В избе было мягко натоплено, и уютно, как в тёплом облаке. Температура подползла к отметке расслабленной беспечности, что размягчала тревожащие озабоченности до состояния обезличенной аморфности.
Блаженство покоя желало царствовать, и царствовало бы, не одолевай Ивана Кузьмича навязчивая зевота, которую надобно было волей-неволей выдыхать. А это требовало, пусть и не энергичных, но всё же усилий.
За окном на деревьях и кустах уже висела плаксивая осенняя скука. Она не торопилась забраться в дом через оконные и дверные щели, будучи уверенной в своей скорой неминуемой власти. Поэтому в комнате пребывало то эфирное состояние мироздания, которое Кузьмич называл предскучьем. Состояние, определяемое чувствительными поэтами, как меланхолия, а то и как томление духа.
Однако в слове "меланхолия", Ивану Кузьмичу не нравилось его некое напыщенное жеманство, а при упоминании о "томлении духа", чёрт знает почему, в его голове всегда возникала мысль о топлёном молоке, что стоит в печи и томится в чугунном котелке - не вскипеть, не убежать...
Но как бы там ни было, Иван Кузьмич предпочитал погружаться в более понятное ему предскучье, которое считал ощущением достаточно опасным и шатким, но вместе с тем и необходимым.
Необходимым, потому как, хочешь ты того или нет, а всё ж таки должен время от времени заземляться, хватаясь за нулевой провод, чтобы паразитные вихревые токи, жужжащие под теменем, не отжужжали, в конце концов, это самое темя.
А опасным - из-за величайшей мощи накатывающего безделья, справиться с которым в силах лишь единицы, причисляемые к святым и безгрешным. Все же остальные судорожно барахтаются в надежде поскорее из него выкарабкаться, и от шаткой неуютности пускаются в сомнительные геройства, плоды коих нередко выглядят неказисто, а иногда и богомерзко.
Поймав себя на мысли о настораживающей заумности своих мыслей, Иван Кузьмич вздохнул, уняв свою зевоту, посмотрел на оконное стекло, где две пьяные мухи слонялись в поисках апартаментов для спячки, надел куртку и вышел во двор.
Во дворе, он сел на любимую скамью, предварительно подложив под думное место подушечку специального назначения, оберегающую от преждевременного проникновения в организм промозглой скуки, раскурил трубку, и стал смотреть на блуждающие звёзды.
Смотреть и бормотать под нос слова нескладного о, придуманного им самим оберега, желая всем звёздам - мигающим и горящим, красным и синим, доброго пути. Некоторых из них, он даже тихонько крестил, угадывая их дальнюю дорогу.
Занятие это Иван Кузьмич считал для себя важным, хоть и никому о нём не рассказывал. Ну, во-первых потому, что оно уберегало его от суетливого геройства, а во-вторых - ну, в самом деле, а вдруг это кому-то поможет...
И ещё потому, что оно удерживало его в состоянии благодушного предскучья, мудрого и неспешного...
Оно укрепляло его дух и веру в то, что все перекрещенные им звёзды, скользящие в стылом осеннем небе, обязательно долетят до своего дома, и мягко опустятся на взлётные полосы... Кто в Москве, кто в Перми, а кто и во Владивостоке...