Инжелевский Игорь : другие произведения.

Воздух Свободы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  ВОЗДУХ СВОБОДЫ
  
  Сценарий полнометражного игрового фильма
  По книге Леонида Габышева. "Одлян, или Воздух свободы"
  
   В широкие, серые, окованные железом тюремные ворота въехал черный "воронок". Начальник конвоя, молоденький лейтенант, выпрыгнул из кабины, поправил кобуру на белом овчинном полушубке и, вдохнув холодный воздух, скомандовал:
   - Выпускай!
   Конвоиры, сидевшие в чреве "воронка" вместе с заключенными, отделенные от них стальной решеткой, отомкнули ее, выпрыгнули на утоптанный снег. Следом посыпались зеки, тут же строящиеся в две шеренги. Двадцать семь человек.
   - Живее, живее! - прикрикнул на них начальник конвоя, а сам, с пузатым коричневым портфелем, сплюнув сигарету на снег, скрылся в дверях привратки. После тесноты "воронка" стоять на улице было блаженство. Солдаты-конвоиры их пересчитали, покрыв матом новичка, которому не нашлось пары.
   - Пошел,- буркнул на зеков скуластый солдат-азиат, перестав пританцовывать. Зеки нехотя поплелись в тамбур привратки. Когда они вошли, за ними захлопнулась уличная дверь. На пороге, с делами в руках, появился невысокого роста капитан в кителе и шапке. На левой руке - широкая красная повязка, на повязке крупными белыми буквами написано - "дежурный".
   К капитану подошли лейтенант - начальник конвоя и старшина - корпусной, плотный, коренастый. У старшины на скуле шишка с голубиное яйцо.
   - Буду называть фамилии,- сказал капитан,- выходите, говорите имя, отчество, год и место рождения, статью, срок.
   Зеки протискивались к дверям и, отвечая капитану, как он приказал, проходили мимо него в дверь, потом в другую и оказывались в "боксике". "Боксик" представлял собой небольшое квадратное помещение. Обшарпанные стены исписаны кличками, сроками и приветами кентам. В правом углу у двери стояла массивная ржавая параша.
   Среди заключенных был один малолетка - Коля Петров. Он зашёл в "боксик" в числе последних, и ему досталось место около дверей, а точнее - у параши.
   Зеки, те, кто зашел первым, сели вдоль стенок на корточки, а те, кто позже, сели посредине. Колени упирались в колени, плечо было рядом с плечом. На один квадратный метр приходилось по два-три человека. Но на корточках сидели не все, некоторые стояли, так как невозможно было примоститься. Стоял и Коля. Курящие закурили. Коля тоже закурил, слушая разговоры. Болтали почти все: земляки, подельники, кто с кем мог,- тихо, вполголоса. Дым повалил в отверстие в стене под потолком, забранное решеткой. Коля сел на корточки - лицом к параше. Он жадно затягивался и выпускал дым, который ее обволакивал и медленно поднимался к потолку.
   Дежурный, увидев в коридоре дым, закричал:
   - Прекратите курить! Раскурились.
   Он еще что-то невнятно пробурчал, отходя от двери. Цигарки многие затушили. Так же поступил и Коля, бросив окурок за парашу. Он все ещё сидел на корточках. Его глаза мозолила параша, и он сел на неё. Сидя на параше, Коля возвышался над заключенными с довольным видом. Рядом с Колей заросший щетиной средних лет мужчина докуривал папиросу. Он сделал несколько частых затяжек, и Коля тихонько попросил:
   - Оставь.
   Тот затянулся в последний раз, внимательно вглядываясь в Колю, и, подавая ему окурок, еще тише, чем Коля, сказал:
   - Сядь рядом.
   Коля встал с параши и сел на корточки, смакуя дым.
   - Первый раз попал? - спросил мужчина добродушно, продолжая разглядывать Колю.
   - Первый - ответил Коля и струйкой пустил дым в коленку.
   - Ты, пацан,- продолжал мужчина, прищурив от дыма темные глаза,- не садись никогда на парашу. Плохое это дело - на параше сидеть.
   За дверью забренчал ключами дежурный. Зеки встали с корточек, перетаптывались, разминая ноги. Мужчина покосился на Колю, шепнул:
  - Ну, вот и шмона дождались, не дрейфь.
  В дверях стоял старшина. Его шустрые глаза побегали по заключенным, и он громко сказал:
   - Четверо выходите.
   Коля оказался в первой четверке. Вдоль стены с двумя зарешеченными окнами стояло четыре стола, у каждого - по надзирателю. Коля подошел к сухощавому пожилому сержанту, тот приказал:
   - Раздевайсь.
   Коля снял бушлат, положил на стол, стал снимать пиджак, рубашку, брюки. Тем временем сержант осмотрел карманы бушлата, прощупал его и взял брюки. Коля стоял в одних трусах.
   Когда одежда была осмотрена, сержант крикнул:
   - А трусы чего не снял?
   Коля снял трусы и подал ему. Тот прощупал резинку, смял их и бросил на вещи.
   - Ну, орел, открой рот.
   Коля открыл. Будто зубной врач, сержант осмотрел его. Затем ощупал волосы, и, наклонив Колину голову так, чтобы свет лампочки освещал ухо, заглянул в него. Потом в другое. Сказал:
   - Повернись кругом.
   Коля повиновался.
   - Присядь.
   Коля исполнил.
   - Одевайся.
   Петров оделся, и его первого закрыли в соседний пустой "боксик", но тут же следом вошел второй заключенный, через некоторое время третий и четвертый. Из одного "боксика" выводили, в коридоре обыскивали и заводили в другой. Наконец всё закончилось. Зеки снова сидели, стояли, в точно таком же, как и первый, "боксике", дымя и болтая. На парашу никто не шёл - все терпели. Отворилась дверь. Тот же старшина, рявкнул:
   - Выходи!
   Зеки выходили и строились на улице. Из их ртов валил морозный пар. Вдалеке, за забором, были рассыпаны огни ночного города. Коля потёр грудь, со всхлипом вздохнул, не отрываясь от далеких огней за забором.
   Оцепенение Коли прервалось окриком старшины:
   - Разобраться по двое!
   Их снова пересчитали и повели в баню. Баней был приземистый сарай с двускатной крышей. Все вошли в низкие двери. Здесь был небольшой тамбур, из него вели две двери - одна налево, другая направо. Старшина открыл левую дверь, и зеки последовали за ним. Когда все зашли, старшина скомандовал:
   - Быстро раздеваться. Вещи в прожарку.
   В стене открылась амбразура, из неё по пояс высунулся заключенный, одетый в хлопчатобумажную черную куртку, ткнул пальцем в сторону стола, сказал:
   - Сюда давай.
   Зеки клали вещи на высокий квадратный стол, стоящий перед окном, голые проходили через холодный тамбур и входили в другую дверь. Здесь их наголо стригли три дюжих румяных молодца, в чёрных куртках хозобслуги, - старыми ручными машинками, которые клочьями выдирали волосы. Зеки дёргались, сквозь зубы ругались. Командовал баней, сутулый старикашка с сиплым голосом. На нем был длинный черный халат, застегнутый на все пуговицы, из-под халата выглядывала красная клетчатая рубашка. И еще у него в отличие от остальных зеков из хозобслуги были волосы - редкие, седые, зачесанные назад.
   Старикашка раздал ножницы, взял в руки машинку, просипел:
   - Ногти всем под корень срезать, и лобки, лобки состричь. Протянул машинку одному из зеков. Потом зеки брали из посылочного ящика кусочек хозяйственного мыла, который утопал в кулаке, и заходили в моечное отделение.
   Взяв кривой цинковый тазик и набрав в него воды, Коля сел на деревянную скамейку и стал брызгать на себя водой. Он посмотрел на других зеков: те с усердием терли себя истерзанными мочалками, фыркали и отдувались, набирали горячей воды, крякали от удовольствия, терли друг дружке спины. Коля, с видимым отвращением, намылил бритую голову, поскреб пару раз, смыл мыло, набрал свежей воды и стал снова брызгать ей на себя. Снова окатил себя водой и набрал еще. Тут отворилась дверь, и старшина, несмотря на то, что еще не все помылись, гаркнул:
   - Заканчивай мыться! Одеваться!
   Коля окатил себя водой и первый вошел в то помещение, где они сдали вещи в прожарку. На грязном полу в беспорядке валялись вещи. Он с трудом отыскал свои. После прожарки их бросили на пол. Надеть одежду было невозможно, Коля даже зашипел, обжёгшись горячими металлическими пуговицами.
   Снег искрился от яркого освещения. Наступало утро, но на улице ещё не рассвело. Готовили завтрак - было слышно звяканье алюминиевой посуды, невнятная ругань. Этапников завели в длинное одноэтажное здание. Здесь находились несколько камер для заключенных и тюремный склад. На складе выдавали матрацы, наматрасники, подушки, наволочки, одеяла и кружку с ложкой. Подошла очередь Коли. Кладовщица, взглянув на него, улыбнулась:
   - Ты к нам не в первый раз?
   - В первый.
   - Что-то лицо мне знакомо. Ну, сознайся, что не в первый.
   - Нет, в первый.
   Забрав его одежду, кладовщица выдала ему тюремную. (Малолеток в отличие от взрослых переодевали, и вместо наматрасника выдавали простыни). Коля отошел в сторону начал одеваться. Серый застиранный хлопчатобумажный костюм был велик. Рукава он подвернул, а брюки поддернул повыше. Разбитые кирзовые ботинки, со сношенными каблуками, болтались на ступнях. Шнурков не было. Фуфайка тоже была велика, а шапка едва держалась на затылке.
   На улице забрезжил рассвет. Зеков повели в трехэтажный корпус разводить по камерам. Петрова закрыли в пустой камере, одного. Камера была со сводчатым потолком. Пеналом. В ней стояли три железные кровати с забетонированными в пол ножками. У левой стены - стол, рядом с ним бачок для воды, а на нем вместо кружки алюминиевая миска. У противоположной от двери стены, под окном, проходили две трубы отопления.
   Коля положил матрац на кровать, на ту, что стояла ближе к дверям, и к параше, сел. Через зарешеченное окно ничего не было видно, с улицы были прибиты жалюзи. Он расправил матрац, вата в котором была сбита комками, и лег лицом к двери. Коля лежал, разглядывая сводчатый потолок, стены, дверь... Вставал, оправлялся в парашу, пил холодную воду и ложился снова. Вдруг открылась кормушка, подали обед - гороховый суп и овсяную кашу.
  
   Хлопнула дверь. Конвойный солдатик приказал собираться с вещами и повёл Колю на второй этаж. Дежурный, достав из-за голенища сапога фанерку, похожую на кухонную разделочную доску, только поменьше, сделал карандашом пометку:
  - Этого в двадцать восьмую, - встал, открыл дверь камеры.
   Коля смело переступил порог. Пацаны сидели и лежали на кроватях. Но едва захлопнулась дверь, как все вскочили с мест, гогоча от радости.
   - О-о-о!!! Камбала!!! Где же тебя поймали?!!- заорал белобрысый мордастый парень, с восторгом оглядывая Петрова.
   Вопрос повис в воздухе, остальные молчали, глядя новичка. У новичка левый глаз был прикрыт грязноватой повязкой. Из-под повязки в четыре разные стороны расходились темные грубые рубцы. Коля, улыбнувшись, ответил:
   - Тура обмелела, вот меня и поймали.
   Пацаны загоготали еще громче, и подошли ближе, внимательно разглядывая новичка. Коля рассматривал их. Малолеток было пятеро. Особо сильных среди них не было, но он был всех меньше любого из них. Коля стушевался, оглянулся.
  - Ребята, куда матрас положить?
   - Да вот,- указал белобрысый на пустую кровать.- Сюда ложи.
   Другой, похожий на цыгана, парень обвел прищуренным взглядом сокамерников и, заикаясь, сказал:
   - Да ты не тушуйся. Это теперь твой дом.
   Коля сбросил с себя бушлат и шапку на кровать. Парни закурили, и Коля попросил у них. Прикурив, сильно затянулся.
   - Ну, откуда будешь? - спросил белобрысый.
   - Из Заводоуковского района,- ответил Петров, помолчав, спросил: - Земляки есть?
   - У нас нет. Там,- и парень показал рукой в стену,- в какой-то камере есть.
   Ребята расселись на кроватях. Сел и Коля.
   - По какой статье? - спросил, заикаясь, цыган.
   - По сто сорок четвертой.
   - Кого обчистил?
   Коля задумался.
   - Я вообще-то никого не чистил. Шьют мне две кражи.
   Ребята курили и расспрашивали Петрова, сколько человек пришло по этапу, много ли малолеток, первый ли раз в тюрьме. Он отвечал, а сам рассматривал камеру. Она была небольшая. Всего три двухъярусных кровати. Он занял шестое, последнее свободное место. Возле вешалки с фуфайками, на табурете, стоял бачок с водой. В углу у самой двери параша. У окна между кроватями стол. На столе немытая посуда. Стол и пол были настолько грязные, что между ними не было никакой разницы.
   Ребята встали с кроватей, и цыган сказал:
   - Тэк-с... Значит, в тюрьме ты в первый раз. А всем новичкам делают прописку. Слыхал?
   - Да, слыхал.
  - Ну что ж, надо морковку вить. Сколько морковок будем ставить?
   Остановились на тридцати: двадцать холодных и десять горячих.
   - А банок с него и десяти хватит, - предложил один.
   - Десяти хватит, - поддержали остальные.
   "Морковку" из полотенца вили с двух сторон, а один держал за середину. То, что они сделали, и правда походило на морковку. Цыган взял ее и ударил по своей ноге с оттяжкой.
   - Н-ништяк.
   - Добре, - поддакнул другой.
   Посреди камеры поставили табурет, и белобрысый, обращаясь к худому парню, сказал:
   - Смех, на волчок.
   Смех вразвалочку подошел к двери и затылком закрыл глазок.
   - Кто первый?- спросил белобрысый и, протянув парню с пухлым лицом "морковку", добавил: - Давай короче.
   Пухломордый взял "морковку", встряхнул ее и, усмехнувшись, приказал Коле:
   - Ложись.
   Коля перевалился через табуретку. Руки и ноги касались пола. Парень махнул "морковкой" и со всей силы ударил Колю по ягодицам.
   - Раз, - начал отсчет один из малолеток.
   - Слабо,- процедил белобрысый,
   - Ты что, - вставил цыган, - забыл, как тебе ставили?
   Парень сжал губы, и во второй раз у него вышло лучше.
   --Два.
   --Во-о!
   - Три.
   - Это тоже добре, - комментировал цыган.
   - Четыре.
   - Дер-р-ржись, - сказал цыган Коле.
   Мокрая "морковка" свистнула в воздухе и, описав дугу, обожгла Коле обе ягодицы. Цыган бил не спеша. Ударив три раза, намочил конец "морковки" еще, помахал ей в воздухе, с выдохом ударил.
  "Морковку" взял белобрысый.
   - На-ка смочи, - подал он ее пухломордому.
   Белобрысый свернул ее потуже, потянул в стороны так же, как цыган. Парни загоготали, предвкушая удовольствие.
  - Ты ему,- сказал цыган,- ударь разок не поперек, а провдоль. Чтоб хром лопнул.
   - Он тогда в штаны накладет, - заметил другой.
   Коля не застонал ни разу. Его хлестали сильнее, стараясь удачным ударом вырвать из него вскрик. Коля терпел и молчал. Белобрысый поднял обе руки до уровня плеч, в правой держа "морковку". Переложил конец "морковки" в левую руку и, сказав: "Господи, благослови", с оттяжкой, что было мочи, ударил. Почти сразу, белобрысый сплеча, без всякой оттяжки хлестанул ещё. Удар был сильнее первого. Коля изогнул спину, но не застонал. Ребята каждый удар сопровождали кто выдохом, будто били сами, кто прибауткой. Последний удар был самый жестокий. Казалось, в него вложена вся сила. Но стона снова нет. Белобрысый отдал "морковку", пацанам, и сказал:
   - Молодец, Камбала. Не ожидал. Не то, что ты, Смех!
   Смех с ненавистью взглянул на Петрова. Пацаны привязали к концу "морковки" кружку. Снова начали бить. Коля и это выдержал без стона. Белобрысый и двое ребят выглядели довольными. Но двое других, цыган и Смех, смотрели на белобрысого с ненавистью.
   Коля закурил. Все смотрели на него.
   --Н-ну с-садись, - сказал цыган. - Что стоишь?
   Все засмеялись.
  - Покури, передохни,- беззлобно сказал белобрысый. - Садиться еще придется. Кырочки, тромбоны и игры остались. - Он помолчал, глядя на Колю, потом добродушно, сказал: - Теперь можно знакомиться. - Протянул широкую ладонь. - Миша.
   - Коля.
   Вторым дал руку цыган.
   - Федя.
   Третий был тезка, а четвертого звали Вася. Смех дал руку и сказал:
   - Толя.
   - Не Толя,- оборвал его Миша,- а Смех.
   - Ну, Смех, - недовольно протянул он.
   -А ты, - сказал Миша, обращаясь к Коле,- Теперь не Коля, а Камбала. Эта кличка тебе подходит.
   Посреди камеры поставили скамейку.
   - Садись, - сказал цыган, - сейчас получишь по две кырочки и по два "тромбона".
   Коля сел.
   - Делай. Вася, - скомандовал Миша.
   Вася подошел, нагнул Коле голову, сжал пальцы правой руки и, размахнувшись, залепил ему по шее. Раздался шлепок.
   - Р-раз, - произнес цыган.
   И тут Вася, вновь примерившись, закатил Коле вторую кырочку.
   - Следующий.
   Когда бил Миша, голова Коли сотрясалась, и хлопок, похожий на выстрел, таял под потолком. Затем ребята поставили Коле по два "тромбона". Одновременно ладонями били по ушам и с ходу, соединив их, рубили по голове.
   - А сейчас, Камбала, будем играть в хитрого соседа,- объявил Миша.
   - Я буду хитрым соседом, - вызвался цыган.
   - Игра такая, - продолжал Миша. - Вы двое садитесь на скамейку, на головы вам накидываем фуфайку, а потом через фуфайку бьем вас по головам. Вы угадываете, кто ударил. Это та же игра, что и жучок. Только - тюремный жучок. Вместо ладони бьют по голове крепче. Ну, начали, что ли?
   Коля и Федя сели на скамейку. На них вмиг накинули фуфайку, и Коля тут же получил удар кулаком по голове. Он поднял фуфайку и посмотрел на Мишу.
   - Ты?
   - Нет!
   Теперь Коля накинул подол фуфайки на голову сам. Следующий удар получил Федя. Не угадал. Коля не отгадал и во второй раз и в третий. А в четвертый его ударили не кулаком, а чем-то тяжелым, отчего в голове загудело. Коля скинул фуфайку и показал пальцем на Федю.
   - Это он.
   - Ох, и тугодум ты. Бьют тебя все, а показывать-то надо на соседа. Ведь игра же называется хитрый сосед, - улыбаясь, сказал Миша.
   Следующая игра называлась "петух". Это, посмеиваясь, сообщил Коле цыган. Коля с усилием натянул рукава фуфайки на ноги. И тут его голову обхватили две дюжие руки, наклонили ее и, просунув под воротник, натянули фуфайку на спину. Затем цыган толкнул Колю ногой. Коля закачался на спине, как ванька-встанька, и остановился. Колина голова была у самых колен, ноги, продетые в рукава, бездействовали, руки, прижатые фуфайкой, стянуть ее не могли. Он катался по полу, стараясь выбраться из "петуха", но тщетно. Ребята давились от смеха, наслаждаясь его беспомощностью.
  - Хорош гоготать. Побалдели - и будет. Снимите "петуха", - сказал Миша.
   Но никто не двинулся с места. Все же тезка освободил ему голову, и Коля медленно, будто контуженый, вытащил ноги из рукавов.
   - В тюрьме есть закон, - сказал цыган, - и в нашей камере тоже: все новички целуют парашу. Коля, недоверчиво посмотрев на цыгана, спросил:
   - И ты целовал?
   - А как же...
   Коля обвел взглядом ребят, сидящих на кроватях. Те молчали. Тогда он спросил:
   - А что, правда, что парашу надо целовать?
   Ответ- молчание. Тогда Смех поддержал цыгана:
   - Целуй. Все целуют.
   - Вот поцелуешь, и на этом конец,- сказал цыган.
  Не доверяя цыгану и Смеху, он посмотрел на Мишу, самого авторитетного в камере.
  - Парашу целуют все. Это закон,- сказал Миша.
   Коля еще раз обвел всех взглядом и остановился на цыгане.
   - Ну что же, целуй,- растягивая слова, чтобы не заикаться, сказал цыган.
   - А куда целовать?
   - Открой крышку и в крышку изнутри.
   Коля подошел к параше - откинул крышку.
   - Сюда? - указал он пальцем на зернистую, внутреннюю сторону крышки.
   - Сюда,- кивнул цыган.
   К ребятам Коля стоял спиной и нагибался к крышке медленно, будто она его могла полоснуть, словно нож, по горлу. В камере тишина. Коля еле тронул губами крышку и только выпрямился - камера взорвалась:
   - Чушка! Параша! Мина!
  - Камбала! Закрой парашу! - крикнул Миша.
   Коля закрыл.
   - Сейчас мы позвоним,- верещал Миша, - во все камеры и скажем, что у нас есть чуха.
   Миша взял со стола кружку и только хотел стукнуть по трубе, как Коля, закричал:
   - Миша! Ребята! Простите! Ведь я и, правда, думал, что надо целовать парашу. Вы же сказали,- он посмотрел на цыгана, на Смеха, остановил взгляд на Мише,- что целовать парашу - тюремный закон. Если б вы не сказали, разве б я стал целовать? Да не поцеловал я ее, я только губы поднес...
   Ребята молчали. Миша немного подумал.
   - Лады,- сказал он и поставил кружку на трубу отопления,- звонить не будем.
   Он замолчал. Молчали и остальные.
   - Я думаю, его надо простить,- произнес Миша.
   Смех был против, цыган молчал. Двое ребят согласились с Мишей. Переговорив, парни Колю решили простить и никогда никому об этом не рассказывать.
   Ночью Коля проснулся. Откинул одеяло, и в глаза ему ударил неяркий свет ночной лампочки, светившей, как и в "боксике", из зарешеченного отверстия в стене. В коридоре заорал дежурный, начал ходить от двери к двери и стучать ключом, как молотком, в кормушки, крича по нескольку раз "Подъем! Подъем!". Ребята нехотя вставали, потягивались, ругаясь на раннюю побудку.
   - Да, Камбала, ты сегодня дневальный,- с кровати сказал Миша, стряхивая на пол пепел с папиросы. У их двери дежурный забренчал ключами.
   - На оправку! - распахнув дверь, крикнул дежурный.
   Цыган, проходя мимо Коли, сказал:
   - Выставь бачок.
   Коля выставил и зашел за парашей.
   - Смех,- услышал Петров в коридоре голос Миши,- а парашу кто будет помогать нести? Смех вернулся в камеру, злобно взглянул на Колю, и они, взяв за ручки чугунную парашу и изгибаясь под ее тяжестью, засеменили в туалет.
   В коридоре хлопали кормушки: разносили еду.
  - Кружки! - крикнул работник хозобслуги, и Коля, взяв со стола кружки, в каждую руку по три, поднес к нему. Тот насыпал в каждую кружку по порции сахару специальной меркой, сделанной из нержавейки и похожей на охотничью мерку для дроби. Затем Коля получил шесть порций сливочного масла, завернутого в белую бумагу, хлеб и бачок с кипятком.
   Привели остальных сокамерников. Внесли пшенную кашу, пацаны сели за стол. В белый хлеб, они втерли по пятнадцать граммов масла и стали завтракать.
  - Чумовая хавка, жалко только по утрам дают, я бы хлебушек с маслом днями рубал! - пробурчал набитым ртом цыган.
  - Жри давай, не гунди, подавишься - мрачно сказал Миша.
   Ели они, не торопясь, особенно когда пили чай с сахаром и маслом. После завтрака Коля собрал со стола миски и поставил их у дверей.
   Теперь малолетки, лежа на кроватях, курили. Из коридора крикнули:
  - На прогулку приготовиться!
   Коля сказал: - На прогулку я не пойду. У меня носков шерстяных нет и коцы здоровенные.
   Вместо, шарфов парни обматывали шеи полотенцами.
  - Пошли,- позвал цыган,- мы ненадолго. Замерзнем - и назад. Но Коля всё-таки остался в камере.
  
   В камеру к малолеткам майор в черном овчинном полушубке, валенках, в форменной шапке с кокардой. Лицо красное от мороза. Он остановился посреди камеры и обвел всех смеющимся взглядом. Ребята поздоровались и теперь молча стояли, глядя на начальство.
   - Так, новичок, значит,- сказал майор, разглядывая Колю.- Фамилия?
   - Петров.
   - По какой статье?
   - По сто сорок четвертой.
   - Откуда к нам?
   - Из Заводоуковского района.
   Майор, все так же посмеиваясь, скользнул взглядом по камере.
   - Кто сегодня дневальный?
   - Я,- ответил Коля.
   - Пол мыл?
   - Мыл.
   - А чего он грязный?
   Коля промолчал.
   - На столе пепел, на полу окурок.- Майор показал пальцем чинарик.
   - Один рябчик.- И майор поднял палец вверх.
   Коля смотрел на старшего воспитателя.
   - Не знаешь, что такое рябчик?
   - Нет.
   - Это значит - еще раз дневальным, вне очереди. Теперь ясно?
   - Ясно.
   - Прописку сделали?
   Коля молчал. Ребята заулыбались.
   - Сделали, товарищ майор,- ответил цыган.
   - Кырочки получил?
   - Получил,- теперь ответил Коля.
   - Какую кличку дали?
   - Камбала,- ответил Миша.
   Майор улыбнулся.
   - Вопросы есть?
   - Нет,- ответили ребята.
   Майор ушел.
  - А это кто? - спросил Коля.
   - А это ты, Камбала, от Рябчика рябчик получил. Кликуха у него Рябчик. А по - нормальному - это старший воспитатель Замараев, ты не смотри, что он такой весёлый. Зверь ещё тот. Ладно, для начала неплохо. Завтра опять дневальный будешь,- сказал Миша.
  
   Открылась кормушка, надзиратель крикнул:
   - Петров, с вещами на выход!
   Коля поднялся и стал сворачивать постель.
   - Ну, Камбала, на двести первую тебя (Статья 201 Уголовно-процессуального кодекса - имеется в виду закрытие следственного дела.) Когда приедешь назад, просись в нашу камеру. С тобой веселей,- сказал цыган. Коля зло посмотрел на цыгана, сказал, криво усмехнувшись:
   - Конечно, буду проситься. С вами не жизнь, а сахар.
  Пацаны заржали. Цыган сплюнул на пол.
  
   В полночь этапников принял конвой из солдат, обыскал, и всех повезли на вокзал. Зеков завели во вроде бы обычный с виду вагон, а внутри его одна перегородка от пола до потолка сплетена, как паутина, из толстой проволоки. Было ощущение, что этот вагон предназначен для перевозки зверей.
   Вагон был относительно свободен, и Коле нашлось место присесть на грязный пол. Он уткнулся головой в сетку, и словно вспышки начали проноситься, в его памяти, воспоминания.
  
   Село Падун, в пяти километрах от районного центра, города Заводоуковска. Коле около пяти лет, К ним нагрянули гости. Отец, гордясь шустрым сыном, посадил его на колени и, разговаривая с гостями, не обращая на Колю внимания, пьёт водку, оставляя ее на дне стопки недопитую жидкость. А маленький Коля допивает остатки, крякает, как взрослые, и, нюхая хлеб, закусывает. Сползает с коленей отца, падает на четвереньки, ползёт под кровать. Никто этого не замечает.
  
   Село Падун. Местный спиртзавод. Через забор перелазят трое парней потасканного вида. Оглядываясь, нетвёрдой походкой, идут к одним из ворот завода, над дверями которых полустёртая надпись "Бродильный цех". Один из парней стучит в ворота. Из цеха появляется красномордый мужик, вопросительно смотрит на парней. Один из них щёлкает пальцами по горлу. Мужик понимающе кивает, скрывается за воротами. Снова появляется - в одной его руке громадный черпак, в другой ведро. Зачерпывает из ведра его содержимое, подаёт полный черпак одному из парней. Тот припадает к черпаку и долго, не отрываясь, глотает жидкость. По сторонам его рта стекают мутные струйки, падают на землю, выбивая фонтанчики песка. Двое парней смотрят жадными глазами на пьющего.
  
   Коле шесть лет. Лето. Коля ходит по улице в одних трусах, загорелый, как жиган. Он со своим соседом-тезкой, Колькой Смирдиным, зашел к Ваське Жукову - в небольшой домик на краю Боровинки. Васька был самый старший ему около семнадцати. Васька, что-то шепнул Кольке Смирдину, сходил в комнату, взял одноствольный дробовик и, показав Коле патрон, заряженный только порохом, сказал:
   - Слышь, Жиган? Поцелуй у котенка под хвостом.
   А Колька Смирдин, взяв котенка, крутившегося около ног, протянул Коле.
   - Не буду,- сказал Коля.
   - Если не поцелуешь, я тебе в глаз стрелю. Считаю до трех: рас-с-с...- начал считать Васька, заряжая ружье, сел у окна на табурет и, сказав: "Два..." - стал целиться Коле в глаз. От конца ствола до лица Коли было два шага. Коля, не моргая, смотрел в отверстие ствола. Васька, сказав "три", нажал на курок. Целясь в упор, он попал ниже глаза, в скуловую кость. Коля отшатнулся, схватился за лицо и, сквозь пальцы, глядя в испуганные глаза Васьки, сказал:
   - Ох, Васька, тебе и будет.
   Пацаны подскочили к нему, взяли под руки и вытащили на улицу. Там они стали плескать воду на рану, из которой хлестала кровь. Коля потерял сознание.
  
   Коля очнулся, застонал. Попытался открыть глаза. Открылся только один глаз. Левую половину лица укутывал белый кокон бинта. Рядом, на стуле, сидела его мать.
  - Коля? Очнулся?
  - Я где, мама? - хрипло спросил Коля.
  - Коля! Очнулся! - засуетилась мать: - В Омске, в больнице. Операцию ж тебе сделали.
  Коля осторожно тронул кокон бинтов. Мать заплакала.
  - Глаза-то у тебя нет, Коля, врач сказал, сделать ничего нельзя было, он сразу вытек. Ох, Господи, ужас-то какой.
  Коля закрыл глаз. Из под его закрытого века выкатилась и сползла на подушку одинокая слеза.
  
   Коле девять лет. Третий класс школы. Коля с его дружком в старшем классе - спрятались под парты. Учительница истории объявила, что сегодня расскажет о чешском национальном герое полководце Яне Жижке, который в бою потерял один глаз, парень, под партой которого сидел Коля, достал его за шиворот и сказал:
   - А у нас есть свой Ян Жижка!
  Коля начал вырываться и кричать.
  Светлана Хрисогоновна хлопнула рукой по столу и приказала:
  - Так! Вы, двое, садитесь немедленно за свободную парту и до конца урока, чтоб тихо было!
  Ребята плюхнулись на скамью и притихли.
   Старшеклассник с парты по соседству показал Коле большой палец:
  - Нормально, Ян! Пронесло!
  
   Коле четырнадцать лет. Он стоит у зеркала и рассматривает своё лицо. Прикрытое веко левого, незрячего глаза и воронкообразный шрам чуть не на полщеки обезображивают Колино лицо. Он закрывает ладонью левый глаз, на него смотрит лицо обыкновенного пацана. Убирает руку и видит безобразные шрамы и незрячий глаз. Замечает мать - стоя у двери, она остановившимся взглядом смотрит в зеркало. Начинает всхлипывать:
  - Ну вот закроешь как слева - вроде это ты. Открываешь - кто-то чужой. Не МОГУ больше...- разрыдавшись, она уходит. Коля цыкает зубом. Криво усмехается своему отражению в зеркале, натягивает на глаз самодельную повязку.
  
   Село Падун. Ян смотрит в щель двери шестого класса на Веру. Она сидит напротив дверей на последней парте у окна и внимательно слушает объяснения учителя. У нее были коротко подстриженные черные волосы и задумчивые, тоже черные, глаза.
   Постояв, Ян спускается в раздевалку. Оглянувшись и никого, не заметив, он подходит к Вериному пальто, прижимается щекой к воротнику, вдыхает его запах, вытаскивает из кармана серые трикотажные перчатки и возвращается к классу. Дождавшись, когда Вера повернет голову в его сторону. Он поднимает руки и показывает ей, что надел ее перчатки. Вера укоризненно качает головой и грозит Яну пальчиком.
  
   Ян перечитывает с листа стихи Вере, сидя на корточках у стены почты.
   Здравствуй, Вера, здравствуй, дорогая, Шлю тебе я пламенный привет.
   Пишу письмо тебе из Волгограда,
   Где не вижу без тебя я свет.
   Как только первый раз тебя увидел,
   Я сразу полюбил тебя навек.
   Поверь, что тебя лучше я не видел,
   Короткий без тебя мне будет век.
   Хочу тебе задать один вопрос я,
   Ответишь на него в своем письме.
   Ты дружишь или нет с кем, Вера,
   Фамилия его не нужна мне.
   Разреши тебя поздравить
   С юбилейным Октябрем.
   И желаю его встретить
   Очень хорошо.
  
  Под стихами видна подпись "Женя". Ян запечатывает конверт, бросает его в ящик.
  
   Мать Жени протягивает Яну письмо.
   - Что-то мой Женя в Сибирь никому не писал, а письмо пришло,- Но я поняла, что тебе, не стала распечатывать.
   Ян взял письмо и с жадностью развернул листок:
  - Что? Фотографию? Делать-то чего? Не свою же рожу слать...Женьки? Нельзя. Он пацан ещё. Кого-то постарше надо. Какого-нибудь парня из училища. Может, Сергея Сычева? Ведь Серега, самый интересный из нашей группы.
   Ян разговаривает с Сергеем:
  - Серёг, у тебя фотки твои есть? Дай, а?
  - Я тебе, что артист? Зачем тебе?
  Ян замялся: - Понимаешь, девушка мне одна нравится, фотку просила прислать, ну сам понимаешь...
  - Мда - протянул Сергей, посмотрев на Яна, - А от моей какой толк?
  - Есть толк, переписываться буду, а там видно будет...
  - Ну, можно, сфотаться сходить. Ты, что забыл, я не местный, да и одёжки у меня приличной нет, рванина одна, а с деньгами вообще швах. В общаге сам знаешь как.
  - Деньги у меня есть,- подбодрил его Ян,- и рубашку с пиджаком мои оденешь.
  
   Заводоуковск. Районное отделение милиции. Дверь кабинета начальника уголовного розыска, Федора Исаковича Бородина. Кабинет. В кабинете Ян и Бородин.
  - Допрыгался, доскакался, Петров - две квартирные краже на тебе. Доказанные.
  - Бог с вами, Федор Исакович, никого я не обворовывал. Я сейчас честно живу и учусь в Волгограде. Это раньше был за мной грех, но в эти дома я не лазил...
   - Ладно!- прервал его Бородин - Пока погуляй, там посмотрим, и не вздумай слинять.
  - Да, что вы, Фёдор Исаакович, как можно?
  
   Походя к дому, Ян столкнулся с участковым. Тот сказал:
   - Коля, мне Бородин сегодня звонил, ты у него в каком-то протоколе забыл расписаться. Завтра утром, к десяти часам, приди в прокуратуру.
  
   - Не ходи,- сказал дома отец - Уезжай в Волгоград.
   - А чё бояться?- возразил Ян.- Если хотели посадить, то и не выпускали бы. Распишусь в протоколе и вечером уеду.
  Отец достал бутылку "столичной".
   - Ладно, уж, выпей стопку за счастливый исход.
  
   Заводоуковск. Прокуратура - небольшой деревянный дом, стоявший за железной дорогой, неподалеку от вокзала. Ян с сестрой Галей подошёл утром.
   Открыв дверь приемной, Ян спросил:
   - Можно, Анатолий Петрович?
   - А-а-а, Петров, подожди,- сказал прокурор района, стоя на столе и держа в руках молоток.- Сейчас, вот прибьем гардину...
   "Ну,- прошептала Галя,- Смотри, прокурор делом занят. Конечно, не будут тебя садить".
  Ян промолчал. Анатолий Петрович отложил молоток, повернулся к Яну:
   - Заходи.
   Ян вошел. Приемная была просторная. За столом сидела средних лет женщина, она подавала прокурору гвоздь, когда тот прибивал гардину.
   - Давай сюда,- сказал прокурор, и Ян последовал за ним.
   Они вошли в маленький кабинет. Стол занимал треть комнаты. Прокурор сказал Яну: "Садись",- Ян сел на стул, стоящий перед столом. Прокурор достал какой-то бланк, положил на стол и пододвинул к Яну.
   - Распишись,- сказал Анатолий Петрович,- с сегодняшнего дня ты арестован.
   - Что?- спросил Ян.
   - Это санкция на арест. Распишись. Все. Хватит. Покуролесил,- сказал прокурор и, взяв черную ручку, вложил ее Яну в правую руку.- Распишись.
   - Вы в своем уме, Анатолий Петрович? Чё вы мне суете?! Не буду я расписываться!
   Ян бросил ручку, и она покатилась по бланку, оставив на ней несколько чернильных капель. Чернильные капли остались на бланке санкции в том месте, где Яну надо было расписаться.
   - Вот вам моя роспись,- зло сказал Ян, не глядя на прокурора.
   - Хорошо. Расписываться ты не хочешь,- Тогда напиши в санкции, что от подписи отказался.
   - Анатолий Петрович!- Ян повысил голос.- Пишите сами, если это вам так надо, что я от подписи отказался.
   Прокурор убрал санкцию в ящик стола и встал.
   - Пошли.
   Ян через приемную вышел в коридор, где сидела сестра. Ян сказал сестре: "До свидания"- и в сопровождении двух ментов пошел к машине. "ГАЗ-69" с водителем за рулем стоял у ворот прокуратуры.
   Ян сел на заднее сиденье, менты - по бокам от него, и машина покатила.
  
   Помещение суда. Прокурор предлагает назначить Яну, четыре года лишения свободы. Судья предоставляет Яну последнее слово.
  Ян говорил сбивчиво. В одной краже признавался, в другой нет. Но закончил он четко.
   - Граждане судьи,- громко сказал он,- незадолго до того, как меня посадили, цыганка в поезде нагадала мне, что меня ждет тюрьма.
   Ян замолчал, судья и заседатели улыбнулись, а секретарь суда - молоденькая девчонка - оторвала взгляд от бумаг и посмотрела на Яна. В зале негромко засмеялись.
   Как можно плаксивей Ян, проговорил:
   - Граждане судьи! Дайте мне любую меру наказания, только не лишайте свободы.
  После перерыва судья взяла отпечатанный приговор, а Ян смотрел на пустое место, где сидел прокурор. Не пришла на приговор и защитник. Судья начала читать:
   - "Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики..."
   ... "народный суд Тюменской области... разбирал в открытом судебном заседании дело по обвинению Петрова Николая Алексеевича... по статье сто сорок четвертой, части второй. ... ночью оторвал доску на фронтоне, проник на чердак дома, с чердака в квартиру и совершил кражу двух кителей, фетровой шляпы, офицерского ремня, двадцати штук патронов и облигаций разных займов на сумму три тысячи триста семьдесят пять рублей. Всего на сумму без облигаций на девяносто шесть рублей. Подсудимый Петров виновным признал себя частично и пояснил, что кражу совершил он... потерпевший Трунов от поддержания иска отказался. На основании изложенного суд, руководствуясь... приговорил: Петрова Николая Алексеевича по статье сто сорок четвертой, части второй, Уголовного кодекса РСФСР признать виновным и определить меру наказания три года лишения свободы с отбытием в колонии для несовершеннолетних...".
  
   Состав остановился в поле. Побежали вдоль вагонов конвойные, захлебывались лаем сытые, рвущиеся с поводков овчарки. Около полотна железной дороги стояло два "воронка". Ребята, в окружении конвоя, направились к ним. Ян, медленно шагая, смотрел на сосновый лес, невдалеке.
  И вот он - Одлян. В сопровождении конвоя ребята прошли в штрафной изолятор. Парней разделили на несколько групп и закрыли в карцеры. Они сняли с себя одежду и постелили на нары. Махорка у них была, и они часто курили. Разговаривали тихо, будто им запретили громко говорить.
  
   Одлян. Ребят вывели из изолятора, они сдали на склад вольную одежду. Здесь же им выдали новую, колонийскую. Черные хлопчатобумажные брюки и такую же сатиновую рубаху. Обули их, как и в тюрьме, в ботинки. Головной убор - черная беретка. Они шли по подметенной бетонке. Вся колония утопала в зелени. Колония находилась в долине. Коля поднял взгляд и увидел Уральские горы полукольцом опоясывающие местность.
  
   Новичков завели в "воспитательскую". Она находилась на первом этаже двухэтажного барака, сразу у входа. За столом сидел капитан лет тридцати пяти и писал. Это был начальник отряда, Виктор Кириллович Хомутов. Ему кто-то позвонил по телефону, и он вышел. "Воспитательская" сразу наполнилась ребятами. Они пришли посмотреть новичков. Все внимание было сосредоточено на Яне. Парень с одним глазом и со шрамом на полщеки.
   - Откуда ты? - спросил его воспитанник невысокого роста, но плотный сложением.
   - Из Тюмени.
   - Срок?
   - Три года.
   - По какой статье?
   - По сто сорок четвертой.
   - Кем жить хочешь? Вором или рогом?
   Ян прищурив правый глаз, повторил:
   - Вором или рогом?.. Ей-богу, я еще не надумал, кем бы хотел жить,- сказал он.- Я еще не огляделся.
   Парни громко засмеялись.
  - Молодец,- сказал коренастый,- а ты хитрый...- И чуть помедлив, добавил: - Глаз. Вот и будет у тебя кличка Хитрый Глаз.
   В спальне к Хитрому Глазу подошел парень и спросил:
   - Ты с Волгограда?
   - Да. Вообще-то я с Тюмени, но последнее время жил в Волгограде.
   - В каком районе?
   - В Красноармейском.
   - А где там?
   - В Заканалье.
   - Ну, значит, земляк. В одном районе жили. Во всей зоне я один из Волгограда. Теперь, значит, двое. Пошли на улицу, там поговорим.
  - Малик меня зовут,- сказал земляк Хитрого Глаза.- Я уже скоро откидываюсь. Сорок дней остается. Три года отсидел.
  Малик задумался.
  - Пока я тебе многого говорить не буду. Осмотрись. Новичков у нас месяц не прижимают. Если без нарушений. А так, для начала: в зоне есть актив и воры. Самое поганое нарушение - двойка в школе. За нее тебе почки опустят. Учись лучше. Работать тоже можно - обойка, диваны обиваем. Я-то на расконвойке. Видеться будем только вечерами. С чухами и марехами не разговаривай. Вообще больше молчи - наблюдай. Полы моют по очереди. Не все. Актив и воры не моют. Мы с тобой в одном отделении. У нас больше половины полы не моют. Я тоже как старичок и расконвойник не мою. Ты начнешь мыть через месяц. В общем, пока присматривайся. Ни в коем случае, никому не помогай, если попросят что. Присматривайся, и все.- Малик встал.- Пошли, в толчок сходим.
   Они свернули за угол барака. Подойдя к туалету, Малик сказал:
   - Смотри, это толчок. Когда один пойдешь - но старайся пока сюда один не ходить,- беретку снимай и прячь в карман. А то у тебя, ее с головы стащат и убегут. Потом будет делов.
   Толчок был длинный. Справа и слева проходили бетонные лотки, а посредине, разделенные низенькой перегородкой, с двух сторон находились отхожие места.
  
   К Хитрому Глазу подошел бугор и сказал:
   - Сегодня пол моешь.
   - Но ведь я новичок, а новички месяц полы не моют, а я вообще только три дня тут.
   - Другие не моют, а ты будешь. Схватил тряпку, тазик и пошел. Ну?.
   - Не буду. Месяц не прошел еще.
   - Пошли,- сказал бугор и завел Хитрого Глаза в ленинскую комнату.
   Бугру скоро исполнялось восемнадцать лет. Он был высокого роста, крепкого сложения.
   - Не будешь, говоришь,- промычал бугор и, сжав пальцы правой руки, ударил Хитрого Глаза по щеке.
   Удар был, сильный.
   - Будешь?- спросил бугор.
   - Нет.
   Бугор ударил его ещё раз.
   - Будешь?
   - Нет!
   Тогда бугор ударил новичка дважды. Но бил уже не по щеке, а по вискам. Хитрый Глаз качнулся, но не упал.
  - Зашибу, падла,- сквозь зубы процедил бугор. - Будешь?
   - Нет.
   Бугор вышел из комнаты, бросив на прощанье:
   - Ушибать будут до тех пор, пока не начнешь мыть.
   К Хитрому Глазу подскочил "помогальник" и сказал Хитрому Глазу, чтоб мыл полы. Хитрый Глаз ответил, что мыть полы не будет. Месяц еще не прошел.
   - Не будешь,- протянул "помогальник", искривив лицо.- Будешь!
   Он похлопал его по щеке. Потом с силой ударил. Удар "помогальника" был слабее, чем у бугра. Хотя "помогальник" выглядел несколько крепче Хитрого Глаза и немного выше.
   Хитрый Глаз после удара ничего не ответил. "Помогальник" перестал его бить и спросил:
   - Будешь мыть?
   - Нет,- ответил Хитрый Глаз.
  
   Вечером, к Хитрому Глазу подошел Малик.
   - Я слышал,- начал он,- тебя полы мыть заставляют. Не мой. Терпи. Начнешь мыть, тебя с ходу сгноят. Будешь марехой. Сходи к "помрогу" зоны Валеку. Скажи: не успел, мол, прийти на зону, как меня пол заставляют мыть. Иди, не тяни, иначе будут бить до тех пор, пока не согласишься.
  Малик ушёл.
   К Хитрому Глазу тут же подбежал "помогальник" и завел его в туалетную комнату.
   - Будешь мыть полы? - спросил он.
   - Не буду,- ответил Хитрый Глаз.
   В туалетной комнате никого не было, и помогальник, размахнувшись, кулаком ударил Хитрого Глаза в грудь.
   - Нагнись,- приказал помогальник. Хитрый Глаз нагнулся.
   - Да ниже.
   Хитрый Глаз еще нагнулся, и теперь его грудь была параллельно полу. Сильный удар коцем в грудь заставил его выпрямиться.
   - Снова нагнись,- приказал помогальник.
   - Еще нагнись! - закричал помогальник, видя, что Хитрый Глаз выпрямился.
   Третий раз помогальник пнул Хитрого Глаза в область сердца.
  - Сюда, сука, сюда!- заорал помогальник. Он ударил его кулаком в грудь.- Будешь мыть?
   - Нет,- ответил Хитрый Глаз, и помогальник прогнал его из туалетной комнаты.
  
   В спальне, в левом углу, спали воры. Вор отряда, Белый, в прошлом был рогом отряда. Вторым по авторитету в воровском углу был Котя.
  - Ну, как, Хитрый Глаз, дела?- подсел к нему Котя.
   - Ну...,- протянул Хитрый Глаз.
   - Плохие, значит. Ах, эти бугры, чтоб они все сдохли, на "полА", тебя, новичка, бросили. Но ты духом-то не падай. Не падаешь?
   - Да нет.
   Котя похлопал Хитрого Глаза по шее.
   - Кайфануть хочешь?
   - Чем?
   - Я тебе сейчас покажу.
   Котя накинул Хитрому Глазу на шею полотенце и стал душить. Хитрый Глаз потерял сознание. Но тут же очнулся.
   - Ну, как кайф?
   Хитрый Глаз промолчал.
   - Еще хочешь?
   Хитрый Глаз не ответил. Тогда Котя снова стал его душить. Хитрый Глаз вновь отключился. Котя ослабил полотенце.
   Бугор сунул Хитрому Глазу носки.
   - Постирай.
   Хитрый Глаз отказался. Тогда бугор начал его бить:
  - Что, сука?! Кровати заправляем, полы моем, а носки уже в падлу простирнуть? Я тебя Глаз, сейчас урою! Понял, Глаз?! Не хитрый ты глаз, а ссученый!
  
   Мастер обойки Михаил Иванович Кирпичев позвал к себе в кабинет Маха. В обойке он был бригадиром.
   - Станислав, ты у нас тут бригадир,- сказал мастер,- я двадцать лет работаю в зоне, и всегда, если рог не может порядка навести, к ворам обращались. Скажет вор слово- и порядок наведен. А чтобы работали плохо - такого просто не знали. Вор только в цех зайдёт, как все шустрее завертятся. А теперь нам и заготовки часто не поставляют, и малярка сдерживает. Да не бывало такого. А сейчас - мне даже говорить стыдно - обед у меня свистнули. Я только минут на двадцать отлучился.
   Ничего не ответив мастеру, Мах быстро вышел из кабинета.
   - Обойка!- гаркнул он, и ребята побросали работу.- Собраться!
   Ребята медленно побрели в подсобку и построились. Вошел Мах, в руках у него были три палки. Он бросил их под ноги и закричал:
   - Шушары! У Кирпичева обед увели! Кто?!
   Ребята молчали.
  - Так,- продолжал Мах,- даю две минуты на размышление, а потом, если не сознаетесь, начну палки ломать.
   Все продолжали молчать.
  Мах поднял палку. Из строя вышел Томилец, взял вторую. Шустряки - а их было несколько человек - покинули подсобку. Он посмотрел на первую шеренгу и сказал:
   - Три шага вперед!
   И замелькали палки. Мах с Томильцем стали обхаживать пацанов. Били, как всегда, по богонелькам, по грудянке, если кто нерасторопный ее подставлял, и по бокам.
   Обе шеренги корчились от боли, и палки были сломаны, когда Мах и Томилец остановились. Мах взял третью палку и сказал:
   - Эта палка не последняя. Бить будем, пока не сознаетесь.
   Томилец принес еще две палки. В подсобку вошли еще два вора из других отрядов.
   - Ну что,- спросил Мах,- нашли обед?
  - Идите работать. А в перекур зайдете сюда,- сказал наконец Мах.
   Мах зашел к Кирпичеву.
   - Михаил Иванович! Четыре палки сломали, никто не сознается. Может, кто не из наших взял?
   - Сломайте хоть десять, но шушару найдите.
  
   По промзоне шли воры - Светлый и Ворон. Они были навеселе. Навстречу бежит шустряк Кыхля.
   - Куда несешься? - спросил Ворон.
   - В ученичку.
   - Что нового?
   - Да ничего. В обойке, правда, у Кирпичева обед стащили. Обойка трупом лежит. Никто не сознался. Мах будет обед из них вышибать еще.
   - Та-ак,- протянул Ворон,- иди, Маха сюда позови.
   Кыхля побежал дальше. Воры уселись на скамейку. Ворон сказал:
   - Светлый, в натуре, из-за тебя ребят дуплят.
   Светлый окликнул проходящих пацанов, и велел им принести несколько банок сгущенки и консервов. Очень быстро шустряки положили на скамейку две банки сгущенки, банку консервов, полбулки свежего хлеба и пол-литровую банку малинового варенья.
   Подошёл Мах.
   - Садись,- сказал ему Светлый. Мах сел напротив.
   - Что, у вас в обойке обед у Кирпичева дёрнули?
   - Ну,- сказал Мах и выругался.
   - Обед мы взяли,- сказал Светлый. Мах с недоверием посмотрел на воров.
   - Достали пузырь водяры. Закуски не было. Зашли к Кирпичеву, базар к нему был. А его не было. В общем, Мах, так; отнеси это ему.- Светлый кивнул на жратву, тут пацаны собрали.- Но не говори, что обед мы увели, понял? Не дай бог скажешь. Гони что хочешь, дело твое.
   Мах остановил проходившего мимо курилки пацана. Он был в халате.
   - Сними халат,- сказал Мах.
   Парень снял. Мах завернул в него банки, хлеб и сказал:
   - За халатом придешь в обойку.
   Кирпичев сидел в кабинете. Мах развернул халат и выложил еду.
   - Ваш обед, Михаил Иванович, съеден. Я и парни просим у вас извинения. Заместо вашего обеда мы принесли вам это. Кирпичев курил и смотрел на банки.
   - Кто?
   Мах промолчал.
   - Кто съел?
   - Михаил Иванович, ваш обед взяли не наши ребята. Это точно. Но кто, я сказать не могу.
   - Воры, значит?
   Мах молчал.
   - Что, закусить нечем было?
   Мах кивнул. Кирпичёв сокрушенно покачал головой:
  - Да, вправду, вор мелкий пошёл, без понятия, попросить не могли?
  
   Было сразу видно, что баню Глаз не любил. Не мылся, а подносил ворам, рогам, буграм чистые простыни. Сел в предбаннике. Пощупал майку, понюхал и скривился. Уставился невидящим взглядом в пространство.
  
   Ян с Робкой Майером и Генкой Медведевым влезли в омутинковскую школу. Робка сказал:
  - Пацаны, смотрите везде, они, такие как корочки. Написано "свидетельство".
  - Клёво - хохотнул Генка, - Бритовкой теранул и вот тебе, сразу в "дамки"! Среднее образование!
  Искали свидетельства о восьмилетнем образовании. Не нашли. Прихватили в спортивный кубок. Гена бросил его в свою сумку. Возвращались на крыше поезда. Ветер. Холод. Сидели, скорчившись, и тряслись от озноба. Ян на ходу спустился по скобам к двери вагона. Нажал на ручку - дверь отворилась.
   Позвал ребят. Те спустились с крыши и залезли в вагон.
   - Надо уйти в другой тамбур, где люди есть,- сказал Ян, - А то проводница может высадить в Вагае.
   В соседнем тамбуре курили несколько мужиков. Парни тоже закурили, прислушиваясь к разговору. Оказывается, двое ехали с заработков. С деньгами. Оба - в Ялуторовск. Третий - услышали они - старозаимковский.
   Ребята переглянулись.
   - Давай, гробанем ялуторовских,- шепнул Робка.- Втроем мы с ними справимся.
   Гена согласился, но Ян сказал:
   - Двоих не потянем. В Ялуторовске рядом с вокзалом станция автобусная. Ну, поедем вместе с ними. Они нас запомнят. Да может, они и рядом с вокзалом живут. Давайте этого, который в Новой Заимке сойдет. До Старой Заимки - километров семь. Дорогу я знаю. Мы за ним можем сразу и не ходить, чтоб не спугнуть. Ну, как?
   Ребята согласились.
   В Новой Заимке на платформе они подождали, дали возможность мужчине уйти.
  - Нормально,- сказал Ян,- теперь - двинули.
   - Палку надо найти какую-нибудь,- сказал Роберт.
   - Вон, у палисадника штакетину оторвем,- предложил Ян, и Роберт, подбежав к ближайшему дому, оторвал деревяшку.
  - Роб, ты я смотрю, здоровый, как бугай - сказал Ян, - Тебе и зачинать!
  - Точно - согласился Генка, - Робка, пацан крепкий.
  - Ладно - сплюнул Роберт, подбросив и поймав штакетину, - Щас я его...
   Ночь выдалась темная. Ян шел впереди. Ян нагнулся и на фоне неба увидел мужчину. Тот переходил тракт.
   - На дорогу выходит,- сказал Ян, - Давай догоняй его, - обратился он к Робке,- мы следом пойдем.
   Роберт быстрым шагом догнал мужчину и с размаху ударил его штакетиной по голове. Тот, вскрикнув, упал. Ян с Генкой подбежали.
   - За что, за что, ребята?..
   Из головы мужчины струилась кровь. Ян судорожно сглотнул, глядя на кровь, отвернулся. Мужчина продолжал бормотать, но парни оттащили его с дороги, и Роберт ударил его еще по голове. Мужчина захрипел, будто ему горло перехватили, и обмяк.
   Парни обыскали его, нашли паспорт, в паспорте шесть рублей.
  - Э? - удивился Генка, - А тыщи-то где?! Он же болтал, что с заработков едет? Ребзя, рюкзак гляньте.
   В рюкзаке у мужчины лежала грязная рубашка, электробритва, бутылка шампанского и книги.
  - Нет ничего - сказал Роберт, - Ген, а сумка твоя где?
  Генка остолбенело посмотрел на Роберта.
  - Чёрт! На обочине бросил, чтоб не мешала, пошли.
  Ян увидел приближающийся свет фар и гул автомобильного мотора.
  - Тихо, ложись!
  Ребята упали на землю. Здесь, в поле, росла не то рожь, не то пшеница, но она была невысокая и их не скрывала.
   Фары автомобиля высветили сумку, машина затормозила. Шофёр выпрыгнул из кабины и поднял сумку с земли. Когда машина тронулась, все облегчённо вздохнули. Встали с земли, отряхиваясь.
  Робка сказал:
   - Пацаны, я кажись, второй раз, когда его трахнул, гвоздем в голову попал,- Палку с трудом вытащил.
   На станции ребята разглядели паспорт мужчины. "Герасимов,- прочитал Ян,- Петр Герасимович, 1935 год рождения".
   - Надо паспорт подбросить,- сказал Гена,- зачем он нам?
   Роберт с Яном согласились. Гена взял паспорт и пошел к вокзалу. Через минуту-другую он вернулся.
   - Ну что? - спросил Робка.
   - Народу - полно. Я подошел к кассе и уронил под ноги. Найдут.
   Прибыл поезд, парни залезли на крышу. Ян откупорил шампанское, и ребята из горлышка под стук колес тянули его, отфыркиваясь.
  
   Вечером, объявили общеколонийскую линейку. Из штаба в окружении офицеров вышел начальник колонии (Хозяин). Он шел не торопясь, выпятив живот. Рядом с ним шли Кум и начальник режима. Из штрафного изолятора привели осуждённых Игоря и Мишу. Несколько часов назад на работе было совершено преступление. В центр вышел хозяин. Его жирное лицо лоснилось.
   - Вы знаете, что сегодня на работе произошло чэпэ. И какое чэпэ! У нас такие редко бывают. Совершено преступление. Двое подонков искололи парня иглами. Это не люди, это...- хозяин задумался, подбирая нужное слово,- Это изверги. Пропащие люди. Их за преступления изолировали от общества, а они здесь, находясь в колонии, совершили новое преступление. Мы отдаем их под суд. Еще неизвестно, выживет или нет поколотый ими парень. Но чтоб другим неповадно было, чтоб в колонии не совершались преступления, мы обязаны их наказать. Я объявляю им наряд вне очереди, пусть они напоследок помоют туалет. Исключительно в воспитательных целях. Чисто, как и положено в Одляне!
   Хозяин усмехнулся оглядев строй и важно, с достоинством в окружении офицеров направился в штаб. Дпнк, старший лейтенант Кобин, скомандовал: "Раз-з-зойтись!"
  
   Несколько сот воспитанников устремились к толчку занять передние места, чтоб видеть, как Игоря с Мишей будут "мыть туалет". Глаз тоже пошел к "толчку". От бани до туалета стеной стояли пацаны. "Мытьём" командовал дежурный помощник начальника колонии (дпнк) старший лейтенант Кобин. В узком проходе, с одной стороны, огражденные запреткой, а с другой воспитанниками, стояли несколько рогов и бугров с палками. Для такого случая с производства были принесены березовые, толщиной с руку, палки. Принесли два ведра.
   Глаз сумел найти брешь в толпе и протиснулся вперед. Ему хорошо было видно и активистов с палками, и старшего лейтенанта с красной повязкой на рукаве, и Игоря с Мишей. Пацаны взяли ведра, и подошли к крану. Набрав воды, сделали несколько шагов - и тут на них посыпались удары палок. Били их по рукам, спине, бокам. Ведра тут же упали, и дпнк, подняв руку, сказал:
   - Хватит. Пусть воду набирают.
   Парни подняли с земли ведра и снова набрали воды.
   - Живее, живее! - кричали на них из толпы.
   На этот раз они прошли половину пути от крана до толчка. На них опять обрушились удары березовых палок. Били их куда попало, минуя лишь голову. После нескольких ударов они опять выронили ведра, обрызгав себя и активистов водой. Удары сыпались с разных сторон, и уклоняться было некуда.
   - За водой! - крикнул Кобин.
  Из толпы кричали:
   - Быстрее, падлы, быстрее!
   Толпа неистовствовала. Задние напирали. В первом ряду стояли роги и бугры и сдерживали напор. Снова мелькали палки, парни корчились от боли, роняли ведра.
   - Сильнее, так их! - орала толпа.
   Толпа зверела. Многим, стоящим в первом и втором рядах, хотелось ворваться в коридор и ударить парней. Некоторые, подскочив к ним, когда они бежали за водой, били их кулаками в грудь, спину и пинали ногами. Потом снова становились в толпу. Лица тех, кто выбегал и пинал, кривились от злобы. Ведра парни так ни разу и не донесли до туалета. Несколько раз Игорь и Миша падали на землю. Тогда из толпы выбегали пацаны и пинали их. Кобин, как секундант, подходил и, подняв руку, говорил одно и тоже: "Хватит. За водой". Эти тридцать - сорок секунд, пока парни бегали за водой, были для них передышкой. Теперь Игорь и Миша за водой бегали медленно, качаясь в разные стороны. Было видно, что им отбили ноги, и каждый шаг доставлял боль. Роги и бугры, кто избивал парней, сменились. Свежие принялись обхаживать парней. Но у ребят уже не было сил. Они часто падали. С трудом, медленно вставали. Новый сильный удар палкой валил их обратно на землю. Парни были в грязи.
   Но вот коренастый Миша не смог подняться. Теперь били одного Игоря. Миша, без сознания, лежал навзничь. Глаза у него были слепо открыты. Его не трогали. Кобин поднял руку и сказал:
   - Все, хватит.
   Бугры и роги замерли, подняв дубины. Но толпа яро орала:
   - Еще, еще! Пусть тоже упадет!
   Но Кобин властно крикнул:
   - Разойтись!
   Толпа нехотя стала разбредаться.
   - Поднимай его,- сказал Кобин, обращаясь к Игорю.
   Игорь стал тормошить Мишу. Тот не додавал признаков жизни. Избитый Игорь безуспешно мучился, стараясь поднять с земли товарища.
   - Помочь,- распорядился Кобин, глядя на стоящих рядом активистов.
   Те подняли Мишу и, держа его за руки, ладонями стали хлестать по лицу. Миша вздрогнул и застонал. Игорь взвалил Мишу на плечи и, шатаясь, потащил по опустевшей бетонке.
  
   Глаз ушел в отряд и сел на кровать. На соседней койке сидел, с закрытыми глазами, привалившись к спинке, знакомый парень. Антон. Антон был высокого роста, худой; на узком продолговатом неулыбчивом лице.
   - Здорово, Антон, уже вернулся?
  Парень открыл один глаз, глянул на Колю.
  - Ну?
  - Был-то где?
  - В Караганде. Сегодня с этапом из Челябинска привезли. В больничке прохлаждался.
   - А ты чем болел, что тебя в больничку возили?
   - Да ничем. Я в тюрьме еще, чинариками, выжег на ноге и руке "Раб КПСС". А начальство и отправило в больничку эти слова вырезать.
   - Покажи,- попросил Глаз.
   Антон поднял рукав сатинки, и на левой руке Глаз увидел шов. Слова были вырезаны не полностью, верхние и нижние края букв были видны, но прочитать было невозможно. Свежий, красный шов тянулся от кисти до самого локтя. На ноге от ступни до колена тянулся свежий рубец. И на ноге и на руке были видны следы от игл. На голени тоже остались нижние и верхние края букв.
   - Больно было, когда выжигал?
   - На ноге мне парни выжигали. Больно, конечно. Терпел. А на руке я сам выжег. Привык я к боли. Хотел ещё на лбу выжечь, но меня на этап забрали. Я бы и здесь выжег, но здесь за это, ещё, на толчок пошлют.
  Антон внимательно посмотрел на Глаза.
  - Слушай, ты я понял пацан свой, есть желание подорвать из этого гадюшника?
  - На это я всегда согласен,- ответил Глаз,- а как? Днем через запретку не перелезть - сразу повяжут. Ночью тоже. На вышках сидят. Вот если бы за зону вывели. Бежать-то надежно надо, чтоб не сцапали, а то сразу - "толчок". Осенью, говорят, будут водить на картошку. Может, оттуда и рванем...
   - Это хорошо, у меня к тому времени нога заживет. В лесу можно жить, картошку печь. Надо бы на юг смыться. Там тепло. Мечта. Давай, Глаз, решим так: если осенью на картошку выведут, и случай будет - рванем?
   - Договорились, да когда это ещё будет. Мне совсем уже невмоготу...
  Антон почесал затылок.
  - Да, я бы ещё хоть бы и в нашей санчасти полежал, надоело всё. Слушай!
  Давай, Глаз, поймаем пчел и посадим на себя. Будет опухоль. В санчасти скажем, что на работе зашибли.
   - Ты куда думаешь пчел посадить?
   - Да на руку.
   Перед седьмым отрядом была разбита клумба. Антон и Глаз поймали по пчеле и, держа их за крылышки, приложили к рукам.
   - Нет,- сказал Глаз,- с такой опухолью от работы не освободят. Надо на какое-то другое место садить.
   - Знаешь куда? На яйца надо, сразу несколько! Яйца-то с ходу опухнут, скажем, что пнули.
   Поймали ещё пчёл. Антон сел на траву и расстегнул ширинку. Посадив внутрь штанов пчел, задумчиво посмотрел на Глаза.
  - Чего-то не получается. Только я всё равно их обману. Мне на этапе один парень интересную мастырку рассказал. Закошу на триппер.
  Глаз удивлённо посмотрел на Антона.
   - Ты ж давно на свободе не был. Скажут: где мог подцепить?
   - Я только с этапа. Скажу: может, в бане, может по пути.
   - А что за мастырка?
   - Спичку надо вставить серой в конец. С другого конца поджечь и терпеть, пока будет гореть. Когда догорит до серы, вспыхнет и обожжет. Понял?
   - Понял. Вытерпишь?
   - А то. Когда окурками выжигал, больнее было. Давай.
   Антон и Глаз сели на траву. Антон сказал:
   - От ветра закрой.
   Огонь медленно полз к Антошкиному концу. Сера вспыхнула. Стиснув зубы, Антон даже не ойкнул. Вытащил сожженную спичку, застегнулся и закурил.
   - Когда загноится,- сказал он,- В санчасть пойду.
  
   Антон заходит в медкабинет санчасти. Кроме медсестры, в медкабинете находилась женщина в гражданской одежде. Она сидела в стороне.
   - Что у тебя? - спросила медсестра.
   Антон помолчал, растерянно глядя на медсестру, женщину средних лет. Потом покосился на вторую женщину. Выдавил:
   - Член у меня болит.
   - Ну,- сказала медсестра,- показывай.
   Антон расстегнул брюки.
   - Да ты не переживай, нет у тебя триппера. Это от онанизма,- засмеялась сестра, поглядев на свою подругу,- посмотреть бы на твое лицо, когда ты кончаешь.
   Смазала причиндал Антона мазью.
   - Бинтовать не будем. Бинт все равно спадет. Каждый вечер приходи, мазать будем - быстро заживет.
  
   Ленинская комната колонии. Перед бюстом Ленина расхаживает Воспитатель Карухин.
  - Внимание, к родительской конференции мы разучили марш "Порядок в танковых войсках". Порадуем родителей слаженностью пения, и выправкой, воспитанников вставших на верный путь исправления.
  Карухин оглядел собравшихся. Повернулся к ним спиной.
  - Почему народу мало?
  - Так бугры и роги по зоне разбежались, и из шустряков кое-кто...- сказал кто-то из собравшихся.
  Карухин резко повернулся.
  - Молчать! Кто вякнул?
  Все молчали.
  - Ладно - сказал Карухин, - Роман, начинай.
  - Давай,- сказал Мехля,- Приготовились - запевай!
   Ребята недружно затянули:
   - Страна доверила солдату....Стоять на страже в стальных рядах...
   - Отставить! - приказал Карухин.- Вы что, строевую разучиваете или покойника отпеваете? Заново. Начали!
   Получилось чуть живее. Спели первый куплет.
   - Отставить! - резанул рукой воздух Карухин.- Вы что, в самом деле, на похоронах? Веселее, говорю, а не мычать... Ну?! Расслабились. Три-четыре!
   Пацаны заново пропели первый куплет.
   - Издеваетесь надо мной!- заорал Карухин.- Панихиду служим или советскую строевую поём?
   - Рома,- сказал Карухин, поглядев на Мехлю,- я выйду ненадолго, а ты пока поразучивай с ними сам.
  Карухин вышел, хлопнув дверью. Мехля вытащил из-за подставки бюста палку.
   - Первая шеренга три шага вперед, марш!
   Воспитанники шагнули.
   - А теперь встали свободней.
  Мехля начал бить ребят палкой, не разбирая, куда она попадала. Не бил только по голове. Отоварив первую шеренгу, принялся за вторую. Удары приходились по печени или почкам, ребята падали. Он перешагивал и бил следующую шеренгу. Глаза он ударил два раза: один удар пришелся по богонельке, другой по грудянке. Мехля попытался ударить его еще раз, но Глаз отскочил, и удар, предназначавшийся ему, пришелся другому пацану. Пацан рухнул на пол. Мехля снова построил всех в четыре шеренги.
   - А вот теперь споём.- И отправился за воспитателем.
   Глаз стоял в строю качаясь. Ему показалось, что он слышит, как ребята затянули "Гимн малолеток":
   Что творится по тюрьмам советским,
   Трудно, граждане, вам рассказать,
   Как приходится нам, малолеткам,
   Со слезами свой срок отбывать.
   Он посмотрел на ребят, те молчали. Песня ему только почудилась. Мехля вернулся с Карухиным.
   - Рома сказал, что теперь будете петь, это правильно - добродушно сообщил воспитатель,- Давайте-ка попробуем.
  Отряд громко, быстро и слаженно, запел строевую. Глаз едва шевелил губами.
   Казалось, что, смешались и одновременно звучат две песни сразу: одна - что пел отряд, вторая - "Гимн малолеток". Когда строевая была спета, воспитатель похвалил ребят и сказал:
   - Ещё раз. Только теперь будем маршировать. Отряд затопал на месте и затянул песню. Глаз не шевельнулся. Сзади его толкнули, он пришел в себя сообразив, что надо делать, зашагал на месте и подхватил строевую.
   - Вот,- сказал Карухин, когда кончили петь,- Сразу не могли? Давно бы уж гуляли. - Он помолчал и громко скомандовал: - Разойтись!
   Все повалили на улицу. Кто закурил, кто отправился на толчок, кто лег на траву. Глаз сел на лавочку. Закурил. Ему показалось, что напротив его глаз появилось какое-то мутноватое сияние, в нём различалось чьё-то лицо. То ли отца, то ли ещё кого-то незнакомого. Глаз часто заморгал, стараясь прогнать видение. Но она не пропадало. Глаз услышал, какой-то тихий голос, он то ругал его, то утешал.
   - "Терпи, терпи, Глаз, это ничего, это так надо. Ты все должен вынести. Ты сможешь. Я тебя знаю, что же ты скис? Подними голову. Одлян долго продолжаться не будет. Ты все равно вырвешься из него ".
   Глаз посмотрел в сияние и громко спросил.
   - Как же я вырвусь?
  Пацаны сидевшие неподалёку, удивлённо скосились на Глаза. Глаз вздрогнул, опасливо глянул вокруг. Похоже, что это лицо он видел один. Тогда он опустил голову и тихо заговорил.
  - Все хотят отсюда сбежать. Но как убегу я? И не такие пытались - их ловили, пропускали через толчок и снова бросали в зону. Ну, скажи, придумай, как мне вырваться из Одляна?" Я знаю только тех двоих, что своего кента подкололи, их отправили в тюрьму. Но им же полжизни отняли. Что? И мне надо сначала "толчок" заработать, а потом раскрутку? Я не могу убить человека, ведь я же никого не убивал. А если бы и убил, все равно - "толчок".
  Голос так тихо шептал Глазу.
  - "Ты должен побыть здесь подольше. Тебе должен пройти Одлян. Преступлением из зоны не уйдёшь. Не выйдет. И не убить тебе ни бугра, ни рога. Придет время, будет легче. Сейчас - крепись. Не могу я тебе помочь. Многие живут хуже тебя! Амеба - твой земляк - на свободе был неплохим шустряком, а здесь - сломался. Не опускайся до Амебы. Иначе будешь рабом. Из вас здесь рабов делают. Чтобы работали, работали, работали... А воры и роги живут за ваш счет. И начальство зажать их не может. Зажать - анархия будет. Из Одляна вырваться, ты должен сам. Сам думай - как. Всех обманешь. Только духом, я говорю тебе - духом не падай. Встань!"
   Глаз соскочил с лавочки. Его мотнуло. Сияние исчезло. Глаз оторопело оглянулся. А голос не пропал.
   -Погуляй около отряда. Сходи в толчок. Беретку можешь в карман не прятать. Никто с тебя, ее сегодня не сорвет. Понял?
   - Понял,- сказал Глаз вслух и тут же посмотрел на другую лавочку.
   На ней сидели ребята. Он подумал, не они ли ему сказали "встань", а потом сказали "понял?". Нет, ребята разговаривали между собой и даже не смотрели в его сторону.
  
   Долгожданная родительская конференция настала. Несколько сот родителей вошли в зону. В течение целого дня им можно находиться с сыновьями. Родители собрались на стадионе. С песнями, печатая шаг, отряды прошли вокруг футбольного поля,
   Когда смотр закончился, родителей пригласили в отряды. Глаз с отцом гуляли по зоне.
  - А тебе что,- спросил отец,- досрочно не освободиться?
   - Нет,- ответил Глаз,- придется сидеть все три года.
   - Бать, а Бородин так и работает начальником уголовного розыска?
   - Работает.
   - Ты его часто видишь?
   - Да нет.
   - Если увидишь, скажи, что был у меня на свидании. Дела, мол, идут хорошо. А главное, скажи ему, что я знаю одно нераскрытое преступление - убийство - и я бы мог им кое в чем помочь. Скажешь?
   - Скажу.
   - Скажи обязательно.
  
   Начальник колонии инженер-майор Челидзе (Хозяин). Вызвал к себе в кабинет, рога зоны, Паука. Паук был высокого роста, сухощавый, с угреватым лицом. У него был самый большой срок на зоне - шесть лет.
  - Садись,- сказал он Пауку. Паук сел. Хозяин был невысокого роста и толстый. Ноги под столом расставил широко.
  - За последнюю неделю в колонии было совершено несколько крупных нарушений. Трое подготавливали побег, но мы их взяли. Еще двое хотели убить на работе бугра и драпануть через запретку. Надоело. Распорядок колонии срывается. Надо принимать срочные меры. У тебя, Толя, срок шесть лет. Как же мы тебя будем досрочно освобождать, если порядок в колонии за последнее время ухудшился? Ты должен, к своему досрочному, освобождению навести порядок... И воры, я слышал, наглеют. Когда их прижмешь? Они на голову тебе скоро сядут.- Челидзе замолчал и затянулся папиросой.- В общем, так - к Новому году чтоб порядок навел. А после этого будем тебя досрочно освобождать. И чтоб на работе никто не прятался. Такого быть не должно. Все, иди. Сегодня мне некогда. Через два дня из комиссия управления.
   Паук, вернувшись в отряд, послал гонцов за помрогами зоны и за рогами отрядов и комиссий. Первыми пришли помроги.
   - Сегодня вся зона будет трупами лежать,- сказал Паук, вышагивая по спальне.- Я сейчас от хозяина. Дал он мне втыку. Еще насчет воров нам надо побазарить. Но это после. А сейчас по моргушке.
   И Паук по-отечески поставил им по одной.
   - Зовите,- сказал он помрогам.
   В спальню зашли роги. Коротко рассказав, о чем ему говорил Челидзе, Паук и его помощники поставили им по моргушке. Били они крепко
   - Чтоб порядок был! - орал на рогов Паук.- Не дай бог, если кто спрячется в промзоне или в побег соберется,- вас буду зашибать. Чтоб сегодня все трупами лежали.
  Разъярённые роги выскочили из спальни, и разбежались по зоне. Вся зона была избита. Не трогали только воров.
   На другой день Паук пошел по отрядам.
   С вором зоны разговора не получилось. Он не стал слушать и вышел из отряда.
  - Ты, в натуре, глушишь водяру не меньше,- сказал Пауку вор пятого отряда Каманя.- Досрочно хочешь освободиться - освобождайся. Мы тебе не мешаем. А что вы прижать нас хотите, так это старая песня. Забудь об этом.
   - Смотри, Каманя, не борзей.
   - Что ты мне сделаешь? На х.. соли насыплешь?
   - Увидишь.
   Паук ушел. Каманя остался сидеть на кровати.
  - Ладно,- процедил Каманя,- В печенки залез мне этот актив. Надо анархию поднимать. В ...у их всех. Надо собирать сходку.
   И он пошел к вору зоны.
  - Надо,- поддержал его вор зоны.
  
   Воры собрались в спортзале. Слово взял Каманя:
   - Еще летом я понял, что после родительской, Челидзе попытается нас зажать. Вон, Факела перед родительской даже на десять минут не выпускали за зону. Кто приказал? Челидзе. Он, падла, яму под нас копает. Паука держит в руках крепко. Срок у того шесть лет, вот он им и играет. Паук из-за досрочки и сраку порвать готов. Не пора ли анархию поднимать?
   Воры молчали. Каманя закурил и развалился на мате.
   - Тебе до конца два года, Каманя,- сказал Мах,- а мне восемьдесят один день остается. Игорю еще меньше. Как хотите, но я против.
   - Ладно,--поднялся с мата Факел,- до Нового года никакой анархии не поднимать. А там, посмотрим. И еще насчет фуганков. Каманя, говори.
  Каманя выпустил дым к потолку.
   - В зоне фуганков много развелось. На Канторовича работает несколько шустряков. Кто - пока не понятно. Узнаем. На начальника режима работает еще больше. Надо найти несколько фуганков, и пусть они дальше фугуют. Но они будут наши. Пусть лапшу на уши вешают. В каждом отряде надо взять по нескольку человек предполагаемых, и выжать из них сознанку. Любым путем. Дуплить их надо подольше. Все равно кто-нибудь да скажет. А то и анархию не поднять - спалимся сразу.
   После Камани заговорил Кот.
   - В нашем отряде есть Глаз. Приметный. Его все, наверное, знают. На зону весной пришёл. Учился вначале в девятом классе. Потом перешел в восьмой, и его перевели на третий отряд. Теперь он из восьмого класса перешел в седьмой. И его снова в седьмой отряд назначили. Думаю, что Глаз на Канторовича работает. Никто так, из отряда в отряд, не бегает.
   - Воры,- взял слово Каманя, - Летом я играл на гитаре, этот Глаз часто около нас вертелся. Песни слушал. А может, он не только песни? Так, Кот, не троньте его пока. Сам им завтра займусь.
   После Камани заговорил Игорь.
   - Глаз рыба та еще. Поначалу, когда он на зону пришел, ему кличку дали Хитрый Глаз. Но сейчас его здорово заморили. Если его подуплить, думаю, он колонётся.
  
   Каманя пришел в обойку и отозвал Глаза в дальний угол.
   - Как дела? - улыбнулся он.
   - Нормально,- ответил Глаз.
   - Ну а как твои успехи? - все так же улыбаясь, спросил Каманя.
   - Успехи? - переспросил Глаз.- Я ж сказал - все нормально.
   - Я понимаю, что у тебя все нормально, ну а насколько это нормально?
   Глаз молчал..
   - Ну-ну, думай, думай, я подожду.
   - Каманя, не понимаю я, чего ты спрашиваешь.
   - Я спрашиваю тебя, а ты не понимаешь. Не может быть такого. Ты, Глаз, хитрый, так ведь?
   - Хитрым Глазом звали вначале, а теперь просто - Глаз.
   - Раз тебя хитрым назвали, значит, ты - хитрый.
   Каманя перестал улыбаться, окинул взглядом обойку и, убедившись, что в цехе никого лишнего нет, кивнул на тиски.
   - Для начала скажи,- он опять улыбнулся,- как вот эта штука называется?
   - Тиски.
   - Тиски. Правильно. А ты знаешь, для чего они нужны?
   - Ну, чтоб в них чего-нибудь зажимать.
   - Молодец. А знаешь ли ты, что в них и руку можно зажать?
   Глаз не ответил.
   - Погляди на мою.- И Каманя показал левую кисть.
   Рука была изуродована.
   - Видишь? Я тебе скажу - чтоб это было между нами - мне ее в тиски зажимали. И твою руку я сейчас зажму. Не веришь?
   Глаз смотрел на Каманю.
   - Подойди ближе. - Каманя крутнул рычаг, и стальные челюсти тисков раздвинулись.- Суй руку.
   Глаз сунул левую. Каманя, продолжая улыбаться, оглядел обойку. Парни работали. Сжимая тиски, он теперь смотрел на руку Глаза и поглядывал на выход из обойки - вдруг кто зайдет.
   Ребята старались в их сторону не глядеть.
  - Каманя, больно,- тихо сказал Глаз.
   - Я думаю, Хитрый Глаз, ты не дурак. Если я крутну еще немного, то у тебя кости захрустят. Согласен?
   - Согласен.
   Каманя ослабил тиски.
   - Вытаскивай руку.
   Глаз вытащил.
   - Вот так, Глаз, если не ответишь мне на один вопрос, то я тогда зажму твою руку по-настоящему. Понял?
   - Понял.
   - Давно работаешь на Канторовича?
   - Ни на кого я не работаю,- ответил Глаз, не раздумывая.
   - Я тебя спрашиваю: давно работаешь на Канторовича?
   - Каманя, я ни на кого не работаю, и на Канторовича не работаю.
   - Ладно, запираться не надо. На Канторовича ты работаешь. Скажешь, можешь не сомневаться. Даю десять секунд на размышление. Подумай, прежде чем сказать "нет".
   Каманя весело оглядывал цех, весело смотрел на Глаза, и никто из ребят, кто видел, что Каманя с Глазом разговаривает, не мог подумать, что происходит.
   - Глаз, десять секунд. Руку давай.
   Глаз протянул опять левую.
   - Почему левую подаешь? Правую бережешь... А я вот нарочно правую зажму. Конечно, тебе жалко правую - приговаривал Каманя, - Ты ведь на гитаре хочешь научиться. Хочешь?
   - Нет. Я пробовал. Не получается, И пальцы короткие.
   - Ничего, сейчас будут еще короче. Значит, говоришь, на гитаре учиться не хочешь?
   - Не хочу.
   - Сожми руку в кулак. Вот так.
   Каманя раскрутил тиски шире.
   - Всовывай.
   Глаз сунул кулак в тиски, и Каманя стал их медленно закручивать.
   - Значит, на гитаре учиться не хочешь. А песни любишь?
   - Люблю.
   - Много знаешь?
   - Много.
   Сейчас Каманя следил за рукой Глаза. Кулак разжался, и ладонь медленно стала сворачиваться. Больно. Но Глаз молчал. "Нет, надо сказать, хоть и не сильно больно",- подумал он.
   - Каманя, больно.
   - Ерунда это. Все впереди.
   Каманя медленно поворачивал рычаг.
   - Значит, ты любишь песни, много их знаешь. Молодец. Поэтому ты часто и слушал их, когда я пел, так?
   - Так.
   - А кроме песен ты ни к чему не прислушивался?
   - Нет.
   - Верю. Мы никогда там ничего не базарили. По крайней мере... - Каманя подумал,- лишнего. А чего тогда рядом вертелся?
   - Я песни слушал.
   - Ах, песни, - протянул Каманя и сильнее придавил рычаг. - Это хорошо, если песни. Глаз, а ну улыбайся. И знай: медленно буду сжимать, пока кости не хрустнут или пока не сознаешься.
  - Нет мочи, Каманя, ни на кого я не работаю.
   Каманя посмотрел на Глаза.
   - Нет мочи, говоришь. Хорошо, я верю. Ты вот любишь песни, так спой сейчас свою любимую.
   К ребятам, которые работали в цехе, Глаз стоял спиной. Он тихонько запел "Журавлей", а Каманя медленно, миллиметр за миллиметром, придавливал рычаг. Всю боль Глаз вкладывал в песню, пел негромко, и по его лицу текли слезы.
   - Глаз,- спросил Каманя, - А скажи-ка мне, давно ли работаешь на Канторовича?
   - Не работаю я на него, невмоготу терпеть, Каманя!
   - Ну, а на кого тогда, сознайся, и на этом кончим. Если будешь и дальше в несознанку, я дальше тиски подкручу.
   - Да ни на кого я не работаю, Каманя! Невмоготу, Каманя...
   - Колись, давай, или я сейчас изо всей силы крутану, ну!
   - Да зачем мне работать? Если б я на него работал, что - мне бы легче жилось?
  Каманя ослабил тиски. Глаз вытащил руку. Махнул ею и сунул в карман.
   - Ладно, Глаз, пока хватит. Вечером пойдем с тобой в кочегарку. Суну твою руку, правую руку, в топку, и подождем, пока не сознаешься.
  
   Вечером к Глазу подошел Игорь, кент Маха.
   - Пошли.
   Они пришли в туалетную комнату. В туалете стояли два вора: Кот и вор шестого отряда Монгол.
   - В кочегарку тебя завтра поведем, - сообщил Игорь, - если сейчас не сознаешься. Но я о тебе лучшего мнения. Ботай с самого начала, как ты стал работать на Канторовича, бить не будем - слово даю.
  - Не работаю я на Канторовича, ни на кого не работаю. С третьего отряда меня перевели - там седьмого класса нет. А работай я на Канторовича, зачем бы он меня отпустил? И как бы я к нему ходил незамеченный? Ведь меня сразу увидят на третьем отряде.
   - Не хочешь говорить - расколем. Встань сюда.
   Глаз встал, и получил моргушку. Крепкую. Голова закружилась. Игорь не дал ему оклематься и дважды ударил еще.
  - Колись!
   - Ни на кого не работаю. Правда!
   - Что ты его спрашиваешь - бить надо, пока не колонется. Дай-ка я,- сказал Кот и начал Глазу ставить моргушки одну за другой, Видя, что он отключается, Кот дал ему отдышаться и начал опять.
   - О-о-о,- застонал Глаз,- зуб, подожди, зуб больно. Глаз схватился за левую щеку.
   - Вали, сказал Игорь. Задумчиво посмотрел вслед Глазу.
  - Походу, чистый он - нормально его отоваривали, не похоже, что стучит. Хрен с ним, пусть живёт.
  Кот и Монгол пожали плечами.
  
   В спальне Глаз подошел к зеркалу. Открыл рот и потрогал пальцами коренные зубы слева. Ни один зуб не шатался. У Глаза закололо в груди, он обхватил грудь руками и услышал.
   - "Жизнь и так коротка, а ты хочешь покончить с собой. Это у тебя пройдет. И указ этот, чтоб в малолеток не стреляли, хороший указ. Ведь если в вас стрелять, ползоны бы кинулось на запретку в минуты отчаяния. И не ругай ты лагерное начальство - хорошо, что в зоне нет смерти. Тебе только шестнадцать. Не думай о смерти, а стремись к Вере. Ты меня слышишь?"
   - Слышу,- тихо ответил Глаз.
   - "Хорошо. Сосчитай-ка до десяти. Только медленно".
   Глаз, еле шевеля губами, начал считать:
   - Раз, два, три... девять, десять.
   - " Теперь иди - спи. Я знаю, бояться тебе нечего. Понял?"
   - Понял.
  
   Глаз пишет письмо начальнику уголовного розыска заводоуковской милиции капитану Бородину.
  "Я случайно оказался свидетелем убийства, совершенного на перекрестке ново - и старозаимковской дорог. Если вы это преступление не раскрыли, то я мог бы дать ценные показания" - этими словами закончил Глаз письмо.
   Письмо Глаз попросил бросить в почтовый ящик тетю Шуру, которая носила ему сгущенку. А сам пошёл в санчасть.
  - Что у тебя? - спросила врач.
   - Зуб болит - ответил Глаз.
  - Да, седьмой у тебя треснут,- сказала врач.- Ты что, железо грыз?
   - Да,- сказал Глаз, и врач выдернула у него четвертушку зуба.
  
   Отряд проходил в промзону, когда дежурный по вахте сказал.
   - Петров, выйти из строя. К тебе следователь приехал. Пошли.
  Глаз пошел за дежурным. Его завели на вахту. В комнате для свиданий за столом у окна сидел Бородин. Он был в гражданской одежде.
   - Здравствуй, Коля,- сказал начальник уголовного розыска.
   - Здравствуйте, Федор Исакович.
   - Ты в письме толком ничего не написал. Мы думали-думали, и вот меня в командировку послали. Я перед поездкой отца видел, он просил чего-нибудь из еды тебе привезти. Денег дал.
   Бородин достал из портфеля три пачки сахару-рафинаду и батон.
   - Поешь вначале.
   Глаз было отказался, но потом передумав, съел полбатона, хрустя сахаром и запивая водой.
   - Закурить можно?
   - Кури,- ответил Бородин- И рассказывай, как ты невольным свидетелем оказался.
   - Летом, значит, прошлым я в Заимку поехал. Вечером. На попутной машине. А она, не доезжая до Заимки километров пять-шесть, сломалась. Шофер ремонтировать стал, ну а я пешком надумал пройтиться. Иду я, значит, иду. И вижу: стоит на обочине грузовик. Номер не разглядел. Темно было. Смотрю, в кабине - никого. Слышу, разговаривают. Дергать, думаю, надо, а то по шеям схлопочешь. Сразу не побежал, присел возле машины. Вижу троих. Стоят у дороги и разговаривают. Смотрю - человек идет. Мужик. Не успел он перейти дорогу, как его один из тех троих догнал и по голове - палкой. Мужик свалился. Потом обыскали его - и к машине. А мне то ли моча в голову ударила, по сей день не пойму, выскочил я из-за канавы, догнал машину и за задний борт уцепился. По Заимке немного проехали и тормозить стали. Я спрыгнул, и спрятался за палисадник. Из машины вышел мужик, зашел в калитку, открыл ворота, и машина заехала. Вот и все, Федор Исакович, что я знаю об этом убийстве. Я многое осознал, сидя в Одляне, вот почему и хочу помочь следствию.
   Бородин спросил:
   - А ты откуда взял, что мужчину убили?
   - Как откуда? Потом в Падуне все говорили, что мужчина в больнице умер.
   - Да не умер он, Колька, он выжил. Так что это не убийство, а разбойное нападение. Но преступников мы так и не нашли. Второй год уже идет. Я приеду, доложу, что ты рассказал.
   - Меня могут в Заводоуковск вызвать?
   - Не могу ничего сказать. Будем искать этот дом.- Бородин помолчал.- Сахар-то тебе пропустят?
   - Не знаю. А зачем спрашивать? Я просто суну его за пазуху.
  
   Глаза позвал в воровской угол Игорь. Там сидели рог отряда и вор отряда.
   - Молодец, что не наговорил на себя. Кололи не тебя одного,- сказал Игорь,- многих. И почти все на себя наговорили. Лишь бы их не трогали. Даже твой земляк, Ставский, и тот на себя наклепал. Знаешь, Глаз, жалко нам тебя. Опустился ты здорово. А с твоим упорством можно неплохо жить. Мы тебе вот что предлагаем - агентом быть у нас. Чистую работу выполнять, только для нас. Поддержку тебе даем. Тебя никто пальцем не тронет. В столовой за столом рядом с нами сядешь. А носки для нас стирать - марех будешь заставлять. Сам стирать не должен. Кто поначалу не согласится, нам свистнешь. В общем, усекаешь?
   - Усекаю.
   - Будешь думать или сразу дашь слово?
   Глаз молчал.
   - Ну, согласен?
   - Согласен.
   - Спать будешь рядом с нами. Вот твоя койка,- Игорь кивнул на первую от воровского угла,- а помогальника мы сейчас с этого места нагоним.
   Мах и Птица смотрели на Глаза.
   - Глаз,- сказал Мах,- разрешаем тебе шустрить. Можешь любого бугра или кого угодно на х.. послать. Если силы хватит, можешь любого отоварить. Только не кони. Если что, говори мне. Не сможешь ты, отдуплю я. Понял?
   - Понял.
   Глаз позвал помогальника, и Мах сказал ему:
   - Забирай свой матрац. Здесь Глаз теперь спать будет.
  
   С этого дня для Глаза началась другая жизнь. Теперь его никто не мог ударить или заставить что-то сделать. Воры одели его в новую робу, и он для них выполнял нетрудную работу. В наряды не ходил. И начал понемногу борзеть. Маху это нравилось, и он сказал как-то Глазу, чтоб он на виду у всего отделения дал в лоб помогальнику Мозырю.
   - Сейчас сможешь? - спросил Мах.
   - Смогу,- не задумываясь ответил Глаз.
   Показался Мозырь. Глаз пошел навстречу. Мозырь хотел ударить Глаза, но Глаз его оттолкнул.
   - Куда прешь, в натуре?
   Ребята в спальне смотрели на них. Мах с Игорем сидели в воровском углу.
   Мозырь хотел схватить Глаза за грудки, но Глаз оттолкнул его второй раз и обругал матом. Силой они были примерно равны, и Глаз не боялся, что сейчас ему придется драться. Мозырь драться не стал, а тоже обругал Глаза. По всему было видно, что он Глаза боялся. Мозырь отошел в сторону и прошипел себе под нос:
  - Ладно, борзей, Глаз, борзей. Маху до конца срока немного остается. Погляжу я, как ты потом закрутишься.
  
   Теперь и бугры, не только помогальники, стали обходительнее с Глазом. Он протаскивал с промзоны палки, чтобы дуплить отряд, когда приказывал Птица. Как-то Птица решил отряд обработать - слишком много стало за последнее время мелких нарушений, а ему надо досрочно освобождаться. Он подошел к Глазу в промзоне и подал две палки.
   - Глаз, чтоб обязательно пронес.
   Глаз спрятал палки под бушлат. Но об этом узнали бугры, и Томилец, бугор букварей, подошел к Глазу.
   - Глаз, сделай дело, спались на вахте с палками?
   - Серега, не могу. Птица сказал, чтоб сегодня точно пронес.
   - Ну, хрен с ним, а ты спались. Поставит он тебе пару моргушек, а так весь отряд дуплить будет.
   - Ладно,- согласился Глаз,- Спалюсь.
   Птица увидел, как бугры разговаривали с Глазом.
   - Глаз, в натуре,- он улыбнулся,- смотри мне, спалишься - отдуплю.
   - Да нет, Птица, должен пронести,- ответил Глаз. Но все же с палками он спалился, и рог поставил ему несколько моргушек, зато бугры его благодарили.
  
   Мах подозвал к себе Глаза.
  - Глаз, освобождаюсь я завтра. Кот на "взросляк" уходит, Игорь, по концу срока. Житуха твоя поменяться может. Не дрейфь главное, выживешь.
  
  
   На следующий после освобождения Маха бугор сказал Глазу, чтоб он из воровского угла перебрался в середину спальни. Кончилась легкая жизнь Глаза. Его сразу бросили на полы. И бить стали, как и других, и даже сильнее. А потом Глаза "хозяйкой", без его согласия, назначили. В активисты произвели. Он сопротивлялся, отказывался от "хозяйки", но бугор сказал:
   - Нам нужен борзый "хозяйка", а не такой, как Пирамида. Ты, Глаз, потянешь.
   Так Глаз стал членом хозяйственной комиссии отделения. Самая низшая и самая ответственная должность у активиста колонии. "Хозяйка" отвечает за постельные принадлежности. В банный день надо собрать простыни, наволочки, полотенца и отнести в баню. Там по счету сдать и получить новые. Принести и раздать. Рогу, бугру и шустрякам надо выбрать поновее. Всегда в запасе чистые полотенца надо иметь. Загрязнится полотенце у рога - он бросит его хозяйке и чистое потребует. Если его нет, хана. Самое страшное - когда пропадает из спальни "конверт". "Конверт" - это одеяло, заправленное вместе с простыней. Конечно, если что-то теряется, то и с дежурного спрашивают. Но "хозяйка" отвечает за все.
   Вечером, придя с работы, ребята увидели, что на кровати нет одного конверта. Бугор подошел к Глазу и тихо сказал:
   - Глаз, конверт свистнули. Не надо шума поднимать. Давай пораскинь мозгой, и достань. Ты сможешь. Ты не Пирамида.
   - Хорошо, постараюсь.
   - Делай.
   Глаз вышел на улицу. И встал около окна спальни букварей.
   На кроватях рядом с окном никого не было. Он залез на подоконник и надавил форточку. Кончиками пальцев дотянулся до второй форточки. Та распахнулась. Глаз наполовину пролез в форточку, за конец схватил конверт со второго яруса, потянул. Спрыгнув на землю, побежал к окнам своей спальни. Перед тем как выйти на улицу, форточки первого от угла окна Глаз оставил открытыми. И теперь он кинул в них свернутый конверт, который упал на второй ярус кровати. Зайдя в спальню, он разостлал конверт на кровати и рассказал бугру, где его украл.
   - Правильно, Глаз,- сказал бугор,- пусть буквари не спят.
  
   Спал Глаз плохо. Часто просыпался. Снился ему сон. Кровавые отблески кровавого бытия кровавыми сполохами кроваво высвечивали кровавую эпоху. Кровавый цвет везде. Он залил всю долину Одляна. Кровавыми стоят две вершины, между которыми, как говорит предание, проезжал Емельян Пугачев. Течет кровавая вода в реке Миасс. Начальник колонии - кровавый майор, мерно ступая по обледенелой бетонке, припорошенной снегом, подходит к толчку, где его ждет начальник седьмого отряда. Хозяин выпятил пузо, сунул папиросу в рот и ждет не дождется, когда Глаза поведут на толчок. Но вот его привели. Из толчка - крики, и вот она - кровь Глаза, кровь тысяч малолеток устремляется в двери, сносит их, вырывается на простор. Начальник колонии бросает папиросу, пригоршнями зачерпывает кровь, пьет и обмывает ею лицо, словно родниковой водой. Криков из туалета не слышно. Майор и капитан медленно удаляются в сторону вахты. На обледенелой бетонке остаются их кровавые следы.
  
   После ужина в отряд пришел дпнк и сказал Петрову собираться на этап. Его вызывали в заводоуковскую милицию. Глаз попрощался с земляками, с ребятами, с которыми был в хороших отношениях, и на их вопрос, для чего его забирают, ведь ему нет восемнадцати, ответил, что на переследствие. Ему завидовали. На взросляк с седьмого отряда уходил всего один парень, Чернов, и Глаз с ним потопал на вахту.
  
   Тюмень. В тюменской тюрьме его посадили в камеру к осужденным.
   - Парни, а Юрий Васильевич работает? - спросил Глаз.
   - Работает,- ответили ребята.
   Юрий Васильевич работал воспитателем. Он был нормальный мужик, и все пацаны его уважали. Глаз постучал в кормушку.
   - Старшой, я только с этапа. Мне Юрия Васильевича надо увидеть. Позови. Очень прошу.
   Пришел воспитатель.
   - Кто вызывал?
   - Я,- подошел к нему Глаз.- Здравствуйте, Юрий Васильевич.
   - Здравствуй. Как фамилия, я забыл.
   - Петров.
   - Ты что, Петров, из колонии к нам?
   - Да.
   - Зачем тебя вызвали?
   - Сам не знаю.
   - Чего ты хотел?
   - Юрий Васильевич, вы не зайдете к моей сестре? Она живет на Советской, в доме, где милиция. Передайте ей, пожалуйста, пусть она завтра придет ко мне на свиданку.
   - Мне некогда сегодня. И живу я в другой стороне. Обещать не могу. Но если будет время, зайду.
   Сестра не пришла.
  
   На следующий день пришел Юрий Васильевич.
   - Вот что, Петров, я к сестре твоей зайти не смог. Тебя сегодня переведут в камеру к подследственным. Вызвали тебя по какому-то делу. Так что свидания не будет.
   - Сейчас мы составим протокол. Расскажи, как и при каких обстоятельствах, ты оказался свидетелем преступления - Кум протянул бланк - За дачу ложных показаний - распишись.
   Глаз расписался и обрисовал несуществующих мужчин, которые совершили это разбойное нападение на Герасимова. Чтобы не сбиться при частых допросах, Глаз описал их похожими на Робку, Генку и его самого - в основном цветом волос и ростом.
  
   Жизнь в камере текла однообразно. На столе, на боковине, он решил вырезать свою кличку и, отточив свою ложку о шконку, принялся вырезать огромными буквами через всю боковую стенку стола объединенную кличку ЯН--ГЛАЗ. Глазу оставалось отколупнуть от фанеры точку, как открылась кормушка и надзиратель рявкнул:
   - Что ты там царапаешь, а?
   Глаз вскочил и, повернувшись к дубаку, закрыл собой стол.
   - Я не царапаю. Я мокриц бью. Одолели, падлы. Житья от них нет. Позавчера мне в кружку одна попала. Сегодня в баланде плавала. Скажи, мне баланду на одного дают?
  - На одного, знамо дело,- ответил за дубака Глаз.- А хрена ли тогда эти твари лезут жрать мою баланду? Я до начальника жаловаться буду. Нельзя обижать малолеток. Ну что, старшой, скажи: есть справедливость на свете? Кто для тебя важнее - я или мокрица?
   - Про мокриц заливаешь, а сам на столе что нацарапал?
   - Ничего не нацарапал, это я, целый полк мокриц на столе распял. И составил из них свою кличку, Видишь - Ян Глаз. Они когда засохнут - отвалятся.
   - Сейчас я напишу на тебя рапорт за порчу имущества - и пойдешь ты в карцер к мокрицам. Там их больше, чем в камере.
  
   На другой день Глаза привели к малолеткам. Камера была большая, но в ней сидели всего пять пацанов. Глаз у порога не остановился, а прошел к свободной шконке, бросил на нее матрац и только тогда поздоровался:
   - Здорово, ребята!
   Парни поздоровались тихо.
   - Курить есть?
   Ему протянули пачку "Севера",
   Он сделал несколько затяжек. Сел на шконку. Навалился на стену. Пацаны стояли посреди камеры и глядели на него. Все были по первому заходу и не видели, чтоб новичок так шустро в камеру заходил.
  - Ну что встали? - сказал Глаз.- Садитесь. Моя кличка Глаз. Ваши кликухи?
   Двое сказали клички, а трое назвали имена. Глаз сказал:
   - Когда же новичков бросят? Хоть бы пропиской потешились.
   - Сейчас прописку не делают. Запрет бросили.
   - Кто бросил?
   - Осужденка.
   - Это херня, что они запрет бросили. Вот придет новичок, будем делать прописку.
   - Смотри, Глаз, попадешь потом в осужденку, дадут тебе за это.
   - Кто даст?
   Ребята назвали самых авторитетных из осужденных.
   - Я из них никого не знаю. А делать прописку - будем. За это отвечаю я.
   Но тут загремел засов, дверь открылась.
   - Петров, с вещами.
   Глаз быстро собрался и пошел за дежурным.
   - Заходи.- Дежурный открыл одну из камер. Камера такая же большая, как и та, из которой его перевели, только в этой полно народу.
   - Здорово, ребята.
   Глаз бросил матрац на свободную шконку и оглядел пацанов. Их было пятнадцать. Малолетки, в основном, тюменские. Про зону Глаз им рассказал сразу же. Ребята спросили, как ставят моргушки.
   - Это надо на ком-то показать.
   - Эй, Толя,- крикнул Сокол,- иди сюда!
   Толя был высокий, крепкий, но забитый деревенский парень. Глаз поставил Толю посреди камеры. Одного из ребят на волчок, чтоб дубак не заметил, и, согнув концы пальцев, закатил пацану моргушку. Пацаны понравилось. Всем захотелось попробовать. Самые шустрые стали ставить Толе моргушки. У кого не получалось, пробовали второй раз. Толя не выдержал и сказал:
   - Парни, у меня уже голова болит. Не могу больше.
   С красным, набитым лицом он лег на шконку и отвернулся к стене.
  
   Вечером перед отбоем Глаз читал стихи. Лагерные. И не только. Ребятам особенно нравился "Мцыри".
   - Глаз,- орали пацаны, когда Глаза забирали на этап,- возвращайся быстрее, мы без тебя от скуки подохнем!
   Он попрощался со всеми за руку и под оглушительные вопли покинул камеру.
  
   Заводоуковский КПЗ. Глаза завели в кабинет к Бородину. Он сидел за столом и писал.
   - Федор Исакович, что-то вы постарели. Я вас не видел всего несколько месяцев, и как заметно.
   Бородин поднял глаза и нехотя сказал:
   - Да, Колька, постареешь с вами. Времени отдохнуть нет. Вот ты сидишь у меня, а я дописываю протокол совсем по другому делу.
   Бородин встал из-за стола, закурил "беломор" и прошелся по кабинету. Он был выше среднего роста и немного сутулился. Движения его были вялые. Он будто не выспался сегодня.
   - Я закурю, Федор Исакович?
   - Кури.
   Бородин стоял у окна, и пускал дым в форточку.
   - Ну, как твои дела, Колька?
   - Хорошо.
   Бородин внимательно на него посмотрел.
   - Федор Исакович, я мать, отца, сестру давно не видел. Сделайте мне свиданку, хоть покажусь им, что жив-здоров.
  Бородин смотрел на Глаза устало, как бы нехотя.
   - Свиданку тебе еще давать рано. Дадим потом. Сейчас протокол вот составим.
   Глаз опустил голову.
   - Что ж, протокол составлять? Я показания давать не буду, пока не дадите свиданку. Составляйте протокол без меня.
   - Ладно, раз не хочешь давать показания, иди в камеру. В другой раз тогда. Мне сегодня нездоровится.- Бородин провел ладонью по лицу.- Свидание дадим. Позже.
  
   Через день Бородин вызвал Глаза вновь.
   - Сейчас мы устроим тебе очную ставку с потерпевшим на опознание.
   Из КПЗ привели двоих заключенных чуть старше Глаза. Они сели рядом. Бородин посмотрел на стриженую голову Глаза, на пышные шевелюры ребят и сказал:
   - Надо вас остричь, чтоб все были без волос.
   - Федор Исакович,- встрял Глаз,- можно и не терять время. Давайте мы все наденем шапки, и не будет видно, кто с волосами, а кто без волос.
   - Точно,- сказал Бородин. Когда ребята надели шапки, Глаз сказал:
   - Я сяду посредине.
   - Садись куда хочешь,- согласился Бородин. Вошел потерпевший.
   - Посмотрите на этих молодых людей. Кто из них вам знаком?
   - Вот этого, что посредине, я видел тогда, в поезде. В тамбуре. Перед тем как мне выйти.
   - Можете ли вы сказать, что он принимал участие в разбойном нападении на вас?
   - Нет, не могу. Я слышал только их голоса. Лиц не разобрал.
   Глаз особо не переживал, что его опознал потерпевший:
   - Я и не говорю, что не ехал с ним одним поездом. Может он меня и видел. Мы же вместе стояли в тамбуре. Вы докажите, что я принимал участие в разбойном нападении.
  - Ты с кем день рождения праздновал в прошлом году? - спросил Бородин в следующий раз.
   - В прошлом году я был на зоне и день рождения ни с кем не праздновал,- сказал Глаз.
  - Да не о прошлом дне рождении я говорю, а о позапрошлом.
   - А-а, о позапрошлом. С Бычковыми.
   - С кем из них?
   - С Петькой и Пашкой.
   - Где?
   - У них дома и в лесу.
   - А с кем еще ты в те дни встречался?
   - Да в основном с ними. А так мало ли еще с кем. Много с кем я встречался.
  
   - В первый этап поедешь в следственный изолятор,- сказал Бородин через несколько дней.- А сейчас повидайся с родителями, а то отец уже несколько раз приезжал, свидания просил.
   В кабинет вошли отец, мать и сестра.
   - В тебе чего-то не хватает,- сказала мать.
   - Чего не хватает? - переспросил Глаз.
   - Вот чего, не могу понять... Ты брови зачем сбрил? - догадалась она.
   - Новые отрастут.
   Зазвонил телефон. Бородин сказал в трубку: "Хорошо, сейчас" - и встал из-за стола.
   - Я на пару минут отлучусь. Ты, Колька, не сиганешь в окно? - Бородин посмотрел на замерзшее окно.
   - Да что вы, Федор Исакович.
   Бородин вышел. Глаз обрадовался: как здорово, что он останется с родными один.
   - А магнитофона здесь нет? - спросил он, оглядывая кабинет.
   - Да откуда ему здесь быть? - улыбнулась сестра. И Глаз заговорил с сестрой на тарабарском языке:
   - Гасаляся, песереседасай Мисишесе Пасавлесенкосо, пусусть осон мосолчисит, чтосо есегосо бысы ниси спрасашисивасалиси. Посонясяласа?
   - Даса,- ответила сестра.
   Свидание длилась недолго. Вернувшийся Бородин разрешил Глазу взять в камеру передачу.
  
   Глаз ходил по камере и курил. Через полчаса его увели. Камера провожала его молчанием. В кабинете Бородина сидели родители. Сестры не было.
   - Ну, Колька, будешь честно говорить? - весело сказал Бородин.
   - Что честно говорить?
   - Все, как было дело. С кем ты совершил преступление.
   - Я не совершал, вы же знаете. Что я буду на себя показывать?
   - Так будешь чистосердечным или нет?
   Глаз молчал. Молчал его отец. Молчала мать.
   - Ну что ж, пошли,- Бородин встал,- прокрутим тебе пленку. Послушаешь себя.
   В кабинете начальника милиции на столе стоял магнитофон.
   - Садись, Колька, и слушай.
   Бородин улыбался. Теперь он был бодрый и выспавшийся. Глаз садиться не стал. Все смотрели на него. Включили магнитофон. Магнитофон зашипел. Первые слова были: "А магнитофона здесь нет?"
   Пленка закончилась. Глаза повели в камеру. Он шел как пьяный. Бородин сказал на прощанье, что сестра сидит в кабинете и пишет объяснение.
  
   - Все кончено, крутанули,- сказал Глаз в камере. Он упал на нары и часа полтора пролежал ничком. Мужики его не беспокоили.
   В камере прибавилось народу. Скоро этап. Глазу представился южный берег. Залитый солнцем пляж. И кругом - женщины. Рядом - море, и валом вина.
   - Женя,- тихо сказал соседу.- Базар есть. Иди сюда.
   Женя спрыгнул с нар.
   - Ну!
   - У тебя какой размер туфли?
   - Тридцать восьмой.
   - Я вижу - маленькие. Мне будут, наверное, как раз. Если подойдут - сменяемся?
   - Смотри, если хочешь.
   - В самый раз,- сказал Глаз, надев туфли и пройдясь по камере,- Как по мне шиты.
   - Слушай, Глаз, скажи - зачем тебе мои туфли?
   - Мои на кожаной подошве, скользят. А твои на каучуковой. Секешь?..
   Женя понял. Они поменялись. В камере над ним смеялись.
   - Вот дурак, отдал кожаные, а взял барахло.
   - А мне эти лучше нравятся.- И он перевел "базар" на другое.
   Перед этапом Глаз поел плотно, а оставшуюся передачу решил отдать второму соседу по нарам:
   - Иван, меня сегодня на этап заберут. Тут осталось жратвы немного и курево. Тебе оставляю.
   - А чего себе не возьмёшь?
   - Хочу рвануть. Налегке. Никому ни слова.
   - Тебе что, жить надоело?
   - В малолеток не стреляют. А мне больше червонца все равно не дадут. Ладно, хорош, в натуре. А то услышат.
   Из камеры, в которой сидел Глаз, на этап уходили четыре человека.
   Лязгнул замок, этапники вышли в забитый заключенными коридор. Этап был большой. Двадцать восемь человек. Поэтому в конвое было человек десять. Начальником конвоя был назначен старший лейтенант Колосов. Помощником - оперуполномоченный старший лейтенант Утюгов.
   - Внимание! Кто попытается бежать,- Утюгов поднял над головой пистолет и щелкнул затвором,- Получит пулю.
   Он спрятал пистолет в кобуру, достал из кармана полушубка наручники и подошел к Глазу.
   - Мы тебе, друг, браслетики приготовили,- улыбнулся, блеснув золотыми коронками Утюгов, и защелкнул один наручник на руке Глаза, второй - на руке Барабанова, с которым Глаз рядом стоял. Барабанов недовольно покосился на Глаза. Этап погрузили в "воронок" и повезли на вокзал. На улице стоял лютый мороз.
  - Выпускай! - послышалось с улицы. Заключенных спешно выпускали, покрикивая:
   - Быстро, быстро!
   Глаз с Барабановым вышли из "воронка" последними. Конвой стоял по обе стороны растянувшейся колонны. Утюгов командовал около "воронка". В нескольких шагах от него, с автоматом на плече стоял длинный лейтенант по фамилии Чумаченко. Утюгов подошел к Глазу и стал отмыкать наручник. Но на морозе наручник не поддавался. Опер и Глаз нервничали. Начальник конвоя с портфелем убежал. Конвой ждал приказа. Наручник сняли. Барабанов, как только его освободили, от Глаза отошел. Глаз не спеша, побрёл между заключенными, к полотну железной дороги, где находилась голова колонны. Встал первым. Почтово-багажный, в который их должны посадить, стоял на четвертых или пятых путях. Заключенные и менты ждали начальника конвоя. Слева раздался гудок тепловоза. Глаз повернул голову. По первому пути шел товарняк. Вслед за гудком из "столыпина" выпрыгнул начальник конвоя и, крикнув: "Запускай в машину!" - бегом через рельсы и шпалы пустился к перрону. Он подбежал к этапникам, тяжело дыша, и отнес в кабину портфель с делами. Заключенные медленно стали залезать в "воронок". На этот раз их не торопили. "Столыпин" был переполнен, и этап не взяли. Теперь колонна зеков развернулась, и Глаз оказался в ее хвосте. Он смотрел на товарняк, который по мере приближения к станции замедлял ход.
   Глаз жадно смотрел на тепловоз, все медленнее и медленнее приближающийся к нему. Вот он пошел совсем тихо. В этот миг тронулся почтово-багажный. Глаз посмотрел вправо. Почтово-багажный набирал ход. Глаз протиснулся между заключенными вперед. И направился к "воронку". Подошел к начальнику конвоя, хлопнул его по плечу, легонько толкнул и, крикнув: "Не стрелять - бежит малолетка!" - побежал. Конвой и зеки остолбенели. Несколько секунд длилось замешательство. Хлопок и крик были неожиданными - и конвой растерялся. Первым пришел в себя Чумаченко. Он передернул затвор автомата и, крикнув: "Стой!" - выстрелил в воздух.
   Глаз рванул к выходу в город. Два железнодорожника - мужчина и женщина, катили тележку, с багажом. Мужчина тянул тележку спереди, а женщина помогала сзади. Услышав выстрел, Глаз, свернул и устремился к тележке. Железнодорожники после выстрела повернули головы. И увидели бегущего на них зека. Глаз бежал к ним специально - в эту сторону стрелять не будут - на мушке сразу трое. Чумаченко целился в бегущего. Он держал палец на спусковом крючке и ждал, когда Глаз минует железнодорожников. Зеки и охрана смотрели, то на бегущего Глаза, то на Чумаченко, держащего его на прицеле. Добежав до железнодорожников, Глаз обогнул тележку, и в этот момент, когда на мушке остался лишь только он, Чумаченко нажал на спусковой крючок. Но очереди не последовало. После первого выстрела у "Калашникова" заклинило затвор. Глаз свернул за угол вокзала. Начальник конвоя, бежал за ним, на ходу расстегивая кобуру и вынимая пистолет. Обогнул угол и на бегу открыл огонь. Глаз сбавил скорость. Он был уверен, что стреляют не в него, а в воздух. Тут раздался ещё выстрел, и ему обожгло левое плечо. Теперь он бежал по инерции. Глаз не чувствовал руки. Решил посмотреть, цела ли она. Повернул голову. Левого глаза у него не было, а поднятый воротник демисезонного пальто закрывал руку. Где рука? Подняв правую руку, ухватился за левую.
   Глаз уже не бежал, а семенил. У него хватило выдержки не остановиться. Начальник конвоя догнал его и схватил за шиворот. Они быстрым шагом пошли обратно к машинам. Молчал начальник конвоя, тяжело дыша. Молчал и Глаз, не чувствуя руки. Когда они подошли к "воронку", зеки уже сидели в его чреве. Утюгов открыл дверцу, а Чумаченко, взяв автомат за ствол, замахнулся прикладом на Глаза, стараясь нанести удар по спине. Увидев занесенный для удара автомат, он взмолился:
   - Не бей меня. Я раненый.
   Чумаченко все же ударил его прикладом по спине, но несильно. По ране он не попал.
   - Залезай! - крикнул Утюгов.
   Подножка у "воронка" была высоко от земли, и Глаз никак не мог, взявшись здоровой рукой за поручень, влезть в него. Тогда Утюгов и еще один охранник, схватив его за руки, подняли, швырнули, как котенка, и захлопнули дверцу. Глаз застонал от пронизывающей боли, но не закричал, сдержался. Менты закрывать его со всеми не стали, а посадили на сиденье рядом с собой.
   - Доигрался, партизан,- сказал молодой милиционер, затягиваясь сигаретой.
   Воцарилось молчание. Зеки сквозь решетку сочувственно смотрели на Глаза. Машина тронулась.
   - Дай закурить,- попросил мента Глаз.
   - На, партизан, кури. - Он подал сигарету и щелкнул зажигалкой. Глаз курил и, когда машину встряхивало на ухабах, скрипел зубамиот боли.
  
   Этап выпустили из "воронка" и закрыли в камеры, а Глаза завели в дежурку КПЗ. Дежурный по КПЗ, молодой сержант, усадил Глаза на стул. Ему два раза звонили по телефону, и он больше слушал, иногда отвечая "да" или "нет". Походив по дежурке, сказал:
   - Ты раздевайся. Давай поглядим, что за рана.
   Он помог Глазу раздеться. Руку Глаз еще не мог поднимать. Но уже шевелил пальцами. И Глаз и дежурный удивились, что пятно крови на рубашке было небольшое.
   - Смотри,- сказал дежурный,- у тебя крови совсем почти, что нет. Видать, здорово напугался. Кровь и остановилась. Сержант осмотрел раны. Пуля прошла чуть правее подмышки.
   - Фу, ерунда. Навылет по мягким тканям. Я сейчас от полена отщеплю лучину, намотаю на конец ваты, и рану прочищу. И все пройдет. У нас в армии так самострелам делали.
  - Дай закурить,- попросил Глаз дежурного.
   - Да не курю я.
   В дежурку, в сопровождении охранника, вошел врач. Он был молодой, но пышная черная борода придавала ему солидность. Он осмотрел рану, смазал чем-то и спросил Глаза:
   - Откуда будешь, парень?
   - Родом или где живу? Вернее, жил?
   - Ну и родом... - он сделал паузу,- И где жил.
   - Сам-то я из Падуна. А родом из Омска.
   - Из Омска! - воскликнул врач.- Мой земляк, значит.
   - Вы из Омска! - с восторгом сказал Глаз.
   - Да. Но третий год уже там не живу.
  Он осмотрел раны еще раз, наложил тампоны и заклеил пластырем.
   - Надо срочно делать рентген. У него, возможно, прострелено легкое. Я забираю его в больницу.
   Врач с охранником ушли. В дежурку вошёл начальник уголовного розыска капитан Бородин. Сел на место дежурного. Глаз сидел напротив него. Капитан молчал, часто затягиваясь папиросой. Молчал и Глаз.
   - Федор Исакович, дайте закурить.
   Бородин не ответил. Глаз попросил второй раз. Снова молчание. В третий раз Глаз сказал громко и нервно:
   - Дай же закурить, в натуре, что ты молчишь?
   Капитан затянулся. Выпустив дым, и не отрывая от Глаза взгляд, достал из кармана пачку "Беломора" - положил на стол. Глаз правой, здоровой рукой взял папиросу и сунул ее в рот.
   - Дайте прикурю.
   Бородин промолчал.
   - Прикурить, говорю, дай!
   Бородин затянулся и тонкой струйкой выпустил дым.
   - Дашь ты мне прикурить или нет? - рявкнул Глаз, с ненавистью глядя на капитана. Бородин достал спички и положил рядом с папиросами.
   - Зажги, Федор Исакович, я одной рукой не смогу.
   Бородин курил, молча наблюдая за Глазом.
   - Да зажги же, Федор Исакович, что ты вылупился на меня?
   Ответом - молчание. И тут Глаза прорвало:
   - Ты, пидар, говно, ментяра поганый! - И покрыл его сочным матом, от которого у многих бы повяли уши.
   - Закрой его в камеру, - спокойно сказал Бородин дежурному и вышел.
  
   В камере Глаз бросил папиросу на пол и яростно растоптал. Попросил закурить у мужиков. Ему дали и чиркнули спичкой. Жадно затягиваясь, он ходил по камере, не глядя на заключенных. Все молча наблюдали за ним. Никто ни о чем не спрашивал. Успокоившись, лег на нары на свое место. Иван подложил ему под мышку шапку. Выругавшись неизвестно в чей адрес, Глаз сомкнул веки.
  
   - Слушай, Глаз,- сказал Иван, лежа на нарах и повернувшись к нему лицом.- Я тебе тогда не сказал. Меня Бородин просил, когда ты еще шел в несознанку, узнать у тебя, ты ли совершил преступление. Он обещал меня отпустить, и я бы уехал на химию, если б выведал у тебя все и ему рассказал. Я не согласился, сказал - да разве он расскажет? - Иван помолчал.- Вот сука. Ты только об этом ему не брякни.
  
   Тюмень. Автобус едет по оживлённым улицам. Все заключенные, и молодые и пожилые уставились в окна. Увидев пышногрудую девушку в оранжевом пальто, Глаз восхищенно сказал:
   - Шофер! Тормози! Я дальше не поеду.
   Водитель и вправду затормозил. Зеки засмеялись. На светофоре горел красный свет.
  
   Тюрьма. Глаза закрыли в камеру, из которой забирали на этап. Он появился на пороге - шарф перекинут через шею, поддерживает раненую руку. Пацаны вскочили с мест, камеру пронзил рев приветствия. Глаз кинул небрежно матрац на свободную шконку.
   - Здорово, ребята!
   И камера взорвалась криком во второй раз.
   - Что с рукой? - крикнуло сразу несколько глоток.
   - В побег ходил. Плечо прострелили.
   И в третий раз дикие вопли, камера приветствовала его как героя, как победителя. Он врал, что слышал свист пуль, но не обращал на них внимания.
   - Парни,- заговорщицким голосом сказал Глаз, показав малолеткам заклеенные раны,- меня на следствии раскрутили. - Хочу из тюрьмы сорваться. Раз с этапа не удалось. Так хочется поплескаться на море. Мне теперь терять не х... Три года есть, и неизвестно, сколько добавят. Кто хочет увидеть Гагры, кипарисы, море, вдосталь вина и побаловаться с чувихами?
   Ребята молчали.
   - Что, сконили? - спросил он.
   Первым отозвался Сокол.
   - Глаз, ты заливаешь. Из тюрьмы не сбежишь.
  - Не ссы. Скажем, парашу забило, дубака заманим. В случае неудачи наплетём, что его связали, чтобы кое-кому набить морды в соседних камерах. Ничего не теряем. Дубака-то ведь убивать не будем. Я не говорю, чтобы все бежали, только те, кому точно горит червонец. Махорка есть?
   - Есть,- ответили ему.
   - Насыпьте в шлюмку.
   Он тряс махорку в чашке, и махорочная пыль собиралась у стенок. Так он набрал несколько горстей.
   - Хорош. Значит так, когда дубак стержень подаст для пробивки параши, я ему в глаза пыли махры кину, и вылетаю в коридор. За мной ещё трое. Затаскиваем в камеру и вяжем.
  
   Наступил вечер. На смену заступил небольшого роста, лет сорока, щупленький сержант с физиономией деревенского забитого мужичонки.
   Парашу забили в два счета, набросав бумаги, тряпок и сухого хлеба.
   - Старшой, туалет забился.
   Дежурный посмотрел через отверстие кормушки - на пол шла вода.
   - Сейчас.
   Он принес стержень, открыл кормушку и хотел его подать. Глаз метнулся к двери:
   - В кормушку нельзя. Через кормушку мы только еду принимаем. На малолетке это западло.
   Дубак заколебался. По инструкции одному дежурному не положено открывать двери камер, тем более, вечером. Пожал плечами, загремел засовом, приоткрыл дверь и подал стержень. Но Глаз перепутал руки. За стержнем он протянул правую. Дверь захлопнулась. Стержень был увесистый, около двух метров в длину. Глаз отошел от двери и отдал его ребятам. Глаза никто не упрекнул.
   - Растерялся я, - тихо сказал он.- Пробейте. Когда буду отдавать - тогда.
   Туалет пробили. Глаз взял стержень в левую руку, а в правую махорочную пыль.
   - Старшой, пробили,- постучал он. Дверь на этот раз дубак отворил шире. Глаз подал стержень и бросил дубаку в лицо махорочную пыль. Толкнув правым плечом дверь, выскочил в коридор. В коридоре он оказался один. Те трое, что должны были выскочить за ним, замешкались и теперь толкали дверь. Надзиратель правым плечом сдерживал дверь, а в левой руке держал стержень, отмахиваясь им от Глаза. Глаз бросал в глаза дубаку махорочную пыль, и тот часто моргал. Он был хоть и щупленький с виду, но спокойно сдерживал дверь от троих и еще махал стержнем. Он не кричал, не звал на помощь. Сокол в притвор бросил скамейку. Следом за скамейкой в коридор вылетела мокрая швабра. Ее тоже бросил Сокол. Глаз схватил швабру и пошел на дубака, как с рогатиной на медведя. Надзиратель выдыхался.
   - Катя, на помощь, Катя! - закричал он. В конце коридора открылась дверь, которая вела в тюремную больницу, показалась женщина-надзиратель.
   - Звони по телефону! - крикнул он ей. Глаз поставил к стене швабру и отошел в сторону. По лестнице застучали каблуки, в коридор вбежал работник хозобслуги, молодой здоровенный детина. Дежурный, наконец, ногой забросил скамейку в камеру и захлопнул дверь. По коридору стучали еще две пары сапог. Прибежали дежурный помощник начальника тюрьмы капитан Рябков и корпусной старший сержант Сипягин. Бить Глаза не стали. На него даже не орали.
   - В пятый его,- спокойно сказал Рябков. Корпусной повел Глаза в угловой карцер. Две стены у него выходили на улицу.
   - Охладись,- бросил на прощанье корпусной и захлопнул дверь.
  
   Правый холодный угол оброс льдом. На льду и рядом со льдом, на стене, заляпанной раствором "под шубу", была набрызгана то ли краска, то ли кровь. Он стал ходить из угла в угол. Три маленьких шага к обледенелому углу, три шага к дверям. Медленная ходьба не согревала. Стал ходить быстрее. Подошел к параше, стоящей в углу, откинул крышку. Глаз быстро оправился и толкнул крышку ногой. Чтобы разогреться, он поднял перед собой руки. Застонал. Опустил левую руку и стал махать правой. Подошёл к двери. Надзиратель приоткрыл его волчок.
   - Отойди от глазка,- негромко сказал дубак.
   Глаз отступил на шаг. Надзиратель неслышно ушел. На нем были сапоги с мягкой подошвой, по коридору он ходил бесшумно. Несколько раз Глаз присел - он не вытягивал руки перед собой, а скользил ладонями по бедрам и в момент полного приседания останавливал их на коленях. Когда Глаз вставал, взгляд останавливался на волчке, а когда садился, взгляд упирался в низ двери.
   Дежурный открыл топчан. Глаз лег на холодные доски. Одет он был в хлопчатобумажные брюки и куртку без подкладки, и еще майку. Его затрясло. Он встал с топчана и начал ходить по карцеру. Дремал он на ходу, как в Одляне. Сил было мало. Мерзнуть стал сильнее. И тут Глаз ощупал взглядом заледенелый угол.
  - Это же не краска, кровь - хрипло прошептал он. Кто-то, от холода, вены резал. Хрен вам, не дождётесь. Вскрывать ни за что не буду. Вы, суки, пидары, выдры, кровососы поганые, не дождетесь от меня, не чиркну по вене. Буду ходить, приседать и бегать. Я все равно выдержу.
  
   Глаза повели в трехэтажный корпус. На третьем этаже разводящий с уважением сказал.
   - А ты силён, в этом карцере не каждый сдюжит - и добавил беззлобно, но с явной усмешкой - Ну, держись. Здесь не забалуешь.
   И впустил его в камеру.
   - Здорово, мужики.
   Взросляки промолчали. Глаз положил матрац на свободную шконку и оглядел зеков. Их было пятеро. Двое играли в шашки, остальные наблюдали. Такого никогда не бывало ни на малолетке, ни на взросляке, чтобы на новичка не обратили внимания.
   - Здорово, говорю, мужики.
   Но из пятерых на него никто не взглянул даже. Глаз расстелил матрац. Чтобы не рисоваться посреди камеры, Глаз сел на шконку. Доиграв партию, зеки убрали шашки и посмотрели на новичка. Среди пятерых выделялся один; коренастый, широкий в плечах, смуглый, с мохнатыми бровями, с чуть проклюнувшимися черными усами и властным взглядом, лет тридцати пяти. - - Ну что, откуда к нам? - спросил коренастый.
   - Из трюма,- ответил Глаз.
   Коренастый промолчал, а высокий белобрысый парень лет двадцати, с небольшим, переспросил:
   - Откуда-откуда?
   - Из кондея, говорю,- ответил Глаз.
   - Ну и как там? - продолжал коренастый.
   - Да ничего.
   - Сколько отсидел?
   - Пять суток.
   - А что мало?
   - Малолеткам больше не дают.
   Коренастый закурил, и Глаз попросил у него. Тот дал.
   - Значит, к нам на исправление? - уже добродушнее сказал коренастый, затягиваясь папиросой.
   - На какое исправление?
   - На обыкновенное,- У нас хулиганить не будешь.
   - Я к вам, значит, на исправление? А вы у хозяина на исправлении. Наверное, уже исправились?
   Зеки молча глядели на Глаза. Коренастый задумчиво затягивался папиросой, соображая, видимо, что ответить.
   - Это не твое дело - исправились мы или нет. А вот тебя будем исправлять.
   - Как? - Глаз подошел к столу, взял спички и закурил. Глаз был уверен - его не тронут. На тюрьме был неписаный закон: взросляк малолетку не тронет. Коренастый побагровел.
   - Как разговариваешь? - заорал он.
   - А как надо?
   Коренастый хотел ударить Глаза наотмашь ладонью, но Глаз отскочил. Зеки запротестовали:
   - Да брось ты. Что он тебе сделал?
   Коренастый уткнулся в газету, четверо других приступили к Глазу с расспросами. Говорили странно, фени не употребляли. Но когда разговор зашел о женщинах-заключенных, Глаз сказал:
   - Раз с нами шла по этапу коблиха, красивая, в натуре, была.
   - Кто-кто с вами шел? - переспросил высокий белобрысый парень.
   - Да кобел, говорю.
   - А что такое кобел?
   - А вы, по какой ходке? - спросил Глаз.
   - Ходке? Мы здесь все не по первому разу. Режим у нас строгий.
   - Так вы что, осужденные?
   - Да-а,- протяжно и неуверенно ответил парень...
   - Режим строгий, а что такое кобел, не знаешь.
   - Ладно,- сказал чернявый, с большими, навыкате глазами парень, - Хорош ломать комедию. Ты вон подойди к вешалке...
   Глаз не шевельнулся.
   - Да ты к вешалке подойди и на одежду посмотри.
   На вешалке висели шубы и шапки.
   - Ну и что? - обернулся Глаз.
   - Да ты внимательнее посмотри.
   На одной шапке спереди было светлое пятно от кокарды. И на другой тоже. А на плечах у шуб, там, где носят погоны, цвет был тоже светлее.
   - Так вы менты бывшие, что ли? - догадался Глаз.
   Бывшие менты промолчали.
  
   После обеда повели в баню. Старший по бане, глядя на заклеенные раны, сиплым голосом спросил:
   - Ну что, еще побежишь?
   - Побегу,- не раздумывая, ответил Глаз.- Вот только плечо заживет.
  Он взял ножницы подстричь ногти, и тут увидел на подоконнике ещё одни. Незаметно взял их, и, юркнув в помещение, где они сдали вещи в прожарку, схватил свой ботинок и сунул ножницы в него. И только тут он увидел, что один мент все еще раздевается, и заметил действия Глаза. Глаз криво усмехнулся и бросил ножницы на пол.
  
   Из моечного отделения Глаз вышел первым. Здесь его ждал корпусной.
   - Собирайся.
   - Куда?
   - Опять в карцер.
   - За что?
   - Не прикидывайся дурачком. За ножницы.
   Глаза снова закрыли в пятый карцер.
  
   Надзиратель открыл кормушку и крикнул:
   - Подъем!
   Глаз встал.
   - Захлопни топчан,- сказал надзиратель.
   Глаз хлопнул топчаном, но несильно. Надзиратель ушел. Замок, как и предполагал он, не защелкнулся. Но лежать на топчане было холодно. Глаз откинул топчан и приступил к осмотру. Все доски были прикручены болтами к стальным угольникам. Глаз попробовал открутить болты, но гайки не поддавались - заржавели. Древесина вокруг болтов прогнила. Особенно вокруг одного. За эту половину доски он и взялся. Глаз и коленом давил в конец доски, и пинал ботинком, пробовал он и зубами грызть дерево, но из десен пошла кровь. Он выплюнул изо рта волокна дерева вместе с кровью и стал ногтями ковырять вокруг болта. Один ноготь сломался, пошла кровь.
  - Нет-нет, топчан, я все равно тебя сломаю,- разговаривал он с топчаном как с человеком,- Ну что тебе стоит, поддайся. Ты же старый. А мне холодно. Думаешь, если сейчас было б лето, я ковырял бы тебя? Нет, конечно. Ну, миленький, ну топчанушко, ну поддайся ты, ради Бога,- уговаривал он топчан, будто девушку,- что тебе стоит?
   И все же Глаз победил: он надавил коленом - и оба болта остались в замке, а конец доски поднялся. Глаз потянул доску и поставил ее на попа, потом, чуть надавив, потянул доску книзу, она вышла из болтов. Теперь у него в руках оказался рычаг. При помощи его он оторвал вторую доску. Доски поставил у дверей, а сам встал рядом, загородив собой голый каркас топчана. Зубами он стал щепать доску. Та была сухая и легко поддавалась. Из полы робы он достал спичку и часть спичечного коробка. Щепки принялись разом. В карцере запахло смолой. Посреди карцера горел костёр. Глаз подложил сломанную доску, а потом и остальные. Когда их охватило пламя, дыму стало больше, и он повалил в отверстие над дверью, где была лампочка. Прибежал дежурный.
   - Ты что, сдурел? Вот сволочь!
   - А что, я замерзать должен? Зуб на зуб не попадает.
   - Туши, туши, тебе говорят, а то хуже будет.
   Глаз открыл парашу и побросал в нее разгорающиеся обломки доски. Они зашипели, пошел пар. Дубак закашлялся и, оставив открытой кормушку, побежал, вызывал корпусного. Тот наорал на Глаза, но бить не стал. Обыскал, забрал несколько спичек, которые Глаз оставил в кармане, и его закрыли в "боксик".
  
   Лежа на бетоне, Глаз блаженствовал - в боксике было жарко. Он перевернулся на живот и за трубой отопления, которая проходила по самому полу, увидел пачку махорки. Глаз быстро ее схватил и сунул в карман.
  
   Глаза вывели из "боксика" и снова закрыли в освободившийся карцер. Новые доски были настланы на топчан. Ночью и следующий день Глаз курил. Потом спички кончились. Он оставил одну. Решил беречь. Третью ночь он дремлет. Сил почти не осталось.
   Ему вспомнился дед. Коле шел седьмой год. Жили они в Боровинке. Вечером дед не отпустил Колю на улицу - темнело, и мороз сильный ударил. Коля, обидевшись, расстриг у деда на шубе петли. Утром дед стал собираться во двор, а Коля наблюдал из соседней комнаты в щелочку. Дед надел шубу, взялся за верхнюю петлю и хотел застегнуть ее, но петля соскользнула с пуговицы. Дед взялся за вторую петлю... Затем, уже судорожно тряся рукой, он прошелся по оставшимся петлям и горько заплакал. И вот теперь, ровно через десять лет, этот случай память ему прокрутила, как наяву. Глаз прошептал:
  - Дедушка, прости меня.
  
   Войдя в камеру к ментам, Глаз сразу заметил, что коренастого мента здесь нет. Вместо него - новичок.
   - А где коренастый?
   - На этап забрали.
   - В КПЗ?
   - Нет, в зону. Он осужденный был.
   - А у вас что, и следственные и осужденные сидят вместе?
   - Да, вместе. Отдельных камер не дают. Тюрьма и так переполнена,- ответил белобрысый.
  
   На другой день в камеру привели малолетку Колю Концова. Коля Концов был тихий, забитый парень с косыми глазами, похожий на дурачка. Медленно соображал, говорил тоже медленно и тихо, рот держал открытым, обнажая кривые широкие зубы. Глаз сразу дал ему кличку - Конец.
   Теперь Конец шестерил Глазу. Менты не вмешивались. Их это даже забавляло. Если Конец медлил, Глаз ставил ему кырочки, тромбоны, бил в грудь. Конец терпеливо сносил.
  - Конец,- сказал Глаз,- оторви-ка от своей простыни полоску. Да сбоку, там, где рубец. Конец оторвал.
   - А теперь привяжи к крышке параши.
   Тот привязал.
   - И сядь на неё.
  Конец стоял, глядя на Глаза ясными, голубыми с поволокой глазами.
   - Кому говорят, сядь!
   Конец сел.
   - Вот так и сиди. Кто захочет в парашу, ты дергай за веревочку, крышка и откроется. Понял?
   - Понял,- нехотя выдавил Конец.
   Менты, кто со смехом, кто с раздражением, смотрели на Глаза, но молчали.
  - Конец, я хочу в туалет.
   Глаз подошел к параше. Конец потянул за отодранный рубец, и крышка откинулась. Оправившись, Глаз отошел, а Конец встал и закрыл крышку. Двое ментов тоже оправились, воспользовавшись рационализацией. Им понравилось. В камере сидел один мент. Спокойный, задумчивый мужчина лет тридцати с небольшим. Он самый старший. Звали его Славой.
  - Глаз, что ты издеваешься над пацаном? - вступился Слава за Конца.- А вы,- он обратился к ментам,- Потакаете. Конец! - повысил он голос.- Отвяжи тряпку и встань. В тебе что, достоинства нет?
   Конец отвязал и сел на шконку.
   - Слава,- сказал Глаз,- о каком достоинстве ты говоришь? Ему что парашу открывать, что...
   - Раз он такой, зачем над ним издеваться?
   - Сидеть скучно. А тут хоть посмеемся.
   Вечером Глаз с Концом играли в шашки.
   - Конец, слушай внимательно,- тихо, чтоб не слышали менты, заговорил он,- мы с тобой разыграем комедию. В окне торчит разбитое стекло. Вынь осколок и начинай его дробить. Они спросят, зачем долбишь, ты скажи, только тихо вроде, чтоб я не слышал,- мол, Глаз приказал. Спросят, для чего, ты еще тише скажи, что я приказал тебе мелкое стекло набросать им в глаза. Если не сделаю, он меня изобьет. Бросать не надо. Мы их просто попугаем. Усек?
   - Усек.- Лицо Конца расплылось в улыбке.
   - Сейчас закончим играть - и начинай.
   Конец долбил осколок ботинком на полу. Когда стекло захрустело, менты заперешептывались. Один мент, Толя Вороненко, подошел к Концу, пошептался с ним, открыл парашу и выбросил в нее истолченное стекло.
  
   На другой день Конец взял ложку и стал ее затачивать о шконку. Менты переглянулись, и Вороненко сказал:
   - Конец, иди-ка сюда.
   Конец стал перед ним.
   - Для чего ты точишь ложку? - спросил он тихо. Конец молчал.
   - Говори, не бойся.
   - Глаз сказал, чтоб я заточил ложку, а ночью, когда будете спать, чтоб я вам кому-нибудь глотку перехватил. Говорит, порежет меня, если не выполню.
  
   В камеру посадили здоровенного татарина. Татарин назвал себя Николаем. Он обращался со всеми запросто, будто всех знал давно, а тюрьма была для него дом родной. Он был высокий, психованный, целыми днями ходил по камере. Размахивал длинными ручищами, когда что-нибудь объяснял, и держал себя выше всех, зная наперед, что никто и ни в чем ему возразить, не сможет. Глаз больше других с ним разговаривал. Постепенно татарин стал рассказывать о себе.
   Лет десять назад, он работал в милиции. Потом от него ушла жена, и он стал пить. Допился до белой горячки. Но все обошлось - его подлечили. Потом опять стал пить и что-то украл. Его посадили. Так он попал в пермскую ментовскую зону общего режима. Освободился. Немного погулял и попал вторично. Теперь его направили в иркутскую зону усиленного режима.
   - Хоть зоны и называются ментовскими,- рассказывал татарин,- но в них и половины ментов нет. В них направляют зеков из других, обыкновенных зон, ну, козлов всяких, а на этих зонах старого не вспоминают. Не важно, кем ты был. Хоть министром внутренних дел. В начале шестидесятых годов, рассказывал татарин, в иркутскую спецзону пригнали, по этапу, бывшего полковника. На воле он работал начальником управления внутренних дел. Ему должны были вот-вот присвоить комиссара, но он влип на крупной взятке. Дали восемь лет. В зоне полковник ни с кем не общался. Все молчал. И через год сошел с ума. Он лизал чашки, собирал с пола корки хлеба, а когда ему особенно жрать хотелось, залезал в помойную яму и там выискивал крохи. Он как был молчуном, так и остался, только все говорил себе под нос: "Ту-ту". Из помойной ямы так и слышалось "ту-ту".
   - Так что,- продолжил татарин,- вы, не расстраивайтесь и не переживайте, что вас посадили. И не таких людей садят. Отсидите - умнее будете. Полковник десятками тысяч ворочал, а вы у пьяных копейки забирали. На зоне научитесь, как надо по-крупному деньги делать. Менты молчали. Они теперь не боялись Глаза. Перестали дежурить. Сейчас они побаивались татарина. А с Глазом были на равных. Глаз рассказывал ментам о своих похождениях, а те делились с ним своим горем.
  
  - Парни! - объявил однажды Глаз.- Счас хохму сделаю. Новый дубак заступил, он меня плохо знает.
   Глаз оторвал от одеяла кромку и сплел веревку. Один конец привязал к кровати, а другой накинул себе на шею: сел на пол и подтянул веревку, а чтоб надзиратель не узнал его, надел шапку, сдвинув ее на глаза.
   - Ну, стучите.- И Глаз откинул в стороны руки.
   Менты забарабанили в дверь.
   - Чего там? - открыл дубак кормушку.
   Перебивая друг друга, менты закричали
   - Удавился, удавился у нас один!..
   Надзиратель посмотрел через отверстие кормушки в камеру и увидел зека, сидящего у кровати. С середины кровати, к шее, спускалась туго натянутая веревка. Язык у зека вылез наполовину, шапка съехала на глаза, а ноги и руки были раскинуты по сторонам. Зная, что камера ментовская, дубак, бросив кормушку открытой, понесся к телефону. Не прошло и минуты, как застучали кованые сапоги, и распахнулась дверь. В камеру вбежал дежурный помощник начальника тюрьмы лейтенант Зубов. Он был без шапки и в одном кителе. Галстук от быстрого бега повис на плече.
   - Петров, это ты, что ли, задавился? - спросил Зубов, тяжело вздохнув и снимая галстук с плеча.
   - Я,- ответил Глаз, убирая с лица шапку.
   - Ну и как на том свете?
   - Скучно, как в тюрьме.
   Лейтенант устало вздохнул.
   - Скажи спасибо, что я добрый, а то засветило бы тебе пять суток. Не шути больше так, Петров, - сказал он на прощанье.
  
   Как-то на прогулке Глаз услышал за стеной визг.
   - Бабы!
   Когда дубак, ходивший по трапу поверху прогулочных двориков, ушел в другой конец, Глаз крикнул:
   - Девочки, как дела?
   - Дела - хорошо, но без мужиков - плохо,- ответил из соседнего дворика звонкий девичий голос.
   - Щас я к вам перелезу.
   Женщины засмеялись. Они приняли это за шутку. Не на всех прогулочных двориках сверху была натянута сетка. В дворике, где гуляли менты, сетки вообще не было.
   - Подсадите, чтоб я за верх стены зацепился,- сказал Глаз.- У баб вроде тоже нет сетки. Глаза подсадили, он заглянул через забор. Женщин было четверо. Две совсем молоденькие, две постарше.
   - Открывай третий! Камбала перелазит к женщинам! - раздался крик надзирателя и после трель свистка. Дворик открыли. Глаз спрыгнул. Его повели в карцер.
   - Сейчас в карцере сидит молодая. За пять суток вдоволь с ней наговоришься,- сказал дубак.
   - В каком карцере?
   - В пятом.
   Глаза закрыли в четвертый. Когда дубаки ушли, Глаз крикнул:
   - Пятый карцер! Девушка, как настроение? Он стоял у самой двери и слушал. Девушка в своем карцере тоже подошла к двери и ответила:
   - Настроение бодрое, еще сутки остались. А откуда ты знаешь, что я в пятом сижу?
   - Мне дубак сказал, когда вел.
   - За что тебя?
   - Если б ты знала, за что,- Глаз засмеялся,- из-за тебя.
   - Я серьезно спрашиваю.
   - Я на прогулке перелазил через стену к женщинам.
   - А ты отчаянный. Сколько тебе дали?
   - Пять суток.
   - Что мало?
   - Я малолетка.
   - Осужденный?
   - Нет, под следствием. А тебя за что в карцер?
   - Да в камере там...
   - А в тюрьму за что попала?
   - Гуляли у подружки. Пришел ее сосед. Мент. Следователь Сел с нами. Начал ко мне приставать. Я его бутылкой по голове.
   - Пустой?
   - Полной.
   - Ты тоже по малолетке?
   - Нет. Мне девятнадцать.
   - Скоро суд?
   - Скоро.
   - Хватит разговаривать! - закричал дубак.
   - Старшой, мне сегодня положено.
   - А я говорю - хватит. А то еще пять суток добавим. Дубак ушел.
   - Девушка, тебя как зовут?
   - Люся.
   - Меня Коля. Будем знакомы. Ты откуда сама?
   - Из Тюмени.
   "Наверное, красивая, раз следователь клинья бил".
   - Люся, а ты смелая девушка, молодец.
   - А ты, раз перелазил через стену, чересчур отчаянный.
   - Люся,- как можно нежнее сказал Глаз.
   - Что?
   - Ты хотела б, чтоб меня к тебе посадили?
   - Очень. Но невозможно это.
   - Сильно хочешь?
   - Спрашиваешь. Еще как.
   - Я сейчас стену сломаю. Ты только отойди от нее, а то кирпичами придавит.
   - Ты, парень, огонь. Но не горячи себя, так лучше.
   - Камбала, хватит кричать,- тихо сказал, открыв кормушку, дубак. - Если молчать не будешь, я скажу Люсе, что у тебя один глаз.
  
   Глаз чуть не заплакал. Еще в Одляне, он решил, что, когда освободится, замочит двух козлов, которые ему, шестилетнему, выбили из ружья глаз. "Я разыщу их, сволочей, и прикончу".
   Вечером, когда дубаки сменились, Глаз опять заговорил с Люсей. Почитал ей стихи, а ее попросил спеть песню. У нее был высокий голос, и петь она умела.
   - Коля, когда освободишься, можешь в гости зайти.
   - Люсенька, я не знаю, сколько мне дадут. У меня статья сто сорок шестая. Дадут около десяти. Ты меня сто раз забудешь.
   На следующий день Люсю освободили из карцера. Она крикнула Глазу: "До свидания!" - и застучала каблучками по бетонному полу.
  
   Глаза вызвал на допрос старший следователь особого отдела управления внутренних дел Эмиргалиев. За столом сидел седоватый подполковник с узким разрезом глаз.
   - Я занимаюсь твоим побегом. Больше в побег не пойдешь?
   - Пойду,- не думая, ответил Глаз.
   - Я взял уже показания у милиционеров, которые тебя конвоировали. Теперь ты расскажи, как было дело.
   - Показания я вам сейчас дам, а вы скажите: что будет Колесову за то, что он меня продырявил?
   - Да ничего, наверное, не будет.
   - Это почему?
   - Он же стрелял в тебя, не зная, что бежит малолетка.
   - Как же это "не зная"? - возмутился Глаз.- Я, прежде чем побежать, крикнул: "Не стрелять - бежит малолетка!"
   - Колосов мне этого не сказал. Я весь конвой допрашивал, и никто не сказал, что ты это крикнул.
   - Вы их в больницу всех сводите.
   - Зачем?
   - А проверьте их слух. Они что - глухие? Если они не слышали, что я кричал "не стрелять - бежит малолетка", тогда давайте допрашивайте весь этап. Двадцать восемь человек было. Они-то, я надеюсь, не глухие.
   - Кричал или не кричал - какая разница? Живой ведь остался.
   - Ну и шустрый вы, товарищ подполковник. Разница есть. По советскому законодательству в малолеток и беременных женщин стрелять нельзя, если они идут в побег. А в меня стреляли. Я вот нарушил закон - меня посадили. Он нарушил закон - пусть его тоже судят.
   - Твое преступление - разбой - все равно побег перетягивает. Лишнего сроку за побег тебе не дадут.
   Глаз, не читая протокол, расписался.
   - Защищайте их, защищайте. Рука руку моет. Чума на вас всех...
  
   Вскоре Глаз вновь попал в карцер. И к нему посадили малолетку. От него он узнал, что в корпусе малолеток, Глазом пугают шустряков. "Вот посажу, кто шустрит, в карцер к Камбале, покажет он вам, что такое тюрьма",- запугивал пацанов корпусной с шишкой на скуле. Глаз от парня узнал, что Гена Медведев, подельник, сидит в шестьдесят второй камере. Через пять суток за Глазом пришел разводящий. Не тот, что уводил его. В коридоре разводящий спросил;
   - Ты, в какой камере сейчас?
   - В шестьдесят второй,- спокойно ответил Глаз.
   - Так ты же у взрослых вроде сидел?
   - Сидел я у взрослых, сидел у малолеток, снова у взрослых и опять к малолеткам попал.
   - А не врешь?
   - Что мне врать? Ты же в карточке сверишься.
   Разводящий повел Глаза на второй этаж.
  
   - Здорово, ребята, вот и отсидел я пять суток!- заорал, переступив порог камеры, Глаз. Малолетки уставились на Глаза. Разводящий стоял в дверях, а Глаз подошел к малолетке, который стоял ближе всех к двери, хлопнул его по плечу: "Здорово, Толя" - и затряс обалдевшему пацану руку. Разводящий не решался захлопнуть дверь, и Глаз, чувствуя на себе его взгляд, сделал шаг ко второму. "Братан, здорово, чего такой грустный?" - и, выпустив очумевшего пацана из объятий, повернулся ко всем ребятам.
   - Ну, как вы без меня?
   Все молчали, и разводящий спросил:
   - Он сидел у вас в камере?
   Стоя спиной к разводящему, Глаз моргнул пацанам. Его поняли.
   - Сидел он.
   - Да, он с нашей камеры.
   Разводящий захлопнул дверь и пошел сверяться в картотеке. Только теперь Глаз заметил Гену Медведева. Он стоял возле шконки в углу камеры.
   - Привет.
   - Здорово.
   - Как живешь? - спросил Глаз громче, чтобы слышали ребята. Он рассчитывал, что если Генка живет, не очень хорошо, то визит Глаза должен изменить отношение к парню.
   - Хорошо,- негромко ответил Гена.
   - Как у тебя дела? - тихо спросил Глаз.
   - Плохо. Мишка колонулся. Они все знают.
   - Так... В какой камере Робка?
   - В шестьдесят четвертой.
   Благодаря тюремному телефону Глаз знал, что не так давно из зоны в тюрьму привезли его второго подельника Робку Майера, а Робке в колонии оставалось жить всего два дня до досрочного освобождения, и его забрали на этап, на раскрутку.
  - Я сейчас с ним перебазарю,- зашептал Глаз,- а не успею - за мной сейчас придут, - Тогда передай ему, чтоб отказывался. Ты сказал, что он с нами был?
   - Они об этом сами знали.
   - Ты это же показал?
   - Куда мне было деваться?
   - Ну, ничего, откажешься от показаний.
  
   Открылась дверь, разводящий крикнул:
   - Петров, на выход!
   Дойдя до дверей, Глаз обернулся. Пацаны все так же молча стояли и смотрели на него. Он поднял вверх правую руку и, сказав: "Покедова", вышел из камеры.
  
   Воспитатели убрали из нескольких камер самых отчаянных парней и посадили всех в одну. Глаз оказался в этой камере шестым. Четверо были тюменские, а Глаз и еще один парень, по кличке Подвал - из районов.
   Малолетки представляли Глаза здоровым и сильным и сейчас были разочарованы. Через пару дней пацаны начали Глаза игнорировать. Они, городские, лично знавшие всю блатню города Тюмени, должны перед ним преклоняться? Парни были самоуверенны и зоны не боялись. На свободе шустрили - в тюрьме живем отлично и в зоне не пропадем. Масло - тюменский парень, на свободе не в меру шустривший, хотя и был щупленький и ростом не выше Глаза,- спросил;
   - А сам-то ты как в зоне жил? Вором? Или в активе был?
   - Как я жил? Вором не был. В активе тоже не состоял. Вы что, думаете, если придете на зону, сразу ворами станете или лычку рога прицепите?
  
   В камере кончилось курево, и ребята попросили его у старшего воспитателя майора Рябчика. Но он принес мало, и парни взбунтовались. Отличился Глаз, и его вновь бросили в карцер. Через пять суток разводящий пришел за ним, но повел Глаза не в камеру, а на склад. Глаз получил постельные принадлежности, и разводящий привел его снова к карцеру.
   - А почему снова в карцер?
   - Будешь сидеть на общих основаниях.
   - Скорее бы на этап забрали, - зло сказал Глаз. - Достал уже этот ваш вонючий карцер. Скорей бы..."
  
  
   На другой день Глаза забрали на этап. Глаза привезли в милицию. В кабинете сидели Бородин и следователь прокуратуры Иконников. Глаз щелкнул каблуками:
   - Солдат армии войска польского, прибыл - и без приглашения сел на стул - Федор Исакович, что же вы Пальцева Юру, друга своего и соратника, на полтора года упрятали! Не-хо-ро-шо.
   - Ты с ним сидел? - спросил Бородин.
   - Я вот снял с него тельняшку и галифе, обратили внимание? В тюрьме у Юры житуха плохая. Зашибают его. Переживает он сильно и почти ничего не ест. Боюсь, помрет с голоду. Не выдержать ему полтора года.
   - Ты же выдержал. Скоро полтора года будет. Выдержит и он.
  Бородин вышел. Иконников начал брать у Глаза последние показания. Прижатый признаниями Мишки Павленко, Глаз признался в совершении разбоя. Он только сказал, что преступление они совершили вдвоем, с Генкой Медведевым. Робки Майера с ними не было.
   После допроса Глаза завели в кабинет начальника милиции. Начальник милиции сидел за столом, за другим - Бородин. Около окна стоял прокурор района и курил.
   - Ну, как, Колька, твое здоровье? - улыбнулся прокурор.
   - Как здоровье? Вы лучше скажите, что Колесову будет за то, что в малолетку стрелял?
   - Колесову дали строгий выговор за то, что он тебя не убил - Прокурор беззлобно рассмеялся.
  
   Надзиратель повел Глаза в камеру, обнявши его - боялся, чтобы Глаз не сбежал, когда они будут проходить мимо выхода. Пока он вел его по коридорам, Глаз шарил в карманах его кителя, прямо на виду у посетителей. Вытащил пачку "Беломора" и с ней зашел в камеру. Угостил зеков. Похвастал, где взял пачку.
   Вскоре Глаза забрали на этап, В тюрьме его посадили в старинный корпус на третий этаж, в угловую камеру к взрослякам. В камеру набили столько народу, что и на полу места хватать не стало. Среди новичков было несколько бичей. С самым молодым из них Глаз часто разговаривал. Он был тюменский. Несколько лет нигде не работал, разъезжая по городам. Но от Тюмени он далеко не уезжал. Его в камере прозвали ББС - бич ближнего следования. ББС было двадцать с небольшим. Он был высокий, крепкий парень. Жажда приключений тянула его в поездки. Потом возвращался домой. К матери. Отсыпался, отъедался и снова уезжал. За бродяжничество его, наконец, посадили. Другой бич в камере был лет тридцати пяти. Он разошелся с женой, оставил ей квартиру и стал бродяжить. Он объехал пол Советского Союза, добывая на еду случайными заработками. Этого бича прозвали БДС - бич дальнего следования. Но был в камере бич бичам, лет сорока разбитной мужчина, объехавший за свою жизнь все республики. Этот в отличие от других на работу иногда устраивался, чтоб была отметка в трудовой книжке и в паспорте. Бродяжил он более десяти лет. Он был черный, как негр,- его нажгло солнце юга. Он гордился тем, что бродяжил и мог в камере дать отпор любому. Бичей в тюрьме не любили. Они были все грязные, и у многих, когда с них состригали шевелюры, копна волос на полу шевелилась от вшей. Бичи были посмешищем зеков и надзирателей.
  
   Глаз расписался, что числится за прокурором, а потом - за судом, и его повезли на суд. В этапке он встретился с Геной Медведевым, а Робки Майера не было. Значит, решили они, его отправили раньше. С Геной он договорился, что кражу в старозаимковской школе Гена берет на себя.
   В КПЗ их посадили в разные камеры. Глаз попал к знакомым по прошлым этапам. От них он узнал, что сын начальника управления внутренних дел за изнасилование попал в тюрьму. Роберт сидел через стенку.
  
   Вечером дежурный по КПЗ сказал, что завтра им на суд. Перед сном Глаз побрызгал на брюки воды, расстелил их на нары, положил на них пальто и лег спать. Утром он вытащил их из-под себя - брюки кое-где морщились, но стрелки делали вид.
  - Ну, сколько тебе дадут,- спросили мужики,- как думаешь?
   Глаз окинул камеру взглядом. Он посмотрел на стены, дверь, потолок, остановил взгляд на стене. Там то ли кровью, то ли краской была жирно выведена восьмерка. Он указал на нее пальцем:
   - Вот сколько.
  
   Робку выпутывать Глазу с Генкой не пришлось: на следствии он признался. Приговор был справедлив: Глазу - восемь лет усиленного режима, Роберту - семь, а Гене - шесть. У Глаза и Роберта первое наказание - по три года - вошло в новый срок. До звонка Глазу оставалось шесть с половиной.
  
   В этот день он мало разговаривал с мужиками. Лежал на нарах и переживал. Все же восемь лет. Глаз посчитал, сколько же ему будет, когда он освободится. Выходило двадцать три с половиной. Вера, конечно, к этому времени выйдет замуж. И у нее будет ребенок. "Эх ты, Вера, Верочка, я тебя потерял. Никогда ты не будешь моей. Но ничего, может, она к этому времени и не выйдет замуж. Ей тогда будет... так, двадцать два года. Ведь не все же до двадцати двух выскакивают. Бывает, и в тридцать лет в первый раз замуж выходят. Конечно, она тогда будет не девушка. Да ведь она красивая, ее, конечно, возьмут замуж. Не просидит она до двадцати двух".
   Он закрыл глаза, представил Веру, и ему захотелось взять ее смуглую руку в свою. Но даже в мечтах его рука не может дотянуться до Веры. Последнее усилие и вот... коснулся! Держит в своей ладони, гладит Верину руку. Но Вера непроницаема, она не улыбается, она с удивлением смотрит на него. Верочка,- повторял он это имя как заклинание, - Вера!.."
  
   - Восемь лет,- сказал Глаз, когда проснулся утром.- Ну и х.. на вас. Отсижу. Дверь камеры открылась. На пороге стоял, закрыв проем двери массивным телом, начальник КПЗ старший сержант Морозов.
   - Петров,- сказал он,- мы сейчас к вам малолетку посадим, смотри не учи его, чему не надо, и не смейся над ним. Он из деревни. Первый раз попал.
   Морозов освободил проем, и в камеру шустро вошел старик. Он был в расстегнутом зимнем пальто, в руках держал шапку. Камера встретила его взрывом хохота. Глаз быстрее пули соскочил с нар и кинулся к деду.
   - Дедуля, родной, здравствуй! За что тебя замели?
   - Замели? - переспросил дед, шаря по камере бледными, выцветшими и плохо видящими глазами.- По сто восьмой я.
   - По сто восьмой! За мокрое, значит,- тише сказал Глаз и попятился от старика.
   - Ты не пугайся, внучок, я только по первой части.
   - А-а-а, я-то думал, ты по второй.
   - Ты чё, дедуля, старуху хотел замочить? - спросил Глаз.
   - Не-е, молодуху. Старуху-то я давно похоронил. Царство ей небесное.- Старик снял пальто и расстелил на нарах.
   - Дедуля, а тебя что, с Севера пригнали?
   - Что ты?
   - Да на дворе лето, а ты в зимнем пальто.
   - Перин в каталажках еще не стелют. Лежать-то на нарах жестко.
   - О-о, ты продуманный дед.
   Дедуля заулыбался.
   - Так скажи, за что же тебя? - не унимался Глаз.
   Дед сел на нары.
   - Да соседку свою, Нюрку, из ружья пугнул.
   - Вот это да, дед! Ты в камеру с собой ружье не принес?
   - Не-е.- Дед засмеялся.
   - За что же ты на Нюрку-то осерчал?
   - На разъезде я живу. У меня кроликов больше сотни. Разбежались они летом по лесу, как зайцы. А Нюрка с хахалем их ловили. Да хер с имя, не жалко мне их. Но они же мне и сто грамм никогда не нальют, даже если я и с похмелья. А тут я напился. Крепко. Смотрю - идет Нюрка. Я взял ружье, да и на крыльцо. И трахнул перед ней в землю. А одна дробина, окаянная, ей в пи.... и залетела.
   Зеки от смеха затряслись на нарах, а Глаз сказал:
   - Тебе еще одна статья будет.
   - Какая?
   - Сто семнадцатая.
   В камере опять загоготали.
   - Это что за статья? Я новый кодекс не знаю.
   - Это, дедуля, из-на-си-ло-ва-ние.
   Дед понял шутку и засмеялся.
   - Дедуля, ты сказал, что новый кодекс не знаешь. А ты что, старый хорошо знал?
   - Старый? Знал. Старый все знали.
   - Ты в первый раз попал?
   - В первый... - дед сделал паузу,- До войны.
   В камере опять засмеялись.
   - Ого! Сколько лет в тюрьме не был. Соскучился, наверное?
   - Ага. Все спал и ее, родную, видел.
   - Так, значит, ты еще до войны сидел.
   - Сидел. И до той и до этой.
   - До какой той?
   - Да что с германцем была.
   - А, четырнадцатого года. Вот это да! - воскликнул Глаз.- Неужто правда? А в каком году тебя в первый раз посадили?
   - В девятьсот пятом.
   - А сколько ты всего раз в тюрьме был?
   - В тюрьме я три раза был. Да раз в Красной Армии.
   - А с какого ты года?
   - С тыща восемьсот восемьдесят девятого. Я взял обязательство до ста лет жить.
   - В тюрьме, что ли?
   - Почему в тюрьме? Я еще освобожусь. Поживу на свободе. Девок попорчу. Отмечу сто лет - и тогда на покой.
   - Это что, дед, тебе в этом году восемьдесят было?
   - Будет. В тюрьме буду праздновать. В октябре я родился.
   С приходом деда в камере стало веселее. За свою жизнь он отсидел около пятнадцати лет, и тюрьма для него - дом родной.
   - Дед,- спросил как-то Глаз,- а ты на войне воевал?
   - Нет. Меня в тридцать седьмом посадили.
   - Слушай, дедуля. Первый раз ты попал в тюрьму в девятьсот пятом, второй - в четырнадцатом, третий - в тридцать седьмом. Что же это получается? Перед войной ты в тюрьму садился, чтоб живым остаться?
   - А ты как думал. В тюрьме я от мобилизации освобожденный
   - Дедуля, а расскажи, как ты в Красной Армии воевал.
   - Я у Буденного воевал.- Дед оживился.- Как меня стали забирать, взял с собой фотографию. Я на ней вместе с Буденным.
   - Так что, фотография здесь, в КПЗ?
   - Здесь.
   Глаз метнулся к дверям. Постучал. Позвал начальника КПЗ. Пришел Морозов.
   - Слушай, Валентин. Дед говорит, что воевал вместе с Буденным и у него с собой фотография есть. Правда, это?
   - Правда.
   - Покажи фотографию.
   - Да ну тебя.
   Вся камера стала просить Морозова, и Валентин сдался. На фотографии дед был сфотографирован с Буденным и красноармейцами.
   - Мы с Буденным не только вместе воевали, но и по девкам ходили.
   - С Буденным?!
   - С Буденным.
   - По девкам?!
   - По девкам. Я то его старше был. Буденный меня моложе.
   - Слушай, дед. Тебе все же сто семнадцатую пришить надо. С Буденным ты вместе девок портил. Это что же, если возбудят против вас дело, Буденный будет твоим подельником? Пиши явку с повинной. Так и так, с Буденным мы девок того. Буденного-то не тронут, и он тебя вообще отмажет. И ты на волю выйдешь.
  
   Перед этапом Глазу дали свидание. Он повидался с матерью и отцом. И через день его отправили в тюрьму. В тюрьме Глаза посадили во вновь сформированную камеру шустряков. В камере были два знакомых парня: Масло и Подвал. Они встретили его без особой радости, поздоровались за руку и спросили, сколько дали.
   Камера была сырая. Сводчатые потолки наводили тоску. Вечером во время поверки Глаз спросил у корпусного с шишкой на скуле:
   - Старшина, что же нас в такую камеру, как рецидивистов, заперли?
   - А ты и есть рецидивист.
   - Я не рецидивист, я малолетка.
   - Дважды судимый, восемь лет сроку - без пяти минут рецидивист.
   - Старшина, доложи завтра утром начальству, что я и вся камера просим, чтоб нас отсюда перевели. В любую камеру. Кроме первого этажа.
   - Ишь ты, сукач, чего захотел.
   - Что, что ты сказал?
   - Сукач, говорю.
   - Это кто же сукач?
   - Сукач - ты.
   - Я не сукач, ты - сукач.
   Корпусной с дежурным вышли из камеры, а корпусной, выходя, все повторял одно и то же слово: "Сукач, сукач, сукач".
   - Что же это он тебя сукачом называет? - спросил Масло Глаза.
   - Поиздеваться, сволочь, захотел.
   Глазу было не по себе - его назвали сукачом.
   На другой день Масло, сев на шконку Глаза, спросил:
   - Глаз, а правда ты не сукач, не наседка? Почему это тебя так по камерам гоняют?
   - Масло, в натуре, ты думай, что говоришь. Какой я наседка? Меня вызвали с зоны и добавили пять лет. Ты что, охерел?
  
   В камеру зашел старший воспитатель майор Рябчик и ребята загалдели, что сидеть в этой камере не хотят, что устроят кипеш, если их не переведут, Глаз стоял и молчал.
   - Ну, Петров, как дела? Что молчишь? - спросил Рябчик.
   - А что мне говорить? Все сказано. Если нашу просьбу не выполните, тогда заговорю я.
   - Ишь ты, заговоришь. Ты что из себя блатного корчишь? Вспомни, как в прошлом году, когда ты сидел в тюрьме в первый раз, ты валялся на полу.
   И Рябчик кивнул на дверь. Кивок можно было понять так, что Глаз валялся возле параши.
   - Когда это я на полу валялся? - повысил голос Глаз.
   - А когда обход врача был, ты на полу лежал.
   - А-а, да. Лежал я на полу. Но ведь я ради потехи лег, показать врачу, что я больной и мне назад в камеру не зайти.
   - Вот видишь, вспомнил. А говоришь - не валялся. Разве любой уважающий себя урка ляжет на пол?
   Рябчик пошел на выход. Но перед дверью обернулся.
   - Какой ты урка, ты утка, наседка.
   Дверь захлопнулась, и Масло сразу накинулся на Глаза:
   - Вот и Рябчик говорит, что ты наседка. Да еще на полу валялся.
  Глаз сдержал гнев и ответил:
   - Если я на самом деле наседка, тюремное начальство разве об этом скажет? Настоящую наседку они оберегают, как родного ребенка.
   - А откуда он мог это взять?
   - Масло, не знаешь Рябчика? У него же привычка: подойдет к камере, приоткроет волчок, смотрит и слушает. Ты же во всю глотку орал, не наседка ли я. От тебя и услышал. Ты вяжи этот базар.
   - Ладно, не ори, в натуре, на меня. Давай ребят спросим, что они теперь о тебе думают после этого.
   Подвал и еще двое парней высказались против Глаза, а еще двое сказали, что трудно в этом разобраться. Ведь на него говорят тюремщики. Камера разделилась.
  
   Через день ребят разбросали по разным камерам, а Глаза опять посадили к взрослякам, в камеру, которая находилась в одном коридоре с тюремным складом. Окно камеры выходило на тюремный забор, и на окнах не было жалюзи. Мужикам Глаз на второй день продемонстрировал фокус: на спор присел тысячу раз. В камере охнули, и проигравший откатал его на плечах пятьдесят раз. Наискосок от окна камеры малолетки днем сколачивали ящики, и Глаз как-то заметил знакомого.
  - Сокол! - крикнул Глаз в окно. Сокол, перестав колотить, посмотрел на окно. Глаз крикнул еще раз. Сокол, глянув по сторонам, подбежал к окну.
   - Здорово, Глаз.
   - Привет. Вас что, на ящики стали водить?
   - Да, мы Рябчику все уши прожужжали, чтоб нам в камеру какую-нибудь работу дали. Работу в камере не нашли, теперь на улицу водят. На ящики. Тебе сколько дали?
   - Восемь. А тебе?
   - Десять. Нас тут чуть не полкамеры, из той, что мы раньше сидели. Они там дальше колотят, тебе не видно. Ну ладно, я пошел, а то не дай бог заметят.
  
   Глаза потянуло к малолеткам - перспектива возможного побега жгла душу. Он взял у дубака лист бумаги и ручку с чернильницей, сел за стол, закурил и в правом верхнем углу листа написал:
   "Начальнику следственного изолятора подполковнику Луговскому от осужденного Петрова Н. А., сидящего в камере No 82".
   Пустив на лист дым, он посредине крупно вывел:
   "ЗАЯВЛЕНИЕ",--
   и, почесав за ухом, принялся с ошибками писать:
   "Вот, товарищ подполковник, в какой я по счету камере сижу, я и не помню. Все время меня переводят из одной камеры в другую. А за что? За нарушения. Да, я нарушаю режим. Но ведь я это делаю от скуки. Уж больше полгода я сижу в тюрьме. А чем здесь можно заниматься? Да ничем. Потому я и нарушаю режим. Я прошу Вас, переведите меня к малолеткам в 54 камеру. 54 камера на хорошем счету. А меня всегда садят в камеры, где нет порядка. А вот посадите в 54, где есть порядок, и я буду сидеть, как все, спокойно. Я к Вам обращаюсь в первый раз и потому говорю, что нарушать режим не буду. Прошу поверить".
   Глаз размашисто подписал заявление и отдал дежурному.
  
   Пятьдесят четвертая встретила Глаза ликованием. Вечером он читал стихи. К этому времени он выучил много новых. Когда камеру на следующий день повели на прогулку, малолетка - а его звали Вова Коваленко - подбежал к трехэтажному корпусу, к окну полуподвального этажа, и крикнул:
   - Батек, привет!
   - А-а, сынок, здравствуй, - ответил из окошка мужской голос.
   Здесь, в прогулочном дворике, Глаз узнал, что Вовкин отец сидит в камере смертников. Он приговорен к расстрелу. Приговор еще не утвердили.
   Поработав на ящиках, Глаз увидел, что за погрузкой наблюдают внимательно, и понял, что в побег ему не уйти.
   С приходом Глаза порядок в пятьдесят четвертой становился все хуже и хуже - Глаз не заваривал свар, но то ли пацаны хотели перед ним показать себя, то ли одним своим присутствием Глаз вливал в них струю хулиганства. Лишь на прогулке ребята не баловались: чтоб подольше побыть на улице.
   В последние два дня Глаз заметил, что парни по трубам стали разговаривать чаще. И смотрели на него испытующе.
  
   Надзиратель открыл кормушку и крикнул:
   - Петров, с вещами!
   Глаз скатал матрац и закурил. Ребята столпились и зашептались. Один залез под шконку, переговорил с какой-то камерой и вылез.
   - Глаз,- вперед вышел парень по кличке Чока,- Скажи, чего тебя часто из камеры в камеру пересаживают?
   - А откуда мне знать? Спросите начальство. Вы сами меня пригласили.
   - Нам передали, что ты наседка.
   - Что же я могу у вас насиживать? Здесь все осужденные. Преступления у всех раскрыты.
   - А ты сидел в разных камерах и под следствием. Сидел со взросляками. Сидел с Толей Паниным, который шел в несознанку по мокряку. Тебя из его камеры перебросили в другую. А ты знаешь, что Толю раскрутили и скоро будет суд? Ему могут дать вышак. Здесь, на малолетке, сидит его брат. Мы сейчас с ним разговаривали. Он да еще кое-кто просят набить тебе харю.
   - Когда я сидел с Толей Паниным, мы с ним ни о его деле, ни о моем не разговаривали. Толя что - дурак, болтать о нераскрытом?
   - Ладно, хорош базарить, а то его скоро уведут,- сказал Чока и отошел от Глаза. Малолетки разбежались по своим шконкам, оставив Глаза возле бачка с водой. От стола на Глаза медленно шел Алмаз. Алмаз был боксер - ему поручили исполнить приговор. Алмаз с ходу нанёс два удара в лицо. Рассек Глазу бровь. Он и еще бы ударил, но, увидев кровь, отошел. Пацаны с криками соскочили со шконок и подбежали к Глазу. Кто-то оторвал от газеты маленький клочок и приклеил Глазу на бровь. Кто-то обтер с лица кровь, чтоб, когда поведут, не было видно, что его побили.
   - Не заложишь нас? - спросил Чока.
   - Совсем охерели? - Глаз оглядел пацанов.
   - А кто тебя знает...
  - Вы что, правда поверили, что я наседка?
   Ему никто не ответил. В коридоре забренчали ключами.
   - Петров, на выход!
   На пороге стоял корпусной. Глаз взял под мышку матрац, а пацаны, пока он стоял спиной к корпусному, прилепили ему на бровь другой клочок бумажки. Первый уже промок от крови.
   - Глаз, пока! Глаз, просись еще к нам! - заорали пацаны.
   У порога Глаз обернулся к ребятам и махнул им рукой:
   - Аля-улю.
  
   Открылась кормушка, и женский голос крикнул:
   - Петров, подойди сюда!
   Глаз подбежал к кормушке.
   - К тебе на свидание приехала мать,- сказала женщина.- Но тебя сегодня забирают на этап. К этапникам тебя посадят после свидания.
  
   Глаз вошел в комнату для свиданий. Туда же, с другой стороны, вошла мать. Они поздоровались. Сели на стулья. Их разделял только стол.
   Мать стала рассказывать об отце. Он сильно болел. На днях его парализовало.
   - Долго тебе еще сидеть, Коля, - сказала мать. - Шесть с лишним лет. Ох, и долго.- Она опустила глаза, вот-вот и расплачется.
   - Шесть с лишним лет - это по концу срока. Я же малолетка, могу и раньше освободиться. А что, буду в колонии себя хорошо вести - и освобожусь раньше.
   - Будешь ли? - переспросила мать.
   - Буду. Это здесь, на тюрьме, я баловался. Так это потому, что здесь заняться нечем. А на зоне я исправлюсь.
   Мать повеселела. Рассказала падунские новости.
   - Я тебе передачу принесла. Сегодня я тебе, наверное, привезла больше пяти килограмм. Не пропустят больше-то?
   Глаз взглянул на женщину и спросил:
   - Если будет больше пяти килограмм, пропустите? Я последний день в тюрьме.
   - Посмотрим,- ответила работница вахты.
   Женщина передачу пропустила всю, что мать принесла Глазу. Она повела его в корпус, по дороге разговаривая с ним.
   - Как за вас переживают родители. Ой-е-ей. И зачем ты матери сказал, что будешь хорошо себя вести и раньше освободишься? Ведь тебя, наверное, и могила не исправит.
   - Как зачем? Чтоб мать меньше переживала.
   Глаз сдал матрац на склад, и его отвели в "боксик". Там два зека, чадя сигаретами, рассказывали друг другу, чьи-то похождения, не обращая внимания на вошедшего. Глаз закурил и стал слушать.
   - Ну вот,- рассказывал чернявый в кепке,- как-то его посадили в камеру к ментам, так он их там гонял, они его ночами охраняли, чтоб он их не замочил. А потом начальника тюрьмы попросили его от них убрать.
   - А как побег он из тюрьмы делал, вернее с этапа, ты слышал?- спросил другой, одетый в клетчатую рубашку с длинными рукавами.
   - Не.
   - Его в вагон стали сажать, а он вывернулся и побежал. Солдат ему в спину стрелял. Еле отходили.
   Глаз слушал-слушал взросляков и сказал:
   - Так это вы про меня рассказываете.
   Мужики взглянули на него свысока и, ничего не ответив, продолжали рассказывать его похождения.
  
   Глаз сейчас находился в зените тюремной славы. Он не знал, что почти по всем камерам тюрьмы, рассказывают про него, были и небылицы. Ему приписывали даже то, что сделал не он.
  
   Ночью, когда этапников погрузили в "воронок", дверцу на улицу конвой не закрыл. Кого-то еще хотели посадить в стаканы. Может быть, женщин.
   Но конвой на этот раз был суетливый. Часто залезал в "воронок" и опять выпрыгивал на землю. Стакан открыли заранее, сказав:
   - В этот его.
   Какая разница была между двумя стаканами, Глаз и зеки не понимали. Стаканы-то ведь одинаковые. И тогда взросляк спросил конвойного:
   - Старшой, кого это с нами повезут?
   - Смертника,- ответил тот и спрыгнул на землю.
   - А кого из смертников на этап забирают?
   - Коваленко,- сказал кто-то,- ему приговор утвердили.
  
   С сыном Коваленко Володей Глаз сидел в осужденке. Коваленко избил жену и из окна второго этажа выбросил соседа, который заступался за нее. Сосед скончался в больнице. У Коваленко это было второе убийство, за первое он отсидел. В тюрьме говорили, что, может быть, ему бы и не дали высшую меру, но он суд обругал матом и сказал: "Жаль, что я убил одного".
   И вот теперь Глазу предстояло ехать в одном "воронке" со смертником. А потом и в "столыпине". Этап был на Свердловск, и, наверное, если смертников расстреливают, то расстреливают в Свердловске. Свердловск, как все говорят, - исполнительная тюрьма. Из открытой дверцы "воронка" Глаз видел полоску тюремной земли. Прошло несколько томительных минут, и Глаз увидел, как Коваленко идет от двери этапки. Коваленко шел медленно, держа перед собой руки, на которых были наручники. Глядя на него, нельзя было подумать, что это идет человек, приговоренный к расстрелу, которому, быть может, совсем скоро приговор приведут в исполнение. Неужели он смирился со смертью и не реагировал на ее приближение? Коваленко с конвойными поднялся в "воронок". Конвойные сели, а он, нагнувшись, вошел в открытый для него стакан. Дверцу стакана конвой за ним не закрыл, и он сел, посмотрел на конвой и сказал:
   - На, возьмите, сам смастерил.
   Один конвойный встал с сиденья и что-то у него взял. Глаз не заметил что.
   Когда Коваленко зашел в стакан, зеки все так же молчали. И Коваленко зекам не сказал ни одного слова. Он всю дорогу проговорил с конвоем. Они ласково, даже заискивающе с ним разговаривали. О чем, Глаз разобрать не мог. Долетали только отдельные слова.
  
   В "столыпине" Коваленко посадили в отдельное купе. И до самого Свердловска он ехал один, хотя "столыпин" был переполнен. Глаз ехал в соседнем купе и слышал: если он просил пить, ему сразу приносили воду, если просился в туалет, его сразу вели. Глаз впервые видел, как конвой с заключенным обращается по-человечески. Но ведь они так хорошо обращались со смертником. Перед смертью пасуют все.
   Когда конвой проверял заключенных, Глаз спросил конвоира, который держал в руках его личное дело:
  - Старшой, посмотри, в какую область меня везут. Солдат взглянул на дело и сказал:
   - В Челябинскую.
  
   - В Челябинскую! - лихорадочно шептал Глаз, - Что за черт! Не может быть! Так меня везут в Одлян. Старшой неправильно сказал Сыроян. Сыростан. Станция Сыростан. Но не могут же меня в Одлян? У меня усиленный режим, а в Одляне общий. Для чего же тогда режимы сделали? Нет, меня привезут, а потом отправят в другую зону, с усиленным режимом. Эх ты, неужели меня из Одляна направят в Челябинск, на ЧМЗ? Там же усиленный режим. Конечно, сейчас бы я в Одляне стал лучше жить. Срок - восемь лет. К одному только сроку относились бы с уважением. Такого срока у них ни у кого нет.
  
   В Свердловске взросляков вывели из "столыпина" первыми. Затем Глаза, На весь этап он был один малолетка. Метрах в десяти от взросляков Глаза остановили. Вокруг зеков стоял конвой, усиленный овчарками.
   Из "столыпина" вывели Коваленко. Он все так же шел не торопясь, держа перед собой руки в наручниках. Когда он дошел до Глаза, конвойный скомандовал:
   - Стой!
   Коваленко остановился рядом с Глазом, и тут раздалась команда для заключенных:
   - При попытке к бегству стреляем без предупреждения. Передним не торопиться, задним не отставать. Из строя не выходить. Шагом - марш!
   Зеки двинулись. Вокруг заключенных с автоматами наперевес шли конвойные. Собаки были спокойны. За зеками, шли Глаз и Коваленко. Их вели отдельно потому, что один - смертник, другой - малолетка. Конвой сзади шел на приличном расстоянии, и Коваленко спросил Глаза:
   - Ты откуда?
   - Из Тюменской области,- быстро ответил Глаз.
   - Сына моего знаешь?
   - Знаю. Я с ним вместе сидел.
   - Ты ему передай. - Коваленко посмотрел на Глаза.- Отец сказал, это его последняя просьба,- пусть замочит Соху. Понял?
   - Понял. Но где я его увижу? Его отправили на этап, у него общий режим, у меня - усиленный. Мне с ним никак не увидеться.
   - У тебя какой срок?
   - Восемь.
   - Неисповедимы пути Господни. С ним ещё встретишься.
   Коваленко больше ничего не успел сказать Глазу. Этап подвели к "воронкам".
  
   В этапной камере дым стоял коромыслом. Глаз затянулся, и услышал:
   - Ребята, с Челябинска, кто есть?
   Ответить ему или нет, что он из Челябинска? Ведь сейчас он из Тюмени. А в Челябинске не был около года, да и сам он не из Челябинска. Так зачем ему челябинцы? Но его так и подмывало ответить, что он из Челябинска.
   - Кто из Челябинска спрашивает? - не выдержал Глаз.
   - Я.
   Каманя! К нему шел бывший вор пятого отряда. Тот, кто зажимал ему руку в тиски. К нему шел его мучитель. Вор. Но вор бывший. Здесь, в этапке, воров нет. Здесь все равны. Каманя, улыбаясь, подошел к Глазу. Он был рад Глазу. Со стороны можно было подумать, что Каманя встретил кента, с которым не один год прожил в зоне. Каманя протянул Глазу руку. Глаз протянул свою. Радость Камани сбила планы Глаза. Глаз его не ударил.
  - Здорово, Глаз, здорово! - приветствовал Каманя Глаза, тряся его руку.- Откуда ты? Куда?
   - Здорово, Каманя,- тоже улыбнулся Глаз.- Иду с раскрутки. За старые дела.
   - Добавили?
   - Ну.
   - Сколько?
   - Пять. Стало восемь.
   - В какую зону идешь?
   - Да меня назад в Одлян, по старому наряду.
   - В Одлян! - Каманя обрадовался, - Как приедешь, сразу залазь на клуб и кричи: "Зона! Зона! Привет от Камани!"
   - Да меня в Одляне не оставят. Срок восемь. Режим усиленный.
   - Ну, все равно до следующего этапа поживешь, даже если и не оставят. Передашь приветы.
   - А ты, Каманя откуда? - спросил Глаз.
   - Я,- Каманя затянулся сигаретой,- с режимки. С Грязовца.... бы их всех. Актив зону держит полностью. Спишь под замком. Ни шагу без надзора. Зона маленькая. Крутиться невозможно. Все на виду. Да, жаль, что меня с Одляна отправили. Мы весной хотели поднять анархию. Все уже было готово. И на тебе.
  
   Вечером перед самым отбоем в шизо пришел воспитатель Карухин, а вместе с ним помогальник отделения, где жил Глаз, Мозырь. Теперь Мозырь был помрогом отряда.
   - Петр Иванович, а меня что, на зону поднимать не будут?
   - Не будем. У тебя режим теперь усиленный. Поедешь назад.
   - Куда поеду?
   - В свою тюрьму. А оттуда в колонию с усиленным режимом.
   - Петр Иванович, поднимите меня на зону хотя до этапа. Хочется повидаться с ребятами.
   - Нет, на зону тебя поднимать не будем. Я смотрел твое личное дело. У нас своих хулиганов хватает. Не поднимем даже на день.
   - Ну, завтра, например, выведите меня на час на зону. Посмотрю отряд, повидаюсь и назад. А?
   - Нет. И на полчаса не будем. Зачем ты нам? У нас и так сейчас порядок плохой. В первый этап отправим.
  
   Снова освещенная прожекторами станция. Вокруг - красота, которая скрыта под покровом ночи. Прощально мигают звезды. Для Глаза Одлян закончился навсегда. Подошел поезд. Открылась дверь тамбура. Парни стали заходить. Опять кто-то говорил конвою "до свидания", кто-то "прощайте", кто-то на этот раз крепко выругался матом.
   Глаза посадили в полуосвещенное купе-клетку к малолеткам. Только он вошел, как его кто-то дернул за шиворот. Глаз повернулся. На второй полке, закрывая лицо шапкой, лежал парень и смеялся. Но вот малолетка надел шапку, и Глаз узнал в парне бывшего бугра отделения букварей Томилеца.
   - Ты откуда?
   - Из Златоуста. Мне год и девять месяцев добавили. На зону везут. В Грязовец какой-то. Ладно, об этом потом поговорим. Сейчас,- Томилец проговорил ему в самое ухо,- надо у пацанов кой-какие "кишки" взять.
   Малолетки сидели молча. На одном из них была темно-синяя нейлоновая рубашка. Она Глазу понравилась.
   - Её,- Серега кивнул в сторону обладателя рубашки,- себе заберу. Больше мне ничего не нравится. Томилец с Глазом решили действовать сразу.
   - Слушай, парень,- начал Томилец,- Не отдашь свою рубашку? Придешь на зону, тебе робу колонийскую выдадут.
   - Возьми, - добродушно сказал парень.
   Глаз таким же образом забрал у другого пацана новенькие кожаные туфли, после обмена пожав парню руку.
  
   В тюрьме их посадили в одну камеру. Камера была большая. Мест на шконках не хватало, и парни спали на полу. В камере сидело больше десяти человек. Все парни были хорошо одеты. Глаз с Томильцем переглянулись. Надо раздеть этих ребят. Глаз таких шмоток на воле не носил. Глаз с Томильцем расспросили пацанов, откуда они, какой режим, какие сроки, есть ли кто по второй ходке. Ребята были с разных областей. Сроки в основном были небольшие. Томилец подошел к парню, который спал на нарах в самом углу, и сказал:
   - На эту шконку лягу я. Забери свой матрац. Парень покорно взял матрац, и возражать не стал, хотя был здоровый. Глаз тоже лег на нары рядом с Томильцем. Под вечер Томилец сказал Глазу:
   - Сегодня кишки у них забирать не будем. Завтра. Вон у того, рыжего, я возьму куртку. А вот у того, что через две шконки, свитер. И вон тот синий пиджак.
   - Серега, куртка тебе мала будет. Ее я возьму.
   - Тише говори. Куртка будет мне как раз.
   - Но ты лепень путевый берешь.
   - Глаз, хрена ли ты из-за куртки пристал?
  Томилец с Глазом чуть не поругались. Томилец куртку не уступал. Тогда Глаз решил взять себе черный костюм и розовую нейлоновую рубашку.
  
   В свердловской тюрьме их снова посадили в одну камеру. А через несколько дней Глаза забрали на этап.
   - Ну, давай. Жду в Грязовце,- сказал, прощаясь, Томилец. Этап малолеток из свердловской тюрьмы был большим. Отправляли человек двадцать. Все пацаны были из Свердловска и Свердловской области. Малолеток посадили в "боксики". У каждого пацана был увесистый кешель.
   Глаз попал в "боксик" с подследственными малолетками. Они шли на суд. Пацаны предложили Глазу судить одного парня. В тюрьму он попал за изнасилование родной сестры.
   - Давай, Глаз, засудим его и приговорим к опетушению. Ты будешь первый,- предложили ребята.
   - А зачем нам-то его судить? Его суд судить будет,- спокойно ответил Глаз.
   Все малолетки были только с воли. И то, что парень изнасиловал родную сестру, им было дико - они хотели поиздеваться над ним.
   - Хорошо,- согласился Глаз,- Но вначале его послушаем. Что он скажет.
   Парень, скрючившись, сидел в углу. Он был невысокого роста, но коренастый. В поношенном черном костюме, сером демисезонном пальто.
  - Тебя как зовут? - спросил Глаз.
   - Толя,- был тихий ответ.
   - Толя, ты, правда, насиловал родную сестру? Давай рассказывай, как было дело.
   - Я не насиловал.
  - Так как вышло, что тебя посадили?
   - Отчим с ней жил.
   - Подробней давай.
   - Мать у меня с отцом разошлась. Нас у матери двое: я и сестра. Мать вышла замуж. А отчим последнее время жил с сестрой.
   - Отчим сестру не насиловал?
   - По договоренности, конечно, раз она никому не говорила.
   - Сестре сколько лет?
   - Семнадцатый.
   - А тебе сколько?
   - Пятнадцать.
   - А как же тебя посадили?
   - Мать откуда-то узнала, что сестра не девушка, заявила в милицию, что дочь изнасиловали. А сестра в милиции сказала, что ее изнасиловал я.
   - Во, в натуре, сучий случай. Кто об этом еще знает? Мать?
   - Теперь знает. Да что толку. Если ей заявить, то отчима посадят, а у них двое детей общих, кто кормить-то будет?
   - А как ты узнал, что сестра с отчимом жила?
   - Видел несколько раз.
   - Во, парни, такие дела.- Глаз прикурил папиросу.- А вы говорите - судить. И опетушить. Вы лучше его отчима опетушите, а сестре его ... дайте - Глаз затянулся и, выпуская дым, спросил ребят:- Вы с ним не в одной камере сидели?
   - Нет,- ответил один из парней.- Может, он врет?
   - Да нет, не похоже, - сказал Глаз и, затушив папиросу, бросил ее.- Я подремлю немного, вы не шумите.
   Глаз лег на скамейку, отвернулся лицом к стене и заснул.
  
   В "столыпине" малолетки заняли целое купе. По второму заходу был только один.
   - Ну, ребята,- приступил Глаз,- В какие зоны идете?
   - Не знаем,- ответил парень, что был шустрее всех.- А ты?
   - Да я тоже не знаю. Вы, главное, не коните. Со мной не пропадете. У меня во многих зонах кенты есть. Так что держитесь меня. Я дам поддержку. Конечно, не все идем в одну зону. Это ясно. Но кто пойдет со мной - не пропадет. У тебя как кликуха?
   - Черный.
   - Так что, Черный, все будет в ажуре.- И Глаз подмигнул. Поговорил Глаз и с парнем, который шел по второй ходке. Парень был не шустряк - Глаз это сразу понял.
   - Ну, тебя-то учить не надо, сам знаешь, что к чему, - Похлопал он его по плечу. Навешав желторотым лапши на уши, Глаз залез на вторую полку и лег к перегородке, В соседнем купе ехали взросляки. Их везли в Тобольск. Через решетку взросляки спросили Глаза, не подкинет ли он им чего из теплой одежды.
   - Щас сделаем,- ответил Глаз. Глаз спустился вниз к Черному.
   - Спроси у ребят шерстяных носков. Носки-то должны быть.
   - Гоня, носки шерстяные есть?
   - Есть.
   - Дай, крытникам отдадим.
   Гоня покопался в кешеле и протянул Глазу шерстяные носки.
  - Ребята,- теперь Глаз обращался уже ко всем,- У кого носки шерстяные есть? Надо помочь взрослякам. Ну, что? Куркули, что ли?
   Пацаны зашевелились. Несколько человек протянули Глазу носки. Глаз снова залез на вторую полку.
   - Ау, соседи!
   - Эо?,- отозвались взросляки.
   - Шерстяные носки есть. Как вам передать? Через конвой или через решку?
   - Давай через решку.
   Перегородка между купе была тонкая, и Глаз просунул носок через решетку. Глаз передал четыре пары носков.
   - Добре,- похвалили Глаза мужики,- если еще есть что-нибудь, давай, нам пригодится.
   - Парни,- свесившись со второй полки, сказал Глаз,- мужики теплой одежды просят. Сообразите. Пацаны пошептались и подали ему два свитера. Глаз немедля отдал их взрослякам. Прежде чем передавать вещи. Глаз выжидал, когда конвойный пройдет по коридору. Взросляки благодарили Глаза. Спросили, докуда он едет.
   - На зону везут,- сказал он громче, чтоб слышали пацаны.
   Глаз слез вниз.
   - Черный, давай покурим.- Глаз достал сигареты. Черный и еще двое пацанов взяли у Глаза по сигарете, хотя своих было полно. Но раз угощают, отказывать нехорошо.
   - Ну вот, доброе дело сделали. Так и положено. А что у вас в кешелях, Черный?
   - Да... разное. Конверты, открытки, курево...
   - Меня немного не подогреете? Каждый понемножку...
   Малолетки клали Глазу на полку конверты, открытки, курево.
   - А лишнего кешеля нет у кого?
   Лишнего не оказалось.
   - У кого кешели поменьше, переложите в один из двоих, а мне пустой отдайте.
   - Жалеть не надо,- говорил Глаз, набивая мешок.- Сегодня у тебя есть, завтра у меня. У малолеток все общее. Да я вам еще как пригожусь, вот только на зону придем.
   Приближалась Тюмень. Конвойный подошел к купе. Сейчас их начнут водить на оправку. В коридор вышел начальник конвоя и прокричал фамилии тех, кто будет выходить в Тюмени. Конвойный открыл дверь:
   - В туалет.
   Оправился Глаз быстро и, когда вернулся, кешеля своего не увидел.
   - Где кешель? - спросил он пацанов.
   Они молчали.
   - Куда, говорю, дели кешель? - громче сказал Глаз.
   Подошел начальник конвоя.
   - Открой-ка вот эту,- сказал он сержанту. Сержант открыл купе малолеток.
   - Петров, пошли со мной.
   Лейтенант завел Глаза в служебное помещение.
   - Ты зачем забрал у ребят вещи?
   - Какие вещи?
   - Я все знаю. Пока ты был в туалете, они мне рассказали.
   - У меня и вещей-то никаких нет.
   - Ладно, не гони мне тюльку. Хочешь, я сейчас вскрою твое дело и напишу рапорт, что ты ограбил ребят? Сидишь за это и этим же здесь занимаешься. Мало тебе восьми лет?
   - Да не грабил я никого.
   - Куда девал свитера? Взрослым передал?
   - Ничего я не брал и ничего не передавал.
   Начальник конвоя требовать вещи у Глаза не стал, через несколько минут - Тюмень. В купе Глаз закурил и не сказал пацанам ни слова. Это было невиданное дело, чтоб малолетки пожаловались.
  
   В Тюмени, когда заключенных выводили из "столыпина", конвойный сказал:
   - Побоялись они тебя, а надо было, перед выходом, дать тебе как следует. Что ж ты своих же и грабишь?
   - Ты мне мораль не читай,- сказал конвойному Глаз,- Я в ней не нуждаюсь.
   Сержант выводил Глаза из вагона последним. "Воронок" на этот раз подогнали к самым дверям вагона. На переходе из вагона в "воронок" Глаз получил от конвойного сильный удар в задницу кованым сапогом. "Вот тебе",- услышал он вслед. Но он сдержал себя. Нельзя показать конвойному, что тебе больно.
   - Ударил? - спросил крытник, который принимал от Глаза тёплые вещи.
   Глаз мотнул головой и еле выдавил:
   - В копчик.
   Взросляки выругались - конвой пнул малолетку.
   - Ничего, Глаз, терпи,- говорил в "воронке" крытник в зеленой болоньевой куртке.- Придет время - и ты попьешь у них крови. И за нас тоже. Шакалы! - Крытник покрыл конвой трехэтажным матом.- Василек меня кличут.- Он протянул Глазу руку.- Молодец. Мы-то сразу кишки спрятали. Чтоб тебя не подвести. Да они и не стали бы спрашивать. Возиться с нами времени не было. Но ничего, хорошо все кончилось.
   - Я у пацанов полный кешель набил. А они забрали, когда я на оправку ушел. Сучары какие-то, вот падлы.
  
   В "боксике" Василек отдал Глазу свою болоньевую куртку. Она была такая же, какую себе взял Томилец. Глаз расхаживал в ней по "боксику", сунув руки в карманы. Крытникам Глаз нравился. Они видели, что парню по кличке Глаз уготована такая же судьба, как и им - сидеть. И пройдут у него лучшие годы в тюрьмах и лагерях.
  
   Дежурный по тюрьме, увидев Глаза, улыбнулся:
   - Тебя же в колонию отправляли, а ты опять к нам?
   - Нет мне жизни без вас. Сказали, езжай назад. Сидеть буду в тюрьме до конца срока. Лейтенант снова улыбнулся. В бане Сиплый тоже заулыбался, увидев Глаза:
   - Обратно к нам?
   - А как же! Соскучился по вас, мочи нет - вот и вернулся.
  
   Для тюрьмы Глаз был насквозь свой. Даже начальство, когда он приходил с этапа, ему улыбалось как родному.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"