Ивакин Алексей Геннадьевич : другие произведения.

Цена жизни

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Понеслася! Новенькое.

  ЦЕНА ЖИЗНИ
  
  13 августа 1945 года. УССР. Волынская область. Ковельский район. Близ села Шкурат.
  Старший лейтенант, насвистывая модную песенку 'Бомбардировщики', тщательно наводил бархоткой блеск на сапоги.
  Рядом, в кустах, лежал старшина и выговаривал офицеру:
  - Ну, товарищ старший лейтенант, бросьте вы ерундой маяться! Ну что вы как маленький, ей Богу! Зачем это вам? Все уже! Окружили бандитов, отмашку дайте и аллес капут недобиткам.
  - Молчи, Загоруйко, - лейтенант полюбовался на сапоги. - Смотри, как у кота то самое. А?
  - Да тьфу ты, товарищ старший лейтенант! Ну смешно же! Война кончилась, а вы под пули лезете!
  - Ни черта ты, старшина, не понимаешь. Я кто?
  - Старший лейтенант, ну и...
  - Ну и то, старшина, что я старший лейтенант Народного комиссариата внутренних дел. Потому обязан, слышишь, старшина? Обязан выглядеть идеально. На меня бандиты посмотрят - и сразу поймут, что лицо я, так сказать...
  Старший лейтенант замялся, пытаясь подобрать слова.
  - Что вы марку держите, дальше-то что?
  - А то, старшина, враг должен видеть, что мы его не боимся. Понял? Моральный фактор, ё-моё.
  - Моральный фактор... Плотность огня - вот лучший моральный фактор, товарищ старший лейтенант.
  - А плотность огня ты мне обеспечишь, старшина. Бойцы готовы?
  - Ясен перец, сказал же, только приказ дайте и в капусту порубим.
  - Не надо в капусту. Там не фрицы, там наши советские граждане.
  - Бандиты они!
  - Слушай, старшина... Ты что такой прямой, как рельса? Сейчас какой год идет?
  - Сорок пятый...
  - А Советская власть когда пришла сюда?
  - В тридцать девятом...
  - Шесть лет получается?
  - Ну.
  - А из этих шести лет - четыре на оккупацию приходится. Темные же люди. Их не в капусту шинковать, их воспитывать надо.
  - Ценой жизни, что ли?
  - А другой цены и не бывает.
  Лейтенант разогнулся, встал по весь рост, затем шагнул вперед, к дереву, отогнул веточку, посмотрел на дом. Обычный хутор, затерянный в лесах Волыни. Дом крепкий, обнесен забором, в полтора человеческий роста. И тишина. Ни куры не хрюкают, ни свиньи не кудахчут. Тьфу, наоборот, конечно же. Один только пес гавкает на весь лес. Чует, собака, чужаков, окруживших дом.
  - Так вот, Трофимыч, - не глядя на старшину, сказал товарищ старший лейтенант. - Если через час не вернусь... Постарайся их живьем взять. Не убивай.
  - Спалить это гнездо к чертовой матери надо, - вздохнул старшина.
  - Я тебе спалю, - погрозил кулаком офицер подчиненному и вышел на полянку перед домом.
  Полянка, метров сто по ней идти до ворот. Словно голому идти эти сто метров. Старший лейтенант сдвинул фуражку на затылок и, не спеша пошел вперед.
  За спиной заматерился старшина.
  Шаг, другой, третий... Старший лейтенант знал, что его видят, за ним наблюдают. И не просто смотрят на него, а смотрят через прицел. Это необъяснимое, потустороннее и мистическое чувство опасности, выработалось у молодого совсем офицера за четыре года войны. Приходилось бывать в передрягах с самого июня сорок первого и по самый май сорок пятого. И ордена с медалями тому лучшее подтверждение. А учителя хорошие у офицера были. Четыре оценки поставили за четыре года. Одну тяжелую, три легких. И легкая контузия. Для 'СМЕРША' линии фронта нет. И Победа лишь веха в биографии бесконечной войны.
  Смотрят, смотрят. Вот из того, слухового оконца на чердаке смотрят. Недаром там стекол нет, выбили недавно.
  А пес загавкал еще сильнее.
  Пройдя половину пути, старший лейтенант остановился, расстегнул портупею, осторожно снял кобуру, поднял ее в верх, чтобы те, кто сидел в доме, разглядели ее. Отшвырнул кобуру в сторону. Застегнул ремень. Шагнул дальше.
  Старшина в лесу снял пилотку и стер пот с лица. Рядовые бойцы, окружившие дом, ждали команды, закусив губы. Некоторые из них большой - немецкой - войны не застали, но попали на малую, бандеровскую.
  А дом молчал.
  Дунул ветер, зашелестел листвой, охладил разгоряченное лицо.
  Еще пара шагов, потом еще...
  Медленно, но уверенно старший лейтенант подошел к воротам. Поднял руку, стукнул в серые доски несколько раз.
  Никто не отвечал, кроме заливающейся до хрипа собаки.
  Старший лейтенант хмыкнул, подошел к калитке, сунул руку в щель, нащупал щеколду, подкинул ее, открыл дверь, шагнул во двор...
  В этот момент хлестко ударил выстрел, взбив пыль у самых ног старшего лейтенанта.
  Он остановился и тут же вскинул руку с раскрытой ладонью вверх: стоять всем, огонь не открывать!
  Старшина в лесу выругался так, что листья пожухли.
  Больше выстрелов не было.
  Старший лейтенант поднял ногу и медленно-медленно ступил во двор.
  Раздался еще один выстрел, на этот раз пуля взвизгнула где-то над головой, а в доме вдруг раздался грохот, словно что-то упало: то ли ведра, то ли на ведра. Глухой рык, слова в котором было не разобрать: и опять тишина.
  А пес вдруг осекся, но в будке не спрятался. Он повернул голову, изумленно разглядывая и принюхиваясь к чужаку. Ноздри здоровенного - с детский кулак - черного носа жадно раздувались. Сквозь запах гуталина, оружейного масла, немецкого трофейного одеколона, пробивалось что-то знакомое, еще совсем детское. В собачье башке вдруг что-то вспомнилось, и пес - иссиня-черный как грозовая туча - осторожно вильнул лохматым хвостом.
  - Что, Пират, признал? - улыбнулся офицер.
  И пес заскулил, рванулся к старшему лейтенанту, но стальная цепь не пустила пса, он дернулся так, что едва не упал на спину. Скулеж стоял, едва ли, не громче лая.
  Офицер подошел к собаке, нагнулся и погладил по здоровенной лобастой башке. Глаза же Пирата светились радостью. Впрочем, нет, счастьем. Собакам не даны оттенки эмоций: если они радуются, то до самого счастья. Если тоскуют, то до смерти. Если голодны... Впрочем, собаки всегда голодны.
  - Соскучился, опездол? Хороший пес, злой, молодчина, - потрепал офицер Пирата по щекам. Хвост собаки завертелся веером, кобель упал в пыль, подставляя брюхо под нежданную ласку, заскулил... Но офицер уже шагнул к дому, откуда в него стреляли.
  Три ступеньки на крыльце. Скрипучие ступеньки.
  Старший лейтенант поставил правую ногу на первую ступень.
  За спиной истошно залаял пес. Но лаял он уже не грозно, а прося ласки, даже засипел, бедняга.
  Левая нога на вторую ступень...
  За дверью опять загрохотало.
  Офицер уже хотел шагнуть на третью, как дверь вдруг распахнулась.
  На пороге стоял здоровенный мужик в меховой жилетке на серой, льняной рубашке. В левой руке он держал немецкий карабин системы 'Маузер', стволом вниз.
  - Ну, заходи, раз пришел, - буркнул мужик.
  - Тять, а ты совсем седой стал, - старший лейтенант снял фуражку и улыбнулся.
  - Станешь тут с вами седым. Заходь.
  - А не стрельнешь? - кивнул офицер на винтовку.
  - Не мой размер. Это я у Петьки отобрал, не бойся.
  - Отбоялся, бать. Не способен я на такое высокое чувство.
  - А если ремень со стенки сниму?
  Старший лейтенант засмеялся:
  - Вот чего боятся до самой смерти буду, так твоего ремня.
  - Ну так заходи, что как не дома-то?
  
  16 березня 1918 года. Украинская Народная Республика, земля Волынь, город Ковель.
  На рыночной площади уездного города Ковеля было, как обычно, столпотворение. Все продавали, меняли, покупали всё на всё. Валюты ходили разные: и царские 'катьки', и 'керенки', австрийские кроны, немецкие марки, а иногда даже невиданные большинством доллары. Их присылали из далекой Америки бедным родственникам богатые эмигранты одного народа в рассеянии.
  Абрам Запрудер, мальчик этого народа, тринадцати лет от роду, подошел к телеге, на которой сидел, болтая ногами, молодой, но здоровый и угрюмый парубок с жидкими волосиками на верхней губе.
  - Тебе чего, жиденок? - голос парубка оказался под стать внешности. Такой же хриплый, грубый и угрюмый.
  - Чем торгуешь?
  - Свининой, - сплюнул парубок. - Вали отсюдова.
  Абрам бросил в рот семечку, щелкнул ее и сам сплюнул на телегу.
  - Ха, напугал. Знаешь, какой у нас ребе? Он помолится, и свинина рыбой оборачивается.
  - Брешешь, - усомнился парубок в усы.
  - Брешу, - согласился Абрам. - А больше еды нету?
  - Есть, чем платить будешь?
  - Вот, - еврейчик торопливо достал из кармана цветную деньгу, быстро показал продавцу, потом спрятал обратно.
  - Ха! Керенка. Не, вы жиды богатые, серебришко есть?
  - А что дашь?
  - Картопли мешок есть. Репа. Яйца три десятка. Яблоки моченые. Хош яблочка, жиденок?
  Абрам с достоинством кивнул. Ну это ему так показалось, что с достоинством, на самом деле, он кивнул также торопливо, как и достал бумажную деньгу.
  - Деньги будут, приходи, - парень сунул руку в бочонок, достал оттуда яблоко и аппетитно захрустел.
   - Две кроны есть, австрийские, - сглотнул слюну Абрам.
  - Бумажные? - фыркнул продавец.
  - Обижаешь!
  - Покажь!
  - Яблоки вперед! Десять штук.
  - Пять!
  - Семь!
  - По рукам!
  Абрам полез за подкладку драного пальто, парень же быстро свернул кулек из старой газеты и набросал туда моченых яблок, стараясь выбирать поменьше, чтоб они передохли жиды клятые.
  - А говоришь, денег нет, - хохотнул парубок и шмыгнул. - Тебя как зовут, голодранец?
  - Абрам, а тебя?
  - Тарас. Абрашка, а ты чего не в синагоге? Сегодня же суббота.
  - Кушать очень хочется.
  - А матка с тятькой лаяться не будут?
  - Будут, - и Абрам захрустел яблоком.
  Над многоголосой, черной толпой, перекрикивая ее, дрались за место в голых ветвях дубов грачи. Ощутимо пахло весной и, хотя солнца не было, настроение у Тараса было приподнятым. Потому он и пустил жиденка на телегу. В ногах же правды мало, так ведь?
  Люди сновали туда-сюда, чертыхались, наступали друг другу на ноги, торговались, расходились: обычный базарный день.
  Внезапно толпа колыхнулась в одну сторону, потом в другую, раздалась в стороны.
  - Абрашка!
  - М? - ответил набитым ртом мальчик.
  - Лезь под телегу?
  - Фафем? - не понял Абрам.
  - Гайдамаки едуть...
  И впрямь, на площадь въехал разъезд гайдамаков в смешных шапках, с длинным красным шлыком, свисавшим до плеч. А за гайдамаками ехали немцы на здоровенных битюгах. Ходили слухи, что немецкие кони гадят исключительно в положенных уставом местах по команде 'Шайзе'. По крайней мере, так говорили дезертиры и старики. Тарас пригляделся. И точно. Гайдамацкие лошади время от времени посыпали яблоками и без того грязный майдан, а вот немецкие кони - нет. Они и шагали-то, казалось, по команде.
  - Опять погром будет? - сдавленно сказал Абрам из-под телеги.
  - А как же? - удивился Тарас. - Что за суббота без погрома? Тем более, эти приехали.
  Немцы смотрели важно, поверх толпы. А вот гайдамаки то и дело шныряли взглядом по возам да телегам, отмечая интерес для себя. А что самое интересное находили, то без слов стаскивали себе и совали в подседельные сумки, не обращая внимания на визги баб да ругань мужиков. А по особо шумным и нагайками проходили.
  - Сиди, сиди там. Увидят - шкуру пометят наскрозь, - полушепотом сказал Тарас, когда те подъехали к его телеге. А потом улыбнулся щербато и протянул кадку с мочеными яблоками гайдамакам. Это их не заинтересовало, они даже головы не повернули. А потом раскрылась тайна дрессировки немецких битюгов. Оказывается, под хвостами им были приделаны мешки, куда кони и складывали свой навоз. Тарас даже немного разочаровался. Немецкий порядок оказался проще простейшего. Вот оно как бывает, на белом-то свете...
  - Вылазь, жиденок! - крикнул Тарас.
  Абрам высунул чумазую голову из-под телеги:
  - Домой побегу, надо тятьку предупредить: валтасары приехали, бить будут.
  - Ну беги, - пожал плечами Тарас. - Эй! Стой! А батька у тебя кто?
  - Портной, а что?
  - Ни что. У меня шинель осталась от отца. Пальто сможет сделать?
  - Может, конечно. Только не сегодня. Завтра приходи, сделает.
  - Завтра не можно. Завтра занят, в церкву пойду, тятьку с маткой поминать.
  - А... Тогда в понедельник?
  - Не можно, в лес пойду, за зайцами.
  - Вот за зайцев и пальто будет. Только ты поторопись. Ава каждый день говорит, что надо ехать в Америку, деньги копит.
  - А мать что?
  - Плачет...
  - Ладно, приду. Куда идти-то?
  Абрам обстоятельно назвал адрес:
  - Ты его запиши.
  - Та ну, я писать не умею, - отмахнулся Тарас. - Так запомню.
  И запомнил, потому как через четыре дня - во вторник тоже не получилось - стоял у облупленной двери портного Натана Запрудера. В руках он держал два свертка - один с шинелью отца, другой с парой освежеванных зайцев. А что? Шкура и самому пригодится.
  Дверь открыла мадам Запрудер. Она оглядела Тараса с ног до головы, а потом крикнула, не оборачиваясь, но как-то во внутрь дома:
  - Натан, до тебе мальчик, он с заказом!
  Мадам была могуча и большегруда.
  - Натан, иди скорее, что ты там фаршмачишь? Мальчик, тебе что?
  - Вот, пальто надо сделать. Двух зайцев дам.
  - Двух зайцев за целое пальто? Натан, ты слышал, как ты обесценился? Два тощих зайца, которых не хватит даже Абраму. Кстати, а почему зайцы голые?
  - А какие они должны быть? - удивился Тарас. - Одетые, чи шо?
  - А де шкуры?
  - Яки шкуры?
  - Яки, яки... Натан, он держит нас за поцев. Принес голых зайцев и хочет пальто!
  - Это аванс, шкуры будет после работы, - ответил Тарас, после чего тетка пропустила его в дом.
  В доме пахло печеными яблоками и плесенью. Кривая лестница вела на второй этаж, оттуда как раз спускался высокий плешивый мужчина, спрятавший грустные глаза под очками.
  - Вам что?
  - Вот, - Тарас протянул сверток с шинелью и сверток с зайцами.
  - Сара, нам сегодня есть что кушать, - флегматично отодвинул Натан зайцев в сторону и начал разглядывать Тараса. - Большой мальчик, крепкий. На какой фасон хотите пальто? Лондон, Вена, Париж? Немецкий стиль крайне не рекомендую, все равно получится шинель.
  - Я не знаю, - пожал плечами Тарас.
  Щуплый Натан, юноше он доставал едва до плеча, достал из кармана портновский сантиметр и начал снимать мерку.
  - Я вам таки скажу, что надо шить парижский фасон. Конечно, это глушь, но французы умет видеть красиво. Я вам сделаю однобортный.
  - Это как? - не понял Тарас.
  - Не важно, вы все поймете, когда придете завтра к вечеру. Сара, ты заберешь этих зайцев или когда?
  Сара, стоявшая за спиной Тараса тут же заорала:
  - Барбара! А ну иди сюда! Бикицер на кухню!
  Коричневая тряпка, прикрывавшая вход в каморку, мгновенно распахнулась, будто бы кто-то там только и ждал команды. Этим 'кто-то' оказалась стройная девушка с серыми глазами и пепельными волосами. Затравленно глянула на Тараса, на Сару, торопливо схватила зайцев и тут же исчезла за дверью. Оттуда немедленно донесся звон кастрюль и звук льющейся из ведра воды.
  - Беженка с Польши. Вот. Подобрали, приют дали. А она, гойка неблагодарная, даже спасибо не говорит. Понимаете?
  - Сара, солнышко, помолчи, - мягко сказал Натан. - Значит что я вам скажу, молодой человек? Придете завтра на повторную примерку. Лучше к вечеру. А послезавтра готово будет все, это говорю я Натан Запрудер! Я был лучший портной на Малой Арнаутской! Я вам отвечаю! Я шил! Каким я людям шил! А что я шил? Я шил сорти де баль!
  Тарас на 'сорти' не повелся:
  - А если мне не понравится, зайцев вернете?
   - Каких зайцев?
   Тарас хотел было открыть рот и обругать хитрого жида последними словами, но тут распахнулась входная дверь и в дом влетел Абрам:
  - Отец! Гайдамаки! Погром идет! - на лице молодого еврея наливался багровым синяк.
  - Ой вэй! - осела на пол Сара. - Нас опять идут убивать!
  Тарас рванул к выходу, оттолкнув Абрама. Так и есть. Откуда-то издалека доносился тяжелый, свинцовый гул толпы. Гул набирал силу, приближался, сквозь него был слышен звон стекол, редкие выстрелы и женские визги.
  Парень с силой закрыл дверь, быстро окинул взглядом помещение:
  - Подвал маешь?
  - Да, да, есть подвал, но там сыро и грязно...
  - Лучше час в грязи, чем вечность на погосте. Или как там у вас? Собирай своих, лезьте в подвал.
  Натан испугался, отчего стал суетлив и громок.
  - Сара, Абрам, Хая, Руфь, Хаим! Где вы все, вы слышали, что сказал молодой человек? Быстрее, быстрее, к нам идет погром!
  Откуда-то выскочили две девочки и мальчик - примерно одинакового возраста: семь, восемь, мальчику может десять. Все заорали, забегали, засуетились, но, тем не менее, как-то моментально собрали нехитрые вещи и побежали на кухню, где Барбара разделывала зайца на рагу.
  Последним в подвал спускался Натан, он умоляюще и подслеповато посмотрел на Тараса сквозь круглые очки:
  - Не выдайте им нас, пожалуйста...
  - Давай, давай, папаша, - деловито ответил Тарас. - Только сидите там тихо, як мыши. Понятно?
  - Да, да, да, - забубнил Натан и скрылся в темноте.
  Тарас быстро опустил крышку, накинул на нее домотканый половик и поставил на него колченогий стол. Барбара смотрела на все это с тихим испугом в глазах, прижав руки к груди. С острого ножа на фартук капала заячья кровь.
  - Шо смотришь? По-русски розумеешь, пани? - буркнул Тарас глядя в ее серые глаза.
  - Nie wiem, nie wiem, - мелко затряслась она.
  - Шо не вем, не вем? Розумеешь, говорю?
  - Тrochę...
  - Немецкий?
  - Niemiec?
  - Полещук я. Ай, дурна баба. Гайдамаки сейчас придут. Плохие люди. Ты моя жена, типа. Поняла? Иначе снасильничают. Им что жидовка, что ляховка, что хохлушка. Погром же. Ты моя жена. Розумеешь? Геволт, иначе, будет. Жена моя ты. Понятно ли?
  - Ja twoja żona?
  - Жона, жона. На время жона. Пока лихие не уйдут. Поняла?
  - Rozumiem...
  - Да, и платок на голову накинь. У нас бабы замужем яки, платки носят.
  Она опять не поняла. Тарас обвел взглядом кухню, потом метнулся в мастерскую Натана, там нашел подходящий лоскут, кусочек мела, вернулся и повязал голову девушки платком. Та отчего-то вспыхнула маком.
  - Ты вари, зайца, вари. Знатный чтоб кулеш был, духовитый. А вот еще! Он торопливо достал из своего мешка шмат сала, завернутый в вощеную бумагу, положил на стол и крупными кусками нарезал.
  - Один в кулеш брось ломоть. Для аромату. Хлеб-то у них есть? Ага...
  Отрезав еще и хлеба, а потом положив сальца на хлеб, пошел к выходу. Потом прислушался и топнул ногой в пол:
  - Эй, азохенвеи! Тихо там!
  Тонкий писк на время прекратился.
  А гул погрома приближался все ближе и ближе. Тарас вышел на улицу, нарисовал белым крест на двери, сел на ступеньку, начал с аппетитом жевать.
  Вот из-за кривого угла улицы выскочил человек с разбитым в кровь лицом, без штанов и рваной рубахе на голое тело. Тарас проводил его равнодушным взглядом. Человек шатнулся было к Тарасу, но увидев, что именно он ест, припустил еще сильнее. А за ним, из-за поворота выбежала толпа с кольями в руках:
  - Бей жадооов! - ревела толпа. Богохульства и матерная ругань грязью висели в солнечном воздухе. С крыш на лица капал тающий снег. Ржали лошади, бесновался свист гайдамачьих плеток. Звонили колокола. Кое-где подымался черный дым. Люди били жидов, люди били себя.
  Тарас подобрал ноги, чтоб бегущие не спотыкались, а лошади не отдавливали. К нему подскочил расхристанный дядька и грозно замахнувшись кулаком сипло спросил:
  - Яврей?
  Тарас откусил сала, посмотрел в глаза расхристанному и лениво достал из-под рубахи крест:
  - Вот те крест!
  - Айяай! - отчаянно махнул дядька и побежал дальше.
  Из соседнего дома за волосы вытащили старуху и стали пинать по животу. Смачно, с хэканьем. Тарас равнодушно отвернулся. И во время, потому как к нему подъехали гайдамаки на конях. Парень тут же вскочил, стащил шапку и низко поклонился. Один тут же прошелся плеткой по хребту.
  - Православный? - глядя на меловой крест грозно сказал гайдамак.
  - Так точно, ваше высокобродь! - и поклонился еще ниже.
  - Кто таков?
  - Тарас я. Тарас Полещук, вашевысокобродь.
  - А де жиды?
  - Каки жиды?
  - Тута жиды жили всегда.
  - Ак это... Продали мне хату и уехали, вчера еще.
  - Куда уехали?
  - Гутарили, шо в эту... Мамерику.
  - В Америку?
  - Ну так. Я ж шо, я ж неграмотной, так я шо?
  - Чей-то ты больно молод, для хозяина... А ну, пойдем, хлопцы, посмотрим, что тут за полещуки...
  С пинком под зад Тарас влетел в дом. Усатые гайдамаки вошли степенно, поглаживая усы, разглядывая углы:
  - А иконы де?
  - Не успел, Христом-Богом клянусь, не успел. Вот они же мне вчера продали, бросили все и уехали. А я только утром сюда с жинкой прийшов, вот уберем тут все, - Тарас торопливо и брезгливо сбросил со стола портняжьи инструменты. - Шоб жидовьём не пахло, в чистый-то дом и внесем иконы.
  Из кухни вышла бледная Барбара, тихо ойкнула и унеслась обратно. Из кухни тянуло ароматом густого чесночного кулеша на свином смальце.
  - Баба?
  - Жинка.
  - Гарна. Де взяв?
  - Полячка. Прибилась, понимаешь. А шо? Ночью шо полячка, шо москалька - у всих долем, не попереком. А парни гутарили, шо у полячек попереком.
  Гайдамаки дружно заржали:
  - У жидовок тоже вдоль. Это у татарок поперек. Га, га, га!
  Тарас радостно подхватил утробный смех.
  - Венчаны? - устав смеялся спросил старший гайдамак.
  - Да, - соврал Тарас. - По православному венчаны.
  - Це добро. Спас душу из схизмы. А шо, жиды все барахло побросали?
  - Це ж жиды. Дерьмо оставили, а весь свой гешефт к рукам прибарахлили.
  - Точно?
  - Вот вам крест, ваше высокобродь!
  - Ну, ну... К голове ходил? На учет встал?
  - Вот собирался, а тут вы...
  - Живи, так и быть. Айда, хлопцы, жиденок искать, жиденят в небо пускать!
  И ушли.
  Тарас проводил 'дорогих гостей' до порога, потом еще постоял на крыльце, разглядывая бегающих туда-сюда людей. По улице летали белые перья: кто-то раздирал перину, ища 'сокровища царя Соломона'. Потом вернулся, закрыл засов, чтобы лихие в грабеже и пьяные от крови не ворвались в дом. Погром ведь штука такая, начинают с евреев, заканчивают всеми подряд.
  Зайдя на кухню, он сел у стола, опять топнул ногой и рявкнул:
  - Сидите еще. Эти еще громят.
  Барбара стояла у плиты, помешивала густой кулеш. Под тонкой тканью двигались худенькие лопатки. Тарас долго и зачарованно смотрел на спину девушки, потом вдруг очнулся и нарочито грубо сказал:
  - Слышь, наложи-ка мне тарелочку... Оголодал я.
  Она торопливо навалила в тарелку еды с горкой, поставила перед парнем, села за стол.
  - Хороший кулеш. Наваристый, - похвалил он кухарку, не глядя ей в глаза. - Солоно в меру. Только не остёр. Я люблю когда остёр.
  Из-под стола донеслось заунывное:
  - Натан, он ест нашего зайца! Сделай что-нибудь!
  - Тихо там! Гайдамаки вокруг, - и опять принялся кушать, дуя на ароматное варево.
  Словно в подтверждение, оконное стекло вдруг лопнуло, засыпав осколками кухню.
  - Вот... - Тарас хотел выругаться, но осекся. Выловил крупный осколок из кулеша и подошел к окну.
  Там стоял пьяненький мужичок в худом армяке и целился вторым булыжником в другое окно:
  - Шо шумишь?
  - Иде Натан? - ответил мужичок покачиваясь.
  - Уехал. Я тут живу. Шо трэба, говорю?
  - Я ему царьский рупь должен. У прошлом роке двадцать копеек занимал. А он рупь требует. Серебром! Христопродавец! Выходи, Иуда! - замахнулся, но не удержался и упал в грязный мартовский снег.
  - Я ща выйду, я тебе ща выйду, - ласково пообещал Тарас и полез в разбитое окно. Выпрыгнув на снег, отопнул булыжник, приподнял мужичка за грудки. - Нету больше Натана. Уехал. Не должен ты больше рупь.
  - Не должен? - перегаром ответил дядечка.
  - Домой иди, проспись. Власть новая, все долги списывает. Понятно?
  - А ты кто?
  - Дед Пихто. Домой иди.
  - А двадцать копеек?
  - Твои они. Ничьи больше. Иди, иди.
  - Правда?
  - Кажи всем, Тарас Полещук всем долги простил.
  - Вота, - непонятно и бессмысленно сказал в небо мужичок и, шатаясь, поперся куда-то. По дороге что-то завыл, неверное, подумал, что запел.
  Тарас ловко забрался обратно в дом. Барбара уже смела осколки веником.
  - Эй, Натан! - Тарас помешал ложкой остывающий кулеш. Вдруг там еще стекло? Вроде не скребет. Ай, ладно. Не пропадать же добру, поди и гвоздь переварим. - Натан, уснул?
  - Не, - раздался приглушенный голос.
  - Сосед приходил. Рупь тебе вернул булыжником.
  Под полом что-то невнятно забурчали, застонали, зарыдала Сара, за ней дети.
  - Да тихо вы там! - рявкнул Тарас. - Неровен час, кто услышит! Тихо сидите! Подумаешь, рупь... Живы и ладно.
  От его рявка Барбара уронила поганое ведро с осколками.
  - Хороший кулеш, - смутился Тарас и уставился в тарелку. - Варь, сядь-ка... Сядь, сядь. И поешь, тощая больно. Варя, вот я шо скажу. Я вот это... Живу я один, в лесу. Родители померли. Сирота я. Может это... Кулеш у тебя хороший. Замуж пойдешь?
  - Za mąż? - не поняла Барбара.
  - Ай, женой будешь? По-настоящему. По правилам. Обвенчаемся, как положено все, взаправду, - а сам все так и не глядел в глаза.
  - Naprawdę? Zeno?
  - На ней, родимой, на правде женой.
  Она вдруг горячо заговорила:
  - To nie jest dobre. Błogosławieństwa nie ma. Ja nie mogę. Ja cię w ogóle nie znam. Moi rodzice umarli, nie wiem... Tak.
  - Так?
  - Tak...
  - Натан, топор или молоток маешь? Окно надо забить, дует!
  Так, до вечера Натан Запрудер с семьей и просидел в погребе, пока погромщики не успокоились в пьяном забытьи. По темноте Тарас и Барбара ушли домой, переложив в горшок остатки кулеша. На прощание, Сара Запрудер, уливаясь слезами, поцеловала молодых и напомнила, чтобы Тарас назавтра заячьи шкурки принес.
   ИНТЕРМЕДИЯ
  Нет, в восемнадцатом году семья Запрудеров так и не уехала в Америку. И в девятнадцатом не уехала. Это случилось лишь в двадцатом году, когда Сара Запрудер устала от бесконечных погромов, а Натан Запрудер от упреков жены. Аврааму исполнилось как раз пятнадцать лет.
  По ночам он учил английский язык, а днем ехал из Бруклина в Манхеттен, где работал закройщиком в швейной мастерской. Да тогда еще в Манхеттене были швейные мастерские. В тридцать третьем Абрахам женился на девушке по имени Лилиан и сделал ей двоих детей. В сорок первом переехал в Даллас, где жил спокойной жизнью. Делал карьеру в компании 'Нардисс', которая производила спортивную одежду. Наконец, в сорок девятом основал свою компанию. Он так и прожил бы до скончания своих дней - обычным человеком, о котором помнят только родственники, да и то, не все. Но в шестьдесят третьем он купил кинокамеру. Это стало его настоящим увлечением. Двадцать второго ноября он вышел из своего офиса на улице Вязов вместе с секретаршей Мэрилин Сицман. Он был большим поклонником тридцать пятого президента США и хотел заснять его проезд по этой самой улице Вязов. С травянистого холма было прекрасно видно, как едет кортеж. Именно он, Абрахам Запрудер, снял момент убийства Джона Кеннеди. Потрясенный, он уронил камеру и закричал: 'Они убили его!'. Кадр триста тринадцать вошел в историю. Кстати, когда Запрудер продал этот фильм журналу 'Лайф' и получил за пленку сто пятьдесят тысяч долларов, то двадцать пять тысяч из них перечислил в тот же день вдове и детям полицейского Типпита. Его Ли Харли Освальд убил в тот же день, что и президента.
  А в семидесятом году мистер Абрахам Запрудер скончался от рака желудка.
  Впрочем, эта история к нашей не имеет никакого отношения...
  8 июля 1919 года. Никто не знает, что за страна. Ковельский уезд.
  Тарас любил бродить по лесу. Нет, не птичек слушать, а так... По делу любил бродить. Нет, не грибы, за грибами пусть Варька ходит. Хотя, кудой ей ходить, младенчику еще года нет. Вот, дома сидит. А Тарасу надо делами заниматься. На базар ездить, продавать найденное. Ну, не совсем на базар...
  Товар у Тараса был особенный. Такой товар, что каждая новая власть - австрияки, гайдамаки, петлюровцы да и просто заезжие атаманы - первым делом развешивали объявления о сдаче Тарасова товара. Атаманы, правда, не развешивали, так орали на том же базаре. Мол, всем сдать оружие... Ага, конечно. Мужики головами кивали и расходились по хатам: обрезы перепрятывать. Каким надо быть дураком, чтобы в такое мутное время ружья сдавать? А ведь у некоторых не только трехлинейки да 'Манлихеры', некоторые и пулеметы дома держат. В одном селе, говорят, всей общиной трехдюймовку прибарахлили.
  Где брать? Да этого добра к девятнадцатому году на Волыни скопилось много. То в пятнадцатом тут русские отступали, то в шестнадцатом австрияки бежали. По лесам ходи да собирай. Винтовки еще ладно, бросовый товар. А вот патроны... Патроны - материал расходный. Он больше в цене.
  Вот Тарас и шлялся по местам боев и собирал валюту валют. А потом в Ковель, торговать из-под полы... Опасно, конечно, могут и шлепнуть на месте. Но что делать? Варька, конечно, девка огненная оказалась, такое вытворяла - ни одна хуторская девка не умеет. Те, что кобылы, только нагибаться умеют. А эта... Ух! За это полюбил он нежданную жену, или за то, что ни одного худого слова не сказала Тарасу... Только вот забеременела и сразу слегла. То рвало ее, то бледной немочью по дому ходила, то в обморок падала. Какое уж тут хозяйство, когда Тарас сам себе снидать делал: воротило жинку от сала. Яблочко - кусь! - и сыта весь день. А мужику что без мяса? Мужик без мяса - баба налево.
  За дохтуром пришлось ехать в Ковель: так тот, зараза жидовская, последнего кабанчика уволок гонораром. Сам не сожрет, так выменяет, ага. Велел Варьке больше отдыхать: де..., ди... Оголодала, в общем. Анемония какая-то.
  Но родила быстро, хорошо. Бабки спомогли, хорошо. И мальчик: тоже хорошо. Все помощник в доме. Назвали, как Варька настояла - Лешек. Крестить, правда, не крестили - православную церковь еще в годы войны сожгли, батюшка с горя и помер. А других не посылали. В католическую Тарас наотрез сына везти отказался. Сам-от в Бога не очень верил, но на всякий случай надо. Варька поплакала, поплакала, да успокоилась. Так и жили - невенчанные и некрещеные. А что делать?
  Ладно, Бог есть любовь, а не кодекс законов. Разберется, если есть. Но, коли появится новый поп - окрестить надо. И повенчаться. По-нашему, по-православному.
  Тарас распрягать телегу не стал. Придирчиво осмотрел телегу: колеса не кривят ли, сеном ящики с патронами хорошо ли прикрыты - и пошел в дом.
  Лешек опять орал. Жрать хочет, ишь ненасытный. Жрать да спать - лепо жить. Завидно. Тарас шагнул к люльке, качнул ее пару раз:
  - Где мать-то, Алешка?
  Сын в ответ заорал еще больше.
  Хм, странно, Варька сына никогда не оставляла надолго.
  - Варь! Ты где?
  Качнул люльку еще пару раз. Подумал. Зашагал в другую комнату. Нету. Хм. Вышел во двор. Зашел в дровяной сарай, потом в конюшню...
  Прямо за дверью она и лежала ничком.
  - Ох ты... - Тарас бросился к жене, перевернул ее.
  Господи, какая горячая...
  Она открыла глаза, посмотрела на мужа. Что-то зашептала липкими белесыми губами.
  - Что? Что? Варя!
  - Матка Боска Ченстоховска, сыночку, сыночку...
  - Варя, что с тобой!
  Она сглотнула и затихла.
  Положил он ее на ящики, укутал одеялом, сверху набросил тулуп и поехал в город. Мальца, конечно же, с собой взял. Не одного же его оставлять? Нажевал хлеба, завязал в тряпицу, да сунул ему в рот вместо титьки. А чтоб не орал.
  Ехали медленно. Жену растрясти боялся. Да и малец на руках не способствовал. Хорошо, доехали без приключений. Хотя банды и пошаливали, но, видать, Матка Боска отвела их от лесной дороги. Но обрез под рукой, да... Перед городом его припрятал под сено.
  Больница была закрыта давно и бесповоротно, после того, как польские жолнежи - бисовы дети - расстреляли под городом сестер милосердия из Красного Креста. Потому Тарас и повез жену сразу к частному доктору. Поляку, конечно. Свой, может меньше возьмет за прием?
  Уже темнело, потому прислуга открыла не сразу. Открылось оконце в двери:
  - Шо надо?
  - Дохтура. Вишь вон, жена болеет.
  - Не принимает, - окошко захлопнулось.
  - Я ведь сейчас дверь вышибу, - с чувством сказал Тарас и с еще большим чувством пнул в дверь.
  - Что шумишь? Не принимает доктор!
  Вместо ответа Тарас хекнул и вдарил по двери плечом с разбегу. Та не открылась, хотя затрещала. Супротив шести пудов чистого мяса - что она сделает?
  - Я сейчас полицию вызову! - заверещала рожа в оконце.
  - Вызывай, пока она доедет с городу Парижу, я тебя в печную трубу засуну и вертел сквозь две дыры всуну. Будет жареный хряк в собственном соку, - пообещал Тарас. - Открывай, подлюка!
  Через пару ударов дверь открылась и Тарас ввалился внутрь дохтурской квартиры:
  - Кто ж дверь внутрь распахом делает? - буркнул он, вставая с порога. - Этак выбить легче...
  - Что вам надо, милостивый государь? - сверху на него смотрел грозный бородатый дядька. Ноздри его раздувались, а усы шевелились. 'Чисто бык' - механически подумал Тарас и встал.
  - Жена.
  - Что жена?
  - В телеге жена. Посмотреть надо.
  - Молодой человек, приемные часы у меня с десяти до...
  Доктор осекся, потому как Тарас, наконец, разогнулся.
  - Надо.
  Доктор вздохнул, поправил полы длинного халата, вышел из дома.
  - Марк, посвети!
  Привратник, прислужник, при-хрен-его-знает-кто, выскочил с фонарем за доктором.
  - А ребенок чей?
  - Мой, - пожал плечами Тарас. - Жена моя и ребенок мой.
  - Уберите ребенка немедленно, - и сунул заоравшего Лешека в руки отцу.
  Тарас машинально прижал сына к широкой груди.
  Доктор приподнял веко у больной. Посмотрел, затем снял одеяло, расстегнул пуговицы на платье, обнажил грудь.
  - Вши были?
  - Ну...
  - Правду говорите.
  - Как без них. Были, так вроде уже нет... Баня-то есть, моемся же.
  - Понятно. Это тиф. Точно, конечно, сказать не могу, надо анализы делать. Но клиническая картина подсказывает, что это сыпной тиф.
  - Тиф? - испугался Тарас.
  - Да, тиф. Знобило ее последнее время?
  - Что?
  - Мерзла?
  - Да она все время мерзнет. Солнце жарит, а она кутается.
  - Мда... Конечно, ее изолировать, но мне некуда. Больница закрыта... Ну что, везите домой. Все ясно.
  - Что ясно-то?
  - Ну... Приготовьтесь к худшему. Извините, надежд давать не могу. Наука еще не придумала лекарств от этой болезни. Впрочем, и от многих других болезней еще мало что придумано. Если не хотите убить ребенка - изолируйте ее. Баня, говорите, есть? Вот там в бане пусть и лежит. Священника найди заранее, опять же. У нас и у ксендзов сегодня много работы, - вздохнул доктор.
  - И... И нет лекарств?
  - Можете попробовать поить ее отваром ивовой коры. Размельчите, потом поварите полчаса, процедите и давайте по одной столовой ложке в час. Знаете, что такое столовая ложка?
  - Не пальцем деланый, - буркнул Тарас поляку.
  - Ну вот и поите. Осматривайте себя, ее и ребенка на предмет насекомых.
  - Вошек, чи шо?
  - Да, вшей. Если пойдет на поправку, пусть отдыхает, не перетруждается.
  - А кормить-то чем?
  - Куриный бульон. Чуть-чуть хлеба.
  Тарас почесал затылок.
  - Вши? - подозрительно посмотрел доктор.
  - Нет, задумался. Курей-то нет. Ни што, найду...
  - Найдите. Если выживет, вообще, постарайтесь откормить.
  Доктор пошел к двери, Тарас остановил его:
  - Подождите, доктор! Вот...
  Он вытащил из-под сена начищенный 'Наган'
  Доктор привычно поднял руки вверх:
  - Ох...
  - Не, это вам... И сотню патронов могу.
  - Марк, возьми это...
  Дверь закрылась.
  Тарас остался стоять на мощеной улице с хнычущим ребенком на руках и умирающей Варей на телеге.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"