Со связанными за спиной руками и повязкой на глазах Солодов чувствовал себя полным идиотом. Пока его крепко держали с двух сторон, идти было довольно легко. Судя по шороху одежды и слабому эху шагов, сейчас его вели через большой зал. Потом звуки стали глуше и под ногами обозначился мягкий ковёр. За последние двадцать минут Солодова уже столько раз поворачивали, что он давно потерял надежду хоть как-то сориентироваться в направлении, куда его вели шестеро молчаливых людей в плащах с капюшонами. Однако ковёр под ногами в этом ночном путешествии он почувствовал впервые. "Дурацкая игра, - подумал Сергей Иосифович. - Насмотрелись мистики, начитались дешёвых романов. Ладно, хоть не с факелами ведут, а то был бы полный набор".
- Сейчас будут ступеньки, профессор, - негромко сказал по-французски человек справа. От него пахло дорогим парфюмом для мужчин. Сильный акцент выдавал в нём испанца. Кстати, предводитель шестерых сопровождающих говорил по-английски, объявляя Солодову о том, что тот должен идти с ними. Тогда это прозвучало торжественно и очень таинственно, отчего Солодову сделалось даже как-то страшно. Уж тем более пришлось поволноваться, когда ему завязывали глаза и напяливали на голову мешок. Солодову помогли забраться в машину. Он посучил ногами и нервно хихикнул. Перед глазами пронеслись бессвязные отрывки из шпионских фильмов. "А что если нас остановит полиция? - неестественно весёлым голосом сказал он. - Хорошенькую компанию увидят карабинеры!" "Не волнуйтесь, профессор, к сожалению, правила есть правила. Но даже если такое случится, то мы уладим возникшую ситуацию". Профессор представил себе ниндзя, нападающих на римских полицейских, хмыкнул и неожиданно для самого себя успокоился.
Теперь же, чувствуя, что путешествие основательно затянулось, Сергей Иосифович не ощущал ничего, кроме неловкости и досады. Скажите на милость, неужели он не догадался, что его привезли в Ватикан? Кружение по мощёным улицам, ночной перезвон часов, запахи, негромкие и короткие переговоры с охранниками на въезде, бесконечные блуждания по залам и комнатам... Ватикан! это же очевидно! Возможно, он даже может представить себе, где именно его водят за собой, как пойманного шпиона в исторических боевиках. Во всяком случае, весь ночной маршрут наверняка петлял вокруг собора святого Петра, а сейчас, нагоняя таинственности, они всей опереточной компанией нарезают замысловатые петли по этажам и залам Апостольского дворца, папской резиденции. Он уже совсем было собрался объявить сопровождающим, что раскусил их нехитрую игру, но решил помалкивать. Не столько из предосторожности, сколько из вежливости. В конце концов, надо уважать традиции. Вон, господа англичане по сию пору перед каждой парламентской сессией обходят с фонарями подвалы Парламента. Со времён порохового заговора Гая Фокса. И ничего! Не смешно, а даже очень и очень стильно получается. Преемственно. И уважительно к традициям. А смена почётного караула на Красной площади у мавзолея? Жаль, убрали этот ритуал. А могли бы печатать шаг и тянуть носок, допустим, у Спасских ворот. Тоже было бы неплохо, не хуже, чем у других. То-то туристам была бы радость!
По разновеликим ступенькам узкой винтовой лестницы пришлось спускаться осторожно и очень уж долго. Сергей Иосифович взмок, проклиная в душе весь этот костюмированный спектакль. Взмок, несмотря на ощутимый сквозняк. Ему показалось, что прошёл час, прежде чем его снова взяли под руки и после короткой остановки повели дальше. Хорошо, хоть усадили передохнуть на какой-то прохладный неровный камень, пока возились со спичками и свечами. То, что это были свечи, чувствовалось по запаху стеарина. Повеяло также сухим, чуть горьким духом потревоженной многолетней пыли.
- Я думал, что электропроводку уже починили, - капризно пробормотал кто-то по-итальянски.
- Не всё сразу, - ответил предводитель. - Много возни на других участках.
Говоривший по-итальянски промолчал. Солодов прокашлялся и осторожно сказал:
- Сеньор Белуччо, я слышу, что вы пытаетесь изменить голос, но у вас это получается не очень хорошо. Кстати, с вами должен быть Штальмайер...
Вокруг него засопели. Кто-то разочарованно цыкнул:
- Ну вот...
- Нет, ну он же ещё не имеет права...
- Да, ему пока ещё ни к чему знать, как сюда добраться, - строго сказал Штальмайер.
- А что, я не достоин быть принятым в братья? - неожиданно обиделся Солодов.
- В самом деле, господа, давайте упростим церемонию, - всё тем же капризным тоном произнёс хорошо знакомый голос Белуччо, переставшего говорить с немецким акцентом. - Я и в прошлый раз говорил, что пора.
- Действительно... - мрачно сказал Солодов, всё ещё переживая. - Кого мы, претенденты, ожидаем тут увидеть? Подумайте сами - специалистов нашего класса по всей планете десятка три, дай бог, наберётся. Наверняка с вами и Войцехович, и Мальтреверс, и Ашкенази...
- День, когда с нами не будет Ашкенази, будет днём начала конца света, - проворчал кто-то. - Он буквально-таки выгрыз себе право участия. Господа, я думаю, надо действительно освободить Сергея от этих повязок. Ни к чему превращать древнюю традицию в балаган.
- Да, мистер Солодов оказался проницательнее вас, господин Векслер! Помнится, вы были удивлены, увидев меня рядом.
- Удивлён? Скажите лучше - разочарован! Ха-ха-ха!
- Тише, тише, господа... ну что вы, в самом деле... проявите уважение к древним стенам...
- Да... к старым развалинам, которых ловко разоблачил Серж - пронырливый русский.
- Развалины, это надо полагать, мы?
- Я бы сказал "руины". Обломки великих эпох.
Под эти прибаутки и подначивания на добрых пяти языках с головы Солодова наконец-то стянули пыльный мешок и убрали повязку с глаз. Моргая от резавшего глаза света, Солодов раздражённо замахал руками:
- Уберите свечу из-под носа! Так вы мне всю бороду спалите!
В своей жизни Сергей Иосифович Солодов не раз с любопытством читал фантастические и не очень фантастические литературные опусы, в которых авторы пытались описать Тайное Мировое Правительство Планеты. Как правило, это были загадочные костлявые Старцы в чёрных плащах с капюшонами, мрачно восседающие на обсидиановых тронах и вершащие судьбы простых смертных, включая и судьбу маленького Серёжи. Состав этого сборища постоянно менялся. Часто это были знаменитые Сионские мудрецы, пребывающие где-то и нечувствительно преобразующие окружающий их мир. Попадались и зловещие члены Совета Девяти, а также многочисленные потомки лемуров, атлантов, жителей Гондваны, Пацифиды и планеты Нибиру, снова еврейские мудрецы, неумирающие представители ордена Храма Господня, минориты, содомиты, сунниты и шииты, снова тайные евреи (это здорово бесило отца), Антихрист собственной персоной, рептилоиды, сонмы пришельцев с самых разнообразных звёзд и планет, потусторонние Силы и параллельные Миры, папа Римский, адепты Предвечной Матери и целые батальоны богоизбранных сынов Божиих... словом, в очереди на управление несчастной Землёй топталась чёртова уйма соискателей.
"Интересно, а кто стирает им мантии?" - спросила однажды голубоглазая белобрысенькая девочка Валя, когда юноша Солодов пытался очаровать её разнообразными способами, принятыми у четырнадцатилетних подростков. В том числе он хотел поразить юное воображение своей начитанностью и только что поведал девочке о Секретном-Секретном-Секретном Подземелье, куда стягиваются все нити мировой экономики и политики, где могучие силы неустанно бдят и направляют человечество туда, куда им в их непостижимых планах заблагорассудится. "А в туалет они ходят?" - подхватила подруга - зараза Надька, бывшая постоянной помехой Серёжиному ухаживанию. Так сказать, помехой неустранимой. Надька мешала влюблённому юноше самим фактом своего существования.
Однако, горько переживая свой провал, - родители уехали с дачи и увезли с собой влюблённого Ромео и его разбитое сердце... в тысячный раз в сладком мучении растравляя по ночам свои раны, юный Сергей Иосифович невольно задумался о том, как устроено это самое Тайное Правительство. Воображение рисовало нависшие каменные своды, под которыми тихие слуги сновали туда-сюда, перетаскивая пергаменты с приказаниями. Неусыпная стража торчала на каждом углу. В гигантском зале огромные вычислительные машины жужжали мощными лампами, выбрасывая из себя серпантин перфолент. Специально обученные "люди в чёрном" драили мраморные статуи и полы, а потом чистили туалеты в кельях. Другие, в синих комбинезонах, заматывали чёрной изолентой электропроводку, поврежденную сыростью. Где-то глубоко внизу, возможно у самой огнедышащей мантии, метались потные повара, готовящие еду для всей этой оравы. Гм... получалось многовато обслуживающего персонала. Выходит, тайное общество делает это само? Ерунда получается...
Нет, серьёзно! Трудно представить себе, что скрываемое тысячелетиями тайное убежище мудрецов тратит время на пустяки: усердно готовит себе пищу из неведомо откуда доставляющихся продуктов, тайно содержит Старца-сантехника, дабы вовремя починить лопнувшую трубу, само стирает свои одежды, ремонтирует телевизор. И самолично заказывает продукты на дом в ближайшей столовой. Вся секретность летит к чёрту! Вдоволь наворочавшись в кровати, Сергей тихонько отыскал на книжной полке фонарик, тетрадь и ручку, и нырнул под одеяло. Спящая в другом углу комнаты сестра перевернулась на левый бок и что-то пробормотав, притихла. Операция прошла успешно.
Тетрадь оказалась по алгебре. Перевернув её, Сергей принялся составлять на последней странице примерный план гипотетического тайного супербункера. Как ни крути, получалось, что на обслуживание такого подземелья действительно требовалось чёртова уйма народа. Тривиально, господа, тривиально!
Отчеркнув длинной линией написанное, Серёжа вздохнул и решил с новой строки определить необходимый минимум. Не будучи осведомлён о жизни буржуазного мира он решил взять за основу собственный дом. Дело в том, что пятиэтажная хрущовка строилась когда-то, как "общежитие для семейных". Практически ничем не отличаясь от своих сестёр-хрущовок, строение имело, однако, огромное бомбоубежище и примыкающее к нему помещение - нечто вроде центра развлечений в духе конца пятидесятых. Вход в это великолепие был также как и в бомбоубежище, через подвал. Тир, спортивная комната с несколькими старинными штангами и матами, пара столов для пинг-понга - и всё это под давяще низкими потолками, освещённое тусклыми сорокаваттными лампочками. Впрочем, никого это не смущало. Взрослые залихватски брякали штангами, беспрестанно тюкали теннисными шариками, играя "на вылет" и обсуждали странный парадокс: тир есть, а винтовок, хотя бы пневматических, для него нет. В тире не стреляли, в нём гоняли мяч по собственным правилам. Через много лет Сергей с удивлением обнаружил, что дворовые любители практически полностью предвосхитили все принципы мини-футбола.
В общем, прототип тайного бункера, он же Таинственное Подземелье, имелся. Жаль, что в бомбоубежище Серёжу с пацанами пустили всего один раз, строго-настрого приказав не трогать ничего руками и не крутить велосипедные педали запасной вентиляции. Эти же педали теоретически должны были приводить в движение вал генератора. Но генератора не было. В принципе, отсутствовал и сам механизм вентиляции, но крутить педали всё равно было нельзя.
Слегка поднатужившись можно было представить себе, что о существовании бомбоубежища никто не знал. Через минуту мучительных раздумий Сергей с болью в сердце вычеркнул этот пункт. Строители бункера и жители дома... особенно жители! С их кошками, шастающими по подвалам, хитроумно пролезая через подвальные окошки; с бабками, сидящими в тёплую погоду у подъезда и примечающими любого чужого человека. С их ребятнёй, совавшей любопытный нос в чужую щель - чего стоит многолетняя эпопея с периодическими проникновениями на чердак! А попытки открыть заветную дверь бомбоубежища? А попытки проникнуть в него через запасной выход, хитроумно придуманный советскими инженерами на случай, если от дома останется груда кирпичей!
Всё это мешало секретности, делая из тайного Мирового Правительства какой-то отдел ЖЭКа, типа архива. В доме напротив, в полуподвальном помещении как раз был такой архив. Зимой, шагая из школы, забавно было преодолеть узкую полоску заваленного сугробом газона и смотреть на светящиеся окна вровень с землёй. За ними глубоко внизу удивительно нереально смотрелись комнаты со шкафами, столами и толстыми тётками, пьющими чай у старенького электрического чайника. В открытую форточку, приходящуюся Серёже на уровень груди, валил тёплый воздух, превращавшийся в пар. Красные распаренные тётки явственно ругались, но выглядели какими-то кукольными персонажами из кино и поэтому не были страшными.
Сергей остановился на варианте "Катакомбы". В отцовской энциклопедии о них говорилось возмутительно мало, а ведь в самом названии слышались потрясающие истории, леденящие кровь былины и убийственные небылицы. Слегка поколебавшись, он предположил наличие глубоких колодцев двух типов: первые для воды, а вторые, пардон, для говна. Поразмыслив, он решил, что разная глубина колодцев препятствует смешению потоков того и другого. О вентилировании подземных помещений он и думать не стал. Как-то ведь ходят там спелеологи и прочие люди! И ничего, никто пока не умер.
Оставалась целая груда проблем, включая тазики для стирки собственного белья и душ для помывки. С душем и тазиками он справился быстро - придумав несложную систему отвода воды (о её подогреве он тогда не подумал) и выдолбив в камне обширные ёмкости для стирки и мытья. В днище каждой была дыра для слива, заткнутая каменной пробкой с цепочкой. А что? Пирамиды славятся тем, что между камнями листок бумаги не протиснешь, а тут какая-то пробка, тьфу! Чистить вот только замаешься... мама из-за ванны ругается, а тут камень. Но ничего! Берёшь скребок каменщика и скоблишь гранит... заодно и ванну углубляешь. Заметим, кстати, что скребок - один из символов этих, как их... вольных каменщиков, то бишь масонов, о которых и в школьном учебнике пара строк написана. Воодушевлённый открытием, Сергей пожалел, что нельзя позвонить Сашке-Самоделкину, приятелю из третьего подъезда. Самоделкин оценил бы мысль друга по достоинству!
Теперь предстояло разобраться с освещением. От идей световых колодцев Сергей отказался сразу. Можно сказать, с негодованием отвергнул эту мысль. Знаем мы эти дыры для солнечного света! В родном дворе предприимчивые граждане нарыли огромные ямы для хранения овощей. Каждая из них по устройству и объёму более напоминала схрон "лесных братьев". Крепкие, обитые цинком крышки и пудовые замки на них смахивали на миниатюрные доты. Торчащие рядом трубы вентиляции были прикрыты колпаками разнообразных конструкций, дабы внутрь не попадал дождь, и не шкодили вездесущие мальчишки. А как тут не удержаться спустить в трубу дохлую мышь в отместку какому-нибудь дяде Пете? Ведь именно он отобрал у пацанов мяч, устроив дикий ор из-за жалкого разбитого в квартире стекла. А представьте себе, что можно натворить за пару тысяч лет? В общем - свечи, факелы и электрические лампы. От генератора. Приводимого в действие потоком воды.
Хм... пожалуй, без привлечённых электриков не обойтись... Сергей почесал нос, ругнулся про себя и умертвил электриков, сбросив их тела в тайные шахты. Вслед за ними, также выполнив свою работу, отправились несчастные сантехники, грузчики, переносившие оборудование, связисты, протянувшие кабели тайной связи и телевизионщики, подключившие подземный бункер ко всем существующим на свете телекамерам и телевизорам. О телевидении писал журнал "Радио", но Сергей пока смутно разобрался в том, что это за штука.
По одному представителю профессии Сергей всё-таки оставил на случай ремонта. Пусть сидят на цепи, пока не понадобятся.
Колодцы были заполнены. Невыносимый смрад стоял в подземелье. Вызванные каменщики, трясясь от страха, отказались заделывать жерла колодцев и подняли бунт. Подземные крики огласили вековые своды. Стражники Старцев стреляли из коротких автоматов, а могучие каменщики крушили их чёрные шлемы кирками и молотами, освобождая несчастных узников... и зеленолицый Фантомас улетал на своей чудо-машине. Впрочем, Фантомас пришёл уже из сна. Великий и беспокойный ум, тщившийся проникнуть за завесу неведомого, спал. Беспомощно угасая, горел под одеялом бесполезный фонарик, высасывая из дефицитной квадратной батарейки серии КБС последние соки. Сергею снились толпы друзей и родственников людей, имевших отношение к сокровенной тайне. Особенно его донимал некий "лучший друг сына бывшего мужа телефонистки" которому этот самый сын выболтал подслушанный разговор мамочки по телефону. Ей как раз позвонил начальник и разорался по поводу невыполнения квартального плана.
Впоследствии, уже в семидесятых, Сергей не раз мысленно возвращался к поразившей его воображение картине. Уже студентом он наткнулся на коротенькую заметку о завершении строительства бункера, в котором американцы планировали укрыть свои правительство и сенат, а также конгресс и других необходимых людей, если атомная война всё-таки разразится. Заметка была короткой, но в ней упоминалось, что в убежище есть всё необходимое лет на десять. И вмещал он несколько тысяч человек ("Ни хрена себе!" - подумал Сергей), а иначе в бункере было не выжить. Для тайных Старцев такой подход явно не годился. С марсианами и прочими пришельцами было проще - сами по себе фантастические существа, они запросто наделялись рассказчиком такими сверхъестественными технологиями, что просидеть две тысячи лет в любой дыре всем этим лемурам и рептилоидам было делом настолько пустяковым, что о нём не стоило и говорить.
В восьмидесятые молодой кандидат физико-математических наук Солодов почти не думал о Тайных Катакомбах, лишь иногда с усмешкой вспоминая о своих детских фантазиях. По структуре и степени засекреченности все эти Старцы, определяющие историю планеты, мало отличались от некоторых институтов Академии наук СССР, не говоря уже о научных организациях министерства обороны и вездесущего КГБ. Сталкиваясь воочию с межведомственной неразберихой, прямой враждой крупных дяденек "наверху", постоянными сварами из-за материальных благ, Солодов иногда представлял себе вдрызг переругавшихся Великих Старцев, лупящих друг друга свитками пергамента где-то глубоко под Иерусалимом, Парижем или Нью-Йорком. О, эти очереди на квартиры, дачи, машины, садовые участки! А так же на престижные командировки, профсоюзные путёвки, места в спецшколах для детей и внуков, лимитированные подписки на книжные, журнальные и газетные издания... и т.д., и т.п.! Сколько леденящих душу трагедий, сколько змеиного коварства! Сколько Каинов, ежедневно убивающих Авелей! И сколько Авелей отражающих поползновения Каинов ловко составленными отчётами с прикреплёнными к ним документами!..
В девяностые, о которых пережившее их население "за сорок" с удовольствием рассказывало встречным и поперечным, прошли для Солодова довольно неплохо. Он стал молодым доктором наук и несколько раз читал лекции по физике первым и вторым курсам университета, пока не надоело. Работа по линии ЦЕРНА и появление интернета сделали Солодова счастливейшим из смертных, благо, что выросшие дети разъехались по разным странам, где исправно произвели на свет вполне здоровых внуков.
Нулевые годы принесли господину Солодову заслуженный успех, а так называемые десятые он практически на пятьдесят процентов времени провёл в Швейцарии, погрузившись в дебри описания вновь открытых элементарных частиц, предварительно успешно отлавливая их в математические силки. В суетливых и падких на скорые выводы СМИ это называлось "открытиями на кончике пера", что, в принципе, соответствовало действительности. Детские представления о Старцах подёрнулись совсем уж трудноразличимой дымкой. Однако, разрабатывая параллельно с десятком человек подробное описание матрицы пространства-времени столь массивного объекта, как Земля, Солодов столкнулся с некоторыми революционными выводами. Жизнь научила Сергея Иосифовича быть осторожным. Тем более что при практическом подтверждении полученных данных возникала нешуточная этическая дилемма.
Молчать об открытии было невозможно, поведать о нём правительству - немыслимо, опубликовать результаты в открытой печати - преступление.
Оставалось осторожно прощупать других. Необходимо было определить, кто и насколько продвинулся. Думать о том, что кто-то уже проник в тайну было неприятно... но это было не невозможно. В конце концов, не один Солодов тянет на второго Эйнштейна или Ньютона. На этом небосклоне есть звёзды и не менее яркие. Именно поэтому Солодов принял предложение украсить своим присутствием Римский конгресс, где ожидал увидеть большинство из тех "яйцеголовых", кто работал над тем же, что и он.
В принципе, в наше время трудно быть Эйнштейном. На каждую волнующую физиков проблему наваливаются сразу с десяток-полтора человек со всеми своими единомышленниками, а проверять полученные выводы по большинству идей кроме как в ЦЕРНе по большому счёту и негде. Солодов мог и не отходя от интернета определить в первом приближении круг подобравшихся к тайне, благо обмен научной информацией в наше время стремится к скорости света. Надо понимать, что речь идёт о "высокой" то есть фундаментальной науке, которую тупоголовые постоянно попрекают оторванностью от реальных нужд человечества. Пока яйцеголовые восторженно потирают руки над написанными ими иероглифами или едва сдерживаются от того, чтобы на радостях не напрудить в штаны, глядя на паутину треков в пузырьковой камере, их эйфория никого не волнует. Данные свободно циркулируют среди научного сообщества, а налогоплательщики злобно косятся на учёных бездельников с этими ихними ускорителями.
Другое дело, когда из непонятной простому люду абракадабры вдруг высовывает хищное рыло атомная бомба или нечто другое, столь же грандиозное. Поток данных сразу же иссякает и начинается ужасающая лихорадка, охватывающая учёных-теоретиков, учёных-прикладников, военных, производственников и, конечно же, разнообразные "органы" и спецслужбы. Кулаки стучат по столам, до небес подскакивают премиальные и угрозы, доблестные штирлицы вынюхивают, чего там удалось нарыть конкурентам, а слегка обалдевшая от всего этого бурления ФСБ засекречивает вокруг всё и вся. А потом выясняется, что кое-что конкуренты всё-таки пронюхали, несмотря на то, что даже дворники на территории институтов имеют чин не ниже майора контрразведки. Тогда кулаки стучат ещё чаще и громче, с погон осыпаются звёзды прямо на другие погоны, кто-то отправляется в забытый Богом и людьми N-ск, а то и вовсе на отсидку. И контрольно-пропускная система достигает полного совершенства. Это означает, что никому никуда ни ходить, ни писать, ни звонить, ни смотреть нельзя, не собрав заветные 666 подписей к разрешению.
Так что, пока яйцеголовые просто тешат своё научное любопытство, жить человечеству ещё терпимо. Удерживать свои достижения в секрете могут только сами господа учёные, если они наделены некоторой прозорливостью, житейским и научным опытом и изрядной толикой здравого смысла.
И вот его, Солодова, с мешком на голове таскают по римским улицам парочка молодящихся корифеев в компании своих единомышленников и учеников. Похоже, вплотную к смелым выводам подобрались практически все, если судить по тому, что мелькнули фамилии учеников как минимум пяти из них. Ну, Леклерк очень болен... остаётся девять. Впрочем, и Окатару можно не считать. Он, похоже, не на шутку увлёкся одним из перспективных боковых ответвлений теории. Между прочим, где-то там, в перспективе, у него возможно маячит антигравитация., но понимает это два-три человека во всём научном мире. Итого - восемь. Ещё пару человек отметим знаком вопроса - возраст! Остаются нечестивая пятёрка и профессор Солодов. Прошу любить и жаловать адептов универсального знания! Вот они - потенциальные Шесть Таинственных Старцев, для которых, наверное, уже нагревают атласные подушечки на обсидиановых тронах, чтобы не застудить их учёные задницы.
2. СТАРИК СЕРЁГА (Москва, восемью годами позже)
Мальчик бежал по кривому московскому переулку мимо постаревших особняков с выбитыми окнами. Впереди с неизбежной московской чересполосицей маячил квартал ободранных пятиэтажек. Пёс вырвался вперёд. Он двигался вроде бы неторопливо, но уже маячил в значительном отдалении. Временами пёс оглядывался. После этого останавливался, крутился на месте и нетерпеливо скулил. Мальчик, несмотря на всю отчаянность положения, мимолетно удивился такой верности, ведь пёс приблудился к нему лишь вчера вечером. Однако искорка благодарности к кудлатой дворняге мгновенно исчезла под мощной лавиной страха. Дело было дрянь. Можно, конечно, сунуться в одно из разбитых окон первого этажа, но часть квартала выгорела при недавнем пожаре, а уцелевшие дома - это просто загаженный и захламленный лабиринт, где придется резко сбавить скорость... и значит - попасться.
Пьяные завывали и улюлюкали совсем рядом. Ещё несколько мгновений и они выпрут из-за угла всей толпой. И увидят тяжело дышащего грязного пацана, стоящего перед лежащим на боку обгорелым остовом автобуса. Пёс крутился впереди, среди запутанных проводов, свисающих с решётчатых металлических столбов. Ему-то что! Небось, думает, что это какая-то игра.
На одном из столбов обмякла привычная для последнего московского года фигура - труп в полуистлевшем пятнистом комбинезоне. Привязанный мертвец каким-то чудом ещё не рассыпался на отдельные части. Птицы и личинки-опарыши довели кости до вполне приличного состояния, а несколько месяцев жары, перемежаемой бурными ливнями, промыли и подсушили их. Во всяком случае, мух на покойнике было не так уж и много.
"Здоровый был мужик! Наверное, пьяного привязывали", - мелькнула мысль. Мальчик двинулся неровной трусцой, огибая автобус. Одной рукой он, сам того не замечая, держался за бок, где неумолимо проворачивался невидимый ржавый штырь. Вопли стали ещё ближе. Закатное солнце простреливало переулок насквозь.
- Эй, пацан! Давай сюда! - услышал он хриплый голос и споткнулся.
Огромный кусок замызганного белого пластика с обрывком синей надписи "ORBI...", наполовину придавленный автобусной тушей, приподнялся. Под ним смутно белела белая борода и ладонь руки, машущей: "Сюда, сюда!" На секунду мальчик растерялся.
- Да шевелись ты, дурень! Бегом!
Кинувшись на живот, чтобы проползти под горячим от солнца пластиком, мальчик успел только подумать, что старик, скорее всего, всё-таки менее опасен, чем пара здоровенных молодых мужиков. Крепкая ладонь схватила его за шиворот и, протащив по асфальту, стала запихивать вниз головой куда-то вниз, под землю, откуда пахло гнилью и затхлой прохладной водой.
- Держись крепче... да не за меня хватайся! Тут ступеньки!
Ступеньками были прохладные крепкие скобы, торчащие из стены бетонного колодца. Перекувыркнувшись через голову, мальчик повис на руках, а потом нащупал ногами опору.
- Спускайся вниз, я сейчас люк прикрою, - невнятно пробормотали сверху и заляпанные кирзовые сапоги чуть не отдавили мальчику руки. Он поспешно спустился на несколько скоб-ступенек, боясь посмотреть вниз. Что-то проскрежетало и глухо стукнуло. Лучик тусклого света окончательно умер.
- Осторожнее там, не грохнись в темноте, - просипели сверху. - А вот и твои дружки пожаловали...
Наверху глухо топали и орали. Что-то бухнуло. Затем чьи-то ноги прогрохотали по пластику. Обливаясь потом, мальчик судорожно вцепился за скобы и затравленно прислушался.
- Ты там живой?
- Да, - выдавил мальчик.
- Ну, так и спускайся вниз! Мало ли что? Вдруг им удастся этот люк найти и захочется сюда заглянуть? Ногами только ощупывай - там есть место, где одной ступеньки не хватает. До пола метров пять, так что не падай, - бородатый посопел и добавил. - Да не дрожи ты!
В голосе чувствовалась досада. Вроде, как мама когда-то сердилась, когда на ночь её маленький сын просил задёрнуть шторы в спальне. За окном качалась злобная на вид старая берёза, растопырив длинные корявые пальцы-ветви. "Ну, берёза же! Хорошая берёза, высокая! Чего ты? Прямо, как лялька маленькая!"
"А пёс? - подумал мальчик. - Удрал, наверняка удрал". Ему вдруг стало жаль своего нового спутника. Предыдущей ночью пёс свернулся клубком совсем рядышком, а утром мальчик обнаружил, что спит с ним в обнимку.
- Собака-то твоя была? - спросил его старик. На лбу его загорелся яркий фонарик. Эти фонарики надеваются прямо на голову, на ремешке. Мальчик видел такие штуки, но самому так и не удалось раздобыть. Да и батарейки к ним, наверное, тоже достать было невозможно... во всяком случае, когда ты ещё мал и один бредёшь по огромному страшному городу.
- Нет. Просто пристал ко мне. Вчера.
Мальчик осторожно встал на бетонный пол. Он ожидал, что ноги его утонут в мокрой грязи, но было довольно сухо. Во всяком случае, кроссовки не промокли. Старик, сопя, спустился с лестницы.
- Теперь слушай сюда, малец. Мы сейчас пройдём метров сто и вылезем в развалинах. Там надо вести себя тихо и осторожно, как мышки, понял? И вообще - идти аккуратно. Ты один? Или кто-то тебя ждёт наверху?
- Один.
- То есть, никто тебя искать не будет, так?
- Нет, никто.
- Ну и ладно. Тогда в твоих же интересах помалкивать и идти со мной. Есть где отдохнуть, поесть и поговорить. А пока - тс-с-с! Согласен?
- Я тихо буду идти...
Они вылезли через полуоткрытый люк где-то среди нагромождения закопчённых бетонных плит. Солнце опустилось ещё ниже и в развалинах начинали свою таинственную жизнь сумерки. Вогруг поскрипывало; дребезжал на вечернем ветерке лист кровельной жести; в одном месте над россыпью бетонной крошки наивно торчали несколько зелёных кустиков. Наверное, уцелевший при пожаре и обрушении тополь упрямо прорастал сквозь нагромождение бывших стен. Беглецы прошли совсем немного и уже нырнули в поросший травою лаз, образованный несколькими обломками лестничных пролётов, как откуда-то из лабиринта руин вылетел пёс и закрутил хвостом, увидев мальчика.
- Надеюсь, он сам нас нашёл, - пробормотал старик. Мальчик увидел в его руке пистолет. Пёс боком протиснулся к мальчику, - он явно не доверял старику, - и лизнул запястье. - Ладно, вроде, всё тихо. Пошли, животинка. Только не вздумай лаять... слышь, пацан, если он гавкнет, то я его сразу пришибу, понял?
Мальчик закивал головой. Он обнял пса за шею и прошептал ему в лохматое ухо: "Тихо, Рикки, тихо! Понял?" Ему казалось, что это имя более всего подходит для смешной дворняги. Почему? Он и сам не знал. Пёс облизал ему щёку. Казалось, он был совсем не против быть паинькой по имени Рикки.
Все трое проползли внутрь прохода. Стало просторнее. Можно было подняться с четверенек на ноги. Похоже, что обломки прикрывали вход в подвал. Мальчик смутно вспомнил, что когда-то видел такие подвалы в подъездах старого дома, который мама называла "хрущобкой". Того самого, что стоял напротив их с мамой большого и белоснежного дома с подземным гаражом и охранником при шлагбауме. При входе в "хрущобу" слева всегда была оцинкованная дверь, как правило, с огромным висячим замком. Сейчас такая дверь была тоже закрыта, но старик достал большой ключ и бесшумно открыл врезанный в дверь замок.
- Петли смазаны, замок смазан, - бормотал он. - Хорошо, что я третьего дня здесь всё в порядок привёл...
Всё-таки чудной старик, возможно опасный.
Однако, устало шагая вслед за странным стариком, мальчик подумал, что уж чему быть - того не миновать. Так когда-то говорила его няня. Видимо, и впрямь наставали странные времена. Судите сами, непонятности шли одна за другой. Собака, мгновенно привязавшаяся к нему и вполне добродушная, - раз. Два - это куча нализавшихся придурков, которые ни с того ни с сего погнались за мальчишкой, почти уже прошмыгнувшим мимо. И главное, - три, - непонятный старик, зачем-то помогающий ему спрятаться. От всего этого голова шла кругом. И очень хотелось есть.
В конце концов, старик не производил впечатления какого-то настороженного и ловкого человека. Если случится нехорошее, можно ткнуть его ножом и убежать. Наточенный стальной нож с наборной рукояткой мальчик носил на поясе, прикрывая ножны длинными полами замызганной джинсовой безрукавки. Удобный охотничий клинок в самодельных пластмассовых ножнах он подобрал ещё осенью, рядом с двумя свежими трупами ограбленных. Понятно, что тот, кто ограбил и убил двух путников, выкинул этот нож за ненадобностью. Сам-то он наверняка был вооружён чем-то вроде топора или мачете, судя по ранам убитых, да и нож у него имелся покруче. Но мальчику выбирать не приходилось. Такой острый ножик всё же лучше, чем ничего. "А пистолет - вообще было бы здорово! - подумал он. - Может, попытаться взять его у старика?"
- Ты там только не пырни меня сзади, - вдруг сказал старик, осторожно шагая по тёмному помещению с низким потолком. - А то я тебе обе ноги отстрелю. Понял?
- Не пырну, - ответил мальчик, поняв, что хитрый старик не так уж и прост. Во всяком случае, нож он заметил. И не отобрал.
- Это подвальное помещение - бывший тир, - сказал старик, пройдя коротким коридором. Мелькнуло стеклянное окно в стене и плакат "Предъяви пропуск в развернутом виде!" (впрочем, прочитать его мальчик не успел). Затем ещё несколько поворотов и появился намертво заклиненный турникет, через который пришлось перелазить. Короткий коридорчик и они остановились перед огромной серой дверью с колёсами на ней. "Штурвалы, - вспомнилось вдруг мальчику, - такие штуки называются штурвалами, как на кораблях!"
"Осторожно, радиация!" желтела яркая надпись. Ниже был нарисован жёлтый круг с чёрными треугольниками внутри. Этот знак ничего не говорил мальчику, а вот слово "радиация" было смутно знакомым. Мелкими буквами было написано: "Без спецкостюма не входить!" Старик откашлялся и строго поглядел на мальчика и собаку:
- Вряд ли вы оба найдёте дорогу сюда. Но если ты у нас вундеркинд, а пёсик обладает встроенным GPS в башке, то имейте ввиду, что до места, куда мы идём, пройти живым смогу только я. Ловушки, мины, лабиринт, волчьи ямы. Понял?
- Угу, - буркнул мальчик. Зря старик разоряется, ни черта он не запомнил. Да и по двери видно, что место не простое, а вроде метро, куда просто так не сунешься ни за что. - А что такое это... жи-жи-эс? И волчьи ямы?
- GPS? Вроде компаса, только со спутником работает. Впрочем, неважно. Главное, помни, что "волчьи ямы" - это ямы с острыми кольями на дне. Чуть что не так - загремишь пузом прямо на пику, понял? Давай-ка дальше пойдём.
Старик вставил два замысловатых стержня в отверстия на двери. Что-то глухо проскрежетало и щёлкнуло. После этого надо было повернуть штурвалы в разные стороны и каждый - на определенный угол, как заметил мальчик. Затем стержни вытаскивались, - раздался отчетливый стук открывшихся засовов. Старик с натугой потянул дверь на себя. Рикки внимательно смотрел на старика, навострив уши. Толстенная плита двери плавно и беззвучно повернулась. В темноте за дверью угадывались такой же коридорчик с турникетом в конце и поблескивающим окном. Наверняка когда-то это место стерегли и снаружи, и внутри. "Эту самую радиацию охраняли, наверное", - подумал мальчик.
Слева была ещё одна, обычная дверь, а справа - комната с металлическими шкафами.
- Что, пацан, интересно? - проворчал старик. - Это "чистое" отделение. Тут одежда хранилась, в которой пришёл. Дальше, за турникетом, санпропускник, душевые, служба контроля, охрана. Раньше через тир можно было напрямую в парадный подъезд выйти. Там своя охрана сидела. Обычная ВОХРа, вахтёры. Тот проход давно завалило, сейчас приходится через чёрный ход шляться, а он когда-то был просто запасным, на всякий случай.
Мальчик почти ничего не понял, но на всякий случай покивал головой. Наверное, это какой-то подземный завод, где ракеты и бомбы делали. Про такие места много слухов ходило. Мол, глубоко под землёй сидят учёные и всякие хитрые штуки делают. Радиацию, например, или спутники, которые в небе по ночам видно. Зимой, когда мальчик жил на улице маршала Неделина, в подвале с сумасшедшей нерусской бабушкой, её соседка много про эти учёности говорила. Она учительницей была. Рассказывала в каком-то колледже про моря и океаны. Это географией и называется. Глобус показывала. Мальчик давно-давно, в прошлом году, тоже в школе учился, но им только географию России рассказывали.
Когда мародёры по окрестностям бродили, обе бабушки мальчика в старой трансформаторной будке прятали. Бабки-то кому нужны? Ни на утехи, ни на мясо не годятся, и продуктов никаких не имеют (что было - прятали далеко и надёжно). Да и жили они тихо, как крысы. За всю зиму, считай, всего раза четыре кто-то чужой наведывался. Один, правда, с топором припёрся, пьяный. Бабушка Фатима ему поленом голову разбила. Потом они втроём, с передышками ночью утащили тело через дорогу и там снегом закидали.
- Из метро они лезут, из метро, - шептала запыхавшаяся бабушка Кристина. - Там целый город, говорят, этих... озверевших-то, прячется! Ох, хорошо хоть, никто его не хватится.
- Из метра, из метра, - кивала Фатима и что-то бормотала не по-русски. Мальчика она, наверное, принимала за своего внука и иногда ночью пронзительно кричала: "Самулла, Самулла, чиво гулять ходишь, шайтан, воду из колонки таскай, чай нада, самовар пить будим!"
А никакого самовара у неё и не было - в кастрюльке снег кипятили. Мальчик пугался и дрожал, молча зарывшись в груду тряпок, но из соседнего закутка приходила Кристина и успокаивала "коллегу", как она иногда Фатиму называла. Мальчик так и не понял - в шутку или всерьёз звучало это непонятное - "коллега".
- Держи фонарь на башку, - сказал старик. - Не горит? А вон, слева выключатель. Слева, говорю! Подтяни ремешок по размеру и надевай. Ночник пока тебе не дам, но если будешь вести себя хорошо, то заслужишь.
Дело оборачивалось всё лучшими и лучшими сторонами! "Ночник", то бишь, прибор ночного видения, это же мечта любой "крысы"! То есть, любого, кто живой. Но и фонарь, как у старика, надеть - тоже радость несказанная!
Они прошли длинным широким коридором. Под ногами мягко пружинил линолеум. Потом миновали несколько стеклянных почему-то неразбитых дверей. Стекло разбрасывало вокруг пугающие блики. Столы с компьютерами, разбросанные по полу бумаги, какие-то матовые однотипные приборы с самыми невероятными очертаниями, небрежно сдвинутые в сторону и опрокинутые стулья с торчащими вверх роликами ножек. Прошли мимо большой доски, густо исписанной мелом. Нижние надписи были смазаны, как будто несколько человек усердно терлись о доску плечами. На одной из дверей темнело разбрызганное тёмное пятно. У дверей мальчик нашёл странную блестящую штуку, напоминающую пасть железного крокодила. Быстро посмотрев в сторону отвернувшегося на секунду старика, мальчик схватил странную штуковину.
- Бери-бери, - проворчал старик. - Это для того, чтобы скрепки вытаскивать. Канцелярский прибор.
Оказывается, он всё видел в зеркале сбоку. А его-то мальчик и не приметил. "Поторопился!" - упрекнул он сам себя, щёлкая маленькими железными клыками. Штука ему понравилась и он зажал её в кулаке. Хорошо, что старик не разорался. Место здесь необычное, надо осторожнее быть.
У двери, блестящей, как только что подобранные "клыки" или бамперы у автомобилей, старик, ворча нажал неприметную кнопку. Хитро устроено - кнопки прямо из двери чуть-чуть высовываются, а надписей никаких под ними нет. Поди, догадайся, на какую нажать!
- Жора, это я! - сказал старик. Немного подождав, он ещё раз позвал неизвестного Жору. - Чёрт, что он там, уснул что ли?
Бормоча, он начал осторожно тыкать в разные кнопки. Дверь звякнула и приоткрылась. Мальчик от неожиданности шарахнулся в сторону, больно прищемив кожу ладони острыми клыками находки. Над головой вдруг засопели и хриплый голос сказал ниоткуда:
- Серёга, не мог, что ли подождать? За тобой что, гонятся? Ёкарный бабай...
- Сам ты этот бабай! Тебя пока дождёшься, полные штаны навалить можно.
- Не мог на воле облегчиться, старый?
- Это выражение такое... образное. Образное, говорю! Со мной гость, кстати. Если ты сам ещё не увидел. Эй, парень, пошли. Не бойся, это старик Жора чудит спросонок.
- Гость, говоришь? На хрена нам гость? Стойте, где стоите, я в перископ погляжу.
- Стоим, стоим, - проворчал старик Серёга, освещая мальчика своим фонарём. - Не дёргайся, парень. Тут промышленный перископ имеется. Надёжнее, чем телевизионное наблюдение. Хотя и оно тоже было, как не быть? Поотключали всё. Оставили только на механизме засовов двери, да на переговорное устройство. Ну, и стрельнуть может, если неймётся. Но ты учти, если электричества нет - дверь намертво заклинивает, а она бронебойная, непроходимая, понял?
Мальчик подумал, что старик заврался. Не бывает таких дверей, чтобы никто открыть не мог. Кому надо - натащит взрывчатки и бабахнет - ни одна дверь не устоит.
- Тощенький он у тебя, - сказал голос сверху. - Он у нас половину продуктов сожрёт.
- Ничего, не объест! - отрезал старик, протискиваясь сквозь дверной проём. - Хватит тебе зря болтать! Ну, где ты там, парень? Иди, не бойся. Осторожнее, тут вначале темно.
Пёс охотно проскользнув впереди мальчика. Еду, наверное, чует, вот и расхрабрился.
- Ещё и бобика с собой тащат... - проворчал голос старика Жоры. - Мало нам этого... Маугли... так ещё и блох с клещами приютим. Кстати, ты пацана на педикулёз проверил?
- Отключай фонарь, - строго сказал мальчику старик Серёга, - хватит аккумуляторы сажать. Вон, за углом уже светло.
- Сидел бы ты, Серёга, дома и строчил бы здесь свой мемуар. Так нет, ему непременно надо... - голос становился неразборчивым, затихая за двумя поворотами.
Коридоры были освещены редкими светильниками. Прогрохотав сапогами и кроссовками по полу из нержавеющей решётки, - мальчик заметил грязную обёртку от шоколада, зацепившуюся между двумя прутьями, - они наконец-то толкнули последнюю дверь. Пришли!
Мальчик оробел. Они стояли в полумраке большого зала. Ряд металлических станков: токарный, фрезерный, шлифовальный, сверлильный... совсем, как на фотографиях дедушки, которые когда-то были вклеены в тяжёлый альбом с потёртой бархатной обложкой. В самом конце прохода между станками втянулся огромный верстак, на дальнем углу которого угадывались тяжёлые слесарные тиски. Верстак был уставлен полуразобранными приборами, у одного из которых мигал крохотный зелёный огонёк. Тускло отсвечивал монитор на кривом кронштейне, торчащем из стены. Под ним громоздился целый ворох гнутых стеклянных трубочек, напоминающих новогодние украшения. В воздухе отчетливо пахло канифолью. Пёс остановился и нерешительно тявкнул.
- Пока вы шли, мне в голову пришла оригинальная гипотеза, - сказал восседающий под лампой очкастый старик. Его инвалидное кресло ловко развернулось к вошедшим. - Глина, из которой Господь сотворил Адама, есть иносказательный термин для противоречий. Человек слеплен из противоречий! А, Серёга? Каков взлёт моего могучего ума? Давайтесь, садитесь рядом. Намахнём по стопочке и я всё подробно растолкую.
- Это дядя Жора, - сказал старик Сергей. - Для тебя, наверное, удобно будет звать его дедом Жорой. Не бойся, он малость со странностями... и водку лупит со страшной силой!
Последние слова он произнёс с явным раздражением. Мальчик испуганно поглядел на него. Но как ни странно, старик в коляске нисколько не разозлился.
- Не жалей для друга своего ни жены, ни водки, ибо всё приходит и уходит во времена свои и это неизбежно. Жена вымрет, водка кончится... только друзья и останутся, - и он поднял вверх корявый палец, заклеенный грязным пластырем.
Сидеть за верстаком на высоком вертящемся стуле, положив локти на холодный металл верстака и жевать тушенку из банки, прямо с размоченными в ней сухарями было так здорово, что мальчик почти не глядел по сторонам. Где-то внизу пёс, мгновенно слопавший свою порцию, умильно вертел хвостом, совершая сложные эволюции по запутанным траекториям. Видно было, что он пытается выказать равные любовь и уважение каждому их троих пирующих. Ему иногда подкидывали кусочки, которые тот ловил практически на лету.
- У наших гостей сегодня будет понос, - заметил деда Жорка, который от выпитого заметно раскраснелся и говорил без умолку. - И что нам с ними делать?
Мальчик стал есть медленнее.
- Пусть вымоется поначалу. И собаку надо вымыть, если в руки дастся.
- Я гляжу, он у тебя говорить не мастер.
- Ты один за всех управляешься, Жора. Зови его мальчиком или пацаном. Пока. Авось когда-нибудь скажет, что и как. А собаку можно никак не звать...
- Рикки, - с набитым ртом сказал мальчик. - Рикки.
- Рикки, так Рикки. Рики-Тикки-Тави... не похож, однако.
- Какая тебе разница? Пацану хочется быть принцем инкогнито, пусть так и будет. Ну, плеснём на донышко по чуть-чуть?
- Опять с похмелья ныть будешь, что кишки болят.
- Да ладно тебе! Тут сортиров на двести человек на два года заготовлено - целых четыре штуки по шесть очков каждый.
- Лазарет забыл... нет, это уже я что-то перепутал... точно, четыре!
- Слушай, а это как-то обосновано? Есть какие-то нормативы?
- Есть, конечно.
- Прикинь, душевые, столовая, мастерская, архивы... сортиры те же - всё предусмотрено, всё по ГОСТам... а резиновых баб нету! Из расчёта на год - по четыре бабы с разными физиономиями... а тебе, как директору - пять.
- Тогда и конституция ихняя должна быть учтена: костлявая, толстая, спортивная, то есть, жилистая такая, из вакуумных жгутов скрученная, и нормальненькая.
- Мне тоже пять, между прочим! И чтобы все нормальненькие. Тощеньких ты Громову отдай. И одну персональную - из брезента.
Оба захихикали. Инвалид в кресле почесал голову сквозь ткань чёрного платка, завязанного на затылке.
- Вообще-то надо было предусмотреть их стирку и стерилизацию. Ну, да! Четыре типажа в год, плюс каждому - персональная банка с вазелином! В целях гигиены.
- Жорка, там и женщины были, между прочим. Это же не мужской монастырь.
- Бабы власть предержащие, должны иметь в аду особый уголок! Поэтому никаких им резиновых мужиков.... за грехи их тяжкие. Вазелин и бухта резинового шланга. Пусть отрезают, кому сколько надо!
- А как же гомики?
- Тощеньких и жилистых у Громова отберём - и отдадим! Вместе со шлангом!
Оба покатывались от смеха. Старик Серёга кудахтал и кашлял, вытирая слёзы, а деда Жора самодовольно закидывал голову и гоготал, пока у него с лысой башки не свалилась косынка. Мальчик увидел блестящие фиолетовые шрамы на шишковатом черепе. Не то ожоги, не то рубцы - всё сразу. Напоминало глобус бабки Кристины.
Ох, напьются они...
Правда, на обычных пьяных они не походили. Те - что пьяные, что трезвые... и так и сяк - зверьё.
3. СТАРИК СЕРЁГА (записки из подземелья)
Сергей Иосифович разгладил очередной лист бумаги. Записки он начал недавно и считал, что получалось криво. Впрочем, читать эти бумаги всё равно было некому, кроме старика Жорки. Если только, конечно, они не посрамят дьявола и не развернут всю эту планету в нормальное положение. Фигурально выражаясь, конечно. А точнее, говоря любимыми присказками Жорки.
Остриженный лесенкой, вкривь и вкось Принц Инкогнито спал в обнимку с собакой, вымытой и вычесанной. Пёс поначалу брыкался и даже пытался рычать, но Жорка пообещал пустить его на стельки, и бедное животное покорилось судьбе. Блохи, наверное, всё-таки остались, но Жорка грозился состряпать какой-то адский состав, чтобы покончить с этими собачьими пассажирами. Забавно, люди, когда-то планировавшие жить в этом подземелье долгие годы, наверное, совсем забыли про блох. А ведь наверняка они потащили бы с собой в этот ковчег разную живность! И медицинский блок здесь очень даже приличный, а вот противоблошиного шампуня они втроём так и не нашли.
Блохи-то ладно... а вот зачем он притащил с собой мальчишку? Скорее всего, поддался этому порыву только потому, что от двенадцатилетнего пацана можно было дождаться толка. Будь Принц Инкогнито на вид старше, Сергей Иосифович просто оставил бы ему консервы, спички, воду... и прогнал бы прочь. Конечно, будь бы он помладше... да только Сергей Иосифович сильно подозревал, что племя младое в возрасте от года до десяти - очень редкое явление в столице нашей родины.
Вдруг захотелось перечитать уже написанное. Кряхтя, Солодов улёгся так, чтобы меньше гудели ноги. Он пристроил лампу, чтобы не слепило глаза, и начал разбирать собственные каракули. Иногда казалось, что эти разрозненные и не пронумерованные листы писались разными людьми. Иногда более или менее аккуратный почерк, шариковая ручка, тщательно выписанные абзацы. Но чаще - карандаш, кривые каракули, вставки на полях. Видно было, что перечитывая, Сергей Иосифович нет-нет да и вставлял какие-то фразы, забегая мыслями вперёд, иногда повторяясь, а иногда и забывая о том, с чего начинал ту или иную страницу. Одно только название, написанное большими печатными буквами, ни разу не подвергалось правке:
БОГ-ОТЕЦ И БОГ-ВНУК
...С этого момента вам придётся верить мне на слово.
В глубине души я надеюсь на лучшее. Возможно, человечеству мои записи пойдут на пользу. Я делаю их по старинке, от руки, используя бумагу для ксерокса, с незапамятных времен завалявшуюся у меня в самом нижнем ящике стола. Кажется, я прихватил её лет тридцать назад в одном НИИ... название которого давно уже не вызывает ни малейшего отклика в душе практически любого из стариков от прикладной науки. Тогда эта бумага была ещё в дефиците. Сейчас бумага пожелтела и слегка обтрепалась по краям. Притащил я её совсем недавно из похода к "головному офису".
Вначале я с трудом выкарябывал слово за словом. Что поделаешь, многолетняя привычка к клавиатуре приносит свои печальные плоды. Шутка ли, долгие десятилетия нажимания кнопок! Тем более для человека, гордящегося ещё в студенчестве умением печатать десятью пальцами. Говорят, что из-за утрачивания письменных моторных навыков человеческий мозг теряет определённую гибкость. Печально, но такое вполне возможно. Вот сидит мужчина старше семидесяти лет, - и чуть ли не высунув от усердия язык, водит непослушной шариковой ручкой по бумаге. Он непроизвольно кряхтит и шепчет ругательства, когда рука выписывает совсем уж несуразные каракули.
Впрочем, мозг человека утратил много больше, чем просто привычку к письму... и теперь именно об этом я и пытаюсь сказать.
К тому времени, как я осилил краткий отчет о произошедшем, ручка перестала казаться мне корявым сучком, выворачивающимся из пальцев. Отчёт занимает ровно две странички и тоже написан от руки. Я запаковал его в пластиковую папку и положил в своём "кабинете" рядом с компьютером. Сверху уже образовался тонкий слой пыли.
Итак, сейчас, после долгой отлучки вновь почти вернулся мой почерк... и это странно, ведь я уже и забыл о том, что пишу вялое "р" и размашистое "к" с залихватским хвостиком. А буква "ш" отличается у меня от "м" только небрежной чёрточкой, а точнее, как сейчас говорят по-компьютерному, "подчёркиванием". Возможно, вернулась и гибкость мышления - ха-ха-ха!
А ведь многие считают, что по почерку легко угадывается характер человека. Чёрт возьми, вы только поглядите на этот перепуганный поток сознания, на эти полудетские каракули - вот уж пример почерка старика малограмотного и в чём-то подозрительного. Быть может, даже и ранее не пойманного маньяка! Буквы рассыпаны, как тараканы, опрысканные дихлофосом, - строчки безвольно загибаются, как хвост побитой собаки. Хорошо, хоть я пишу грамотно! Пусть всем сегодня и наплевать на это. Но на это не наплевать лично мне... а это уже кое-что.
Я пишу, стараясь не торопиться. Для меня это - самое непривычное в моей долгой жизни. Время у меня пока ещё есть. В отличие от сонма героев, спасающих мир в последнюю секунду, я твёрдо знаю - времени хватает. Пока. И вам придётся смириться с тем, что я вываливаю на вашу голову огромный ворох старческих воспоминаний - львиная доля из которых ничегошеньки не значит для вас... зато многое значит для меня. Однако всё чаще я думаю о том, что в моей жизни не было ничего такого, что, так или иначе, не направляло бы мои действия к случившемуся. Пусть я и не понимал этого, но я был крылатой ракетой, стремительно несущейся к цели, огибая малейшие изменения рельефа поверхности земли.
Читайте! Не спешите, не торопитесь! Берите пример с меня, нынешнего, почти спокойного, почти рассудительного, осмотрительного и взвешенного, держащего в расстёгнутой кобуре взведённый пистолет. Временами я достаю его, проверяя, легко ли он вынимается, проверяя, как быстро я могу поднести ствол к подбородку этой чёртовой артритной рукой. В последние дни я осторожен, аккуратен и нетороплив.
От этого можно уссаться от смеха или заплакать, но я всю жизнь был, есть и останусь растяпой. Не тряпка, конечно, но всё же. С другой стороны - директор НИИ, относящегося к Академии наук РФ, полковник ФСБ с несколькими юбилейными орденами...
Об этом мне иногда напоминали друзья, родственники, чада и домочадцы. В минуты, так сказать, моих печалей и бед. Мол, чего тебе ещё надо? Жизнь удалась!
А ведь мог так и застрять где-нибудь в ведомственном институтике или пуще того, на производстве. Ау, ровесники! Мало ли мы видели советских фильмов об удачливых передовиках производства, каковых невинные интеллигентные девушки просто обожают... а они равнодушно напевают под гитару: "...вам налево, мне направо... вот и до сви-да-ни-я!.. Тири-дим-пим-пам-пам-па!.." А карьерист и выжига отрицательный герой, в импортных шмотках танцующий забугорные танцы и носящий имечко с душком (Эдуард, Арнольд и тому подобное), лишь злобствует и не выполняет производственный план, в глубине души чувствуя себя ничтожеством. В отличие от Главного Героя, счастливо корпящего по ночам на кухне над потрепанными чертежами, и жующего замусоленную папироску. Так вот, друзья мои - это всего лишь кино. В жизни всё происходит совсем-совсем иначе. Наоборот оно происходит, если уж честно. Если только не принимать во внимание производственный план.
В общем, поплакался. А хорошо плакаться, уткнувшись носом в суконное плечо издыхающего мира! Главное - не сильно растекаться мыслью. Иначе - я не исключаю такого поворота событий - набегут бесшабашные выжившие юзеры и с удовольствием плюнут в душу... да ещё и ногой разотрут, чтобы "по приколу". Так что, если вы всё-таки читаете это, то непременно в интернете возрождающейся Земли. Отключите комментарии! Постарайтесь войти в шкуру напуганного старика. И умоляю, безмозглые дети мои, на всякий случай всё же действуйте осторожнее! По примеру брадобрея Александра Македонского, то бишь, Искандера Двурогого, как его прозвали на Востоке. Древнегреческий цирюльник не мог больше терпеть распирающую его тайну о том, что великий Александр имеет рога на голове. Поэтому как-то ночью он выкопал ямку и пугливо прошептал заветную фразу: "Рога у нашего царя-то на башке, рога!" - и ямку эту тщательно зарыл.
Правда, кончилось всё печально. Вырос на месте ямки тростник, из него пастушок сделал дудочку, дудочка запела и... древний мир был оповещён. Так сказать, слив информации прошёл успешно, а СМИ древнего мира разнесли новость по всем лачугам. Брадобрея срочно ликвидировали. Это говорит о том, что если вы проболтались, вычислить вас при необходимости - плёвое дело.
Впрочем, сейчас мне уже всё равно. Я и пишу-то лишь затем, чтобы...
...напечатал я предыдущие две фразы и крепко задумался. Действительно, зачем? Сбросить с плеч содеянное мне всё равно не удастся, а прощения просить мне особо и не за что. Это всё равно, как Резерфорд бы начал перед смертью каяться за то, что он создал теорию радиоактивного распада. Мол, дети мои, простите меня за атомное оружие и прочие идиотские выдумки цивилизации. Бред несусветный! Не Эрнест Резерфорд, так другой. Как говаривала моя внучка: "Фигушки, дедуля! Прогресс не остановить!". Это, когда я ворчал на неё за бесконечное просиживание в сети, где многочисленные друзья и подружки дружными толпами носились в обличие эльфов, гномов и прочих гоблинов сказочных цивилизаций.
Иногда мне кажется, что это было не так уж и плохо. В конце концов, пусть уж лучше роятся в иллюзорном мире, решают выдуманные проблемы и с важностью кукольных персонажей обсуждают несуществующие трудности, размахивая призрачными мечами и дубинками. Наверное, дай возможность многим диктаторам удовлетворять свои замашки в иной реальности, мир стал бы намного спокойнее...
Во всяком случае, я так думаю. Теперь.
И стараюсь не думать о родных.
С чего же мне начать свою неторопливую (и всё-таки такую поспешную) исповедь?
Если по уму, обстоятельно, в самых лучших традициях русской изящной словесности, то, наверное, с родителей. От отца я получил темперамент и разносторонние способности, от матери - толику здравого смысла и несколько старомодное понятие долга. Вот, собственно и всё. Как говорится: "Зовите меня Измаил". Google в помощь, если он ещё жив. Всё, что вам действительно необходимо знать обо мне, так это то, что на самом деле меня зовут прозаически - Сергей, и что мне уже семьдесят с лишним лет.
Я действительно унаследовал от отца много талантов. В юности я успевал играть в футбол, баловаться стихами для своих многочисленных объектов влюблённости, неплохо учиться в толковом институте и глотать любую мало-мальски интересную литературу, какая только подворачивалась под руку.
Сейчас уже трудно представить, что почти полвека назад два студента-приятеля могли однажды после тренировки усвистать не куда-нибудь на вечеринку, а прямиком в городскую библиотеку, где дерзко потребовали выдать им в читальный зал Библию, "Мастера и Маргариту" и книгу "Жизнь Иисуса" старого доброго Ренана. Кажется, был какой-то спор... ну, а Булгакова-то прочитать хотелось уже давно.
Полная и добродушная тётка-библиотекарша окаменела. Холодные стекла очков стрельнули в нас алмазными лучиками.
- Зачем вам эти книги, мальчики? Вы откуда? Где вы учитесь? Или вы работаете?
- Учимся! - гордо ответили мы. - Второй курс МФТИ. Краснознамённого института, ордена Трудового и Красного... и ордена Ленина, - солидно, но путано добавил мой приятель Жорка, вытаскивая из нагрудного карманчика тенниски (рубашка такая была в моде) пропотевший студенческий билет.
- И зачем вам в техническом вузе Библия? И Булгаков зачем?
- Для самообразования, - сказал Жорка.
- Делаем доклад. Для семинара по марксистско-ленинской философии, - сказал я, с ужасом вспомнив, что на втором курсе проходят уже политэкономию. И торопливо добавил: - Для первокурсников.
- Значит так, - отчеканила ледяная глыба. - Принесите мне с кафедры общественных наук справку о литературе, вам необходимой. С подписью декана. Тогда и выдам. Есть у вас такая справка?
- На рояле дома оставил, - мгновенно надувшись, буркнул Жорка.
- Поймите, - предпринял я попытку обаять эту каменную бабу с ледяного кургана. - Советские учёные и инженеры должны быть разносторонне развитыми личностями. Как говорилось на последнем Пленуме ЦК КПСС...
- Что-то другое будете брать, учёные? - спросила тётка. - И не шумите тут, а то я ваши читательские билеты аннулирую.
- "Незнайку на Луне", - просипел свирепый Жорка, тряхнув белобрысыми лохмами "под Джона Леннона" и сверкнув круглыми очками под него же.
- Извините его, милая женщина, - сказал я. - Нам бы "Критику чистого разума" Эммануила Канта. Очень вас просим.
Мы сидели за длинным столом в благословенной тишине читального зала и из принципа давились Кантом. Сидевшие рядом кудрявые девицы непрестанно охорашивались и преувеличено внимательно разглядывали картинки в медицинском атласе. На душе у нас было скверно. "Нет, ну понятно, конечно... "опиум для народа", религиозный дурман... но нам-то? Нам! Спортсменам и комсомольцам! Годам к двадцати пяти всё равно в партию вступать придётся, а то так и застрянешь где-нибудь в заводском цехе инженером... но Библия, видите ли, нас испортит! - шептал уязвлённый Жорка, злобно грызя спичку. - Вот прочитаем и прямо сразу пойдём в семинарию и станем на попов учиться!"
- Кстати, а интересно, наверное, священником быть! - говорил он в туалете-курилке библиотеки. - Я сколько их видел - все прилично выглядят. И на "Волгах" катаются. И "Кагор" пьют. У меня дальний родственник в Ярославле есть. Так папаня его тестя - священник.
М-да... вспомнилось. Да так ярко, что просто почувствовал спиной прохладную поверхность кафеля, ощутил во рту вкус сигареты "Ту-154"... и лица девчонок вспомнил. Одну, кажется, звали Валентина. Мы проводили их до общежития, поразив юное воображение крамольными суждениями о В.И.Ленине, - здесь удачно подвернулась только что прочитанная и запомненная тяжеловесная цитата из диссидентского Канта:
"Между тем всякий знает, что когда ему кого-нибудь представляют, как образец добродетели, с которым он сравнивает мнимый образец и единственно по которому он его оценивает, - подлинник он всегда находит только в своей собственной голове". Девушки хихикали и смотрели на нас влюблёнными глазами. Парни рабочего вида, ошивавшиеся у дверей женской общаги, прожигали нас бычьими взглядами, гневно пыхая перегаром.
Вы спросите, зачем я это рассказываю? Невнятное брюзжание себе в бороду нашкодившего в своей молодости старца? Может быть, может быть... но мне кажется, что именно тогда и началась вся та история, исповедоваться о которой я желаю. Помните, не так давно было модно ностальгировать по СССР? Так вот, не пугайтесь. Я не собираюсь долго и нудно расписывать вам "дела давно минувших дней, преданья старины глубокой", напирая на то, какими мы были суперзамечательными и сверхъестественно умными. "Будь проще и люди потянутся к тебе!" - позже говорила мой научный руководитель Елена Шенбергер... будучи довольно нетерпимой к небрежностям в работе и при этом немножечко мизантропом. Впрочем, физики-теоретики все чуточку мизантропы, особенно если им навязать парочку молодых аспирантов, от щенячьего нетерпения роющих копытами гранит науки. Во всяком случае, нам (аспирантам) казалось, что роем. Усердно и самозабвенно.
Так что я постараюсь быть проще.
Параллельно, как ни странно, я раздобыл-таки Библию, - уж и не упомню, где. Кажется, это была Библия чудесной и безумно симпатичной "соломенной вдовушки", которая любила коньяк и служила заведующей литературной частью одного из театров. Я мечтал написать пьесу (!) и она поддерживала меня в этом юношеском дерзании. К счастью, времени на это у меня так и не нашлось. Зато, чёрт возьми, у меня хватало времени бегать в этот театр в дискуссионный клуб, где два десятка человек во главе с режиссёром Владиславом Шульманом, самым раскрепощенным образом занимались тем, что позже, в 80-е, поющие супруги Никитины метко назвали "...и чушь прекрасную несли". Там и познакомились... со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это, кстати, повергло в уныние мою мать, не представляющей себе невестку, которая старше сына лет на двенадцать. Впрочем, это уже, действительно, ненужная информация. Главное, что в её насквозь прокуренной однокомнатной квартирке в углу до самого потолка возвышался курган книг. Иногда он обваливался, - однажды чуть не похоронив нас под своей лавиной. Дело в том, что кровати у хозяйки не было, и мы занимались любовью на большом матрасе, лежащем на деревянном, вечно продуваемом сквозняками, скрипучем полу.
Итак, у меня появилась Библия, цитатами из которой я щеголял направо и налево, повергая друзей в бесноватый восторг своей небывалой оригинальностью, а главное - поражая девиц прямо в сердце тем же самым. Приблизительно в то же время нападающий полулюбительской футбольной команды МИФИ под лихим названием "Мезон" сломал мне левую голень, попутно раздробив правую коленную чашечку. Как уж это он умудрился, одному ему ведомо, - в подробности он не вдавался, а только ныл и каялся, глядя на меня по-собачьи виноватыми глазами.
Итак, спорт отошёл на второй план, а красавица театральный завлит увлеклась преподавателем физкультуры нашего вуза, что просто не укладывалось в голове. Сухощавый и чуточку нервный, с вечным свистком на шее, физрук был, наверное, симпатичен женщинам, но довольно глуп. Впрочем, это маскировалось его молчаливостью и гордой осанкой. Женщины любят молчаливых мужчин, с удовольствием воображая себе их возвышенные чувства и мысли... и почти всегда ошибаются. Эта пара смогла добраться до законного брака, - для этого физрук развёлся с молодой женой, - но ровно через год они разбежались в разные стороны, причём физрук умудрился выклянчить у бывшей жены прощение... и вновь женился на ней. Это было ему на руку - избежал выплаты алиментов на маленького сына. Вот вам и "возвышенные мысли". Но это всё было после... и не имеет к нашей истории никакого отношения. Кстати, у меня же в больничной палате эти будущие влюблённые и познакомились... и пошли рука об руку по залитой солнцем дороге, оставив страдальца одного.
В четырёхместной больничной палате, где лежало восемь человек травмированных, особенно ценились мрачные цитаты из бессмертного набора откровений библейских пророков. Почему? Знаете, когда тянется бездушная ночь, всякие оптимистические мысли удивительным образом испаряются... а днём друзья и родственники только и могут, что утешить тебя сакраментальным: "Держись, парень! Ты же мужчина! Вспомни Маресьева и Брумеля!". Лежал я, между прочим, в госпитале на улице имени Гамалеи, где главной достопримечательностью была бывшая клиника космонавта Егорова, а ныне - морг. Об этом с гордостью упоминали в разговорах все тамошние медики. Впрочем, больным ни гордости, ни бодрости это не прибавляло. "А ныне - морг!" - звучит весомо, но очень уж двусмысленно для больницы.
Народ подобрался вполне приличный. Все имели отношение к Средмашу, то есть, к Министерству среднего машиностроения СССР, что в те времена означало всякие ядерные секреты, атомную промышленность и прочую оборонку. Были, конечно, исключения. Например, рядом со мной мыкался со своими обмороженными по пьянке ногами... почтальон. Впрочем, очень скоро выяснилось, что его жена работала в нашей системе. Напротив моей койки - математик из какого-то НИИ, работавшего по проблемам радиационных поражений биологических объектов. Он неплохо соображал в математической статистике, что и заставило нашего заведующего отделением продержать несчастного бородача на больничном листе лишние три месяца. Будь на то воля зав. отделением, он и вовсе всучил бы математику пожизненную инвалидность, лишь бы тот по-прежнему пребывал в больнице и помогал ему с диссертацией.
Словом, всё, как обычно. После операции я немного простыл, потом попёрло воспаление, чуть было не приведшее меня к остеомиелиту (бедный Брумель, ему повезло меньше!), но всё-таки я выкарабкался и вскоре уже весело бренчал костылями по коридору, дожидаясь выписки, и ухлёстывал за молоденькими и поголовно незамужними и разведёнными медсёстрами. Половина из них жила в подмосковной Электростали, добираясь до работы электричкой. Не знаю, почему, но эти барышни были, как на подбор, острыми на язык и падкими на молодых начитанных аспирантов.
Почти напротив выхода на запасную пожарную лестницу, где в маленьком закутке стояли несколько скамеек для курильщиков, у дверей палаты Љ 113 постоянно изнывал от скуки человек в штатском. Собственно говоря, был он, конечно, не один, но все приходившие на дежурство, были как на подбор: невысокие, серенькие, не привлекавшие к себе внимания. Иногда мне казалось, что и костюм они носят один и тот же, передавая его, как эстафетную палочку. За дверью находилась одноместная палата с душем и туалетом. В ней, как мы знали, лечилась какая-то важная персона. Иногда дверь была открыта и больного, - худого лысого человека с жёлтым лицом, - было хорошо видно сквозь тамбур. Он возлежал на высокой ортопедической кровати. Рядом, на тумбочке, красовались целых три телефона. Где-то в палате был и телевизор, но из коридора его не было видно. Ну, а телефоны-то у него трезвонили постоянно. Это было слышно даже через две двери. Временами к больному приезжали делегации по три-четыре человека, а несколько раз и какие-то военные шишки. В такие дни нас просили не очень-то бродить по коридору, чтобы мы не путались под VIP-ногами.
Медсёстры говорили, что дяденька, вечерами томившийся со скуки в своих хоромах, несколько раз просил подселить к нему хоть кого-нибудь "более или менее приличного". И каждый раз заведующий отделением ссылался на жёсткие правила и инструкции. "И вообще, вы же знаете, что такие вещи решаю не я!"
Бедный Роальд Владимирович, - так претенциозно родители назвали когда-то беднягу, - донимал медсестёр и нянечек придирками, а потом, в приступе раскаяния, одаривал их шоколадными конфетами, сигаретами "Marlboro", "Русская тройка" и "Золотое руно". Словом, дяденька демонстрировал все симптомы богатого лежачего больного, вынужденного пребывать в одиночестве. Под Новый год он презентовал красавице Наташе, у которой была самая лёгкая рука на внутривенные инъекции, бутылку настоящего французского коньяка "Наполеон", который мы и распили под бой курантов, - распили в дополнение ко всему тому, что контрабандой натащили нам друзья и родственники. Самого Симакова днём 31-го декабря со всеми предосторожностями увезли домой, приставив к нему на два дня зеленоглазую кнопку Леночку в качестве индивидуального медицинского поста.
Если я скажу вам, что накануне по телевизору впервые показывали новый художественный фильм "Ирония судьбы, или с лёгким паром!", то вы без труда вычислите год. Если это вас, конечно, интересует.
- Молодой человек! - окликнул он меня похмельным днём третьего января, аккурат перед тихим часом. - Загляните ко мне на минутку! Не волнуйтесь, вас пропустят.
Серенькая личность окинула меня равнодушным взглядом и продолжила читать старенький журнал "Крокодил", жуя булочку. Я простучал костылями по тамбуру, а затем и по короткому коридорчику проник в загадочную палату, минуя две двери в душевую и туалет. Симаков жестом предложил мне присесть на стульчик для посетителей. Я стеснительно присел, вытянув правую ногу в гипсовом лангете. Прыгать приходилось на левой ноге, голень которой к тому времени уже срослась. Роальд Владимирович без улыбки смотрел на то, как я пристраиваю костыли так, чтобы они не падали.
Есть такое выражение "угнездиться". Процесс, знакомый любому, кто пережил травмы - пристроить своё тело так, чтобы было удобно и по возможности выглядеть при этом достойно. Никому не хочется сохранять шаткое равновесие на стуле, раскорячившись жалким образом боком и судорожно вцепившись в спинку. Такое вот печальное искусство, каковым поневоле овладеваешь в определённый период жизни. Когда ты молод и здоров, тебе это кажется даже забавным. Помню, в театре молодой актёр со звучной фамилией Ветрогон талантливо играл подагрических стариков и ветхих отставных майоров в классических пьесах. Как-то раз он умудрился заработать радикулит, проведя неделю сплава по одной из алтайских речушек. Не скажу, что талант его вырос, но отныне в его игре появились новые, свежие нотки.
Итак, пока я устраивался, Роальд Владимирович буркнул в одну из телефонных трубок: "Меня нет в течение часа" и положил её на рычаги. Градус почтения к нему у меня резко возрос. Выходило, что где-то несла свою вахту секретарша Роальда. Воображение мгновенно нарисовало его приёмную, обшитую, естественно, темными лакированными панелями. За широким столом у селектора дежурила, возможно, и не секретарша, а молодцеватый молодой человек с лейтенантской выправкой. Над его столом наверняка висит не банальный портрет Ленина, а какая-нибудь цветная панорама Байконура с ракетой на стартовой площадке, а то и в момент запуска. Было в Роальде что-то от обветренного генерала, всю жизнь мотающегося по секретным полигонам, любящего после удачных испытаний выпить коньяку в бункере с генералами. Такие люди часто между собой зовут друг друга по именам и прозвищам... а в Кремле, получая награды, сдержанно отвечают: "Служу Советскому союзу!" - и могут запросто сказать жене, что, мол, при Хрущёве в такие моменты было не в пример демократичнее, зато "сейчас, при Лёне" праздничный стол сервируют намного пышнее.
Словом, моё воображение разыгралось.
Мне уже блазнились интересные разговоры, исторические воспоминания и потрясающие откровения старого учёного-прикладника и производственника. Знаете, эти знаменитые: "Году этак в тысяча девятьсот сорок девятом, не то в марте, не то в апреле, вызывает меня к себе Берия и говорит, что ровно через полчаса нас обоих ждёт товарищ Сталин с докладом по вопросам тогдашнего состояния отрасли..."
- Это ты вчера в коридоре сыпал цитатами из библейской "Песни песней"? - с лёгкой усмешкой спросил меня Роальд Владимирович.
Я затруднился с ответом. С одной стороны это мог быть только я. Но с другой стороны, с тем же успехом восклицать: "Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то был бы он отвергнут с презреньем!" - мог и лютый бабник Витя Марченко, мгновенно впитывавший любые ухватки, способные растопить сердце прекрасного пола.
И вообще, надо сказать, что вчерашний вечер остался в моей памяти разрозненными лоскутками. Наверняка Витя воспользовался моими словами... то есть, конечно, словами царя царей Соломона, причём теми самыми, что получасом ранее я "на автомате" выдал кому-то из девиц, тотчас позабыв об этом. У малообразованного красавца Виталия всегда было чем угостить друзей и "дам-с". С ним мы образовывали идеальную пару соблазнителей женщин в нежном и уязвимом возрасте от пятнадцати до пятидесяти лет. Вспомните, ведь в ушедшем навсегда мире дамочки всегда ходили парами и тройками! И два опытных "перехватчика", наперевес вооружённые долбанной оригинальностью, всегда одолевали их в скоротечном, но жарком бою. Ведь один из них был "моряк-красавец с атомных верфей", как он обычно представлялся противоположному полу, а другой - "аспирант и спортсмен из закрытого НИИ, о котором не рекомендуется говорить вслух", как представлялся уже я сам.
- Ну... я, - наконец-то выдавил я из себя похмельное признание. Чёрт его, этого старика, знает. Вроде, не те времена, чтобы пострадать за Библию и длинный язык, как говорит мой отец, но всё-таки...
- Это хорошо, - сказал Роальд Владимирович.
Разговор был долгим и интересным. Похоже, таинственный больной, которому с его охраной и телефонным аппаратам было место где-нибудь в кремлёвской больнице, уже навёл кое-какие справки обо мне. Никакими воспоминаниями он не делился, а расспрашивал о моей работе ("Не жмись, у меня допуск такой, какой тебе и не снился, так что отвечай свободно"), иногда вставлял краткие характеристики упоминаемым мною корифеям Большой Физики и умело направлял русло беседы. В результате я выложил старику практически всё, что только можно было рассказать человеку - явно большому начальнику.