Аннотация: Молчание - не всегда золото, а для помощи иногда достаточно одного слова, надо только найти в себе смелость его произнести.
Осенью, в туско-промозглые, объятые зябкими ветрами дни на Анжелу всегда нападает уныние. Словно пепел, оно гасит яркие краски, портит вкус любимых блюд, туманит мечты. Какое там очарование... С тех пор как старший сын сел за парту, у Анжелы появился новый повод для осенней хандры. К неизбежным заботам и расходам прибавилась тревога.
Саньке, младшему, едва исполнилось три, но он уже выделялся дерзким, напористым характером, спуску никому не давал. Этакий игрушечный мужичок.
"Моте лучше бы родиться девочкой", - прибираясь в детской, горевала Лика. Высокий, хрупкий, с тонкими чертами лица мальчуган был не то чтобы робок, но чувствителен, мягок и плаксив. А уж доверчив... Вспомнив, как Мотя добровольно отдал каким-то ребятам деньги из своей копилки, а потом с нетерпением ждал, когда ему вернут в три раза больше, Лика едва не застонала от сострадания к своему недотепе. "И в кого он такой? Я не тихоня, Коля по жизни атаман, самоуверенный, волевой, а в Матвее ни капельки честолюбия и решительности", - Анжела открыла платяной шкаф и, увидев внизу скомканные спортивные брюки, фыркнула: похоже, просьбы, не кидать одежду как попало, пролетают мимо. Она подняла штаны и расправила. На коленях густо насохла грязь: ловкостью Матвей тоже похвалиться не мог. Иногда казалось, что он вот-вот запутается в собственных руках и ногах. Гурьевы надеялись, что с возрастом это пройдет, природа возьмет свое, а пока их первенец дружил с одними девчонками и совсем не умел постоять за себя.
Было в Ликином детстве такое, о чем она не рассказывала никому. Говорят, стыд не дым - глаза не ест. Глаза он, может, и не ест, но душу точит. Лежит где-то на её дне, как зарывшийся в ил карась и вдруг всплеснет тяжелым хвостом, поднимет муть минувших лет, похороненных воспоминаний. У каждого в душе притаился свой стыд-карась, но не все в этом признаются.
В тот пионерский лагерь Анжела ехала второй раз. С годами она поняла, каким убогим, по сути, был "Звездный", но тогда, в далекие восьмидесятые, ждала лета с нетерпением путника, завидевшего вдали родные места. Даже многочасовой перелет на скачущем по воздушным ямам "кукурузнике" не отравлял сладостного предвкушения, к тому же, до начала сезона, Лика, по обыкновению, гостила у бабушки с дедушкой, и это само по себе было грандиозным событием. Милые старички ходили с ней по гостям, выставкам и музеям, устраивали пикники, водили её на пляж. Балуя внучку, они, однако, не забывали про воспитание. Бабуля славилась маниакальной чистоплотностью. Ликино утро начиналось с мытья полов, посуду полагалось натирать до блеска, вечером, после прогулок, Анжела стирала трусики и носки, потом принимала душ. Ели строго по часам, за съеденным на диване бутербродом следовала внеочередная уборка, приправленная нудными нотациями, перед сном Лику ждал обязательный стакан кефира. В общем, прибыв в лагерь, Лика наслаждалась свободой от бабулиных строгостей.
"Звездный" раскинулся у живописного лесного озера. Белые заборы, нарядные корпуса, звонкие тротуары из свежеструганных досок, терпкий дух скошенных трав, разноцветные флаги, задорные песни из динамиков создавали неповторимое праздничное настроение.
Отрядам отводилось по два корпуса: один - для мальчиков, другой - для девочек. В каждом доме было две просторные комнаты, закуток для вожатого и веранда. Обстановка комнат почти спартанская: железные кровати, тумбочки, стол и несколько стульев. На стенах - побелка, на полу - бурый линолеум. Сколько его не мой, все равно оставался тусклым и каким-то неопрятным. Занавески-задергушки силились создать хоть какой-то уют, правда, в то время о нем особо не задумывались.
Первые дни проносились в радостной суматохе. Дети распределялись по отрядам, знакомились, обживались. Лика прекрасно усвоила: главное - найти себе подруг, подходящую компанию. Ей повезло, она встретила давнюю подружку Маринку, с которой переписывалась всю зиму. На правах старожил, они заняли лучшие места у окна.
Пятый отряд поселили на окраине, сразу за окнами шумел лес. Днем шум был почти незаметен, но с наступлением темноты лагерь затихал, и лесной гул набирал силу. На фоне меркнувшего неба сумрачный ельник выглядел еще черней и угрюмей. Поначалу Лика подолгу не могла уснуть, но ни за какие коврижки не призналась бы, что ей страшно. Не хватало прослыть трусихой.
Народ в Анжелиной комнате подобрался веселый, все быстро нашли общий язык. Лика ненавидела ссоры и старалась не ввязываться в неприятности. Где-то уступала, где-то прощала. Мама называла это гибкостью. Жаль только, что такими качествами обладали не все.
Однажды, во время утренней уборки, у соседок поднялся крик:
- Ах ты, чучка, поганая!
Что-то забренчало, сквозь топот донеслось невнятное бормотание. Переглянувшись, девчата понеслись узнать, что стряслось.
У ближайшей к двери койки собралась толпа. Верховодила смазливенькая, пунцовая от гнева Витка Замятина. Подбоченясь, она злобно уставилась на виновницу переполоха.
На кровати, пряча лицо в ладони, подтянув острые исцарапанные коленки к груди, скрючилась какая-то худышка. Длинные светлые волосы висели сальными прядями, тонкие пальцы с траурной каемкой под ногтями дрожали, застиранное, неопределенного цвета платье задралось, открыв взору такие же линялые серые трусы. "Грязнуля, - поджала губы Лика, - бабулю бы кондрашка хватила".
- Вот и сиди тут, сопля криворукая, чучка дохлая! - Витка с остервенением пнула койку замарашки. Растянутые пружины тонко пискнули.
- Правильно, нечего ей с нами делать! - подхалимски вякнула похожая на конопатого хорька рыжуха.
Девчонка на кровати скукожилась еще сильнее, плечи её затряслись.
- Ладно, шут с ней, - крикнула Витка, - айда на стадион.
- Айда!
Вместе с гурьбой девчонок, Лика выскочила из комнаты. Сердце её бешено колотилось. Худышку было жаль, но впутываться не хотелось, вдруг она получила за дело.
На баскетбольной площадке играли взрослые ребята. Девчонки рассыпались по скамейкам.
- Рыжая - это Райка Вилкина, еще та крыса, - просветила Лику Марина, - ябеда и жадина.
Анжела подсела к Райке:
- Что за дуреха, эта, там, у вас? Вчера её, кажись, не было.
- Детдомовка какая-то, утром Ирина Сергеевна привела.
- А чего Витка орала?
- Она эту чувырлу пол заставила драить, а та ей наплюхала в сандалии. Видела их? Классные! У Витки тетка на какой-то базе при дефиците, вот и отвалила племяшке по блату. А тут эта рохля с помоями. Так ей и надо, нечего зенки заворачивать, такие боты испортила!
- Да что им доспеется, ополоснула и все, - возразила Анжела.
- Правильно Витка сделала, таких, как эта Нюська, надо сразу на место ставить, - пробасила крепкая, румяная как яблочко Света.
- Нюська?
- Ну, эта, Анька Винокурова.
- Нет, вы гляньте, как Замятина перед парнями выкаблучивается, - зашептала Маринка.
Будто бы поправляя волосы, Витка кокетливо запрокинула голову, высоко вскинула руки. Черные кудри разметались по спине, под модной блузкой отчетливо обозначились упругие холмики.
Лика невольно скользнула ладошкой по своей груди - никакой округлости, не то что у Витки.
- Воображала, хвост поджала, - язвительно пропел кто-то сзади и девчонки, как по команде, закивали.
В обед Лика увидела, что за отрядным столом новенькая сидела на отшибе, стулья рядом с ней пустовали. Анжела пристроилась напротив и с любопытством покосилась в её сторону. Аня низко склонилась над едой, ела торопливо, словно боялась, что порцию отберут. Настороженность придавала ей вид загнанного зверька, озлобленного и несчастного. Стол перед девочкой был засыпан крошками и заляпан брызгами супа. Подняв узкое, остроносое личико с широким ртом, Винокурова потянулась за очередным куском хлеба. Жидкие, не скрывавшие больших оттопыренных ушей волосы едва не попали в тарелку. Анжела вновь преисполнилась сочувствием пополам с брезгливостью: от Ани веяло отчаянием и одиночеством, а неприятные манеры кому угодно испортили бы аппетит. Дежурные, тем временем, уже раздавали компот. Лика отвернулась и занялась рассольником.
Посуду на кухню дети уносили сами. В небольшой очереди возле посудомойки детдомовская робко пристроилась за Виткой.
- Отойди от меня, мышь летучая, от тебя воняет! - прошипела та и демонстративно зажала нос пальцами.
Аня дернулась, как от удара и поспешно отодвинулась. Когда она проходила мимо, Анжела старательно принюхалась, но учуяла только резкий запах "Дэты", так в лагере пахли все. Эта мазь была единственным спасением от комаров.
После обеда смолкали репродукторы, пустели игровые площадки, унимался разноголосый гомон - наступал тихий час. Шуметь, ходить по комнатам не дозволялось.
Лежа в постелях, девчонки читали, хрустели принесенными из столовой вафлями, вышивали, плели браслетики из цветной проволоки и негромко болтали. Разговор, обычно, крутился вокруг мальчишек. Одни ругали шалопутного Дениса, от которого за версту несло куревом, другие жаловались на хулиганистого грубияна Бурляева. Марат Исмаилов, быстрее всех решивший задачи на конкурсе ребусов, получил прозвище "Архимед", а силач Гена Майер, запросто крутивший солнышко на перекладине, вызвал бурный восторг в девичьих рядах. В личных симпатиях не признавались, это было сладкое, сокровенное...
Анжеле нравился сдержанный, с благородными чертами римского патриция Кирилл. Изобразив, что изучает комариный укус на лбу, Лика в сотый раз всмотрелась в зеркальце и вновь разочарованно поникла: белобрыска с какими-то желтыми глазами. Ничего сногсшибательного. А так хотелось быть в центре внимания, ловить восторженные взгляды и одобрительный шепот. Как Витка. "Она и одевается лучше всех и заколки у неё самые хипповые", - пригорюнилась Лика. С этими мыслями она и уснула.
День выдался душным и перед ужином ребят повели купаться. Поднимая тучи сверкающих брызг, дети с визгом барахтались в воде, лишь детдомовка боязливо плескалась на мели. В мокром купальнике, плотно облепившем её костлявое тело и нелепой широкополой панаме, она здорово смахивала на гигантскую тонконогую поганку.
Прижимаясь к бортику купальни, Лика переводила дыхание. Над озером планировали изумрудные стрекозы, от воды тянуло тиной, на чуть осклизлых стенах бассейна мохнатились водоросли. У противоположного бортика Витка о чем-то шушукалась с Бурляевым. Парень осклабился и заржал. "И этого охмурила", - с досадой скривилась Анжела.
Посмотрев на часы, вожатая, прозванная Иришей, со всей мочи дунула в свисток и крикнула: "Заканчиваем!" Детвора с неохотой вылезала на берег.
Сытый, разомлевший от еды и духоты пятый отряд лениво брел с ужина. Лика разувалась на веранде, когда в соседней комнате дико взвизгнули. Девчонки бросились туда. На подушке Винокуровой извивались огромные жирные пиявки. Мелко дрожа, Аня беспомощно забилась в угол, по перекошенному лицу катились слезы. Чучка не ревела в голос, а еле слышно скулила, прозрачные капли срывались с подбородка и мокрыми разводами расплывались на платье.
Вокруг возбужденно переговаривались, но утешать горемыку не торопились. Кто-то сбегал за Иришей и она немедленно учинила допрос. Все дружно открестились от безобразной выходки, но Лика успела засечь довольную улыбочку на Виткиных губах и сразу сообразила, что без Замятиной здесь явно не обошлось. Пиявок, должно быть, приволок Бурляев, вот к чему подговорила его Витка в купальне.
- Ладно, Аня, не плачь, это всего лишь пиявки, ими даже лечат, - вожатая дала ей носовой платок, - сейчас я их стрясу и все.
С плохо скрываемым омерзением, она вынесла подушку на улицу. Остальные старались притвориться, что ничего не произошло, только испуганная девчонка тихо всхлипывала в платочек.
Избегая глядеть друг другу в глаза, Анжела с Мариной вернулись к себе.
Под окном гомонили мальчишки.
- О чем они там?
- В кино зовут. Белое солнце пустыни. Пойдем?
Приключения красноармейца Сухова заставили Анжелу напрочь забыть о скандале.
Спала она в ту ночь плохо и, измученная кошмарными, гадкими, как пиявки снами, проснулась совсем разбитая.
- Слышь, - на пути к рукомойникам тарахтела Маринка, - девки из второй Чучке крошек в постель насыпали, а ночью воду над ней лили.
- Как это, зачем?
- Ну, из стакана в стакан. Говорят, так любого можно заставить описаться.
- Фигня какая. И что, получилось? - не удержалась от гнусного любопытства Лика.
- Не знаю, но вид у неё чаморошный, глянь.
Понурая бледная Винокурова шла им навстречу: под глазами пролегли глубокие тени, волосы спутаны, несуразный, как с чужого плеча халатик перекошен.
Солнце уже пригревало, ясное небо сулило жару, чистый воздух звенел птичьими голосами, но на сердце у Анжелы было смутно и невесело.
Увидев Аню, она вдруг ясно поняла причину отвратительного настроения: собственное малодушие и трусость давили тяжким постыдным грузом. Несчастная неряшка не вызывала в ней никакой симпатии, лишь пронзительную, смешанную с презрением жалость. Тупая покорность, нежелание Ани хоть как-то защищаться раздражали, будили что-то непристойное, неодолимое, как гипноз. Эта темная, злая сила пугала и, что самое дикое, восхищала. Судя по всему, такие чувства испытывала не только Анжела.
Без сомнения, пакостные проделки грозили обернуться настоящей травлей. Над Чучкой издевались азартно, со смаком и это можно было либо прекратить, либо поддержать, либо не встревать. Первое было самым трудным и опасным, последнее - самым простым и беспроигрышным. Анжела не считала себя трусихой, могла дать отпор любому. Так она думала раньше, но теперь крепко засомневалась. Чего доброго, защищая Чучку, сама станешь посмешищем, изгоем. Лика представила себя на месте Чучки и окончательно сникла. С Замятиной не потягаешься, ей все в рот смотрят. Ну, почти все...
Надо было что-то предпринять, на что-то решиться, но духу не хватало. Все на одного - таков закон стаи. Переть против всех способны лишь самые сильные. Или самые глупые. Но молчать дальше - подло.
"Нужно потребовать, чтоб от Винокуровой отстали, - терзалась Лика, - просто взять и потребовать. Просто? Если так просто, почему все молчат? И что дальше? Что потом?" Не зная, что делать, она остервенело чистила зубы, пока не наткнулась на удивленный Маринкин взгляд:
- Ты что, озверину наелась?
- Озверин бы мне сейчас не помешал.
- Это ты про что?
- Про все!
Но к завтраку она остыла, совсем как та манка, что ждала их в тарелках. Чучки за столом не было, Анжела с беспокойством огляделась. Зевая, Витка со скучной миной ковырялась в каше, рыжая подпевала тоже клевала носом. "Спать надо по ночам, а не фигней маяться", - позлорадствовала Лика.
Из столовой их отряд зачем-то повели в санчасть.
-У Винокуровой вши! - прокатилось по толпе. - Будут проверять всех.
Бабушка панически боялась, что внучка привезет из лагеря вшей и без разговоров отрезала Анжелины косички. Лика даже обрадовалась, возня с бантами ей давно надоела, а короткие стрижки были в моде. "Бабуля-то волновалась не зря, а вдруг и у меня найдут!? Господи, какой позор и все из-за этой проклятой Чучки!" - забыв про недавнюю жалость, наливалась праведным гневом Лика. К счастью, больше никто не пострадал. На всякий случай, всех заставили обмазать голову какой-то вонючей пакостью, и пришлось весь день ходить в дурацких тюрбанах из старых, списанных полотенец. Смывая лечебную дрянь в бане, все яростно костерили Чучку.
А что же Чучка? Она исчезла. Наверно, её увезли обратно в детдом, никто шибко не интересовался. Неизвестно как другие, а Лика вздохнула с великим облегчением: нет Чучки - нет проблем. Только на душе остался отвратительный осадок. Впрочем, дети быстро забывают о неприятном. Первый сезон промелькнул быстро, Анжела осталась на второй.
Сентябрь подкрался незаметно. Перед отъездом домой, Лика с бабулей бродили по школьным базарам, покупали обновки. Однажды они шли незнакомой Лике дорогой.
Узкая пыльная улочка вывела их к мрачному многоэтажному зданию, обнесенному высоким бетонным забором. Окна верхних этажей были открыты, на подоконниках сидели дети в неказистой больничной одежке. Лика с затаенным ужасом разглядела, что все они лысые, у многих на голове и лице зеленели странные круглые пятна.
- Это кожный диспансер, - ответила на немой вопрос бабуля, - тут с лишаями лежат, в основном, детдомовские, за ними ведь толком не смотрят. Сирот, Ликочка, никогда не обижай, Бог накажет. Они и так несчастные, судьба у них тяжкая, не каждому под силу. Растут без любви, без ласки, таких обидеть - великий грех!
Лику будто кипятком облили, даже руки вспотели от острого жаркого стыда. Она едва не заплакала, но сдержалась, испугалась, что придется рассказать бабе про Винокурову Аню, про то, как она, Лика, молчала, когда девчонки издевались над беззащитной сиротой, ни словечка не проронила, точно онемела. Анжела готова была умереть, только бы баба ничего не узнала. Отродясь она не чувствовала себя такой ничтожной, такой грязной. Подлой.
- Что с тобой? - забеспокоилась бабушка. - Словно муху проглотила.
- Так, зуб ноет.
- Завтра к врачу сходим. Сильно болит?
- Терпимо, - соврала Лика, и прибавила шаг, торопясь поскорее уйти от жуткой больницы. - А ведь бедную Аньку, наверно, и в детдоме травили, не зря она была такой забитой. А мы-то оказались не лучше, - вдруг осенило её.
Почти сорок лет минуло, а Лика помнила все, будто это случилось вчера. Никогда более, она не испытывала такого угрызения совести, как в тот день у диспансера и именно тогда явственно осознала, что молчание - не всегда золото, иногда для помощи достаточно одного слова, надо только найти в себе смелость его произнести.
Анжела взяла выстиранные брюки, вынесла на балкон и увидела внизу Матвея.
- Мам, у нас рисование отменили! - размахивая кепкой, радостно закричал он. В лучах скупого осеннего солнца нежно розовели большие оттопыренные уши.