Сложно на заре XXII века составить представление о том, какая дарвиновская борьба кипела в "золотые шестидесятые" вокруг журнала "Мир Фантастики".
Агромакабр в те дни переживал второе рождение, будто герои Дэвида Линча, возвращающиеся из Черного Вигвама, утверждал себя в реальном мире.
Ренессанс русской литературы неотделим от "Мира Фантастики" 60-х.
Два имени сияют в дымах и чаде той поры более остальных:
Аргон Полынский и Изабелла Тайга.
В наши дни ни для кого уже не секрет, что под псевдонимом Аргон Полынский писала автор любовных романов Альбина Белкина.
А за маской Изабеллы Тайги скрывался крупнейший теоретик отечественного артхауса Петр Андреевич Осетр.
Но...что в имени тебе моем?
Важнее тут другое.
Какой тонкий лиризм прослеживается у Полынского - метаязыковые маркеры сетью ловят в пьяном хаосе брильянты слов и скользящих змей смыслов. Постструктуралистская символика превращает книгу в лабиринт, его в энциклопедию, а ее в музей, где под стеклом таятся самые важные вещи на свете. Сухие. Обездвиженные. И острая ирония - в огоньках, что загораются в прорезях-глазах тыквы на чучеле в прологе "Отчей пашни", в едких монологах "Лесных завтраков с Человеком-Свиньей" и даже в элегической по самой своей сути "Березе, что выпила мои соки"
Не такова брутальная чувственность присущая работам И. Тайги. Гипнотический коэновский метроном. Неспешно щелкая, строится нарратив. Щелкают взводимые курки. Щелкают лапами-кнутами агрессивные корнеплоды. Бряцает ложкой по столу нетерпеливый мальчик в шорт-стори "Зомби на полдник", стучит карбюратор у лирического героя рассказа "Бойфренд трактористки", щелкают челюсти фитомутантов в шокирующей повести "Картофель сожрет меня с кетчупом", за которым последовал крах тогдашней российской цензурной политики.
Важнее всего - ясность выражений дается не тогда, когда нами владеет мысль. Но куда яснее выражаемся мы, владея мыслью. П.А. Осетр, музейный сотрудник в пропахшем карболкой белом халате, заявил о себе в серии пронзительных новелл, где юный герой разговаривает с единственным другом - пыльным чучелом ската в зоомузее. Безмолвный и равнодушный, тот олицетворяет мрачные тенденции, царившие в литературе середины века.
Куда праздничнее образы Альбины Белкиной. Умелый кулинар и мастер фелтинга, она ворвалась в агромакабр подобно яркой комете. После нее жанр уже не мог быть прежним. И никогда не стал.
Авторы не похожи между собой. Но у обоих читаем: разум человеку дан не для разумной жизни, но для того, чтобы видеть, что живешь неразумно.