Несколько лет назад я прочла в одной из статей Татьяны Москвиной: "К людям, производящим театральные премьеры, принято относится с тем поощрительным участием, с каким гуманные люди относятся к успехам олигофренов в учебе; а иначе никак не объяснишь тот факт, что из лексикона говорящих о театре исчезло краткое и ясное выражение "полный провал".
Сама бы я так резко не сказала, но мне эта мысль показалась важной. Я восемь лет хожу по питерским театрам, читаю рецензии, но каким бы странным ни было действие на сцене, критики уверяют, что они видят в нем смысл, а зрители, как бы они ни скучали, по большей части, досиживают до конца и вежливо аплодируют.
Но вот в начале апреля Литвинова и Баширов представили свою "гипотезу" "Записок сумасшедшего" и бумажные, и электронные СМИ напечатали рядом слова "театр" и "провал": терпеливая и флегматичная питерская публика освистала актеров и потребовала назад деньги за билеты. Такое нарушение заведенного порядка вызывает интерес к его психологическому механизму.
Спектакль начался на час позже, Олег Каравайчук говорил мимо микрофона, а последовавший после антракта перформанс не соответствовал традиционному представлению о чтении текстов Гоголя, но в этом нет ничего экстраординарного. Рок-звезды частенько опаздывают еще больше - и поклонники ждут. "Capriccio" на музыку Курехина, идущее в театре на Литейном, не поддается описанию и объяснению - а зрители смотрят на сцену молча. При технических накладках на самых разных мероприятиях можно услышать из середины зала: "Говорите громче!", но этим все и ограничивается. Возможно, скандал спровоцировало совпадение всех этих обстоятельств, но у меня есть еще одна версия.
Великое искусство театра строится на живом взаимодействии большого количества людей "здесь и сейчас". Создатели спектакля выполняют роль лидера, а публика - ведомого, и все заранее согласны на такое распределение ролей. Организаторы зрелища делают первый ход: вешают афишу, распространяют билеты, поднимают занавес и показывают нам нечто. А мы смотрим на сцену - и плачем, смеемся, зеваем, шуршим фантиками. На хорошем детском спектакле обязательно найдется мальчишка, который крикнет в момент драки: "Наподдай ему!", а если герою грозит опасность, уже весь партер может кричать, вскакивая с мест: "Беги! Беги!" - и герой бежит, благодарный, чувствующий поддержку. Эти реплики не написаны драматургом, но они - часть спектакля, этого единственного сегодняшнего спектакля "здесь и сейчас", результат действия эмоционального поля, созданного всеми, кто вышел на сцену и занял место в зале, поля, из-за которого мы говорим себе однажды: "Не хочу сегодня смотреть телевизор - хочу в театр".
Если спектакль не слишком удался, лидер слабоват или эксперимент замысловат, то и реакция зала вялая. Зрители слегка похлопают, обменяются отрицательными впечатлениями в очереди в гардероб, потом расскажут о своих претензиях домашним, а то и в блоге напишут: "Не рекомендую. Отстой". Но это будет уже потом, когда упадет занавес: театральное представление - это шахматная партия, в которой публика играет черными. Современные театралы готовы посмотреть на голых или сумасшедших актеров, выслушать бредовый текст, озадачиться декорациями или их отсутствием. Потом они, возможно, будут плеваться, но пока они сидят в темном зале и глядят на освещенную сцену, где что-то происходит, длится нормальный гипноз публичного зрелища, который удерживает внимание, гонит посторонние мысли и замыкает уста. И для того, чтобы прямо во время спектакля с мест неслось: "Собачка, погавкай!", "Может, еще станцуете?", "Вы что, текст выучить не могли?", - нужно чтобы актеры вообще не двигали белыми фигурами, потеряв всякое влияние на аудиторию.
Экспериментирование входит в профессиональные обязанности творческого человека. Писатели, режиссеры, артисты ищут новое, пробуют, и не всегда задуманное удается, не всегда легко найти понимание. Творить - значит рисковать. Александр Баширов рекомендовал перечитать Леви-Стросса перед просмотром его гипотезы - и вышел к массовому зрителю. И мы отдаем должное отваге художника, но и оставляем за собой право на обратную связь. Публика приходит смотреть на действие, и если вместо него ей предъявляют сенсорную пустоту, она устраивает действие сама, разворачивая шахматную доску на сто восемьдесят градусов. Если бессмысленно, бездарно и обыденно одновременно и, главное, очень-очень скучно, то зритель чувствует себя обманутым в своем главном ожидании и видит в этом неуважение к себе. Стихийно, при помощи наиболее эмоционально заряженных людей аудитория превращается в толпу и играет в обычный жестокий балаган. Литвинова и Баширов ввязались в перепалку со зрителями, признав свою вторичность относительно них, - и сдали свои последние позиции. Любой учитель средней школы знает: если вы стоите у доски перед классом, а вам нечем занять или развлечь детей, они займутся вами и развлекутся за ваш счет.
Я читала отзывы о спектакле в интернете, слушала Эхо Петрбурга и много раз сталкивалась с мнением, что это был "позор публики", а причина скандала - "наличие в зрительном зале гоголевских персонажей". В том же духе еще "по ходу пьесы" высказывалась и сама Рената Литвинова. Есть такое русское выражение: "Много на себя берете". Мол, плохо, если кто-то слишком много на себя берет. Но когда мало на себя берут, это тоже нехорошо. Если взаимодействие не получилось, его инициатор несет за это ответственность. А если он этого не делает, то... "Мало на себя берете"...
В системно-феноменологическом подходе часто рассматривают подобные вещи: старший плохо выполняет свои функции относительно младшего; младший пытается взять их на себя и занять место старшего, что вызывает целую цепочку системных сбоев. В терапии это называют перевернутым порядком. А в театральной критике - полным провалом.