- От смерти не убежишь! - ласково приговаривал Тамбовский, наблюдая за теткой, перебегающей дорогу на "красного человечка", но тормозил, конечно.
Кому ж охота за такую дуру садиться... да и вообще он, как водила, был исключительно гуманен - даже лягушек, по возможности, объезжал. Он это, в отличие от большинства других водителей, играючи мог, потому что мастерство такое - каскадеры обзавидуются. Шутка ли - десять лет лесовозы гонял, и по такой разбитой грунтовке, что другому и вовсе не проехать, а он - с ветерком и матерком. Про него другой наш водила, Злобель, такие байки травил... А Тамбовский его слушает и ржет:
- Ты расскажи, как мы в Сахаре лес возили!
- Но там же нет леса...
- Потому и нету!
А еще Тамбовский любил ходить на охоту. Стрелял он плохо, зато бегал хорошо. Не быстрее лося или зайца, конечно, но марафон бы, наверно, пробежать смог, и не в последних рядах.
Он однажды зайца загнал. Подранил совсем легко - палец на лапе отстрелил, и хорошо, хоть так, потому что впервые за много лет не промазал. А тут - добыча, и убегает уже не так быстро. Для зайца, конечно, для человека - все равно не догнать. Но Тамбовский его просто погнал, с тем расчетом, что если не давать останавливаться, то рано или поздно скотинка кровью истечет - тут его и бери, тепленького. По снегу кровь хорошо видать, никакой собаки не надо. Ну, и гонит к шоссе, чтобы поближе нести его было - русачина здоровый, а Тамбовский - ленивый. Разумно ленивый, но не из тех, кто ради прикола тяжести ворочает. Бежит - у зайца лапа кровит, остановится - и заяц останавливается, а кровь из лапы перестает течь. Вот он без передыха два часа трусцой по полям и носился, но к шоссе зайца загнать не смог. Потому что околел зайка - загнал его Тамбовский до смерти. От него не убежишь!
А Тамбовский раз от смерти убег. Он же у нас не только великий охотник, он еще и знатный рыболов, особенно увлекавшийся подледным ловом. Нет, именно ловом, а не пьянкой - с печенью у Тамбовского были такие нелады, что он вовсе не пил. Только чай с брусникой и клюквой! Ну, и кофе, но о кофе потом расскажу.
Так вот, приехал Тамбовский на речку, дошел до нее - а там лед уже потемнел и проседать начал. Весна потому что, но он решил, что в полях речка еще не протаяла, как в городе, и поехал. А тут видит - день-два, и ледоход пойдет, даже снасти распаковывать не стал, только по берегу прошел - осмотреться. Смотрит - на льду два долбодятла, один удочкой дергает, второй бутылку из заначки достал и к тому идет, и у обоих рожи красные-красные. Видно, бутылка не первая.
Но второй долбоклюй до первого не дошел - лед под ним просел, перекосился, полынья образовалась, и он, как по горке, в воду съехал. Первый дернулся к нему, протянул руку - да вслед за ним и нырнул, потому как еще один кусок обломился. Барахтаются они в десятке метров от берега, а безнадега, потому как лед крошится, не выберешься на него.
Тамбовский тогда на лед лег и по пластунски подполз к ним, сперва одного вытянул, потом - второго. Сам мокрый, они - естественно, тоже, а морозец есть, не то, чтобы сильный, но околеть хватит. Тамбовский и говорит им:
- Через пятнадцать минут автобус, как раз добежать успеем, на бегу согреемся.
А бухарики ему бутылку показывают, дескать, ею согреемся - и к остановке пойдем. Махнул он на них рукой, подхватил снасти, да побежал. Пока бежал, одежда ледяной коркой покрылась, а под ней стало тепло. Добежал аккурат к автобусу. Вошел в него - бабки ор подняли, куда, дескать, лезешь, мокрый, весь салон перепортишь. Только водитель автобуса на них шикнул - дескать, разве не видите, что человек чуть на тот свет не попал, тут не до чистоты салона. Так что до дома Тамбовский таял и сох, и все сошло ему с рук, даже жена не заметила. А он ей не сказал.
А в следующие выходные - опять на речку, уже на ледоход смотреть. Там места красивые, я его понимаю. Приехал, стоит, а кроме него полно народу, смотрят и обсуждают что-то. Подошел ближе. А там - разговор о том, что на той неделе на льду двух рыбаков нашли. Замерзших насмерть.
А кофе у меня Тамбовский таскал. Я кофе варю такой крепкий, что от него ажно волосы дыбом топорщацца, а в голове проясняется и такая кристальная ясность настает. Бухгалтеру в самый раз. Так вот, оказалось, что любителей такого кофе у нас двое, и Тамбовский его варить не хочет, а пить - с удовольствием. И никак от него чашку не спрячешь - по запаху находит. И не уследишь - он из-под носа этаким профессиональным движением уводит, даже если я все время в эту сторону гляжу. Отхлебнет половину - и возвращает.
И все бы ничего, но под самый годовой отчет у нас серьезная неприятность случилась. Сперва Тамбовский в больницу попал, а потом директор на меня смотрит сочувственно и спрашивает - не тошнит ли меня в последнее время. Я в ответ - "Что за нелепые подозрения?", а он: "У Тамбовского гепатит, и какой-то новый, такого врачи еще не знают, а он из твоей кружки пил".
Вот тут меня перетрясло. А вы что хотите? У меня дочка-школьница, из всех родных - только мать, если помру - сироте плохо придется. А подташнивает, действительно. И, кроме всего, ведь годовой отчет надо доделать и сдать - не подводить же родную организацию! Сказала я тогда всем в отделе, чтобы не подходили близко, сама в проводки-детализации зарылась, отчет сляпала быстро. Не знаю, насколько правильно, но сделала, да. Сдала и думаю - домой возвращаться как-то не айс, не заражать же близких! Засиделась в своем закутке, время идет, скоро уже и на последнюю электричку не успею, придется опять ночевать на работе. И тут - звонок.
Тамбовский:
- Мне тут сказали, ты кирпичный завод открываешь.
- Чего?
- Обделалась, говорят, со страху, что я из твоей кружки пил.
- Ну, не совсем так, но струхнула.
- Так ты не боись, у меня не заразное. Аутоимунное что-то, печень сама себя жрет. Так что тебя она не тронет, даже не покусает - далеко.
Некоторое время я о нем еще слыхала, что то по больницам лежит, то домой ненадолго выходит. А потом - молчание.