Светлой памяти моей мамы,

человека огромной жизненной силы

и преданности

Черт бы побрал эту пятницу, этих дорожников и это солнце! И чего он сунулся на этот мост? Ведь знал же, что тут даже ночью бывают заторы! Да и вообще. Видеокамеры вдоль дорог, автомобильное радио, навигаторы — зачем вся эта куча вещей, если ты все равно попадаешь в пробки?! И стоишь в них, стоишь, стоишь! А когда вырываешься на простор, начинаешь гнать, злиться на разных там тихоходов. И вокруг все тоже нервные, дерганые, прут сломя голову — своей манерой езды себе же и создают проблемы!

Старенькая «газель» Влада застыла на середине моста через железнодорожную станцию «Сортировочная». Судя по тому, что вот уже минут десять как все три ряда машин не продвинулись ни на сантиметр, впереди случилась настоящая беда: либо серьезная авария, либо проезд местного царька на государственном лимузине.

Нет, что ни говори, а большая часть неприятностей приходит сверху! Уж если простой офисный работник способен внести столько неразберихи в работу — всего лишь перепутав номер дома в документах, — то сколько хаоса может создать какой-нибудь член правительства! Взять вот эти выборы…

От намерения хотя бы мысленно воздать всем негодяям по заслугам Влада отвлек телефон. Нажав кнопку приема звонка, он с чуть нарочитой серьезностью произнес:

— Две девятки на связи.

— Борт две девятки, это база. Доложите обстановку.

— Горизонт чист. Как дела на базе?

Это была их игра. Космическая база сил добра, боевое патрулирование, позывные и доклады. Собственно, придумал эту игру Серега, его четырехлетний сын. Он же был и основным ее действующим лицом. Влад довольствовался ролью командира патрульного самолета с бортовым номером девяносто девять. Маша тоже принимала участие во всем этом, но в радиообмене между «бортом две девятки» и «базой» она чаще всего упоминалась как начальник столовой или министр культуры. Вот и сейчас Серега, старательно выговаривая слова, сообщил:

— На базе порядок. Начальник столовой запрашивает, что приготовить на ужин. Вариант номер один — курица с рисом. Вариант номер два — свинина с картошкой.

— Прошу передать маме, начальнику столовой то есть, что экипаж две девятки выбирает вариант номер два.

— Принято. Уточните время прибытия на базу.

— Примерное время прибытия девятнадцать ноль-ноль. В случае изменения сообщу дополнительно.

— Принято.

Вот если бы каждый человек обладал хотя бы половиной той ответственности, которую проявляет его Серега! А то понаберут на работу хомячков… Тут Владу показалось, что пробка впереди сдвинулась с мертвой точки, и он поспешил закончить разговор:

— База, есть еще сообщения для командира две девятки?

— Есть.

— Слушаю.

Серега посопел в трубку, потом вздохнул:

— Ты, пожалуйста, не печалься о нас с мамой.

Влада будто кувалдой по голове шарахнуло. Глухая пробка, раскалившаяся на солнце машина, собственная рука, прижимающая к уху трубку — все это разом перестало существовать. Осталась только ледяная бездна на том конце телефонной линии и…

Двигатель стоящего справа камаза заглох на середине такта, и резко подскочивший уровень тишины помог Владу прийти в себя. Он обнаружил, что сидит за рулем, держит в руке телефон и вроде как его очередь говорить!

— Принято, база, — произнес он тоном, обычным для их игры. — Командир две девятки обещает не печалиться.

Серега помолчал несколько мгновений, будто ожидая от отца еще чего-то, а потом закончил сеанс связи:

— Счастливого полета, папка!

Отложив трубку, Влад какое-то время просто сидел и смотрел в никуда. А потом разозлился. Что за чертовщина?! Он давно привык к тому, что его сын является ребенком только с виду — по крайней мере, точности в суждениях ему не занимать. Но не печалься о нас с мамой…

Где-то в глубине души Влад осознавал, что вовсе не слова сына так его припечатали. А то, что стояло за ними. Такое неведомое и неотвратимое, что и сравнить-то не с чем! Приоткрывшееся будущее — а там… Нет. Чепуха. Померещилось. Просто подхватил Серега новое для себя слово… Да и что вообще четырехлетний пацан может знать о печали?! Влад быстренько припомнил все их с Машей недавние разговоры в присутствие сына. Не упоминали они печаль! А если и произносили всякие такие слова, то ничего особенного в них не вкладывали… Может, телевизора Серега насмотрелся?.. Тоже вряд ли. Телевизионное пространство с некоторых пор полностью принадлежит полоумным политтехнологам, а от просьбы не печалиться веет ну прямо аристократизмом каким-то! Да и с какой стати ему просто так печалиться?

Тем временем пробка на мосту и не думала рассасываться. То движение впереди, что Влад принял за знак грядущего вызволения, оказалось всего лишь попыткой одного из водителей развернуться. В ситуации, когда машины стояли в обоих направлениях, такой маневр был скорее жестом отчаяния. Да, если проторчать тут еще полчаса, то печалиться придется уже о нем самом!

Заглушив наконец двигатель своей «газели», Влад вдруг обнаружил, что его сильно знобит. Лоб и руки покрылись холодным потом! И это когда на улице плюс тридцать, а в кабине все сорок! А может… Точно! И как он сразу не догадался?! У него же просто тепловой удар! Конечно, носиться с самого утра по жаре, без воды, на нервах — а потом еще удивляться, что «база» приказывает не печалиться!

От осознания того, что он всего лишь получил по голове от родного северного солнышка, сразу стало легче. Это же ерунда! Вот выберется он из пробки, поставит машину в тенечке, сам зайдет в прохладное кафе, выпьет апельсинового сока, прихватит с собой двухлитровую бутылку воды — и снова полный порядок! Влад даже рассмеялся: надо будет вечером, когда Серега уснет, рассказать Маше хохму про то, как ее муж перегрелся на солнце и ему явился ангел смерти в обличие сына! Ха-ха! Конец всем печалям!

Распахнулась помятая дверца камаза и его водитель грузно спустился на дорогу.

Владу вдруг нестерпимо захотелось избавиться от тесного панциря своей машины. Он вытащил ключ из замка зажигания и по привычке бросил взгляд в левое зеркало: не едет ли кто?

Открытое пространство встретило его неподвижным раскаленным воздухом, от которого руки враз покрылись гусиной кожей. Как будто он вылез не из перегретой кабины, а из морозильника.

Обзор в сторону проспекта Славы перекрывался фурами. Ну и ладно. Не очень-то и надо было что-нибудь там разглядывать! Нет, само собой, всегда хочется заполучить побольше информации — пусть даже и для того, чтобы иметь иллюзию контроля над ситуацией. Только в данном случае идея повлиять на пробку своей осведомленностью была слишком уж явной иллюзией.

Между легковушек, что стояли рядом, бродил водитель камаза — кряжистый мужик в майке, тренировочных штанах с отвисшими коленями и тапочках на босу ногу. Он беспрестанно вытирал руки о майку и, ни к кому конкретно не обращаясь, объяснялся:

— Ну господа местные жители! Я все понимаю. И Санкт-Петербург. И культурная столица. И я ж не против! Только мы сюда не на экскурсию прибыли. И не позагорать. Нам же ехать надо!

Этот до мозга костей дальнобойщик обводил взглядом замершие автомобили и все повторял: ехать надо, ехать надо, ехать надо. Так, наверное, в старину заклинали вышедших из повиновения лошадей.

Подумав, что немного размять ноги тоже не помешает, Влад захлопнул дверцу своей машины и через высокий бордюр шагнул к чугунным перилам моста.

Железнодорожная станция «Сортировочная» была отсюда как на ладони. Слева не спеша проползал длиннющий состав, груженый лесом. Чуть правее маневровый тепловоз тащил одинокую цистерну с надписью «С горки не спускать».

Влад положил ладони на горячие перила и устремил взгляд к горизонту. Если не брать в расчет эту дурацкую пробку и этот незаметно подкравшийся тепловой удар, то можно сказать, что у него все складывается неплохо. Нет, оно и на самом деле неплохо! Потому как на пробки злиться глупо, в пробках все в одинаковых условиях. А у жаркой погоды есть обратная сторона: в предстоящие выходные он точно откроет купальный сезон, хоть на календаре еще только начало мая! И уж если на то пошло… Вот здесь, на этом мосту, он даст себе слово переговорить с Машей о том, чтобы сначала купить новую машину, а уж потом думать про мебель в гостиную и на кухню. И нечего пугаться страшилок про затянувшийся кризис. Да, так будет правильно! Взять большой цельнометаллический фургон. Новый. Немецкий. С кондиционером. И «газель» свою не продавать, а посадить на нее водителя. Хотя бы соседа Диму. Почему нет? Парень он серьезный. А самому пора уже расти вширь. Точно! Даешь новую машину! Сегодня же вечером он обсудит это дело с Серегой — и они вместе уломают маму подождать с мебелью еще пару лет.

Тут Влад заметил какую-то суматоху в районе тех путей, по которым только что прополз состав с лесом. Вдоль стоящих вагонов бежали трое железнодорожников в оранжевых жилетах. Один из них махал красными флажком и, по-видимому, чего-то кричал. Влад посмотрел в том направлении, куда так спешили эти люди, и увидел приближающийся поезд. Вроде как пассажирский, но уж больно короткий: четыре огромных локомотива тащили всего четыре вагона! Этот странного вида состав с ревом промчался под мостом, и железнодорожник с флажком побежал вслед, продолжая отчаянно подавать свои сигналы.

А он-то полагал, что из всех областей человеческой деятельности, доступных ему для непосредственного наблюдения, железная дорога представляет собой чуть ли не единственную, свободную от суеты. Так вот же — полюбуйтесь! И сюда добрались крикуны и пустозвоны! Кругом, блин, засада…

Влад поднял голову. Небо было совершенно прозрачным. Редкие облака на горизонте воспринимались объемно — и в то же время расстояние до них впечатляло. Эх, вот где никогда не бывает дурацких проблем, так это на небе! Там все просто и понятно: или дождь, или снег, или ясно, или пасмурно; случается, конечно, и буря, только и это тоже без лишней нервотрепки.

Странное дело, но Влад уже не ощущал никаких последствий теплового удара. Он стоял посреди моста, на солнцепеке, и при этом у него не было ни головной боли, ни слабости. Хватало сил даже на то, чтобы злиться на эту пробку, хотя делал он это больше по привычке, из корпоративной солидарности со всеми настоящими водилами.

Решив вернуться к своей машине, Влад уже почти двинулся, но тут его лица коснулся слабый ветерок — такой неожиданный, будто еле слышный вздох в чистом поле. Он посмотрел вперед…

Темная полоса, появившись ниточкой у самого горизонта, начала быстро наползать на голубое небо. Странная такая полоса, будто живая. Влад уже готов был вслух спросить, что все это значит, но вдруг ощутил, как смертельная тоска пронзила его тысячами острых стрел.

Опоздал…

Волна низкого гула прокатилась по земле.

Мост завибрировал мелкой дрожью.

Длинный тревожный гудок.

И голос женщины-диспетчера, мгновенно сорвавшийся до самой последней степени крика.

Ладони будто приросли к горячим перилам моста, и следующие несколько секунд Влад мог только фиксировать происходящее.

Вагоны, вереницами стоящие на путях, начали нервно трястись, желая разорвать железные объятия своих собратьев. Среди нарастающего лязганья взгляд Влада привлекла цистерна, отделившаяся от основного состава. Чудом удерживаясь на рельсах, эта цистерна докатилась почти до самого моста, но от сильного толчка все-таки споткнулась, высекла густой сноп искр и завалилась на бок. Вспышка пламени, резкий запах бензина, фигурка железнодорожника, бегущего к мосту в надежде спастись от разливающегося огня. Влад находился от этого человека метров за сто, но был готов поклясться, что видит на его лице странную смесь ужаса и удивления. И оглядывался тот железнодорожник не на горящую реку, наступающую ему на пятки, а на то, что находилось за ней!

Влад оторвал взгляд от станции, посмотрел в сторону горизонта…

Никакого горизонта уже не было!!! С адским грохотом к мосту неслась темная стена, высотой до самого неба! Она поглощала и перемалывала все на своем пути! Железнодорожные вагоны, прежде чем исчезнуть во тьме, взмывали в воздух словно осенние листья!

На миг установилась неестественная тишина.

Ты, пожалуйста, не печалься о нас с мамой…

С Влада разом слетело оцепенение, он определил, в какой стороне находится их дом, рванулся туда всем сердцем…

Ударная волна сбила его с ног и швырнула в месиво, которое еще минуту назад было фурой, мирно стоящей на мосту. Теряя сознание он подумал, что купленную Машей рубашку будет трудно отстирать.

Глава 1

Тяжесть…

Как давно эту вселенную заполнила тяжесть. Даже для куска чугуна давление слишком велико… Но надо потерпеть. Ведь это печь, плавильная печь. Тут все ожидают переплавки… Уже развели огонь. И очень скоро все они, отслужившие свой срок куски металла, размягчатся, потеряют форму и сольются воедино. И там не будет этого мучительного давления. Там будет покой! Надо лишь выдержать последние минуты. А в том, что эти минуты на самом деле последние, сомневаться не приходится: стало уже горячо. Еще немного, и он примет то, что ему предназначено…

Вот только этот запах. Он его беспокоит… Да, беспокоит. Потому что металл не воняет. Тем более так противно, оседая тошнотворной маслянистой сладостью в горле… Стоп! Какое у куска чугуна может быть горло?.. Никакого… Если только… Только что?..

Если только он не оказался в этой плавильной печи по ошибке!

Стоило мысли лишь допустить существование какого-то иного положения вещей, как сразу к вселенской тяжести добавилась боль. Сделалось невозможным вздохнуть и… волна ужаса: надо бежать!!!

Поднять голову. Никак. Пошевелить вообще чем-нибудь… Рука. Правая. Дернуть на себя. Еще раз. Прижать к груди… Левая рука. Дернуть. Резкая боль! Плевать! Дернуть еще раз. Боль! Не обращать внимания. Собраться. И дернуть изо всех сил локтем к животу! Еще раз… Так. Теперь ноги. Подтянуть к себе. Никак. Просто пошевелить. Нет… Глаза. Смотреть… Темнота… Где я?!! Тошнотворный запах. Не хватает воздуха. Бежать!… Потыкать рукой — правой — по сторонам. Что-то плотное, но есть щели. Надо растолкать. Лбом, плечами, руками — толкать, толкать, толкать… Посвободней, но дышать трудно. Ладно. Теперь извиваться ужом, вытащить ноги. Подобрать колени к груди. Одна нога… Вторая… Перевести дух… В голове стучит. И этот запах. Мерзость… Надо упереться и надавить. Еще сильней… Сдвинулось. И толкать, толкать, толкать… Только бы не задохнуться… Потыкать руками-ногами. Где сдвигается лучше?.. Да чем же это его завалило?.. Вот здесь давит в ответ слабее. Развернуться туда руками. Снова подтянуть ноги, упереться. Толкнуть! Протиснуться. Снова толкнуть… Нет больше сил… Жар и смрад. И что-то едкое рвется изнутри через горло, не продохнуть… Это конец… Теперь уже нет выбора! Только наверх! Если горло не отпустит, то есть лишь несколько секунд… Толчок, еще толчок… Рука в пустоте. Ухватиться за край дырки. Просунуть голову. Яркий свет! Вздохнуть. Никак, перекрыло намертво… Ну пожалуйста!!! Вдох… Полная грудь жара! Глаза открыты. Языки пламени! Надо высвободить плечи, ноги… Бежать… Нет, ползти… Туда, где темный просвет в стене огня… Мгновение легкости. Удар! Что-то твердое и ровное… Ногам жарче, чем голове. Ползти в направлении головы. Ползти. Ползти…

— Эй, смотри, еще один жмурик задергался.

— Не принимает царствие небесное столько грешных душ за один раз.

— Брось ты, батюшка, свою пропаганду. Сказал же доктор, что рефлексы могут сохраняться какое-то время и у трупа. Вот я сейчас прикладом затолкаю его обратно. Черт, ну и дымят же они!

— Лучше пристрели, прояви милосердие.

— Ишь ты, пристрели! Патроны для живых сгодятся. А насчет жалости — у меня приказ.

Звуки. Он слышал такие когда-то…

Открыть глаза… Больно… Повернуть голову… Все же посмотреть… Что-то движется… Это… Это человек. А в руках у него… знакомый предмет… Автомат! И воспоминания — стоило за что-то зацепиться! — словно короткие вспышки. Армия. Школа. Запах блинов. Мама. Большое зеркало в прихожей. Глаза пацана, застигнутого врасплох собственным отражением… Да! Это он! Его зовут Влад! Но что сейчас?..

Отворачивая лицо, человек в расстегнутой шинели подошел к выпавшему из общей кучи телу. Он уже два дня как не испытывал страха перед мертвяками. Но все еще продолжал с ними разговаривать.

— Давай обратно. Доктор сказал жечь всех, чтоб эпидемии не было. Да и душу твою батюшка уже отпел.

Попытавшись ногами подтолкнуть мертвяка обратно к костру, он лишь перевернул его на бок.

Ишь ты, глаза совсем как у живого! И как только сохранились на изуродованном лице. А вдруг и вправду жив?.. Нет, не может быть, столько времени прошло. К тому же, доктор сказал всех в огонь. Всех до одного, чтоб не распространяли заразу! Да и не потащит он его никуда. Зачем? Чтоб зря потратить лекарства, а потом еще и персональную могилу ему рыть? Нет, доктор велел медикаменты экономить. А насчет могилы — вместе с другими повеселей будет… Он склонился над мертвяком, намереваясь взять того за остатки одежды и подтащить к огню. Склонился тяжело, гримасой отвращения на небритом лице и запахом водочного перегара. Хотел проворчать еще что-то, но скрюченные засохшей кровью пальцы схватили отворот его шинели и дернули вниз.

— Б…! — выругался небритый и едва успел подставить руки, чтобы не врезаться в асфальт головой. Устало матерясь, он поднялся на ноги… Мертвяк лежал на спине и крепко сжимал его автомат.

— Эй, а ну-ка отдай! — рука метнулась слишком резко, и ей навстречу вылетели три пули, возвестив о себе запоздалыми хлопками.

— Да ты что это делаешь?! — закричал второй человек. — Мы к тебе по-людски, а ты? Вот я тебя…

Автомат повернулся и дал две короткие очереди по этой фигуре в черной накидке.

Выстрелы…

Выстрелы не повторились эхом. Это должно значить что-то очень важное. Но это ладно, это потом… Ускользающему сознанию сейчас надо замереть и, не теряя ощущения пальца на спусковом крючке, вслушаться в окружающее пространство…

Никаких угрожающих звуков больше не было. Голова опустилась на землю, глаза закрылись.

Что же такое происходит?..

Порыв ветра обдал лицо жаром. Веки сами собой разомкнулись — и сразу захотели сомкнуться крепче, но он, превозмогая резь в глазах, удержал их.

Совсем рядом — гора человеческих тел. Все вперемешку, как сломанные куклы. И огонь, который неторопливо превращает их в черный дым. А этот запах…

Надо убираться отсюда. Но прежде…

Переворачивая труп небритого с живота на спину и подтаскивая отстающие ноги, он дотолкал его до желтых языков пламени. Сразу отполз. Попытался встать. Не получилось. Полежав немного, он перекинул ремень автомата через голову и на четвереньках двинулся ко второму незнакомцу.

Черная накидка из плотной ткани издавала знакомый запах. Так пахло от бабушки, когда она по воскресеньям возвращалась из церкви…

Яркое солнечное утро. Трава холодит босые ноги. Бабушка. И ее голос, немного окающий: «Побегай по росе, внучек…» Это было так давно, даже если следовать той, непрерывной линии памяти! А ведь между этой линией и настоящим моментом есть нечто такое…

Ладонь ткнулась во что-то твердое. Крест. Большой, серебристого металла, на тонкой веревке.

На этот раз он быстро выбился из сил. Упал лицом на черную накидку. Немного отдышался. Потом поднял голову и огляделся. Приблизиться к огню удалось сантиметров на пятьдесят… Нет, этого человека ему не дотащить, слишком он тяжелый. Тогда хотя бы перевернуть глазами вниз…

Уже оставив это тело в черной накидке, он долго лежал с ним рядом. Острая боль, что рвалась наружу через горло, затихала медленно.

Нет! Дыханию нельзя позволить совсем успокоиться! Он и так одной ногой уже за границей беспамятства! Надо усилием воли заставить себя приподняться на локтях. И все равно куда — только прочь отсюда.

Ползти, ползти…

Господи, что это за место, где кругом темнота и лишь горящие мертвецы источают свет?.. Наверное, это сон. Иначе и быть не может!

Он остановился и ударил себя ладонью по лицу. Потом еще и еще раз. Ничего не изменилось, только на щеку легло чуть больше боли — да и то как-то издалека, словно через подушку… Очень липкий сон! Оно бывает: во сне все кажется до жути серьезным, а утром от этих страхов не остается и следа. Поэтому не надо паниковать. Надо найти в этом сне место, откуда возможно проснуться обратно… И сейчас даже не стоит пытаться вспоминать, где заснул. Надо просто ползти и искать. Потому что в каждом, даже самом жутком мире оно должно быть — такое место, где все будет хорошо. И он его найдет. Обязательно найдет!

Глава 2

Прохлада на губах… В ней есть что-то знакомое… Она пришла оттуда, где хорошо. Где у каждой вещи есть свое название… И у этой прохлады тоже есть название. Только он его забыл… Но у забыл случается и обратный ход… Да, надо вспомнить. Тогда сразу все изменится… Как же оно… Пусть это слово лишь мелькнет! За него можно будет ухватиться и как по мостику выбраться из этого кошмара… Он же его знает. Это слово. Это слово… Столько раз оно совершенно свободно срывалось с его губ. Такое простое и знакомое…

Вода…

Вода!

Он открыл глаза.

Темнота. И какие-то шорохи рядом.

На подбородок тонкой струйкой льется вода.

Пошевелившись, он застонал от боли.

— Попей еще немного.

Его словно током ударило. Левое плечо уткнулось во что-то твердое. И снова этот голос:

— Не бойся. Мы здесь одни.

С трудом заставив свое тело лежать спокойно, он прохрипел:

— Ты кто?

— Меня зовут Лиза.

— А что ты здесь делаешь?

— Я здесь живу, — ответил голос и добавил, заметно изменившись: — Теперь.

На пятом выдохе он снова процарапал горло:

— А почему я ничего не вижу?

— Потому что сейчас ночь.

Подняв правую руку, он ощупал свою грудь, потом лицо. Они отзывались болью.

— Вода еще есть?

Его правой щеки что-то коснулось. Пластиковая бутылка. Он схватил ее и стал жадно пить. Прохладная влага потекла внутрь, и на короткое время это приятное ощущение заполнило все сознание.

И потом надо было еще отдышаться от такого водного марафона.

— А тебя как зовут?

Он вздрогнул, потому что забыл о существовании этого голоса. Затем выдавил:

— Влад.

И сразу же приложился к порядком опустевшей бутылке. Ведь когда пьешь, можно не думать ни о чем другом.

— А моего папу зовут папа Сережа.

По инерции он сделал еще два глотка. Нащупал рядом со своим лицом твердую ровную поверхность и осторожно поставил туда бутылку.

— А где сейчас твой папа?

— Не знаю.

В наступившей тишине Влад почувствовал непонятную тревогу в груди. Не желая ей поддаваться, он повернул голову и попытался всмотреться в ту область темноты, откуда раздавался голос:

— А сколько тебе лет, Лиза?

— Когда жила с мамой и папой, то было шесть.

Папа Сережа. Мама…

Ты, пожалуйста, не печалься о нас с мамой…

Влад дернулся всем телом, ударился обо что-то лбом, рывком повернулся на бок, закрыл голову руками, но было уже поздно. Необычная для этого времени года жара. Предстоящие выходные на озере с Машей и Серегой. Пробка на мосту. Темная полоса у горизонта. Смерч. Провал в сознании. И этот новый мир, заполненный темнотой и…

— Тебе очень плохо?

Лиза. Девочка. Шесть лет.

Он ничего не ответил. Просто лежал и сжимал изо всех сил кулаки — сначала до боли, потом до полного онемения. Плохо, плохо, плохо…

Когда Влад очнулся, то подумал, что рядом никого нет.

— Лиза, — позвал он осторожно.

— Что?

Ему сразу полегчало, но надо было спешить:

— А где мы находимся?

— В подвале соседнего дома. Тут жила Вика, моя подруга.

— А как я здесь оказался?

— Ты приполз.

— Когда?

— Прошлой ночью.

Помедлив, Влад попросил:

— Лиза, расскажи мне, что случилось.

В темноте стало совсем тихо. Потом что-то зашуршало, маленькая ручка нащупала его голову, и быстрый детский шепот принялся толпиться словами возле самого уха.

Вечером они должны были уезжать к бабушке в Лугу. Мама собирала вещи и разрешила Лизе пойти погулять. Они могли уехать раньше, на поезде, но мама хотела, чтобы их отвез папа и чтобы он остался с ними на выходные. Так вот, мама сказала, что ей можно погулять одной, но чтобы из двора никуда. Конечно, она всегда слушалась маму, только двор в их доме маленький — всего одна песочница для малышей. Да и ребята все уже разъехались. Поэтому Лиза побежала в соседний двор, который большой. Там она покачалась на полосатых качелях, поиграла в мяч с девочкой, пока ту не позвали обедать. Оставшись снова одна, Лиза решила, что два раза обежит вокруг двора, потом еще раз покачается на качелях и — правда-правда! — вернется домой. Но когда она уже подбегала к качелям, земля задрожала, что-то бухнуло и все стало падать. Лиза испугалась и тоже упала. Земля тряслась, и был сильный грохот, и поднялась такая пыль, что она чуть не задохнулась. А потом все перестало трястись, но сделалось темно. То есть, конечно, тьма наступила когда все тряслось и падало, только Лиза этого не заметила, так как зажмуривала глаза и закрывала уши руками. А когда их открыла, то было уже темно и все дома сломались. И она вся испачкалась, и эта противная пыль была у нее в носу, во рту и даже в карманах платья. Лиза сразу побежала к проходу в их двор, но он оказался завален. Тогда она забралась на гору из разрушенного дома — хоть мама запрещала ей залезать даже на деревья — и оттуда увидела, что их двора нет. И дома их тоже нет. И вообще кругом одни развалины. Лиза ободрала все коленки, пока добралась до своего дома. Но это было не самое плохое. Потому что когда она стала звать маму, та не отзывалась. Конечно, Лиза плакала, но просто так не сидела. Она оттащила все не очень тяжелые камни от того места, где, как ей казалось, был раньше их подъезд. И постаралась сдвинуть с места большой обломок стены, но не смогла. При этом она все время звала маму. А земля еще много-много раз тряслась, только уже не очень сильно. И где-то был пожар, и пахло дымом. Потом наступила совсем ночь и Лиза заснула. А когда проснулась, то был уже день, но не такой как обычно, а темный. И она снова стала звать маму, однако скоро почувствовала, что очень хочет есть. Тогда она выбралась на улицу и нашла магазин, в который они ходили с мамой. Но магазин тоже был засыпан. Лиза пошла искать какой-нибудь не разрушенный дом, но не нашла. А потом она побоялась заблудиться и вернулась. И решила поискать кого-нибудь из своих знакомых. Так вот, когда она оттащила четыре камня от того места, где раньше был подъезд ее подруги Вики, то увидела дырку в земле. Она заползла в нее и очутилась здесь. И тут она нашла почти целую буханку хлеба и воду, которая капала из труб. Она съела половину хлеба, напилась воды и уснула. А когда проснулась, то рядом с ней сидела мышка, но не простая. Это была очень взрослая и умная мышка. До землетрясения она работала мышиной королевой, у которой было много подданных. Только ее подданные все погибли, и она осталась одна. Поэтому она все время плакала. И когда глядела на Лизу — тоже плакала. Лиза хотела ее покормить и отломила половину оставшегося хлеба. Но мышка не стала есть, а лишь понюхала хлеб своим быстрым носиком. А потом пробежала к самому выходу, оттуда обернулась и позвала за собой. Разумеется, мышки не умеют разговаривать как люди, но Лиза поняла, что она предлагает ей куда-то сходить. И вот они выбрались из подвала и пошли. Мышка указывала дорогу: отбежит немного, остановится, оглянется, подождет Лизу — и снова вперед. Так они добрались до двора того дома, где был магазин. Там мышка нырнула под камни и через минуту вернулась с целой упаковкой печенья. Да еще какого! С клубничной начинкой! Лиза ела это печенье до тех пор, пока во рту не стало совсем сухо. Она, конечно же, предложила поесть и мышке, но та отказалась. А потом Лиза начала разгребать мусор в том месте, откуда мышка вынесла печенье, и обнаружила узкий подземный ход. Она проползла по нему и очутилась в подвале магазина. Там было очень темно, и поэтому она взяла на ощупь несколько шуршащих пакетиков, да еще большую бутылку — надеялась, что с лимонадом. Когда Лиза вытолкала все это на поверхность, мышка сидела на том же месте и ждала. Бутылка оказалась с простой водой, даже не газированной, зато в одном из пакетиков были конфеты. Но Лиза не стала есть их сразу. Она попила воды из бутылки и пошла с мышкой обратно к своему домику, ну то есть, к этому подвалу. И с тех пор они вот тут и живут. А эта мышка — она очень умная. Она ночью куда-то уходит, а утром возвращается, и они весь день проводят вместе. Мышка, конечно, спит днем, но сразу просыпается, если Лиза хочет выйти на улицу. Иногда она даже никуда ее не пускает: встанет на проходе и не отходит. Когда такое случилось в первый раз, Лиза обиделась. Но потом услышала крики на улице и громкие хлопки. И тогда она поняла, что мышка откуда-то знает, когда можно выходить из домика, а когда нет, и больше не обижалась. А прошлой ночью Лизу разбудил шум. Она испугалась — ведь мышки-то рядом не было! — и спряталась в дальнем углу. А это оказался он. Только она тогда еще не знала, что его зовут Влад. Она вообще сначала не знала, кто это. Уже утром, когда пришла мышка, они вместе подобрались к нему и рассмотрели. И он оказался взрослым дядей, который как будто много раз падал на асфальт лицом со всего разбегу. А еще он скрипел зубами и спрашивал, как называется вода. Лиза сначала не понимала, к чему все это, но потом догадалась. И она давала ему воды из бутылки, и он успокаивался, но потом опять начинал спрашивать, как называется вода. И она снова потихоньку лила воду ему на губы, а сама хотела, чтобы он поскорей проснулся — чтобы спросить, не видел ли он ее папу… А он не видел ее папу? У них такая серебристая машина «Форд»…

Влад слушал и думал о том, сколько же этой маленькой девочке пришлось пережить! И все это, по-видимому, оказалось для нее слишком ужасным. Настолько ужасным, что она повредилась рассудком и выдумала себе подругу — мышиную королеву, которая может позаботиться о ней как мама. Бедная девочка! Нет, папу ее он не встречал. Он вообще мало чего видел за это время. А что видел, так то лучше поскорей забыть.

Ему было не очень удобно лежать на спине. Но голова Лизы пристроилась у него на груди, а ее ручки обхватывали шею и плечо. В какой-то момент девочка перестала всхлипывать и притихла.

Он вдруг услышал, как где-то совсем рядом капает вода. Этот звук вызвал в нем чувство надежды. Конечно! Все это только сон! Ведь такого на самом деле не бывает! А вода капает в их ванной. Да, в ванной. Маша уже два раза ему напоминала. И третьего раза лучше не дожидаться. Поэтому утром он первым делом возьмется за кран. Спору нет, для выходного дня не самое хорошее начало, однако… Надо только заснуть здесь, в этом кошмаре. Заснуть осторожно, чтобы не разбудить невзначай девочку, что прижалась к его груди. Она хоть и существует лишь в этом сне, напрасно тревожить ее все равно не стоит. Ведь она такая одинокая. Бедная девочка…

Глава 3

Когда Влад открыл глаза, ему показалось, что перед его лицом бродят тени. Он приподнялся на локте и попытался осмотреться.

Да, это был подвал. Часть его потолочного перекрытия обвалилась, и по груде обломков откуда-то сверху струился рассеянный свет. Сам он лежал возле стены. Рядом стояла пластиковая бутылка с остатками воды. Чуть подальше валялся кусок ватного одеяла. Метрах в трех различалась противоположная стена. Там, среди изогнутых труб, тоже бродили тени.

Послышались шорохи.

— Кто там? — произнес Влад и сам удивился тому, как неуверенно это прозвучало.

Шорохи подобрались ближе.

— Кто там? — повторил он.

— Не надо кричать! Это я, Лиза!

Конечно, он был рад, что это оказалась именно она. Но ведь так хотелось разорвать этот сон…

Лиза выглядела так, как и должна выглядеть шестилетняя девочка, проведшая несколько дней в одиночестве. Ободранные коленки и локти. Припудренные пылью розовые щеки. А еще непослушные светлые кудряшки, носик пуговкой и этот строгий взгляд.

— Вы уже познакомились? Ее зовут Мышка. Она очень умная, правда?

И тут до Влада дошло, что с самого пробуждения перед его глазами маячит не светлая проплешина на дальней стене, а седой загривок крысы. Которая размером с кота! И сидит эта крыса на горке песка, всего в каких-нибудь полутора метрах от его лица! Спокойно так сидит, чуть боком. Пристально смотрит ему в глаза и шевелит усами. Вот тебе и тени на стене!

— Так вы еще не подружились? — удивилась Лиза. — Не надо бояться друг друга! Ну, давайте, быстренько знакомьтесь, потом мойте руки и к столу!

Про руки это было весьма кстати. Влад вспомнил, как в детстве знакомился с собаками: медленно, стараясь всем видом изобразить спокойную уверенность, приседал на корточки, так же медленно протягивал в сторону ушастой морды руку и останавливал ее где-то на половине пути; собака осторожно приближала нос к его ладони, обнюхивала, после чего в какой-то степени расслаблялась. Так может, и для крысы такой способ сгодится? Она, конечно, не домашнее животное, но и он, в общем-то, не дома.

Чувствуя, что на этот раз ему вряд ли удастся кого-нибудь вспугнуть своей поспешностью, Влад повернулся и подвинул левую руку открытой ладонью в сторону крысы. Та, казалось, только этого и ждала: замерла на мгновение, затем коротким броском достигла его пальцев, пощекотала их усами, развернулась и отбежала к Лизе.

— Я же говорила, что он хороший, — начала тараторить девочка. — Ведь даже ночью нашел дорогу в наш домик! А еды всем хватит. Я вот сейчас только печенье принесла, но там есть еще и какие-то банки. Мы за ними потом сходим. И много брать, конечно, не будем. А то когда приедет папа, ему может не понравиться, что мы такие расточительные. В магазине он всегда говорит маме, что надо покупать ровно столько, сколько действительно надо. Мама ему, конечно, отвечает, что как узнаешь, сколько надо, если все не попробуешь? А папа на это всегда чуть-чуть сердится и говорит, что нельзя быть такой расточительной, тем более в отношении времени. Сердится и уходит. А я остаюсь один раз с мамой, а другой раз с папой. И когда с папой, то мы идем туда, где продаются разные отвертки и плоскогубцы. Папа там останавливается и начинает все рассматривать. Ему это интересно. А мне, честно сказать, не очень, и папа это знает и поэтому отсылает меня на помощь маме. И я нахожу маму, мы быстро-быстро проходим по всем рядам и кладем в тележку только то, что нам действительно надо. А мама всегда смеется и говорит, что я папина дочка. Так что хоть сейчас папы нет с нами, мы все равно не будем расточительными!

Влад сидел привалившись спиной к стене, жевал печенье, запивал водой. Думал о том, насколько это странно — слушать назидания о недопустимости расточительства из уст одетой в рваное платьице девочки, которая в темном грязном подвале чуть ли не с руки кормит седую крысу и незнакомого полуживого дядьку. Да уж, чтобы вместить в себя такое, мир должен, мягко говоря, претерпеть некоторые изменения!

— А что там на улице делается? — спросил Влад, когда закончил свой завтрак.

— Ничего.

— Я хочу посмотреть.

— Ты больной. Тебе на улицу нельзя.

То, что он не совсем здоров — это правда. А насчет нельзя на улицу… Бедная девочка!

Опираясь на стену, Влад поднялся, сделал несколько шагов. И вновь опустился на пол. Он уже привык в некоторой степени к тому, что тело ощущается каким-то деревянным. А оно, оказывается, еще и не очень точно исполняет его команды по части передвижения.

— Ты так все ноги исцарапаешь, — авторитетно заявила Лиза и направилась к выходу: — Никуда не ходи!

Влад ощупал свои ступни. Босые. Его модные кроссовки, купленные на прошлой неделе, исчезли вместе с носками. А что же другие вещи?.. Он обшарил карманы. Мобильный телефон, бумажник, документы на машину, ключи — всего этого не было! Зато рваные джинсы несли на себе, судя по всему, целый килограмм грязи. Но ведь у него был… Да, уже здесь, в этом мире, у него был автомат!

Лиза вернулась на удивление быстро. Притащила целую кучу помятой обуви. Рассортировывая все это по размерам и фасонам, Влад как бы невзначай спросил:

— А я ничего с собой не приносил?

Девочка молча встала, скрылась в глубине подвала и тут же вернулась, волоча за ствол автомат Калашникова. Влад осторожно взял оружие из ее рук. Отработанными движениями отсоединил магазин, передернул затвор, нажал на спусковой крючок, щелкнул предохранителем. Потом поднял вылетевший патрон, обтер его о джинсы и вставил в магазин.

— Знаешь, что это такое? — посмотрел он на Лизу.

— Механизм для убийства.

Калашников чуть не выпал у него из рук:

— Чего?!

— Механизм для убийства людей! — повторила Лиза упрямо, как будто читала по слогам детскую книжку.

— Это кто тебе такое сказал?

— Папа.

После некоторой паузы Влад вздохнул:

— Что ж, твой папа совершенно прав.

— А еще он говорит, что сумасшедшие дяди и тети построили много заводов и делают там горы механизмов для убийства, — Лиза хотела еще что-то добавить этим своим упрямым тоном, но неожиданно выпалила: — Ты ведь не из этих сумасшедших, правда?

 Влад подумал, что из каких он сумасшедших — это да, хороший вопрос. Однако вслух сказал:

— Нет, я не из них. Этот автомат… Я взял его случайно… пришлось взять… А что знаю, как он работает, так в нашей стране всех, ну, мальчишек забирают в армию и учат пользоваться этими… как их там… механизмами для убийства. И даже еще в школе немножко учат.

— Мой папа тоже служил в армии, — произнесла Лиза примирительно.

— Вот я и говорю, — Влад вставил на место магазин и отложил оружие в сторону: — А больше у меня ничего не было?

— Нет.

Из все обуви, что принесла девочка, наиболее гармоничную пару составили коричневый ботинок со шнурком для левой ноги и мягкий тапочек на липучке для правой.

— Там, на улице, кто-нибудь есть? — его взгляд сам собой упал на автомат.

— Нет. А то бы Мышка меня никуда не пустила.

В этой суете Влад совсем забыл про крысу.

— А где она, эта…

— Мышка-то? — Лиза махнула рукой в сторону дальней стены. — Она днем спит вон за той кучкой мусора.

Да, кому-то время спать, а кому-то бодрствовать. Протискиваясь через лабиринт острых камней, Влад не переставал удивляться: пробраться прошлой ночью в этот подвал без проводника да еще протащить с собой автомат!

На поверхности кругом были одни развалины. И почти сумрак. И это небо — которого совсем нет. Которое рухнуло на землю со всей своей высоты — и осталось лежать, опираясь грязным туманом на груды битого кирпича. Влад потер глаза, но это не добавило окружающему миру ни света, ни новых красок. А еще этот запах…

— Теперь всегда так, — произнесла Лиза.

Он огляделся еще раз. Больше всего это походило на свалку строительного мусора. Только свалку эту должны были устроить неведомые великаны, которым ничего не стоит подцепить лопатой стену обычного человеческого дома, поднять — и бросить подальше! Оно бред, конечно…

— Это и есть улица?

— Нет, это наш двор. Улица за домом.

Девочка ловко, почти весело, стала карабкаться вверх по развалинам. Влад осторожно полез следом.

— Вот улица, — указала пальцем Лиза, когда он добрался до вершины горы.

Точно, когда-то это была улица. Достаточно широкая. Даже сейчас на ее левой стороне в некоторых местах проглядывал тротуар. Чуть дальше виднелись покореженные автомобили в ряд.

— Пойдем в магазин? — спросила Лиза и, не дожидаясь ответа, скользнула вниз.

Асфальт улицы покрывал слой пыли. Влад сделал пару шагов и чуть не упал. Оказывается, он уже привык передвигаться на всех четырех! А тут требовалось стоять прямо и держать равновесие — и этому надо было заново учиться! Или не надо? Может, на карачках лучше? Вдруг земля снова затрясется?

Петляя между обломками зданий, они прошли по улице. Затем повернули налево. Когда перебрались через развалины длинного дома, то оказались еще в одном «дворе». Здесь Лиза подбежала к валяющейся на асфальте дверце холодильника, оттащила ее в сторону. И нырнула в открывшуюся расщелину, которая была настолько узкой, что только девочке с крысой протиснуться — и то, если по-отдельности!

Оставшись в одиночестве возле этого неприметного на фоне общей разрухи «входа» в магазин, Влад сел и попытался не думать. Ни о чем не думать. Ни о том, что всего этого просто не может быть. Ни о том, что если б не Лиза, он как пить дать еще бы и с голоду помер.

Просидел так он довольно долго. Начал уже всерьез беспокоиться — мало ли что может приключиться с шестилетней девочкой среди моря конфет! — но тут из-под земли выпрыгнула банка шпрот. За ней другая. Влад лег на асфальт, просунул в расщелину руку и вытащил оттуда бутылку воды, три пачки печенья, упаковку макарон. Вслед за этим выползла и сама Лиза, вся в пыли.

— Ну вот, — сказала она, еще не отдышавшись. — Я ведь не очень задержалась, правда? Мне просто захотелось узнать, что там в дальней стороне магазина. А там какая-то дверь, только она не открывается.

Собрав добычу, они двинулись в обратный путь. Лиза болтала без умолку.

— А я уже научилась ползать так, чтобы не царапать локти. Смотри, совсем крови нет! И еще я придумала, как лучше вытаскивать из магазина еду. Ведь очень неудобно толкать ее перед собой через весь подземный ход. Надо найти большой пакет и взять с собой. Сложить в него покупки и привязать к ноге. И потом тащить. Или нет! Нас же теперь двое — людей-то! Мы найдем длинную веревку, я буду нагружать пакет в магазине, а ты тянуть наверх. Точно?

Уже подходя к своему убежищу, они подобрали погнутый столовый нож и вилку со сломанной ручкой. Так что обед у них организовался  — царский! Влад вилкой цеплял из банки рыбку, а Лиза подставляла печенье и затем раскладывала получившиеся бутерброды перед всеми участниками торжества: сначала перед крысой, затем перед ним и, наконец, перед собой.

Глядя на то, как седая крыса хватает еду передними лапками, Влад спросил:

— Так значит, ее зовут Мышка?

— Угу. Я же тебе сразу сказала.

Он подумал, что ладно, пусть будет Мышка. В конце концов, они же тут не учебники по зоологии сочиняют. Да и звучит, в общем-то, неплохо: крыса по имени Мышка.

— Когда за мной приедет папа, мы возьмет Мышку с собой, — говорила Лиза набитым ртом. — И поедем к бабушке в Лугу. Там летом хорошо, есть речка, лес и свежий воздух. А еще у бабушки живет кот Гарпун. Это папа ему такое имя дал. Но все зовут его просто Гуга. Он, вообще-то, на мышей охотится, но с нашей Мышкой они подружатся. А ты куда поедешь?

Кусок печенья встал Владу поперек горла. Он закашлялся, изо рта полетели крошки. Лиза подвинулась к нему и заботливо похлопала по спине:

— Ты не торопись. Есть надо не спеша.

Влад попил воды, и ему полегчало. Не то чтобы очень, но все-таки…

— Слушай, а поехали вместе с нами! — вдруг воскликнула Лиза. — У меня папа хороший, и бабушка очень добрая, и мама тоже…

Она умолкла, зашмыгала носом. Потом встала и отошла к дальней стене, где за кучкой мусора облюбовала себе спальное место ее подруга Мышка.

Да, девочка совершенно права, ему надо идти домой. Он и так непростительно задержался. И не важно, что случилось со всем этим миром. Единственное место, где его жизнь имеет смысл, это рядом с Машей и Серегой! Как они там?..

Когда он подошел к Лизе, та испуганно обернулась. Темные разводы на ее лице были видны даже в полумраке.

— Я не ковыряла в носу! — выпалила она будто оправдываясь. — Кровь сама идет. Как вечер, так она идет. Надо подержать голову вверх, тогда перестанет.

Влад погладил Лизу по светлым кудряшкам, потом нашел какую-то тряпку, стряхнул с нее пыль, смочил водой из бутылки. И осторожно, едва касаясь, стал стирать засыхающую кровь с детских щечек. Ему нужно идти, искать свою семью, но перед ним стоит маленький человек — которому он обязан жизнью! — и доверчиво подставляет лицо под его руку с мокрой тряпкой. Как тут сказать, что он собирается уходить?

Наконец, несколько раз вздохнув, он отвел взгляд в сторону:

— А эта ваша улица — она куда ведет?

Лиза отпрянула, затем выхватила из его руки тряпку.

— Ты расточительный! Вода в бутылке для того, чтобы пить! А умываться надо другой водой!

Она убежала в противоположный конец подвала и там стала сама тереть лицо тряпкой, время от времени собирая на нее падающие из труб капли.

— Так ты не знаешь, как называлась улица, на которой вы жили? — спросил он.

— Знаю.

— Как?

— Не скажу!

Это последнее было произнесено так, что Влад понял: точно не скажет. И взбрело же ему в голову попытаться добыть информацию обходными путями! Дипломат-самоучка! Ведь знает же, что с детьми можно только по-честному.

Он проковылял по бетонному полу и сел, привалившись спиной к стене. Капала вода. Сверху, через множество мелких щелей, пробивался сумрачный дневной свет. Казалось, кто-то ловит все эти шальные подвальные фотоны — и заставляет роиться вокруг кудряшек девочки… Влад вздохнул и, обращаясь больше к самому себе, медленно заговорил:

— У меня есть сын. Его зовут Серега, ему три с половиной года. У Сереги есть мама. Ее зовут Маша, она моя жена. Серега и Маша остались дома, и мне надо их найти. Потому что я для них — папа.

Ему хотелось рассказать о том, какой Серега хороший пацан, какая у него заботливая мама, и как они любят друг друга. Однако он чувствовал, что всего этого говорить не нужно. Он просто закрыл глаза и позволил каплям из труб падать прямо в глубину сознания.

Кап, кап, кап…

— Седова, — произнесла Лиза.

— Что?

— Мы живем на улице Седова. Если выехать на машине из нашего двора и свернуть направо, то там будет улица Ивановская. Налево железнодорожный мост, направо Володарский, — она сказала все это быстро, как будто боялась передумать.

Влад несколько раз прокрутил в уме услышанное. Улица Седова, потом Ивановская, налево железнодорожный мост, а направо… Направо!

— Давай посмотрим, как там поживает река Нева, — поднялся он.

— Скоро совсем темно станет…

— Ничего, мы быстро. Туда и обратно.

Они выбрались на улицу, бывшую Седова. Двинулись направо. Лиза шествовала впереди и молчала.

Обходя развалины, а где-то и перелезая через них, они вышли на Ивановскую. Влад смог определить это по тому, что путь им преградил длинный ряд исковерканных автомобилей, наполовину погребенных под руинами домов. Свернув опять направо, они стали продвигаться к Володарскому мосту.

На этой стороне «улицы» завалов было меньше. Но все равно битые стекла, поваленные деревья, провода. И на каждом шагу обувь. Влад заметил эту характерную черту окружающей обстановки еще утром, когда они ходили к магазину. Тогда он не придал этому особого значения. Однако здесь, на правой стороне Ивановской, обуви было просто не сосчитать! Коричневый ботинок на шнурке, с оторванным носком. Торчащий из-под кирпичей бок темного с желтыми полосками кроссовка. Возле раздавленного красного автомобиля острый каблук женской туфельки. И все без пары, в пыли, будто на помойке…

А еще этот проклятый запах!

Когда они подобрались к Володарскому мосту, стало уже темнеть. Собственно моста не было — лишь закрученные огромной спиралью трамвайные рельсы терялись в серой мгле. И вряд ли имело смысл спускаться к самой воде и попробовать что-то рассмотреть оттуда, поскольку видимость и днем-то была метров на пятьдесят, а тут… Влад неожиданно осознал, что уличные фонари не зажгутся и путь назад не осветят. Черт! Он все еще пытался мерить эту реальность старыми привычками: электричество, газовая плита на кухне, письма с уведомлениями из пенсионного фонда… Лиза чуть слышно всхлипнула и крепко обхватила его руку.

Нужно срочно поворачивать обратно!

Их дорога «домой» разделилась на два этапа. Сначала Влад вел Лизу за руку, стараясь проложить для нее безопасный путь. Потом, когда они добрались до бывшей улицы Седова, уже Лиза была впереди — пробиралась по развалинам на ощупь и звала: «Сюда, сюда». В кромешной темноте Влад полз на этот голос и больше всего на свете боялся того, что девочка его бросит. Да, просто замолчит и поспешит к своей подруге, крысе по имени Мышка, а он останется один.

Бойся, бойся, поделом тебе! Ведь было же сказано, что скоро стемнеет. Вот сдохнешь в этой ночи — в следующий раз не будешь таким самонадеянным!

Когда они заползли в подвал, Влада едва хватило на то, чтобы устроиться на своем месте у стены. Лиза предложила воды, однако в ответ он лишь нащупал в темноте ее ладошку и поцеловал. А потом подтянул колени к подбородку и нырнул в сон.

Глава 4

В ту ночь ему ничего не снилось. Да и самой ночи будто не было. Он вроде только прикрыл глаза в этой полной темноте, вздохнул… и уже белый день. Белый по подвальным меркам, конечно.

Желая встать, Влад оперся на руку — и со стоном повалился обратно.

Боль!!!

Все вокруг превратилось в пчелиный рой, разбуженный неосторожным движением! Собственное тело — совсем недавно такое знакомое и родное — теперь жалило его, заставляя сжиматься и отступать в поисках безопасного уголка! Почему же вчера он чувствовал себя вполне сносно? Потому что был еще в состоянии шока? А сегодня — неужели очухался?

Господи, как больно…

Какое-то время Влад лежал не шевелясь, внутренне превратившись в точку. Боль вроде как стала успокаиваться… Он почему-то вспомнил случай из детства, когда зимой играл во дворе в хоккей и получил шайбой прямо в солнечное сплетение. Тот момент отпечатался в памяти во всех деталях. Сильный удар — его тело падает и по инерции скользит по льду. И жуткая боль! Она тянет его куда-то. А он хочет за что-нибудь зацепиться, но не может, и вздохнуть тоже не может. И не вздохнуть, не вздохнуть, не вздохнуть — еще немного и все будет кончено, это его последние мгновения… И тут боль отпускает! Морозный воздух полной грудью! Темные круги перед глазами. И ощущение невообразимого счастья! Это счастье расходится по телу приятной волной, покалывает на кончиках пальцев, и он, замерев, несколько секунд им наслаждался… Вот и сейчас, лежа в полуразрушенном подвале, Влад чувствовал облегчение, подобное тому, детскому. Ему хотелось испытать и то самое счастье, но он знал, что на этот раз оно не придет, даже если удастся сохранить полную неподвижность. Потому как физическая боль — это еще не все.

Едва он вновь открыл глаза, Лиза тут же приложила свою ладошку к его лбу:

— Ты больной и должен лежать дома!

Должен лежать. Дома…

Он вскочил, но не удержал равновесие и завалился на спину, ударившись затылком о стену. Боль, получив подмогу извне, набросилась на него с новыми силами. Однако от нее никто уже не собирался прятаться! То ли вслух, то ли всего лишь мысленно Влад со всей яростью обрушился на эту атаковавшую его боль. Он кричал, что еще посмотрит, кто из них двоих быстрей обломается! Подначивал ее прибавить огоньку, а то ему становится совсем скучно! Советовал не расстраиваться слишком уж сильно из-за того, что теперь они друзья навек… В конце концов боль отступила. Нет, она, конечно, продолжала держать свои когти на его лице, на локтях, на горле, но в то же время как бы пожала плечами: «Ну ладно, пока здесь хозяин ты…»

Когда в голове прояснилось, Влад осторожно поднялся на ноги. Лиза сидела на бетонном полу, поджав ноги и устроив подбородок на коленках.

— Давно рассвело? — спросил он.

— Давно.

— Мне надо идти.

Девочка молча встала, сходила в дальний угол подвала, принесла банку шпрот, печенье и бутылку воды.

— Будем завтракать, — сказала она.

Он минуту смотрел на то, как Лиза расстилает на полу тряпку, служившую им скатертью, как раскладывает на ней печенье. Потом подошел, опустился рядом и принялся гнутым столовым ножом открывать консервную банку.

Шпроты в масле, сладкое печенье, чистая вода. Ничего вкуснее Влад не ел — вчерашний день не в счет! Жаль только, что не было хлеба. Мягкого черного хлеба, кусочек которого так хорошо промочить в оставшемся на дне банки масле и затем отправить в рот. Печенье для этого не очень подходит, оно плохо впитывает масло, да и тот неповторимый хлебный дух в нем отсутствует.

Пока Лиза убирала остатки завтрака, Влад сидел и вздыхал. Совсем неожиданно девочка обняла его за шею:

— Я не хочу оставаться одна!

Светлые, пахнущие пылью, кудряшки, мокрое детское сопение возле его уха. У Влада перехватило горло. За эти два дня Лиза стала самым близким ему человеком — даже невозможно сказать, насколько близким! К тому же она ребенок, а он взрослый, а взрослые должны заботиться о детях, и он очень хочет о ней заботиться, только ему надо идти, у него на Васильевском острове остались жена и сын! И взять ее с собой он никак не может, потому как здесь она хотя бы с Мышкой, а что там за поворотом делается…

Лиза все понимала. Она провела в этих развалинах на несколько дней больше, чем он, и эти несколько дней сделали ее почти взрослой. И в то же время она, видимо, до самого последнего момента надеялась, что все волшебным образом устроится — и они не расстанутся. Когда он был уже возле выхода, девочка попросила подождать и скрылась в полумраке подвала. Через минуту она появилась с большой бутылкой апельсинового лимонада, упаковкой шоколадных пряников и тремя банками шпрот. А еще, словно игрушечную машину за веревочку, она волочила автомат Калашникова, перекинув его ремень через свой детский локоток. Приблизившись к нему почти вплотную, Лиза подняла огромные глаза — и улыбнулась. И это было уже выше его сил.

Влад опустился перед девочкой на колени, и стало уже не разобрать, где чьи слезы. Он говорил и говорил. О том, что обязательно вернется за ней. И что ей надо надеяться, но не на него конкретно, а вообще. Что если через десять дней — столько дней, сколько пальчиков на ее ручках, — если через десять дней его все еще не будет, то ей следует идти к бабушке. Она же в Луге живет, ее бабушка? Ну вот, в Луге. И это хорошо, что она была у папы штурманом и поэтому знает дорогу. А он, может, встретит где-нибудь ее папу. Правда-правда! Иногда такое случается, что папы задерживаются вдали от дома — как он, например. Нет, он никому не скажет, где она прячется, честно слово! Да-да, конечно, и про их серебристую машину «Форд» он тоже помнит…

Она проводила его до бывшей Ивановской улицы. В последний раз Влад обернулся с горы битых кирпичей, составлявших когда-то красивое здание с колоннами. Между ними было уже метров тридцать. Лиза стояла на пятачке ровного асфальта и махала обеими ручками. Вокруг ее сандаликов с открытыми носами металась большая седая крыса по имени Мышка.

Господи, разве такое возможно, чтобы крысы стали относиться к людям с состраданием?..

Влад помахал Лизе на прощание — все равно это не должно быть по-настоящему! — и решительно повернулся.

Домой!

Он не хотел думать о том, что произошло с привычным ему миром. Задаваться вопросом, почему улицы родного города превратились в руины, значило то же самое, что признавать за этим право на существование. Не то чтобы он подвергал сомнению свои восприятия — просто старался никак их не оценивать. Ведь то, чего не может быть, может быть чем угодно: сном, галлюцинацией, чьей-то глупой ошибкой! Но чем бы оно ни было, у него путь один. Туда, где Маша, где Серега… И о них тоже не надо думать — надо просто идти!

Автомат брать он не стал. Сказал Лизе, чтобы спрятала подальше этот «механизм для убийства». Так что из снаряжения у него только увязанные в тряпку шпроты, пряники и лимонад. К слову, узелок получился не очень тяжелый, однако быстро выяснилось, что преодолевать препятствия с ним в руках удовольствие так себе. Вот не додумался он сделать плечевой ремень сразу, во время сборов — придется присмотреть какую-нибудь веревку по дороге. Хотя, можно и не присматривать, ведь здесь расстояния-то всего ничего!

План был такой. Напрямую через развалины он не пойдет. А выберется сначала к Неве, там повернет налево — и дальше вдоль берега. Долетит на всех парах до площади Александра Невского, потом до Большеохтинского моста, бывшего Петра Великого…

Нет, какая-то логика присутствовать должна всегда. Даже если чьи-то глаза застряли в дурном сне! А раз так, то для него сейчас самое главное — это не заблудиться в развалинах. Поэтому только вдоль Невы, других вариантов нет! Насколько он помнит, здания по проспекту Обуховской Обороны не подступали к самой воде. Значит, ему не придется карабкаться по этим руинам, на каждом шагу натыкаясь на раздавленную обувь.

Глава 5

Вода в Неве была черной. И еще казалось, что она стоит. Это странно, потому что если река, то должна куда-то течь. А если не течет, тогда это уже…

Влад пошарил глазами в поисках какой-нибудь палки. В ближайшем окружении ничего подходящего не нашел. Не хватало еще заниматься тщательными поисками случайной деревяшки! Он поднял первый попавшийся камень, как мог замахнулся, бросил. Нет, это не было болотом, но бульк получился глухим и круги по поверхности едва разошлись.

Река с незнакомой водой, обрушенный пролет моста, липкий туман, с запасом скрывающий другой берег. Вдобавок к этому собственное тело, отзывающееся болью при каждом обращении к нему… Все это просто невозможно!

Надежды на то, что двигаться по берегу Невы будет намного легче, не оправдались. Поваленные деревья громоздились поверх разбитых чугунных ограждений, а кое-где встречался еще и острый булыжник. Оказывается, набережная в этом месте выложена булыжником! Ну, в смысле, была выложена… Владу подумалось, что он ведь всегда ездил по этой набережной на машине: прогуляйся по ней пешком еще неделю назад — и то открыл бы для себя много нового. Поэтому разве удивительно, что сейчас он здесь просто как ежик в тумане?

Ежик в тумане. Воспоминание о забавном мультфильме вызывало улыбку. Но тут нога за что-то зацепилась — и он упал. Почти не больно упал, лицом в этот бесконечный строительный мусор. И даже не настолько досадно, чтобы сразу вставать.

Когда лежишь на земле, то поле зрения, конечно, сужается. Зато становятся видны мелкие детали. Вот здесь, в десяти сантиметрах от его правой ладони, притаился детский тапочек. Наполовину темный, наполовину светлый. Граница между этими половинками неровная, будто кто-то плеснул бурой краской на бежевую ткань… Его вдруг охватила такая злость, что он вскочил! Оглянулся, хотел было пнуть уронивший его камень, но в тот же миг передумал — выругался в полный голос как выстрелил, поднял сверток с едой…

Что бы сказал обычный-неделю-назад-человек про такого как ты сейчас, Влад? Он сказал бы, что ты бомж! Самый что ни на есть бомж, который бормочет чего-то себе под нос и неуверенно бредет в направлении важной бомжацкой цели. Только вот что-то не видно вокруг никого, кто мог бы такое сказать. Кто мог бы вообще хоть что-нибудь сказать!

Из тумана медленно выползло подножие горы. Эта гора состояла из битого кирпича. Точно-точно, раньше тут находился какой-то старый завод. Да, Влад, какой-то… Для тысяч людей этот завод был существенной частью их жизни, а ты даже не знаешь, как он назывался и что выпускал! Трубу вот только высокую и помнишь…

Дорогие, товарищи! Торжественное собрание по случаю проводов на пенсию прославленного предприятия «Красный кирпич» объявляется открытым! Наш любимый завод уже давно был готов уйти на заслуженный отдых, но удобный для этого момент представился только сейчас. Вместе со всем городом, вместе со всей страной… Влад, не рановато ли ты начинаешь сходить с ума?

Он попытался обойти руины завода по границе воды. Продвинуться удалось лишь на десяток метров: высокие завалы вырастали прямо из Невы. Конечно, устраивать передышку не самое подходящее место, и если бы не эта усталость… Вот почти целый кирпич, с дыркой посередине. А вот половинка. И рядом половинка. И еще одна… Странно, почему все одиночные кирпичи разломаны пополам? Целая гора половинок… Ему вдруг почудилось, что руины старого завода начинают его засасывать. Не очень торопливо, но зато впившись в каждый квант его сознания. И совсем скоро его — такого, каким он привык себя ощущать, — не станет, а будут лишь битые кирпичи, которые чуть лучше осознают себя кирпичами, в основном половинками…

Всплеск воды помог Владу выйти из ступора. Река справа — значит, идти надо влево… Он осторожно поднялся и, пытаясь мысленно сохранить в качестве ориентира этот оставшийся за спиной и давно растворившийся всплеск, двинулся в сторону проспекта Обуховской Обороны.

Да, заблудиться тут очень легко. Потому что все эти развалины одинаковые. Они просто мешанина вещей, каждая из которых раньше была выражением какой-то завершенной идеи. Раньше! А теперь… Вот бывшее дерево. Бывшее окно дома с розовым фасадом. Бывшая рекламная тумба. Бывший дорожный знак. Бывший… Бывший… Бывший…

А в стране бывших время стоит мертво…

Нога потеряла опору, и он снова чуть не упал. Черт! Бордюрный камень. Высокий такой… Влад сел на край бывшего тротуара. Как далеко он отошел от Володарского моста? Метров на триста? На четыреста? Километра еще точно нет. Может, вернуться? Там Лиза…

С момента расставания он впервые вспомнил о девочке. И сразу будто не стало разделяющего их изломанного пространства! Светлые кудряшки, большие глаза — детские и в то же время слишком не детские. Вот в подвальном полумраке она протягивает печенье своей подруге, крысе по имени Мышка: «Он обязательно вернется! Ты когда пойдешь на улицу, посмотри его. Ведь к нам дорогу трудно найти…» А крыса седая и старая. Она все понимает. И знает, что Влад не повернет обратно. И Лиза тоже это знает, она только очень… Ему почудился запах Лизиных кудряшек: как если бы щепотка пыли упала на поверхность парного молока. Ком подступил к горлу. Господи, оставить шестилетнюю девочку на развалинах одну…

Ты кого жалеешь, Влад — ее или себя? Ответ найти не трудно, просто выбери одно из двух. Выбрал? Нет? Не нравятся оба варианта? Тогда вставай и иди! Чтобы вернуться за Лизой, надо двигаться вперед!

Поднялся на ноги он большими усилиями. Даже просто стоять было тяжело.

Спокойно, Влад, спокойно! Не надо сосредотачиваться на ощущениях, а то слишком многое можешь найти. Давай, разворачивай свой взгляд наружу… Посмотри вокруг! Что ты имеешь? По берегу реки не пробраться. А углубляясь в развалины ты рискуешь затеряться в них навсегда. Но выход должен быть, хотя бы потому…

Бордюрный камень! Граница между проезжей частью и тротуаром! На своем месте! Если смотреть в сторону площади Александра Невского, то это правая сторона проспекта Обуховской Обороны — бывшего проспекта, черт с ним! И путеводная нить у него прямо под ногами!

Глава 6

Ночь наступила неожиданно: Влад наклонился потрогать бордюрный камень и вдруг осознал, что хочет сделать это потому, что не видит его. Он сел на асфальт. Долго не мог решить, чего опасаться больше — сгустившейся черноты вокруг или стремительно развивающейся собственной способности быть застигнутым врасплох. А ведь когда-то он гордился своей реакцией… Нет! Не когда-то, а всего лишь неделю назад! Если только все это происходит в том же мире, где он прожил последние тридцать пять лет.

Пристроив узелок с едой под голову, Влад уснул прямо там, где его застала темнота. Ему приснились Маша с Серегой. В своем сне он не видел их воочию, скорее ощущал где-то поблизости. И ясно понимал, что не может к ним подойти, потому как сильно виноват. Причина этого чувства была очевидна, вот только ему никак не удавалось вспомнить, чего же именно он натворил. Да, с его памятью уже несколько дней как что-то случилось, но это не страшно. Страшно другое…

Он проспал. Еще совсем недавно подобный факт устанавливался с помощью будильника или мобильного телефона. Теперь же все было намного проще и убедительней: когда он открыл глаза, на этой гребаной-стройке-наоборот уже совсем рассвело.

Проклиная свои слабости, физические и душевные, Влад развязал узелок. Лимонад, пряники, шпроты. Ну и что с того, что еда не лезет в горло? Если делать только то, что хочется… Сколько он прошел за вчерашний день? Километр? Еще удивительно, что даже такое расстояние осилил — в перерывах между наблюдением за жизнью битых кирпичей и размазыванием слез по своей роже! Герой… Шестилетняя девочка ползала за этой жратвой в катакомбы, а он распустил нюни. И пошли они куда подальше — эти щекочущие нос апельсиново-лимонадные пузырьки!

Когда он увязывал еду обратно в узелок, разум все еще искал решение уравнения. Итак, чтобы не растечься тонким слоем по этим развалинам, нужно сосредоточиться на цели. А цель у него — добраться до своего дома и найти Машу с Серегой… Нет, стоп, это подвох! О них ведь думать нельзя… Так вот, требуется просто дойти. Из одной точки в другую, как можно быстрей. Для этого надо уцепиться взглядом за бордюр и считать: один шаг — одна секунда. А по сторонам смотреть лишь каждую шестидесятую секунду — и только секунду! Ладно, для ровного счета пусть будет каждую пятидесятую.

Один, два, три… Не очень-то получается делать шаг в секунду… Четыре, пять… Надо, наверное, ввести поправку на качество дорожного покрытия — разрешить секундам иметь разную длительность… Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать… Или делать одинаковые шажки, но совсем маленькие, как клоун… Сто сорок два, сто сорок три… Серега любит цирк. После каждого похода туда дня два не дает житья: «Папа, а я похож на клоуна? Похож?!» Маша даже как-то сказала, что если их сын решит стать профессиональным комиком, то им точно будет не до смеха…

Да что ж такое, Влад! Ведь решил же не думать!

Четыреста два, четыреста три, четыреста четыре, четыреста пять, четыреста шесть…

Во дворе дома его детства стоял четыреста седьмой «Москвич». Наполовину разобранный, без стекол. Их компании эта машина чем только не служила! И самолетом, и подводной лодкой, и домом тех взрослых, в которых они играли. На помятой крышке багажника были металлические буквы. Такие с наклоном, единой табличкой: «Москвич 407». К этой табличке он долго присматривался. И однажды все-таки отковырял. Притащил домой, хотел прилепить к спинке кровати, но мать остановила: «Не будь рабом вещей, даже если они кажутся тебе очень красивыми». И то же самое он сказал в свое время Сереге. Ну, для того, чтобы тот потом не думал, будто его совсем не воспитывали…

Нет, Влад, думать сейчас нельзя тебе!

Шестьсот шесть, шестьсот семь… Или семьсот шесть?

Что за дурацкая идея считать до больших чисел? Не деньги же в кошелек складываешь! Можно ведь отмерить десять шагов, потом еще десять…

Раз десяток, два десяток, три десяток. Вон слева коляска детская валяется. У Сереги была такая же… Не думать!

Один, два, три…

Один, два, три…

Влад увидел себя как будто со стороны. Вот он стоит наклонившись, левая рука опирается на колено, правая сжимает узелок с едой; глаза смотрят на разрушенный мост, а голос звучит все громче и громче: «Десять, десять, десять…»

Дошел, значит, до площади Александра Невского.

Десять, десять…

К чертям собачьим! Хватит с него этой борьбы считалок с мыслями! Он просто пойдет вдоль бордюрного камня так быстро, как только сможет. Что там говорят англичане? Мой дом — моя крепость? Вот он в своей крепости и засядет! Пускай враг захватил его королевство. Ивановскую улицу, проспект Обуховской Обороны, площадь Александра Невского. Даже не захватил, а как-то в одно мгновение свел на нет. Пускай… Однако, он может наглухо закрыть ворота своей души и встать у бойницы — попробуй его возьми! Что бы это ни было: люди, нелюди, министерство по чрезвычайным ситуациям, ошибки проектировщиков. Ему есть что защищать! Маша, Серега… Лиза… лимонад вот с пряниками…

После площади Александра Невского идти стало легче. Сохранился гранитный парапет вдоль Невы, его линия хорошо просматривалась издалека, и поэтому необходимость так уж цепляться за бордюрный камень отпала. Конечно, совсем без усилий пробиваться через завалы не получалось, но в некоторых местах уже встречались пятна чистого асфальта и даже дорожная разметка. А еще он нашел приличную обувь. Правда, чтобы собрать пару ему пришлось вернуться метров на сто назад, но оно того стоило: высокие черные ботинки оказались лишь на размер больше. Такая череда удачных обстоятельств пробудила в нем почти спортивный азарт. Да, если дело так пойдет и дальше, то к вечеру он сможет быть на родном Васильевском острове!

Первый удар настиг главные ворота его крепости где-то напротив Финляндского вокзала. Он только преодолел очередную бесформенную груду стекла и бетона, уже ступил на твердую поверхность, как что-то заставило его притормозить.

Остов автомобиля. Притаившийся под обломками здания, раньше он был шикарным черным лимузином. Даже сейчас те несколько сантиметров кузова, что сохранили прежнюю форму, выглядели элегантно. Влад хотел двинуться дальше, но вот чувство чего-то важного… Что здесь не так? Не торопясь, все по порядку. Ну? Передней части машины не видно. Сложенная пополам задняя дверца. Левая. Кусок дивана темной кожи под толстым слоем пыли. На земле зеркально-красно-синий осколок заднего фонаря. Рядом… Стоп! У автомобилей не бывает синего цвета на задних фонарях. И на передних тоже… Да это же осколок мигалки! А у него под ногами… Влад медленно опустился на землю. Как это часто водится, ключ к головоломке лежал на самом видном месте: два ноля и три буквы «А» на покореженном номерном знаке.

В своей обычной жизни Влад имел к лимузинам с мигалками вполне определенное отношение. И оно не было совсем уж оригинальным. Ну, начать с того, что все эти шикарные авто покупаются на деньги простых граждан. Вот выделяет общество деньги, например, министерству внутренних дел на правоохранительную деятельность — то есть, на охрану прав своих граждан. А милицейско-полицейские генералы часть этих денег тратят на покупку лимузинов. Вопрос: как покупка дорогого автомобиля иностранного производства способствует охране прав тех граждан, на чьи деньги он приобретен? Ответ: никак! И на дороге эти люди ведут себя хамски. Носятся как угорелые, и правила дорожного движения им совсем не правила… На эту тему было много чего сказано, много чего написано, и тут Влад свой выбор сделал. Но в то же время он искренне полагал, что все люди не могут быть равны и это веками сложившийся порядок: должны существовать те, кто делает особо важную для общества работу и кому привилегии все же полагаются — не очень большие, конечно.

И вот, дорогой Влад, шел ты издалека и присел отдохнуть. И увидел лимузин, на котором передвигались непреодолимо наглые хозяева твоей страны. Раньше лимузины эти, равно как и их пассажиры, могли кому-то нравиться, кому-то не нравиться, но в твоем сознании они были незыблемостью, как восход и заход солнца. А сейчас… Сейчас крыша этого автомобиля вдавлена в землю многотонным куском бетона. На заднем сидении — засохшая кровь. В десятисантиметровом пространстве между крышей и асфальтом покоятся, вероятно, останки того самого, казалось бы непреодолимо наглого… Влад, что это значит для тебя? Ты же идешь домой. И не просто возвращаешься с работы, нет! Ты пробираешься через руины, которые когда-то были твоим городом! Ситуация не из обыденных — тут мало просто наблюдать, надо еще и правильные выводы делать. Поэтому соображай: какая-то сила швырнула кусок здания в лимузин одного из хозяев мира сего с такой порцией уважения, будто это ржавая колымага обыкновенного работяги. Следовательно, по части разрушения эта сила намного мощнее, чем власть правительства… Так что же это значит для тебя лично, Влад?

Глава 7

Этой ночью он спал беспокойно. Все казалось, что из темноты к нему подбираются чьи-то неровные шаги и плотно обступают приглушенные голоса.

Когда ты заперся в крепости, то это значит, что твои земли уже захвачены врагом. Что твоя дружина потерпела поражение в чистом поле. Или враг имеет такое превосходство, что разумней укрыться за крепостными стенами сразу. И тогда лучше не оглядываться на донжон.

Слова. Как ты любил с ними возиться в детстве, Влад! Вот и это. Когда на него наткнулся, сколько лет тебе было? Не помнишь? Точно и не надо. Где-то посередине между «научился читать» и «перестал разбрасывать книги по полу». Верно? Да, именно тогда со страниц энциклопедии на тебя и глянуло это слово.

Донжон. Так называлась отдельно стоящая главная башня средневекового замка, последнее убежище его защитников. Тогда, будучи совсем ребенком, через страницу энциклопедии ты увидел себя, опирающегося на стену тесного каменного стакана с узкими бойницами: рассвет приносит запах гари, рука, почему-то левая, сжимает обломок широкого клинка, и этот холодок в груди… Одно слово — и целая жизнь! Жизнь давно отыгранная, вроде уже и неизвестно чья, стертая примирившимися между собой мелкими обстоятельствами, но парочкой вещей все же засевшая в тебе накрепко…

Что будет твоим донжоном сейчас, Влад, если ворота крепости падут? Если наступающий день представит неоспоримые доказательства того, что твоя жизнь была полностью разрушена еще вчера? Если Маша, если Серега… Где ты укроешься?!

Грязный, но такой долгожданный рассвет Влад встретил с проверенным ответом. Не думать! Если мысли не прибавляют сил, то это вражеские мысли. Смотреть и не думать! Уцепиться взглядом за точку, в которой намерен оказаться следующим броском — и вперед!

Это была уже бывшая набережная Робеспьера. Осторожно ступая по камням, Влад пытался вспомнить, когда характер разрушений изменился. Когда появилась эта сырость? И куски темной растительности неизвестного происхождения под ногами… Возле площади Александра Невского всего этого еще не было. За Большеохтинским мостом, где валялись осколки куполов, из зелени встречались только поваленные деревья. Да, он тогда еще поднял одну ветку, посмотрел на маленький увядающий листок и подумал, что при свете, который вот уже несколько дней приходится считать дневным, зелень выглядит почти чернью… Так, потом набережная повернула налево, и ему встретился тот лимузин с мигалкой… Точно! Там эта странная трава уже была. Как раз из-под нее он и вытащил номерной знак с двумя нулями.

Спокойно, Влад, спокойно. Ты вовсе не собираешься распахивать ворота навстречу предательским мыслям. Тебе нужен твой разум для того, чтобы просто проанализировать ситуацию. Только анализ! Итак, когда набережная повернула налево, развалины стали мокрыми. Что из этого следует?

Он остановился, поднес к лицу клок непонятной травы. Темно-зеленая. Смахивает на гнилую мочалку. Пахнет так же, как и выглядит. Существует, конечно, вероятность того, что это в его носу поселилась вонь…

Давай, Влад, думай свой анализ. Нева повернула налево, и сразу появилась эта трава. И сырость. И дома тут падали, похоже, не точно в сторону реки, а под углом. А если так, то это дает направление, откуда пришла взрывная волна… Нет, про взрыв думать не надо — еще не факт.

Эй, любитель играть в прятки! Зачем тебе все эти предположения? Правда же на поверхности! Та темная трава, что пружинит под ногами — ты видел такую в детстве, на берегу Финского залива. Это водоросли! И это значит…

Анализ, не анализ — все равно мысли! К черту их! Если есть время думать — значит, двигаешься медленно. Надо бежать! Вон до той груды, что отсвечивает битым стеклом. Обойти слева, чтобы миновать большой завал. А раны на ногах можно залечить потом — выбравшись из этой передряги. Хотя, только ногами тут, пожалуй, не отделаться.

Забег по сильно пересеченной местности закончился тем, чем и должен был: Влад споткнулся и упал. Какое-то время он лежал, упершись лбом в бетонную крошку, и кроме своего частого дыхания не желал ничего ни слышать, ни знать. Затем ему почудились голоса вдали, и вроде как звук мотора. Несколько секунд он мучительно решал, что делать — бежать к голосам или прятаться от них. Остался лежать. Постепенно растворились и голоса, и мотор, и острая необходимость принимать решение…

К середине дня он находился уже в районе Дворцовой набережной. Метрах в ста остался последний верный ориентир — место, откуда раньше начинался Троицкий мост. Хорошо еще, что память восстанавливала окружающую обстановку даже по единичным деталям… Вот здесь стоял Мраморный Дворец. Летним вечером, на закате, нарядно смотрелся розоватый фасад его второго этажа, и редкие искры в граните первого. Хотя ему он больше помнился по броневику Ленина, застывшему во дворике, за чугунными воротами. Про этот броневик на игрушечных колесах мама говорила…

Ты еще не превратился в зверя, Влад, но интуиция уже обострилась. И эта твоя остановка — она же не просто так, не ради воспоминай о броневике вождя революции… В какой момент ты почувствовал, что прошел мимо чего-то важного? Нет, начни издалека, когда этого чувства еще точно не было… Итак, ты медленно продвигался по заваленной черт знает чем набережной. На площади обратил внимание на обломки постамента памятника Суворову. От них ты направился к воде и в какой-то момент остановился, сделав для себя открытие: оказывается, первый пролет Троицкого моста каменный! В смысле, был каменным… Так, что потом?.. Потом ты посмотрел в направлении другого берега. И увидел, что второй пролет моста сорвало. Третий тоже. А следующий вроде как упал, но дальним концом еще держался… Ты постоял, повернулся, скользнув взглядом по плещущейся совсем близко воде. И затем пошел, только уже с этим вот чувством… С каким? Что ты увидел? Первый каменный пролет… и тот дальний… а между ними… Что между ними?

Опоры моста! Они торчали из воды лишь рваными железяками. Влад, опоры всех больших мостов через Неву каменные! Их не может смыть! Поэтому если их не видно, то либо ты не в своем городе, либо… Вода. Точно. Вода поднялась. И это означает, что ниже по течению река чем-то перегорожена. Не наглухо, но… Никаких дворцов — даже Исаакиевских соборов — не хватит, чтобы завалить русло Невы… Значит… Водоросли! Тысячи, сотни тысяч тонн водорослей! Какая-то сила подняла их со дна Финского залива, швырнула… вода поднялась и… Вот оно, Влад, твое чувство: тебе не стоит идти дальше по этой стороне! Можешь проводить свой анализ, можешь не проводить, но метров через пятьсот твой путь посуху скорей всего закончится — где-то в районе бывшей Дворцовой площади! И ширина реки там окажется больше километра, если это будет еще Нева, а не Финский залив. Пловец из тебя никакой. Поэтому единственный твой путь — переправляться у Троицкого моста. Вроде как один из его пролетов еще держится. Выберешься по нему на Петроградскую сторону. Потом к Тучкову мосту, там Нева не очень широкая, и теплоходы, может, еще стоят. Да, вплавь лучше два раза через реку, чем один раз через залив! А уж по родному Васильевскому острову хоть с закрытыми глазами… Стоп! Про родное не надо и про закрытые глаза тоже, поскольку это уже не анализ… Значит — к Троицкому мосту! Можно, конечно, попытаться рассмотреть другие варианты. Хватит у тебя сил на еще один такой умственный заход?

Он вернулся к Суворовской площади. Спустился к самой воде. Один из дальних пролетов моста чернел в тумане. Если попытаться достичь его вплавь отсюда, то снесет течением. Поэтому надо отойти назад еще метров на триста, найти подходящую доску и грести перпендикулярно берегу.

Прежде чем ступить в воду, Влад доел пряники. Снял джинсы, запихнул в них две оставшиеся банки шпрот и полупустую бутылку лимонада, завязал штанины узлами через плечо. Попрыгал на месте: ничего не вываливается… Как учили в армии? В случае переправы вплавь выбирай деревяшку средних размеров, чтоб только уравновесить тяжесть амуниции. Позаришься на большую — не выгребешь, унесет течением. Как поплывешь, высовывай из воды только голову, да и то лишь до половины, дыши плавно, чтоб живот и грудь распирало, одной рукой за доску, другой толкай воду назад, и ногами тоже — молокососы, мать вашу…

Когда он отпустил ногами землю, оставалось только одно — грести и грести. Никаких ориентиров, никакой помощи. Лишь короткая доска под левой рукой.

Нева холодная! И еще какая-то вязкая!

Раньше, пролетая по Троицкому мосту на автомобиле, можно было оторвать на пару секунд взгляд от дороги и полюбоваться красотой открывающегося вида. А тут у самого подбородка миллионы тонн темной воды — и в каждой тонне по килограмму одиночества… Почему же тело так щиплет? И особенно лицо… Господи, сделай как-нибудь, чтоб это было не зря!

То ли течение и вправду стало медленным, то ли Влад сильно старался, но когда слева показался свесившийся в воду пролет моста, стало ясно, что он проплыл слишком далеко. Однако поворачивать обратно и затем карабкаться по металлическим конструкциям смысла не имело: следующих пролетов не было. От растерянности Влад чуть не выпустил доску из рук.

Подожди, подожди, не паникуй! Не налегай на доску сильно, не пытайся выскочить из воды. Назад уже никак. Кричать тоже. Только открой рот, и мигом сбегутся желающие тебя поджарить — за то, что еще не умер. Поэтому, солдат, или примеряй костюм утопленника, или полный вперед! Если поднажать, то можно причалить к следующей опоре, уцепиться за нее, передохнуть… Нет! Ноги и так уже ничего не чувствуют. Если схватишься за что-нибудь, то потом уже вряд ли отпустишь. А если еще и доску потеряешь — точно кранты… Греби, греби, не думай, бери правее… Только бы Петропавловская крепость не ушла под воду полностью. Она же выше опор моста? Выше. А если те торчат над поверхностью, то значит… Проносит через линию моста… Теперь, брат, финишный рывок! Если все сможешь, то самая красивая красавица вынесет тебе главный приз — твою жизнь… Эй, кто это там на небесах ставки делает?.. Поверни немного! Плыви так, будто хочешь схватить уходящий мост за хвост… Мост — хвост. Рифма, мать твою… Не смотри в сторону Петропавловки, целься правее! В тот канал, что выводил когда-то к деревянному мостику… Левой рукой греби, греби! Как будто весь день провалялся на пляже, под солнцем, а теперь решил косточки размять на мелководье. Это же твой первый гребок за сегодня! Других не было. И никакой усталости! Ты вообще не знаешь, что такое усталость… Еще раз! И еще… А ноги — они у тебя есть, просто… Помнишь, вдоль этого канала когда-то рыбаки стояли? Полусонно смотрели на свои поплавки. Стоит-стоит такой человек с удочкой, стоит-стоит неподвижно, потом — дерг! — и добыча уже на крючке болтается, в воздухе… Ты это, Влад, слышь? Как почувствуешь во рту червяка, сразу хватайся за поплавок, чтоб губу не разорвало… Вот здесь… Давай! К черту жизнь в подводном царстве! Хватайся!!!

Глава 8

Очнувшись следующим днем — или не следующим, — Влад обнаружил, что лежит поджав коленки на мокрых водорослях. И левая рука все еще обхватывает ту самую доску, что помогла переплыть Неву.

Нет, это не правда, что подниматься на ноги с каждым разом все труднее…

Искал чем открыть банку шпрот он долго. Это еще и потому, наверное, что одновременно пытался вспомнить подробности финальной части своего отчаянного заплыва: как цеплялся за водоросли, как потом полз — пока хлюпать не перестало…

Шпроты были очень вкусными! А вот остальные новости…

Никак не прокашляться.

Тело все скрючило. По синюшной коже красные пятна.

Нельзя отнести к хорошим новостям и то обстоятельство, что ступать босиком не больно. Да, либо ноги теряют чувствительность, либо мягкость ковра из водорослей определяется его толщиной.

А ботинки все равно жалко. Хорошие были ботинки — особенно с учетом того, что достались случайно. Теперь они, скорей всего, покоятся на дне Невы. Но нырять за ними он не станет. Равно как не будет в поисках новой обуви заниматься здесь раскопками: еще арестуют за незаконную археологию.

Петропавловскую крепость не затопило. Ее завалило водорослями. Золотой шпиль и сам собор не выдержали удара такой силы, однако часть крепостных стен выстояла.

Круглый камень у подножья стены. Наполовину в воде… Значит, Нева поднялась метра на два. Или на три. На целых три или всего на три?.. Похоже, надежда есть. И зря он так перепугался. Доковылял бы по той стороне до Дворцовой площади, там через мост — на Стрелку Васильевского острова. Или лучше подождал бы на остановке перед мостом десятый троллейбус…

Не думать! Дальше того, что видят глаза — не думать!

Вдоль канала, что опоясывал Петропавловскую крепость, он прошел метров двести. Решив перебраться на ту сторону, кое-как преодолел этот ставший почти болотом канал.

— Продвинемся вперед настолько, насколько это возможно. Вы поняли меня, Дворшин?

От неожиданности сердце Влада пропустило два такта. Женский голос! Совсем недалеко!

— Вы поняли?

— Да понял я, понял.

Вот черт! И еще один, мужской.

— Если найдете живых — сразу ко мне!

— Да понял я…

Влад подумал о том, что как это вовремя он решил передохнуть. И место выбрал удачное — под навесом большой деревянной балки. Прошли рядом и не заметили! Но что за непонятный отряд? Человека четыре, не меньше. Командует женщина. А один ворчливый такой. Как он отвечал? «Понял я, понял». Слова словами, но на самом деле он имел в виду «Да пошла ты…»

Дождавшись пока смолкнут все звуки и полежав для верности еще полчаса, Влад выбрался из своего убежища. Похоже, ему было в ту сторону, откуда пришли эти люди. Что ж, другие люди это хорошо, но для него пока главное…

Направо он повернул там, где обломки домов встретились с жиденькой чугунной решеткой. Теперь можно уже не искать ориентиров: три-четыре перехода по прямой до границы видимости — и налево, к Тучкову мосту!

Что-то екнуло в груди, когда справа из тумана проявились обломки Князь Владимирского собора. Купола на земле. Будто брошены на помойку и уже наполовину засыпаны. Лишь показалось — или ударил колокол?.. Влад, тебя в каком возрасте здесь крестили? Года в четыре? Мама обещала купить дорогой игрушечный автомат, если согласишься… Помнишь, как это было? Сладковатый дым напевного эха внутри, шепот, виновато опущенные глаза. И сильные руки, без предупреждения нагнувшие твою голову в купель… Ты ведь был ершистым пареньком, Влад. Но в тот раз водицы все же хлебнул!

Стадион Петровский тоже, как видно, хлебнул. Будто неведомый великан помыл в огромной глиняной чаше немного зелени к обеду, да неловко повернулся — чаша из рук на землю, салат поверх осколков горкой… Одну из мачт стадиона на Большой проспект зашвырнуло. А сам Большой куда? Кирпичной крошкой по ветру?

На месте Тучкова моста образовалась огромная запруда из перевернутых катеров, деревьев, каких-то бочек. Можно было предположить, что пролеты рухнули между опорами, перегородили русло реки, а потом течением нанесло все это. Или на мосту скопилось так много автомобилей, что они теперь до самого дна… и люди тоже…

Влад сидел на гранитном устое моста. Смотрел не отрываясь на огромные металлические балки, что заворачивались прямо в воду. И вот уже какое-то время ощущал, как в груди зарождается нехорошее движение: будто волна разрушения готовится пройти по следу той, первой, но на этот раз уже изнутри.

Надо бежать на ту сторону! В прямом смысле бежать — по затопленным катерам, по бревнам, по бочкам…

Господи! Да это не бочки… это утопленники!

Чего ты боишься больше, Влад? Не дойти до своего дома или все же дойти? Может, дальше не надо?.. Вот здесь удобное место: шагни чуть в сторону по скользкому борту речного трамвайчика — и навсегда успокоишься среди водорослей. Это не должно быть страшно, поскольку на границе жизни и смерти ты уже побывал. Может, не надо домой?..

Родной Васильевский остров встретил его… Вот ты что есть сил удерживаешь ворота своей крепости, и ничего важнее нет! И есть еще надежда на свои руки, а больше на чудо, что ведь не может быть, чтобы вот так… Ты поворачиваешься позвать подмогу — и встречаешь грудью копье, потому что враги уже как-то во внутреннем дворе. Но нет, ты снова глазами к воротам… И тут… тут до тебя доходит, что все кончено… Совсем! На тебя уже никто не обращает внимания… Родной Васильевский остров — как копьем в грудь!

На Малом проспекте продираться через развалины было не нужно. И ориентиров никаких не требовалось. Влад тащил свой застывший взгляд по прямой, почти ровной долине, укрытой сырой растительностью. Между двумя рядами холмов… Все правильно. Волна прошла точно по проспекту. Сначала смыла все лишнее, затем положила этот ковер… Он как болото. Ступаешь — и то ли под ногой пружинит, то ли голова кружится… И еще ступни жжет. Или это всего лишь битые стёкла? От окон детского сада…

Динь-динь-динь… Колокольчик… Пора на прогулку! Все дети пойдут на Смоленское кладбище дышать свежим воздухом, а у тебя, Владик, болит голова, поэтому ты останешься дома… Динь-динь-динь… Две девочки, взявшись за руки, весело топают по дорожкам кладбища: «Я вот здесь хотела бы лежать!» — «А я здесь». Это же подружки твоего сына! Одна оборачивается: «А ты, Сережа, где хотел бы лежать?»…

Давай, Влад, переставляй ноги, уже немного осталось.

Смоленское кладбище. Раньше ты и представить себе не мог, насколько предусмотрительны были те, кто занял здесь места заранее. Теперь у каждого из них пятизвездочный отель, с персональной табличкой. Но даже если просто краской, даже если кривыми буквами по деревянному кресту — все равно вроде как продолжаешь жить! И голова ни о чем не болит… А у тебя и таблички нет, и от башки пользы никакой — только лишнее место для тошноты…

Русло реки Смоленки вывело Влада к дому.

Еще когда они с Машей только собирались сюда переезжать, он все недоумевал: это какому же такому архитектору понадобилось ставить высотный дом на тоненькие ножки?! А если цунами? Мало ли что в наших широтах цунами не бывает — а вдруг?.. Помнишь, что ответила Маша? Она чмокнула тебя в нос и заявила: «Тогда сбудутся все мои мечты, и мы умрем в один день!» Немного картинно, конечно. Но что неисправимая оптимистка, так этого у нее не отнимешь! И кого она в тебе нашла? Ведь не только же пилота игрушечного самолета…

Разве может быть все настолько просто?! В одну секунду — удар! — и вместо дома лишь небольшой холмик. И двух таких огромных жизней как не было…

Вонь страшная. Настоящее болото. Того и гляди лягушки заквакают… А как же тот архитектор, что ставил дом на ножки? Его что — тоже не было?

Отставить разговорчики, товарищ солдат… Да, Влад, армия тебе вспомнилась вовремя. Итак, откуда ты воду копать начнешь? Прямо с того места, где лежишь? Или отплывешь метров на пятьдесят назад? Смотри — темнеет. Не теряй время на пустую болтовню. Покричи — хуже не будет.

Маша!

Серега!

Маша!!!

А теперь слушай… Ночью слышно лучше… И кричать, наверно, тоже выгоднее ночью…

Маша!!!

Маша!!!

Помнишь, бабушка рассказывала тебе сказку? Как мальчик решил испугать взрослых и закричал: «Волк! Волк!». Взрослые услышали, прибежали, но волка не нашли. Мальчик проделал такую штуку еще раз — и снова взрослые прибежали и ушли ни с чем. А в третий раз, когда на мальчика действительно напал волк, на его крик уже никто не отозвался… Так вот, Влад. Тебе сейчас кричать можно, ты никого в заблуждение не вводишь. Давай…

Маша!

Маша…

Маша…

Волк…

Волк… Вот как он выглядит, если твоя голова лежит на земле… Теперь уже кричи не кричи… Да нет же, не волк. Собака это. Рыжая. Давай, Влад, погладь ее… Она еще не решила, как к тебе относиться. А ты сам решил?..

Гляди, и дня не прошло, как появилась другая дворняга. Лизнула тебя в лицо. Ответь ей, шевельни рукой… Даже на это уже не хватает…

А ведь рассвело…

И чего люди боятся собственной смерти?..

Давай, закрывай глаза… Следующую мысль подумаешь, когда придет ночь…

Темнеет… Наверное, для тебя уже навсегда…

Навсегда…

Лодка качается на волнах… И крики чаек…

Ты, человек, в подземное царство мертвых переправляешься. Еще бы вспомнить, как называется эта река…

На том берегу тебя разбудят…

И когда-нибудь должно полегчать…

А твоя банка шпрот в каком кармане? Надо ведь чем-то заплатить перевозчику…

Глава 9

— А я говорю, три бомбы было! Три!

— Одна.

— Да какая одна? Какая одна?!

— Одна.

— Да я своими глазами видел — три! Ты сам-то где в это время был?

— Где надо, там и был.

Влад уже дня два как открыл глаза. Старая пружинная койка, разноцветный пол в мелкую досочку, баскетбольное кольцо. И эти двое, давно и безнадежно сцепившиеся своим спором.

— Я вот на берегу был! И все видел! Три парашюта опускалось. Один в центре, и два по бокам — слева и справа.

— Парашюта, может, и три. А бомба одна.

— Да как одна? Как?! Зачем три парашюта на одну бомбу тратить?

— Много ты понимаешь…

— Да уж побольше тебя! Ты, вон, вроде как доктором себя называл — а больных не любишь!

— С тобой, дауном, насчет любви забыл посоветоваться. Жил бы ты, Митька, в каком приличном городе, давно б в психиатрическом стационаре был прописан. И зачем Наташа взяла тебя санитаром…

— Ты Наташу не трогай! Это ты должен ей спасибо сказать, что градусники здесь ставишь! А я могу…

— Ладно, ладно, угомонись. Как про Наташу, так заводишься с пол-оборота. Ухажер.

Белобрысый санитар точно нашелся бы что ответить, но в этот момент дошел до кровати Влада. Здесь он на секунду замер, потом коротко вздохнул и принялся за свое дело: ночной горшок, влажное полотенце… А тот, второй, и вправду особым сочувствием не отличался. Обычно сунет термометр под мышку да ткнет в плечо — держи, мол.

Свою работу санитары доделали в молчании. Уже когда уходили, белобрысый кивнул украдкой в сторону Влада:

— Так и лежит с прикрытыми глазами.

— Спортсмен профессиональный…

Они находились в лесу под Зеленогорском, в районе поселка Каменка. На территории бывшей военной части. Собственно, военная часть никуда не девалась, просто теперь она представляла собой нечто среднее между базой спасателей и лагерем беженцев. И командовала тут женщина — Наташа. Обо всем этом рассказал белобрысый санитар Митька.

Не то чтобы Влад приглашал кого-то в собеседники. Вместе с другими тяжелыми больными он лежал в помещении спортзала. Не двигался, не разговаривал и, казалось, не дышал. А этот Митька… Наверное, каждая приличная деревня может похвастаться таким вот местным дурачком. Который способен в семнадцать лет возиться с малыми детьми в главной деревенской луже, а в сорок самозабвенно мастерить из подручных материалов летучего змея. И нельзя сказать, что прозвище «дурачок» — это характеристика умственных способностей его обладателя. Вовсе нет! Скорей всего, такой человек очень даже талантлив и изобретателен. Просто в талантах своих он как бы игнорирует коллективное согласие своих современников на предмет того, что следует считать нормальным. Причем игнорирует вовсе не потому, что хочет чему-то там осознанно противостоять — а как-то просто так.

До всех этих событий Митька жил в деревне Вешки. Работал почтальоном. Забавлял приезжих рассказами о том, какие красивые дома ему снятся. И минимум раз в день доставал каждого односельчанина вопросом о том, чем он — Митька — может ему помочь. Но все это было раньше… А когда, по его выражению, всех туманом пригнуло, то он первым сюда явился. Ведь кто ж лучше него ко всяким неожиданностям-то подготовлен?!

По словам Митьки, никто не знает, что произошло на самом деле. Хоть некоторые и говорят про инопланетян, которые все это организовали — но нет! Митька точно видел, как с самолета сбросили три бомбы. И самолет этот вовсе не инопланетный был. Вот только летел почему-то слева, с востока. Может, конечно, из Китая… А бомб точно три было! И Дворшина в этом вопросе слушать не надо. Тот и хоть пытается тут командовать, но никакой он не доктор. Все про какое-то смирение больным нашептывает… Ну, так вот. Когда на Питер бомбы-то скинули, военные забегали, танки свои завели, куда-то поехали. Но никакой войны у них не получилось. С кем воевать, если света нет и телевизор не показывает?.. Начальству местному, наверное, чего больше про обстановку известно было. Потому что вон, командир части: семью в машину погрузил и уехал — сказал, что в штаб округа вызывают. Врал, само собой. Говорят, на последний правительственный самолет в Австралию торопился. В Америку-то лететь смысла нет, там еще хуже нашего… А Наташа сразу всех тут размещать стала. Экспедиции в город организовала. Чтоб живых вот вытаскивать, да трупы жечь: всех-то не похоронишь… Все уровень радиации меряет. Сама пять дней там, пять здесь. Вроде как муж у нее в городе остался, и мама тоже… Мама да, без мамы оно, конечно, плохо. Так хоть обедать когда позовет…

К тому времени Влад уже знал, кто такая эта Наташа. Когда он еще не вполне осознавал, где находится, в один из моментов, вынырнув из бредовой круговерти — чтобы вздохнуть и снова погрузиться, — он вдруг за что-то зацепился. Нет, не за стойкий лекарственный запах, и не за три черные полоски армейского одеяла. Рядом с ним кто-то находился! Лица в полумраке было не различить — только прохлада ладони на лбу. Но самое важное не это. А то, что даже сквозь метровую толщу небытия Влад почувствовал отношение. Отношение! Нечто настолько настоящее, что он как вроде и сам шагнул навстречу!

Заметив это движение, женщина сказала:

— Меня зовут Наташа. А вас?

— Влад, — выдохнул он.

— Как вы себя чувствуете?

Еще раньше, чем прозвучал этот вопрос, его схватил в пульсирующую блокаду стыд. За то, что произнес слово. За то, что вообще посмел подумать о себе как о существующем…

Не дождавшись ответа, Наташа коротко, как для себя, описала его состояние. Множественные порезы ног. Большая кровопотеря. По всей вероятности, отравление токсинами сине-зеленых водорослей. Остальное — из общего списка. Да, еще лицо… но лицо для мужчины не главное. В данном случае главное то, что все это лишь внешние факторы, к которым именно так и следует относиться. Наклонившись, она повторила: «Всего лишь внешние факторы». А он увидел ее неожиданно красивые черты и глаза.

Всего лишь внешние факторы. Она же тогда именно так сказала?.. Эта женщина, должно быть, еще и умна. Что прокричал Архимед, вдохновленный открытием явления рычага? Дайте мне точку опоры — и я подниму Землю! Или это был не Архимед, а какой-то архимандрит… Ладно, кто бы то ни был — все равно орал, записано ведь… А она что? Внешние факторы. Ну? Дайте мне слово произнесенное — и я покажу вам человека! Кто будет кричать это? Уж точно не ты… Но внешние факторы, Влад! Эта женщина призывала тебя бороться! И делала это не прямолинейно в лоб, а в самую суть. Потому что сказать «внешние факторы» — значит тут же заявить о внутренних. Понимаешь? Внешние — это то, что тебя пытается раздавить. Внутренние — то, чем ты на это отвечаешь… Всего лишь внешние факторы… Она имела в виду, что тебе следует держаться и не есть себя поедом! Мудро, ничего не скажешь… Но ты ведь увидел в этом моменте что-то еще, правда? В том движении, когда она решила, что разговор закончен. Она повернулась… И усталость, в несколько слоев. Ее усталость тоже была отношением. Отношением! А каким — знаешь? Эта женщина много кому говорила «всего лишь внешние факторы», а потом наблюдала, как санитары выносят тело, при полном отсутствии факторов внутренних. Да, из этого самого спортзала… И ты, Влад, очень хорошо понимаешь тех, кто смертью откупился от этой — даже не боли, — а тяжести. Они уже вне игры! И не важно, хорошо это или плохо. Важно то, что с них уже довольно! А тебя внешние факторы желают еще помучить, несмотря на то, что на развалинах своего дома ты решил быть никем и нигде… Да, решил… А что еще можно решить, когда у тебя и так ничего не осталось?..

Зато этому Митьке — внешнему фактору с оттенком придури — вся серьезность вопросов жизни и смерти была, казалось, нипочем! Он то ли сам почувствовал родственную душу, то ли Наташа обязала его разговаривать с пациентом, находящимся в состоянии душевной комы. Так или иначе, но Митька регулярно захаживал к Владу поболтать — находил темы для обсуждения даже тогда, когда закончил с докладом об обстановке в целом. Ему ведь даже по статусу было положено не обращать внимания на то, что собеседник молчит.

Обычно он садился у Влада в ногах и первым делом спрашивал про Наташу. Подходила ли? Что сказала? Ведь Наташа особенная — любому дураку ясно! И вот интересно, а кем она была раньше? Что врачом, то понятно, не об этом речь. Каждый человек кроме как своей работой ведь и еще кем-то является, разве нет? У некоторых этого больше, у некоторых меньше. У Дворшина вон — даже от санитарной работы в минус… А у Наташи этого самого столько, что Митька даже в городе не видел… Про город-то он знает не понаслышке. Да, бывал там несколько раз. Про дома ничего плохого сказать не может — красивые, ему таких и за пять лет не настроить. Но не понравилось ему там, в городе. Шумно. Всем ты вроде как мешаешь. И с милиционерами особо не поговоришь. Они смотрят так, будто ты виноватым родился. Документы на каждом шагу спрашивают — как вроде там написано, можно тебя за решетку сажать или нет… А здесь документы никакой роли не играют. Нет, было, правда, поначалу. Хотели установить, кто на что право имеет. Но Наташа быстро всем мозги вправила, когда из города вернулась. Она, оказывается, такие слова знает — мужики только рты поразевали! Так что не он один догадывается, что Наташа особенная. И лично ему кажется, что раньше она была спящей царевной… Нет, он не маленький, чтобы в сказки верить. Ни в каком хрустальном гробу она, конечно, не лежала. Но ведь бывает же так, что человек спит наяву! Дышит, переставляет ноги, даже отвечает, если спрашивают — но все как трактор на буксире. А потом что-то случается — бац! — и проснулся. Не трактор, конечно, а человек! Вот и Наташа так. Жила какой-то там обычной жизнью, но потом, когда все это случилось, проснулась. Стала вдруг сама собой! Это именно так и должно быть. А то если бы все по-другому раскладывалось, если она всегда ходила как сейчас, — то почему тогда от города-то одни руины?..

Почему, почему…

Ты знаешь самый правильный ответ на все эти почему, Влад. Быть ничем — вот решение. Ты долго искал этот ответ. Плыл, полз, упирался. И теперь вот все нашел. А таким умным стал только потому, что смотришь на жизнь уже… Ну хватит, закрывай глаза. Давай, отчаливай и от этого берега.

Глава 10

Это случилось ближе к утру. Влад проснулся от крика и какой-то возни совсем рядом. Поначалу он было снова хотел провалиться в свое заботливо обустраиваемое «ничто». Но набежали люди — сделалось совсем шумно.

На полу, усеянном шприцами, в луже крови лежал санитар Дворшин. Чуть поодаль сидела старушка. Ее левая кисть крепко сжимала красный в цветочек платок. Ввалившиеся глаза были залиты слезами, а душа выступала надломлено вперед лица и размашисто крестилась:

— Господи! Прости! Хотела как лучше. Водички свежей принести. Господи! Ты свидетель! Прости меня! Отлучилась ненадолго! Хотела как лучше…

Эта старушка появилась тут несколько дней назад. В этом своем красном платочке, она все бегала, щебетала, такая почти счастливая. Оно и понятно: сын-то ее здесь оказался! Пусть весь в серых бинтах, в этом спортзале — но живой! И она его перевязывала, гладила по голове, что-то тихонечко приговаривая. Кормила чем-то из своих многочисленных узелочков. Другим тоже, кому воды подаст, кому скажет чего. И все как-то сразу стали ее звать по-свойски бабой Дашей… И вот теперь сидит на полу. Десятая часть прежнего человека. А кто вокруг, так те даже словом стараются обойти.

— Как это она его?

— В горло. Скальпелем. Вон лежит рядом. Надо бы подобрать…

— Оставь. Я для таких случаев специально набросал бы. Или топоров по стенам навешал.

— Этот Дворшин на прошлой неделе ко мне подходил. Плел про какое-то очищение общества от балласта. Ну, что кто-то должен взять на себя ответственность за избавление безнадежных от страданий. Во имя живых, вроде как. Я-то не понял сразу, а теперь вот…

— Ко мне тоже подходил. Под ногами вертелся, сука!

Не известно, каких идей нахватался Дворшин и откуда, но выходило так, что действовал он расчетливо. Наготовил смертельного раствора. Заправил шприцы — по одному на каждого, плюс запас. Дождался удобного момента… Баба Даша вернулась, когда половину шприцов он уже использовал. Старушка схватила первое, что под руку попалось… К сыну своему, правда, опоздала.

Во всей этой кутерьме никто не обратил внимания на Влада. А он спустил ноги с кровати. Затем встал. Опираясь на спинки коек доковылял до дверей. Вышел на улицу и сел на землю прямо у входа… Потом Митька станет всем рассказывать, как первым заметил эту перемену. Дескать, как проснулся Влад, да как начал глаза свои черные с мертвого Дворшина на бабу Дашу переводить; и потом как сдвинулось что-то в его уме по-хорошему — а ума в нем раз в десять больше размера головы скрывается!

Что бы там ни было, но в тот день Влад встречал рассвет за порогом спортзала. Приходили и уходили люди, выносили тела. Провели бабу Дашу, так и не решившись отцепить ее от сына. У Влада чего-то спрашивали, предлагали помочь добраться до постели. Однако он каждый раз поднимал руку и, кусая губы, говорил: «Подожди, подожди». И глядел в сторону.

Тем же днем Влад молча перетащил свою койку в каптерку к Митьке. Тот сначала ничего не понял, побежал Наташе жаловаться, что больные, мол, самоуправством занялись. Наташа пришла, на Влада посмотрела. И сказала Митьке, чтобы принимал себе работника в помощь. Тот сконфузился, начал говорить, что в помощнике теперь, само собой, потребность есть, но ему б кого попроще… Сам-то Митька не любил этот эпизод вспоминать. Как только разговоры к этому моменту подбирались, он сразу рассказывал про то, как его будущий товарищ себя в зеркале увидел.

Дескать, пошел Влад первый раз самостоятельно в сортир. В тот же день, что с постели встал. По стеночке, осторожненько так. Ну, пошел и пошел — ему же, Митьке, работы меньше. Через какое-то время, уж он не помнит через какое точно, но недолгое, раздается из сортира грохот и звон стекла. Будто, блин, осколок какой шальной на десятом витке вокруг Земли в окно залетел! Или чей-то желудок крепче унитаза оказался! Ну, он, Митька, дверь-то открывает, а там Влад стоит. Над умывальником склонился, в разбитое зеркало смотрится, пораненный кулак к губам прижимает. Потом оборачивается — лицо-то обожженное, в черных шрамах еще — и говорит: «Извини, Митя. Я тут со старым приятелем слегка повздорил». Вежливо говорит, даже деликатно. И улыбается так… Смех-то смехом, а он, Митька, чуть не обосрался со страху! Это хорошо, что его заклинило полностью, а то бы точно не добежал до толчка!

Жизнь спортзала после того происшествия изменилась. Оставшиеся больные из профессионалов стали постепенно превращаться в любителей. Не все, конечно. Новых тяжелых уже не привозили — дней-то сколько прошло! — поэтому спортзал мало помалу пустел. Баба Даша там больше не появлялась. Она теперь вроде как присматривала за кладбищем: все к сыну поближе.

Влад некоторое время вместе с Митькой ухаживал за больными. Работа была несложная, просто складывалось ее много. Поменять белье, вынести отходы, разложить лекарства, воды, опять же, натаскать. Конечно, поначалу Митьке все приходилось делать самому — Влад лишь запоминал, да помогал чем мог. Потом окреп, стал на равных. Но Митька-то сразу в нем напарника признал. Пройдет, бывало, деловито так. «Ты куда, Митька?» — «Да вот, напарнику земляничного варенья отнести, мама сдала…»

В обсуждении причин катастрофы Влад активного участия не принимал. С мужиками в компаниях сиживал, но больше слушал. Так, выстреливал иногда одиночными вопросами. Ему отвечали наперебой. Про то, что трясло так сильно, что тринадцатый бал к шкале Рихтера впору добавлять. Электричества нигде нет, только у кого дизельные да бензиновые генераторы, и то надолго ли топлива хватит. А сумерки, говорят, по всей Землей такие. И связи никакой — из-за электричества, да и радиация опять же. Ну, и само собой, в наибольшей цене еда, потому как питаются все из запасов только. Рыбу в заливе нет, никто не ловит. А дамбу смыло, и все что там понастроили, разумеется, тоже… Влад слушал, кивал, потом полдня ходил закусив губу. Через неделю, видимо решив, что достаточно окреп, записался в экспедицию в город.

Лучше всех про те дни рассказывал, конечно же, Митька. Особенно ему нравилось излагать историю о том, как он своему напарнику мысль про Москву подкинул. Ну, будто бы как-то раз сидели они, стираные бинты сматывали да болтали в пол языка. Чего-то про Дворшина вспомнили. И Влад такой: «Эх, знать бы, где такие вот главные… сидят». Хоть и крепким словцом, но задумчиво так это сказал, а у самого руки быстро-быстро работу делают. Тут Митька возьми да и бряки: «Где-где! Ясное дело — в Москве!» И как услышал это Влад — так уткнулся глазами в одну точку и надолго крутить бинты перестал. Ну, Митька видит — перегиб небольшой с истиной-то простецкой вышел! Он давай назад отыгрывать: что не в одной Москве безумцы-то законспирированные окопались, их и в Америке, должно быть, хватает, но только среди американцев свои бабы Даши найтись должны — не станем же мы им и здесь гуманитарную помощь оказывать… Уж впускал в себя Влад эти новые слова или нет, но вдруг вздохнул он да вроде как итог всему разом-то и подвел: «В Москве, говоришь? Что ж, значит — в Москве!» Ну, и больше на эту тему ни-ни. Только на следующий день, будто так промежду прочим, спрашивает: «А не можешь ли ты мне, Митя, ботинки покрепче достать?». Оно, само собой, ботинки-то не проблема. Но через день он опять, тихонько: «Надо бы мне, Митя, нож хороший»… Так что когда Влад в экспедицию в город напросился, у него за спиной уже целый вещмешок был. Наташа-то этот вещмешок сразу заприметила. Правда, не сказала ничего. Да. Она вообще с Владом не разговаривала почти. Так, по мелочам, где что лежит, да что сделать надо, а по серьезному ни разу. Нет, пара-то они уж на редкость подходящая — чего сказать друг другу у них очень даже было! Но просто тогда все еще с болью жили, да и с надеждой, у каждого своей. Поэтому они так молчком все… и только глядели. Хотя Наташа сразу поняла, что Влад уйдет. Женщины ведь чувствуют, тем более она… Да только он, Митька, думает, что дело тут в другом. В чем? А в том! Что тесно им было здесь. Владу с Наташей-то. Правда-правда! Такие люди один на сто километров находиться должны. Чтобы многие к ним примкнуть могли. А ближе нет, если ближе, то им не размахнуться: вроде как ужиматься приходится — даже самим неуютно… Митька-то все знает. Точно! Он же еще со школы краевед!

Глава 11

Первоначально, сразу после катастрофы, целью экспедиций было спасение пострадавших. Большие группы, состоящие из самых разных людей, прочесывали город. Искали среди развалин раненых, доставляли их на берег залива, отправляли баркасом на базу. Но с какого-то момента живых под завалами уже не находили. Поэтому теперь в город шли в основном для того, чтобы замерить уровень радиации и отобрать пробы воды. Ну и, конечно, в тайной надежде на чудо с чьей-либо стороны!

План экспедиции был прост. Отряд из двенадцати человек — три группы, по четыре человека в каждой — выдвигается к Финскому заливу. В районе бывшего Высокинского озера ночевка. На рассвете следующего дня погрузка на баркас и отплытие. Затем около двух часов ходу по заливу до Парка трехсотлетия Петербурга. Там первая группа высаживается и направляется в северную часть города. Вторая группа доставляется на Васильевский остров, проходит по нему и через Петроградскую сторону двигается к Малой Охте. Наконец, третья группа высаживается в Угольной гавани, после чего баркас возвращается и встает на якорь против Васильевского острова — там, где все должны собраться к вечеру второго дня.

Улица Седова. То место, откуда Сортировочный мост налево, Володарский направо…

Он помнил девочку Лизу постоянно. И в глубине души был за нее очень спокоен. Хотя время от времени разум начинал строить самые разные догадки, нагонять страху… И все же в третью группу, которая шла в ту сторону, он проситься не стал. Слышал разговоры про нехорошую славу того направления: мол, однажды даже батюшка православный туда вызвался — да так и сгинул вместе с напарником. К тому же, на этот раз третьей группе предстояло взять южнее и выйти к Неве выше по течению, в районе Рыбацкого. В результате все само собой сложилось так, что Влад оказался во второй группе. В той, членам которой, по общему мнению, придется трудней всего.

Утром, еще в свете прожектора, они погрузили снаряжение в кузов армейского ГАЗ-66. Пока с чертыханьем доносили что-то забытое, Влад решил пройтись вокруг машины. Он потрогал свежие вмятины на бортах. И полосу черно-белых шашечек на дверце кабины. Остановился перед крупными белыми буквами «ВАИ». Во времена его службы в армии это означало «Военная автомобильная инспекция». Вспомнилось, как они с приятелем, будучи солдатами, на такой вот видавшей виды машине ездили как-то раз за водкой. Тогда их приключение закончилось благополучно: и машина осталась цела, и они сами; водке, правда, как всегда не повезло… А на этом автомобиле буквы были такие густо выпуклые, яркие — словно только что подготовленные к строевому смотру. Как будто нет более важной цели, чем поддерживать военное движение в образцовом состоянии.

Возле водительской дверцы тихонько переминался с ноги на ногу молодой солдат невысокого роста. На базе каждый второй ходил в военной форме, но в облике этого человека, кроме больших сапог, было и еще что-то необычное… Да, его рука. Она сжимала ручку дверцы так, будто это единственная соломинка во всем нешуточном водовороте жизни! Владу вдруг стало неловко. Захотелось сказать этому парню что-нибудь типа, ну, все нормально, никто на твою «ласточку» не покушается…

Вернулась Наташа. Тут же со всех сторон посыпалось «всё-всё, давай-давай», и время снова потекло плотным потоком коллективных действий, в котором не очень-то видны чьи-либо соломинки.

В этих местах он раньше бывал. И по его прикидкам до побережья было еще прилично, когда машина остановилась и все начали вылезать. Но такая скоротечность поездки нашла свое объяснение быстро: дальше дорогу еще не успели расчистить от завалов.

Самыми трудными оказались последние сотни метров перед заливом. Скользкие стволы поваленных деревьев, водоросли, гниющая рыба. Неужели через эту зеленку умудрялись протаскивать раненых?! Ведь и сам он именно таким образом на базе оказался. Хотя про его путь сюда память умалчивала, а допытываться насчет себя у других… Если бы ему поручили решать подобную техническую задачу, он взял бы небольших размеров дирижабль, наполнил его гелием, погрузил в корзину раненых — и за веревочку, как Пятачок из мультфильма шарик, тянул бы все это хозяйство над лесными завалами… Влад вздохнул. Скорей всего, проблема заключалась в том, что поблизости не было ни дирижабля, ни гелия. А уж что касается Пятачка…

На берегу их встретили двое. Бородатого мужика все звали Иванычем. Он был хозяином баркаса — вроде как раньше ходил на нем за рыбой, но не здесь, а севернее, в районе Выборга. Влад уже усвоил негласное правило не расспрашивать людей об их прошлом без нужды. И оно, конечно, очень хорошее правило. А то все эти разговоры о том, кто кем был да что делал… Поэтому если известно, что Иваныч на этом баркасе рыбачил — значит, так оно и есть. И если его племянник, подросток лет пятнадцати, неотлучно при нем находится, то и этому, стало быть, имеются веские основания.

Следующим утром они поднялись тоже затемно. Собрали палатки, погрузились на баркас. Отчалили. Должны были идти вдоль берега, но почти сразу сбились с курса, проморгав после Озерков поворот налево, к бывшей Зеленой Роще. Первый час качались на волнах молча. Потом парень из третьей группы не выдержал и стал ругаться. Не на кого-то конкретно, а просто так — обращаясь к обезличенному вселенскому злу. Вроде мелочь, но эмоция парня была настолько искренней, что любой на месте это самого вселенского зла не преминул бы за себя ответить. И вот уже начали галдеть, тыкать каждый в свое и чуть ли не голосованием решать, в какой стороне туман светлее! Стоящий на руле Иваныч, правда, ничего, только сопел. В конце концов, все разрешилось — заметили землю. Причаливать не стали, потому как Иваныч по каким-то признакам определил, что это бывшая Стрельна. Повернули налево и пошли вплотную к берегу, сильно рискуя наскочить на мель.

Место высадки на Васильевском острове было отмечено маяком: поставленные друг на друга три больших камня смотрели на залив вертикальной полосой белой краски. Этакое туземное божество, призванное вселить страх в тех, кто вознамерился без спроса проникнуть в эти владения. Было бы еще чем тут владеть…

Пока Наташа давала последние указания первой группе, которая вследствие их ошибки на заливе высаживалась последней, Влад вытаскивал из баркаса снаряжение. Резиновая лодка с веслами и насосом, палатка, медикаменты, продукты, вода. Вроде, ничего лишнего, а набирается прилично. Он подумал о том, что отступление машинной цивилизации заставляет людей взваливать весь груз забот о себе на свои плечи в буквальном смысле. Хорошо еще, что резиновые лодки с палатками хранились на баркасе и их не пришлось тащить от самой базы. Эх, дирижабль с гелием, веревочка!

Хотя они потеряли много времени на заливе, традициям изменять не стали — присели на дорожку. Провожая тарахтение мотора их баркаса не заметили, как слушают уже тишину.

Первой шла Наташа. С листом бумаги на планшете и карандашом наготове. На базе Влад видел много фотоаппаратов, но ни один из них не работал — по всеобщему мнению, из-за радиации. И был там еще человек, который таскал повсюду свой тяжелый рюкзак и все спрашивал, нет ли у кого фотопленки. Влад когда этот вопрос в первый раз услышал, то подумал, что теперь раздобыть пленку, да еще и не засвеченную, будет намного трудней, чем встретить безглючную электронику. Но даже если и нашлось бы чем и на что снимать, все равно от этой затеи толку чуть: в тумане панорамный снимок даст только тени, а «стрельба» на расстояние вытянутой руки не покажет масштаба произошедшего. Поэтому да, в такой ситуации только словом по бумаге, как Афанасий Никитин, благо не довелось ему всего этого увидеть. Ну, а фотографию, светопись то есть, в качестве средства сохранения отпечатков истории придется отложить — по крайней мере, до появления этого самого света в достаточном количестве.

Нагруженный резиновой лодкой, Влад двигался сосредоточенно глядя под ноги. Лишь изредка поднимал взгляд, да и то больше на Наташу в качестве ориентира.

А вообще, Митька прав: Наташа особенная! Сейчас вот в этом пятнистом комбинезоне, в белом берете, с рюкзаком-черепахой, припавшим к спине оранжевым брюхом. Влад давно заметил, какой ценой Наташе удается держаться. Она и на базе не позволяла себе лишний раз присесть, а уж тут… За каждые десять его шагов Наташа успевала сделать двадцать — кружила как истребитель над неполным звеном своих бомбардировщиков. Порой до него доносилось, как она читает экспедиционную легенду: мол, измеряем уровень радиации в точке такой-то, показания счетчика такие-то, следующий пункт там-то и там-то.

С короткими привалами они прошли весь Васильевский остров. Перебравшись на Петроградскую сторону, встретили трех подростков. Наташа первой заметила их на границе тумана и окликнула. Они убежали. На базе рассказывали, что в городе в основном встречаешь тех, кто ищет близких, и тех, кто пытается откопать что-то ценное. С первыми все понятно. Вторых же называли мародерами или просто «этими». Говорили, что «этих» можно отличить по глазам. Но глядя на то, с какой скоростью подростки исчезли в тумане, Влад подумал, что утверждение о «злодейских» глазах вряд ли основывается на обширном исследовании. Да и по существу вопроса… Лично у него язык никогда не повернется назвать подростков мародерами. Возраст во многих случаях все-таки является извиняющим фактором. Он и сам в детстве обследовал помойки вслед за старшими ребятами. И бегал от криков, раздававшихся из соседних окон. Ведь все это доставляло столько удовольствия! Да, в детстве поиск удовольствия, по его теперь уже смутным воспоминаниям, имел форму сильного интереса — пусть даже и к помойкам…

Еще одного человека они встретили в районе бывшей улицы Куйбышева. Это была женщина неопределенного возраста. Она медленно брела с большим круглым будильником в руке. Наташа подошла к ней и о чем-то спросила. Не дождавшись ответа, потрясла за плечи. Женщина повела головой, как если бы что-то услышала из-за линии горизонта, протянула вперед руку с будильником, и безмолвные развалины растворили в себе высокий голос: «Пора… Пора…» Наташа снова попыталась привлечь ее внимание, стала говорить про базу спасателей, где всем найдется место… Женщина продолжала смотреть в одну точку. Ее взяли было под руки, но обычными в таких случаях усилиями сдвинуть с места не смогли. Она двинулась сама, с легкостью высвободившись из объятий двух человек. И побрела в ту свою даль. Некоторое время туман позволял видеть вскинутую руку с будильником. Пора… Пора… На Наташу больно было смотреть. В какой-то момент Влад решил, что если она вот так простоит еще минуту, то он бросит лодку и станет трясти за плечи уже ее. В итоге обошлось, хоть минуту Наташа взяла себе очень длинную.

Улица Куйбышева вывела их к Неве. Во время привала Влад прошел налегке по набережной. Ему хотелось, чтобы прямо сейчас, на следующем шаге, из мглы начал выступать знакомый силуэт «Авроры»: сначала корма, затем три большие трубы в окружении труб поменьше… Крейсера не было. Скорей всего, он лежал боком на дне реки, и выпученные глаза какой-нибудь дважды глухонемой рыбы совершали по его отсекам бесплатную экскурсию. Нет, упокоиться на дне — это не самый плохой конец для боевого корабля.

Заночевали они в районе бывшего Финляндского вокзала. Утром не стали разделяться на две пары, а пошли вдоль Невы все вместе. За четыре часа продвинулись до улицы Ватутина. Дальше набережная была не так сильно завалена, и Влад мог чаще смотреть по сторонам.

Когда топаешь вот так группой по ровному асфальту, шаги отражаются от плотного тумана и кажется, что людей идет больше, чем на самом деле. А вдруг туман преувеличивает и масштаб разрушений тоже?! Если представить яркий солнечный день — как теперешний город выглядел бы тогда?..

Следующий свой ночлег они устроили неподалеку от бывшего Большеохтинского моста. На рассвете, наскоро позавтракав, их небольшой отряд направился вглубь стоявших тут раньше жилых кварталов. И снова развалины, снова этот запах. За три часа преодолели не более двух километров. Никого так и не нашли. Пора было возвращаться.

Накачивая на берегу Невы резиновую лодку, Влад неторопливо взвешивал все за и против. По всем расчетам получалось, что уходить надо сейчас. Усадить всех по местам, попрощаться — и дальше им направо, ему налево. К наступлению темноты он будет уже на Октябрьской набережной, а утром одним броском к Володарскому мосту и на тот берег. По логике оно, конечно, все так. Но если посмотреть на Наташу… Как она, присев на корточки, набирает в пробирку воду из реки. Совсем как ребенок — того и гляди начнет плескать ладошкой, подгоняя игрушечный кораблик! Сколько же ей лет? Двадцать пять, тридцать, больше? Эти чертовы тени, что свалились неведомо откуда, всех людей уравнивают по годам…

Закончив складывать в лодку снаряжение, Влад разогнул спину. Нет, сегодня он не уйдет! Путь по реке сам по себе небезопасен. Да и лодка вон в заплатках вся, а ему в Неве уже не привыкать барахтаться: если выплыл один раз, то сможет и другой. Поэтому он проводит свою группу до пункта сбора, там переночует, утром посадит Наташу на баркас… Ну и пусть один день потеряет! С некоторых пор не потерять время — еще не значит его обрести.

Им предстояло пересечь Неву дважды. Отчалив от Октябрьской набережной, Влад и его напарник сразу взялись активно грести поперек течения. Когда увидели левый берег, повернули, пошли вдоль уже спокойней. Затем, миновав створ Литейного моста, и вовсе подняли весла. Стало очень тихо. Влад смотрел на очертания берега и думал о том, что передвигаться на лодке легче, чем пешком по этим развалинам. Жаль только, что движение воды одностороннее. Вот если б мотор, тогда… Нет, с мотором нельзя. При такой видимости можно запросто на что-нибудь наткнуться. Да и потом, с веселеньким моторчиком по большому кладбищу…

Как только впереди показались опоры Троицкого моста, они снова повернули лодку перпендикулярно течению. Влад усиленно работал веслом, и ему особо некогда было искать следы первого своего путешествия по этому маршруту. Лишь когда лодка проходила через линию моста, он совсем близко увидел тот пролет, что свесился в воду. Показалось, что металлическая конструкция, другим концом еще и задравшаяся метров на десять вверх, покачивается на волнах как колодезный журавль. Покачивается и обречено вздыхает.

Перед Биржевым мостом их встретила целая затопленная флотилия. Речные трамвайчики, теплоходы на подводных крыльях, катера. Даже корма какого-то большого судна торчала из воды… Они обошли эту запруду посуху. Картина, наверное, была та еще: Влад и другой парень с лодкой на головах, Наташа в белом своем берете, с гражданским рюкзачком и двумя автоматами наперевес! Здравствуй, мечта, мы явились, мать твою!

За Тучковым мостом они поплыли вплотную к берегу Васильевского острова. И дальше по реке Смоленке, но уже как на байдарке, в полтора весла. Добрались по воде до бывшей улицы Нахимова — дальше русло было перекрыто обломками высотного здания.

Когда они проходили по Новосмоленской набережной, Влад заметил, что Наташа пристально на него смотрит. Да, именно здесь она его и нашла — уже зеленеющего в тон водорослям. Потом тащила до залива, и еще до базы… Кажется, все это было настолько давно, что вроде как и не с ним!

Вечером все три группы собрались у костра. Новостей, достойных долгого обсуждения, ни у кого не было. Однако укладываться спать не спешили. Костер зажигал в глазах людей пульсирующий свет, и даже когда все молчали, возникало ощущение, будто что-то происходит. Что-то безусловно хорошее! А может, огонь излучал накопленную за тысячелетия теплоту, исходившую от человеческих существ, что когда-либо вот так же на него смотрели…

Расходиться по своим палаткам стали уже ближе к полуночи. В какой-то момент Влад обнаружил, что догорающий костер будто для него выхватывает из темноты лицо Наташи. Ее задумчивый взгляд. И тонкие пальцы, обхватившие жестяную кружку. Он подумал, что с этой женщиной даже молчать есть много о чем.

— Куда пойдешь? — спросила Наташа, когда они остались одни.

Влад помедлил, но все-таки ответил:

— В Москву.

— У тебя там родственники?

— Нет.

— А кто?

— Никого.

Наташа повернулась:

— Тогда зачем идешь?

Щепка хрустнула в его руках и полетела в огонь.

— Надо мне долг один отдать. Или получить.

Она задумалась, но ненадолго.

— А потом что?

Влад глянул на нее недоуменно.

— Ну, что будешь делать после того, как в Москву сходишь? — пояснила Наташа.

Некоторое время он смотрел все так же непонимающе, затем улыбнулся:

— Не знаю.

Наташа в который раз отметила, как застает ее врасплох эта улыбка. Вот сидит взрослый вроде мужчина, и шрамы на лице всего лишь малая часть того, что ему пришлось пережить. Но улыбнется — и будто в искорки с костром играет!

— А ты что будешь делать дальше? — неожиданно спросил он.

— Жить.

Влад кивнул:

— Тоже хороший выбор.

Наташа заглянула ему в глаза.

— А тебе нельзя?

— Что?

— Ну, вместе с нами. Жить!

Отвернувшись, он едва заметно пожал плечами:

— Можно, наверное…

Деревяшки в костре догорали. Чуть поодаль переминался с ноги на ногу племянник Иваныча, назначенный часовым. И уже половина ночи осталась позади. Влад отдавал себе отчет в том, что надо выспаться. Потому как утром ему предстоит идти по развалинам обратно, а после бессонной ночи это будет словно круговая оборона. Однако рядом сидела Наташа, ее рука касалась его руки — и он был готов платить завтрашней тяжестью за невесомость этого мига.

Наташа стояла спиной к заливу. Даже в рассеянном свете наступающего утра она была потрясающе красива. Черные волосы, тонкие черты, глаза — все волшебным образом не просто гармонировало друг с другом, а было выражением ее самой! Как если уязвимое человеческое совершенство захотело бы вдруг всем сердцем сказать о себе правду, а эта правда возьми да и застынь во плоти лица, что сейчас на расстоянии твоей, Влад, вытянутой руки! И что там мелкая пыль, въевшаяся в каждого, с кем тебе приходилось встречаться в последнее время! Хотя на лице Наташи эта пыль еще плотно лежала вокруг носа и в уголках губ. И на зубах тоже, наверняка, скрипела.

Они долго стояли вот так рядом. Каждому было что сказать, но надо ведь самое главное, и чтоб не как-то между прочим… Молчание уже стало натягиваться уплывшими секундами, а правильные слова все не находились. И вздохи в сторону, попеременно с тасканием рук из кармана в карман, не помогали.

Остальные участники экспедиции, переговариваясь вполголоса, укладывали снаряжение в баркас. И хоть было ясно, что все уже давно готово к отплытию, каждый находил себе какое-то занятие: пересчитывали, привязывали, еще раз проверяли. Даже Иваныч с племянником — им больше всех не терпелось оказаться дома — поглядывали на берег лишь украдкой.

Наконец Наташа опустила руки и посмотрела на Влада:

— Ладно. Пора идти.

— Пора, — кивнул он.

— Ты не передумал?

Влад отвел взгляд и проговорил глухо:

— Я давно уже только в одну сторону думаю.

Помолчали.

— Если что, дорогу знаешь, — начала Наташа неожиданно громко, но осеклась, выдохнула и продолжила еле слышно: — Хотела подарить тебе что-нибудь, но так ничего и не подобрала.

Влад шутливо потряс ее за плечо и, кивнув на свой вещмешок, улыбнулся:

— С подарками опоздала. Митька тебя опередил.

Наташа вскинула глаза, и он увидел, что они до краев полны глубиной.

— Я не хочу опаздывать, — проговорила она быстро. И тут же, обхватив за шею, коснулась губами его щеки.

Несколько мгновений они стояли обнявшись. Потом Наташа коротким движением оттолкнула его и уже не поднимая глаз повторила:

— Дорогу найдешь.

Ей подали руку, пропустили на нос баркаса. Села, не повернулась. На веслах чуть засуетились.

Влад помог толкнуть, потом пару раз махнул на прощание.

«Счастливо добраться!» — «И тебе того же!» — «Увидимся!»

Опустили весла, осторожно ударили. Стали удаляться. Человек на корме — Иваныч — обернулся. Казалось, в его взгляде был укор: «Дурак ты, дурак! Такая баба к тебе, а ты…»

Неожиданно для себя Влад крикнул:

— Я вернусь!

В лодке замерли — будто давая возможность ответу прозвучать. Но нет, тишина. Вот дернули стартер мотора. Еще раз. Завелся. Мотор хороший, стучит ровно. Баркас тоже ничего, и совсем не пахнет рыбой… Через несколько секунд уже ничего нельзя будет изменить. А пока можно успеть крикнуть еще что-нибудь важное! Например, «возьмите меня с собой». Или хотя бы «следующим рейсом я с вами»…

Корма баркаса дотаяла в тумане. Затих звук мотора. И вдруг Наташин поцелуй на щеке словно бабочка шевельнул крыльями: «Не пропадай навсегда, пожалуйста!» Влад тронул щеку. Разве Наташа это когда обняла его сказала? Или он начал уже выдумывать? А если действительно ветром принесло?..

Глава 12

Ну, вот и все, Влад. Ты остался один. В который раз. И знаешь что? Ты этого полностью заслуживаешь! Почему? Потому что не справился. Маша и Серега доверили тебе свои жизни… не важно, принял ты на себя эту ответственность осознанно, или семья с тобой в некоторой степени «случилась»… они доверили тебе свои жизни — и вот их нет, а ты не с ними рядом. Не справился! И можешь, конечно, говорить, что ты маленький человек, что есть могущественные силы, против которых тебя как никогда и не было. Но это не отменит того факта, что Маша и Серега отдали себя в твои руки, а ты сплоховал. И потом даже сдохнуть самостоятельно не смог! Живешь вот сейчас не по своей воле… Сколько раз ты должен был умереть? Давай, посчитай. Первый раз тогда, вместе со всеми, на Сортировочном мосту. Второй — когда горел для очищения живых. Третий раз тебя спасла девочка Лиза. Четвертый… заплыв по Неве не считается… четвертый раз тебя вытащила из водорослей Наташа. И пятый раз твою смерть, уж вроде совсем верную, остановила баба Даша. Пять раз! Ты должен был умереть пять раз, но до сих пор жив! И вот теперь очень важный вопрос. А сколько раз за свое спасение ты можешь сказать спасибо самому себе? Из пяти — максимум два! И то, в первый раз тебя не убило по какой-то случайности, а во второй ты полз просто на автопилоте. Так что ни два, ни полтора… Зато уж три других раза верные! Три раза тебя спасали женщины! Сначала Лиза… ну, вместе с крысой ее можно принять за взрослое женское существо. Потом Наташа. И последний раз баба Даша. Так оно и было! Причем в двух последних случаях тебя вернули на этот свет уже тогда, когда ты полностью капитулировал… Мало того, что ты не справился, так ты же еще и поднял лапки вверх! А женщины, тем не менее, продолжали бороться за твою жизнь! И что теперь ты должен отвечать на вопрос «можешь ли ты просто жить»? Нет, не можешь! Потому что умер! Первый раз на мосту! Второй там, рядом! Третий раз окочурился где-то на развалинах! Четвертый — на обломках собственного дома. А в пятом случае над твоей могилой темная личность Дворшина ухмыляясь цепляет себе на грудь трофейную медаль «За отвагу»! Тот, кем ты был, Влад, умер! Его нет!!! Но поскольку ты все еще имеешь возможность водить свое тело по этой земле — благодаря людям, — у тебя есть шанс вернуть себя. Надо лишь отдать им долги! Маше, Сереге, Наташе, бабе Даше, Лизе, пусть и крысе… А до этого были еще мама, бабушка. Помнишь, твоя бабушка таскала тебя на руках почти до того момента, как ты пошел в детский сад! И ведь ты ничего — ездил. А еще твои друзья… Надо отдать долги всем, кто в тебя верил!

Влад потрогал лямку вещмешка, потом снова посмотрел на залив. Когда-то они здесь купались! Серега возился в прибрежных волнах, а он стоял у него за спиной, каждую секунду готовый выдернуть своего пацана из воды. Белые полоски от купальника на спине Маши. Общее пляжное оживление вокруг. Мороженое… Не хватало сил согласиться с тем, что этого уже не будет никогда!

Давай, Влад, пройдись по цепочке логических рассуждений еще раз, только без эмоций. Итак, что мы имеем? Сумасшедший санитар втихую отправляет на тот свет два десятка человек. Пожилая женщина хватает скальпель и убивает его. Тем самым она спасает жизнь остальным раненым и, возможно, еще кому-то. Следовательно! Чтобы сохранить жизни многих людей, иногда допустимо остановить убийцу с помощью смерти — если он сам уже так плох, что полностью потерял разум. Это очень старая истина, и она была истиной до тех пор, пока убийство не поставили на конвейер. Но сейчас все по-новому, то есть снова все по-старому, только ставки другие… Тьфу ты! Как доходит до дела, так сразу хочется все усложнить. Короче! Ты, Влад, идешь в Москву, там находишь, где сидят основные… потом выясняешь, кто из них самый главный… и быстренько его скальпелем. И это не будет местью! Просто так надо сделать ради тех, кто еще жив. Пусть многие крупные города разрушены. Пусть от каких-то вообще ничего не осталось. Но ведь не все люди погибли! Возможно, жива даже половина человечества! Так надо дать этой половине шанс! А шанс у них будет, если у этих… не будет второго шанса все взорвать. Конечно, можно пойти поискать виновника катастрофы в Америке. Только он не знает английского. Плюс к этому океан. Да и потом, каждый должен отвечать за чистоту своего дома… Все, точка! Москва! Он это сделает. Отнимет шанс у этих… и отдаст его нормальным людям. Да, так и сделает! А дальше… дальше по обстоятельствам. Но сначала он должен сделать это. И он сделает…

Черт, Влад, ты по своей дороге еще и шага не ступил, а уже буксуешь!

С одной стороны, оценивая сложность переправ, рациональнее было бы идти к Университетской набережной и переплывать Неву там — единственный раз. Но по центру города, как он слышал, много мародеров шляется — не иначе картину «Последний день Помпеи» на развалинах Русского Музея ищут. Встречаться с такими любителями искусства не очень-то желательно. К тому же, он сам видел, какие в центре завалы. И еще Мойка с Фонтанкой — хоть и не такие широкие как Нева, но все же реки! Поэтому лучше идти тем маршрутом, что и они экспедицией. Да, через Петроградскую сторону — к Сампсониевскому мосту, и дальше по Пироговской набережной, Арсенальной и Свердловской. Получается, конечно, три переправы через Неву. Первая, возле Тучкова моста, вроде как условная. А вот последняя, у моста Володарского — действительно лотерея… Ну и ладно! Зато у этого маршрута есть еще одно достоинство: часть его он проходил совсем недавно, с Наташей. А чувство, что ты не один — пусть и всего лишь подсказываемое памятью — это очень важный фактор в сложившихся обстоятельствах!

По Малому проспекту Васильевского острова, в его нынешней ипостаси, Влад шел третий раз. Впору было персональные указатели развешивать: «Поворота на кладбище нет», «Остановка у детского садика запрещена»… Как их всех учили? Объективная реальность, данная человеку в ощущение… бытие определяет сознание… Вранье! Если школьные учебники воспитали тех, кто весь этот мир взорвал, то эти учебники полная чушь! Или нет — хуже: девяносто процентов правды, развернутой против человека десятью процентами лжи! Где все эти ученые, благодаря интеллекту которых дома Васильевского острова стали для их жителей братской могилой? Если сдохли — им же и лучше, поскольку не надо смотреть на то, что натворили. Академики, бляха муха… Триста лет! Этот город строили триста лет! Тысячи людей, натруженными руками. Сколько камня отшлифовали, какие дворцы от земли подняли. Для чего? Чтобы кучка… не могущих без бомбы за пазухой чувствовать себя полноценными личностями, устроила тут пепелище? Воткнуть бы им в одно место эту их объективную реальность — чтоб катились куда подальше!

За Тучковым мостом Влад сделал привал. Случайно выбрал ровное место, с которого развалины не видны. Странное дело, отсутствие вокруг нагромождений не развернуло для него пространство, даже наоборот — подпустило враждебный туман к самому лицу. Что ж, вот такая теперь объективная реальность, данная кем-то в ощущения, и попробуй с этими ощущениями не посчитаться…

Вон там, справа, раньше стоял дворец спорта «Юбилейный». Помнишь, Влад, как вместе с мамой ты ходил на концерт группы «Машина времени»? Толпы народу. Крики какого-то парня, решившегося на смелый поступок с бутылкой пива в руке. Это было еще до того, как диски «Машины времени» стали свободно продаваться в магазинах. Но уже после твоих крестин в храме напротив… Мог ли ты знать тогда, что все так закончится? Что и «Юбилейный», и Князь Владимирский собор, и стадион «Петровский»…

Ты, Влад, слышь, того. Заканчивай по своему разуму наждачной бумагой шоркать. Не то, глядишь, покинет тебя разум твой. Он ведь инструмент тонкий: чуть перегрузил — и предохранители сгорели! А ты сейчас сидя на заднице настолько грузишься, что если так пойдет и дальше… Давай, пять раз ты уже умирал, отдай концы и в шестой — чувствами прежнего человека. Иначе где-нибудь перед Тосно станешь совсем слепым. Попробуй так, будто пишешь себя с чистого листа — и только глазами, ничем больше! Это не предательство всего того, что ты любил, нет! Просто тебе предстоит долгий путь. И его не пройти, если каждая увиденная картина будет причинять боль. Поэтому давай, затыкай просветы своей души наглухо — и полный вперед!

Со второй переправой Влад промахнулся. Ему следовало бы пройти в самое начало Петроградской набережной. И входить в Большую Невку в том месте, где она только-только отделилась от основного русла. Скорей всего, его ввела в заблуждение та легкость, с которой он оказался на том берегу в предыдущий раз. Или за прошедшие два дня кто-то утащил фрагмент чугунного ограждения, что послужил им тогда лестницей. В любом случае, когда течение проносило Влада мимо опоры Сампсониевского моста, там не нашлось за что ухватиться. Да уж, когда ты в холодной воде, а над головой полтора метра отвесного камня и в обе стороны конца ему не видно — это переживается совсем не так, как если бы в лодке, рядом с людьми!

На берег он выбрался возле Гренадерского моста. Выбрался можно сказать удачно, даже вещмешок не потерял. И лишь когда уже топал по Пироговской набережной, сделал для себя открытие: когда несколько раз умрешь, становится легче жить! Это понимание возникло так неожиданно, что какое-то время он шел как оглушенный. Затем, хоть и с опозданием, все же решил отодвинуть эту мысль подальше и рассмотреть ее на предмет троянских коней. А что? Вполне могло случиться, что пока он плыл по реке, то наглотался неизвестной отравы. Или зацепил бесхозные глюки какого-нибудь наркомана. Вот примешь неосмотрительно такую мысль во всей ее полноте, так потом придется регулярно в воду прыгать — чтобы умерев облегчиться… Влад покрутил свое озарение и так, и эдак. Нет, никакой суицидальной составляющей в нем не было! Просто все пережитое за последнее время определенно притупило привычку беспокоиться по мелочам. Если бы еще месяц назад ему сказали переплыть Неву, да еще с рюкзаком, он, наверное, и до старта не дополз — все силы на борьбу со страхом ушли бы. А тут даже бровью не особо повел, когда мимо моста проносило!

Проходя по Арсенальной набережной, он как-то остро осознал, что на развалинах есть места, где стоит абсолютная тишина. Такая, которая сначала обнажает твой постоянный диалог с самим собой, а потом полностью его прекращает: и ты стоишь, хлопаешь глазами, и не можешь понять, как же теперь будут приниматься решения…

В районе бывшего Финляндского вокзала тишина отсутствовала. Возможно, где-то на Выборгской стороне шли организованные работы по восстановлению железной дороги, и множество отдельных звуков, проходя через километры плотного тумана, превращались в шумовой фон, который то ли слышится, то ли воспринимается иным каким способом. Хотя… Имеет ли смысл протягивать путь к центру разрушенного города? Если такая беда со всей страной случилась — и нельзя сказать, что все уже позади, — то разумней не разбирать обломки, а бросить все силы на сохранение того, что осталось. Ведь чтоб все это восстановить, понадобится столько…

Людей Влад встречал чаще, чем когда шел с экспедицией. Они выныривали из тумана, но как только его замечали — прятались обратно. Похоже, правила выживания на развалинах предписывали сторониться и одиночных незнакомцев тоже.

За мостом Александра Невского завалов стало меньше. Хоть асфальт рассекался трещинами и зиял провалами, Влад так разогнался, что вскоре почувствовал, как устал — по-хорошему устал, ногами. Такое бывало в старые времена, когда он целый выходной таскался с Машей по магазинам…

Остановиться для ночлега пришлось на кладбище. Название этого кладбища он раньше все никак не мог запомнить. Необычное такое название, вроде как ни к чему не привязанное… Некоторое время Влад напрягал память, потом прекратил. Да, пробьешь дорогу одному воспоминанию — а они полезут все, как мертвецы из могил! К слову сказать, из всего, что он видел в городе, это кладбище подверглось разрушениям меньше всего. Ну, деревья, конечно, повалило, и ограды, а так… Обустроив спальное место между могил, Влад хотел даже развести костер, ведь ночь длинная и рядом никого. Но передумал: в этот раз как-нибудь перекантуется, а там уже и улица Седова.

Утром он позавтракал и в бодром настроении выступил. По пути подобрал хорошую доску для переправы. Все складывалось вроде как неплохо, однако чем ближе становился Володарский мост, тем тревожней делалось на душе.

В этом тумане видимость едва ли превышает сотню метров. И какой-нибудь далекий удар железом по железу неизменно падает в копилку больших и малых тайн этих развалин, потому как глаза не находят источника звука. И вот, Влад, твоя интуиция. Она же лишь помогает лучше ориентироваться, верно? При дефиците данных, поступающих по стандартным каналам восприятия, разум вынужден активизировать скрытые резервы… Очень научное объяснение. Убедительное. Только почему ты кривишься? Уж не потому ли, что научился доверять только тем ответам, которые трогают твое сердце… Так насчет интуиции. Вдруг сам факт ее наличия говорит о том, что впереди тебя может ждать что-нибудь хорошее? Нет, нет, конечно, сейчас даже и не представить, что могло бы стать этим самым хорошим. Но все же, чисто теоретически: если никакого выбора нет, тогда зачем что-то предугадывать, предвосхищать?..

Напротив улицы Новоселов он остановился. Шум. Не хаотичный, а очень даже ритмичный и, следовательно, целенаправленный. И источник этого шума прямо по курсу — крути головой, не крути. Да, будто работает какой-то механизм. А если механизм, тогда…

Наверное, он слишком уж вложился в свои уши. Потому что пропустил момент, когда в тумане нарисовались двое, один из которых поднял руку:

— Стой!

Развернувшись, Влад дернул назад. Уже на бегу стал оценивать этих двоих по памяти. Одеты, вроде, одинаково, один точно с оружием… Когда они шли экспедицией, то на людей не бросались! А эти только увидели человека, так сразу давай его тормозить. Плевать кто они такие — ему некогда, у него дела!

Метров через двести он остановился. Погоня? Или ему только кажется? На миг задержал дыхание, мысленно отгородился от ударов пульса в висках… Точно, погоня! Да еще, похоже, с собаками!

И снова бегом по набережной.

Вот этот пологий сход к воде, точно! Он оглянулся. Вроде, немного оторвался. Ладно, думать некогда! Встать лицом к приближающимся звукам, выпрыгнуть из ботинок, сбросить одежду, запихнуть все в пластиковый мешок… Еще никогда Влад так быстро не раздевался!

Эти люди действительно шли по его следам. Они не могли видеть, в каком месте он вошел в реку, но, тем не менее, мимо не пробежали. Значит, насчет собаки верно.

— Эй! Ты куда? Давай обратно!

Сжав зубы, Влад что есть силы греб в направлении противоположного берега.

— Стой!

Выстрел!

Двойное эхо.

Продолжая грести одной рукой, он только успевал отслеживать проносящиеся мысли. Из чего стреляли? В воздух или прицельно? Еще выстрелы будут?.. Обратно он не повернет, даже если пули начнут ложиться рядом. Пускать за ним собаку смысла нет, на воде она не такой уж и страшный зверь. А вот если у них есть катер… Но что ж это за придурки такие, что дела свои побросали и за ним рванули? Ведь ясно же — не хочет человек общаться!

На левом берегу его встретили те самые темно-красные кирпичи.

Когда способность двигаться вернулась, он первым делом открыл банку тушенки. Жаль, что не догадался попросить Митьку достать красного перца — говорят, нюх у собак отбивает гарантированно! Выбравшись на проспект Обуховской Обороны, он вывалил тушенку на асфальт: если погоня за ним продолжится и на этом берегу, то такое скромное угощение может сбить собаку со следа. Надежда на это, конечно, слабенькая. Честно сказать, больше надежды было на то, что за ним гнались не охотники за случайными головами.

Глава 13

Еще только подходя к укрытию девочки, он начал негромко звать ее по имени. А сердце так и стучало! Казалось, вот сейчас раздастся шорох, выйдет его маленькая спасительница и строго приложит палец к губам: чего, мол, расшумелся! Или сначала из-за камня выглянет крыса по имени Мышка — шевельнет в его сторону усами, разрешая войти. И они настоящий пир устроят по случаю такой встречи! А наутро он возьмет Лизу за руку, поведет вдоль Невы к площади Александра Невского. Там соорудит плот, на котором переправит ее на правый берег. Он точно помнит, что на том берегу, сразу за мостом, к воде есть каменный спуск — на этот раз промашки не будет. А потом они придут на Васильевский остров и дождутся там экспедицию! И вот когда появится Наташа, увидит Лизу…

В подвале было тихо.

Какое-то время Влад стоял не дыша, боясь сразу наткнуться на что-нибудь непоправимое. Но нет, никакого разгрома, да и других следов пребывания чужаков тоже.

Осторожно ступая, он начал обследовать подвал. И сразу обнаружил пустые банки из-под шпрот. Двенадцать штук. У стены. Аккуратно сложенные в две стопочки. Так… Вместе они съели две банки. Потом он ушел. Значит, остается десять. Лиза девочка не расточительная, поэтому вряд ли тратила каждый день по банке — в крайнем случае, две штуки за три дня. Следовательно, она ждала его не меньше двух недель! А это значит… Погоди, Влад, это ничего еще не значит. Ведь в один из дней Лиза могла направиться в «магазин» и по дороге встретить взрослых дядей с собаками. Крыса, конечно, союзник хороший, но против значительно превосходящих сил, даже под псевдонимом Мышка…

Он нашел это в дальнем углу, между стеной и обломком потолочной плиты. Его калашников — а под ним десять банок шпрот, пять упаковок пряников, три больших бутылки лимонада! Да, все правильно! Накрыть продукты автоматом означало то же самое, что написать «это для тебя»! Склонившись над оружием, он провел пальцем по ствольной коробке. Слой пыли. И такой же на верхней банке консервов. Они пролежали тут неделю, по меньшей мере! Ты понял, Влад? Неделю! Поэтому не надо корить себя за то, что не оказался здесь днем раньше: один день все равно ничего бы не изменил. В том случае, конечно, если Лиза сложила подарки и сразу ушла. А вдруг она приготовила все заранее, да решила прогуляться, а там… Ладно! Если нельзя знать наверняка, то разве обязательно предполагать худшее?

Той ночью он часто просыпался. Лежал затаив дыхание, прислушивался. Думал о том, что ни один из законов мирозданья не противоречит тому, чтоб вот сейчас появилась Лиза. Она ведь могла просто задержаться в «магазине». Или вообще найти другой, более удобный подвал, а сюда заглядывать лишь изредка… Конечно, маленькие девочки не должны гулять по ночам. Но гулять по своим снам им очень даже можно! И поэтому если бы Лиза ему привиделась и просто что-нибудь сказала в этой своей манере, тем самым подтвердив, что с ней все в порядке…

Две банки шпрот и упаковку пряников он решил оставить: мало ли кому еще в этот подвал случится заползти. Над бутылками задумался. С одной стороны, вода нужнее продуктов. С другой стороны, бутылки тяжелые, их и так придется нести в руках. А с третьей — лимонад не вода, слишком сладкий. Оставив и одну из бутылок, Влад посмотрел на автомат. Как Лиза сказала тогда? Механизм для убийства?

И вправду, что же этот калашников — добро или зло?.. Если на тебя напали злодеи, то в твоих руках он добро. Не то чтобы добро абсолютное, но, по крайней мере, приемлемое. А если он же, но в руках злодея? Тогда зло. А как узнать, кто злодей?.. Ну, Влад, с этим вообще все просто! Кто стреляет в тебя — тот злодей. И в кого стреляешь ты — тоже! Так что давай, загрузись где-нибудь под завязку патронами и начинай творить добро. Или эта дорога тебе уже знакома?

В путь он собирался с тяжелой головой. За ночь совсем не отдохнул, а кто б еще сказал, откуда берутся все эти мысли… Даже сама идея похода теперь представлялась не такой уж бесспорной. Почему он решил, что вся эта заваруха не рассосется без него?! И насколько вероятность просто добраться пешком до Москвы отличается от нуля? А еще если ее умножить на вероятность найти там самых главных? Они, эти главные, могли улететь в Австралию. Или загодя поселиться в секретном подземном городе, где каждому доступно погреть руки о ядро Земли…

Выбравшись на улицу Седова, он огляделся… Что это? Пятно чистого асфальта, на нем какие-то буквы… Смысл слов до его сознания еще не дошел, а дыхание уже перехватило. Он опустился на колени и осторожно смел песчинки.

Папа и Влат Я ушла к бабушке в Лугу

Приходите скорей. Лиза!

Желтый мелок. Где она его нашла?! Наверное, положила в кармашек платья, когда выбежала из дома погулять ненадолго. Влад вспомнил кудряшки девочки, этот запах пыли с молоком… Никто ее не похищал! Она ушла! Как он ей и сказал! Натаскала еды, заботливо все сложила, подождала еще какое-то время…

Буря эмоций заставила Влада вернуться в подвал. Он сел в том месте, где они обычно обедали. Нет, это неправда, что человек может исчезнуть бесследно! Этот пол, эти стены, этот потолок. Покореженная труба, когда-то ронявшая в тишину редкие капли. Здесь каждый сантиметр знает о том, что была… что есть такая девочка Лиза! И он тоже запомнит! Он запомнит все, и это останется с ним навсегда… И вдруг ясное понимание развернулось во весь объем сумрачного подвала. Лучше двинуться в путь и сдохнуть по дороге, чем сидеть на месте и терпеть поражение в каждой проходящей минуте! Эта мысль явилась ответом на все те сомнения, что мучили его прошедшей ночью. И еще она непостижимым образом поворачивала всю вселенную вокруг него — Влада — как вокруг оси!

Через железнодорожные пути он пробрался к проспекту Славы. Да, идти самыми широкими улицами. Вот здесь повернуть налево, на Софийскую, и двигать прямо. До Дунайского проспекта или до Кольцевой дороги — можно решить на перекрестке с Дунайским…

Все правильно! Жить ему осталось вряд ли долго. Вон как Наташа посмотрела, когда он поинтересовался, что там с его анализом крови. Раньше он и не знал, что такое думать над действием: намерение равнялось действию! Теперь же чтобы начать новое движение, мысль вынуждена каждый раз пробиваться к телу через невидимые препятствия. А еще боль на лице. И одышка. И нечувствительность к холоду — тоже какая-то неестественная, деревянная… Но даже если два месяца! Если ему осталось жить всего шестьдесят дней, то почему он должен умереть, так ни разу и не замахнувшись на что-нибудь действительно важное?.. Глупо это, конечно. Прожить столько лет, растрачивая свои минуты попусту, а потом, когда их осталось совсем ничего, спохватиться… Если бы с самого начала так! Ты же, Влад, когда-то был ребенком. Который еще не знал, что взрослый мир потребует с него входной билет в виде готовности стебаться над всем и вся. Поэтому ты зачитывался сказками, погружался в мечты полностью. Вот если бы с того самого времени идти прямо, ни под какие обстоятельства не подстраиваясь! И в нужные моменты решительно так: «Избушка-избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!»…

На пересечении с Дунайским проспектом он сделал привал. Сгоревшая заправка. За ней бывший автоцентр «Пежо». Помнится, раньше там вся площадка была заставлена. А теперь обломки здания топорщатся металлическими конструкциями, и ни одной целой машины вокруг. Конечно, можно предположить, что сразу после катастрофы уцелевшие жители Питера ринулись оформлять автомобили в кредит. Но что-то подсказывало, что процесс освобождения автоцентра от товарного запаса протекал несколько иначе.

Он решил идти по Кольцевой. Можно было бы и через Купчино, но там больше вероятность встретить людей: плохие могут понапрасну задержать, а с хорошими самому потом не захочется расставаться.

Слева показалось здание тюрьмы. Видимо, оно изначально проектировалось прочным, потому как обвалилось только фасадом. Или ударная волна докатилась сюда уже порядком ослабев… Интересно, что происходило в тюрьме сразу после взрыва? Охранники расстреливали заключенных, чтоб те не достались врагу? Вряд ли. Вся сила охраны держится на социальных условностях, а когда они рушатся… Скорей всего, заключенные захватили оружие и арестовали своих тюремщиков — до выяснения того, что случилось и кто виноват. Или же просто через дыру в заборе выбрались на волю, добежали до автоцентра, купили по автомобилю…

Виадук кольцевой дороги лежал на земле раскрошившимися бетонными балками. А темное пятно в тумане — это, видимо, бывшая труба Южной ТЭЦ.

Влад повернул направо и двинулся по железнодорожным путям. Ходить по шпалам и в прежние времена было делом нелегким, а уж теперь и подавно. На каждом шагу поваленные столбы, провода. Поезда застучат колесами тут еще не скоро… Еще только прикидывая свой маршрут, он рассматривал и вариант вдоль железной дороги. Но теперь окончательно решил, что пойдет по шоссе. Во-первых, этот путь ему знаком — столько раз мотался в столицу на машине. А во-вторых, если придется совсем тяжко, можно будет рискнуть навязаться к кому-нибудь в попутчики.

Ему встретилось — когда уже казалось, что город остался позади — еще одно знакомое здание. Почти целое. Лишь стекла выбило, да стена пошла широкой трещиной. Бывшая гостиница «Автомобилист». Влад хорошо помнил, как искал эту гостиницу в первый раз: приехал в тот поселок Шушары, что находился на Петербургском шоссе; потом, поняв свою ошибку, решил сократить путь и рванул прямо через поля. Сколько лет назад это было?.. Он вдруг испытал к этому месту до странности теплые чувства! Захотелось сделать здесь привал. Да, постучаться в дверь, попроситься погостить, раз это гостиница…

Торчащий из земли камень, на котором подвернулась его стопа, расставил все по своим местам. Нет, дорогой Влад, прошлого не вернешь. Настоящее же для жизни пригодно мало. Поэтому выход один: держать курс в будущее. А частые привалы все равно не спасут от того, что ждет на пути. Так пусть уж все случится скорей!

Влад шел по правой стороне Московского шоссе, когда ясно услышал звук. Не раздумывая, он перемахнул через канаву, по едва заметной тропинке сделал несколько шагов вглубь придорожного леса и встал за дерево.

Со стороны города приближался автомобиль. До его появления в поле зрения оставалось секунд десять, когда звук оборвался: автомобиль то ли куда-то свернул, то ли остановился. Влад некоторое время подождал. Нет, мотор вновь не завелся. И ничего другого, кроме обычных шорохов, которыми наполнен этот туман.

Он вышел из-за дерева… и нос к носу столкнулся с людьми.

От неожиданности все замерли.

Их было трое. Все одеты в пятнистую форму. За плечами рюкзаки. У каждого оружие. Но самое нехорошее…

Влад хотел было молча проскользнуть между этими незнакомцами, однако тот, что стоял ближе остальных, преградил дорогу:

— Почему паркуемся в неположенном месте?

Пока Влад осмысливал, что можно вообще на такое ответить, двое других обступили его с боков.

— Документы, — сказал тот первый. Он, видимо, и не рассчитывал услышать ответ на свой первый вопрос.

— А какие вам нужны документы?

— Все что есть, — усмехнулся стоявший слева.

Воцарилась тишина.

— Ну? Будем создавать пробку на дороге или как? — проговорил первый.

 Влад вспомнил этого человека. Как-то раз, пару лет назад, он поворачивал с площади Декабристов налево, на Английскую набережную. Это не был его обычный маршрут, но тут чего-то пришлось. И вот катит он вдоль Невы и — бац! — полосатая палочка. Ну, он-то спокоен, ехал шестьдесят, а гаишник: «Здесь ограничение скорости сорок». Влад, конечно, сказал, что никакого знака не видел, но в этом спектакле режиссер уж имелся. Такой невысокого роста капитан, с большой родинкой над левой губой. Находясь с ним в тот раз лицом к лицу, Влад будто невзначай подсмотрел в чужое окно: этот человек упивается своей властью! Работа приносит ему хорошие деньги, это вне всяких сомнений, но главное — она позволяет на законном основании терзать людей! Терзать на уровне эмоций, но при удобном случае… Влада тогда это почему-то так задело, что он врубил задний ход и на всех сорока километрах в час поехал искать знак. Нашел. Недавно поставленный, почти на самом перекрестке. Он хотел сразу дать по газам и подлететь к гаишникам уже на восьмидесяти, но потом немного поостыл — протащился мимо специально со скоростью пешехода. Те, правда, внимания на него не обратили, поскольку уже были заняты очередным водителем. И вот теперь… Зря ты, Влад, тогда, на Английской набережной, испытывал судьбу.

— Ну? — повторил старый знакомый. — Есть документы?

— Нет.

— Так, так. Документов нет…

Стоявший справа повернулся и начал было что-то шептать капитану на ухо, но тот, не дослушав, с каким-то безразличием спросил:

— Что несете?

— Ничего особенного.

— Покажите.

Влад снял вещмешок с плеча и поставил на землю.

— Ладно, давайте начистоту. Чего вы хотите?

Тот, что стоял слева, высокий, ухмыльнулся:

— Тут вопросы задаем мы. А твое дело выполнять распоряжения представителей законной власти.

Он подошел, взял вещмешок, развязал, вывалил содержимое и присел на корточки.

— Так. Тушенка. Шпроты. Хлеб. Пряники. «Фанта». Зажигалки. Бинт. Веревка. Мыло. Таблетки… уголь активированный… еще лекарства… Спальник. Белье. Ботинки, новые… Далеко собрался?

Влад промолчал.

— Отвечайте на вопрос, — сказал капитан. — Откуда идете?

— Оттуда.

— Куда?

— Туда.

— С какой целью?

— С личной.

— А поконкретней можно?

— Нельзя, — сказал Влад и посмотрел капитану в глаза: — Это все?

— Нет, не все, — вступил в разговор третий. — В лесу что делал?

— Стоял.

Долговязый оставил вещмешок и выпрямился:

— А тебе теперь обязательно в лес надо, чтоб стоял?

Уродливая тень, подобие улыбки, скользнула по лицам всех троих.

— Все, — капитан указал на разбросанные вещи. — Можете собираться.

Влад опустился на колено. Сначала уложить спальник на самое дно вещмешка. Затем ботинки… Тот, что стоял справа, отошел за спину капитана, как будто освобождая проход. Долговязый тоже сделал несколько шагов назад. Капитан повернулся левым боком — вроде переброситься парой слов с напарниками. Влад заметил, как его правая рука медленно сгибается в локте и останавливается где-то на уровне пояса.

— Ну что? — подал голос долговязый. — Ты готов?

Затянув лямки вещмешка, Влад поднялся.

Левая кисть капитана обхватила цевье автомата:

— За создание затора на правительственной трассе, за отсутствие документов на перевозимый груз, а также за проявленное неуважение к сотрудникам правоохранительных органов…

Влад рванулся прочь как стоял, спиной…

Эхо выстрелов смолкло, но эти трое стояли неподвижно и прислушивались. Потом капитан шагнул к кустам.

— Ты куда, командир? — удивился долговязый.

— Глянуть надо, вдруг жив еще.

— Да я точно видел, как ты его двумя пулями в грудь!

— Проверить все равно не помешает.

— Ты как хочешь, а я ради трупа в болото не полезу.

Капитан подошел к долговязому и положил руку ему на плечо.

— Кончай баланду травить, начальник! — вмешался третий. — Дело сделаем, а потом хоть друг друга мацайте, хоть жмурика до утра провожайте!

 Поспешно убрав руку, капитан пристроил автомат на груди стволом вниз:

— Ладно. На обратном пути проверим. Перетащим его куда-нибудь. Или здесь оставим, чтоб других отпугивал. И как это он нашу тропинку вычислил?..

Глава 14

В детстве Влад жил на Петроградской стороне, рядом с Карповским мостом. В доме, построенном в начале двадцатого века.

Это даже не воспоминания. Двустворчатая дверь без порога. За ней полумрак парадного помещения. На стене слева деревянные почтовые ящики. Дальше широкая каменная лестница, поднимающая всякого идущего на уровень первого этажа. Ступеньки лестницы сильно истерты, оплавлены житейской горячностью многочисленных ног. И неизменный запах сырости, до самой их квартиры.

Тот запах сырости в детстве не воспринимался как нечто особенное. Но как-то летним вечером, когда Влад уже лет двадцать как переехал с Петроградской, в парадной похожего дома такой вот камень дохнул на него тысячелетней свободной своей природой, которую так и не смогли перебить годы советского портвейна и мочи — и мгновенно возникли тени прошлого, оказавшиеся неожиданно реальными!

В их подъезде жила старушка. Влад не помнил, как ее звали, но кличка неразлучной с ней собаки — Дэзи — приходила на ум каждый раз, когда он видел похожую болонку. Эта добрая старушка часто встречалась им на лестнице. Всегда останавливалась и подолгу обсуждала с его мамой новости взрослого мира. А он в это время гладил белую болонку, стараясь сделать так, чтобы шерсть не налезала той на глаза…

Ты помнишь, Влад, каково было ходить с мамой по вашей улице? Едва ли не каждая третья тетенька оказывалась ее знакомой, с которой просто поздороваться — это почти что обидеть. И как по воскресеньям, когда вы направлялись на Елагин остров, тебе приходилось тянуть маму за руку до самой остановки автобуса? И даже в парке, бывало, слово за слово — и вот ты уже бегаешь по дорожкам в компании другого мальчика, а ваши мамы идут следом и неторопливо беседуют… Это причуда памяти, Влад, или во времена твоего детства люди жили в большем согласии друг с другом?

В одну из новогодних ночей под окнами их дома раздался такой грохот, будто с крыши сбросили большой железный ящик. Многие сразу повыскакивали на улицу. Оказалось, белые «жигули» врезались в грузовой прицеп, стоявший у обочины. Водитель «жигулей», который еще несколько минут назад куда-то сильно спешил, теперь лежал на заснеженном газоне и ждал «скорую». Владу было лет восемь, и его память сохранила картину того происшествия в деталях. Кровь на снегу, смятый капот автомобиля, погнутый руль, ветровое стекло в трещинах. Женщина из соседнего подъезда сидит рядом с водителем, подложив край своей шубы ему под голову. Вокруг люди. Их любопытство, неловкость, желание чем-то помочь… Мама потом говорила, что водитель — совсем еще мальчик! — торопился домой, и что виноват тот, кто оставил свой прицеп не в том месте.

Да, в те времена окружающая действительность казалась более спокойной. Телевидение еще не развернуло всемирную охоту за самыми шокирующими новостями, а простой человек — часто ли он сталкивается с чем-то ужасным непосредственно? Кроме той новогодней аварии за все свое детство Влад только раз был свидетелем чрезвычайного происшествия. Хотя можно ли назвать пятилетнего пацана свидетелем, если он видел лишь толпу зевак да слышал охи-вздохи?!

Дело было на углу Чкаловского проспекта и набережной реки Карповки, когда они с мамой стояли в очереди за арбузами. Стоять предстояло долго — целый час! — и мама разрешила ему сходить на почту, что находилась тут же, только по ступенькам подняться. Дядя в черном костюме помог Владу миновать тяжелую дверь, за которой — концентрированный аромат почтовых принадлежностей. И тишина. Она совсем не страшная, эта тишина, но для начала лучше было постоять возле витрины с открытками. Потом подойти к столу, где рядом с чернильницами лежат круглые палочки с острыми стальными перьями на конце. И там, то самое — пресс-папье! Такой тяжелый брусочек с ручкой-кнопкой наверху и округлым основанием, на которое натягивается промокательная бумага. Владу этот предмет нравился больше всего — нравился своим весом, и еще какой-то необъяснимой настоящестью. Название «пресс-папье» не подходило ему так же, как и слово «промокашка». Да! Ведь это была деталь инопланетного космического корабля, которую несведущие взрослые приспособили под свои обыденные нужды… И вот, каждое мгновение ожидая услышать «мальчик, не балуйся», Влад макает перо в чернильницу, старательно выводит на лежащей тут же черновой бумаге фиолетовую букву «А». Потом берет пресс-папье, подносит к надписи одной стороной и перекатывает на другую. Переворачивает. И среди множества чернильных отпечатков свою букву отыскать не может — первый самостоятельный сеанс связи с далекой планетой под угрозой срыва! Он еще раз пишет «А», находит на промокательной бумаге место посветлей, прицеливается получше… Когда Влад вышел с почты, очередь за арбузами пребывала в возбуждении. Оказывается, пока он учился размножать кляксы, на улице легковой автомобиль задел пешехода. Все уже давно случилось, и несильно пострадавшего как-то очень быстро увезли. Остались машина-виновница посреди дороги, рядом с ней милиционер и растерянный водитель. Да еще самые стойкие любопытствующие на тротуаре. Мама сказала, что он тоже может подойти поближе и посмотреть, но Влад не захотел. Ведь куда интересней было наблюдать за продавцом! Как тот берет из зеленой клетки очередной арбуз, кладет на весы, меняет гирьки, цепким взглядом оценивает положение стрелки, потом ловко перебрасывает костяшки с одной стороны счет на другую… А очередь, обсуждая подробности дорожного происшествия, еще долго волновалась: ветер перекатывал взад-вперед по цепочке людей свой огромный пресс-папье, и промокательная бумага теплого августовского дня собирала излишки чернильных эмоций с лиц впечатлительных тетенек, лишь в некоторых местах слегка смазывая.

Нет, это большой вопрос! Один и тот же день, одно и то же событие, ребенок и взрослый — чей взгляд точнее? Чьими восприятиями корректнее мерить жизнь? Та женщина, что подложила свою шубу под голову водителя белых «жигулей» — в ее жизни было много чрезвычайных происшествий или мало? А в жизни его мамы? И как она воспринимала это всеобщее существование?.. Вот и получается, что прав тот, кто говорит, будто такая вещь как «жизнь вообще» представляет собой лишь умозрительное обобщение, а реальными являются вселенные каждого отдельного человека, которые пересекаются между собой и тем самым создают все многообразие этого мира. Да, Влад, это должно быть именно так! Потому что вот сейчас ты отправился в свое прошлое в поисках истины, на которую можно опереться, а находишь по большей части дорогие твоему сердцу пересечения с мамой. Находишь их столько, что могло бы хватить не на одну жизнь.

Однажды, когда ему было года четыре, мама отпустила его погулять во двор одного. Она, конечно, несколько раз повторила, что далеко уходить нельзя, и Влад это помнил. Но незнакомый большой мальчик предложил ему посмотреть на что-то очень интересное. По его словам, это интересное находилось рядом, совсем «не далеко»… Через арку они вышли на набережную реки Карповки, повернули налево. Когда дорога уперлась в зеленый забор, большой мальчишка отодвинул секретную доску, и они оказались там, где Влад никогда не был. Вдоль старых гаражей, перепрыгивая с одной тропинки на другую, пролезая в дыру еще одного забора — дух захватывало! Его новый знакомый не останавливаясь говорил о том, что вот-вот они придут на склад, где все самое интересное и лежит — но вдруг повернулся и убежал… Какое-то время Влад ждал. Сначала думал, что это такая игра, правила которой он еще не знает. Потом пошел искать путь назад. Гаражи, гаражи, гаражи — заброшенные, ржавые, уже начавшие зарастать травой. Когда он понял, что заблудился, то сначала расстроился, как бы заплакал, но только без слез. А затем неожиданно пришло решение: раз такое случилось, он теперь станет жить здесь! Будто объектив волшебной кинокамеры в его разуме изменил настройки — и реальность мгновенно сложилась в новый рисунок. Он осмотрелся. Да, вот здесь будет его комната, и на этом ящике из-под бутылок он будет сидеть. А вон там лежат два больших камня, которые тоже можно подо что-нибудь приспособить… Влад выбрался оттуда почти случайно. Пошел осматривать свои новые «владения», да уперся в кучу застарелого дерьма, на которую чуть не наступил по дороге сюда. И там дальше одинокий куст возле гаража, потом зеленый забор… Уже темнело, когда под аркой соседнего дома он увидел маму! Увидел — и почувствовал себя очень виноватым. За то, что ушел далеко. И еще за то, что так легко от всего отказался… Мама не стала его ругать. В тот вечер она вообще была какая-то притихшая… Лишь много лет спустя, уже сам став отцом, Влад дорисовал в уме картину того происшествия. Вот его мама мечется по дворам. Вот опускаются сумерки, а ее лицо остается неестественно белым. Вот она неизвестно к каким богам обращается и неизвестно какие клятвы им дает… Но тогда, будучи четырехлетним мальчиком, он лишь целовал мамины руки, обхватив их покрепче. А она все пыталась их высвободить. Стеснялась. Говорила, что руки у нее некрасивые… Некрасивые?! Должно быть, к тому моменту она уже далеко отошла от своих четырех лет — иначе бы помнила, что в этом возрасте ничего некрасивого не бывает!

Глава 15

Лист подорожника. Близко-близко. Поверх въевшейся в зелень пыли — сочная капля. Кровь.

Он попытался пошевелиться. Первое усилие результата не принесло. Зато второе провалилось в какую-то пустоту, потянуло за собой… и вот оно — тело! Будто головой в ворох повседневной одежды! И там на миг замешательство — а следом как лавина: привкус железа во рту, рваный ритм сердца возле горла, горящий огнем живот…

Ладони инстинктивно прижались к лицу. Господи, как больно! И сразу мысли. Там, после живота, должны быть… Ноги. Да, ноги! Только он совсем их не чувствует.

Ну, Влад? Не ожидал, что все закончится так быстро? Все твои раздумья, все переживания — какой в них теперь толк? А надежды и старания твоей мамы? Получается, они тоже оказались пустыми? И ведь как метко у них вышло! Одной очередью и в тебя, и в тех, кому ты был дорог…

Ему показалось, что это волна гнева оторвала его от земли. Нет! Он еще способен шевелиться, следовательно, еще может вкладывать в свою жизнь смысл! Даже если осталась лишь минута…

Чуть выше по склону валялась его шапка. Загребая локтем, он подполз к ней. Перевернулся на спину.

На живот смотреть нельзя! И на левое плечо тоже!

Подняв правой рукой шапку, он положил ее на живот. Потом взял левую руку за запястье и опустил кистью на шапку. Прижал. Перед глазами поплыли темные круги, и это еще больше его разозлило. Потратить последнюю минуту на то, чтобы бить поклоны боли?!

Он повернулся на бок, затем встал на колени. Ноги есть и они слушаются!

Продолжая левой рукой прижимать к животу шапку, Влад стал карабкаться по склону. Поскользнулся, ткнулся лицом во что-то твердое. Камень с острой кромкой. За минуту он не сможет дойти до Москвы, но прихватить с собой на тот свет попутчика…

Да, вот она, тропинка вглубь леса! Пока ноги несут — он будет бежать, пока руки сжимают — будет держать!

Его остановил запах. Теплого человеческого дерьма в прохладном лесном воздухе. Слева, метрах в трех от тропинки, на корточках со спущенными штанами сидел капитан. Рядом рюкзак, поверх него автомат.

Влад будто наступил течению времени на хвост: уходящее мгновение задержалось, в него ткнулось мгновение последующее, затем следующее, и вот уже стала видна целая будущая секунда во всех своих подробностях.

Попытка капитана вскинуть автомат, полет собственного тела с вытаращенными глазами и прижатой к животу левой рукой — и одно на двоих знание того, кто точно не успеет…

Камень врезается в голову.

Еще замах — и он же удар!

И еще один — устремленный прямо к центру Земли…

Не надо застревать взглядом на ручейках крови, Влад! Высвободить автомат. Проверить. Распихать по карманам магазины.

Только не останавливаться. И не смотреть на свой живот. Потому что там могут торчать наружу внутренности, и много крови, и вообще что угодно может там быть — вплоть до полного отсутствия живота. Но об этом даже думать нельзя!

Куда же эти гады направлялись? А если их там целая рота?.. Пускай! Он будет валить их до тех пор, пока не кончатся патроны! Эх, не догадался прихватить с собой еще и тот камень!

Тропинка пошла вниз круче, и Владу показалось, что у него слабеют ноги. И в ботинках хлюпает — кровь, наверное…

Ну нет, только не сейчас! Не смотреть вниз! Смотреть вон на ту березу! Да, он обопрется об нее, передохнет пару секунд…

— Эй, командир! Ты несешься так, будто еще на один рюкзак разжился.

Догнал!

Все, Влад, живот тебе больше не нужен.

Левой рукой обхватить цевье автомата.

Через прицел выглянуть из-за дерева…

Они копали яму на небольшой поляне, метрах в пятнадцати ниже. Успели вырыть только по щиколотку. Тот третий продолжал сосредоточенно махать лопатой. А долговязый вроде как собрался сказать что-то еще, но запнулся. Ухмылка сползла с его рожи, он начал оседать. Его дружок быстро повернул голову в сторону Влада, выпустил из рук лопату и медленно выпрямился.

— Слышь, авторитет, погоди, — заговорил он. — Ты бы сразу сказал, что долю хочешь. Забирай один рюкзак. Там больше, чем четвертая часть. Это тебе от нас отступного. Возьми вот этот…

Он сделал шаг в сторону — и Влад нажал на спуск.

Короткая очередь, три пули.

Поворот всем корпусом — три пули в прыгнувшего в сторону долговязого.

Снова поворот — три пули в лежащее на земле тело.

Поворот обратно — еще три пули…

Влад отстрелял весь магазин.

Пристегнул новый, передернул затвор.

Какое-то время стоял не дыша, стараясь уловить среди деревьев малейшее постороннее движение.

Постепенно напряжение отпустило, перестало стучать в висках. Вернулся слух. И слабость.

Он опустил автомат, скользкими от пота и крови пальцами поставил его на предохранитель. Наблюдая за собой почти с безразличием, сполз по стволу дерева.

Вот и все. Но теперь хоть стыдно не будет.

Очнулся он посреди ночи. От холода. На ледяные объятия смерти это не очень походило: слишком уж активно клетки организма требовали тепла!

Опираясь на ствол дерева, он поднялся. С удивлением обнаружил, что чувствует себя не так уж и плохо для раненного смертельно.

Дрожащая рука ощупала область живота. Одежда мокрая, но никаких вывороченных внутренностей. Более того — даже острой боли нет!

Он закинул руку за спину, потрогал поясницу. Вроде, все цело. Но вот ведь гадство: чем больше надежда, тем сильнее страх…

Наконец, он задрал куртку и провел ладонью по брюшине — ожидая, что пальцы провалятся в пустоту с рваными краями…

Не провалились! Рана, конечно, была. Ну, рана, или то место, которое отзывалось болью сильней всего. В очередной раз приближаясь к этому месту ледяной рукой и отдаляясь от него, Влад склонялся к мысли, что мышечные ткани целы и пули внутри нет!

Если предположить — только предположить! — что брюки мокрые не от крови… Да! Когда в него выстрелили, он упал в канаву, на дне которой была вода. Это она, а не кровь хлюпала потом в ботинках! И если все так… тогда ноги он сейчас плохо чувствует потому, что слишком долго валялся на холодной земле в мокрых брюках…

Спокойно, Влад, спокойно, не спеши радоваться. Просто дождись утра, там все и увидишь.

Чтобы согреться, он решил поприседать. Начал осторожно — боясь, как бы внутри чего не лопнуло. Медленно вниз, медленно наверх. Снова вниз, и наверх. Никакой скрежещущей боли не добавилось, и он немного успокоился насчет своих внутренностей. Еще раз вниз, еще раз наверх. Главное — держаться за дерево хотя бы одной рукой. Вниз, наверх…

Через некоторое время стало ясно: медленные приседания приносят больше утомления, чем тепла. Но что же делать? Зажигалки в кармане нет, но даже если б и была, то в свете последних событий собирать дрова и разводить тут костер…

Он попробовал маршировать на месте. Оказалось лучше приседаний, только шума больше.

Ну и черт с ним, с шумом! Если от всего прятаться, то укромней могилы места нет. А туда ему и не в этот раз, кажется… Влад нащупал на земле автомат, поднял его, перекинул через плечо. И вдруг увидел всю нелепость происходящего: в ночном лесу человек шагает, но при этом никуда двигаться не собирается! И самое смешное, что этот человек — он сам!

Левой, правой, левой, правой.

И все же абсурда еще не достаточно, чтобы успокоить себя: этого, мол, не может быть в принципе. Вот если песню строевую запеть!

Левой, правой, левой, правой…

К утру все эти опасения, надежды, шаги на месте измучили его вконец. В какой-то момент он потерял ориентацию... едва проступившие тени деревьев тут же взбрыкнули — и он ударился спиной о землю. Не больно, просто немного странно: гаишники — это понятно, но когда еще и земное притяжение прикладывает тебя за безобидную мечтательность… Влад поймал себя на том, что ему хочется закрыть глаза и обмозговать эту мысль получше. Покрутить ее. Повернуть к себе гаишной стороной — отвратиться. Повернуть стороной своей ушибленной спины — проникнуться к себе сочувствием. Потом обобщить, придя к выводу, что приличному человеку даже по ночам бывает нелегко. А затем обмануть всю эту кучу малу — нырнуть в сон…

Он заставил себя подняться. Уперся в дерево обеими руками… Да, колени высоко задирать не надо, а то ноги очень скоро начнут отваливаться.

Левой, правой, левой, правой. Вот, блин, корявый марш одинокого несогласного!

Лишь когда совсем рассвело, Влад осмотрел живот. Рана начиналась чуть ниже пупка и шла влево сантиметров на десять. И это была царапина. Хоть широкая и глубокая — но лишь царапина! Она уже начала покрываться коркой, и только в тех местах, где пришлось отрывать присохшую рубаху, сочилась кровь. Вокруг раны виднелись темные разводы: то ли грязь, то ли синяк… Но главное — он по большому счету невредим!

Когда раньше Влад слышал фразу «не могу поверить», ему всегда казалось, что произносящий ее человек пытается позировать, преувеличивая свои эмоции. А тут он сам переводит взгляд с живота на окружающую обстановку и каждый раз ожидает, что декорации переменятся — либо живот вывернется наружу безобразной раной, либо из-за веток выпрыгнет скрытая камера, обвешанная кучей шутников. Но вот время идет, а шутники с дырявыми животами все не появляются…

Ну и черт с ними, с шутниками! Если допустить, что первая пуля попала в плечо, его развернуло, а в это время вторая пуля ударила в живот…

Ремень! Его недолгий друг Митька по собственной инициативе притащил солдатский ремень с медной бляхой. Этот ремень в вещмешок уже не лез, и Влад нацепил его под куртку. Подумал еще, что заставь дурака богу молиться — он и лоб расшибет. А оно вон как обернулось! Пуля ударила в бляху, и она, пропахав на животе борозду, отлетела в сторону. Да, такова, по-видимому, хроника никчемного на первый взгляд подарка.

Прости, дорогой Митя! Было глупостью относиться к тебе свысока только потому, что ты умеешь выражать свои симпатии искренно, не боясь показаться смешным или навязчивым.

Волна душевного тепла растворила пространство, и Влад оказался лицом к лицу с Митькой — где-то посередине между этим лесом и тем, деревенским… Эх, если бы не блаженные дурачки, кто бы ходил по российским дорогам?!

Глава 16

Свой вещмешок Влад нашел в компании рюкзаков этих «гаишников». Все оказалось на месте, единственно упаковка пряников валялась на земле надорванной. Ладно, еда потом — сначала медицина.

Снять куртку, плеснуть перекиси водорода на кусок бинта, пройтись по царапине… Получается, за живот он беспокоился напрасно, а вот рану на плече недооценил: хоть кость и цела, мышечные ткани разошлись сантиметра на два, края начали припухать; двигать рукой не очень больно, но как-то неприятно тянет шею…

Зашивать плечо Влад не стал. Конечно, если бы от этого зависела его жизнь, то он, скорей всего, поборол бы нежелание тыкать себя иголкой. А так… Ну заживать будет дольше, ну шрам на всю жизнь останется — ему этой жизни уже отмеряно-то… Стараясь лишний раз не глядеть на рану, он обработал ее перекисью и забинтовал. Теперь только запить лимонадом пару таблеток антибиотика — и можно целые сутки ни о чем не думать. Сутки! А там станет видно, в какую сторону качнутся весы.

Покончив с медициной, он быстро переоделся. Чистое белье, сухие ботинки — такие простые вещи, но как сильно они улучшают настроение! И раз уж такое дело, то почему бы и вправду не развести костер? Просушить мокрую одежду, заварить чаю, а лучше кофе. Точно! Но сначала неплохо бы посмотреть, зачем эти трое поперлись в лес под вечер.

Из развязанного рюкзака на землю выкатился густо обмотанный скотчем шар, размером с футбольный мяч. Снаружи вроде мягкий, но весом килограммов под двадцать! Проковырять ножом дырочку во внешней его оболочке труда не составило. Но дальше шел плотный полиэтилен, в несколько слоев. И еще какая-то тряпка, пропитанная, похоже, маслом. Не желая тратить время, Влад начал от души полосовать ножом по всем этим слоям. Лезвие обо что-то звякнуло…

Сначала ему почудилось, что внутри свертка копошатся черви. Но потом… То, что он принял за червя, оказалось цепочкой! Толстой такой, свитой из двух пучков желтого металла разных оттенков. А вокруг нее — кольца, перстни, сережки, кулоны…

Эти негодяи шли в лес зарывать золото!

В каждом из двух оставшихся рюкзаков лежало по такому же свертку. Влад разрезал еще один. На землю с мягким шелестом посыпалось золото. Он зачерпнул горсть, поднес поближе к глазам. Обручальное кольцо. Судя по размеру — женское. Еще одно. А вот мужское. И опять женское. Женское. Женское, широкое… Неужели среди обладателей обручальных колец женщин настолько больше, чем мужчин?.. Вот тонкая цепочка с кулоном. Тоже женская. И сережки с темно-красными камешками… Сережек очень много — больше, чем обручальных колец, даже если сложить женские с мужскими… Почти на всех сережках кровь. А на перстнях и кольцах — редко где… Подожди, Влад, подожди. Это говорит о чем-то очень важном… Если бы мародеры снимали золото с погибших под завалами, то процент испачканных кровью украшений был бы одинаков как для колец с перстнями, так и для сережек… А сколько весит одно такое изделие? Грамм десять? Или двадцать? Ладно, пусть будет в среднем пятнадцать. В трех рюкзаках этого добра шестьдесят килограмм. Сколько будет шестьдесят килограмм разделить на пятнадцать грамм?..

Он сидел, уставившись на золото. Понимал, что вот уже какое-то время его как заклинило, но ничего поделать с собой не мог.

Сколько будет шестьдесят килограмм разделить на пятнадцать грамм?.. Когда они с Машей в ювелирном магазине выбирали обручальные кольца, там было много покупателей. Человек пятнадцать. Черт, и здесь эти пятнадцать… Но сколько же будет шестьдесят килограмм разделить на пятнадцать грамм? Ведь сколько-то это должно быть по любому… Нет, вот так в лоб делить нельзя. Надо перевести килограммы в граммы. Да. Шестьдесят килограмм — это сколько грамм?.. В одном килограмме… тысяча. Так? Или нет? Или все-таки тысяча?.. В ювелирном магазине не было тысячи человек, они бы туда просто не поместились. Но поместились же как-то шестьдесят килограмм в три футбольных мяча. Ладно, в каждый мяч по шестьдесят тысяч — это три стадиона. Три. Все правильно. Тогда при чем тут число пятнадцать?.. Стоп, отвлекаться нельзя! Надо вернуться к исходной задаче. А задачу он решает не про стадионы, а про килограммы. Сколько будет шестьдесят килограмм разделить на пятнадцать грамм?.. Для особо талантливых математиков требуется повторить помедленней. Сколько. Будет. Шестьдесят. Килограмм. Разделить. На. Пятнадцать. Грамм… Сколько?!

Далекий выстрел заставил Влада очнуться. Он посмотрел на мертвого гаишника. Нет, эти гады не ходили в город! Вон его собственные ботинки бродили по развалинам лишь три дня — и вид у них уже ветеранский. А обувь этих хоть и стоптана, но по бокам целая, ни царапины. Они не ходили в город, не снимали золото с погибших. Они рыскали вдоль шоссе и высматривали жертв среди беженцев. Останавливали, предлагали подвезти… Судя по всему, нападали в основном на женщин: те носят больше украшений, да и справиться с ними легче. И кровь на сережках от того, что их выдирали из ушей живых. Или еще минуту назад живых… А шестьдесят килограмм разделить на пятнадцать грамм — будет четыре тысячи!

Однако на первом плане уже сверкала битым стеклом другая мысль: торчать здесь, рядом с золотом и двумя трупами, нельзя! И уж тем более никакого костра! Ведь если на него сейчас наткнутся хорошие люди, то придется объяснять им ситуацию — а это всегда выглядит так, будто оправдываешься. Если же хороших людей опередят плохие…

Он поднял с земли автомат. Прислушался. Тихо, вроде…

Ни в одном из трех рюкзаков нет еды. Следовательно, либо они приехали на машине, либо их логово совсем рядом… Что там тот гаишник ему предлагал — войти в долю и получить четвертую часть? Значит, вся их шайка состояла из трех человек. И все они здесь. Один, два, и там третий… А если нет? Если не три? Если тот хитро-мудрый начал говорить первое, что пришло в голову, чтобы отвлечь внимание? Если в действительности есть другие бандиты, которые знают, куда пошли эти? Что те самые другие будут делать, когда не дождутся своих корешков?

Влад быстро распихал золото обратно по рюкзакам.

Потом пробежался по кустам, нашел глубокую канаву, в которой вода, судя по всему, не пересыхала никогда. Сбросил туда рюкзаки. Черная вода поглотила их и вновь затянулась водорослями, даже всплывающие пузыри не помешали.

Нет, все правильно! Если нагрянут другие гаишники, то подумают, что на их дружков напали из-за золота. Ведь он рюкзаки по земле не тащил, следов не оставил, поэтому вряд ли кому придет в голову искать сокровища в ближайшей канаве.

Да, Влад, конечно. Это золото имеет какую-то ценность. И оно может пригодиться людям. Но когда-нибудь потом, при обстоятельствах, о которых пока и задумываться не стоит. А сейчас ты хочешь просто подпортить праздник владельцам этих свертков, если не все эти самые владельцы лежат здесь. Придут такие, уже изрядно на измене, а добычи нет — и сразу жизнь покажется им прожитой напрасно, и даже смерть подельников вряд ли утешит…

Укладывая свой вещмешок, он снова наткнулся взглядом на открытый пакет пряников. Эх, надо бы, наверное, разозлиться. И, вспомнив, как непросто доставалась Лизе эта еда — раскрошить оставшиеся пряники на рожу длинному гашнику, пнуть его в зубы, предложить позавтракать… Однако никаких таких эмоций к двум мертвецам, что лежали рядом, Влад не испытывал. Он уже не воспринимал их как убийц и мародеров. Скорей они были похожи на сломанные куклы, покинутые их злыми хозяевами-кукловодами. В нелепых позах, с вывернутыми руками… Да, никакой злобы он к ним не испытывал, но и хоронить не собирался.

И вот оружие. Три автомата, два пистолета, запасные обоймы. Совершенные механизмы, которыми можно столько дырок наделать в тех точках окружающей действительности, что приглянутся… Нет, Влад, для тебя это вопрос решенный. Если все еще сомневаешься в себе, то вспомни хотя бы бабу Дашу. Она же не ходила обвешавшись железом, правда? Не ходила. Но когда понадобилось — свершила правосудие молниеносно!

Снимая ремень с того, который предлагал долю, он обнаружил гранату. Правильную такую «лимонку». Тут было о чем задуматься.

Когда имеешь при себе только гранату, то это, в общем-то, не оружие. Это — свобода выбора. В определенной ситуации, когда выбор сводится лишь к тому, сможешь ли ты напоследок громко хлопнуть дверью… Влад положил эту ребристую гарантию свободы во внутренний карман куртки. Затем закинул вещмешок за спину, собрал оружие и двинулся в сторону шоссе.

Свой солдатский ремень он так и не нашел, хотя несколько раз обошел ту яму, куда его бросило пулей. Возможно, ремень лежал там, на дне, затоптанный в грязь. Или же он просто растворился, перешел в мир иной, поскольку здесь свою роль отыграл полностью. Это ведь только на диване перед телевизором чудес не бывает! А если оказываешься один против трех стволов и потом имеешь возможность думать об этом в прошедшем времени…

Все оружие и патроны Влад побросал в яму.

Прежде чем выйти на шоссе, он долго, притаившись за деревом, всматривался в туман. Разум по очереди перебирал потенциально опасные в данной ситуации звуки, а уши сканировали пространство на предмет совпадений. Движущийся автомобиль — нет. Топот ног — нет. Многочисленные голоса — нет… Исчерпав список, он немного расслабился. И уже был готов оторваться от дерева, но тут тишина обрушилась на него безмолвным криком!

Да, Влад, эта высокая трава, что растет вокруг — она живет двойной жизнью! На первый взгляд она, вроде бы, просто покачивается. А на самом деле — пронзительно вопит, разбрызгивая по сторонам капельки страха! И асфальт. Хоть дорожный каток давным-давно выдавил из него согласие лежать смирно, но и он тоже тяжеловесно стонет — в ту сторону, куда хотел бы ползти без оглядки! И дерево, через пальцы и локоть, прямо по нервам, как током…

Глотнув воздуха и перекрыв слух — то ли корнем языка, то ли усилием воли, — он побежал.

По траве.

Через шоссе.

И снова в траву, через канаву.

По какому-то полю…

Он знал, что должен миновать стороной этот участок дороги. Этому знанию не было логического объяснения — просто оно ему все уши прокричало! И поэтому только бежать, бежать, бежать…

Остановился он лишь когда стоны асфальта отлипли от спины. Немного передохнул, стараясь не утерять направление движения. Потом повернул направо и двинулся параллельно шоссе, уже шагом.

К наступлению темноты пульсирующие крики отпустили его полностью. И вместе с этим что-то изменилось в совершенно ином масштабе! Трудно сказать, где произошли эти изменения — в окружающем мире или в нем самом. Когда он забирался в спальный мешок, то снова увидел свои действия будто со стороны: как в сумерках выбирает подходящее место для ночлега, как выкладывает камни в прямую линию в направлении шоссе, как сжимает в руках нож…

И уже засыпая, Влад вдруг ощутил новое качество своего существования. Он показался себе маленькой песчинкой, которую неведомые силы могут стереть в порошок, но которая, тем не менее, осознает каждое мгновение своего бытия и готова встретить следующую минуту — какой бы та ни была!

Глава 17

Семьсот километров.

Пешком.

В пыльном тумане.

С увесистым вещмешком.

И еще после того, как постоял на краю — за черту обеими ногами не переступил, но всю серьезность неоднократных приглашений теперь ощущаешь на каждом шагу.

А уж если к этому добавить куда идти и зачем…

Поначалу Влад намеревался двигаться не по шоссе, а метрах в ста параллельно ему. Однако даже если не принимать в расчет населенные пункты, то все эти канавы, овраги, перелески, пруды! Ради мнимого чувства безопасности преодолевать бесконечную полосу естественных препятствий и все равно для уверенности регулярно выходить к шоссе… В конце концов, он решил рулить прямо по трассе. Не по середине, конечно, а по краю — чтобы в случае чего успеть скатиться под откос.

По сравнению с тем, как оно было раньше, дорога изменилась сильно. Влад никогда не ходил здесь пешком и поэтому не знал, когда появились эти трещины в асфальте. Вполне возможно, они были всегда, просто подвеска его машины проглатывала их незаметно. А вот разбитые будто одной и той же рукой автозаправки, и этот вездесущий мусор… И самая главная перемена — полное отсутствие на дороге движения. Как если бы все водители вдруг вымерли вместе со своими машинами! Или нет, насчет вымерших сравнение неудачное, слишком уж близкое к правде. В любом случае, за два дня он лишь раз проводил взглядом из канавы транспортное средство. И то это был бронетранспортер, который в своем странном одиночестве проследовал в сторону Питера, на короткое время наполнив трассу знакомым запахом.

В какой-то момент, проходя Тосно, Влад почти смог вернуть ощущения той, прежней своей жизни. Как если бы это было ранее летнее утро. Да, часов пять! Где-то в стороне тарахтит бензопила. Пустынное шоссе ныряет в туман. Чуть впереди, на противоположной обочине, как из ниоткуда возникает пьяный мужик в сапогах и телогрейке. Нетвердой походкой он идет параллельным курсом, затем сворачивает в проулок. И словно лишь для смены персонажей по той же стороне встречным ходом из тумана появляется старушка. Согнувшись, тянет самодельную тележку, в которой плескаются три стеклянных банки — с молоком. Вот сейчас дорога выберется из низины, туман рассеется, взойдет солнце — и можно будет стряхнуть с себя остатки мрачного наваждения и устремиться домой, обгоняя караваны грузовиков!

И словно в подтверждение грядущего счастья впереди показались две маленькие фигурки. Две девочки, видимо сестрички, старшая и младшая, в одинаковых цветных платочках. Так бывает: в многолюдном месте столкнешься с каким случайным человеком взглядом — и будто первое приветствие уже прозвучало! Вот и здесь Влад только увидел этих девочек — они посматривали на него с детским настороженным интересом, — так сразу понял, что заговорит с ними. Он подошел ближе… Скрипнула как царапнула щеку калитка, и полноватая женщина затолкала детей во двор. Она сделала это не зло и даже не особенно торопливо, однако скрылась в глубине двора даже не обернувшись. Да, дорогой Влад, это шоссе обязательно выберется из низины. Но вот насчет того, чтобы туману рассеяться, а тебе махнуть домой…

Любань встретила его полной тишиной. Никаких пьяниц, никаких старушек, никакого молока, не говоря уже о детях. Ни единого удара топора! Влад почти миновал этот населенный пункт и уже подумал, что кроме неестественной тишины он ничем ему не запомнится, как вдруг увидел троих подростков. Они стояли посреди дороги и оживленно что-то обсуждали. Один заметил его, двое других тоже быстро повернули головы, но вместо следующего порывистого движения, естественного для их возраста, все трое засунули руки в карманы и нарочито медленно побрели к обочине.

Так, каков крайний вариант? Будут нападать. Трое, четверо, пятеро — сколько еще там этих парней? В любом случае, за кустами они либо останутся на месте, либо пройдут вдоль шоссе дальше, либо двинутся навстречу. Если навстречу, то их скорость, с поправкой на то, что во весь опор нестись они не будут, плюс захотят иметь какое-то время чтоб занять позицию…

Все! Вот с этого места надо ждать атаки!

Приняв влево, к середине дороги, Влад стал двигаться рваным темпом. Три шага быстрей, два немного медленней. Три быстрей, три медленней.

Чутье и на этот раз не подвело! Два тяжелых камня пролетели рядом с его головой одновременно!

Он не остановился, но и не побежал. Продолжал идти как шел, лишь еще больше собрался и выпустил из рукава лезвие ножа.

Метров сто одолел Влад вот так, на полусогнутых, прощупывая взглядом придорожные кусты как радаром! И еще километр почти бегом. Потом сошел с дороги и залег — устроил привал, а заодно и засаду. Не то чтоб ему хотелось вступать в схватку с возможными преследователями, но просто важно было знать: кто-то прицепился персонально к нему или это просто такая местная подростковая забава — попал, не попал.

Целый час он пролежал в траве. В конце концов, даже дышать почти перестал. Погони не было. Возвратившись на шоссе, он продолжил путь, рассчитывая до темноты уйти как можно дальше. Эх, и понадобилось же ему, чтоб эта Любань врезалась в память…

На седьмой день пути Влад, можно сказать, в дороге освоился. Он уже сразу определял, какая деревня покинута жителями, а какая живет. Для этого вовсе не требовалось обладать особыми способностями. В мертвых деревнях собаки если и встречались, то не гавкали. А там, где жизнь шла своим чередом, четвероногие друзья человека успешно заменяли собой дорожные знаки: послышался яростный лай — начало населенного пункта, смолк — конец населенного пункта. Тем более что сами указатели с названиями исчезли повсеместно как перед мертвыми деревнями, так и перед живыми. Вполне возможно, таким вот способом местные жители намеревались ввести в окончательное замешательство неведомого врага — буде у того достанет глупости тут объявиться. Или же просто опасались, что выбравшийся из-под земли дьявол сделает всех своими рабами единым списком, если узнает имя их малой родины. Как бы там ни было, но после Любани лишь раз, уже ближе к Новгороду, Влад наткнулся на знак, обозначавший когда-то начало населенного пункта. Да и то все буквы на нем — кроме «Н» и «Е» — были старательно выскоблены, а сама табличка будто опечатана крест-накрест двумя неровными мазками красной краски. В деревне, чье название состояло из таких символов, собаки не водились.

Он проходил в день хорошо если километров двадцать. Ведь не было уже того Влада, который половину выходного дня мог гонять во дворе мяч! И не было той жизни, где такое времяпрепровождение имело смысл. Да и вся эта прошлая жизнь представлялась ему каким-то одним большим и непростительным легкомыслием! Как если бы играли малыши — кто в футбол, кто в пятнашки, кто в город из песка, — и никто не замечал, что над детской площадкой на тонком тросе подвешена огромная связка железных балок. Смех, азартные крики юных футболистов, крупные детские слезы из-за потерянной в песке игрушки. В какой-то момент трос обрывается… И для того, кто остался жив, все становится серьезно: незаживающая рана в плече, густо замешанная на усталости медлительность в движениях, необходимость постоянно беспокоиться о питьевой воде. А еще эти длинные ночи, в которых не видно ткнувшейся в нос ладони — будто и сам ты тоже чернота.

Раньше, когда предметы и ночью отбрасывали тень, дни были насыщены событиями, а мысли — словно ноги Майкла Джексона по сцене. Утром на заправку — бензин опять подорожал, зарплата бы так росла! — а с пробками все по-старому — да, да, если посигналишь еще, то моя машина в сторону прыгать научится! — за рулем серебристого «мерса» женщина, даже через зеленоватое стекло красивая — задолбали вы своими новостями про то, как там наверху о нас заботятся, но с завидным постоянством безуспешно!!! — ну все, сейчас этот тоже мне начальничек шутить начнет… Машину как у тебя? Нет, не хотел бы. Чтоб как у тебя, надо быть как ты, а по мне так лучше сдохнуть! — да, две девятки слушает — горизонт чист, до связи! — погоди, Влад, через пару лет твой сын тебя уже в полный рост строить начнет, а пока наваливай ему на уши про то, как целый день держал оборону против всемирного зла — давай, давай, отъезжай, освобождай место! — кому еще в офисе не спится? — ! — ! — забыли утром отдать коробку, теперь тащиться за ней через весь город!!! — срочно не срочно, а пока вот эти три булочки не съем, с места не сдвинусь! — кажись, этот дом — хорошо-хорошо, я посетитель, ты секьюрити, а сам спиной повернулся, тебя бы рядом со мной на броню той весной, сразу узнал бы своему пиджаку цену — здравствуйте — не за что! — вот живут же люди, вроде нормальные, и чем заниматься надо, чтоб такую квартиру иметь?! — вечер, а еще так светло! — да, уже иду, да купил! — блин, опять на заправку не заехал, придется завтра утром — уже на лестнице вкусно пахнет! — Маша! — как сердце замирает, сказал бы кто раньше — и я тоже! — зеркало всегда неожиданно — иду-иду, руки вот отмою! — сколько ни смотрись, а все равно твое отражение слегка врет про твою сущность — сейчас, только прожую — нет, Машенька, он мне не мешает — хорошо, Сережа, я понял, что злые волшебники хотят объединиться с роботами — да, буду патрулировать внимательней — нет, я не забыл про их секретное оружие, вот только картошку доем и повторю — Сережа, я знаю, что ты говоришь серьезно — я понял, что их секретное оружие впечатывает плохие мысли в головы хороших людей! — не плачь, я вовсе не считаю тебя маленьким и глупым! — буду говорить честно, обещаю! — одевайтесь, прогуляемся к заливу — белые барашки над горизонтом, чувствуешь соленый воздух? — и мне хорошо! — смотри, вон та девочка на Серегу засмотрелась, чуть из коляски не выпала! — нет, такой красивый в тебя! — да, пораньше лечь было бы неплохо — и я тебя! — конечно-конечно, как только правительство заберет себе весь бензин, так с ценами сразу все наладится, нашли дураков! — нет, я не подсел на голубой экран, просто чтоб поговорить с парнями было о чем — хорошо, спи! — по музыкальному каналу чего-то клипы Майкла Джексона крутят — белые ночи — разбудить Машу нежно, она ведь такая…

Теперь же время остановилось. Не само по себе, конечно. А как бы врезавшись со всего размаху твоей головой в шершавый полумрак дневного света да так и застряв в таком положении. Мысли текут медленно, со скоростью проявляющихся из тумана предметов. Да и не мысли это вовсе — скорей удаленные на некоторое расстояние ощущения. Вот впереди на обочине какая-то тень… Подойти поближе… Похоже, сгоревший грузовик… Да, грузовик… Уже не пахнет, значит сгорел давно… Идешь, ногами перебираешь, а вокруг все стоит на месте. Как будто тебя в студень вморозили, только колыхаешься. Сойти с ума можно… Дорога, вроде, поворачивает… шагов через двести будет ясно… Про двести шагов это так, приблизительно. Начнешь считать, так ноги в мыслях запутаются… Да, поворачивает дорога. Дотащиться до конца поворота или заночевать здесь?..

Глава 18

Шестое чувство уже давно предупреждало: «Готовься»! И отмеченная четыре дня назад вполне материальная легкость вещмешка тоже. Но даже накануне вечером надежда еще была! А теперь…

В начале своего похода Влад решил, что шпроты он оставит на самый крайний случай. Тушенка закончилась где-то перед Новгородом. Потом были пряники. И вот теперь последняя банка шпрот. Он растянул ее на три дня, а потом добавил еще ночь — отложив две оставшиеся рыбки на утро.

Конечно, он мог загодя начать стучаться в двери домов, что встречались на пути. И просто протягивать руку. Или же предлагать отработать. За день физического труда получить еды, которой хватит дня на два — в теперешних условиях обмен выгодный. Однако ни в одну дверь Влад так и не постучался. Не умел качественно просить. И не хотел нигде задерживаться. Однако главная причина заключалась в том, что он старался избегать людей. Казалось, что так безопаснее. Да, безопаснее. Ведь люди изменились. Как изменился и он сам, и тоже не в лучшую сторону. Только сам-то он не по доброй воле — а под влиянием обстоятельств! Без сомнения, под влиянием обстоятельств. Но ведь и каждый из тех, кого он сторонится, думает про себя точно так же! А кто же тогда создает те самые обстоятельства, под которые все подкладываются?.. Эта цепочка рассуждений вела так глубоко, что он боялся туда заглядывать. Потому как опасался потеряться, раствориться, перестать быть таким, каким привык себя знать! Тем более что с того момента, как он очнулся среди мертвецов, это знание и так держалось на волоске.

Тебе бы, Влад, сейчас оглядеться. Да, для начала оторвать взгляд от того, на что он направлен — чем бы это ни было. Ведь ты же еще способен отличить то, что происходит в твоем разуме от окружающей обстановки? Способен? Тогда давай!

Итак. Слева от места последней ночевки за деревьями проглядывает дорога. Справа начинается поле. Или он уже привыкает к новому облику мира, или сумерки здесь не такие плотные как на развалинах Питера. И вон там, за туманом, на дальнем краю поля, двигаются какие-то тени. Что это? Деревья? Таинственные великаны?

За попытками пробить взглядом туман Влад не заметил, как полностью стих ветер и наступила тишина. Весь мир будто замер… И сама смерть подступила к его лицу! Первый раз он так ясно ощутил ее внимание персонально к себе! Такого не случалось ни когда он плыл через Неву, ни когда столкнулся с тремя вооруженными подонками. Возможно, тогда у него не было времени пугаться или что-то там осознавать — требовалось действовать! А здесь… Просто поле, просто лес. Тишина. Никто не нападает. Если отойти от дороги — совсем недалеко! — то можно стать первым человеком, ступившим на это место со времен сотворения Земли. Это называется дикая природа. В таком виде она простирается вокруг на сотни километров. И да, Влад, отдельный человек в твоем лице уже не ее покоритель! Потому как нет у тебя больше оружия цивилизованного человека! Нет электричества, нет всех этих машин. И прощальный привет уходящего мира — банка консервированной рыбы — валяется у ног стреляной гильзой! Если, дорогой Влад, ты не научишься добывать пищу как пещерный человек — ты покойник! Но даже если и научишься, то это все равно не гарантия. Ведь можно еще подставить спину дикому зверю, или упасть в глубокую яму, или заблудиться… Он представил, как идет по бесцветному лесу. Неделю идет, месяц идет. Потом теряет счет дням, и в какую сторону ни поворачивай… Вот оно — ощущение инея на лице от ледяного дыхания смерти! Да, шагнуть в небытие вот так — под безразличный шелест деревьев, в одиночестве, с ясным осознанием! Стоит ли проходить такой путь? Ведь прямо сейчас, на этом самом месте, можно устроить себе торжественные проводы. А там, глядишь, удастся в огромной толпе отыскать Машу с Серегой. Они, кончено, ушли уже далеко, но ради такого дела он даст полный газ, и по встречной полосе…

Через куртку Влад нащупал гранату. Она лежала в левом внутреннем кармане — как груз на сердце. Нет, свою семью он, конечно, не бросит! Он их найдет. Но сначала… Сначала надо чтобы тот самый главный, кто во всем виноват, тоже хлебнул! Так хлебнул, чтоб ни грамма не проскочило мимо!

Влад решительным броском пересек открытое пространство и вошел в лес. Если ему предстоит опуститься до уровня пещерного человека, то он опустится! Или поднимется.

Он не прятался и не старался вести себя тихо. Через каждые метров сто заламывал ветку в сторону шоссе. Под каждой пятой веткой на стволе дерева вырезал ножом букву «V». В глубь леса его вела холодная ярость. И он шел за ней не задумываясь, а когда сгустилась темнота — упал и закрыл глаза.

Утром обнаружилось, что пройди он чуть дальше, местом ночлега вполне мог стать муравейник. Влад представил, как тысячи мелких насекомых накачивают его, словно зазевавшегося кузнечика, ядом, а потом тащат по частям на свой продовольственный склад. От такой мысли всего передернуло! Нет уж, лучше заблудиться в лесу, потерять надежду и того — по капельке, с полным осознанием…

Первым делом он нашел высокое дерево. Не вскарабкался еще и до половины, а ладони уже взмокли и начали противно дрожать пальцы. Он так сильно ослаб? Или просто давно не лазил по деревьям? Хорошо бы второй вариант. Потому что если первый… Нет! В любом случае, если ему и суждено досрочно испустить дух, то не сейчас, не под этими ветвями!

Сверху дела выглядели еще хуже. В этом проклятом тумане кроны деревьев сливались в одно серое пятно, которое почти сразу становилось небом. Ради подобного зрелища залезать на такую высоту явно не стоило. Вот если бы увидеть красочный плакат «Добро пожаловать!» размером в четверть горизонта… В какой-то момент Владу почудилось, что деревья отступили от него. Затем подошли вплотную. Снова удалились на тысячу километров. И опять коснулись лица. А потом перед глазами все закрутилось — он потерял и небо, и землю, и себя самого! Лишь крошечный уголок сознания продолжал контролировать руки, обхватывающие ствол дерева, у вершины такой тонкий и ненадежный. Быть может, именно так в старые времена какой-нибудь моряк сжимал в объятиях мачту своего корабля посреди бушующего океана…

Постепенно головокружение прошло. Только спускаться вниз Влад не торопился. Опасался, что если пошевелится, то вернется тот девятый вал, который хоть и не обрушивал на него тонны соленой воды, но от этого был не менее опасен, потому как неизвестно какую силу мог набрать на пространствах души… Так он и висел на дереве, украдкой вдыхая этот, похоже, вовсе не бесплатный воздух. А потом вдруг заметил, что туман, укрывающий лес, лежит как-то неровно. И если присмотреться внимательно, тот там, немного правее, проходит уже совсем жидкая полоса!

Примерно в середине дня он вышел к реке. Ее вид произвел на него сильное впечатление. Чуть слезы не хлынули! Оказалось, что совсем маленькая речушка может столько всего значить: и воду, и рыбу, и даже возможность перемещаться в пространстве не стаптывая ног. Все верно! Если станет совсем плохо, то можно сделать небольшой плот и довериться течению. Ведь на любой реке — рано или поздно! — обязательно должен найтись хотя бы один город. Или деревня. Или, на худой конец, неприметная избушка рыбнадзора…

Мысли. Им лишь дай волю, так сразу пойдут искать проторенные пути. А на самом деле тут все уже давно решено. И помощи людей он будет искать только в крайнем случае! Да, сделает все один. Ведь это его личное дело. Настолько личное… Может он хотя бы напоследок сделать что-то просто потому, что таково его решение? Разве «напоследок» — не достаточное основание для того, чтобы даже самому себе ничего не объяснять и не доказывать?

До темноты он успел немного обследовать берег. И выбрал место на пригорке, в плотном окружении деревьев. Да, завтра он нарежет веток и построит здесь шалаш — на случай дождя, да и вообще. Кстати, а когда был последний дождь? Однозначно до катастрофы! Потому что после нее везде только этот липкий туман… Ну и наплевать! Он сюда с дороги свернул для того, чтобы шкуру одинокого лесного жителя на себя примерить, а не чтоб о дожде печалиться.

Хотя Влад и привык мало есть, но второй день совсем ничего — начинало уже со всех сторон ощутимо подгрызать. Ладно. Насчет еды он утром что-нибудь придумает. А сейчас ночь. Темнота, в которой даже голод имеет законное право затеряться.

Но все-таки печалиться… Печалиться… Странное слово. Он совсем недавно его где-то слышал.

Глава 19

Это повелось со школы. Когда Влада все доставало, он покупал шоколадный батончик, пробирался на крышу своего девятиэтажного дома и оттуда наблюдал, как выглядит жизнь с высоты. Машины, словно игрушечные. Люди, которые становятся очень понятными, если превращаются в маленькие фигурки. Влад смотрел и жевал батончик. Жевал вдумчиво, будто добавляя вкуса всему, что расстилалось перед ним.

К тому времени как он вернулся из армии, шоколадные батончики с его проблемами уже не справлялись. Поэтому иногда, в какой-нибудь из своих выходных, он брал в магазине готового цыпленка и ехал за город. И вот теплая еще куриная ножка, виноградный сок прямо из горлышка, тишина. И простор, который позволяет дышать своей бесконечностью!

Потом он встретил Машу. Она работала в одной из фирм, куда он частенько заезжал. В тот день кто-то напутал с документами, и ему в числе других пришлось вокруг этой проблемы суетиться. И вот, когда все уже рассосалось, Влад направляется к своей машине, а эта чужая потому что из мира чистеньких офисов девушка его о чем-то спрашивает, он что-то отвечает, глядит ей в глаза…

На первом свидании они долго бродили по городу. Много говорили. И, наверное, даже слишком много, потому что в какой-то момент оба почувствовали некоторую неловкость. Все-таки странно, насколько это ощущение неловкости запомнилось! И еще как перепутье: миг, когда ты можешь выбрать, но не что-то окончательное, а лишь возможность. Да, возможность пройти огромный лабиринт с человеком, от которого будешь рад зависеть… Они заглянули в заведение, что на углу Невского и Маяковского. Взяли цыпленка. Принялись за него с энтузиазмом, освобожденные от необходимости произносить слова. Влад смотрел на Машу и не мог отвести взгляд. Ямочки на щеках. И как она хрустела куриными косточками, почему-то смущаясь… Спросить совета у Большой Курицы — так они стали потом это называть. Да, взять цыпленка, уехать куда-нибудь подальше от суеты. И там, в тишине, сидеть, вздыхать…

Их сын, Серега, долго не разговаривал. Мамаши его ровесников уже вовсю пересказывали перлы своих чад — а он все молчал. Зато ходить научился рано. Таскал родителей по улицам как маленький буксир! А еще раскладывал на полу посреди комнаты книги, что были дома. Ползал по ним, старательно перелистывая каждую страничку.

Заговорил Серега сразу по-взрослому. Влад тот момент хорошо запомнил. Да, был вечер, и он возился со своим велосипедом. И то ли в новостях по телевизору совсем уж чушь несли, то ли еще на работе в голове какая-то проблема застряла, но заднее колесо велосипеда никак не хотело становиться на место. Уж он его и так, и сяк — все никак!

— Надо гайку отвинтить сначала.

Конечно! Вот же она, причина! Когда он снял колесо, то зачем-то поджал эту гайку с эксцентриком, а поскольку обычно этого не делал… И только пару секунд спустя Влад осознал, что в комнате находятся лишь он сам и его сын. Ведущий новостей со своей низкой способностью производить умозаключения был, разумеется, не в счет. Серега сидел посреди комнаты и по своему обыкновению проверял книги на наличие страниц.

— Отвинтить, — повторил он глянув на отца назидательно и для пущей убедительности покрутил пальчиком в воздухе против часовой стрелки.

Тут Влад, что называется, так и сел, хотя уже некоторое время именно в этом положении и находился! Нет, конечно, всему можно найти разумное объяснение. Они же общались с Серегой с самого его рождения. Еще таская сына на руках, Маша так увлекательно описывала процесс приготовления пищи, что Влад и сам иногда слушал открыв рот. Да и он тоже много чего своему наследнику объяснял: про машины, про девушек, про все остальное иногда. Про политику, правда, не говорил — чтоб не учить ругательствам. В общем, общались они с Серегой по-настоящему, без разных там сюсюканий и обмана. Поэтому в таком его внезапном и полном словесном прозрении ничего удивительного не было. Ну, или почти ничего.

Через несколько дней после того, как Серега заговорил, Маша осторожно спросила, что он ищет в книгах.

— Правильные слова, — ответил тот. — Только вы их не знаете.

Да, они с Машей с самого начала понимали, что Серега у них особенный. В этом, конечно, присутствовала изрядная доля обычного родительского отношения: ведь свой ребенок всегда самый-самый. Но только в их жизнь с появлением сына вошло и нечто еще. Нечто такое… такое… Необъяснимое! Оно раздвигало границы их понимания жизни и, будучи темой негласной и тщательно оберегаемой, еще больше сближало.

А Серега — он еще много раз сажал своего отца на задницу. Когда объяснял, как надо правильно тратить деньги. Когда сказал, глянув на застывших перед телевизором родителей, что они слишком уж с большой готовностью подставляют уши под разную лапшу. Со временем Владу стало казаться, что он начинает привыкать ко всему этому. Но последний Серегин прострел заставил его несколько дней смотреть на окружающий мир так, будто видит его впервые.

Дело было в субботу. Или нет, началось все еще в пятницу, вечером. Влад пришел с работы, слова не успел сказать, а Серега уже заявил маме, что завтра они поедут к Большой Курице. Ну, поедут так поедут. Утром Маша чего-то захотела остаться дома, и они отправились вдвоем. Купили цыпленка, все как полагается. Доехали до Гатчины — там в парк. Неторопливым шагом по аллеям. Ранняя весна. На озере лед уже сошел, но рядом с водой еще прохладно. Нашли место, расположились. Погода тихая, вокруг деревья — действительно хорошо! Начали жевать. Вдруг Серега отложил еду, вытер салфеткой руки, и его распахнутые глаза оказались совсем близко:

— Ты прости меня, папка, что я на тебя так много навесил! Я ведь не должен был здесь рождаться. Ошибка навигации.

У Влада кусок застрял в горле, но в следующее мгновение Серега уже повис у него на шее совсем по-детски, и предыдущий момент как-то сгладился.

Хотя нет, это был не последний раз. Последний был там, на мосту, перед самым взрывом…

Ну что, Сережа, получается у твоего папки не печалиться?

Глава 20

Как же хочется есть! Даже руки дрожат! Мелко так дрожат, панически. А взгляд пробует на вкус все, на что натыкается. И в этом взгляде ничего человеческого — один сплошной кусательный рефлекс!

Дубовая кора. Горькая, будто насквозь пропитанная этим едким туманом. Проглотить ее он не сможет…

Крапива. Когда бабушка в деревне делала из нее суп, то добавляла яйцо и картошку. Влад представил, как он старательно отварит крапиву, потом хлебнет получившейся кислотной жидкости — она обожжет горло, соединится с желудочным соком… От такой перспективы кусательный рефлекс и тот отвернул свою морду.

Для грибов с ягодами еще не сезон. Но даже если он их и найдет, то не притронется: был в детстве опыт, тогда он выжил.

Этот лес — будто с другой планеты. Среди стройных сосен одинокая березка, растущая причудливыми изломами. На толстом стволе поваленного дерева два дупла в окружении белесых наростов. И темная низина, из которой веет незнакомой сыростью…

В той, другой своей жизни, он бывал в лесу. С деревенскими пацанами. И когда ходил в походы. На пикники, опять же, выбирался. Подобные вылазки были кратковременными, с возможностью в любой момент вернуться. За это его обязательное возвращение горой стояли сначала родители, потом еще школа, работа… цены на бензин, наконец. Но сейчас того города, куда можно было бы вернуться, нет! И запасов еды тоже нет! А деревья заставляют смотреть на себя откуда-то с уровня колен.

У него есть нож. Который надо воткнуть во что-нибудь съедобное. Да, это единственный оставшийся вариант. Вот только воткнуть нож не во что. То есть, вокруг много чего имеется, однако во все это тыкай не тыкай…

Сейчас бы спрятаться! Найти подходящее место, упасть туда, пусть даже и на пару с голодом. Лежать и не шевелиться. И ни о чем не думать. А там, глядишь, отношение к происходящему понемногу изменится… Но признайся, Влад, ты ведь с некоторых пор сильно сомневаешься в том, что смерть на самом деле освобождает. И разве обязательно возвращаться к этому вопросу по каждому мало-мальски значимому поводу?

Переставлять ноги! Не останавливаясь. По лесу, который пахнет совсем не так, как раньше. Идти. С ножом в руке. Пусть не охотником. Но и не жертвой. Идти. Даже если не можешь. И особенно если не можешь!

Идти, идти, идти…

Когда сознание снова включилось, он обнаружил, что сидит привалившись спиной к дереву.

И какое-то движение — то ли снаружи, то ли внутри. Словно позабытая мелодия, отозвавшаяся тремя случайно сложенными нотами…

Влад потряс головой. Мелодия никуда не делась, стала даже еще явственней. Такая знакомая, но откуда и как называется… Если приложить к этому усилие, потом еще немного… А почему вдруг стало так важно вспомнить? И что именно он собирается вспоминать? Да и какого черта вообще…

Он вскочил, отчаянно как-то повернулся… Будто зазвенели колокольчики, и граница между ним, человеческим существом и лесом — стерлась! Ну, не совсем исчезла, а стала как бы полупрозрачной.

Некоторое время Влад стоял и удивленно рассматривал новое положение вещей. Сделал несколько шагов. От них будто волны разошлись по сторонам, и деревья вобрали его движение, ответили… Ощущать такое было странно. И в то же время в основе всего этого лежала спокойная уверенность: теперь он в лесу свой!

Заяц убежать все-таки пытался. Хотя делал он это как-то формально — чтоб не упрекали в том, что не дорожил жизнью. Влад развел костер, как смог разделал тушку. Потом сидел и наблюдал за языками пламени, облизывающими его добычу.

На второй день призрак голодной смерти растворился в тумане полностью. Еще утром Влад наловил руками рыбы. Двух карасиков и одну плотвичку сварил сразу. Для трех оставшихся — названий которых он не знал — набрал в полиэтиленовый пакет воды. И пока рыба там плескалась, он мастерил для нее клетку.

В детстве ему доводилось наблюдать, как деревенские пацаны ловко плетут из ивовых прутьев вытянутые корзины, которые называются кубарем. Рыба в такую корзину заходит, а обратно выплыть не может. Всех премудростей постройки подобной снасти он в то время не постиг, но прутья вязать пробовал. И вот что-то вспомнилось, что-то здравый смысл подсказал — в результате получилась конусообразная конструкция, в четыре футбольных мяча объемом, с маленьким окошечком. В качестве орудия лова ее вряд ли удастся использовать, но для хранения добычи очень даже! Проверив, нет ли в его изделии слишком больших дыр, Влад наложил внутрь камней, опустил туда пойманную рыбу и заделал окошко мелкими прутиками. Ничего, пока можно открывать и закрывать клетку таким способом, а потом он приделает какую-нибудь дверцу.

Шалаш все-таки он решил строить. Хоть дождей не было со времени его первого воскрешения, с крышей над головой как-то привычней. На постройку ушел целый день: листья деревьев оказались сплошь мелкими, поэтому веток пришлось нарезать много.

Когда шалаш был готов, Влад забрался в него и уснул. И следующие несколько суток только ел, спал и ни о чем не думал. Нет, ну мысли на заднем плане, конечно, были. Одна о том, что у него есть цель. Эта да, стояла как немой страж, всегда на своем месте. Другая… Другая была скорее не мыслью, а предчувствием. Ему не хотелось тянуть за эту ниточку. Потому что там, на другом конце, притаилась какая-то проблема. И она требовала размышления, эмоции, действия. А хотелось — пусть еще немного! — поесть ухи досыта, засмотреться на тлеющие угли, полежать в темноте с открытыми глазами.

В ночной тишине ему порой казалось, что события последнего времени — всего лишь сон. А иногда наоборот: что вся прежняя жизнь приснилась. Когда эти мысли приходили, Влад не набрасывал на них по привычке абордажные крючья — лишь наблюдал, как они проплывают мимо. И дальше только ел и спал. Может, так целую неделю.

Этот короткий отпуск закончился, когда он выпустил обратно двух пойманных рыб. Не то чтоб пожалел, просто они были совсем маленькие и их свобода никак его ужину не угрожала. В тот день Влад просидел на берегу до самого вечера. Думал про лесных и речных обитателей. Вот если бы он не отпустил тех двух рыбок, а съел — его завтрашний день был бы в точности таким же? Насколько судьба отдельно взятого живого существа влияет на общую картину мира?..

Той ночью он внезапно проснулся. С ясным осознанием, что рядом кто-то есть. Привычно шумит ветер, две мысли тоже на своих местах — и плюс тот, который старательно прячет шаги.

Влад ощутил каждую клеточку своего тела! И первобытную готовность к смертельной схватке!

Осторожные шаги приблизились к самому шалашу… Да, незнакомец принюхивается!

И чуть ли не радость: всего лишь зверь!

Рывком встать на одно колено!

Обернуть куртку вокруг левого предплечья!

Давай! Нож против клыков и когтей — шансы есть у каждого…

Несколько секунд тишины, волосы на затылке дыбом…

Зверь шумно вздохнул, повернулся и уже не таясь побежал прочь. Не то чтоб пожалел…

Поутру Влад уложил вещмешок. Хоть он намеревался всего лишь пройтись вдоль реки, снаряжение лучше взять с собой. А то собирай потом его по округе — после того, как местные хвостатые протестируют каждую вещь на предмет съедобности!

Если двигаться по течению вниз, то, очень может быть, русло реки станет шире, деревья отступят от воды, и там, дальше, раскинутся поля. И поселки. А в тех поселках люди… Значит, он правильно сделал, что пошел по течению вверх: не о чем ему с людьми разговаривать — с собой бы разобраться.

К середине дня он удалился от своего шалаша километра на три. Уже собирался поворачивать обратно, как увидел примятую траву. Это была едва заметная тропинка. Значит, хоть и не часто, но здесь кто-то ходит. Либо совсем недавно ходил. И если сейчас и он добавит своих следов в сторону от реки… Зачем, Влад? Надеешься кого-нибудь встретить? Или хочешь узнать, как далеко можно зайти, так никого и не встретив?.. Нет, хватит, пора возвращаться. А то вон даже деревья смотрят с укором, словно на упрямого мальчишку.

Совершать долгие переходы с вещмешком по густому лесу оказалось трудней, чем это представлялось. Поэтому добравшись до своего шалаша, Влад упал без сил. И, верней всего, проспал целые сутки, потому как этот сон, который все длится и длится, заканчивается и начинается вновь, и вспомнить его потом не удается, ведь бродит он страшно далеко от того места, где пробуждается, но к этому пора уже привыкнуть, потому что такое с ним происходит с того самого дня…

Когда он продрал глаза и вылез из шалаша, то столкнулся с козой. Нос к носу. Розовый такой нос, с черными пятнами. Шевелится от того, что его хозяйка жует. Нет, правда, натуральная коза! Дергает головой, коротко переступает, и все как-то боком. Побаивается незнакомого человека, но в то же время чего-то от него хочет.

Какое-то время Влад стоял неподвижно, прислушиваясь. Затем обошел свои «владения». Было похоже, что коза путешествует одна. Да и находись рядом хозяин, разве допустил бы он, чтоб вымя животного отвисло до самой земли?

— Давай-ка я тебя подою.

Присев рядом, он зажал коленями котелок.

— Только я не очень опытный дояр, так что постарайся не дергаться.

В деревне, куда в детстве его отправляли на каникулы, была молочная ферма. Они с пацанами частенько туда забегали. Белое кирпичное здание. Скользкий от коровьего навоза центральный проход. Доярки, на низеньких таких стульчиках. Как ловко у этих женщин получалось своими грубыми от тяжелой работы пальцами надавить на коровий сосок, чтобы с пяти метров попасть струей молока белобрысому мальчишке прямо в рот! А как они при этом хохотали… Потом, несколько лет спустя, коров на ферме стали доить механически. Да, одевали на соски металлические стаканы, подсоединяли шлангами к емкости, и создаваемый насосом вакуум освобождал вымя животного. При этом шум стоял такой, что нормально разговаривать было нельзя, приходилось кричать…

Влад надоил почти полный котелок. У его бабушки не было козы, поэтому как узнать, много это или мало? Он сидел, обхватив котелок руками, чувствовал тепло парного молока, его запах. Литра два! Что теперь с ним делать?

Коза тем временем подогнула передние ноги, присела на задние и улеглась. Молоко уже совсем ее не беспокоило: она передала всю ответственность за его дальнейшую судьбу в руки человека.

Ладно, под молоко можно выделить одну из пластиковых бутылок. Но у тебя, Влад, и вопрос посерьезней остался. Коза ведь животное домашнее, правильно? Почему же тогда данный частный случай козы бродит по лесу с полным выменем? Потому что не может найти хозяев. А кто эти хозяева? Жители какого-нибудь поселка, или деревни, или хутора. И этот населенный пункт должен быть где-то рядом, потому как домашнему молочному животному по глухому лесу далеко не уйти… Ее, наверное, просто забыли! Покинули, значит, люди в спешке свои дома, а коза бродила-бродила вокруг, бродила-бродила, потом отчаялась да и двинулась куда глаза глядят. Или ее хозяйка, одинокая бабушка, последняя жительница какой-нибудь деревни, отдала богу душу — в свете всеобщего потемнения не такой уж заметный со стороны факт, — и бедному животному пришлось хлебнуть всей горечи свободы.

Влад посмотрел на козу. Лежит себе спокойно, никуда не рвется. Будто первый встречный человек — для нее дом родной! А вдруг ее ищут? Идут по следам, да еще с собаками. Если найдут, чем он будет расплачиваться за молоко?.. Может, ее того — на мясо?

Голова с рожками дернулась и повернулась в его сторону.

В детстве он видел, как режут коров. Как животное рвется из человеческих рук, потом хрипит, затихает, а глаза еще долго будто смотрят во вчерашний день, где все друг другу доверяли… Он смог бы. Если бы понадобилось, то смог. Но тут совсем другое дело! Длинные беспокойные уши, желтоватые с вытянутыми зрачками глаза. Это живое существо хочет быть с ним рядом! Влад даже подумал, что вот теперь их двое, не то чтоб людей…

— Буду называть тебя Коза. Ты ведь здесь одна, поэтому ни с кем себя не перепутаешь. Если бы я был единственным человеком, и кому-нибудь понадобилось меня позвать, то он бы вполне мог сказать, что послушай, мол, Человек! Это когда один. Появился бы другой, тоже человек, стал бы номером два. Дальше, конечно, пришлось бы пофантазировать. А так, когда нас только двое, то можно и вообще без имен. Поэтому как услышишь слово — так на свой счет его и принимай!

Совсем ты, Влад, расклеился. Целую карманную философию вырастил на ровном месте. Хотя… Очень может быть, что эта самая философия таким вот образом и зарождалась. Жили совсем простой жизнью люди, смотрели по сторонам. Понять что к чему пытались сами, рекламу не слушали. Находили ответы про маленькие вещи, старались применить их к большим. А тут — механическая дойка коров, понимаешь ли!

Козу он сначала пытался привязывать. Один конец веревки ей на шею, другой к колышку, колышек в землю. Однако козе это не нравилось — она сразу начинала блеять и рваться с привязи. Пришлось веревке отказать. Тем более что коза сама ходила за ним по пятам.

Появление домашнего животного потребовало переделки шалаша. Теперь только дальняя его часть полностью принадлежала человеку. Пользуясь случаем, Влад увеличил ее так, чтобы иметь возможность лежать в полный рост. Передняя же часть предназначалась для козы. Из веток были сделаны две двери: одна входная, другая, так сказать, межкомнатная. Получилось не идеально, но коза больше не тыкалась в шалаш снаружи, мешая спать — что, собственно, и являлось основной целью.

Дни тоже упорядочились. В количестве сна Влад себя не ограничивал, поэтому когда выбирался утром из шалаша, обычно было уже светло. Он прибирал жилище, доил козу. Разводил костер. Доставал из воды свой кубарь. Ту рыбу, что менее активно пыталась выскользнуть из рук, отправлял на уху. Потом не спеша завтракал. В середине дня спускался ниже по течению. И там ходил, мутил воду, залезал руками под коряги. Пойманную рыбу он опускал в кубарь и затем долго грелся у костра.

Ему однозначно была нужна сеть! Чтоб не бродить долго по холодной воде, согнувшись в три погибели. Конечно, это задача не на один день. Но ведь каждое большое дело представляет собой лишь множество маленьких действий, совсем не трудных! Вот и с сетью так. Сначала три стебелька в косичку, к ней двадцать еще таких же — получается веревочка. Двадцать веревочек вдоль, двадцать поперек, на каждом пересечении узелок. Начинать вечером, когда еще видно, и работать допоздна. Ведь если приноровиться, то можно заниматься этим и в темноте, на ощупь… Узелок к узелку… Вот сделает он двадцать раз по двадцать таких кусочков, тогда устроит себе выходной. А ячейки его сети нет, слишком мелкими быть не должны. Узелок к узелку, узелок к узелку… И вправду, зачем ему мальки?! Пускай растут и размножаются. Чтобы будущим поколениям тоже — узелок к узелку, и не слишком часто… Конечно, из травы сеть получается так себе. Но хорошо еще, что по берегам Невы хоть что-то растет! А то пришлось бы нырять к самому дну. Там ведь не всю траву взрывом выжгло? Не всю… Узелок к узелку… Да, вязать надо так, чтобы узелки наружу смотрели. Не то рыба почувствует подвох и не станет в такой сети запутываться. И потом, одежду с узелками наружу носить удобней: меньше колется. Точно, это на Черном море такой колючий пляж был! Ногой на острые камни ступаешь, теряешь равновесие — волна тебя подхватывает, переворачивает, выносит на берег, но только для того, чтобы затащить обратно. И во рту еще такой привкус… Они все-таки колются, эти узелки. Нет, не просто так в школе давали задание замочить ниточку в воде, перенасыщенной солью. Уже если на ровной нитке оседают кристаллы соли, то разве удивительно, что они выросли на узелках его сети? Такие белые, колючие… Узелок к узелку… Но эту сеть он зря плетет. Если только остановиться не может — а так зря. Ведь соль часто с неба падает! Поэтому не обязательно ее в реке сетью ловить. Можно как в детстве: лечь на землю, открыть рот и собирать снег языком…

Очнулся он в темноте, весь в поту. Не дожидаясь рассвета, развел костер. В его неровном свете перетряхнул все свои пожитки. Конечно, никакой сети не было. Ему все привиделось! Про соль, которая превращается в снег, и еще до того. А что память говорит про вчерашний день?! Да, дни друг на друга похожи, но все-таки…

Ты не помнишь, что было вчера, Влад! Холодная вода, скудный рацион, плюс отсутствие мира с самим собой — ты бредил наяву!

Как только рассвело, он поспешил к реке. Нет, тут даже толкователем сновидений не обязательно быть. Соль и снег! Возможно, само его бредовое состояние произошло от недостатка соли. В любом случае, соль нужна ему крайне! А снег… Снег выпадет. Через месяц. Или через два. Пусть через три. Река покроется льдом и даже этой жиденькой травы на лугу не станет. Удастся ли ему в таких условиях прокормить себя и козу? Можно, конечно, начать готовиться к зиме прямо сейчас. Наловить зайцев, сделать из их шкурок шубу. Нарезать ножом травы, высушить, сложить в стог. Еще смастерить лыжи. Запастись дровами. И построить более прочное жилище… Пережить зиму в лесу теоретически можно — вот только ради чего? Чтобы и дальше смиренно наблюдать, как сумерки сменяются ночью?

Влад выгреб из кубаря всю рыбу. Сам кубарь забросил в шалаш.

Да, всего лишь соль! Она не очень примечательный продукт, когда вокруг изобилие. А вот если собрался в одиночное плавание и забыл прихватить ее с собой… Как из другой вселенной нахлынули вдруг воспоминания. Простачок Митька. Наташа… Что-то коснулось его щеки… Деревья оживились, зашумели, будто достигнув согласия в давнем своем споре: нет-нет, они его не прогоняют, но человек тоже должен жить среди себе подобных!

Глава 21

Сначала он подумал, что наткнулся на какую-то другую дорогу. Уж больно чужой выглядела эта полоса асфальта. Но нет, он возвращался по своим зарубкам и ошибиться не мог. Значит, Санкт-Петербург — налево, Москва — направо. Да, если в терминологии трехмесячной давности, то выходило именно так.

С одной стороны, идти с козой было легче: она несла почти всю поклажу. С другой стороны, теперь он был не один. И этот второй хоть и плелся сзади на веревочке, его мнение тоже приходилось учитывать.

Он старался проснуться с рассветом. Быстро доил козу, на скорую руку завтракал и отправлялся в путь. Шел не останавливаясь примерно до полудня. Потом находил подходящее для привала место. Пока готовил себе обед, его спутница щипала травку. И затем снова в путь, уже до вечера.

Козе такой образ жизни, видимо, не очень нравился. Нет, она не бунтовала, просто стала давать меньше молока. Влад не знал, какие найти слова, чтоб ее подбодрить. Разве сказать, что скоро они придут в рай, где на солнечном лугу растут вареные овощи?..

Но коза козой, а собственное состояние беспокоило его больше. Он заметил, что стал быстро уставать. Часто пересыхало горло. Губы как потрескались, так и не заживали. А еще никакой отдых не мог заставить мышцы перестать быть деревянными.

Дорога шла холмами. Те дополнительные усилия, которые приходилось прилагать для подъема, вовсе не компенсировались облегчением при спуске: козе дорога под уклон давалась едва ли не трудней. Да и сам он давно уже был не в том настроении, чтобы сбегать с каждой горки вприпрыжку.

Долгие, но при этом неспешные дневные переходы настраивали мысли на философский лад. Да, взять вот, к примеру, козу. Ведь прежде, когда он был городским жителем, домашние животные отстояли от него почти так же далеко, как и дикие. А теперь идут они рядом, и как уж там коза, а он-то понимает ее с полувзгляда! Беседует с ней, ухаживает, доит вот. И если бы сейчас он встретил кого-нибудь из тех, кто знал его раньше…

Один раз Влад уговорил себя зайти в покинутую жителями деревню. Знал наверняка, что это ничего не даст, но все же толкнул дверь бревенчатой избы. Переступил порог. Вдохнул застоялого воздуха… И едва не подпрыгнул от неожиданности! Резкий звук, пойманный малостью помещения, предпочел спрятаться в его ушах — это нога задела раздавленный алюминиевый чайник!

Изнутри дом выглядел еще мертвей, чем снаружи: мебель разворочена, на полу осколки посуды, разорванные книги, какие-то тряпки, грязь. Конечно, входная дверь всего лишь прикрыта, а вокруг… Запаса соли, разумеется, никто не оставил.

Выйдя из дома, он отвязал козу от изгороди, повернулся… У кромки леса стояли волки! Целых три. И за кустами, вроде, еще.

Черт, Влад, ты ведь сильно глупым себя не считаешь! А сколько времени ходил по дому после того, как стало уже очевидно, что там похозяйничали дикие звери?..

Давай, вперед! Уверенно, не оглядываясь. Ты же совсем недавно был принят в лесные жители — волки с тобой должны считаться. Должны, конечно. Вот только здесь деревня, территория человека. Потому эти радикальные серые товарищи могут счесть тебя отступником и на данном основании призвать к ответу. К тому же, у такой их позиции будет сильный аргумент — коза. Если торг и состоится, то за ее жизнь.

Волосы на затылке шевелятся.

До дороги метров сто, до волков не больше.

На шоссе они не пойдут. Да, не пойдут, может быть…

Сожми ошейник покрепче, Влад, будто ты с козой единое существо — добавь волкам непоняток!

И насколько же каждая секунда такой вот ситуации длиннее обычной! Особенно если все происходит за твоей спиной…

Он позволил себе оглянуться только когда оказался на полотне асфальта.

Никого.

Но все равно надо пройти еще немного вот так, с рефлексами в ладонях. Уж если волки в деревнях чувствуют себя уверенно, то вполне логично ожидать, что их тактическим приемчикам и шоссе не будет помехой.

Вечер.

Утро.

Вечер…

Счет дням он не вел. На пару с козой они шли примерно неделю. Или две. Но точно не три! Хотя… В какой-то момент Влад заметил, что иногда выпадает из реальности. Вот так идет, и глаза точно открыты, потом оглянется — а за спиной то, чего убей бог не видел! Как этот заброшенный пост ГАИ, например...

Однажды давным-давно, во времена солнца, могущего стоять на небе чуть ли не до полуночи, Влад возвращался на машине из Москвы. Должен был туда-обратно одним махом, поэтому не спал уже сутки. И вот мчит он в сумерках по Валдайским холмам, вдруг видит: маячит впереди фура без габаритных огней! Ну, он, конечно, по газам, чтоб обогнать побыстрей этого придурка. Вот только он по газам — и фура по газам! Некоторое время они так гонялись, а потом до него дошло, что это мираж. На ближайшей заправке он остановился, выпил кофе, поприседал вокруг своей машины, на звездное небо поглазел. И с тех пор в гонках с миражами больше не участвовал.

Глухая ночь.

Сумрачный день.

Глухая ночь.

Сумрачный день…

Кто бы что ни говорил, но автомобиль все-таки хорошая штука. Можно опустить стекло, положить локоть на дверцу и, придерживая руль одной рукой, долго мчать не останавливаясь. Вот эту горку он начинал штурмовать на пятой передаче, потом включал четвертую. Это если не утыкался в камаз, который на таком подъеме обычно разве что назад не откатывается… Сейчас тоже можно было бы на четвертой, если б не коза.

Нет, до чего же странные встречаются заказчики! Чтоб козу, в Москву, да еще пешком! С другой стороны, ну запихнешь ты бедное животное на заднее сиденье автомобиля. Так ведь каждый гаишник будет тебя останавливать — и мордовать своим знанием правил перевозки домашнего скота! А еще запах в салоне останется… Вот и приходится тащиться с козой на веревочке, на первой передаче. Оно, конечно, медленно. Того и гляди сзади начнут сигналить…

А миражи эти совсем обнаглели! Разноцветной дымки где-то раздобыли — и женщину на дороге нарисовали. В красном. Стоит чуть боком, на голове платок, за спиной маленький рюкзак. Сапоги на толстой подошве, каблуки внутрь скосились. Забавная такая.

Он понял, что это не мираж, только когда подошел к женщине вплотную.

— У вас не найдется немного соли? — произнес тот, кто в данный момент был на дежурстве вместо него.

Мелко крестясь, женщина попятилась, повернулась и побежала.

Влад продолжал стоять. Он точно знал, что этот поворот до конца еще не пройден.

Будто что-то большое и мягкое, скрытое этим туманом, подползало все ближе и ближе — и потом рассыпалось на множество отдельных звуков.

Группа людей. Впереди семенит обладательница красной куртки. Указав остальным на него, она сбавила шаг.

Восемь человек, включая двух женщин. Из всех выделяется один. Ростом выделяется, бородой, длинным плащом. И еще тем, что движения остальных как бы строятся вокруг него.

Подошли, обступили, но на расстоянии.

— Ты просил соли? — задал вопрос этот их главный.

На гаишников с золотом они похожи не были. Лица разные, и вроде живые. Но какую-то важную черту в их выражении будто рука одного и того же художника выводила. И вторая женщина вся такая…

— Так тебе соль-то нужна?

Его вдруг разобрал смех. Появляются, понимаешь ли, из тумана, небольшой толпой, утомленные исполнители желаний и не собираются уходить до тех пор, пока не выяснят, нужна ли ему соль!

— Да, соль нужна. У вас есть?

Среди незнакомцев произошло некоторое движение. Их главный подошел ближе.

— С собой у нас соли нет, — сказал он. — Если тебе очень надо, пойдем с нами, мы тут недалеко общиной живем. Ты, как я вижу, давно один бродишь. У нас отдохнешь, приведешь себя в порядок.

Это прозвучало так просто, что общая настороженность, добавлявшая ощутимой плотности туману, вмиг растворилась.

— Что скажешь?

Влад еще немного подумал, потом спросил:

— Идти далеко?

— Для нас не далеко, а уж как тебе покажется… — главный вздохнул и посмотрел на остальных: — Хотя господь дает людям способы примирить свои восприятия. Вот солнце, хоть и за туманом, но все еще восходит и заходит.

Мужчины одобрительно закивали, но никто из них не обронил ни слова.

— Идти далеко? — повторил Влад.

— До темноты должны успеть.

Так, до темноты часа три-четыре. Если хотя бы часть пути пройдет по дороге, то это хорошо. Если же нет…

— Ну что? Идешь?

— Иду.

Пока мужчины вполголоса о чем-то совещались, к нему подошла та в красной куртке.

— Ничего не спрашивай, — прошептала она, — и вообще молчи. Иди за мной, не отставай.

Они свернули с шоссе почти сразу. Направо, затем прямо, от поваленного дерева налево в низину, потом по дну оврага до ничем не примечательного места, после него наверх, и правее, через кусты…

Очень скоро Влад отказался от попыток запомнить какие-либо ориентиры. Теперь он просто шел, уцепившись взглядом за красную куртку. Но даже в таком состоянии от его внимания не ускользнуло, что эта компания двигается по лесу уверенно, как будто делает хорошо знакомую работу. Вторая женщина периодически отстает и вроде что-то там разбрасывает. Неужели заметает следы? Интересно, чего такого может оставить в лесу человек, чтобы скрыть свое присутствие?..

Во время короткого привала один из мужчин подошел к женщинам, они о чем-то пошептались. И потом опять эта гонка-преследование. Красная куртка. На ее фоне серый рюкзачок. Вверх, вниз, влево, вправо. Мотыляется как приманка. Но нет, даже если и приманка, то не для него. Потому что приманкой может быть то, что похоже на вожделенную добычу. А ему этот рюкзачок… Он следует за ним как свободный человек. Вверх, вниз, влево, вправо. Да, как свободный человек, который дал согласие идти туда, сам не знает куда. И можно, конечно, попросить, чтобы его провожатые так не спешили, но не в традициях свободных людей быть обузой. Неужели он так ослаб?! Или это коза настолько его отягощает?..

Когда они в очередной раз остановились, красная куртка будто втянула в себя серый рюкзачок и тут же превратила его в женское лицо со сдержанной улыбкой:

— Вот мы и пришли!

Едва различимый запах дыма. Совсем не такого дыма, который бывает на пожарищах. И еще голоса — близко, с разных сторон.

Влад сказал, что у него прихватило живот. И пока улыбка его новой знакомой сменялась чем-то другим, он сунул ей в руку веревку с козой на другом конце, уронил на землю вещмешок и шагнул в сторону.

С животом и вправду было не все в порядке: та рыба, что он съел утром, оказалась на редкость ворчливой. Но главное — граната! Ее надо спрятать. Вот здесь. Затолкнуть под корень толстого дерева и присыпать землей. Теперь присесть рядом… и место дополнительно приметить, опять же.

Он как раз все закончил, когда с той стороны, где на попечении женщины в красном остались его пожитки, подошли двое мужчин.

— К чему это ты за собой зарываешь? — усмехнулся один. — Не собака чай! Иль перед нами стесняешься? Сразу видать, что городской житель.

Лицо попроще, Влад, и считать шаги. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Нет, он не собака. И даже очень хорошо знает, кем является. А вот кто вы такие?.. Двадцать пять, двадцать шесть… Надо не сбиться со счета до первого ориентира. И ориентир этот должен быть таким, чтоб ни с чем не перепутать… Шестьдесят пять, шестьдесят шесть, шестьдесят семь… Открытая калитка. Меж двух врытых в землю столбов. А поскольку калиток может быть много, то нужна особая примета… Вот! Выщерблена буквой «зет» на левом столбе на уровне глаз. Все, семьдесят четыре шага!

Нет, он не собака, хоть и городской житель.

Семьдесят четыре!

Глава 22

— И повелел Господь жизни, что на планете человеком венчалась, умереть. За то умереть, что перестали люди отличать добро от зла. За то, что отвернулись от Него. За то, что стали все больше обращать взоры свои и чувства свои на камни холодные, на металл и пластик — и уподобились им. И отправил тогда Господь послание владыке тьмы, дьяволу. С гонцом отправил. Ведь лично вручать — не настолько еще плохо дела обстояли. И послание то коротким было: если ты, все надежды свои на тьму променявший, пожелаешь на Земле устроить то, о чем давно помышляешь, то промолчу тебе на это Я. И подпись собственноручная Его, Господа нашего…

Первое утро на новом месте началось для Влада с того, что та самая женщина в красной куртке принесла ему поесть. Вареная картошка, кусочек птицы, щепотка соли, и за всем этим не надо бегать… Но вот ведь странное дело. Когда он шел по трассе один, то силы откуда-то брались, а здесь, среди людей, вдруг навалилась слабость.

Женщина эта назвалась рабой божьей Ольгой. Влад тоже вроде как представился, но она замахала руками. Сказала, что старое имя тут ни к чему — умрет, мол, оно вместе со старым миром! И если он пожелает здесь остаться, то получит имя новое, а если остаться не пожелает, то вслед за старым миром ему и дорога…

Да, Влад, в данной избушке, похоже, очень своеобразные погремушки. Тебе ёкнулось на эту тему еще там, на шоссе. Но разве тогда у тебя был выбор?

В первый день его навестил еще один из тех, с кем он пришел сюда. Представился рабом божьим Павлом. Сказал, что он, Влад, для них новый человек, поэтому пока его так и будут звать: новый человек. И ему дадут возможность познакомиться с тем, как строится жизнь в их общине. То есть, он будет делать все то, что делают остальные. Единственное, под присмотром рабы божьей Ольги — по обязанности первой встретившей. И если ему, новому человеку, станет что-то не понятно, то лучше спросить у их настоятеля, отца Ивана. Да-да, у того человека, что разговаривал с ним на шоссе. Стесняться настоятеля не надо. Но и беспокоить по пустякам тоже: он ведь и так большую честь новому человеку оказал, пригласив сюда. А вещи его в целости и сохранности, но пусть в общей кладовой пока полежат…

И вот теперь Влад находился в просторном помещении, где пахло свежесрубленным деревом. Он сидел возле бревенчатой стены на чурбачке, за спинами людей, которые стояли на коленях. С этого последнего ряда отца Ивана было не очень хорошо видно, зато уж как слышно!

— Но даже и в тех словах, что направлял Господь в сторону дьявола, содержалась правда великая. Потому как не мог Он рукой своей милосердной отнять жизнь у тех, кому этой же рукой и даровал ее. Ведь тогда бы Он стал тем, кто поднял меч на самого себя! А дьявол давно наготове ждал. По всей земле у него много душ человеческих наловлено было. Кто за монету звонкую, кто за власть над собратьями своими, кто просто по глупости — все эти души согласились проводить через себя злую волю владыки тьмы. А воля эта в том состояла, чтобы посеять между людьми вражду! Потому что знал он ужасную сторону той истины, которую забыли люди: ничто не может произойти с человеком без его — самого человека — на то согласия! Да-да, даже дьявол не может что-то плохое человеку сделать, пока тот сам не откроет ему двери души своей! И вот постарались проводники дьявольские. Родился человек в другой стране — уже только поэтому враг! Разговаривает на другом языке — враг! Называет Господа другим именем — враг! И за этим один шаг, другой, третий — и вот уже оружия горы. Такого оружия, при котором создатель его, человек, лишь в указательный палец превращается! Сами враждовали, сами смерть по бочкам расфасовывали, сами все это на себя и обрушили — чему же тут удивляться?..

Так уж получилось, что Влад не считал себя религиозным человеком. Родился и в школу пошел он еще при Советском Союзе. Тогда в исторических фильмах если и показывали священников, то изображали их все больше ничтожествами или негодяями. Потом религию вроде разрешили. Но разрешили как-то по-советски — с обязаловкой и желанием сохранить монополизм. В общем, об этой стороне человеческой культуры Влад имел представление довольно смутное, считая данное обстоятельство для себя большой удачей. Но здесь, в незнакомом месте, рядом с незнакомыми людьми, он впервые в жизни подумал, что вся эта тема про небесное добро и зло может иметь какое-то отношение и к нему. Конечно, этот отец Иван, как они его называют, порой выражается излишне напыщенно и уходит в детали. Но в его словах что-то есть! И совсем не то, что он слышал в церкви, куда пришел как-то со своим приятелем, когда тот решил крестить сына. Да, совсем не то… Но рабом божьим он все равно называть никого не будет!

— Вот тогда и включил дьявол свои черные лампочки, что вкрутил в разум каждого продавшего ему душу. И люди те вмиг ослепли! И в ужасе своем и слепоте стали врагов своих невидимых сокрушать. А поскольку многие душепродавцы даже правительствами командовали, то легко оказалось страху и тьме целые народы захватить. И совсем скоро чья-то безумная рука наткнулась на смертельную кнопку первой. А те глупцы, что главной добродетелью считали бездумное исполнение чужих приказов, нажали свои маленькие кнопочки тоже. И поднялись в небо миллионы смертей, что до той поры в укромных местах лелеялись! А ответом им стали другие миллионы, что тоже поднялись. Остановить же это было уже нельзя…

Даже на передние ряды, где находился костяк общины, речь настоятеля производила впечатление. Этот голос лился мощно, без торопливости, заполняя собой все помещение. Влад подумал, что если все-таки это какая-то религия, то она должна быть достаточно новой. Иначе как несколько тысяч лет назад можно было расписать в деталях то, что случилось совсем вот недавно?..

Видимо, он пошевелился или вздохнул неосторожно, потому как стоявшая рядом Ольга повернулась и прямо таки сверкнула взглядом.

— Однако милостив и во гневе Господь наш. Ведь даже предав огню чад своих, по образу и подобию Его созданных, не закрыл Он врата, ведущие к спасению. Покарав народы целые, оставил Он в руках отдельного человека возможность свое будущее изменить! Тот, кто всей душой отворотится от своего прошлого — не важно, темного или светлого. Кто обратит взоры свои к Господу. Кто увидит в ближнем своем себя самого и узнает в нем лик Господа. Кто сделает все это — тот будет спасен! И придет это спасение с той стороны, откуда никто из людей не ожидает. Потому что если бы человек мог видеть направление это, то побежал бы туда голову потеряв и собратьев своих расталкивая. Ведь слаб человек в духовной немощи своей, тем более недоброй мглой всемирной усиленной. Поэтому вот что я вам скажу, люди! Стройте ковчег свой вдали от обломков мира уходящего, чтоб было вам где встретить появление Господа. Держите глаза души своей широко распахнутыми. Когда делаете работу свою ежедневную, зрите этими глазами не телесными. И когда пищей наслаждаетесь, тоже зрите. Даже когда спите, то и тогда не закрывайте глаз этих! Чтобы не проморгать Господа нашего и не принять приход Его за то, для чего у вас обыденное название заготовлено. А что придет Он, так это так же верно, как и то, что после заката наступает рассвет — в том мире, которому Он покровительствует…

Когда вместе со всеми Влад вышел на воздух, ему показалось, что как-то посвежело. А если еще вздохнуть полной грудью… Нет, в сказочки про спускающихся с небес ангелов он как и раньше не верит. Однако что-то оказало на него влияние! Хорошее влияние или плохое, но он будто увидел где-то совсем рядом глубину, ранее от его внимания ускользавшую.

— Сегодня будешь с рабой божьей Ольгой дрова заготавливать, — сказал подошедший Павел. — Топор в руках держал когда-нибудь?

— Держал. Давно, правда.

— Ладно, тогда присмотрись пока к работе.

Восемь человек шли по лесу молча, друг за другом. Влад был замыкающим. Перед ним переставляла свои сапоги на толстой подошве Ольга. Она несла моток веревки, перекинув его через плечо. Эта веревка делала ее похожей на трубочиста из старого детского фильма: еще бы лестницу, и лицо сажей перепачкать…

Он так и не понял, по какому принципу выбиралось место для вырубки. Когда все остановились, парень в бейсболке заткнул один конец веревки за пояс, ловко вскарабкался на высокое дерево, обвязал его у самой макушки, спустился вниз. Павел поплевал на ладони, взял топор и несколькими ударами подрубил ствол. Двое других мужчин вгрызлись в дерево пилой. Все это делалось тоже молча. Даже пила, казалось, исполняет свою ритмичную песню только в границах видимости.

Ольга дернула его за рукав:

— Они повалят дерево и обрубят ветки. А мы будем таскать все это домой.

Домой… В голове у Влада что-то сдвинулось, он на мгновение потерял равновесие.

— Ты понял? — Ольга снова дернула его за рукав.

Он выпрямился и вздохнул:

— Понял.

— Да не кричи ты так!

Раздался треск, пильщики быстро выдернули свой инструмент, тянувшие веревку тоже попятились. Прогнувшись, дерево рухнуло на землю, взбрыкнув напоследок отпиленным концом. Тут же на него накинулись с топорами, и Влад глазом не успел моргнуть, как все ветви были уже отрублены. Вместе с тремя женщинами он принялся за работу.

— Ты это, много на себя не наваливай, — сказал оказавшийся рядом Павел. — К любой работе привыкнуть надо. Да и если себя перегружать, то на круг все равно меньше получится.

Идти по густому лесу с длинными жердями на плече было то еще занятие. До сумерек Влад успел сделать четыре ходки. В последнюю ему с Павлом досталось тяжелое бревно — нижняя часть ствола.

Эта последняя ходка заняла в его памяти места столько же, сколько и весь остальной рабочий день. Раз, два, короткими шагами. Ноги ставить шире, на внутреннюю часть стопы, как по гололеду, но слишком серьезно тоже не надо. Важно выработать со своим напарником ритм. Раз, два, три, четыре… Влад поскользнулся на корне дерева, но удержал равновесие. Да, когда тащишь тяжесть, то в какой-то момент начинаешь с ней бороться. А это точно лишнее. Предоставить тяжести быть самой по себе и просто идти — вот как лучше всего. Раз, два, три, четыре. Кора царапает шею… Павла качнуло в сторону, и теперь уже Владу пришлось приложить дополнительные усилия, чтобы стабилизировать их тандем.

Как они дотащили бревно, он помнил хорошо. А вот как оказался в своей землянке — весьма смутно. Вроде, Ольга еще поесть приносила.

Глава 23

Два дня понадобилось Владу на то, чтобы втянуться в работу. За это время и люди к нему тоже вроде как попривыкли. И хотя они по-прежнему замолкали при его появлении, топор все же доверили. Собственные наблюдения, обрывки разговоров, не всегда понятные ответы Ольги — из всего этого он составил кое-какое представление о жизни общины.

Можно сказать, это была деревня. Посреди леса, на возвышенности, стояло единственное строение — одноэтажный сруб с маленькими окнами. Больше всего он был похож на приличных размеров ангар. Однако все называли его собором. Примерно половину полезной площади этого самого собора, метров двести квадратных, занимало помещение для собраний. Другая половина была для Влада, как и для большинства членов общины, закрыта. Вроде, там хранились различные припасы да располагался отец Иван со своими приближенными.

Собор окружался трехметровым забором. Его последняя секция только достраивалась, поэтому Влад исследовал эту конструкцию в подробностях. Так вот. Толстые столбы были вкопаны так глубоко, что давлению руки не поддавались. Меж столбов — перекладины. К перекладинам с обеих сторон приделаны, вплотную друг к другу, вертикальные жерди сантиметров шесть в диаметре, которые тоже врыты в землю и усилены диагональными жердями. Все элементы конструкции соединены между собой тонкими веревками, а если при строительстве использовались еще и гвозди, то к ним применили чудеса маскировки.

От стен сруба до забора было не меньше двадцати метров. Это выглядело не очень логично. Одно дело выгородить дачу побольше в густонаселенном пригороде. Но тут, посреди леса, в глуши, где все вокруг и так твое…

За внешней стороной забора начинались землянки. Из них Влад был только в одной. И она представляла собой простую нору, узкий лаз которой прикрывается куском брезента, а подстилкой и одеялом служит ворох старой одежды.

Эту свою землянку он делил с Ольгой. По правилам общины новый человек поселялся вместе с тем, кто первым его встретил. И до тех пор, пока новичок не вступит в общину или же не покинет ее, этот первый встретивший несет за него полную ответственность. Хотя Ольга так и не смогла толком объяснить, в чем эта ответственность заключается.

По внешнему периметру деревни, у самой кромки леса, шел еще один забор. Он не был глухим и больше походил на изгородь, которой окружают загон для коров. Возможно, этот забор предназначался для того, чтобы защищать деревню от диких зверей.

В хозяйстве людей, резко разочаровавшихся в достижениях цивилизации, было бы логично видеть домашних животных. Однако другой живности кроме своей козы Влад не приметил. И это тоже было странно. Ведь не смотря на то, что основу здешней пищи составляли картошка и капуста, мясо на обед тоже попадалось. И вряд ли оно полагалось только новому человеку.

Заканчивался пятый день его пребывания в общине. Утомление оседало в ногах, но такой подавляющей усталости уже не было. Он лежал в землянке, позволяя кромешной тьме наслаждаться властью над своими глазами. Ближе к выходу посапывала та, под чей присмотр его определили. Тоже еще не спала.

— Оля, а где ты жила раньше?

— Не называй меня так! Сколько раз тебе говорить, что мы сначала рабы божьи, а потом уже собственное имя!

— Забыл, извини, — Влад улыбнулся. — Так где же ты жила, раба божья Ольга?

В темноте если ответ случается не сразу, то за эту паузу успеваешь воспринять столько такого…

— Раба божья Ольга появилась на свет здесь, два месяца назад.

Логично. Если взрывы. Туман. Неразбериха. И в головах тоже. Однако он решил не сдаваться:

— А кем была та, которая пришла сюда и стала рабой божьей Ольгой?

— Она умерла. Вместе с тем миром. Ты разве не слышал, что отец Иван говорил?

Да-да, конечно, надо обязательно какого-то умного дядю послушать и что-нибудь от него узнать. Про себя узнать, про других людей.

— А я в Питере жил. На Васильевском острове. В доме на ножках, на девятом этаже. Окна на Финский залив. Зимой ветер, конечно, зато летом хорошо. Летом мы каждый вечер гулять ходили. Мне нравилось ощущать ветер с залива. Воздух влажный такой. У морского воздуха ведь есть запах, правда? Так вот, когда на берегу и с залива сильный ветер, мне часто казалось, что я другой человек! Или нет, не совсем так. Что у меня есть другая жизнь. Да! Не такая, которая отрицает мою эту, а еще одна — в каком-то далеком мире. Странно, конечно… Серега, наш сын, собирает в воде камешки, а мы с Машей стоим и смотрим на залив. Она сжимает мою руку…

Влад начал все это рассказывать вроде как Ольге, но потом о ней забыл. Все говорил и говорил. Сам не заметил, как уснул. Ему приснилось, что он едет на своем почему-то грузовике. Мчит во весь опор! Все хочет глотнуть прохладного соленого воздуха, но когда опускает стекло, в кабину врывается адская жара. Он орудует деревянным рычагом коробки передач и крутит большой руль — пытается уйти в тень. Однако ослепительное солнце все время бьет в лобовое стекло и тени нет…

Утро из облегчения принесло лишь рассеянный свет, который проявлял предметы, давая тем самым взгляду возможность на них опереться.

Он зло рубил сучки, стараясь ни на кого не смотреть. Почему они все время молчат?! Будто повинностью какой обвешались. Все кого-то из себя изображают, пытаются следовать чему-то заумному. Но они-то ладно. А вот что здесь делает он?

В середине дня подошел Павел. Постоял, посмотрел. Потом спросил про самочувствие, про то, нравится ли ему в общине. Влад ответил, что самочувствие присутствует, а за хлеб-соль спасибо. Ответил — и снова принялся за сучки. Оно, конечно, не очень вежливо получилось, да уж лучше так, чем врать.

С наступлением ночи Влад забрался в землянку, но сразу заснуть не смог. Долго ворочался. Потом решил выйти подышать свежим воздухом.

— Ты куда? — спросила Ольга.

— Постою немного снаружи.

— Далеко не ходи, а то заблудишься.

Чернота. Раньше где-то там были звезды. Теперь же будто со дна битумного моря смотришь. Можно заблудиться даже никуда не двигаясь… А темнота не везде одинаковая: в землянку ныряешь — и она становится плотнее. Да, тело как-то иначе воспринимает ограниченное пространство, и это не зависит от того, видишь ты что-нибудь вокруг себя или нет…

Влад почти заснул, когда Ольга вдруг начала говорить.

— Меня Галей раньше звали. Галиной Аркадьевной. Мы с мамой тоже в Петербурге жили. На первом этаже, в доме пятнадцать по проспекту Наставников. Первый этаж это не очень хорошо, но мы с мамой быстро привыкли. Чтобы дверь в подъезде не хлопала, обклеили ее уплотнителем. А еще когда зимой люди в подъезд заходят, то сильно топают — обувь от снега отряхивают. И тоже топают когда по первому лестничному пролету поднимаются. Так вот мы с мамой два коврика там положили: если с улицы заходишь, то прямо за дверью. Хорошие такие коврики, зеленые, щеточкой наверх — и людям хорошо, и намного тише! Да и с соседями нам тоже повезло. Ни наркоманов, ни особо буйных. Даже подростки и те воспитанные жили. А мама еще повесила на лестнице горшочки с цветами. Ведь если в подъезд заходишь, а там цветы и коврики опять же, то у большинства людей плюнуть рука не поднимается. И дворничиха наша тоже хорошая была. Мама с ней знакомство водила еще с тех пор, когда мы на Обводном канале жили. Это потом уже в дворники стали гастарбайтеров набирать, а до этого пожилые тетеньки все делали. Мы ведь когда с Обводного на проспект Наставников переехали, я еще в школу ходила. И папа тогда жив был. А я как увидела наш новый дом, так он мне сразу понравился! И хоть грязища кругом, и один-единственный автобусный маршрут поначалу, и дома одинаковые все, но я нашему переезду радовалась! Новая школа, учиться оставалось только год — даже если обидное прозвище и придумают, то оно потом быстро забудется… Мама поначалу на старую работу ездила. А когда почтовое отделение на проспекте Косыгина открыли, она перевелась туда… Потом умер папа, и стало поспокойней. Он ведь часто выпивал, папа наш. И при этом буянил сильно. А если в запой, так хоть домой не приходи. Вот мама целыми днями и работала — у них ведь на почте всегда сотрудников не хватало. И я с ней тоже, с самого детства… На нашей старой почте мне больше всего нравилось штемпели на конверты ставить. Таким тяжелым молоточком с металлической ручкой размахнешься — бац! И никто не ругается за шум, потому что ударять надо сильно и коротко, но в детстве всему быстро учишься… А папа не злой человек был. По дому все делал, и дачу вон какую в Пупышево построил. Только не хозяин себе он был. Все рвался куда-то. Если б сам знал куда, то, может, и ничего бы, а так… Как напьется, так кричит, что мы со своими котами всю жизнь ему испоганили. Дело, конечно, прошлое, но зря он так! Мы с мамой люди тихие, а котов у нас тогда только два было — Юрка и Тимошка. И еще пятнадцать на серванте. Фарфоровых. Их, конечно, не всегда столько было, ведь папа поначалу их разбивал. Но мама взамен каждого разбитого покупала двух целых. Так на пятнадцати они и остановились. А когда папа умер, мы с мамой еще котов завели. Настоящих, не фарфоровых. Мы их человеческими именами называли: Васька, Петька, Ромка. Последним, тринадцатым, Армена завели. Черненький такой, с белой грудкой и белыми носочками — вылитый армянин на белом кадиллаке. Это машина такая американская, кадиллак называется. Я когда на почте работала, много разных журналов перечитала, в том числе и про машины… И уж котиков своих мы, конечно, не кастрировали! Как можно?! Если игрушку хочешь — иди в игрушечный магазин. Вон в Гостином Дворе на втором этаже и медведи плюшевые, и обезьяны, и само собой котики. Но наши не игрушками были, а самыми что ни на есть настоящими членами семьи! У нас ведь форточка на кухне никогда не закрывалась — так что свободу у них никто не отнимал. Конечно, не все безоблачно было. То ухо кому порвут, то лапу поранят. Но это их кошачьи дела, куда уж без них. А из людей котиков наших никто не обижал. Ведь у нас с соседями отношения хорошие были, и цветочки на лестнице опять же. Это в основном мама все. Она со своими питомцами как с детьми малыми нянчилась. Того, черненького, Армена, своим младшеньким называла. Выйдет, бывало, на улицу и давай спрашивать соседей, не видал ли кто ее младшенького. Через этого маминого любимчика все и случилось… Мы же каждую весну всю нашу усато-хвостатую компанию на дачу отвозили. Мама-то немолодая уже была, поэтому за один раз больше двух котов брать не могла. И в этот раз тоже. Сначала наших заслуженных пенсионеров перевезла, две недели туда-обратно каталась. Наконец, за Арменом приехала. Приехала — а его нет! Она два дня прождала, вся в переживаниях. Я уж ей потом говорю, что езжай, мол, на дачу, а когда твой младшенький заявится, я форточку на кухне закрою и тете Люсе сразу позвоню. Тетя Люся это соседка наша по даче, она мамы лишь немного моложе была, но с сотовым телефоном обращаться умела. Позвоню, говорю, сразу, а в ближайший свой выходной его и привезу. Ладно-ладно, хорошо-хорошо. Проходит четыре дня — этот хулиган является. Грязный, тощий, только что целый весь. Я его отмыла, еды наложила и тете Люсе позвонила — чтобы та маме передала, что я через два дня приеду, котика привезу. Я тогда уже в нашем универсаме работала, и у меня по графику две дневные смены были. И вот вечер, Арменчик наш накормлен, а я готовлюсь к предстоящему рабочему дню. Вдруг напарница моя, Марина, прибегает. Просит сменами с ней поменяться. Хочет она за меня эти два дня отработать и следующие два за себя, а потом чтоб четыре дня подряд я. Мне-то не очень нравилось сменами меняться, но Маринке ребенка на лето в лагерь отправлять, да и просила она очень. А тут еще Армен этот бессовестный на кухню заходит и на меня с тем же вопросом. Эх, думаю, ладно! Тете Люсе звонить не буду, а посажу рано утром Арменчика в корзинку, зайду за горячими пирожками в наш универсам — и на дачу! Так и сделала. И вот еду я, значит, в электричке, смотрю в окно и прикидываю, как лучше все устроить. В конце концов решила, что подойду к дому незаметно и Армена выпущу. Он, конечно, к своей бабушке помчится — и это для нее неожиданно будет! — ну, а там уж и я выйду… С такими вот мыслями я шла от станции и, наверное, улыбалась, потому что люди на меня косились немножко. Подхожу, значит, к дому. Из корзины Армена вытряхиваю. Мама в это время обычно в огороде копается — а тут не видно ее. И дверь заперта. Я к тете Люсе. Где, спрашиваю, мама-то моя? А та говорит, что уехала мама за котиком своим последним. Ах ты, думаю, Галечка-дурочка! Устроила маме сюрприз! Ну, и давай домой названивать. Дозвонилась. Посмеялись мы с мамой каждая над собой, за Армена порадовались. И говорит потом мама, что раз уж она в город приехала, то сходит в магазин, но только завтра, потому как сегодня устала очень, и завтра же поедет обратно. Ну, завтра так завтра. Я к тете Люсе заглянула, с ней поболтала. Потом пошла посмотреть, что там мама в огороде накопать успела. И вот брожу я по грядкам и вдруг ощущаю, что неспокойно мне, будто что-то важное где оставила, и в груди так щемит. Уж я и оглядывалась, и крестилась про себя, и даже вспоминать стала, не съела ли чего… И тут землю как тряхнуло — я так в грядки лицом и упала! Лежу, значит, земля дрожит, а я ничего не понимаю, у самой слезы из глаз, прямо рыдания, и еще обида такая смертная… Потом уж плохо помню. Вроде как грохот, ураган, деревья валятся. Люди куда-то бегут, перепуганные тоже. А я стою посреди огорода, как во сне, и на руки свои смотрю. Думаю, что надо наших котиков найти, и Арменчика особенно, а то мама его так и не увидит… Ближе к вечеру я вместе с людьми на станцию побежала, но уже бесчувственная какая-то. По дороге спохватилась, что надо ведь домой позвонить. А на меня смотрят как на сумасшедшую: связи нет, война ведь! Мужчина какой-то на машине в город хотел, но вернулся. Сказал, что дороги забиты, все из города бегут, кругом аварии, люди машины бросают, идут по шоссе так. Но я надеялась, что какую-нибудь электричку все же пустят, поэтому так до темноты на станции и простояла. Потом на дачу вернулась. Всю ночь лежала как в пустоте, под утро только забылась. А утром едва глаза открыла, так и знала уже, что нет больше моей мамы. Во сне она ко мне приходила. Как письма официальные присылают, так и она — бумажкой беленькой! Тихо так уведомила, чтоб я за нее не переживала. А сама вся заплаканная такая… Я, конечно, тоже в слезы, еще во сне начала. И куда ни посмотрю, все мне маму напоминает… А коты наши разбежались. Предчувствовали, наверное. Арменчик этот, мамин младшенький, тоже убежал. Сколько раз его вспоминала — столько и опять в слезы. Целый день так проплакала. На следующее утро собралась и пошла по железной дороге в город. Идти-то там плохо, шпалы на разном расстоянии друг от друга уложены. Устала быстро. Присела отдохнуть возле поваленного шлагбаума. И ведь как неслучайно все в жизни! Я когда еще шла и этот шлагбаум увидела, то показалось, что шевельнулся он — прямо красные полосы с белыми местами поменялись! Ну, думаю, здесь тогда и присяду. Сижу, значит, ногами отдыхаю. Слышу гул, но не в голове, а снаружи. Подъезжает большая военная машина. Останавливается. Из нее женщина высовывается. Кричит, поехали, мол, с нами в город. Я про город услышала, да так обрадовалась, что в слезы и даже встать сразу не смогла. Тогда они вылезли из машины, помогли забраться в кузов. Там еще много таких вроде меня было. Уж специально они нас собирали или же по пути — не знаю. Ехали мы долго. Машину сильно трясло, не как в автобусе. Я сначала все на скамеечке старалась усидеть, но потом прямо на полу устроилась. Несколько раз останавливались, еще людей подсаживали. И вот приехали. Смотрю — города не узнаю. Где мы, спрашиваю. В лагере для беженцев, отвечают, в Новгороде! Нет, говорю, мне в Санкт-Петербург надо. Тут местный начальник, весь в пятнистой форме, и в заявляет: нету больше такого города! Жителей, говорит, оставшихся эвакуируют, а территорию оцепили, никого не пускают. Я в слезы, конечно, давай кричать. Пришла медсестра, лекарств мне дали, в койку уложили. У них в школе по всем четырем этажам койки расставлены были, и еще палатки во дворе — лагерь для беженцев, значит. Пролежала я три дня в лёжку… Сначала там все организованно было. Медсестры ходили, лекарства разносили, и еду в таких алюминиевых мисочках. Каждый день начальник посещал, вроде как политинформацию проводил. Говорил, что это Америка во всем виновата: не хотела она Россию сильной видеть, поэтому ракеты свои и запустила. Однако, как водится, недооценили враги русский народ! Потому на территории Америки разрушений больше и людей погибло больше. И это не все, поскольку война еще не закончена! А раз так, то всем надо поднапрячься, помочь нашей армии… Но люди говорили другое. Говорили, что никто ни с кем уже не воюет. Отвоевались. Каждый шкуру свою спасает. Вроде как есть еще места на Земле, которые не затронуты — вот туда все и рвутся… Должно быть, люди правду говорили. Потому что сошел на нет весь этот лагерь для беженцев. Сначала начальник исчез, потом лекарства кончились. А там и еду перестали разносить. Еще стрельба каждую ночь. В общем, стало ясно, что ничего в этом лагере хорошего уже не будет… И вот, значит, стою я на улице. В незнакомом городе. Одна. Ни документов, ни денег. Из одежды только что на мне, да половина сухаря в кармане. С таким снаряжением все равно в какую сторону… До этого я была один раз в Новгороде. Еще в школе ездили мы туда всем классом на экскурсию. Помнился мне и мост через Волхов, и Новгородский Кремль. Поэтому, наверное, когда я из лагеря для беженцев ушла, то прямо к Волхову и притопала. Постояла, посмотрела. Решила направо идти, к большому мосту. Этот мост солдаты, конечно, охраняли. Но меня пустили, даже не спросили ничего. Ну, до середины Волхова дошла я, остановилась. Из-за тумана этого впереди ничего не видно было и позади тоже — будто ни прошлого у меня нет, ни будущего. Я к краю моста подошла, вниз посмотрела. И там черная вода мне улыбнулась, объятия раскрыла. Вот, думаю, где пристанище мое надежное! Ведь сколько веков эта река здесь существует, сколько историй в себе хранит! Будет, значит, у нее одной маленькой историей больше! Даже облегчение мне какое-то пришло. Страх высоты и тот отступил. Я уже за перила покрепче взялась, сейчас, думаю, буду через них неловко переползать. И вдруг чья-то рука на плечо мне как ляжет — я так и похолодела! Оборачиваюсь — отец Иван. Ну, тогда-то я еще не знала его имени. Смотрю, значит, высокий мужчина, с бородой. А глаза — ну прямо такие, как у той воды! Руку от моего плеча не отнимает. Как тебя зовут, спрашивает. Галя, отвечаю. Он вздохнул, перекрестился, да все мне и сказал. Что закончила Галя свой жизненный путь на этом мосту — нет ее больше. И вместе с ней ушли горе ее и страдания. Но Галина ушедшая дала жизнь душе рабы божьей Ольги! Снова перекрестился так. Принимаешь ли ты, спрашивает, имя свое новое? Будешь ли вновь рожденной рабой божьей Ольгой? Понесешь ли это имя безропотно вместе с собратьями своими навстречу Господу нашему? Тут слезы из меня ручьем так и хлынули! И рада бы их остановить — но не в силах! Показалось мне, что если вот сейчас слезы мои с водами Волхова соединятся, то утащит меня тьма на дно. Так страшно стало, что ухватилась я за руку отца Ивана как за соломинку! Рука-то у него с виду как у всех, а как возьмет, так дар божий чувствуется. И вот когда я между слезами просвет увидела, то да, говорю, принимаю имя свое новое, принимаю, принимаю! Так вот и было, честное слово… А потом направились мы сюда. Нас тогда еще мало было. Это по дороге другие присоединились. Я так уже спокойно шла. Отец Иван умеет правильную дорогу находить хоть ночью, хоть с завязанными глазами. Кто другой разве так смог бы?! А проповеди его? Слушаешь — и все будто про твою жизнь! А он рассказывает, да еще и показывает то, что ты по малости своей мимо души пропустила. Я вот сейчас Галю вспоминаю — так совершенно точно вижу, что была она счастлива! Вот сам подумай. Работала она в универсаме — уж я не говорю когда на почте! В универсаме, значит, работала, в мясном отделе. Целый день на ногах — вроде тяжело. И руки красные, потому как мясо холодное. А еще покупатели попадаются такие, что все настроение испортят. Но две смены отработаешь — впереди два выходных. Возьмешь у мясника косточек, домой принесешь. Пока разденешься, так коты все сапоги своими спинами вытрут! А еще у нас в универсаме пирожки пекли. С капустой, с картошкой и грибами, с яблоками. С мясом тоже пекли, но с мясом я не брала. И вот выносят эти пирожки, а от них такой запах! Я на обед домой ходить успевала. Так наберешь теплых еще пирожков — и по-быстрому! Дома выложишь все на стол, мама подойдет, возьмет пирожок, к носу поднесет, улыбнется, а на столе чайник уже горячий… Так вот теперь нет у меня ни малейшего сомнения в том, что счастлива была Галя! Она просто не видела этого за всеобщей озабоченностью мелкими проблемами. Ведь когда на улице светит солнце — это счастье! И тоже когда зимой в дом свой заходишь с мороза! И когда мама тебя встречает, на кухню торопится… Счастлива была Галя, счастлива! Тут я за нее спокойна!

Глава 24

Утром все собрались перед входом в собор. На крыльце впервые за три дня появился отец Иван. Из обрывков разговоров Влад знал, что в эти три дня он вместе с несколькими мужчинами ходил куда-то далеко.

— Братья и сестры! Сегодня мы прощаемся с рабом божьим Павлом. Господь наш, обещая спасти и принять чад своих, не отвернувших лица от Него, не обещал избавления от испытаний. Не обещал, что избранным чадам своим не дольет горечи в коктейль их земной жизни. Не обещал Он, что примет всех сразу! И вот вчера, проходя вместе с нами по дорогам земным, наш брат, раб божий Павел, закончил свою мирскую жизнь. И могу сказать, что до самой последней секунды действовал он благородно, в интересах нашей общины. Свидетельством тому небывалый урожай плотской пищи, которую дал нам Господь в этом походе — будто бы в обмен на жизнь верного раба своего!

Отец Иван сильно осунулся. И держался несколько напряженно, хотя даже вне помещения отливал слова будто в чугуне.

— Раб божий Павел был моим другом и верным помощником. Он стоял у истоков нашей общины. Этот собор построен благодаря его знаниям и умениям. Многие из присутствующих находятся здесь только благодаря тому, что раб божий Павел зорко всматривался во тьму в поисках лица, способного еще осветиться от взгляда Господа! И вот пуля, выпущенная тем, кому он открыто протянул руку свою, оборвала его жизнь. Как и почему — не о том должны быть сейчас мысли наши. А о том, как радуемся мы за нашего брата и гордимся им! Ведь в ожидании его шагов уже подметают престол Божий! Но наша гордость за раба божьего Павла не заменит и нашей скорби. Поскольку пусто среди нас его место. Не подставит он больше плеча своего под груз наших общих мирских тягот. Не прикоснется взглядом своим и добрым словом своим. Поэтому плачьте, братья и сестры! Ибо та душа, по опустении тела которой не упало ни слезинки — что унесет она с собой?!

Влад стоял в последнем ряду собрания с опущенной головой и крепко сжатыми зубами. Нет, правда, раба божьего Павла помянуть надо обязательно. И тоже ничью рабу Галю, про которую он узнал сегодня ночью. И много кого еще. Но что же теперь: уткнуться во все это и смотреть до тех пор, пока самому не захочется повеситься?!

Вдруг что-то ткнулось в его левую ладонь. Коза! Подкралась сзади и стоит, не отходит. Длинные рожки, глаза, похожие на фары японского автомобиля. Живое, теплое создание. Ну что, одиноко тебе?..

Полноватый мужчина тронул Влада за плечо:

— Слышь, новый человек, ты как работу сегодня закончишь, так к отцу Ивану приходи.

Да, все правильно. Ему действительно пора. Уж соль помогла или что еще, но самочувствие улучшилось. А если так, то делать здесь больше нечего.

В тот день у Влада получалось и сучки рубить, и по сторонам поглядывать. На лес, который совсем скоро отступит под натиском дровосеков и обнажит глубокий овраг. На людей, которые живут здесь своей особенной жизнью… Странное чувство. Впервые он испытал его в детстве, когда ехал как-то с мамой на поезде в деревню. Он тогда сидел в купе у окна и через двойное стекло смотрел на лес, который метался в небо макушками деревьев. Этому танцу отбивали ритм рельсы и проносившиеся совсем близко столбы. И вот лес, лес, лес — вдруг пустота, пауза в ритме и… железнодорожная будка. Пожилая женщина в оранжевом жилете. Мальчик, старенький велосипед, собака. А за ними, чуть подальше — домики поселка. Влад одним взглядом охватил эту картину, остановил, отделил от собственного движения в поезде. И как-то остро осознал, что здесь течет незнакомая ему жизнь, такая огромная и самодостаточная! И он коснется ее лишь на секунду — и больше никогда не увидит! Будто самый краешек огромной тайны открылся Владу тогда. Много позже он нашел похожие мысли в какой-то книжке, что несколько обесценило его первопроходничество в этом вопросе. Плюс, конечно же, время — оно не добавляет восприятиям детской непосредственности. Но и годы спустя Влад иногда ловил себя на том, что провожает взглядом выхваченный и остановленный миг полноты чьей-то жизни. Вот и сейчас: дверь закроется, и он больше никогда не увидит ни этого леса, ни этих людей…

Они возвращались в деревню. Ольга как обычно шла впереди. Когда показался забор, она положила свою ношу на землю и принялась расстегивать сапог. Влад тоже остановился. Да, натереть ногу в таких условиях можно запросто. И как вообще можно ходить по лесу на высоких каблуках! Они, конечно, широкие и стоптаны внутрь…

— Слушай, новый человек, — заговорила вдруг Ольга торопливо, — оставайся с нами! Куда бы ты ни шел, что бы ни думал, тебе лучше остаться! Отец Иван правильно говорит, что старый мир умер. Но еще… еще… тебя просто так отсюда не отпустят!

Влад сбросил с плеча бревно.

— Спасибо тебе, раба божья, — он наклонился, поцеловал ее в щеку и тут же повернулся: — Подожди меня здесь, чего-то живот прихватило.

Ну вот, все части головоломки встали на свои места. Сцена определена, роли расписаны, теперь дело только за мастерством исполнения. Давай, Влад, проведи инспекцию насчет возможной измены изнутри. Ты ведь не собираешься здесь оставаться, правда? Ни в качестве члена этой общины, ни в качестве трупа? Про труп хорошо подумал? Точно хочешь увидеть следующее утро? Хочешь? Тогда давай, отсчет уже начался!

Итак, было семьдесят четыре шага. Ты собирался отмерить их от самой калитки, но Ольга остановилась шагов за двадцать пять до нее, пусть за двадцать четыре. И пятнадцать уже пройдено в обратном направлении…

Да, Влад, они сразу забрали твой вещмешок и перерыли одежду. Если бы ты не спрятал гранату…

Все, вот то самое дерево. Точно оно. С погрешностью лишь в два шага.

Рукой под корень…

Есть!

Ольга очень обрадовалась, когда его увидела. Хотела что-то сказать, но Влад молча взвалил бревно на плечо и пошел по тропинке. И, распахнув калитку, столкнулся с полноватым мужиком, что подходил утром.

— Чего так долго? — спросил тот.

— Спину ломит. Пришлось остановиться ненадолго.

Пересекли двор. Возле поленницы Влад опустил бревно и присел на него. Ольга долго складывала свои жерди, потом обернулась, вроде чего-то ожидая. Влад ей подмигнул.

— Давай-давай, — стал поторапливать женщину полноватый. — Тебе пора отдыхать.

Проводив ее до ворот, этот человек задвинул засов и пошел обратно. Вот его правая нога, обутая в кирзовый сапог, сгибается в колене, левая рука взмахивает в такт, глаза поднимаются, но тут же отдергиваются, голова оборачивается на ворота. Влад почувствовал, как выныривает из общего потока времени, перестает быть его частью, начинает видеть каждое мгновение в его неподвижности. Вот теперь, солдат, не торопись, иначе можешь осложнить себе жизнь! Сейчас этот человек подойдет ближе, метнет взгляд в землю, чтоб попасть в тебя отскоком. Ты хоть и знаешь, что он скажет, но позволь ему самому, у него и так с фантазией напряженно.

— Чего уселся-то?..

Дверь открыл парень в клетчатой рубахе. И вот уже в сопровождении двоих, по коридору прямо, затем направо. Небольшая прихожая, и высокий порог. Комната метров тридцать, без окон. Вдоль дальней стены вроде как стеллажи. Слева от двери в углу массивный стол, за ним отец Иван и еще один человек. Этот второй тоже крепкий, с залысинами, на щеках щетина от самых глаз. Его Влад узнал не сразу. Может, потому, что обычно тот не снимал меховой шапки, да и вообще держался в тени своего предстоятеля.

— Проходите, — повернулся наконец отец Иван. — Присаживайтесь.

Влада легонько подтолкнули, он этого вроде как не заметил — занял предложенное место на длинной лавке. Позиция, конечно, не самая выгодная: по бокам вплотную двое провожатых, слева отец Иван, напротив этот здоровяк со щетиной. А на столе миски с едой, полная на две трети бутылка водки, керосиновая лампа с чистым стеклом, стопка бумажных салфеток.

— Давайте помянем брата нашего, — вздохнул отец Иван, — раба божьего Павла.

Тот, что сидел напротив, обхватил бутылку своей пятерней со сбитыми костяшками и наполнил стаканы.

— Святой человек был Паша, — произнес он, как видно, в продолжение начатой темы. — И под пули вот подставился, чтоб тебе, значит, меньше досталось. Кто ж знал, что они так быстро оружие выхватывать умеют? Прямо спецназ какой-то! Но двоих-то мы точно подстрелили…

Все подождали, пока Влад возьмет свой стакан. Выпили. Тарелок и вилок не было. Каждый брал кусок руками из миски и отправлял прямо в рот. И только человек напротив сразу обложился двумя надкушенными огурцами и луковицей, которую разделил надвое ножом с узким лезвием.

Жареное мясо оказалось очень вкусным! И хлеб был едва ли не теплым...

В какой-то момент Влад обнаружил, что остальные свое дожевали и теперь лишь поглядывают. Он быстро вытер руки салфеткой.

— Ну что? — обратился к нему отец Иван. — Ты достаточно побыл среди нас. Что думаешь?

Влад не торопясь стряхнул крошки со своего свитера, пущенного поверх брюк.

— Думаю, что вы хорошие люди.

После короткой паузы отец Иван рассмеялся. Сидящий рядом полноватый мужик скомкано улыбнулся. Парень в клетчатой рубахе дернул головой. Тот напротив скривился и взялся за стакан.

— Это похвально, что ты так говоришь, — отец Иван все еще улыбался. — Но про себя-то что думаешь? Останешься с нами?

Влад обвел глазами присутствующих и тоже улыбнулся:

— Спасибо вам большое за приют, за хлеб, за соль вот. Но я должен идти. Дело у меня одно есть.

Человек напротив бросил короткий взгляд на отца Ивана, но тот и бровью не повел. Сидевшие по бокам напряглись.

— Погоди, погоди, — отец Иван поднял руку. — Ты, может, не все расслышал? Я предлагаю тебе стать одним из нас. А это далеко не то же самое, что под присмотром бабы какой таскать бревна из одного конца леса в другой. Рядом со мной будешь!

— Дело не в том, что я не хочу быть с тобой рядом. А в том, что мне действительно надо идти.

Этот напротив поднялся и, не снимая с лица ухмылки, двинулся к выходу.

— Ты еще раз хорошенько подумай, — снова обратился отец Иван к Владу. — Время у тебя есть.

Громко хлопнула дверь и, нарочито гремя железом, рука со сбитыми костяшками продела дужку большого амбарного замка через две проушины. В тишине клацнул механизм.

— Значит, решено! — Влад ударил ладонями по коленям. — Завтра утром заберу свои вещи, козу, и пойду.

Который запирал дверь вернулся на свое место. Постучал по столу ключом от замка и засунул его в правый карман брюк.

— Про козу ты точно заметил, — произнес он, продолжая ухмыляться. — Часть ее ты унесешь. В желудке.

— Подожди, Миха — попытался остановить его отец Иван.

Тот, однако, никак не отреагировал на эти слова.

— Козу мы приняли от тебя как вступительный взнос, — продолжал он. — В последнем нашем рейде отца Ивана немного поранили, остальных потрепали, вот мы и решили из твоего домашнего животного сделать ужин, чтоб иметь хоть какое-то отдохновение.

— Ты ведь пойми! — перебил своего приближенного отец Иван. — Не можем мы тебя так просто отпустить! Ты мог дорогу запомнить. Тот мир, он, конечно, умрет. Но пока у него достаточно силы, чтобы прийти сюда и всех нас передавить!

Влад вздохнул:

— Понять-то это не трудно. Но при первом нашем разговоре никто не сказал, что я не смогу уйти. И про козу тоже. Поэтому на основании Гражданского кодекса наш прежний договор считается недействительным. А новые условия такие: вы возвращаете мои вещи, даете еды, и провожаете туда, куда укажу. И бревна еще, что я натаскал, обратно отнесете.

После секундной заминки Миха заржал. Двое по бокам с готовностью подхватили.

— Какой, говоришь, закон всем этим премудростям учит? — спросил Миха отсмеявшись.

— Гражданский кодекс.

— И ты думаешь, что услышав эти страшные слова, мы сразу бросимся плясать под твою дудку?!

— Нет. Вы будете плясать под мою дудку потому, что пятнадцать секунд.

— Чего? — протянул сидевший справа.

— Не обращай внимания, — откинулся к стене Миха. — Наш малыш со страху на другой канал самопроизвольно переключился.

— Подождите! — отец Иван продолжал пристально смотреть на Влада. — Что значит пятнадцать секунд?

— Минимум пятнадцать секунд вам понадобится на то, чтобы отпереть дверь.

Положив на стол левую руку, Влад перевернул кулак сомкнутыми пальцами вниз. Потом так же медленно поднял правую, показывая кольцо с проволочными усиками.

Некоторое время все четверо завороженно смотрели на гранату.

— Здесь нет окон, — продолжил Влад. — Если мои пальцы сдвинутся на сантиметр, мы все умрем.

— И чего ты хочешь? — спросил отец Иван.

— Врешь!!! — заорал вдруг Миха. — Думаешь меня на испуг взять?! Да я таких как ты…

Он подался вперед.

Выхватил из-за пояса пистолет.

И почти уже ткнул им Влада в лицо. Но в последний момент зажатая в кулаке граната сбила его руку с траектории.

Нож с узким лезвием взметнулся со стола, воткнулся нападавшему в горло — и сразу полоснул по лицу сидящего слева. В следующее мгновение колено врезалось в голову дернувшегося было навстречу полноватого.

— Прекратите! — крикнул отец Иван. — Так мы только друг друга поубиваем!

Влад быстро высвободил из руки Михи пистолет и навел его на новоявленного миротворца:

— Еще кто в доме есть?

— Нет, — мотнул головой тот.

— Все на пол, лицом вниз!

Двое подчинились сразу.

— А я для тебя безопасен, — начал отец Иван. — У меня дырка в плече…

— На пол!!!

Когда команда была выполнена, Влад заткнул пистолет за ремень. Затем снял с пальца кольцо, соединил усики, вставил их в запал, расправил с обратной стороны. Пульс Михи проверять не стал, потому как почти вся его кровь была на виду. Проверил карманы. Две полных обоймы и нож с берестяной ручкой взял себе. На скамейке, в самом углу, лежал моток веревки и рулон скотча. Заставив своих пленников подползти по одному, он связал им руки за спиной.

— Теперь повернитесь!

У парня в клетчатой рубахе через всю щеку шел глубокий порез, глаз не открывался. Полноватый мужик, похоже, отделался только сломанным носом.

— Итак, — начал Влад, — вы собирались меня убить. Один труп у нас уже есть. И вот мой вопрос. Нам достаточно мертвецов или хотите еще?

— Заканчивай свой допрос… — отец Иван поднял голову и тут же получил по ней тяжелым ботинком.

— Каждый отвечает за себя! — Влад приставил ствол ко лбу парня. — Достаточно мертвецов или хочешь еще?!

Тот, до этого тихо скуливший, прошептал:

— Не буду я, не буду…

— Ты? — Влад ткнул полноватого.

— Не надо больше…

— Теперь твоя очередь.

Отец Иван снова поднял голову и четко произнес:

— Достаточно!

— Наконец-то мы к чему-то пришли. А раз так, то действуем следующим образом. Вы двое будете лежать тихо до тех пор, пока вас не найдут. И это все, что от вас потребуется. Согласны?

Парень в клетчатой рубахе и мужик разом оживились. Да, конечно, согласны, они и так ничего плохого не думали делать…

Влад посмотрел на третьего пленника:

— А тебе, папаша, придется постараться побольше, чтобы воплотить в жизнь свои добрые намерения. Отведешь меня туда, куда скажу.

— И что потом?

— Потом каждый идет своей дорогой.

— Согласен.

Из Михиной одежды Влад нарезал лоскутов, связал их узлами. Полноватому мужику заткнул рот и обмотал всю нижнюю часть лица скотчем. То же проделал с парнем. Пока сматывал им лодыжки и притягивал их к запястьям за спиной, задавал отцу Ивану вопросы.

— Эти двое здесь часовыми стоять должны?

— Вроде того.

— Когда заканчивается их смена?

— Ну, обычно полночи дежурят.

— Следующую смену кто будит?

— Кто-нибудь один идет и будит.

— В деревне еще часовые есть?

— Нет.

— Ольга говорила про лодку. Далеко она?

— Если днем, то час ходу. А ночью…

— К рассвету дойдем?

— Должны. Только вдвоем мы ее до воды не дотащим. У меня только одна рука действует.

— Если не дотащим, то подождем людей, которые пойдут тебя искать. Вещи мои где?

— В кладовке.

Шаг за шагом по коридору. Отец Иван мелко переступал связанными ногами. Влад за ним, в одной руке пистолет, в другой керосиновая лампа.

Помещение оказалось очень большим. Посередине стеллажи, вдоль стен тоже.

— Куда идти?

— Миха бы тебе сразу показал, а я не знаю точно.

— Лицом к стене!

Так. Пятидесятилитровые бидоны на полу, три штуки. Болотные сапоги. Плащ-накидка капюшоном на гвозде. Рядом несколько теплых курток. На стеллаже четыре автомата Калашникова, один из них сильно пошарпанный. Самодельный ящик, полный патронов. Да, одними проповедями здесь явно не обходятся!

Вещмешок нашелся на табуретке под стеллажом. Проверяя, все ли вещи на месте, Влад спросил:

— Продукты где?

— Там дальше.

— Повернись! И медленно вперед!

Лекарства, бинты. Посуда. Печка-буржуйка. Наконец, блики стеклянных банок. Варенье, консервированные овощи…

И вдруг — мелькнула тень!

Влад мгновенно обхватил своего пленника за шею, пистолетом в бок повернул.

— Спокойно, это наша кошка Нюся! — прохрипел отец Иван.

Хозяин тени полностью проявился через три секунды. Кошка, точно. Серая с белым, аккуратная мордочка, зеленые глаза.

— Почему раньше про кошку не сказал?

— Забыл, — отец Иван глубоко вздохнул. — Увлекся новыми впечатлениями.

Новые впечатления. Влад улыбнулся. Несмотря на все случившееся, он испытывал к этому человеку некоторую симпатию.

Ладно, эмоции в сторону! Пять минут на все!

Консервы мясные. Рыбные. Греча. Сушки.

— Соль где?

— Вон там, в мешках.

Соль. Белая, крупная. Горсть в полиэтиленовый пакет, и завязать петелькой. Повторить операцию.

— Фонари есть?

Отец Иван проковылял ближе к выходу, обогнул центральный стеллаж.

Настольная лампа с зеленым абажуром, переноска на длинном проводе, автомобильная фара. Алюминиевый фонарь с длинной ручкой. Этот пойдет! Еще батарейки… Влад старался брать по минимуму, но вещмешок был уже полон, поэтому пришлось прихватить еще черную сумку с ремнем через плечо.

— Вот этих возьми, одноразовых, — посоветовал отец Иван. — Они маленькие и легкие, в полной темноте руки освещают, а больше-то и не надо.

Фонарик-брелок. Похожий когда-то болтался у него на связке ключей. Да, пяток таких в дороге не помешает. И еще вот этот, с резинкой на голову.

— Спирта себе налей, — сказал отец Иван, когда они были уже у дверей.

— Что за спирт?

— Самый что ни на есть чистый, медицинский.

Пятидесятилитровый бидон, на нем ковшик, тут же пустые пластиковые бутылки. Влад откинул крышку бидона. В нос ударил резкий запах. Одной бутылки хватит. Или нет…

В первом помещении все было на своих местах: труп Михи боком на столе, двое связанных на полу. Из ведра возле стола Влад наполнил питьевой водой три бутылки, упаковал. Затем развязал отцу Ивану руки.

— Понесешь вещмешок.

Тот надел одну лямку, попытался просунуть руку во вторую, но скривился от боли:

— Нет, так не получится.

Сделав лямки вещмешка длинней, Влад перекинул обе ему через голову на здоровое плечо. Связал за спиной руки. Сверху надел плащ-накидку. Расправил. Выглядело очень даже неплохо.

— Ноги, — произнес отец Иван.

— Что ноги?

— Развяжи мне ноги. Или думаешь, я всю дорогу буду вот так кузнечиком прыгать?

Да, если прыгать, то это слишком медленно. Плюс связанные руки, простреленное плечо, тяжелый вещмешок…

— Послушай, — продолжал отец Иван. — Как ты объяснишь эти веревки, если мы за воротами кого-нибудь встретим? Да и не пройти мне по лесу стреноженным!

Влад разрезал веревку. Потом двумя слоями скотча примотал нож к внутренней стороне своего левого предплечья: прямо поверх куртки, чтобы рукоять заходила на ладонь.

— Все. Давай к реке!

Глава 25

В коротком свете фонаря они прошли по деревне и оказались за внешним забором.

— Стоп! — скомандовал Влад. — Идем к московской трассе.

— Ты же хотел к реке!

— Передумал.

— Но до трассы далеко! Ночью я могу сбиться с пути!

— Тогда получается, что ты обманул Ольгу, рабу божью. Она ведь свято верит в твою способность даже с завязанными глазами вести за собой!

Вдоль забора они дошли до той калитки, что была Владу так хорошо знакома.

— Давай вернемся, — остановился отец Иван. — До утра отдохнешь, а утром я тебя провожу. Михи нет, теперь все по-другому будет!

Влад достал из кармана фонарик на резинке и пристроил его своему спутнику на лоб:

— Вот тебе, папаша, третий глаз в помощь. И забудь про утро!

Они медленно двигались по ночному лесу. Свет фонаря отражался от тумана, и ветви деревьев выплывали из черноты плоскими тенями, обретая объем только возле самого лица. В какой-то момент Владу подумалось, что стороннему наблюдателю — если бы таковой оказался поблизости — эта их процессия могла бы показаться блестящим шариком на новогодней елке, в который две фигурки забрались по глупости. Забрались — и теперь вынуждены вращать его своими шагами: шар крутится в невидимом подвесе, а снаружи огромный киноаппарат рисует на его поверхности различные картинки; обитатели шара пленяются этими картинками, идут быстрей, стремясь приблизить появление желаемой… Конечно, обидно осознавать себя белкой в колесе, пусть даже и таком высокотехнологичном. Но если ты способен охватить всю эту механику одним взглядом, то получается, что для тебя возможно — хотя бы на секунду! — стать беззаботным ребенком, для которого эта чудесная елка и предназначена! И еще остается открытым вопрос о том, кто ее сюда поставил…

Вот ведь незадача. Сначала ты идешь, внимательно глядя по сторонам, в полной готовности отреагировать на любую неожиданность. Но неожиданностей все нет, и монотонность ходьбы проносит мимо одну мысль, за ней другую. На какую-то из этих мыслей ты перепрыгиваешь, оказываешься в ее течении, и вот уже куда-то гребешь, на что-то наталкиваешься. А когда снимаешься с автопилота, то не помнишь ни той мысли, ни последовательности шагов, которая тебя сюда занесла.

Едва не налетев на своего проводника, Влад быстро сориентировался, тоже прислушался… И вдруг увидел всю хрупкость их блестящего шарика, погруженного в эту бездонную черноту! Лишь одно неловкое движение…

— Тебя как на самом деле зовут? — спросил он и буквально почувствовал, как от его голоса темнота пошла волнами.

— Так Иваном и зовут.

— А почему ты не похоронил свое старое имя вместе с тем миром?

Ответом была тишина.

— Или просто решил стать своим однофамильцем?

Луч фонаря метнулся Владу в глаза, и ему пришлось слегка толкнуть отца Ивана в здоровое плечо.

— Так ты настоящий священник? — вновь спросил он.

— Теперь уж и не знаю, кто я. А до этой нелепой войны нет, не был я священником. Это Миха все.

Светлый мой человечек — так называла Ванечку мама. В детстве его лицо и вправду будто излучало свет, и черные волосы лишь подчеркивали это. А еще за кудряшки его звали Пушкиным. И жили они в городе Чудово, на улице Восьмого марта. Мальчик Пушкин, город с обещанием чуда, улица Восьмого марта — разве удивительно, что Ваня писал стихи? Сначала про то, как сосед их кошке крикнул брысь, а та хвостом махнула ввысь. Потом про девочку, которую в первом классе заставляли сидеть за партой смирно, а теперь она стала учительницей и сама ставит детям плохие оценки за поведение… Заметки в местную газету, рассылка рукописей по издательствам — к восемнадцати годам Иван уже точно знал свой путь. Но однажды вечером он зашел в кафе в центре города. Зашел и увидел там девушку. Она сидела одна. Явно не местная, даже на несколько ступенек не местная! Очень красивая и очень взрослая. Но главное, в ней угадывалось то, что даже некоторые не поэты могут почувствовать! Ваня присел за ее столик. Слово за слово — разговорились. Она была из Москвы. Конечно, откуда же таким красавицам еще быть! Он рассказал ей историю про мэра, который поначалу противился тому, чтобы его называли наместником, но когда узнал, что этому званию прилагается московская прописка, то согласился. Потом стал изображать телевизионных ведущих, потом юмористов, и как те пародируют известных людей. А девушка тоже не оставалась в долгу: вставляла острые замечания, звонко смеялась, уронив свои прекрасные руки на стол. Очень скоро их легкий разговор сбавил обороты, и создалось нечто такое, что если уж оно есть, то не принадлежит кому-то одному, а только обоим. Восемнадцать лет, темные как смоль кудри. С Ваниных губ уже готовы были сорваться слова, ошарашившие бы и его самого! Но в этот момент в кафе вошел представительный мужчина: в костюме, с массивным золотым перстнем на пальце. Увидев его, собеседница Ивана поднялась, одним словом попрощалась и направилась к выходу. Когда она подошла к своему кавалеру, тот небрежно обнял ее за талию, наклонился и шепнул что-то на ухо. Она рассмеялась, а тот с перстнем бросил на Ивана короткий ироничный взгляд.

— Понимаешь, это было неправильно! — говорил посреди темного леса бородатый человек с фонариком на лбу. — Неправильно! Я ведь точно видел, что тот мужик — придурок! И не важно, как он заработал на свой перстень и на свой лимузин. Он был ее не достоин! Но и это не так уж важно. То, что она пошла за ним — вот что важно! Но даже если и пошла, то могла хотя бы оглянуться, махнуть рукой. Тогда б я знал: даже в тисках обстоятельств ей удается хранить свою независимость! А так получалось, что она отдала себя и все то, чем могла бы владеть по-настоящему — обменяла на место в лимузине и глупые шутки прокуренных усов. Обменяла добровольно! Ты понимаешь меня?

Влад понимал. Да и разве можно не понять человека, который будто шагнул вперед, оставив позади и тело с рюкзаком, и груз прожитых лет?

— Я только недавно осознал, какими тонкими движениями души наша судьба рулится! — говорил Иван, спотыкаясь в темноте. — Как сейчас помню. Стою я, смотрю на удаляющийся автомобиль, и ни взгляда мне, ни взмаха руки. Долго так стоял. Думал, что если такие исключительные девушки готовы идти за придурками с деньгами, то за хорошими парнями с деньгами они тоже должны согласиться. Вот он, мой первый маленький шаг в сторону! Нет, я не отказывался от идеи стать известным поэтом и глаголом жечь сердца людей. Я только решил, что не сегодня. Потому что сначала надо крепко встать на ноги, обустроить быт, добиться положения в обществе, пережить падение спроса на хорошую литературу — да черт знает сколько еще можно понадергать из окружающего мира чужих жизненных целей!

Потом у Ивана было все. И красивые автомобили, и золотые перстни, и солидные костюмы. Были женские талии, носившие небрежно обнимающую их руку. Но если бы только это! Поверх всего этого, словно толстым слоем протухшего сливочного масла, лежало ощущение фальшивости того, что он нажил. И в попытках поладить с самим собой он метался из стороны в сторону, то одним делом занимался, то другим. Временами вел очень даже разгульный образ жизни. В последние годы, правда, остепенился. Друзья помогли устроиться здесь, в Новгороде. Завод крупной международной компании, моющие средства, начальник производства.

— Этого Миху я сначала знал как Михаила Михайловича. Бригадиром у меня работал. Если сущность большинства людей я видел отчетливо, то этот был будто невидимкой. Он умел трепать языком, но так получалось, что в основном озвучивал расхожие мнения, а когда выпивал, то неуемно и вымученно острил. И вот приходит он однажды ко мне в кабинет и кладет на стол пачку денег. Говорит, что кто-то там в документах ошибся — деньги вот эти из ниоткуда и нарисовались! Мол, третья часть ему, третья мне, а остальное тем, кого тоже надо подмазать. Я несколько дней с работы не вылезал, проверял. Вся бухгалтерия сходилась… Короче, деньги эти я взял.

И потом пошло-поехало. Миха приносил деньги — Иван их брал. Зачем брал? Ну, не для того, чтобы у хороших людей тоже все было: это оправдание уже давно не срабатывало. Для остроты ощущений? Может быть… Но лишь когда Иван в одиночку напивался, он мог назвать настоящую причину. Отомстить себе! Да! За стихи, которых сам же себя и лишил. За то, что хотел когда-то сделать, но не сделал. И за то, что сделал вместо этого. Короче, за все! В ту минуту, когда алкоголь уже растворил социальную маску, но еще не добрался до главного рубильника, он смотрел на свою жизнь и со злорадством осознавал, как стремительно идет она вразнос: дом, работа, будущее… Еще немного и каким-нибудь погожим днем он со всей дури въехал бы в здание городской администрации на своем дорогом автомобиле. Тогда бы точно кто-нибудь заметил, что с ним не все в порядке.

— Но Господу было угодно распорядиться иначе — тот фальшивый мир рухнул раньше. В Новгород это пришло не так драматично. Где-то повылетали стекла. Где-то по стене расползлись трещины. Ну, и телевидение накрылось. Поначалу на замену телевидению на улицах еще собирались митинги: враги напали на нашу многострадальную родину, всеобщая мобилизация, дадим отпор агрессору. Но очень скоро и это улетучилось. Когда заявился Миха, я уже дня три из дома не выходил.

У Михи было расцарапано лицо и сбиты кулаки. Он сказал, что таким уважаемым людям как они все трудней становится поодиночке уберегать и нажитое честным трудом, и самих себя. Поэтому надо им вдвоем, со всем своим добром, где-нибудь отсидеться. Уйти куда подальше, а там — как карта ляжет. Если всему миру конец, тогда и для них места уже забронированы, а если пронесет, то они всегда вернуться смогут. Кроме здравого смысла за этими доводами проглядывало что-то еще, однако Иван был не в том состоянии, чтобы мыслить хладнокровно. А Миха все говорил и говорил. Мол, сам он мест укромных не знает, и еще опыта деревенского у него маловато. А вот если вместе, то возьмут они свои ценности, да и обустроятся в какой-нибудь приличной глухомани. Но сначала надо из города выйти и добро свое вынести. На машине нельзя, потому как десять раз остановят и одиннадцать раз убьют — хотя бы из-за машины. И здесь он тоже все продумал! Пойдут они святой общиной, ну или как это там называется. Короче. Надо сгоношить человек десять. Типа, мы верующие люди, идем подальше от скверны этого мира, хотим встретить конец света в чистоте и покаянии — ну, будто у всех крыша в одну сторону поехала. При этом хорошо бы обвешаться деревянными крестами на веревках и неделю не мыться, чтоб воняло. И когда такая вот толпа оборванцев двинется, то никто останавливать ее не захочет. А этого только и надо! Положить каждому в заплечный мешок по сверточку — типа, подарок с небес. Ну, а на месте, в глухомани, уж можно и порешать спокойно, что с носильщиками делать. Десяти-то человек достаточно будет? Сколько у него, Ивана, добра-то припрятано?.. А Иван слушал своего дружка и краем сознания диву давался. Как же так получилось, что этот человек ни разу ему до того момента не открылся?! Ни на работе, ни когда вместе водку хлестали на рыбалке! Чудеса…

Привалившись к дереву, Влад смотрел на Ивана. Давно рассвело, и они уже были возле шоссе.

— Это только кажется, что прикоснувшись к чему-то высокому, ты сам можешь остаться этим не затронут, — говорил Иван. — Поначалу-то это все вроде не по-настоящему было. Как в детстве в чужой сад забраться — и зло похулиганить. Но потом, когда я в глаза людям стал заглядывать, то понял. Нельзя человека обманывать, если он тебе всего себя доверяет! Если хотя бы минуту после этого жить собираешься — то нельзя! Я когда свою первую проповедь произносил, так сам в нее поверил! Слова непонятно откуда приходили, а я был и собой, и словами, и смыслом их, и каждым человеком, до которого они долетали! Это было настоящее чудо! После того я даже стал ощущать себя выше ростом!

Влад в который раз удивился этому человеку. Тот сидел в неудобной позе, со связанными руками и вещмешком-якорем через плечо — но всего этого для него будто не существовало.

— Михе не нравилось, что все так обернулось. Уж не знаю, заварил ли он всю эту кашу с целью меня ограбить или другие какие планы у него были, но только противился он тому, чтобы к нам люди присоединялись. Вот только как ему с народом-то совладать? Никак не совладать. Да и я стал уже другим человеком. Когда из меня проповеди пробиваться начали, то и мое предшествующее существование совсем по-другому выстроилось. Мы в жизни-то все больше предметы вокруг себя находим, а в действительности у нас ведь больше отношения! И вот узрел я, что от своего рождения был я в самых что ни на есть прямых отношениях с Господом! Даже когда воровал и пьянствовал до беспамятства — даже тогда стоял с открытой душой перед Ним!

Влад не спал уже больше суток. Весь предыдущий день он рубил дрова, затем в одиночку воевал, потом еще целую ночь продирался через лес. И вот сейчас, слушая этот странный рассказ, он заметил, что начинает терять ощущение реальности. Пора было со всем этим заканчивать! Он подошел к своему пленнику. Снял с его плеча вещмешок. Развязал веревки.

Иван поднялся, размял руки, несколько раз шумно вздохнул — и опять опустился на землю.

— Вот ты спросил, настоящий ли я священник, — заговорил он снова. — А я не знаю. И даже не знаю, как определить настоящего. Зато знаю точно, что мои отношения с Господом настоящие! И ты сам это подтверждаешь.

Влад посмотрел на него пристально.

— Да-да, подтверждаешь! Ведь перед тем, как тебя встретить, я попросил у Господа помощи. Потому как понял, что не может все и дальше так продолжаться! Этот Миха, серый кардинал уголовный, и та изначальная ложь, что зыбким основанием для общины нашей стала. Понять-то я это понял, вот только что делать — не знал. Поэтому и попросил Господа помочь. Как попросил, так на следующий день ты и появился!

— Скажи, — перебил его Влад. — Если там, в вашей избушке, я сидел бы сложа руки, ты позволил бы Михе меня убить?

Иван выдержал направленный на него взгляд и покачал головой:

— Нет у меня ответа на этот вопрос. Потому что слишком много в нем мирского неведения. Если бы я был не я, если бы я не попросил помощи у Господа, и если бы Он был не Он… Прямо математика какая-то получается — теория вероятностей, где все исходы являются случайными и равновозможными. Я же тебе совсем другое толкую! Была моя скромная воля. Была воля Господа. И ты себя со счетов не сбрасывай, и свои отношения с Господом тоже. Очень даже хорошие отношения, если судить по тому, что я видел!

Влад вздохнул:

— Ладно. Прощай.

— Погоди, — Иван поднялся. — Теперь ты знаешь, кто я. А я давно уже знаю, кто ты. Поэтому оставайся! Вместе мы построим наш маленький мир, простой и справедливый! Михи нет, мешать никто не будет.

— Не могу. Надо идти.

— Куда?

— В Москву.

— В Москву? — удивился Иван. — Так говорят, что там жить невозможно, одни развалины остались.

— А я и не жить туда иду.

— Тогда зачем же?

Влад помедлил, потом все же произнес:

— Самого главного хочу найти.

— Мне бы сразу догадаться, — кивнул Иван. — Такие как ты если в одиночку, то уж точно не по грибы! Значит, отомстить за близких своих хочешь?

— И это тоже.

— А еще что?

— А еще не хочу бороться за бинты на лицо побелее да за место на кладбище получше!

— О себе, значит, заботиться не хочешь, — начал Иван размышлять вслух. — Но если не о себе, тогда о ком же? Об ушедших само собой, только о них можно и сидя на месте. А ты идешь. И значит, не о мертвых думаешь, а о живых. А они, само собой, живы по-разному. Кто других спасает, а кто… Так дойдешь до Москвы, как думаешь?

— Сейчас я не думаю. Сейчас просто иду.

— А раньше думал?

— Думал.

— И что? Дойдешь?

— Теоретически нет.

Иван расхохотался:

— Вот ты меня как! Я-то уж было подумал, что еще один шаг — и обращу тебя в свою веру. А ты и сам, значит, на дело с мирской точки зрения безнадежное, с открытыми глазами… И не отступишься?

Влад пожал плечами.

— В таком случае, благословляю тебя на дело твое справедливое! Потому как нечасто даже в такие тяжкие времена встречаются люди, готовые переложить часть ответственности с плеч Господа на свои плечи. И если у Господа по какой-то причине руки не дошли до тех, кто может еще раз всех убить, то пусть у тебя дойдут. Воздай им по делам их. Благословляю!

Все! Любых слов бывает слишком! Влад снял с рукава нож и протянул его берестяной ручкой вперед:

— За добрые пожелания спасибо, и тебе того же.

Иван поднялся, взял нож, обернул его носовым платком и засунул за голенище сапога.

— У меня для тебя еще одно послание, — сказал Иван. — Если согласишься выслушать, то сразу его не оценивай, а сохрани как лицензионный диск с записью. Выслушаешь?

— Говори.

— Значит, так. До Москвы ты дойдешь недели за три. Еще три недели тебе все сделать там. Потом три недели обратно. То есть, на все про все два месяца, в лучшем случае. Так вот. Через два месяца, начиная с сегодняшнего дня, я буду посылать человека к этому самому месту. А чтоб ты не проскочил мимо, я на правой обочине, если идти от Москвы, три ориентира поставлю, совершенно одинаковых. Метров через сто друг от друга. Еще не придумал, что это будет, но что-нибудь особенное — чтобы ты сразу заметил. Как увидишь ориентир, так жди в том месте проводника. Четыре месяца он будет приходить дважды в неделю. После того лишь раз в неделю, до истечения года с сегодняшнего дня. Но даже и после года ты сможешь меня найти, если любому человеку в этих местах скажешь, что возвращается, мол, отец Владислав к отцу Ивану. Пароль такой. Запомнил?

— Запомнил.

— Тогда давай, — Иван протянул руку. — Надеюсь, увидимся!

Попрощавшись, Влад надел вещмешок, перекинул через плечо сумку, шагнул в сторону шоссе.

— Ты это, слышь еще что, — окликнул его Иван. — Если свидишься с Господом раньше меня, благодарность ему мою передай. Скажи, от Тараньжина Ивана, за все.

— Предлагаешь наперегонки? Кто быстрей добежит? Или кто здесь дольше продержится?

— Кому будет больше чего предъявить в свое оправдание.

Глава 26

Одиночество. Насколько многочисленны его силы!

Первый день он прошагал до самых сумерек, и борьба заключалась в том, чтобы не поддаться усталости. Они расстались с Иваном вроде как по-хорошему, и даже чуть более того, но все равно надо было разорвать дистанцию. И хотя Влад чувствовал — даже знал! — что в погоню за ним никто не кинется, первую ночь этого раунда одиночества он провел на боку, почти на животе, замаскировавшись ветками, подогнув под себя обе руки, сжимая нож и пистолет.

Следующий день выдался коротким. Влад выступил с рассветом, но через пару часов отошел от дороги подальше и завалился спать. Проснулся на исходе дня. Первым делом разобрал пистолет на части и разбросал их по сторонам. До темноты успел собрать сухих веток. Развел костер. Потом сидел, глядел на языки пламени. Цедил по мгновению этот отвоеванный у кромешной темноты час. Прокручивал в уме события последних дней, проговаривал давно отзвучавшие разговоры.

Иван, Ольга… Оба называют себя рабами божьими. Одной общиной живут, одни бытовые проблемы решают. Но какие при всем этом они разные! Насколько вообще загадочна и значительна та часть человека, которая ускользает от поверхностного взгляда со стороны?..

Еще два дня он чувствовал эту ниточку. Тот, кто первым назвал это ниточкой, кое-что понимал в жизни! Но что на самом деле связывает людей, когда они находятся вне пределов видимости друг друга? Только ли мысли? И как другой человек обретает для тебя эту самую значимость? Раньше он не очень-то задумывался над такими вещами: все складывалось как-то само собой — на бегу, в постоянном круговороте. А теперь вот встретишь человека, и либо кто кого, либо опять же ниточка. И слишком часто так, что увидеться вновь — как к себе вернуться.

Шаг за шагом. Ему кажется, или он действительно двигается медленно? А что если это всего лишь погружение в грязный туман? Все глубже, глубже…

На четвертый день он ощутил, что опять остался совсем один. Да, ты по-прежнему готов отправлять по ниточке свои чувства, чтобы на том конце могли взглянуть на мир твоими глазами, и тебя еще хорошо помнят — но уже повернулись к своим делам.

Вот оно, Влад! Позади закрылась дверь в прошлое. Перед тобой дверь в будущее, однако ты прекрасно знаешь, что она даже не на пожарную лестницу…

В низине, где туман стоял особенно плотно, у него закружилась голова. Сдавило грудь, во рту появился странный привкус. Показалось, что все двери, которые он когда-либо видел, начали хлопать! И вроде как запахло пеплом. Он сделал два шага к обочине… Земля вдруг наклонилась — и ударила в правый висок!

Ему привиделось, что вселенная вдруг отказалась быть вместилищем его устремлений. Все случилось в один момент. Город рассыпался на толпы смятенных людей. И по фасаду дворца пошла трещина. И его чаша! Розового мрамора, в центре главного зала. Снизу имевшая вид распахнутого ока, а сверху, с колоннады, казавшаяся вместилищем света, сфокусированного куполом дворца. Символ бессмертия! Мгновение назад эта чаша покачнулась, нарушила казалось бы раз и навсегда установленную гармонию, сорвалась с подвеса — и разлетелась градом осколков! Но ни осколки, ни едкая пыль не заставят его руку подняться лишь для того, чтобы прикрыть лицо… Вот только что это? Обломки чаши. Тонкие пластины розового мрамора облицовывают всего лишь серый гранит. Чаша не из цельного куска благородного камня! Символ бессмертия с червоточиной! Вороватые строители… Ты все еще хочешь это удержать? Этот фальшивый дворец? И город, который так легко потерял разум?..

Серая травинка у самого корня совсем не качается от ветра.

А ведь здесь совершенно другой мир! Здесь если на тебя наступят, то еще не все потеряно: пока травинки под тяжестью пришельца будут прогибаться, можно успеть между ними прошмыгнуть. Надо только стать достаточно маленьким. Как муравей. Или как жук. Нет, жук слишком большой и неуклюжий. А кузнечик так вообще не из той оперы. Вот муравей да, муравей в самый раз…

Сколько времени он смотрит на травинку? Минуту? В детстве за это время перед глазами пробегал десяток самой разной мелкой живности. А сейчас никого. Неужели им, как и ему, не нравится этот серый туман, въевшийся в зелень?

Влад осознал, что лежит на земле, на правом боку.

Вставать. Несколько секунд он соображал, как это делается. Потом поднялся. Побаливала голова, и в висках стучало. Он развязал вещмешок. Предметы, глотнувшие скупого света, принялись наперебой рассказывать о его прошлом. Мешочек соли был посланием от отца Ивана. Пара ботинок спутала шнурки точь-в-точь как приставучий Митька свои слова. Потрескавшаяся пластиковая бутылка, такая огромная в ручках девочки Лизы… Все, дальше не надо!

Идти.

Правая обочина дороги. Подступающие вплотную деревья. Опасно. Но все же лучше, чем открытое пространство…

Открытое пространство… Открытое пространство… Открытое пространство… Ты уже почти забыл, Влад, что означает это выражение… Раньше, при солнце, так говорилось, когда взгляд мог проникнуть до самого горизонта. Да! Пройтись по полям! Взлететь в небо! И еще море! На морском берегу окружающая бесконечность не делает тебя маленьким — даже совсем наоборот…

Теперь же открытого пространства не существует. Взять хотя бы эту дорогу. Если деревьев рядом нет, то ты будто утонул. Без других ориентиров даже кусочек тверди под ногами — и тот стремится всплыть в тумане! И тогда хорошо, если тебя будет просто качать, как в поезде. Хуже, когда дорога начинает переворачиваться: приходится идти головой вниз, втайне радуясь тому, что подошвы ботинок надежно прилипают к полотну асфальта и это самое полотно все же имеет некоторую ширину.

В какой-то момент он заметил, что отмеряет время не днями, а ночами. Что ж, и это вполне объяснимо. Днем ты тащишь свое тело через доступные взгляду пятьдесят метров пространства, и окружающие предметы кажутся одной сплошной декорацией затянувшегося сна. А ночью… Ночью закрыл глаза или открыл — вокруг роятся воспоминания: заглядывают в лицо, дергают твоими руками, вырывают из тебя имена…

Ночью лежать.

Днем идти.

Ночью лежать… Хорошо бы не перепутать.

Соль. Когда-то она была очень насущным вопросом. Теперь же становится все больше отвлеченным. Да, к сожалению, соль не является средством от всех напастей. Во рту давно уже пересохло. Веки царапают глаза. И надо прилагать усилия, чтобы дышать…

Одним утром он проснулся и не захотел вставать.

Эй, Влад, давай! Это ведь все не серьезно, потому что происходит не с тобой! Ты слышишь?.. Ну ладно, сыграй в игру «Побеждает тот, кто не сможет подняться». Веселая такая игра — если не жульничать! Давай, на спор не смоги оторвать от земли голову! Вот так, так… Что, опять проиграл? Запихни в себя пару кусков тушенки, а то в следующий раз любой дурак выиграть сможет!

Снова идти…

Макушки этих деревьев ровные, как подстриженные. Проплывают медленно, будто их кто-то загипнотизировал… Не отвлекаться! Смотреть под ноги…

Ветка. Тонкого деревца у обочины. Вроде как заломлена… Но нет, на эту удочку он не попадется! Текущая игра называется «Остановился — упал». И в ней уже много очков заработано, скоро могут дополнительную жизнь дать. Поэтому не отвлекаться! Держаться за дорогу как за ниточку…

Но этот запах. Очень опасный, и в то же время очень обнадеживающий…

Не поворачивать головы! Только вперед! Они же те еще мастера внимание отвлекать…

— Эй! Ты далеко собрался?

Голос. Сзади.

Одиночество. Ниточки.

Он сделал по инерции несколько шагов и остановился.

Глава 27

Их было двое. У обочины, под прикрытием деревьев. Что стоял ближе — лет сорока. Круглое лицо, светлая аккуратно подстриженная борода. Пятнистая куртка с капюшоном, шляпа с короткими загнутыми полями. Двуствольное ружье лежит в руках привычно, стволом чуть вниз. Пальцы на спуске. Тот, что справа, совсем еще пацан. Ружью в своих руках уделяет внимания больше, чем незнакомцу. Черная бейсболка, теплая синяя куртка, джинсы — за всем этим, наверняка, ухаживает его мама.

Да, Влад, эти люди мирные, не опасные. Скорей свое сторожат, чем за чужим охотятся. Вот только держатся они как-то обусловлено. Будто знают нечто такое, о чем незнакомец догадаться не должен. Ну и ладно. В данном случае просчитывать все до последнего движения — только зря батарейки тратить.

— Куда идешь-то? — вновь спросил тот с бородой.

— Туда, — Влад кивнул за спину.

— А знаешь, что там?

Поднять плечи и опустить.

— Там город! — подал голос пацан.

— Москва?

— Нет, не Москва, — бородатый улыбнулся. — Но я уже два месяца как об этом не жалею!

Влад снял с плеч вещмешок и уронил на асфальт. Сам опустился рядом. Эти двое продолжали стоять.

Вдруг в той стороне, откуда он пришел, крякнула утка, потом в тумане два раза мигнул огонек. Тот, кого Влад про себя окрестил охотником, закинул ружье за спину, вышел на середину дороги и посигналил фонарем в ответ. Вернулся.

— Так ты, значит, один путешествуешь?

— Один.

— И давно один?

— Давно.

Из-за дерева вышел третий человек. Тоже средних лет, но упитанный. Похоже, именно от него исходил запах сигаретного дыма.

— Ну чего, больше никого? — спросил он, спустив курки своего ружья.

— Никого, — ответил охотник.

Они отошли, а молодой парень остался вроде как присматривать за Владом.

Тем двоим, видимо, было о чем поговорить. И очень скоро им стало не до шепота.

— А я говорю, что он особенный, — продолжал настаивать охотник. — Хотя бы на лицо его посмотри!

— А чего лицо? Я вон своего поросенка стану лопатой по пятачку дубасить, так через неделю у него будет точно такое же! Лицо!

— И куда твой поросенок пойдет?

— Чего?

— Ничего! Ты видел, как он шел?

— Ну.

— Чуть не падал, а шел.

— И что?

Охотник носком сапога прочертил на земле линию:

— Почти три месяца прошло. Идет человек. Покалеченный. Словно зубами за землю цепляется. Про Москву, опять же, спрашивает.

— Ну?

— Странный он. А если ты помнишь, то Александр Савельич просил всех странных к нему провожать.

— Да ну тебя, Филипп! Совсем как Шерлок Холмс разговаривать стал, только трубку завести осталось! — тот второй сплюнул в сторону. — А Савельичу твоему чтоб странного человека увидеть, надо просто к зеркалу подойти. Такой головастик на него глянет, что еще поискать!

Он продолжал бы говорить, но охотник дернул его за рукав:

— Ты, слышь, того! Прекращай языком барабанить! А то однажды намотается язык твой тебе на шею — и удавит!

— А чего я сказал-то, Филипп?

— Вот то и сказал! Хочешь Савельича его прозвищем в глаза обозвать? Так вот сейчас пойдешь и проводишь к нему этого человека!

— А чего это я?! Начальником тут ты — тебе и идти!

Тот, который охотник, Филипп, подошел к Владу:

— Сегодня определю тебя на постой, а там видно будет. Оружие есть?

Влад поднялся, вытащил нож, потом гранату.

— Ты прямо как на войну собрался!

— А что, мы уже победили?

— Если и победили, то эту весть перехватили враги.

Потрескавшимися губами улыбаться больно.

Филипп повернулся к своим товарищам:

— Так, остаетесь вдвоем. Витя за старшего. По местам!

Молодей парень прямо-таки просиял.

— Нашел перед кем генерала изображать, — недовольно проворчал тот второй. — Я бы его сразу обратно завернул. Или вон в лес, до ближайшего омута…

— Не высовываться и не разговаривать! — продолжил свой инструктаж Филипп, сделал паузу и добавил с нажимом: — И не курить!

Шли они быстро, поэтому особо осматриваться у Влада не получалось. Две засады он заметил точно. Скорей всего, имелись и другие, потому как они еще несколько раз останавливались и его провожатый сигналил фонарем. Во время одной из таких остановок он представился:

— Филипп Гридин. А это наш город, Вышний Волочёк.

Рукопожатие. Чем реже встречаешь людей, тем больше в нем смысла.

— Владислав. Петров.

Они пошли рядом, чуть медленнее.

— Откуда путь-то держишь?

— Из Питера.

Филипп присвистнул, и какое-то время шагал молча, поглядывая искоса. Потом все же решился.

— А правда, что Питер того… целиком накрыло?

— Правда.

— Да, — Филипп вздохнул. — Представить страшно! Москву тоже, говорят, всю в пыль.

Показался шлагбаум. Филипп подошел к человеку в плащ-накидке, сказал что-то. Потом махнул Владу:

— Садись на телегу.

Телега была как телега. Сколоченная из едва отесанных слег и грубых досок. Только вместо колес с деревянными ободьями стояли низкопрофильные шины, одетые на никелированные диски, диаметром никак не меньше двадцати дюймов. Влад приклеился взглядом к этим дискам и никак не мог оторваться.

— Чего не садишься-то? — спросил Филипп.

— Зачем такие колеса на телегу? Чтобы в крутых поворотах не сносило?

— Эти-то? — Филипп постучал носком сапога по резине. — Да чужак один на большом джипе через наши посты хотел прорваться. Вот одни колеса от него и остались. А поскольку все трофеи у нас идут на общественные нужды, то сюда их и пристроили.

Они ехали по тихим улочкам. Телега хоть и поскрипывала, но шла мягко. Влад сидел на задке, свесив ноги. Как все-таки странно: сам никакого движения не производишь, а в пространстве перемещаешься — как вроде не по правилам играешь. А еще этот цокот копыт, который ни от кого не прячется…

За ними увязались мальчишки. Сначала просто глазели, оживленно переговариваясь. Потом один, самый маленький, белобрысый, подбежал, схватился рукой за край телеги, засеменил рядом. Влад поборол оцепенение и повернул голову в его сторону. Мальчишка шарахнулся прочь. Это вызвало такое оживление в их компании! Смеялись, толкали друг друга, показывали пальцами на белобрысого. Тот, в конце концов, набрал мелких камешков и стал бросать их в направлении Влада. Бросать не часто, не сильно, без злобы, и вовсе не желая попасть. Ну да, изуродованный лицом незнакомый дядька, которого везут всем известно к кому — почему бы с таким не поиграть, предварительно нагнав на себя страху?!

Наконец они остановились.

— Посиди немного, — сказал Филипп. — Я быстро.

Он прошел через аккуратную калитку и скрылся за углом бревенчатого дома. Влад слез с телеги, взялся за вещмешок, потом подумал и не стал закидывать его за спину.

Со стороны дома послышались шаги. Человек невысокого роста, обогнав Филиппа, быстро преодолел расстояние между калиткой и телегой.

— Леонов, — протянул он руку. — Александр Савельевич.

Хромовые сапоги, армейские брюки с красными лампасами, черная телогрейка, под ней тельняшка. На вид старик лет семидесяти. Влад пожал неожиданно крепкую ладонь:

— Петров. Владислав. Максимович.

— Вот и хорошо, Владислав Максимович, вот и славно! — старик улыбнулся. — Мне сказали, что ты из Питера, да вроде как в Москву.

Влад пожал плечами.

Старик еще пару секунд глядел пристально, потом зачастил:

— Ну и ладно, ну и правильно. Что за разговор на дороге-то! Сначала поесть надо, отдохнуть. Ты давно в баньке-то не был?

Да, странный товарищ. Как задаст вопрос, так замрет и только в глаза смотрит.

— Я уж и забыл, что такое банька.

— Тогда не обессудь! Придется вспомнить!

Он засмеялся так звонко, что Влад невольно улыбнулся. И будто сдвинулись невидимые глыбы! И за ними оказалась забытая детская надежда, когда лишь один взмах ресниц отделяет тебя от того, от чего захватывает дух…

Подошел Филипп.

— Оружие твое я Савельичу отдал, — сказал он вполголоса. — Ты это… Он человек простой, но и в самую суть глядеть может тоже запросто. Поэтому все как есть ему говори. Его у нас кто не уважает, так те боятся. Ты, я вижу, вроде как и сам неглупый, но лучше уж мне сказать, чем потом…

Старик, успевший уже отойти к дому, вернулся:

— Давай, Филипп, давай! Ты пост сдал — я пост принял. А нагружать мерина своего будешь. Дай человеку вздохнуть спокойно!

Влад прошел через калитку, и сразу же началось это самое «вздохнуть спокойно». Сначала он натаскал в рубленую баню дров. Затем наполнил водой большую бочку. Потом поел куриного супа. Старик всем этим хоть и командовал, однако сам тоже носился — да так, будто играл в теннис за обе стороны:

— Не отставай! Так, хорошо! Еще чуть-чуть!

И только лежа на полоке, укутавшись горячим паром, Влад обрел частичку обещанного покоя. Веник хлестал тело — его собственное, но в этот момент такое далекое. И слова, которые он слышал, тоже могли быть адресованы кому-нибудь другому:

— Кости у тебя целы, и это славно! А вот что поверх костей, так то будто узлами навязывали. Но эту хворь мы из тебя вытащим… Высоцкого слушал? Да, Владимира Семеновича. Помнишь, как он пел? Надо веником выпороть душу, надо выпарить смрад из нее!

Глава 28

Несколько дней Влада крутило словно паспорт в стиральной машине. Охаживал ли его веником в бане неутомимый старик, лежал ли он на широкой кровати, пальцами касаясь ковра с оленями на стене — воспоминания, уцепившись друг за друга, водили вокруг свои болезненные хороводы. Запах маслянистой копоти из этой, совсем недавно установившейся реальности, вызывал тошноту, и она вдруг становилась детской, из тарелки в синий цветочек под слоем сметаны, когда он отравился грибами. Оттуда же привкус лекарств, белый потолок, дерево во дворе больницы, где ему резали колено, и почему-то это самое дерево здесь, за окном дома, в котором странный старик, которого Влад не сразу узнавал в бреду, кормит его с ложечки, поит своими отварами, снова и снова тащит в баню. И во всей этой круговерти, уносимый каким-то совсем иным течением, он с кем-то прощался навсегда, плакал, потом засыпал, во сне вновь встречался и радости не было предела, но потом стиральная машина делала свой неотвратимый оборот — страницы его жизни снова переворачивались, чернила расплывались, он опять с кем-то прощался, опять плакал…

Наконец, одним утром Влад открыл глаза и сразу понял, что выплыл. Потолок не вращался и даже не пульсировал. Лицо не разрывала боль. Тело испытывало определенное удовольствие от разлитой по нему слабости. И было тихо.

Он сел на кровати. Опустил ноги на пол. Своей одежды не нашел, поэтому завернулся в одеяло. Через переднюю комнату и кухню вышел на крыльцо.

Оказалось, что это хоть и пасмурное, но все же утро. Такое простое, деревенское. И если особо не присматриваться, то вполне можно вообразить раннюю весну, которая вот-вот начнет превращаться в ослепительно жаркое лето…

Из-за угла вынырнул хозяин дома. Удивился, но по тормозам не ударил и даже не сбился с ритма.

— Добрый день! — он взлетел на крыльцо, взял своего гостя за запястья и заглянул в глаза: — Как зовут меня помнишь?

— Головастик, — вырвалось у Влада.

Брови старика взметнулись, светлые глаза замерли, он отступил на шаг — и звонко рассмеялся.

К черту неловкость, Влад! Ты вроде как неплохую шутку отмочил!

— Это Филипп, что ли, меня Головастиком называет?

— Нет, не Филипп.

— Ну, раз не Филипп, тогда ладно. А то уж я подумал, что начал ошибаться в людях, — старик был уже серьезен. — Зовут меня Александр Савельевич. Можно просто Савельич. А Головастик… Это мое старое прозвище. Но вот что примечательно. Ведь до того, как я в этом городе поселился, у меня знакомых здесь не было! Старых знакомых нет, а старое прозвище объявилось. Странная эта штука — жизнь!

Он вдруг снова подступил вплотную:

— Как думаешь, жизнь — странная штука?

Влад вздохнул, закусил губу, отвернулся.

— Стоп, стоп! Придержи мысли! Посмотри на меня! — Савельич снова взял его за запястья. — Прости дурака старого за глупые вопросы. Давай лучше завтракать!

Они прошли в дом. Все еще запахнутый в одеяло, Влад занял место за столом, что стоял напротив большой русской печки.

— Это хорошо, что тебе полегчало, это славно! — говорил Савельич, расставляя посуду. — Основную хворь мы из тебя вытащили, теперь освободившееся место надо чем-то заполнить. Вот мясо, вот огурчики, вот лучок. Водки выпьешь?

Влад мотнул головой.

— И правильно! Еда-то она вроде как строительный материал для организма, а водка баловство одно да глупость. Так ты и раньше спиртного-то не употреблял?

— Выпить мог, но обычно не хотелось.

— Так, так, — Савельич улыбнулся и начал раскладывать на столе спички: — Человек. Без лица. Идет впотьмах. В Москву. Один. Не боится. Водки не пьет, опять же, потому что не хочет. У такого странного человека и дело в Москве должно быть странным. Я не прав?

Влад перестал жевать. Они долго смотрели друг другу в глаза.

— Правильно, правильно! — не дождавшись ответа, старик махнул рукой. — Можешь говорить, можешь не говорить. Это твое законное право!

Он поднялся из-за стола, сделал несколько шагов в сторону окна, но вдруг повернулся:

— Если бы люди уважали права друг друга, они бы не ссорились!

Из книжного шкафа он вытащил сине-бело-красную брошюрку и потряс ею.

— Конституция России! Открываем первую страницу. Принята двенадцатого декабря одна тысяча девятьсот девяносто третьего года. Сколько с того времени законов было выдумано? Не знаешь? А я знаю! Много! А зачем? Зачем принимать новые законы, если даже основные никто не собирается исполнять?

Влад сидел озадаченный таким неожиданным поворотом.

— Статья девятнадцатая Конституции! Что в ней написано? Все равны перед законом и судом. Видишь? Как просто! А ты возьми и воплоти эту простоту в жизнь! Сажаешь в тюрьму того, кто у себя дома начиняет гвоздями самопальную бомбу? Тогда сажай рядом и тех, кто делает бомбы ядерные! Что? Скажешь, абсурдная мысль? Или просто не можешь такого равноправия добиться потому, что кишка тонка? Может, не хочешь? Думаешь, это отвлеченная философия? Так думаешь? Отвлеченная? Тогда выйди на улицу — и найди на небе солнце!

Савельич уселся за стол и вздохнул.

— Знаешь, меня на самом деле беспокоит другое. Если я уже лет десять как от всех дел отошел, то чего же вокруг всего этого так приплясываю? Выдумываю, понимаешь ли, себе оппонента — и наголову разбиваю его своим красноречием! А ты чего не кушаешь?

Осознав, что сидит с набитым ртом, Влад чуть не подавился. Савельич заметил его состояние и улыбнулся:

— Ты, Владислав Максимович, уважай право другого человека говорить. Если хочешь, конечно, чтобы уважали твое право молчать.

Остаток дня они провели осуществляя свои права по отдельности. Влад лежал на кровати и глядел в низкий потолок. Старик возился в огороде, со всей обстоятельностью выговаривая что-то картофельной ботве.

Начиная со следующего дня, Влад стал приобщаться к хозяйственным делам. Савельич видел, что его гость еще слаб, поэтому большой нагрузки ему не давал — так, по мелочам, чтоб отдыхалось приятней.

— Давай, Владислав Максимович, выбирайся разумом из хворей своих, — приговаривал он. — Как из старой одежды вылезай…

Через неделю он сказал, что неплохо бы ему, Владу, пойти поработать.

— Человек ты свободный, поэтому хочешь иди, хочешь нет. Но я бы тебе советовал! Топориком на заготовке дров в охотку помашешь, в мышцах усталость как результат упорства своего почувствуешь. Да и с людьми вместе — это совсем не то, что у меня на побегушках! Топор-то в руках держать умеешь?

Влад кивнул.

— Вот и хорошо, вот и славно! А ежели чего, так ты говори мне все, не стесняйся.

Можно было, конечно, спросить, что это за «ежели чего» такое. Если он идти работать передумает? Или если на заготовке дров с ним что-нибудь случится? Однако и на этот раз Влад промолчал — лишь кивнул.

Странный он, этот Александр Савельевич. Относится к своему постояльцу как к ребенку. Все спрашивает, как лучше да как удобней. Бегает быстро — так же, как и смеется. Гостей в доме не принимает, но сам выходит регулярно: то просто у калитки с кем переговорит, то в машину подъехавшую сядет, и она его увезет куда-то, потом привезет. А много ли тебе, уважаемый Владислав Максимович, за последний месяц встречалось добродушных старичков, которых возят туда-сюда на самом настоящем автомобиле? То-то и оно, что ни одного. Поэтому, дорогой товарищ, к данному тебе совету прислушайся: как только в окружающем умиротворении наступит подходящее «ежели чего», так сразу прекращай стесняться!

Утром он был разбужен затемно. И пока завтракал сваренными вкрутую яйцами, Савельич собрал ему обед, увязал все в белую с розовыми цветочками тряпочку. Затем вынес топор:

— Инструмент острый. Сильно-то им не махай, и ноги расставляй шире. Ну, если работал, то должен знать. Ведь знаешь?

Влад посмотрел ему прямо в глаза:

— Знаю.

— Вот и правильно! — засмеялся старик. — И будет тебе, Владислав Максимович, сущность-то свою замалчивать! Мне же тоже хочется по душам, а не чтоб вхолостую воздух сотрясать.

Выйдя на улицу, они оказались на самой границе темноты и пробуждающейся жизни. Вот где-то вдалеке сонно лает собака. Во дворе соседнего дома что-то ритмично поскрипывает. И вроде как с той, более дневной стороны, ветер доносит чей-то смех.

— Давай поторопимся, — сказал Савельич. — Хочу прийти пораньше. С народом, знаешь ли, бывает очень полезно побеседовать.

По улице налево, потом направо. Прямо, снова налево, и направо. Наконец, за очередным поворотом показались люди. Человек сорок стояли несколькими компаниями. Завидев Савельича, все приумолкли. Навстречу шагнул высокий мужчина в кожаной куртке.

— Привет, Николай Иванович, привет! — Савельич поздоровался с ним за руку. — Вот, как и обещал, привел вам пополнение.

Множество глаз. Влад принял их настороженность открыто, секунду выждал, улыбнулся:

— Здравствуйте!

Сзади прыснул мальчишка, крякнул кто-то из мужиков, и затем уже каждый — как волна прошла по толпе — поздоровался на свой лад.

— Зовут Владислав Максимович, — продолжил представлять его Савельич. — Человек серьезный, пришел издалека. Изъявил вот желание поработать в коллективе. Форму физическую набрать, да и в должниках не сидеть чтоб. Так что прошу гостя моего не обижать — а то ведь я могу и не поспеть к обидчику на помощь!

Он засмеялся, за ним все подхватили. Заговорили наперебой: ладно, мол, специально обижать никто не собирается, а там уж как себя в работе покажет.

Чуть оживление спало, Савельич обвел людей взглядом:

— Ну как дела? Смотрю, молодежи много. На свадьбу-то когда приглашать будете?

— Обязательно пригласим, Александр Савельевич!

— А чего это только молодежь-то?

— На мою вот серебряную приходите!

В задних рядах все еще переговаривались, когда коренастый мужик, молчавший до этого, спросил:

— Как там обстановка, гражданин начальник? Чего слышно?

Владу показалось, что воцарившаяся тишина могла бы вытянуть сотню киловатт даже из нарисованного аккумулятора.

— Сильно хороших новостей пока никаких, — вздохнул Савельич. — А плохие надо еще проверять и проверять.

По толпе прошел приглушенный вздох. Женщина в зеленом платке, уже готовая брызнуть слезами, подалась вперед…

— Вот что я вам скажу, — произнес Савельич твердо. — Нам надо надеяться на себя, на близких своих! Вы всегда это знали, хоть раньше и говорилось много про то, что есть государство, которое о вас позаботится, есть социальное обеспечение и прочее. Теперь этого нет даже на словах. И впереди нас ждет долгая зима. Так вот подготовьтесь к ней хорошенько! Если выдюжите сами, то будете большими молодцами. Поможете выжить другим — честь вам и хвала! Смотрите в будущее, намечайте там что-нибудь хорошее. Ваши надежды делают вас людьми, помогают сохранить себя. Я уверен, что вместе мы справимся!

Секундная пауза, и высокий в кожанке вроде как от имени всех закрыл тему:

— Что ж, Александр Савельевич, будем стараться.

— Вот и хорошо, — кивнул тот. — Про свадьбы тоже не забудьте!

И снова оживление, будто каждому объявили, что сцена готова и вот уже его выход. Мальчишки куда-то побежали, мужики перехватили топоры и пилы, фыркнула лошадь. Начальник всего этого предприятия подошел и, попутно как бы отмахнувшись от официальной части, протянул свою немаленькую пятерню:

— Николай.

— Влад.

— Ты это, слышь. У нас вон четыре подводы, так топор-то свой можешь положить. А то и сам садись, женщины подвинутся.

Влад посмотрел на телеги, на суету вокруг них.

— За предложение спасибо, но я лучше с вами.

Два мужика, вроде как случайно оказавшиеся рядом, переглянулись.

— Ну, если с нами, — улыбнулся Николай, — тогда милости просим!

Глава 29

Инструмент у всех был только ручной — пилы и топоры. И организация процесса особой сложностью не отличалась. Передовая группа во главе с Николаем Ивановичем валила дерево. Мужчины, менее посвященные в клан дровосеков, резали ствол и обрубали сучья. При этом если дерево было толстым, то нижнюю его часть прямо на земле пилили на чурбаки длиной примерно полметра и тут же кололи. Затем в дело вступали подростки. Поленья они относили сразу на телеги, а бревна клали на козлы, где уже женщины пилили эти бревна на чурбаки.

Система оплаты была тоже простая. Одна половина всех заготовленных дров шла в общественный фонд, вторая же делилась между самими работниками. Положенную долю каждый мог забирать ежедневно. Однако все предпочитали раз в три-четыре дня подгонять одну из груженых телег к своему дому. Выходило так, что за месяц человек мог обеспечить себя топливом на всю зиму. Только это на обычную зиму! Какова же будет предстоящая, никто не знал, поэтому некоторые трудились на заготовке дров с самого начала этого предприятия.

В свой первый день в новой компании Влад едва поспевал за остальными. К вечеру он ощутимо устал, но на последнюю телегу не сел — заткнув топор за ремень, пошел вместе с мужчинами. Уже в городе Николай Иванович поинтересовался:

— Ну что? Завтра придешь?

— Приду, если не прогоните.

— Чего ж гнать-то? — хохотнул Николай Иванович и наклонился ближе: — Ты это, слышь, хоть у Александра Савельича и так всего в достатке, но ты скажи ему, что если нужен лес дополнительно, то я привезу…

За разговором оказалось, что Влада проводили до самого дома. Это было весьма кстати, потому как в наступившей темноте он сам вряд ли нашел бы дорогу.

Следующее утро далось в ощущение натертыми ладонями и тянущими мышцами. Но, несмотря на это, Влад чувствовал себя очень даже бодро! Ведь как хорошо, когда все препятствия на твоем сегодняшнем пути известны! Встать с постели, не торопясь размяться, собрать необходимое, дойти до места. А там, на людях, вся эта ненужная телесность, как говорит Савельич, быстро отступит!

На третий день, перед самым перерывом на обед, к нему подошел маленький мужичок — из тех, которые завзятые лесорубы.

— Шабаш, — шмыгнул он носом, — кончай работу! Давай, подходи к нашему столу.

Влад давно заметил, что в каждом коллективе народ кучкуется. В школе, в армии, на работе — везде люди по каким-то приметам находят близких себе по духу и затем стараются держаться вместе. По два, по три, по четыре человека.

Этих было пятеро. Николай Иванович сидел на пеньке, объяснял что-то вполголоса подошедшей женщине. Трое расположились в круг: парень, с узким лицом и длинными черными волосами, коренастый мужик, назвавший тогда Савельича гражданином начальником, и еще один, молчаливый, с проседью в бороде. Последним был тот самый маленький мужичок. Который едва устроившись рядом с коренастым, уже кивал и подмигивал, приглашая присоединяться.

Влад положил топор на землю и присел. Парень с узким лицом не глядя подвинул в его сторону пару свежих огурцов. Бородатый старательно расправил тряпочку, где четыре луковицы взяли в окружение бумажку со щепоткой соли. Влад развязал свою котомку.

— Ух ты! — шмыгнул носом маленький мужичок. — Вот же Савельич! И не животновод, а мясо у него всегда имеется. Да и картошечка какая крупная!

Он зачерпнул из выложенного Владом полную ладонь и одним махом отправил в рот. Причмокнул от удовольствия.

— Ты, Шабашик, следи за собой, — сказал подсевший к «столу» Николай Иванович. — За словами следи, да и за руками тоже.

— А чего я такого сказал? — удивился маленький мужичок, пропуская мимо ушей замечание про руки. — Справного хозяина издалека видать. А Савельич-то уж хозяин из хозяев! Всего у него в достатке. Это я, голь перекатная, только в обед и бываю допущен на празднике жизни поерзать!

Влад улыбнулся и подвинул свою снедь ближе к середине:

— Угощайтесь.

Все взяли по кусочку — все, кроме маленького мужичка. Тот лишь вздохнул:

— Эх, господин-товарищ! Надо бы тебя сразу к нашему столу, с первого дня.

— Ты лучше расскажи, почему тебя Шабашиком кличут, — сказал Николай Иванович и повернулся к Владу: — Вообще-то, родители Степаном его окрестили.

— А чего? — еще больше оживился маленький мужичок. — Шабаш очень даже хорошее слово! Само-то по себе оно, может, и иностранного происхождения, но у нас на Руси быстро все на свой лад приспосабливают. Шабаш означает конец работы. Быстрей все сделал — больше отдыхаешь! Безо всяких заумностей! Так что ты, дорогой товарищ, смело меня Шабашиком называй. Я и против Степана ничего не имею, но это имя нареченное, родителями даденное. А Шабашик — это уже мое, уверованное!

— Развел тут словоблудие, — проворчал коренастый. — Просто шабашник он! На любую работу подряжался, лишь бы платили побольше. Строить так строить, ломать так ломать! А как портреты чьи-нибудь таскать, так тут он вообще в первых рядах. Короче, всегда по ветру, как дерьмо в проруби!

— А хоть и дерьмо! — развел руками Шабашик. — Зато как пахну!

Все засмеялись. Тот молчаливый, что сидел справа, махнул рукой: чего, мол, с ним разговаривать.

Влад посмотрел на Шабашика. Лет сорок, мешки под глазами, а в движениях и в словах порывист как подросток. И всегда окутан запахом дешевого одеколона — будто носит в кармане открытый флакончик.

Шабашик еще закидывал в рот последние крошки, когда парень с узким лицом закурил. Глубоко затянулся, пустил пару колец, потом вздохнул:

— Ну что? Так и будем сидеть сложа руки?

Видимо, это была тема, которую они уже обсуждали. Только на этот раз ему никто не ответил.

— Вот я и говорю, — не унимался он. — Про зиму все понятно. И про дрова тоже. Но дальше-то что?

— Раньше надо было думать, — проворчал коренастый. — Я вон всегда говорил, что дружней надо действовать. Ежели чего, так и трассу московскую перекрывать, и стоять до конца!

— Да что ты заладил?! — вскипел парень. — Я спрашиваю, что нам сейчас делать, а ты мне все раньше да раньше!

— Он потому тебя взад отправляет, что не хочет пылесос твой строить, — сказал Шабашик. — Да и я тоже не верю, что мы сможем сляпать такую машинку, которая весь туман прокачает.

— А во что ты веришь? В те слова, что произносит Александр Савельич? Или в сказку про то, как однажды с небес спустится знающий человек и наконец-то укажет, куда тебе идти и что делать? Так вот сидит перед тобой знающий человек — спроси его!

Тут вмешался Николай Иванович:

— Ты, Владислав Максимович, пойми нас правильно. Мы люди простые, что думаем, то и говорим. А обстановка сейчас сам знаешь какая, и чего ждать — неизвестно. Вот мы и спорим, бывает, до усрачки. Но это не для того, чтоб кого задеть или обидеть.

— Я все понимаю, — сказал Влад. — Да и тех, на кого имеет смысл серьезно обидеться, не здесь искать надо.

— Вот я вам сразу сказал! — затараторил Шабашик. — С понятием этот человек! И к Савельичу, поди, не просто так пришел. Потому не задержится он у нас.

— Опять ты кудахтаешь в ту сторону, куда ветер дует, — проворчал коренастый.

— А чего не покудахтать, ежели не все яйца еще снесены? — живо отреагировал Шабашик.

— Ладно! — поднялся Николай Иванович. — Работник ты, Владислав Максимович, толковый, поэтому оставайся с нами сколько захочешь.

— А то давай к нам и насовсем! — вставил и тут свое слово Шабашик. — Мы тебя женим. Если ты с бабой обращаешься так же ловко, как и с топором, то за тебя любая пойдет!

Минуту назад в их компании все было крайне серьезно, но вот уже шутки, смех — и сразу так легко на душе! Да, правда, открытые люди, простые, и очень даже хорошо, что такие разные…

Эта легкость была с ним и весь следующий день. Он чувствовал теплоту дерева. И холодную сталь топора. Ощущал свои руки, и как на самом деле мало им требуется усилий, если мысль остра как лезвие. Влад так увлекся процессом работы, что когда в середине дня разогнул спину… Окружающий мир предстал перед ним поразительно четким! Деревья будто перестали кутаться в лохмотья обыденности, и теперь стояли новорожденными, почти касаясь его носа. Да, никакого расстояния: только выдохни — и ветка вон того дерева, что понадеялось на тридцать условленных метров между ними, встрепенется навстречу! Господи, как хорошо жить! Рукавица выскользнула из руки, Влад долгое мгновение наблюдал за тем, как она падает — и одним движением подхватил ее у самой земли. А когда выпрямился, то встретился взглядом с одной из тех женщин, что резали бревна на козлах. Она, похоже, смотрела на него уже какое-то время. Молодая девушка, темные глаза — и никакого расстояния!

Глава 30

— Чего вскочил-то?! — удивлению Савельича, казалось, не было предела. — Воскресенье сегодня, для всех выходной.

Точно, воскресенье! И вчера он отлично это знал. Но, видимо, новый ритм жизни за несколько дней сумел крепко поставить его на свои рельсы: утром спешишь к месту сбора, до сумерек сходишься с деревьями врукопашную, затем ужин, возможность посидеть просто так в полудреме; и о том, кто ты и откуда, вспоминается, конечно, но как-то так, на заднем плане…

Влад стоял босиком посреди кухни и наблюдал за тем, как его намерение одеться-перекусить-мчаться удаляется, словно скорый поезд от опоздавшего пассажира.

— Выходные существуют для того, чтобы лучше работать в будни! — не смог и тут обойтись без назидания Савельич. — Иди, поспи еще. А я как обед приготовлю, так тебя разбужу.

Воскресенье так воскресенье! Тем более что он действительно хорошо потрудился за эту неделю: пальцы вон на правой руке с утра едва разгибаются. Так что отдых действительно не помешает. Что же касается разных там мыслей, то если попробовать накрыться одеялом с головой…

Запеченная целиком курица, большой чугунок картошки, квашеная капуста, грибы в сметане. А еще каравай черного хлеба. Глядя на все это богатство, Влад почему-то вспомнил, как вылизывал консервную банку в лесу — даже почувствовал привкус металла от пореза на языке.

— А знаешь что? — схвативший уже было вилку Савельич вскочил. — Давай выпьем!

Достав из буфета большую бутыль, он со стуком поставил ее на стол.

— Вишневая наливочка. Сам делал. Градуса почти никакого, зато вкус — закачаешься!

Он налил маленькие граненые стаканы до половины, поднял свой. И на миг потемнел лицом:

— Ну, за тех, кто сейчас был бы с нами, если б мог.

Выпили.

Владу показалось, что стенные часы, шедшие до этого вполне себе бесстрастно, стали отстукивать секунды громче. Как будто наступившая тишина дала отмашку особой миссии всех ходиков — быть в настоящем времени ориентиром, за который притихший человек может ухватиться, если волны воспоминаний окажутся слишком крутыми.

— Налегай на еду, брат-акробат, — сказал Савельич. — А то совсем остынет.

Кусок куриного мяса в рот. За ним дымящейся картошечки, которая подчеркивает мясной дух. И свежего огурчика для легкости. Еще лучку. И, наконец, черного хлеба с притаившимися в порах крупными кристалликами соли. Глубоко вдохнуть через нос…

— Так говоришь, не здесь надо искать тех, на кого стоит серьезно обидеться?

Влад застыл.

Савельич же задал вопрос и будто о нем забыл: не переставая жевать наполнял свою тарелку, причмокивал, качал головой.

— Ты меня в прицелах-то своих долго не держи, — произнес он наконец. — Я ведь информацию о тебе потому собираю, что мне решение принять надо.

— Насчет чего решение?

— Насчет того, как нам с тобой дальше быть.

Повисла пауза. Пространство комнаты настолько сгустилось, что теперь помощь могла потребоваться уже стенным часам.

 — В общем-то, мне с тобой все ясно, — вновь запрыгал по словам Савельич. — Человек ты правильный. И вдобавок к этому с тобой спокойно. Что спиной поворачиваться спокойно, что по большому счету.

Он засмеялся своим мелким смехом, и Влад снова увидел на столе еду.

— А что я о тебе людей расспрашиваю, так ты должен понять. И меня понять, и людей. Сейчас ведь всем нам без доверия никуда. Но как доверять, если ты ничего о себе не рассказываешь? Вот и приходится в людях твое отражение высматривать, раз уж я тут за порядком следить поставлен.

— Кем поставлен?

— Жизнью!

Все еще находясь под впечатлением от такой повестки дня, Влад отрезал себе курицы, потом стал накладывать картошку, квашеную капусту. Опомнился лишь когда его глубокая тарелка была уже с горкой. И разбираться с ней, как видно, придется один на один, поскольку тот зверский аппетит, что минуту назад едва не клацал зубами, вдруг как-то присмирел.

Савельич же, напротив, только начал входить во вкус. И как ловко у него это получалось: возьмет картофелину, закинет в рот, пару раз отработает челюстями — и вот уже та самая картофелина возвращается в этот туманный мир в виде слов! Судя по количеству еды на столе…

— Жизнь штука такая. Только глупцы думают, что своими комариными укусами дорогу в ней прокладывают. Умные же люди направление главного течения определяют, вливаются в него и гребут потихоньку — и для себя с пользой, и для других. И уж совсем единицы так высоко поднимаются, что могут самому этому течению вешки выставлять. Но даже этим редким людям помощь окружающих требуется. Помощь и понимание. Молчуном-то по жизни не пройти!

— Это если по жизни.

Усмехнувшись, Савельич вроде как задумался. И вдруг поднялся:

— Ладно! Прошлого уже не воротишь, а наше настоящее имеет смысл только в перспективе будущего. Выпьем за грядущую эпоху малых городов! Подставляй швыряло!

— Чего?

— Стакан давай!

На этот раз стаканы были наполнены до краев. Чокнулись. Выпили. Савельич крякнул, вытер губы рукавом, ладонями по груди отстучал какой-то залихватский ритм.

— Эх, дорогой товарищ! Побросала меня жизнь по белу свету! Всю страну исколесил, народу столько повидал! Вот приедешь, бывало, на новое место, познакомишься с людьми, начнешь туда-сюда по работе, и вроде все как надо. А когда закончишь дело, сядешь за стол это самое окончание отмечать, вот тогда люди и начинают тебе открываться! Как заново знакомишься! И столько слов узнаешь новых, столько шуток. А уж когда плясать пойдешь… Честное слово, я бы и сейчас сплясал! Но только если б повод какой, да принародно. А то увидят, что мы тут с тобой хороводы потихоньку водим, так могут и подумать чего не того!

Он снова захохотал, ударил ладонями по коленкам, потом плюхнулся на стул.

— А за какую это такую эпоху малых городов мы пили? — спросил Влад.

— Хочешь знать?

— Ну, раз уж принял ее вовнутрь…

Волна энтузиазма, было уже отшумевшая, снесла старика со стула:

— Следуй за мной! Сам все увидишь!

В сенях дохнуло прохладой. Сначала Владу показалось, что хозяин ведет его на улицу. Однако перед самым выходом на задний двор тот остановился, поскрежетал ключом и открыл дверь в стене. Влад видел эту дверь и раньше — такую узкую, меньше человеческого роста, — но думал, что она ведет в кладовку. Савельич исчез в проходе и его голос раздался уже откуда-то сверху:

— Заходи. И засов закрывай!

Сразу за дверью начиналась винтовая лестница.

— Задраивай люк, задраивай! — метнулся сверху луч фонаря. — Теперь ты вроде как на подводной лодке!

Влад нащупал засов, с лязгом задвинул. Толкнул дверь для проверки:

— Готово.

— Вот и хорошо, вот и славно. Поднимайся!

Лестница была крутая и узкая. Деревянные ступени, тонкие перила под правую руку. Человек полного телосложения мог бы здесь запросто застрять. Последний раз по винтовой лестнице Влад поднимался на колоннаду Исаакиевского собора. Только та лестница была каменная, метра два шириной. И еще в здании, знакомом с детства, и в городе, воспринимаемом как данность. Тут же, толкаясь коленками вслед ускользающему лучу фонарика, за стариком, странным даже по ночным меркам, на какую-то подводную лодку, при этом почему-то наверх…

И вот, вроде как чердак. Большой. Два светильника по бокам дают дежурное освещение. Стеллаж с книгами. Стол. И еще один. Дальняя стена скрыта темнотой, а там…

— Добро пожаловать на капитанский мостик! — потирая руки, Савельич проследил за взглядом гостя и рассмеялся: — Нравится?

Щелкнул выключатель, и дальняя часть помещения тоже осветилась.

— Ну? Что это, по-твоему?

Подзорная труба, подаренная ему в детстве на день рождения, школьный поход в планетарий, кадры из документального фильма про Пулковскую обсерваторию.

— Это телескоп, — ответил Влад.

— Правильно, телескоп. А сначала, в потемках, не показался ли он тебе пушкой?

— Нет.

— Значит, ты не военный и дешевыми боевиками тоже не увлекался, — улыбнулся Савельич. — Телескоп-рефрактор Орион-Сириус сто двадцать. Говорит тебе это о чем-нибудь?

— Ни о чем.

— Ладно, тогда план действий таков. Я выключаю свет и открываю смотровое окно в крыше. Мы по очереди глядим в телескоп: сначала я, потом ты. Все делаем молча, максимум шепотом. Поговорить можно будет потом, когда я закрою окно. Ясно?

— Да.

— А раз ясно, тогда давай тренироваться.

— В каком смысле?

Савельич вздохнул:

— Ты будешь смотреть в телескоп в полной темноте. Мы ни от кого не прячемся и никого не боимся, однако дисциплина есть дисциплина. Поэтому. Если ты умеешь настраивать телескоп с завязанными глазами, тогда можно приступать прямо сейчас. Если же нет, то изволь хотя бы пару раз приложиться к окуляру при свете! В прямом смысле!

Они подошли к телескопу.

— Стоять следует здесь, между этих двух стульев. Руками держаться за их спинки. Я стану нажимать кнопки на пульте управления, и телескоп сам наведется на нужные объекты небесной сферы. Ручка фокусировки будет выкручена в крайнее положение. Начнешь медленно вращать ее по часовой стрелке до упора, затем так же медленно обратно. Как только что-нибудь увидишь — сразу останавливаешься и говоришь мне. Готов?

— Да.

— Тогда начинай!

Взявшись одной рукой за спинку стула, Влад наклонился к окуляру. Расплывчатый светлый фон. Колесико крутится туго. Медленно до упора. И так же обратно.

— Очень хорошо! — сказал Савельич. — Как закончишь с одним объектом, я наведу телескоп на другой, и ты проделаешь все то же самое. Запомнил?

— Запомнил.

— Тогда встань вот здесь. И не двигайся, пока не позову.

Свет погас. Очень быстро темнота наполнилась теми шорохами, про которые не знаешь, принадлежат они окружающей неизвестности или же просто грезятся. Но вот повеяло сквозняком, и звону в ушах будто открыли сливное отверстие — его место занял звук трепещущей на ветру листвы деревьев.

Пальцы старика как-то неожиданно сдавили плечо, а его дыхание оказалось возле самого уха:

— Постой так еще немного.

Плечо обрело свободу… и Влад потерял равновесие. Ему показалось, что он падает, но проходили секунды, а удара головой обо что-нибудь твердое все не было. Наконец совсем рядом появились маленькие огоньки. Это были кнопки пульта управления телескопом. Взгляд сам ухватился за них.

— Давай, — прошептал Савельич. — Твоя очередь.

Влад сделал шаг. Старик взял его левую руку и положил ладонью на спинку стула.

Так, окуляр. Крутить колесико.

И снова едва различимое:

— Ну что?

— Ничего.

Телескоп двинулся и почти сразу остановился. Влад выкрутил колесико до упора, затем вернул его обратно.

— Ну?

— Ничего.

— Постой спокойно, я закрою окно.

Опять шорохи. Но теперь руки лежали на спинках стульев — в дополнение к ногам на полу этого было достаточно для того, чтобы уверенно контролировать положение тела в темноте.

Загорелся свет. В крыше — там, куда смотрел телескоп — Влад различил узкие щели, очерчивающие квадрат примерно два на два метра. Мощные петли по его боковым сторонам означали, что эта дверь в небо состоит из двух створок. И они открываются, если потянуть за ту веревочку, которая в данную минуту покоится на стене, привязанная к небольшому крючку. Интересно, сколько еще сюрпризов в радиусе десяти метров скрывается?..

— Этот телескоп трогать нельзя, потому что он выровнен. Но у меня есть другой, попроще. Его можно устанавливать где угодно и направлять на любую точку небесной сферы. Так вот не знаю, остались ли где-нибудь действующие радиотелескопы и можно ли теперь с их помощью что-нибудь определить, но в оптический телескоп ничего не видно во всех направлениях!

— Да, — вздохнул Влад. — Два месяца солнца на небе не было.

— И какие выводы из этого ты делаешь?

— Ну, свет не может пробиться через туман.

— Правильно. Не может. Дальше что?

— В каком смысле дальше?

— В таком смысле, что я хочу знать ход твоих рассуждений по поводу того факта, что два месяца солнечные лучи не могут пробиться к земной поверхности.

Влад пожал плечами:

— Ну, зима будет холодной.

— Зима будет холодной, — повторил Савельич, не дождавшись продолжения. — Истина, доступная любому дворовому псу. Еще какие-нибудь мысли на этот счет у нас есть?

— Мысли у нас есть, — произнес Влад медленно. — И если бы мы точно знали, чего от нас хотят, то подобрали бы подходящие.

Савельич проследовал к длинному столу, что стоял возле стены, и включил там яркую лампу.

— Подойди сюда, пожалуйста, — попросил он не оборачиваясь.

Влад подошел. Яркая лампа на столе подсвечивала микроскоп.

— Соланум туберозум. Простой картофель, — Савельич держал в руке тонкий стебель с бледно-зелеными листьями и указывал им на микроскоп: — Посмотри сам.

Через окуляр были видны крупные растительные клетки. Хлорофилл, хромосомы, рибосомы — память начала подкидывать Владу слова, которые выходили за рамки его интересов даже в школе.

— Ну? — строго спросил Савельич. — Что можешь сказать по поводу увиденного?

Нет, это уже слишком! Какого черта этот дед так раздухарился? Сыплет и сыплет своими вопросами! Может, комнатная собачка ему понадобилась, чтоб по команде за конфеткой подпрыгивала?!

Почуяв неладное, Савельич подошел к Владу и заглянул ему в глаза:

— Прости меня, старика. Хватил, вот, стакан вина, да и позабыл совсем, что ты ко мне в курсанты не записывался.

Присев на край стола, он задумался. В наступившей тишине Влад вдруг ясно осознал, что впервые за два месяца находится в помещении, которое освещается электричеством. И не сказать, что электричества этого тут последние крохи догорают. Так почему же до этого они встречали и провожали ночь при керосиновой лампе?..

— В обычной жизни, — начал Савельич все еще задумчиво, — в обычной жизни на звезды смотрят лишь влюбленные парочки да уставшие от своей близорукости астрономы. Но теперь совсем другое дело, и вот почему. Если ты в детстве играл с юлой, то должен был заметить одну особенность. Вращающийся волчок находится в равновесии до тех пор, пока не коснется какого-нибудь предмета. Только коснулся — сразу кувырком в сторону и конец игре!

Ударив ладонями по тому месту на столе, где только что изображал вращение волчка, Савельич вопросительно поднял брови. Влад кивнул.

— Наша Земля тоже вращается. Вокруг своей оси вращается, и вокруг Солнца. Вокруг Земли вращается Луна. Солнечная система также вращается. Все это составляет очень тонко уравновешенную систему.

Какое-то время Савельич ходил мелкими шажками, крутил правой кистью вокруг левой — изображал Солнечную систему. Потом резко хлопнул в ладоши и остановился.

— И вот подрыв ядерных боеприпасов на поверхности планеты! Большое количество взрывов! Теоретически, их суммарной мощности могло хватить на то, чтобы создать такой эффект, будто вращающаяся Земля налетела на некое препятствие, если совсем уж упрощать. Но как нам установить наличие этого эффекта и, если он действительно имел место, оценить его величину?

Савельич уже не задавал вопрос Владу. Заложив руки за спину, он прохаживался взад-вперед, вроде как читая лекцию.

— Здесь можно было бы спросить, зачем нам понадобилось так подробно разрабатывать тему движения планеты. А дело тут вот в чем. Жизнь на Земле, в том виде, в котором она нам известна, существует в определенном климатическом режиме. Температура и состав воздуха, его влажность, давление, количество солнечных лучей — тысячи лет все эти параметры колебались в очень узком диапазоне. Без ущерба для предмета нашего исследования можно утверждать, что достаточно долгое время климат на нашей планете оставался неизменным. И эта неизменность позволила выстроиться цепочке жизни. Микроорганизмы перерабатывают почву, делая ее потенциально плодородной. Растения извлекают из почвы необходимые элементы и создают из них более сложные соединения. Растения поедаются животными, а животные — людьми.

Влада вдруг почувствовал, что у него тяжелеют веки. Все эти почвы, растения, элементы, соединения, пищевые цепочки…

Савельич шагнул в центр комнаты и круто повернулся. Звонким командирским голосом, наличие которого у него вряд ли кто мог предположить, он начал чеканить:

— Итак, опуская все промежуточные рассуждения и умозаключения, ситуация такова. Неустановленная последовательность чьих-то действий и бездействий привела к подрыву значительного количества ядерных боеприпасов на поверхности планеты Земля. В результате массовая гибель людей, уничтожение крупных городов, всеобщая паника, развал экономики, крах системы государственного управления. Словом, утрата социальной структуры нашей цивилизации. Если же оценивать природные последствия данной катастрофы, то главную опасность представляет даже не радиоактивное заражение. Главная опасность — туман. По всей видимости, он представляет собой пепел, наподобие вулканического, который поднялся в атмосферу. Также он может являться и какой-то другой, не известной ранее реакцией земной природы на имевшую место плотность ядерных взрывов. В любом случае, этот туман препятствует проникновению солнечных лучей к поверхности Земли, что делает невозможным нормальный рост и развитие растений. Чтобы установить данный факт достаточно посмотреть через микроскоп на срез клубня картофеля. Наконец, туман не позволяет вести наблюдение за звездами и, следовательно, оставляет открытым вопрос наличия либо отсутствия фатального отклонения планеты Земля от своей орбиты.

Приблизившись к Владу вплотную, Савельич как бы по секрету добавил:

— Покуда нам во вселенском смысле отключили свет, это будет эпоха малых городов.

— Почему малых?

— Потому что крупные города слишком зависят от централизованной поставки электричества. Ну, свет в лампочках, тепло в батареях отопления, горячая вода. Потом, конечно же, продовольствие. Крупный город ежедневно потребляет несколько тысяч тонн еды, которую сам не выращивает! И, наконец, проблема производства. Вот, скажем, менеджер рекламной фирмы. Во времена продуктового изобилия, порожденного солнечным светом и сетью электростанций, он зарабатывал тем, что показывал все прелести женских колготок и кричал о достижении успеха в жизни методом чрезмерного употребления пива. Но что этот менеджер сможет предложить в обмен на еду в новых условиях?

— Ну, что-нибудь из запасов. Какие-нибудь ценности…

— Нет, — перебил Савельич. — Разговор не об этом. Мы рассматриваем перспективу, так сказать, долгосрочного выживания. Когда простые люди доедят свои запасы и у них закончится золото, стоимость которого и так уже сильно упала по отношению к другим вещам, большие города не смогут существовать в качестве единого организма.

— А маленькие смогут?

— Да, смогут.

— И насколько маленькими они должны для этого быть?

— Народу в таком городе должно быть достаточно много для того, чтобы обеспечить рождаемость. И еще надо иметь возможность всем миром совершить что-нибудь значительное. Например, построить мост через реку или плотину. Но при этом в домах должно быть печное отопление, либо его там можно быстро наладить.

— Иными словами, городок должен быть примерно таким, как этот?

— Точно! — просиял Савельич.

— И как долго эта эпоха малых городов продлится?

— Здесь не все так просто. Если растения превратятся в несъедобные, перестанут вырабатывать кислород и человечество не решит эту проблему, то эпоха малых городов станет последней в истории нашей цивилизации. Три года, пять лет, десять — около того.

— А самый оптимистичный сценарий?

— Узнаю формулировку из светлого прошлого, — Савельич усмехнулся. — Самый оптимистичный сценарий я бы обозначил так. Не позднее следующей весны на небе проглянет солнце, и наблюдение за звездами скажет нам, что Земля не слетела со своей орбиты. Тогда можно будет со спокойной душой восстанавливать энергетическую систему и браться за проблему радиоактивного загрязнения.

— И эпоха малых городов закончится?

— Не совсем. Понимаешь, тут все дело в крупных городах. Я не имею в виду Москву, Питер и другие, которые разрушены прямыми ядерными попаданиями. До их восстановления дело вообще может не дойти. Я имею в виду такие города, в которых более пятисот тысяч человек жили в многоэтажных домах.

— Да, ты говорил. В условиях долгой и холодной зимы будет невозможно обеспечить их всех теплом и продовольствием.

— Вот именно! Люди покинут свои каменные джунгли, а когда с приходом весны и солнца захотят вернуться, то что увидят?

— Мертвый город.

— Да! Сырые промерзшие здания, нефункциональные водопровод и канализация, заваленные мусором улицы, нашествие паразитов. Но главное, возвращаться-то им будет незачем! Ведь большие города существовали для того, чтобы производить много чего и в огромных количествах. А после гибели миллионов людей, после пусть даже и непродолжительной ядерной зимы…

В наступившей тишине было слышно, как воет ветер. Казалось, он бьется в стены с твердым намерением стать третьим полноправным участником разговора.

— После всего, что люди пережили, — продолжил Савельич, — и еще переживут, если, конечно, переживут, им будет очень долго наплевать на многие предметы, ради производства которых существовали крупные города.

— Например?

— Ну, например, какое-то время им будет точно наплевать на газету «Приляг-отдохни»!

Секунду они смотрели друг другу в глаза, а потом разразились смехом. Хохотали от души, до изнеможения. И в этом смехе прошлые слезы, запоздалые раскаяния, нечеловеческие усилия и человеческая глупость — все это крутилось, сталкивалось и растворялось, у каждого свое и одно на всех.

Глава 31

— В любом случае, эпоха малых городов продлится несколько лет. И это предсказуемое последствие глобальной ядерной войны. Предсказуемое для того, конечно, кто этим вопросом занимался.

Савельич стоял заложив левую руку за спину, а правой держал стакан с вином и дирижировал им в такт словам.

Для Влада это был второй вечер на чердаке. Позади остался рабочий день лесоруба, поцарапанный острыми утренними восприятиями, заточенными предшествующим почти всенощным бодрствованием. Странное дело, днем Влад был уверен, что вернувшись с работы сразу завалится в постель и проспит до утра. Но вот уже почти ночь — а спать не хочется совсем. Хочется сидеть расслабившись в этом пузырьке мягкого электрического света, за хорошим долгим разговором, под глоток вина, и краем сознания наблюдать, как океан тьмы по ту сторону этих стен занимает все меньше и меньше места в твоих мыслях…

— По правде сказать, — продолжал Савельич, — термин «ядерная война» является в корне неверным! Ведение войны предполагает достижение ее цели. А какова цель войны? Цель любой войны — это установление контроля над населением вражеской стороны и, как следствие, над территорией этой самой стороны! Победители могут быстренько убраться восвояси, добившись от правительства побежденной стороны подписания выгодного для себя мирного договора. А могут и остаться надолго. Вот, например, Вторая мировая война. Западные союзники добились проведения реформ в подконтрольной им зоне оккупации и ушли. А Советский Союз еще на протяжении сорока лет для профилактики утюжил Восточную Европу танками. Контроль над населением, понимаешь ли.

— Как-то слишком просто у тебя про войну получается, — сказал Влад. — Будто в детском саду выступаешь.

— Да, да, и еще раз да! Именно так тебе и должно казаться! Во-первых, потому что ты не являешься профессионалом в области ведения войны. Для профессионала его дело должно быть предельно простым, и особенно это касается дела военного, где результатом излишнего усложнения является скорая и бесславная гибель. И вторая причина, по которой тебе трудно понять все это сразу, заключается в том, что ты родился в тоталитарном государстве, где власть ведет постоянную борьбу со своими гражданами. Не будучи в состоянии к каждому человеку приставить часового, правительство с детства накачивает людей идеологической пропагандой, которая если не делает их более послушными, то уж менее сообразительными точно!

Савельич взял со стола уже наполовину пустую бутылку и стал внимательно рассматривать ее содержимое.

— Изучать предмет ведения войны, поверь мне, очень занимательно. Конечно, если хорошо усвоил некоторые основы и при этом сам не гниешь в окопах.

Бутылка в его руках принялась вращаться подобно единственному патрону в барабане револьвера. И вот резкая остановка, водоворот темной жидкости, быстро оседающая пена — и глаза, заправляющие мысль прямо в собеседника.

— Взять, к примеру, холодную войну. Широко распространенным является мнение, что она началась в одна тысяча девятьсот сорок шестом году с речи, которую произнес сэр Уинстон Черчилль в американском городе Фултон. Так вот ответственно заявляю: чушь собачья! К тому моменту холодная война длилась уже девяносто лет, по меньшей мере. Одна тысяча восемьсот сорок восьмой год, Манифест коммунистической партии. Карл Маркс. Слыхал о таком? Первая строка первой главы. «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов». Точка! Ты понимаешь, что это?! Это попытка создать задним числом Ветхий Завет нового, материалистического мира! Такого мира, где Бога нет, и единства, соответственно, тоже нет, а человек является образом и подобием барана, которому предназначено лишь бодаться с другими такими же! Скажешь, я на Маркса наговариваю? Но вот же у него в этом Манифесте дальше, в последнем абзаце. «Они, коммунисты, заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя». Заметь, только насильственного, другие пути не рассматриваются! Ты опять скажешь, что это только слова? Да, слова. Но какая последовательность в деле претворения их в жизнь! Террористы-революционеры конца девятнадцатого века. Первая мировая война. Захват власти в России. Вторая мировая война. Гонка вооружений. Крах железного занавеса и скорое нахождение новых «причин» нацелить друг на друга ракеты. Нет, ты не мог видеть этой последовательности! Тебе должно было казаться, что таков естественный ход истории. Потому как в этом и заключалась тактика холодной войны: держать людей в неведении относительно того, что даже в мирное время их делают пушечным мясом! Но посмотри вокруг. Теперь-то ты видишь?

Савельич наполнил свой стакан, поднес его к губам. На мгновение замер. И поставил стакан обратно на стол.

— Так ты думаешь, что дедушка напился и мелет всякую чушь?

— Нет, — ответил Влад. — Я так не думаю.

— Да, — произнес Савельич после некоторого молчания, — так не думаешь. Но ты совершенно прав указывая мне на то, что мы несколько уклонились от темы.

Он выпрямился, застегнул верхнюю пуговицу рубашки, опустил руки по швам:

— Итак! С чего мы начали?!

— С того, что меня привезли на телеге к твоему дому.

— За чувство юмора отлично! — воскликнул Савельич без малейшего промедления. — Но сегодняшний разговор мы начали с того, что ядерную войну некорректно называть войной. Рассмотрим ситуацию. Две сверхдержавы обменялись массированными ядерными ударами. Если это война, то выигравшей стороне самое время воспользоваться плодами своего триумфа и взять под контроль население побежденной стороны. Но что мы видим? Россия и Америка, взрывы отгремели. Разве победители попрыгали в лодки и поплыли через океан устанавливать там свою власть и присваивать радиоактивное золото? Нет. Почему? Потому что в собственной стране связи нет, экономики нет, контроля над собственным населением нет. Какой из этого вывод?

Влад пожал плечами.

— А вывод такой. Ядерное оружие не является средством ведения войны.

— И чем же оно тогда является?

Теперь плечами пожал Савельич:

— Ты мне скажи.

Бутылка вина на столе. Как все-таки хорошо ей, бутылке! Донесла содержимое до уст человека и, выполнив свое предназначение, с облегчением вздохнула всем объемом: стой теперь спокойно и жди, когда наполнят чем-нибудь свеженьким.

— Давай, Владислав Максимович, шевели мозгами! Мы анализируем факторы, имеющие непосредственное отношение к ядерной катастрофе. И нами установлено, что ядерной войны с точки зрения здравого смысла быть не может, но она, тем не менее, все же произошла. Что из этого следует?

— Не знаю.

— А из этого следует, что ядерный конфликт мог произойти либо по воле безумца, либо в результате выстроившейся цепочки трагических ошибок и случайностей.

— Случайностей?

— Да, случайностей. Неучтенных вариантов. Ситуаций, когда штатный контроль отсутствовал в том месте, где должен был присутствовать.

— Ладно, — сказал Влад. — С этим я могу согласиться. Но при чем тут сумасшедшие?

— Брось! Я не имел в виду обитателей психушек. Там, конечно, много больных людей, но вряд ли среди них найдется тот, кто свихнулся достаточно для того, чтобы развязать ядерную войну. Я имел в виду какого-нибудь политика или генерала. Того, чье безумие скрыто под маской благообразности. Или того, в чей разум была введена специальная программа…

Савельич замолчал и погрузился в мысли. Тревожные мысли, если судить по тому, как он качал головой, вздыхал, мял ладони.

— Какой вывод из всего этого? — в свою очередь спросил Влад. — Что дальше?

— Дальше? Срочное погружение!!!

Они скатились по винтовой лестнице. В сенях Савельич переставил ведро с водой и открыл люк в полу. Щелкнул выключатель. Два пролета узкой бетонной лестницы. Металлическая дверь. Когда она открылась, Влад поразился ее толщине. Сантиметров тридцать!

— Ну вот, — сказал Савельич. — Познакомься теперь с подземной частью моего убежища.

Пока он закрывал дверь, наматываясь на металлическое колесо, у Влада в голове роились мысли. Так. Подземная часть убежища. Не убежище, а именно подземная его часть. Это означает, что неприметный домик с огородом — тоже убежище, верхняя его часть. И хозяин всего этого начал тут прятаться очень давно. Прятаться профессионально. Но от кого? И кто он сам такой?..

Дверь была полностью закрыта, и Влад каждой своей клеточкой ощутил, что весь мир остался снаружи. Ни звука, ни малейшего дуновения ветра. Теперь только собственные мысли могут устраивать сквозняк.

— Этот уровень вроде как промежуточный, — отступил от двери Савельич. — При необходимости тут можно жить, и жить вполне комфортно. А в той ситуации, которая имеет место в настоящее время, он выполняет техническую функцию.

Они двигались по слабо освещенному коридору. По обе его стороны шли металлические двери.

— Вот здесь у меня продукты, не требующие особых условий хранения. А здесь овощи. Картошка, капуста, морковь, свекла. Это холодильник, он наполнен консервами. Там морозильник, в нем мясо. Тонна мяса. Если исходить из рациона двести граммов в день, то на сколько хватит одному человеку?

— На пять тысяч дней.

— Меньше. Потому как двести грамм это в готовом виде. Плюс поправка на аппетит. Но все равно на десять лет пожилому человеку должно хватить.

— И что, за этой дверью правда тонна мяса?

— Судя по твоему удивлению, в сфере производства и продажи продуктов питания ты тоже не работал, — Савельич взялся за ручку двери. — Тонна мяса занимает чуть больше одного кубического метра объема. У этого морозильника хорошая теплоизоляция, поэтому в закрытом режиме он расходует очень мало энергии, и я бы не хотел лишний раз открывать дверь. Но если для тебя это принципиально, мы можем туда заглянуть.

— Нет, не принципиально.

— Вот и ладненько. Пойдем тогда дальше.

Конечно, если б он крутил баранку рефрижератора, то эта тонна мяса произвела бы на него какое-нибудь иное впечатление. Но даже если поездить на рефрижераторе, а потом в лесу, в одиночестве, языком по консервной банке…

— Здесь у меня энергетический отсек, — продолжал свою экскурсию Савельич. — Аккумуляторы и дизельные генераторы.

Три больших стеллажа заставлены черно-оранжевыми ящиками. На полу аккуратненькие такие моторчики в трубчатой раме, две штуки.

— В настоящее время к дому подводится электричество. Да, такая вот у меня привилегия. Если подводиться перестанет, то есть ветряной генератор. Видел перед домом мачту с пропеллером наверху?

— Видел.

— Сейчас ветры дуют сильные, поэтому ветряка на все хватит. Если же по какой-то причине он выйдет из строя, то можно запустить дизельные генераторы. Тут, чуть в стороне, зарыта цистерна, в ней десять тонн солярки. Ну, а если и это все накроется, то есть еще парочка источников электроэнергии на нижнем уровне.

— А сколько еще уровней?

Ничего не ответив, Савельич двинулся дальше.

— Так, здесь у нас санузел и душевая. В следующем помещении расположены системы водоснабжения и вентиляции. Туда мы заглядывать тоже не будем, потому что это объекты повышенной секретности.

Громкий смех многократно отразился от близко подступающих стен, и Влад оказался словно под обстрелом. Вот же… Ничего удивительного, что этот старик живет один: его даже такое серьезное убежище едва выдерживает!

— А здесь у меня ремонтная база, — продолжал Савельич как ни в чем не бывало. — Можешь посмотреть.

Большое помещение. Верстак с тисками. Токарный станок. Фрезерный станок. Точильный круг. Сварочный аппарат. На стеллажах ручной инструмент, сверла, какие-то шестерни.

— И, наконец, крайний отсек. В нем находится, так сказать, стратегический запас технического оборудования, — Савельич подошел к двери и ласково ее погладил. — Это невероятно, какое множество предметов требуется человеку для того, чтобы просто выжить в замкнутом пространстве. Уж не говоря о том, чтобы чувствовать себя цивилизованным! Поэтому здесь, помимо всякого барахла, хранятся металлические болванки, из которых в случае необходимости можно что-нибудь выточить. И, конечно же, наличествуют запчасти для всего и вся. Самые ответственные так даже с тройным запасом!

Владу показалось, будто на очередном вдохе он вместо живительного кислорода глотнул какой-то тяжести. Полутемный коридор, металлические двери, старик в телогрейке поверх тельняшки — все это вдруг закачалось.

— Чего застыл, деревенщина? — Савельич дернул его за рукав. — Ныряем на максимальную глубину!

Открылся очередной люк в полу. Несколько ступеней вниз, до небольшой площадки. И дальше четыре пролета узкой, почти отвесной металлической лестницы. Вправду как на корабле!

— Этот вход со шлюзом. Две двери, между ними пространство — там нас немного продует. Сейчас мы войдем, будет темно. Как только загорится красная лампочка, возьмись за поручни, задержи дыхание, прикрой глаза и отсчитай десять секунд. Понял?

— Понял.

Массивная дверь бесшумно отворилась и так же бесшумно за ними закрылась.

А этот красный свет делает все происходящее совсем уж нереальным. Один, два, три… На голову, плечи, спину, грудь обрушиваются рваные струи воздуха, стремятся оторвать ноги от пола.

— Вот и хорошо, вот и славно, — приговаривал Савельич, тщательно запирая внутреннюю дверь. — Потренироваться никогда лишним не бывает, да и проверить систему тоже. Проходи, осматривайся.

Низкий белый потолок. По нему идут лампочки с матовым стеклом, дающие ровный свет. И вплотную к правой стене тянется прямоугольная в сечении труба вентиляции.

Они протиснулись между двумя металлическими шкафами.

— Это, собственно, и есть убежище, — Савельич похлопал ладонью по стене. — Со своим запасом воды, со своим генератором кислорода, со своей системой очистки воздуха и регенерации отходов. На самый крайний случай. Если наверху бомбы градом, или погода опять же, или саранча.

— Какая саранча?

— Ну, это я так, для красного словца. Хоть полностью исключить возможность нашествия полчищ насекомых тоже нельзя.

Миновали три двери, возле четвертой остановились.

— По бытовому хозяйству здесь все примерно так же, как и предыдущем уровне, только с поправкой на меньший размер. Мороженого мяса поменьше, консервов побольше. Зато есть небольшой тренажерный зал с душем и сауной, плюс рабочий кабинет, он же спальня. А это столовая.

Тусклая лампочка осветила каморку. До противоположной стены можно достать рукой. Узкий обеденный стол, на нем электроплитка с двумя конфорками. Табуретка. Привычного вида холодильник. На полках кастрюли и тарелки.

Следующее помещение было чуть больше. Деревянный пол, спортивная гиря в углу. На одной стене зеркало с занавеской на веревочке. Было похоже на тренажерный зал. Нет, скорей, на гимнастический закуток. Рядом две кабинки — душевая и, видимо, сауна. Унитаз. Савельич с гордостью продемонстрировал, как в нем сливается вода.

Когда они оказались в рабочем кабинете, Влад вздохнул с облегчением. Из всех виденных им в обоих подземельях помещений это было самым просторным. Книжный стеллаж с высокими полками делил его на две части. В дальней можно было различить широкий диван, трехстворчатый шкаф и тумбочку с большим телевизором. В передней же части главенствовал письменный стол. На нем, кроме компьютера и монитора, находился железный ящик с рукоятками и шкалами — скорей всего, радиостанция. По всем стенам также шли книжные стеллажи. Если бы не низкий потолок и отсутствие окон, то это помещение вполне могло бы сойти за комнату самого обычного дома.

— Мне тоже здесь нравится! — улыбнулся Савельич. — Хотя бы носом в стены не тыкаешься. Больше места только в оранжерее. Но мы туда не пойдем, она сейчас законсервирована.

На центральном стеллаже совсем не было пыли. Влад двинулся вдоль него, осматривая те две полки, к которым не приходилось наклоняться или тянуться. Темно-синие тома Большой советской энциклопедии. Мемуары маршала Жукова. Мемуары маршала Еременко. Географический атлас мира. Справочник инженера-строителя. Справочник инженера-конструктора. Альбом «Эрмитаж». Уильям Шекспир, полное собрание сочинений в одном томе. Современный русский жаргон уголовного мира — тоже толстая такая книга. Он вытащил Шекспира.

— Представляешь, — Савельич, похоже, знал все свои книги наперечет, — всего Шекспира в один томик запихнули! Текст на странице в две колонки, буквы маленькие. Читать не очень удобно, зато сколько места экономит!

Поставив книгу на место, Влад повернулся:

— А здесь откуда берется электричество?

— Попробуй сам решить задачку, курсант! Бетонный бункер на глубине двадцати метров, полностью автономный. На одного человека. Срок существования не менее пяти лет. Ну, что будет источником энергии?

— Я первый спросил.

Савельич помолчал, потом вздохнул:

— Что ж, умение определять границы своего знания — это твоя положительная черта. По поводу же источника энергии… Речка Тоболка, если ты заметил, недалеко от моего участка делает поворот. Исчезающе малую часть потока я захватил в трубу, пустил напрямую с перепадом высот, поставил небольшую турбину. Осуществить все это было нетрудно, учитывая тот объем земляных работ, что пришлось произвести для сооружения бункера. Так что два киловатта от гидротурбины.

— И все?

— Нет, не все. Вот здесь, за этой стеной, находится своего рода вечный двигатель. Снаружи он выглядит как большой железный бак. Работу совершают две противоположно направленные силы: выталкивающая сила жидкости и сила тяжести. Одна, условно говоря, лопасть роторного колеса всплывает, будучи легче жидкости, в то время как противоположная лопасть роторного колеса тонет, будучи тяжелее жидкости. В крайней верхней и крайней нижней точках своей траектории лопасти меняются ролями — путем изменения своей плотности. Идея, по правде сказать, не новая. Но идея идеей, а реализовать ее до сих пор, насколько мне известно, не удавалось никому. Это давний мой интерес. Я разработал и состав жидкости, и механизм перехода через нулевую точку, и электрическую плату управления. Так что сейчас в распоряжении заслуженного изобретателя, и по совместительству вашего покорного слуги, находится рабочий образец условно-вечного двигателя с положительным балансом энергии порядка одного киловатта!

Несколько мгновений тишины — и низкий потолок вернул на место воспарившую было человеческую мысль.

— А если и эти источники энергии выйдут из строя? — спросил Влад.

— Все сразу?

— Реки ведь иногда меняют русло. А двигатель, даже вечный, может сломаться.

— Ну, двигатель всегда можно починить. Но я понимаю, куда ты клонишь. Да, опыт человечества свидетельствует, что роковым стечениям обстоятельств в первую очередь подвержены самые совершенные конструкции. В нашем случае, если всем внешним источникам энергии придет кирдык, то останется приделанная к велотренажеру динамо-машина. Девяносто процентов свободного от сна времени крутишь педали, питаешься одними консервами, спишь в тулупе, и все это в темноте. В таком режиме тоже можно существовать, если есть желание.

— А если нет?

Савельич поманил пальцем уже с порога:

— Пойдем.

Коридор заканчивался пустым помещением приличных размеров. Посередине стоял высокий табурет. На стене, под самым потолком, словно инвентарь пожарного щита, висела лопата.

— Если жизнь крота так и не смогла тебя прельстить, — Савельич обвел взглядом помещение. — Или закончились запасы продовольствия. Или устал дискутировать с маленькими зелеными человечками. Короче, всегда можно воспользоваться системой эвакуации.

Прямо в центре потолка Влад заметил большой люк со скобой. Никаких запорных устройств рядом видно не было.

— Итак. Потребность в этом бункере возникнет в том случает, когда ситуация на поверхности обозначится как крайне неблагоприятная. И тогда изоляция от внешнего мира должна стать максимальной. Поэтому после перебазирования сюда все верхние строения взрываются и их обломки заваливают тот ход, по которому мы пришли. И остается только один способ покинуть бункер — через эту систему эвакуации. Она устроена просто. Отсюда до поверхности двадцать метров. Сразу за этим люком находится бетонная плита. После нее начинается труба, опять же бетонная. Знал бы ты, скольких трудов мне стоило ее построить! Ведь если после всех катаклизмов будет принято решение покинуть убежище, то это как возвращение из небытия, как навстречу судьбе с поднятым забралом! В таком деле нельзя потерпеть неудачу просто из-за технических деталей… И вот, значит, труба. Она не строго вертикальная, а немного с наклоном, поэтому верхним концом выходит в огород. Внизу, вот здесь, диаметр ее отверстия составляет один метр, вверху — семьдесят сантиметров. На внутренней поверхности трубы, на той стороне, куда идет наклон, имеются углубления с железными перекладинами. По ним вот и надо карабкаться наверх. А в настоящее время внутри трубы находится грунт.

Савельич передвинул табурет к дальней стене и взобрался на него.

— Вот здесь, на стене, расположена панель управления. Она состоит из запорного колеса и трех кнопок. Эти кнопки приводят в действие заряды взрывчатого вещества, установленные в эвакуационной трубе. Первый заряд, самый слабый, находится в метре от поверхности. Он помимо грунта выбрасывает сто пластиковых листовок. На этих листовках написано, что через десять минут в этом месте будет произведено еще два взрыва и просьба ко всем отойти подальше. Текст дублируется на английском и китайском языках. Далее, через десять минут, нажимается вторая кнопка. Она подрывает самый мощный заряд, установленный ближе к основанию трубы. Этот взрыв выносит основную часть грунта. И третья кнопка приводит в действие последний заряд, который удаляет остатки грунта.

Он слез с табурета, потер ладони, будто стряхивая с них грязь.

— Значит, общий порядок действий при эвакуации по-военному прост. Набиваешь карманы самым ценным. Надеваешь дыхательный аппарат. Забираешься на табуретку. Жмешь последовательно три кнопки, потом вращаешь запорное колесо.

— А если заряды не сработают? — спросил Влад.

— Если не сработают, тогда сразу крутишь колесо, оно все равно сдвинет плиту. Только в этом случае весь грунт пойдет сюда. Его объем в трубе примерно пятнадцать кубических метров. Объем этого помещения — сорок. Будешь стоять на табуретке, привязанный к скобе на люке, и орудовать вот этой лопатой. Если земля засыплет половину комнаты и остановится, то тебе повезло. Если же хлынет вода или поползут гигантские тараканы, то можешь, конечно, попытаться закрыть люк. Да, можешь попытаться.

Глава 32

Короткое усилие — и острый металл впивается в сырую древесину. Удар пришелся на редкую секунду тишины, его звук даже успел вернуться, отразившись от кромки леса. Только на этот раз вышла ошибка! Ему хотелось срубить сук одним махом, но тот оказался слишком толстым. Да и топор вошел в ствол дерева под слишком большим углом — повезло еще, что не отдалось неприятной вибрацией в руки. Теперь вот надо постучать по кончику топорища, чтобы высвободить лезвие. А топорище добротное! За долгие годы отполированное ладонями. Было оно, это самое топорище, когда-то живым деревом. И даже целую сотню лет могло просуществовать в качестве лесной единицы. А потом покорилось человеку: умерло как дерево и приняло новую для себя предназначенность — теперь служит вот исправно посредником между руками и топором, помогая человеку обращать другие деревья в свою, человеческую веру. Человек, человек, человек. Вроде как должно звучать гордо…

Легкое дуновение коснулось затылка Влада. И встревоженные голоса справа.

Он выпустил из рук топор и, не поворачивая головы, рванул в сторону. Преодолел тремя прыжками метров пять, потом еще столько же, но уже не так съежившись.

Обернулся.

Срезанное дерево грохнулось точно на то место, где еще несколько мгновений назад он разбирался со своими мыслями.

Подошел Николай Иванович. Как обычно невозмутимый, только в глаза старался не смотреть.

— Ну, вот что, дорогой товарищ, — сказал он с расстановкой. — С самого утра приметили мы, что рассеянный ты сегодня. Дела твои большие, думы большие, и это понятно. Вот только нам так нельзя! Если мы за тобой как за ребенком присматривать будем, то работы не будет никакой! Поэтому ты, пожалуйста, иди, делай свои дела. А мы станем делать свои. И копейки считать не будем — поставим тебе сегодняшний день как рабочий. Так для всех лучше. А то ведь случись с тобой какая беда, Александр Савельевич столько нам насчитает, что никакого леса не хватит расплатиться.

Эка быстро его срисовали! Вот только не рассеянный он. А застрявший во вчерашнем дне.

Влад шел по знакомой уже дороге и старался разложить все по полочкам. Вчера вечером, сидя в удобном кресле на чердаке самого странного из всех виденных им домов, он почувствовал, что перемены уже заняли перед ним свои места. От этих перемен, конечно, веяло неведомым, но все они до одной были призваны им самим — в тот момент, когда он выбрал свой путь. Так зачем же от этого прятаться? Да и по большому счету Николай Иванович прав. Они люди простые, открытые, а ты, Влад, хоть и не обманываешь их, но всей правды тоже не говоришь — и поэтому быть с ними по-настоящему не можешь!

Савельич копался в огороде. Увидев своего постояльца, распрямился. Суховатая фигура, редкие волосы, проступающие капилляры на носу, жилы на висках.

— И почему я не удивлен, что ты вернулся посреди дня?

Они прошли в дом, уселись за стол, друг напротив друга.

— Я знаю, о чем ты хочешь спросить, — улыбнулся Савельич. — Тебя интересует, кто я такой, да?

— Интересует, — кивнул Влад. — И другое тоже интересует. Если ты так хорошо понимал, к чему дело идет, и, судя по всему, некоторую власть имел, то почему ничего не сделал, чтобы все это остановить?

Старик встал, прошагал по комнате, остановился в центре.

— Значит так. По первому пункту обвинения, насчет власти. Да, была она у меня! Но ведь чтобы даже самой маленькой частичкой власти стать, надо иметь согласие с существующей системой и каждый день своими делами это согласие подтверждать. И что, по-твоему? В какой-то момент мне нужно было встать и заявить, что поддерживая эту систему столько лет я поступал плохо и вы все тоже негодяи? Нет! Я не стремился совершить самоубийство, и нельзя меня в этом обвинять!

Он сделал еще несколько кругов по комнате, подошел и оперся руками о стол.

— И по второму пункту, про ядерную войну. Каждый человек, который смотрел телевизор, имел представление и о ядерном оружии, и о последствиях его применения. Поэтому сказать, что я знал и не остановил — значит обвинить в том же грехе каждого из оставшихся в живых, в том числе и самого себя!

Савельич опустился на стул. Вздохнул.

— Знаешь, — произнес он, глядя куда-то вверх, — я мог бы сказать все это и много чего еще в свою защиту. Вот только я не защищаюсь. Уже лет пятнадцать как не защищаюсь! И тот бункер, что ты видел вчера, нужен мне не только для спасения своей шкуры. Я не сознался раньше, но там есть еще один уровень, самый глубокий. На нем хранятся семена растений. Почти всех, что растут в средней полосе России. Всей стране моих семян, конечно, не хватит. Но будет с чего начать, ежели со стратегическим запасом по старой русской традиции случится что-нибудь непредвиденное.

И опять вздох, сжатые кулаки, голова кивает и покачивается, губы беззвучно шевелятся. Наконец, черные глаза снова смотрят на собеседника:

— Вот ты говоришь, что умный и власть имел. Да, неглупый! И да, возможностей было больше, чем у среднестатистического гражданина. А вот почему ничего не сделал — нет на это у меня простого ответа! Но я и тебя понимаю. Ты ведь хочешь знать! И если у меня на твой вопрос нет ответа, то это не значит, что его вообще не существует. И как нам быть? Чем я могу со своей стороны тебе помочь? Разве что жизнь свою рассказать? Всю как есть, ничего не тая и не приукрашивая?

Родился Саша Леонов в одна тысяча девятьсот тридцатом году в Москве. Отец его работал главным инженером на одном из столичных заводов. Мать же была, как говорится, по общественной линии — сначала в районном комитете комсомола, потом в горкоме партии. Будучи от природы людьми общительными, его родители любили шумно справлять праздники. Да и в обычные дни они старались не терять этой легкости: до самой ночи держали двери открытыми для многочисленных друзей, которые неизменно приносили с собой шутки и смех. А так жили очень просто — разве что не в коммунальной квартире.

Тот факт, что его родители были хорошими людьми, Саша сначала установил с помощью прямого детского восприятия, а потом, когда уже имел под рукой достаточно собственного жизненного опыта, пришел к нему аналитически. Да, хорошими людьми, которые влились в поток своего времени со всей искренностью и ни о чем не жалели.

Однако время тогда было такое, что редко какая семья обходилась без большой тайны. И если не стыдиться, то уж о чем помалкивать — находилось у каждого! В их семье такой тайной являлся дед.

Был ли он ему дедом по отцовской линии, или по материнской, или приходился каким-нибудь совсем дальним родственником — Саша не знал. Родители говорили о нем очень редко, и то не называя по имени, кивком в сторону: «у него» или «к нему».

Но вот Саше четыре года, начало лета. Мать одевается попроще, повязывает голову платком, они едут на вокзал и садятся в поезд. Через несколько часов сходят в Калуге. Кружат по незнакомым улицам. И, наконец, обмен. Мать передает деду маленького Сашу и его рюкзачок, а сама забирает плотный увесистый узелок. На всю процедуру одна минута, и никаких слов, разве что здравствуй и до свидания.

Внешне дед запомнился Саше крепкими руками, усами и неизменно прямой спиной. Но разве в нашей памяти близкие люди живут внешностью? Нет, конечно. По большей части они живут движениями души.

Деда звали Петр Афанасьевич. И вот одно из самых ранних осмысленных воспоминаний о нем. Жаркий солнечный день. Они пришли на луг. Возле кромки леса дед говорит, что пока он косит, ему, Саше, надо не сходя с этого места внимательно осмотреться и приметить то, чего он раньше не видел. Коса в стороне начинает свое однообразное посвистывание, а Саша ложится на живот и начинает наблюдать.

В раннем детстве каждый взгляд сам по себе совершает открытие. А если к этому тебе еще дают законное право раскрывать все тайны подряд…

— Ну? Нашёл что-нибудь новое? — спрашивает дед, когда они садятся обедать черным хлебом с молоком.

С набитым ртом Саша докладывает. Трава растет кочками. Серая круглая букашка когда по пальцу проползет, то палец плохо пахнет. А если на спину перевернуться и в облака смотреть, то прямо в небо и улетаешь.

— И еще, — добавляет Саша, — на нас приходила посмотреть лиса.

— Лиса? — удивляется дед. — Это как же ты ее признал?

— Так она же такая, с большим хвостом трубой…

— А где ты ее раньше видел?

— В книжке, мы с мамой в магазине купили, там медведь и заяц еще…

Дед встает, идет к тому месту, на которое указывает Саша. Внимательно там все осматривает. Возвращается. Присаживается рядом.

— Хорошо, — говорит он. — Лису ты видел. А хвост? Хвост тоже видел?

— Нет, — отвечает Саша после секундного колебания. — Хвост в книжке был.

— Правильно! — дед улыбается. — Это только на картинках лисицы хвост трубой держат. В жизни-то они его все больше к земле. А с твоей позиции из-за высокой травы лисьего хвоста не видать. И как ты вообще ее углядел?!

Он смотрит на внука этим своим особенным взглядом и, прежде чем снова взяться за косу, говорит:

— Продолжай наблюдать! Только умей отличать то, что видят твои глаза, от того, что дорисовывает воображение…

То первое лето с дедом показалось Саше волшебным. Он на каждом шагу с чем-то знакомился, открывал что-то новое в себе. И этого нового и важного набралась целая вселенная — параллельная той, городской.

На следующий год мать снова привезла его к деду. И они снова все лето жили будто одни на всей земле. Копали огород, косили траву, ходили в лес, рыбачили.

— Видишь того дятла? — спросил однажды дед, указывая на высокое дерево.

— Вижу.

— Как он думает?

— Чего?

— Ну, он же не механический цыпленок, правильно? А если не механический, значит сам принимает решение, так?

— Так, — ответил Саша неуверенно.

— А если так, то попробуй увидеть это самое, посредством чего он принимает решение.

— Как увидеть?

— Просто посмотри. Только слишком большого разума не ищи.

К тому времени подобные ребусы Сашу уже не пугали. Он посмотрел на дятла, отошел чуть в сторону, снова посмотрел.

— Ну? — спросил дед. — Увидел его разум?

— Увидел.

— И какой он?

— Быстрый. Как помет ласточки!

Дед расхохотался и погладил внука по вихрам:

— Молодец!

Необычным человеком был его дед. Жил, можно сказать, в лесу. Дом, огород, корова, четыре овцы, поросенок, куры, пасека. Из помощников только пес Налет, русская гончая багряного окраса, да внук Саша. И то Налета на пасеку никакими коврижками не заманишь, а Саша приезжал только на лето. При таком раскладе быть бы деду отшельником — да вот уж нет! В районном центре, где Саша с ним бывал, то и дело слышалось, доброго здоровья, мол, Петр Афанасьевич. А уж если кто из деревенских где встретится, так сразу шапки ломают, кланяются, да все как-то неловко.

Однажды, уже после того случая с дятлом, дед поднял Сашу ни свет ни заря. Туман по траве, холодная роса, первые осторожные вздохи деревьев навстречу наступающему утру.

— Мы с Налетом сходим в лес дня на два, — сказал дед. — Так что принимай командование на себя! Будешь пасти скотину. Корову доить умеешь, в котором часу все делать знаешь, определять время по солнцу я тебя учил. Сегодня я тебя разбудил, а завтра с рассветом встанешь сам. Возьми вот еще мои часы.

Серебряное чудо! Тяжелое! На цепочке! Удерживая часы обеими руками, Саша смог нажать кнопку. Раздался мелодичный звон, который хотелось слушать и слушать. Ежу понятно, что этот звон туда спрятал совсем не такой разум, как у ласточки!

— Смотри, Саша! — продолжал дед. — Только ты несешь ответственность за все, что здесь произойдет и не произойдет. И еще в качестве тренировки задаю тебе задание. Сделай так, чтобы наша корова тебя увидела.

И вот — один! Солнце, часы, а еще целый мир, который теперь просто обязан спрашивать у него разрешение на любое мало-мальски значительное событие. Ужас как замирает в груди!

Корова. Черная с белыми пятнами. Дед звал ее Ягодкой. Щиплет траву, отгоняет мух ушами и хвостом. Темно-синие глаза. Вот же, смотрит она — чего деду еще надо? Или если смотрит, то не обязательно видит?..

Через две недели Саша был с Ягодкой не разлей вода. Наверное, со стороны это выглядело забавным: по высокой траве бежит пятилетний мальчик, а за ним, мотая головой и взбрыкивая, несется корова. Да, он смог сделать так, чтобы она его увидела! Для этого ему сначала пришлось увидеть ее — бесхитростное существо, у которого что на языке, то и в голове, но которое, тем не менее… Их дружба закончилась быстро. В один из дней, перед тем как гнать Ягодку на дневную дойку, Саша по обыкновению нарвал для нее на лугу сочной осоки. И отлучился-то всего ничего, а вернулся — ее нет. Он сначала обежал всю поляну, потом начал звать. Чувствовал, что с ней все в порядке, но и какая-то тревога тоже. Долго звал, и вот — несется! Рога вперед, хвост трубой. Ягодка! Подбежала, осоку не берет, все руки ему лижет, а из глаз слезы, крупные такие. И у него, у Саши, тоже почему-то слезы… На следующее утро к ним пришли два мужика, не из соседней деревни. Дед с ними потолковал, и они увели Ягодку. Саша запомнил тот момент очень хорошо. Он стоит и смотрит вслед уходящим. Дед крепко держит его за руку, потом опускается на колено, смотрит в глаза:

— Так надо, Саша. Я отдал Ягодку хорошим людям. Ты и так сделал для нее то, что редко какой животине достается. Отпусти ее! Она навсегда запомнит и твои руки, и твои слезы. А мы пойдем с тобой на базар и возьмем там телушку…

Когда то лето перевалило за половину, к ним на хутор пришли совсем чужие люди. С оружием. Их начальник, в фуражке и кожаной тужурке, о чем-то долго говорил с дедом. Тот стоял по-особенному прямо, руки за спину, отвечал коротко. Видимо, не добившись от деда желаемого, этот в тужурке махнул своим людям и те начали разбирать крышу их дома. Саша хоть и был немного напуган необычностью происходящего, возмущение взяло верх. Да кто это такие?!! Там, в Москве, дядьки в таких фуражках двери подъезда открывают перед его мамой, а здесь… Подошел дед и положил руку ему на плечо:

— Не злись, Саша, а то еще пришпилишь себя к ним мысленно. Просто наблюдай. Они хотят, чтобы я вступил в колхоз. Это когда все свое добро отдаешь в общую кучу, а потом служишь при ней рабом.

Наблюдать Саша умел уже очень хорошо. У одного из тех, кто разбирал их дом, он не обнаружил никакого разума, только зубоскальство в два-три слова. Разумы остальных по большей части были озабочены тем, чтобы закрыться — и от его взгляда, и от того, что сами делали. А их главный сидел на земле и, сняв сапоги, сквозь папиросный дым разглядывая свои босые ноги. Его разум был как жернова заброшенной мельницы — сросшиеся друг с другом камни, уже потерявшие веру даже в ураган.

И вот бревна и доски, составлявшие крышу их дома, погружены на телеги. Необычная процессия трогается и под скрип деревянных колес скрывается за поворотом. Дед некоторое время стоит неподвижно, а когда поворачивается к Саше, в его глазах танцуют огоньки:

— Давай-ка, внучек, пошевеливайся! Надо заделать пробоину!

Все свои будущие оценки того, что по силам одному человеку, Саша основывал на впечатлениях от работы деда в те дни. Тот валил деревья, пилил, таскал, ставил, крепил. Казалось, стоило ему бросить на что-либо беглый взгляд, как этот предмет сам начинал вибрировать в нужном направлении! Спустя три дня крыша была готова. Дед, вероятно, управился бы и скорей, если б не отвлекался на командование внуком.

Через две недели человек в кожаной тужурке пришел снова. Разговаривал с дедом недолго. И снова его подчиненные — уже другие — разобрали крышу их дома и увезли. На этот раз никаких искорок в глазах деда не было. Он работал медленно, и Саша видел, как тяжелые мысли в его разуме сталкиваются друг с другом, крошатся, и от этого взгляд становится холодным и острым. Едва закончив восстанавливать крышу, дед засобирался. Дважды слазил в погреб. И все бормотал что-то себе под нос.

— Я отлучусь на несколько дней, — присел он наконец перед Сашей. — Может, на неделю. Налет останется с тобой. Печь топить умеешь, трубу только не закрывай, не замерзнешь. Картошку отваришь, сало где знаешь. Несушек каждый день проверяй, яички кушай. Справишься?

— Справлюсь, — ответил Саша. — А ты куда?

Дед подвел его к висевшему на стене календарю.

— Каждый день будешь отрывать по листочку. Если я не вернусь к двадцать четвертому августа, тогда сам пойдешь в город. Вот здесь, на листочке двадцать четвертого, я ставлю пометку. Как вечером оторвешь этот листок с пометкой, так закрывай хлев, курятник — и утром в путь. Скажешь Налету, что вы идете в Калугу, он дорогу знает. Там, в Калуге, найдешь Тихона Викторовича. Он позвонит твоей маме, тебя с ней встретит, а сам придет сюда и позаботится и о доме, и о скотине. Запомни адрес Тихона Викторовича.

Саша три раза без запинки повторил все, что сказал дед. Потом до зевоты адрес.

— Вопросы есть? — отступил на шаг дед.

— Куда ты идешь?

Вроде как улыбка скользнула по скуластому лицу:

— В поход иду, внучек, в поход!

Вечером того дня как ушел дед, Саша взял накидку, еще нож со стола, приказал Налету охранять дом, а сам отправился в лес. Нет, он ни от кого не прятался и ничего не искал. Зайдя в чащу, он постелил накидку, ею же укрылся: и темнота, и шум деревьев, и ночные звери — все должны были знать, что здесь есть такой главный, который ничего не боится! А утром Сашу разбудил Налет. Сильные лапы, мокрый нос и умные глаза ждали приказаний хозяина. Хозяина!

Дед вернулся через десять дней. Осунувшийся, молчаливый. Он поел и завалился спать. К середине следующего дня встал с постели, накипятил воды, наполнил ею бочку. Долго отмокал. Затем оделся в чистое и до темноты сидел на завалинке. А ночью вдруг проснувшийся Саша с удивлением обнаружил, что дед стоит посреди комнаты и смотрит на икону в углу. Казалось, сон несколько раз пришел и ушел — а дед все так же стоит, крестится и что-то шепчет. Наконец, он шумно вздыхает, берет со стола керосиновую лампу и подается в дверь. Саша неслышно следует за ним, к узкой щелочке между дверью и косяком. И вот дед — на пороге своего дома, но будто упав лицом в реку черного молока, и лишь неподвижная широкая спина, освещаемая лампой с подоконника веранды, еще наплаву…

То лето стало для Саши воротами во взрослый мир. По приезде в Москву, еще не перестроив свои восприятия на городской лад, он вдруг увидел своих родителей, сидящих на кухне за столом — и поразился, насколько они маленькие! Потом долго еще отворачивался, боясь задеть их этим своим взглядом.

К деду Саша ездил до самой войны. И каждый раз лето для него наполнялось событиями доверху. Конечно, в этом была заслуга Петра Афанасьевича. Он точно знал момент, когда нужно перевернуть очередную страницу своей таинственной книги, чтобы у внука сначала захватило дух, а потом уже становилось не разобрать, кто у кого учится. И Саша целый день был, что называется, при деле, а вечером еще успевал сбегать к деревенским пацанам — покурить втихаря самокруток, послушать детских страшилок про нечистую силу.

В то их последнее лето они запускали воздушных змеев. Делали маленьких и больших, пробовали различные конструкции. И вот как-то раз, заглядевшись на то, как парит в небе их очередное, особо удачное изделие, Петр Афанасьевич промолвил:

— Загадай, Саша, желание. Просто подумай мысль и помести ее на этого змея — поближе к Господу.

— А ты себе загадал?

— Я, Саша, в этой жизни сыграл в очень большую игру. Не сказать, что проиграл, но теперь у меня не желания, а скорей надежды. И в значительной мере они связаны с тобой…

Потом пришла война и вытеснила своей взрослой серьезностью и лето, и воздушных змеев. Вместе со всеми Саша стоял перед уличными репродукторами, слушал голос Левитана и видел, как на лицах людей проступают тени того, что еще только должно будет случиться. Когда начались налеты, он дежурил на крыше, тушил зажигательные бомбы. Потом был первый салют в сорок третьем. И колонна пленных немцев по Садовому кольцу. И, наконец, талой водой по весенним лицам — Победа!

После войны мать поехала в деревню. Вернувшись рассказала, что дом деда сгорел, а сам он ушел на фронт добровольцем и погиб в конце войны — в военкомате лежит похоронка. Известие о смерти деда не задело Сашу глубоко. Ему ведь было всего пятнадцать, и только-только отгремела война, где смертей этих — не счесть. Да и где же как не в схватке с врагами должен был закончить свой путь человек, который… Много десятилетий спустя, уже ставший Александром Савельевичем даже для себя самого, он попытался отыскать следы деда в архивах. Но в первом приближении столкнулся с тем, что часть калужских архивов была утрачена в войну, часть сгорела ещё до войны. В общем, свои поиски он оставил. И сделал это почти с облегчением. Оно и правда! Ведь он знал деда таким, каким тот был на самом деле. Что же касается его биографии… В разные годы воображение Саши представляло жизненный путь деда по-разному. То он был отважным путешественником, исследователем Востока — тем путешественником, что нес в свою страну сокровенное знание, но опоздал. То белогвардейским генералом, вместо тоски изгнания избравшим жизнь отшельника под чужой фамилией. И даже представителем инопланетной цивилизации, который слишком жестко приземлился и поэтому вынужден был коротать свои дни в лесу — но только так, чтоб не совсем уж бесследно. Разве архивные документы, даже если они и существовали, могли потягаться с такой богатой биографией его деда?!

После окончания школы Саша поступил в авиационный институт. Общительный, способный к науке молодой человек, мастер на все руки, отличный танцор, и родители опять же — он быстро пошел в гору. Сначала староста группы, потом член комитета комсомола института. На последнем курсе Сашу вызвали в особый отдел: так и так, дорогой товарищ, народ и партия оказывают тебе большое доверие — будешь работать в органах. Мог ли он отказаться от этого предложения? Мог, наверное. Но он был сыном своих родителей, и ему, как и многим мальчишкам военного времени, мечталось послужить Родине. Да и органы тогда — это Органы, а не какие-нибудь там будущие спецслужбы! К тому же, никто не запрещал ему строить модели самолетов, усаживать в кокпит вырезанных из дерева пилотов и представлять, что это он сам поднимается все выше и выше в небо…

Слушая этот рассказ, Влад не заметил, как стемнело. Савельич зажег керосиновую лампу, расплескивая по стенам желтый свет подошел к буфету, взял бутылку водки и два стакана. Наполнив свой до половины, залпом осушил.

— Когда человеку двадцать лет, то в нашем обществе он еще ребенок. Сначала слушаешь учителей в школе, потом преподавателей в институте. Потом со всей своей юностью и жаждой полноты настоящей жизни — в органы. А там учителя не чета школьным! Заслуженные ветераны, убеленные сединами, украшенные шрамами. Да и тогда, после войны, особо не нужно было рассказывать про жестокость и коварство врагов. Поэтому курсанты с готовностью впитывали в себя тайные методы борьбы с ними. Ложь во всех ее проявлениях, кража, подлог, шантаж, склонение к измене, физическое принуждение, убийство — самые отвратительные с точки зрения человеческой морали действия, и они же самые проверенные инструменты оперативной работы. Даже если ты чист душой! Даже если в тебе ни на грамм нет желания возвыситься над сверстниками! Даже если ты презираешь корыстные интересы! Ты все равно ловишься на крючок! И этот крючок называется «будь готов совершить что угодно на благо своей Родины»! Где очередное благо этой самой Родины озвучивает тебе твой непосредственный командир. Один исполненный приказ, другой, третий. И к моменту, когда сам начинаешь отдавать приказы — ты уже раб своих прошлых поступков, которые приковывают тебя к системе сильнее самых крепких цепей…

Савельич налил себе еще водки. Выпил. Подошел к окну. Долго смотрел в темноту. Потом глубоко вздохнул.

— Мне в каком-то смысле повезло. Я почти сразу стал участвовать в проекте по созданию первой советской атомной бомбы. В то время эти работы находились всецело в компетенции органов и лично товарища Берия. И вот я, вчерашний студент, стал куратором одной из групп разработчиков. Таким наполовину коллегой тех ученых, наполовину их надзирателем. О, это были замечательные люди! Специалисты старой закалки, они чем-то напоминали мне деда. Неудивительно, что у нас наладились хорошие отношения. Не забывая про оперативную работу, я так увлекся технической стороной проекта, что впору было сажать меня к ним в соавторы. Именно эти старые специалисты и дали мне прозвище Головастик. Вы, мол, Александр Савельевич, обладаете очень ценным для всякого инженера качеством — умеете ловко обходить подводные камни, как природного происхождения, так и рукотворные. Потрясающие были люди! Точные в своих наблюдениях и оценках. Я многому научился у них.

Отойдя от окна, Савельич сел и положил руки на стол. Никогда прежде Влад не видел его таким — глядящим куда-то внутрь себя, и настолько глубоко, что к образовавшейся воронке, не ровен час, печные кирпичи могли начать подтягиваться.

— А потом пришел пятьдесят третий год. Смерть Сталина. Разоблачение культа личности, чистка в рядах органов. Меня эта чистка не задела, даже наоборот: как грамотный технический специалист и толковый оперативник я был назначен на генеральскую должность. И пошла-поехала моя жизнь через все эти изделия, проекты, приемные комиссии, коллегии, оперативные штабы, стратегические совещания… Никакой работы не боялся. Если было надо — сам лез в канализацию!

Он выпил еще водки, задержал дыхание. Потом посмотрел на Влада неожиданно трезвым взглядом и начал говорить так, будто читал доклад, состоящий из одних цифр.

— В начале шестидесятых годов в нашем ведомстве выявилась одна проблема. Она была связана с подготовкой разведчиков. Дело в том, что к тому времени основным объектом интереса советской разведки стали Соединенные Штаты. А это, надо сказать, совсем не то, что тогдашняя Европа. В Америке даже в годы войны не очень-то бедствовали. И вот представь человека, который родился в Советском Союзе и который с детства слышал всю эту пропаганду про империализм как последнюю, загнивающую стадию капитализма, и прочее, прочее. Попадает такой человек в Америку. Но перед этим его тщательно учат тому, как докапываться до истины. Ведь суть работы разведчика заключается в том, чтобы обнаруживать то, что враг пытается скрыть. Дайте мне травинку — и я воссоздам мир! Слышал такой афоризм? Не слышал? Ну и ладно. Так вот. Фиксировать малозначительные на первый взгляд факты, соотносить их с другими, расставлять по степени важности, на основании своих наблюдений проводить анализ ситуации, делать правильные выводы — вот высший пилотаж разведчика! Да. Приезжает, значит, советский разведчик в Америку и начинает работу по добыче специфической информации. Делает то, делает это… А заодно знакомится с тем, как люди живут. Что они едят, что пьют, чем занимаются, что думают, какие планы строят. Просто факты, просто бытовые наблюдения, но аналитический аппарат разведчика принимает их в обработку тоже — осознанно или не осознанно. Крутит так и этак, рассматривает с разных точек зрения, оценивает. В конце концов, если такого разведчика хорошо учили, то он приходит к выводу, что советская пропаганда врет. Но даже если и нет! Даже если он до этого вывода не дотягивает, то сомнение-то уже зародилось. А малейшее сомнение в работе разведчика — это провал! И вот, после того, как проблема была обнаружена, наше руководство поставило задачу: найти технические средства, повышающие эффективность морально-политической подготовки оперативного состава, выезжающего за рубеж.

Некоторое время Савельич сидел молча. Взгляд устремлен неведомо куда, губы сжаты. Казалось, он даже не дышал. И вдруг — ударил рукой по столу:

— Обеспечить патриотизм техническими средствами! Ты понимаешь? Ты это хорошо понимаешь?! Ведь что такое патриотизм? Любовь к Родине — верно? А любовь… Ну ладно, физическое проявление любви, потенцию, можно поднять на короткий срок техническими средствами. Но любовь как отношение — это же акт свободного выбора! И если это чувство, это отношение, техническими средствами, в плане профессиональной подготовки, то кого мы получим? Профессиональных любовников Родины?!

Поковырявшись пальцем в пустом стакане, Савельич выудил оттуда вроде как соринку, потом взял бутылку и допил остатки водки прямо из горлышка.

— Это я сейчас такой мудрый, имею вот смелость называть вещи их истинными именами, — произнес он упавшим голосом. — А тогда… Тогда нами были собраны все доступные на тот момент данные. И материалы опытов, проводимых немецкими врачами над заключенными концлагерей. И документы японского отряда семьсот тридцать один. Сама разведка тоже постаралась, добыв сведения о секретных разработках американцев и англичан в области контроля над разумом. И уж конечно к нашим услугам были результаты всех советских исследований в этой области. Да, да, наши тоже в этом деле засветились. И не смотри на меня так! Ты ведь думаешь, что академик Павлов только над несчастными собачками свои опыты ставил…

Поежившись, Савельич подошел к печке, приложил к ней ладони, пробурчал чего-то себе под нос. Потом убрал заслонку, кинул в топку несколько поленьев, берестяной коры, чиркнул спичкой.

Влад смотрел на занимающийся огонь и думал о том, что этот рассказ все больше и больше начинает напоминать телевизионные передачи на историческую тему. Товарищ Сталин, Великая Победа, война спецслужб — все это было ему до тошноты еще тогда, с экрана телевизора! Так чего же этот старик так старается? Вытащил пару кафтанов времен Ивана Грозного и разыгрывает трагедию, при этом не замечая, что кафтаны эти давно переварены театральной молью!

Тем временем, оставив топку печи открытой, Савельич вернулся к столу. Пару минут он сидел неподвижно, затем заговорил устало.

— В конце концов, технический метод повышения эффективности патриотического воспитания был нами создан. Он состоял из комбинации психотропных препаратов и гипноза. В рамках психологической подготовки курсантов погружали в наркотический транс и делали им внушение. Сначала, еще на стадии разработки, мы хотели программировать разведчика на выполнение какого-то конкретного задания. Но этот путь оказался тупиковым. Гипнотические внушения оказывались слишком длинными. Они друг на друга наслаивались, затрагивали какие-то очень глубокие механизмы разума, и после двух-трех таких психологических подготовок разведчика можно было списывать даже как человека — некоторые просто сходили с ума! Методом многочисленных проб и ошибок мы пришли к выводу, что если проблема в патриотизме, то о патриотизме и надо говорить. И гипнотическое внушение получилось простым. «Ты всегда, каждую минуту, в любом месте, при любых обстоятельствах и всеми доступными средствами будешь бороться против врагов Советского Союза и коммунистической партии за победу социализма». Это было гениальное решение! С одной стороны, такое внушение обеспечивало преданность разведчика на стратегическом, глубинном уровне. А с другой стороны, оно не ограничивало его свободу на тактическом и оперативном уровнях, что позволяло ему использовать во всей полноте особенности своей личности и благоприобретенные навыки. После того, как данный метод морально-политической подготовки был признан успешным, его включили в программу подготовки сотрудников советских спецслужб. Но этим все не ограничилось! Советское правительство нуждалось в преданных людях из разных культур и общественных слоев, поэтому через процедуру технической патриотизации, если можно так выразиться, прошли более двух тысяч студентов, приехавших в Советский Союз из развивающихся стран. Я не контролировал этот проект целиком, но знаю. Формулировка гипнотического внушения, конечно, могла незначительно меняться в зависимости от контингента курсантов, но суть его оставалась той же: ты всегда будешь бороться…

Савельич снова взял стакан, повертел его в руках, посмотрел на пустую бутылку. Тяжело поднялся, добрел до буфета, стал там звенеть стеклом, но вдруг с силой хлопнул дверцей и вернулся к столу.

— В девяносто первом Советского Союза не стало! Вместо него появилась Российская Федерация — демократическая страна, согласно ее Конституции. Мне-то что, я такой исторический исход принял. Не только принял, но и был готов предстать перед судом — стремиться к этому не стремился, однако готов был. Но это я! А каково было тем, кого гипнотическим внушением приговорили к вечному служению коммунистическим идеалам? Они, конечно, восприняли крушение Советского Союза как катастрофу, как акт предательства! И продолжили свою тайную борьбу. Только теперь к списку их врагов добавился демократический строй собственной страны! А если так, тогда создание уголовных групп с целью сколачивания капитала и осуществления террора, дискредитация существующего порядка в средствах массовой информации, развязывание гражданской войны с последующим захватом власти — короче, стандартный набор шагов по теории осуществления социалистической революции… Хотя, мне иногда кажется, что я перегибаю палку. Ведь идея использовать потенциал советских спецслужб для прихода к власти — эта идея могла быть привлекательной без всякого гипноза, сама по себе. Это ведь для нас, ветеранов, дело заключалось в историческом соперничестве между коммунистической и капиталистической системами. А молодое поколение, быть может, больше интересовалось властью как таковой. Как возможностью бесконтрольно распоряжаться судьбами миллионов людей и ресурсами огромной страны.

Подойдя к печке, Савельич подбросил в топку дров. На него вдруг напала зевота, и он отдался ей так искренно, что Влад наблюдал за этим как за продолжением рассказа. Вот голова начинает разгоняться от груди, подбородок слегка засиживается, потом подключается тоже, распахнутый рот смотрит вверх, мгновение на вершине — и с выдохом вниз…

Наконец отзевавшись, Савельич смахнул с ресниц остатки слез и глянул на Влада своей просветленной оптикой:

— В общем, уволился я из органов вроде как по возрасту. Решил пожить для себя. Я ведь до этого так и не женился. Все не хватало времени для серьезных отношений. А с несерьезными… Еще в студенческие годы я был активным участником самодеятельности. Отобьешь, бывало, чечетку на каком-нибудь вечере — и любую девушку можешь уводить!

Савельич рассмеялся. Его вдруг стало легко представить молодым человеком: белая рубашка с закатанными рукавами, блестки конфетти на плечах…

— И вот на старости лет встретил я девушку. Красивую. Серьезную. Что накопилось за все годы из чувств нерастраченных — все перед ней, перед моей Любушкой и выложил!

Тот молодой человек из прошлого будто шагнул сюда, в деревенскую избу, и Владу показалось, что прибавилось света — наверное, из-за белой рубашки вошедшего.

— Я был счастлив! Любимая женщина, две квартиры в Москве, дача, приличная пенсия. И я еще продолжал работать: консультировал московский уголовный розыск по тем делам, в которых фигурировали сотрудники спецслужб. Эта моя деятельность не всем оказалась по нраву. Но что мне, советскому генералу, чье-то там недовольство. К тому же, у меня была личная жизнь! Я строил свое будущее!

В какой-то момент Влад осознал, что стоит тишина. Савельич сидел низко опустив голову. А когда ее поднял, то к глазам, с той стороны, уже подкатила приливная волна.

— Моя Любушка все отказывалась переезжать ко мне. Говорила, что не пришло еще время для обыденности в наших отношениях. Восьмого сентября девяносто девятого ее дом взорвали, она погибла под завалами… Я приехал сразу. Кинулся в самую гущу, все руки в кровь разодрал. Меня оттуда вытащили. И потом уже я стоял, смотрел до самого утра, как прожекторы освещают дымящиеся еще руины. Нет, я не спрашивал себя, кто это сделал! Были ли это террористы, спустившиеся с далеких гор. Или кто из моих бывших курсантов передавал мне привет таким вот изощренным способом. Или дом моей Любушки выбрал случай, руководствуясь верой в свое слепое всемогущество… Кто бы это ни был — все они ошибались в своем самомнении! Потому что сам Господь Бог поставил меня в ту ночь лицом к лицу с твореньями рук моих! Все, что я создал за свою жизнь, все эти изделия, проекты, спецоперации… Все это выстроилось передо мной костяшками домино — и начало падать. И к утру от моей жизни ничего не осталось.

Приливная волна сошла, обнажив камни. Темные, обсыхающие на воздухе. Глядя на старика, Влад испытывал некоторую неловкость. Ведь этот человек перед ним открылся, позволил прикоснуться к чем-то настолько истинному, что теперь это должно стать частью его, Влада, существования — а он еще не понял, хочет ли все это принять.

— И вот, пережил я это как-то, оклемался. Жизнь свою еще раз перетряхнул. Оказалось, что не то чтобы совсем уж ничего. Ведь я и что-то хорошее делал, кому-то помогал. И детство, опять же. Когда стараниями деда я приобщался к правде такой, какая она есть — к правде настоящей! Мне вдруг стали вспоминаться многие вещи. В то последнее перед войной летом мы с дедом много о чем беседовали. Он говорил о жизни. О том, при каких условиях все это ежедневное бдение имеет смысл… В меня, тогдашнего пацана, он заложил зерна — глубоко-глубоко заложил! Эти зерна, конечно, оказались погребенными под тоннами идеологии, но через шестьдесят лет, когда сорняки разметало взрывом, они дали всходы. Шестьдесят лет, простые истины, второй шанс… В общем, продал я квартиры, машины свои, дачу, коллекцию моделей самолетов. Поселился здесь. Меня никто не трогал. Кому нужен полоумный старик, зарывающий себя в землю вдали от больших городов? Да и кто мог бы тронуть, те были очень заняты борьбой: с терроризмом, с экстремизмом, с собственным народом, с самими собой — и все до победного конца. Что же касается моей полоумности, то здесь совсем наоборот! Ведь я… Может, впервые за многие годы я был очень разумен — не рыл яму другим, рыл себе!

Савельич снова поднялся и подошел к окну. Чернота за стеклом. На ее фоне занавеска до половины. Бежевая с красными цветочками… Влад будто увидел руки той женщины, что соткала эту тряпочку. И другие руки, сложившие эту печь. И тех людей, что поднимали дом, в котором он сейчас находился. А ведь правда! Каждая вещь в этом мире, хорошая или плохая, не появляется из ниоткуда — каждую создают люди! Какой-то конкретный человек! История вдруг представилась Владу предметом не отвлеченным, а очень личным, даже деликатным, из одних рук в другие…

Ужинали они молча. Савельич достраивал узкий мостик между той, прошлой своей жизнью и настоящим временем. Влад же думал о том, что еще несколько минут назад стены избы расступались перед душевными переживаниями этого человека, а тут вот вареная картошка, хруст огурца — и поди пойми, что такое человеческое существо на самом деле.

— А я в Москву иду, — сказал Влад за чаем. — Хочу главного найти.

Савельич едва заметно кивнул:

— Знаешь, я ведь как тебя увидел, сразу понял, что тут не все так просто. Только вот в толк не возьму пока, что тобой движет. Твои близкие, твоя семья — это очень большая потеря. Но даже такое чувство не является достаточной мотивацией для того, чтобы вот так в одиночку и неизвестно куда. Почему самого главного? Почему Москва?

— Сам же говоришь, что они зомби. Но вдруг у мира есть еще шанс, а у этих из их арсенала что-нибудь осталось?

— Дать миру шанс, — Савельич усмехнулся. — Прямо такими вот высокими словами об этом и думаешь?

— Нет, такими не думаю.

— А как же тогда?

— А так, — произнес Влад медленно, — что я всю свою жизнь на эту цель меняю. Под ноль! Поэтому объяснять никому ничего не обязан! Равно как и спрашивать у кого-то разрешения или совета!

Они долго глядели друг на друга. Потом Савельич рассмеялся:

— Принимается!

И сразу стал носиться взад-вперед по комнате, мысленно разворачивая свои секретные карты аж до самых до окраин.

— Так, Москва, Москва, Москва… Она, конечно, разрушена, но по моим сведениям не до такой степени, чтоб уж совсем ровный слой застывшей стекловидной массы на двенадцать метров вглубь… И в деле розыска самого главного отправной точкой будет, безусловно, Кремль! Если бы систему экстренной эвакуации продумывал я, тогда… за четырнадцать минут выйти из предполагаемого эпицентра термоядерного взрыва… Тогда вниз по Москве-реке на специальной подводной лодке, либо на быстроходном катере! И если так, то второй контрольной точкой будет Перервенский гидроузел. Да… Нет. Там сейчас в лучшем случае одни развалины, а если еще и местности не знать… Тогда люди! В людях самые глубокие следы остаются. Если люди, тогда… Люди, люди, люди… Где нам взять людей?.. Опять нет! У этой задачи должно быть иное решение. Принципиально иное…

Глава 33

Владу показалось, что он только прикрыл веки, а Савельич его уже будит:

— Просыпайся! Я нашел решение задачи.

— Какое еще решение?

— Это не решение-говорильня! Это решение-действие! Одевайся!

Напевая, он удалился в большую комнату звенеть тарелками. Вот черт! Хватает же его еще и на весь этот театр!

— Так что же все-таки случилось? — спросил Влад, усаживаясь за стол.

— Нам надо сходить в городскую администрацию и составить один документ.

— Какой документ?

— Ты, Владислав Максимович, не спеши, — Савельич говорил мягко. — Пока доверься мне. Я не собираюсь отнимать у тебя свободу, ущемлять твои интересы или причинять вред каким-либо иным способом. Просто позволь старику сделать одно дело, а дальше сам будешь решать.

Пока Влад пил чай, пытаясь сообразить что к чему, Савельич наряжался. Белая рубашка, галстук. Генеральский китель: золотое шитье, по две звезды на погонах, орденские планки.

— Ну как я тебе? — глянул он на Влада.

В общем-то, смотрелось нормально. Только на кителе от долгого висения в шкафу образовались складки. И ещё он был немного великоват. Прочитав все это у Влада на лице, Савельич кивнул:

— Я и сам знаю, что мундир на мне как на корове седло. А если еще и фуражку надеть… К тому же, спутники-шпионы таких вот расфуфыренных болванов с орбиты и высматривают.

Он скинул китель, достал из шкафа черную водолазку, напялил ее прямо на рубашку. Сверху надел наплечную кобуру, из кармана брюк переложил в нее пистолет. Покряхтывая, влез в темно-серый гражданский пиджак и легонько попрыгал. Наконец повернулся:

— Как сейчас?

И человек был тот же самый, и пиджак никакой не особенный. Но черная водолазка, короткие светлые волосы, острый взгляд — вылитый агент ноль-ноль-шесть!

На улице было еще темно. Похоже, Савельич знал дорогу наощупь. Двигаясь быстрым шагом, он лишь дважды включил на долю секунды фонарь, и каждый раз это был нужный поворот. За вторым таким поворотом они наткнулись на патруль. Три человека, не военные, но с оружием. Старший патруля узнал Савельича, кивнул и пожелал доброго здоровья.

Начинало светать. Влад подумал, что стал уже привыкать к этим не родившимся дням, когда рассвет проявляет тени, да так и застывает в этом своем состоянии до следующей ночи. С другой стороны, если к этим рассветам он только стал привыкать, то это значит, что не забылись окончательно те, прошлые…

Их остановил еще один патруль. Эти Савельича не знали, но после показанного удостоверения тоже закивали, а один взял под козырек.

— Ты, Владислав Максимович, доверься мне, — сказал Савельич, когда впереди показалось высокое здание. — Как станем бумаги оформлять, так сразу все поймешь. И ежели чего, то удивления своего никак не выказывай, держись спокойно и уверенно. Как в те моменты, когда ты что-то делал и при этом точно знал, что весь мир под тебя подстроится. Случалось с тобой такое?

— Случалось.

— Правильно-правильно! Должно было случаться. Иначе как бы ты досюда доковылял. И как прежде на все это решился бы…

Внутри здания администрации Влад ощутил атмосферу государственного учреждения — ту атмосферу, которую не смогла выжечь даже ядерная война. Сколько раз в прежние дни он клял на чем свет стоит и сами эти учреждения, и тех, кто в них работает. А тут увидел, понимаешь ли, стенды объявлений, вдохнул их пыль — и защипало глаза.

Завещание. Я, Леонов Александр Савельевич, номер паспорта такой-то, проживающий по адресу такому-то, вне зависимости от даты и обстоятельств моего ухода из жизни завещаю принадлежащий мне земельный участок, расположенный по адресу такому-то, со всеми строениями, а также все остальное мое движимое и недвижимое имущество, включая принадлежащую мне интеллектуальную собственность, Петрову Владиславу Максимовичу, уроженцу города Санкт-Петербурга (Ленинграда)…

Ну, собственно, вот.

Хорошо еще, что Савельич отвлекает разговором высокого мужчину в очках, хозяина кабинета. Есть время прочесть еще раз. Итак. Завещание. Я. Леонов. Александр. Савельевич…

— Так что, Владислав Максимович? — голос этого в очках раздался будто издалека. — Все правильно?

Влад кивнул.

— Вот и хорошо, вот и славненько! — затараторил Савельич. — Паспорт твой утерян, да и на паспорт сейчас надежды нет ни у кого. Поэтому мы приложим к этому документу фотографию. А поскольку похожим на тебя может стать каждый, кто от души пройдется по своему лицу наждачной бумагой, то к фотографии мы добавим отпечатки всех десяти твоих пальцев.

Высокий в очках щелкнул Влада мыльницей, тут же распечатал фотографии, наклеил на каждый экземпляр завещания, заверил печатью. Савельич тем временем достал из своего портфеля плоскую коробочку, открыл ее, закатал рукава.

— Пять экземпляров, — приговаривал он, ловко прикладывая палец Влада сначала к пропитанной чернилами подушечке, затем к бумаге. — Вот этот экземпляр для Владислава Максимовича. Этот для нотариуса. Этот для меня. И этот для меня. И этот тоже.

Позволять кому-то двигать твоими пальцами оказалось не таким уж легким делом — Влад даже вспотел. Он еще оттирал руки от чернил, когда Савельич вернулся и протянул запечатанную в пластик бумагу:

— Вот, Владислав Максимович, твой экземпляр. Ни воды не боится, ни случайного огня. Теперь ежели чего, тебе главное хотя бы один палец сохранить!

Они посетили еще несколько кабинетов. Каждый раз представляя своего спутника, Савельич говорил, что давно уже хотел уйти на покой, да вот только сейчас прислали ему преемника — Владислава Максимовича, стало быть; человека хоть и молодого, но через многое уже прошедшего, с честью прошедшего, и если бы побольше таких людей, то солнце можно было бы каждый день вручную выкатывать, а потому за смену свою он совершенно спокоен. После таких слов хозяин кабинета поднимался и еще раз протягивал руку. Отказываться от чая приходилось уже на ходу.

Возвращались домой они другой дорогой. Было еще светло. Влад оставил свою способность понимать происходящее в кабинете нотариуса, поэтому шел развернувшись вовне белым листом.

Вот одетая в камень набережная. Тихая вода. Выплывающие из тумана купола храмов. И вроде как чей-то голос с другого берега. Раньше этот город существовал для него лишь злосчастным светофором на московской трассе, а тут, оказывается, рукотворные каналы, которым никак не меньше сотни лет. И кажется, что вот сейчас поднимется солнце, порвет в клочья этот туман, и прямо от твоих ступней начнет разворачиваться родной Питер, оглушая после бессонной ночи многолюдным утром! И среди этих людей…

Нет, чистым листом вовне получается совсем недолго.

— Все очень просто. Ты сменишь меня на этом, так сказать, посту. Я тебе все расскажу, покажу, со всеми познакомлю. А когда закончим — ты меня застрелишь.

Они вновь сидели за столом, друг напротив друга. В наступившей тишине Савельич пристально смотрел на Влада. Тот, вроде как, все услышал. Закусил губу. Отвернулся. А потом в его внутреннем мире что-то с чем-то соединилось — и произошел взрыв!

Вскочив, Влад одним движением перевернул тяжелый стол.

Схватил табуретку и грохнул ею об пол.

Да! Потому что все вокруг отупели! Думают, что если он доброжелательный человек, то его можно вот так вот туда-сюда! Как ослика на веревочке! А он этих ословодов может десяток в землю зарыть! Голыми руками! Туда-сюда! Десяток! А если подождут в очереди, то и еще больше! Вот только свобода ослам — это не на его знамени написано! Не на его знамени! Не на его…

Раздолбив табуретку, Влад опустился на пол и обхватил голову.

Какое-то время лишь фантом такого неожиданного всплеска энергии, раздираемый на части своими же разнонаправленными потоками, метался от стены к стене, постепенно рассеиваясь.

Но вот Савельич вздохнул один раз, другой, да и принялся наводить порядок.

— Я не отупел. И мне хорошо известно, кто ты такой. Может быть, лучше известно, чем кому бы то ни было. И я хочу выразить тебе благодарность за ту выдержку, которую ты проявил!

Он долго двигал стол, стараясь установить его точно на прежнее место. Потом принес другую табуретку. Достал бутылку водки, налил по двадцать капель.

Выпили. Бутылка отправилась обратно в буфет.

— Ситуация у нас непростая. Но если оставить в стороне эмоции, то обстановка такова. Ты, Владислав Максимович, идешь искать главного виновника. Несешь ему самый суровый приговор. Но и у тебя, как ты сам прекрасно понимаешь, билет в один конец. Что ж, тут расклад справедливый. С другой стороны, есть я, который приложил руку и к созданию атомной бомбы, и мозгам тех, кто ее взорвал. По правде сказать, на мне крови и без ядерной войны много. И ты не прогадаешь, если убьешь меня, а не какого-то там политика, который только и умел, что назидательно хмурить брови в телекамеру.

— Опять ты за меня решаешь, — вздохнул Влад.

Савельич проигнорировал эти слова. Его лицо, глаза, руки — все выдавало в нем волнение.

— Если ты думаешь, что при таком исходе я что-то теряю, то вовсе нет! Я прожил долгую жизнь, и она не была рутинной. Много целей, много усилий, много преодолений! Но, знаешь ли, приходит старость. Когда смотришь в данный момент на какой-то предмет, а он цепляет одно воспоминание, другое, третье, и вот ты уже целиком погружаешься в прошлое, переживаешь его заново — черпаешь удовольствие от движения уже оттуда! Но что там прошлое! Я тут недавно обнаружил, что смотрю в будущее. За ту черту, которой закончится эта моя жизнь. За ту черту! Как футболист, который вроде бы еще играет, но до конца матча всего минута — а разница в счете непреодолима!

С улыбкой, такой неподходящей для подобного разговора, Савельич вышагивал по комнате. Руки за спину, спина прямая.

— Если туман рассеется и выглянет солнце, то у людей появится шанс построить новый мир, более прочный. Однако это будет уже не моя игра — по крайней мере, в теперешнем моем качестве! Если же нашей цивилизации суждено погибнуть, то мне не хотелось бы наблюдать этот процесс, сидя в подземном бункере наедине со своей старостью.

— А зачем тебе именно я? — спросил Влад. — Ты мог бы давно взять кого-нибудь из местных жителей, ввести его в курс дела и спокойно застрелиться.

— Кого-нибудь из местных, конечно, мог бы. Но знаешь, я за свою жизнь много чего накопил. Не в смысле богатства, а в смысле опыта, мыслей, понимания. Кому попало это все не передашь, хотя бы и потому, что не каждый ценность в этом видит. А тут являешься ты, молодой и умный, всем злодеям их участь расписавший, готовый следовать своему пути до конца — как такому не покориться?!

Савельич расхохотался, и Влада немного отпустило. Будто его плеча коснулось что-то более значительное, чем смерть.

— И насчет самому застрелиться, — продолжал Савельич. — Не знаю как кому, но мне примерить на себя такое действие довольно сложно. Но даже если исключить эмоциональную составляющую! Разве я знаю, как обстоят дела на том свете? Самоубийц отправляют в ад прямиком или через промежуточные станции? Ведь судя по тому, что им и на этом свете приходится несладко, на том их тоже ничего хорошего не ждет. Поэтому да, чисто технически я мог бы пустить себе пулю в лоб сам, но все-таки предпочитаю, чтобы это сделал кто-нибудь другой.

— Но ведь если ты принял решение уйти из жизни, то какая разница, чей палец нажмет на спусковой крючок? Или ты хочешь кого-то обмануть?

— Нет-нет! — Савельич затряс головой. — Предстать перед высшим судом с желанием обмануть — это не очень разумно. Я просто полагаю, что и в небесной канцелярии может существовать своя бюрократия. И если она там действительно существует, тогда даже какое-нибудь формальное обстоятельство теоретически способно склонить чашу весов в ту или иную сторону. В моем случае это особенно важно, поскольку грехов на мне немало.

Будто о чем-то вспомнив, старик прошел в дальнюю комнату, но сразу вернулся, с большими карманными часами в руке. Откинув крышку, он позволил игрушечной мелодии отыграть несколько нот. И вот крышка захлопнута, часы спрятаны в карман, кулаки уперты в стол, взгляд во Влада.

— Если сделаем так, как я сказал, то будем иметь следующее. Я, передав тебе свои дела и получив из достойных рук расплату за свои прегрешения, обрету свободу и душевный покой. Ты же покараешь злодея и, тем самым, исполнишь данное себе обещание. Также, тебе не придется продолжать свой поход, рискуя сложить голову совершенно напрасно. Плюс ко всему, ты сможешь спокойно жить здесь, принося пользу окружающим. А если интереса к этой самой жизни в тебе еще достаточно, то подаришь счастливые мгновения какой-нибудь хорошей женщине! Таким образом, предложенный мною план оказывается выгоден всем сторонам — даже тем сторонам, что в данный момент здесь не присутствуют. Что скажешь?

Однако! По мелководью этот головастик пропетлял складно! Но это хороший вопрос: сколько у него, Влада, интереса к жизни? И к какой именно жизни?..

— Ты, Владислав Максимович, не торопись. Мне пленники не нужны! Спокойно все обдумай, выспроси у меня подробности, попытайся примерить все на себя. Я ведь хочу, чтобы это было твоим собственным движением души. Если решишь остаться, тогда сразу примемся за работу. Если захочешь уйти, то я еще какое-то время останусь на посту и завещания менять не стану — на тот случай, если вернешься. Так что думай, а я пойду соберу твой рюкзак. Это чтоб выбор для тебя совсем уж свободным сделать.

Напевая какой-то бравый марш, Савельич удалился в сени. Стал там что-то двигать, чем-то звенеть. Определенно, он находился в приподнятом настроении — как будто взялся, наконец, за настоящее, серьезное дело.

Влад глянул в окно. Было еще светло.

А ведь середина лета!

Ему вдруг захотелось услышать пение птиц.

Он вышел на крыльцо.

Нет, никто не пел. Деревья стояли притихшие, будто неживые, и даже ветер куда-то подевался.

Можно, конечно, остаться здесь. Каждый вечер укладываться в чистую постель, и, повернувшись лицом к бревенчатой стене, не сразу засыпать. Найти себе женщину — пусть это называется такими словами. Утром выходить вот сюда, на крыльцо, а она чтоб подступала тихонько сзади и обнимала. Ощущать тепло дорогого тебе человека. И плыть с ним вот так, отдавшись неспешному течению жизни этого городка — либо в направлении всеобщего рассвета, либо в никуда, но главное вместе…

Глава 34

Еще затемно Влад покинул тот дом, который сутки назад был ему завещан. Отойдя подальше практически наощупь, он привалился спиной к дереву и стал дожидаться утра.

Савельич действительно дал ему свободу выбора. Надставил к вещмешку похожую ткань, чтобы тот стал в два раза больше объемом. Положил консервов, сухарей, витаминов. Две армейские фляги водки. Снаружи привязал легкий спальник камуфляжного цвета. Когда Влад забирал вещмешок, сверху на нем лежали его граната и нож. И еще пистолет. Гранату и нож он взял, а пистолет… Получается, с ним хоть в дальнюю дорогу, хоть прямиком к тому, кто сам вынес себе приговор… Пистолет он оставил.

Пробуждающиеся ото сна улицы провожали его настороженно. Влад подумал, что еще чуть-чуть — и они могли бы стать для него почти родными. Эти перерастающие друг в друга двухэтажные домики. Этот застывший в прыжке через канал мостик. И даже эти совсем заброшенные исторические постройки… Ему вдруг захотелось сюда вернуться! Тихим вечером пройти точно так, по этой не самой совершенной улице — только в обратном направлении! И чтобы солнце уже клонилось к закату. А еще влюбленные парочки навстречу. И чтоб Савельич никуда не спешил…

Оставив за спиной последнее городское строение, он вздохнул с облегчением. Хотя тело еще хранит тепло русской печки и в мыслях одинокий старик продолжает свой рассказ — это уже перевернутая страница. Через неделю кожа рук сделается серой от грязного тумана, ладони будут радоваться пламени осторожного костра, мысли станут лишь продолжением дороги.

А все-таки Савельич необыкновенный человек! Если, конечно, правду о себе рассказывает. Да, Влад, все верно, ложь бы ты за версту почуял, но все ли тут в порядке с логикой? Итак. Тебя Савельич выходил. Влияние его в городе ты видел своими глазами. И подземное убежище тоже. Дом на тебя он переписал. Жизнь свою, верней смерть, в твои руки отдал. И вместе со всем этим врать? Нет, Влад, он тебе правду рассказал. Правду! Но что тебя в этой правде грызет, что не дает покоя?.. А то грызет, что не знаешь ты ответа на свой вопрос. Как хороший человек — а Савельич хороший человек — мог стать источником чего-то плохого? Чего-то такого, что и его жизнь поломало, и жизни других, так ведь? И нет у тебя, Влад, ответа на этот вопрос. Совсем нет! Но только ли на этот?.. Ну, копни поглубже. Давай, когда еще к этому подступишься! Какой вопрос не дает покоя? А вопрос простой. Если хороший человек причинил зло, но потом искренне раскаялся и предпринимает действия для того, чтобы исправить последствия своего поступка — насколько в таком случае он должен понести наказание? Вот, Влад, твой вопрос! И не знаешь ли ты, почему он так тебя беспокоит?

Все, дорогой товарищ! Хватит! Ты давно уже все решил! А если не все, тогда оглядись вокруг и найди другой вариант того, как тебе с собой помириться!

Ветер. Он шумит вовсе не зловеще. Просто листья на деревьях такие маленькие, что трепещут коротко и, собираясь в хор неведомых насекомых, добавляют окружающему миру тревожных ноток. И еще эти листья совсем не пахнут. Но, быть может, все дело в чьем-то немного подпаленном обонянии…

Савельич, конечно, умный человек. Только сильно заносчивый. Вы, мол, Владислав Максимович, и не должны были этого понимать, потому как в советской школе учились, а учебники для нее я составлял… Так порой все представлял, будто он один правду знает. Но если так, если в твоей, Влад, жизни не было правды, то что же тогда Маша? Что Серега? Что тогда Леха Шмидт?!

-

 Они подружились в учебке. Этот Леха Шмидт… Было в нем что-то особенное, ну, кроме того, что он рыжий немец с Поволжья. Уже на первом месяце службы Леха встанет, бывало, посреди расположения роты, руки демонстративно в карманах, на лице улыбка: «А я сказал нет!» И не заботило его, кем был тот, кто не прав.

— Некоторые думают, — говаривал он, — что если я маленький и щуплый, меня под себя подмять можно. А я ведь если захочу, то никто меня с места не сдвинет. Не веришь, Влад? Тогда попробуй! Давай, сдвинь меня! Попробуй!

Конечно, во всем этом было что-то мальчишеское. Да они тогда на самом деле были мальчишками! И оставались таковыми даже после первого обстрела.

— Лежу я, значит, как и все, мордой в землю, — деловито излагал Леха, заняв позицию в центре их компании. — Мины рвутся, осколки свистят! Только потише стало, чувствую — кто-то за ногу меня дергает. Поворачиваюсь — Влад! Каску снял, глазищи белые, рукой за свой затылок держится. Леха, кричит, посмотри, Леха, что у меня там?!! Ну, подполз я, посмотрел — у него царапина сзади на шее. Ничего, говорю, у тебя там нет, просто воротником натерло. А он вцепился мне в плечо, не отпускает. Уже тишина наступила, а он мне в самое ухо, не ври, орет, не ври, скажи, что там у меня, Леха, скажи!!!

Слушая своего друга, Влад тоже смеялся, до боли в животе. Ведь тогда еще можно было так смеяться. Потому что мальчишки. Потому что весна, которая на Кавказе резкая, насыщенная сухим, жарким ароматом цветущей зелени, пусть в их случае даже и с привкусом гари. И еще потому, что у каждого в жизни есть святое право — не ведать того, что будет.

Это случилось, когда они попали в засаду. Командира тогда сразу ранило, и еще двоих. Леха шел правей по склону, и он тоже поначалу залег, но потом рванул вперед, за что-то там зацепился и начал поливать духов длинными очередями. В общем, принял огонь на себя. Командир приказал отходить, но Влад остался лежать. Сначала смолк автомат Лехи, потом и огонь духов стал менее плотным. На мгновение установилась тишина. Такая тишина, будто весь мир попал в паузу — до того момента, пока самый проворный не положит свое намерение в основу следующего витка. И Влада как подбросило. Плевал он на духов! И на войну эту плевал! И на все остальное тоже плевал! Вот только друга своего сейчас вытащит…

Когда они уже вышли из-под огня и отлеживались в зеленке, Леха открыл глаза. Сколько времени он смотрел? Пятнадцать секунд? Двадцать? Как много увидел Влад за эти секунды! Вся Лехина жизнь, как вспышка короткая, но в общую ткань вселенской жизни вписанная навечно, Лехиными глазами, и отдельно те минуты, когда он лежал один на склоне. А эти минуты… «Мне уже ничего не надо было, — как бы говорил Леха, — и даже если б духи меня забрали, мне бы это уже не повредило, но ты пришел за мной, друг, ты пришел за мной…» Влад хотел было подползти поближе, но тело Лехи напряглось, и он выступил за пределы своего лица:

— Возьми, это тебе!

Влад слышал эти слова наяву, хотя зубы Лехи были плотно сжаты, только кровавая пена на губах! Да и не мог он говорить, потому что вся грудь его была разворочена. Не мог, конечно…

Больше Леха в сознание не приходил, так и умер. А на следующий день Влад понял, что его друг действительно ему что-то передал. Их вызвали к комбату, и там незнакомый полковник из Москвы долго и нудно все про срыв какой-то спецоперации талдычил. Это казалось диким, потому как этого полковника вчера с ними на том склоне не было, а Леха Шмидт был, и этот полковник сейчас стоит здесь, а Лехи нет, так почему же тогда эта крыса тыловая… В какое-то мгновение Влад вдруг ощутил спокойствие. Полное спокойствие, и лишь на кончике взгляда заряженная мысль: «Ну, вонючий боров, давай! Скажи еще что-нибудь про приказ, про трибунал, про спецоперацию свою. Скажи! А я посмотрю тебе в глаза, и твое сердце остановится! И это будет от нас извинением за то, что не полегли вчера всем взводом»…

Когда Влад вернулся из армии, его стали звать в правоохранительные, так сказать, органы. В военкомате-то всех дембелей обхаживали, в милиции работать предлагали, но эти пару раз заявлялись к нему домой. Солидные такие, в костюмчиках, обращались на вы. Говорили, что очень нужны им такие вот решительные сотрудники, которые могут и приказ исполнить, и взять ответственность на себя если что. Но на все это Влад отнекивался. Отвечал, что не определился еще с тем, чего хочет в жизни. Он не врал, он и на самом деле не знал, чего хочет. Зато точно знал, чего не хочет. Воевать не хочет! Исполнять идиотские приказы не хочет! Слушать все это вранье про обеспечение конституционного порядка не хочет! И особенно не хочет видеть рожи духов, которых приказали пропустить, и которые идут, ухмыляются и говорят в лицо, что ваши хозяева вас продали! Всего этого Влад, конечно, не говорил — так, включал дурачка.

Он жил как живется, далеко не загадывал. Накопительством не занимался, поэтому в мелочах себе не отказывал. Иногда просыпался посреди ночи от того, что во сне кончились патроны, и сердце колотилось до самого утра.

Потом он встретил Машу. Это произошло так странно. Он был внутренне весь такой застывший, хоть и не осознавал этого. А она сначала как частичка всей этой суеты вокруг, но потом тоже замерла — и вот они уже вроде как два островка посреди горной реки. И тут пространство перед лицом Влада расступается своей обыденностью и появляется Леха Шмидт. Внешне спокойный, даже слегка незнакомый, на каком-то далеком берегу, и только голос его, смешливый такой: «Жми на газ, Влад!» Да, именно так оно и было! И он к этой девушке, два шага, как по узкому мостику. Шуточный поклон с видом заговорщика:

— Меня зовут Влад.

В ближайшую субботу они сходили в кино. И в воскресенье тоже. В понедельник, когда он проводил ее до дома, она сказала слегка покраснев:

— Можно я тебя поцелую?

Так просто, так открыто, так неотразимо! В тот момент Влад понял, что это у них навсегда.

Уже потом, много их ночей спустя, он спросил, почему он. То есть, она любит его потому, что он это именно он — такой, какой есть, единственный и неповторимый? Или же любой девушке просто необходимо кого-то выбрать, а когда выбрала, то вложить в него свою любовь и видеть уже не столько самого избранника, сколько те качества, которыми его через свою любовь наделила? Ведь она же, Маша, такая красивая, могла бы найти какого-нибудь богача и глядеть на окружающий мир немного свысока… Ты помнишь, Влад, что она тогда ответила? Она сказала, что он это он, она это она, и поэтому все именно так, как оно есть! И что насчет остального она предпочитает не беспокоиться, если он ей позволит. Она была потрясающая! Конечно, он позволил ей не беспокоиться. И как не позволить, когда он насмотреться на нее не может?! И каждой клеточкой ощущает, что их один плюс один это не просто два, а что-то неизмеримо большее.

Потом Влад обнаружил, что начинает понимать стихи. Он стал брать в руки книжки, сохранившиеся у него со школьных времен. И там, среди вроде бы знакомых четверостиший, ему иногда казалось, что некоторые строчки про него, или даже он сам… Но нет, сам стихов писать он не стал. И та мысль про один плюс один — ее он тоже, скорей всего, где-то вычитал. Ведь до него столько людей жили, встречались, открывали для себя полноту чувств…

Однажды они прогуливались по набережной, и Влад внезапно осознал, насколько встреча с Машей изменила его представление о жизни. Даже в своем прошлом он видел теперь преимущественно хорошее, а что раньше казалось плохим, так это тоже оно, хорошее, только обратной своей стороной! И даже Леха Шмидт вспоминался ему все больше как почетный гость на их с Машей свадьбе.

К моменту, когда на свет должен был появиться их сын, Влад подошел в изрядном беспокойстве. Это беспокойство он легко прятал за естественными в данном случае заботами. Но иногда оно прорывалось через многочисленные заслоны, и тогда приходилось молча стоять перед наивным вопросом: как он будет кого-то воспитывать, если сам не считает себя особо взрослым?.. Все ответы нашлись в один миг. Когда в родильном доме медсестра вынесла ему спящего сына, Влад осторожно отогнул край одеяльца… И узнал тонко прорисованные черты человека, с которым не виделся всего ничего — лишь пару вечностей! Эй, да в такой замечательной компании ему сам черт не брат!

Глава 35

— Стой! Бросай оружие!

Этот крик раздался уже после того, как на Влада навалились и ударили по затылку.

Его прижали к земле, связали руки, натянули что-то на голову. Потом поставили на ноги и куда-то потащили.

Шагов десять прямо, затем направо, и вроде как налево по дуге. Влад попробовал повиснуть на руках тащивших его, но тут же получил еще два удара:

— Молчать! Нарушителю государственной границы за сопротивление полагается расстрел!

Ну вот, что-то начинает проясняться. С расстрелом все понятно. А государственная граница… Есть, значит, какое-то общественное устройство и, следовательно, хоть какие-то законы…

Так, спокойно, Влад, спокойно. Голова поплыла, но это не страшно, ты ведь по ней получил. Давай, продолжай соображать…

Кем бы они ни были, скрутили его профессионально. Мешок на голову оказался под рукой. Не убили, и в вещах рыться первым делом не стали. Перегаром от них не воняет, кислятиной тоже. Оружие есть, брякает. Ведут уверенно. Обувь, похоже, одинаковая. Ладно, пусть будут солдаты. Теперь бы еще понять, какой такой армии!

Его куда-то завели. Это было ясно по тому, как изменились звуки шагов. Усадили на землю, прислонили к чему-то спиной, связали ноги.

— Сидеть и не двигаться!

Вдруг слева, совсем рядом, раздался плаксивый женский голос:

— Ребятушки, милые, меня-то за что? Я же просто в город шла…

— Молчать! Не то кляп в рот засуну! Через два часа вам все объяснят!

Женщина проглотила свои стенания и теперь только еле слышно постанывала. Кроме этих стонов были слышны еще чьи-то вздохи и шевеления.

Влад покрутил головой, а потом взял да и завалился на бок.

— Не двигаться! Сидеть смирно!

К нему подошли и не очень вежливо усадили обратно. На это понадобилось не более десяти секунд. Значит, пространство не очень большое и охрана присутствует постоянно.

А в этом мешке жарко. И время идет медленнее. И порой ты даже не понимаешь, с кем все это происходит…

Через еще одну вечность — мешка на голове — послышался шум. Это были звуки борьбы. Они неторопливо приблизились и стали клубиться в их пространстве.

— Давай…

— Руку ему держи!

— Нет, надо его к столбу!

По всей видимости, притащили человека, у которого от страха совсем съехала крыша. Уже связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, он извивался всем телом и хрипел. Наконец его привязали к тому, к чему хотели.

— Молчать! — крикнул тот, чей голос Влад начал уже узнавать.

Два глухих удара, но хрипы и сопение лишь усилились.

— Молчать, я сказал!

— Ладно, — тяжело дыша проговорил другой, — оставь его в покое. Устанет и сам затихнет.

Влад под своим мешком усмехнулся: опытные, значит, в таких делах. А еще ужасно не любят посторонние разговоры…

Должно быть, он задремал в этой своей темноте. Очнулся когда подошли снимать с головы мешок.

Серый дневной свет заставил сощуриться. Да, солдаты. В полевой форме, с калашниковыми. И он внутри загона из толстых бревен метра три высотой. Пленников пять человек. Слева женщина закрывает лицо руками. Справа тот истеричный, еще и с мокрыми штанами.

Особо осмотреться не дали — поставили на ноги и повернули лицом к забору.

— Вы все задержаны при попытке незаконного пересечения государственной границы Российской Тверской военно-демократической республики. Поэтому каждого из вас сегодня ждет трибунал. У нас только один трибунал, и только один судья. И наказание у нас тоже одно. За попытку побега. За покушение на жизнь гражданина республики. За отказ сотрудничать. За все — расстрел! Надеюсь, никто из вас ничего подобного на территории нашей республики не совершил, поэтому советую проявить благоразумие и предстать перед трибуналом добровольно. Наш трибунал хоть и суров, но всегда справедлив, он предоставляет возможность каждому стать гражданином нашей республики.

Говоривший медленно прохаживался за их спинами. Потом остановился.

— Через пятнадцать минут вас погрузят в машину, а пока можете отправить естественные надобности.

Машиной оказался видавший виды шестьдесят шестой с металлической будкой, которая внутри была разгорожена решеткой. Всех задержанных завели в дальнюю часть будки и пристегнули наручниками к металлическим поручням. Заперли решетку на замок. Затем стали загружать вещи. Свой рюкзак Влад узнал сразу. Отметил, что тот вроде нисколько не похудел. Когда закидывали рыбацкую сеть, мужик с мокрыми штанами судорожно всхлипнул.

По дороге их три раза проверили. Первые два чисто формально: заглянет полусонный солдат, отпустит шуточку, хлопнет дверцей. На третий раз все было куда серьезней. Сначала прошуршали по машине снаружи. Потом в будку запрыгнул верзила в маскхалате. В наплечной кобуре пистолет, на ремне саперная лопатка, в руке фонарь. Он медленно осветил с головы до ног одного охранника, за ним второго. Затем стал осматривать вещи. Брал мешок, высыпал содержимое на пол, несколько быстрых движений — и ногой в сторону охранников. Покончив с вещами, он подошел к решетке. Долго светил фонарем в лицо каждому задержанному. Когда этот верзила ушел, даже охранники вздохнули с облегчением.

Выводили их по одному. В среднем по пятнадцать минут на человека — не так плохо для единственного на всю республику трибунала.

Когда Влад покидал эту ставшую вдруг такой уютной машину, ему на мгновение показалось, что наконец-то рассвело. Но нет, это были всего лишь прожекторы, которые раздвигали туман чуть дальше обычного взгляда.

— Вперед! Не оглядываться!

Он поднялся по ступенькам. Какие-то люди его обыскали, взяли под руки. В дверь. Направо по коридору. И дальше метров двадцать полумрака ковровой дорожки. Пока по ней вели, Влад осторожно осматривался. Узкие доски крашеного пола с разноцветными линиями. Высокие оконные проемы, которые наглухо заложены мешками, набитыми, видимо, песком. Неужели спортивный зал?..

Они не дошли до конца ковровой дорожки метров пять.

Письменный стол посреди спортивного зала — это уже само по себе зрелище! А тут еще одинокий стул с высокой спинкой. И человек. Крупные черты лица, короткие седые волосы, шинель с погонами генерал-майора. Левая рука держит какую-то бумагу, подставляя ее под свет настольной лампы.

— Так, задержан при попытке пересечения границы. Это плюс на сторону обвинения, — голос этого человека даже в режиме совещания с самим собой производил впечатление. — При задержании оказал сопротивление.

— Я не оказывал сопротивления, — произнес Влад, тут же получил толчок в спину, но добавил: — Потому что не успел.

Сидящий за столом взял другую бумагу.

— Так, завещание. По нынешним временам таскать с собой чужие бумаги никто не станет. Поэтому зовут Петров Владислав Максимович. Родился в Санкт-Петербурге. Дом в Вышнем Волочке. Завещатель — не ближайший родственник. Ситуация неясная… Но Вышний Волочёк… Вышний Волочёк находится на территории бывшей Тверской области. Поэтому почти гражданин республики. А это очень большой плюс на сторону защиты. Куда направлялись, Владислав Максимович?

Он задал вопрос не отрываясь от очередной бумаги. Влад выждал пару секунд, потом ответил:

— Туда.

— С какой целью?

— По личному делу.

— По какому именно?

— По личному.

Генерал вздохнул. И тут Влад увидел, насколько этот человек устал. Невидимая каменная глыба давила ему на голову, на плечи, на грудь. Снова вздох:

— Куда иду — туда, зачем иду — надо. Со следствием сотрудничать отказывается — плюс на сторону обвинения. Итак, что мы имеем?

Он пробежал взглядом вверх по тексту, и вдруг замер.

— При себе имел оружие, — в его голосе напряжение мелькнуло лишь тенью, но руки охранников сжались очень даже ощутимо.

— У меня не было оружия, — сказал Влад.

Генерал ударил ладонью по столу:

— Принести то, с чем его задержали!

Тотчас хлопнула дверь, молодой подполковник подбежал и поставил на стол вещмешок.

— Передай писарям, — проворчал генерал, — что если они еще раз забудут сделать полную опись улик, то предстанут перед трибуналом всей толпой.

Подполковника как ветром сдуло, и Владу показалось, что за дверью произошло какое-то оживление.

Тем временем генерал разложил на столе его пожитки. Внимательно осмотрел. Потом собрал вещмешок обратно, поставил на пол. Вытер руки салфеткой. На столе осталась лежать граната. Впервые за все это время генерал поднял глаза на того, кто стоял перед ним. Так, наверное, смотрит танковая пушка, только что пробудившаяся от страшного сна, в котором она была человеком.

— Ваша? — голова кивнула в сторону гранаты, глаза остались наведенными на цель.

— Моя.

Генерал достал что-то из нагрудного кармана и положил рядом с гранатой. Он долго глядел на оба этих предмета, потом чему-то кивнул и убрал свою вещицу обратно в карман.

— Ты в Североморске в девяносто пятом, случайно, не служил? — спросил он по-простому.

— Нет, — ответил Влад.

— А где служил?

— Да писарем там, при штабе.

Генерал вздохнул:

— Писарем при штабе. Где-то эту байку я уже слышал.

Он отвернулся, вроде как даже обиделся. Некоторое время его глаза изучали мешки в оконных проемах.

— Понимаете, Владислав Максимович, — произнес он все еще глядя в сторону, — со своими разговаривают по-другому. Вы же ведете себя так, будто попали к врагам.

— А как иначе? — удивился Влад. — На меня нападают, одевают на голову мешок, грозят расстрелом — и это друзья?!

— Все оно так, — генерал снова вздохнул. — Страх, жестокость, глупость. И трибунал этот, и улики, и сторона обвинения. Но ведь это то, что другие люди совершают в отношении вас. А вам разве обязательно действовать так же? Вы же свободный человек! Разве я не прав?

Влад даже опешил. Уж чего-чего, а лекцию о свободе он здесь услышать не ожидал!

— Так я прав? — повторил генерал.

— Прав.

— Я тоже думаю, что прав. Поэтому, почему бы вам не рассказать мне все как есть? Как свободный человек свободному человеку. В таком раскладе ведь не предугадаешь, какая карта сыграет.

Два человека, друг против друга, и у каждого своя неизвестность.

— Итак, Владислав Максимович, куда вы идете?

Влад выдохнул и кивнул в сторону:

— Туда.

Генерал ожидал продолжения довольно долго. Потом уткнулся в бумаги.

— Стандартный приговор с возможностью пересмотра дела по ходатайству осужденного, — произнес он спокойным голосом и тут же рявкнул: — Меня хорошо слышно?!! Как только захочет говорить, доставить его ко мне!

Глава 36

Стандартный приговор означал год общественных работ. По истечении этого срока человек признавался либо полезным членом общества, либо бесполезным. В первом случае он получал право выбора: принять гражданство Тверской республики или покинуть ее пределы. Во втором случае человека ждал расстрел. Как говорилось в пояснительной записке к приговору, бесполезные члены общества противоречат самой идее общества, и потому Тверская Российская военно-демократическая республика берет на себя ответственность в том числе и за то, чтобы ни один никчемный человек не перешел с ее территории на территорию соседних государств, общественных образований и нецивилизованных областей. Звучало многообещающе, но пока никто из осужденных отпущен или расстрелян не был: ни у одного срок еще не вышел.

Сколько вообще в этом военно-демократическом государстве было заключенных и на каких общественных работах они использовались, Влад не знал. Его определили в батальон, который заготавливал лес.

На обнесенной колючей проволокой территории, с часовыми на вышках, находились три барака, плюс еще один в стадии строительства. В каждом бараке размещалась рота, численностью человек семьдесят. Рота состояла из трех взводов. Каждый взвод имел командира из числа офицеров и бригадира — из осужденных. Влад попал во взвод, где было всего пять человек. Пока они считались четвертым взводом третьей роты, но жили уже в строящемся бараке четвертой роты.

Командиру своего взвода, мордатому лейтенанту, новый подчиненный сразу приглянулся.

— Ну, условно-осужденный номер четырнадцать восемьдесят два, — таскал он вокруг Влада свою кривую усмешку, — что в тебе особенного? Ни разу не встречал такого приговора. С возможностью пересмотра дела по ходатайству осужденного! Ты что, килограмм золота этим штабным красавчикам отвалил? Или чем-то отличился перед нашим командиром? Хотя, он и так может поиметь любого, и ничье ходатайство в этом деле ему не нужно.

Да. Военно-демократическая республика, генерал-президент во главе, полезные члены общества, испытательные сроки для случайно переступивших порог — похоже, эта модель государственного устройства работала так же, как и все предыдущие. Иначе почему этому мордатому лейтенанту быть таким уродом!

На работу их привозили на грузовиках, каждую роту на свой участок. Заключенные строились на опушке леса повзводно. Охрана, открыв металлические ящики с пилами и топорами, отходила подальше. Звучала команда разобрать инструмент. Четвертый взвод третьей роты стоял последним, и Владу обычно доставался топор с зазубренным лезвием и расщепленным топорищем.

Существовал еще один законный способ обрести свободу. Он назывался родительской субботой. Раз в месяц, преимущественно в последнюю субботу, на зону приходили женщины, потерявшие своих мужей. Им дозволялось выбрать одного из осужденных — в качестве помощника по хозяйству. Тот счастливчик, кого выбирали, становился почти полноправным гражданином Тверской республики. Это почти заключалось в том, что ему назначался новый годовой испытательный срок, в течение которого он должен был носить на одежде специальный опознавательный знак и передвигаться по территории республики только в сопровождении свой хозяйки. Если за время этого срока мужчина показывал себя хорошим работником, ему предоставлялся стандартный выбор — уйти или остаться. Если же совершал какое-либо преступление, то получал новый приговор. В последнем случае приютившая его женщина также представала перед трибуналом.

Влад попал на родительскую субботу через неделю своего пребывания на зоне. Среди заключенных приподнятое настроение ощущалось еще с вечера пятницы. Бригадир их взвода, пронырливый мужичок лет пятидесяти, бывший когда-то хозяином крупной торговой фирмы, прихорашивался перед осколком зеркала до самого отбоя. А в субботу утром и на охранников снизошло благодушие: некоторые даже перебрасывались шуточками с заключенными. Хоть Влад ни в чьи помощники идти не собирался, но и он испытывал некоторое волнение. Возможно, оно передавалось ему от других. Или было естественным для каждого, кого собираются рассматривать на предмет привлекательности. Вот уж не думал он, что однажды окажется в шкуре участника конкурса красоты!

Они стояли на плацу в свете прожекторов, построенные в четыре шеренги. Спинами вовнутрь огромного квадрата, что образовывался этими четырьмя шеренгами.

Сначала вдоль их строя спаянной командой прошли три женщины. Не молодые, не старые — возраста крикливых торговок. Лузгая семечки, они быстро ощупывали взглядом каждого с головы до пят, только что в рот не залезали. Интересно, почему именно эти женщины оказались во главе очереди из желающих обзавестись помощником? Ведь судя по всему, они были тут не впервые. И если так, то куда девались их прошлые избранники?..

Эта троица пробежала вдоль живого квадрата дважды. Потом наступила пауза. Влад уж было решил, что на этом все и закончится. Ведь погибшие на этой войне уже давно погибли, и за прошедшее время каждая из нуждающихся в помощнике по хозяйству могла себе кого-нибудь подобрать… И тут он почувствовал, что по их шеренге, толкая перед собой шепот и шевеление, двигается волна замирания.

Она шла медленно, на некотором расстоянии. Высокая, стройная, лет тридцати пяти. Длинные каштановые волосы, тонкий нос с горбинкой, темные глаза. Немного смущалась, но этого своего смущения не прятала. Владу подумалось, что именно так и должны выглядеть королевы, если они настоящие. А вот еще бывает, что встретятся мужчина и женщина взглядами, и обоим сразу ясно — да или нет; но это только говорится, что да или нет, а на самом деле так появляется только да…

Влад спохватился только когда эта женщина остановилась напротив него.

Дурак! Хочешь, чтобы еще одна стойкая оловянная принцесса вытащила тебя из огня — а потом потеряла?! У тебя и так этих долгов неоплаченных…

Он шмыгнул носом и попытался изобразить на лице самую мерзкую ухмылку из когда-либо виденных. Она слегка прищурилась, как бы пытаясь разглядеть то, что скрывается за всем этим внешним. Он опустил голову. Но все равно ее темно-коричневые сапоги на высоком каблуке, с золотистой цепочкой вокруг щиколотки…

Когда она отошла, он посмотрел вслед. Талия, осанка. А несколько секунд назад очертания груди, и этот взгляд… Извини, королева! У нас с тобой все могло бы получиться! Но не в это время и не в этом месте… Она обернулась. Влад сжал зубы и вновь уткнулся взглядом в землю.

Так он и простоял до конца этой родительской субботы. Мимо проходили женщины, кого-то выбирали, одна или две возле него тоже вроде как сбавляли шаг. Но нет, даже если рассчитывать сугубо коммерчески, то у него осталось не так уж много времени, чтобы искать непрямые пути!

В тот же день к нему подошел командир взвода. Стал по своему обыкновению прохаживаться туда-сюда, поигрывая дубинкой:

— А ты, видать, не только морду свою покарябал, но умудрился еще и яйца просрать! Какой же из тебя получится полезный член общества? Может, еще каким местом двигать умеешь? Я бы на твоем месте крепко подумал.

Влад едва сдержал улыбку: ну да, ты бы, на моем месте… Эти уроды до неприличия одинаковы! А что касается подумать, так он уже. Подумал. Пахать от рассвета до сумерек целый год смысла нет, даже если потом и отпустят. Сбежать по-тихому не получится, потому как режим строгий, да и взводный за ним приглядывает особенно. Поэтому… Поэтому надо возвращаться в ту точку, где еще был выбор!

Каждое утро в этом их цирке происходил развод. Его проводил командир батальона — такой тучный майор с багровым лицом. Этот майор не любил открытых пространств, драть глотку тоже, и потому каждая рота строилась в своем бараке. Обычные слова, обычные распоряжения, обычные формальности. Однако в тот понедельник, в ответ на проходной вопрос командира батальона о ходатайствах и просьбах, Влад шагнул из строя.

— Условно-осужденный номер четырнадцать восемьдесят два. Ходатайствую о пересмотре дела. Прошу донести мое ходатайство до генерал-президента.

Было шумно, поскольку бригада, строившая их барак, работала с самого подъема.

— Что вы сказали? — переспросил майор.

Влад повернул голову налево, и в этот момент взводный, стоявший справа, ударил его в пах ногой.

— Значит, ни у кого нет просьб? — майор выдержал паузу, затем подвел итог: — Если нет, тогда желаю трудовых успехов!

Вечером, перед самым отбоем, в бараке четвертой роты раздались тяжелые шаги. Это были командиры взводов других рот. Им, понятно, отводилась роль моральной поддержки, потому как на главную партию заявился известно кто.

— Ты все еще не понял, кто распоряжается твоей жизнью? — взводный приблизился к Владу. — Еще не понял?!

Бедный, бедный полноправный гражданин республики! Как свято он верит в языческую силу страха! А ведь в командиры четвертой роты метит, поганец. И спектакль этот перед дружками для того устраивает, чтобы способности свои организаторские засвидетельствовать.

— Да я тебя, падла, в порошок сотру! — взводный вытащил пистолет и ткнул Влада стволом в лицо. — Будешь делать то, что я скажу! Скажу лечь — ляжешь! Скажу отсосать — отсосешь! И ходатайничать только передо мной будешь! Понял?! Только передо мной!

Конечно, конечно, условно-осужденный номер четырнадцать восемьдесят два все понял. Он настолько хорошо все понял, что скоро ты очень удивишься. А что пистолет свой засветил, так за то отдельное спасибо. Только с предохранителя его снимать надо, если решил в дело пустить. Нет-нет, гражданин начальник, что вы, я не специально молчу, просто дар речи потерял от страха, трясусь вот…

Следующее утро тоже стремилось встать в один ряд с тремястами шестьюдесятью такими же: подъем, тошнотворный завтрак, построение на развод.

— Просьбы, ходатайства есть? — командир батальона мыслями был уже в своем уютном кабинете, наедине с бутылкой водочки, такой холодненькой, со слезой.

— Есть, — шагнул вперед Влад. — Прошу доставить меня к генерал-президенту для пересмотра дела.

Майор вздохнул, бросил недовольный взгляд на взводного и скомандовал бригадиру:

— Выводите личный состав на работу!

Как только за последним осужденным закрылась дверь, командир взвода подскочил к Владу и схватил его за грудки.

— Ты что, пидор, плохо мои уроки всасываешь?

Присев вроде как от страха, Влад левой рукой обхватил запястье лейтенанта, а правой стал суетливо и как бы безуспешно отталкиваться:

— Простите, гражданин начальник! Бес попутал! Больше так не буду! Честное слово! Теперь я ноги целовать ваши буду! И товарища майора тоже…

Влад голосил не останавливаясь, а взводный на него как-то грузно наваливался, и вся эта неожиданная толкотня приближалась к тому месту, где стоял командир батальона с двумя солдатами.

Когда майор уже был готов сделать шаг в сторону, чтоб не быть замешанным в нелепую суету, Влад вынырнул из-под руки взводного — и рукоятью пистолета нанес страшный удар в голову ближайшего солдата.

И тут же, не глядя на результат предыдущего действия, шагнул ко второму, схватил его за рукав повыше локтя зацепив кожу, дернул вниз — удар, и еще один.

Майор, до этого словно под гипнозом глядевший на торчавшую из горла лейтенанта деревяшку, как-то хрюкнул и с неожиданным для своей комплекции проворством метнулся к двери.

В два прыжка Влад догнал его, двинул по затылку, завалил на пол.

Наскоро скрутив майору руки и ноги, он из рубашки ближайшего солдата соорудил кляп.

Запер дверь.

Собрал оружие.

Переоделся в форму того, в чьем кармане нашел ключи от машины.

После всего этого Влад вытащил из горла своего бывшего взводного деревяшку — заостренный сучок. Вытер его об одежду покойника, присел рядом с майором.

— Я не люблю грубость. Но тебе же ведь наплевать на то, что мне нравится, а что нет.

Он приставил свое самодельное оружие к горлу майора и сильно надавил. Тот захрипел, из глаз брызнули слезы, голова поднялась и стукнулась об пол. Подождав несколько секунд, Влад отнял руку. Позволил майору отдышаться.

— Либо ты помогаешь мне отсюда выбраться, либо начнешь умирать прямо сейчас. Медленно и мучительно.

Глаза, еще несколько минут назад такие неподвижные, мелко подергивались, пытаясь отступить к затылку.

— Ну что, поможешь нам обоим выжить?

Майор замычал и затряс головой.

— Если согласен, моргни три раза.

Набухшие веки быстро смежились трижды.

Отперев дверь, Влад выглянул на улицу. Потом вернулся к майору и вытащил кляп:

— Водитель твой как шапку носил?

— Чего?..

— Быстрей соображай! — Влад ткнул его легонько в живот острием штык-ножа. — Водитель твой шапку носил как-то особенно? Сдвинув направо, налево, на брови, на затылок?

— Не помню… не обращал внимания… кажется, сдвигал назад, поправлял часто…

— Сейчас я тебя развяжу, — Влад приставил нож к горлу майора. — Еще не передумал мне помогать?

— Нет, не передумал…

Развязав майору руки, Влад стянул с него куртку, после чего надел наручники, пропущенные через ремень на животе. Затем освободил ему ноги, заставил встать:

— Давай, играй свою обычную роль! Ты хозяин этой зоны, царь и бог, но сейчас не в настроении. Торопишься. Запарился, даже верхнюю одежду пришлось снять вот.

Влад перекинул майорскую куртку ему через руки. Еще раз осмотрел тучную фигуру.

— Морду свою скотскую надень! И быстрым шагом прямо к машине! Если кто задумает приблизиться, скомандуешь ему кругом марш — или как там у вас это делается. Понятно?!

Они вышли из барака. Со стороны это выглядело так, будто солдат семенит вокруг своего командира, одной рукой придерживая автомат, другой шапку.

Когда подошли к машине, Влад открыл пассажирскую дверь и помог майору устроиться: пропустил наручники через скобу на передней панели, сверху прикрыл курткой.

— Как проехать КПП? — спросил он, когда двигатель был уже заведен.

— Чего?

Острие штык-ножа ткнулось майору в бедро:

— Как дать понять дежурному, что ты торопишься?

— Моргнуть дальним светом.

— Сколько раз?

— Не знаю. Он быстро так за рычажок дергал, несколько раз…

— Если в сторону Москвы, то после КПП направо или налево?

— Направо.

Они миновали поднятый шлагбаум и выехали на пустынную дорогу.

— Сколько до следующего поворота?

— Нам не выбраться из города. Там два блок-поста, даже если прорвемся через первый…

Влад не глядя ткнул майора ножом.

— Метров через двести поворот, — голос того сорвался. — Налево.

Повернули. Снова пустая улица.

— Обо всех предстоящих маневрах докладывай заранее, — сказал Влад. — Как навигатор. Коробочка такая маленькая, знаешь?

Они медленно двигались по улицам, майор старательно прокладывал курс. Освоился. После очередного поворота объявил:

— Почти прибыли. До КПП метров триста.

— Где тут можно остановиться так, чтобы не вызвать подозрений?

— Остановиться? — майор было задумался, но тут же спохватился: — Вон там, возле следующего дома, можно цветов купить.

Влад медленно подкатил к указанному месту и затормозил.

— Чего купить?

— Цветов. Ну, разноцветные такие, пахнут еще, на ножках…

Впервые за этот день Влад посмотрел на мир не через перекрестье прицела.

Довольно широкая улица. Справа обычный панельный дом. На тротуаре припаркована машина, уже покрывшаяся толстым слоем пыли. А вот и еще одна, едет навстречу. Красная. Семья перевозит свой скарб… На противоположной стороне по тротуару идет парочка. Молодые, держатся за руки. Чуть дальше старушка с маленькой собачкой на поводке. Сама с собой разговаривает, на что-то указывает. Точно, бельевые веревки можно убрать, на улице никто уже белье не сушит…

Около пассажирской двери их уазика неожиданно появилась молодая женщина с цветами.

— Скажешь, что мы тут по служебным делам, — Влад перегнулся через своего пленника и, наполовину опустив стекло, выпалил: — Виноват, товарищ майор, сегодня же починю ручку, будет легко открываться!

— Ой, Леонид Тимофеевич, — удивилась женщина, — у вас новый шофер! А где же Андрей?

Майор молчал.

— Андрей приболел немного, — улыбнулся Влад. — Наверное потому, что мало внимания уделял красивым девушкам.

Женщина смутилась, перевела взгляд на майора:

— Так какие вам цветочки? Вот розочки, последние в этом году. Вот гвоздички.

— Мы тут, Анастасия, по долгу службы, — наконец выдавил из себя майор.

— Ну вот! — картинно обиделась женщина. — И Анастасия, и по долгу службы, и сразу все так серьезно!

— Мы действительно здесь по делу, — Влад завел двигатель уазика. — Попозже заглянем еще.

— Передавайте привет Татьяне, — сказала женщина майору, а потом стрельнула глазками в сторону его нового водителя: — Андрею тоже привет. Пусть еще полечится, раз такое дело!

Влад посмотрел цветочнице вслед. Впереди зима, холодная, долгая — может быть и последняя. А она цветочки выращивает! Вертихвостка!

А вдруг… Вдруг наоборот? Вдруг в том и заключается сила, чтобы вот так, стоя на краю пропасти, другому человеку, цветы…

— Мы не сможем прорваться! — майор заговорил, пытаясь обогнать свои же слова. — К твоему лицу ни один документ не подойдет, тихо блок-пост не возьмешь, если бросить машину и пойти пешком, то нарвешься на патруль, а у них приказ проверять каждого незнакомого и через одного каждого знакомого. Ты не сможешь справиться в одиночку со всеми!

Он замолчал, стиснул зубы и весь сжался. Но Влад уже пришел в себя.

— Значит, тебя Леонидом Тимофеевичем зовут? — спросил он, вглядываясь в лицо своего пленника. — И жена у тебя есть, и дети. Ты приходишь вечером домой, целуешь жену, даришь ей цветы. Так когда же, Леонид Тимофеевич, ты бываешь настоящим? Когда к жене с цветочками? Или когда там, на зоне?

Похоже, такое обращение испугало майора еще больше. Он как-то сдулся, обмяк, на глаза навернулись слезы:

— Не убивай меня… Пожалуйста!

Влад отвернулся.

На другой стороне в окне дома зажегся свет, какой-то мужчина, бросив короткий взгляд на улицу, задернул занавески. Навстречу проехал такой же как у них уазик — только за рулем сидел гражданский…

Что ж, если одному со всеми не справиться, тогда надо справиться с тем, которому эти все подчиняются!

Снова появилась цветочница Настя. И очень удивилась, увидев их машину на прежнем месте.

— Сколько блок-постов до вашего генерала? — спросил Влад.

— Один. Только тебе через него не пройти, там его личная охрана.

Влад воткнул передачу и слегка двинул майора в ногу кулаком:

— Кивни своей знакомой на прощание.

Снова улицы. Опрятные такие. И люди. Да, людей не много, но без дела никто не шатается, и на машину оборачиваются без страха. Жизнь течет…

Подъезжая к блок-посту, они пристроились за грузовиком.

— Можно представить дело так, будто ты привез меня для пересмотра дела?

— Нет, — майор покачал головой. — Рапорта подаются как минимум за день вперед.

— А что бывает с теми, кто приходит без приглашения?

— Через первые ворота пропускают всех, а там…

Высокая стена из бетонных блоков, колючая проволока наверху. По бокам вышки с прожекторами.

Грузовик впереди тронулся и проехал через ворота. Пока створки за ним закрывались, Влад успел заметить, что до следующих ворот метров пятьдесят.

— Давай вернемся, — вдруг сказал майор. — Я тебе обещаю, что сегодня же подам рапорт и завтра ты будешь здесь на законном основании!

— Подашь рапорт и в нем укажешь, что ты убил троих своих подчиненных за то, что они плохо со мной обращались. Так?

Майор потупился. В этот момент ворота дернулись и со скрежетом распахнулись.

— Просто сиди смирно, — произнес Влад, снимая пистолет с предохранителя. — Если все выйдет как я задумал, никто не пострадает. Если же попытаешься мне помешать, то первая пуля тебе.

Они въехали во внутренний двор и остановились. Пустое пространство, почти футбольное поле. По бокам навели стволы два бронетранспортера. На том конце тоже бетонная стена и тоже вышки.

Человек в маскхалате сначала двинулся в сторону пассажирской двери, но остановился, поднял фонарь к плечу и направился к водителю. Это был тот самый охранник, что проверял машину с задержанными неделю назад!

Приближался он медленно. Упивался своей способностью оказывать на людей давление.

Влад заранее опустил стекло и теперь только улыбался. Охранник подошел вплотную и почти ткнул его фонарем в лицо. Медленно отведя двумя пальцами фонарь в сторону, Влад так же медленно поднял вверх пистолет:

— Я к генералу, поэтому будет немного шумно.

Он выстрелил три раза в воздух прямо через крышу уазика. И, словно нагоняя остановленное время, бросил пистолет за спину, толкнул дверцу, выкатился, завалил на себя охранника.

С вышки ударил пулемет, две пули звякнули об их машину. Завопил майор.

— У меня нет оружия! — крикнул Влад охраннику прямо в ухо. — Прикажи прекратить огонь!

Они раскатились — один на открытое пространство, другой под уазик.

— Прекратить огонь! — заорал охранник во всю глотку. — Прекратить огонь!

Выстрелы смолкли. Подбежали люди в маскхалатах, подняли Влада, обшарили, снова ткнули лицом в землю. Вытащили из машины майора, то ли раненного, то ли сильно перепуганного.

От царившей здесь минуту назад неторопливости не осталось и следа.

— Очистить дорогу! Восстановить работу блок-поста! Быстро! Быстро!

Влада снова подняли и куда-то повели.

— Ты что, из наших? — шепотом спросил тот, кто держал его справа.

Ответа получить он не успел. Властный голос заполнил собой все пространство:

— Смирно! Это кто устраивает пальбу в моей мирной республике?!

Глава 37

— А я тебя сразу узнал! — опираясь обеими руками о край стола, генерал сверлил Влада взглядом. — Это ведь ты в Москву идешь!

Уже позади была вся эта толкотня. Уже перестали входить офицеры с докладами на ухо своему командиру. Пустой школьный спортзал. Мягкий стул возле стола.

— И как же ты меня узнал?

Генерал порылся в верхнем ящике стола и вытащил гранату. Из левого нагрудного кармана достал предмет, который Влад уже видел в прошлый свой визит, и положил его рядом с гранатой. Такой цилиндр, сантиметров десять длиной: с одного конца утолщение и фигурные выемки, в средней части ряд зубьев, и на другом конце тоже.

— Пословица есть. Свояк свояка видит издалека, — генерал усмехнулся и поднял свою железяку двумя пальцами: — Знакомая вещь?

— Ствол?

— Точно. Но ствол чего именно?

Влад пожал плечами.

— Это ствол пистолета системы Грязева-Шипунова. Приходилось иметь дело?

— Нет.

— Не приходилось, значит? — генерал опять навис над столом. — И ты это не ты, и в Москву идешь тоже не ты. Так?

— Нет, я это я. И в Москву тоже я. А тебе про это ствол твой рассказал?

Генерал выпрямился и заложил руки за спину:

— Месяца полтора назад доставили ко мне спецгруппу. Семь человек. Их командир так, мол, и так, товарищ генерал, разрешите обратиться — все честь по чести. Короче, задание у них было. Встретить кого-то на северо-западном направлении. Я человек опытный, поэтому сразу понял, какого рода готовилась встреча. В общем, помогли мы им снаряжением и проводили. Ты, случайно, эту группу не встречал?

— Нет.

— Ну, не встречал, так не встречал, — генерал пожал плечами. — А две недели назад объявились еще пятеро. Их главный бумаги сразу давай показывать. И начальник федеральной службы охраны он, и особые полномочия у него, и еще он то, и еще он се. Сказал, что с северо-запада продвигается диверсионная группа в составе одного человека, ее цель — убийство президента.

Генерал умолк и посмотрел на своего гостя вопросительно.

— Плохи у них дела, если из-за одного человека так переполошились, — сказал Влад. — Но эту группу я тоже не встречал.

— А ты и не мог ее встретить! Тот клоун заявил, что вверенные мне войска переходят в его распоряжение и я сам тоже. Я как это услышал, так даже трибунал для них созывать не стал — сразу приговор в исполнение и привел!

— И даже не допросил?

— А зачем? Секреты мне ничьи не нужны, потому как воевать мы ни с кем не собираемся. Тем более с правительством страны, которой больше нет.

Влад наблюдал за каждым движением генерала. Но тот как-то совсем по-домашнему поправил накинутую на плечи шинель и нажал кнопку переговорного устройства:

— Принесите нам чего-нибудь перекусить.

Не прошло и минуты, как на столе появилось мясо, отварная картошка, хлеб, лук, салат из огурцов. Генерал достал из сейфа бутылку водки и два стакана. Разлил.

— У тебя семья была? — спросил он, подняв свой стакан.

— Была.

— Жена?

Влад кивнул.

— Дети?

— Сын.

— И ты не смирился с тем, что их больше нет?

— А ты смирился?

Генерал двумя глотками опустошил стакан. Налил еще и на том же выдохе опрокинул. Закусил хлебом. Мертвенная бледность начала быстро отступать с его лица.

— Была у меня дочь. Бой-девка! Красавица! Тоже в Москву стремилась. На сцену! В красивую жизнь! С моей помощью получила и Москву, и сцену. Замуж вышла. За волосатое чучело… Этот ее муж пустой человек был! В армии не служил. Жил за ее счет. И воняло от него как от парфюмерного магазина. А я чего — я как доченьку свою любимую увижу, так сразу обо всем забываю…

Сошедшая было с лица генерала тень легла снова. Он поднялся из-за стола, подошел к висящей на стене карте.

— Когда стало ясно, что мы ни с кем уже не воюем, я рванул в Москву. Искал. И мои люди тоже искали… Я много чего в жизни повидал, но там было такое, что убиваться только по своей дочери, пусть и любимой, пусть и единственной… Короче, мы вытаскивали всех.

В наступившей тишине были слышны шаги за дверью и приглушенные голоса.

— Вот там, на развалинах столицы, меня и не стало. Я мог дышать, двигаться, отдавать приказы, и по всему выходило, что все еще жив — но точно знал, что умер… Потом приехал сюда, в Тверь. Приехал потому, что надо было куда-то ехать, да и сам я из этих мест. Приехал, значит, а тут полный бардак. Грабежи, стрельба, люди напуганы, никто не знает, что делать. А я смотрю на это и вижу, что если дело дальше так пойдет, то и от этого города камня на камне не останется. И нет, не надежда во мне зажглась. А успокоение! От осознания того, что и небытием своим смогу еще людям послужить!

Он вернулся к столу. Достал еще бутылку, налил себе полный стакан. Выпил и тут же набросился на еду. Салат, картошка, мясо, все это сразу, алюминиевой ложкой, словно вгрызаясь в передний край противника. Влад тоже присоединился к этой яростной атаке.

Быстро насытившись, генерал откинулся на спинку стула.

— Мы вошли в город, расставили технику, начали наводить порядок. Ты не представляешь, сколько всякой шушеры вылезает, стоит только взяться за наведение порядка! Мародеры. Спекулянты. Паникеры. А еще трутни, которые норовят устроиться за чужой счет. Но главное — это политики!

На последнем слове он грохнул кулаком по столу. Тут же распахнулась дверь, за ней оказалась толпа военных. Рука властно поднялась со стола, и дверь закрылась.

— Политик всегда действует по одной и той же схеме, — генерал смотрел на Влада не отрываясь. — Он забирается на мало-мальски высокое место и оттуда начинает гнать волну. Капиталисты плохие! Евреи плохие! Международные террористы вездесущи! И вот идет такая волна в народные массы, сталкивает людей лбами, опрокидывает, поднимает со дна всякую гниль. А политик в это время присваивает себе право выступать от имени народа, и в какой-то момент — бац! — все, он уже власть! Но что для него эта власть? Это возможность творить что вздумается и не нести за это никакой ответственности!

Еще один стакан водки, генерал даже не поморщился, только отвернулся.

— Ради наведения порядка наш трибунал ставил к стенке бандитов, насильников, спекулянтов. А особенно — политиков! И не важно, хотели они взять власть над городом или только над местным хлебозаводом.

Во взгляде генерала вдруг промелькнула тень.

— Так ты думаешь, — произнес он медленно, — что я тоже делал все это ради власти? Что я один из этих политиков?!

Прежде чем Влад успел ответить, генерал опустил на стол свой огромный кулак и разжал его.

— Говорят, что пистолет Токарева, произведенный во время Великой Отечественной, мог выйти из строя после семисот выстрелов. Всего лишь семисот! Скажешь мало? А я думаю, что достаточно! Ведь пистолет является личным оружием командного состава. И тот командир, который много стреляет из него в бою, обычно долго не живет. Это безжалостная математика войны! Но у меня пистолет, произведенный в мирное время и на современном оборудовании. Каков ресурс его ствола? При любых условиях никак не меньше двух тысяч выстрелов, правильно? Так вот. Это первый ствол моего пистолета. И он стал давать большой разброс. Спросишь почему? Потому что в нашей республике только трибунал имеет право выносить приговор. И только трибунал имеет право приводить его в исполнение!

— Ты сам расстреливаешь людей?

— Я несу полную ответственность за свои решения! Перед собой, перед людьми, перед богом! И не в моих правилах прятаться за чужие спины!

Эхо долго еще отражалось от стен школьного спортивного зала, натыкаясь на мешки с песком в оконных проемах. Потом наступила тишина, даже шорохов за дверью не было.

— У нас в республике настоящая демократия, — сказал генерал устало. — На каждой улице есть старейшина. Его люди выбирают по справедливости. И в старейшины, честное слово, никто не рвется! Ведь привилегий у него никаких. А отвечает за все головой! За каждую травинку на своей улице отвечает! И знаешь что? Большинство наших старейшин — это совсем молодые пацаны. Это ради них я все дозиметры уничтожил и всех паникеров поставил к стенке. Потому что есть радиация, нет радиации — мы будем жить так, как привыкли! И приговоры свои я сам привожу в исполнение для того, чтобы люди чистыми руками могли жизнь свою заново отстроить. Ты слышишь это?

Не сразу поняв, на что направлен вопрос, Влад оглянулся.

— Ты не слышишь этих вздохов? Не чувствуешь сквозняка?

— Нет.

— Не важно, — генерал потряс головой. — Но времени у нас осталось действительно мало.

Он уселся на стул с высокой спинкой, открыл свою тетрадь. Полистал.

— Итак! — снова раздался этот властный голос. — Ты убил двух человек, одного покалечил. Все они были гражданами республики. За такое преступление у нас полагается расстрел. Что скажешь?

— Они не выполнили твой приказ.

— Так-то оно так. Вот только выносить приговор и приводить его в исполнение здесь лишь я имею право.

Влад пожал плечами:

— Извини, пришлось тебе помочь.

Генерал закрыл тетрадь, поднялся, обошел стол и присел на его край.

— Никогда не завидуй диктаторам! — произнес он назидательно. — Каждому из них приходится вести игру с самим собой. Сначала надо придумать правила, а потом найти способ свои же правила обойти… В твоем случае решение будет следующим. Ты получаешь гражданство Тверской военно-демократической республики и идешь туда, куда шел. Сделаешь дело — станешь нашим почетным гражданином. Не сделаешь — будем считать тебя павшим за республику. Таким образом, ты сможешь вернуться к нам либо героем, либо никак.

Заглянув в свой стакан, генерал вылил туда остатки водки. Точно зная, что алкоголь уже не принесет облегчения, выпил. Потом, будто проверяя свою способность держать равновесие, сделал несколько шагов по ковровой дорожке. Вернулся, остановился перед Владом.

— Ты и вправду не чувствуешь сквозняка вот отсюда? — его кулак сжимал пистолетный ствол. — И не слышишь голосов, которые требуют пересмотра их дел?

Седые волосы, накинутая на плечи шинель, лицо, раскрасневшееся было от водки, но уже с проступающими белыми пятнами. А глаза…

— Ладно. Времени совсем нет. Пора тебя отправлять.

Он вдруг стал таким, каким Влад впервые его увидел. Суровым, каменным, почти не отбрасывающим тени. Его рука потянулась к переговорному устройству, но на полпути замерла. Из застывших глаз яркой искоркой вырвалась единичка жизни:

— А знаешь, что произошло на самом деле? Ведь это была совсем не война!

Рука медленно отодвинулась от переговорника, кулак снова крепко сжал пистолетный ствол.

— Я был военным и считал, что должен исполнять приказы. Плюнь мне в лицо, боец! Ведь я давно понял, что приказы отдают торгаши и спекулянты! Барыги проклятые! Это они превратили армию в товар. На поставках снаряжения — нажиться! На продаже оружия нашим врагам — нажиться! На боевых действиях — нажиться! На мертвом солдате — нажиться! Молчать!!!

Кулак грохнул о стол. Другой раз, третий! Дверь за спиной Влада приоткрылась — мгновение — и снова закрылась.

— Молчать, политики хреновы! — генерал с силой дунул в зажатый в кулаке ствол. — Не нравится, когда к вам относятся так, как вы к людям относились?!

Неожиданно он выпустил из руки свой талисман и подлетел к Владу.

— Значит, докладываю вам, товарищ солдат, — заговорил он быстро. — За три месяца до дня икс в учебный центр моего соединения прислали спецгруппу. Со своими инструкторами, со своей программой подготовки. Не знаю, почему в мою дивизию прислали. Возможно, под списание меня готовили. Это не важно. Так вот. Формально эта группа мне не подчинялась. Но я был в своем хозяйстве. Да и поди останови боевого генерала! Короче, посмотрел я на этих людей. И что ты думаешь? Они не были военными. Они были смертниками! Нет, не в том смысле, что к смертельно опасному заданию готовились… Я знаю, как на войне идут на смерть, сам ходил. Только на войне есть смерть, но есть и жизнь! Там даже если убьют, то дело-то твое все равно справедливое… А эти выглядели обреченными. Они готовились к чему-то, после чего жить нельзя совсем!

Генерал наклонился совсем близко, и Влад почувствовал пробивающийся через водочный перегар аромат отутюженной военной формы.

— Я думаю, дело было так. Эти политики обеспокоились ростом недовольства в стране. И тем, что следы их воровства сильно проступать стали. Выборы эти, опять же, которые только усугубили ситуацию. В общем, сплелось все для них в один узел. И решили они прибегнуть к проверенному способу — к маленькой победоносной войне. Но с кем воевать? С добрым соседом? Так их, добрых-то, больше не осталось! С далекими племенами? Ну, это дело дорогое. С достойным противником? Опять нет, ведь так и самим по шапке получить можно! А вот небольшая бойня внутри страны… Короче. Они завербовали осужденных на пожизненное заключение. Свободу им обещали, или большие деньги их близким — не в этом суть. Сценарий простой! Группа террористов захватывает важный стратегический объект, например, атомную электростанцию. Все это транслируют по телевидению, в прямом эфире, по всем каналам. Пожар, дым, паника. Наши доблестные спецслужбы идут на штурм. Взрывы, стрельба, снова дым. Объект освобожден, террористы уничтожены! Есть, конечно, и жертвы среди мирного населения, но главное — есть победа! Такая победа, которая способна сплотить нацию хотя бы на экранах телевизоров. Победа, которая спишет все прошлые грехи — и расчистит место для новых!

Медленно отодвинувшись от Влада, генерал продолжал пристально смотреть на него. Серые глаза, красноватые белки, тяжелые веки.

— Эта спецгруппа пробыла у меня месяц. Потом ее забрали, а через неделю все рухнуло. И знаешь, что я думаю?

— Что это сделали они?

— Да! Среди этих смертников нашелся один решительный, вроде тебя, но с обратным знаком. Он не поверил обещаниям. Смекнул, что единственный способ выжить для них заключается в том, чтобы устроить такую заваруху, при которой об их существовании просто забудут. И вот, вместо электростанции они прошлись по цепочке до самого ядерного чемоданчика — и запустили ракеты!

Генерал отошел к карте, некоторое время ее рассматривал, потом обернулся.

— Что скажешь? Такой вариант развития событий кажется тебе невероятным? Ты все еще веришь, что наши правители были сделаны из какого-то особого государственного теста? Прекрати! Это обычные люди, только без чести, совести, верности. Если у кого-то из них все это и было, то очень давно. Они променяли все это на власть и деньги! И когда их ткнули в грудь стволом, им уже нечего было этому противопоставить!

Он вдруг замер, будто к чему-то прислушиваясь. Осторожно вздохнул.

— Я сообщил тебе все эти сведения не просто так. Когда ты подойдешь к заключительному этапу своей операции, все может выглядеть совсем не так, как это представляется сейчас. В конце концов, ядерную кнопку мог нажать кто угодно. Но одно не подлежит сомнению: барыга все равно виновен!

Вернувшись к столу, генерал подхватил пистолетный ствол и склонился над переговорным устройством:

— Начальника штаба ко мне и начальника службы тыла! И сами тоже зайдите!

Должно быть, в приемной собралась компания на все случаи жизни. Дверь сразу распахнулась, вошли два полковника в сопровождении уже знакомого Владу адъютанта.

— Времени у нас нет, — обратился генерал сразу ко всем. — Поэтому только главное. Владислав Максимович Петров является гражданином нашей республики. Он выполняет задание по привлечению к ответственности лиц, виновных в массовой гибели людей. На основании этого приказываю обеспечить Владислава Максимовича всем необходимым снаряжением и сопроводить за пределы нашей республики в указанном им направлении! Глубина сопровождения — максимальная! Приказ оформить как полагается и мне на подпись. Желаю всем удачи и не прощаюсь!

Глава 38

Группа сопровождения уместилась в трех бронетранспортерах. Его посадили во второй.

Вполне могло статься, что этот участок московской трассы представлял собой сплошные колдобины. Либо навык езды на военной технике с годами утрачивается. В любом случае, если бы не танковый шлем, который ему предусмотрительно дали…

Надо же такое придумать! Военно-демократическая республика. Размером с город. Где жители города — граждане. Остальные — на время испытательного срока рабы. И всех, кто хочет устроиться за чужой счет — к стенке. Сурово, конечно. Но ведь они просто люди, которые хотят выжить! И страх их понятен. А жестокость… Влад вспомнил, как его собирали в дорогу. Как натащили всякой всячины. Лыжные костюмы, шерстяные носки, рукавицы. Как разложили перед ним целый арсенал. Особо рекомендовали пистолет как у их командира. И всеобщему удивлению не было предела, когда он взял лишь свою гранату и еще один нож. А как они на него смотрели! Пристально — так только сбоку, а если случалось оказаться лицом к лицу — отводили взгляд. И тот подполковник, который уже перед самым выходом сунул ему в руку завернутый в бумагу кусок пирога: жена, мол, испекла, а у меня изжога…

На очередной колдобине бронетранспортер сильно тряхнуло — и Влад предпочел на некоторое время отпустить воспоминания и получше упереться в броню, от которой только что отскочила его голова.

За все время пути их обстреляли лишь раз. Да и то вдогонку, одиночными, из непонятного оружия.

На окраине города Клин командир группы сопровождения, старший лейтенант со шрамом в пол лица, — из-за этого шрама, скорей всего, и признавший Влада за своего — протянул на прощание руку:

— Извини, дальше тебе придется одному. Мы и так уже на территории Московской области, а для нас это теперь дальнее зарубежье. Да и топлива в обрез, потому как возвращаться придется другим направлением, чтобы не нарваться на засаду. Я и тебе советовал бы обойти Клин стороной, хоть он и нежилой город.

Бронетранспортеры уже развернулись, головной рявкнул двигателем. Но командир группы все не уходил.

— Ладно, — Влад взвалил тяжелый вещмешок на плечо. — Спасибо тебе, и будь здоров!

— Погоди, — старший лейтенант подошел ближе. — У нас говорят, что Москва давно превратилась в гиблое место, откуда не возвращаются.

— А я давно перестал бояться разговоров.

— Да я не к тому, — старлей улыбнулся и легонько двинул Влада кулаком в плечо: — Ты это, давай возвращайся, не задерживайся!

Боевые машины растворились в тумане быстро. Да, Влад, где-то там и твои девятнадцать лет. Когда вы пацанами на броне, держась друг за друга, и между собой все так просто и понятно… Ему вдруг подумалось, что Тверская республика является последним местом, где он мог бы найти приют! Местом, которое так старается сохранить иллюзию того, казавшегося незыблемым мира… Да, он мог тупо отмотать срок и стать полноправным гражданином этой республики. И мог не строить рожу страшнее той, чем есть на самом деле — тогда и срок отсиживать не пришлось бы. Даже прямо здесь, прямо сейчас еще не поздно согласиться со всем, принять! По следам широких колес вернуться, отдать завернутый в бумагу кусок пирога… Нет, правда! В крайнем случае — расстреляют! Но разве пословица не говорит, что на миру и смерть красна?.. Влад вспомнил генерала и поежился: красна, не красна, а при выборе между одиночеством и шепотом через пистолетный ствол в качестве формы обратной связи…

Итак. Огибать Клин проселками он не станет. Но в город войдет утром, чтобы миновать его за один переход. А сейчас, в оставшиеся до наступления темноты два часа, он найдет подальше от дороги хорошее место, обустроит его для ночлега и потом просто полежит. Поглядит в темное небо, подумает. Да, подумает, только очень осторожно! Это ведь если вокруг кипит жизнь, то мысли уже на расстоянии вытянутой руки на что-то наталкиваются, меняют направление, теряют в общей суете силу. А тут, в океане тумана, ты один — и завтра запросто можешь встретить то, что какая-нибудь твоя шальная мысль накликала сегодня!

Город Клин действительно выглядел нежилым. Везде валялись грязные тряпки, обломки мебели, разорванные книги. Дома стонали беззубыми ртами дверных проемов, не в силах прикрыть выбитыми окнами свою пустоту. Мир, основательно зачерпнувший тлена… Люди, однако, здесь тоже встречались. Издалека они выглядели как члены одной семьи, родовым уделом которой было смотреть себе под ноги. И в то же время чужака замечали еще на границе видимости — сразу прятались и насторожено наблюдали из своего укрытия. Да, один человек, без враждебных намерений, если несколько минут подождать, то он уйдет, пусть даже и с этим большим рюкзаком…

Через три дня, на привале, Влад обратил внимание на мусор, что намело ему в котелок. Маленькие темные частички, слишком уж одинаковые. Он размял пальцами несколько таких… Это были листья деревьев! То есть почки, которые не смогли развернуться в листья… Влад прошел немного вглубь леса. Только сосны были одеты в свои иголки — и то какого-то странного бурого цвета. Остальные же деревья стояли голыми. Да, все правильно. Когда небо заволокло этим туманом, была весна. С тех пор ни дождинки, ни солнечного луча. Поэтому часть почек успела распуститься, а часть нет. Но теперь и почки опали, и листья. И это означает, что наступила глубокая осень. Которой плевать на то, что по календарю лишь начало сентября!

Еще через шесть дней пути он наткнулся на дорожную пробку. По всей ширине шоссе остовы автомобилей были вдавлены друг в друга так, будто их сгребали огромным бульдозером. А обочины усеивали обломки самых разных вещей. Такие обломки, что в большинстве случаев сложно было понять, какой предмет они раньше составляли. Влад представил, как в толпе людей, спешно покидающих разрушенный город, кто-то роняет какую-то вещь, и многочисленные ноги крошат ее, втаптывают в землю. Или просто сминают, как вот эту металлическую настольную лампу, которая теперь похожа на кленовый лист из фантастического гербария…

На второй день движения вдоль мертвой пробки стали попадаться поваленные деревья. Еще через день — разбитые дома.

Миновав пересечение с кольцевой дорогой, он оказался на берегу водохранилища.

От автомобильного моста остались две каменные опоры, что возвышались над водой как хвосты огромных акул, следующих параллельными курсами. Справа от опор на берег выходил наплавной пешеходный мост. Его, похоже, строили с этой стороны. Поначалу использовали исключительно толстые брёвна, затем уже все что под руку попадались. Спешили. И как бы там ни было, но свою задачу этот мост выполнил — пропустил через себя многие тысячи человек. А потом уровень водохранилища понизился, мост прогнулся, повис на креплениях к каменным опорам. И то ли часть его отвалилась под собственным весом, то ли ее специально разобрали, но метров десять до противоположного берега теперь можно было преодолеть только вплавь.

Стоя на тонких бревнах, он перебросил на ту сторону снаряжение. Разделся, упаковал одежду. И с мешком на голове соскользнул в воду.

Всего десять метров. Черной воды. Ледяной. И тошнотворной даже на запах! Видимо, на дне этого водохранилища покоятся не только брошенные вещи…

Уже собирая по берегу банки консервов, Влад подумал, что надо было взять побольше таблеток для очистки воды — пусть даже и отказавшись от мотка веревки.

Поначалу в черте города он ориентировался без труда. В несколько рядов сгоревшие автомобили — Ленинградское шоссе. День пути, и вот он, поворот налево, на Ленинградский проспект. Да, повернуть было надо. Только ему показалось, что в том направлении развалины оплавлены сильнее. И он решил идти прямо: рано или поздно все равно ведь упрешься в Москву-реку.

Кто это говорил, что стабильность дает чувство уверенности и защищенности? Всю светлую часть суток двигаться глядя преимущественно себе под ноги. Часто отдыхать. Строго держать направление. Тщательно выбирать место для ночлега. Снова просыпаться, остро ощущая давление остановленного времени…

Очередным утром он не нашел трех камней, выложенных в одну линию — свой знак, которым с вечера отмечал направление движения. И память, по запросу о вчерашнем дне, не выдавала ничего такого, что можно было бы признать хоть каким-то ориентиром.

Он забрался на ближайшую возвышенность.

Даже туман не мог скрыть бесконечность этого рукотворного небытия…

Осторожно спустившись, Влад поставил на землю вещмешок, сел рядом. Выпил воды. Потом глянул в небо. Нет, рассветы уже давно приходят из ниоткуда, и по ним не определишь, где восток, а где запад. Эх, сейчас бы компас, да чтоб его стрелка хоть куда-нибудь указывала!

Слева послышался шорох, и за обломком стены что-то мелькнуло.

Да, это одна из тех теней, что следовали за ним с того самого момента, как он вступил в город. Обычно тени держались на приличном расстоянии, но эта, видимо, была смелее других. Что ж, другого выхода нет… Влад достал из вещмешка пачку печенья и поднялся.

— Эй! — он постарался сделать так, чтобы голос звучал не слишком резко. — Есть кто живой? Мне нужна помощь!

Закинув свою поклажу на одно плечо, он медленно приблизился к тому месту, где промелькнула тень.

— Помогите! Пожалуйста! Я дам еды!

Вот так, положить печенье на камень и медленно отойти. Подождать. Отойти еще дальше…

Ничего не происходило.

Он уже хотел забирать печенье, но тут из-за обломка стены выскочило нечто, схватило подарок и шмыгнуло обратно. Все случилось так быстро, что толком разглядеть это существо не смог бы никто!

— Проведите меня в центр! — Влад достал еще одну пачку печенья. — Кремль! Красная площадь! Я дам еще еды!

На этот раз долго ждать не пришлось. Существо сделало шаг из-за своего укрытия и замерло.

По телосложению это был подросток. Согнутая спина, и руки, привыкшие принимать активное участие в процессе передвижения. Влад только подумал подойти ближе, а фигурка уже метнулась назад, однако прятаться не стала.

— Я хочу попасть в центр, на Красную площадь!

Положив вторую пачку печенья на землю, он отступил. Подросток постоял, потом стал медленно приближаться, все так же согнувшись. Метра за два до цели он присел на корточки и замер.

— Мне надо на Красную площадь! — не зная куда указать, Влад бросил взгляд через левое плечо.

Едва слышный шорох — и маленький человечек сидит на том же месте, но уже с печеньем в руках.

Влад поставил вещмешок на землю и достал банку тушенки:

— Получишь это, если проведешь меня на Красную площадь! Знаешь, где это?

Спрятав печенье за спину и никак не отреагировав на вопрос, подросток начал медленно приближаться к консервной банке. На расстоянии вытянутой руки от нее он остановился и перевел взгляд на Влада.

Ребенок! Лет двенадцать, не больше! Цвета окружающих развалин лицо. Черные губы. Живые глаза. Проглядывающие через дырки в брюках колени, покрытые коркой то ли грязи, то ли запекшейся крови. На голове нелепая шапка-ушанка. И сильная вонь от всех этих лохмотьев! А еще совсем не ясно, мальчик это или девочка. Влад решил, что пусть будет мальчик. Потому как если нет — то это слишком даже для этих развалин.

Минуту они смотрели друг на друга. Затем мальчик метнулся к консервной банке, но Влад успел отдернуть руку — ровно настолько, чтобы тот промахнулся. На чумазом детском лице отразилось такое недоумение, что не расхохотаться было трудно.

— Ты. Меня. Проведешь, — Влад медленно произносил слова, сопровождая их жестами свободной руки. — К реке.

Да, поди передай другому человеку идею реки без помощи слов! Тем более идею Красной площади!

Не спуская глаз со своего нового знакомого, Влад развернул перед ним целое представление театра пантомимы.

— Площадь. Ну, места много! Военный парад. Солдаты идут… Собор Василия Блаженного. Купола. Молились там раньше, до музея… Река. Вода. Корабли плавают. И рыбы. Тоже плавают. Не помнишь рыб? А Кремль? Большие башни. И стены… Ну, гимн! Помнишь? Союз нерушимый… Тьфу ты… А звезды на башнях? Красные такие!

По лицу мальчика как что-то пробежало. Он наклонил голову и прищурился.

— Да, звезды! Пятиконечные. Светятся, — Влад расстегнул куртку и указал на свою красную футболку: — Вот такого цвета!

Мальчик поднял левую руку, сковырнул болячку на локте и ткнул в нее пальцем.

— Точно, — кивнул Влад. — Красная площадь. Знаешь где?

И тут это существо начало повторять все те жесты, которыми с ним пытались объясниться. Марширующие солдаты. Купола. Безмолвно молящиеся. Река с рыбами. Башни Кремля. Все движения, в той же последовательности! Да, Влад, сейчас самое время незаметно осмотреться: еще парочка таких способных мальчиков — и отступать будет поздно!

Юный артист, между тем, пошел уже на третий круг. И судя по количеству задора в его глазах…

— Хорошо, хорошо, Красная площадь, как живая. А где?

Мальчик вытянул руку в сторону.

Влад проследил направление:

— Далеко?

Маленький грязный палец указывал уже на консервную банку.

Ну конечно! А потом ты ткнешь в три оставшиеся стороны света и станешь претендовать на дополнительное вознаграждение! Банка тушенки отправилась в вещмешок, после чего тот был завязан и закинут на плечо.

— Ты. Меня. На Красную площадь. Я. Тебе. Еду.

Мальчик указал на себя, на Влада, затем на подсыхающую капельку крови на локте, снова на Влада, на вещмешок и, наконец, на себя.

— Правильно. Дам целых две банки. Да. Тебе.

Обойдя Влада по кругу, мальчик махнул рукой и ловко вскарабкался на груду обломков.

— Не так быстро, юный следопыт, не так быстро…

Подъем. Спуск. В просвет между бетонными нагромождениями. Снова подъем. Вещмешок давит на плечи, съезжает на бок, цепляется за все подряд. Спуск…

Примерно через час они вступили на участок, заваленный обугленными деревьями. Скорей всего, раньше тут был какой-то парк. И вот еще два часа, проторенной кем-то тропинкой, по колено в пепле… К тому моменту, как они выбрались из этого парка, Влад так устал, что опустился прямо на землю. Долго сидел, не снимая с плеч вещмешка. Потом открыл банку тушенки. Половину съел, половину протянул мальчику. Тот подступил ближе, но из руки не взял. Влад поднялся, поставил банку на камень и сделал шаг в сторону:

— У нас же с тобой договор. А значит мир.

Схватив жестянку, мальчик на ходу вывалил ее содержимое на ладошку и мигом отправил в рот. Дожевывал уже на приличном расстоянии.

Остаток дня они шли не останавливаясь. А как только стало смеркаться, мальчик исчез. Влад осмотрел ближайшие развалины. Даже покричал. Нет, этому чертенку и днем-то достаточно просто замереть, чтобы стать невидимым! Ну и ладно! В любом случае, все продолжится только с рассветом. Поэтому лучшее, что можно сейчас предпринять, это забраться под большой обломок бетонной плиты, задвинуться обломком поменьше и заснуть в обнимку с вещмешком.

Когда Влад проснулся, мальчик уже сидел рядом. Подбрасывал вверх мелкие камешки, каждый раз искренне удивляясь тому, что те неизменно возвращаются на землю.

— Тебя хоть как зовут-то?

Вместо ответа мальчик указал на себя, на Влада, потом в сторону, снова на себя.

— Хорошо, хорошо. Ты. Меня. Туда. Я. Тебе. Еду. Да, вот из этого вещмешка. Я помню. Или у вас тут договоры только один день действуют?

Они позавтракали и отправились в путь. На этот раз мальчик держался ближе. Прошуршит по камням как ящерица, затем остановится, обернется и ждет. И так это здорово у него получается, что не грех и поучиться! Стопой на выступ, потом на колено, на руку. Похоже, если каждый раз не разгибаться в полный рост, то выходит быстрей! Влад так увлекся, что даже не стал устраивать большой привал: перехватили печенья с водой — и дальше.

С наступлением темноты мальчик снова исчез. И только тут Влад почувствовал, насколько сильно он вымотался. Еще бы! Целый день в ритме маугли! Но это неплохо, потому что они приличное расстояние одолели. И теперь, в награду за труды, можно всласть отдохнуть. Точно. Выспаться, утром хорошенько позавтракать, а там…

Веки распахнулись одним махом.

Светло.

И что-то страшно не так!

Влад поднялся. Огляделся.

Вещмешка нет!

— Эй! Как там тебя?! Мальчик!

Тишина.

— Мальчик! Ты где?..

Он сел. Решил подождать.

Да мало ли чего бывает! Пришел этот сорванец с рассветом, увидел вещмешок наполовину без присмотра — и захотел укрыть его понадежней. Вот сейчас откуда-нибудь выпорхнет своими вонючими лохмотьями…

Черт, Влад! Ты же видел накануне, как напрягся этот зверек, едва ты на шаг отступил от своей поклажи. А не знаешь ли, кто ему все это предложил? Если. Ты. Меня. Провожать. Я. Тебе. Вещмешок. Банок пятнадцать консервов. Печенье. Соль. Пачка зеленого чая. Вода. Второй нож. Штук десять зажигалок. И столько же маленьких фонариков. Новые ботинки. Комплект белья. Лекарства. Таблетки для очистки воды. Пуховой спальник. Моток веревки. Котелок… Влад, да в тебе скрывался прирожденный меняла! Благодаря таким как ты, этот город в мгновение ока возродится из пепла!

Большую часть дня он просидел на одном месте. Потом поднялся и побрел. В ту сторону, которая показалась правильной. Один шаг, второй, третий.

А без вещмешка идти очень легко! Можно считать шаги десятками.

Двадцать пять. Двадцать шесть…

Давай, Влад, посмотри на эти развалины. Они уже должны казаться тебе родными. Потому как теперь между вами ничего не стоит. Ни консервы, ни фонари, ни лекарства…

Чертов мальчик! Его, наверное, даже груженого было бы не догнать! Но ничего, этот маугли тоже не все умеет! Преодолевать препятствия в темноте, например, не умеет. Как это? А вот так! Просканировать ладонями поверхность, зацепиться, подтянуть одну ногу, надежно ее упереть — и бросок вперед! Или идти на одной интуиции. Выпрямившись во весть рост, ступать в полной уверенности, без тени сомнения!

На очередном шаге нога провалилась в пустоту, Влад попытался за что-нибудь ухватиться… мгновение полета… скользящий удар…

Когда темнота перестала пинаться, он осторожно пошевелился. Выплюнул изо рта песок.

Ну что, дорогой товарищ? Воды нет. Еды нет. Проводника нет. Ты полностью свободен!

Глава 39

— Эй, красавчик, тебе нравятся мои сиськи?

Влад открыл глаза. Было уже светло.

В нескольких метрах от него стояла грязная бомжиха.

— Смотри, как встрепенулся! Прямо жеребец! — она отпустила задранный свитер. — А я тебе действительно нравлюсь?

Рядом на круглом камне сидел старик, в облике которого было что-то знакомое. Он сосредоточенно обматывал опухшую ногу грязной тряпкой.

— Ну что, нравлюсь я тебе? — повторила женщина с вызовом.

— Ответь, — буркнул старик, не отрываясь от своего занятия. — А то с ней случится истерика.

— Нравлюсь?

Влад вздохнул:

— Нравишься. Очень.

— Врешь! — лицо женщины исказилось — Ты это для того сказал, чтобы я от тебя отстала!

Старик под взглядом Влада развел руками: извини, мол, не угадал ты.

— А я ведь раньше всем нравилась, — размазывала женщина слезы по грязному лицу. — На мои сиськи фотографы стаями слетались. Я им со сцены пела. Только звали меня иначе.

— Варя! — старик посмотрел на нее укоризненно.

— И без тебя знаю, что Варя! — мигом озлобилась она. — Но сейчас я не с тобой разговариваю!

Старик кивнул и принялся поглаживать ногу через повязку. Женщина между тем вытянула вперед правую руку, устремила взгляд в туман и запела:

Какая боль!

Какая боль!

Аргентина – Ямайка,

Пять – Ноль!

Песня иссякла, но исполнительница продолжала стоять неподвижно. Старик невозмутимо занимался своей ногой.

— Нет, это не мой репертуар, — женщина опустила руку и подошла к Владу поближе: — А ты не помнишь, какие песни я пела раньше?

— Нет, не помню.

— А сиськи? — она снова задрала свитер. — Сиськи помнишь?

— Нет, — Влад покачал головой. — Не помню.

Женщина заправила свитер в штаны, стерла с лица остатки слез и ткнула старика в плечо:

— Пойдем домой! И больше не говори, что у меня одной с памятью беда!

Старик принялся суетливо засовывать ногу в рваный ботинок.

— Кто бы мог подумать… — бормотал он. — Кто бы мог подумать, что когда-нибудь мной будут так бесцеремонно командовать…

Распихав по карманам свои многочисленные тряпочки, он посмотрел на Влада:

— Ты как здесь оказался?

— С неба свалился.

— С неба?! — старик вдруг оживился. — Тогда мы с тобой коллеги! Я раньше на телевидении работал!

Влад мысленно убрал с лица этого человека въевшуюся грязь и поставил вокруг лысой головы рамку. Да, вполне возможно, в телевизоре он его и видел.

— И что новоявленному посланнику небес здесь нужно?

— Красную площадь.

— Вот уж не думал, что туристы появятся так скоро, — усмехнулся старик. — Но, в любом случае, это судьба!

Негнущимися ногам он осилил подъем на небольшой холм и обернулся с вершины:

— Чего сидишь? Экскурсия уже началась!

Да, это была Красная площадь. И стены Кремля, и рубиновые звезды, и Собор Василия Блаженного. Хоть и в виде строительного мусора, но все это присутствовало! Был даже кусок булыжной мостовой, такой неестественно ровной посреди застывшего в камне девятого вала.

— Это ты так хотел увидеть? — спросил старик.

— Хотел? — Влад все еще оглядывал открывшуюся панораму. — Ну, это не совсем правильное слово…

Старик еще постоял, потом вздохнул:

— Ладно, пойдем. Здесь недалеко.

Они находились в подвале с низким потолком. Метров пятнадцать квадратных. Огромный котел на треть площади. Перед ним печка-буржуйка и два топчана по бокам.

— Вот! — старик обвел помещение взглядом. — Если еще дров и еды натаскать, то любую зиму пересидеть можно. Хоть вдвоем, а хоть и втроем!

— А котел зачем? — спросил Влад.

— Да в этом-то котле все и дело! Сам подумай. Вот наступит зима. Река замерзнет. Придется каждый день долбить лед, чтобы набрать воды. Но можно ведь не дожидаться зимы! Можно уже сейчас потихоньку носить воду, очищать ее, заливать в котел! Тем более река поднялась и теперь стоит почти вровень с бывшей набережной — черпай себе да черпай! Как тебе такая идея?

— Ну…

— Я уже начал ее осуществлять, — старик придвинулся поближе. — Только мне ходить тяжело, ноги болят. А ты вон молодой и сильный! Поэтому подумай. Будем жить втроем. Ты, я и Варя. Еды нам хватит, я дорогу в подземный склад знаю. Запасемся чистой водичкой. И зимой всем желающим станем наливать, за небольшую плату. Превратимся в королей!

Взгляд Влада упал на стопку помятых журналов на топчане. Он подошел, взял один. На обложке красовалась блондинка в купальнике и темных очках, под пальмой. На следующей странице реклама швейцарских часов.

— Это Варя повсюду собирает, все себя найти хочет, — пояснил старик. — Жалко ее.

— Нашел, кого жалеть! — раздался за их спинами знакомый голос. — Даже если меня на самом деле Варей зовут, то все равно это имя. А ты вон хоть своего имени и не забывал, а на Лысого отзываешься!

Вытащив из кармана какие-то железяки, она сложила их в дальнем углу. Туда же отнесла журналы. Уселась на топчан.

— Ты, красавчик, не слушай Лысого, — сказала она, расстегивая куртку. — Это я все сделала. Дверь повесила, и замок нашла. Трубу от печки наверх вывела. И сам котел внутри тоже я драила. Вот этими самыми руками!

Варя долго смотрела на свои ладони, потом повернулась к Владу и задрала свитер:

— Ты можешь не помнить моих рук, красавчик, но сиськи-то помнишь?

— Нет, не помню.

— Ну и ладно! — она отвернулась. — Будешь тогда спать с Лысым!

Влад заканчивал вторую ходку в тот день. Умудрился донести гнутое ведро почти до самого дома и расплескать только треть. Он подумал, что со следующей ходки надо будет набирать чуть больше половины. И правда, зачем тащить воду, которая все равно расплещется?! Такая, вроде бы, простая мысль, но пока к ней пробьешься…

До подвала оставалось совсем немного, как вдруг послышался шум. Влад поставил ведро на ровное место, а когда поднял голову, то развалины перед ним ожили! Из многочисленных щелей стали выползать люди, и все как один, едва разогнувшись, принимались кричать и бить в железяки. Поскольку объект такого всеобщего интереса находился за его спиной, Влад обернулся.

Метрах в двадцати, в подражании своему вожаку — огромной кавказской овчарке — застыла стая собак.

Подбежал старик. Подобрав два камня, он с гиканьем ударил одним о другой и бросил по очереди в сторону собак. Потом обернулся:

— Барабань во что попало! Давай!

Истинный размер стаи определить было трудно. Но даже если их всего лишь сколько доступно глазу…

Между тем, собаки второго эшелона, не выдержав начальственной неподвижности, стали метаться мордами: то на вожака глянут, то на бывших двуногих друзей. И вот вожак резко повернулся, толкнул грудью одного из своих приближенных и метнулся прочь.

Это было похоже на парад. Собаки разных размеров, пород и окрасов выныривали на пригорок, бросали на людей короткий взгляд и двигались дальше. Их было не меньше пятисот! В хвосте стаи семенила на коротких лапах такса, тащившая зачем-то в зубах длинный поводок.

— Мы их победили! — запыхавшийся старик светился счастьем. — Раньше они ели трупы, потом куда-то подевались. Я думал, ушли в леса. Но вот опять появились. И как много!

Собак и след простыл, а оживление в стане людей не спадало. Смех, возгласы, изложение событий в лицах для тех, кто еще только подтягивался. Прикатили пустую бочку, разожгли в ней огонь. Откуда-то появилось шампанское. Стреляли пробками, пили прямо из горлышка, под всеобщий гогот обливались. С наступлением темноты стали водить вокруг раскаленной бочки хороводы, как-то очень сосредоточившись на своем веселии — назло собакам, темноте, и черт знает чему еще!

Влад наблюдал за всем этим с приличного расстояния. Надо было идти спать, а он все сидел и сидел, не желая отнимать у неожиданного праздника единственного зрителя… Подошел старик. Протянул кружку, плеснул в нее из темной бутылки. Это был коньяк! Первая порция шибанула в нос. Вторая уже в голову.

— А я ведь всему этому рад, — задумчиво глядел на огонь старик. — Лохмотьям своим рад, выбитым зубам, опухшим ногам. Это мне расплата. За то, что жил в выдуманном мире. И все на свете старался разумно объяснить. Сначала советскую глупость в логичный вид приводил. Потом бандитизм издержками демократии называл. Затем поддакивал новой формации государственных деятелей, когда они распихивали страну по своим карманам. Социальная политика, общественное согласие, сильная власть. В общем, мутил людям голову… И еще лелеял свое тщеславие. Как смотрюсь на экране, как умею строить фразу, как держу паузу… А ведь мог! У меня же была многомиллионная аудитория! Мог! И многое видел. Но почему-то считал непричесанную правду чем-то неудобным. Поэтому и объяснял, объяснял, объяснял… Думал, что этим смогу двум своим внучкам будущее обеспечить. Чтобы не пришлось им как мне, наступая себе на горло… А они, внученьки мои любимые, лежат теперь вот здесь, в земле. И ты мне предлагаешь найти этому логичное объяснение. Предлагаешь найти, да? А я не буду! Ты слышишь? Не буду! Я сейчас живу жизнью, которую мне нет необходимости объяснять. Потому что я ее заслужил! Да, я радуюсь своим выбитым зубам и больным ногам! И когда что-нибудь вроде этих собак придет остатки этой жизни у меня отнимать, я тоже буду этому радоваться! Заслужил! Вот только внучек жалко. Когда родилась старшая, мы с женой…

Праздник, посвященный локальной победе людского сообщества над собачьим, догорал. Веселье спало, все разбрелись по сторонам своими маленькими компаниями. Сидят вот, обнимаются, беззлобно поругиваются. И если двое, то не обязательно мужчина с женщиной. И не обязательно мужчины и женщины отдельно. А половую принадлежность некоторых так вообще трудно определить. Влад вдруг подумал, что каждый человек в главной своей части является личностью, единственной и неповторимой, а уж потом кем-то еще! Идея, конечно, не новая, но на этих развалинах просто ошарашивающая! Хотя, здесь трудно вообще кем-то быть — вот и приходится обживать тот уголок, который не зависит от внешних обстоятельств. Кажется, такой уголок называется душа…

Шаг за шагом. Руку оттягивает бесформенная кукла-неваляшка. Которая хочет попасть в ритм твоей ходьбы, раскачаться, оттолкнуться — и соскочить хотя бы малой своей частью. А как соскочит, так сразу сквозь землю обратно. Бегает быстро! Поэтому когда ведро опускается в реку, в нем каждый раз оказывается эта неваляшка. Насмехается, подначивает зачерпнуть побольше… В этой реке столько раз по ведру с неваляшкой, что с ума сойти можно.

Не суетись, Владислав Максимович! Ты задачу поставил. И уже вышел на позицию. Теперь погоди немного. Приводные шестерни этого мира когда еще займут нужное положение! Ты же пока стань частью окружающей обстановки. И не возмущай пространство своим неприятием… Тьфу, черт! Это всего лишь сон и всего лишь Савельич. Не спится же старому разведчику!

Сегодня пошел снег. Черный. Лысый этому обрадовался. Сказал, что кристаллы льда в верхних слоях атмосферы формируются вокруг частичек пепла, а что снег при плюсовой температуре стал выпадать, так это тоже хорошо — быстрей всю черноту приземлит. Но черному снегу только один Лысый и радовался.

Опять приходила стая собак. Опять все кричали и били в железяки. В какой-то момент уже казалось, что собаки не отвернут. Но нет, ушли. Правда, стояли долго. И на этот раз никакого праздника не было. Даже наоборот.

У тебя когда-то была цель, Красавчик. А еще было имя, на которое ты много чего успел нанизать. До чего проще дойти — до того имени или до реки с черной водой?

Что? Сиськи?.. Нет… Хотя, погоди. Вроде как что-то начинает припоминаться…

Он сидел на камне. Просто сидел.

За водой не пошел. Просто не пошел.

Смотрел перед собой. Потом смотрел на небо. Потом снова перед собой. Верх, низ, право, лево — все эти понятия очень условны.

Показался Лысый. Он летел на всех своих парах. И на ходу подавал знаки: уходи, мол, прячься… Забавный этот Лысый. Для человека, решившего радоваться всему подряд, слишком быстро улепетывает. Мог бы ничего и не говорить. Влад уже давно разобрал на слух и Лысого с его беготней, и чужаков на реке.

Их трое, этих чужаков.

Идут медленно, озираются. Сначала приметят ориентир, потом подтягивают себя к нему словно абордажными крючьями. Неужели на большой земле все так передвигаются?

Они заметили его только когда оказались совсем рядом. Остановились. Посовещались. Подошли. Чужаки, точно. Упитанные такие. Одежда чистая, и карманы не оторваны.

— Уважаемый! — произнес самый крепкий из них. — Нам ваша помощь нужна. Кое-что отнести.

Очень кривые чужаки. Сначала подумают, потом эту мысль спрячут, а вместо нее слова выставят.

— Нам надо до темноты успеть. Поможете? А мы вам за это десять банок консервов дадим.

Этот крепкий у них за старшего. Показывает на пальцах. Десять банок. Десять. Ага, давай, растопырь две пятерни еще раз… Если надо успеть до темноты, то выходить придется прямо сейчас. Отвык он от такого оперативного планирования… Но десять банок. За подобной добычей Лысому дня три в его секретный склад таскаться.

— Далеко идти?

На секунду чужаки остолбенели, как если бы встретили говорящую обезьяну.

— Нет, не далеко! — спохватился старший. — У нас четвертый человек на берегу остался. Он ногу подвернул, идти не может. А две ходки нам не успеть. Мы вам пять банок сейчас дадим, а пять потом. Хорошо?

Второй чужак достал из своего рюкзака пять банок тушенки, положил перед Владом. Банки что надо, большие, и без единой вмятины! Их надо сунуть между камнями и бросить сверху перчатку — Лысый поймет…

Они двигались друг за другом. Когда показалась река, повернули направо и некоторое время шли вдоль нее. Потом стали забирать еще правее. В этой местности Влад не ориентировался совсем, поэтому просто переставлял ноги, цепляясь взглядом за спину впередиидущего и чувствуя на себе взгляд замыкающего.

Остановились на руинах какого-то здания. Всей толпой отодвинули обломок кирпичной стены. Старший протиснулся в образовавшийся проход, за ним его напарник. Тот, что шел замыкающим, остался с Владом снаружи.

Бывает так, что с некоторыми людьми находиться рядом и молчать хорошо. А с некоторыми не очень. Этому третьему, похоже, никакой разговор не помог бы.

Тех двоих не было довольно долго. Когда появились, подтолкнули к расщелине большой деревянный ящик. Пока Влад вместе с этим третьим вытаскивал его наружу, они принесли еще один.

Ящики оказались тяжелыми. Одно дело такой поднять-опустить, и совсем другое тащить по развалинам… Очень скоро металлическая ручка ящика стала скользкой от пота — и Влад растворился во всем этом мучительном преодолении земного притяжения.

Наконец, когда они в очередной раз остановились передохнуть, старший подошел к самой воде и три раза громко свистнул. Сразу в тумане затарахтел мотор.

— Это наш четвертый, — старший присел рядом. — Сейчас мы загрузим ящики, и вы получите остальную часть консервов.

Двое других стояли на берегу, не спеша прикладываясь к своим флягам. Из тумана проступили очертания катера. Он оказался неожиданно большим! И совсем не подходящим этому месту. На таком катере хорошо бы раньше, по Неве, белыми ночами…

Какая-то очень важная мысль, имеющая отношение к настоящему моменту, появилась у Влада на пороге сознания.

— Попейте воды, — старший протянул открытую флягу. — Вы ведь тоже устали.

Вода! Всю степень жажды осознаешь лишь тогда, когда начнешь пить. Влад сделал три больших глотка. Вода показалась ему сладкой — потому, наверное, что была чистой. Прежде чем отдать флягу, он приложился к ней еще раз.

Между тем катер причалил, на берег сошел человек и стал вместе с теми двоими затаскивать на борт ящики. Один, другой… Владу вдруг показалось, что он смотрит фильм. Да, фильм! Вот эти трое спрыгивают с катера и направляются к зрителям. Широко так шагают, размашисто. Если добавить восходящее солнце на заднем плане и соответствующую музыку, то это вполне мог быть какой-нибудь боевик. Точно, начало фильма, или конец…

Картинка в его глазах замедлилась и, прежде чем погаснуть, повернулась на бок.

Четыре человека погрузили на борт неподвижное тело. Огляделись. Оттолкнули катер от берега. Заурчал двигатель.

— Бомж-то жилистый попался, — усмехнулся тот, что шел в паре с Владом. — И проблем с ним никаких не было.

— А у меня с бомжами больше проблем не будет вообще, — старший зашвырнул флягу далеко в воду. — Этого отвезем, и я ухожу.

— Куда?

— На Алтай, к брату. Говорят, там солнце еще появляется.

— А как же присяга?

— Я присягал своей Родине, — старший прищурился. — А из этого бункера столько народу сбежало, что я уж и не знаю, кого мы там непорчеными бомжами кормим. Может, ты знаешь?

Никто не ответил.

— То-то и оно. Так вы со мной?

Глава 40

Он открыл глаза.

Темно. Тихо.

Память работает четко.

Там, на берегу, он принял из рук чужака флягу. В этом состоял его последний прокол. А до того был катер, прокол предпоследний. Они же сказали, что их четвертый подвернул ногу и поэтому не может идти. А если бы он не подвернул ногу, то что — бросили бы катер у берега и ломанулись за ящиками всей толпой? К тому же, этот четвертый совсем не хромал… Хотя там, на берегу, ему все равно не дали бы уйти. Выбор существовал чуть раньше, когда прибежал подгоняемый страхом Лысый. Да, в тот момент он тоже мог спрятаться — если, конечно, намеревался остаться на развалинах навсегда.

Влад закрыл глаза. Снова открыл. Попытался пошевелиться… Не удалось даже поднять голову. Съежившись, он дернулся всем телом. Боль в запястьях… Он к чему-то привязан. В каком-то помещении. И это все, что на данный момент можно установить. А если покричать?.. Нет. Слишком уж многоходовая комбинация была разыграна для того, чтобы он здесь оказался. Поэтому крик вряд ли существенно повлияет на общий расклад.

Он всматривался и вслушивался в окружающее пространство. Порой казалось, что темнота густо населена какими-то тенями. И еще шорохами. Но нет, если бы все это было реальным, то обязательно во что-нибудь переросло, а так…

Видимо, он задремал. Потому что неожиданно вспыхнувший свет ударил приглушенно, через веки.

В помещении кто-то двигался. Свободно, не таясь.

На долю секунды Влад открыл глаза, но успел увидеть только штук пять ярких ламп против своего лица.

— Уже проснулся? — раздался слева мужской голос. — Быстро ты отошел. Слышишь меня?

— Слышу.

— Это хорошо, что слух есть. А что еще и голос, так это не очень. Твоим предшественникам приходилось вон рты заклеивать.

Незнакомец отвернул лампу, и Влад смог немного разглядеть его. Двойной подбородок. Усы. Очки. Белый халат и шапочка.

— Итак, — продолжал незнакомец. — Начнем с самого начала. Ты здесь для того, чтобы послужить науке. Где мы находимся и кто я такой, тебе знать не обязательно. Я в религию не верю, поэтому можешь считать меня в отношении своей персоны высшим разумом. А служить ты будешь в качестве объекта экспериментов. Во-первых, меня интересуют изменения, которые происходят с организмом, пережившим ядерный взрыв. Во-вторых, надо будет испытать ряд лекарственных препаратов.

Яркий свет резанул по глазам.

— Слушай, — этот хмырь вроде как наклонился ближе. — Ты почему лежишь так спокойно? От таких вот спокойных и есть все неприятности. Давай-ка лучше я сразу тебе рот заклею.

Сволочь! Присобачил от уха до уха широкий пластырь, тщательно его разгладил, похоже, пинцетом. Знал, гад, что может без пальца остаться!

— Пойми, ничего личного. Меня не интересует даже твое имя. Здесь ты всего лишь организм. Все равно умер бы там, на поверхности. А тут ты нужен мне живой, в хорошем состоянии. Это ведь я приказал наружной охране доставить кого-нибудь с развалин целым и невредимым. И я буду ухаживать за тобой, кормить, колоть витамины. Так что оцени по достоинству степень моей доброты! И если станешь себя хорошо вести, то после всего я дам тебе возможность рассказать свою жизнь. Облегчить, так сказать, душу. Мне-то это ни к чему, это тебе больше надо будет. А потом, напоследок, и ты мне удовольствие доставишь. Я ведь тоже свои слабости имею. Люблю, знаешь ли, наблюдать, как из человека жизнь уходит.

Ослепляющий свет погас.

Тот же голос раздался уже с расстояния:

— Отныне тебя зовут объект номер четыре. Это потому, что перед тобой были еще три. Все они послужили науке, и тебе предстоит то же самое. Так что пока отдыхай, набирайся сил.

Щелкнул замок. Некоторое время темнота сражалась с радужными кругами перед глазами. Победила.

Ну что, Влад? Не хотел ты кончаться по-легкому. А ведь столько возможностей было! Теперь вот смерть решила допросить тебя с пристрастием. Все еще куда-то стремишься? Все еще не смирился с тем, что твоей жизни больше нет?

Он попытался приподняться опершись на лопатки… Раскачаться бедрами… Выдохнуть, сжаться даже мысленно — и резко на бок… Черт! Как хитро его примотали! Голову, грудь, живот, еще колени, кажется… Собравшись, он дернулся что было сил! Что-то скрипнуло. И, похоже, не у него внутри. Он полежал, потом повторил движение. Да, скрипело то, к чему была привязана левая рука. Или то, чем она была привязана…

Подожди, Влад, так нельзя! Даже если б ты мог дышать ртом, все равно не стоит превращать это дело в механическое трепыхание. Ты должен каждое свое движение совершать так, будто на его пути ничего не стоит. Дерни рукой в полной уверенности, что она подскочит и ударит тебя в подбородок! Еще! Еще! Каждый раз как первый!

Через какое-то время кисть левой руки стало ломить. Потом заныло плечо…

Отдохни, Влад. Только не усни! И не надо думать. Ни в какую сторону не надо! Отдохнул? Тогда давай, дергай руку. Дергай! Еще раз. Еще… Теперь полежи спокойно. А сейчас — со всей дури!!!

Он рванулся… и похолодел. Показалось, что кисть сдвинулась. Совсем уж жуткой боли не было, значит… Точно, свободный ход левой руки увеличился! Вывернув плечо, он начал дергать локоть назад. Тут уж можно как рыба на крючке, в естественном порыве жажды жизни…

Есть!!!

Спасибо вам, родные объекты номер один, номер два и номер три! Ваши усилия тоже здесь были!

Теперь надо действовать быстро. Если застукают в таком положении, то второй попытки уже не дадут!

Он сорвал со рта пластырь. Освободил голову. Пальцы левой руки слушались плохо, поэтому с правой провозился долго. Всего лишь кожаные ремни с металлическими застежками — а какова цена вопроса!

Наконец, он полностью высвободился и осторожно спустился на пол. В незнакомом месте в кромешной тьме — только ползком!

Итак. Замок щелкнул в левой стороне, поэтому туда… Стоп. Препятствие. Похоже, металлические ножки. Расстояние между ними приличное, следовательно, это ножки стола. Давай, встань на одно колено, рукой нащупай край столешницы. Не дави, эта конструкция может быть очень легкой. Поднимись на ноги, опираясь на стол. Хорошо! Теперь ощупай поверхность, но так, чтобы ничего не уронить. Правую руку вверх и плоскостью ладони медленно вниз, будто накрываешь комара. Ничего. Снова вверх, на ширину ладони в сторону, и снова вниз. Ничего. Еще раз вверх, вниз… Стоп! Какая-то банка. Железная… Вверх, в сторону, вниз. Ножницы. Их быстро под левую руку. Давай, осталось немного… Все. Больше ничего нет. Теперь снова на пол. Осторожно! Свернуть со стола железную банку — это как врубить сигнал тревоги… Ножницы хоть и с тупыми концами, зато большие. Для начала достаточно. Теперь осталось занять правильную позицию… Столы ставят не всегда к стенам, но сторонами почти всегда параллельно этим самым стенам. Медленно ползти туда… Есть! Подняться на ноги. И осторожно вдоль стены… Дверь. Если она открывается сюда, внутрь помещения, то снаружи за ручку берутся правой рукой, толкают… Значит, стоять надо здесь.

Шаги?.. Спокойно, Влад, фактор внезапности сейчас на твоей стороне. Тебе надо зажать ножницы между пальцами, уперев кольца в середину ладони. И теперь только ждать.

Ждать…

Ждать…

Это была не та дверь. Оказывается, он занял позицию возле стенного шкафа! Входная дверь открылась метрах в двух.

Загорелся свет.

Сквозь резь в глазах Влад увидел, как в помещение спиной вперед заходит человек и тянет за собой тележку. Он уже миновал дверной проем, как вдруг обернулся.

Тот, вчерашний!

Мгновение они смотрели друг на друга.

Этот тип бросился к еще открытой двери, но натолкнулся на тележку.

Влад зацепил левой рукой воротник белого халата, однако пальцы проявили предательскую слабость. Тогда он выпустил ножницы из правой руки, обхватил ею толстую шею этого доктора и крутанулся. Они грохнулись на пол.

Нет, дорогой товарищ! Твоя упитанность тут роли не играет! Здесь более важно, на чьей стороне объект номер один, объект номер два и объект номер три! Тебя, сволочь, хорошо бы допросить, но руки еле держат! Поэтому похрипи еще немного…

Долго лежать нельзя, Влад. Ты уже почти отдышался, а на удары в висках забей.

В карманах белого халата он нашел связку ключей и пластиковую карточку. На карточке надпись «Начальник службы охраны». Имя с фамилией и фотография затерты — похоже, затирались много раз. Ладно, пусть будет на предъявителя!

Он надел штаны этого. Ботинки оказались малы, поэтому пришлось смять задники. Теперь только накинуть халат и шапочку. Экипировка, конечно, никакая, но она ему в любом случае ненадолго!

На передвижном столике под белой тряпкой покоились несколько шприцов, ампулы, два скальпеля, кусачки, длинное шило, мясницкий топорик. Согласись, Влад, что после того, как эти инструменты науки едва не сработали по тебе, они воспринимаются совсем не так, как раньше! Ладно, эмоции в сторону: шило в задний карман брюк, топорик в правую руку.

Выключив свет, он подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Потом поднес карточку к сканеру.

Тусклый свет от плоских ламп на низком потолке. Бежевые стены. Длинный коридор. Тишина.

Не особо раздумывая, Влад двинулся налево.

По обе стороны коридора в шахматном порядке двери: слева, справа, слева, справа. И ни одной таблички! Пропуск начальника охраны — это, скорей всего, пропуск-вездеход, он любую дверь открыть может. Вот только любая нам не нужна, за любой мы уже были…

Коридор поворачивал направо. Влад остановился и прислушался. Выглянул. Никого. И снова на открытом пространстве, снова от двери к двери. Затянувшееся отсутствие явных угроз стало уже напрягать! Подумалось, что если подозрительное затишье продлится еще какое-то время, придется самому что-нибудь учудить. И словно в ответ на эту мысль — открытая дверь!

Спокойно, Влад, спокойно! Ты уже достаточно постоял возле проема, теперь медленно загляни…

Большое помещение. По стенам шкафы, в центре стол.

Один медленный шаг внутрь. Вплотную к стене, но ничего не касаясь. И второй шаг… На противоположной стороне в дальнем конце еще дверь, полуоткрытая. И оттуда доносятся звуки, будто работает телевизор…

На стуле возле стола лежал автомат. Старый добрый калашников. Ни к чему не привязанный.

Влад выскользнул обратно в коридор. Отстегнул от автомата магазин. Полный. Час от часу не легче! Одно дело пустые коридоры, и совсем другое — снаряженное оружие без хозяина! Влад пристегнул магазин обратно, но затвор передергивать не стал, только перевел предохранитель в положение одиночного огня. Секунду подумав, перекинул автомат за спину — чтобы топорик не оставлять. Перебирая варианты дальнейших своих действий, он двинулся дальше…

И вдруг — торопливые шаги за углом!

Назад, в открытую дверь, спиной к стене, и смотреть, но не пристально…

По коридору встречным курсом прошел человек. Невысокий. В джинсах и клетчатой рубашке. Вроде, без оружия.

Как только этот человек скрылся за поворотом, Влад взял свою обувь в руку и пустился следом. Пробегая на цыпочках по холодному полу, он представил, что за потеха будет, если вот сейчас прозвенит звонок, пусть не на школьную перемену, а на какой-нибудь обед — и сразу откроются двери, и повалят из них люди. Да, выйдут такие, живо обсуждающие свои дела, а навстречу босое приведение: белый халат, шапочка, в одной руке стоптанные ботинки, в другой топор!

Добежав до поворота, Влад задержал дыхание и выглянул из-за угла. Человек остановился напротив одной из дверей. Неужели напротив той, за которой лежит труп?..

Дверь открылась, загорелся свет, в проеме мелькнула белая стена.

Теперь медлить нельзя!

Ворвавшись в помещение, Влад подбросил ботинки к потолку и с поднятым топором ринулся к незнакомцу:

— Лежать! Мордой в пол!!!

— Не надо! — человек присел на корточки и поднял руки. — Я просто повар!

— Лицом вниз! Руки за голову!

Прижать к полу, обыскать…

Только пластиковая карточка в правом кармане.

— Где мы находимся?!

— Объект номер один резервный один.

— Попробуй еще раз, — Влад наклонился к самому его уху. — Где мы находимся?!

— Под землей! В бункере! Нас тут шестеро оставалось! Я повар, Паша меня зовут! Еще три охранника, и этот вот доктор, он здесь вроде как начальником над всеми был, поэтому я ему и помогал. Тебя вот затаскивать сюда тоже помогал! Повар я! Повар! Ням-ням!

— Шестой кто?

— А шестой тот, кого ты ищешь!

Влад поднял этого человека на ноги, повернул лицом:

— Кого это я ищу?

Румянец во всю щеку, веснушки, светлые ресницы. Пытается потрогать разбитый нос. Паша. Повар.

— Кого я ищу?

— Ну, ты же из Питера пришел? Самого главного искать, верно? Так здесь он! Сидит на своем уровне в одиночестве. Слушай, а ты сейчас покушаешь или потом?..

Снова по коридору. Влад чуть сзади, с автоматом на груди.

Возле знакомой открытой двери Паша обернулся, хотел что-то сказать, но только махнул рукой. Сразу за вторым поворотом он остановился:

— На лифте поедем?

— А какие еще варианты?

— Можно пешком, по лестнице.

— И все?

— Все.

Влад усмехнулся:

— Смотри ты! Прямо как у людей!

Лестница была металлической, гулкой. По стенам какие-то датчики. Спустились на один уровень. Ступени шли еще дальше.

— А там что? — спросил Влад, заглядывая в узкую щель между пролетами.

— Этажом ниже хранятся запасы. А на самом дне — убежище. На одного человека. Мы его мавзолеем называем. Сам я туда не ходил, мне не интересно.

Паша открыл толстую железную дверь.

— Это приемная, — прошептал он. — Уж не знаю, стоит оно того или нет, но тебе видней. Если что, я буду недалеко.

Черный кожаный диван вдоль стены. Стол, на нем два монитора дают картинки с камер наблюдения. По всему полу ковер. Дверь в следующее помещение приоткрыта.

Ну, Влад, затвор автомата ты передернул еще на лестнице, спрятав звук за гулом металлических ступеней. Теперь давай, в полный рост, как на воскресной прогулке.

Помещение большое, круглое. Стена начинается против двери скошенным в верхней половине выступом и раскручивается спиралью по часовой стрелке, образуя проход там, где должна была бы замкнуть круг. Книжный шкаф. Буфет. Три кресла. Низкий столик. Даже на вид все очень дорого! Вот только запах неподходящий.

— Проходите, пожалуйста, — раздался из-за стены знакомый голос. — Я сейчас.

Все, Влад. Теперь не оплошай.

Сколько раз этот человек входил в твой дом с экрана телевизора! Уверенно так вступал! Прямо с трибуны. И с палубы военного корабля. Въезжал на лимузине с мигалкой. И верхом на осле… А сейчас ты к нему с ответным визитом. И тебе надо за один раз уравнять счет!

— Ну, здравствуйте! Я посылал людей, чтобы вас встретили. Как добрались?

Черный костюм, белая рубашка. Вживую он другой. Выглядит старше, и роста невысокого. А так обычный человек. Зачем-то до блеска начистил ботинки.

— Пожалуйста, присаживайтесь. А я распоряжусь, чтобы нам принесли кофе.

Нажал какую-то кнопку в подлокотнике кресла. Нажал еще раз.

Подожди, Влад. Ты ведь так долго к этому шел. Насладись моментом!

— Ладно. Не будем отрывать людей от важных дел. Давайте-ка я сам все сделаю.

Распахнутая дверца бара. Пакет кофе. Зерна мелкой дробью в пластиковый контейнер.

Что, Влад, слишком все обыденно? Ты ведь и сам не верил, что этот момент наступит.

— Как там наверху обстановка? Хотя, я и сам знаю, что людям тяжело. Ведь у нашей страны всегда была непростая судьба. Но я верю в наш народ! Он сможет пройти через все испытания и сохранит величие России!

Все, Влад, хватит. Он уже повернулся лицом. Ты еще не забыл, что именно сжимают твои руки?

— Знаете, в последнее время я очень много думал. Анализировал. И многое понял о жизни. Она не так однозначна, как это может показаться на первый взгляд.

Влад, убей его! Разве ты не видишь, кто перед тобой?! Если не видишь, то спроси у тех, кто сейчас в каком-нибудь райском госпитале душевные раны залечивает. Их миллионы! Они этому человеку доверяли. Чем обернулось для них это доверие, Влад? Или думаешь, он не виновен? Тогда вспомни, как он обеими руками греб власть под себя! Клялся в приверженности демократии, а сам в это время отнимал у людей их гражданские права и складывал себе в карман! А его дружки научились переплавлять эти украденные права в золото! Все им было мало! Убей его! За то, что использовал власть во зло! А ведь мог по-другому. Мог! Хотя бы как Горбачев. Поговорил бы с американцами, с китайцами, со всеми поговорил бы! Но нет! Не хотел! Наблюдал за стартующей ракетой как завороженный! Нравилось ему! Ощущать свое могущество нравилось! Вот и доощущался! Миллионы людей уже погибли, а что ждет остальных… Подожди, Влад. Как-то у тебя сумбурно все получается. А про страдания миллионов так и вообще… Потому, наверное, что боль миллионов — это поневоле понятие отвлеченное, поскольку такое ее количество находится далеко за гранью чувствительности человеческого существа. Тебе надо по одному. И начать издалека. Наташу помнишь? Там, в Каменке. Даже если не брать в расчет ее личное горе, то скольким раненым она не смогла помочь? Глаза ее помнишь? Тогда убей этого гада за отсутствие надежды в ее глазах! А Лиза? Помнишь? Девочка, которая спасла тебя на развалинах. Как она называла автомат? Механизмом для убийства? Это папа ее так говорил. А кем был ее отец? Кем нужно быть, чтобы понимать про оружие такое и при этом жить в ладу с самим собой? Стреляй, Влад, за отца девочки Лизы! Он ведь когда с жизнью расстался, так прежде всего к дому своему прилетел. И дочь свою видел, как она маму зовет, жену его. Что бы он сделал, Влад, окажись сейчас на твоем месте? Что бы он отдал за то, чтобы оказаться в данную минуту на твоем месте? И это еще ты не знаешь, добралась ли Лиза до Луги. А если не дошла? Если ее отец и это вынужден был наблюдать с небес? Сколько еще раз ему надо умереть, чтобы ты выстрелил, Влад?! Давай. Палец на спусковом крючке. Всего десять миллиметров свободного хода. И даже меньше, но ты рассчитывай на десять, чтобы выстрел пришел неожиданно. Хотя с такого расстояния это ни к чему, не промажешь. Просто нажми. Десять миллиметров. Последний отрезок твоего пути. Давай. Автомат дернется, полетят осколки, помещение закрытое, тебя слегка оглушит. А потом все! Это будет рубеж! Плохой ли, хороший ли — обратно не перейти! Стреляй… Не можешь? Тогда не обижайся, придется ножом по сердцу… Жену свою помнишь? Машу. Глаза ее. Руки. Дыхание. Как целовала тебя. Она сразу умерла или нет? А твой сын Серега? Кто из них мучился дольше?.. Убей этого гада, Влад!!! За Машу! Потому что оборвать жизнь такой девушки мог только нелюдь! Убей его за Серегу! За того, кем твой сын мог бы стать! Стреляй же… Не чувствуешь пальца? Тогда позови на помощь еще кого-нибудь. Или нет. Брось прятаться за спины других. Убей его за себя! За то, что ты мог сделать, но не сделал! Или станешь оправдываться тем, что тебя вводили в заблуждение все эти улыбки и правильные речи?! Да, были и улыбки, и речи. Но ведь в глубине души ты знал! Там, на войне, тебе же приоткрылась правда! И ты мог хотя бы попытаться! Когда тебя после армии звали на работу в органы, ты мог бы согласиться. Дослужился бы там до какого-нибудь приличного звания. А потом, когда б уже наполовину превратился в одного из них, подкрался бы к этому гаду, и еще нескольких с ним прихватил — вдруг помогло бы! Конечно, если бы ты после армии выбрал другую дорогу, то не встретил бы Машу… Ну и ладно, не встретил бы! Пусть у нее была бы другая семья и пусть она бы никогда тебя не узнала — но она бы жила! А ты… Тебе по любому было в эту точку. И этому президенту-резиденту тоже. Поэтому стреляй в него, Влад! Хоть и с опозданием, но расставь все по своим местам. Давай! За то, что ты думал, будто вернулся с войны! За то, что хотел простого человеческого счастья… Помнишь, как вы шли однажды с Машей по Невскому проспекту с покупками? Ты был тогда очень доволен собой. Шутил без устали. А возле Гостиного Двора собрались люди. Чего-то требовали, были с чем-то не согласны, что-то отстаивали. Там был еще человек, одетый так бедновато. И ты шуточку отпустил по поводу его одежды, помнишь? Этой шуточкой ты пытался прикрыть чувство неловкости. От того неловкости, что на них вот на каждого по десять отморозков в полицейской форме, а ты вроде как в тылу отсиживаешься! В глубине души ты все понимал… Да, Влад, ты хотел неведения, хотел розовых очков на нос. И для этого сотворил себе Большого Дядю. Которого можно было бы обвинить во всем том, с чем ты сам не хотел иметь дело! Нет, ты не считал себя маленьким человеком. Но каждый раз вставать с дивана и идти добиваться справедливости… Конечно. Проще согласиться с тем, что тебя, как и всех остальных, дергают за ниточки! Проще стать игрушкой! И ты стал ею… А теперь убей этого Большого Дядю! За то, что сам отдал ему власть над собой! Убей! Тебе как никому везет на вторые попытки…

— Наша страна в последние годы вела очень взвешенную внешнюю политику. Но, как бы там ни было, мы не могли допустить существование однополярного мира. Или даже многополярного, но без учета интересов России. Поэтому мы уделяли много внимания вопросам обороноспособности нашей страны. Здесь нам не в чем себя упрекнуть… Однако вмешались силы более высокого порядка! Мне потом мои научные советники все объяснили. Дело в том, что наша Солнечная система оказалась в особом секторе Галактики. Где действуют иные законы пространства. Эти отличия минимальны — так сказать, наноотличия. Но они приводят к тому, что в человеческом мозге активизируются самые темные инстинкты. Вот поэтому мы ничего и не смогли сделать. Все было предопределено! Еще удивительно, что наш мир так долго продержался. А в самой катастрофе никто не виноват. Только если тот, кто все это сотворил. Природа. Высший разум.

Ну вот, Влад, он уже говорит, что это Бог во всем виноват, а сам он ни при чем — только свечку держал! Ты же видишь, он никакой не кукловод, он сам сломанная игрушка! И спятил далеко не месяц назад… Давай, убей его! Слышишь?! Влад!!! Ты не можешь торчать здесь вечно! Сдерни свой мир с этой остановки! Чтоб хоть какое-то будущее наступило! Стреляй же! Стреляй…

Глава 41

Такой боли он еще не испытывал. Горло сдавило будто раскаленным железом, и казалось, что дыхание перекрыто намертво. Однако при всем при этом он спокойно сидел за длинным столом и воспринимал происходящее, в том числе и свою боль, с полным осознанием.

— А ты ничего не давал ему съесть? Не давал? — все допытывался Паша. — Ну ладно, ладно, я и сам знаю, что не давал. Ведь я к нему сразу после тебя зашел.

У Паши было лицо человека, который всегда улыбается. Точнее, улыбался. Большую часть жизни улыбался — а потом в один день появились глубокие морщины. На лбу, и от носа. Пройдет еще какое-то время, и эти морщины полностью втянут в себя следы прошлых улыбок… Повар. Все подсовывает свои бесконечные тарелочки и болтает без умолку.

— Захожу я, значит, к нему. А он сидит в кресле. Такой грустный, что я даже застыл! Да, застыл, но потом прокашлялся, конечно, и не надо ли чего, спрашиваю. А он медленно так головой качает: нет, мол, ничего не надо. И тут же хлеба свежего просит! Ну, поспешил я за хлебом, а когда вернулся — он все так же в кресле, но уже мертвый. Вот, значит… Может, сам чего съел. Или совесть в сухом остатке так действует. Да… Они ведь готовились. Когда слух прошел, что какой-то человек из Питера идет главного виновника искать, они все изменились. А как поняли, что война закончилась и наверху есть шанс выжить, то стали сваливать. Большие шишки — так те официально, вроде как для контроля за обстановкой. А потом и остальные, по-тихому. На прошлой неделе сбежал Антоха, главный компьютерщик. Жаль, умный человек, поговорить с ним было хорошо… Этот наш психиатр только нас двоих препаратами своими и не пичкал. Меня-то понятно, я ведь в ответ тоже мог его чем-нибудь накормить. А вот Антоха сумел доказать, что его паранойя нам жизненно необходима! Дескать, натрескается он антидепрессантов, нажмет в идиотской беспечности не ту кнопочку — и всем нашим генераторам крышка!

Паша снял крышку с глубокой фарфоровой чаши в красный цветочек. Персики. Половинки. В сладком сиропе. И такой густой аромат! По щекам Влада вдруг покатились слезы. Крупные, как у ребенка.

— Теперь уж, наверное, никогда не узнать, что произошло на самом деле. У кого спрашивать? Если и поймаешь кого, так каждый будет остатки одеяла на себя тянуть. Это политика во всем виновата! Началось-то все с того, что наш предложил американцам снова мир поделить. Америка, значит, закрывает глаза на то, как мы восстанавливаем Россию в границах бывшей Российской Империи, а мы помогаем Америке за два месяца навести свои порядки на Ближнем Востоке и в Северной Корее. Да, такой вот обмен. И пока американцы, под впечатлением нашего предложения, проверяли свои линии связи на предмет глюка, северные корейцы ударили. Нет, я всегда говорил, что смесь коммунистической идеологии и восточной философии — это блюдо на любителя! Их разведка уже давно против бывшего своего лучшего друга работала, и все секретные коды были им известны. В общем, подняли они в воздух свои ракеты, а еще наши самолеты, что у них базировались: часть налево, часть направо. Американцы подумали, что это мы по ним стреляем, мы подумали, что это они по нам, а китайских вождей всегда было трудно понять. Короче, на кухне случился пожар и никто не смог его вовремя потушить… Хочешь еще чего-нибудь? Нет? Тогда я постелю тебе прямо здесь, чтоб далеко не ходить. Это зал для совещаний, тут места много. Сначала отоспишься, и я тебя откормлю. А потом начнем все по-новому. Ты будешь главным. Нет, ну сам подумай! Нас тут пятеро. Ты, я и трое охранников, так? Я повар. В мою задачу входит людям угождать. Привык я так, да и не хочу иначе! Да, сначала всегда спрашиваю, чего люди желают, потом готовлю это — и подаю. Главный же — совсем наоборот! Главный должен вести за собой не особо кого спрашивая. А некоторых так даже и заставляя! Поэтому нет, на эту роль я не гожусь. И охранники тоже. Они вон месяц уже в компьютерные стрелялки между собой рубятся. Раньше еще было ничего, я им только поесть приносил. А теперь Антоха сбежал — компьютеры стали виснуть! Как зависнут, так эти черти из настоящего оружия в потолок начинают стрелять. Грохот стоит, пыль, а они еще и ругаются! Нет, охранники мало на что годятся, если только убить кого… Так что из всех кандидатов в самые главные остаешься один ты. Это и сразу понятно было! Ты же сюда дошел. Из Питера. В одиночку. И разве кто знает, что ты его даже пальцем не тронул?! Но, может, так еще и круче: увидел он тебя — да и скрипнул быстренько! Сложил, так сказать, с себя полномочия. Вот… А главный обязательно должен быть. Людям ведь надо от кого-то знать, что делать. Ты вот и будешь им говорить! Тут все работает, и связь есть. Просто когда вся пирамида рухнула, у них не нашлось, что сказать людям. Но теперь есть ты! Ладно, ладно, и я тоже есть… Ну, значит, вот. Для начала мы справимся с охранниками. Зайдем к ним вдвоем, я скажу строгим тоном, что обед отменяется, а ты, ну, это — ты все остальное… Э, да у тебя уже глаза слипаются! Давай, накрывайся одеялом. Я одну лампу не буду выключать. Спокойной ночи!

Тишина.

Постельное белье голубое, с черными квадратиками. В полумраке эти квадратики кажутся рельефными.

Раскаленный прут, стягивавший горло, вдруг растворился. Пришел полный покой, и даже какая-то невесомость. Влад увидел свое лежащее на диване тело со стороны. Попутно отметил, что оно такое… такое… одно сплошное усилие что-то превозмочь.

Господи! Я не стану просить невозможного. Если так нужно, то оставь меня здесь! Да, оставь меня здесь — но только одной половиной! Тут ведь больше и не надо… А первую, главную мою половину, отправь обратно! Туда, где кроме сожаления о прошлом есть много чего еще! Где можно играть с сыном в какую-нибудь игру и при этом самому не превращаться в игрушку! И где каждая секунда не обязана быть такой непреодолимо серьезной! Туда, где самой сильной боли за всю долгую жизнь наберется максимум на неделю… Пожалуйста, Господи! Там, рядом с Машей и Серегой, меня даже своей половиной будет больше, чем один! И я все смогу! Я все исправлю! Пожалуйста!

Пожалуйста!

Пожалуйста…

Наконец-то он понял, чем так пахнет. Свежим постельным бельем! Маша почему-то всегда его гладит. И голубого в черный квадратик у них никогда не было…

— Папка! Просыпайся! Мама говорит, что тебе надо еще поспать, но ведь она женщина. Вставай, а то проспишь свой вылет!

Нет, Сережа, теперь не просплю. Передай маме… Хотя ничего не говори, я сам.

Ну, Влад, ты кое-кому много чего обещал в обмен.

Давай. Рывком сесть на кровати. Ноги на пол.

Господи, солнечный свет ни с чем не спутаешь даже через сомкнутые веки! И так много чего рвется из груди в ответ!

Глубоко вдохнуть, задержать дыхание.

Открыть глаза.

Привет!

Все персонажи данного произведения являются вымышленными. Любое их сходство с реальными людьми носит случайный характер.