Ильдарханов Владислав Альбертович. Grandpa Hassan

Дед Хасан

Когда человек проходит, проезжает мимо кладбища и видит могилы, он мало, возможно и вовсе не задумывается в зависимости от возраста его, что ждет его? Он живет, а их нет. Да и вообще никого не коснется из них смерть, как будто вечно жить будут на земле они; а теперь он здесь. Где он, и что с ним?

В. А. Ильдарханов

Городская суета как изначально уже тогда, когда я начал что-то понимать от рождения своего, останавливая свой взгляд, предоставлен самому себе на то, отчего я даже сейчас удивляюсь вспоминать, что это тогда уже, как и сейчас, волновало меня: как старые люди печальны, сварливы, угрюмы и редко счастливы, светлые, жизнь каждый миг любящие и, кажется, не- которые из них нас жалеющие как немыслящих, делающие и повторяющие одно и то же, как и они, когда- то в эти годы. Многие, как видимо, оставались таковыми и не имели представления иного о жизни; что-то упустили, где не так сделали, и все это без духовного, даже стариками, нет духовного в них; только тело состарилось, а все мысли, убеждения, чувства оставались таковыми и, имели мира сего, как и тогда и сейчас представление и убеждение, что мир окружающий их должен быть именно таковым, и иным он не может быть. И кто-то скажет жаль - а что это жаль? То же самое что и жалит, жалостью своей их, и что, какая это жалость? У всех она разная; совершенно разнообразные виды жалости у людей, у одних это вид жалости и, других это жалость вызывает омерзение, аморальное действие против старости, которые заявляют- что им мучиться, сделать укол и других не мучить, не от того что это болезнь мучает их так сильно а, даже и потому - что за смысл жить дальше. Другие строят им, фантазируя, различные учреждения, где за ними смотрят, их там любят, ценят; мы все только ублажаем себя собственными своими мыслями: какие мы, как бы мы для них все устроили. Мы сами того не замечаем, что становимся таковыми, и что о нас так же думать будут - но мы не такие, мы особенные; даже здесь есть свое социальное положение - молодой - богатый, старый - нищий. Что может молодой? Молодым можно быть до пятидесяти лет пока есть здоровье и, что может старый; многое молодой и ничего старый?

Люди теряют духовное свое начало, отдаваясь полностью миру материальному; меря, мерой мира материального, так же и жизнь духовною; заменяя истинные догматы, догматами вымышленными, полностью соответствующие времени - прогрессу. Такое чувство ,что все готовы говорить немощному от болезни или старости человеку : а кто тебя жить заставлял, а раз сам желание изъявил жить, так живи сам и другим ни мешай. Что-то мрачное скажут те, кто снова включил свою фантазию, строя для них комфортные учреждения. От этих наших совершенных фантазий, мы придумываем себе так же и духовное, извращая истинную жизнь духовную, понятиями мира материального. Не на старость нужно себя обеспечивать, а относиться к пожилым людям так, как человек не старый хотел бы ,чтоб к нему относились так в старости. Старость это только вид мудрости, но в мире, где все так бешено, они немощны. Можно видеть чудо, как старость от помощи, глаза их расцветают в молодость, и мудрость делится, которая называется радостью. Старость - это я, ибо юность и зрелость неизбежны, как и сама старость. Город на меня влиял негативно, можно мягче, мало комфортно удовлетворял мою жизнь. Комфорта именно мне не хватало в человеческом, в понятии отношения доброго - взгляда человека, мы все так и думаем, по крайней мере ,многие. А что мы сами для этого делаем? Идем и ждем, кто бы нам улыбнулся, и мы бы в ответ на эти улыбки взаимно, ответили бы им так же. И никто, совершенно ни я; все совершенно в другом и полностью, отданы во власть - суждения, осуждения.

Как и было мною уже сказано, родился я именно здесь ,в городе, учился, дружил, любил среди этих жилых массивов и старинных красивых зданий, парков, улиц, крыши своего дома, на который всегда любил провожать солнце, и так надолго оставался здесь, что рассвет встретить мне удавалось очень редко, я просыпался поздно, когда солнце раньше меня вставало. Улицы очень люблю, только старые, в вечера зимние и воскресные, когда на них так же спокойно, мало -людно, как вечером. Эти старые улицы, старые ветхие высокие деревянные дома. На деревьях белыми облаками смотрят, богоугодные чувства зимы. Снег рыхл, но, ступая по нему, он подталкивает нежно ступни ног моих . Когда вступаешь на такую улицу , то чувство в душе своей ты можешь сравнить, когда входишь ( при в ходе) в храм Божий. На душе светло и миролюбиво, в это время ты любишь всех. Старые, милые окна домов смотрят как исцеляющие иконы в храме Бога, так и хочется остановиться возле каждого и попросить мира, тепла, уюта для человечества. И идти дальше ,проходя мимо нерукотворной тишины, с чувством греха молить Бога, чтоб не дал свернуть с этого пути, идти бесконечно, по этой Богом хоженой упоительной улице. Слышно, как где-то завывает ветер, к которому прислушиваешься через свою душу , он только так может быть понятен тебе, как сразу же хор неба и земли наполняет тебя и, чудное это песнопение раздается повсюду и , те ,кто улыбаются таинственно при встрече , кажется, слышат так же всё это.

Родители мои не так давно покинули навсегда меня, они именно так прожили всю жизнь свою, любили и ушли с разницей полгода, какой удар это был для меня, говорить не буду, нет это не то, чтобы было вспоминать больно мне, просто думаю ,что это сугубо лично моё - святое.

Наступало лето, и сезон отпусков был близок. Все мои знакомые , в том числе и я, искали возможности провести время отпуска на море, или же за границей, где так все по- другому и не похоже на нашу Россию. Я лично тоже до недавнего времени поступал так же и думал глупо, что это престижно, но после этих поездок и возвращения своего обратно домой я видел как только то и было, что только разговоров: кто и где провел свой отпуск, и какой он молодец, чем дальше тем дороже и, сколько звезд отель, в котором он пребывал во время своего отдыха .Говоря так, человек следит за окружающими себя людьми, за реакцией людей, результат которой должен выражать зависть, за выражением лиц их; там, где это не стоит, он говорить не станет. (Влияние идет от воздействия мира материального - у кого есть возможность, те у кого она также есть, но малокомфортна с теми, у кого есть она, в основном с понятием таким как жизнь одна у человека тянутся, перенапрягая свои возможности после удовлетворения лишениями благ мира материального. Потому как цели и желания настоящие человека несовместимы с теми лишениями).

После очередного такого своего отпуска я почувствовал, что сил потерял еще больше, чем до отъезда моего за границу, их даже было до, немного больше. Решение этого сезона было сделано мною еще зимою, что поеду по нашему региону и буду присматривать себе место для строительства дома или же, что было для души моей больше угодно ; дом мне хотелось приобрести старый, где уже жили люди, но в понятии старый, пригодным совершенно для жизни. Да, это деревня и, это то, что еще с детства влекло меня сильно.

Время моего отпуска выпало мне на середину июля и до августа пятнадцатого, за это время и решил осуществить то, что давно должен был осуществить и претворить в жизнь раньше. Место, которое мне хотелось найти, должно быть с речкой и, естественно, рядом с лесом, не нарушаемые стандарты, которые я определил еще из своей мечты детства, оставались в силе и, не имели обратной силы.

К моему удивлению ,это место было отыскано быстро, я отъехал от города всего сто тридцать четыре километра, да, согласен, что для многих это покажется далеко ,но именно так и представлял себе это расстояние от города, до моего истинно отдыха, а удивление было, что нашел мечту свою , и потому радость была моя из того самого детства, чувство которое еще во мне было ярко, живо. Я христианин и, поэтому мне хотелось найти деревню с церковью, лучше с церквушкой, маленькой, деревянной, с старым священником, у которого можно было бы коротать вечера в маленьком уютном его доме и вести беседы о вечной жизни и, стараться , конечно ,исполнить все это на деле, после нашего временного пребывания на земле, смерти. Да, эта деревня мною была найдена, но здесь не было речки, леса, и проходила с деревней рядом дорога; но была красивая белая церковь c голубыми куполами и, батюшка, старый, от которого исходит запах ладана, тепло от слов и улыбки. Притягивало совершенно ходить к такому батюшке на службу; не знаю, может, это предрассудок, но я, как кажется мне, если чувствую духовное тепло от священника или монаха, мне от одного его присутствия становится на душе легче, а когда с ним заговоришь и, после благословения его пойдешь туда, где снова иная жизнь, труд его молитвы, которой он молит Господа с Его благословением в душе моей с миром, отдашь бездарно, то это можно сравнить как после Таинства Причащения.

Его звали отец Евгений. Выслушав меня и мое желание найти такое место, он посоветовал мне проехать дальше, в другую деревню; эта была татарская деревня. Поблагодарив отца Евгения и взяв у него благословение, я отправился в это место, в напутствие мне батюшка сказал ,что там живут добрые неиспорченные цивилизацией люди. Он попросил, что если мне будет не трудно зайти и передать деньги деду Хасану, который боронил ему землю под картофель, но отказался от денег и уехал, когда отец Евгений пошел за деньгами, чтоб заплатить деду Хасану. Деньги мне не хотелось брать, предложить свои, а эти оставить на нужды храма я не решился, почувствовав, что этим огорчу батюшку. Взяв деньги, поехал дальше, обещая ему приехать на праздник - "Явление иконы Божией Матери во граде Казани", тем более, что праздник этот престольный - храм отца Евгения в честь Казанской Божией Матери.

По спидометру автомобиля я решил замерить расстояние между деревнями, чтоб потом ,если это будет не так далеко, знать, сколько идти или же пробежаться до деревни, а точнее, на Литургию в церковь. Расстояние это было семь километров. Деревня была в низине, а с другой стороны было ровное и не имеющее конца поле и, если было мне ехать с противоположной стороны деревни, то путь мой был бы вознагражден этой деревней, которая была что-то вроде оазиса среди бескрайнего поля, морщинистого с не глубокими оврагами, заросшими кустарником и травами. Действительно, справа стоял лес смешанный: сосны, березы, липы, как мне и представлялось всегда; а вдоль деревни и за деревню уходила в даль речка, она отражала солнце тонкой линией и, как будто сговорившись с солнцем, слепило, и не видно, как далеко речка уходит в поле ,и все это на синем фоне, с белыми облаками. Мне показалось, что это место единственное в мире, где еще не вступала нога человека, неизвестного жителям деревни, они не поймут, если я начну говорить, как там живут люди, не поймут и не поверят, что там где-то действительно так они живут. Там без меры, здесь в меру, там искусственное ,здесь природное - от Сотворения, здесь теряет власть свою логика, мышление, царствует здесь - Творение, здесь трудился не дар Божий ,здесь трудился Сам Бог; для меня дар Божий- это тот дар, который оберегает труд Божий, хранит Его труд; здесь нет границ для добра, здесь зла никогда нет, с этого места, где я стоял, было можно смотреть на это чудо завороженно.

Домов здесь что-то около двадцати двух или трех, возможно было и больше, но не намного того , сколько сосчитал их примерно ; солнце ярко, земля зеркальна .Три улочки, это уже после я узнал здесь там, потому как сверху казалось ,что их нет вовсе, дома были так разбросаны, что не имело даже малейшего присутствия понятия улиц. Въехав в пределы деревни, я задумался, где можно было бы мне остановиться и, вспомнив ,что нужно отдать деньги, переданные отцом Евгением деду Хасану, поехал медленно, поворачивая голову влево , вправо, желая, встретить кого- ни- будь и спросить, где живет он. Заборы были все живым забором здесь; вишневые, малиновые ,смородиновые и, при желании невозможно увидеть кого- либо за ними, если даже там и был кто-то. Решил остановиться, зайти и спросить где живет дед Хасан. И вижу, идет навстречу мальчик. Что мне больше всего стало интересно в нем, это все в нем; лицо его было исполнено того, как мне кажется чувства, что он находился в нереальности мира сего, потому его взгляд не касался даже присутствия моего, по дороге, по которой направлялся он. Он был весь в себе и от себя, он здесь, может быть, даже и не на земле. Он как будто общался с миром другим, и этот мир рядом с ним, вокруг него не видимо мне. Даже не хотелось сначала его останавливать, я боялся нарушить жизнь в нем, что так сильно занимало его. Но когда он сравнялся с машиной моей, он вдруг как-то даже отпрыгнул от неё, не успел ничего сказать ему, наверное, и я сам стал частью мира здесь и только после быстрой реакции, как только он заметил меня, очнулся сам. Здравствуй, ты ведь здесь живешь? Глупо ,как мне кажется ,спросил, он стал боком проходить мимо меня, тогда решил сразу спросить кого ищу.

- Деда Хасана знаешь, где живет он?

Мальчик приободрился, это было видно по нему, дед Хасан как будто был пароль здесь, и вид его лица принял совсем иной взгляд, как на своего он посмотрел на меня, как будто долго я отсутствовал здесь, и он лишь просто не узнал, со временем изменилось лицо мое, а сейчас вспомнил и даже рад мне.

- Дед Хасан?- удивленно переспросил,- это мой дед. Мальчик говорил с акцентом, что и не удивительно- деревня была татарская и люди, естественно ,здесь проживали этой национальности, скорее это я говорил не чисто и вторгся , заранее не изучив языка, доставлять только неудобства своим незнанием им, ему. Мальчик развернулся назад и, не говоря ни слова, пошел, как понял, показывая мне дорогу . Машину я оставил и пошел за мальчиком, который видно снова не был здесь рядом со мной, но помнил точно, что мне нужно было видеть деда его. Пройдя не так много метров ,мы встали у живого забора, который был вишневым. Оглянувшись и добрым взглядом осмотрев меня ,он открыл калитку, которую бы я не нашел с первого раза, вошел вслед за ним. К моему удивлению, двор был большим, снаружи двора этого никак нельзя было сказать, что двор большой. Справа стоял длинный сарай, за ним высокий навес, под которым стоял трактор, должно быть им дед Хасан и вспахивал землю отцу Евгению. Я остался стоять посреди двора, а мальчик ,пока я осматривал приделы всего ,что окружало меня здесь, должно быть, вошел в дом, потому как не заметил ,куда он пошел, но это только забавляло меня, вернее как-то даже грело внутри душу мою, какой-то доброй сказкой, в которую я попал.

На пороге дома показалась фигура, не было видно, потому как солнце слепило лица человека. Я задумался: солнце не дает видеть сразу, как будто оберегает всех здесь живущих. Голос пригласил меня в дом и, подойдя ближе , я увидел удивительного человека и протянул ему руку. Почему удивительного? Потому что не видел именно такого лица: волосы его были белоснежны, лицо в морщинах, глаза светлые, они были именно от его постоянного расположения доброго, от внутреннего к внешнему, любящего все живое, и эта любовь, должно быть, была взаимна.

Я представился- Игорь. Ему представляться не надо, его я знал раньше. Я к вам ,дед Хасан ,от..., дальше не успел договорить; он пригласил меня пить чай. Его голос был тихий, и совсем нет акцента, это меня снова удивило. Мы вошли внутрь дома; слева стояла печь большая, стол посередине, который был накрытый, справа на стене висели фотографии, чуть выше над ними картина, должно быть, эпохи Возрождения; стол уставлен выпечкой, которой пахло по всему дому, слева и справа стола большие лавки, то есть мощные, даже, возможно, дубовые. Я прошел к столу и увидел: из - за печи их не было видно, были еще комнаты. Комнату ,которую сразу не заметил как вошел, но те комнаты не было видно из-за печи, а эту я не увидел, была кухней, от- туда именно и доносились ароматы татарской кухни, точнее выпечки, дополнение ко всему, что я здесь увидел. Лично я любил сладкое, что только можно любить: это чак-чак , который мне нравился с самого моего детства. Из той комнаты, не было никакого сомнения, что там была кухня, вышла женщина, жена деда Хасана; женщина возрастом своим выглядела бабушкой, но при этом немного моложе деда Хасана, звали её Разалия, я её стал звать - бабушка. За спиной моей как раз и оказалось кухня. Дед Хасан сел напротив и стал спрашивать своим взглядом, что привело сюда меня. Про деньги, которые мне передал отец Евгений, чтобы отдать деду Хасану, я забыл сразу, как только увидел его, то есть я про них помнил, но понял, что он не возьмет их, даже обидится на меня за это, а мне лично не хотелось с этого начинать наше с ним знакомство, если конечно суждено такому случиться.

-Я, дед Хасан, хотел бы у вас в деревне купить дом или же построить новый,- как -то даже неуверенно начал я разговор

-Дом -это хорошо,- ответил дед Хасан,- а что так, в деревне, в городе плохо стало?

- Если честно я еще давно, с самого моего детства мечтал о доме здесь, ну, вообще в деревне,- опять как-то несвязно заговорил я.

- Я вижу: ты любишь тишину больше и, там, в городе, тебе не так уж хорошо жить?

-Да хотя и родился в нем, но больше там любил бывать в парках, в садах, которые у нас, конечно, есть. Сейчас на этих местах ,где были сады, - новые дома, офисы, но они другие, нет ничего общего с теми, что были раньше, может быть они стали лучше, но для меня те были родными, одним словом ,этого ничего нет больше; мало что от того осталось, хорошо, что запахи люди не меняют, они такие же, что и раньше, когда, конечно ,не пьешь, не куришь, дышишь как тогда чисто. Я не консервативный человек, мне просто все очень дорого, что связывает меня с детством.

Бабушка принесла чак-чак , беляши, чебуреки, самовар, который стоял на столе, был старинный и, видимо, даже фамильный. На столе царило изобилие, из всего попробовал все, и открыл для себя, что также помимо чак-чака, который любил и который на удивление мое вкусом своим превосходил что пробовал; все, что было на столе, даже чай я не пил никогда такой, пах он так, как пахнет здесь все - вишней, малиной, смородиной . От пищи в городе и приготовленную там, действительно будет вред, пища же эта отличалась от той и вкусом, и ароматом и, естественно , приготовлением и вложенной души - бабушки. Дед Хасан, как выяснилось при общении нашем, работал до выхода на пенсию учителем русского языка и литературы, вот и речь его откуда без акцента, хотя лично меня это уже и не беспокоило, да и не беспокоило вовсе, просто поначалу было не обычно, не привычно для меня немного. После чая, скорее ужина ,я не обедал, и время не ужина мы вышли на двор.

Время было около четырех вечера, солнце стояло высоко в небе, жара была терпимая, время от времени дул слабый ветерок , доносивший запах с округи, со всего, что только было на пути его и в душу западало почему-то детство, воспоминания о времени безобидном, светлом. Дед Хасан спросил меня -курю ли я, я ответил, что нет.

- Пойдем за дом, там можно посидеть в тени и поговорить,- приглашал дед Хасан.

И я бессловесно пошел за ним. За домом стояла беседка. Беседка с колоннами, небольшими, как и сама она небольшого размера, как привык видеть всегда большими их, но в этом небольшой миниатюре была своя изюминка вкуса; вся резная, покрашенная: крыша- в белый, колонны- в синий цвет. В беседке ветерок дул прохладней, чем на дворе; открывался вид на поле, за которым сразу же начинался лес. Присевши и расположившись поудобнее, мы оба смотрели в сторону леса.

- Как сейчас живут люди в городе, -Игорь?- начал разговор дед Хасан, также глядя на лес. Но голос его был наполнен того смысла; сам знаю, как там. В городе все живут , чтоб только отдать все силы жизни своей; отдых- это деньги, работа- это силы. Человек тюбик, который давят. Один вспылил внешне, другой внешне выдержал видом своим, что считается человек психически уравновешенный, а тот, кто вспылил, опасен для общества, кто выдержал неведомо нам, может ненавидеть внутри души своей до самого страшного, аморального, все ненавидящий состояния, опухоль тоже внутри человека, явная лишь для самого человека угроза, но это не заразно ни для того, кто рядом, а там эта болезнь хуже гриппа, язвы наружные отталкивают человека как грязное и неподобающее состояние в обществе, а язвы эти всего лишь эмоция, с которой начинают судить о человеке, что он аморален, нежели совершенная угроза внутри, в рамках сочувствия, спокойствия видимого играющего, и мы самые добрые, и это лишь притворство наглое, совершенствующее. Такие наступили времена - людей забавляют, жестокостью людей, суть через суд, а истины так и нет. Вот примерно так там и живут в городе. А счастье, что это за счастье, каждый хочет показаться красивым, и что все у него в жизни прекрасно, а если бы оказаться невидимым и посмотреть этого человека после этого подиума , кого там увидишь? Слезы наворачиваются, плакать хочется. Человек с человеком, ненавидят человека.

- Да,- сказал дед Хасан.- И здесь я увидел совершенно иное его лицо: оно исполнилось скорби, печали, потери. Все подтвердилось,- тихо сказал он так, что, видимо, не желал, чтоб я слышал.

- Что подтвердилось, дед Хасан, -переспросил его.

- Кто ты?

Я удивленно смотрел на деда Хасана ,которой встал и сверху смотрел на меня.

- Я не понял вашего вопроса,- дед Хасан?

И также оставался сидеть на своем месте, потому как вопрос имел совершенно другой смысл. Глаза его были наполнены слез, голос не менялся, и говорили о потери, кого? Что так сильно потрясло и мучило этого человека, про которого можно было сказать иное, что он весел и добр, что он никогда не плакал, если только от радости, смеялся всегда и всюду без притворства, а просто, чисто, любящий все живое. Кто ты, добрый или злой,- повторил он со словами, которые говорили о нашем грехопадении, о дереве, плоды которого -познание добра и зла; глаза исполнены сочувствия и говорящие, неужели ты не понял, о чем я спросил тебя.

Он пошел, но шаг его был медлен, он обернулся и тихо ,как только может так говорить человек понятно и, в то же время мудро, ты добрый ответил вместо меня мне, потому как сам я не знал, что ему сказать и он понял это. Дед Хасан чуть прибавил свой шаг, не оборачиваясь на меня, сказал: пойдем смотреть дом.

- Какой дом?

- Самый настоящий . И мне ничего не оставалось, как только пойти за ним. Миновав дом, двор, мы вышли. Перейдя улицу, в моем понятии это никак не ассоциировалось с улицей, это больше походило на широкую тропинку, мы также как должно быть, мне кажется везде здесь в деревне, сразу с первого раза человеку, попавшему сюда, не заметил бы калитку, в которую мы прошли, в живую изгородь. Вышли на просторный двор, где стоял посередине двора дом. Дом был новым, ему было что-то всего около лет трех ,не больше, опыта у меня в этом совершенно нет оценивать срок дома, но видя еще свежесть дерева, резные окна, крышу, крыльцо и, все это благоухало деревом свежим ,пахнущим еще даже резко, кажется каждый определил бы это. Я ошибся на один год, дом был построен два года назад. Дед Хасан ,к моему удивлению, строил его один, прибегая к помощи соседей, в местах строительства, где требовалось сила поднять тяжесть. Я строил этот дом для моего сына, который уехал в город и там остался. Думал, что вернется, но ошибся, город его съел полностью, даже сердце сына, он не оставил мне. Мальчика, это мой внук, его сын, я забрал от него, да и он сам был этому рад. Приехав как-то в гости к нему, думал на неделю одну, уехал на другой день, чему он и его жена были счастливы решению моему, я забрал его, он от первого брака сына, к себе. Здесь он в безопасности живет, и я рад, что он со мной, все- таки кровь родная моя. А он знает, что вы построили ему такой дом? Знает. Как узнал, сразу приехал; радость была у меня и у матери большая в тот день, ну думаю, план удался мой, но радость сменилась сразу на гнев, как он только стал говорить, сколько может стоить денег такой дом. Этим летом приехал вместо него ты, тебе и жить в нем. Но все -таки жить здесь стоит денег,- начал я говорить. Тут он остановил меня, посмотрел в мои глаза, сказал, что не надо, Игорь, я начинаю только привязываться к тебе и не хочу так потерять тебя, ты еще не весь - здесь. Пойдем в дом, посмотришь как там. Я стоял, смотрел, как он входит в дом, и у меня слезы текли, я отвык от человеческого, только родители доносили мне эту любовь к человеку, а после, когда их не стало, я забыл это, только вера доносила до меня эту любовь временно, потому как после выхода из храма все это пропадало, о истинном понятии человека; да кто может знать это, дед Хасан и еще несколько, среди которых меня точно не было. Что меня немного удивило, расположение в доме было точно таким же как в доме деда Хасана. Только все в нем было новым и, вместо выпечки как в доме деда Хасана, здесь пахло свежим деревом. Кровать здесь есть, нет только благ цивилизации: это телевизор и тому подобные вещи, ну и, конечно, все, что нужно остальное есть, так что можно жить. Он посмотрел вопросительно немного строго, чтоб видимо сразу отбить для него больные вопросы мои. Дед Хасан сказал, что кушать приходить будешь к нам, не говори ни слова, так мне и бабке моей приятно сделаешь, гостей мы с ней очень любим. 6

Время, был вечер. Дед Хасан пригласил меня в беседку пить чай. Самовар на столе кипел. Стол был также полон еды, как и в доме, во время нашего чаепития там. Мы пили чай и ели молча, глядя на все: на лес, поле с бабочками, перелетающими с одного места на другое, и с разным, на- перебой стрекотанием насекомых. Ждал я какого- нибудь снова, интересного, имеющего смысл вопроса деда Хасана. На этот раз мы сидели молча долго; мы наслаждались; я был влюбленным, а дед Хасан любил все это давно, когда меня еще не было здесь, на земле. Поле, которое простиралось пред нами, было вспахано, но не засажено. Вот видишь,- наконец-то начал говорить дед Хасан. И я уже предчувствовал от слов его что-то, что действительно заслуживает внимания. Вот видишь поле, оно как золотое отражало солнце, что скажешь про это? Оно как золотое ,-ответил я. Смотри теперь на небо, что скажешь про небо? Небо, задумавшись, повторил я; голубое или точнее светло-голубое. Нет, мой друг, это бриллиант, нет ничего такого, на что на земле можно бы было это обменять, да и сама земля не имеет такой цены вся, даже несколько таких, все равно бриллиант будет бесконечно дороже всех. Земля- это золото, про которое мы можем сказать, сколько оно весит, небо- это бриллиант, который не измеряется в цифрах; небо бесценно, вот смысл слов - бесценно. Как думаешь, или не так? Мне понравился этот вопрос и, вот же на него ответ . Я хотел прочесть тебе одну мою вещь, надеюсь я не утомил тебя? Нет, дед Хасан, я даже рад, что мы с вами так сидим и говорим о том, о чем действительно стоит говорить. Дед Хасан любопытно посмотрел на меня, достал, она рядом на лавке лежала с ним, тетрадь, взял очки, они пред ним лежали на столе, нашел страницу, что он мне хотел прочитать, губы его шевелились, он видно перечитывал написанное им и сказал: вот, слушай, Игорь.

"...Она также, страшно грешна, повторяют детоубийство, до самоубийства её самой, давят этим грехом люди в глаза её и за глаза, что убила родившегося ребенка своего. Страх и риск ,внушаемый обществом, людьми, которые окружают её, свой опыт взгляда, который от наблюдения её; что ребёнок- это обуза в молодости и, никаких стало быть нет шансов стать счастливой и, главное, одной тяжело. Ей не скажут при встрече - иди к нам мать святая, мы все любим и славим тебя, она родила жизнь новую, голоса раздаются от счастья человека новому человеку, появившемуся в мир с рождения, окружившие ребенка - мечта. Все не так, все как есть - ничего за душой нет, вздумала, нищету плодить, сама еще как ребенок, отец где ребенка? Рожаешь? Сама и расти, поучают "ненавидят" и дальше хуже. Идет и делает - тяжкий грех, как зомби, внушили ей - нет смысла, нет желания рожать, растить, выбросить жизнь и, свою следом за ней - страшно!"

Это правда; я стал говорить сразу, как только понял, что дед Хасан закончил читать. Люди говорят, что сила в правде, вот она правда, и что, где здесь сила - одна немощь. Все видят правду, но о правде говорить мало, кто хочет, да и что такое есть правда в мире этом, где все материально, где только тот, кому выгодно стирает совершенно понятие правды, и строит собственную ему только выгодную правду; у каждого своя и каждой со своей правдой. И от правды страдают, как вот эта несчастная . У каждого, я повторю, своя правда и кому она нужна эта правда, её нужно заменить понятием - выгода, как материально так и существуя человек наслаждается, вот как страдающей. А знаете, дед Хасан, я не вижу для себя счастья, счастье в жизни семейной, если только это жизнь материальна - она ужасно, и здесь понятия ценности; если только она духовна, то эта жизнь - прекрасна, понятия бесценны. Это то, что не купить, ведь то, что не купить, все бесценно, так дед Хасан? Так Игорь. Человечеству нужно поменять свои ценности на бесценное, переключиться от материального на духовное. Кто живет духовно, тот смотрит на них с сожалением, и объяснить им поменять образ своей жизни они не в силах, а если не переключиться, они сожрут друг друга, и это доказывать не нужно, это все на глазах явно, если же скрывают друг от друга, то все равно будет известно, а известно как станет? Тот кто хочет правды, об этом скажет, и как скажет!

Дед Хасан снял очки, отложил тетрадь, на меня он не смотрел, он смотрел в поле ,и через некоторое минутное время посмотрел на меня. Он увидел мои высохшие слезы ,в ту минуту ,когда он читал, они были. Спасибо, Игорь, я не ошибся, ты добрый. Если я был тем измерением его понятия-добрый, тогда кто он, если я, добрый? Ты завтра пойдешь на праздник? Как-то вопросительно-строго посмотрел на меня дед Хасан. Праздник? - повторил я,- а, точно, Господи, ведь завтра праздник "Явление иконы Пресвятой Богородицы во граде Казани", я и забыл. Конечно, обязательно, лицо сразу же его приняло естественный вид свой. Дед Хасан удовлетворительно- спокойным, сияющим от седины и морщин, от светлых своих глаз сказал мне - я рад. Пойдем спать, тебе завтра утром рано вставать. Он пошел, я еще немного сидел и смотрел , как уходит он, и несколько капель слез скатились по моей щеке, после сказанных его слов " я рад".

День празднования " Явления Казанской Божьей Матери во граде Казани" был воистину благодатный. Встал я в шесть утра и, только открыв глаза свои, был сразу же готов идти, бежать что есть сил моих в Храм. Но времени было предостаточно ,чтобы умыться, сделать гимнастику на свежем воздухе и, совершенно не думать о том, что я могу опоздать в такой важный для меня день. Выйдя из деревни, поднявшись в гору, с которой было видны все ее окрестности, все пределы до горизонта, я немного задержал свой взор на картине, которая открывала поистине красоту этого края: все описание этого, что предстало, было исполнено чувства, всегда живого, вечно поющего и неумолкающего царства. Я был только то, что вторглось в пределы этой жизни, но не нарушало его закона, быть только добрым, чистым, несущим радость, а так как я и не представлял и не знал своей роли, то только наблюдали, стажировался в первый день, присматривались - устрою ли я, примут ли они меня, смогу ли я пройти испытательный срок свой, ведь столько раз они доверялись нам и мы, много раз обманывали надежды их, но они не держат на нас зла, они верят ,что мы можем быть другими, совсем не быть злыми, но только добрыми для них. Все кружилось вокруг меня, что подтверждало: все пока идет прекрасно, я устраиваю их, но что будет дальше? И с этим чувством своим, в душе своей, направлялся на праздник. Поднявшись в гору, предо мной был спуск с высокой горы, откуда даже можно было видеть крест храма. Я решил бегом спуститься с нее, и был уверен, что машина времени здесь и она позволит мне вернуться на это время спуска с горы, в детство мое. Я устремил в этот бег свой, всю свою жизнь , и был уверен, что что-то хранит меня, и со мной не случится несчастья; радость объяла меня, и воздуха поток пронзал, грея душу мою, и не заметил, мне казалось, что это не мой крик, кричал ребенок; я в прошлом, я сочетаюсь, я с ним с детством моим, ведь все мы, как кажется мне ,не взрослеем - грубеем. Я спустился с горы.

Храм предстал предо мной весь как есть, красивый, белый. Народу было много, и я решил найти отца Евгения, отдать ему деньги обратно, так как дед Хасан, безусловно ,не взял бы их, но обиделся бы точно, вернее ему бы было больно, а этого бы мне не хотелось ему делать очень. Описывать праздничную Литургию не буду, но то,что всегда сочеталось молитвенно и сильно для меня, это когда я осеняю себя знамением креста ,и как и что происходит в то время во мне. Как тянется все живое на земле к солнцу, так и человек как к свету тянется к знамению своему в Храме Божьем, кланяться, каяться в грехах своих , и снова к свету знамению руки своей - расцветает он.

Пальцы рук человека выпрямившись, похожи на лучи света чистого, белого, готовые сотворить знамения, помощь ближнему, прославляя своего Господа, и, как будто вянут они, тускнеет свет, прячется он, чернеет ,и несут только боль, ненависть, когда сжимаются в кулаки; теряют красоту свою, радость ближнего своего, навлекают гнев Божий на себя за нарушение заповеди Его. Эта Литургия для меня была совершенно иной, я так не чувствовал легко себя никогда, как будто 8 облако носило меня, мне лишь только нужно было не шевелиться, не упасть с него; главное ни- чего дурного не подумать ни о ком и не раздражаясь ни в чем ,иначе можно, точно с него, с облака упасть, и он из- под тебя исчезнет так же как и появился, во время Литургии, в Храме. После, как закончилась праздничная Литургия с выносом иконы Божьей Матери и крестным ходом вокруг Храма, все вышли и окружили отца Евгения. Много было к нему вопросов ,и он отвечал так умело и быстро ,что каждый, кто задавал ему вопросы я видел, разрешенное лицо, которое мучило неизвестное что-то, но разрешилось и стало известно, что все не так страшно, когда доверяешь себя всецело Богу. Я сидел на камне, их было здесь несколько больших, видно после ремонта, реставрации Храма. Отец Евгений, народ ,окруживший его, видел, когда менялись ростом люди меня и, как будто взгляд говорил его мне, только не уходи, мне нужно поговорить с тобой. Я ,сидя на камне, и только щурясь от солнца ,отвечал как только можно взглядом ласково ему, чтоб снять с него сомнения все: я обязательно вас дождусь. Народ до последнего расходился от него, и вот он уже может говорить со мной. Ну, здравствуй Игорь, как деревня тебе? Слава Богу , батюшка, мне очень понравилось там. Ну и хорошо. Да вот, батюшка, деньги дед Хасан не взял, а если честно я не решился ему их дать, видно было, что обижу только его, не хотелось мне с этого начинать наш разговор. Я так и знал, вот такой он человек; какой батюшка? Чистый, какой еще. Точно чистый,- подумал я, -ведь вот оно слово о деде Хасане, безусловно, чистый, ведь как снаружи, так и внутри себя он именно чистый, и другого слова о нем быть не может. Отдав деньги отцу Евгению и еще от себя, взяв благословение , отправился обратно, сказав батюшке, что домой пойду. Батюшка улыбнулся с словами - за все слава Богу! С Богом, Игорь.

До деревни я добрался быстрее, испытательный срок я прошел успешно, природа на меня не обращала никакого внимания больше. Войдя на двор, я встретил бабушку Разалию, которая выходила из сарая, мы поздоровались .Она сказала, что дед Хасан за домом, в беседке. Конечно, у меня было желание ,и я хотел заговорить, но совершенно не знал ,о чем можно завести разговор с бабушкой Разалией. Деда Хасана нашел там, где мне и сказала бабушка, в беседке. Он меня ждал. Увидев меня, встал, обнял, спросил, как прошло все, как отец Евгений, я ответил ,что все прекрасно, поблагодарив его за заботу. Стол был накрыт, и мне ничего не оставалось ,как только налить себе чая и вприкуску с чак-чаком наслаждаться всем, что уже произошло со мной в этот день, наблюдая за дедом Хасаном. Он писал что-то, и это что-то волновало его очень, потом, немного погодя, это что-то было им дописано - не слабо, потому как он потирал свои ладони и по нему это было видно ,что он готов читать мне. Игорь, ты меня прости, что я вот так нагружаю тебя разными своими мыслями, но ты потерпи еще немного, после я вообще от тебя отстану, мне больше некому читать это. Я поспешил его успокоить , что все, что он читает и мысли его мне ,я считаю, за честь для себя и вообще, наша встреча с ним, не как не другое как только подарок жизни для меня. Дед Хасан поблагодарил, слеза покатились по его щекам. Спасибо, Игорь, спасибо тебе. Вот такая вещь, Игорь, но название для нее я еще не придумал, да и вообще я думал, что ты, Игорь, мне поможешь с этим, как все это определить словом, я жду твоего совета, каким определить это. Вы готовы, Игорь? Вы поели; извините, Игорь? Да, дед Хасан, поел и готов. Ну вот, слушайте, мой друг, следующие слова:

"...Они гибли все - за наше будущее с вами, за нашу сегодня жизнь в мире. И каждый из них с последним вздохом своим, выкрикивал из груди своей, ради этого они отдавали жизнь свою. - Да Будет Мир! Вживлялось во все, что только способно нести жизнь в тебе в небе и на земле; умирая знали, что жизнь их отдана за святое что есть самое дорогое - у людей . Мы не имеем права - причинять боль им, то что вложено в каждого с рождения в нас - жить в мире, не забывать, чтить всегда - Бесценность! - Чистое Небо! Восклицать сердцем своим всегда в ответ им - Миру Мир!

Люди прислушайтесь в этот День, замрите в весенней тишине, и услышите тогда Вы, как раздаются вам - наши живые, ясные голоса, как восклицаем мы радостно вам -Да Будет Мир! В ответ от вас мы не услышим ваши голоса, мы слышим, как ваши сердца бьются в груди, стук которых отвечает не болью, который был в нас тогда в те тяжелые и страшные для всех времена, вы отвечаете нам сердцем, благословенным своим, живущим в мире, не ведая страха - Миру Мир! Да Будет Мир! - Миру Мир! Да Будет Мир! Миру Мир! Да Будет Мир! Память - незабвенная повторяет! Всегда! Всегда! Всегда!"

Дед Хасан после последних прочитанных слов своих, читал с таким выражением, что даже от переизбытка эмоций немного задохнулся, покраснел, видно , что эти последние слова он читал на одном дыхании.

-Ну как, что скажешь ,Игорь? Эти слова как кажется мне " ну как....?" имеют в творчестве любого человека, делающего что-то, понятие всего, что вообще есть в нем, и на что способен он, выразить так как есть для всех людей, ценность памяти, вечно любить и хранить этот мир, ибо цена мира была - страшной. Это нужно всем ,и дед Хасан смотрел на меня, и я был в его глазах - всем.

- Нет слов, дед Хасан, меня тронуло все.

- Как думаешь ,Игорь, назвать, твое представление?

- Я думаю "Помни всегда, говори другим". Выдержав паузу и отпив из пиалы глоток чая, дед Хасан посмотрел на меня ,как будто обдумывая, стоит ли со мной об этом говорить, и через чуть больше минуты начал говорить. Игорь, я вот иногда задумывался, если в тот момент, когда две армии стоят друг против друга на поле, и вот - вот должен начаться бой, до начало его, за полчаса, выносят два огромных полотна картин каких- нибудь великих художников на самую середину; они станут идти друг на друга и уничтожат, как ты думаешь, эти картины совершенно или что-то произойдет, перевернет в них? Картины дорогие, но жизнь человеческая- бесценна. Я думаю, что среди них ценителей высокого искусства не так много, но полководцы с обеих сторон прикажут вынести эти картины с поля: одна у одного, другая картина у другого, и у каждого даже стимул будет победить, потому что там ,на той стороне поля, картина, которую он захватить может. Трофей, да еще какой. Или же картины никто убирать не станет, а полководец только прикажет, кто повредит картину ,того я лично пристрелю, и будет наблюдать за боем или прикажет смотреть, чтоб знать ,если что, кто - повредит великое творение человека, но не думая, а творением самого Бога. Я, слышал где-то, что искусство- это еще реабилитация одного народа перед другим. Сегодня другое ,дед Хасан, если смотреть сейчас на то, что происходит на земле в жизни людей, то нужно говорить чуть об ином, но смысл все время один. Сейчас люди часто говорят о конце света, об Апокалипсисе. Не подозревая, что он наступил для некоторых людей, да он и не прекращался никогда на Земле, только это не тот Апокалипсис, а вернее сказать пред Апокалипсис. Это ведь не метеориты астероиды, летящие из космоса и разрушающие Землю, это люди убивают людей, да и как это можно объяснить детям, что происходит, почему их калечат, убивают, сбрасывают на них бомбы . Так и во время Апокалипсиса никто никому объяснить не сможет, почему они гибнут. Если хочет человек испытать это, уничтожающее все явление, поезжай туда, где одни якобы уничтожают зло и испытай пред Апокалипсис. И главное- они говорят и не верят, что Апокалипсис настанет. А он будет, потому что одни ,живя спокойно, не могут жить так вечно ,когда других убивают, те кто убивают, их мирное население живет в мире; они своим оружием обеспечили себе безопасность, своему народу, истребляя другие народы, у которых нет таких гарантий, но гарантия, как известно, не вечна, и тут должны вступить в силу силы иные, не земные - Небесные. И одновременно на земле, не на отдельные народы, а все абсолютно жители Земли будут испытывать ужас, когда наступит Апокалипсис. И тогда мы узнаем насколько, совершенно мы беззащитны. Мы так и будем мучиться, потому что зло хотим злом победить, мы ведь только выдумали, внушили себе и действуем, как будто только ради добра и от имени его, а внутри нас что, глаза наши полны только чем? - злом. И снова зло от зла. Это зло, о котором я говорю, касается того ,что сейчас происходит на Земле; это больше похоже на избиение сильного слабого перед ним. И это, что происходит вокруг нас не так страшно, что остается внутри его, и что хотелось бы ему сделать и исправить, как кажется ,человеку совершенно этим действием своим уничтожить зло на земле. (То что наружу в нас, и то что в нас не все наружу, ибо это что осталось в нас, может погубить как себя, так и всех нас). Ваши слова, дед Хасан, вечная память тем, кто отдавал жизнь свою ради нас, спасая жизнь близким своим, родным; а близкие родные -это кто? Это мы- поколение неблагодарное , люди не хотят помнить это, им надо все испытать самим, весь ужас войны на себе, только потом они станут ценить жизнь после испытанного на себе зла. Бомбя население арт- авиа обстрелом, это если можно так выразиться, малая модель гибели всей планеты. Кто дал право убить нашу планету? Собственная выдумка, границы которые одни имеют право нарушать, другие не смеют, элементарное личностей отдельных решение; от зла собственного переходящие - в зло мировое. Как легко говорят в новостях, там нужно наладить мир! А какой ценой этот мир; убивать мирное население там; так если бы они испытали летящие бомбы и разрывающиеся рядом с ними на себе, они тогда искали бы другие способы решения вопроса - как там устроить мир. Чаша весов еще просто не переполнена, когда будет полна даже через края, тогда произойдет все наше беспредельное, обратная реакция для мира сильный в страдания для всего человечества; за наше - покорное молчание в бездействии. У них самих идет в стране война, которую они не могут остановить, воображая из себя миротворцев земли; на своей земле не могут ,как выражаются они, устроить мир на земле. Они, сильные, так сказать, мира сего приходят в свою пустыню, где их разум упирается в границы, который не может мыслить дальше, единственное, как им кажется правильное решение и иного не может быть вовсе - это война, решить этот вопрос путем мира - это значит перейти за эти свои границы и расширить их, вопреки всем законам необходимости, принудительности.

Понимаешь, дед Хасан, эта для них власть, в которую надо наиграться, а потом передать другому. Наш разговор еще продолжался долгое время в беседке, нас можно было видеть со стороны, и если бы кто нас видел и остался бы наблюдать за нами, то сказал бы, что мы ненормальные, неадекватные люди. Мы переходили от одного к другому, смеялись, задумывались, не замечая повышали немного голос, когда касался разговор мира, наши лица менялись, должно быть так и мир меняется и, наблюдая также землю нашу со стороны, можно сказать, что мы здесь все ненормальные; на одной стороне земли люди радуются, на другой людей убивают. Люди чувствуют в себе инстинктивно позывы добра, в основное время они обязаны быть добрыми, если не хочешь быть признан сумасшедшим. Я видел, что дед Хасан как-то странно намеками говорил мне, но эти намеки было сложно улавливать и анализировать в голове, нет, не то, что он говорил мне я не понимал, а именно выражение лица, мимика и тон его слов, проходили через призму взгляда, и он устремлял его в сторону и выражал как бы всем им прощание свое. Куда собрался он, вот этого я не мог понять, а спросить не решался никак, было еще сомнение, что это все только кажется мне. Знаешь, Игорь, вся проблема наша еще в том, что мы не верим в лучшего человека, то есть мы запоминаем его тем когда- либо совершившим что-то, даже малое зло человеку, и это мы храним и свидетельствуем о нем другим и не как иным человеком, честного, откровенного, любящего человека, а ведь если вспомнить Диогена. Диоген проходил часть своей жизни с фонарем, ища человека честного; и все время поиска своего, на одни только зеркала натыкался . Сначала радовался, что нашел , после всматривался и, что это было? Отражение собственное его. И снова один и снова ищет, несчастный Диоген; среди кого жил он? Люди лучше бы работали больше над собой, так нет, они будут работать над другим, не замечая и забывая себя в этом во всем и, главное, они теряют облик свой, а думают, что это они такими должны всегда быть, ошибочно порою часть жизни и, даже совершенно всю свою жизнь. Я верю в лучшего человека, нет неправильно я говорю, все есть люди лучше меня, и, когда я думаю так, мне становится легче жить и дышать.

- Видишь, Игорь, на обеих моих ладонях линии, ты думаешь это судьбы моей линии, нет,- это шрамы, следы от веревки, которою мы тянем свою жизнь, тянем- затянем, да только вот выпрямиться не можем, а я не так давно избавился от этой веревки и увидел, как мы живем страшно. В его лице была скорбь, но разочарования не было нисколько в глазах, были только капельки слез радости, и он обращал свое лицо кверху и, там как будто искал кого-то и благодарил за то, что открыл глаза ему на все, что происходит сейчас с ним. Значение мира материального, назначения в нем человечества - не имеет значения; я должен знать самое худшее, потому как лучшее будет худшим; это не для меня, это, я понял и говорю сейчас об этом, тебе.

- Должно быть ,утомил Игорь тебя?

-Нет, дед Хасан, я слушаю, и соглашаюсь со всем, что вы говорите мне.

Темнело. Дед Хасан встал, я встал за ним, он как- то по- отцовски обнял меня, крепко прижал к себе; от него пахло пшеницей, полевыми цветами, чистым запахом жизни, я не могу знать, как пахнет жизнь, но что-то внутри меня говорило мне, что именно так жизнь пахнет. Потом посмотрел в глаза мои, прижал снова меня к себе, также как и до этого крепко прижал и так тихо, пронзая все существо мое, таким необъяснимым теплом ,от которого только может быть легко на душе, сказал:

-Пойдем спать, сынок, завтра надо мне рано встать.

Я пришел в дом свой, немного времени не мог уснуть ,что-то странно мучила и, как-то издалека не давало покоя мне, мысль, странного прощания с ним, может быть и странного не было здесь ничего, я ,возможно, заразился эксклюзивом жизни настоящей здесь и, иначе как о смысле жизни и о всем, что происходит вообще в мире, нельзя даже на минуту думать о другом. Это порядок, алгоритм ,если можно сказать так, который переиначивает тебя, и здесь ты только начинаешь думать о том, зачем ты живешь на свете, зачем тебе вставать и бежать куда- то, даже если в душе до сих пор есть такой вопрос. Уставившись в потолок взглядом, я подумал- зачем я живу? То выглянув в окно здесь, ты сразу скажешь себе, увидев это все, что живешь на этом свете не зря. Сколько времени я живу здесь и сколько дед Хасан, вот это и был мне ответ; слаб - душой, чтоб понять смысл весь. Так и уснул не разгадав.

Я стоял сегодня у окна университета и точно осознавал, что не сплю ,и видел ясно, как корни проникают сквозь потолок и окна деревьев; они большие, уверенные в себе корни. Что это могло значить? Возможно то, что пройдет время, поколения твоего и еще быть может нескольких поколений также, на крыше здания, от пробудившихся сердец людей вырастет дерево, возможно не одно, плоды которого никто не станет рвать , и вовсе надоели плоды всем эти, и корни разрушат здание все. И этому придет конец. Как звучит бесполезно слово "этому", которое касается здания университета и, по касанию разрушает здание совершенно, обличая его немощную внутреннюю сторону взглядом на прошлое все, что преподавалась и вывело от трудов теоретических и практических своих - в жизнь . И как звучит настоятельно, что-то не понятно абсурдное в словах человеку и в то же время расцветает его сердце, который и был, что его только и вели эти науки: этому тебя нигде не научат, к этому ты должен придти сам. Пробудившись от сна, я даже не понимал, что это приснилось, анализируя сон свой, до этого мне подобного ничего никогда не снилось ,и вопросы эти никогда как вчера перед сном не мучили меня. Возможно после того ,как дед Хасан меня обнял, вдруг что-то изменилось внутри меня и я стал думать о том, о чем должен был думать всегда; да нет, абсурд и сон, и ответ, который пришел мне; все поменялось, перестроилось внутри меня за ночь, или он дал мне что-то свое, поделился со мной. Я отправился к деду Хасану рассказать свой сон. Войдя в дом, я увидел бабушку Разалию, которая переливало что-то из одной посуды в другую, это был квас, и, которая ,как только увидела, меня сразу же пригласила за стол. За едой я стал спрашивать ее ,где дед Хасан? На что она отвечала: не знаю, Игорь,- я встала в шесть утра, его не было уже дома, он, наверное, ушел куда- нибудь в поле, в лес; в последнее время он стал часто уходить куда-то, но уходил он при мне всегда и брал с собой еды немного, а тут ушел рано и ничего как смотрю не взял с собой, значит придет скоро. Поблагодарив бабушку Разалию за завтрак, я предложил свою помощь, если нужно помочь что-то, на что она ответила мне ,что не нужно, сказав спасибо за предложение моей помощи. Выйдя из дома, я увидел Рамиля, который, как я понял, собирался на речку рыбачить, меня увидев и как -то необычно улыбаясь прошел мимо, не отворачивая от меня своего взгляда; остановился, движение его было от меня , лицо его было обращено ко мне. Он спросил:

- Хочешь ,пойдем со мной?

После обильного завтрака мне не хотелось идти на речку и я подумал, что еще успеем с ним порыбачить вдоволь.

Я ответил:

- Нет , Рамиль, в следующий раз, хорошо друг?

Он нисколько, не изменяя своего лица ответил: хорошо и прошел дальше, скрывшись от меня за живой изгородью. Я пошел к себе. Как -то медленно, вдумчиво делая каждый шаг свой, вдруг остановился, и на лицо мне стал капать мелкий дождик, я выставил руку перед собой и смотрел на ладонь, как капли его, их было мало совсем, капали едва уловимые взглядом еще и потому ,что солнце светило миру, было ярким, слепило, даже от ладони моей отражалось, как от зеркала, и я щурился. Присев на лавочку возле дома, недолго задержавшись на ней, решил войти в дом и прилечь, мне казалось, что я не выспался; глаза мои тяжелели и голова плавно, желала опуститься на подушку. А главное мне было интересно, что сейчас мне приснится, и где -то в глубине души ,если честно, я хотел, чтобы мне ничего сейчас не приснилось.

Они шли своей веселой толпой быстрей, как только окликнул их сзади голос. Все засуетились и шедший впереди ,не оглядываясь на остальных, быстро и судорожно говорил: не смотрите назад! Голос, не прекращаясь, всё так же звал: человек, человек, человек! Вдруг один из толпы не выдержал, оглянулся и, удивленный увиденным, сказал идущему впереди толпы, он был главный среди них . Да он и не нам кричит! Тогда кому же? Вон тому нищему, вышедшему из леса.

- Человек? Он, человек? - с презрением в голосе сказал шедший впереди.

-Тогда кто же мы,- вопросом со всех концов толпы стали раздаваться голоса, взирая взгляды свои на того, кому доверились они?

- А мы, гордо подняв свою голову и посмотрев пустыми своими глазами в небо, -лидер ответил - сверхчеловеки!

И толпа снова продолжала своё веселье, разбрасывая также направо и налево - свое безумие дальше. Когда я открыл глаза, даже не был в то время удивлен, что приснилось, это становилось в порядке вещей для меня, даже как будто, почему так мало приснилось мне. Время было пять вечера. Так много прошло времени за такой маленький, короткий, как мне показалось, сон. Выйдя из дома, я также направился к дому деда Хасана, мне хотелось видеть его и говорить с ним о том, что снилось мне. Чувство было какое - то странное у меня, что я на иждивении у них; это от гордыни, что я могу заплатить за все; не знаем мы, думая так, что за все надо платить, не ведома, к сожалению, другая жизнь нам, как и мне, до приезда сюда, что есть другая, совершенно иная человеческая жизнь. Только успел вступить на двор, как вдруг запах жареной рыбы овладел всем обаянием моим. Было не трудно догадаться, пойманный улов Рамиля увенчался успехом, до веденный до конца приготовлением бабушки Разалии ,совершенным успехом, о котором говорил уже только один запах так и ведомый им, как гипнозом. В доме деда Хасана я не увидел, бабушка Разалия, видя мой озабоченный взгляд ,сказала, что он еще не пришел, но я вовремя, сейчас будет есть. Рамиль смотрел на меня , улыбаясь, повторил слова бабушки, сейчас будем есть,

сначала я думал, что он укоряет так меня, что я не пошел с ним, но сразу же покаялся в себе, видя старания, озабоченность, он сам подавал рыбу, и ласковый взгляд его , который как бы говорил мне: ты для нас дорогой гость. Поужинав, напившись чая, мы, еще немного времени сидели за столом. Бабушка Разалия говорила мне, как она познакомилась с дедом Хасаном и как тронуло ее его необычность, которой она объяснить не могла ,но чувствовала всем, как она сама выражалось существом своим, что это тот самый человек, с которым она готова соединить жизнь свою. Она гордилось им, она так говорит всегда и это всегда было наполнено любовью, нежностью, и всеобъемлющего понятия жизнь прошла моя не зря, он ,дед Хасан. для нее -подарок судьбы, бесценный, как тот самый бриллиант, что даже земли всей не хватит, поменять на него. Рамиль смотрел то на бабушку, то на меня ,переводя свой взгляд, и знал, о чем сейчас говорят здесь; все - это его дед, которого он любил больше всех. Поблагодарив бабушку Разалию, Рамиля за ужин, проведя рукой своей по голове Рамиля ,как бы извиняясь перед ним за свой помысел, что он укоряет меня, я вышел. Прогулявшись немного по широкой тропинке, как уже выражался по приезду моему сюда в деревню, вернулся. Пройдя на свой двор, я по- другому не мог выражаться, чувствуя себя здесь как дома; понятие " не забывай, что ты в гостях" выветрилось из меня до последней капли, прошел в дом и снова лег. Почему, что целый день и делаю, что сплю, можно было объяснить так: это восстановление сил, отдыхом которого так упивается мой организм и еще не насытившись им, продолжал впитывать в себя, я думаю, что это можно назвать жизнь, которую так легко забирает из него городская суета. Удивление при слове " нет", когда " нет" говорит правду, от далекого забвения умилением собственной жизни. С необходимым минимум для цивилизаций, без цивилизаций максимум жизни, скорее всего мне нужен только этот смысл. Я начинаю понимать для себя, что в меня вкрадывается именно это ,а не иное, которое несет собой еще не яркое ,но уже для меня понятное чувство страха, перед неясным моим существованием до приезда сюда, жизни. Вдумчиво размышляя с постепенным наплывом своих мыслей, чувствовал, как мой затылок погружался в пучину подушки ,и мне не оставалось ничего больше, как закрыть свои глаза и уснуть в ту же минуту.

Последний человек земли шел по дну высохшего океана. По его скалистой, каменистой, песчаной пустыне. Идя по дну его, он брел как безумный, хотя безумный в это время будет то же самое, что и умный- различия, между ними не будет. Перед ним стоял наполовину, правая его сторона была опущена чуть ниже левой, в песке сундук. Открыв его, замок сундука имел за время проведенного своего здесь на дне только название замка, без труда. Там находилось доверху золото, бриллианты, украшения; хлопнув крышкой его, которая тут же превратилась в прах, он побрел дальше; хотелось плакать, опустив голову свою, шатаясь влево- вправо остановился, его немного качало, не от ветра, от чувства страдать, которое переполняло его; закрыв свое лицо обеими ладонями, он опустился на колени, отняв ладони от лица своего, оно было все залито слезами, с хрипом, с непониманием полным на лице своем, простонал - и ради этого, он с ненавистью оглянулся в сторону сундука. Они потеряли все, что было живого на земле, все, что только могло давать жизнь всем. В воздухе также веяли слова, не потерявших еще до конца силы своей, последних, предпоследних людей земли - и ради этого они потеряли все. Страх бесконечный вселялся даже в камни, в песок, которые говорили языком ветра, содрогая все, не живое на земле стоном, который издавала сама смерть - нет больше живого на земле! Сон меняется также, не понятно как жизнь человека, когда задает себе вопрос он; я и не мог себе даже представить такого, что у меня будет такое в жизни. Я ехал в своем автомобиле, по какой-то неясной мне окрестности города и, не мог сказать точно, мой ли это город. Ничего абсолютно мне не напоминало о нем по той дороге, по которой я двигался куда- то; чувство у меня было, что домой. Вдруг слышу удары; иду пешком; там же, где ехал, но слева от меня стал виден центр города, в котором живу, и удивленно смотрел и говорил сам себе, что этой дороги я не знал раньше, от которой рядом центр города. Удары все нарастали, вижу огороженную территорию деревянным забором, за которым забивали в землю сваи под строительство дома, и перед забором, спиной к забору лицом ко мне , стоит дед Хасан, счастливый, улыбается. Спрашиваю его, где он был весь день, мне нужно с вами поговорить.

Он отвечает:

- Строю, Игорь, дом, счастливый, для своего сына.

Я просыпаюсь. Еще не открыв глаза, не понимаю, что происходит, мгновение, осознаю, что кто-то стучится в дверь дома и слышу ясно голос Рамиля, которой зовет меня, дядя Игорь. Встаю, иду к двери, стук прекратился, не доходя до двери метра, моя рука машинально потянулась открыть её, как вдруг стук в окно, в первое от угла начала дома, усиленно стучал Рамиль, там у окна стоит кровать, на которой я сплю, также взывал, звал меня голос, дядя Игорь, откройте. Мне нужно было просто открыть дверь и выйти. Еще не проснувшись до конца, пошел к окну, к тому, в которое стучал Рамиль узнать, что случилось. Подойдя к окну, возле которого стоял он не оставаясь стоять на месте у окна, к которому подошел, он стал обратно двигаться в сторону двери. Окон было пять ,и у каждого окна он останавливался на мгновенье. Мне показалось, как будто поезд уходит. Он на перроне , я в вагоне, как будто провожал он меня и не успел сказать что-то важное мне, стал направляться к двери. В его голосе было страшное волнение непонятное мне еще; не до конца проснувшись ,я почувствовал ощущение потери. Интонация его голоса была именно трагична и несла с собой обильные слезы, которых , конечно я, не видел; время было три часа ночи. Открыв дверь, я увидел, что Рамиль стоял и плакал, подошел к нему, обнял его, он весь дрожал и ничего не мог сказать мне внятно; слезы и нехватка воздуха, от переволнения неверия, потрясения. Что так тронуло ребенка? Он пытался сказать мне что-то, вбирая в себя воздух и от слез своих не мог ничего сказать снова, он только протянул руку в сторону дома. Я спросил его :

-Что случилось, что-то с дедом? Рамиль кивнул головой, снова протянул руку, опустил голову. Он не с мог сказать мне эти слова страшные, в которые он не верил сам совершено, это никак не укладывалось в голове ребенка, что дед Хасан - умер. Рамиль думал, что мы, живем вечно, такое чувство есть у каждого ребенка, да и у взрослого человека, пока есть здоровье, или же, не думают вообще об этом. Я побежал, Рамиль бежал за мной. Не помню ,как пробежал двор и очутился в доме, в который вошел тихо, где горел тусклый свет, в комнате налево от того места, где кухня, это была спальня. Непривычно плакал голос бабушки Разалии, нет здесь не было ни крика,ни безумного плача, что только может являться ревом человека, потерявшего близкого человека; плач бабушки Разалии был тихим, кротким, что не вяжется никак с плачем потери, почему непривычным - это как пение. Бабушка Разалия, должно быть, в этом пении вспоминала прошлое ,и плач её, точно родник, который вот- вот засохнет и ,как из последних сил, засыхать не хочет. Дед Хасан лежал на постели, и мне как будто даже кажется, что он, немного, было похоже на это, улыбается. Как? Одна и единственная мысль, которая только на эту минуту беспокоила меня: произошло так. Он не должен был так уйти, не поговорив со мной, я должен был ему сказать столько еще слов и вдруг, его нет, нет, нет, этого не может быть, так не бывает, так не должно быть,- сверлило меня. Как страшно стало мне от мысли, что надо было поговорить со мной, а потом хоть куда иди, или умирай. Я как будто учился у него, делать инструмент и не успел, когда сделал показать ему, учителю, как звучит он, его не стало уже, но его инструмент я слышал, и он звучит лучше, чем мой, только гораздо - чище, звонче, светлее. Я присел на тут же стоявший стул, смотрел на него. Бабушка Разалия знала, что это я позади ее и, не поворачивая своей головы , рассказывала мне как не стало его. Он пришел где-то в час ночи, лег, не поел, да и не попил чая, сразу. Я не спрашивала его, где был он, завтра сам все скажет ,где был весь день, он любил всегда делиться впечатлениями со мной. Прошло где-то около получаса, как он лег, дышал ровно, как всегда дышал, и вдруг как-то необычно показалось мне вобрал сколько возможно воздуха в себя, ему как будто не хватало его, это уже потом поняла я, выдохнул и, тишина, он больше не сделал вдоха ни одного, я его зову- Хасан, Хасан, а он молчит, не слышит меня. Снова стала плакать она; мне было больно в самой душе сердцу моему. Всегда так издевательски влияет та, не человеческая мысль, как будто кто-то рядом хочет видеть, как ты будешь убиваться от горя, нашептывает тебе, глядя в твои глаза - "все, больше никогда не увидишь его, больше никогда не будешь говорить с ним" и, видя, как несчастное, пред горем бессильное существо убивается как снаружи, так и внутри себя, доводя, до отчаяния этой мыслью его; смеется, хохочет, это можно слышать, когда человек и не плачет и не рыдает, а словно это и не человек вовсе - безумствует. Этого здесь не было, здесь это понимают, что век человека обрывается и что обрыв происходит внезапно, а в старости многие вообще смиряются с этим - с смертью, с ожиданием смерти. Я не помню сколько просидел, глядя и осматривая, что окружало меня, рядом с дедом Хасаном. Я встал, подошел, опустил свои руки на плечи бабушке Разалии, я должен был как-то, наверное, еще раньше подойти к ней и, как-то, пусть даже так молча, она понимала, она все понимала, сочувствовать ее горю, которое было, конечно, не в такой как в ее мере, но мера эта была и моего горя. Она, не оборачиваясь, положила свою руку на мою и тихо прошептала:

- Ты добрый, Игорь.

- Я пойду, выйду.

- Да, да, конечно, иди, Игорь.

Рамиль сидел возле дома на лавке, и, к удивлению моему ,он был совершенно спокойный, даже как и раньше у него это улыбка, должно быть, кто-то ему открыл ,что слезы- это только хуже ему, деду Хасану, а радость ему лучше, что жил не зря и при жизни своей только радость вселял людям, и уж прошу вас, не надо его оплакивать слезами, лучше улыбкой осветите его память. Я прошел к себе в дом, подошел к кровати и, как обычно обведя все вокруг себя на столе взглядом, увидел тетрадь деда Хасана. Откуда она здесь, кто принес ее сюда мне? Стал прокручивать все в голове с самого начала, с того момента, когда лег ,и вдруг вижу одеяло, которым я точно помню ,что не накрывался- было жарко, одеяло лежало на столе, сложено, аккуратно ,а тут оно лежит на постели так, когда человек встает ,не поправляя его. Он был здесь, дед Хасан, когда спал я, он укрыл меня им; мне стало больнее, присел; я плакал. Протянул руку, взял тетрадь, открыл заложенную страницу, стал читать.

Притча.

Зима. Крестьянин шел дорогой через лес в деревню свою, обуза его была не велика: сумка через плечо и хлеб в сумке семье, мысль одна: быстрей до дома дойти. Звезды начинали только проявляться на небе, и тишина предвещала покой мертвый, мороз сильный. Крестьянин шел в глубине леса, в том серединном пути его, в котором мысли меняются от потока сил в теле - еще, половина пути осталось и надо собраться силами и дойти, отдаваясь полностью мыслям о голодной семье. Не спит и темный страх человека. Вдруг как призраки ниоткуда, разбойники 15 окружили крестьянина по дороге. Оборванные, в лохмотьях, они стояли с ножами вокруг своей добычи; в пище ,как видно по их лицам, они не испытывали нужды, в одежде, напротив , испытывал их мороз. Крестьянину было предложено снять одежду свою, он замялся, тогда ему приказали и подступили с ножами ближе ; он начал снимать одежду с себя, хотя и одет он бы не намного лучше их. Сумка была сдернута с плеча, проверена, и оказалось, что там только хлеб, который крестьянин нес семье, умирающей с голоду, своей. В одной рубахе, в подштанниках и лаптях, он стоял пред ними и смотрел, как делят нищую одежду его. Сумка была выброшена в сторону крестьянина; таким образом, отдана была ему со словами: мы хлеб не берем, хлеб - это святое и, с этим ,мало доступным смыслом, также пропали, как появились на дороге.

Крестьянин стоял, еще немного, страх согревал его, и только после, немного погодя как исчезли грабители, побежал , чтобы согреть себя. Что для них было святое неизвестно; то что не нужно было им, для них святое, хлеб они отдали ему, в том в чем они испытывают нужду, для них не свято. Добежал ли крестьянин до деревни своей и принес ли он семье своей хлеб, неизвестно, но точно мы знаем верно, что мороз был тогда сильный и, путь лежал его до деревни неблизкий. Я повторил слова, написанные дедом Хасаном; в том в чем не испытывают нужды они, а другие испытывают, для них святое, а то, что многим не так важно, они даже и не думают об этом, им лишь бы прокормить себя; для них, нет святого. Хлеб- святое, в нем нет нужды, роскоши всем хочется больше, в этом нет святого ничего, любой ценой любыми средствами, только чтоб это было.

Напротив моей машины стояли два автомобиля, должно быть, это приехал сын, непременно сын, которому сообщили по телефону, что отца не стало и, возможно, родственники от него узнали, приехали. Только я ступил на двор, но идти дальше не решился, задал себе вопрос- кто я там? Я, никто для них. Человеческое тепло и добро - это конечно редкость ,и я был одарен этим теплом этих людей сполна и, даже мне кажется слишком; а сейчас, это личное и здесь только родные люди. Путник, который шел и захотел бы остановиться на ночь в этом дворе и увидев, что здесь горе, не стал бы беспокоить этих людей, а прошел бы дальше, на другой двор, соседний. Я решил сделать также, только не на другой двор, а уехать сразу и, возможно, ночь эту ночевать у отца Евгения. Когда еще стоял я и только что хотел идти, меня увидел Рамиль, он остановился, шел в сторону сарая и, также с таким же как при первой встрече моей с ним встретился загадочным устремленным взглядом; мир его был точно в недосягаемости моей. При первой нашей встрече он открыл мне дверь в мир этот, теперь, он же и закрывал ее; я улыбнулся ему на прощанье, улыбкой, благодарной за все, и вышел. У меня столько раз здесь текли слезы, и это может говорить только одно, что мы не камни, мы живые, чуткие духом люди, пусть и падшего естества, но не погибшей до концы человеческой, до предела чувственной, молящийся и надеющейся жизни. Облако кого-то мне напоминает, оно, да, конечно, его; он шел, и ушел по золотой земле, постепенно вступая вверх на, не имеющей цены, такие как он прожившие именно такую жизнь, не завидуя никому, не осуждая никого и помогая, не гордясь этим никогда, на бесценное, как и он сам ,и вся жизнь его - небо. Что-то мелькало, что-то объезжал, на что-то обращал внимание, что-то было на дороге, по которой ехал. Как проехал дорогу, не заметил как, доехал до церкви. Церковь была закрыта, время было пять вечера; вздрогнул, телефон зазвонил, который молчал, столько времени; высветилось имя Артем на экране телефона ,с которым я работал, общался.

-Алло, здравствуй Артем, как дела, что делаешь?- начал бодро, чтоб тот не задавал мне глупых вопросов, на которые он только что и был способен.

-Я, дружище, в Испании, где мы с тобой в том году отдыхали, сам- то ты где отдыхаешь, куда отправился, - рассказывай?

- Я в России; а куда поедешь, время отпуска уходит?

- В Россию, куда, не понял, в Россию? Да ответь где ты, мне толком, значит ,ты где-то отдыхаешь? Раз в Россию ехать уже собрался.

-Прости ,я не могу говорить, да и плохо что-то слышно тебя стало.

Я отключил телефон, не хотел больше говорить ни с кем, он вернул меня со своей манерой говорить снова туда, куда я уже не хотел возвращаться жить. Дождь, Господи, пошел дождь, я был ему рад так, что как будто только слышал о нем с таким интересом рассказывающих мне людей, которые сами видели дождь и взглядом своим мне как будто говорили они: ты еще молодой, у тебя столько еще будет в жизни дождей, но никогда как будто не видел сам дождя. Солнце вечернее в дождь казалось мне таким не земным, оно и есть небесное светило, но здесь на земле мы можем только говорить словами земными, выражать свои чувства только ими, язык неба нам не доступен, и на все, на что мы не обращаем внимания, что мы так давно привыкли видеть и живем рядом с этим; сначала говорим об этом словами земными, которые нужно исправить и, дать жизнь словам своим другую, иную, связанную с небом, только и только в этой жизни происходит перелом в сознании человека в сердце, он начинает думать иначе, ему становится понятен язык неба, что это за язык, который доступен всем людям совершенно? - это молитва! Я вышел из машины и пошел к церкви. Церковь была закрыта. Да, я знал это. Дождь поливал меня, дождь был теплый. С правой стороны от церкви светит солнце, мне не хотелось выпускать солнце из виду и , присев, я облокотился спиной к храму, головою. Подняв голову в небо, я стал как будто окружен небом в небе, белой стеной церкви. Правой рукой своей стал гладить стену храма, я сочувствовал и сострадал, к дополнению дождя у меня потекли слезы, и слова, которые рождались во мне в ту самую минуту - Лучше объяснять стене; она молчит, благоговейно с тобой соглашается во всем, всему и, совершенно никогда ни спорит с тобой, а главное, нервы целы, сердце не болит. Я буду учиться у стены. Они спорят, кричат - молчу, что им сказать? Присел к стене - она что-то сказала мне, я что-то ответил, сказал стене. Больше молчим - чем говорим. Ты не кричишь - как будто молишься и в дождь, и в снег, в любой мороз, при любом ветре стоишь. Смиренная, кроткая стена; что за постриг у тебя, стена? Святая; ты всё - хранишь у земли, что только есть Святое - на земле.

(не лучшее редактирование)

Комментарии: 3, последний от 08/07/2012. © Copyright Ильдарханов Владислав Альбертович (ildar-um@mail.ru) Размещен: 02/07/2012, изменен: 02/07/2012. 72k. Статистика. Статья: Религия		Ваша оценка:

Ильдарханов Владислав Альбертович : другие произведения.

Grandpa Hassan