По утрам, прежде, чем окунуться в суматошные рабочие будни, редактор литературного альманаха "Цветы Зла" Василий Васильевич Разномастный по обыкновению знакомился с редакционным самотёком - первыми, ещё неуверенными опусами будущих членов писательского Союза. Такое обыкновение могло показаться чудачеством, поскольку в редакции не хватало денег на своих, но в беспочвенных, казалось бы, мечтаниях Разномастного присутствовал элемент благородной корысти: обнаружить в руде отечественной словесности крупицу настоящего дарования.
- Не сомневаюсь, - втолковывал Разномастный скептикам, - что в нашем городе прозябает человек, способный удивить мир. Он постучится в эту дверь, и я открою её.
Дверь, на которую указывал редакторский перст, ничем не отличалась от иных-прочих, разве что больше других нуждалась в ремонте. Надо было обладать поистине нетронутыми залежами оптимизма, чтобы предположить какую-нибудь связь между нею и русской литературой. Но сомневающиеся едва не были посрамлены.
Однажды, среди разбираемой в тиши кабинета почты, Разномастный развернул наугад несколько исписанных быстрым почерком листков и прочитал: "Хамелеон", рассказ Антона Чехонте. Странная фамилия автора и странный, почти забытый способ отправлять письма, лишь на короткое время сделались предметом размышлений редактора. Уже через несколько минут он был целиком захвачен чтением и отвлечён от него лишь набежавшими к началу работы сотрудниками.
- Ну, братцы, - возвестил им возбуждённый Разномастный, - сбылась мечта моей долгой и, как я теперь понимаю, небесполезной жизни. Готов без излишней скромности принимать ваши поздравления. Я обнаружил талант. И Разномастный, смакуя каждое слово, прочитал вслух рассказ неизвестного автора.
Ответом ему было растерянное молчание коллектива, уверенного, что таланты, если и существуют в природе, то где-то за морями-за долами, но никак не в непосредственной близости от редакции. Это и кое-что ещё выразил в подобающем тоне, отнюдь не витавший в поэтических облаках заведующий отделом прозы Шишкин.
- Рассказик неплох, - согласился он, стараясь придерживаться золотой середины между легкокрылыми мечтаниями шефа и суровой, как солдатское сукно, действительностью. - Одна беда - сатирический. А ведь у нас, помнится, с незапамятных времен была и осталась строжайшая на сей счёт установочка: по мере возможности избегать дьявольского соблазна, таящегося в этом жанре. И её никто не отменял.
- А мы отменим! - разошёлся Разномастный, не замечая, как испуганно переглянулись сотрудники. - Мне надоела патока предусмотренных восторгов и елей заискивающих улыбок. Нам нужны собственные Гоголи и Щедрины!
- И Жванецкие! - пискнул кто-то, но тотчас прикусил язык, припомнив, что на недавнюю гастроль сатирика редактору не достался пригласительный билет, отчего перестал различать в Жванецком признаки гениальности.
- И всё же, - гнул своё Шишкин, - торопиться следует, не поспешая.- Бесспорно, литература отражает жизнь, но и жизнь отражается на литературе. Событие, описанное в рассказе, вполне реально и обязательно найдутся те, кто воспримет его как намёк. - И, понизив голос до дерзкого шёпота, Шишкин приблизился к чуткому редакторскому уху.
- Не может быть! - ахнул Разномастный. - Господа, откройте окна, жара невыносимая. Хотя мы издание независимое, но и для свободы существует естественный допуск, именуемый здравым смыслом. Мы не можем бездумно принимать желаемое за действительное. Ибо тот, кто протягивает нам руку спонсорской помощи, должен быть уверен, что она не повиснет бессильно в воздухе.
- Словеса... Словеса... Словеса... - напомнил о своём существовании критик Чистоплюйский, известный в кругах близких к искусству, но далёких от реальности. - Меньше всего нас должна интересовать роль личности в данной конкретной истории. Наш идеал не личность, а наличность. Кто банку не грешен, Богу не виноват. Все мы на подозрении, даже оправданные судом. Тем более спонсоры. Они нуждаются в прибыли, значит, хорошо всё, что ей способствует. Но прибудут ли денежки тому, кто боится собственной тени?
У Разномастного, принявшего волну за спасательный круг, мгновенно отлегло от сердца. Кто не доказан, тот не наказан. И, значит, этот милый Чехонте... Но Шишкин, бодаясь, как телёнок с дубом, с редакторской наивностью, твёрдо держался того мнения, что надежнее помолчать, чем промычать.
- Будь наши спонсоры Спенсерами, я бы, натурально, согласился с доводами коллеги Чистоплюйского. Но эти господа предаются философии исключительно на поминках. Вопрос, чьих? И нас водила молодость в сабельный поход, но этот род оружия устарел и снят с вооружения. Какой смысл размахивать им без надобности, бросаясь в сатирическом раже на плохо лежащий факт, как собака на кость? Что может привести нас к непредсказуемым последствиям, неразлучных с демократическим образом мыслей.
- Господа, закройте окно, меня знобит, - окончательно сник Разномастный. - Коллега Шишкин прав даже в своей неправоте. Так называемые таланты в литературе мимолётны. Этакие свадебные генералы. А мы, её чернорабочие, нуждаемся в постоянстве, чтобы спокойные, как пульс покойника, прожить в ней долго и счастливо.
- Лучше быть дураком, как все, чем умным, как никто, - снова пропищал кто-то, на сей раз не подвершийся остракизму. Эта неновая, но всех объединившая мысль, разумеется, не попала в ответ редакции виновнику переполоха. Заждавшийся, как рысак в стойле, Антоша Чехонте был немало удивлён, прочитав следующее: "Ваш рассказ не показался нам интересным, хотя и свидетельствует в пользу определённых способностей автора. Будет обидно, если вам не удастся проявить их в полной мере"... И подпись: Цветы Зла.