Восстание 1863-1864 гг.

Однако нужно вернуться на несколько лет назад, к восстанию 1863г.

История восстания 1863-1864гг., охватившего территорию Польши, Литвы и Белоруссии, с формальной точки зрения не входит в историю революционного движения в России, однако польские, белорусские и литовские революционеры имели множество контактов с русскими революционерами, а история восстания 1863г. дает трагические примеры, к чему ведет подчинение социальных целей национальным, поэтому о восстании 1863г. следует сказать особо.

Несколько столетий борьбу за гегемонию в Восточной Европе вели Московское царство, ставшее затем Российской Империей, и Речь Посполита (эта последняя образовалась в 1569г. в результате объединения связанных до того лишь династической унией Польского королевства и Великого княжества Литовского). За какие подлинные цели, ради каких экономических выгод велась эта борьба и почему в конце концов в ней победила царская Россия, дает весьма интересное объяснение Б.Ю. Кагарлицкий:

"...Когда Валлерстайн, сравнивая Россию с Польшей, делает вывод о том, что Иван Грозный боролся за то, чтобы избежать участи Польши, ставшей придатком европейской мировой системы, он глубоко ошибается. Русский царь добивался как раз обратного, безуспешно пытаясь занять в формирующейся мировой системе то самое место, которое в 16-17 веках заняла Польша. О том, что Россия и Польша являются на мировом рынке конкурентами, современники прекрасно отдавали себе отчет...

...Присоединив Украину, Московское государство захватило важнейший в Европе источник зерна.

Торговля зерном велась Россией в 16 веке лишь эпизодически. Напротив, Польша уже в 16 веке была активно вовлечена в хлебную торговлю. Значение зерна на мировом рынке резко выросло в 17 столетии. Чем больше было товарное производство зерна, тем больше увеличивалась рыночная ценность земли, тем больше было аграрных конфликтов. Ценность украинского чернозема возрастает стремительно. Хлеб становится важным товаром не только на мировом, но и на внутреннем рынке. А это означает, с одной стороны, активное освоение все еще пустующих земель на юге, а с другой, обострение борьбы за эту землю между польской аристократией и украинским казачеством... Противостояние между польским помещиком и казачеством резко обостряется на Украине прямо пропорционально развитию зернового рынка. Эта борьба, в конечном счете, подорвала польское государство в том виде, в каком оно сложилось к концу Средневековья.

Борьба между казачеством и польской аристократией, как отмечает Покровский, была национально-религиозным противоборством по форме, но по сути дела являлась социально-аграрным конфликтом.

С другой стороны, по мере того, как развивается зерновая проблема, обостряется и русско-польское противостояние. На сей раз борьба ведется не на берегах Балтики [как во время Ливонской войны 16 века], а в степях Украины, и заканчивается победой России...

...Историческая трагедия петровских реформ состоит в том, что, решая проблему технической отсталости и культурной изоляции, они еще больше встраивали Россию в формирующуюся мировую систему, закрепляя как раз периферийное положение страны. Парадокс в том, что и за такое место в мировой системе приходилось бороться. Петровские реформы предопределили окончательную победу России над Польшей в этой борьбе.

...Польский правящий класс был не менее отсталым, чем российский: его постоянные военные неудачи, непрекращающийся политический упадок говорили сами за себя. Однако, будучи в культурном отношении более "западным", он так и не смог осознать масштабов собственной отсталости и сформулировать задачу радикальной культурной реформы. В Московии же, напротив, именно официально декларированный культурный изоляционизм второй половины 17 века обострил понимание проблемы, как бы от "обратного" подготовил радикализм петровских преобразований. Комплекс неполноценности, сложившийся у части русской элиты к началу петровских реформ, начисто отсутствовал в Польше. Напротив, в Московии рубежа 17-18 веков именно это ощущение собственной недостаточности в сочетании с пониманием своих огромных возможностей стало мощнейшим стимулом к развитию...

Усиление России автоматически означало углубление упадка Польши...

И Россия, и Польша вошли в мировую систему именно как поставщики дешевого сырья и продовольствия. Но именно потому, что эта роль в конечном счете не предполагала больших выгод, обе страны были обречены на жесточайшую борьбу между собой, старясь максимизировать те немногие преимущества, которые давало их участие в мировой торговле. Именно в этом и состоял пресловутый "спор славян между собою".

По существу, они боролись за одно и то же место в мировой системе. И если в 16 веке Россия катастрофически проиграла первый этап этой борьбы, оказавшись на грани полной катастрофы, то в 18 веке она не только взяла реванш, но и обрекла Польшу на экономическую и политическую деградацию, а позднее и на потерю политической независимости. Подъем России сопровождался упадком Польши... Эпоха торговых войн завершилась разделом Польши и присоединением ее хлебородных провинций к России. В 19 веке под власть русского царя перешла Варшава.

Раздел Польши закрепил положение России в мироэкономике как ведущего поставщика дешевого сырья и зерна" (Б.Ю. Кагарлицкий. Периферийная империя. М., 2003, сс. 144, 211, 227, 232-233).

К интересным и в целом правильным наблюдениям Кагарлицкого нужно сделать два добавления.

Великая крестьянская война на Украине 1648-1678гг, как и предшествовавшие ей крестьяно-казацкие восстания 1591-1596, 1625, 1630, 1635, 1637-1638гг., была не только и не столько - вопреки мнению М.Н. Покровского - результатом борьбы между польской аристократией и украинским казачеством за плодородные земли Южной, степной Украины (тем более, что в ту эпоху земледелие на данной территории было занятием крайне рискованным по причине регулярных татарских набегов). Главной причиной ее явилось сопротивление украинского крестьянства его стремительному закрепощению, которое происходило в результате вовлечения Речи Посполитой в мировой рынок.

Пока в Великом княжестве Литовском (до его объединения с Польшей в Речь Посполиту в 1569г. именно в него входила большая часть украинских земель - наряду с Литвой и Беларусью ) преобладало натуральное хозяйство, норма эксплуатации крестьян была невелика, и читая исследования украинского историка начала 20 века А. Ефимовой о крестьянстве ВКЛ в 15 веке, получаешь идиллическое представление о жизни крестьянских общин, которые, уплатив небольшой налог великокняжеской власти, были почти независимы во внутренних делах, сами вершили суд и расправу, бортничали и ловили зверя и рыбу и вообще жили "пышно, как те паны". Крупнейший деятель плебейского крыла восстания 1863г., выдающийся белорусский революционер Константин Калиновский во 2-м номере подпольно издававшейся им на белорусском языке еще до восстания газеты "Мужицкая правда" так описывал крестьянскую жизнь в старые времена, до втягивания Литвы, Беларуси и Украины в мировой рынок:

"Быѓ то калiсь народ наш вольны i багаты. Не помняць гэтага нашы бацькi i дзеды, но я вычытаѓ у старых ксёнжках, што так калiсьцi бывала. Паншчыны тагды нiякай не было. I няма чаго таму дзiвавацiся, бо было лесу шмат, поля колька хочаш, а людзей то мала, так нашто ж служыць паншчыну за зямлю, калi кожны мог лесу выцерабiць, хату сабе паставiць i мецi сваё поле." ("Был некогда народ наш вольным и богатым. Не помнят этого наши отцы и деды, но я вычитал в старых книжках, что так когда-то бывало. Панщины тогда никакой не было. И нечего тому удивляться, ведь леса было много, поля - сколько хочешь, а людей-то мало, так на что ж служить панщину за землю, когда каждый мог лесу набрать, хату себе поставить и иметь своё поле") (См. http://arkushy.narod..ru/kalinouski/index.html )

Вся эта идиллия - в той мере, в какой она существовала на самом деле - круто обламывается с расширением товарного производства и с вхождением ВКЛ в Речь Посполиту. Феодалу старых времен нужны были продукты для удовлетворения потребностей своих и своей свиты. Человеческие потребности ограничены, а потребности старолитовского феодала превышали потребности его крестьянина не качеством, а количеством: он мог выпить больше хмельного меда и съесть больше дичины, но и не подозревал, что вместо них можно покупать втридорога заграничные вина. С вхождением в рынок ситуация резко меняется. Ориентированному на товарное производство пану новой формации нужны были деньги, потребность в деньгах безгранична, чтобы получить как можно больше денег, у пана был один путь - резко усиливать эксплуатацию крестьянства. Ответом украинского крестьянства на чудовищное усиление эксплуатации стали идущие волна за волной восстания (авангардом их, как и в России, являлось казачество), вершиной которых стала Великая крестьянская война 1648-1678гг. - крестьянская война, по размаху, продолжительности и ожесточенности не имевшая себе равных в истории Европы.

И второе добавление к Кагарлицкому. Если царская Россия выиграла у Речи Посполитой борьбу за гегемонию в Восточной Европе, то причиной тому являлись не культурные факторы, а фактор политический. Царская Россия была самодержавной бюрократической монархией, Речь Посполита ( Rzeczpospolita - это дословный перевод Res publica , "общее дело") - олигархической магнатской республикой с безвластным выборным пожизненным президентом под названием "король" и с бессильным из-за существовавшего у каждого депутата права вето парламентом. Самодержавная Россия смогла подавить великие крестьянские и городские восстания 17 века, олигархическая республика Речи Посполитой получила от Великой крестьянской войны на Украине удар, от которого не смогла оправиться.

Добита Речь Посполита была Северной войной, когда русские, шведские и саксонские войска гуляли по польской территории, как по своей собственной, а польские магнаты были озабочены одним вопросом: какой бы из сторон так продаться, чтобы при этом не продешевить. Победителем в Северной войне оказалась царская Россия, а Речь Посполита стала ее фактическим вассалом.

Польские магнаты с тем большей готовностью смирились с потерей реальной политической независимости (произошедшей за много десятилетий до того, как независимость Речи Посполитой исчезла и формально), что эта потеря компенсировалась для них весьма существенными экономическими выгодами, не сводившимися только к регулярным "подаркам" (т.е. взяткам) от царских послов. В 1711г. любимец русских патриотов Петр Первый восстановил власть польских помещиков на Правобережной Украине - до того формально считавшейся частью Польши, но на деле представлявшей территорию, где жили свободные крестьянские и казацкие общины. После этого на Правобережье было восстановлено уничтоженное Великой крестьянской войной крепостничество.

Когда в 1768г. крестьяне восстали против польских панов и, по наивности своей, понадеялись на помощь единоверной православной царицы и ее генералов, эти последние, перепоив во время дружественных переговоров повстанцев, сдали их, связанных и сонных, на пытки и казнь польским магнатам. Чудовищная бойня в селе Кодня - изощренные казни многих сотен повстанцев - продолжалась много дней. Лидера восстания Ивана Гонту приговорили к какой-то чрезвычайно мучительной и растянутой казни, начавшейся с того, что с него кусок за куском срезали кожу. Гонта смеялся "Я думал, и впрямь будет больно, а так словно комарики кусают. Не умеете вы, паны, пытать. Попали бы вы в мои руки, я бы вам уж показал, как это делать". Устрашенный таким мужеством польский начальник приказал кончать дело и сразу отрубить Гонте голову...

Сохранение формально независимой Польши в качестве царского протектората являлось, наверное, оптимальным вариантом с точки зрения самодержавия. Однако такое положение было неустойчиво, на сохранение своего доминирующего влияния в Польше нужно было затрачивать много сил и денег, а другие соседи Речи Посполитой - Пруссия и Австрия - требовали и своей доли в польском пироге. Результатом стал первый раздел Польши в 1772г., по которому царская Россия получила Беларусь , а Пруссия - часть Познани (Западная Польша).

Для представителей передовой части польского дворянства, той части, которая в наибольшей степени приближалась к типу буржуазии того времени, стало понятно, что при сохранении прежних польских порядков потеря Польшей даже формальной независимости - лишь вопрос времени. Начались реформы, увенчавшиеся конституцией 1791г., по которой польская олигархическая республика превращалась в конституционную монархию с разделенной властью наследственного конституционного короля и парламента. Предполагалась постепенная отмена крепостного права и постепенное уравнение в правах евреев. Успешное проведение всех этих мер означало бы превращение Польши из русского протектората в самостоятельное государство умеренной отсталости и умеренной дохлости. Допустить подобный поворот Екатерина Вторая не хотела ни в коем случае. Поэтому ревнительница принципа самодержавия на свои самодержавные деньги организовала партию польских "республиканцев" - т.н. Тарговицкую конфедерацию, состоявшую из числа самых продажных и диких представителей польского магнатства. Началась гражданская война, приведшая ко второму разделу Польши в 1792г., после которого от былой Речи Посполитой остался лишь огрызок.

Ответом на это стало восстание 1794г. под руководством Т. Костюшко. Инициативной силой восстания являлась проникнутая буржуазными и просветительскими идеями часть низшего дворянства, восстанию оказало определенную поддержку крестьянство, но особенно революционную роль сыграл в нем варшавский предпролетариат, расправлявшийся с предателями революции, подобно тому, как в то же время это делали парижские санкюлоты.

Идеи Т. Костюшко и его окружения были левее конституции 1791г., однако даже до якобинства Костюшко было очень и очень далеко.

Восстание 1794г. закончилось поражением - по-другому и не могло быть из-за подавляющего военного превосходства врага. В 1795г. был произведен третий раздел Польши между все теми же соучастниками двух ее первых разделов - Россией, Австрией и Пруссией. В итоге трех разделов Польши Россия получила Литву, Белоруссию и большую часть Украины, Австрии досталась Малая Польша (польские земли вокруг Кракова) и украинская Галичина, большая часть собственно польских земель перешла во власть Пруссии.

По отношению к польскому магнатству и шляхетству царская Россия продолжала прежнюю политику: подавляя их политические претензии, она заботливо охраняла их экономические интересы. В результате немалая часть польского дворянства была даже довольна тем, что его власть над крестьянством оказалась куда более обеспеченной под защитой сильного царского государства, чем при бессильной Речи Посполитой, и что стало невозможным повторение "уманской резни" (истребление восставшими крестьянами в 1768г. после взятия ими города Умань укрывшихся там помещиков). О положении православных украинских крестьян под властью единоверной Российской империи с замечательной классовой ненавистью в своей книге "Старый спор" написал русско-украинский историк Костомаров:

"...Россия возвратила себе русские земли [т.е. присвоила украинские и белорусские земли]; и как страшно был обманут, как поруган был в своих ожиданиях этот бедный народ, давний страдалец! Россия оставила его под ярмом тех же панов - ляхов, которых он ненавидел и от которых он искал спасения; и долго-долго суждено ему было терпеть прежнюю долю! А какова была эта доля - пусть он сам скажет нам свою историю. Вот народная песня, записанная нами на Волыни [Костомаров дает как поэтический украинский оригинал, так и свой прозаический русский перевод. Первый гораздо выразительнее, но мы ограничимся вторым]:

"Наступила туча черная, наступила еще и сизая: была Польша, была Польша, а вот стала Россия! За отца сын не отбудет дела, ни отец за сына! Живут люди, живут люди, живут слободою; идет мать на ниву, идет вместе с дочкой; пришли они на нивушку: помогай нам Боже и святой воскресный день, господин великий! Сели пообедать: горек наш обед! Оглядываются они назад и видят - едет эконом [т.е. управляющий]. Приехал он на нивушку, нагайку расправляет: Отчего же вас, вражьих людей, не трое!? И начал эконом ругаться да драться: Зачем вы, вражьи люди, снопов не носите?! А у нашего эконома красная шапка; а приедет он на барщину, так скачет, как жаба. А у нашего эконома шелковая обувь; плачут-плачут бедные люди, с барщины идучи. Натерты у волов шеи, а у бедных людей руки. Собери, мол, ярового хлеба полторы копы, а озимого - копу! Хоть какому мужику впору - все вымолотить, вывеять и в амбар сложить. А вечером, поужинав, в караул ступай! Пошли они в шинок - дай, шинкарка, кварту; выпьем с горя по стакану, а потом и в караул! Ходит поп по церкви да книжку читает: Отчего вас, добрых людей, в церкви не бывает?! Как же нам, батюшка, в церковь ходить: с воскресенья до другого нужно молотить!".

Вот где настоящая история, правдивая история народной жизни, которая катилась незаметно для профессоров, академиков, членов исторических обществ - история, совсем несогласная с тем, что мы слыхивали от наших поэтов, историков, педагогов. Нам воспевали торжество верного росса над кичливым ляхом, а русский [т.е. украинский] народ пел о том, как кичливый лях - эконом бил верного росса - хлопа нагайками; нам воспевали мудрость, человеколюбие и попечительство наших властей в такое-то и такое-то время, а народ пел, что от тяжкой, чужой подневольной работы, при горьком обеде, у него облезла на руках кожа, а у его волов стерлась шерсть на шее от не снимаемого ярма; в нас возбуждали патриотическое умиление при мысли о том, русский [украинский] народ, долго находившийся под гнетом Польши, воссоединился со своим древним отечеством к великой его радости, а этот русский народ говорил, что для него все равно - Россия ли или Польша, словно две тучи: "одна черная, другая сизая", солнце же для него еще не показывалось; нас в школах заставляли содрогаться при описании гонений и поруганий, какие чинили поляки над православной верой, а народ в своих песнях, никому, кроме него, неведомых и непонятных, заявлял о том, что и теперь православные церкви стоят пустыми, потому что паны-ляхи гонят его на работу в воскресные дни. Так делалось почти семьдесят лет в империи, которая считалась русской, православной, и гордилась своей силой. Речь Посполитая исчезла с географической карты, шляхетские поколения метались во все стороны, отчаянными средствами пытаясь поднять из могилы и оживить своего мертвеца, еще заживо сгнившего, а между тем, для миллионов русских хлопов, для той русской массы, из-за которой шел многовековой спор России с Польшей, проливались потоки крови - для них одних продолжала существовать эта Речь Посполитая!" (Н.И. Костомаров. Старый спор. М., 1994, сс. 756 - 758).

Отчасти по цензурным причинам, отчасти по собственному убеждению Костомаров в цитируемой книге возлагает главную ответственность за крах Речи Посполитой на гнилость польских правящих классов и замалчивает разбойничью политику самодержавия. Это делает его книгу очень односторонней: если одряхлевший разбойник натворил множество грехов и был к тому же слаб и болен, то раздевшие, ограбившие и убившие его здоровые и сильные разбойники не становятся от этого героями праведности... Но доподлинная крестьянская ненависть к пану и скрываемая ненависть к империи, сохранившей власть этого пана над крестьянином, искупают в книге Костомарова многое...

В 1806г. Пруссия была разгромлена Наполеоном, который по мирному договору 1807г. отобрал у нее центральную часть Польши, где и создал формально независимое Великое герцогство Варшавское. На территории Великого герцогства Варшавского было отменено крепостное право, хотя сохранилась поземельная зависимость крестьян от помещиков.

Очень ограниченное и условное восстановление Наполеоном независимости части Польши возбудило в польских патриотах преувеличенные надежды на Наполеона, который, по мнению наивных польских патриотов, затем восстановит и всю Речь Посполиту в ее целостном масштабе. Делать этого Наполеон не собирался хотя бы потому, что Александр Первый ему нужен был как союзник, а не как злейший враг.

После поражения Наполеона освободитель Европы от "корсиканского чудовища" Александр Павлович Романов решил заплатить сам себе за тяжкий труд по спасению Европы и в качестве платы взял Великое герцогство Варшавское, ставшее теперь Царством Польским. Поступив таким образом, он навязал хроническую головную боль своим наследникам.

С Украиной и - в меньшей степени - с Беларусью и Литвой - все было относительно гладко. Тамошних помещиков можно было подкупать сохранением их власти над крестьянами, крестьяне, после всех разочарований 17-18 веков, были неспособны к массовой революционной борьбе и - несмотря на все разочарования - возлагали надежды на осуществление своих освободительных чаяний на русского царя. Единственной оппозиционной силой были беспоместные польские шляхтичи, но сами по себе, они были абсолютно бессильны (это докажет их попытка поднять в 1863г. только своими силами восстание на Правобережной Украине - попытка, легко задавленная царскими войсками при активной поддержке украинских крестьян).

С Польшей все было куда сложнее, и убытки от удержания ее под своей властью превосходили получаемые экономические и политические выгоды. Польская промышленность была более развитой, чем русская, и потому представляла серьезную конкуренцию для русских фабрикантов. Тарифный барьер между Царством Польским и Российской Империей то вводился, то отменялся, и недовольная всей этой чехардой польская промышленная буржуазия была настроена по отношению к царизму оппозиционн о (немалая часть ее поддержит восстание 1863г. деньгами, а кое-кто - и личным участием). Польское магнатство делилось на две основные группы. Одна из них поддерживала царскую власть, хотя и просила от нее некоторых добавочных мер в свою пользу, другая, желая быть хозяином в своем собственном государстве, желала восстановления независимости Польши, но никак не путем революции, а путем иностранного вмешательства с этой целью. Польское крестьянство относилось к царизму с глухой неприязнью. Наиболее же революционными элементами были малоимущее дворянство и варшавский ремесленный пролетариат.

Особенностью Польши, объясняемой ее военным прошлым, была чрезвычайно большая доля дворянства, шляхетства в населении - 6%. С потерей независимости и с развитием капитализма мелкопоместное и беспоместное дворянство оказалось ненужным в своей былой военной функции. Ему оставалось либо хозяйственно деградировать до полного убожества (в воспоминаниях Короленко о его детстве на Волыни есть описания такой "загонной шляхты", особенно врезается в память эпизод, как два шляхтича владели на пару одним хлопом, причем одушевленная собственность, вступая в кооперацию с одним из своих не ладивших друг с другом хозяев, мутузила другого, а потом - наоборот), либо идти в ряды пролетариев.

Костяк раннего рабочего движения Польши (как в его плебейски-националистической, так и в будущей революционно-социалистической, "пролетариатской" стадиях) составляли преимущественно ремесленники и рабочие из разоренных шляхтичей. Причина этого проста. Для ставшего рабочим польского безземельного крестьянина (в Польше из-за более быстрого, по сравнению с Россией, развития капитализма в сельском хозяйстве уже в середине 19 века существовала многочисленная категория безземельных крестьян - батраков, которые и шли прежде всего в фабричные рабочие) его социальное положение не менялось к худшему, а иной раз даже чуть-чуть улучшалось.

По-другому обстояло дело для рабочих из шляхтичей, с их традиционным для польской шляхты обостренным чувством собственного достоинства, чувством, часто принимавшим у шляхтичей омерзительные или смешные формы, но бывавшим и источником высокого героизма. Терпеть унижения от хозяйского мурла рабочий из шляхтичей не мог и не хотел, это и толкало его к бунтарству.

Роль варшавского ремесленного пролетариата в польских восстаниях огромна, именно из этой среды выйдет большинство героических террористов (Рылль, Жоньца, Ярошинский и др.), с ножом или с топором нападавших на царских наместников и генералов, а затем бесстрашно шедших на виселицу...

Но мы забежали вперед...

Хлопот с Польшей для царизма было больше, чем выгод от ее удержания под своей властью - и правильно понял интересы самого самодержавия славянофил И.С. Аксаков, когда в самом начале восстания 1863г. писал, что лучше отпустить Польшу и получить в ее лице доброго друга, чем иметь в ее лице вечный источник смут и волнений...

Если царское правительство не прислушалось к этому разумному совету, то объясняется это, прежде всего, двумя причинами.

Во-первых, ну какой же удав захочет выпустить раз захваченную добычу? И, во-вторых, у удава есть своя логика. Царская империя держалась завоеваниями, отказ даже от части завоеваний, пусть хлопотных и ненужных, стал бы признанием слабости - и началом конца.

Царизм не мог ни ассимилировать Польшу, ни - до поры до времени - хотя бы заставить различные польские классы смириться со своим подчиненным положением. Не мог он и решить польскую проблему путем поголовного истребления или изгнания поляков - времена Чингисхана и Тамерлана кончились, времена этнических чисток 20 века еще не наступили. Не мог он и отказаться от захваченной однажды Польши. Ему оставалось только терпеть все неудобства создавшегося положения, беспощадно давя польские восстания и тем самым накапливая в Польше силу ненависти и гнева...

После присоединения Царства Польского к Российской империи в 1815г. оно получило от Александра Первого конституцию. Русский царь, самодержавный в Петербурге, был ограничен конституцией и парламентом в Варшаве. Это неустойчивое положение не могло продолжаться долго. При Александре Первом оно сохранялось - хотя и со скрипом и скрежетом, Николай Первый играть в либерализм не умел и повел систематическое наступление на польскую конституцию. Ответом стало восстание 1830г. - единственное из польских восстаний, само по себе имевшее хоть мизерные шансы на военную победу (у конституционной Польши была своя собственная, не входившая в российскую, армия, поддержавшая восстание, изгнавшая царского наместника из Варшавы и одержавшая ряд побед).

Однако проблемой всех польских восстаний была не в последнюю очередь именно военная неспособность Польши самой по себе победить Российскую Империю. Независимость Польши могла была быть достигнута либо в союзе с русской революцией, либо в союзе с западноевропейской интервенцией - и именно по вопросу о том, на союз с какой из этих двух сил ориентироваться, будет проходить разлом между сторонниками польской независимости (в конце концов в получении Польшей независимости в 1918г. сыграют роль и русская революция, и западноевропейская интервенция - и независимая Польша с самого начала станет империалистическим государством, давящим украинцев, белорусов, евреев и литовцев).

Без поддержки русской крестьянской революции и без поддержки Западной Европы польское восстание 1830-1831гг. потерпело поражение. Большая часть его участников оказалась в эмиграции. Начался период подведения итогов.

Позиция антицарски настроенных крупных помещиков (будущая партия "белых") оставалась прежней. Цель борьбы - восстановление Речи Посполитой в ее прежних границах и с прежними социальными отношениями. Средство - война против царской России со стороны каких-либо западноевропейских государств, война, в ожидании которой надлежит ждать и не рыпаться.

Позиция буржуазных и антибуржуазных демократов была другой. Старая Польша рухнула не только по причине алчности и коварства России и Пруссии, но и из-за своей внутренней гнилости, из-за того, что ее строй основывался на рабстве крестьян. Восстановлению она не подлежит. Новая Польша должна быть другой Польшей, Польшей народовластия и социальных реформ в интересах крестьянства. Что под этими алгебраическими формулами понимать, мнения расходились, и уже в 1840-е годы в эмиграции выступавшему за буржуазную демократию "Демократическому обществу" противостояла социалистическая организация "Люд польский" во главе с другом Герцена Станиславом Ворцелем.

В те же 1840-е годы в самой Польше создал подпольную организацию из крестьян священник Петр Сцегенный. Эта организация выступала за своего рода христианский общинный коммунизм, за который Сцегенный и его товарищи пошли на каторгу.

В отличие от Сцегенного, материалистом и атеистом был Эдуард Дембовский, погибший в 24 года польский революционер, успевший сделать лишь малую долю того, что он мог сделать. Одновременно с Марксом, но независимо от него, Дембовский шел от гегельянской схоластики к революционному коммунизму. Он погиб в 1846г., во время восстания в Кракове, которое возглавил (Краков не входил в русскую Польшу, но являлся вольным городом, а после поражения восстания был аннексирован Австрийской Империей).

Ворцель, Сцегенный и прежде всего - Дембовский - были искренними и замечательными революционерами - социалистами, однако в целом для Польши неприменимо действительное для России с 1830-х годов уравнение, что каждый революционный демократ был одновременно и революционным социалистом. Наиболее последовательным и непреклонным сторонником беспощадной крестьянской революции среди лидеров восстания 1863г. был великий белорусский революционер Константин Калиновский (по свидетельству одного из его соратников, Калиновский однажды сказал, что "топор не должен задерживаться даже над колыбелью барского младенца" (К. Калиновский. Из печатного и рукописного наследия. Минск, 1988, с. 193), однако в работах Калиновского намеков на социалистические симпатии не просматривается, а есть только крестьянский эгалитаризм вперемешку с политическим радикализмом и симпатиями к униатству.

Было две причины, вследствие которых позиции социализма в среде польских революционеров (до 1870-х годов) были намного слабее, чем в среде русских революционеров. Первую из этих причин любили приводить советские историки, вторая на наш взгляд была гораздо важнее.

Первая причина состоит в том, что в Польше от крестьянской общины (польской "гмины") сохранялись лишь жалкие остатки, польское крестьянство было намного более индивидуалистичным, чем русское, надежд на его потенциальную социалистичность польские революционеры иметь не могли, а варшавские ремесленники, при всем своем героизме, в тот период еще не отделились от общего "национал-освободительного" движения и отличались в нем лишь большим радикализмом.

Второе обстоятельство было гораздо более важным. В России со времен декабристов все привилегированные классы - дворянство, чиновничество и буржуазия - безоговорочно стояли на стороне самодержавия. Русские либералы отличались робостью, переходящей в трусость, и грань между революционерами и либералами с начала 1860-х годов была четкой и очевидной. Русским революционерам не на кого было рассчитывать в своей борьбе, кроме как на самих себя да на обездоленный народ, раскачать который на революцию было делом чрезвычайно сложным, но делом, лишь при успехе которого была возможна революция в России - революция, которая не могла быть национальной, а только социальной.

В Польше все обстояло по-другому. Значительная часть польских привилегированных классов (часть магнатов, большая часть буржуазии, подавляющее большинство низшего дворянства) были настроены к самодержавию враждебно. Люди, по своим социально-экономическим взглядам не отличавшиеся от русских либералов и даже консерваторов, в Польше готовы были идти на вооруженную борьбу с самодержавием - ради создания независимой буржуазной или даже буржуазно-помещичьей Польши. Польские плебейские революционеры не были отделены непроходимой пропастью от буржуазного национального движения, они действовали внутри него как его самая радикальная часть, как застрельщики борьбы за национальное освобождение, которое, по их мнению, явится началом и социального освобождения.

Все это станет источником их кажущейся силы. Польские, белорусские и литовские плебейские революционеры смогли в 1863г. сделать то, что не смогли сделать их русские товарищи - поднять вооруженное восстание, увлечь за собой большую часть ремесленной бедноты и зажиточную часть крестьянства и продержаться против всей махины Российской империи кровавые полтора года.

Но это стало и источником их итоговой слабости. Содержащиеся в восстании 1863г. элементы социальной революции были задавлены национальной буржуазной революцией, чтобы сохранить "общенациональный фронт" против царизма, польские плебейские революционеры были вынуждены шаг за шагом сдавать позиции в руководстве восстанием буржуазным деятелям. Как наиболее активный и беззаветный элемент восстания, они гибли первыми - в боях, на виселицах, под пулями расстрельных взводов, а в это время восстание плыло как корабль без руля и ветрил, потеряв стратегическую перспективу.

Восстание 1863г. могло победить лишь в том случае, если бы оно не было бы национальной революцией с программой буржуазной аграрной реформы, если бы оно стало началом всеохватывающей социальной крестьянской революции, если бы Сераковскому удалось дойти до Латвии и поднять там латышских крестьян против немецких баронов, а Андрею Потебне сформировать отряд из русских повстанцев и прорваться с ним на территорию России, поднимая на восстание крестьянство. Ничего из этого не произошло...

Но мы опять забежали далеко вперед...

После поражения восстания 1830-1831гг. польская конституция и польская автономия были отменены, наступила эпоха господства реакции, лишь время от времени прерываемой отчаянными и безнадежными подпольными и повстанческими попытками. Развитие польской революционной мысли перенеслось преимущественно в эмиграцию.

Ситуация меняется после смерти Николая Первого и начала частичной либерализации. Старый автор очень интересной марксистской книги пишет об этом так:

"После смерти наиболее суровых и жестоких угнетателей Польши - Николая I и Паскевича - наступило время александровского "либерализма". Манифестом об амнистии (изданным Александром II на второй день после речи, произнесенной им в Варшаве, в мае 1856г., дворянской депутации) эмигрантам и ссыльным дано было право возвращения на родину. Возвращение эмигрантов и "сибиряков" влило в погруженное в спячку польское буржуазное общество новую энергию, дух протеста, накипевшую националистическую злобу и борьбу партий, вынесенную из эмиграции..." (С.Н. Драницын. Польское восстание 1863г. и его классовая сущность. Лг, 1937, с. 218).

Партий, собственно, было три: "белые" и умеренные и радикальные "красные". Они не были партиями в том смысле, в каком это слово стало пониматься в 20 веке, т.е. не были структурированными организациями, но являлись партиями в значении, в котором это слово чаще употреблялось в 19 веке - организационно не оформленными (или недооформленными) идейно-политическими течениями. Польских "белых" и "красных" 1863г. не следует прямолинейно отождествлять с российскими "белыми" и "красными" 1917 - 1921гг., смысл этих терминов в этих двух разных случаях пересекался лишь частично.

"Белые" - это часть крупных помещиков - магнатов, выступавшая за воссоздание старой Речи Посполитой, с сохранением в неизменном виде у земельной аристократии власти и собственности. Воссоздать Речь Посполиту могла европейская война, восстание в Польше нужно было белым разве лишь для того, чтобы дать какому-нибудь Наполеону III предлог для вмешательства. Не только социальной революции (что само собой разумеется), но и буржуазной аграрной реформе они были враждебны - а равным образом враждебны попытке союза с русскими революционерами.

Умеренные "красные" (самым известным их представителем был Агатон Гиллер) - это чисто буржуазные деятели, без крупнопомещичьих и без плебейских уклонов. Они были готовы идти на определенные буржуазные реформы, но никак не на социальную революцию. Они хотели создать современную буржуазную Польшу (с включением, по возможности, и непольских земель между Польшей и Россией), а не архаическую Речь Посполиту и уж тем более не "вольную и славную" федерацию крестьянских общин и ремесленных артелей. Они были намного вреднее белых. У тех была хоть по-своему реалистичная программа достижения своей цели - тогда как гиллеровцы, не особенно верившие в спасительную для Польши европейскую интервенцию и боявшиеся крестьянской революции, сами не знали, что им делать, не верили в необходимость того, что они делали, и потому только мешались под ногами.

По понятной причине, нас более всего интересует радикальное крыло "красных". Это были революционные демократы, плебейские революционеры почти без социалистических симпатий (вообще, в то время социалистические идеи были куда распространеннее в среде польской эмигрантской бедноты, эксплуатируемой западноевропейским капитализмом, чем в самой Польше, где все вопросы отодвигались на задний план борьбой с царизмом). Почти все революционеры из радикального крыла красных были людьми, искренне и до смертного часа преданными делу освобождения и счастья народа, как они его понимали, людьми, которым ради победы революции было не жалко ни своей, ни чужой жизни. Одна из их проблем заключалась в том, что все они были революционерами -практиками, "партией действия", каковой они себя с гордостью считали, многие (хотя далеко не все!) из них отличались от умеренных красных не столько социально-экономической программой, сколько боевым темпераментом. Среди них было много грамотных и талантливых офицеров, волевых и умелых организаторов. Не было теоретиков и не было политических стратегов, и это очень тяжко скажется в решающие моменты...

Лидеры революционного крыла "красных" почти все были выходцами из беспоместного или мелкопоместного дворянства, но главной их социальной опорой был ремесленный пролетариат Варшавы...

В первые годы александровского либерализма национал-освободительное польское движение шло исключительно по пути мирной и преимущественно- легальной борьбы, однако эта мирная борьба - массовые демонстрации - приняла такой размах, что для подавления ее царизм стал применять вооруженную силу. При расстреле демонстрации в Варшаве в феврале 1861г. погибло 5 человек, в марте - уже около сотни...

Малоизвестной осталась судьба русского офицера поручика-телеграфиста Александрова. Во время одной из регулярных польских демонстраций он принял шифрограмму царя, что демонстрацию нужно разогнать всеми средствами, но сказал своему начальству, что царь приказывает действовать на демонстрантов "только увещеванием". За этот спасший десятки жизней подлог Александрова приговорили к расстрелу, замененному каторгой, где следы его теряются...

Именно после расстрелов мирных демонстраций преимущественной становится подпольная работа и начинает вестись всерьез подготовка к восстанию. Многие польские революционеры того времени (Сераковский, Домбровский, Падлевский, Звеждовский и т.д.) были офицерами, и с ними тесно сотрудничали воспитавшиеся на статьях Чернышевского некоторые офицеры русской армии в Польше. Существовала русская офицерская подпольная организация, которую возглавлял Андрей Потебня.

В июне 1862г. ее активисты Арнгольд, Сливицкий и Ростковский были приговорены к смертной казни за революционную пропаганду среди солдат. Когда на суде 22-летнего Ивана Арнгольда спросили, он ли автор найденного у него письма с революционным содержанием, он сказал, что да, письмо писал он, только забыл сделать одну вещь - после чего взял письмо и поставил под ним свою подпись.

Даже высшие царские чиновники в Польше убеждали царя, что Арнгольду и двум его товарищам расстрел нужно заменить каторгой, что начало казней приведет к необратимым результатам. Но царь настоял на расстреле приговоренных.

Именно тогда варшавское революционное подполье, где доминировали плебейские революционеры, решило ответить кровью на кровь и смертью на смерть, решило начать террор против высших царских администраторов в Польше. В 1880-е годы Энгельс напишет, что именно польские революционеры показали народовольцам пример революционного террора.

В отличие от "Народной воли", в польском подполье на террор шли почти исключительно неимущие ремесленники - отдаленные продолжатели иудейских кинжальщиков - сикариев I века н.э. и не столь уж отдаленные предшественники белостокских ремесленников - анархистов 1905г. У варшавских ремесленников не было денег на огнестрельное оружие, и действовали они в основном кинжалом и топором.

15 июня 1862г., за день до расстрела Арнгольда, Сливицкого и Ростковского 24-летний русский офицер Андрей Потебня, лидер революционного подполья в русской армии в Польше, прострелил челюсть царского наместника в Польше генерала Лидерса, после чего, очистив пистолет, спокойно удалился, причем никто из гулявших в это время в варшавском саду, где происходили события, и не подумал ему помешать. После этого Потебня перешел на нелегальное положение, а новым наместником вместо покалеченного Лидерса был назначен брат царя великий князь Константин Николаевич. Сразу же после этого, 21 июня на нового наместника совершил покушение молодой портновский подмастерье из мещан Людвиг Ярошинский. На суде он скажет, что единственное средство добиться свободы - это убивать царских наместников одного за другим, пока не пропадут желающие занимать эту должность. 26 июля подмастерье из шляхтичей литограф Людвик Рылль попытается заколоть главу партии коллабрационистов, начальника гражданского управления маркиза Велепольского. 3 августа точно так же с кинжалом на Велепольского пойдет другой литографский подмастерье из шляхтичей Ян Жоньца.

Легко раненый Константин Николаевич писал своему старшему брату А.Н. Романову "Единственное средство, которое осталось в наших руках - это казни, и притом казни без малейшего отлагательства". А. Романов соглашался, уточняя техническую деталь: "вешать, а не расстреливать".

Ярошинского казнили 9 августа, Рылля и Жоньцу - 14 августа. О их казни в "Колоколе" была напечатана заметка под названием "Умирать умеют". В ней сказано, что пока вешали тяжело больного Рылля, "Жоньца стоял, погруженный в мрачное созерцание конца своего товарища. Потом Жоньца спокойно дал связать себе руки, взошел твердой поступью на эшафот и, когда палач накинул ему на шею петлю, сам оттолкнул скамейку и повис в воздухе" (Герои 1863г. М., 1964, с. 137).

Вообще среди 182 казненных повстанцев собственно Царства Польского было 33 ремесленника. Среди них - рабочий-кожевник из шляхтичей Аммер, казненный за то, что 21 октября 1863г. "ударил топором у городского театра генерала Трепова". Помогали ему в этом деле казненный вместе с ним подмастерье кузнеца Домбровский (однофамилец Ярослава Домбровского) и получившие меньшую кару подмастерье кузнеца Когутовский, подмастерье слесаря Дьякович и работник с мельницы Куровицкий (Драницын, с. 269).

Да, конечно, эти варшавские подмастерья погибли не за мировую социальную революцию, а за независимую Польшу, - кто ж спорит. Но они, не имевшие денег на то, чтобы купить даже завалящий пистолет, не говоря уж о динамите, и шедшие на тиранов с ножом или топором - это тот же революционный пролетарски-ремесленный тип, только на его более ранней стадии, что и активисты "Пролетариата" или анархо-коммунистических групп Белостока. Разница лишь в том, что пролетариатцы в начале 1880-х годов или белостокцы в 1905г. могли извлечь все политические выводы из героической борьбы и гибели варшавских подмастерьев начала 1860-х...

Большинство польских революционеров вообще и революционных ремесленников в частности в то время лишь доводило до крайних выводов идеи национал-освободительной революции. Однако именно в начале 1860-х появляются и совсем другие ноты, предвосхищающие "Пролетариат". Некий царский шпик доносил своему начальству, что революционные агитаторы говорят о трудностях жизни "мастерового сословия" и о том, что "хозяева, устроив фабрики и заводы, обращают пот рабочего класса в золото, которым набивают себе карманы" (Драницын, с. 227).

Народовольцы не имели практических планов вооруженного восстания, и террор являлся для них главным средством борьбы. В отличии от России начала 1880-х годов, в Польше начала 1860-х годов большая часть всех классов была настроена активно-оппозиционно - по разным причинам - поэтому восстание было реальной перспективой. Для польского подполья террор не был самодовлеющим средством борьбы, но лишь подспорьем в подготовке восстания.

План восстания был разработан офицером Ярославом Домбровским - лучшим в то время военспецом и организатором красных, их фактическим лидером, противником компромисса с белыми. Однако план Домбровского немедленно начать вооруженное восстание еще до расстрела Арнгольда и его товарищей, был сорван маневрами умеренно-красных деятелей. Вскоре после покушения Потебни Домбровский будет случайно арестован - и его очень будет не хватать во время восстания. Полностью роль Домбровского в подполье царские власти установить не смогут, поэтому его приговорят к каторге, по пути куда он сможет сбежать. Но это произойдет лишь в конце 1864г., когда восстание будет задавлено...

После ареста Домбровского варшавские красные радикалы допустили крупнейшую свою ошибку - согласились разделить, в интересах "общенационального антиправительственного фронта", руководство готовящимся восстанием с буржуазными и помещичьими элементами. За эту свою главную ошибку, которая отрезала возможность социальной революции, вынуждала говорить в полголоса и сожительствовать с классовым врагом, они заплатят очень дорого - заплатят итоговым поражением восстания.

Польские революционеры понимали обреченность с военной точки зрения восстания в Польше без активной поддержки его восстанием в самой России. О возможности крестьянской революции в России они вели долгие разговоры и переговоры с Герценом, Огаревым, Бакуниным за границей и с лидерами первой "Земли и воли" в России. Ответ русских революционеров был неутешителен: силы русского подполья пока еще столь незначительны, что не только поднять крестьян на революцию, но даже устроить значительную диверсию в пользу польского восстания оно еще не может. Восстанут ли русские крестьяне сами по себе весной 1863г., на что некоторые надежды имелись, пока было еще полностью не понятно. Поэтому правильнее всего отложить восстание в Польше по крайней мере до весны 1863г.

Отложить восстание польские революционеры не могли - даже если и хотели. Царское правительство приняло декрет о проведении рекрутского набора, призыва в армию в январе 1863г. В обыкновенных условиях в царской России в действительную армию должны были идти не все военнообязанные: кому идти в армию, определялось жеребьевкой. На этот раз были составлены специальные именные списки призывников, куда попала только революционная ремесленная молодежь Варшавы. Польские революционеры не могли допустить потерю главной социальной опоры восстания - и не могли предстать в глазах этой своей социальной опоры, не желающей идти в царскую армию и рвущейся на восстание ремесленной молодежи, пустыми болтунами. Бой приходилось принимать преждевременно, бой в условиях, выбранных противником - но иначе от боя пришлось бы отказаться вообще. У польских революционеров того времени можно найти много недостатков, но нерешительность не входила в их число.

В ночь на 11 января 1863г. внезапным нападением на царские гарнизоны восстание началось...

П.А. Кропоткин в своих воспоминаниях напишет о польском восстании следующее:

"В январе 1863г. Польша восстала против русского владычества. Образовались отряды повстанцев, и началась война, продолжавшаяся полтора года. Лондонские эмигранты [Герцен, Огарев и Бакунин] умоляли польские революционные комитеты отложить восстание, т.к. предвидели, что революция будет подавлена, и что она положит конец реформам в России [на самом деле, к началу 1863г. Герцен, Огарев и Бакунин уже не верили в возможность реформ со стороны самодержавия и выступали против немедленного восстания в Польше по той причине, что знали, что непосредственной поддержки от русской революции оно не получит, а поражение польского восстания вызовет в России торжество самой разнузданной реакции, что и произошло на самом деле]. Но ничего уже нельзя было сделать. Свирепые казачьи расправы с националистическими демонстрациями на улицах Варшавы в 1861г., жестокие беспричинные казни, последовавшие затем, привели поляков в отчаяние. Англия и Франция обещали им поддержку [здесь Кропоткин ошибается, такого обещания не было], жребий был брошен.

Никогда раньше польскому делу так много не сочувствовали в России, как тогда. Я не говорю о революционерах. Даже многие умеренные люди открыто высказывались в те годы, что лучше иметь Польшу хорошим соседом, чем враждебно настроенной подчиненной страной. Польша никогда не потеряет своего национального характера: он слишком резко вычеканен. Она имеет и будет иметь свое собственное искусство, свою литературу и свою промышленность. Держать ее в рабстве Россия может лишь при помощи грубой физической силы; а такое положение дел всегда благоприятствовало и будет благоприятствовать господству гнета в самой России. Это сознавали многие, и когда я был еще в [Пажеском] корпусе, петербургское общество одобрительно приветствовало статью, которую славянофил Иван Аксаков имел мужество напечатать в своей газете "День". Он начинал с предположения, что русские войска очистили Польшу, и указывал благие последствия для самой Польши и для России. Когда началась революция 1863г., несколько русских офицеров отказались идти против поляков, а некоторые даже открыто присоединились к ним, и умерли на эшафоте, или на поле битвы [этих "нескольких" и "некоторых" было гораздо больше, чем можно предположить по словам Кропоткина - в восстании участвовало несколько сотен русских солдат и офицеров]. Деньги на восстание собирались во всей России, а в Сибири даже открыто. В университетах студенты снаряжали тех товарищей, которые отправлялись к повстанцам.

Но вот среди общего возбуждения распространилось известие, что в ночь на 10 января повстанцы напали на солдат, квартировавших по деревням, и перерезали сонных, хотя накануне казалось , что отношение между населением и войсками дружественное. Происшествие было несколько преувеличено, но, к сожалению, в этом известии была и доля правды. Оно произвело, конечно, самое удручающее впечатление на общество. Снова между двумя народами, столь сродными по происхождению, но столь различными по национальному характеру, воскресла старая вражда [можно подумать, что до того царило идиллическое братолюбие!].

Постепенно дурное впечатление изгладилось до известной степени. Доблестная борьба всегда отличавшихся храбростью поляков, неослабная энергия, с которой они сопротивлялись громадному нашествию, вновь пробудили симпатию к этому героическому народу. Но в то же время стало известно, что революционный комитет требует восстановления Польши в старых границах, со включением Украины, православное население которой ненавидит панов и не раз в течение трех веков начинало против них кровавую резню.

Кроме того, Наполеон III и Англия стали угрожать России войной [причем всем было понятно, что эту угрозу они исполнять и не подумают], и эта пустая угроза принесла полякам больше вреда, чем все остальные причины, вместе взятые. Наконец, радикальная часть русского общества с сожалением убедилась, что в Польше берут верх чисто националистические стремления. Революционное правительство меньше всего думало о наделении крепостных [каковых в самом Царстве Польском не было с 1807г.] землей, и этой ошибкой русское правительство не преминуло воспользоваться, чтобы выступить в роли защитников хлопов против польских панов.

Когда в Польше началась революция, все в России думали, что она примет демократический республиканский характер, и что Народный Жонд освободит на широких демократических началах крестьян, сражающихся за независимость родины...

Оно [польское повстанческое правительство] обязано было выполнить акт справедливости по отношению к крестьянам (положение их было так же плохо, а в некоторых местах даже хуже, чем в России); оно могло выработать лучшие и более определенные законы освобождения крепостных. Но ничего подобного не было сделано. Верх одержала верх партия чисто националистическая и шляхетская, и великий вопрос об освобождении хлопов был отодвинут на задний план. Вследствие этого русскому правительству открылась возможность заручиться расположением польских крестьян против революционеров" (П.А. Кропоткин. Записки революционера. М., 1988, сс. 187 - 189).

С благой целью обличить недостаточность национал-освободительной революции и противопоставить ей революцию социальную Кропоткин рисует картину столь одностороннюю, что правильные отдельные мысли в соединении с абсолютно ложными ошибками памяти могут создать у читателя в корне неверную картинку: как все русское общество (за исключением самого царя и еще нескольких нехороших личностей) сочувствовало освобождению Польши и особенно польского крестьянства и как польские бунтовщики (надо полагать, из числа дворян, желавших сохранить крепостное право!) сами испортили все свое дело, перерезав сонных русских солдат - пусть даже "это происшествие было несколько преувеличено" - и предоставив царскому правительству осуществление в Польше более благоприятной для крестьян аграрной реформы, чем в России.

Все было не совсем так - или совсем не так. Польские повстанцы из радикального крыла красных не были безупречными героями, в чрезвычайно тяжелых условиях они наделали множество ошибок - прежде всего отказались от своего исключительного руководства восстанием, сдали часть своих позиций помещичьим и буржуазным элементам - но они не были и теми глуповатыми шляхетскими националистами, какими их можно представить по описанию Кропоткина, описанию, в котором трагизм реальной истории, где не всегда получается действовать, как хочется, заменяется черно-белой картинкой.

Прежде всего, Кропоткин до неимоверности преувеличил сочувствие русского "общества", т.е. русских либералов, польскому движению. Это сочувствие могло существовать, пока ограничивалось чисто платоническим характером: когда началась прямая вооруженная борьба, нужно было выбирать. Вооруженная борьба, вооруженное восстание, партизанщина - это не игра в бирюльки, не действия гуманных до глупости повстанцев против беспощадного до зверства классового врага. Вооруженная борьба - это грязь, и кровь, и ошибки, и невинные жертвы. На беспощадность врага приходится отвечать собственной беспощадностью. Вооруженное восстание невозможно без применения красного террора как в отношении руководящих кадров врага, так и в отношении изменников и предателей. При всем этом возможны невинные жертвы, их нужно стремится минимизировать, но совсем избежать их все равно не получится. Кто желает поддерживать справедливое дело лишь в том случае, когда оно марширует с цветочными букетиками, а не когда оно пропахло грязью, порохом и кровью - тот всего-навсего дает сам себе индульгенцию на предательство этого дела.

Русским либералам нужно было выбирать - поддерживать ли польское восстание с его стрельбой по русским солдатам (которые тоже стреляли отнюдь не по воробьям), со словами одного из его лидеров о топоре над каждой барской колыбелью, с отрядами "кинжальщиков" и "жандармов-вешателей" (повстанческая полиция, истреблявшая предателей) - и получить за все это название изменников родины со всеми вытекающими последствиями, или заняться бесхлопотным патриотизмом, в оправдание свое выдумывая и резню сонных солдат, и якобы существовавшую националистическую шляхетскую позицию повстанческого руководства в крестьянском вопросе (какой эта была позиция на самом деле, мы вскоре увидим). Тем больше уважение Герцену, Огареву и Бакунину , поддержавшим польское восстание, тем больше уважение русским офицерам Потебне, Никифорову, Безкишкину, унтеру Левкину, юнкеру Подхалюзину, рядовому солдату Шамкову и всем другим, погибшим "за нашу и вашу свободу".

Следующий момент, о котором пишет Кропоткин - это претензии польского повстанческого руководства на всю территорию Речи Посполитой. Речь идет о лежавших между собственно Польшей и собственно Россией Украине, Литве и Белоруссии. Уже накануне восстания Бакунин выдвинул программу свободного самоопределения населения данных территорий - хотят ли они объединяться с Польшей, с Россией или быть независимыми. Радикальное крыло красных - быть может, без большого энтузиазма - с этой программой было согласно. Уступив позиции в руководстве восстанием, красные ослабили четкость данного момента в программе восстания, но на самом деле на ход и результат восстания это никак не повлияло. Крестьян Правобережной Украины с их неугасшей ненавистью к польским панам поднять на восстание из Польши не удалось бы, скорее всего, даже при самых громогласных обещаниях им права на самоопределение ("ну какой же дурак ляху поверит?"), они могли восстать только вслед за восстанием в России и на Левобережной Украине. Напротив, наибольшее вовлечение крестьян в восстание было достигнуто в Литве и в Западной Белоруссии - как потому, что именно там во главе восстания стояли бескомпромиссные сторонники крестьянской революции, так, наверное, и потому, что литовское и белорусское национальное самосознание, отделяющие себя от польского, в ту эпоху только формировались...

Теперь - о "несколько преувеличенном" происшествии с вырезанием сонных русских солдат. Польские повстанцы шли не играть в бирюльки, они шли на смертный бой, умирать и убивать, и странно обвинять их в том, что, спровоцированные на преждевременное восстание, плохо вооруженные, они использовали единственное остававшееся у них преимущество - относительную внезапность первого удара, как странно было бы обвинять их и в том, что в тех случаях, когда у них не было огнестрельного оружия, они должны были сражаться косой, ножом и топором... Реальная проблема совсем в другом.

У революционного восстания, сражающегося с регулярной армией, солдаты которой состоят из вчерашних крестьян или пролетариев, по отношению к этим солдатам может быть только один принцип - убивать их в бою, когда это необходимо, и пропагандировать их всегда, когда есть возможность. И первое, и второе одинаково нужно. Именно действуя таким образом, революционные повстанцы Украины в 1918г. разложили кайзеровскую армию. Польское восстание не могло победить чисто военной силой царскую армию, но оно могло разложить ее, революционизировать русскую солдатскую массу. Но для этого польское восстание должно было перестать быть "национал-освободительной" буржуазной революцией, должно было стать революцией социальной. Отказавшись от осуществления безраздельно своего восстания, пойдя на раздел восстания с буржуазными и помещичьими элементами, красные революционеры отрезали для себя эту возможность.

Разумеется, в любом случае были возможны печальные недоразумения вроде нападения повстанцев на сочувственно относившиеся к восстанию русские части. Эти недоразумения нужно было стараться всячески минимизировать, нужно было приложить все усилия, чтобы привлечь к восстанию как можно больше русских солдат. Белые помещики и умеренно - красные буржуа делали все с точностью до наоборот.

Авторы книги "Герои 1863г." описывают некоторые из возникших в начале восстания трагических недоразумений:

"Офицерская организация [т.е. подпольная революционная организация русских офицеров в Польше] пыталась действовать по плану, заранее согласованному с поляками. Но это удавалось очень редко. В Варте, например, руководители местной конспиративной организации не предупредили заранее капитана Плавского о выступлении, хотя договоренность об этом была. В результате члены офицерской организации не смогли осуществить свой план встать во главе повстанческих групп или привести в ряды повстанцев своих подчиненных. Тем не менее в этом районе первые недоразумения лишь ослабили, но не разорвали совсем связей между повстанцами и офицерской организацией...

Еще трагичнее развертывались события в Кельцах. Доброговский вывел из города в условленное место несколько сот солдат. Он не нашел там повстанцев, т.к. возглавлявший их А. Куровский не пожелал сотрудничать с русскими. Прождав несколько часов, Доброговский был вынужден возвратиться вместе со своими подчиненными в город. Такими действиями он навлек на себя подозрения начальства, рассеять которые ему стоило большого труда. Позднее Доброговский перешел к повстанцам в одиночку, потеряв возможность привести большую группу сочувствующих польскому народу солдат" (Герои 1863г., с. 160).

Андрей Потебня, крупнейший из непосредственно участвовавших в восстании русских революционеров (через 7 лет Бакунин напишет Нечаеву, что был лично знаком только с двумя настоящими русскими революционерами - с Потебней и с самим Нечаевым) в феврале 1863г. безуспешно добивался у командира одного из повстанческих отрядов, невнятно-умеренного Лянгевича минимальной необходимой помощи для создания отряда из русских повстанцев, который должен был прорываться на территорию России и поднимать там крестьян на революцию. Не получив от Лянгевича вразумительного ответа, Потебня погиб в бою в ночь на 21 февраля, поднимая в атаку отряд косинеров (т.е. вооруженных косами - за неимением ружей - повстанцев). Было тогда Андрею Потебне, выходцу из украинского казацкого рода, 25 лет.

После гибели Потебни аналогичную идею попытается осуществить русский революционер Павел Якоби - и тоже не получит от своего повстанческого командира никакой помощи.

Сторонником идеи переноса восстания в Россию, превращения польского национального восстания в общероссийскую крестьянскую революцию был один из самых талантливых повстанческих командиров, сражавшийся в Белоруссии Людвик Звеждовский - "Топор" (характерный повстанческий псевдоним). Звеждовский тяжело раненым попадет в плен и будет казнен в 1864г. Его бывший адъютант Миткевич показывал на допросе:

"Подстрекательство со стороны Звеждовского и уверения, что он, не стесняясь пределами польской народности, намерен свои действия перенести вглубь России, с целью ослабить влияние дворянства и восстановить равноправие всех сословий , увлекли меня своей заманчивостью...

В его искренности я еще более убедился из приказа его к начальнику оршанской шайки Каткову (Будзиловичу), расстрелянному в Орше, которому поручалось, собрав все, способное к восстанию, повесив помещиков, наиболее угнетавших крестьян, и тем побудив последних присоединиться к отряду, перейти затем в Смоленскую губернию и там, соединяясь с Звеждовским и сбросив с себя связывающее их с польским делом [даже так!], распространить мятеж до самой Волги" (Драницын, сс. 209-210).

В искренней преданности делу польско-русского революционного союза и всеобщей крестьянской революции таких людей, как Звеждовский, Сераковский и Калиновский подозревать невозможно. Их трагедия была в том, что действуя в условиях общенационального брожения и неотмежеванности сил социальной революции от сил революции буржуазной, они вынуждены были идти с этими последними на катастрофический компромисс, альтернативу которому видели лишь в самодовольном своей идеологической праведностью дезертирстве. Эта трагедия была присуща - в разных формах и в разной степени - и многим другим революционным социалистам, действовавшим в буржуазных национальных революциях - Пизакане в Италии, Ботеву в Болгарии, Конноли в Ирландии и т.д. Повторять то, что было в их действиях ошибкой, в современных условиях нельзя, а с позиций сегодняшнего нашего опыта читать им самодовольные поучения - тем более...

Совсем иной счет к деятелям восстания из белого и умеренно-красного лагерей, которые не были сторонниками русско-польского революционного союза и делали со своей стороны все, чтобы его сорвать. На их совести, например, бессудная казнь русского революционера капитана Никифорова.

Доповстанческая биография капитана Никифорова осталась неизвестной. Он присоединился к восстанию в самом начале и 26 января 1863г. прежде всего его стараниями повстанцы на короткое время взяли город Сосновцы - один из крупнейших повстанческих успехов в ходе восстания.

Заслуги Никифорова приписал себе крайне бездарный командир отряда умеренный А.Куровский. Через 10 дней отряд будет разбит, и Никифорову придется выводить из боя его уцелевшие остатки.

Дальнейшие перипетии повстанческой биографии Никифорова пересказывать мы не будем, скажем только, что два месяца он неизменно храбро сражался то в должности командира, то рядового бойца, и успел за это время поссориться с белыми. В конце марта он оказался в отряде Борелевского, честного польского якобинца из варшавских мелких предпринимателей, где был избран командиром роты. А вскоре Борелевскому пришел приказ от имени Национального правительства: расстрелять Никифорова без суда и следствия. Борелевский был настоящим якобинцем - вскоре после всего этого геройски погиб в бою, - но именно как настоящий якобинец, не выполнить приказ власти он не мог, поэтому обняв и поцеловав Никифорова перед всем отрядом, он приказал исполнить веление верховной власти (о судьбе капитана Никифорова см. Герои 1863г., сс. 239 - 242).

Судьба других русских офицеров и солдат, погибших за польскую революцию, была легче - они умирали от рук заведомых врагов. Из 183 русских офицеров и солдат, попавших в плен карателей, казнены были 89. Вот судьба двух из них, бывшего капитана пограничной стражи Матвея Дмитриевича Безкишкина и унтер-офицера Полоцкого полка Якова Максимовича Левкина:

"... Веря в то, что царя должно заботить "прекращение враждебного чувства, существующего ныне между русскими и поляками", Безкишкин в 1860г. представил "на высочайшее имя" свои предложения, смысл которых заключался в прекращении национального угнетения поляков [Царь, ясное дело, не прислушался к этим предложениям, как не прислушался он и к подаваемым приблизительно в то же время предложениям других будущих русских революционеров - Николая Серно-Соловьевича, например - которые именно после такой царской реакции становились революционерами]. К 1863г. Безкишкин освободился от наивных иллюзий и путь к установлению дружбы между русскими и поляками увидел в их совместной борьбе против самодержавия. Он принял участие в восстании, был инструктором, затем командовал отрядом, был ранен и вновь вернулся в строй. 15 (27) апреля 1864г. он был взят в плен, оказав при этом упорное сопротивление. Безкишкин был казнен в Радоме. Уже после приговора воинскую казнь - расстрел - заменили на считавшееся позорным повешение. Причиной этого была пощечина, которую Безкишкин дал председателю царского суда.

Великий польский писатель Стефан Жеромский рассказывал о том, что его первым произведением на школьной скамье была большая поэма "Безкишкин". Она была основана "на семейном предании, на рассказах простых людей, на тайной традиции наших келецких лесов".

Не один Безкишкин стал человеком-легендой. Беспримерной храбростью и боевым искусством прославился Яков Максимович Левкин. Он был, вероятно, членом революционной ячейки в своем Полоцком пехотном полку, т.к. к повстанцам примкнул с первых же дней, еще в январе 1863г. Унтер-офицер царской армии, Левкин стал повстанческим офицером. В отряде Зыгмунта Хмеленского, который высоко ценил Левкина, он командовал казачьим взводом, сформированным из русских пленных. Левкин успешно выходил из самых трудных боевых ситуаций. Ему удалось даже (факт беспримерный в истории восстания) бежать из плена. Вновь Левкин был захвачен царскими карателями только в мае 1864г. и вскоре расстрелян в Кельцах" (Герои 1863г., сс. 385 - 386).

Так что были люди, которым не по слухам, как Кропоткину, было известно отношение польских повстанцев к русским солдатам, которые вполне должны были знать о всяких возникавших трагических ситуациях, и которые пошли с повстанцами до самого конца - и сказать по правде, отношение к восстанию 1863г. таких людей, как Левкин или Безкишкин, морально куда важнее, чем отношение к нему всех прошлых, настоящих и будущих русских либералов...

Теперь мы переходим к главному вопросу, запутанному в воспоминаниях Кропоткина настолько безнадежно, что единственное объяснение этому может состоять лишь в том, что Кропоткина через 35 лет катастрофически подвела память, а проверять ее по источникам он не стал.

Дело в том, что по январскому декрету 1863г. повстанческое правительство объявило всю арендованную крестьянами у помещиков на феодальных условиях землю собственностью крестьян (отменять личную крестьянскую зависимость, т.е. крепостное право, было ни к чему, т.к. в Царстве Польском его не было аж с 1807г., а в Литве и Белоруссии - с 1861г.). Выкуп помещикам должно было заплатить государство после победы революции. Внесение крестьянами феодальных повинностей в пользу помещиков немедленно отменялось, за попытки сдирать с крестьян эти повинности помещикам полагалась смертная казнь.

Нас не должно смущать соображение о выкупе. Во-первых, значительная часть русских революционеров того времени ("Великорусс" и "К молодому поколению") тоже стояли за уплату компенсации помещикам за счет государства, во-вторых, и это важно, повинности отменялись немедленно, а выкуп за них (даже если большая часть него все равно должна была платиться из крестьянского кармана) намечался в неопределенном будущем. Крестьянство получало реальное значительное облегчение в настоящем и нечто сомнительно-нехорошее в будущем, но, по общему правилу, на людей сильнее действуют нужды настоящего, чем предположения о будущем...

Подлинная проблема повстанческого декрета была совсем в другом. Польша продвинулась по пути капитализации сельского хозяйства гораздо больше, чем Россия, и очень значительную часть польского крестьянства составляли практически отсутствовавшие в то время в России безземельные крестьяне. Они не получили от повстанческого аграрного декрета ничего, даром что игравший крупнейшую роль в начале восстания красный революционер Зыгмунт Падлевский, расстрелянный в мае 1863г., сказал на заседании, принявшем решение о начале восстания: " Мы должны издать декреты о наделении землей крестьян, а если завтра мы останемся живы, мы пойдем к бедняку - крестьянину и вернем ему его собственность " (Драницын, с. 160).

Накануне восстания 6% польских крестьян составляли крестьяне-собственники, 55% - крестьяне-арендаторы и около 40% безземельные крестьяне (в абсолютных цифрах на долю первых двух категорий приходилось 2 млн человек, на долю безземельных крестьян - 1,4 млн человек (Драницын, сс. 151 и 237). Эта последняя категория не получала от победы восстания ничего. Повстанческое правительство Литвы и Беларуси, более радикальное, чем центральное польское правительство, которому оно подчинялось, писало:

"Польское народное правительство отдает всем оседлым крестьянам, помещичьим и казенным, на вечные времена в полную собственность, без чиншей и выкупов, ту землю, которую они обрабатывали, а все распоряжения московского правительства отменяет, ибо эта земля польская, а не московская" (Драницын, с. 237).

Радикально-плебейские элементы партии красных достигли компромисса в аграрном вопросе с буржуазными и помещичьими элементами отнюдь не на "шляхетской" программе, как пишет Кропоткин, а на программе радикальной буржуазной аграрной реформы. Это могло увлечь более обеспеченные слои крестьянства, но никак не крестьянскую бедноту (Драницын пишет, что повстанческое правительство обещало "батракам, отставным солдатам и неоседлым крестьянам за участие в защите страны лишь жалкую подачку в 3 морга земли" (с.238), причем даже эти 3 морга получали не все безземельные крестьяне, а лишь те, кто участвовал в восстании). Удовлетворить крестьянскую бедноту можно было лишь путем экспроприации всей помещичьей земли, не только сдаваемой на феодальных основах в аренду крестьянам, но и обрабатываемой на капиталистических началах трудом батраков, однако подобная социально-революционная мера тормозила развитие капитализма в Польше и, что на тот момент казалось важнее, бесповоротно выпихивала из "общенационального" лагеря весь класс помещиков, означала превращение буржуазной национальной революции в эгалитаристскую социальную революцию. Пойти на это деятели плебейского крыла красных не смогли - и именно в этом их главная трагическая вина...

Все это вполне объясняет тот факт, что восстание поддержала немалая часть зажиточного крестьянства, но к нему оказалась равнодушной крестьянская беднота. С.Н. Драницын в своей старой книге, замечательной по бескомпромиссности марксистского классового подхода, пишет:

"Простой рассказ П.Ф. Николаева [русского революционера -каракозовца] в его личных воспоминаниях о пребывании Н.Г. Чернышевского на каторге говорит об участии кулацких и зажиточных элементов крестьянства в восстании. "Население "конторы" состояло из простолюдинов и особенно много было жмудинов, полукрестьян - полупанков - народ отчаянно патриотичный и страстны е католики. В особенности они ненавидели интеллигенцию, которая погубила и "справу", и "отчизну"".

Жмудь [она же Жемайтия -Северо-Западная Литва] восстала в конце марта 1863г. Именно там восстание больше всего приняло характер крестьянской войны..." (с. 248).

Еще до восстания более обеспеченные и неимущие элементы крестьянства очень по-разному относились к польскому "национал-освободительному" движению. Участник восстания Грегорович вспоминал:

"Что касается крестьянского люда, то здесь следует сделать некоторого рода различие. Общее название "крестьяне" охватывало тогда... два разряда, во многих отношениях очень непохожие друг на друга. Майорат Замойских и очиншованные национальные владения имели население, в большей части патриотически настроенное, хотя и очень осторожное и выжидающее. Но, несмотря на это, при широком распространении восстания, можно было смело рассчитывать на его участие. Много оседлых чиншевиков [крестьян-арендаторов] вошло в союз, выполнив присягу и уплачивая установленные в пользу движения налоги. Наоборот, в дворянских имениях положение дел было совершенно отличным. Местное население, недавно очиншованное, малодостаточное, не имело времени [и средств!] для выполнения гражданского долга. На все уговоры следовал обычный ответ "пусть бог поможет тому, кто хочет добра"; однако эта часть населения решительно отказывалась от участия в повстанческой организации [платить "установленные в пользу движения налоги" крестьянской бедноте было не из чего]. Этот отказ бедных крестьян сплошь и рядом останавливал и чиншевиков от присоединения к восстанию. Они справедливо говорили, что помещичьи хлопы не хотят идти с нами, а без них мы ничего не сделаем" (Драницын, сс. 235 - 236).

О частом отношении национально сознательного более зажиточного крестьянства (55% польских крестьян-арендаторов явно не могли быть поголовно кулаками, какую долю составляли кулаки среди 6% крестьян-собственников мы не знаем, поэтому можно сказать, что если в Русской революции 1917г. образовался антикулацкий бедняцко-середняцкий блок, то в польском восстании 1863г. был налицо антибедняцкий кулацко-середняцкий блок) к равнодушному к "справе" и "отчизне" беднейшему крестьянству, можно судить по короткой реплике Драницына. Среди казненных в Царстве Польском 182 повстанцев, пишет он, было "27 крестьян, входивших в отряды "жандармов-вешателей" [повстанческая полиция], восемь человек были начальниками этих отрядов, причем они отличались жестокостью к равнодушной к восстанию крестьянской бедноте" (с. 200).

У воспитанного на марксизме историка есть очень большое искушение считать повстанческий "красный террор", направленный против "равнодушной к восстанию крестьянской бедноты", кулацким террором, террором выступавшего за буржуазную революцию кулачества против равнодушных из-за своей высокой классовой сознательности к буржуазной революции пролетарских элементов крестьянства. В реальности дела обстояли по-другому.

Имевшие чуть-чуть более досуга и грамотности, искренне убежденные в правоте своего дела (которое для них действительно означало освобождение от помещичьей эксплуатации) и жертвовавшие восстанию не только временем и деньгами, но и жизнью, лучше обеспеченные элементы крестьянства искренне считали задавленную до последней степени крестьянскую бедноту зараженной пагубным равнодушием к "справе" и "отчизне", а тех неимущих крестьян, которые из-за мелкой корысти становились на путь предательства, находили ничем не отличающимися от предателей из прочих классов. Все это было очень понятно, но очень печально.

В воззвании Виленского повстанческого центра (а Вильно, Литва и Беларусь - это оплот радикального, самого левого крыла восстания, это территория подлинной крестьянской войны) говорилось коротко, прямо и просто:

" Пан будет плох - пана повесим, как собаку. Мужик будет нехорош - и мужика повесим, и усадьбы их и села обратим в дым, и будет справедливая свобода, потому что этого бог уже хочет и пресвятая богородица... Мы люди вольные, а кто хочет неволи, тому дадим виселицу... а кто хочет неволи московской - того повесим на суку " (К. Калиновский. Цит. соч., сс. 73-74 и Герои 1863г., с. 276).

То, что предателей нужно было истреблять, независимо от их классовой принадлежности, факт очевидный. Однако не менее очевидно, что не мешало бы задуматься, какие именно социально-экономические обстоятельства являются причиной равнодушия к восстанию крестьянской бедноты и как эти обстоятельства исправить.

Впрочем, автор упомянутого воззвания Константин Калиновский среди всех лидеров восстания был наиболее убежденным сторонником крестьянской вольности. В том же воззвании, наряду с обещаниями вешать предателей на суку независимо от их классовой принадлежности, говорилось следующее:

" Наше дело - не панское, а справедливой вольности, которую отцы ваши и деды издавна желали... миновала уже барщина, миновала кривда, и никакая сила не вернет ее... Никто не сможет обижать простого человека... Чинша, оброков, податей в казну и панам более не платить, земля уже ваша". Далее содержался призыв к крестьянам на сходках самим решать, какие устанавливать новые порядки (Герои 1863г., сс. 276 - 277).

Заявление о том, что больше не надо платить податей в казну не вязалось со сбором повстанческого налога, однако едва ли Калиновский, честный вплоть до обещания "топора над каждой барской колыбелью", лицемерил, скорее всего, в горячке борьбы противоречие просто не замечалось.

Драницын пишет:

"В качестве иллюстрации степени обострения национальной и классовой борьбы, необходимо упомянуть об участии в восстании сына жандармского полковника русской службы в Варшаве, студента Трушинского, который был, по мнению следственной комиссии, тайным секретарем жонда [повстанческого правительства]. Он жил у отца в казармах. Вместе со своей матерью он воровал у отца бумаги и передавал секретные сведения жонду. Сын, кроме того, участвовал в исполнении смертного приговора своему отцу. Интересно, что варшавские полицейские чиновника три раза предупреждали мать и сына об обысках в их квартире. Только 3 ноября 1863г. он был схвачен и расстрелян. Сын другого жандармского офицера - Денисевич - участвовал в повешении своего отца..." (сс. 201 - 202).

Перепачканная кровью и порохом, сражалась буржуазная революция, а ее наиболее энергичными и беззаветными борцами - как и во всех буржуазных революциях - были плебейские элементы: беспоместные дворяне, варшавские подмастерья, низовые священники и более обеспеченные группы крестьянства. Они не боялись ни умирать, ни убивать, ни честно признавать то, что они делают.

Соратник Калиновского, тогдашний руководитель виленского подполья В. Малаховский 28 июня 1863г. написал командиру повстанческого отряда Ф. Вислоуху весьма интересное директивное письмо. Письмо начиналось так: "Да здравствует свобода родины, равенство и собственность крестьян . Вечная слава вам, ее защитникам!...

...Мы вступаем на путь бешеной энергии... Дворянство сторонится работы в деревне, бежит от вас, т.к. страшится муравьевских виселиц и дрожит за имения. Поставим же его так, чтобы ему пришлось выбирать между нашей петлей, пучком смолистой лучины - и царской карой. Когда тысячи голодных, ослабевших и раздетых льют в битвах благороднейшую кровь, ты, живой дворянин, как ты можешь оставаться безучастным зрителем этих бешеных схваток ради спасения твоих поместий, нажитых трудом крестьян?

Мы вешаем крестьян, когда они по неразумности, не понимая своего положения и цели борьбы, шпионят, доносят, вредят себе самим же. Какие же мучения и казни должны мы обрушить на виновников стольких жертв, стольких поражений и страданий - на помещиков, которые предают вас на каждом шагу, бегут в города, прячут от вас свои запасы по амбарам.

Вам, олицетворению силы народа, искренне вам сочувствующего, нельзя, если вы понимаете важность настоящего момента и свое влияние на народное сознание, ограничиваться сетованиями на подлость и трусость дворянства. Пусть хотя бы один или два недоброжелательных пана заболтаются своими тучными телами на дереве, пусть хотя бы один угнетатель крестьян захрипит на виселице перед своими неграми за донос, за невыполнение приказа и долга, за неизгладимые и невознаградимые обиды, причиненные народу или вам, а потому и общему делу, и народ вас поймет. Он не назовет вас "барчуками", а будет считать вас вдохновенными трибунами свободы, о которой он мечтал с колыбели, защитниками всеобщей вольности. Он окружит вас доверием и верой... В родной стране вы не должны получать ответа "не дают". От вашего успеха зависит судьба отечества - как же можете вы терпеть нужду или горести, боясь оскорбить нервы дворянки грубым приказом или нарушить покой дворянина, смердящего, подобно улитке, в своем имении" (Герои 1863г.М., 1964, сс. 272, 274).

При всей замечательной революционной страсти письма Малаховского, нетрудно заметить, что он ненавидит дворян не столько за их эксплуатацию крестьянства (хотя и за нее - тоже), но главным образом за предательство национального дела, его ненависть к дворянам - ненависть не крестьянского революционера, но прежде всего - оскорбленного корыстной изменой дворянства патриота...

Мы приводили уже честные слова Калиновского о топоре над каждой барской колыбелью. Они так и остались словами, и случаев вырезания барских младенцев в ходе восстания неизвестно. При всем при том Калиновский либо не понял, либо, что на наш взгляд более вероятно, не сумел из-за соотношения сил реализовать на практике, ту принципиальную вещь, что экспроприация всех помещичьих земель - куда более надежный способ обеспечения крестьянских интересов, чем угрозы барским младенцам, и что без экспроприации всех помещичьих земель и вовлечения в восстание крестьянской бедноты подобные слова могут быть только не подкрепленными действиями угрозами...

По поводу высказывания Калиновского о топоре над каждой барской колыбелью следует сделать комментарий. Много найдется добрых душ, которые сочтут великого белорусского крестьянского революционера (именно он вел еще до восстания пропаганду в крестьянстве, в т.ч. посредством издания газеты на белорусском языке "Мужицкая правда") кровожадным чудовищем, потенциальным детоубийцей и прочее, и прочее. В наших или чьих-либо еще оправданиях Калиновский, отдавший жизнь за освобождение угнетенного народа, абсолютно не нуждается, но объяснить его слова нужно.

Пожалевшие барских дитятей добрые души забывают о нищете и страданиях белорусского крестьянства, одного из самых нищих, задавленных и угнетенных в царской империи. Они забывают о крестьянских детях, мерших от голода и недоедания, питавшихся хлебом из всяких суррогатов, забывают о извечной ненависти угнетенного белорусского крестьянина к барину, шляхтичу, забывают о том, что для белорусского мужика, хлопа не было на земле ничего более ненавистного, чем шляхтич со всем своим антуражем.

Калиновский не отделял себя от замордованного шляхтой белорусского крестьянина, хлопа, страдания крестьянина были и его страданиями, крестьянская ненависть - и его ненавистью. Великая ненависть к угнетателям рождается не из жестокости, но из великого сострадания к угнетенным...

Так что жалеть барских дитятей , колыбелям которых грозил топором Калиновский, мы не станем . Для этого гуманного дела найдется и без нас слишком много желающих. А вот кто пожалеет детей хлопов, белорусских мужиков?

В историческом романе белорусского писателя советских времен В. Короткевича "Дикая охота короля Стаха", героиня, кающаяся молодая шляхтянка, рассказывает о крестьянском мальчике, впервые в жизни съевшим такой деликатес, как драник ( оладья из тертого картофеля с мукой) , а потом делает вывод: пока наш дворянский класс пил да гулял, жировал да пировал, крестьянские дети не видели даже драников и питались хлебом с лебедой. Поэтому когда крестьяне вырежут наш класс до последнего человека, они будут иметь на это полное моральное право. Калиновский, в отличие от данной шляхтянки, не только рассуждал, но и действовал - действовал ради такой скромной цели, чтобы крестьянские дети перестали есть хлеб с лебедой и впервые наелись хотя бы драников, - и если бы ради этой цели действительно оказалось нужным пустить под топор всех барских дитятей, с моральной стороны тут нечего было бы возразить...

По своему объективному смыслу восстание 1863г. было потерпевшей поражение буржуазной национальной революцией. Поэтому перед современными социалистами-революционерами неизбежно возникают два вопроса: первый, правильно ли поступили такие бесспорные убежденные социалисты, как Герцен, Огарев и Бакунин, когда поддержали восстание (Бакунин пытался оказать ему практическую помощь, предприняв неудачную - не по вине Бакунина - попытку доставить повстанцам груз с оружием). И второй, должны ли были сторонники освобождения трудящихся масс участвовать в буржуазных революциях, иными словами, если бы мы жили в 1789г., нужно ли было нам участвовать в штурме Бастилии?

По твердому убеждению автора этой работы, Герцен и Бакунин поступили правильно, и участвовать в штурме Бастилии было нужно. В доказательство существуют два аргумента.

Первый. Как социалисты-революционеры, мы являемся врагами всех видов неравенства и гнета - не только экономического, но также и политического и национального. Если протест только против политического и национального гнета при игнорировании экономической эксплуатации и социального неравенства может быть делом лишь буржуазных радикалов, то односторонней и буржуазно-ограниченной является и борьба только за экономические улучшения жизни рабочих, при игнорировании таких часто весьма болезненно затрагивающих жизнь пролетариев вопросов, как полицейский деспотизм и национальное угнетение.

Мы прекрасно понимаем, что полицейский деспотизм и национальный гнет являются неизбежными характеристиками капитализма, что их уничтожение может быть осуществлено лишь коммунистической революцией. В борьбе против них мы не выдвигаем положительную программу действий в рамках капитализма - вроде защиты буржуазной демократии или права наций на самоопределение - точно так же как в борьбе против экономической эксплуатации пролетариата мы не защищаем программу приемлемых для капитализма социальных реформ. Однако, подобно тому, как мы участвуем в пролетарской стачке и поддерживаем ее, точно таким же является и наше отношение к борьбе против национального и полицейского гнета. Как писал Бакунин, нация для нас - не принцип, а факт, иными словами, мы боремся против национального угнетения не потому, что оно национальное, а потому, что оно - угнетение, и программа нашей борьбы в пределах капитализма здесь чисто отрицательная - мы выступаем не за создание новых буржуазных национальных государств на месте старых, но против национального неравноправия и угнетения. Подобно тому, как мы не обязаны солидаризоваться с иллюзиями участников стачки (например, о недопуске на работу рабочих-мигрантов) и подобно тому, как мы не в коей мере не можем поддерживать профсоюзное руководство стачки, мы не должны солидаризоваться с иллюзиями пролетарских участников "национальных движений" и уж тем более с буржуазным руководством этих движений.

Однако чрезвычайно вредно было бы не замечать реальный пролетарский протест, присущий рядовым участникам национал-освобожденческих движений, но уводимый их руководством в буржуазное русло. В связи с этим мы переходим ко второму вопросу.

Сам вопрос - должны ли были сторонники освобождения трудящихся масс участвовать в буржуазных революциях прошлого? - поставлен неверно уже по той причине, что реально жившие в те времена и боровшиеся за свое освобождение трудящиеся массы - а также их передовые идеологи - участвовали в буржуазных революциях, и сама идея антибуржуазной освободительной революции угнетенных классов возникла именно в буржуазных революциях и после них - как результат осознания на практике трудящимися массами враждебности интересов буржуазии их интересам.

Общественные движения 17-20 веков, получившие позднее название "буржуазных революций" были в основе своей борьбой различных классов, по разным причинам недовольных старыми полуфеодальными порядками, но противоположных друг другу в своем понимании того, чем эти порядки заменить. "Буржуазными революциями" они оказались лишь потому, что в конце концов победителем из этой борьбы вышла буржуазия. Предсказать заранее этот результат было невозможно, и для современников событий вопрос о том, приведет ли революционный процесс, начатый взятием Бастилии, к торжеству капитализма или к установлению "республики равных", был полностью неясен.

Очень важно подчеркнуть, что осознание трудящимися классами своих собственных освободительных целей, противоположных интересам буржуазии, не существовало в готовом виде до революционного процесса, а формировалось в нем. От неимущей парижской бедноты весны 1789г., надеявшейся на доброго короля, добрых министров и депутатов, до гордых санкюлотов 1793г., убежденных, что "недоверие к властям есть первая добродетель гражданина", верящих, что "свободы огненный колпак пройдет по всей вселенной" и сознательно борющихся за общество без наемного труда - дистанция очень большого размера, и этот путь не мог быть пройден в результате одной только самой правильной теоретической пропаганды, но лишь в результате накопления и осмысления собственного опыта политической борьбы, передовые же теоретики вроде Марата могли лишь облегчать подобное осмысление санкюлотами их собственного политического опыта.

В начале революционного процесса трудящиеся - как парижские санкюлоты, так и варшавские ремесленники - еще не могли увидеть до конца противоположность своих стремлений со стремлениями хорошо говоривших о народном благе либеральных господ. Поэтому люди, искренне преданные делу освобождения трудящихся масс, в эпоху революций 18-19 веков (Марат, Бабеф, Бакунин в 1848-1849гг., Пизакане, Калиновский, Ботев и т.д.) не могли и не собирались устраниться от участия в реальной революционной борьбе - стали бы трудящиеся Парижа слушать Марата, если бы он не стоял с ними бок-о-бок в их борьбе?! - но толкали эту борьбу максимально влево, объясняя трудящимся массам их собственный политический опыт и противоположность цели их освобождения с интересами буржуазии. В каждом конкретном случае те или иные плебейские революционеры - наши предшественники - могли допускать разные вызванные субъективными и объективными причинами ошибки, их величие в том, что они не сделали главной ошибки - стерильного самоустранения.

Все революции прошлого оказались по своим объективным результатам буржуазными революциями, и утверждать, что пролетарии не могут и не должны участвовать в буржуазных революциях - означает утверждать, что пролетарии не должны были участвовать ни в каких реальных революциях вообще. Более того. Нет никакой объективной стопроцентной гарантии, что победой социальной революции кончится каждое из предстоящих в обозримое время революционные выступлений. Наиболее распространенная и наиболее радикальная форма пролетарской борьбы в настоящее время - это плебейские бунты (Албания, Аргентина, Украина, Киргизия, Франция), и начинают борьбу во всех этих случаях не идеальные пролетарии, уже готовые бороться за коммунистическую революцию, а пролетарии реальные, насквозь пропитанные всевозможными буржуазными иллюзиями и предрассудками. Обретение пролетариями коммунистической сознательности - не предпосылка классовой борьбы, а ее результат. Как правильно писали бордигисты, "рабочие не потому будут бороться, что станут сознательными, а потому станут сознательными, что будут бороться".

Отворачиваться от живой борьбы пролетарских масс под предлогом, что формы и методы этой борьбы или сознание ее участников не соответствуют каким-то априорным нормам, - это значит быть не революционером, а историком и комментатором, значит в действительности стремиться не к уничтожению источающего кровь и грязь из всех своих пор буржуазного мира, а к сохранению своего социального положения доброго и гуманного интеллигента, критикующего капитализм из гуманных побуждений, но немыслимого вне капитализма. Подобное чистоплюйство, какими бы радикальными фразами оно ни сопровождалось, может исходить только от людей, которым нужна не народная революция, а революция своя собственная, соответствующая заранее измысленному трафарету и которым нужно не прекращение народных страданий, а торжество излюбленных схем...

Мы уже говорили о причине, обусловившей ошибки плебейских революционеров в восстании 1863г. - о неразмежеванности в тогдашней Польше (и в меньшей мере - в Литве и Беларуси) сил плебейской социальной революции с силами буржуазной национальной революции. Если бы эта революция развивалась по нарастающей и не потерпела бы военного поражения в самом начале, классовое размежевание стало бы следствием ее первых побед. В реальности оно явилось результатом ее поражения.

В 1863г. на польские правящие классы повеяло первым отдаленным ветром социальной революции - после чего польские буржуа и помещики пришли к выводу, что лучше уж царь, чем варшавские ремесленники - кинжальщики с их враждой к "хозяевам, превращающим нашу кровь в золото и набивающим им карманы" и чем обещание топора над каждой барской колыбелью. В свою очередь, варшавские ремесленники и искренние революционные интеллигенты извлекли урок из того, что классовый компромисс во имя национального дела неизбежно ведет к поражению восстания - урок, что освобождение трудового народа может быть результатом не национальной, но исключительно социальной революции. В результате такие "красные" лидеры 1863г. как Домбровский и Врублевский стали героями революции парижского пролетариата, а варшавские ремесленники с конца 1870-х годов, когда прошла вызванная поражением восстания подавленность, стали бороться уже не за "отчизну", но за социализм. Без опыта 1863г. ничего этого не было бы, такая последовательно-интернационалистская организация, как "Пролетариат" могла возникнуть лишь после того, как ремесленники Варшавы на собственном опыте убедились в ложности пути национальной буржуазной революции.

Разумеется, ни к чему много раз подряд наступать на одни и те же грабли, и если широкие трудящиеся массы учатся прежде всего на своем опыте, то сознательные революционеры, уж коли они взялись быть передовыми борцами социальной революции, должны учиться на опыте чужом - чтобы облегчить, а не затруднить осмысление массами их собственного опыта. Вина радикального крыла польских "красных" состоит именно в том, что они пошли на недопустимый компромисс с буржуазными и помещичьими элементами, хотя из опыта революции 1848-1849гг. должны были знать, к чему подобный компромисс приводит. Что было причиной их непоправимой ошибки, мы говорили в других местах этой главы.

В современных условиях упадочного капитализма буржуазные революции, т.е. не выходящие за пределы капитализма политические преобразования, ведущие к длительному и устойчивому прогрессу общества, невозможны. Это доказано примером Украины, где "оранжевая революция" стала началом не революционного процесса, но небольшого верхушечного круговращения, и все кончилось тем, что вождь "демократической революции" Ющенко назначил премьером вождя бюрократической реакции Януковича. Однако проблема отношения революционеров к массовым движениям, участники которого не выдвигают сознательно-революционных целей, остается.

Есть точка зрения, что революционеры могут участвовать только в тех из этих движений, которые выдвигают конкретные социально-экономические требования, но не являются ответом масс на обусловленный общей гнилостью капитализма общенациональный политический кризис. Подобная точка зрения является своего рода "революционным реформизмом" и ведет к бездействию революционеров именно в тех ситуациях, когда их вмешательство наиболее необходимо.

Стачка, где сотни рабочих заявляют, что не хотят больше считаться быдлом, - вещь замечательная. Но когда сотни тысяч украинских пролетариев вышли на улицы Киева и на палаточном городке висело, в частности, двустишие: "Нам терпеть обрыдло, Мы народ, а не быдло", - это было еще более замечательно.

Разумеется, у сотен тысяч вышедших на улицы Киева пролетариев не было сознательных революционно-социалистических целей, но это должно было служить причиной не для самоустранения сознательных революционеров, но для их энергичного вмешательства, для энергичной пропаганды среди пролетариев, в сознании которых впервые по меньшей мере за последние 13 лет правомерность существующих порядков была поставлена под вопрос...

Мы не можем игнорировать реальный пролетарский протест, когда он контролируется буржуазными группировками, националистами и прочей сволотой. Напротив, мы должны лишать - насколько у нас хватит сил - буржуазные течения контроля над пролетарским протестом. Сделать это невозможно, если игнорировать его - как невозможна была бы дальнейшая радикализация Великой Французской революции, если сперва не была бы взята Бастилия.

Иллюзиям "общенационального" и "общедемократического" фронта мы должны противопоставлять объединяющую угнетенных всего мира программу мировой коммунистической революции, борьбу против национального гнета и полицейского деспотизма мы должны вести не в коалиции с национал-освобожденцами и либералами, а своими собственными силами. Важнейший урок польского восстания 1863г. состоит именно в пагубности "национал-освободительной" коалиции с буржуазными силами, в пагубности подчинения социальной революции угнетенных классов буржуазным силам "национальной революции"...

С военной точки зрения восстание было обречено с самого начала. Повстанцы даже не пытались освободить Варшаву (в восстаниях 1794 и 1830-1831гг. освобожденная Варшава была естественной столицей восстания). Попытки захватить в самом начале восстания некоторые сравнительно крупные города (намечавшийся на роль временной повстанческой столицы Плоцк, например), не удались и восстание осталось плохо вооруженной лесной партизанщиной, самыми крупными боевыми операциями которой могли быть лишь в основном неудачные бои с царскими полками и налеты на уездные города.

В конце апреля 1863г. повстанческий командир Зыгмунт Сераковский сделал попытку с боями прорваться в Латвию и поднять там на восстание латышских крестьян против немецких баронов. Это была единственная крупная попытка интернационализации восстания, выхода его за пределы старой Речи Посполитой. В случае удачи она обещала чрезвычайно много. Латышские батраки лютой ненавистью ненавидели немецких баронов. Эту ненависть они покажут и в 1905г., когда Латвия станет оплотом красной партизанщины, и в 1914г., когда латышские полки окажутся самыми боеспособными частями царской армии (русскому крестьянину воевать с немецким рабочим было не из-за чего и воевать он не хотел. Латышский батрак, ненавидя немецких баронов, переносил свою ненависть и на всех немцев. Когда он убедится, что нужна не национальная, а классовая война, тогда лучшие полки царской армии станут красными латышскими стрелками, а в 1919г. создастся задавленная лишь иностранной интервенцией Латышская советская республика, где, в отличии от Советской России 1919г., до самого конца просуществовали стихийно-демократические порядки ранней революции вроде сохранения в армии власти солдатских комитетов и получения наркомами зарплаты не выше средней зарплаты рабочего).

Сераковскому не удалось дойти до Латвии. По дороге его отряд был разбит превосходящими силами врага, сам Сераковский - тяжело ранен. Сопровождавшая его группа повстанцев попросила у местной польской помещицы повозку, чтобы довезти неспособного из-за ранения самостоятельно передвигаться Сераковского до границы. Помещица отказала. Тогда повстанцы конфисковали повозку. Оскорбленная в лучших чувствах, помещица сообщила о "повстанческой банде" властям. Она, наверное, любила "отчизну", но свою собственность любила еще больше...

По-человечески, Сераковский был, наверное, самой привлекательной личностью среди лидеров восстания, хотя у него не было революционной непреклонности Калиновского и хотя, в отличие от того же Калиновского или Траугута, Сераковский не успел проявить сохранявшуюся даже в самой безнадежной ситуации организаторскую волю.

Зыгмунт Сераковский родился в 1827г. Его отец, мелкий помещик, погиб в восстании 1831г. В юности Сераковский участвовал в польских революционных кружках Петербурга. В 1848г. эти кружки охватила эйфория, все вдруг поверили, что надо срочно начинать восстание, т.к. на границе стоит готовая к освободительному походу армия из польских эмигрантов. Сераковский предложил отложить восстание до тех пор, пока он выяснит, что на самом деле происходит по ту сторону границы.

Недалеко от границы Сераковского арестовали. Хотя его революционные связи остались неизвестны, а намерение перейти границу - лишь недоказанным предположением, на всякий случай николаевское правительство сослало его в армию солдатом, в части, расположенные в казахских степях.

Там с ним произошел следующий забавный случай. Сераковский обратил внимание своего командира, что в полученный экземпляр солдатской присяги вкралась опечатка "солдату надо: немного любить бога, царя и отечество...". Озадаченный командир, подумав, нашел-таки решение противоречия между официальным документом и верноподданическим монархизмом: "Это вам, полякам, надо много любить нашего царя. С нас, русских, и немного сойдет...".

Грамотный солдат спустя некоторое время получил производство в унтер-офицеры, а уже после смерти Николая Первого, в феврале 1856г, в офицеры. После этого он добился производства в Петербург, где сдружился с Чернышевским.

Если Сераковский не подал в отставку, на что он теперь имел полное право, то на это было две причины. Во-первых, грядущее восстание нуждалось в людях, знающих военное дело, а во-вторых, кроме революционной подпольной работы у Сераковского было и легальное дело, которое он считал не менее важным, чем революционная конспирация. Этим делом была борьба за отмену телесных наказаний для солдат русской армии, в пользу чего он со всей страстью развернул вышедшую даже на международный уровень компанию.

Телесные наказания в царской армии отменили незадолго до восстания 1863г. За роль в деле отмены телесных наказаний и в модернизации русской армии Сераковского ждал чин полковника и всякие связанные с ним приятные вещи. От всего этого Сераковский отказался, и, оставив ждавшую ребенка любимую жену, поехал победить или умереть в святом и почти безнадежном деле...

Как и следовало ожидать, тяжело раненого Сераковского приговорили к смертной казни. Губернатор Литвы и Белоруссии Муравьев по прозвищу "вешатель" утвердил приговор, заменив расстрел виселицей. Накануне казни он предложил Сераковскому помилование в обмен на предательство, а чтобы побольнее подавить Сераковскому на нервы, на свидание с ним пустили жену. Эта последняя затем вспоминала:

"Всю дорогу я думала о том, чтобы владеть собою, чтобы удержаться от слез, чтобы своими страданиями не увеличивать его тяжкой доли, не бередить его ран. У кровати раненого стоял стол, за которым сидел комендант Вяткин и какие-то члены комиссии, а в дверях шесть солдат, столько же за дверью в коридоре. Дали четверть часа. От этих пятнадцати минут на всю долгую, тяжкую жизнь в моей памяти осталась безграничная мука на лице любимого, лоб, ладони и щеки, горящие огнем, глаза его, сияющие от счастья, губы, радостно улыбавшиеся. При встрече он не обращал внимание на присутствие врагов, казалось, не видел и не знал их. Я встала на колени у кровати. "Полька, - сказал он вполголоса, - вчера я подписал себе смертный приговор словами "ничего не знаю, а если б и знал, то не сказал бы вам". Не знаю, что случилось со мною, последние слова, которые я расслышала, были: "Боже! Тебя не подготовили, тебя не предупредили, что это наше последнее свидание!".

После свидания, в ночь перед казнью Сераковский написал жене прощальную записку: "Анели моя! Узнал, что жить и быть свободным могу под одним условием - выдачи лиц, руководящих движением. Гневно отверг. Дано мне понять, что подписал свой смертный приговор. Если суждено умереть, умру чистым и незапятнанным. Скажи же ты мне, Анели, разве я мог ответить иначе? Я тебя любить буду, буду витать над тобой и нашим младенцем, а потом вновь встретимся в том, ином мире. Считай, что в понедельник я буду мертв" (Герои 1863г., сс. 65-66).

Казнили Сераковского 15 июня 1863г. Ходить он все еще не мог, и под виселицу его несли на носилках...

Русские революционеры с самого начала честно сказали организаторам польского восстания, что не смогут помочь ему ни победоносной крестьянской революцией в России, ни даже организацией здесь местного восстания, которое смогло бы отвлечь от Польши часть царской армии. Устроить военную диверсию в Поволжье попытался польский революционер Иероним Кеневич, установивший контакты с несколькими русскими революционерами в Казани и служившими в тех краях польскими офицерами русской армии. На то, чтобы зажечь пожаром крестьянской войны Поволжье, тогдашнее польское повстанческое правительство не поскупилось и выделило целых 14 револьверов. Кроме того, для агитации среди крестьян Кеневич послал в Нижегородскую губернию с листовками 4 плохо говоривших по-русски польских студентов. Вся эта авантюра была лишь проявлением отчаяния, когда утопающий хватается за соломинку... В июне 1864г. Кеневича и нескольких участников "казанского заговора" расстреляют в Казани..

Восстание стремительно потеряло стратегическую перспективу. Не удалось ни захватить хоть какие-то польские города, ни вызвать крестьянскую революцию в России, ни даже получить поддержку от западноевропейских держав, как того хотели белые... Оставалось, несмотря ни на что, сражаться до самого конца.

Некоторые из действовавших в самой Польше лидеров радикального крыла красных были арестованы еще до восстания (Я. Домбровский, Б. Шварце), другие погибли в первые месяцы восстания - С.Бобровский, З. Падлевский, З. Сераковский. Падлевский и Сераковский были казнены царскими карателями, и тут все ясно, а вот на обстоятельствах гибели Бобровского следует остановиться особо.

23-летний Стефан Бобровский, за 7 лет до этого - сокурсник Писарева, талантливый организатор и революционный политик, в марте 1863г. был фактическим лидером повстанческого правительства и руководителем (а скорее координатором, т.к. у сражавшихся в разных местах отрядов высокой централизации действий не было и быть не могло). 31 марта 1863г. Бобровский будет убит на дуэли белым офицером - проходимцем.

Польские революционеры из радикального крыла красных были искренними и самоотверженными людьми, не жалевшими для счастья народа, как они его понимали, собственных жизней. Но из-за того, что они действовали в буржуазной национальной революции, как ее радикальное крыло, и это волей-неволей влияло на их действия, по отношению к ним часто испытываешь двойственное чувство, каковой двойственности совершенно нет в отношении к русским народникам и народовольцам.

В самом деле, чего ради Бобровскому, фактическому лидеру повстанческого правительства, своей партии и всего восстания, наверняка понимавшему, что в то время и на том месте его не мог заменить никто, идти на дуэль с каким-то проходимцем (а был, для полного счастья, Бобровский штатским интеллигентом с сильной близорукостью). Нет, пошел же, поддался на провокацию белых помещиков и погиб преждевременно и попусту...

После убийства Бобровского восстание в Польше окончательно теряет стратегическую перспективу и плывет без руля и ветрил. Начинается чехарда умеренно-красных, умеренно-белых, красно-белых и бело-красных правительств, не знавших, чего хотеть и что делать. "Диктатуру" красного генерала Мерославского сменяет "диктатура" белого генерала Лянгевича. Обе "диктатуры" просуществовали ровно по неделе, до тех пор, пока разбитые в первой стычке с царскими войсками "диктаторы" не сочли нужным ретироваться за границу.

В Литве и Западной Беларуси, где происки белых увенчались лишь временным успехом, и где восстанием - с некоторым перерывом - руководили такие сторонники крестьянской революции, как Калиновский, Сераковский, Мацкявичюс, Звеждовский, Врублевский, дело обстояло лучше. Именно в Литве и в Западной Белоруссии восстание превратится в настоящую крестьянскую войну и именно там царизм будет вынужден пойти на наибольшие уступки крестьянству. Однако период февраля - июня 1863г., когда белые и умеренные красные оттеснили от руководства восстанием в Северо-Западном крае группу Калиновского, поставив ее перед ультиматумом внутренней гражданской войны, имел катастрофические последствия в том смысле, что именно в это время было задавлено восстание в Восточной Беларуси, тогда как прорываться в Россию, чтобы поднимать там крестьянское восстание, можно было только через территорию Восточной Беларуси. Калиновский и его товарищи в феврале 1863г. согласились пойти на компромисс, посчитав - с определенными основаниями - что для войны на два фронта у них в тот момент не хватит сил. В июне 1863г. буржуазно-помещичьи элементы, убедившись в собственной бездарности и стремясь спастись, пока можно, отдали руководство восстанием в Литве и Беларуси плебейским революционерам. Но было уже слишком поздно.

В самой Польше в октябре 1863г. последнее из бестолковых повстанческих "правительств" -не оказавшее никакого сопротивления и даже обрадовавшееся, что нашелся дурак, решивший взвалить на себя весь этот груз - распустил Ромуальд Траугут, назначивший себя диктатором восстания. Поступивший столь недемократично, Траугут был личностью суровой, трагической и честной.

До восстания Ромуальд Траугут, отставной офицер царской армии, был мелким помещиком и консервативных польским патриотом. К революционному подполью он отношения не имел. Получив предложение от появившегося в его краях повстанческого отряда возглавить этот отряд в качестве ценного военспеца, Траугут принял решение после долгих раздумий, но решившись, прошел по избранному им пути до самого конца.

По своим социально-экономическим и политическим взглядам Траугут изначально был гораздо ближе к белым, чем к красным. Но, возглавив почти побежденное восстание, он увидел, что единственная, хотя и минимальная, надежда на спасение восстания состоит в вовлечении в него как можно более широких масс крестьянства, для чего требуется по меньшей мере строгое выполнение январского декрета об отмене феодальных повинностей. Траугут представлял очень редкий, но иногда встречающийся в правящих классах тип искреннего патриота - идеалиста, которому "отчизна" и вправду дороже поместья, и который, чтобы спасти "отчизну", готов даже отдать поместье крестьянам и заставить сделать то же самое своих братьев по классу.

27 декабря 1863г. Траугут издал декрет, согласно которому помещики, принуждавшие крестьян к уплате феодальных повинностей, подлежали смерти. В этом декрете в той его части, где содержалось обращение к повстанческим командирам, говорилось:

"Народное правительство смотрит на войско не только как на защитника края, но также как на первого и самого верного исполнителя прав и постановлений, провозглашенных правительством, а прежде всего прав, данных польскому народу манифестом 22 января 1863г. [тем самым, где говорилось о переходе арендованной на феодальных условиях у помещиков земли в собственность крестьян]. Если бы кто осмелился в чем-нибудь нарушить эти права, тот будет рассматриваться как враг, худший, чем москали. Следовательно, доказывайте постоянно значение данных народным правительством прав и объясните народу высокое значение распространения на него всех прав гражданства наравне с прочими сословиями. Объясните при этом, что каждый гражданин, если он хочет использовать данные ему права, должен их беречь и защищать, что тогда только крестьянство оценит и узнает все блага жонда [повстанческого правительства]. Помните, что восстание без народных масс есть только военная демонстрация, только с народом мы можем победить Москву, не надеясь ни на какие военные интервенции, без которых бог позволит нам обойтись. В обезлюдевшей и опустошенной Литве ксендз Мацкевич во главе 200 человек, и крестьянин Лукашунас с горстью крестьян в сто человек до сих добывают себе обеспечение за счет москалей." (Драницын, сс. 280-281).

Если верить показаниям кн. Вл. Четвертинского, именно при диктаторе Траугуте произошла относительная демократизация повстанческого руководства на местах:

"Разница между старой и новой инструкциями заключалась в том, что прежде вся власть была поручена начальнику уезда. Он мог даже не назначать помощников, а сам всем ведать. Между тем по новой инструкции он должен был уже непременно назначать себе помощников по каждому отделу, советоваться с ними во всяком случае и решать дело большинством голосов. Таким образом, власть начальника с какого-то рода диктатуры переходила в более представительную" (Драницын, с. 281).

Все это было хорошо и правильно, но было уже слишком поздно. Восстание гибло. Один за другим терпели поражение повстанческие отряды, гибли в боях или на виселицах рядовые повстанцы и их командиры, уходили за границы как нестойкие, так и те, кто из-за ранений не мог продолжать борьбу. Продолжало держаться подполье, иной раз способное даже на крупные боевые акции (в сентябре 1863г. варшавские подпольщики совершат покушение на нового наместника генерала Берга), но и оно громилось репрессиями. Исчезала уже вера в победу, и оставалась только решимость несмотря ни на что сражаться до самого конца.

В конце декабря 1863г. был расстрелян соратник Калиновского Титус Далевский. В своем предсмертном письме он сказал:

"... во вторник или в следующие дни я буду мертв. В жизни моей я не испытал счастья... Любил свою родину, и теперь мне радостно отдать за нее жизнь. Оставляю мою семью на попечение моего народа, ибо из нас, братья, никто не останется в живых" (Герои 1863г., с. 282).

Возглавлявший виленское подполье Калиновский считал своим моральным долгом приходить на казни и, становясь в первых рядах окружавшей эшафот толпы, последним взглядом прощаться с товарищами, чтобы те в последние минуты жизни могли видеть не только вражьи палачьи морды и равнодушные зевачьи лица. Повстанческая граница все еще работала, Калиновский много раз мог уйти в эмиграцию, но считал для себя невозможным покинуть поле боя. Ему несколько раз удавалось уходить от полицейских облав. Выданный предателем, он был арестован 28 января 1864г. С его арестом исчезли последние элементы координации действий городского подполья и еще державшихся повстанческих отрядов, каждый из которых теперь мог действовать только на свой страх и риск, не зная даже, что происходит у товарищей.

Калиновский - и другого нельзя было ожидать - отказался говорить что-либо о своих товарищах, хотя и написал подробные рассуждения о мерах для прекращения антагонизма русского и польского, белорусского и литовского народов. Своему отказу от фактических показаний он дал вежливо-издевательскую мотивировку:

"Выработав трудом и жизнью сознание, что если гражданская откровенность составляет добродетель, то шпионство оскорбляет человека, что общество, устроенное на других началах, недостойно этого названия, что следственная комиссия, как один из органов общественных, не может отрицать во мне этих начал, что указания мои о лицах, которые делают чистосердечные признания или о которых следственная комиссия знает иным путем, не могут способствовать умиротворению края, я счел необходимым заявить следственной комиссии, что в допросах насчет личностей, ею указываемых, я поставлен иногда в положение, не соответственное ее желаниям, и должен быть сдержан в своих показаниях по причинам вышеуказанного свойства. Заявление это делано в той надежде, что следственная комиссия устранит безвыходное мое положение. Причины и последствия мною давно хорошо обдуманы, а сознание чести, чувства собственного достоинства и того положения, которое я занимал в обществе, не дозволяет мне следовать по иному пути" (Герои 1863г., сс. 284 - 285).

Незадолго до казни Калиновский смог передать на волю свое прощальное письмо белорусскому крестьянству:

"Браты мои, мужики родные! Из-под виселицы царской приходится мне к вам писать и, видимо, в последний раз. Горько покинуть землю родную и тебя, мой народ. Грудь застонет, заноет сердце, но не жаль погибнуть за правду твою. Прими же, народ, искреннее мое слово предсмертное, ведь оно как бы с того света, только для добра твоего написано... Нет, братья, большего счастья на свете, если есть возможность для человека получить доступ к науке, овладеть мудростью. Только тогда он будет жить обеспеченно, только тогда он сам будет управлять судьбою своей,... ибо, обогатив наукой разум и развив чувства, с искренней любовью отнесется к народу своему. Но как день с ночью не ходят вместе, так и не идет рядом наука правдивая с неволей царской. И пока мы будем под гнетом этим, у нас ничего не будет, не будет правды, богатства и никакой науки, как скотину, нас будут гонять не для добра, а на погибель нашу..." (Герои 1863г., сс. 286 - 287).

Калиновского казнят 22 марта 1864г. Когда под виселицей будут зачитывать смертный приговор "дворянину Константину - Викентию Калиновскому" он громко, чтобы слышали собравшиеся посмотреть на казнь городские жители и приехавшие в Вильно по всяким своим делам крестьяне, скажет "У нас нет дворян - у нас все равны!".

Было ему тогда 26 лет... Калиновский был замечательным революционером - талантливый пропагандист, волевой организатор, искусный конспиратор, самый убежденный и последовательный среди всех руководителей восстания сторонник крестьянской революции (его идеология формировалась под влиянием работ Чернышевского и других русских революционных демократов, с которыми у него были связи во время его учебы в Санкт - Петербурге). Не его вина, что он не смог сделать больше, чем сделал, что общенациональное восстание, в котором он должен был участвовать, если не хотел только удалиться куда-нибудь в Англию и заниматься там правильной теорией, много раз связывало ему руки. В пределах своей объективной ситуации он сделал то, что можно было тогда сделать, и именно благодаря ему и таким, как он, героям плебейского крыла буржуазных национальных революций последующее революционное социалистическое движение сделает вывод о вредности "общенационального фронта" и противопоставит буржуазной национальной революции революцию социальную... Проживи он дольше, не погибни в возрасте всего 26 лет, и сам он, скорее всего, пришел бы к революционному социализму...

Через 8 дней после казни Калиновского, 30 марта в Варшаве будет арестован последний вождь общенационального восстания Ромуальд Траугут. Траугута и 4 его товарищей из повстанческого руководства казнят 24 июля. Последний руководитель варшавского подполья Александр Вашковский сможет еще издать и распространить по городу листовку: "Отдадим честь мученикам и освятим их память не слезами скорби и отчаяния, а присягой следовать по их пути" (Герои, 1863г., с. 392).

Вашковского казнят в феврале 1865г. В апреле 1865г. после отчаянного сопротивления будет схвачен командир последней партизанской группы ксендз Бжоско (участие низшего неимущего духовенства, очень часто занимавшего весьма радикальные позиции и резко враждебного помещикам - одна из характерных особенностей восстания 1863г. Одним из самых талантливых партизанских командиров показал себя литовский священник Антанас Мацкявичюс, казненный в декабре 1863г. в Вильно). Бжоско и его адъютанта Вильчинского казнили 12 мая 1865г.

Сосланные в Сибирь на каторгу повстанцы сделают попытку возобновить восстание в Сибири. Однако общего восстания не получится, заговор в Красноярске и Канске будет раскрыт, произойдет только отчаянное и обреченное восстание польских политкаторжан на строительстве Кругобайкальской дороги (1866г.). Почти безоружные повстанцы будут разбиты в первом бою, 4 их лидера расстреляны, однако царское правительство именно в результате этого восстания будет вынуждено смягчить условия содержания польских политкаторжан в Сибири. Так что и эти жертвы оказались не совсем напрасны.

Оказавшиеся в эмиграции деятели радикального крыла красных - прежде всего сумевший в конце 1864г. бежать из Московской пересыльной тюрьмы Ярослав Домбровский и соратник Калиновского, командир отряда в Западной Белоруссии, вынужденный уйти через границу после тяжелого ранения Валерий Врублевский - станут стремительно леветь и перейдут на позиции революционного социализма. Именно Домбровский и Врублевский станут лучшими полководцами Парижской Коммуны. В бою за нее, в ее последние дни Домбровский будет смертельно ранен версальской пулей, а Врублевский чудом сможет уцелеть и после этого поражения, хотя и не будет прикладывать для этого никаких усилий и в самый разгул версальского террора останется в Париже, пока его насильно не выпроводят друзья... До самой своей смерти в 1908г., несмотря на болезни - последствия старых ран, тяжелый труд чернорабочего и хроническую нищету, Врублевский останется сторонником революции и социализма...

В самой Польше именно после восстания 1863г. возникнет непереходимая грань между буржуазным и плебейски -пролетарским лагерем. Польская буржуазия придет к выводу, что "национальный романтизм" - занятие весьма рискованное, и что наступил черед "органической работы" по накоплению капиталов.

А во второй половине 1870-х годов в Польше, под бесспорным влиянием русского народничества, возникнет революционно-социалистическое движение. Как и у плебейского крыла красных 1863г., социальную базу движения образуют беспоместные неимущие шляхтичи - низовые интеллигенты или работники - и замечательный варшавский ремесленный пролетариат. Но на этот раз целью их борьбы станет не национальная революция, не "отчизна", а социализм.

Несомненным моральным и политическим лидером польского революционного социализма 1870-1880-х годов был Людвик Варынский (1856-1889), человек, судя по всему, совершенно замечательный.

Уже в 1920-е годы бывший соратник Варынского Феликс Кон дважды, не колеблясь, назовет Варынского "нашим тогдашним польским Лениным". Кон пройдет сложный политический путь, в 1920-е годы будет ортодоксальным большевиком, для него в то время сравнение с Лениным было высочайшей меркой, сравнивать кого бы то ни было с Лениным было для ортодоксального большевика почти таким же святотатстством, как для христианина приравнивать смертного человека к Иисусу Христу, тем не менее Кон подобное сравнение сделает...

У Варынского по сравнению с Лениным было бесспорное отличие - он считал необходимым для себя лично быть на первой линии огня.

Варынский родился в Белой Церкви на Правобережной Украине в семье беспоместного шляхтича (вообще среди ранних польских социалистов было много выходцев из Правобережной Украины - тамошняя межнациональная среда сильно способствовала выработке интернационализма). В 1875г. он поступит учиться в Технологический институт в Петербурге, но скоро будет исключен оттуда за участие в студенческих волнениях. После этого он переедет в Варшаву, где станет рабочим - слесарем и активным деятелем революционного подполья.

После массовых арестов Варынский должен будет эмигрировать, уедет в Австрийскую Польшу, где тоже поведет энергичную социалистическую пропаганду, за что и будет арестован. На суде он выступит с очень хорошей революционной речью и, отсидев по приговору несколько месяцев в австрийской тюрьме (порядки в Австро-Венгрии были либеральнее, чем в России), уедет в Западную Европу. Там он и его товарищи издадут несколько номеров журнала "Равенство", где будут спорить с немецкими социал-демократами и - страшно сказать! - с самими Марксом и Энгельсом - и доказывать, что польским пролетариям нужно бороться вовсе не за восстановление польской государственности, но за мировую социалистическую революцию, что собственные цели пролетариев и всякий национализм - непримиримо враждебны. В Швейцарии Варынский будет дружить и спорить с бывшими чернопередельцами и будущими марксистами Плехановым, Дейчем и Засулич, доказывая им необходимость экономического террора.

В 1882г. Варынский нелегально вернется в русскую Польшу. Там он и его товарищи создадут Польскую социально-революционную партию "Пролетариат" - замечательную революционно-интернационалистскую организацию, призывавшую польских пролетариев в союзе с пролетариями всего мира бороться за мировую социалистическую революцию и отвергавшую национал-освободительные лозунги. Главными средствами борьбы пролетариатцы признавали стачку и экономический террор. Сделать в этом направлении пролетариатцы успели не столь много, как они того хотели...

Наиболее известная акция "Пролетариата" была связана не с борьбой "за непосредственные экономические интересы рабочего класса", а с борьбой за человеческое достоинство половины рабочего класса. Варшавские власти издали указ о принудительном медицинском освидетельствовании всех женщин-работниц, приравняв их тем самым к проституткам. После этого пролетариатцы своими листовками и речами поставили на уши всю Варшаву, строго-настрого предупредив всех капиталистов, жандармов и врачей, что любой из них, кто будет действовать в соответствии с этим указом, будет убит без специального разбирательства. В итоге возмутительный указ был отменен.

Советские историки считали идейные взгляды "Пролетариата" смесью марксизма, бланкизма и анархизма. Так оно и было, только в этом заключалась не слабость, а сила "Пролетариата".

Варынский будет арестован в самом начале деятельности партии, после его ареста партию возглавит Станислав Куницкий, одновременно являвшийся членом "Народной воли". Куницкий больше, чем Варынский, симпатизировал тактике террора, и именно при нем будут сделаны некоторые шаги в этом направлении, хотя дело не пойдет дальше убийства нескольких предателей.

На процессе "Пролетариата" в 1886г. Варынский выступил с замечательной революционной речью. Он был бесспорным лидером организации, но был арестован еще до начала ею прямой вооруженной борьбы. Поэтому его приговорят к каторге. К смертной казни будут приговорены Куницкий, русский мировой судья Петр Бардовский, помогавший пролетариатцам, но не участвовавший непосредственно в их борьбе, и казненный как предатель своего чиновничьего класса, и убившие провокаторов совсем молодые рабочие: 20-летний Михаил Оссовский и 17-летний Ян Петрусинский. До казни смертники будут находиться в одних камерах с приговоренными к каторге, и Янек Петрусинский задаст бывшему на два года его старше Феликсу Кону вопрос: "Ты когда-нибудь с девушками целовался? А я вот умру, и так и не узнаю, что это за штука такая - любовь, и чего люди в ней хорошего находят...".

Людвик Варынский погибнет от цинги и прочих болезней в Шлиссельбургской крепости в 1889г. Незадолго до смерти, ему придет в голову стихотворение "Кандальная мазурка", которое он простучит по стене сидевшему в соседней камере пролетариатцу Людвику Яновичу:

У врага на нас управа

Тюрьмы да решетки.

Но звенят мазуркой браво

Цепи и колодки.

Нас повесят? Что за дело!

Вытерпим мученье.

Мы умрем, как жили - смело,

Веря в час отмщенья.

И тюрьма танцоров сильных

Не удержит больше

Запоет мазурку ссыльных

Половина Польши.

Полетит она по краю,

Поведет отряды,

Запоют ее, шагая

Вновь на баррикады...

В воспоминаниях известного русского марксиста Ю. Мартова есть рассказ о судьбе одного из рядовых варшавских ремесленников-повстанцев 1863г.:

"...Еще в пересыльной иркутской тюрьме я познакомился с польским рабочим Блажеевским, который больше года лежал в тюремной больнице, не будучи в состоянии отправиться дальше за Иркутск. После его выпустили для поездки в Минусинск, и несколько дней он прожил со мной в одной комнате. Я мог наблюдать, как изо дня в день угасала эта жизнь, прекратившаяся вскоре после прибытия больного в Минусинск. Блажеевскому было уже 66 лет; совершенно дряхлый, он видимо, моментами уже терял ясность ума, но порой оживлялся и рассказывал о том, что видел на свете. А видел он очень много - так много, что мне вчуже порой становилось страшно за человека, перед глазами которого прошло столь много драматических событий.

"Вы, вероятно, и восстание 1863г. помните?", - спросили мы с Ванеевым как-то старика. "Я не то еще помню, - отвечал он нам. - Я помню 1848г.". Из дальнейшего рассказа выяснилось, что в 1848г. в Варшаве ремесленные подмастерья и ученики собирались на тайные сходки и готовились к восстанию. Тут впервые юный столяр впервые услышал имя героя Мерославского [популярный эмигрантский деятель мелкобуржуазной демократии в период между восстаниями 1830 и 1863гг.]. Через 15 лет он участвовал в восстании, узнал лично многих из его вожаков, был выслан из Польши. Потом, - говорил он нам, - наступила долгая-долгая полоса мрачного покоя. И вот в конце 1870-х годов, когда он опять был в Варшаве, опять зашевелилось. Опять подмастерья пошли на тайные сходки. И пожилой уже Блажеевский пошел на них вместе с мужем своей дочери. Но теперь на сходках уже говорили не об "отчизне", а о социализме: первые социалистические группы начали в Варшаве свою деятельность. В начале 80-х годов Блажеевский пошел в ссылку в Западную Сибирь. Там потерял жену. Позже зять его с дочерью тоже пошли в Иркутскую губернию, и с тех пор вот уже 15 лет он не знает, что стало с ними. Вернувшись бобылем, с запрещением возвращаться в Польшу, Блажеевский столярничал в Вильно, где в начале 90-х годов его вновь разыскали социалисты. Он предоставил местным пэпээсовцам свою мастерскую для сходок и хранения литературы, с которой и попался. И вот нераскаянного старика вновь сослали после 2 лет тюрьмы на 6 лет в Сибирь. По пути на этапах он повстречал варшавских рабочих и от них узнал, что делается в Польше. И - о, чудо! - этот полуживой старик, полжизни отдавший польскому национальному движению, теперь отвернулся от национального социализма.

"Не наша партия ППС", - говорил он нам, выражая свое сочувствие польской социал-демократии и русскому рабочему движению. Курьезно было смотреть, как возмущали эти его заявления присутствовавшего при одной из наших бесед тюремного врача, которым оказался довольно известный польский социалист первой эпохи пробуждения польского пролетариата в конце 1870-х годов. Доктор Х тогда тоже пошел в ссылку, прижился в Сибири, стал добрым чиновником, которого допустили даже на пост тюремного врача, исправно свидетельствовал уголовных на предмет битья их плетьми, но в глубине души остался польским националистом и возмущался, слыша упрямые интернационалистские выходки больного старика против ППС. Вот уж в буквальном смысле курица, высидевшая утенка! "С ума совсем спятил старик", - сказал нам доктор, когда мы вместе вышли от больного" (Ю.О. Мартов. Записки социал-демократа. М., 2004, сс. 219 - 220).

С конца 1870-1880-х годов в польском рабочем движении было две традиции. Революционно-интернационалистскому течению, наиболее ярким выразителем была Польская социально-революционная партия "Пролетариат", и которую с меньшей последовательностью представляла интернационалистская часть польских марксистов (СДКПиЛ Розы Люксембург и ранняя Компартия Польши) противостояло националистическое и реформистское течение. Уже в эпоху "Пролетариата" действовала реформистская организация "Солидарность", утверждавшая, что рабочим нечего думать о всяких высоких материях вроде мировой революции или человеческого достоинства своих жен, сестер и дочерей - надо думать только о прямом экономическом интересе. Эту реформистскую традицию продолжила Польская социалистическая партия (ППС), хотя следует отметить, что от ППС постоянно откалывались левые группировки, от т.н. Третьего "Пролетариата" во время революции 1905г. до боровшейся и погибшей в 1942г. группы "Баррикада свободы", ведшей борьбу на три фронта: как против фашизма, так и против сторонников реставрации довоенных буржуазных порядков из Армии Краевой и против сторонников сталинского госкапитализма, борьбу за мировую революцию, которая, как верили активисты "Баррикады свободы", станет результатом пролетарского восстания против Второй Империалистической войны.

В послевоенный период в польском рабочем движении по причинам, о которых здесь долго говорить, возобладало реформистски-националистическое течение, нашедшее свое наивысшее выражение в известной "Солидарности". Однако приход "Солидарности" к власти в 1989г. означал крах связанных с нею огромных надежд польских рабочих. Воскреснет ли освободительная борьба польского пролетариата - это вопрос пока столь же еще неясный, как и аналогичный вопрос в отношении пролетариата русского, бесспорно одно: эта борьба может привести к освобождению лишь в том случае, если будет продолжать не реформистско-националистическую традицию "Солидарности", но революционно - интернационалистскую традицию "Пролетариата".