Я видел так мало, что, можно сказать, не видел ничего. Не будь книг, заменявших разнообразие впечатлений, и фантазий, подменявших реальность, счёл бы, большую часть жизни, проведённой в клетке.
"Я не видел белые ночи. Не видел, как разводят мосты".
Не знал людей, которых хотел бы узнать.
Верил и разочаровывался. Надеялся и ошибался. Клялся и обманывался. Искал и не находил. Ждал, понапрасну теряя время.
Повторял мысли великих людей, чтобы не выглядеть глупцом в собственных глазах.
Мысли, рождающиеся во мне, не находили слушателя.
Подчинялся законам, не мною придуманным, исполнял приказы, наполненные самодурствующей глупостью, притворяясь, что полностью совпадают с моими намерениями.
Выдавал желаемое за сущее, совмещая свой взгляд с коллективным зрением. Гнул спину, уговаривая себя, что занимаюсь физическими упражнениями. Жаждал земных благ с горячностью ненасытного любовника.
Мечтал быть честным и лгал. А в поисках правды так отдалялся от цели, что, даже при желании, не смог бы вернуться назад.
Любил или думал, что люблю. Был любим или думал, что любим.
Вырастил сына, но не уверен, что своего.
Всякий раз перед сном, начинал с утра новую жизнь, не догадываясь, что новое продолжает старое помимо нашей воли.
Сомневался в праведности собственного существования, и никем не замеченные попытки его изменить.
Хватило на немногое - на мимолётное движение протеста. И очень скоро понял, что напрасно.
Разве может измениться часть, если непоколебимо целое? Тогда, как целое, способно устоять, если часть его подмыта сомнениями, как утёс океанской волной.
Однако, наступает момент, когда краткость жизни, из философского понятия, трансформируется в физическое. Становится страшно, что можно уйти, не оставив после себя ничего, кроме паспорта и свидетельства о смерти.
Конечно, ещё не поздно посадить дерево или удостоиться наград, которые торжественно понесут перед катафалком, точно так же, как при жизни ты нёс трудовую книжку, испещренную благодарственными записями, придав, тем самым, смысл прочувствованным речам сослуживцев, радующихся освободившемуся месту и тому, что они не в гробу, а над ним.
Твою память почтят некрологом. Впрочем, для подписантов важно не имя усопшего, а имена выражающих соболезнование.
Говорят, перед лицом смерти не лгут. Ещё как! Однажды солгавшего, ничто не заставит изменить спасительную привычку.
Что же остаётся? Этого никогда не узнают ни ушедший, ни оставшиеся. Мы становимся звеном в бесконечной цепи между прошлым, настоящим и будущим, радуясь, что даже те, кто не мог смириться с нашим нынешним существованием, вынужден будет примириться с нашим будущим соседством.
И, наконец, наступает смирение. Не удивляйтесь, оно таилось в душе. А ведь душа умирает последней, но где и когда, не знает никто.