Соседи-помещики посмеивались: и для чего тебе сия дикарка, окстись! В Петербурге не нагулялся, старый лавлэйс? Не пора ли честь знать? О графине подумай, она хворает! А наследник? Ведь боготворит тебя! Что, ежели правда откроется? Ну, зачем?!
Он усом дергал: "А, так! Любопытно..."
Всегда любопытен был граф Валашский. Из гвардии - в адъютанты, под пули; в двенадцатом в партизаны к Давыдову напросился, после войны пил как чёрт, эпиграммы похабные писал, на дуэлях стрелялся, с декабристами связался - всё было... В свете шептались: безумен, оккультист, распутник, сам дьявол во плоти! А всё не от лихости, а из-за любопытства проклятущего. Сибири, сочтя кресты и шрамы, ему не присудили. Вместо неё отправили усмирять Кавказ, следом - поляков, но и после тех кампаний столица не приняла. Удалился в имение, в Энский уезд. Думал: на покой... Но свинья везде грязь найдет. А гусару - везде приключение.
Тсеритсей назвалась она, по-цыгански "рассветной". Не верил, что имя настоящее. Да и не имени её желал.
Никогда граф монахом не был, но с Тсерой изъязвил сердце всеми смертными грехами разом.
Чревоугодие? Для неё выписывал из губернии белужью икру, "клико", трюфелей и устриц. Она ела жадно, а он смотрел - и тем насыщался.
Блуд? Тринадцать ночей у них было. И ни одна не похожа на другую. Губы терпкие как херес, россыпь чёрных волос по плечам, шелковая гладкость груди, упругая хватка бёдер, дурманящий аромат того, что скрыто между ними... А глаза сияют янтарём и гелиодором. Не бывает таких глаз у людей. Мог бы догадаться...
Алчность? Было мало тринадцати ночей, хотел её навсегда.
Скорбь? Без неё не находил себе места. Тенью слонялся по усадьбе. Как безусый корнет - стрелял по бутылкам, пил, изводил бумагу сонетами...
Гнев? Знал, что не принадлежит ему, и никогда не будет: раздаривает себя всем подряд. Ненавидел её.
Уныние? Она сказала: "в любви до гроба, граф, я не клялась... Скоро в путь..." Хотел выстрелить себе в сердце. Осечка.
Тщеславие? Велел ей катиться к чертям. Она сказала: "прости, если можешь... но звёзды манят меня!"
Гордыня? Не принял её всерьез. Бестолковая дикарка интересничает. Куда денется? Приползёт...
Но молодчага-конюх донес: табор снимается, барин!
Теперь он скакал, сломя голову, пытаясь нагнать запоздалое счастье. Как тогда, под Вайсенфельсом, ведя эскадрон в самоубийственную атаку на неприятельское каре. Россыпь черных точек-дробинок в левой щеке - вечное напоминание. Он гнал коня как тогда, навстречу гибели или славе: галопом - марш, марш!
Хвойные ветки иссекли лицо в кровь, но плевать.
Здоровенный круг выжженной земли посреди леса, обугленные коряги, огарки сосен... Табор ушел к звёздам.
Он спешился. Рухнул лицом вниз, пытаясь обнять землю, перемешанную с ещё теплой чёрной золой. Ну, ваше сиятельство, излечился от любопытства?
Хохочет граф пьяным смехом, ворошит поседевшие волосы, грозит звёздам кулаком: "эх, Тсерка, думаешь, там не достану? Гляди-и-и..."