Мы уже полтора часа торчим на этом сраном железнодорожном переезде. Жара, духота, как ни странно, «Беретта» на столе остаётся холодной. Сессиль, моя любимая девушка, лучшая в мире ****утая француженка, переодевшись в оранжевый жилет, в своей клетчатой рубашке под ним выглядит убийственно сексуальной. Ну, да это всегда так: когда я её вижу у меня всё поднимается. А вижу её я даже во сне.
Андрей нервничает. То входит, то выходит из этой грёбаной будки, оба Калашника с плеча не спускает.
— Положи ты их! Трупы оттащи подальше.
Он плюёт прямо на пол. Некультурный.
— Сто лимонов! Сто лимонов — ты можешь это себе в голову вместить?
— Рублей. Зачем в голову? У нас, вон, пикапчик есть.
Мы ждём инкассаторов. Они не знают, что мы их ждём. Они, ****ь, опаздывают.
Сессиль в наушниках слушает какую-то херню из телефона. Меня это раздражает. Выдёргиваю из её головы дурацкие провода, и мы сливаемся в долгом поцелуе. Андрей снова плюётся. Да сколько слюны-то в тебе?
Длинная дорога плавится. Нам будет хорошо их видно – они с горочки – прямо к нам.
Жара. Капельки пота повисают у меня на ресницах. Сессиль смеётся, ей хорошо даже в этой жаре.
Спрашиваю, любя:
— Что ты делаешь в этой стране?
— Не в этой стране я делаю. Мне вообще все страны — по барабану.
Это я научил её идиотским идиомам.
Она говорит на ломанном русском, но мне, как ломанному русскому всё легко понятно. Я люблю её. Она… Она какая-то неземная, что ли. Весёлая.
Как больно солнце жжёт глаза. И вот блеснуло. На далёком холме луч, отражённый от радиаторной решётки, ударил сквозь окно, разлился по стенам, затопил будку. Едут. По местам!
— Андрей, твой банк тебя не забудет.
Сессиль — у кнопки УЗП (Устройства заграждения переезда), мы — по обочинам дороги. Часы на моей руке, суки, так громко начинают тикать, что отвлекают; автомат — такой удобный и послушный, надёжный, как друг.
Почему – как? Почему – как? Тик-так, тик-так, тик-так…. Бля…
Они с ходу решили проскочить переезд. Колёса большие, непробиваемые. Что им рельсы? Что им шпалы?
Сессиль, между прочим, кандидат математических наук, даже чего-то там читала у себя в Сорбонне. Тютелька в тютельку поднялись крышки, прямоугольные рамы на шарнирных опорах. Фургон, споткнувшись, кувырнулся через них, скорость обиженно тащила его по асфальту, обдирая краску с бортов и вереща.
Затихло. Поверженный мамонт лежит на боку, мы с Андреем, осторожно подходим. Зачем-то Сессиль выскочила из будки. Смеётся.
Если живые там внутри, вряд ли они откроют, для убедительности мы и притащили пару канистр с бензином. Я стараюсь держать в зоне обзора дверь фургона и Сессиль, бегущую к нам. Она что-то радостно кричит по-французски, я не понимаю. В машине тихо.
— Они живы? — спрашивает Андрей. Я пожимаю плечами. За тонированными бронированными стеклами ничего не видно.
Андрей стучит прикладом по борту фургона.
— Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны. — дурачится он.
Подбежала Сессиль, обнимает меня левой рукой, целует. Ствол её пистолета нечаянно мне прямо в живот упёрся, не нажми на курок, любимая.
Фургон молчит.
— Ну, что, будем резать? — Андрей.
— Я принесу, — отвечаю. Автоген у будки. Целую Сессиль, нежно отстраняю и иду.
Иду, ****ь! Один шаг, второй… Жара. Мне как-то нехорошо, не физически: мышцы — словно на совесть скрученные жгуты, тело лёгкое и автомат — как спичечный коробок в руке. Но блевать тянет. Не желудком, а мозгом. Что-то не так. Двадцатый шаг, тридцатый… Я их не считаю, в голове включился независимый счётчик. Хлопок. Ещё один сразу. Как в воде, в вязком воздухе я оборачиваюсь. Я не слышал их голосов. Сессиль! Она уронила свой пистолет, держась за живот, медленно, очень медленно оседает. Я даже успел заметить быстро спрятавшийся чёрный кусочек жала в бойнице двери фургона.
— Су-ука-а! — бросив автомат, бегу к любимой.
Боже! Какое огромное пятно на твоей рубашке. У Сессиль слёзы в глазах.
— Больно. Очень больно, — говорит она.
Я оттаскиваю её к задним колёсам, куда подлое жало не дотянется.
— Игорь…
Я целую её, моё лицо становится мокрым от её слёз. Сжимаю её в объятиях, хочу вобрать всю её, маленькую, хрупкую в себя. Как много крови. Боже, как много крови!
— Je ne veux pas mourir…
— Милая, любимая…
— Je suis tres mal…
— Подожди… Подожди секунду…
Я вскакиваю. Чёрт! Где этот чёртов автомат? Андрей в нескольких шагах лежит от нас. Глаза его открыты, а над ними глубокая бордовая клякса. Он смотрит в небо, он всегда теперь будет смотреть туда. Его автомат я беру, весь рожок по фургону. Пули, визжа и искрясь разлетаются во все стороны. Бью прикладом — мне бы танк!
— Сессиль!
— Je voulais te dire que je t’aime.
— Я люблю тебя, Си. Люблю тебя…
Эта мразь, или сколько вас там, не вылезла из фургона. Я принёс обе канистры с бензином, обильно полил монстра, поджёг ублюдков, подобрал свой автомат и сел напротив ждать.