Чваков Димыч. Записки на костях (полная авторская версия)

ЗАПИСКИ НА КОСТЯХ

Автор выражает искреннюю благодарность

Евгению Казимирову, Маргарите Гирфановой, Иванову Дмитрию

За любезно предоставленный фактологический материал на заданную тему

"карета - цугом,

сердце - оскорблённое,

уголок найден"!

"я цаплю видел -

в ней всего одна струна,

в дожде их больше".

Д.Че

На подоконнике в лучах весеннего парного солнца нежился кот рыжей масти величиной со средних размеров медведя-панду. Про подобных красавцев говорят: если не воздать этому парню воинские или иные почести, то непременно вскоре захочется извиниться. Завидев Серёгу чуть приоткрытым глазом, кот басовито мяукнул что-то вроде "Соколу Орлову пламенный кошачий привет!" и энергичным жестом хвоста смахнул на пол горшок с геранью.

- Беги, Вася! - озорно крикнул коту Орлов. - Сейчас хозяйка разборки устроит - мало не покажется.

Рыжий рванул с подоконника, будто его великолепную шкуру подпортил заряд крупнокалиберной соли. И откуда только прыть взялась с его-то нагулянным на качественном домашнем питании весом?

Серёга выглядел неестественно веселым. Не удивительно, если учесть, что он сегодня по ватерлинию наполнен портвейном "три топора"¹. Необычное состояние Орлова свидетельствовало о его недавнем переходе в новую категорию людей - тех, кому смерть знакома вблизи. И притом - знакома с неожиданной стороны.

_ _ _

"Эко вот нахлынуло. Нельзя же в одну реку дважды - ещё древние заметили. А они-то уж точно не дурнее нас с вами. Итак, в одну реку нельзя, а на один остров, который в середине большого города с распахнутым в Европу вот уже несколько веков кряду окном, можно?"

Сергей Иванович Орлов, кандидат технических наук, начальник лаборатории, примерный семьянин, облокотился на стену дома во дворе, в котором когда-то жил, пытаясь прийти в себя от накрывших его воспоминаний. Полез во внутренний карман за валидолом. На всякий случай - как бы чего не приключилось.

И всё-таки странно - ничегошеньки здесь не изменилось, словно кто-то Главный притормозил время в отдельно взятом питерском дворе. И даже кота посадил того же самого на подоконник первого этажа. Или всё же - Васька совсем не Васька? Разумеется, не он - сколько времени-то минуло, коты столько не живут.

А когда-то давно...

_ _ _

Обычно Сергей подолгу беседовал с Василием, остановившись напротив окна первого этажа, где, будто в океаническом аквариуме без воды за толстым стеклом, обитал этот представитель семейства кошачьих. Как правило открытая в любую погоду форточка позволяла слышать друг друга обоим собеседникам. Откровенно говоря, больше болтал Серёга, а котяра только урчал, изредка подавая голос, если ему что-то нравилось в словах визави.

- Привет, чувак! - всякий раз начинал разговор Сергей. - Сейчас за углом офигительную кошечку видел - закачаешься. Ты такой красотки не встречал никогда - уж я-то знаю.

Василий мгновенно распахивал огромные глаза-изумруды, становился в стойку и выставлял уши в позу накрахмаленного воротника, чтобы не пропустить ни единого словечка в рассказе. Орлов продолжал:

- Подобных кошек по всему городу не больше десятка. Да-да, и не косись на меня недоверчиво. Уж я-то в ваших женщинах знаю толк. Мордочка беленькая, сама вся серая, а лапы радикально чёрные. Худенькие такие, стройные и будто в капроновых чулках. Обалдеть - не встать! Пушистая, что козья рукавица. А хвост - ёлочкой. То ли хозяйка начесала, то ли от рождения...

Васька облизывался и мечтательно жмурился, видимо, фантазируя на тему неувядающего Казановы в кошачьей шкуре.

_ _ _

- Бедный Юрик! Ты был так гож, так прекрасно вонял формалином. Не пытался качать права, не повышал голос, не создавал никому неприятностей. Юра... бедный мой, Юра! Ты ушёл от нас в гастроном, отлучился за парой портвейна.. и вот тебя уже нет вовсе. Нет напрочь. Ты исчез, растворился в обрате опостылевшей обыденности и не сумел взбить эту обыденность, будто бы сливки, чтоб выкарабкаться наверх - к солнечным излучинам судьбы, - говорил некто незнакомый, облачённый в чёрный плащ до пят и маску-домино, прикрывающую большую часть лица.

"Бедный Юрик"! Орлову была знакома данная фраза до рези в печёнке. Он слышал её так много раз, но никогда из уст незнакомцев, старающихся спрятать личину за карнавальными аксессуарами. Серёга потянулся к господину и попытался освободить его голову от ненужной атрибутики. Но руки внезапно потеряли чувствительность, неприятный зуд побежал по ним "мурашами". Орлов запаниковал и попытался поведать миру "весь этот ужас" криком, но не смог издать ни звука. Потолок упал на него сверху и давил, будто гигантский пресс. И тут из груди что-то вырвалось горячим фонтаном раскалённых фотонов и освободило дыхание. Сергей Иванович открыл глаза.

Навязчивый сон, напоминающий Орлову о прошлом, стал приходить всё чаще и чаще. Будто кто-то свыше говорил ему, мол, пришло время посетить места беззаботной юности - когда количество счастья измерялось не наличием денег в кошельке и даже не положением в обществе. Превыше всего ценилось что-то неуловимое, что могло возникнуть в процессе общения близких по духу людей. Этакая интеллектуальная плазма коллектива единомышленников.

_ _ _

Когда же и где началась история знакомства с "царством мёртвых" и живыми при этих мёртвых? Наверняка в Питере, когда Серёга устроился на работу в прозекторскую. Или даже чуть раньше - в Институте гриппа. А впрочем, если углубиться ещё в вологодский период... "Пожалуй, именно там и хранится начало всех начал", - усмехнулся кандидат технических наук Орлов и закрыл глаза, рассасывая успокаивающую таблетку.

_ _ _

Серёга Орлов был старше всех на курсе, не считая тех, кто прошёл армию. Впрочем, на факультете армейцев училось совсем немного, поскольку два года находиться в состоянии боевой готовности к вступительным экзаменам на матмех ЛГУ² (особенно к "математике письменно") практически невозможно. Это, если учесть сложность заданий на вступительных экзаменах и то обстоятельство, что на первом экзаменационном рубеже резали процентов тридцать-сорок от подавших заявления.

Орлов выглядел, да, собственно, и был старше многих на курсе не потому, что тоже отдавал священный воинский долг воспитавшей его державе. Серёгу просто следовало причислить к породе "вечных студентов", как знаменитого Иванопуло из "Двенадцати стульев". Будучи на втором курсе, он уже находился в шкуре студиоза года четыре как.

В Орлове легко угадывался уроженец Вологодской губернии. Говорил он с характерным припаданием на букву "о", даже в тех местах кружевной оборотистой речи, где этой буквы не должно быть в принципе. Среднюю школу Сергей оканчивал в областном центре, где и получил аттестат зрелости с приложением половозрелого вкладыша в виде роскошных гренадёрских усов, которым было тесновато даже на широком лице рано возмужавшего героя. Там же, в Вологде, Орлов успешно оттрубил первый курс механико-машиностроительного факультета в местном политехническом институте. Потом взял академический отпуск, после которого восстановился, но со второго курса его благополучно выгнали за хроническую неуспеваемость. Тем не менее, в армию парня не взяли из-за психофизической несовместимости с министерством обороны и интенсивности токсикологических отправлений героя, вызванных видом знаков офицерского отличия и генеральских лампасов. Шутка, разумеется. На самом же деле Орлов страдал плоскостопием.

Ещё через год Серёга восстановился в политехе, но учиться на втором курсе не пожелал. Почему? Да просто услышал от знакомых унизительную поговорку "лучше быть дерьмом в параше, чем студентом на мехмаше". Тут и у самого стойкого бойца домкрат настроения не выдержит эмоциональной нагрузки.

И сразу же после принятия решения на Орлова опустилось магическое марево чухонских болот, среди которых вилась проказница Нева. В удивительных снах, анонсируемых известным австрийским психоаналитиком Фрейдом, ему чудились ростральные колонны на стрелке Васильевского острова, Медный всадник, засиженный нагловатыми голубями с Дворцовой площади, царственное удушение подушкой с последовавшим апоплексическим ударом, демократический разгон Учредительного собрания и другие прелести Северной Венеции.

Серёга забрал в деканате документы и приехал в Ленинград, где оказался вынужден сдавать вступительные экзамены заново, поскольку для восстановления не хватило процентного соотношения по совпадению предметов. С университетами всегда такая сумятица происходила в те годы. Умничали, наверное, слишком.

Короче говоря, Орлов поступил на матмех, отделение механики, и новый коллектив обрёл в его лице старшего товарища. Пить с ним пиво было интересно, но лишь до того момента, когда общение активно переходило в стадию рукоприкладства, с Орловым в главной роли и массой статистов из числа окрестных алкашей. Исключительно по причине Серёгиного гипертрофированного чувства справедливости, а вовсе не из хулиганских побуждений, движущих нашего героя по наклонной плоскости, как можно узнать из записок знаменитого психиатра и физиономиста Чезаре Ломброзо³.

В силу своего вселенского добродушия Серёга зачастую попадал впросак. Его использовали нечистоплотные апологеты от низкокачественных псевдо-португальских вин. В результате, отметины на лице парня живо напоминали классический римский профиль опального центуриона, нечаянно отрихтованный откровенными париями из плебеев.

У Сергея Орлова имелась странная мечта - попробовать всё на этом свете. Её он активно осуществлял в меру финансовых возможностей при всяком удобном случае. Хотелось ему, так сказать, пронзить пространство и простор своим могучим талантливым телом...

Подтверждающих иллюстраций предостаточно. Взять хотя бы случай на осенних сельхозработах, куда отправили студентов по приказу ректора.

Тогда, на картофельных плантациях в районе посёлка Оредеж Ленинградской области Сергей очаровал медсестру и умыкнул у неё полный стеклянный тубус с димедролом. Просто так, без какой-то определённой цели. С бессонницей и чрезмерным возбуждением, требующим снизить обороты, у Орлова попросту не могло возникнуть проблем. На сеновале засыпалось легко даже без обязательного парного молока... вдогонку к самогону... настолько сильно студенты упахивались за десятичасовой рабочий день.

Взял-то Серёга лекарство из любопытства и обычной провинциальной запасливости, а потом уже думать стал, куда бы этакое богатство применить. Желательно в мирных целях. Думал он, думал, и придумал.

Следующий рабочий день проходил как обычно. Вернее, почти, как обычно. Орлов что-то сильно с утра тормозил. Мешки с картошкой падали у него из рук, и бригадир поставил Сергея подбирать клубни, которые обделил своим участием картофелеуборочный комбайн. Подбирать и складывать в отдельно взятое ведро. Когда ведро наполнялось, картошку из него нужно было пересыпать в один из мешков, обильно разбросанных вдоль линии сельскохозяйственного фронта. Обычно таким делом занимались девчонки. В другой бы раз Серёга возмутился, поскольку никогда не "косил" от тяжёлого физического труда. Однако в тот день Орлов воспринял всё с индифферентностью, присущей черепахе на заслуженном пенсионном отдыхе. А окружающие не придали этому обстоятельству должного внимания. И напрасно.

Серёга встал в свой ряд и двигался вдоль него медленно и печально до самого вечера, в то время как девчонки обработали по три-четыре полосы. Вдобавок ко всему, Орлов не явился на обед, а потом и на ужин. Но заметили его отсутствие только к вечеру, когда вдруг вспомнили, что давно никто не видел желтоватого от проходящих синяков Серёгиного лица - результат многообещающих встреч с местной молодёжью на щелястом танцполе местного клуба.

Встревоженные однокурсники побежали на поле. Искать долго не пришлось. Сергей стоял в последней трети своего утрешнего рядка с полузаполненным картошкой ведром и производил странные хватательные движения в районе собственного носа. Глаза его были закрыты, и мычал он нечто невразумительное.

Стало очевидно - с Орловым творится неладное. Подхватили Серёгу на руки, погрузили на трактор, развозивший последнюю партию мешков с убранным картофелем, и в медпункт доставили. Повезло, что там студентка из медицинского института стажировалась. И не просто, так себе, "троечница", а вполне адекватная "хорошистка", угодившая в опалу заведующего кафедрой общей терапии, потому и оказавшаяся в деревенской глуши, а не в каком-нибудь областном городе, о самом же Питере можно было только мечтать.

Девчонка быстро сообразила, что Серёга нажрался каких-то лекарств, и провела с ним не только низменные клистирные процедуры, но и общее промывание желудка. Через несколько часов Орлов уже поражал окружающих оптимизмом, весело сверкая свежими "фингалами" - результат танцев в сельском вертепе культуры, и рассказывал на сеновале любопытным парням историю своего эксперимента.

Итак, Сергей задался целью попробовать всё, что только возможно, чтобы потом не уподобляться герою Александра Островского и не поминать бесцельно прожитые годы незлым откровенным лексическим изыском. Только в отличие от Корчагина, Орлов всё измерял относительно собственной персоны. Именно поэтому, а не по какой-нибудь дурацкой прихоти, Сергей решил пролечить похмельную после вчерашнего молока голову нетрадиционным способом. Димедрола ему хватило.

Сначала было невыразимо здорово. Весёлые затейливые черти, обильно народившиеся в земляных отвалах после работы картофелеуборочного комбайна, и в остатках ботвы, не думали хулиганить. Наоборот, они помогали Сергею собирать картошку, оставленную уборочным сельхозагрегатом без внимания. Только клубни почему-то бросали мимо ведра. Орлов наклонялся, чтобы поднять посеянные глупой машиной картофельные "корешки", и тут же засыпал, будто усталый конь после дневной скачки по прериям. Его пробуждения становились нечастыми и кратковременными и с каждым новым разом всё более неприятными.

На первых порах черти Серёгу лишь слегка тормошили, поддразнивая ненормативными частушками. Потом стали хватать за нос и давать пребольных щелбанов. А под конец дня зелёные деспоты совсем уже разошлись. Они вскакивали на могучую Серёгину спину и пытались пришпоривать Орлова, будто наездники. Сил, для того чтоб отмахиваться от всего чертового племени, не хватало. Порою Сергей замирал в приступе меланхолии, прекращая борьбу, или попросту погружался в тяжёлый нездоровый сон человека, одолеваемого нечистой силой. В конце концов, Орлов настолько намаялся, что опустился на колени, уткнулся головой в перевёрнутое ведро, выставив пятую точку своего организма навстречу блёклым лучам осеннего светила, проваливающегося за подгнивающую крышу сеновала. В такой живописной позе его и застали.

Черти, охотно вступавшие в трудовые отношения с Серёгой Орловым, посчитали подбегающих людей недостойными своего внимания и попрятались в кротовьих норах, не забыв при этом умыкнуть новенькое эмалированное ведро с деревянной ручкой. Правда, его потом видели в руках одного расторопного дедка из местных, но документально подтвердить сей факт не удалось.

_ _ _

Сердце отпустило, дышать сделалось легче, но картины далёкого прошлого всё ещё держали в плену. Калейдоскоп персонажей крутился перед глазами, заставляя дышать чаще обычного, хотя уже и не с той интенсивностью. С годами образы размылись, особенности речи тех, с кем судьба сталкивала Сергея, потеряли свою непередаваемую остроту, нивелировались под тяжестью жизненного опыта кандидата технических наук, приобрели черты Орловской манеры формулировать мысли. И только какие-то детали, порой малозначительные, оставались неизменными. Так, например, лаборант Черепицын любил каламбурить, его друг Андрей рассказывать назидательные истории с элементами чёрного юмора, гном из отдела кадров пафосно умничать.

_ _ _

Серёга пошёл в Институт гриппа с двумя однокурсниками не просто за компанию. Во-первых, он хотел всё на свете перепробовать на себе. Во-вторых, и главных - деньги нужны были позарез: заплатить за квартиру да карточный долг вернуть. Хоть и невеликий - всего десять рублей - но для студента и это много, и отдать его - дело чести. Можно, конечно, попросить у родителей. Но те уверены, что их чадо живёт в общежитии, а разочаровывать их ой как не хотелось.

О возможности подзаработать Серёге сказал Пистон - пронырливый парень с потока, знающий о финансовых затруднениях Орлова. Схема выглядела вполне легальной, будто сдача лесных ягод в систему кооперации, и простой, как песня кубинской революции. Перво-наперво, следовало прийти в отдел кадров Института гриппа, дать подписку о добровольном вручении своего драгоценного здоровья в хваткие руки советской медицинской науки. После этого тебе вводили штамм ещё не изученной разновидности острого инфекционного заболевания дыхательных путей. Далее следовало появляться в институте по два раза в сутки, чтобы врач-диагност мог установить, достигла ли зараза своей цели. И так пару недель без перерывов и выходных. Если всё обходилось без последствий, подопытному выплачивали пять рублей и отпускали с миром. А вот заболевшему полагалось бесплатное лечение в стационаре и уже двадцать пять рублей в качестве компенсации за выпадение из нормальной жизни. При этом выдавалась медицинская справка установленной формы, которая легализовала вынужденные пропуски занятий в университете.

Из трёх инфицированных студентов не заболел только Серёга. Ему стало невероятно жаль потраченного на ежедневное обследование времени, а ещё больше - несбывшихся надежд. Впору отчаяться и запросить помощи предков, но Орлов умел бороться с обстоятельствами. И в этой борьбе ему помогло объявление, на которое он обратил внимание, ожидая трамвая. Объявление было отпечатано на пишущей машинке, а не написано от руки. На стандартном типографском бланке. Данное обстоятельство не могло не внушить оптимизма и таки внушило. Текст на наклеенном на столб листке гласил: "Срочно требуются лаборанты для работы во вредных условиях. Режим работы - ночной. Оплата труда сдельная. Образование не требуется. Обращаться..."

_ _ _

- Покойников-то боишься? - с места в карьер начал кадровик, небольшого росточка лопоухий мужчина, похожий на побрившегося гнома, выросшего из коротеньких штанишек на помочах.

- А чего их бояться, - с вызовом ответил Серёга, - они уже никому ничего плохого сделать не смогут.

- Все так говорят. Но у нас особая специфика работы. Люди не выдерживают психологически. Текучесть кадров не поддаётся никакому статистическому описанию. Есть, правда, пара-тройка старожилов, закалённых, как сталь, ха-ха. Этих никаким бесом не напугаешь, никаким мертвецом не проймёшь. Стажу у каждого по полтора десятка лет. А все иные и полгода не выдерживают. Хотя у нас зарплата...

- О зарплате я знаю. У вас тут один мой однокурсник работал месяца два. Он мне и предложил пойти на своё место, - соврал Серёга, чтоб продемонстрировать, что его ничем в этой жизни удивить нельзя.

- А у самого-то приятеля кишка тонка оказалась?

- Нет, сессию не сдал. Да ещё "хвосты" с позапрошлого семестра. Отчислили. Теперь домой уехал.

- Понятно. Фамилию не спрашиваю. Раз дезертировал, мне уже не интересен. А он тебе всё-всё о работе рассказал?

- Ага. У вас тут что-то вроде вредного производства. Трупы невостребованных покойников вывариваете, чтобы скелеты в чистом виде получить, - отчеканил Сергей, будто сдавая экзамен по политэкономии капитализма. Знания свои он не далее как полчаса назад почерпнул из разговоров, услышанных в очереди таких же соискателей. - Потом их в медицинских ВУЗах и училищах в качестве наглядных пособий используют.

- В целом всё верно. Но не только невостребованные покойники в ходу, - голос специалиста по кадрам наполнился пафосом. - Есть ещё те, кто завещал своё тело науке. Великие люди, по большому счёту. Не нам с тобой чета! На этих сначала хирургическую практику проходят... Так ты, говоришь, парень с крепкими нервами?

- На впечатлительность не жалуюсь.

- Хорошо, посмотрим-посмотрим...

Испытание на "крепость нервной системы" оказалось коротким и очень простым. Орлова завели в помещение анатомического театра и продемонстрировали "актёров" без грима и костюмов. Гном-переросток, видимо, оказался доволен Серёгиной реакцией, поскольку заявил в пространство, словно Орлов и не стоял рядом с ним:

- Этого можно оформить. Глядишь, месяц-другой протянет. Просто беда с контингентом: нарожают задохликов, а они принимаются падать "без чуйств", словно кисельные барышни...

- Кисейные, - поправил Серёга.

- Что? - Кадровик изумлённо поднял брови, повернувшись к Орлову, будто впервые его увидел.

- Я хотел сказать, что барышни не кисельные, а кисейные.

- А-а-... ты в этом смысле. Да какая, к чертям собачьим, разница, если из десяти желающих только один психологически устойчив... при виде рабочего материала не отъезжает в нирвану! А из тех, кого беру на испытательный срок, половина разбегается в первую неделю. Вот и ты...

- Я не разбегусь.

- Надежды юношей питают... и ядрам пролетать мешают. - Кадровик потерял интерес к Серёге, и они пошли оформлять документы.

Санитар-наставник, в распоряжение которого угодил Серёга, носил концептуальную фамилию Черепицын, но охотнее откликался на приблатнённое, но тоже знаковое, прозвище Череп. А вот паспортные данные свои - Юрий Николаевич Черепицын - предпочитал не светить при общении. Выглядел Юра-Череп опереточно - то ли специально, то ли по причине наплевательского отношения к собственной персоне. И то и другое одинаково возможно.

Длинные волосы санитар скручивал косичкой, прихватывая их чёрной аптекарской резинкой; при этом обнажались огромные залысины на лбу, создавая иллюзию того, что Юрий идеально соответствует своему прозвищу. Во время работы с "пациентами" косичка пряталась под замусоленный медицинский колпак некогда изумрудно-зелёного, а ныне буро-пятнистого от попадания формалина, цвета.

Самыми выдающимися частями тела у Черепа были: орлиный нос, сломанный, вероятно, в каком-то бою местного значения, постоянно находящийся в движении кадык, застрявший польским яблоком пана Адама в горле, и некое подобие горба, нажитое от чрезмерной врождённой сутулости. Высокий же рост и узловатые верхние конечности напоминали оснастку парусного судна.

Глядя на нос Черепа, Серёга сразу подумал: "Ты смотри, у него тоже перегородка сломана, как и у меня. Только его били с правой, а мне "повезло" - на левшу нарвался. По всем приметам, мы должны подойти друг другу".

И верно - подошли.

- Какова моя задача? - первым делом поинтересовался Орлов.

- Наша главная задача - молотьба и хреносдача, как учит классик! - ответствовал наставник, не меняя выражения сурового лица, а потом продолжил: - Хочешь стать передовым - жги квадратно-гнездовым.

- А если серьёзно?

- Ты холодец когда-нибудь варил?

- Видел - мама готовила.

- Стало быть, знаешь, как мясо от костей разбирают. И здесь та же фигня, только мясо потом утилизируется, а в дело - на пособия для медиков - только костяк идёт. Понял?

Уже через день Серёга поселился по рекомендации своего нового наставника в большую комнату в коммунальной квартире на 6-ой линии Васильевского острова. Возникшая два месяца назад проблема с жильём отнимала у Орлова много эмоций и времени, и потому подоспевшая помощь в лице Черепицына оказалась как нельзя кстати.

А суть проблемы была в том, что Сергея выгнали из общежития за "действия, несовместимые с высоким званием советского студента", проще говоря - его с компанией застукал дежурный преподаватель с факультета. Застукал за распитием "нетрадиционного для нашей молодёжи" крепкого напитка. С недельку Орлов ухитрялся нелегально проникать в общагу, минуя бдительную вахтёршу, а потом снял квартиру. Прожил там недолго, поскольку привык к тишине, а пришлось делить старую однокомнатную "хрущёбу" с двумя не слишком адекватными парнями - студентами третьего курса психологического факультета.

- Не дрейфь, Серый, - успокаивал его один из соседей, - у нас к пятому семестру все такие делаются - немного нервные да импульсивные. Зато никакой агрессии... если не станешь нас строить по своим правилам, ага?

Второе съёмное жильё оказалось ещё хуже. Только Орлов понял это слишком поздно. Сначала он дней десять наслаждался тишиной и покоем, готовился к семинарам, перечитывал лекции на сон грядущий, ходил в Институт гриппа в надежде на денежное вспомоществование. А потом идиллию разрушил форс-мажор в замусоленном драном джемпере, в котором предстал перед ним сын хозяйки квартиры - потомственный алкоголик, бывший инженер, а ныне дворник с Большого проспекта.

Вошедший предъявил свои права и прописку, после чего стало понятно - избежать неприятного соседства не удастся. Хозяйка, которой Сергей заплатил за месяц вперёд, повздыхала немного и отдала три рубля, хотя обещала вернуть пять за внезапно возникшие неудобства в лице сына, ушедшего от жены.

Дотянуть до конца оплаченного срока Орлов как-то мог, но вот дальше... Дальше требовались кардинальные решения. А тут ещё авантюра с гриппом провалилась - он не заболел. Двадцать пять рублей, на которые рассчитывал Серёга, превратились в занюханную грязно-голубую пятёрку и два талона на бесплатный обед. Срочно нужна была шабашка с непременным авансом и достойное жильё. Однако это уже из области фантастики. Так представлялось Серёге Орлову, но тут кто-то щёлкнул тумблером в небесной канцелярии, и неожиданно возникло предложение высокооплачиваемой работы. Правда, без аванса - "по выработке", как уведомили Серёгу в бухгалтерии. Но зато и владелец огромной комнаты в коммуналке на 6-ой линии Васильевского острова, полученной по рекомендации, не требовал оплаты вперёд. Сама Фортуна благоволила Орлову, повернувшись к нему анфас.

_ _ _

В новой Серёгиной коммуналке проживало человек десять-двенадцать, точнее сказать невозможно, у Орлова не было времени изучить все тайные ходы и комнаты этой благословенной обители в чреве старинного Петербурга. По большей части здесь обретались люди пенсионного возраста, но случались и исключения. Например, самый близкий в географическом смысле сосед из смежной комнаты. Звали долговязого мужика Костей, и он в некотором роде мог считаться примаком. То есть жил на площади своей гражданской жены, некрасивой толстой и невероятно вульгарной тётки, которая работала заведующей производством в ресторане "Бакы" (или "Баку" по-русски), что обосновался близ Невского проспекта - на улице Садовой.

Тогда "Бакы" считался одним из самых престижных мест питерского бомонда и гостей Северной Пальмиры. Несмотря на короткое и вполне категоричное название, из азербайджанцев там работал, пожалуй что - один лишь шеф-повар, но и его вполне хватало, чтобы гостям заведения ощутить себя некоторым образом восточными набобами. Горячие бастурма и кебабы, бадыжман долмасы и каурма хингал, зелёный чай и медовые дыни, пахлава и шакер чуреки. А ещё замечательно-дефицитные сигареты "Бакы" с изображением, кажется, Девичьей башни на красочно оформленной пачке.

Сама же Серёгина соседка использовала все свои возможности рестораторши на полную катушку. Её с Константином Альфонсовичем Жиголо (точнее фамилию уже и не вспомнить) комнату украшали бесчисленные персидские (из Ашхабада) и не совсем (из Ашхабада же) ковры в самых замысловатых позах: расстеленные на полу, повешенные на стены, свёрнутые тугим рулоном в углу. Чуть ли не на потолке можно было обнаружить это мерило социалистического благополучия.

Хрусталь? Ну, ещё бы! С хрусталём тоже всё обстояло прекрасно. Вазы, салатницы и рюмочки, многочисленные блюда, пепельницы и менажницы, розеточками под варенье могли бы удивить не одну сотню гостей. Часть всего упомянутого великолепия украшала югославскую мебельную стенку, а большая половина пылилась в так и не распакованных коробках. На самом почётном месте в комнате красовался телевизор "Филипс" с невероятной диагонали электронно-лучевой трубкой. Комнату перегораживала шикарная японская ширма, японская без подделки, в отличие от той, что стояла в Серёгиной комнате, только стилизованной в манере "маленький микадо болеет корью в пору цветения сливы". Ширму рестораторши украшали не изображения легкомысленной сакуры на фоне величественной Фудзи, а картины феодального быта некоего дюже героического правителя из числа знаменитых. Сёгун на них в основном предавался изучению философии в окружении прекрасных еле одетых наложниц. Впрочем, вполне может статься, это были вольные гейши.

На общегражданской половине комнаты располагался жутко дорогой диван углового исполнения, в котором утопаешь по самый подбородок, даже вставать нет никакого желания, если имел удовольствие присовокупить свой изнеженный нижний бюст к модерновому чуду мягкой мебели из самого настоящего, а не социалистического, зарубежья. Кроме вышеупомянутой югославской стенки здесь же постоянно крутил легкомысленными колёсами банкетный итальянский столик с видами Рима и Флоренции на полупрозрачной столешнице огнеупорного стекла. На ней - кстати и некстати - валялось и стояло с десяток предметов капиталистической роскоши, как то: электрическая открывашка консервов, кофемолка и офисная кофеварка на неизвестное количество персон, плойка, фен, вентилятор, откусыватель сигарных кончиков по имени гильотинка, три-четыре упаковки нерешительно вскрытого "баббл-гамма" и другие чудеса заграничной науки и ширпотреба. Большая часть всех этих изысков не имела собственного постоянного места, потому и была навалена, как попало, прямо в своих фирменных коробочках от безумно желанного производителя.

По словам Константина, за самурайской перегородкой в стиле "великий тайдзю северной провинции на заслуженном отдыхе", умещалось многоспальное будуарное ложе любви, где он неутомимо доказывал своей сожительнице, что не зря она, в общем-то, работает на его благо, не покладая шаловливых рук и изворотливого мозга. Там же находился огромный антикварный трельяж "из дворца", как не преминули бы заметить организаторы какого-нибудь мелкопоместного аукциона. И ещё за перегородкой находилось нечто, о чём Костя предпочитал умалчивать, вероятно, опасаясь гнева своей милой мадам. Он только неопределённо хмыкал, вертел головой, будто баран и старался увести Серёгу от темы. Орлов долго пытался сообразить, что такого может быть сокрыто от любопытного взгляда гостей коммунальной пещеры Али-Бабы, но дальше предположений о супер-холодильнике уже известной в СССР фирмы "Розенлев" дело не заходило. Хотя зачем сладкой парочке второй холодильник? Ведь один - классический трудяга ЗИЛ - стоит в коридоре рядом с комнатой.

Костик раньше работал грузчиком в одном из гастрономов Васильевского острова, проживая с постоянно меняющимися девицами, располагающими кое-какой жилплощадью. Получал невеликое денежное вспомоществование разнорабочего от державы, так уважающей запойных пролетариев алкогольного труда. Но потом на своё жуткое счастье этот несостоявшийся люмпен встретил суженую по производственной части, бросил пить... портвейн, перейдя на более благородные напитки, уволился с работы и зажил, как и подобает настоящему самцу-гедонисту с замашками альфонса. То есть - состоялся полностью, как написал бы какой-нибудь "жёлтый" журнальчик из несоветского зарубежья.

Правда, сожительница запрещала Косте выходить на улицу, как он сам утверждал, из чувства невероятной, гипертрофированной ревности, но Серёгин сосед быстро к тому привык. Мадам снабжала суженого всяческой модной одеждой. Но надеть на себя эти подарки лёгкой промышленности Европы Константин мог только в редкие часы посещения концертов со своей "нежною вишенкой", когда она брала сожителя в качестве статусного эскорта. Всё остальное время Костя носил не менее крутой прикид, но более узкого ассортимента.

Как вспоминает Сергей, по квартире его сосед рассекал в шёлковом халате поверх боксёрских трусов, чуть ли не от самого Мохаммеда Али. На ногах же - неизменные шлёпанцы с загнутыми, как у Шамаханской царицы, носками. Так-так, загнутые носки Шамаханской царицы... Можете себе представить эту балерину с покорёженными пуантами? Наверное, всё же не носки у царицы, а носки на её тапочках ручного персидского шитья. Орлов даже мысленно хохотнул, когда зачерпнул из глубины колодца памяти образ Константина, облачённого в наряд нарождающегося мачо периода перестройки и гласности.

Костиной "наядушки" целыми днями не бывало дома. Она занималась хозяйством. И не только хозяйством ресторана "Баку", но и домашним тоже, приобретая очередную дорогущую штучку, символизирующую достаток и удачу европейского стиля жизни. Предоставленный сам себе Костя сходил с ума от безделья. Из всей литературы он читал только периодику: газету "Советский спорт" и еженедельник "Футбол/Хоккей". И то - исключительно "по диагонали". Что поделать - в жизни жиголо тоже встречаются разные неудобства.

Константин с утра до вечера накачивался гаденьким виски "Белая лошадь" с крутыми закусками под хоккейную серию 1976-го года. С командами ВХА⁴ играли ЦСКА и "Крылья Советов". Но одному пялиться в шикарный кинескоп от голландского концерна невероятно скучно. Потому Костик периодически постукивая в стенку к Орлову, приглашая соседа разделить с ним ажиотаж болельщика, когда хозяйка отсутствовала. Сергей, разумеется, не отказывал одинокому самураю, лишённому возможности совершить ритуальное самоубийство традиционными методами и потому применяющим способ народный, то есть, уничтожая собственную печень. Правда, заходил Орлов к Константину не слишком часто, поскольку в дневное время старался исправно посещать занятия на факультете, а когда соседка уезжала в подконтрольный ресторан, занимался подготовкой к семинарам и делал многочисленные курсовые работы.

Вот так они и прожили в тесном соседстве почти целый год. А на четвёртом курсе Серёге снова дали место в общаге неподалёку от Гавани, и они с Костей расстались. Позднее Орлов раза два встречал своего бывшего соседа на улице. Они вежливо раскланивались, улыбались друг другу, но заговорить отчего-то не заговорили.

Хотя нет, постойте. Один раз всё же перекинулись парой слов. У Костика поначалу - после переезда Орлова - всё было по-прежнему, только Серёгино место занял какой-то нелюдимый аспирант с факультета прикладной математики, и от такого соседства альфонсу-надомнику становилось невыразимо тоскливо, поскольку ни о ком, кроме Дирихле, аспирант говорить не умел. Наверное, именно от навалившейся скуки с математическим уклоном, Константин кардинально поменял точку зрения на своё растительное существование. Он закатил сожительнице истерику, разбил ей в кровь лицо, отнёс в комиссионку значительную часть богатств из-за ширмы и демонстративно притащил пьяную девку с улицы в семейное гнёздышко заведующей производством целого ресторана. Три недели усердно пропивал с ней полученную от сбыта украденного выручку, а потом ушёл. Ушёл работать грузчиком... Устроился Костик на своё старое место. Благо в те сказочные советские времена безработицей ещё и не пахло.

_ _ _

"Интересно, отчего мне вспомнилась история Константина и его подруги, сдающей не только угол, но и мягкое женское плечо в стиле Ван Рейновских пышек вместо подушки? - подумал Сергей Иванович. - И соседствовал я с ними не так долго, а поди ж ты, в память врезалось - никаким наждаком не вычистить. Наверное, жизнь меня напутствовала, мол, человеку нужно несколько больше, чем просто вкусная жратва из дорогого ресторана, красивые и блестящие атрибуты обывательского счастья пополам с необременительным досугом. Собственно, кто-то и сей банальный фарт принимает за ТО САМОЕ счастье, которое ищут всю жизнь. Кому-то ничего, в принципе, больше и не требуется, как бы печально не звучала сия сентенция, но..."

Красавец кот в поле зрения Орлова вдруг начал двоиться, перед глазами поплыли круги. Присесть, нужно скорее присесть. Скамеек в проходных дворах Питера не особо много, днём с огнём их не сыскать. Тогда просто упасть на крылечко, притулиться на приступочке, чтобы продышаться как следует.

_ _ _

- Представляешь, чувак, я сегодня девчонку встретил...

Кот недовольно фыркнул, давая понять, что истории о кошечках ему куда как интереснее.

- Да ты томишься, чувак? - заметил настроение Василия Серёга. - А вот мне некогда импортным сплином страдать. То учёба заедает, то работы навалит, как из закромов Родины, а то и одновременно всё это на мою бедную голову сыплется. Но зато и расслабон после работы славный. Вот как сегодня.

Кот демонстративно повернулся к герани передом, к проходному двору задом. Бродить по умозрительной лукоморской цепи кругом нынешним утром он явно не намеревался.

На третий месяц своего странного труда в прозекторской Серёга уже окончательно принюхался к запаху кипящего раствора формалина и ещё какой-то химии, притерпелся работать в армейском ОЗК, изнывая от пота. Он думал, что теперь его ничем не испугать, не застать врасплох какой-нибудь нечеловеческой каверзой. Но думать - одно, а жизненные реалии - нечто совсем иное. Однако не станем спешить с выводами, ибо спешка не всегда уместна, о чём предупреждал ещё Остап Бендер. Впрочем, может быть, и не Бендер вовсе, но всё равно предупреждал.

Однажды поздним вечером перед началом рабочей смены к Черепу пожаловал второй легендарный санитар из числа старожилов инфернального фронта. Об этой ходячей легенде "трупорезов" Серёга уже слышал. О "прозекторе человеческих туш" упоминал миниатюрный кадровик, когда проводил собеседование с Орловым при приёме на работу.

В отличие от Юрия Николаевича гость выглядел совсем уж тщедушным. Но как объяснил Череп, "в этом субтильном доходяге такая становая жила, что с ним и в разведку можно с закрытыми глазами, и к бабам в гарем на пару ночей". Санитар оказался родом не то из Вентспилса, не то из Даугавпилса. Хоть и был русским, но говорил с едва заметным латышским акцентом.

- Большому кораблю, как говорят на Балтике, и якорь в клюзы, - поприветствовал присутствующих вошедший и, протянув в сторону Серёги сложенную клювом пятерню, добавил: - Андрей. Но можешь называть меня Андрисом - мне так приятно больше.

-Эй, товарищ, вы откуда? Вы раздавите верблюда! - оживился напарник Орлова, обнимая вошедшего.

- Я приехал из Парижа, Череп, брат, кого я вижу! - в тон Юрию ответил гость и добавил, смеясь уже в полный голос: - Лысый, съел пирог с крысой?

Серёга понял - сегодня ему сачкануть не придётся, ибо ветераны вознамерились создать из него идеального работника. Как говорится, в четыре руки и две головы, наполненные разного рода подвохами. Понял и сосредоточился, стараясь не говорить, а действовать. Зато старинные приятели практически не умолкали, давая "задания молодому", советы - ему же, и развлекая друг друга историями из жизни.

Орлов всю смену сосредоточенно молчал, так и не решившись расклинить разговор ветеранов прозекторского фронта хотя б какой-нибудь малозначащей бытовой фразой. Говорил в основном Андрей-Андрис, запивая свои истории из "жизни покойников" тройным "ершом". Кроме пива и водки в трёхлитровую банку Юра загодя намешал лимонадной эссенции, добытой по случаю на заводе безалкогольных напитков. Для "вкусовой оттяжки", как пояснил он коллегам. Серёга был крайне удивлён - оказывается, эссенция-то лимонадная, но готовится она на основе спирта. Вот вам и безалкогольные напитки!

В эту ночь Орлову выпала честь самостоятельно "расчехлить покойного" под чутким руководством опытных наставников. Делал он свою работу с трудом, поскольку умение абстрагироваться - дело, безусловно, хорошее, но впечатлительность, собственно говоря, никто не отменял. То и дело Сергей присаживался рядом с Черепом отдохнуть - больше психологически, нежели от физической усталости - и отхлебнуть горячего чая из старенького термоса. И всякий раз в процесс "перекура" Андрей начинал рассказывать какую-нибудь правдивую историю, будто бы специально - вероятно, чтобы молодой стажёр слушал и мотал на ус.

- Я ведь как в профессию пришёл, - говорил Андрис. - Со школы дело с покойниками имел и понял - совсем не боюсь того, что иных-прочих заставляет истерить и впадать в ступор. Учился я тогда в девятом классе. Как-то зимой, шестерых крепких пацанов из класса, в том числе и меня, послали с учителем труда, Александром Филиппычем, хоронить одинокую учительницу. Очень узкая крутая лестница в доме прошлого века не позволяла толком маневрировать с домовиной в руках. Пришлось нам всем снять объёмные ватные пальто, дабы хоть как-то протиснуться с гробом. Картина такая: Филиппыч командует снизу, поскольку видимость ограничена - что под ногами творится, не видно, а мы с покойницей спускаемся потихоньку, слушая его советы. И вот где-то на нижнем лестничном марше кто-то из пацанов спотыкается. Старушка (маленькая, сухонькая) тут же - будто только этого и ждала - словно бы вышагивает из сильно наклонившегося гроба. Хорошо, трудовик наш - проворный не по годам - прерывает самостоятельные движения усопшей. Филиппыч так и выходит на улицу, перемещая покойницу в обнимку. Гроб выносим следом. Кто-то в толпе собравшихся мрачно шутит: "Невесту нашел"...

Андрей ополовинил стакан амброзии "три в одном" и продолжил:

- Или ещё случай возьми. Я тогда уже чуток постарше был - в армию идти собирался. Хоронили дальнюю родственницу. Бригад спецуслуг у нас в городе не имелось, все делали сами, транспорт заказывали часто на работе или по знакомству. В катафалк-пазик народ не полез, следом за ним на обычном автобусе из автопарка поехал. А сопровождающими покойницу - я и еще с пяток старушек-соседок. Сели по бокам гроба, установленного на табуреточки. Распутица, на пригородных дорогах месиво, а ещё и прощание возле дома затянулось. Опаздываем на кладбище. Шофер гонит и на кольце резко с заносом тормозит: не успел влезть в щель между машинами.

Пол в автобусе почему-то покрыт не резиновым ковриком, а металлом. Гроб скользит, падает на нас и переворачивается. Старушки визжат под мощным - больше ста двадцати килограммов - телом покойной. Я пытаюсь удержать труп в обнимку, иначе - старушкам моим трандец без права переписки с небесной канцелярией. Водитель вписывается в поток и, экономя время, несется не по магистрали, а по загородному проселку - большой кусок пути срезая этаким манером. Пазик страшно кидает. Старухи голосят, летают цветы, венки, табуретки. Ад! Принимаю командование на себя. Ору противоположному краю, чтоб поставили табуретки и водружаю на них гроб, а покойницу кладу на пол. Сил положить ее в гроб не хватает, соседки помогают слабо. Ну, и под молитвы бабулек едем, упираясь ногами в тело, до кладбища. А там получаю по морде от безутешного вдовца и двух его сыновей. За что? Не сумел уберечь покойницу от позорного падения - за это. Вот так и закалялась сталь моих нервов.

Впрочем, получаю по морде - преувеличение. Если бы ты видел этого вдовца... Два метра ростом и кулак - как моя голова. Правда, интеллигентный, драться таки не стал. Просто задавил меня статью.

Когда ночная смена подходила к концу, вымотавшийся за ночь Серёга плюхнулся на колченогий стул рядом с Андрисом, принялся стягивать с себя ОЗК, полный вонючего конденсата пополам с потом и невесть как просочившегося внутрь формалина - во всяком случае, изнутри пахло не меньше, чем снаружи. Андрис находился уже "на изрядной кочерге", но продолжал гнуть свою прямую линию - пытался "выковать из этого босяка настоящего санитара будущего", без страха, упрёка и жёстких принципов, касающихся гуманизма. Собственно, как и обещал Юре-Черепу, когда тот приглашал его на премьеру. В театр. Анатомический.

- Послушай, пацан, я тут немного неточно тебе задвинул. Ещё раньше у меня страсть к покойникам появилась, до того случая с "невестой" Филиппыча. Жил я тогда в Латвии, и было мне лет двенадцать-тринадцать. Лето, каникулы, маленький уютный городок с патриархальным укладом недалеко от побережья. Я там у бабушки отдыхал.

Прослышали мы с дружком, что помер звонарь местного костёла, парнишка-сирота - наш ровесник, которого ксёндз приютил и воспитывал, и решили пойти поглядеть на покойного... Тот лежал в костёле, пока не в гробу, а на скамье, накрытый простынёй, а рядом сидела старушка и читала молитвы. Горели свечи... Мы несмело приблизились, и старушка приоткрыла лицо покойника. Хоть ничего страшного на лице его не было, но я отшатнулся, поскольку в то время жуть как боялся мертвецов. "Живых надо бояться, мальчик, а не упокоившихся", - сказала мне бабуля. "Dz?vs, nevajag baid?ties, z?ns, bet ne miris", если в оригинале. Потом встала, подошла к краю скамьи, и подозвала меня. Приоткрыв простыню с той стороны, где торчали босые ноги умершего звонаря, она предложила мне подержать несколько секунд в руках его ступни, уверяя, что страх к покойникам навсегда исчезнет. "Ну, смелее! - приказала она мне. - Nu droš?k!" Но я, протянув дрожащую руку к ноге звонаря, решился только провести пальцами по коже ступни, едва касаясь её. И вдруг! ...нога дёрнулась и исчезла под материей, а огромные своды костёла огласил жуткий хохот. Многократно повторенный эхом, он зазвучал, как нам показалось, откуда-то сверху. Старушка хлопнулась с табуретки в обморок, мы же с приятелем с душераздирающим визгом бросились к выходу. На шум вбежали люди, с изумлением и страхом взирая, как мертвец, путаясь в простыне, пытается слезть со своего ложа. Короче, боязнь щекотки спасла парнишку от захоронения живьём. Он просто двое суток находился в летаргическом сне. Вот такой необычный случай приключился со мной однажды!

Я его накрепко запомнил во всех подробностях. Особенно слова старушки. И с тех пор никаких покойников не испугаюсь - ни в зомбированном, ни в замороженном, ни в варёном, ни в каком-либо ещё экзотическом виде.

Серёга понял, что Андрис выдумал свою историю с кратковременной летаргией. Не бывает ничего подобного. Просто не бывает и всё тут. Да и к тому же - зачем было так долго тянуть с её, истории, появлением на свет? Она же самая забойная и должна в хронологии рассказов гостя быть на первом месте. Хотя... с другой стороны, науке известны и более удивительные случаи. Почему бы и не в тот раз.

_ _ _

Прошёл ещё месяц-другой. Серёга втянулся в новый ритм жизни. Напряжённая учёба, а раз в трое суток - ночное дежурство в прозекторской. Первую смену, которую Орлов отстоял самостоятельно, поскольку Череп "отъехал на семь капель алкаги в район Чёрной речки" и задержался там до утра, парень промучился, разделывая "пациента" на составные косточки. Без помощника оказалось не так уж и просто.

На рассвете Череп ворвался неудержимым ураганом к подножию формалиновой площадки, где изнывал от сырости в плену ОЗК его напарник.

- Что, Данила-мастер, не выходит Каменный Цветок? - жидким фальцетом вскукожил влажную атмосферу прозекторской Юрий. Серёга лишь тяжело вздохнул, бросил крючья и высвободил ноздри из-под респиратора, чтобы напоить лёгкие сладковатой вонью химикатов. Череп же вытащил из кармана коротенького не по сезону пальто "бомбу" алжирского "портвешка", приложился к ней на полтора вздоха, даже не беря дыхания, будто опытный оперный баритон из первого состава. Потом схватил "сепукатор", как называл инструмент для обработки несчастных покойных, и минут за двадцать выполнил работу Орлова, с которой тот никак не мог совладать уже три часа кряду. При этом "маэстро человеческих туш" приговаривал: "Вы, товарищ, сядьте на пол, вам товарищ всё равно", переворачивая покойника в позицию "полулёжа". А ещё в ходу была другая фраза - уже из творчества опального "таганского" поэта - "Посмотрел бы ты, товарищ, на себя со стороны". Такая уж у Юрия имелась привычка - разбавлять речь цитатами из известных и не очень произведений.

Эту любовь Черепа к декламации Серёга просёк сразу, хотел узнать - откуда у напарника странная привычка, да всё не решался. Однажды Юрий Николаевич, проводил подвыпившего "с устатку" Орлова до дому лично, подбадривая словами: "Вам, товарищ, по колено все глубокие места!" Тогда Сергей чуть было не отважился спросить, да отвлёкся на вид кота в окне первого этажа. Василий смотрел укоризненно и будто бы даже грозил лапой.

А сегодня снова случай подвернулся, спросил-таки:

- Юра, а отчего ты всё время Михалкова цитируешь?

- А что, не уместно?

- Нет, вполне... но почему именно "Дядю Стёпу"?

- Не только, брат. Ещё и Высоцкого.

- Это тот, что в концертных залах не поёт, только на кухнях, а народ его всё равно знает?

- Да, он. Тебя что-то удивляет?

- Не очень, но я привык больше верить печатному слову, а не "сарафанному радио".

- Но толка нет от мыслей и от книг, когда повсюду - им опроверженье.

- Шекспир? - Сергей решился проверить свою эрудицию.

- Нет, брат, тоже Владимир Семёнович.

- Высоцкий?

- А сам-то как думаешь?

Потом Череп быстро закончил обыденное дело освобождения скелета из плена мышц и мягких тканей, вытер пот и присел отдохнуть.

- Уловил, чувак? - спросил Юрий Николаевич, никак не демонстрируя своего превосходства, даже будучи изрядно разогретым винными парами. - Вот так и нужно делать свою работу, а не делать вид, будто все тебе должны. Понимаешь, о чём я?

- Понимаю, - еле выговорил Орлов, истекая конденсатом внутрь общевойскового защитного комплекта.

- Ну и сокол же ты, Орлов! - внезапно развеселился Череп. - Люблю парней, которым всё нипочём - ни дождь, ни ветер, ни звёзд, как поётся, ночной полёт... Выпьешь?

- Так я на работе.

- Вот насмешил. Я тоже на работе. Но разве в наших нечеловеческих условиях можно оставаться трезвым, коршун ты мой ясный?! От безгрешных идёт нехороший душок подвоха, брат. Мне с ними скучно, аж до ознобистых мурашей в затылке.

Серёга обтёр горлышко бутылки выпростанной из ядовито-зелёного рукава ОЗК ладонью, сделал сдержанный глоток, как будто молодой тенор разминал связки перед первым сольным выступлением. А потом, уже не отрываясь, пропел свою партию до самой последней нотки, до самого донца, как бы сказал Владимир Владимирович, окажись он свидетелем сцены "Ода Дионису в прозекторской".

- Одобряю! - возвестил окончание алжирского праздника санитар по прозвищу Череп. - Теперь до открытия лабаза придётся спирт разводить. Впрочем, уже конец смены скоро. Я потерплю, а ты, ястреб души моей?

Орлову стало жарко изнутри от выпитого, но снаружи влага перестала беспокоить. "Наверное, давление выровнялось", - невразумительно подумал Серёга, а в атмосферу насыщенной формалином анатомички выплюнул лишь идиотский смешок.

- Ага, вижу, парень - ты выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Переодеваться иди, да поспи в раздевалке чуток, а я смену до конца достою. Тут ерунда осталась. А нового пациента попросим подождать до другого раза - думаю, не обидится.

- А чего ж ты хирургом не стал? Анатомию знаешь прекрасно, и по латыни мастак, и в поэзии сечёшь, и вообще - в кроссвордах тебе равных не найти, - спросил Серёга, когда они с напарником сидели разгорячённые в раздевалке после приёма душа.

- Видно, тяга к портвешку подвела. Я же три года в медицинской бурсе подвизался. А потом как-то нетрезвым в анатомичку завалился к дружбану своему и пошутил неудачно. Там ещё девушка была моя... Ленка. Рядом подружка её Алка. Сидят конспектируют что-то, в анатомический атлас заглядывая - задание преподавателя выполняют. Сзади ширмочка, за которой стол с невостребованным покойником. И там же мой кореш - старшекурсник. Весёлый толстый еврей Жорка. Он калымил в прозекторской санитаром в свободное время. Один из немногих, кто согласился за "покойницкую копеечку" идти на трудовую повинность в анатомический театр, что называется - без страха и упрёка. А что ему, если он, не испытывая ни малейшей брезгливости, ел беляши, разложив газетку прямо на каком-нибудь зазевавшемся трупе. Первокурсниц при виде такого безобразия моментально тошнило. А хитрый Жорик за это заставлял их мыть пол, чтобы самому не убираться.

В тот день Жорка как раз на смене был. Меня увидел среди вошедших студентов - подмигнул: заходи, дескать, генацвале, гостем будешь. Я к нему за ширму - шасть. Препода-то нет, вышёл минут на десять, потому никакого контроля. Сидим с Жорой - "за жисть" базарим. И тут он мне подмигивает и шёпотом предлагает подшутить над девчонками. Он на Алку глаз давно положил да и о моём интересе к её подружке знает. Будь я в адеквате, ни за что бы на эту авантюру не подписался. А так... всю ночь в покер гоняли по маленькой, подкрепляя себя "слезами Мичурина"⁵. Настроение озорное и бесшабашное. В общем, уговорил меня приятель-провокатор.

Ширмочка в институтской прозекторской не из сплошного полотна, а из полос бязи, шириной примерно сантиметров по сорок. Весельчак санитар просунул руки между полосами и с удовольствием взял Алку за титьки. А я Ленку по спине погладил. Знаешь, такого визга я с детства не слышал, когда дед свинью колол на заднем дворе. Алка без чувств свалилась, Лена кричит дурью, будто белуга. Они же в курсе - кто за ширмой лежит, да и руки у Жорки, видать, холодными оказались.

В общем, занятие сорвано. Преподаватель мечет громы и молнии. Жорка сделал вид, что он ни при чём, сосредоточенно гремя хирургическими инструментами на подносе. Тут я и вылез из-за ширмы, типа, "ку-ку, а что ж вы так орёте?". Но всё бы ничего: да нашлась добрая душа - донесла в деканат незамедлительно. Меня сразу же пред светлые очи декана призвали, не дав протрезветь. Вот тебе и скандал раздули до небес.

Тут же приказ родился, будто от святого духа зачатый. Отчислили меня из института без права восстановления в любом медицинском ВУЗе или училище СССР. Вот так разом всего лишился - и мечты о профессии, и любимой девушки. А я Лену свою совсем недавно встретил. В поликлинике приём ведёт. Хирург. В стационар не пошла. Оно и понятно - там одни циничные мужики вроде меня, а муж с Кавказа - ревнивый, "как ходячий обморок". Узнала меня Ленка, посмеялась над давним событием и намекнула, между прочим, что я тоже ей нравился. И если б не тот случай, как знать... Пришёл я домой и на кочергу крепко присел - дня четыре квасил. Даже на работу не вышел. И если бы не здешняя текучка и недержание кадров, пнули бы меня под зад коленом. Но тут такое дело, очередь в нашей богадельне хоть и стоит, но быстро кончается - охотников формалином дышать через респиратор что-то не очень... тех, что стойкие и готовы преодолевать все тяготы и лишения. А других ни к чему в расчет брать, сам знаешь. Вот так-то. Первая любовь, брат, она крепше гороху.

- Юра, - после небольшой паузы сказал Серёга, вероятно, желая отвлечь напарника от невесёлых мыслей, - а были у тебя забавные случаи, связанные с препарацией покойников, когда ты учился?

- Были, как ни быть-то. Весна. Привезли к нам в анатомичку "подснежника", бомжа, умер еще зимой где-то в закоулке. Положили его на подоконник, в анатомичке они гранитные - широкие и длинные, мединститут-то у нас постройки ещё второй половины девятнадцатого века.

Яркое солнце за окном пригрело, и начал наш касатик покойный шевелиться. Замерз-то в позе "боксера", с согнутыми ногами и руками, сгорбленный, подбородок к груди. А тут оттаявшие связки начали распрямляться. Студьё и так пребывало в полном восторге, а уж когда он набок повернулся, голову приподнял, глаза и рот приоткрыл - вообще веселуха началась. Девок оттаскивали и складывали в небольшой штабель. Тогда-то виноватых не нашлось. Форс моржовый, как говорится. Ну, ладно, Серый, хорош уже фигнёй страдать. Иди одеваться, тебе же в универ ехать, а ещё и позавтракать нужно.

- Какой там завтрак, Юра. После смены... до самого вечера аппетит пропал.

- Если ещё недельку продержишься здесь, аппетит вернётся, уверяю тебя. Как говорил идеолог движения анархистов-синдикалистов, нравится жрать человечину - жри! Эй, куда ты рванул, сокол мой?! Я же пошутил.

Иногда в выходной Серёга ходил с Черепом по знаменательным местам "Васьки", как называл Васильевский остров Юра-Череп. Орлову было интересно послушать напарника. Тот умел ловко задвинуть что-нибудь и из житья-бытья основоположников "серебряного века", и из терзаний уже далеко не юных Вертеров, чья печень оказалась отравленной этиловыми миазмами большого династического - в прошлом - и пролетарского - в настоящем - города.

- Когда я ещё лямку студенческую тянул по молодости, обретались у нас в общаге двое. Забавная парочка, творческие люди. Первый - художник-алкан Паша. Тощий, длинноволосый, со светлой реденькой бородой, истовым голубым взглядом здорово напоминающий иконные лики, кои он сам же и подделывал по заказу фарцы, приторговывающей "раритетами" у Казанского собора. Второй - студент медик, тоже Паша. Худой, субтильнее Паши-первого, смуглый, кудрявый, похожий на австралийского аборигена, только высокий и без бумеранга. Любитель играть на гитаре, исполняя песни a-la Маккартни.

Частенько гуляла эта парочка - чуть не каждый божий день. Сам понимаешь, не в смысле променада гуляла. Но без шума, скандалов и мордобитий. Тихонько насасывались портвешком парни и в аут отползали там, где их дребадан заставал.

Как-то раз собрались они отметить не то день независимости Экваториальной Гвинеи, не то день рождения Махатмы Ганди. Очень быстро вылакали весь портвяк. А глухой сушняк же ж кругом, вечером выпивки в магазинах не купить - ограничение по времени. У таксистов можно отовариться, но если продать фамильное серебро или бабушкины брюлики. А откуда такое добро у нищих друзей-алконавтов?! В общем, проблему решали сообразно табели о рангах: притащились к нам в мед, на кафедру анатомии. Там на первом этаже был музей, не знаю - существует ли сейчас. Статуи: питекантропы, неандертальцы всякие, естественно - с бычками в зубах, в кепках, очках и пиджаках. Это их так на ночь сторожа украшали, для компании и оживления антуража, как говорится. У студмеда Паши вахтер был знакомый, как раз дежурил в ту ночь. Собутыльники к нему с поклоном - дескать, не дай помереть, батюшка, гражданам неразумным.

Не дал - альтруистом оказался. Пили всю ночь. Уже втроём. Утром, когда похмелялись, Паша (студент) чуть дуба не врезал - увидел, как вахтер наливает спирт из здоровенной банки, где лежит голова. Оказывается, старые коллекции органов все плавали в спирте. Так тот вахтер придумал из современных коллекций формалин отливать понемножку, чтобы наполнять выпитые емкости. Да еще и водичкой разбавлял. Коллекции были обширные, поэтому вахтер пользовался бешеной популярностью в "непродажное" время. А Паша-художник - человек-то не робкого десятка, надобно отметить, но - поди ж ты.

А ещё студик Паша придумал пить на развалинах дома, где обосновалась несанкционированная свалка. Забор двора сохранили, так как был он расположен почти в самом центре Васьки, на углу оживленных улиц. Дом свалили, а до новой стройки все руки у исполкома не доходили. При калитке сидел древний дедушка-татарин. На входе в "парк Диониса" он давал жаждущим пару стаканов, а на выходе выпивохи отдавали ему не только стаканы, но и порожние бутылки. Я и сам с пацанами не раз там пивал. Студиоз Паша говорил, что в этом месте особенно тянет рассуждать о философских категориях и судьбах мира, а Паша-художник молча кивал головой и иногда рисовал углем на заборе рубенсовских красавиц. Присутствующие сильно уважали его за своё приобщение к прекрасному - как говорится, искусство в массы. Хороший был парк культуры и отдыха. Опять же, менты туда никогда не совались. Где он сейчас? Всё - прикрыли лавочку. Там теперь возвели жилой дом. Алкашня рассосалась естественно, но вот дедушка-татарин служит в той новостройке дворником. И стаканы у него тоже всегда наготове. Дня три назад проверял.

"Васька - Васильевский остров, - неспешно рассуждал Серёга, будто выстраивая нетрезвые образы-кирпичи, - а ведь соседского кота тоже зовут Василием. О чём это говорит? Хм, наверное, о том, что он и есть олицетворение острова... в моих ощущениях. Яркий, рыжий и любитель посибаритствовать, вальяжно свесив хвост знаменитой стрелки в Неву".

Закончилась жизнь и "удивительные приключения Колобка" в прозекторском подземелье внезапно. Серёга думал, что привык уже ко всему в этом преддверии кругов Дантова ада, ан, нет! Вываривали они с Черепом как-то скелеты для наглядных пособий. Работали споро, к часу ночи закончили. Гостивший у Черепницкого Андрей-Андрис, присутствующий тут же, быстро накрыл стол с лёгкими закусками: бочковая селёдочка с колечками репчатого лука, столовский винегрет, зельц и холодные котлеты из кулинарии. Орлову налили первому в честь юбилейной смены на трудном производстве. Налили заздравную чарку в череп, используемый в качестве посуды.

Андрис пошутил:

- Ах, этот бедный Юрик! Он вчера ещё бегал в пивную и разводил рыбок. А сегодня приют для его мозга стал полной чашей.

- Мужики, а отчего череп тёплый, горячий даже? - спросил Серёга.

- Так ты же сам его пять минут назад вываривал, - спокойным голосом пояснил лаборант-наставник.

И тут Орлова вырвало.

На следующий день он заболел. Череп, заглянувший к нему на квартиру, заметил, что всему виной мнительность и дамские капризы, что скоро всё пройдёт, как с белых сакур дым. И прошло. Сергей выздоровел. Но на вредную работу больше не вернулся: что-то в нём переклинило, перегорело. Всякий раз вспоминая "заздравную чашу" своей последней отработанной смены (она же юбилейная - сотая), он моментально испытывал головокружение и тошноту. Именно потому Орлов перестал ходить на "лёгкий труд". Переключился. Теперь он вагоны по ночам разгружал в компании старшекурсников. И к защите диплома так натренировался, что от девчонок отбою не было. Красивый да фигуристый сделался от регулярных силовых упражнений.

А квартиру "по протекции лаборанта" Серёга продолжал снимать. Никто его не гнал. Только с Юрой-Черепом теперь виделся крайне редко. Тот ночью в прозекторской бдит, а днём спит да по пивным и рюмочным путешествует в поисках философского камня. А Орлов ночью вагоны разгружает, днём же дремлет на лекциях и постигает премудрости по новой и перспективной специализации "робототехника" всеми доступными способами.

_ _ _

С той поры минуло. А что именно минуло, история умалчивает. Скажем только, что Серёга пережил судьбоносность горбачёвского предательства достойно. Помогла приобретённая профессия и житейский опыт, полученный за годы обучения. С особенным теплом Орлов вспоминал своего наставника по прозвищу Череп. Хотел как-нибудь навестить, да всё никак в Питер не выбраться было. В первые годы после отъезда в Вологду мешало появление семьи, потом внезапно наступившее безвременье. Приходилось экономить каждую копейку - тут уж не до поездок.

Дальше - больше.

Сначала погибло важнейшее (по уверениям Ульянова-Ленина) из искусств, свойственное социализму. Следом и сам социализм на одной шестой части суши приказал долго жить.

И всё-таки он приехал. Спустя двадцать лет. Отправился по местам своей боевой славы, едва устроившись в гостинице у метро "Московская". На месте прозекторской оказался какой-то склад чего-то вонючего, но не формалина. Возможно, здесь теперь производили товары бытовой химии "из Европы" расторопные узбеки во главе с коренным петербуржским грузином в законе - каким-нибудь Гиви Автандиловичем откуда-то из-под Рустави.

Таким образом, отыскать Юрия Черепицына на рабочем месте не получилось. Впрочем, он, наверное, и не работает давно - на пенсии. Если жив.

Отрицательный локальный результат - не просто результат, а событие, сужающее круг поиска. Сергей не стал расстраиваться и решил обойти питейные заведения округи, где в пору их знакомства любил "зависать" санитар-наставник. "Если самого не встречу, то расспрошу завсегдатаев. Наверняка кто-нибудь да знает о судьбе такой экзотической личности, как Череп", - думал Орлов. О том, что все старинные знаковые злачные места вдруг исчезли с карты современного Питера, думать не хотелось. Не верилось в это. И в самом деле, комбинация сентенций из разных вероучений - "свято место пусто не бывает" и "всех не перевешаете" - была тому порукой.

Любимая закусочная Черепа, она же котлетная, оказалась на прежнем месте. И функционировала! Даже дубовая входная дверь, судя по всему, осталась той же, что и много лет назад, разве что - тщательно отреставрирована. Орлов зашёл внутрь.

Интерьер рюмочной изменился, хотя и не очень кардинально, зато публика буквально заставила сердце биться сильнее - она выглядела абсолютно так же, как и во времена Серёгиной молодости: подчёркнутый эпатажный изыск соседствовал с поношенностью советского сэконд-хэнда. Орлов будто и не уезжал из города. Или - нет, не так: будто вернулся в Ленинград на машине времени. Даже стаканчики гранёные здесь оставались из прошлой жизни: те самые, укороченные, без пояска, вместимостью ровно сто пятьдесят граммов. Сто пятьдесят - одноразовая доза для спешащего домой после смены усталого мужчины. Для постоянных же клиентов, прожигающих жизнь в горниле василеостровского бомонда, имелась тара более деликатная - удлинённые рюмки со старорежимным названием лафитники. Возможно, во времена царствования династии Романовых из подобных цедили винцо мелкими глотками импульсивные барышни, ударившись во все тяжкие из-за того что жених был застукан в легкомысленном заведении какой-нибудь мадам Барсуковой с продажной девкой. Но в годы молодости Сергея из подобного рода рюмок тихонечко надирались - ни в коем разе не бодяженной столичной - разношёрстные завсегдатаи неопределённых и вполне определённых, но не очень престижных профессий, обитающие близ 6-ой линии Васильевского острова.

Череп оказался здесь - в заведении, и Сергей нимало не поразился тому обстоятельству. Правда, бывший коллега Орлова изменился так, что нынче его прозвище более чем соответствовало внешности: абсолютно лысая голова и редкие седые брови, которые невозможно рассмотреть с расстояния дальше, чем пять шагов.

Сергей двинулся в сторону своего бывшего наставника и протянул руку с заранее приготовленным сувениром - брелком в виде небольшого скелета из серого пластика - и сказал:

- Бедный Юрик отошёл в гастроном?

- Ха, да ты меня знаешь, - ничуть не удивился Череп, предлагая широким жестом сделать выбор: аккуратный лафитник с прозрачным чистоганом или пластиковый стакан с "ершом". - На вот, выпей. За встречу выпей, ага!

- Юрий Николаевич, - внезапно вспомнил полное имя Черепа Орлов, - это же я - Серёга... студент из универа. Помните... помнишь?

Череп усилием мысли согнал кожу головы в район роскошного лба и призадумался.

- Серёга, Серёга... Серёга... Не ты ли в комнате моей покойной тёщи жил?

- Я. Узнал... А что, Мария Семёновна умерла? Соболезную.

- Да ладно, проехали. Уже лет двадцать скоро будет, как нет старушки. Ха, хотя какая она старушка, ёлкин дрын! Я ж теперь её постарше буду. А вот бросил бы пить, давно бы уж встретился с мамулей, и - привет!

- Всех благ тебе и, разумеется, успехов, которые превращают мужчин в мачо, а женщин в Мату Хари! Будем! - Тост прозвучал, не оставляя надежды на то, что встреча может обойтись малой кровью.

_ _ _

А в коммунальном дворе ничего не изменилось. На подоконнике всё так же сидел огромный рыжий кот. Дежа вю - смахнул герань хвостом.

- Беги, Васька!

- Я не Васька, я Василий Степанович Рыжих...

- Так ты и говорить умеешь, брат?! Никогда б не подумал...

- Мужчина, мужчина! Вам плохо?!

- Нет-нет, сейчас пройдёт, просто задумался, присел... вот и привиделось.

Но нет! Не совсем привиделось: кот был живой, он выскочил на улицу с подоконника и тёрся в ногах, будто ожидая не просто ласки, а рассказа о том, каких кошечек недавно встречал Сергей на своём жизненном пути. Нет, не показалось. Видать, перед Орловым внук того знаменитого удалой сибирской статью Васьки. А Сергея кот помнит на генном уровне.

Такого щемящего чувства, как сегодня Орлов никогда не испытывал. Можно его назвать ностальгией или нет, понять умом невозможно. Просто что-то, похожее на жалость к невозвратному уже счастью, сжимало горло и заставляло маскировать выступившие слёзы от прохожих усилием воли. Никогда не испытывал. До этого. Впрочем, нечто похожее однажды случалось.

Уже довольно давно тому назад Серёга работал в одном номерном заводе от министерства обороны с тарным псевдонимом "ящик", Орлова отправили в командировку куда-то в Подмосковье. Устроился он в ведомственной гостинице и вышел в городок - осмотреть округу. Зашёл в специализированный магазин и обомлел - на полочке стоял знаменитый розовый портвейн "три топора" времён бурной Серёгиной молодости. Три задорные семёрки важно пыжились, пытаясь надуть впалые животы на бордовой этикетке. Но главное - никакой очереди!

Не выдержал Сергей и сразу четыре бутылочки взял. Только вот нести не в чем - не хватает карманов. Синтетические пакеты с ручками тогда ещё в моду не вошли, вот и пришлось в нагрузку к портюше брать сетку-авоську ядовито-зелёной расцветки, хорошо видной на фоне снежных сугробов.

Вышел Орлов из магазина, размечтался, как вечерком выпьет пару стаканчиков да молодость вспомнит. Жаль, одному придётся вкушать напиток богов с ярко-выраженной плодово-ягодной отдушкой. Посмотрел он туда, откуда начинается снегопад, и произнёс шутливое студенческое заклинание, удивляясь собственной легкомысленной шкодливости:

- Раз-два-три-четыре-пять... взываю к духам земли и неба - о, пришлите мне калифа на час, собеседника на четверть часа, полового партнёра на пять минут! Захвар ассинесос арваал!

На улице малолюдно, снежно. Лёгкий морозец. Смеркаться начало, а фонари пока не зажгли. И тут мысль одна Серёгу встревожила. "Сетку мою хорошо видать, а в ней четыре боеприпаса, - подумал. - А места здесь незнакомые. Наверняка гопоты немало, как и везде в небольших провинциальных городках. Как бы по голове не огрести от каких-нибудь страждущих калик-перехожих". И только в голове эту сентенцию сформулировал, за спиной шаги различил. Быстрые и решительные - бум-бум-бум. Ускорил движение Орлов, а преследователь не отстаёт. Оглянулся на ходу - за ним огромный мужик почти бежит. Побежал и Серёга. Он хоть и не робкого десятка, да портвейна жалко - случись конфликт какой, непременно без битья посуды дело не обойдётся. Да и преследователь - косая сажень в плечах, и росту не меньше двух метров. С таким кадром сцепись - нельзя быть уверенным, что удастся избежать потерь, и не только имиджевых. Кроме того, завтра с утра к директору местного завода идти с гарантийным письмом... Нельзя подвергать свой фасад риску.

В общем, помчался Серёга, уже не таясь, со всех ног. Но, видимо, проскочил нужный переулок и оказался на краю городка возле гаражей в почти полной темноте. Только чуть поодаль фонарь горел, создавая вокруг себя Блоковский ареал тревожной атмосферы, лишь аптеки не хватало. Остановился тогда Орлов, решил бой принять, как и положено мужчине, отстаивающему своё право на глоток любимого напитка за ужином. Остановился, повернулся навстречу преследователю. Авоську в сторону отставил - вдруг, не всё содержимое разобьётся.

Мужик сбавил шаг и уже неспешно приблизился к Серёге. Дышал тяжело, будто загнанный коренник из русской тройки. Перевести дыхание и говорит:

- Ну, вы меня п'госто загнали! Скажите, товаг'ищ. А где б'гали эту п'гелесть?

Родственные души встретились практически в чистом поле. Тут уж без ностальгических тостов было не обойтись. И несмотря на замечательное окончание истории, Орлов появился на заводе не таким свежим, как рассчитывал накануне. И это с учётом того, что заклинание относительно полового партнёра не сработало. Зато уж беседа с "калифом" затянулась не на один час.

Чёрт, как ноет в груди! Куда подевались таблетки?!

_ _ _

Он буквально физически ощущал, как нестерпимо сжимают вывихнутые кисти штакетин ненадёванные проволочные наручники, свёрнутые упавшей восьмёркой-бесконечностью. Сергею казалось, что небо, размером с Васильевский остров, сошло на него и придавило к асфальту неподалёку от пивного бара "Петрополь", откуда то и дело выходили расслабленные солодовым напитком соотечественники и, сделав несколько шагов, пропадали в этом коварном тумане приспущенного небесного занавеса, как корабли Колумба за линию горизонта.

Утро близилось к своему апогею - полдню, а Серёга всё ещё не дошёл до съёмной квартиры. Чугунные ноги плохо слушались, движения их были неуверенными и то и дело уносили в сторону проезжей части. И всё-таки! Знакомый проходной двор возник из тумана иллюзий внезапно, будто Terra Incognita перед неизвестным мореплавателем в эпоху Великих географических открытий. И сразу же рассеялось марево, и атмосферу пробил извечный запах кислой капусты, настойки пустырника, лежалой пыли и старинного мебельного лака. Это флюидировал Ленинград коммунальный, будто приветствуя своего временного - на период учёбы - обитателя как приветствовали некогда восторженные римляне малым триумфом какого-нибудь полководца, возвращающегося из очень кровопролитного похода во славу империи.

На знакомом подоконнике первого этажа, выходившем во двор, валялся рыжий кот. Василий?! Приметив Сергея, пару раз приветливо махнул опахалом богатой выделки хвоста цвета борща со сливками. Цветок на сей раз с подоконника не упал, поскольку поменял дислокацию, будучи унесённым предусмотрительной хозяйкой.

- Василий, - пожаловался Серёга, - я сегодня чуть не помер. Да-да, не смейся, рыжая морда, вовсе не от страха, а от обыкновенного отвращения. Пойми меня правильно, котяра: этот Череп - конченый чувак. Нисколько бы не удивился, если б узнал, что он ест глаза покойников. Ну вот... и ты не веришь, лохматая бестия.

Василий удивлённо мяукнул ноту "до" первой октавы и внимательно воззрился на пьяного Серёгу. Ему, разумеется, доводилось видать соседа во всяком состоянии. Но на сей раз что-то в фигуре, жестах и словах Орлова казалось Василию странным и пропитанным унынием настолько, что за ним не наблюдалось никаких признаков природного Серёгиного оптимизма.

_ _ _

- Бедный Юра! Ты был моим кумиром, так прекрасно вонял формалином. Не пытался качать права, не повышал голос, не создавал никому неприятностей. Юрий... бедный мой Череп! Ты ушёл от нас в гастроном, отлучился за парой портвейна.. и вот тебя уже нет с нами. Ты исчез, растворился в обрате обыденности и не сумел взбить эту обыденность, будто бы густые сливки, чтоб выкарабкаться наверх - к солнечным излучинам судьбы. Погасло, закатилось красно солнышко Васильевского острова.

Но!

Король не умер, здравствует король!

Здравствуй, король!

Остров Вольдемар

Я остров называю Вольдемар

и наношу на карту рыжей краской...

...на нём растут раскосые дома,

а люди по проспекту ходят в масках.

А в переулках гулким миражом

вдруг высыпает затяжное эхо.

Я совершу во времени прыжок -

себе во вред, всем прочим - на потеху.

Влечу в портал, где прозябает порт,

наивно остановленный когда-то,

а нынче гавань - саблезубый торт -

седым усердным докерам награда.

Там за спиной мелькают корабли -

причальный быт богатства островного.

Я сам с собой сыграю в "юность-блиц":

игры вдвоём - для счастья слишком много.

Что ж, счастье я на части разломлю

по линии проспекта-перегиба.

Ах, остров-остров, так тебя люблю -

как палачи, наверно, любят дыбу,

но не умеют милости просить,

чтоб память не тревожить мыслью грешной.

Попутный ураган, меня неси

и положи на землю очень нежно

туда, где каравеллы ночь и день

в простуженный простор осенних странствий

на водопой к полюстровой воде

стремятся в не Эвклидовом пространстве.

¹ - Портвейном "три топора" в СССР называли портвейн марки "777";

² - ЛГУ - ленинградский государственный университет имени А.А.Жданова;

³ - Чезаре Ломброзо (итал. Cesare Lombroso; 1835 - 1909) - итальянский врач-психиатр, родоначальник антропологического направления в криминологии и уголовном праве, основной мыслью которого стала идея о прирождённом преступнике;

⁴ - ВХА - Всемирная хоккейная ассоциация (ВХА; англ. World Hockey Association; фр. Association mondiale de hockey) - профессиональная хоккейная лига, существовавшая в 1972--1979 годах и объединявшая клубы США и Канады;

⁵ - "Слезами Мичурина" в советское время называлось плодово-ягодное креплёное вино обычно низкого качества.

Комментарии: 53, последний от 15/04/2020. © Copyright Чваков Димыч (nudless@mail.ru) Размещен: 14/02/2016, изменен: 04/03/2017. 81k. Статистика. Рассказ: Проза Бред всякого рода Скачать FB2
Аннотация: Кое-что о кое-чём, или "на Васильевский остров я приду умирать"...

Чваков Димыч : другие произведения.

Записки на костях (полная авторская версия)