Аннотация: Пожалуйста, не отождествляйте персонажей рассказа с автором.
1-й стакан.
Я, знаешь ли, не пьяница. Ну, то есть, пью, конечно. Только не так, как все классические пьяницы — просто для того, чтобы быть пьяным. Для меня это имеет свой, совершенно иной смысл. Я, например, гораздо выше ценю прелюдию опьянения, чем само опьянение. Это когда первые стаканы наполнены, закуска на столе, компания за столом... Или за углом, пластмассовый стаканчик на бутылочном горлышке, плавленый сырок в руке... И — ждёшь.
Что-то такое есть неповторимо сладкое в этом недолгом ожидании. И тяну, тяну эти минуты. Даже, кажется, водка начинает пахнуть лучше, и на вкус такая славная, пока не пьёшь. Я дольше всех остальных держу в руке стакан. И когда он один на всех, мне говорят: "соблюдай регламент", "не микрофон". Они, почему-то, не понимают, как это здорово — ждать, пока начнётся, и не начинать. И я только отвечаю, мол, ничего, пусть водка к стакану привыкает, а сам всё тяну, тяну. И не потому, что она такая страшная, не потому, что всё не решаюсь. Я-то уж знаю, что в руке она гораздо вкуснее.
И когда уже пьёшь, и стремительные потоки застольных речей не остановить, не вогнать в монотонное направленное русло, так хочется, чтобы не кончалось, чтобы не иссякал транквилизаторный источник лингвистической феерии. Я понимаю, это пошло, но что касается меня, то непочатая бутылка в кармане, её потенция гораздо чувствительнее и приятней греет сердце, чем её содержимое, перелитое в желудок.
Таково, вкратце, моё отношение к алкоголю. Кто после этого сможет назвать меня заурядным пьяницей, пусть первым бросит в меня камень. Только вот не следует этого делать, если я окажусь вдруг не в духе.
Ну, да ладно. Вот она, неизбежность. Когда-нибудь, всё равно, что-то приходиться начинать, и что-то — заканчивать. Я сейчас. Одну секунду. Просто перед тем, как выпить, хочу растравить в себе аппетит к употребляемому. Ведь здесь, как с женщиной, в спешке, "на сухую" — совсем не то, нет полного удовольствия. Какие-то предварительные ласки просто необходимы. Сначала нужно хорошенько возбудить и себя, и её, чтобы возникло обоюдное желание. Чтоб, понимаешь, свершилось не что-то будничное, серое, как бы между делом, а нечто долгожданное, яркое, страстно желаемое...
...Это у меня не спирт — самогон. А какая внешность! Да? Не просто пол-литра — флакон ангельских слёз. После такого летать хочется. Чистый-чистый, никаких сивушных масел. А ядрё-ёный... В рот возьмёшь, эксперимента ради, выплюнешь, поджигай — гореть будет. Только его и выплёвывать-то не хочется. На вот, попробуй.
Напрасно ты говоришь, что она гадко пьётся. Пьётся она вполне положительно. Я вот, сколько пью её, всегда удовлетворение получаю. И никогда обратно не просится. А разве могу я сказать что похожее про эту магазинную дрянь? Нет. Бутылку с красивой этикеткой откроешь — а оттуда дриснёй воняет. Дриснёй. Тьфу! И так погано на душе делается от этого дерьма магазинного. Ох... А голова? — словно торфом невыгоревшим набита. Что у тебя там? "Московская"? Вот, вот. Нет, выпить-то я, конечно, выпью, но уже не с тем чувством гордого достоинства. Ну, ладно...
Эх, Сева, Сева... Вот стоим мы с тобой здесь, на стройке, пьём из одного стакана, "Примой" закуриваем, как забулдыги какие. В то время как в лучших домах Ландона и Парижа.., кстати, ты не был в Париже? Нет? Ты многое потерял! Там, знаешь... одни Елисейские поля чего только стоят. Красота! Эйфелева башня, одним словом. А женщины?! Какие там женщины! Француженки, парижанки... "Шер ами" — ножки длинные, юбочки короткие. Вот только что плохо, у них каждая вторая — проститутка, не проститутка, так — куртизанка не куртизанка, значит просто ****ь...
Да нет, самому-то мне во Франции тоже как-то не доводилось... Но всё-таки: Париж, Париж!
Конечно, и у нас женщины красивые встречаются. Может даже, лучше. И много. Можно сказать, каждая вторая, если смотреть сзади, или каждая пятая — если спереди.
Вот тут была у меня одна. Не помню, как зовут... Ира, по-моему... А, нет Ира — это та, что на Комсомольском, с которой мы в подъезде трахались. Вот баба! — экзотика! Да ещё не подъезд, а проходной двор какой-то попался: то вверх, то вниз, то вверх, то вниз — жильцы шастают. А мы, как кто пойдёт, шмотки одёрнем и стоим у окна, на закат осенний смотрим, как будто романтики...
Ты открывай пиво-то, чего ждёшь? Ага, ну вот. Как же первую-то звали? Таня?.. — Оксана! Ой, нет, нет, не Оксана. Оксана — продавщица в универмаге. Я у неё ещё "Розовую воду" покупал как-то в самые сухие дни "сухого закона". Вода — хрен с ней, тут такая продавщица!..
Нет, ну представляешь, такую забыть! Я про первую. Не про самую первую, а про первую, с которой рассказывать начал. Подожди, подожди... Ира, Оксана... а это Светочка, кажется. Или не Светочка... Ну ладно, не важно. Но фигурка у неё обалденная! Я к ней как первый раз пришёл (бухой, естественно), она вышла в одном халатике. Халатик чуть-чуть коленочек не достаёт. Ножки как у фотомодели, пройдёт мимо — в штанах словно магнит срабатывает. Посидели мы с ней, полумрак такой интимный, музыка негромкая, что-то слабоалкогольное, но вкусное. Она строит глазки и в каждом своём изгибе таит сладострастие. Потом она халатик распахнула и ослепила...
В общем, давай выпьем с тобой за наших прекрасных женщин!..
1/2 стакана неизвестно какой по счёту бутылки.
Фу-у, какая гадость эта ваша заливная крыса!.. Эту штуку лучше пить сразу, неделимой абсолютно иное впечатление. На чём мы с тобой остановились? На женщинах. Это хорошо — на женщинах. Женщина — это загадка. А путь к её сердцу начинается там, где и к самым неприступным вершинам. Долгий, сложный, скользкий путь.
По правде говоря, я довольно неудачлив в амурных делах. Влюбляясь — покоряют, я же проигрываю. Это, наверное, болезнь такая. Как думаешь?
Ну, хорошо, я ошибся в Юльке. Определённо ошибся. В первый же день, только вернулся из армии. Перепились мы с ребятами по случаю моей встречи, и поехали по вокзалам двух моих транзитных сослуживцев провожать. До сих пор удивляюсь, как мы всей толпой в ментовке не оказались. Чего только не вытворяли! Смешно теперь вспомнить, но многое вспоминается с трудом...
А Юлька... Она у Белорусского цветы продавала. Глаза у неё были такие грустные, и с каждым цветком ей было жаль расставаться, словно с каждой гвоздичкой она отдаёт кусочек собственного сердца. Около часа я ей втирал возвышенные темы, подарил ей букет, который купил у неё же. Ребята меня потеряли. Я их нашёл уже потом у себя дома, где и сломился под натиском алкоголя. А Юльке я номер своего телефона оставил (свой она давать не хотела). Сказал, если захочешь, позвони. Дня через два она позвонила…
Трезвым она меня видела только один раз. А так частенько заезжал к ней в гости, на Чистые пруды. Потом я её долго не видел. Недавно звонил ей домой, она мало говорила, просила перезвонить ночью. Не стал. С ней, наверное, это всё...
Анюта меня привлекла тем, что просто была нова. Достаточно проста. А я был пьян от музыки и водки. Её авансы — моя игра. Но (ха!) она также быстро мне надоела. Это я почувствовал, когда она уже, практически, отдалась мне. На улице. Но ведь весна, ещё холодно, и последний поцелуй был таким горько-разочаровательным. А я понял, что была мне нужна не она вовсе, а её согласие. И дальше можно было не заходить. Ничего не было, я не мог потому, что она мне уже не нравилась; не хотел потому, что был удовлетворён платонической победой. Я отчётливо увидел линию "Стоп", и не пролетел сквозь неё. Извинившись, сослался на то, что слишком пьян...
Всё было, было и многое другое. В мучительных судорогах джаза...
А вот, слышишь? И наша, с тобой райская музыка. Песня Сирены, одной из тех, что Одиссея охмурить пытались. Вот и Ангелы в фуражках и балахонах мышиного цвета...