Нет ничего тайного, что не стало бы явным, и нет ничего сокрытого,
что не стало бы известным и не вышло на свет.
(Евангелие от Луки 8:17)
Глава 1
Корыстылёв вышел из зала заседания с весьма неприятным ощущением чего-то неизъяснимо-тревожного, словно бы свинцово-лиловые тучи опасности ещё не сгустились над его окаянной головой, дабы обильно пролить на неё потоки неприятностей - их ещё даже не было видно, но его развитая интуиция однозначно свербела о том, что огромная грозовая масса уже сформирована переменчивой Судьбой. Она пребывала далеко, где-то там: у чёрта на рогах, за горизонтом, но уже начинала постепенно и неотвратимо давить на мозг, душу и плоть его, как огромные тиски последовательно и намертво сжимают своими 'челюстями' всё что в них попадает: без разбору и без пристрастно. Более того, пока он спускался по узкой лестнице здания суда, с каждой ступенькой умеренно-негативное настроение его ухудшалось. Все его размышления, сопоставление фактов, случайностей и прочих нюансов судебного дела, пусть даже и, не будучи в них посвящённым изначально, - никак не складывались хотя бы в мало-мальски удобоваримую логическую версию всего происходящего вокруг клятого дома, никак не поддающегося расселению.
При этом, Станислава Игоревича, уже не смущала воистину стоическая сплоченность так называемого ополчения, в особенности на фоне всёпоглощающей, как чума, атомизации (разобщения) общества, - к этому необъяснимому локальному феномену он, если так можно выразиться, привык, пусть и вынужденно. 'Чего уж там... - частенько в последние дни успокаивал он сам себя, - если даже железный Лопатин, когда лишние рюмки коньяку развязывали тому язык, иногда восхищался редкой по нынешним временам сплочённости обыкновенных людей, даже не смотря на то, что по их 'вине' лично терял в барышах, говоря помощникам: 'Вот! Учитесь, без.. бездельники, как надо биться за Родину, пусть и м... малую!' И о чём-то задумавшись, сквозь зубы, не громко и мрачно непременно добавлял: с... сукины дети...'. Также не вызывало в нём удивление и то достаточно редкое обстоятельство, что сам процесс длился менее часа и стороны примирились, ужас чего он периодически наблюдал на страдальчески-гневной физиономии ядовито-жёлтого цвета капитана Чугунова, сидевшего с ним рядом и постоянно ерзавшего на стуле, как уж на сковородке, и импульсивно вскакивающего с оного. А вот тот факт, что ушлый и, по всему видно, влиятельный и состоятельный иностранец, странную фамилию которого он, вроде бы, где-то слышал, вышел едва ли не в обнимку с Начштаба ополчения - напряг его мозг и нервы до невозможности.
По привычке, и, как говориться, на всякий пожарный случай (а как ещё доказать начальству, что он по личной инициативе был в суде, а не банально отлынивал от работы, с похмелья отлеживаясь дома) через дырку в газете новомодным ещё тогда смартфоном незаметно для всех сделал с десяток фотоснимков. И вместе с ними, перегруженный подспудными опасениями по поводу своего туманного будущего, Станислав Игоревич, стараясь быть не замеченным, двинулся вслед за таинственно-нелепой в его понимании парочкой. Ему страсть как хотелось уловить хоть толику их с виду бурного разговора, но превалирующий страх быть обнаруженным, - не позволял приблизиться к ним даже на пару шагов, что бы его до предела обострённые рецепторы слуха наконец-таки уловили вожделенные звуки.
Вынужденно выдерживая должную дистанцию, заранее проклиная всех причастных к своим потенциальным несчастьям и удушающий московский полуденный зной, минут через десять Корыстылёв оказался у арки ненавидимого им дома по Красноказарменной 13, в которой только что растворились преследуемые. Поразительно, но он был ни на грамм не удивлён этому, как бы, совпадению. Более того, в его цепком мозгу, эффективность которого резко увеличивалась в минуты тревоги, пусть даже пока и эфемерно-потенциальной, наконец-таки начали прорастать кое-какиё версии происходящего.
Однако едва переведя дух, и утерев, чем попало взмокшее от пота раскрасневшееся лицо, Станислав Игоревич двинулся дальше по следу, как откуда не возьмись, прямо перед его ногами, пересекая дорогу, прошмыгнул худосочный кот; и, совершенно преспокойно разлёгся в тени угла арки, в метрах трёх от ошалевшего Корыстылёва. Разумеется, что согласно законам противоречивого бытия - он был абсолютно чёрным, как соответствующая дыра на самых задворках бесконечного Космоса. Кроме того, у изрядно потрёпанного жизнью усатого существа напрочь отсутствовал правый глаз, а левым - он с нескрываемым презрением и, вероятно, от нечего делать рассматривал заместителя департамента жилищной политики района Лефортово города Москвы.
Возможно, если бы наглый котяра знал о высоком статусе незнакомца, то он вёл бы себя более уважительно. Но растерявшись, Корыстылёв не только не представился, но и не показал документы, без которых, как известно, человек вообще, а у нас в России - особенно, прости Господи, - никто и звать его никак. Однако кот, как уже наверняка догадался проницательный читатель, - не разумел даже азбуки, от слова совсем. Но даже если бы всемогущая Природа чудом наделила его сим покуда не возможным среди животных даром, то его вряд ли бы повергли в раболепный трепет влиятельные корочки, ибо по- жизни, наш одноглазый кот был философствующим нигилистом, рассчитывающим только на себя и на кошачий авось.
Корыстылёву в целом были чужды разные суеверия и народные приметы, но в этот раз его внутренний голос однозначно трактовал явления наглого чёрного существа как очередное предупреждение о грядущей опасности, причём уже не косвенное, а едва ли не прямое.
- Брысь! - машинально рыкнул он на развязного кота, что б тому не показалось, что такой образованный и солидный человек, коим позиционировал себя Корыстылёв в обществе, боится несуразной приметы о том, что если черный кот перейдёт дорогу, то непременно жди беды.
Но тот даже ухом не повёл, а единственный глаз его лишь с ещё большим призрением и прищуром пробуравил растерявшегося прохожего, как бы говоря: 'как же вы люди задолбали нашего брата вашим бестолковым 'брысь', нашли, блин, чем пугать нас, если мы с рождения собаками кусаны, детишками замученные, подвалами да помойками 'сытые'. И для пущей убедительности своей горькой правоты, бывалый кот, которого с младых усов нарекли 'Угольком', а затем через месяц, за то, что тот разбил дорогую вазу, - вышвырнули на улицу, - демонстративно и флегматично начал вылизывать свои интимные места со всеми подробностями.
'В этом гадском доме даже коты страх потеряли!' - злобно фыркнул Станислав Игоревич, и... не решился пересечь, возможно, роковую линию, которую наглый кот своим облезлым телом незримо начертал. И недолго думая, сплюнув через левое плечо и мысленно перекрестившись, - от греха подальше посеменил на доклад к Подстилаеву, словно куцый щенок на которого для порядка гавкнул какой-нибудь огромный сторожевой пёс.
- Хьюстон, у нас проблемы!.. - с порога ошарашил Корыстылёв шефа тревожной и во всех смыслах крылатой фразой родившейся в ходе трагических событий с экипажем астронавтов лунной (это не точно) миссии 1970 года. Спустя всего четверть часа после неприятной встречи с разнузданным существом в арке, тяжело дыша и, как всегда без стука, - он ввалился в его кабинет и, словно выжатая мочалка, распластался на казённом диване.
- Ты чего, Стасик, совсем, блин, берега попутал, - вламываешься ко мне, как к себе домой?! - рыкнул на него Подстилаев, скорее ради проформы, чем по существу. Повторимся, Игорь Игоревич, был по натуре трусоват, но очень исполнителен и предан начальству, а потому и ценим им (де факто - Лопатиным), а потому требовал соблюдения субординации и от своих непосредственных подчинённых. И это ему надо отдать должное в целом удавалось за исключением Корыстылёва. За долгие годы совместной работы, балансируя, яки профессиональные канатоходцы на грани преступления закона, что сулило прохиндеям помимо солидных барышей не менее увесистые срока в местах не столь отдалённых, они по-настоящему сдружились. Ведь давно известно, что общие горе, тревоги, испытания сближают людей как мало что на этом свете. Кроме того, Подстилаев будучи человеком не глупым и практическим, - отдавал должное проницательному и изобретательному уму друга, а потому закрывал глаза на подобные его панибратские выходки, понимая всю бессмысленность своих нравоучений.
Все в департаменте, включая даже подслеповатого и глуховатого сторожа Сергеева (эх... кто помнит одноимённую сатирически-философскую песню Гребенщикова - надеюсь, оценят намёк особо), знали о крепкой дружбе их строгого начальника и его шебутного заместителя. Но Подстилаев небезосновательно позиционируя себя как образцового чиновника, и в соответствие не писанному, но одному из базовых постулатов бюрократии чихвостил нерадивых сотрудников нарочито громогласно, дабы его работа по воспитанию кадров была слышна на максимально возможном расстоянии. Этим нехитрым действом, проверенным веками, убивалось, как минимум, два условных зайца:
во-первых, - подчинённые держались в строгости, а некоторые и в подобострастном страхе;
а, во-вторых, - более высокое начальство, которое, как известно, в виде всевозможных комиссий и тайных ревизоров (и прочих злопыхателей алкающих заполучить тёпленькое и сытное казённое кресло) появляются всегда неожиданно и, могут, случайно и/или намеренно, но лично убедится в должном рвении проверяемого ими чиновника на служебное соответствие.
Именно поэтому Подстилавев всякий раз увещевал приятеля (как, впрочем, и самого последнего курьера) за его развязность и не соблюдение субординации, - всенепременно громко и членораздельно:
- И потом, - раздражённо встав из-за стола, и, словно замученный тренировками спортсмен на стадионе, начал он нервно нарезать круги по кабинету, - ну вот сколько тебе раз говорить, чтобы ты не нёс всякую околесицу в виде шуток-прибауток и прочего народного творчества, а сразу говорил кратко, и, по сути!..
Корыстылёв безусловно знал насколько высоко его ценит шеф, и в связи с этим в тысячный раз сделав виноватое лицо и преданно моргая повинными, но плутоватыми глазками, в душе преспокойно и едва не зевая, ждал когда тот закончит традиционную постановочную бюрократическую тираду, параллельно прокручивая в голове очередные версии и причины произошедшего.
- Так, какие говоришь, проблемы у тебя в Хьюстоне?.. - наконец решил сменить 'гнев' на милость Игорь Игоревич, посчитав, что дежурной минутной выволочке за нарушение субординации вполне достаточно.
- Не у меня, а у нас, и не в Хьюстоне, а тут - в Лефортово, - поправил его Корыстылёв с невозмутимо-холодной интонацией, как у давешнего Прокурора, отчего у начальника испуганной толпой мгновенно пробежались мурашки по тут же покрывшейся заиндевелой испариной спине:
- С.. слушай, Стас!.. - всё-таки не сдержался он и искренне возмутился, чуть заикаясь от волнения. - Ты с.. специально меня выводишь, говоря туманными загадками?!
- Была охота... - так же слегка раздражённо фыркнул формально подчинённый. - Сам ведь знаешь, - привычка такая: говорить витиевато: ведь пока, пардон, забиваешь мозг контрагенту всякой всячиной, есть время подумать и сформулировать главное, вспомни Штирлица... Но даже не в этом дело...
- А в чём же ещё? - начал было успокаивается начальник департамента.
- А в том, Игорь Игоревич, - нарочито официально продолжил Корыстылёв, дабы предать большей важности и строгости моменту, - что после сегодняшнего суда я что-то занервничал...
- Какого ещё суда?.. - рухнул Подстилаев в кресло, словно подкошенный острой литовкой сорняк, и, вжавшись в оное с тщетной попыткой навсегда раствориться в его дублёной казённой коже от угроз непредсказуемого и сурового бытия, - приготовился к самому худшему.
- Да не тушуйся ты раньше времени, может всё и обойдётся, - сразу же попытался Станислав Игоревич успокоить друга, заметив как тот буквально пал с лица от постоянного страха быть разоблачённым в махинациях с жильём, - обыкновенный суд, тут у нас за углом, где ЗАГС.
Но было уже поздно. Подстилаева лихорадочно затрясло подобно обескураженному пространству вокруг извергающегося всё уничтожающей лавой и пепла Везувия, от одной мысли, что его может даже не рассечь пополам суровый меч правосудия, которого он ещё с юных лет боялся пуще смерти, а только лишь царапнуть своим карающим всё преступное остриём.
- Вот только давай, Игоревич, без преждевременной паники!.. - вторично, но так же безуспешно Коростылёв попробовал остудить излишнюю, и, похоже, уже врождённую трусоватость шефа. - Лады?
- Лады, лады... - плохо соображая, и, скорее, - машинально, пообещал тот держать себя в руках, и буквально взмолился:
- Только не тяни, дружище, рассказывай, всё со всеми, блин, подробностями, - продолжило, но уже мелкой дрожью трясти шефа.
- Ок, - великодушно согласился напарник и по инерции, сам того не желая, с новой силой оглоушил Подстилаева. - Только прежде ответь, пожалуйста, без нервов: ты случайно не знаешь какого-нибудь заграничного Чёрта, кажется из Швейцарии?..
- К.. какого чёрта?.. - окончательно впал в ступор Игорь Игоревич, физиономия которого стала белее погребальной скатерти и покосилась круче заброшенного, дырявого забора на задворках навсегда забытой богом деревеньки типа 'Пропадалово', 'Гнилое', или что-то иное в этом же духе. - Ни как... кого чёрта я не знаю, ни нашего, ни тем более з... заграничного, - опять начал он заикаться, совершенно потерявшись одновременно во всех немыслимых измерениях пространства и трясине нахлынувших отвратительных чувств.
- Ой, извини, Шорта, конечно, а на Чёрта, - вот ведь буржуйская фамилия! - посетовал сам на себя Корыстылёв, - я ж говорю, что у меня после этого суда нервы, как струны перетянуты, того и гляди лопнут, - оттого и оговорился... ещё раз прости, дружище...
- Прости, прости...- передразнил его Подстилаев, впрочем, беззлобно, понимая, что как ни крути, а выкарабкаться из потенциального криминального омута, глубину которого только предстояло, не дай бог, трагически осознать, без помощи пронырливого Корыстылёва всё равно никак не получится.
- Ну, может, случайно где-то видел или слышал о нём? - не унимался Станислав Игоревич, решив для себя, что этот чёртов Шорт, высоковероятно, - ключевая фигура ополчения, функции которой ему нужно было выяснить до зарезу.
- Говорю ж тебе, репейник, первый раз слышу!.. - кипятился тот от ненужной и не уместной, как ему казалось, назойливости Корыстылёва в частном вопросе, тогда как о чём был суд, что там произошло, а главное - чем это лично ему грозит - до сих пор совершенно неясно; и это обстоятельство невыносимо угнетало его.
- Ну, а так? - банным листом прилипал к всё более раздражающемуся шефу внешне флегматичный подчинённый, и вынув из кармана телефон и настроив на его экране фотографии с суда, - поднёс оный под самый нос Подрываеву, словно ботинок преступника опытному розыскному псу, что бы тот скорее взять след.
- Да никак... - прищурился тот в маленький монитор мобильника, - клоун какой-то, и кепка как у Олега Попова в клеточку с помпоном: нет, точно не видел, такого ряженого я бы на всю жизнь запомнил...
- Жаль... - но ты, брат, всё равно, поспрашивай через свои связи об этом чёрте, тьфу ты! Шорте, - вот, сволочь, привязался, - снова невольно чертыхнулся Станислав Игоревич. - Сдаётся мне, что через этого, как ты говоришь, клоуна, мы, наконец, распутаем систему обороны клятого дома по Красноказарменной 13...- Или... наоборот... - мрачно добавил он.
- Я-то поспрашиваю, но что значит твоё 'наоборот'?.. - от последнего слова Игоря Игоревича вновь тряхнуло, словно от афтешока.
- Пока ничего, но сам ведь знаешь, как говорил классик: 'живём-то как на вулкане' - всё может случиться... - продолжал, не в силах остановиться, хоть уже и без умысла, стращать Корыстылёв и без того перепуганного товарища.
- Да ты, наконец, расскажешь, балабол, что случилось!!! - от отчаяния не ведения, едва ли не разбуженным зимою медведем заревел Подстилаев на болтливого не по делу компаньона.
- Всё, Игорёк, брейк, - ещё не лопнувшей от гневного удара селезёнкой почувствовал тот, что перегнул палку, доведя в целом робкую и неустойчивую нервную систему шефа почти до белого каления. - Начинаю!
И в мельчайших подробностях, специально предав голосу ледяную, тревожную тональность, - он пересказал всё, что произошло в суде. И лишь немного замялся в самом конце, когда, как мы помним, в арке у известного дома ненавистного ополчения с ним случился неприятный казус с наглым котом, и о котором, разумеется, Корыстылёв умолчал.
Однако и что более всего удивительно для рассказчика явилось то престранное обстоятельство, что чем ближе к завершению подходило повествование, тем крайне искажённая страхом неопределённости гримаса Подстилаева уверенней обретала прежние узнаваемые человеческие черты. Не обнаружив в пересказе для себя лично никаких прямых опасностей он, наконец, облегчённо выдохнул, посчитав, что косвенные угрозы - это ещё вилами по воде писано:
- Ну а чего ж ты, паникёр, дальше-то за ними не пошел и не проследил, куда они конкретно пошли, может, удалось бы подслушать?
- Во-первых, - если ты не забыл, то пару недель назад я там агитировал за переселение и меня там каждая собака знает, - парировал Корыстылёв. 'И даже, блин, коты!', - не решился он озвучить затаившуюся на них обиду в лице того гадкого одноглазого, чёрного и сверх наглого усатого бандита, пересекшего ему путь через арку. - Поэтому лишний раз мне там светится без крайней необходимости и без официального мандата опасно: народ и так, как на иголках, нервный... того и гляди скандал случиться, а журналисты чёртовы, тут же и разнесут всё по Москве. Тем более этот Уклейкин мало того, что в штаб ополчения входит, но ещё и в 'Вечерней газете' корреспондентом работает. Так что давай, Игорь, подключай все свои связи, а я - свои: может и вычислим, откуда выскочил этот буржуйский 'клоун' Шорт, а главное, - что его связывает с нашими упёртыми голодранцами.
- Это само собой, Стас, у кого смогу у всех поспрашиваю, с какого, блин, перепоя эту иноземную птицу в наши амбары занесло, - почти успокоился Подстилаев, о чём-то на секунду задумавшись. - Кстати, этот Уклейкин уже не рядовой журналист, а начальник отдела политики в 'Вечёрке' и чуть ли не без пяти минут - её главный редактор...
- О, как карьера попёрла?! С чего этого вдруг? - искренне удивился Корыстылёв.
- Понятия не имею, - пожал плечами Игорь Игоревич, - сам на днях случайно узнал.
- Тогда, тем более нам надо быстрее шевелиться... - попытался закруглиться Корыстылёв, - а то, не дай бог, Лопатин узнает, что мы были в курсе и ему не доложили, то тухнуть нам с тобой в лучшем случае в навозной яме, как гнилым помидорам на овощебазе какого-нибудь Задрищенска . - Ну, всё, - приподнялся он довольный собой с дивана, - я побежал, а то сам видишь, - дел невпроворот.
Но, не тут-то было. Игорь Игоревич решил, хоть как-то, но непременно отыграться за все скопившиеся в свой адрес колкости со стороны друга, пусть в целом и относительно шутейные, включая и сегодняшнюю 'пытку'.
- Стоп, стоп, родной!.. а что, всё-таки, во-вторых?.. - сам же говорил, что в таком деле никаких мелочей не бывает.
- Да сущая ерунда... - вновь замялся почти всегда уверенный в себе заместитель, что в свою очередь, вторично не ускользнуло от обострённого внимания Подстилаева, который специально добавил грозно-звенящего булата в голосе:
- И всё же!
И Корыстылёв, скрепя сердцем, был вынужден дополнить рассказ об утренних событиях, постыдным эпизодом с мерзким во всех отношениях одноглазым котом, один вид и вызывающее поведение которого заставили целого заместителя начальник департамента жилищной политики Лефортово по городу Москва столь постыдно ретироваться.
- Нда!.. - победоносно заключил Игорь Игоревич, - вот, блин, сколько тебя знаю, а не перестаю удивляться. - Такой продвинутый весь из себя, современный, а паршивого чёрного кота - суеверно испугался... 'Это какой-то позор!..' - добавил он в виде последнего дружеского 'пинка', широко разошедшейся в народе цитатой из великого романа Булгакова 'Собачье сердце'.
- Да ты бы видел его!.. - обиженно фыркнул тот в ответ, словно настоящий кот, - на него, ей Богу, без страха не взглянешь - это тебя не симпатяга и до крайности откормленный кот-Бегемот из того же Михаила Афанасьевича, а истинное облезлое чудовище на пока ещё четырёх лапах, но уже с выбитым глазом.
- Ладно, ладно... не тушуйся, Стас, я же не Шариков и мне эти подробности ни к чему, - сбавил давление Подстилаев, вполне удовлетворённый пусть и копеечным реваншем над своенравным товарищем, впервые искренне и радостно улыбнувшись за сумбурный диалог на повышенных тонах. - Если б ты только знал, какие со мной метаморфозы случались от всяких нелепых, как бы примет, которые мне с детства чуть не с ремнём внушали бабки тётки, то твой одноглазый бандит оказался бы чистым ангелом...
- Добро, брат: 1:1, - также улыбнулся и с истинным облегчением пожал протянутую руку примирения босса Корыстылёв. Он подсознательно понимал, что после стольких лет совместных взлётов и падений, они друг без друга, как нитка без иголки, причём неважно кто в какой роли, ибо говоря уголовно-процессуальным сленгом, как не крути, не дай Христос, а придётся 'идти паровозом'; то есть один всенепременно потянет за собой другого, как стальной сцеп вагонов.
Ещё минут десять посудачив по существу о вновь всплывших и пока туманных обстоятельствах, они буднично разбрелись по бесконечному чиновничьему лабиринту неотложных дел внешне спокойными и уверенными в себе бюрократами. Но свежий привнесенный роком осадок подспудного, пусть пока и неявного страха за самое себя, плотно лег на намытый годами авантюризма на грани закона грунт их беспокойных душ.
_______
Уклейкин с сотоварищами, как и было спонтанно оговорено после ошеломляющего решения суда в его пользу, - стойко перенёс около трёх часов лёгкого праздника по этому поводу в 'Одуванчике'. Благо, что строгий статус понедельника и клятвенное обещание друзей друг другу ограничится в основном пивом - этому весьма поспособствовали, тем более основное торжество триумвират единогласно определил на тяпницу. И как ни изощрялся под конец импровизированного и весьма усечённого в алкогольном литраже и градусе сабантуя компанейский Крючков продлить застолье, - всё было тщетно. Всё это одновременно радостное и томительное время, Володя являл собою само воздержание от искушений и строго придерживался пивной карты лишь изредка разбавляемой пятидесяти граммовыми стопочками водки под дружелюбным подобно кузнечному прессу давлением неугомонного Сергея.
И сему 'подвижничеству' была крайне веская причина. Уклейкин страстно желал успеть переговорить с таинственным швейцарцем, который вначале подал на него сумасшедшего размера иск, а затем великодушно отозвал; и который, по его глубокому убеждению, наверняка, был едва ли не основным звеном во всей этой измучившей его чертовщине. Но не откликнуться на искренний порыв своих самых лучших в Мироздании друзей поздравить его с невероятной победой, пусть и на скорую руку в навсегда проспиртованном и прокуренном 'Одуванчике' он не мог, от слова совсем. Поэтому раздираемый изнутри двумя противоречивыми желаниями он искренне сорадовался их ликованию, но непременно поглядывал на командирские часы, которые невольно напоминали ему череду неизъяснимых злоключений, требующих как можно скорого разрешения.
При этом даже в десятый раз, зачитав друзьям копию постановления суда, - Володя, пусть капельку, но сомневался, ибо последние недели приучили его, что в любое мгновение с ним может случиться какая-нибудь очередная заковыристая ловушка. 'Вот ведь до чего простого человека черти довели! - возмущался он в сердцах за все душевные терзания, - официальному документу с печатью не верю'. И по недавно привнесённой в этой связи нервной привычке он робко оглядывался по сторонам пивной в поисках гадкого фантомного или, не дай Бог, реального дьявольски отвратительного существа. Но вокруг были примерно такие же, в основном весёлые компании, и, как не сортовой горох, рассыпанные по залу мрачные люди, небрежной и, как правило, небритой наружности. И Володя успокоившись, тут же с головой вновь бросался в дискуссионные объятия своих товарищей.
Однако когда во время N-го перекура вызванного заводными Крючковскими 'по писярику', слегка разомлев, Уклейкин машинально взглянул на часы, то он ужаснулся. На прославленном краснозвездном армейском циферблате стрелки в виде сверх тяжелых межконтинентальных баллистических ещё советских ракет 'Сатана' угрожающе показывали милитаризированному коллективному Западу время судного дня, фиксировали катастрофическое для него время, а именно 15:15 по Москве.
- Всё, братцы! хоть расстреливаете меня, но я побежал, иначе Ч.. Шорт от Петровича свинтит, а мне, кровь из носу надо во всех этих метаморфозах разобраться.
- А как же на ход ноги?.. - с неумолимо наполняющимися слезами разочарования в глазах, вопросил вскочившего из-за стола заметно взволнованного друга Серёга.
- А затем стременную?.. - поддержал нарастающее сожаление друга Сашка.
- После, старички, всё после!... обязательно гульнём!! Как надо отгуляем!!! - сумбурно кричал он им в ответ уже в дверях забегаловки; и, набирая скорость, словно курьерский поезд ход, знакомыми дворами рванул до дома.
- Нда... - сочувственно заключил Подрываев, - вот не захочешь, а поверишь во всякую потустороннюю дрянь...
- И не говори... - поддержал философский настрой Сашки Крючков, - как там, у Вильяма нашего Шекспира в 'Гамлете' сказано: 'Есть многое на свете, друг Горацио. Что неизвестно нашим мудрецам'.
- Ну, тогда наливай, Серый, на посошок, - подытожил непризнанный компьютерный гений, да разбежимся от греха, - а то я, не ровён час без дела в запой сорвусь.
- Согласен... - вынужден был подчиниться Крючков ещё не расплескавшимся остаткам разума, которые отчего-то именно по понедельникам были особенно волевыми; но всё ж таки не без толики сожаления о том, что импровизированный сабантуйчик закончился столь скоро, как и вторая бутылка 'Столичной'.
- Ну, и где, Петрович, мой спаситель?.. - тяжело дыша, выпалил Уклейкин, ввалившись в коммунальную квартиру, словно спринтер у которого после финиша вместе с клокочущим сердцем вот-вот выскочат вдрызг порванные, как грелка, лёгкие.
- 'Он улетел, но обещал вернуться...' - отшутился известной фразой неподражаемой Фаины Раневской из лучшей в мире мультипликационной версии Карслсона Начштаба, настроение которого было великолепное.
- Я же, как друга, умолял тебя задержать Ч... тьфу ты, Шорта до моего прихода, а ты... - и Володя сокрушённо рухнул на табуретку. При этом оная от неожиданности скрипнула так, что дремавшая рядом с кухонным окном на ветке тенистой липы ворона сорвалась вниз и едва не угодила в цепкие когти известного нам ушлого одноглазого кота, давно облизывающегося по её поводу.
- А меньше надо водку трескать, да ещё и в понедельник! - традиционно назидательно твёрдо отрезал Шурупов. - Ты что мне сказал, бегунок, мол, час, ну, максимум - полтора, а сейчас сколько?!.. - сунул он под нос расстроенному соседу дорогущий швейцарский Ролекс, подаренный невероятным образом, нашедшимся фронтовым другом, и который, напоминим, оказался самым что ни на есть настоящим цыганским бароном.
- Так вышло... - проштрафившимся зайцем пред кондуктором глупо залепетал Володя в оправдание своего проступка. - Надо же было хоть как-то с друзьями по-быстрому отметить чудо, которое в суде случилось. Да и водку м... мы... не пили.. почти, - только пиво... в основном...
- Детский сад, блин, на лямках!.. - едва не треснул увесистым возмущённым кулаком по столу Шурупов от того, что в его непосредственном подчинении как начальника штаба находится такой безалаберный и расхлябанный член актива ополчения. - По-быстрому, только кошки рожаются!.. А Шорт - человек занятой солидный, иностранец, дел полным-полно, что бы ещё ждать, когда ты со своими собутыльниками 'ерша' в пивной насосёшься.
- Извини... - опустил понуро голову Уклейкин так, словно бы с его покрасневшей от невыносимого стыда шеи за периодические проступки не совместимые с высоким званием пионера только что него сняли аналогичного цвета галстук на сочувствующих глазах всей школы.
- Ладно, не дуйся, Володька, раз вновь осознал свою вину - значит не всё в тебе потеряно, - в несчётный раз, утешительно потрепал Начштаба нерадивого соседа-ополченца за опущенные плечи, как собственного внука, каковым, повторимся, по факту тот ему и являлся. - Тем более он ещё недельку в Москве точно будет: захочешь - встретишься и всё узнаешь о своих чертях: вот перепиши его телефон, - положил он на стол, заваленный исписанными конспектами работ Сталина и соответствующий первоисточник, шикарную визитку швейцарца.
- Спасибо тебе ещё раз, дядя Вася... - наконец улыбнулся 'внук', осознав, что действительно 'не всё потеряно' и измучивший его за последние недели до изнеможения вопрос получит должное разрешение.
- Это ты не мне, а Францу спасибо при встрече скажи за то, что он тебя, непутёвого, от статьи отмазал, - настоящий человек... хотя и иноземец...
- Обязательно отблагодарю, - уверено ответил Уклейкин, - а то, сам понимаешь, если бы к моей болезненной чертовщине добавился бы ещё и штраф в непомерный миллион рублей, то хоть караул кричи...
- А я тебе ещё раз, Володька, скажу про твою якобы чертовщину, - немного нахмурился Шурупов, но традиционно беззлобно, а поучительно, - не умеешь пить - не берись. - Вот помяни моё слово примерно тоже тебе и Франц Карлович скажет.
- Это да... - грустно выдохнул безапелляционное согласие со старшим товарищем Уклейкин, ибо полностью разделял суть короткой, но убийственно-правильной его ремарки, а заодно, чтобы не дать лишнего повода для дальнейших нравоучений в свой адрес. В сознании Володи, вдруг, столь невыносимо-явственно, словно прогнившие тела утопленников, всплыли ужасные обстоятельства душевных и физических мук того злополучного, страшно похмельного дня после свадьбы Крючкова, что его чуть не стошнило прямо на 17-й том полного собрания сочинения Иосифа Виссарионовича. А от одной эфемерно-апокалипсической мысли, во что превратит его Шурупов за такое непотребное осквернение святого образа вождя всех угнетённых народов планеты, он в секунду покрылся испариной, которая, впрочем, тут же и исчезла, оставшись не замеченной для Начштаба.
- Всё! - вновь воссиял неподдельной радостью ветеран, как блистающий в лучах солнца орден 'Славы' на военном параде 9-го мая в честь Великой Победы русской Правды над западной Кривдой. - Приказываю: оставить хандру и твои никому ненужные пьяные бредни, ибо теперь - о главном: глянь сюда, бедолага!!!
И Василий Петрович, подобно 150-й ордена Кутузова II степени Идрицкой стрелковой дивизии, водрузившей штурмовой красный флаг над Рейхстагом, - победоносно вздёрнул ввысь документ, который пару часов назад великодушно презентовал Шорт всему ополчению в его уважаемом им лице. Как всегда скупые на конкретные подробности, но крайне витиеватые строки решения соответствующего ведомства департамента архитектуры Москвы, тем не мене однозначно гласили (о вновь, чудо чудесное!), что их многострадальный дом не подлежит сносу по причине уникальной исторической ценности.
А именно: 'в связи с тем, что согласно последним археологическим изыскам в Лефортово, а также кропотливой работе в архивах специальной комиссией отдела культуры столицы были выявлены артефакты и прочие доказательства, что по указанному адресу не единожды столовался 'великий государь и великий князь Петр Алексеевич всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец: Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский и царь Сибирский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятцкий, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея северные страны повелитель, и государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей, и Кабардинские земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств и земель Восточных и Западных и Северных Отчичь и Дедичь и наследник и государь и обладатель' со своим преданным сподвижником из Швейцарии Францом Лефортом'.
- Не может этого быть... - полностью обескураженный невозможной новостью, едва молвил Уклейкин, специально трижды и, на всякий случай по слогам, прочитав текст казённой бумаги. - После сегодняшнего фантастического решения суда, честно говоря, был абсолютно уверен, что меня трудно будет уже чем-то удивить, но это!.. - развёл он в беспомощности театрально руками.
- Ещё как может быть! - радостно подбодрил Начштаба сомневающегося соседа-ополченца.
- Да я ж только 'за', - радушно солидаризировался Володя с 'дедом'. - Только никак в голову не возьму: ну, вот с чего такие щедрости в наш адрес?!.. сам ведь, наверняка, догадываешься, что такие бумажки - цены не малой.
- И не спрашивай, Вовка, сам пока ни грамма не пойму... - в очередной раз задумался Шурупов в столь короткий отрезок времени, о том, какие в реальности мотивы двигали фактически незнакомого им швейцарца на столь выпуклую благотворительность.
- А может у него тут тоже какой-то корыстный интерес, как у Лопатина? - нахмурил лоб Уклейкин, - но, допустим, со знаком плюс, правда никак не соображу что именно.
- Оно, конечно, всё может быть, - сосредоточенно в ответ почесал могучий затылок бывалый Начштаба, - но вряд ли... он ведь мне перед уходом так прямо и сказал: 'Не... волнуйстиеся, Пьетровитч, йа всьё этто сдьелал длья вас зради друждбы мьезжду народьями'. И это после того, когда его за шкирку, как щенка подозреваемого в шпионаже в пользу Лопатина в нашем дворе одной рукой схватил Жорик и приволок сюда, где я лично с цивилизованным пристрастием учинил допрос: кто он, мол, такой и чего тут трётся. У меня, сам знаешь, с войны ко всякому иностранцу, а тем паче с запада - особые претензии и недоверия. А тот, знай себе, со страху лопочет, что-то по тарабарски, да глазками выпученными, как у сваренного рака, беспомощно зыркает. И если бы не твоя умница-разумница Наденька с переводом, то может и вышел бы какой-нибудь международный скандал. А тут, язви его в душу, ровно наоборот: 'зради друждбы мьезжду народьями' - вот как хочешь, так и понимай.
- Это да, дядя Вася. - После того сколько нам англосаксы за 1000 лет гадостей понаделали - веры им ноль целых ноль десятых. Хотя... - ещё больше наморщились складки на лбу Уклейкина, - а вдруг этот Карлович действительно миллионер, как народ шепчется.
- А бес его знает... - ответил Начштаба, - во всяком случае, это многое бы объясняло: богатые, люди особые: им такую справку купить - это как нам с тобой стакан семечек на базаре.
- Слушай, 'Пьетровитч', - копируя иностранца, немного неуверенно, но всё же с небольшой надеждой на очередную благосклонность судьбы, лукаво улыбнулся Уклейкин, - у меня тут мыслишка в связи с вновь открывшимися обстоятельствами неожиданно проклюнулась. - Может быть, ну её к дьяволу, от греха подальше нашу 'Кузькину мать' - уж больно громко рванёт, если мы таки напечатаем в Вечёрке компромат на Лопатина, ведь не только ему достанется, но и нам перепадёт... и ещё совершенно невинным людям. Вот ведь как свезло с этим Шортом.
- Вот этого-то я и боялся!.. - не скрывая разочарования, рыкнул Начштаба; и дабы на нервах не сорваться в бездну табуированной лексики решительно зачадил 'Северными', продолжая после тяжёлой паузы. - Так я, блин, и полагал, что ты снова дрогнешь в самую решающую минуту...
- Да я же... я ж... чисто теоретически, дядя Вась... - оправдывался Уклейкин, уронив от стыда глаза на пол, совершенно не ожидавший столь негативную и презрительную реакцию на свои сомнения со стороны глубокоуважаемого им ветерана, - надо так надо.
- 'Проклюнулось' у него, - чуть смягчился Шурупов. - Это ж не чирей на заднице - проклюнулся, выдавил и дальше пошёл! Нам люди фактически свои жизни доверили, а мы что: получили бумажку от Ч.. , тьфу ты, Шорта! и рады радёхоньки, мол, смотрите какая у нас теперь броня: никакой Лопатин нам теперь не страшен. А думал ли ты, садовая твоя голова, что Лопатин со своими дорогущими адвокатами такими бумажками, но с противоположным решением тех же органов Москвы нам не только рты, но весь дом заклеит?!.. Больше скажу, при всём уважении к Францу Карловичу за дорогие во всех смыслах хлопоты, дай Бог ему здоровья, я как начальник штаба ополчения, единогласно выбранный народом и, неся пред ним полную ответственность, не могу не допустить, пусть и на малую толику, что вся эта история с Петром I - не провокация. Вот почём нам, например, знать, что эта печать настоящая, а сам документ не липовый; и вся эта, якобы бы благотворительность не организованна с единственной целью: усыпить нашу бдительность и одним мощным, нежданным ударом, - утопить нас, как слепых котят в ведёрке. К слову сказать, я и паспорт-то его не проверил... - в порыве эмоций посетовал Начштаба уже на собственную расхлябанность. - Хотя... с другой стороны, как не плюнь, но он как две капли воды похож на самого себя, когда пару недель назад его Жора за шкирку сюда со двора приволок с фотоаппаратом, подозревая в шпионаже, а ты, мил дружок, в это время тут за стенкой блевал, прости Господи. Вот только кудрями рыжими оброс уж очень быстро сей Франц Карлович, - разве так бывает?.. и вообще, странно как-то всё это.
- А может у него парик?.. - хоть как-то пытался реабилитироваться Уклейкин после мощной и, как всегда, аргументированной канонады Шурупова в свой адрес, не зная куда деваться.
- Молодчик!.. - похвалил Володю он одобрительным взглядом за сообразительность, - с них, инородцев, станется: наверняка клоунский парик напялил, что б сбить с толку, хотя не понятно зачем, если по физиономии всё равно видно, что он - это он. Вот поэтому и втолковываю тебе, что лучше перебдеть, чем потом в окопах седеть: мы на фронте всяких дезинформаций и провокаций от фрицев столько нахлебались, что на всю жизнь оставшуюся хватило. А уж, сколько боевых товарищей полегло по нашей врождённой русской доверчивости, про то я лучше умолчу, Царствие им Небесное, - мрачно перекрестился Начштаба. - Поэтому, твоя 'Кузькина мать', Володя, с учётом пустых отписок чиновников на все наши просьбы о помощи, фактически является единственным действенным противоядием Лопатинскому гадюшнику. И не понимать этого - значит расписаться в собственной глупости и близорукости, или, что ещё хуже - предать чаяния наших товарищей...
- Да не трушу я, Петрович, если ты про это... - всё-таки обиделся Уклейкин, задетый за живое. - Просто... мысли вслух, так сказать... теоретизирую. А нашу 'Бомбу' под чёртовым олигархом я хоть сейчас рвану!.. - и тут же вспыхнул порохом, лишь бы окончательно и бесповоротно доказать всем и вся, что он 'не кишка тонка'. Тротил, ну, то есть, компромат практически готов. Только я хочу, что б всё по-честному было. И что бы никто из непосвящённых в суть нашей тайной и опасной операции от неё не пострадал, и в первую очередь, - Яценюк, доверчивость которого, по всей видимости, мне придётся использовать в тёмную, как ночью фитиль к заряду, если не смогу с ним договориться ... или не успею. А его, блин, всё нет и нет... - печально подытожил Володя.
- Как это нет?! - неожиданно раздался знакомый Уклейкину голос за спиной, - а я тогда кто?..
- Ни х... хрена себе... - только и смог вымолвить Володя, не в силах даже попытаться привстать с невыносимо скрипучей табуретки, душераздирающий и всё проникающий звук которой четверть часа тому назад едва скоропостижно не прикончил местную ворону.
На пороге коммуналки, чуть смущённо улыбаясь, стоял облачённый в самую что ни на есть настоящую украинскую вышиванку заместитель выпускающего редактора 'Вечерней газеты', собственной персоной.
У основания его ног, облачённых в лёгкие выцветшие до белизны парусиновые штаны и в модные греческие кожаные сандалии, солидно расположился пузатый жёлтый чемодан, от ёмкого вида которого Уклейкина внутренне передёрнуло, памятуя о его собрате плотно набитого непризнанными критикой и современниками стихами Яценюка; и которые, к слову сказать, Володя так и не удосужился, как клятвенно обещал ему, разобрать, так и, ограничившись лишь парой тетрадок, да и те прочёл давно, хоть и не без интереса.
В правой руке Демьяна Тарасовича увесисто покачивалась внушительная корзина, по-видимому, с деревенской свежестью яствами, о чём свидетельствовал тут же распространившейся по кухне нежнейший девственный аппетитный аромат их. Левая же верхняя оконечность - натужно колыхала огромную типа мексиканского сомбреро соломенную шляпу, которую он использовал в качестве веера на человеческой тяге.
Глава 2
- Сегодня, ей Богу, день чудес!.. - возликовал полностью ошарашенный Володя, но, как и во всё время чертовщины, тут же глупо и усомнился, - даже не верится; действительно ли это вы, Тарас Демьянович?..
- А то кто же... - засмущался тот, иронично добавив: - впрочем, я и паспорт могу показать...
- Что вы, что вы... - ещё глупее замахал Уклейкин руками, словно бы рассеивая пелену тумана, которая не давала ему разглядеть вожделенного им лица выпускающего редактора 'Вечёрки', - не обращайте на меня внимания, это нервное...
- Да, товарищ, - вступился за растерявшегося соседа Начштаба, почувствовав, что тот слегка ошалел от невероятной чреды событий насыщенного дня, до конца которого был ещё вагон времени. - В последнее время с ним это случается, но, уверяю вас, что вот-вот это пройдёт. Лучше, проходите и садитесь за стол, небось, устали с дороги-то?.. Володя говорил, что вы с самой Украины... путь не близкий, а по нынешним смутным временам ещё и небезопасный...
- Спасибо, уважаемый... э..э..
- Василий Петрович, - представился Шурупов, - можно просто Петрович, мы ведь с вами, по похоже, ровесники...
- Искренне рад нашему знакомству, - ответствовал тот. - Яценюк Демьян Тарасович, можно просто Тарасыч, заместитель главного редактора 'Вечёрки' и, как вы понимаете, коллега Володи. Кстати, хоть и вскользь, но он мне о вас говорил исключительно в превосходных эпитетах.
- Но это он по обыкновению преувеличивает...- чуть смутился Шурупов.
- Не думаю, - также уверенно сказал тот, внимательно оглядев обветшалую кухню, и остановил уважительно-тёплый взгляд на Уклейкине, продолжил: - С некоторых пор я чётко осознал, что коллега по цеху не может врать по определению, иначе он не творец с большой буквы. - Про смутные времена вообще и шаткое будущее Украины в этой связи в частности, увы, соглашусь, - мельком проступила печаль на его вдумчивом лице, - но что бы даже поверхностно разобраться в этом тяжёлом вопросе - одним вечером не обойтись. Ну, а что касается наших преклонных лет... так это, уважаемый Василий Петрович, как посмотреть: с одной стороны: 'отцвели уж давно, хризантемы в саду', а с другой - 'мои года, моё богатство...'.
'Как точно и верно сказано: 'коллега по цеху не может врать по определению...', словно библейская заповедь!..' - восхитился Уклейкин и ту же по привычке зло посетовал сам на себя, что до сих пор не открылся этому честному и чистому человеку в своих замыслах по возможному использованию его в 'Кузькиной матери'.
'Сразу видно, наш человек!.. - в свою очередь удовлетворенно заключил про себя Начштаба, - мудр и учтив'. И не теряя не секунды, поскольку в скорости ему надо было всенепременно быть на чрезвычайном заседании актива движения 'За Родину, за Сталина', сразу предложил гостю:
- Ну, тогда чайку? или?!.. - настолько многозначительно и с весёлой хитринкой подмигнул он, делая акцент на разделительном союзе, что только абсолютно далёкий от традиционной русской культуры, какой-нибудь самый дремучий абориген Бермудского треугольник (который, согласно В.С. Высоцкому, всё равно 'будет выпит') не смог бы понять, что значит в данном контексте 'или'.
- Или! - ни терции не колеблясь, поставил Яценюк жирную точку в выборе напитка, который бы максимально способствовал предстоящему непростому, как ему (и не только) представлялось, разговору. - Только, друзья, пожалуйста, не обижайтесь, но прежде, у меня к вам маленькая просьба...
- Всё что вам будет только угодно, Тарас Демьянович!.. - тут же явил собою Уклейкин образчик вежливой благодарности.
- Спасибо, Володя, - окончательно распрямился доселе несколько скованный Яценюк. - Так вот. Я хоть по законам гостеприимства и не вправе распоряжаться столом, но умоляю позволить мне в знак уважения накрыть его лично, так как уверен, что такие закуски и горилку, которые я только что привёз из Ужгорода, вы вряд ли когда и где-либо пробовали. И не мешкая ни секунды, он выложил на него почти всё содержимое корзины.
Искренне просим прощения у уважаемого читателя, но мы не решились описать тот феерический сонм ароматов, которые неистово источали великолепной свежести украинские продукты: от неповторимых сочных пряных солений до потрясающего фундамент обоняния сала с домашней колбаской. Гений Гоголя настолько возвысил описание подобных окраинных колоритных яств на недосягаемый литературный олимп в 'Старосветских помещиках'' и в 'Вечерах на хуторе близ Диканьки', что лучше сразу обратиться к указанным первоисточникам, дабы мы своим поверхностным, пусть даже и в превосходных эпитетах суждением случайно не исказили их реально фантастический вкус. Однако, вскользь, всё же отметим, что даже всегда сдержанный бывалый ветеран Шурупов, пожалуй, впервые за долгие годы общественной деятельности пожалел, что ему через четверть часа надо будет бежать к своим соратникам по партии 'За Родину, за Сталина!' с давно запланированным докладом о текущей внутренней политике.
Но даже и этих 'жалких' четверти часа хватило Василию Петровичу, что бы по достоинству, пусть и не в полной, желаемой мере, успеть оценить уникальные в своём роде на планете дары щедрой и плодородной земли Русской окраины. Более того, когда Яценюк с нескрываемым разочарованием узнал, что Начштаба нужно вот-вот уходить, то он категорически настоял, чтобы уважаемый фронтовик взял с собой столько закусок и горилки, сколько смог унести, дабы продолжить дегустацию в кругу своих товарищей. Деваться было некуда, и Василий Петрович был вынужден согласиться, особо, впрочем, не сопротивляясь столь радушному предложению гостя.
Ну, а кто бы в здравом уме и, не дай Бог, даже при наличии язвы желудка, отказался бы от такого-то гастрономического презента?!.. Ась, граждане? 'А в ответ тишина'...То-то и оно... Кроме того, в связи с известными обстоятельствами потенциально трагической неопределённости складывающимися вокруг 'Кузькиной матери' Шурупов прекрасно понимал, что Володи всенепременно надо переговорить со своим коллегой с глазу на глаз. И поэтому, с всепогодной, безразмерно-универсальной советской авоськой полной умопомрачительных вышеуказанных соблазнов он с относительно спокойным сердцем двинулся изменять этот несправедливый человеческий мир к лучшему.
Оставшись один на один, Володя и Тарас Демьянович, по инерции перебрасывались дежурными и крайне уважительными фразами, которыми принято в культурной компании заполнять не дискуссионную, формальную пустоту, пока количество выпитого не превысило некоего Рубикона из хотя бы пары среднестатистических рюмок водки; в нашем случае - неповторимой по перегонному качеству горилки из Ужгорода.
Каждый из них, словно пилигрим после адского пересечения знойной аравийской пустыни к земле обетованной, так же жаждал хотя бы капельку любой влаги, как и незамедлительно, выговориться о том, что томило его ум, душу и сердце во всё время вынужденной разлуки. Однако, природная скромность и должное воспитание, не позволили резко переменить пустопорожнюю тему к главному вопросу. И они продолжали мучительно 'соревноваться' в учтивости, тем самым невольно откладывая откровенный разговор по душам, к которому стремились две недели к ряду как к чему-то сокровенному и крайне важному, пока, наконец, после третьей стопки у Яценюка первым не 'развязался' язык:
- А вы знаете, Володя, в... ведь всё это время что я был на малой родине, меня изводил один вопрос... особенно после похорон брата.
- Примите мои искренние соболезнования...
- Спасибо... и не поймите меня неправильно, - продолжал он, вновь заметно заволновавшись. - Вы же знаете, Володенька, насколько я уважаю ваши талант и добропорядочность... Но каким невообразимым образом вы раздобыли мои единожды изданные, да ещё и на советской Украине стихи, а главное - для чего: мне совершенно не понятно. Вы же, наверняка, помните наше случайное столкновение в фойе 'Вечёрки', отчего из рук великолепной Наденьки на пол выпал воистину 'раритетный' сборник моих стихов микроскопического тиража и после чего мы коротко сошлись?..
-Да-да, конечно, Демьян Тарасович, помню... - с одной стороны растерялся Уклейкин от того что тот в лоб задал фактически ключевой вопрос, а с другой - обрадовался, что таким образом разговор максимально приблизился к развязке.
- Вернее сказать, кое-какие версии этого чуда явления поэта Яценюка в мягком, поизносившемся, как курьерские сапоги, казённом переплёте в свете противостояния вашего ополчения, о котором я недавно узнал, - у меня имеются... А сегодняшние, случайно услышанные, последние обрывки вашего с Василием Петровичем разговора обо мне - лишь подтвердили догадки о том, что уж не знаю в каком качестве, но я вам видимо крайне необходим... Ну, а литература, творчество, поэзия, увы, тут лишь повод... - с плохо скрываемым разочарованием неопределённости и тревоги заключил выпускающий редактор, пытаясь сфокусировав рассеянный взгляд на бутылке горилки, объем которой к слову, соответствовал напряжению трагически зависшей паузы, а именно - ; ведра за минусом презентованных Шурупову ; литра и примерно столько же уже распитого.
- Так я ж... дорогой вы мой Демьян Тарасович, всё это время только того и алкал, что бы как можно скорее встретиться и наконец открыться вам!.. - воскликнул Володя. На глазах же его начали наворачиваться слёзы радостного умиления, как всегда случается у всякого добропорядочного человека, когда через откровение (исповедь) он сбрасывает невыносимую ношу тяжёлых бессонных раздумий и душевных терзаний. - И будь что будет! - традиционно заводился он в порыве благородства. Но после того, как пусть изначально хитростью, сойдясь с вами ближе, я окончательно понял, что вы настоящий совестливый и порядочный человек с большой буквы, и уж тем более - 'коллега по цеху', то я до крышки собственного гроба не прощу себе фактически преступное по отношению к вам молчание и некое лукавство... Единственно, о чём всем сердцем вас попрошу, уважаемый Демьян Тарасович, - на некоторое неопределённое время сохранить в тайне всё то, о чём я вам сейчас с искренней радостью расскажу. И дело тут не в моей, как вы непременно убедитесь, подленькой душонке, а в том, что могут пострадать совершенно невинные люди, если до срока вскроется наш авантюрный план.
- Хорошо, это я вам твёрдо обещаю, Володя! - заёрзал на стонущем от всеобщего перенапряжения табурете Яценюк, в котором в одночасье неизъяснимым образом одновременно проснулись: ничем негасимая жажда искромётной, пусть и со смертельными опасностями, но полной жизни и нужность людям. - Только настоятельно прошу, говорите максимально подробно и без обиняков, договорились?..
- Добро! - не менее монументально ответил Уклейкин, и, предварительно чокнувшись стопками горилки с напряжённым визави, он минут за двадцать весьма красочно пересказал всю подноготную дела, вернее, - проекта 'Кузькиной матери'. - Вот собственно и всё, Демьян Тарасович, если максимально кратко... - подытожил Володя не находя себе места и стыдливо пряча за пазухой глаза от крайней неловкости своего положения, в которой волею судьбы и обстоятельств сам же себя и загнал. ... Так что хотите, - казните, а хотите... - нет.
Под потолком кухни вместе со смрадом сигаретного дыма стопудовым домкратом ожидаемо зависла свинцовая тишина, которая по всем законам жития требовала разрядки, что неминуемого и случилось после тягостной минуты осмысления Яценюком, показавшаяся вечностью:
- Вот что-то в этом роде... я и предполагал... - отчаянно, но с едва уловимым внутренним облегчением, которое он ещё не осознал полностью, обхватил руками Яценюк седую голову, где творилось Бог знает что. Противоречивые, отторгающие друг друга, как 'лед и пламень', страх и смелость, и даже - сами жизнь и смерть мысли, со страшной скоростью метались в несчётных лабиринтах нейронов его сверх перегруженного эмоциями мозга, а Душа, как некое начало и сермяжная суть любого человека пока безуспешно пыталась угомонить нежданно возникший хаос.
- Ну, на нет и суда нет... - с куда как большим и осознанным облегчением резюмировал Уклейкин, ибо, очередная гора гнетущей неопределённости рухнула с плеч его; при этом, совершенно не зная, куда спрятать свои смешанные чувства, основывая свой отрицательный вывод исключительно на мрачно-рассеянном виде озадаченного неподъёмными размышлениями товарища. - И всё же надеюсь, что вы, когда-нибудь простите меня, и мы вновь станем, если и не приятелями, то 'коллегами по цеху'... И давайте выпьем за надежду, которая, как известно, умирает последней!..- понесло его от неловкости положения чёрти куда, словно оторвавшиеся от гужевой кобылы сани под ледяной откос.
- Подождите, Володя... - тяжело выдохнул скопившиеся сомнения в глухонемую бесконечность противоречивого бытия пока ещё выпускающий редактор 'Вечерней газеты'. - И умоляю, вас, не перебивайте, меня, пожалуйста, ...я и так от волнения собьюсь...
- Хорошо, хорошо... - моментально превратился тот в самого прилежного слушателя, как минимум, Солнечной системы.
- Так вот, дорогой коллега по цеху... - сосредоточенно откашлялся Яценюк, словно бы профессиональный диктор центрального телевидения за секунду перед прямым эфиром. - Если бы вы мне рассказали план фактически криминальной авантюры до того как я по трагическому поводу съездил на Украину, то по всей вероятности я бы отказался. И дело тут в не непрерывности стажа для пенсии, до которой с гулькин клюв осталось, хотя будет и не много обидно. Но ведь, слава Богу, не война: жить можно и должно. Ведь так, не правда ли?.. Да и с деньгами, в общем-то, проблем нет, должность-то, грех жаловаться, хлебная, кое-какие сбережения имеются... Но, собственно говоря, и не в них, проклятых, деньгах то есть, дело... - сосредоточенно закурил он, продолжая:
- Не открою вам Америки, сказав, что на белом свете есть вещи, истинная ценность которых начинаешь понимать только после определенного количества прожитых лет. У каждого это по-разному, но, как правило, у всех - в весьма зрелом и даже преклонном возрасте. Не сочтите за банальность, но чем ближе человек подобающий, неминуемо подходит к Суду Его, то всё заработанное, накопленное им имущество, со временем девальвируется для него, становясь наносным, второстепенным: из тлена пришло в прахе и исчезнет. И вот тогда начинается естественный и совершенно необходимый для спасения процесс переосмысление ценностей: всё бренно-тусклое смывается в канаву, словно весенним дождём, а вечное - напротив, - набирает истинную красоту, силу, надежду. Вернее сказать - это своеобразная процедура очищения души от скверны и ложных привнесённых низменными соблазнами человечества ориентиров, прежде чем откроется лишь малая толика истинного Царствия Небесного, а значит и смысл бытия людского. И это, замечу, вне зависимости от того верующий человек или нет, и который слепо полагает что он де не верит в Господа, а следовательно и в жизнь души его вечную после отмирания плоти земной.
Или, как издавна в народе замечено: на фронте в окопе нет атеистов. Конечно, материальное благополучие, особенно когда уже чисто физическая немощь всё более сковывает слабеющую плоть, а болезни, о существовании которых в молодости ты и не слыхивал, - добивают тебя, как шпана ногами в тёмной подворотне, - есть хоть какая-то подушка безопасности в старости. И отрицать это также глупо, как и то, что в мире сосуществуют добро и зло, тепло и холод, свет и мрак... В идеале, разумеется, настоящий, прости Господи за кощунственное сравнение, капитал - это только дети, внуки и ничего более, которых ты воспитал должным образом... и они с искренней любовью, уважением и благодарностью до последнего вздоха твоего оберегают тебя от последней минуты не бытия твоего.
Но... - закрыл он от бессилия что-либо изменить, ладонями увлажняющиеся от уже никогда не поправимого горя глаза, - ...но что прикажите делать, если так, увы, жизнь сложилась, что Создатель не дал счастья обретения наследников... твоего дела, мыслей... жизни... Что в таком случае останется после человека?.. Только тире на покосившемся и гниющем кладбищенском кресте между двумя цифрами... Каким словом помянут его современники и люди будущих поколений, если вообще будут знать, что в такое-то время жил-был такой-то имярек, среди несчётных миллионов ему подобных. Мол, с какой такой стати, мы должны почитать его?! Ведь он по факту ничего не создал для нас, не привнёс и не отстоял никаких прогрессивных идей, не воспитал адептов своего дела, не воплотит в материальное наследие свои духовно-творческие изыскания. То есть, этот человек за отведенное для него Природой время жизни, не приложил должного усердия, дабы навечно вписать своё имя в скрижали человечества. Ну, а то, что он, как и подавляющее большинство вкалывал, что бы элементарно снискать хлеб насущный или даже пытался творить, пусть и бесславно, а затем соответствующим образом расслаблялся после оного во всю, ивановскую: так какая же в этом заслуга, этим, дескать, никого не удивить. Все мол, так живут... А потому и забвение ему, получается, по заслугам, ибо, справедливо сказано: 'Да воздастся каждому по делам его'...
Уклейкин сидел как по шляпку вбитый в табурет гвоздь: ни жив, ни мёртв; и внимал не в силах даже пошелохнуться от отчаянных слов, Яценюка, который сам того не замечая, обуреваемый эмоциями фактически исповедовался ему.
Конечно, и до этого откровения Демьяна Тарасовича, Володя размышлял над этим краеугольным вопросом бытия, особенно в тёплой компании с Крючковым, когда друзья почти всякий раз предавались философским рассуждениям о смысле жизни после изрядного количества растворившегося алкоголя в их ещё свежих и упругих телах. Но, одно дело, рассуждать о сём, когда тебе лет 30, ты относительно молод, здоров и жизнь твоя, кажется, бесконечно-счастливой. И совершенно другое состояние - слышать доверительно, тет-а-тет, вымученную бессонными ночами боль горестных размышлений от человека, который разъедаемый, словно кладбищенскими червями мертвец, уже неизлечимыми хворями и угнетающим одиночеством, - вдвое старше тебя... и находится, возможно, в шаге от роковой черты. Впрочем, это возрастная разница 'работает', что называется, - при прочих равных, памятуя о том, что 'все мы под Богом ходим'.
- И поверьте, Володя, в моих мрачных словах нет никаких гордыни и тщеславия, ну разве только в самой малости, и то только исключительно в творческой части моего в целом никчёмного и бесплодного бытия. - Вон он, - грустно кивнул в сторону сиротливо стоящего на пороге пузатого оранжевого чемодана, - хранитель второй части никому ненужных моих творческих 'сокровищ Агры', пожелтевшие рукописи которые на неделе я собрал по сусекам в Ужгороде.
- Ну, что вы, что вы... дорогой Демьян Тарасович, если уж вы не поэт, тогда кто!? - всё-таки прервал обет молчания Уклейкин не в силах сдержать искренние сочувствие к коллеге по цеху. - Я хоть, каюсь, преступно мало прочёл ваших стихов, но, поверьте даже из тех крупиц, какими успел насладиться, - большинство достойно страниц лучших издательств мира! А вот это, например, и вовсе шедевр:
'Как удержать рассудок хладным,
И сердца теплоту в груди,
Не сгинув загодя в пожаре,
И Душу в лёд не превратить?!..
Где та златая середина
Меж крайних точек бытия,
Что, как с рождения пуповина, -
Связует в целое тебя;
И ты в гармонии с Природой,
Избегнув лезвий амплитуд,
В любви, познании и горе
Смог жизни пронести сосуд,
Не расплескав его до срока
В безумствах скабрезной тщеты,
Но и напиться, дав немного,
Своей, кто жаждет, - доброты?..
Иль нет на Свете, сей тропинки,
Где застрахованная роль,
А есть путь торный из ошибок, -
И в этом суть, и в этом соль?..
Не испытавши боль паденья
Возможно ль честно обрести:
Побед усладу, вдохновенье;
Мечты в реальность превратить?..
А может, вовсе он не нужен
Ума и чувства компромисс:
И лишь чреда огня и стужи
Чеканит Волю, движет ввысь?!..
И дух мятежный Че Гевары,
И гений Ньютона тогда,
Презрев каноны и преграды -
Срывают маски тьмы и зла,
И раздвигая горизонты
Наук и Правды для людей, -
Звездой сгорают путеводной
В рассвете сил, в борьбе идей...
Но тут же, рядом, миллионы, -
Живут, неспешно Крест неся,
Примерив на себя охотно,
Премудрый образ пескаря...
Но, не с того ль дано нам право
Свою судьбу вершить самим:
Забвенье иль вовеки Слава
Пребудет с именем твоим...'
- Спасибо, вам Володенька... - вновь дрогнул, но уже с безграничной признательностью, его прокуренный голос, сами знаете, что доброе слово... и кошке приятно, а уж мне-то и подавно.
- Не за что, дорогой Тарас Демьянович, - рефлекторно ответствовал Уклейкин, но быстро осознав, что, сам, будучи в изрядном волнении, сморозил сухой формализм, поправился. - То есть я хотел сказать, что подобные произведения, - автоматически вызывают искренний восторг, ибо гармонически сочетают в себе глубокие мысли и яркие чувства, а это, по моему скромному разумению, и есть поэтический шедевр.
- И, тем не менее, ещё раз спасибо за ваши редкие по сегодняшним временам тактичность, вежливость и чуткость... - и слёзы благодарности от признания его творчества, которое он вожделел десятки лет, - навернулись в сияющих радостью глазах Яценюка. - И давайте-ка, Володя, ещё по пятьдесят; и, я, всё же закончу свою мысль, а то мы до ночи будем утешать друг друга, петь дифирамбы, так и не решив главного вопроса по которому собственно, не сговариваясь и собрались.
- С превеликим удовольствием!... - благодарно чокнулся Володя стопками с Яценюком и вновь клятвенно заверил коллегу, что, дескать, если и прервёт опять его крайне интересный монолог, то разве что по причине какого-нибудь форс-мажора в виде, не дай Бог, цунами, начала войны и прочих незваных нашествий марсиан.
- Так вот... - продолжил тот, совладав удушливыми эмоциями, чему среди прочего во время поспособствовала горилка, - то, что я увидел на моей малой родине спустя всего 10 лет, - меня буквально потрясло. Не буду вдаваться в подробности пагубных изменений и их причин, ведущих мою горячо любимую Украину в пропасть. Во-первых, как я уже говорил Василию Петровичу, тут трёх дней и ящика водки не хватит, чтобы мало-мальски разобраться во всём, что наворотилось за смутное время так называемой незалежности. А во-вторых, - ...просто по-человечески тяжело вновь окунаться в это угнетающее душу и сознание трясину всёразрушающего безумия и местечкового национализма.
Как-нибудь в другой раз, я вам обязательно всё расскажу, а ещё лучше... - задумался он с той редкой, непоколебимой уверенностью, когда давно запланированное вот-вот будет, наконец-то, материализовано, - я обо всём напишу, вот только нервы немного поостынут. Всенепременно напишу, точка! - окончательно и бесповоротно вспыхнул он, благородной идеей, как сверхновая звезда в галактике; и будь стол не полностью завален яствами и посудой - Яценюк непременно вмазал бы по нему окаянным кулаком в знак твёрдой решительности довести задуманное до конца. - Я абсолютно уверен, что даже стыдливо-трусливое замалчивание всего того, что твориться на бедной Украине уже есть преступление по отношению к будущим поколениям нашим. Одного лишь опасаюсь...- вновь нахмурился он, - годков-то мне всё больше, а вот сил ...всё меньше, да и вряд ли где-то напечатают.
'Человечище, настоящий журналист, вот что значит старая школа!.. - восхитился Уклейкин, зная от коллег из Киева как не просто непредвзято освещать происходящие драматические события в едва ли не самой богатой бывшей союзной республике, и которая, словно обезумившая сестра, буквально на глазах расточает нажитое семьёй имущество, кубарем скатываясь в тартарары забвения. - А интернет! - хотел было тут же развеять его опасения Володя, - ведь там пока нет цензуры и границ, - но помня о вторичной клятве прерывать коллегу только по причине форс-мажора, с трудом, но всё-таки удержался от реплики'.
- Так вот, - продолжил Демьян Тарасович с тревожным выражением, вновь посеревшего лица. - Я всегда был относительно далёк от политики, но ныне даже я не могу не отметить одного принципиального момента, который весьма схож с нашими, увы, российскими реалиями. Только на Украине, он на порядок циничней и наглее: я говорю про безудержную, чванливую поступь украинской олигархии по всем фронтам, которая скупила всё что можно, став де факто властью, которую никто не избирал. В сравнении с ними ваш, вернее, - наш Лопатин - это 'ангелочек', прости Господи... Что-то подобное, как вы знаете, уже было у нас в России: семибоярщина по смерти Ивана Грозного в смуту, семибанкирщина в безвластие 'святых' 90-х, чему уже мы... пока живые свидетели. И, слава Богу, пусть через страшные испытания народные - этой химере хоть часть голов, но удалость отсечь; однако ужасным, совершенно невообразимым образом - они, как у змея Горыныча, дополнительно отрасли в Киеве, да и вообще по многим столицам бывших республик СССР, словно бы для дьявольского противовеса чуть освободившейся от их пут России. Но, если похотливую до чужого добра чуму вовремя не остановить, а лучше - окончательно не придушить, то ядовитые вирусы этой химеры с окраин бывшей Империи вновь проникнут в самое сердце русского Мира, и опять будут разъедать его изнутри чуждыми и смертельными для нас меркантильными смыслами. И вот тогда, не приведи Господи, озверевшие и обезумевшие от безнаказанности Лопатины вновь попытаются править 'пир во время чумы', на многострадальной плоти едва дышащей Россией, даже не осознавая всю пагубность катастрофы в которую они ради мнимых и сиюминутных ценностей золотого тельца втащили в ад колыбель свою.
И чем больше я живу и думаю об этом, тем чаще и уверенней склоняюсь к единственно-верной и очевидной мысли, к которой, так или иначе, сотни и даже тысячи лет назад пришли наши с вами не самого скудного ума пращуры, а именно: противопоставить злу, должно только объединившиеся силы добра. Третьего, увы, или по счастью, как я твёрдо уверен, - не дано... - с видимым облегчением произнёс он крайние слова, словно перетренированный атлет, сбросивший со своих плеч очередную невыносимо-тяжёлую штангу. - А посему... - взял Яценюк паузу, дабы сосредоточится и приглушить своё заметное волнение для оглашения окончательного своего решения, - ... что бы затем ни случилось, я свой выбор сделал: и готов...
Но закончить едва ли не судьбоносную фразу Демьяну Тарасовичу пришлось несколько позже, так как вдруг с шумом и гамом, поминая душераздирающим фальцетом по матушке всех святых, на кухню буквально вкатилась ошалевшим колобком Звонарёва. Как всегда впопыхах, стараясь лично донести важнейшую в её трактовке новость до руководства штаба ополчения всенепременно первой, она напрочь проигнорировала стоящий на пороге коммуналки габаритный оранжевый чемодан. Тот, в свою очередь, даже давно находясь в собственности такого крайне воспитанного и интеллигентного человека, каким являлся выпускающий редактор столичной 'Вечерней газеты', а также в силу гравитационных и прочих правил Мироздания, при всём возможном уважении к возбуждённой пожилой незнакомке, - не смог подвинуться с порога в сторону. А поскольку законы Природы не имеют исключений из своих незыблемых сводов, ну разве что по редчайшей протекции её же Создателя, то результатом неизбежного столкновения чемодана с перевозбуждённой пенсионеркой стала нижеследующая картина маслом.
Чемодан, тяжело качнувшись, как подбитый торпедой перегруженный контейнеровоз, медленно завалился на бок; а Зинаида Ильинична, споткнувшись об оный, - совершив двойной кульбит подобно юной гимнастке перворазряднице, - распласталась на известковом полу кухни. Худосочное тело её согласно второму закону Ньютона точь-в-точь тормознуло перед куцыми ножками стола, вынудив сидящих за ним журналистов поперхнуться очередной порцией великолепной горилки от вопиюще-резкой, неожиданной для них перемены относительно умиротворённого бытия.
- Ох, ё моё!.. - ради Бога извините, это я, дуралей, забыл убрать его с порога, - винился Яценюк, тут же бросившись на колени, и словно истый рыцарь предложил руку помощи невинной жертве своей нечаянной расхлябанности...
У Звонарёвой от неожиданности такого к себе джентльменского отношения, которое она последние лет двадцать видела разве что в бесконечных телесериалах, будто бы от целебного зелья, - почти моментально заткнулись все, было возникшие боли, а взгляд её в считанные секунды сменил гнев на сдержанную милость к пожилому, но очень интересному незнакомцу. Однако святой долг перед соратниками, воспитанный ещё с далекого, но незабвенного пионерского отрочества, комсомольской юности - несколько приглушил весьма обветшалое, но никогда и ничем неистребимое природное чувство влечения женщины к противоположному полу, какого бы она не была возраста, политической ориентации и вероисповедания:
- Спасибочки... - рассеянно, совсем уже по-детски, молвила Звонарёва, не без тайного удовольствия опираясь на твёрдую руку седого мужчины, дабы вновь обрести вертикальное положение.
- Не стоит благодарностей... - галантно поставил незнакомец Звонарёву перпендикулярно плоскости горизонта, и участливо добавил: - У вас, сударыня, ничего не болит?..
- Да вроде бы нет... - быстренько ощупала она себя везде, куда смогли дотянуться, её тонки и худые, как медицинский пинцет, руки, на предмет целостности той или иной косточки. - А где генерал-то?.. - как ни в чём не бывало, вдруг спросила она Уклейкина, пытливым взором оглядев пространство и параллельно стряхивая ещё с советских с пузырями на коленях треников всё что к ним прицепилось на давно не метёном полу кухни во время нечаянного с ним плотного контакта: от хлебных крошек до уличного песка.
- Какой, баб Зин, ещё генерал?.. - опешил, растерявшийся Уклейкин.
- Не тупи, Володька, - чуть нахмурилась Звонарёва. - У нас на весь район нынче только один настоящий народный генерал, он же начальник штаба ополчения, - Шурупов.
- Ах... Петрович, - невольно улыбнулся Володя, - так бы и сказала... - Он с четверть часа по своим партийным делам ушёл и через пару-тройку часиков обещался вернуться. А, скорее всего, позже... - добавил он, когда взгляд его остановился на огромной бутылке горилки, ; литра которой с закусками Начштаба по настоянию Яценюка прихватил с собой, дабы угостить друзей-товарищей по общественно-политическому движению 'За Родину, за Сталина'.
- Вот ведь незадача... - расстроилась она; но когда взгляд её, как вкопанный, безнадёжно застрял на огромной бутылке и щедро-разложенной на столе великолепной снеди, аромат которой начал последовательно блокировать рецепторы, отвечающие за сопротивление искушению чревоугодия, - душа её буквально запела вожделенным предчувствием маленького праздника вечно полуголодного живота.
- Опять что-нибудь стряслось? - по инерции исходя из логики разговора, поинтересовался Уклейкин.
- А ты как думаешь, трюфель газетный?! - назидательно начала она отчитывать нерадивого члена штаба для порядку, впрочем, совершенно беззлобно, давно считая Володю едва ли не внуком, и соответственно по мере сил опекая его от бытовых неурядиц. - Я чего с дуба рухнула: ноги ломать на старости лет о чемоданы, что б смотреть, как ты водку средь бела дня лакаешь неизвестно с кем?.. - заметно смягчилась она тембром на двух последних словах, и даже, как будто, чуть порозовев лицом.
- Господь с тобой, Зинаида Ильинична... - открестился Уклейкин, - это же Демьян Тарасович, известный, между прочим, поэт и мой 'коллега по цеху'.
- Вот сейчас не поняла... 'цеховик' что ли?! - презрительно-грозно фыркнула баба Зина, словно опытный следователь ОБХСС на очередного подпольного махинатора сквозь решётку соответствующих статей УК РСФСР, - я думала, что их, иродов, ещё в советское время всех пересажали.
- Ну, ты даёшь, баб Зин!.. - возмутился Володя от свершено нелепой ассоциации, чуть не подавившись сногсшибательной копчёной рулькой; а Яценюк, обескураженный от столь шокирующего своего сравнения с преступниками, - едва не презрел правила этикета, уже было потянулся к бутылке, дабы утопить недоразумение непосредственно из горла, не предложив оную прежде разлить по стопкам. - Демьян Тарасович в том смысле 'коллега по цеху', что он мой соратник по перу, литературе, журналистике, а главное - настоящий честный человек и гражданин, а не то, что ты, насмотревшись криминальных сериалов, себе надумала. Понятно!?..
- Понятно, - буркнула Звонарёва, осознав, что перегнула палку и возможно ненароком обидела вежливого, и, как оказалось, известного человека. - Ну, тогда извиняйте, ребята, погорячилась... уж которую неделю вся на нервах от гадких подлянок шестёрок Лопатина.
- Не стоит извинений... - вновь максимально элегантно и учтиво ответствовал Демьян Тарасович. - Может лучше, уважаемая Зинаида Ильинична, по рюмочке, что бы, как говорится, стресс снять, а заодно и за знакомство, а? - тут же предложил он, всё это время небезынтересна наблюдая, как её взгляд жадно блуждал по блистательно сервированному столу. - И, кстати, это не водка как вы изволили сказать, а самая настоящая украинская горилка, которую я, как и все эти редчайшего вкуса снадобья, только что лично привёз из Ужгорода.
- Ну, разве что совсем по самой маленькой... - искусственно состроив томный взгляд, говорящий 'не так что бы очень-то и хотелось, но если вы так настаиваете', при этом внутренне, безусловно, радуясь ожидаемому предложению, согласилась Звонарёва. И выбрав самую большую на столе стопку, ловко поставила её перед собой, обозначив всю серьёзность текущего момента. - А на счёт сериалов, Володька, ты не прав! - твёрдо подытожила она. - Ты когда вот под этот стол пешком ходил, мы, 'Следствие вели знатоки' изучали как практическое пособие по борьбе с расхитителями социалистической собственности; и на нас, - страна держалась, между прочим. А сейчас - да, одни сопли сентиментальные по телевизору... по себе знаю... - и, не дожидаясь тоста, одним глотком маханула 100 грамм, как только Яценюк от всей души налил ей с горочкой.
- 'Однако!..' - восхитился выпускающий редактор, слегка оторопев от такой юношеской прыти Зинаиды Ильиничны, но не решился озвучить, лишь многозначительно подмигнул Уклейкину, который в ответ, не без гордости, только и смог пожать плечами что-то вроде, мол, 'знай наших!'.
- К... крепка, з... зараза!.. - еле выдохнула Звонарёва, и тут же из её выпучившихся глаз брызнули слёзы, - аж дых перехватило...