Два дерева
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Старенькое. Не миновала в своё время и меня эта тема ;)
|
Есть два дерева, к которым я отношусь не так, как к прочим.
Одно из них - сосна над высоким обрывом, что милях в двух к северу от моего трактира. Она стоит, обособившись от окружающего леса, возвышаясь над ним оранжево-красной башней прямого, как стрела, ствола, лишь чуть наклоненного в сторону обрыва. И только у самой вершины от ствола отходят мощные, искривленные ветви; они покрыты красной чешуйчатой корой, еще не успевшей огрубеть, а растопыренными узловатыми лапами с пальцами-змейками поддерживают летящую почти под облаками шапку сизоватой, выветренной зелени. Корни выпирают из земли изогнутыми бурыми спинами там, где почти от подножия сосны утес обрывается отвесной осыпью к далекой поверхности расположенной внизу долины. На хитросплетении этих корней я люблю иногда посиживать, зажав в зубах причудливо выпиленную вересковую трубку. Вид оттуда - кажется, будто обозреваешь одномоментно полмира, а остальная половина невнятно так пошумливает в это время за спиной, окружив утес своими передовыми отрядами - строем елей-копьеносцев. Только робеют они, строевики, не решаются приблизиться к обрыву, побаиваются подняться по горбатому склону к дереву-башне. Вот и летит она в центре собственной вселенной, ловит тучи верхушкой, и нет ее выше, и нет царственней... Гордая необычайно. Такая она, моя сосна.
Второе дерево совсем иное. Это липа, и растет она прямо перед трактиром, прикрывая меня от дороги; благодаря ей даже в самый знойный летний день на моем дворе - приятный полусумрак и относительная прохлада. Липа - домохозяйка; в ней нет и сотой доли той самоуверенной гордости, что у сосны, зато она полна скрытого достоинства. Листва у нее густая, того теплого изумрудно-зеленого оттенка, который так приятен для глаз, а ствол - почти черный, заметно расширяющийся книзу, и ветви тоже клонятся вниз, тяготея к земле, как и само дерево. Липа невероятно разрослась вширь, но для своего возраста совсем невысока. Возможно, это потому, что когда-то давно молния расщепила ей верхушку, прекратив рост центрального ствола. Тогда, помню, я очень боялся, что дерево погибнет. Но такова была жизненная сила этого дерева, переносящего невзгоды с невозмутимой и стоической основательностью, что когда пришла пора зеленеть, липа зазеленела. Когда пришла пора цвести, зацвела, окутав двор облаком приторного дурманящего аромата. С тех пор я за мою липу не боюсь. Вот за сосну иногда побаиваюсь - того и гляди шагнет с обрыва в своем вечном стремлении ввысь; шагнуть шагнет, а вот взлетит ли? Ну, тут уж я ничего поделать не могу. Как бы там не случилось, такова, значит, ее судьба.
Наверное, глупо привязываться к деревьям. Глупо и смешно. Но так уж странно я устроен. И смешными кажутся мне совсем другие вещи.
Хотите о смешном? Извольте.
Много посетителей у меня в трактире не бывает; почему - это я вам в другой раз расскажу. Но вот недавно заглянула интересная парочка. Ехали они из Дарена в Бревендор, а уж на этом пути наших мест не минуешь, если только не можешь позволить себе потратить лишний месяц на речную дорогу. По реке-то, конечно, удобнее и куда безопасней, но очень уж долго. Гостям моим, видно, время было дорого, вот и поворотили они коней ко мне во двор. От моего крыльца до любого другого места, где можно поесть по-человечески и переночевать под крышей, день пути, да и то - если лошадей не слишком беречь. Эти и не берегли, налетели уже после заката, да не в карете, верхами, он и она - оба в мужских седлах, и не обычных дорожных, а кавалерийских. Такое седло - пытка что для коня, что для всадника. Умные головы, которые его придумывали, только о том, видать, пеклись, чтобы новобранец, первый раз в жизни сев верхом не на забор, спину лошади в тот же день не искалечил. Удобство их, понятное дело, не интересовало. А поскольку новобранцу, буде ему придется незамедлительно в бой, надобно этой лошадью как-то еще и управлять, то и удила изобрели соответствующие: мундштук не только железный, но и ребристый по краям, дернешь чуть сильнее - губы у коня в кровь. Оттого у кавалерийских лошадей всегда рты изуродованы.
Эти-то двое кавалеристами, само собой, не были. И новичками в верховой езде вроде не были тоже. Но все равно кони их розовой пеной свой путь помечали, роняя ее с губ под копыта. Чуть не сгубились кони, ладный такой гнедой мерин под седлом у женщины и серый - у мужчины.
Я гостей встречать на крыльцо вышел. Вообще-то топот копыт я уже больше часа слушал, да удивлялся, кто это так поспешает. Прежде, в молодости, я бы спрятался до поры до времени, посмотрел бы сначала впотайку, что за посетители такие торопливые. Ну, да мало ли мы по молодости глупостями занимаемся. Нынче я не прячусь, подустал прятаться. Живу, правда, в месте тихом. Но если приезжает кто - навстречу сразу выхожу. Я на них гляну, они на меня посмотрят. Может, еще предпочтут дальше рвануть, пока не стемнело. И такое бывало.
Эти двое меня, похоже, и не заметили. Только лошади у крыльца встали, мужчина сразу на землю спрыгнул и - к женщине. А она сидит, будто к седлу приросла, губу закусила, лицо закаменевшее такое... Ну, думаю, дела. Это откуда ж они так скакали? Мужчина тем временем руки протянул, ласково так ей говорит:
- Слезай, Таюшка. Приехали. Ночевать здесь будем.
А она оглядывается, беспомощно так, чуть испуганно, будто только теперь заметила, что уже на дворе находится, а не на дороге посеред леса. И давай из седла крениться - не сползать, а именно крениться, пока прямо на руки спутнику своему не свалилась. Он этот груз драгоценный к груди прижал и в дом понес, да так споро, что я у него с дороги чуть отшатнуться успел. Ладно, думаю, устраивайтесь. И пошел лошадей вываживать.
Это, кстати, неправда, будто кони таких, как я, боятся. С лошадьми у меня полное взаимопонимание, как и с собаками, да и другим зверьем. Только кошки при моем появлении шарахаются, но они существа особые, многое чувствуют, что человеку не дано. Зато люди на их поведение внимания почти не обращают. Подумаешь, кошка под лавку сиганула. Вот если бы собака лаем изошла - дело другое. Впрочем, это я отвлекся.
Лошадок я водил долго. Сначала прямо в седлах, пока они не перестали судорожно так бока раздувать, потом расседлал, обтер и снова поводил. Пошептал немножко. Травки в сено им подмешал особой. Я слышал, что в доме хозяина зовут, но не вернулся, пока с лошадьми не закончил. Люди не пропадут, могут и сами себя обслужить. Едва не запалили коней, умники, а на чем они, интересно, завтра скакать собрались? Пешком бежать?
Гости мои, конечно, не пропали. Прежде чем я вошел с улицы, мужчина уже успел самостоятельно на полках пошуровать, выбрал бутылочку винца - неплохо выбрал, надо заметить, - открыл. Не себе, даме понес. Ну, что ж. Даме его, пожалуй, оно действительно нужно было - как лекарство. Она, бедняжка, даже сидеть не могла, прилегла прямо на лавку, глаза прикрыты, лицо бледное. И ведь не кисейная барышня вроде бы. Надо думать, путь действительно проделала немалый. Впрочем, по этой дороге люди без сильной надобности не ездят.
- Кружки справа в шкафчике, - сказал я от порога.
Мужчина вздрогнул, чуть вино не пролил. Лешаково вымя. Хожу-то я бесшумно, уж сколько раз зарекался, прежде чем к людям со спины приближаться, нарочно потопать или погреметь. Все равно забываю. Другого-то человека они обычно все-таки чувствуют, даже если не слышат, а меня - нет, не чуют. Вот и пугаются каждый раз. Причем интересно: чем человек на опасность тренированней, тем сильней пугается.
Гость оглянулся через плечо, хмуро так поинтересовался:
- Хозяин этого заведения где?
- Я хозяин, - говорю.
- А работники ваши где же?
- Нет у меня работников.
Тут уж он обернулся совсем, посмотрел на меня подозрительно. Глаза у него... В другой ситуации я бы сказал - опасные глаза. Из тех, что ни одной мелочи не упустят. Взгляд прямой, тяжеловатый, исподлобья. Знаком мне этот взгляд. Такой человек если уж решится до конца идти, то пойдет, и мало что его остановит. Хорошо с такими людьми дела иметь. Если они на вашей стороне, конечно.
Но сейчас в этих глазах она отражалась. Отражалась даже тогда, когда он в ее сторону не смотрел. И потому сейчас он был и вполовину не так опасен. И вдвойне уязвим. И сам это, кажется, чувствовал. Сильный человек.
- Так вы что, совсем один здесь живете?
- Один.
Не понравилось ему это. Однако промолчал, не стал засыпать меня вопросами. И молодец. Выбирать-то им все равно не приходится.
Я ему кружку подал, стал огонь разводить в камине. Надо же оболтусов этих горячим накормить. Камин у меня большой, сложен из нетесаного булыжника, раскочегарить его - дело неспешное, зато и тепло потом долго держит. Наверху - крючочки специальные, можно чайник повесить или котелок, можно и на вертелах готовить. Для себя-то я не кашеварю, только для приезжих. Вот и стоит камин по летнему времени месяцами холодный. Но дрова под руками всегда держу. На растопку беру поленца березовые, те, что потоньше; складываю особым образом, а одно на лучинки строгаю. Лучинки и поджигаю, подсовываю в середину, так, чтобы только концы ежиком торчали. Тут главное - не торопиться. Огонек поначалу пугливый такой, то подхватится, то прячется меж поленьев, поспешишь - и вовсе погаснет. Зато уже как возьмется получше, камин гудеть начинает, и вот тогда кидай дров сколько хочешь, хоть бы даже и сырых - не потушишь.
Постоялец мой нынешний долго смотрел, как я с камином вожусь. Потом сказал:
- Мое имя Дайсен.
- Красивое имя, - отвечаю. - Если не ошибаюсь, на одном из диалектов означает "стремительный". Вы, наверное, родом из Сумы?
- Мало кто знает сумские диалекты, - удивился он. - Я и сам не знаю. Моя мать была оттуда.
- А-а.
Этим он мне все равно что полжизни своей рассказал. Сума - страна маленькая, небогатая. Кочевых племен там больше, чем листьев на дереве, и вечно они друг с другом воюют. Естественно, добычу захватывают. И, конечно, потом продают. Жить-то как-то надо. А добыча у них какая бывает? Лошади, в основном. И - женщины. Лошади сумские недороги: хоть и выносливы, но не очень резвы, и вид у них непрезентабельный. А вот женщины, наоборот, красавицы. И на любом узорском черном рынке сумскую рабыню только весьма состоятельный человек приобрести может.
По законам-то во всем Центральном Узоре рабство запрещено. Вот и становятся сумлянки вроде как содержанками, и дети их рождаются свободными. Причем от благородных отцов. Но байстрюк есть байстрюк, вы ж понимаете, даже если свой. А уж быть сыном сумской рабыни - все равно что клеймо на лбу носить. На всю жизнь клеймо.
Дайсен, между прочим, про свою мать спокойно сказал. Без вызова, без надрыва. Так говорят о чем-то уже пережитом и оставленном в прошлом. Я, признаться, его немножко провоцировал. Но понравилось мне, как он ответил. Достойно.
Он подождал немного, думал, видно, что я тоже представлюсь. Но у меня как раз камин едва не погас, и я промолчал. Тогда Дайсен начал снова:
- Мою жену зовут Таяна. И ей... нам необходима комната с кроватью. Это возможно?
Жена. Надо же. Готов пари держать, она из благородных. Приподняла голову, смотрит на нас, но в разговор пока не вмешивается. Красивая. Даже усталость ей к лицу.
- Возможно, - кивнул я. - Отчего ж нет. Поднимайтесь наверх и выбирайте, какая больше понравится. Вы у меня нынче единственные постояльцы.
- И часто у вас так... многолюдно?
- Сегодня многолюдней, чем обычно.
Дайсен только хмыкнул. Определенно он мне начинал нравиться, этот темноглазый полусумлянин.
Жену наверх он на руках отнес. Сам чуть погодя спустился, у меня уже как раз вода закипала. И направился к выходу. Небось, про лошадок вспомнил. Поздновато, правда.
- Там, - говорю ему, - я уже все, что можно было, сделал. Я вот для вашей жены хочу травы заварить, очень хорошо силы восстанавливают. А если нужно, могу мазь приготовить для притирания. Нужно?
Дайсен вернулся от дверей, потоптался возле меня, будто интересно ему посмотреть, чем я занимаюсь. Я не возражал - пусть посмотрит. Хотя за рецепт моего травяного чая иной лекарь полжизни бы отдал. Но Дайсен, конечно, не травы запоминал. Он момент выбирал, чтобы спросить этак невзначай:
- Где тут можно свежих коней купить? Мы хорошо заплатим.
Вот те на. Он что ж, не знал, куда ехал?
- Лошадей не держу, - заметил я спокойно. - А кроме моего трактира тут кругом на день пути другого жилья не сыщешь. Неужели вам не сказали?
- Мне говорили, - усмехнулся он кривовато. - Я, правда, не поверил. Не страшно вам здесь одному?
Не то он спрашивал, про что думал. Я поднял голову - и успел увидеть, как что-то такое мелькнуло в его глазах. Мелькнуло и спряталось. Неужели обреченность?
Да, интересных постояльцев ко мне в этот раз занесло.
- Все в порядке с вашими лошадьми, - не выдержал я. - Отдохнут за ночь, и можно будет ехать. И вы отдыхайте до утра. После заката через этот лес никто не поскачет. А вас я перед рассветом разбужу.
Иногда про взгляды говорят: "мечет молнии". Так вот Дайсен в меня не просто молнию, целый залп метнул. Я бы, наверное, испугался бы даже. Если б умел.
- Почему вы решили, что за нами погоня?
Я только плечами пожал. На идиотские вопросы отвечать не люблю. И ведь про погоню я ничего не говорил, он сам начал.
Гость мой понял, что ответа не дождется, и - вот странное дело - вроде немного успокоился. Присел на лавку у камина, голову опустил. Спросил чуть погодя:
- Кони правда в порядке?
- Можете проверить. Завтра будут свеженькие.
- Как вам удалось? Я думал, мы их загнали.
- Какую пару меняете?
- Четвертую, - вздохнул он, уже не споря.
- Сбруя никуда не годится.
- Знаю. Выбора не было.
- Небось, лошадей у Никона покупали? Дом у реки, чуть выше пристани?
- Верно.
- Краденые. Наверняка.
Дайсен почти не отреагировал, словно ехать на краденых лошадях - это было для него такой мелочью по сравнению с прочим. И все же, помолчав немного, тихо попросил:
- Таяне не говорите. Незачем ей еще и об этом переживать.
- Ладно.
Чай уже настаивался, доходил, отодвинутый в уголок камина, и я занялся похлебкой - покрошил овощи, добавил специй. Мясо у меня нынче было только вяленое, свежего не запас. Ну да ничего. Захотят - к завтраку добуду, а нет - так и обойдутся. Дайсен сидел, будто враз придавленный навалившимся грузом усталости, и я сказал негромко:
- Продам я вам седла хорошие. Лошадей у меня нет, а вот сбруя кое-какая осталась.
- Спасибо, - отозвался он и снова замолчал.
Я думал, Дайсен ужин жене наверх понесет. Но она спустилась сама, и знаете что самое удивительное? Она переоделась! Когда Таяна появилась на лестнице в длинном черном платье с расшитым серебром лифом, в небрежно накинутой невесомой шали-паутинке, узкие концы которой ниспадали с локтей и в полном соответствии с модой подметали пол, да еще и в туфельках с серебряными пряжечками и на каблучке - у меня просто отвисла челюсть. Не она ли недавно шевельнуться не могла без посторонней помощи? А вот гляди ж ты. И на голове соорудила что-то такое замысловатое, подняла наверх волосы цвета спелого каштана, выпустила на лоб несколько веселых вьющихся локонов. Когда только успела?
В общем, я дар речи едва не потерял. А вот Дайсен на нее смотрел - и показалось мне, не видит он этого явно для него спроворенного наряда. Выйди она в дорожных штанах, сапогах и куртке - он точно так же бы замер. Так же бы жадно взгляд ее лукавых глаз ловил. Потому что если есть у тебя настоящая драгоценность, и ты в этом толк понимаешь - не важно тебе, какая у нее оправа. Золотая или оловянная. А вовсе без оправы еще и лучше... Хм.
Еще мне показалось - притаилась в глубине его глаз горечь, засела там, на самом дне, спряталась, но не исчезла. Будто знает человек, что не удержать ему эту драгоценность, сам себе не признается, но - знает все равно. И заталкивает это знание поглубже, купается в солнечном свете, пока тучи не сгустились, каждое мгновение бережет... Грустно мне стало отчего-то. И - радостно. Что-то такое было у этих двоих, что просто нельзя было не радоваться. И не грустить - нельзя.
Пришлось мне в подвал спускаться. Там я в сундуках много всякой всячины храню, пользуюсь-то редко, но тут уж случай обязывал. Отыскал набор столового серебра червленого, и посуду из натурального сермского фаянса, и кохинхитские бокалы. Выбрал несколько бутылочек вина из тех, что на полки не выставляю. Долго пытался вспомнить, куда же я подевал коробки со лхасскими сладостями... Нашел и это. Наверх в несколько приемов носил.
Таяну мне удалось удивить, а вот Дайсена - обеспокоить. Не доверял он мне. Правильно, в общем-то, делал. И что за каждым движением моим следил - правильно. Только чуть-чуть слишком откровенно. Впрочем, это на мой взгляд откровенно, а ему, наверное, казалось - незаметно. Я решил внимания на это не обращать. Не портить такой неожиданный праздник.
Вообще-то я человеческой едой не питаюсь. Так, для вида могу съесть немного. Она мне не вредит - но и не приносит ни пользы, ни удовольствия. Вот винца хорошего люблю иногда выпить. Не пьянею, но вкус мне нравится. Еще люблю трубочку неспешно выкурить. Об этом я, кажется, уже рассказывал. Однако застолье... Раньше я не понимал, что люди в них находят. Позже понял. Дело тут ведь не в еде, и даже не в вине. Дело в самих людях. Если хочешь с человеком пообщаться нормально - посиди с ним за столом. Тут все барьеры отступают на время - не исчезают, конечно, но все же отступают. Недоверие прячется в карман до поры. Более откровенные, чем обычно, вопросы иногда влекут за собой неожиданно близкие к откровенности ответы. И хотя на серьезные темы говорить за едой не принято, иной раз такое услышишь... Я не знаю, почему вид накрытого стола обладает такой волшебной силой. Но замечал неоднократно - если хочешь людей узнать получше, поучаствуй в их застолье.
Впрочем, на этот раз вышло так, что за ужином мы говорили в основном на тему, которой я предпочел бы вовсе избежать - обо мне. Я извертелся, как ерш на сковородке; давно мне не случалось так откровенно влипнуть в собственную ловушку. Но Таяну мучало любопытство, а что можно противопоставить женскому любопытству? Я, по крайней мере, такого средства не нашел. Если только не прибегнуть к совсем уж радикальному. И пару раз, лешаково вымя, мне этого хотелось!
Она обозвала меня молодым привлекательным мужчиной, представляете?
Ну ладно, про свой реальный возраст я умолчу. Но даже по человеческим меркам я выгляжу лет на сорок, когда не слишком сыт. А в те дни я был уже голоден.
Может, она мне комплимент сказать хотела?
То-то Дайсен такой мрачный сидел.
Красавица говорит мне комплименты! Ха!
Настойчивей всего, конечно, Таяна допытывалась, почему я живу тут совсем один и не пробую изменить образ жизни.
- Перевозчик на реке много болтал о вас, - призналась она с милой улыбкой. - Красиво, конечно: настоящая династия, прадед ваш держал этот трактир, и дед, и отец... И построил его кто-то из ваших предков, да?
Я кивнул.
- Но я полагаю, в те времена, может быть, тут было пооживленней? - продолжила Таяна. - Может быть, тут кипела жизнь? По дороге много ездили, дело было прибыльным... Если судить хотя бы по этим предметам, а?
При последних словах она обвела небрежным жестом выставленное на стол богатство.
- Вы живете тут, как сыч. Вы хоть представляете, сколько все это стоит?
- Примерно.
- Ведь это наследство, я не ошиблась?
- Не ошиблись.
Большинство вещей действительно при изрядной доле воображения можно было бы назвать наследством - от прежнего обитателя моего леса. И она ведь видела малую часть. Я-то манией собирательства не страдаю. Но не выбрасывать же?
Кстати, никогда эта дорога не была людной и безопасной. До меня - еще менее, чем при мне. Развеивать ее заблуждение я, конечно, не стал. Версия не хуже прочих.
- Это же антиквариат, - не успокаивалась Таяна, покручивая в пальцах тонкую ножку бокала. - В любой из стран Центрального Узора вы, продав эти вещи, сможете купить себе приличную гостиницу в хорошем месте. Или заняться каким-нибудь другим делом. Неужели вам не хочется?
- Не хочется, - ответил я совершенно честно. - Мне здесь нравится.
- Как вы можете говорить, когда не видели ничего другого.
- Видел. В молодости.
- А-а, - заинтересовалась она. - Так вы все-таки путешествовали?
- Путешествовал. Когда отец был жив.
Это такая же версия для общего употребления, как и "семейная династия". Нужно же создавать впечатление "смены поколений", когда отца и сына вдвоем никто не видел и видеть не мог. Впрочем, я и тут не соврал - я действительно в молодости путешествовал, и много. Только было это очень давно. Может быть, и еще когда-нибудь меня потянет к перемене мест. Но - не теперь, пока еще нет.
- И где побывали?
- Я много ездил.
- Неужели вам нигде не приглянулось больше, чем в этом захолустье? - удивилась Таяна.
Тут уж я обиделся.
- Это не захолустье, - ответил хмуро. - Это мой дом. И он мне нравится. Тут... спокойно.
- Про эту дорогу рассказывают ужасные истории. Нам с трудом удалось найти человека, который согласился просто переправить нас через реку. Говорят, в этих лесах водятся какие-то особенно злобные волки. Даже летом нападают. Некоторые считают, что все дело в медведе-людоеде. А иные с нами и разговаривать не хотели, только плевали через плечо и уходили. Общее мнение - с этой дорогой не все ладно. Не все с нее возвращаются. А вы живете здесь годами. И говорите - тут спокойно. Вы что же, ни с чем таким ни разу не сталкивались?
Однако. Храбра она вопросы задавать.
- Все это сильно преувеличено, - сказал я ей. - Волки здесь действительно водятся, и медведи есть, и рыси. Не такое уж дивное диво. Севернее, за сбросом, начинаются болота непроходимые, вот там действительно опасно. Иногда тамошнее зверье сюда забредает. Нужно беречься, конечно. Определенные меры предосторожности соблюдать. Я потому лошадей и не держу, что их на выпасе без присмотра не оставишь. Еще, если вы с лесом не накоротке, не рекомендую вне дома ночевать. А так ездить здесь можно.
- Странно. Вас послушать - вроде бы, ничего особенного. А между прочим, купцы предпочитают рекой добираться. Тратить больше месяца на дорогу, которая могла бы занять несколько дней. И ведь это люди, для которых время - деньги.
Я хмыкнул.
- Ну, тут причин несколько. Во-первых, груз везти рекой дешевле, хоть и дольше. Во-вторых, с тяжелыми телегами перегон за день не одолеешь, а ночевать в лесу с лошадьми - верное самоубийство. Зверье-то, оно на скотину скорей среагирует, чем на людей. А в-третьих... В третьих, молва, коли уж побежала, ее не остановишь. Молвы люди порой боятся больше, чем реальной опасности.
- Это верно, - неожиданно отозвался Дайсен. - Но и молва на пустом месте обычно не возникает. Сколько раз убеждался.
Я когда голодный, меня лучше не злить. Нехорошо так я на него прищурился, очень нехорошо, едва из образа не вышел. Сам пожалел через мгновение, когда успокоился. Повезло еще, что Таяна отвернулась как раз, не видела - от такого моего взгляда, бывало, люди штаны мочили. А вот спутник ее и бровью не повел. Что ж ты за человек такой, Дайсен-суми?
Себя я последними словами обругал. Из-за ерунды чуть не раскрылся ему. Слишком привык, что могу себя контролировать. А это непросто, когда голоден.
Мой голод - совершенно особая вещь. Я бы попытался рассказать, но вы ведь все равно не поймете.
Может, в другой раз попробую.
Дайсену я ответил серьезно:
- Случилась тут как-то парочка историй страшноватых. Неприятных таких. С душком. Когда уже без эмоций разбираться стали, все объяснилось. А душок остался. Страх - он к месту прочно привязывается. Я не люблю об этом вспоминать. Как верно заметила ваша жена, для моих дел это не полезно.
И добавил:
- Между прочим, не все купцы только рекой ездят. Один рисковый парень состояние сделал на том, что несколько раз в год туда-сюда легкий возок гонял. Груза много не возьмешь, зато на рынке ты - первый, почти любую цену можешь заламывать.
- Нам говорили, - кивнула Таяна. - Но и он ведь плохо кончил, разве не так? Уехал и не вернулся.
- Вот это уже клевета, - возмутился я. - Он разбогател, остепенился, сейчас держит магазин в Бревендоре. В Хорсе, если не ошибаюсь. Женился, потому и перешел на оседлую жизнь. У меня где-то адрес был записан, если интересуетесь. Он оставил, когда проезжал в последний раз.
Так оно и было. Тот парень, Килим, стал мне почти приятелем. Не сразу, конечно. Но он принадлежал к немногочисленной категории людей, умеющих со стоическим бесстрастием шутить над собственными бедами не менее остро, чем над чужими. Редкий пройдоха. И веселый человек. Когда он женился и перестал ездить, я даже немножко скучал. Теперь все жду, кто отважится его подвиг повторить. Это Килим привозил мне южное вино и лхасские сладости.
- Вы нас успокоили, - улыбнулась Таяна.
Ее-то может быть. Вот Дайсена - вряд ли.
- Как же это вы, таких страхов наслушавшись, рискнули сюда поехать? - спросил я. - По реке могли бы с удобствами путешествовать.
- Не могли, - вздохнула моя гостья с видом серьезным и слегка загадочным. - Мы... очень торопились.
Дайсен промолчал.
Наконец-то настал мой черед задавать вопросы. Для начала - так, для завязки, - я предположил:
- Неотложные дела в Бревендоре? Или дальше?
Таяна неопределенно кивнула. И тут вдруг не выдержал ее спутник.
- Вы ведь уж поняли, что за нами погоня, - пробурчал он, не глядя в мою сторону. - Зачем кривляетесь?
И пояснил испуганно заморгавшей жене:
- Он все равно узнает. Не сегодня, так завтра. И это благодаря ему наши лошади в порядке.
Не ожидал, право, что все выйдет так просто. Я поторопился развить успех. Только не ври мне, Дайсен-суми, не разочаровывай меня.
- Так кого мне ждать завтра?
- Разъезд Ганской конной гвардии, - сообщил Дайсен, упираясь в меня тяжелым взглядом. - За мою голову объявлена награда.
- И большая?
- Тысяча солидов.
Таяна тихо охнула.
Однако. Кого же он убил?
Я не постеснялся спросить его об этом.
- Местного аристократа, - ответил мой гость так же спокойно. - Опору общества, члена мэрии, столп благосостояния.
- Все было не так, - вмешалась женщина, бледнеющая на глазах. - Зачем ты на себя наговариваешь? Это не было убийство. Не слушайте его, это не было убийство!
- Какая разница? - оборвал он ее резко, намного резче, чем она могла бы ожидать. - Так или иначе, я его убил.
Я заметил, как округлились глаза Таяны. Она замолчала на полуслове, испуганная его окриком; замолчала и больше уж не вмешивалась в разговор, переводя настороженный взгляд с меня на мужа и обратно. Что-то произошло, что-то он умудрился донести до нее без слов, недоступное для меня; видимо, был предел его откровенности, за который не следовало заступать. Неожиданный для нее предел, по всей вероятности.
Интересно.
- Таяна помогла мне избежать возмездия, - сказал Дайсен; глазами он просил у жены прощения; я ощущал этот молчаливый диалог, не допускающий постороннего вмешательства. - Если бы не она, меня бы уже пропустили через вСрот. Вы знаете, как казнят в Гане?
Я видел, как казнят в Гане. Я не святоша. Но только больная человеческая фантазия могла породить такую мерзость.
- Таяна - дочь мэра. Она сумела воспользоваться этим. Вельможу, которого я убил, прочили ей в мужья. Вместо этого она стала моей женой. Так что теперь доблестная Ганская гвардия ловит не только беглого убийцу, но и похитителя.
История. Сама по себе неординарная, и все же что-то тут не так. Он не соврал, нет. У лжи особый запах, я всегда его чую. Но... Дайсен рассказал мне или слишком много, или слишком мало.
- В Бревендоре вам не спрятаться, - заметил я. - Чересчур близко. Да и про весь Восточный Узор, пожалуй, можно сказать то же самое. Вы готовы податься еще дальше?
- Готовы. Если успеем.
Не ложь. Всего лишь нотка неестественности была в его поспешном рассказе, крупинка, утонувшая в глубине настоящей горечи, и настоящего отчаяния, и настоящей безысходности. Надежда там тоже присутствовала, где-то на заднем плане, несбыточная почти.
М-да.
Кое-что мне стало понятно - кое-что, беспокоившее меня уже некоторое время, и о чем я не посчитал нужным сообщать своим постояльцам.
Тысяча солидов - очень серьезная сумма, а если добавить к ней личную благодарность самого мэра Гана...
М-да.
Время вышло.
Надо как-то спровадить моих гостей спать. И поскорее.
Я успел перехватить гвардейский разъезд за несколько миль до трактира. Я умею передвигаться очень быстро, если нужно.
Они таки отважились ехать ночью. Правда, не торопясь, внимательно осматриваясь, окружив себя кольцом факелов. Как будто огонь мог защитить их от главной опасности, подстерегающей людей в моем лесу.
Как будто огонь мог защитить их от меня.
Кони замерли как вкопанные, когда я встал посреди дороги прямо под носом у головной троицы.
Я ведь упоминал уже, что с лошадьми у меня полное взаимопонимание?
Вот они и вросли копытами в землю, подрагивая боками, раздувая широкие ноздри.
Кони не испугались.
О всадниках я бы так не сказал.
Однако это все же были гвардейцы, вооруженные до зубов, привыкшие к трепету гражданской публики; они чувствовали свою защищенность, находясь в отряде - и им потребовалось не так уж много времени, чтобы сообразить, что на дороге я один. Всего мгновение растерянности, потом руки дружно потянулись к пистолям. Но это-то еще ладно. Вот рука старшего, усача с сержантскими нашивками, рванула из-за пояса нагайку.
- Не задерживать продвижение! - взревел он привычно, и утяжеленная свинчаткой плеть звучно свистанула в воздухе.
Зря он так. Я ведь с ними еще поговорить хотел.
А тут и выбора не осталось.
Счастливы ваши боги, Дайсен и Таяна.
Когда мои выпущенные на два пальца клыки сомкнулись на кряжистой шее сержанта и по языку хлынула теплая, восхитительно солоноватая, доводящая до безумия острым ароматом струя крови, тяжелая нагайка еще не успела довершить свою грозную дугу.
Я расскажу вам немножко о вампирах.
Распространенное мнение, будто вампиры питаются кровью, несет в себе рациональное зерно, и все же оно не совсем верно. Питаемся мы той энергетической субстанцией, физическим носителем которой является кровь; именно поэтому подходит нам только кровь разумного. Субстанция эта неделима, так что сказки о том, что вампир может выпить немного крови и оставить человека в живых, - это только сказки. Может быть, так делают какие-нибудь упыри, которые действительно едят кровь, но к вампирам это не относится. И по той же причине для меня совершенно бесполезна кровь, отделенная от тела - я не могу налить ее в бокал или каким-то образом запасти. Только прокусив зубами жилу, захлебываясь в бьющей тугим фонтаном алой жидкости, я добираюсь до этого сгустка энергии, всасываю его в себя - и тогда человек умирает, неотвратимо и безвозвратно, независимо от того, какое количество крови он успел потерять. Длительность процесса зависит от сноровки вампира; мне, чтобы выпить человека, требуется примерно столько времени, сколько занимает один стук его испуганного сердца.
Умирает безвозвратно, сказал я, и это действительно так. Самая идиотская ложь из всех, что относятся к нашему существованию - это будто укушенный потом становится вампиром сам. Будь так, и мир давно был бы наводнен представителями моей породы. Геометрическая прогрессия, сами посчитайте! Я прожил долгую жизнь, однако мои встречи с себе подобными можно перечесть по пальцам одной руки. Время от времени то там, то тут вспыхивает молва о появлении вампира; иногда это бывает правдой. Как правило, шум вокруг себя создает неопытная молодежь, и очень редко кому-то из них удается достичь зрелости. Вот это и все.
Есть еще две лжи, которые меня жутко раздражают. Поэтому оговорюсь сразу. Во-первых, я не мертвый. Я живу иначе, чем вы, но все же живу. И во-вторых. Я никогда не был человеком.
Я пьянею от крови. Ничто другое не может лишить меня ясности рассудка. Мне доводилось пробовать отогнанную брагу, секрет изготовления которой хранят земледельцы Осбуны - стакан этого бесцветного напитка валит с ног взрослого мужчину - и знаменитый Леусский мед; я пил настойку травы осса и курил сушеный корень змеевика, который дарит людям странные сны; как-то интереса ради я даже подставил свою руку лхасскому скорпиону - мне рассказали, что укушенный этим насекомым умирает счастливым, потому что перед смертью видит, как сбываются все его самые заветные мечты. Некоторые из этих и множества других экспериментов были относительно приятны, другие нет, но ни один не принес мне того, что я тогда искал - хотя бы мгновения забытья, возможности ненадолго затуманить разум призрачным покрывалом нереальности, чуть-чуть отдохнуть от себя самого. Легкий флер опьянения, к которому так часто по делу и без причины прибегают люди, мне недоступен.
Все происходит иначе, когда я пью кровь. Я еще сознаю себя, всасывая первую порцию жизни не успевшей трепыхнуться жертвы; потом темнота безумия обрушивается на меня ударом кувалды, погружает в расплавленное озеро звериного, не знающего удержу естества. Я знаю, что творю в таком состоянии - знаю по следам, которые оставляю, но не помню никогда. Сон разума рождает чудовищ - это про меня.
Молодой вампир может опьянеть от одного только запаха крови, текущей в человеческом теле - особенно, когда голоден. Молодые вообще голода не выносят. Я уже стар, я научился терпеть это чувство годами, я могу даже общаться при этом с людьми и отпускать их от себя живыми. И все равно рано или поздно наступает предел.
Вот почему необходимо, чтобы между мной и окружающим меня миром людей было определенное расстояние. К счастью, безумие никогда не длится долго. Но я хочу сам выбирать себе жертвы, чтобы не выть потом от ненависти и бессилия над растерзанными телами.
Разъезд Ганской конной гвардии прекратил свое существование. Вряд ли все они были плохими людьми - уже потом я разглядел, что парочка из них, наверное, еще ни разу не брилась; что ж. Им просто не повезло.
Я с досадой отвернулся от мрачного месива, в которое превратилась дорога. Меня слегка мутило; так всегда бывает после крупного срыва. Видимо, я не всех успел выпить - некоторых просто разорвал. Не важно. Самое обидное, что среди человеческих трупов попадались и лошадиные; обидное потому, что кони-то мне доверяли. Ладно. Волки довершат начатое мной.
След на обочине привлек мое внимание. Тяжелый гвардейский сапог разорвал здесь нежный мох, обнажив розоватое песчаное нутро. Вот дальше еще след, и еще; тут он упал на колено, а вон у кустарника обломаны ветви. Кому-то удалось убежать.
Мне пришлось серьезно поплутать в стороне от дороги, прежде чем я сумел его учуять. Где-то впереди раздавался зов гонящей добычу волчьей стаи.
Далеко он не ушел, чернявый безусый парень в великоватой на размер гвардейской форме. Волки окружили его на поляне у старого дуба; до моего появления он уже успел один раз выстрелить, благодаря то ли удачному стечению обстоятельств, то ли нешуточному самообладанию свалив вожака, и теперь лихорадочно перезаряжал пистоль, прижавшись спиной к широкому древесному стволу. Он бы не успел все равно - трясущиеся руки сыпали порох мимо полка, а стая уже припала на передние лапы, изготовившись к броску; он бы не успел, но волки вдруг попятились, извиваясь серыми гибкими телами, и растворились в кустах, будто бы их тут и не бывало. Волки почуяли меня.
Гвардеец, похоже, не был рад такой замене. Не знаю, как много он успел увидеть на дороге - вряд ли много - но ему, видимо, хватило. Такая бездна ужаса отразилась в его глазах, когда я вышел на поляну, что меня самого жуть пробрала. Про свой недозаряженный пистоль он позабыл, а ведь по волкам стрелять собирался.
- Постой, - сказал я ему - просто, чтобы что-нибудь сказать, чтобы он услышал звук нормального голоса; бессмысленное сотрясение воздуха - бежать он все равно не мог, колени подломились, и парень сполз спиной по стволу, неловко раскорячившись у подножия мощного дерева, неестественно подогнув ноги. - Я хочу с тобой поговорить. Расскажи мне, за кем вы гнались? Почему поехали через этот лес?
Он молчал, со свистом втягивая в себя воздух; судорожно приподнималась узкая цыплячья грудь.
Я уселся перед ним на траву - сидящий всегда кажется менее опасным, чем стоящий. В общем-то, мне нечем было успокоить паренька. Пообещать, что оставлю ему жизнь, я не мог - потому, что не мог так поступить после всего, что парню довелось увидеть там, на дороге. И похоже, молоденький гвардеец это понимал. Ему незачем было со мной говорить, с какой стороны не посмотри.
Я и решил уже, что не дождусь от него ни слова, когда гвардеец с трудом выдавил сквозь перехваченное спазмом горло:
- Что...
Поперхнулся, откашлялся и начал снова:
- Что вы хотите узнать?
Вот так да. Отважный солдатик.
- Расскажи мне, за кем вы гнались и почему, - повторил я как можно мягче.
- И потом вы меня убьете?
- Да. Но ты не почувствуешь боли.
Лешаково вымя, что за дурацкая торговля! Мне вовсе не хотелось его убивать.
- Ладно. - Хрипло сказал парень и облизнул пересохшие губы.
Я понял, почему гвардеец заговорил, когда выслушал его рассказ. Он все-таки надеялся, вопреки всему надеялся купить себе жизнь. Мне же оставалось убеждать себя, что парень приврал, что я не почуял запаха лжи под острым запахом его страха...
Маловероятно, конечно. Слишком много подробностей, которые он не мог бы знать, не случись это на самом деле. Кроме того, очень уж хорошо все объяснялось, очень точно ложилось в канву моих собственных догадок, не оставляя неясностей.
Разумеется, я все равно был вынужден его убить. Гвардеец прочитал эту окончательность в моих глазах прежде, чем я заставил себя шевельнуться. Он сдавленно всхлипнул и затих, вжимаясь спиной в шершавый ствол; он ни о чем меня не просил.
Лешаково вымя!
На тонкой мальчишеской шее привлекательно пульсировала голубая жилка; но впадать в безумие второй раз за одну ночь? Ну уж нет. Парнишка вздрогнул, когда я потянулся за его пистолем, потом понял, что я хочу сделать, и расслабился. Я спокойно дозарядил оружие. Мне показалось даже, что когда молодой солдат заглянул в выщербленное, воняющее порохом черное дуло, на лице его было написано облегчение.
Мне следовало вернуться в трактир.
Вот только не хотелось решать возникший вопрос с кондачка; если честно, вообще ничего не хотелось решать. Какое-то отупение навалилось на меня неожиданной тяжестью, затягивая в болото вязкого бездействия, заставляя бездумно транжирить драгоценное время, оставшееся до рассвета.
Я сходил к ближайшему омуту помыться и привести себя в порядок, отыскал один из своих тайников, в котором помимо прочего была и сменная одежда, переоделся. Привычку держать такие вещи вне дома - так, на всякий случай - я завел очень давно. Признаться, я хорошо сознавал, что изобретаю ненужные отсрочки, что для того, что мне следовало бы сделать, не надо ни мыться, ни переодеваться, потому что потом придется начинать все заново; сознавал - но двигался с какой-то издевательской неторопливостью. Не помню, бывало ли прежде такое, чтобы я ожидал рассвета с нетерпением. Первые косые лучи восходящего солнца застали меня под моей сосной - и я так и не добрался до трактира.
Я не прячусь днем по подвалам. Хотя в юности, помню, прятался. Вот прямых солнечных лучей не люблю. Но в густом лесу избежать их не так уж сложно.
От сосны к трактиру я шел не торопясь, и был почти уверен, что уже никого там не застану. И в самом деле не знаю, обрадовался я больше или огорчился, увидев обоих своих постояльцев во дворе: они седлали лошадей - сбруей я их вчера обеспечил. Дайсен взглянул на меня удивленно. Не ожидал, что мы встретимся днем, Дайсен-суми?
Я ведь еще не рассказал вам, что поведал мне молоденький гвардеец, которого я убил потом под дубом. А история была такова.
Уже больше года стольный город Ган страдал от бесчинств некоего злодея, выходившего на ночную охоту с досадной регулярностью - не реже раза в месяц - и оставлявшего после себя на улицах нечеловечески изуродованные трупы. Количество трупов бывало разным, но единый почерк несомненно указывал на одного исполнителя.
Город впал в тихую панику. Грешили на некоего таинственного оборотня, попутно поубивали всех дворовых собак мало-мальски приличного размера, пересажали местных юродивых и блаженных. Разумеется, убийства не прекратились, несмотря на четырехкратно усиленные гвардейские разъезды. А потом по характерным следам, оставленным на каких-то чудом уцелевших телах, определили, что ночные ужасы - дело рук (вернее, зубов) вампира.
Я думаю, они не ошиблись. Еще я думаю, это был молодой вампир, уже вошедший в силу, научившийся более-менее контролировать себя - но явно в недостаточной степени для жизни в большом городе. Конечно, излишне самоуверенный по молодости лет. У всех у нас бывает период, когда мы кажемся себе хозяевами жизни. Обычно он не длится долго и очень часто плохо кончается.
Граждане Гана требовали решительных мер; назревало даже что-то вроде бунта. Тогда мэрия пошла на то, чтобы солидно раскошелиться и пригласить профессионального охотника на вампиров. Известного охотника, с опытом и рекомендациями, а следовательно - недешевого.
Угадайте, кто был этим охотником?
Угадали?
Правильно.
Некоторое время Дайсен просто жил в городе, принюхиваясь и присматриваясь, перезнакомившись со всеми, с кем только мог, в том числе - с дочерью мэра, чей брак с молодым перспективным аристократом был уже практически делом решенным.
Видимо, в какой-то момент именно этот аристократ привлек внимание охотника. Молодой герцог тоже появился в городе около года назад, приехал из дальних краев и сразу пленил сердца местных дам своим изысканным обаянием, а сердца отцов - несомненным и грандиозным богатством. Он стал членом мэрии менее чем через полгода после приезда, он обновил за свои деньги храм Солиона-заступника и субсидировал реконструкцию городских ворот... Он был угоден многим, юный нахал - эх, попался бы он мне тогда!
Дайсен, наверное, долго выслеживал его. Рисковый парень этот Дайсен и, очевидно, серьезный профессионал - ведь герцог, будучи членом мэрии, знал все о его миссии в городе. Как бы там ни было, я вижу лишь одну причину, по которой вампир мог не убить охотника - если до последнего момента не видел в нем опасности для себя.
Не знаю, как развивались отношения Дайсена и Таяны - могу только предположить, что на каком-то этапе охотник рассказал ей о своем знании, и сумел сделать это достаточно убедительно.
Так или иначе, но однажды утром молодого герцога обнаружили пришпиленным к собственным воротам - на восточной стороне. В его теле торчало больше десятка арбалетных стрел с осиновыми древками, а в сердце вонзилось осиновое же копье - именно оно и удерживало труп на воротах. Полагаю, Дайсен подстерег его перед рассветом. Солнечные лучи довершили разрушительное действие осинового яда. Молодые вампиры умирают относительно быстро.
Орудия убийства однозначно указывали на охотника. И разумеется, общественность города возмутила жестокая и безосновательная расправа. Поверить, что богатый, преуспевающий и всеми любимый аристократ и есть Ганский ночной кошмар, было не под силу благородному обществу. Достаточно солидными доказательствами Дайсен не запасся. Кроме того, наверняка сыграли определенную роль и следующие два фактора: во-первых, для людей сведущих тут просматривался личный интерес, а во-вторых, признать, что охотник выполнил свою миссию - означало заплатить ему весьма крупную сумму. Так Дайсен оказался в тюрьме, в ожидании казни за "умерщвление с особой жестокостью". То, что бесчинства на улицах прекратились, было сочтено не более чем совпадением.
Каким "таинственным" образом охотник на вампиров исчез из запертой камеры, да еще и умудрился "похитить" первую городскую красавицу, моему рассказчику было известно еще меньше, чем мне. Это был уже выход Таяны. Несомненно, выдающийся дебют. Но меня он слабо интересовал.
Такой вот сюжет. А теперь спросите себя - почему Дайсен накануне так поторопился рассказать мне свою историю, но ни словом не обмолвился о том, что убитый им вельможа был вампиром?
Вспомните о его опыте и профессионализме. Добавьте сюда неплохой, судя по всему, ум. Учтите отчаянное положение, в котором он очутился.
Вы ведь пришли к тому же выводу, что и я, не правда ли?
Вот так-то.
Он использовал меня, Дайсен-охотник, хитрая сумлянская бестия. Он вычислил меня, просчитал и использовал. Как мальчишку.
Несмотря на весь мой многовековой стаж.
Охотник сильно рисковал, конечно, но у него почти все получилось. Единственное, на что он не рассчитывал - это что мне удастся поговорить с одним из гвардейцев.
Я не думаю, что Дайсен заранее знал, какую дорогу выбирает. Нет, не подался бы он в зубы вампиру вместе с Таяной - ведь в случае поимки казнь угрожала ему одному. Он вычислил меня уже здесь, понял, куда угодил - и не только не потерял самообладания, но и сумел обратить ситуацию на свою пользу.
И ведь я даже не почувствовал запаха его страха!
Несмотря ни на что, этот человек продолжал мне нравиться.