Так случилось, что "Шоссе в никуда" Дэвида Линча я впервые посмотрел примерно в то же время, как получил водительские права и купил свою первую машину - в возрасте, про который уже скорее можно сказать "под сорок", нежели "за тридцать". И поэтому первые и последние кадры этого фильма - вырываемая фарами из темноты и бегущая на зрителя асфальтовая полоса с белой разделительной линией - намертво запавшие мне в душу вместе с музыкой Анджело Бадаламенти, очень скоро стали моей едва ли не еженощной явью.
Мои ночные шоссе стали осуществившейся мечтой детства и ранней юности. Крым, дороги Украины и южной России, московские ночные улицы - я торопился мчаться по ним, пытаясь нагнать упущенное с ранней молодости. Наверное, так же, как человек, после долгого периода быстротечных, ленивых и слегка циничных романов, внезапно в начале пятого десятка своей жизни нашедший ту, которую, оказывается, ждал всю жизнь, и влюбившийся со всей силой и страстью себя же двадцатилетнего, изо всех сил отчаянно торопится догнать ушедшее, долюбить недолюбленное.
Я медленно еду по освещенным желтым йодистым светом пустым ночным улицам моего города, вновь и вновь холодея от металлических слов, сказанные ею на прощанье. Я мчусь по темному подмосковному шоссе, распугивая сосны бьющим в них на поворотах дальним светом и представляю ее улыбку на пороге пахнущей дачей и деревом кухни: "Ты голодный? Есть будешь?". Я поднимаюсь, кружу и проваливаюсь по прибрежному крымскому серпантину, час за часом держа мобильный телефон в свободной от руля руке, чтобы не пропустить самый важный, самый долгожданный и самый пугающий звонок из далекого средиземноморского роуминга.
Меня легко обгоняют несущиеся слева по МКАД машины, потому что я смотрю не на дорогу, а на ее босые ноги, лежащие на торпеде, упирающиеся в ветровое стекло чуть-чуть растопыренными пальцами без педикюра и обдуваемые теплым ночным бензиново-асфальтовым ветром из открытого окна. Это те самые ноги, которыми еще утром, сбросив бежевые матерчатые туфли на низком каблучке, она так ловко давила на газ и на тормоз, лавируя в сумасшедшем московском потоке и предоставив мне, сидящему на пассажирском сиденье моей собственной машины, завидовать ее водительскому мастерству и одновременно - задыхаться от нежности к ней и к этим ее пальцам на босых ногах.
Я гоню по пустой ночной набережной. Белая разделительная полоса бросается мне под колеса. Машину наполняет музыка Бадаламенти. У меня позади вся жизнь, вся моя прошлая жизнь, которую я прожил где-то рядом с ней, в близком, параллельном и одновременно бесконечно другом измерении. Мне нужно торопиться. У меня впереди - вся жизнь.