Аннотация: Сказка о юности, непорочности и соблазне
Знойное полуденное солнце, плескаясь в маревой небесной лазури, ярко освещало золотыми лучами буйно-цветущую долину, распростертую под ним. Радуясь летнему и на удивление погожему дню, игриво порхали меж фиолетовых и терпко пахнущих цветов хрупкие невесомые бабочки. Ярко-зеленые травы устремили ввысь, туда, прямо к яркому солнцу, свои сочные стебельки, мясистые упитанные слепни лениво летали в мареве раскаленного воздуха, и повсюду так оглушительно стрекотали цикады, что никуда нельзя было деться от этого пронзительного треска.
По долине шла большая отара овец, обросших с весеннего пострига белой шерстью и похожих на шумные блеющие облачка; сегодня она направлялась к дальнему выпасу, подгоняемая мальчишкой, совсем юнцом, и его огромной собакой.
Юноша как раз был в той поре, когда детская пухлость начинает преображаться, и уже можно разглядеть в этой новой метаморфозе зачатки мужского тела. Словно новорожденная бабочка, в муках выползающая из своего кокона, первые минуты новой жизни она в смятении, она уродлива и чужда. Но стоит только яркому лучу осветить ее, как от гусеничного туловища отделяются крылья, распрямляются два чудесных расписных полотна. Неуверенный взмах крыльев - и вот наша бабочка уже парит в летних эфирах, перелетая с цветка на цветок. Прекрасная, как само солнце.
Юноша, по-детски подпрыгивая с ноги на ногу, скакал вслед за своей отарой, подставляя обнаженную загорелую спину под нещадно палящее солнце. При каждом прыжке его золотистые выгоревшие кудри взметались в полном беспорядке и пружинисто оседали обратно. В его алых полных губах была зажата флейта из тростника, что когда-то сделал ему покойный отец. Златокудрый юнец, наигрывая незамысловатый мотив колыбельной песенки, знакомой ему с самого детства, вел гурт овец все дальше с равнины на возвышение, туда, где находился дальний выпас. Он шел долго, то наигрывая на флейте простые мотивы, то, оглядевшись по сторонам и не приметив никого, кроме своих овец и верного пса, напевая звонким голосом неблагопристойные песенки, услышанные недавней лютой зимой в деревенском трактире, где он подрабатывал подручным. Ему вспомнилась та неприятная зимняя работа, в обязанности которой входило дни напролет слушать горланящих забулдыг и вторящих им растрепанных женщин с задранными подолами платьев и белеющими толстыми ляжками и перекатывать из вонючего погреба в зал нескончаемые пузатые бочки рома. Но выбирать не приходилось. После смерти отца он остался за главного и должен был прокормить вечно мерзнущую и закутанную в кучу драных платков мать и двух младших сестер с озорными зелеными глазами.
Так, погруженный в свои думы, зачарованный музыкой флейты, златокудрый юноша шел вперед, рассеяно помахивая кожаным кнутом и подгоняя стадо, и словно не замечал, как изменялся пейзаж. Сочно-зеленая трава поредела, в ее порослях как бы невзначай стали попадаться иссушенные травы. Полевые цветы потеряли свои насыщенные краски и покачивали своими головками на подувшем вдруг с севера ветре, будто насмехались над идущим мимо них пастушком.
Солнце быстро спряталось в набежавших с ветром серых облаках.
Остановившись, словно очнувшись от наваждения, юноша поежился и обнял себя за голые, еще горячие от дневного зноя плечи. Огляделся и замер: местность была ему незнакома - пожухлая редкая трава; то тут, то там из почвы выглядывали странные, причудливой формы камни; жидко рос сухой колючий кустарник, низко воющий при каждом порыве ветра. Впереди высилась черная гора, закутанная от непрошенного взора вечным туманом.
Промозглый ветер дул все сильнее, резкими порывами, поднимая в воздух высушенную траву и пыльные облака. Вокруг раздалось тревожное овечье блеянье. Осмотревшись, мальчишка решил пуститься в обратный путь, прочь от этого мрачного тревожного места, но, сколько он ни блуждал по каменистой почве, не мог отыскать обратную дорогу. В завываниях ветра юноше слышались то мученические стоны, то беснующийся смех, то вдруг голос отца, кричащий его имя, зовущий его, заплутавшего, назад. Пастушок все ходил по кругу, неизменно возвращаясь к подножию горы. Не мог найти обратной дороги и верный пес юноши; он плелся теперь вслед за хозяином, жалобно поскуливая и поджав хвост, словно бы чуял что-то...
А с запада к темной горе приближалась ночь, принося с собой беспросветный странный морок. Колдовской, тот, от которого не спастись. Словно плотная черная ткань, этот морок неспешно накрывал безжизненную землю. В полумгле юноше виделись силуэты причудливых зверей, которые то бились о землю неоперенными крыльями, то взмахивали рыбьими хвостами, то кивали пастушку крысиными головами, то манили его когтистыми лапами... Но стоило ему присмотреться, как странные фигуры расплывались и оказывались тенями от очередного иссушенного кустарника.
Сумрак медленно и вкрадчиво подбирался к юноше и его отаре и как только коснулся овечьего стада своим влажным дыханием, овцы обезумели. Загомонили все разом и разбежались по подножию горы навстречу кромешному мраку, ломая свои худые ноги в трещинах каменистой горной породы. Их неуверенное испуганное блеянье сменялось отчаянными визгами и хрипами бьющихся в агонии тел.
Сердце юноши вырывалось из груди, он задыхался от охватившего его ужаса. Страх так крепко сковал его тело, что он не в силах был сделать и шагу, и ему оставалось лишь наблюдать за смертью своего стада и слушать крики бедных животных. Вдали послышался собачий взвизг. Затем все стихло. Ноги юноши подкосились, и он упал на твердую землю и в муке обхватил златовласую голову руками.
И тогда пришел Змей.
Тьма расступилась вокруг пастушка, ибо Змей и был тьмой. Оглушительное шипение шло от него, и из зубастой пасти посекундно вырывался багряный раздвоенный язык и тут же возвращался обратно, будто ощупывая тьму и пробуя ее на вкус. Мощное, покрытое черной чешуей тело впитывало в себя мрак, становясь еще больше, скручивалось в тугие кольца, а треугольная голова с венцом черного ядовитого оперения уже нависала над балансирующим на грани безумия и таким прекрасным в своем отчаянном страхе юношей.
Змей провел трепещущим кончиком хвоста по нежной щеке пастушка. Из алых уст юнца, не в силах преобразиться в настоящий крик, сорвался лишь приглушенный хрип. Змей раскатисто засмеялся, от чего камни волнами посыпались с горы. В следующее мгновение смех оборвался, и Полоз уже внимательно разглядывал мальчика своими человеческими, немного раскосыми ярко-синими глазами. Концом хвоста он бережно взял юношу за подбородок, запрокинул златокудрую голову назад и, приблизив свою треугольную морду, шумно втянул расширенными ноздрями запах юного тела. После чего вновь громогласно рассмеялся и вдруг заговорил с дрожавшим мальчишкой неторопливым низким голосом.
Он рассказывал мальчику о том, что уже тысячи лет одинок в своем доме на черной горе, что он так давно ни с кем не вел разговоров и совсем одичал за столько лет уединения, что он не хотел напугать пастушка и непременно заплатит ему за стадо, ведь он так богат и может дать столько золота, сколько возможно унести, и еще сверху драгоценных каменьев в обмен лишь на беседу.
Ударив оземь хвостом, Змей развел огонь. В отблесках света синие глаза Полоза засияли тысячелетней мудростью и печалью. Осмелев немного, юноша спросил дрожащим голосом:
- Отчего тьма не страшится огня?
На что Змей, медленно склонив свою зубастую пасть прямо к уху юноши, ответил тягучим как янтарный мед голосом, что огонь, и даже свет, тоже всего лишь часть тьмы. Змей продолжал рассказывать мальчику древние сказания о доблестных воинах, боровшихся со злом, об их мужественных лицах, сильных руках и острых мечах.
Юноше стало тепло. На него снизошло уютное умиротворение, и страх совсем отступил. Змей говорил пастушку, что рад встретиться с таким прелестным мальчиком, чьи волосы мягки как пух и словно янтарь светятся во тьме.
Протягивая робкие пальцы, золотоволосый юноша касался головы и шеи Змея, завороженно гладя его странно-горячую плоть. А Полоз все вел свои неспешные разговоры о мироздании, очаровывая, убаюкивая, усыпляя... В конце концов, утомленный своим долгим странствием и пережитым ужасом, юноша заснул в змеиных объятиях, положив золотокудрую голову на хвост Полоза.
На алых губах заиграла улыбка. В своем сне юноша был богач и властитель, а мать его носила шелковые платья с вышитыми красными тюльпанами, и лицо ее, всегда такое изможденное, преобразившись, сияло озорным румянцем юной девы. Младшие красавицы-сестры играли в прятки, и их счастливый смех разносился эхом по огромному дворцу. Ему снились раскосые человеческие глаза Змея. Они, эти сказочной красоты сапфиры, взирали на него с интересом и симпатией, и там, в этой непроглядной свинцовой синеве, трепетал огонь... Как был счастлив юноша в своем сне! Как рад был, обретя вдруг такого пусть и странного, но щедрого и удивительного знакомца, знающего столько интересных древних сказаний. Во сне пастушок восхищался гибким и ловким телом Змея. Ему снилось, как играют тугие мышцы под черной чешуей, как податливое тело непрестанно сворачивается в огромные кольца, как нежно прикасается к его щеке трепещущий хвост и какой жар он оставляет после таких прикосновений. И вот это уже и не Змей вовсе, а статный мужчина с яркими словно звезды глазами. Он стоит на самой вершине черной горы, словно рассвета ждет, и его темные волосы развеваются на ветру. Он облачен в сверкающие латы, как вторая кожа прилегающие к стройному телу, блистающий огненным светом меч без ножен покоится на его бедре. Он поворачивает голову и смотрит на юношу, и тонкие чувственные губы его растягиваются в плотоядной улыбке, а в зорких сапфировых глазах уже пышет огонь...
Отблески волшебного пламени плясали на нежном юношеском лице. Змей склонился над пастушком и провел раздвоенным багряным языком по шелковой коже плеч отрока. Во сне пурпурные уста юноши приоткрылись, и из них вырвался сладостный стон. Полоз оскалил свои острые зубы в ухмылке. Обвив златокудрого пастушка своим ловким хвостом, Змей растворился с ним во мраке. Следом исчезло и волшебное пламя.
Проснулся пастушок один, в кромешной темноте. Змея не было с ним, и лишь где-то во тьме размеренно капала на камни вода. Было холодно, и полуобнаженный юноша не мог согреться. Страх вновь закрался в душу пастушка. Где же его странный друг? О, как он хотел вновь увидеть его, как желал снова гладить его горячую чешую и с тихим восторгом прижиматься к нему, согреваясь о змеиное тело. Он кричал, звал Змея, просил прийти к нему и принести магическое пламя. Но все не было ему ответа. Он пробовал вставать и идти на поиски выхода из этого оцепеняющего мрака, но, натыкаясь на каменные стены, только оцарапывал себе руки. А после удара о низкий потолок что-то горячее и липкое медленными ручейками потекло с головы. Долго блуждал пастушок по беспросветным лабиринтам, но так и не нашел выхода. Выбившись из сил, он опустился на холодные камни и горько заплакал.
И появился перед ним Змей, зычно смеясь. Того и гляди, обрушатся от громогласного хохота своды пещеры. Не было больше в его индиговых глазах ни добродушия, ни понимания. Лишь огоньки неудержимой жажды плясали в них. Пастушок отползал от Змея, но куда там...
Молниеносный рывок стремительного тела - и белокурый юноша уже туго оплетен жаркими стальными оковами. Полоз наслаждался ужасом отрока. Вдыхал его страх. Нетерпеливо и жадно слизывал сладкую кровь с упругих кудрей. Скользил длинным раздвоенным языком по юному нежному лицу, не пропуская ни одной пряно-пахнувшей багряной капельки. Высасывал из светлых расширенных глаз прозрачные слезы. Он то отбрасывал свою жертву, то вновь сжимал в страстных объятиях своего тела.
Юноша приходил в себя и снова лишался чувств. Содрогался и мертвел от ужаса, когда к его телу прикасался раскаленный змеиный язык. Стонал и плакал, изнывая от боли и наслаждения. И мокрые щеки его пылали. Воля мальчика сломлена, его непорочность развращена, и разум его померк.
Где-то далеко, за гранями мрака и жарких прикосновений, он слышал музыку. И он вспомнил...
Грубые руки отца вырезают из тростника некий предмет, и он сидит напротив и, не отрываясь, наблюдает за точными движениями ножа... Вот из сухого материала на свет появляется флейта. Подарок отца, ставший особенной драгоценностью после его смерти...
Дрожащие скользкие руки юноши нащупывают флейту в кармане изорванных штанов. Дождаться, когда играючи Змей снова отбросит его. Широкие от ужаса глаза. Быстрое движение рук. Флейта, приложенная к алым губам. Вспарывая мрак в низких пещерах, раздается мелодия. Мотив колыбельной песни, той самой, знакомой пастушку с детства, отражаясь от каменных стен, эхом повторяется вновь и вновь. Змей в растерянности замирает. Кажется, что его огромное сильное тело вдруг оцепенело. Полоз словно заворожен простой мелодией, льющейся из флейты мальчика. Теперь юноша знает, что спасен. Уже и тьма неторопливо рассеивается...
Как нежданный раскат грома, оглушительный и безумный хохот прервал нехитрый мотив. Змей хлестко ударил хвостом по флейте, разламывая ее в щепки, разбивая пурпурные губы юноши, окрашивая бледное лицо багряными каплями. И смеясь жутким смехом, чудовище впилось зубастой пастью в сладкие кровавые губы пастушка...