- Что ж, Паша, не могу сказать, чтобы ты являлся образцом поведения, - сухо начала свое карательное слово Антонина Сергеевна. - Но известными талантами ты наделен сверх меры.
В классе раздалось хихиканье.
- Тихо всем! Мы тут не шуточки собрались шутить. Итак, ты единственный, кого все еще не приняли в комсомол. И все потому, что ты не хочешь учиться. Можешь, но не хо-чешь! Где твоя совесть? Ты отыгрываешься на своих талантливых, но жестоких, похаб-ных, я бы даже сказала, карикатурах в стенгазете. Никто из партийных преподавателей не хочет давать тебе рекомендацию. К чему приведет это твое диссидентство?
- Антонина Сергеевна, я же не прошу...
- Что?! Уж не хочешь ли ты сказать, что ты желаешь продолжить свое... творчество в том же ключе? Класс дает тебе последнюю возможность - он поручился за тебя, поручил-ся! Понимаешь, какую ответственность это возлагает на тебя?
- Понимаю... - пробурчал Пашка, опустив голову, как и полагается тем, кого стыдит 'общественность'.
- А раз понимаешь, - веди себя как следует! - возвысила голос Антонина Сергеевна. - В конце недели вывесят общешкольную стенгазету, в которой, по рекомендации твоих товарищей, будут вставлены твои шаржи. Дружеские шаржи, ты меня понял?
- Понял, Антонина Сергеевна, - поднял глаза Пашка. - Я постараюсь.
- Вот-вот, постарайся! - все больше кипятилась классная руководительница...
Но Паша не мо0г рисовать 'дружеские шаржи'. Он улавливал в том, кого изображал, самое плохое качество, 'грешок', так сказать - и нещадно выставлял это напоказ. Он улавливал в отличниках жадность, в самых рьяных активистках - зависть, в самых-самых трусость. И не стеснялся рисовать. Рисовал талантливо, беспощадно, - учителя, и те тихо-нечко прыскали в кулак, смотря на его творения (правда, потом наказывали его за это же). Может быть, наличие столь редкого таланта было единственной причиной, по которой его еще не выгнали из школы. И тут - последний, большой шанс проявить себя. И это была 'Общешкольная стенгазета'.
Пашка вышел из школы, закурил 'Яву', и принялся выдумывать социально значи-мые, 'добрые', 'журящие' шаржи. Но далеко не из этих шаржей состояла его жизнь. Он словно видел все в кривом зеркале, и эти картины фотографиями запечатлевались в его сознании. Антонина Сергеевна - наспех накрашенная, страдающая от одиночества жен-щина, теребящая свои отвисшие груди. Тут даже ничего и придумывать не надо: раскра-шенная рыжая клоунша, с пухлыми губами и засунутой под юбку рукой.
Или, например, два конкурента-отличника: Мокрецов и Синельников. Этих разрисо-вать в стиле 'Кукрыниксов', только пожестче: в виде двух дружков-любовников и со сно-ской: 'Сегодня ты мне, завтра - я тебе! Коллектив живет взаимовыручкой!' Молодцы, бравые ребята, актив ячейки. Он же - пассив...
А Гринькина! Староста, гордость коллектива. Хорошая девочка, одну из первых в комсомол приняли за нездоровое рвение в организации сборов макулатуры и металлоло-ма, а также за доклады, обличающие его, Пашкин, 'псевдоталант'. Только чересчур как-то рвется в актив: изобразить бы ее в виде золушки, с которой развлекается железный дровосек с комсомольским значком - на кипах этой самой макулатуры.
А вот идет старшая пионервожатая Федосеева Люда. Такая, казалось бы, должность... незавидная. Но зато девчонка хорошая, понимает всю эту липу. Да и гадости делает без ненужного рвения. 'Нет, эту я нарисовал бы в виде цветка, просто так, без фарса - поду-мал Пашка. - Она же не виновата, что вот так вот просто ее используют в виде колесика в этом механизме...'
Однако, предстояло выполнить задание коллектива. Пашка зашел в комнату к отцу, поболтать: редко он видел его, в основном утром, когда собирался в школу. Отец работал в ночную смену. В отличие от своих посменщиков, он мало пил. Но к Пашкиному воспи-танию относился с трепетом.
'Помни, Пашко, - не твори подлости, даже если все хором тебе навязывают херню... - он не стеснялся в выражениях, несмотря на вздохи матери и всегда называл его так. - Поступай так, как считаешь нужным... Все-таки ты мой сын! - с этими словами отец да-вал легкого подзатыльника Пашке и смеялся.
...Стенгазету редактировало четыре человека. Приняв во внимание участие Пашки в общем творчестве, все четверо на первом же обсуждении накинулись на него с советами, просьбами и общими 'инструкциями', которые им самим навязала старшая пионервожа-тая. Делали они это без особой охоты, однако, дали понять, что, выкинув что-нибудь не-потребное, Пашка утопит в дерьме не только себя, но и их.
- Да ладно, понял я все, - сказал он.
Они тоже, в конце концов, не виноваты.
Он нарисовал пять разных карикатур: злостного курильщика с дымящейся двойкой в зубах; злостного прогульщика, сидящего в кино, симулянта, у которого градусник лопает-ся от перегрева, бездельника, который загорает на развалах принесенной пионерами маку-латуры и, наконец, изгоя, который не участвует ни в каких общественных мероприятиях, а только раскладывает пасьянсы в сторонке от коллектива. По рисункам нельзя было по-нять, кого именно считают прогульщиком, тунеядцем, изгоем и т.д. Но нарисовано было забавно, да и материал был 'социально значимым'. Лепестков из параллельного класса, главный редактор общешкольной стенгазеты, одобрил Пашкины наброски безоговорочно.
'Черт с ними, - думал Пашка. - Какая мне разница, что рисовать? Нарисовал им, что хотели. А вот если за мои 'настоящие' рисунки меня выгонят из школы накануне выпуска - мать расстроится, плакать будет, отец тоже все-таки не железный. Ничего, я не Павлик Морозов - все нормально! Посмотрю завтра на свои художества со стороны...'
На следующий день школа созерцала очередной выпуск общешкольной стенгазеты. Ровно прибитый ватман пестрел статьями и Пашкиными шаржами. Он и сам стоял на пе-ременке в толпе, любуясь своей халтурой. Впрочем, не все там было халтурой... среди своих творений Пашка не сразу узрел тщательно отредактированную карикатуру на само-го себя. Это был его шарж на нерадивого пионера-прогульщика, только вместо нарисо-ванной им физиономии, красовалась его собственная. Видно, в последний момент кто-то замазал верхнюю часть рисунка и скрупулезно вывел его, Пашкино, лицо. Черные взлох-маченные волосы, немного оттопыренная нижняя губа и близко посаженные глаза. Мето-дично так, со вкусом, какая-то сука попыталась нарисовать именно его, Пашку! Никто, кроме четырех редакторов, не мог это сделать. Ребята стояли и смеялись: 'Пашка, ты что - сам на себя карикатуру нарисовал? Ну, ты самокритик! Рисуй еще!'
- Я не виноват, - раздался тихий голос сзади. - Но Антонина Сергеевна, ты ее зна-ешь...
За спиной у него стоял главный редактор газеты Лепестков.
- Ты? - тихо спросил Пашка.
- Нет, - так же тихо сказал Лепестков. - Илюха Мокрецов. Он же, после тебя, самый способный в этом деле. Что я мог сделать? Начальство... приказ.
- Начинаем наш урок, - Антонина Сергеевна взяла в руки указку, словно меч. - К доске пойдет... - она медленно провела указкой по журналу. - Да не тяни ты руку, Паша, позавчера же ответил на тройку, дай и другим тоже... Мокрецов!
Дверь распахнулась и в класс вошел мужчина в милицейской форме.
- Гражданка Зарецкая Антонина Сергеевна - это вы?
- Я, - пролепетала Антонина Сергеевна.
- Прошу вас выйти на минутку. Мои извинения, что вторгся без разрешения.
Через минуту Антонина Сергеевна возвратилась. Она была бледной, как полотно.
- Займитесь таблицей, - растерянно проговорила она и снова вышла.
Вскоре пришел физик и сказал, что Антонины сегодня не будет.
'Испугалась, училка, - думал Пашка. - На тайные распоряжения мы ответили тайной, но грамотно подписанной, кляузой по нескольким эпизодам. Притонодержательница на-глая. Хотя зря, конечно, лучше б из самострела ее можно было. Нет, не прав отец, не та это ситуация - моя подлость была вынужденной. Я - изгой, и действовал, как изгой'.
...В четверг Илья Мокрецов был исключен из школы за лжесвидетельство против Ан-тонины Сергеевны Зарецкой. Исключен с позором - было известно, что он стучал на всех. Грамотно стучал, но особым, характерным ему слогом и почерком. Пашка отыскал одну из его записок. До самого исключения Мокрецов не понимал, кто так ловко подделал его 'слог'. И лишь после того, как потом получил дубиной по лицу от Пашки и похаркал кро-вью, понял - он проиграл. И в силе, и в ловкости стукача. Но стукачи есть стукачи.
* * *
'Родной отец, - писал из колонии Пашка. - У нас все нормально. Ребята здесь хоро-шие, не беспокойся за меня. Я полностью осознал свою полную вину. Думаю, что ты был прав - жить надо честно, по совести - в коллективе'. Пашка верил, что отец поймет этот междустрочник так, как следовало. Он и не знал, что отца сегодня госпитализировали с сердечным приступом, а мать... мать месяц назад тихо сошла с ума от горя и находилась в клинике, - они всегда такие чувствительные, эти родители, уж лучше бы нам на их место...