил из-за пазухи револьвер. Кресло подо мной поплыло в сторону, как палуба корабля в сильный шторм. "Что он делает?" - пронеслась безумная мысль. Я словно сомнамбула уставился на направленное в меня вороненое дуло шестизарядного "кольта".
- Да, мистер Стеди, я забрал себе право мести у не желающего восстанавливать попранную справедливость Господа, этого бога слабых духом людей! - зубы его сжались в оскале ненависти.
Я посмотрел на щипцы, брошенные мною у камина. Я вспомнил статью, напечатанную на клочке бумаги. И стал понимать.
- И за это вы ударили Хьюза каминными щипцами? Он помешал вам сотворить со мной зло? Что не дает вам покоя, мистер Хейуорд? Мое состояние? Вы же прекрасно понимаете, что вы не заберете мои деньги, сэр - начал я осторожно, оценивая свои шансы наброситься на него, и отнять оружие. Хейуорд молчал, буравя меня гневным взглядом. Палец его дрожал на спусковом крючке. Я продолжал:
- Так вот, что означали все эти странности, эти приметы! Вы ударили Хьюза, и отнесли вместе с Рэмси его тело на задний двор, и не открыли мне двери, потому что были заняты сокрытием следов своего преступления, мистер Хейуорд! Теперь я понимаю, почему вы солгали, сказав, что плохо слышите. Вы одновременно с дворецким обернулись на мой оклик здесь, в гостиной. Вы оговорились там, на улице, что слышали мой звонок дважды, хотя я об этом не говорил. Вы забыли убрать два чужих зонта в прихожей. Это зонты мистера Хьюза, и мистера Бриеннана? Вы убили их обоих, сэр! Но зачем, неужели ваша цель - утолить свою зависть к чужим деньгам?
Хейуорд расхохотался, и смех его был дьявольским:
- Ну уж нет, сэр, не упрекайте меня в зависти! Все гораздо хуже для всех нас всех, и для вас в том числе, сударь! Рэмси! - зычно крикнул Хейуорд. В дверях безмолвной тенью возник дворецкий.
- Не пора ли нам осмотреть дом, господа? Начнем, пожалуй, с подвала, - зловеще произнес он, и скомандовал своему подручному: - Ведите его по лестнице, Рэмси! Да не забудьте - он умеет боксировать!
Дворецкий извлек из потертого кармана сюртука тяжелый "люгер" и махнул дулом в сторону лестницы, осклабившись.
- Не вздумайте наделать глупостей раньше времени, Джозеф! - сказал Хейуорд, и сделал мне знак последовать за ним.
Я спускался по лестнице вслед за Хейуордом, и в спину мне упиралась твердая сталь ствола "кольта" сорок пятого калибра. Ее холод пробирал меня сквозь одежду до костей. Я не верил в реальность происходящего. Что двигало этим безумцем? На этот вопрос я, как ни силился, не мог дать ответа. Внезапно, я понял, что подвал обитаем. Из его глубины доносился тяжелый смрадный запах немытого человеческого тела, переплетавшийся с тонким ароматом тлена. Он поместил несчастных жертв в каземат?
Хейуорд отпер подвальную дверь, и меня окатило новой, еще более сильной волной зловония. Мы двинулись вдоль узкого коридора, стены которого покрылись от сырости пятнами мха.
- Добро пожаловать в юдоль боли, мистер Стеди. В царство отмщения. - он произнес это своим гортанным голосом. И снова мне показалось, что я слышал его голос раньше, только, дьявол, где же? Память не желала расставаться со своим мрачным сокровищем.
- Ваше преступление, мистер Стеди, совершено вами давным-давно, четыре года тому назад. Мой сын, Реджинальд, заключил с вами сделку, которую вы устроили ради утоления жажды наживы. Реджинальд, также как и вы, отправился в Новый свет в поисках своей удачи. Но ему повезло меньше, чем вам сэр. Он потерял нечто большее, чем деньги. Он потерял свой рассудок, и свою жену, - и Хейуорд отпер вторую дверь, обитую железом.
Пред моим взором предстала ужасающая картина.
Под низким сводчатым потолком подвала, в углу, на земляном полу сидело на четвереньках существо, одетое в чудовищные, источавшие вонь лохмотья. Это был человек, однако в облике его не осталось ничего человеческого. Он урчал и стонал, как голодный хищник, и беспрестанно рвался к нам, но его удерживала тонкая прочная цепочка, которой он был прикован к стене. С губы его тянулась вниз нить слюны. Его взгляд исподлобья не предвещал ничего доброго, и был мутен, и лишен осмысленности, как взгляд слепца. Рядом с ним стоял медный таз, в котором плавали отвратительные остатки грубой пищи. Внезапно умалишенный - а это был несомненно умалишенный - неистово ударил по своей кормушке грязной дланью, и таз перевернулся, издав оглушительный звон, от которого я вздрогнул, и вжал голову в плечи. Безумец в лохмотьях, едва прикрывавших срамные места, одержимо вперил в меня свои животные глаза. В его взгляде появилось нечто новое - пылающая ненависть.
Моя память, проклятая память приступила мучить меня образами страшного прошлого, которое я все это время пытался всеми силами позабыть.
- Знакомьтесь, сударь, это мой сын, Реджинальд Слоу. Таким я забрал его из лондонского Бедлама. Чтобы он в полной мере смог насладиться местью. Таким он стал. Быть может, месть поможет ему забыть о той бесконечной боли, которую вы причинили ему и мне, сэр. Может быть, отмщение вернет его в наш мир, мир живых, из мира фантомов и мороков, в котором он пребывает по сию пору.
Он прибыл в Новый Орлеан шесть лет тому назад. Он думал, что найдет в Америке свое счастье, и даже писал мне, что нашел его в лице своей супруги, с которой обручился втайне от меня. Он жил с нею в Орлеане, и думал, что счастлив, и надеялся, что станет еще более счастливым. Но ему не повезло встретить вас, сударь. Он не имел довольно собственных средств, которые мог бы вложить в свое дело, и он был слишком горд, чтобы просить их у меня. Он занял значительную сумму у орлеанского ростовщика, проклятого португальца, потому что нашелся некто ловкий, с подвешенным языком, кто убедил его в чрезвычайной доходности одного местного треста, сулившего многие прибыли. Этим человеком были вы, мистер Стеди.
Вы продали несчастному Реджи облигации треста, который через некоторое время спустя лопнул, как мыльный пузырь, потому что был создан с обманной целью. Вы славно поработали на своего принципала, мистер Стеди, убедив Реджи одолжить деньги у ростовщика. Когда Реджинальд оказался с обесцененными бумагами на руках, и с огромным долгом, по которому ежедневно капали проценты, ростовщик похитил его жену. Они держали ее на отдаленном ранчо, и собирались держать, пока Реджинальд оставался должен ростовщику. Сначала они прислали Реджинальду, обезумевшему от горя и собственного бессилия, палец его жены. Потом они прислали еще один палец его жены мне, сюда, в Англию.
Когда я приехал в Америку с чемоданом, полным своих сбережений, и нашел ростовщика, для жены бедного Реджи все было кончено. Она сошла с ума. Ее поместили в лечебницу, но вылечить ее было невозможно. Она подвергалась в плену злодейским мукам, ее вынуждали делать страшные вещи, якобы в уплату долга своего мужа. Она вскоре покончила с собой прямо в орлеанской лечебнице, оставив Реджинальду записку, в которой написала своей собственной кровью единственную фразу. "Отомсти им всем!". Он пришел с этой запиской ко мне в гостиницу, павший духом настолько, что более был бессилен сопротивляться поразившему его судьбу безумию, уничтожившему его жизнь злодеянию. Я увез его обратно в Англию. Я думал, что хотя бы его смогут спасти врачи. Но это было бесполезно, потому что он, прочитав ее записку, осознал свое бессилие отомстить, свою невозможность воздать злом за причиненное зло, и это его безвозвратно сгубило.
Тогда я взял исполнение завета его мертвой жены в свои руки. Я разыскал его кредитора - это нетрудно было сделать, ведь я однажды видел его, когда возвращал непомерный долг. Я умертвил его своими руками, этими руками старика. Я бы разыскал и вас, Мефистофель, но вы к тому времени разорились, и бежали из Америки, скрылись от возмездия, исчезнув на некоторое время из поля моего зрения. Однако - о, удача! - я нашел вас вновь, и нашел дома, в Англии, прочитав краткую заметку в "Ивнинг Стандарт".
И тогда я забрал сына из лечебницы. Выставил дом на продажу. Нанял маклера, чтобы он, сам того не подозревая, заманил вас в мою ловушку. Хитрый ирландец, похоже, что-то почуял, и побоялся ехать сюда с вами. Он предпочел взять с собой пастора, которого, как я ни отговаривал его, он убедил посмотреть дом, пренебрегая моими указаниями посылать к дьяволу всех покупателей, кроме вас. "Что ж", рассудил тогда я: "Даже у преступника должна быть возможность получить последнее причастие", и согласился принять отца Хьюза. Но когда они прибыли, они оба начали действовать мне на нервы своими речами. Викарий не собирался понимать своим скудным книжническим умом всего величия и красоты мести. За это я его и казнил, о чем ни капли не жалею. Это ничего не меняет. Просто вы умрете без исповедания, Стеди. Шеймаса, идиота, поступающего вопреки моим указаниям, пристрелил Рэмси, когда тот бросился защищать пастора. Они оба закопаны на заднем дворе, и еще не засохла глина на их могилах.
Теперь вы получите все сполна, мистер Стеди. Вы ответите за все смерти, которые вы причинили, и которые был вынужден причинить я сам. Я отдам вас на отмщение моему сыну, несчастному в своем безумии, превратившемуся в зверя, чтобы он хотя бы удовлетворил свою последнюю жажду, и более не думал, что бессилен что-либо изменить в этой жизни. Идите к нему, своему палачу, поприветствуйте смерть, облеченную в лохмотья! Сейчас же! Узнайте, что такое настоящая, не знающая препятствий месть!
Воспоминания затопили меня, и сердце забилось в груди, как барабан...как тот гонг, в который каждый день бил железным прутом бородатый гаучо, прислуживавший..португальцу...его звали...Кришту.. Я, повинуясь приказу Хейуорда, сделал шаг в сторону беснующегося безумца, который полными ярости глазами уставился на меня, и тянул ко мне свои руки, и, казалось, вот-вот оборвет удерживавшую его цепь. Револьвер в руках Хейуорда ходил ходуном. В любое мгновение он готов был пустить его в ход.
Я, не в силах стоять на ногах, зашатался, остановившись в одном последнем шаге от Реджи, или того, что было когда-то Реджи. Теперь я узнал его искаженное ныне гримасой боли лицо. И мой собственный кошмар вернулся, поглотив меня без остатка.
...Люди Кришту схватили меня, потому что Реджи сказал им, что отдал деньги мне. Они держали меня в хлеву, в свинарнике, и каждый день в мое узилище являлся хмурый бородач, и бил в гонг.
После удара гонга в хлев запускали бойцовых собак, и они рвали меня на куски, за то, что я был причастен к тому, что Кришту потерял свои деньги. На следующий день все повторялось.
Иногда я падал в ноги гаучо, и умолял пощадить меня, не травить собаками, ибо раны мои никак не заживали, и вскоре от меня должна была остаться лишь груда кровоточащего мяса. Но меня не слышали. Тюремщик даже не говорил по-английски. Или вовсе не говорил. Порой со мной играли дьявольскую шутку - звонили в гонг, но собак не запускали. Тогда я кричал, что было сил, и молил безучастные небеса, чтобы они сжалились, и я умер. С тех пор все, что походило на звон того гонга, повергало меня в холодный пот ужаса.
Кришту отпустил меня тогда, потому что не я был виновен в растрате Реджинальда, а тот, кто нанял меня своим агентом, и, в еще большей степени - сам Реджинальд. К тому же с Кришту расплатились, а он, хоть и был мерзавцем, но был прагматичным мерзавцем. Я покинул Америку на первом же корабле. Чтобы вернуться в свой кошмар наяву, здесь и сейчас.
Я посмотрел в алчущие моей крови глаза Реджинальда, и меня словно озарило...Я попытался заглянуть в самое дно его обращенной в хаос души, и донести свои слова до тех остатков Реджинальда Слоу, которые еще цеплялись за безжизненные камни на самом дне ревущей пучины его безумия.
- Реджи, я знаю, чьей милостью мы оба оказались здесь. Я вспомнил имя, и я вспомнил голос. И первое, и последнее принадлежат одному человеку. Это он, - и я, не отводя от Реджинальда взгляд, указал на Хейуорда.
- Что за вздор вы несете, Стеди! Прекратите, дерзкий мерзавец, иначе я пристрелю вас, как собаку! - взвизгнул Хейуорд. Но я не обращал на него ни малейшего внимания, и продолжал:
- Реджинальд, я вспомнил имя вашего отца, которое вы называли тогда, рассказывая о том, что он противился вашему браку, и грозился разлучить вас с женой, не считаясь со способами. Вы говорили мне, несчастный Реджи, что он не смирится с тем, что вы обручились с креолкой, пока вы не станете богаче его самого, и только лишь тем сможете вернуть его расположение. Знайте же, Реджи, я точно так же был обманут своим доверителем, поручившим мне продать облигации того треста. Я не видел его ни разу в жизни, потому что по казавшейся мне тогда странной прихоти - теперь я понимаю ее смысл! - мы общались только посредством телефонной связи. Я не отдавал тогда себе отчета в том, что имя вашего отца, и имя, которым представился мой принципал, совпадали. И тот голос, высокий, гортанный, клекочущий, подобный крику стервятника над бездной каньона. Теперь я узнал его.
Ваш отец подстроил нашу сделку, а теперь пытается подстроить еще одну, с самим Дьяволом. Это он хотел вам зла, а теперь перекладывает вину за это на меня, потому что до сих пор винит себя в том, что вы попали в кабалу к Кришту. Это он - виновник смерти вашей жены. Его прихоть - наше с вами несчастье.
Существо на цепи взвыло, и издало горестный, полный отчаяния вопль. Я сделал навстречу Реджинальду последний шаг.
- Каналья, умрите! - Хейуорд выстрелил. В этот самый момент Реджинальд бросился на меня, но не за тем, чтобы убить: он навалился на меня всем телом, и вздрогнул. Пуля из "кольта" ударила его в грудь, и вышла из-под лопатки. Мы оба повалились на пол. Я лежал, придавленный тяжестью умирающего. Хейуорд воскликнул:
- Нет! Что я наделал! Я хотел, чтобы ему было лучше! Я хотел сделать, как лучше! - и бросился к нам, то ли для того, чтобы помочь сыну, то ли для того, чтобы довершить начатое в отношении меня. Он занес над моей головой рукоять револьвера для удара, но внезапно Реджинальд восстал, и, рыча, набросил ему на шею цепь, перекрутил ее своими сильными руками, начал душить. Хейуорд выпучил глаза, и захрипел, выронив оружие. Неподалеку в нерешительности топтался с "люгером" в руках Рэмси.
- Ре..джии..Я..хотел..как лучше.. - это были его последние слова, потому что в следующее мгновение раздался хруст подъязычной кости, и Хейуорд упал, увлекая за собой Реджинальда. Еще до того, как их тела в последнем богопротивном объятии коснулись пола, их сердца остановились.
Я оказался свободен. Моя рука, как во сне, дернулась к револьверу, и тут же одновременно раздались два выстрела. Рэмси с удивлением смотрел на свою грудь, из которой толчками плескала кровь.
Я поднялся, и, обернувшись, увидел дымившееся пулевое отверстие в кладке у меня за спиной. Рэмси не попал. Я, пошатываясь, покинул подвал, бессмысленно сжимая бесполезный более пистолет в руке, и последним, что я услышал в этом доме, был глухой удар валящегося на пол тела дворецкого.
Я вышел за ворота. Приближалась ночь. У дороги стоял фургон с эмблемой Скотланд-Ярда. От него в мою сторону бежали люди в синих мундирах, а за ними, указывая пальцем в мою сторону, стояла миссис Хьюз, жена викария. Меня схватили, заключили в наручники, и больше я из того вечера ничего не помню.
Потом был суд. Присяжные праведно негодовали, обвинитель неистовствовал, обличая меня в непомерной алчности и звериной жестокости, судья оказался безучастен к доказательствам защиты. Меня обвинили в пяти убийствах - трех, совершенных с использованием пистолета, одном, совершенном при помощи каминных щипцов, и одном удушении...Жена викария рыдала, когда обвинитель зачитывал письмо, которое накануне того дьявольского вечера написал ей Хейуорд, и которое она получила запечатанным из рук местного егеря в день, когда ее муж и Шеймас Бриеннан уехали в Солсбери. Содержание письма я помню наизусть:
"Дорогие мистер и миссис Хьюз. Мне, право, стыдно и больно признаваться в собственной слабости, однако вынужден рекомендовать Вам воздержаться от посещения моего дома и самой надежды на его приобретение, поскольку один из потенциальных приобретателей, мистер Джозеф Стеди, проявляет маниакальный интерес к приобретению поместья в Солсбери. Он захватил в заложники моего несчастного душевнобольного сына, Реджинальда, захватил в заложники меня и моего дворецкого, и угрожает причинить вред Реджинальду, если я не подпишу дарственную на мой дом в пользу мистера Стеди. Он находится в Солсбери уже неделю, и постоянно угрожает нам. Бедного моего сына он силой поместил в подвал, где приковал его цепью, и всякий раз грозит ему и нам всем страшной расправой за промедление в выправлении бумаг на дом. Не знаю, право, что мне делать, и во что все это выльется. Как мне знать, получите ли Вы мое письмо? Заклинаю Вас - обратитесь в Скотланд-Ярд, пока не случилось непоправимое. С последней надеждой, Бэзил Хейуорд".
Обвинитель, потрясая этим письмом, требовал для меня виселицы. Никто даже не слушал мои слабые попытки напомнить про телефонный разговор между мной и Шеймасом с викарием накануне. Присяжные были единодушны. В качестве наказания хмурый, недовольный чрезмерной возбужденностью лиц, принимавших участие в деле, судья провозгласил обвиняемому повешение.
Я и сейчас смотрю на виселицу - помост с люком посередине - через решетку узкого окна моего последнего дома.