- Я вернулся, - пишет Максим. - Сейчас выложу то, что обещал.
Максим из маленького города к западу от Донецка. По ту сторону фронта. Там стоят фашисты и опасно, у них идёт война.
Дима смотрит видео. Максим красивый. И... это очень здорово! Наверное, он бы мог поцеловать Максима, такой он классный! Дима уже давно немного влюблён в Максима, особенно сейчас, после этого видео. Хотя и понимает, что никогда не увидится с ним. Но здесь в чате, как в летнем лагере, все свои и все друзья. Офигенное чувство!
- Та кто же так сосёт? Я и то лучше тебя это делаю! - урывается Гарик Бесячка. Такая у него кличка. Тут многие не под своими именами. Гарик очень остроумный, всё время смешные анекдоты постит. И ещё у него такая забавная рожица на аватарке, что смотришь на него и хохочешь. Ему шестнадцать лет.
- Это я первый раз, - объясняет Максим. - Мужики не верили, что могу. Я поспорил с ними на тысячу гривен. Маме нужны были деньги на лекарства. Его друзья снимали на телефон. Тут мне ещё нет пятнадцати, это в прошлом году было.
Максим смелый. Даже не смелый, а какой-то отчаянный, что ли. А может, просто свободный: никто ему не указ и никому он ничего не должен. Дима думает: а если бы у нас бомбили, может, я бы тоже был таким смелым. Ведь когда бомбы, всё остальное не так страшно, наверное.
- Нас не закроют с твоими видюшками? - беспокоится Ярик. Это его чат, он не хочет его потерять. У него здесь только подростки. Следит, чтобы взрослые не влезли. Если даже и заглянет педофил, его все вместе быстро вычисляют и выкидывают.
Бесячка тут же вставляет анекдот:
"- Представляешь, эта дура оделась мальчиком и пошла в армию.
- Ты чё, её же на первой бане спалят!
- Да кто же её спалит-то?!"
Дима улыбается. На целую казарму одна девка. Её так спрячут, ни один командир не найдёт! Здесь никто никого не спалит. Все любят друг друга, всем тут нравится. Максим часто интересное выкладывает, супердрочное, с голыми пацанами.
- Прив! А я вчера реально с девочкой трахался. Я её, а её парень - меня! Дорвался, четыре раза кончил! Даже с её отчимом чуть не замутил! - это Марсель, где же он пропадал, столько времени?
- Святые угодники! - Пишет чатбот Фрэнки. - После месяца молчания Свирепый Хомяк заговорил! Поприветствуем его!
- Hola, Marsel! - пишет Анхель. - Que paso, amigo?
Анхель из Испании, из Страны басков, ему тринадцать лет, столько же, сколько Диме. У него на аватарке настоящая фотка: в чёрном беретике, мальчик-колокольчик такой. Только взгляд ну, особенный, игривый, заигрывающий. Будто говорит: а ведь поцелуешь, я же знаю, что нравлюсь тебе! Анхель не боится под своим именем здесь сидеть. У них в стране это можно делать с тринадцати лет, не то что у нас. Но мальчики везде одинаковые. Понимают друг друга и не парятся, что кому-то в двенадцать лет уже разрешают быть взрослым, а кого-то вроде мама с ложечки кашкой должна кормить до восемнадцати лет. Будто, если запретить всё на свете, то от этого писюлька перестанет расти, и мальчик до армии будет, как трёхлетний.
Анхель обычно переводит, но тут от радости написал по-своему, поспешил. Да понятно и так. Все волновались.
- В больничке лежал, - пишет Марсель. Выставляет фото с гипсом на руке. - Гомофобы на стройке напали, бл! Сломали руку и два ребра. Арматурой били. Моему другу вообще разбили голову. Он до сих пор в реанимации. Он там вырубился, у него из носа и уха кровь текла.
- Обнять Хомяка! - Дима представляет радость Ярика, он очень скучал по своему Марсельке!
Его и не Марсель звать, и не Свирепый Хомяк. Никто не знает, как на самом деле, даже Ярик не знает. Просто он влюблён в Марселя и даже не скрывает этого. Ярик очень хороший: скромный и умный. Грустный какой-то. А Марсель немного раздолбайский. Может, за это Ярик его и любит. Скромным нравятся смелые.
- Пацаны, всё, мы опять убегаем с мамой в подвал. Воздушная тревога. Пока. Как вернусь, покажу вчерашний видос, - прощается Максим.
Это отсюда кажется, что всё не по-настоящему, думает Дима. А ведь они с мамой и погибнуть могут. И на войну его отправить могут. Максу уже почти шестнадцать...
- Ждём тебя, Максик! Возвращайся! - Ярик выкладывает стикер с руками, сложенными домиком, как при молитве.
Минус двадцать. Холодина. Дима бежит из школы, ранец за спиной прыгает, пар изо рта облаком обволакивает, в носу слизь слипается от мороза. Ненадолго затормозил на площади. Там идёт митинг, люди слушают, хоть и переминаются с ноги на ногу.
Объявили депутата. Депутат говорит о коварстве врага, о сложной ситуации в стране, о провокациях, моральной стойкости и любви к родине. Почти как в школе:
- Нужно быть бдительным и уметь отличать святое от дикости, особенно сейчас, когда Запад пытается собственную порочность подсовывать нашим гражданам и, что опаснее, неокрепшим детским умам, под видом справедливого и гуманного. У России свой путь, оттого они так ненавидят и наш народ, и наши убеждения, и наши традиции.
Стоящий рядом священник согласно кивает головой.
Война идёт, и хоть по телевизору говорят, что победа скоро, война всё не кончается и новых людей забирают в армию, на фронт. Дима как-то слышал, что надо отодвинуть НАТО подальше от Севастополя и Ростова, чтобы их не разбомбили.
Между трибуной и толпой трое людей сторожат сваленные в кучу книги.
"Будут жечь костёр. Это из-за холода, - думает Дима, - чтобы согреться. Но зачем же жечь книги, куча ведь всякого хлама?"
Интересно смотреть, как люди болеют за родину, но холодно. Да и публика Диме не очень нравится: лица недобрые, будто пьяные, кричат что-то, кулаками машут. Уже согрелись, выпили.
"Итак, Зина с сестрой в деревне в Обольском районе. Начинается война. Вдруг. Внезапно. Деревню тут же оккупируют немецкие войска. И вот она, то есть ты, Настя, такая же, как сейчас, светлая и добрая, теперь видишь вокруг только кровь и смерть. Через год ты вступаешь в ряды "Юных мстителей" - отряд детей местных жителей. Учишься стрелять и метать гранаты..."
Обгоревшая книга. Пахнет дымом и бензином. Два пионера в лодке на реке. Дима подобрал книгу в костре, когда все уже разошлись.
"...в пионерском галстуке". Обложка по краям сгорела, название не всё видно. Дима листает сохранившиеся страницы. В пионерском лагере дети ставят спектакль о жизни Зины Портновой, пионерки-героя, которая боролась с фашистами в оккупированной Украине, и фашисты за это её убили. И ещё в книге один пионер и его вожатый любят друг друга, но стесняются в этом признаться, даже самим себе. Красиво так! Диме кажется, что это книга о нём самом, он никогда не читал таких книг. Почему же никто не пишет о той любви, которая у него? Ведь это так просто и понятно.
- Ребята, кто знает книгу "в пионерском галстуке"? Там ещё на обложке два пионера в лодке на реке.
Бесячка тут же отзывается. Он очень умный, знает всё.
- "Лето в пионерском галстуке". О любви двух пацанов. - Он выкладывает картинку знакомой обложки, целой, не обгоревшей. - Она запрещённая, её из магазинов убрали. Но я читал. Супер! У меня тоже краш старше меня на три года, я это очень понимаю.
- А почему запретили? - не понимает Анхель.
- Потому что нельзя.
- А у нас можно.
- Вот бы к вам туда, в Испанию. А то тут моего друга могут в тюрьму посадить, если узнают. А в тюрьме его изнасилуют и убьют, - пишет Бесячка.
- У вас что там, фашизм?
- Нет. У нас Россия.
- Сибирь, морозы, медведи, - предполагает Анхель.
- Вроде того. Ночью минус двадцать пять было.
- Приезжай в Испанию, - предлагает Анхель. - У нас тут тепло. Станешь скаутом, будем на лодке кататься, как на твоей книжке.
- Попросить у Деда Мороза? Думаешь, исполнит?
- Попроси Санта-Клауса, он настоящий святой, даже если не сможет исполнить, то хоть не заморозит в сосульку, как ваш холодный Дед.
Снится Диме тёплая Испания. Он, конечно, не очень представляет себе, какая она. Там, наверное, сейчас тоже зима. Но в фильме он видел Кастилию летом. Красиво! Похожей и снится ему Испания.
Анхель, тонкий, будто светящийся изнутри, стоит у памятника, берет его лихо сдвинут набок. Он улыбается своей невероятной улыбкой. Дима чувствует, что помимо воли влюбляется в этого фантастического мальчика. Мальчик позирует фотографу.
- Кто это? - спрашивает Дима.
- Роже Пейрефитт, я писал о нём на своей странице.
Дима вспоминает, что это имя и вправду видел на странице Анхеля.
- А кто он тебе?
- Мой краш. Единственный, навсегда. Мы с ним обменялись кровью.
Роже делает пасс перед камерой, будто волшебник, и снимает крышку.
Из объектива вылетает птица, кружит над памятником, потом садится на плечо Анхеля. Анхель вытягивает губы трубочкой, и птица касается клювом его губ, будто целует.
- Это волшебная птица, - понимает Дима.
- Тут всё волшебное. Это Испания. Попроси у Роже лета, он исполнит твоё желание.
- Роже, помоги мне, - робко произносит Дима.
- Легко! - отвечает Роже, улыбается Диме и, как фокусник, плавно проводит рукой перед объективом. Далёкая оленья упряжка вылетает из фотокамеры, вихрем кружится, приближаясь. Вихрь подхватывает Диму, он чувствует, как ноги отрываются от земли, и земля на глазах уходит вниз, всё дальше и дальше.
Олени, олени, волшебные олени Санты несут его куда-то в небо.
Дима просыпается. Лежит с открытыми глазами. Не может отойти от магического сновидения.
- Почему не спишь? - слышит знакомый шёпот.
- Приснилось такое, волшебное!
Внезапно он трезвеет. Кто тут, в его спальне?
Он испуганно тянется к выключателю ночника, но никак не может его нащупать.
- Ты кто?!
- Просыпайся, чувак!
Диме вдруг начинает казаться, что он давно уже здесь, не первый день. И это не его дом. Это другой мир. Совсем далёкий. И не столько даже в пространстве, сколько во времени.
Это он сам сказал пацанам впервые "чувак". Тимур тогда насторожился:
- Что такое чувак?
- Так можно к друзьям обращаться.
- Странное слово. Ты сам его придумал?
- Нет, у нас все пацаны так говорят.
- Где у вас? В Москве?
- Да.
- Никогда не слышал.
- Но ведь весело, правда? Чувак. Нам нравится.
- Чем-то похоже на чуваш. И ещё на чувяк. Ладно, можно так, сгодится.
Теперь уже они все привыкли. Анхелю особенно нравится. Он только так теперь к Диме и обращается.
- Анхель, мне это не снится?
Мальчик тихо хихикает в темноте спальни:
- Опять ты меня Анхелем назвал!
- Прости, Гонзало! Я спросонья всегда немного сам не свой.
- Да ладно, мне это имя нравится. И нравится, как ты его произносишь. Так нежно! А-анхель... Влюблённые девочки так говорят, с придыханием. Называй меня этим именем, я не против.
Гонзало опять тихо смеётся, а Дима краснеет в темноте, хорошо, что Анхель не видит. "Ты мой ангел!" - не хватало проговориться о своих чувствах.
Дима часто, увлёкшись, путает Гонзало с Анхелем. Гонзало младше Анхеля на год. Но даже беретик у него точно такой же, чёрный, чуть набок, и такая же заигрывающая улыбка. Классный чувак! Его привезли два года назад в Советский Союз вместе с другими испанскими детьми. Но из-за того, что папа у него русский, ему разрешили жить у бабушки, а не в интернате. И он попал не в Артек, как другие испанские дети, а отдыхает вместе с обычными советскими школьниками в подмосковном дачном посёлке. Отец Гонзало вернулся из Испании после того, как республика погибла, но он редко бывает дома, всё время в командировках. А мамы у него нет. Она была испанской коммунисткой, её расстреляли франкисты.
Гонзи в виде исключения разрешают носить чёрный берет, потому что у басков такие носят солдаты. А остальные дети в пилотках. Их тоже сшили для пионеров недавно, такие носили испанские республиканцы, пока не проиграли войну.
Раньше здесь, на месте дачного поселка располагалось графское поместье. После революции хозяин сбежал за границу. Говорят, он даже не просто граф, а какой-то хан с длинной родословной. Кто бы он ни был, теперь уже никто не знает, где он обитает. Кажется, в Канаде. Крестьяне сожгли его поместье. Каким-то чудом главная усадьба уцелела, и теперь в ней располагается пионерский лагерь, куда на лето приезжают отдыхать дети из Москвы. Остальные постройки, в разной степени разрушенные пожаром и временем, тонут в гуще деревьев и траве. Вокруг разросся дачный посёлок, туда тоже приезжают дети на лето. У пионеров из лагеря лучше получается общаться с приезжими, чем с местной шпаной. Тем более, что этим летом у приезжих стихийно возникло что-то наподобие своей пионерской организации, только более независимой. Они облюбовали покосившееся двухэтажное здание, бывшее когда-то графской конюшней, и устроили там штаб.
Дима с Гонзало однажды забрели туда и по незнанию испортили их консервно-бутылочную систему связи. Тимур тогда был очень зол. Но он не Квакин, рук не распускает. Заставил вместе со своими ребятами ремонтировать сломанное. Так они и подружились. Теперь они оба в команде Тимура. Тимуровцы помогают семьям погибших красноармейцев. У Димы с Гонзало нечасто получается участвовать в их делах, в лагере всё-таки дисциплина, отлучаться не позволяется. Но иногда удаётся сбежать. Когда к тимуровцам идут, а когда и в разрушенные графские развалины наведаются, исследовать. Какой мальчишка не любит приключений!
Сегодня они работают в колхозе. Переворачивают валки пшеницы, чтобы не сопрела. И стране помогают и для лагеря еду зарабатывают. Работы осталось немного, освободятся рано. Потом их поведут на экскурсию: на пасеку и ферму. Как раз можно сбежать. У них с Гонзало уже есть план: проникнуть в запертое помещение. Через дыру в крыше они заглядывали внутрь, но там темно, не разглядеть ничего.
В помещении полутемно, и потому они не сразу понимают, что попали в библиотеку то ли графа, то ли хана. Обгоревший, провисший потолок тяжело опирается на верхний ряд книжных полок. В центре потолка зияет большая прореха, сквозь неё внутрь заглядывает солнце. Столб света стоит в центре помещения, поднятая пыль вихрится в нём, и кажется - это портал в небо. Зайди в него, встань - и тебя умчит в неведомые страны и галактики.
Большинство книг сгорело, на почерневших металлических полках лежит пепел. Но часть книг цела. Сомкнутые в плотные ряды, они стоят как солдаты в строю: почерневшие, обгоревшие, но выжившие.
Дима вытаскивает книгу.
- Античная поэзия.
Гонзало следует его примеру:
- Уильям Шекспир.
- Марсель Пруст.
- Не знаю такого.
- Василий Розанов, "Люди лунного света".
- "Крылья". Михаил Кузмин.
Мариенгоф, Мережковский, Клюев.
Большинство книг оказываются незнакомыми.
- Лермонтов. Его мы проходили в школе. "Плохая им досталась доля, немногие вернулись с поля..."
- Сергей Есенин.
- Марина Цветаева. Мы её будем изучать в одиннадцатом классе. Вот про лагерь что-то. Детское, наверное.
Дима заходит в круг света.
"Ах, вы не братья, нет, не братья!
Пришли из тьмы, ушли в туман...
Для нас безумные объятья
Еще неведомый дурман.
Пока вы рядом - смех и шутки,
Но чуть умолкнули шаги,
Уж ваши речи странно-жутки,
И чует сердце: вы враги.
Сильны во всем, надменны даже,
Меняясь вечно, те, не те -
При ярком свете мы на страже,
Но мы бессильны - в темноте!
Нас вальс и вечер - всё тревожит,
В нас вечно рвется счастья нить...
Неотвратимого не может,
Ничто не сможет отклонить!
Тоска по книге, внешний запах,
Оркестра пение вдали -
И мы со вздохом, в темных лапах,
Сожжем, тоскуя, корабли.
Но знайте: в миг, когда без силы
И нас застанет страсти ад,
Мы потому прошепчем: "Милый!"
Что будет розовым закат".
- Не про пионерский лагерь. - разочарованно говорит Гонзало. - Я ничего не понял. Но читал ты здорово. Так красиво было, как на сцене: вокруг темно, а ты весь солнечный такой, будто волшебство какое-то.
- А я, кажется, понял, о чём это, - говорит Дима. - Мальчики и девочки разные. Как у нас, в отдельных спальнях. И нравится им разное. Если девочка говорит мальчику "милый", это не значит, что она его любит. Может, она просто любуется красивым закатом.
- А кого же она любит?
- Ну кого-то другого. Может, больше - своих, девчонок...
Фёдор Сологуб, "Рождественский мальчик", - говорит Гонзало.
Теперь уже он заходит с книгой в столб света, и Дима не может глазам поверить, каким его друг внезапно стал: будто ёлочными гирляндами, обвешан солнечным светом!
"И опять Гриша. Подошел к Пусторослеву.
- Зачем они бегут? Чего они боятся? - спрашивал он, и голос его звенел и дрожал.
Такой бледный, и глаза так горят. Пусторослев взял его за плечо и сказал:
- Милый, вернемся домой. Здесь не надо стоять. Они убивают.
Гриша засмеялся, - совсем, как тот, ночной мальчик. Пусторослев смотрел на Гришу с недоумением и тоскою. Белый и сияющий, как тот, ночной посетитель, мальчик говорил:
- И пусть убьют. Разве ты боишься? Умрём вместе. Не стоит жить с этими злыми людьми. Не хочу быть с ними".
В белой рубашке и белых шортах, тонкий, почти прозрачный, Гонзало будто сам излучает свет. Волосы, как нимб, сияют над его головой.
- Гонзи! - произносит Дима. Это как гипноз, он взгляда не может оторвать от Гонзало.
- Что? - выдыхает Гонзало тихо.
- Ты такой невероятный! Красивый...
Дима не задумывается, можно ли так говорить. Он просто чувствует, что по-другому сейчас сказать нельзя. И этот солнечный мальчик поймёт его, поймёт, что он чувствует. Потому что такой мальчик не может не понять его.
- Я рождественский мальчик! - Гонзало, машет руками в столбе света, будто взлетающая птица.
- Я, кажется, влюбился в тебя...
- Тогда зови меня Анхелем. - Гонзало совсем не удивляется его словам. - Я тоже буду тебя так звать. Пусть это будет теперь наше общее имя. Мы станем ангелами друг для друга.
Они читают книги. Будто время остановилось и можно никуда не спешить. Столб света перекосился и уже давно оторвался от земли. Теперь он где-то под потолком, будто световой меч, подвешенный солнцем над их головами.
- "Его оригинальная красота поразила меня с первого взгляда. Я почувствовал к нему непреодолимое влечение. Видеть его было достаточно для моего счастия; и одно время все силы души моей были сосредоточены в этом желании; когда мне случалось провести дня три или четыре, не видав его, я начинал скучать, и мне становилось грустно до слез. Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мне приснился; закрывая глаза, я видел его перед собою и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение. Никому в мире я не решился бы поверить этого чувства, так много я дорожил им".
- Что за книга?
- Лев Толстой. "Детство".
Выходят они, когда уже смеркается.
- Луна сегодня такая красивая, - говорит Гонзало. Но смотрит он, не отрываясь, на Диму, и Диме вдруг начинает казаться, что не о Луне его приятель говорит.
- Потому что был розовый вечер... - отвечает он, будто отзыв на пароль возвращает. - "Для нас безумные объятья ещё неведомый дурман..."
Лицо Гонзало очень близко. В темноте выражения его не различить, только горячее дыхание обжигает Димино лицо.
- Я тебя поцелую.
- По-братски? - Дима сам понимает, по выскакивающему из груди сердцу понимает, что не по-братски, нет, совсем не по-братски.
- В губы, Анхель, в губы.
Дима чувствует прикосновение губ друга. Крепкое, страстное. Сил не хватает не то что дать отпор, но даже сопротивляться он не может, глаза сами собой закрываются. Он ощупывает губами губы Гонзало и хмелеет от давно желанного чувства.
Обессиленно опускается на траву, закрывает лицо руками.
- Теперь одному из нас придётся убить другого, - говорит потерянно. Когда о чём-то знают двое, хотя бы один обязательно проговорится. Тогда погибнем оба.
- Не бойся и не думай об этом. Доносы и расстрелы не продолжатся вечно.
- Я не смогу тебя убить, Гонзи, - Дима берёт руки Гонзало в свои, ласкает их и не может с собою справиться, чтобы остановиться. - Скорее я сам умру, если надо будет предать тебя. Я по-настоящему влюбился. Прости.
- Не надо, - говорит Гонзало. - За любовь не просят прощения...
Пока никто их не видит, они идут в лагерь, так и не выпуская руки из руки.
Ярко светит луна, но вокруг никого, и волшебство раскрывшейся перед ними новой, неведомой грани любви всё длится и длится.
- Мальчики, куда путь держите?
Они вздрагивают от неожиданности и неловкости. Не могут понять, откуда здесь взялся этот человек.
- В пионерский лагерь.
- Я так и думал. Все хорошие мальчики должны быть пионерами. А вы, я вижу, не просто хорошие, вы мальчики голубых кровей, что вдвойне приятнее.
Диме кажется, что мужчина обозвал их голубыми, но он сомневается, тем более, никакой угрозы с его стороны не чувствует.
- А вы куда?
- Туда же. Меня командировали для изучения графского поместья. Я историк. Думаю поселиться в здании лагеря. Пока занесу вещи, а жить буду в палатке.
Незнакомец указывает на свой большой чемодан.
- Там уже заперто. Мы - в окно.
- Вот досада, - огорчается незнакомец. - Не тащить же мне его обратно. Не можете пока взять к себе в спальню? А завтра я зайду, заберу.
Женя с Тимуром идут, взявшись за руки. Это больше, чем пионерская дружба. Они понимают это, и потому резко разнимают руки, приметив вдали Квакина.
- Здорово, комиссар!
- Здорово, атаман!
- Чё, любовь-морковь?
- Ты о чём?
- Да вот поговаривают, голубки у тебя завелись. Ханский гарем себе завёл?
Женя вопросительно смотрит на Тимура.
- Неправда, - говорит Тимур и невольно краснеет от злости и унижения.
- Сам не видел, люди говорят. Они ходят, милуются, держатся за руки. Сдал бы их чекистам, не позорился.
- Кто?
- Те, что из лагеря, двое.
- Я выясню.
Они расходятся. Квакин довольный, вразвалочку. Тимур злой, стиснув зубы.
Тимур строг. Непривычно строг. Дима и не ожидал от него такого. Хотя, он плохо его знает. Может, не зря комиссар? Строг к друзьям, беспощаден к врагам?
- Я считаю, что после случившегося Дмитрию и Гонзало не место в нашем отряде! Своим мерзким, похабным поведением они не просто поставили под удар добрую репутацию нашего отряда, не только осквернили священное звание юного пионера, но плюнули в самую душу нашего народа, совершая гнуснейшее из преступлений которое, как гнойную язву буржуазного пережитка, калёным железом, Сибирью и пулей выжигает Советская власть.
- В то время, как мой отец проливает кровь на финском фронте, чтобы отогнать подальше полчища вражеской нечисти от города, носящего имя вождя мирового пролетариата, - горячо говорит Женя, - когда все честные люди нашей Родины на заводах и фабриках куют оружие пролетарской победы, находятся буржуйские недобитки типа Дмитрия Турбина и Гонзало Мориса, не гнушающиеся предаваться гнусностям, порочащим само высокое звание человека!
- Вентилятор... - шепчет Дима. Глотает слёзы. Их нельзя показывать. Этим - таким - нельзя.
- Что ты там бормочешь, Дмитрий Турбин? Встань, громко скажи, чтобы все слышали.
- Говно на вентиляторе, - говорит Дима. - У нас это так называется. Когда кто-то делает гадость и радуется, что всех удалось запачкать.
- Что за вентилятор такой?
- Вроде пропеллера, который обдувает в жару, чтобы прохладнее стало.
- Дмитрий Турбин, где вы такого набрались? - Тимур сурово косится на Гонзало. - Кто вас тут порочит, что вы хотите этим сказать? Вы кто такой, чтобы нас обвинять?
- Да я не вас обвиняю, - говорит Дима удручённо. - Это... - И вдруг в его голове цепь событий складывается в ясную, цельную картину. - Это Квакин! Тимур, оставим разборки на потом. Срочно надо сообщить нашим. В поселке враг. Он разговаривал с нами, когда мы возвращались с развалин. Представился историком. Его чемодан лежит у меня под кроватью. А сегодня утром мы видели его с Квакиным. Потом Квакин наведался к нам в лагерь. У этого мужика монгольское лицо. Это хан, хозяин поместья, я теперь уверен в этом. Они замыслили что-то плохое. Вызывайте милицию, пусть вскроют чемодан. А мы с Гонзало пойдём в развалины, на разведку. Он прячется там!
- Я пойду к нему, - говорит Гонзало. - Ему надо сказать, что после взрыва в лагере в посёлке полно милиции. Ему надо сдаться. Иначе они его убьют.
- Тебе не страшно?
- Нет. Он ведь не преступник. Это его дом, у него было право уничтожить свой дом.
Диме такого не приходило в голову. Он думает, почему Гонзало такой добрый и умный. Неужели ему никто никогда не делал подлости? Его никогда не заставляли делать то, что он не может, и никогда не запрещали то, что ему нужно? И от этого он вырос справедливым и мудрым?
- Не иди, он убьёт тебя.
Гонзало, уходя, оборачивается с улыбкой:
- Я ни в чём не виноват. За что меня убивать?
- Не приближайся, - предупреждает граф.
- Я хочу вам помочь.
- Единственное полезное, что могут сделать для меня юные революционеры - красиво висеть на деревьях в ряд, когда наши вернутся.
- Будьте благоразумны...
Револьвер в руке графа дёргается, и лишь мгновение спустя Диму оглушает звук выстрела.
Гонзало выстрелом отбрасывает назад, он вскидывает руки и беззвучно падает навзничь.
Дима подползает, склоняется над ним. Гонзало лежит с закрытыми глазами, из уха и носа у него течёт кровь.
Дима понимает, что Гонзало умер, его больше никогда не будет на свете. Он не замечает, что плачет.
- Собачье отродье!
Будто взрывается небо, оглушительно, смертельно, прямо над его затылком, беспощадно вжимает лицом в траву.
Бежит, бежит по улице Зина Портнова. Такая же, как на фото, чёрно-белом фото на сайте её имени. Она запыхалась, косички беспорядочно скачут по плечам.
- Отберите у неё книгу, отберите! - кричит депутат с трибуны.
Зина пытается спрятать за пазуху обгорелый томик с двумя пионерами в лодке. Но это мешает ей бежать. А фашисты всё ближе.
- Беги сюда, - кричит ей Дима изо всех сил. - Когда ты не один, выстоять легче!
Зина замахивается и огрызок книги летит к нему:
- Меня не спасти, я давно умерла! Спасайся сам. Иди к нашим, в "Юные мстители"! Учись стрелять и метать гранаты. С ними по-другому не получится...
А это Гонзало. Тонкий, сияющий, почти прозрачный.
Он поворачивает голову и манит рукой.
- Иди, иди за мной.
Там впереди, в конце заметённой рождественской улицы, улыбающийся Санта с мешком подарков за спиной. Там добрые, грациозные олени в сияющей упряжке ждут, готовые взмыть в звёздное небо.
Но навстречу мальчику из-за угла летит конница с шашками наголо. И видно, что она настигнет его раньше, чем он успеет добраться до оленьей упряжки.
- Милый, вернись, - кричит Дима. Кричит "милый", чтобы Гонзало вспомнил розовый вечер в графских развалинах. Чтобы остановился.
Но мальчик смеётся, глаза его горят.
- Зачем люди бегут? Чего они боятся? - спрашивает он. Голос его звенит, дрожит над холодными январскими сугробами. - Мы ни в чём не виноваты, нам незачем бежать.
Он не видит, как офицерская сабля взлетает над его светлой головой.
И снова, как в повторе кино, Гонзало бежит вперёд. Шепчет, и глаза его горят:
- Я хочу. Я пойду к ним, - и ты пойдёшь со мною, в новый мир, через эту дверь, светлую, верную.
- Вернись, милый. Они убьют тебя, - в отчаянии кричит Дима, умоляет.