Аннотация: Нам оставлено в наследство - наше детство, наше детство
У каждого в детстве случалось настоящее горе.
Не как у взрослых, а - оглушающее, настоящее.
Мы жили на шестой линии Васильевского острова. В одном из многих , колодцем, питерских уютных двориков. В небольшой полуподвальной квартире с огромными , как двери, окнами. Окна были обращены к старинному потрескавшемуся фонтану и буйным кустам серени и жасмина, заботливо посаженным родителями для нашего счастливого детства. Родители сами разобрали часть брусчатки нашего двора и разбили у нас под окнами этот восхитительный цветник. Не смотря на трудные времена, они очень старались сделать нашу жизнь счастливой и красивой.
Вся немногочисленная послевоенная мебель была затянута в сшитые мамой нарядные белые чехлы, огромные окна украшены белыми сборчитыми "эрмитажными шторами", из парашутного шелка (папино военное приданое, он был в войну летчиком, а мама большой умелицей и фантазеркой).Паркет сверкал темнобардовым. самовренным секретным составом мастики, отражал белое и подушчатое, цветы на окнах с огромными, чем-то натертыми листьями,аккуратные ряды старых книг на самодельных полках - все дышало добротой и любовью.
Еще у нас в семье жил замечательный беспородный полуовчарный пес -Арбек.Веселый, проворный и тонконогий. Он был всеобщим любимцем и источником бесконечной радости. Но была в нашей семье и одна неразрешимая, как оказалось, проблема.
Старшие брат и сестра отчего-то не любили друг друга. Они постоянно и все более страшно ссорились.
И тогда, теряющая терпение и несчастная мама угрожала им, что если они не прекратят, она отдаст чужим нашу собаку. Потому что собаке нужна спокойная обстановка в какой-нибудь хорошей и дружной семье.
Помогала эта угроза не слишком.Старшим было - "почти что хоть бы что".
Враждовали они не на шутку. Охотно, активно и очень изобретательно.Они были шумными и шалопаистыми погодками, отнимающими весь запас родительского терпения и свободного времени. На меня, тихую , спокойную и "безпроблемную" девочку родителей уже просто не хватало.
Им, вероятно, было даже и невдомек, что именно меня по-настоящему ранили и "ломали" их беспомощные угрозы
Но именно я, каждый раз,заслышав эти дежурные разборки, горько плакала, забившись в какой-нибудь укромный уголок нашей семейной Вселенной,так,
чтобы меня не видела глупая и счастливая собака.
Закрыв глаза, сжавшись в незаметный комочек, я переживала этот леденящий кошмар по имени "Отдам собаку".
И тогда на меня наваливалась сковывающая намертво, пронизывающая немота.
Мама, слава богу, подолгу не замечала моего отсутствия.Как вам уже известно, я была очень тихим и незаметным ребенком.
Почувствовав наконец слишком уж затянувшуюся тишину, мама начинала рассеянно искать меня в лабиринте, казавшейся мне тогда огромной квартиры.
Квартира эта была типичной для города Питера,с угловатостью его темных колодцев дворов,замысловатостью архитектурных сочленений и непредсказуемостью форм.После обязательного по тем временам "двухдверья" с обязательным же полуметровым тамбуром между ними, мы попадали в уютную пятиугольную прихожую со сверкающим темнобардовым паркетом и четырьмя огромными высоченными ослепительно белыми дверями. Двери эти у нас потом экспроприировала жилконтора и увезла на дачу какому-то высокому чину, а нам поставили обычные "бумажные".
Одна из дверей вела не в помещение а в стенной шкаф, другая во внутренний коридор, третья в кабинет и только четвертая в амфиладу из трех небольших жилых комнаток.
Первая - гостиная и, по совместительству, родительская спальня сообщалась с детской. детская десятиметровка имела три двери - в огромнуюванную комнату, а через нее- в коридорчик, в гостинную и в столовую.
В детской размещались брат и сестра, места там было отчаянно мало, за него-то они, вероятно, и боролись. В соседней с детской столовой, она была такая же крохотная, спали мы с бабушкой и обедала все семейство.
Как я уже рассказывала, все комнаты соединялись еще и дополнительным узким и неуютным коридором, таким образом, что ходить по квартире можно было всяческими загадочными зигзагами и кругами.
В толстенной внешней стене узкого коридора имелись еще три огромных встроенных шкафа. Это были настоящие "каменные мешки", заполненные всяким загадочным хламом, грибами и вареньями на зиму, луком и картошкой.
Так что спрятаться в нашей крартире было очень не трудно.
И я могла долго горевать в своем укрытии, не отзываясь на мамины призывы.
Но все же, все же, мама находила меня и начинала выговаривать, что нельзя быть такой странной и упрямой девочкой и нарочно молчать и не отзываться.Но я продолжала молчать. Мне было жалко маму, но я все равно не могла ей ответить. Она меня тормошила, уговаривала и сердилась, и требовала, чтобы я извинилась за свою вредность и начала уже говорить, как все хорошие девочки.
Но я лишь беспомощно молчала. Странная и страшная Немота диктовала мне свои условия.
Я физически не умела ее преодолеть. Я только переставала плакать, но продолжала молчать.
так мы и жили.Старшие все ссорились и ссорились, мама все более настойчиво угрожала "Отдать собаку". И с каждым разом моя немота отступала все неохотней. И я замыкалась в себе все более и более под тяжестью огромного и, неизбежно надвигающегося на меня, горя.
С тех пор прошло неправдоподобно много лет.Мы выросли.
Никто не знает, как надо правильно воспитывать детей. Да и дети - они такие же разные, как вырастающие из них мы - взрослые.
Мои родители не смогли исправить отношений между старшими братом и сестрой, которые
так и не общаются друг с другом, всю жизнь
Давно нет с нами нашей первой собаки, а теперь уже нет и родителей.
"Но получено в наследство - наше детство, наше детство..."
Всю жизнь, когда плохо или болею, ко мне приходят два мучительно-кошмарных сна. Первый - эта пропасть отчаяния, которому нечем противостоять - когда "Отдают собаку".
И еще, "что не сумею стать порядочным человеком", то есть - поступить в институт.
У каждого в детстве случалось настоящее горе.
Не как у взрослых, а - оглушающее, настоящее.