Аннотация: Где-то очень далеко за кадром - Тайный Город, описанный Вадимом Юрьевичем Пановым в одноимённом цикле. Цель у нава - попаданца в холодный мир Голкья - всё та же: выжить и вернуться домой. Но сил и средств - всё меньше. Или ему только так кажется?
Татьяна Чоргорр
Десница Пращура
(История с фотографией, часть 6)
'Чёрного кобеля не отмоешь добела.'
Остаться в живых Наритьяра Младший, ныне - единственный, не рассчитывал. И даже не надеялся: с того самого мига, как Наисветлейший круг затянул его и принялся творить из меченного солнцем - живое воплощение солнечной стихии. Да, дивный сон, навеянный Зачарованными Камнями, стоил того, чтобы увидеть и умереть. Ничего слаще, прекраснее, восхитительнее в жизни мудрого уже не будет. А воплотить в жизнь все эти сияющие видения, привести Голкья со всеми её обитателями к подобной благости... Нет, Наритьяра не настолько спятил, чтобы следовать стопами Великого Безымянного. Пусть даже он видит, как избежать ошибок предшественника. Это-то, как раз, легко: предшественник был слишком нетерпелив, он принуждал вместо того, чтобы воодушевлять и убеждать, он слишком легко попирал законы... Но нет!
Солнечным Владыкой Наритьяре не быть, а быть ли ему вообще? Быть ли ему живым? Откупаясь клочьями собственной шкуры и души от одичалых стихий по дороге к Камню, погружаясь в беспросветный мрак Наитемнейшего круга, Наритьяра и на это не надеялся. Однако, он не только вошёл в круг, но и вышел.
То есть, выполз, на четырёх. Однако спел 'летучую', разом исцеляясь от всех немощей и ран. Вернул себе истинно двуногий облик. Обвёл шалым взглядом тех, кто ждал его, и позвал их праздновать: в трактир, к Ласме и Груне!
Уже по пути с Ярмарочной горы Наритьяра кое-что вспомнил и послал зов чужаку, которому обещал побратимство. Встретил пустоту. Спросил Нельмару - услышал, что Иули сгинул в круге. Опечалился, закручинился.
***
Затяжное буйство стихий повергало охотников в недомогания, путало мысли, будоражило чувства. Старшая жена кузнеца Лембы, распорядительница Тунья, маялась бессонницей. Она до отупения устала за эти дни, а уснуть не могла и сонными зельями пользоваться опасалась. Чтобы не страдать впустую, бродила по дому. Проверяла, подпитывала колдовской силой амулеты и защитные знаки на стенах. Все одарённые домочадцы занимались тем же самым, по очереди. Все, кроме самого сильного колдуна дома, кроме самого Лембы! Его призвали мудрые и готовят к посвящению. Думая об этом, Тунья лишь зубами скрежещет от бессильного гнева!
Нет, хранительница Вилья пока жива, но получила нож в брюхо и, как болтают ещё, некий урон своему колдовскому дару. Совет Мудрых спешит-спешит посвятить преемника, которого Вильяра выбрала сама и назвала при свидетелях. За это Тунья готова растерзать знахаркину дочь руками и зубами, в мелкие клочья! И в то же время - отчаянно желает мудрой скорейшего выздоровления. Скорее, скорее, пока Лемба - ещё Лемба, а не Вильяра Младший! Дурёха Аю уже льёт по нему слёзы, воет, как по мёртвому, а Тунья - надеется. А сама-то ведь - тоже дурёха! Думала, что не сильно привязалась к мужу. Уважает его, гордится им, вовремя раздвигает ноги, а потом рожает детей, но не сходит с ума по любезному, как Аю... Не сходила, пока не дошло, что вот-вот потеряет его!
Наставления и подготовительные обряды займут, самое меньшее, луну. У Вильяры есть ещё время очухаться и сказать своё веское слово Совету, вернуть лучшего кузнеца клана туда, где ему надлежит быть: в дом Кузнеца. Если только знахаркина дочь не воспользуется случаем забрать себе того, кого называла женихом в юности, с кем кувыркается на шкурах всякий раз, когда приезжает в дом! Неужели, мудрая не пожелает сделать любезного равным себе, подарить ему бесконечную жизнь и новую судьбу? Уж сама-то Тунья, на её бы месте...
Охотница яростно рычит, потому что она - не на месте мудрой и никогда не будет! Слишком слаб её колдовской дар, даже если родовая ветвь хороша. Не выберут её никогда, и Лемба не выберет, когда станет мудрым, и когда задумается, в свой черёд, о преемнике. Сам-то он будет жить вечно: если не погибнет в схватке со стихиями... Но главное, в схватке - почти на равных!
Тунью учили не завидовать мудрым: учили - не выучили. Охотница отлично понимает, почему её новые соседи искали беззаконного посвящения. Даруна и Нгуна рассказали ей об этом, и о цене - тоже. Нет, убивать и живоедствовать Тунья не желает. Но может быть, есть другие пути?
Обойдя дом снизу доверху, Тунья решила сходить к Зачарованному Камню: восполнить силы и поглядеть, как оно там, снаружи? Голкья уже не дрожит под ногами, не давит натужным нутряным гулом, от которого не спасают никакие чары. Вдруг, зарницы тоже погасли, и молнии не бьют с вершин холмов в небо?
Правда: морозная ночь светла и нежна. Воздух сладок, снег искрится радугой. Не нужно особого дара, чтобы понять: стихии, наконец, умиротворились! Вернее, умиротворили их те, кто прошлой ночью от заката до полуночи пели песнь Равновесия. Рыжий Наритьяра и чужак Нимрин. Тот самый чужак, которого Тунья послала выгребать навоз из-под шерстолапов, а потом этот чужак весь дом от беззаконников спас. А после, говорят, пел великие песни наравне с мудрыми, а закончил - Величайшей. Почёт ему и хвала, и долгое эхо в сказках. Жаль, не вышел он из круга. Или не жаль?
Соседушка Нгуна, безъязыкая болтунья, головная боль всех, кто не силён в мысленной речи, поведала о стычке своих охотников с мудрыми, которые подстерегали чужака у Камня. Нет, не с почестями встречали те мудрые благодетеля - убить желали, истребить тёмного с лица Голкья! Охотники пытались их прогнать, да куда там! И Вильяре не пожалуешься, и прошмыга Латира куда-то сгинул, не отвечает на безмолвную речь, будто помер. Значит, к лучшему, что Зачарованные Камни забрали себе чужака, и мудрые не свершили беззаконие, не запятнали снег невинной кровью... Мудрые - едва не свершили беззаконие: подумать-то страшно! Ох, и скверно начинается зима...
Охотница миновала крутой подъём от верхней калитки, выбралась на ровное место - замерла под звёздами, наслаждаясь тишиной. Мысли всё ещё черны и тревожны, а тело ликует, в каждой жилочке звенит радость. Так бывает, когда на охоте близко разминёшься со смертью.
- Я жива! Мы живы и будем жить! - произносит Тунья вслух, неизвестно к кому обращаясь. Может, к Зачарованному Камню? Ну и что, что он никогда не отвечает... Ток силы от него уже ощутим, но лучше подойти поближе.
Вспышка света у Камня - наподобие недавних зарниц - ударила по глазам. Тунья зажмурилась, прикрыла лицо ладонью. Выглянула из-под руки, проморгалась - увидела: кто-то двуногий, нескладно длинный, тощий и голый с невообразимой скоростью мчится ей навстречу по тропе от Камня.
Неизвестный, вроде, начал замедлять шаги, но всё равно приближался опасно быстро. Один удар сердца, и Тунья нажала рычаг, спускающий тетиву...
- Тунья, не стреляй! - выкрикнул двуногий, ловко уходя от стрелы, и замер на месте. Выставил вперёд пустые руки, заговорил нарочито ровно, успокаивающе. - Тунья, ты же меня знаешь. Ты же меня помнишь. Уголёк к углю, навоз...
- К навозу! - фыркнула охотница, жадно разглядывая выходца со щуровых троп. Конечно, теперь она узнала и голос, и общий облик, но... - Нимрин, какие кричавки тебя драли!? Когда Лемба подобрал тебя на тракте, ты был гораздо целее.
- Целее. А если ты не впустишь меня в дом, я замёрзну совсем.
Правда, он уже так стучит зубами, что речь стала неразборчивой.
- Беги туда скорее, калитка не заперта. Я догоню, - сказала ему Тунья.
Не дослушал - сорвался с места. С той же невероятной скоростью ускакал вниз, сверкая голыми пятками и ягодицами. Тунья развернулась и припустила за ним быстрой охотничьей побежкой.
Она нашла Нимрина сразу за порогом. Чужак сидел на полу, скорчившись, и трясся, как прошмыгин хвост. Даром, что безошибочно выбрал место, где сильнее всего тянет тёплым сквозняком снизу.
Тунья закрыла и заперла калитку. Стянула с себя куртку, бросила ему.
- Надевай, а то смотреть на тебя холодно, - потом уже спросила. - Чего ты дальше-то в дом не пошёл? Тебя же этим путём водили. Забыл дорогу?
Он сцапал одежду на лету, нырнул руками - в рукава, головой - в ворот, натянул подол на поджатые ноги. Зябко передёрнул плечами, уставился на охотницу снизу вверх.
- Распорядительница Тунья, прежде, чем идти в дом, сначала выслушай меня. Меня могут разыскивать...
- Двадцатка мудрых, чтобы тебя убить, - закончила за него охотница. - Я знаю, Нгуна сказала мне. Эти беззаконные колдуны искали тебя у Камня над Синим фиордом, а потом куда-то ушли. Если они не потеряли твой след, если заявятся сюда, то ни я, ни Зуни им тебя не выдадим. Поганцы легко разогнали от Камня охотников Даруны и Нгуны, но только потому, что охотники не желали зимнего кровопролития. Совсем другое дело - ломиться в дом. Нет, Нимрин, не беспокойся, отсюда они тебя не достанут.
- А изнанкой сна?
Тунья пожала плечами:
- Говорят, даже умелому сновидцу нелегко пройти туда, где он не бывал наяву. Колдуны, которые тебя искали - они все дальние. Они наш дом не знают. Но главное, они не узнают, что ты здесь, никто им этого не расскажет. Никому пока лучше не знать, что ты здесь. Мало ли, кто кому чего сболтнёт... Ты ведь потому и сидишь на пороге, да?
- Да, поэтому. Кстати, Тунья, ты сказала, вы с Зуни меня не выдадите. Ты и Зуни. А Лемба?
- А Лембу собрались посвящать в Вильяры Младшие, - охотница судорожно вздохнула, давя всхлип. - Он сейчас в Пещере Совета, готовится к обряду.
Нимрин тоже нахмурился:
- Хорошо, что хотя бы во Младшие! Но почему так быстро?
- Лемба сказал, у каждого клана теперь будет по двое мудрых. Так решил Совет. Лучше бы они себе главу уже выбрали, да всякую погань поприжали! Ты ведь песнь Равновесия спел, а они? Убивать тебя заявились! Ни закона в уме, ни благодарности в сердце! Что за мудрые такие? Скажи, ну зачем им дано всё то, что им дано? Почему не извергают их стихии посвящения?
Нимрин помолчал, потом очень тихо, будто бы размышляя вслух, для себя, сказал:
- Это ваши мудрые, Тунья. Вам решать, почему, и зачем они вам - такие.
- Но наша Вильяра - не такая! - тут же вскинулась охотница. - И Лемба таким не будет.
Нимрин улыбнулся, как-то очень грустно.
- Тунья, может, ты всё-таки проведёшь меня в дом, чтобы никто не видел? Имей в виду, сам я колдовать не могу, совсем.
- Да тут и колдовать не надо, все спят. Вставай, пошли.
Однако пока спускались в жилую часть дома, 'морозную дымку' она всё-таки спела. И провела чужака в свои покои, в закуток с отдельной лежанкой, где иногда ночует Рыньи. Сегодня-то племянничек внизу, у своих драгоценных шерстолапов... Видно уже: не выйдет из парня кузнеца! Зато скотник, наездник и скотский лекарь - прирождённый. Нет, придётся старому Рамуи ещё кого-нибудь из младшей родни на обучение присылать...
Тунья заперла дверь в коридор и зажгла яркий светильник - подарок Нгуны. В ответ на короткую песенку стеклянный пузырь вспыхнул, будто маленькое солнце. Нимрин невнятно ругнулся, прикрываясь от света рукой:
- Тунья! Предупреждать же надо!
- Прости, я не подумала... У тебя что, что-то с глазами?
- Ожог у меня там. Светом обожгло.
То-то он спотыкался, пока сюда шли!
- В темноте - не видишь, от яркого больно? - уточнила Тунья, поправляя фитиль старой масляной лампы. 'Солнышко' она погасила сразу.
- Насмотрелся на яркое, больше не могу.
- Может, принести тебе капли? От 'снежной слепоты' хорошо помогают...
- Охотникам, - перебил он её на полуслове. - Спасибо тебе, Тунья, но лучше не надо. Я не знаю, как на меня сейчас подействуют ваши зелья, а проверять не хочу.
Тунья не стала настаивать: бывает, даже какому-нибудь охотнику не впрок то, от чего хорошо всем другим. А Нимрин - чужак. Но всё-таки, как хозяйке дома не беспокоиться, если гость нездоров? Он же с трудом сдерживает дрожь, и весь в каких-то тёмных пятнах и струпьях. Синяки и ссадины? Ожоги? Обморожения?
- Нимрин, скажи, какая помощь тебе нужна? Ты сам это знаешь?
- Давай, попробуем полумрак, тепло и покой. Если не поможет за сутки-двое-трое... Вильяра лечила меня песнями.
- А пить и есть ты хочешь?
- Есть - позже, воды - сейчас.
- Холодную или согреть?
- Дай, как есть.
Тунья налила из большого кувшина в пиалу, подала ему и смотрела, как он пьёт, очень старательно держа посудину обеими руками, а всё равно постукивая краем о зубы. Допил и растянулся на лежанке. Охотница глянула на эту битую тушку - тяжело вздохнула и укрыла шкурами голые, тощие, лишаистые ноги. Куртку свою она у него заберёт потом. А взамен выдаст перешитый подарок Рыньи. Вот только добавит в узор ещё кое-что от себя...
***
В тепле и условной безопасности охотничьего дома Ромигу сразу начало развозить. Пока он брёл за Туньей бесконечными коридорами и лестницами, держался из последних сил. Утолил жажду, прилёг - силы и кончились. По ощущениям, которые начали его догонять, всё тело - сплошная магическая травма. Не удивительно: после того, что он делал, и что с ним происходило во время песни Равновесия!
Он отпустил себя то ли в сон, то ли в обморок со слабой надеждой, что отдохнёт - полегчает. Навы живучие. Сразу не умер, значит, выживет и восстановится, иначе быть не может... То есть, бывает, ему известны примеры. Но рядом нет ни эрли, ни других навов, сведущих в целительстве, ни даже Вильяры, у которой неплохо получалось его лечить. Значит, либо Ромига отлежится до состояния, когда сможет помогать себе сам, либо не повезло. И даже эмоций по этому поводу нет.
***
Бредовый кошмар длится, длится, длится... Девочка-подросток бессильно плачет, дрожит от боли под тяжкими до удушья, но почему-то совсем не греющими шкурами. Что с ней приключилось? Звери порвали? Затоптал шерстолап? Сорвалась со скалы, собирая травы? Чужой охотник, беззаконный поганец из вовсе пропащих, ударил её ножом? Гибельные картины мелькают под закрытыми веками, волны смертного ужаса и ужасающего бессилия накатывают одна за другой, будто все эти беды происходят с ней разом, одновременно. Так не бывает, но слишком больно, слишком страшно, слишком плохо, чтобы вспомнить, с которой из бед она не разминулась на самом деле. Она умирает, умирает и всё никак не умрёт.
Ну зачем, зачем её не отпустили на щуровы тропы? Кто-то, наверное, мама и старый Латира, собрали воедино то, что от неё осталось. Зашили и перевязали раны, спели все нужные песни. Но больно! Как же больно, душно и холодно! Кажется, кто-то сидит рядом, кто-то зовёт её, но почему-то не по имени. Несчастная Яли не понимает этого зова и не хочет ему внимать. Что бы ни произошло с ней, она искалечена страшно, непоправимо: тело всегда знает про себя такие вещи. Усилия целителей оттянули умирающую от края, а зря. Девочка хочет забыться глухим сном, сбежать от боли и ужаса - навсегда.
Кто-то зовёт её по имени, орёт и рычит на два голоса. Чья-то рука отвешивает ей оплеуху. Потом ещё одну. Девочка открывает глаза лишь для того, чтобы сказать, что с умирающими так нельзя: она дочь знахарки, она точно знает!
Однако на ней нет никаких ран. Нигде не болит, и тяжесть шкур больше не давит. Только всё равно ей как-то странно и нехорошо. Зрение мутится, она едва узнаёт логово старого Латиры. Мудрый встряхивает её за плечи, приводя в чувство, мать возится у очага, заваривает травы.
Латира начинает девочке за что-то выговаривать - о, ужас! - она не понимает ни слова. Речь слышит, а все звуки будто кто-то перемешал, перепутал. Лишь своё имя она различает отчётливо: Яли. Пытается ответить - рта не способна раскрыть, ни даже замычать, как немая. И в уме, для безмолвной речи, слова никак не складываются. Страх заставляет её зажмурить глаза, тряхнуть головой - резкое движение будто лавину срывает, она бьётся и корёжится в мучительных судорогах. Латира удерживает её, разжимает зубы. Мать льёт в рот какую-то горечь...
Старый Латира встряхивает её за плечи, приводя в чувство. На этот раз он выглядит сильно постаревшим, и одет иначе. Матери рядом не видно. Логово, вроде, не изменилось, но разглядывать - недосуг.
- Яли! - мудрый снова твердит ей что-то, а она опять не понимает ни слова, кроме своего имени, и отвечать не способна. Однако не испугавшись сразу до умопомрачения, она пытается объясниться с ним жестами, без слов... По указанию Латиры смотрит на свои руки... Почему у неё руки взрослой женщины?
Леденея от ужаса, Яли ощупывает себя, находит в ухе незнакомую серёжку, потом в кармане - зеркальце. Рассматривает своё отражение, медленно узнаёт... Эту женщину в зеркале зовут уже не Яли дочь Уюни, а Вильяра мудрая.
Будто утопленники со дна, всплывают воспоминания, как одно становилось другим. Старый рядом терпеливо ждёт, пока она осознает себя заново. На его лице сочувствие - и застарелая усталость, след хлопот и горя. Вильяра хочет расспросить своего наставника, что происходит, она теперь способна говорить, но они по-прежнему не понимают речи друг друга. Латира жестом показывает, что ему пора идти. Он достаёт из сундука снизку бусин, выбирает одну: пёстрый морской камушек. Выплетает из узора на своей куртке длинный чёрный шнурок и привешивает камушек на шею Вильяре.
Вильяра только сморгнула, а старого уже нет рядом. И она вспоминает, что с ним произошло, вспоминает всё до конца. Стискивает бусину-подарок в кулаке, сжимается в комок и плачет: по Латире, по матери и немножко по себе, прежней. Они ведь только что были рядом, совсем как живые, они касались её, а она - их...
Сон. Всего лишь сон... Нет, не пустой: колдовской, мудрая умеет их различать! Ей помогали, помогли вспомнить себя. Теперь она знает, что произошло. Знает: ей нужно поскорее очнуться, чтобы исцелить раненое тело. Очень надо, но она не может: слишком больно, душно, холодно, и сил никаких нет.
Она снова подросток. Она снова умирает - тонет в зыбучем песке в полосе отлива. С Яли никогда не случалось подобного! Знахаркина дочь была умной, осторожной и тогда уже не слабой колдуньей. Но в этом сне она, как последняя дурёха, поленилась вовремя слазать за силой на гору, к чёрному Камню, а вместо этого захотела вкусных ракушек с дальней косы. И пошла за ними в одиночку, и увязла. Не по колено, не по пояс - зыбун тянет её всё глубже, сжимает грудь, смыкается вокруг горла, подступает ко рту, к ноздрям... Крики никто не услышал или не рискнул прийти на помощь утопающей девчонке. Когда первая волна прилива перехлестнула через голову, она в панике забилась - и сразу ушла в песок с головой, но не умерла и не проснулась.
Очутилась... Нигде! И никем, наверное: тела-то нет, даже призрачного. Зато все мысли и чувства наружу, будто потроха. Пронизывающий взгляд из ниоткуда, острее ножа. Она - добыча душекрада?
Безмолвный голос, неожиданно ласковый, а главное, заговорил вдруг понятными словами: 'Не пугайся, беляночка! Я не сделаю тебе хуже, чем уже сделали поганые исчадия Тьмы!' - полузабытое, полузапретное имя стихии голос помянул так, будто щурами ругнулся. - 'Я знаю, моё присутствие неуютно тебе, но я не душекрад. Меня не надо бояться, я стараюсь тебе помочь.'
'Кто ты?' - спросила Вильяра мысленно, и её услышали, поняли, ответили.
'Я - Пращур. Тот самый, из твоих любимых сказок.'
'А откуда ты знаешь, какие сказки я любила в детстве?'
Смех, безмолвные колокольцы: 'О, это же ясно видно, когда держишь кого-то на ладонях!'
'А как ты меня держишь, о Пращур, на деснице или на шуйце?' - спросила Вильяра, припоминая те сказки.
'А тебя сейчас только в горсти можно удержать, беляночка. Только в обеих руках сразу. Но я дам тебе силу, чтобы тебе хватило очнуться, а остальную ты потом сама добудешь. Иди скорее, тебя там зовут и ждут.'
'Спасибо тебе, о Пращур!'
'Иди!'
И она упала откуда-то с заоблачной высоты - в себя. В себе оказалось худо... Отвратительно! Больно до слёз: теперь понятно, что именно и отчего у неё болит. И озноб, и слабость, и тяжеленные шкуры, которыми её укутали-придавили... Сквозь смрад болезни - запахи жилого дома: совсем-совсем незнакомого, не в угодьях Вилья... А вот это уже не ясно, кому и зачем понадобилось!
Вильяра кое-как разлепила веки - встретила заботливый взгляд женщины, которую едва не приняла за мать... Нет, не она... Но как похожа! И за руку держит знакомо, цепко: выслушивает биение крови в жилах.
Целительница, кем ещё ей быть, тут же радостно затараторила:
- Приветствую тебя, о мудрая Вильяра, в доме Травников, в угодьях Альди! Я - Талари. До посвящения в мудрые ты могла бы звать меня четвероюродной сестрой. Наши с тобою прабабушки... Ой, нет, после мы посчитаемся роднёй, а сейчас я скорее сообщу мудрому Альдире, что ты, наконец, очнулась. Он так ждал! Так ждал! Спрашивал и переспрашивал так часто, что у меня от безмолвной речи голова болит. Да ничего, для добрых вестей и головы не жалко.
Пока новоявленная родственница, закатив зрачки, общалась с Альдирой, мудрая изыскивала в себе колдовскую силу для 'летучей песни'. Увы, самый быстрый и действенный способ исцеления всех болячек оказался ей сейчас недоступен. Слабыми, непослушными пальцами Вильяра нащупала повязку, туго охватившую тело. Попыталась пошевелиться - едва не взвыла в голос. Вспомнила, как резала сама себя, как прошёл нож. Скрипнула зубами, с трудом выровняла дыхание. Прикинула, как латала бы подобную рану на ком-нибудь другом. Пожалуй, мудрого она вытянула бы: мудрые - живучие. Охотника, почти наверняка, потеряла. Что и как делали с ней самой, она не помнит и не вспомнит: её там уже почти не было.
Альдира ворвался в комнату с улыбкой до ушей. Кто бы подумал, что степенный, суровый колдун умеет так ярко и заразительно радоваться! Вильяра улыбнулась ему в ответ: пересохшие губы тут же потрескались и закровили. Она облизнула их и попросила пить. Безмолвной речью, так проще.
Мудрый переглянулся с целительницей, та утвердительно кивнула и подала ему посудину с длинным изогнутым носиком. Альдира присел рядом с Вильярой и осторожно, по капельке, стал её поить. Жажда требовала залпом выхлебать море, но знахаркина дочь сама знала, что нельзя. Судя по воспоминаниям и ощущениям, ей придётся заново учиться пить, есть и ходить. Но можно же всё-таки испробовать путь быстрее?
'Альдира, ты отнесёшь меня к Зачарованному Камню? Мне не хватает сил на 'летучую', а времени разлёживаться - нет. И ты ещё зачем-то утащил меня из моих угодий...'
'Туда, где я совершенно уверен в целителях. Между прочим, к самой близкой твоей родне,' - продолжил её речь Альдира. - 'Как же я рад, Вильяра, что ты, наконец, очнулась! Три дня мы все тут сомневались, выживешь ли ты.'
'Ты отнесёшь меня к Камню, Альдира?'
'Да, но чуть позже. Сначала мы с Талари споём над тобою пару песенок, а ты попробуй потихоньку нам подпеть.'
Вильяра попробовала, и ей очень не понравилось то, что она при этом ощутила. Колдовская сила текла сквозь тело, но не как всегда: непривычно и неправильно. Простые детские песни вроде бы действовали: утолили боль, уняли беспокойство, однако...
Альдира с целительницей тоже заметили неладное. Судя по хмурым лицам и напряжённым взглядам друг на друга, они заспорили безмолвной речью.
- А вслух? - тихо, но решительно выразила своё недовольство Вильяра. - Что вы увидели на мне, кроме телесной раны?
Альдира поморщился, Талари развела руками:
- Мы не понимаем этого, о мудрая Вильяра.
- Твой Нимрин сильно напортачил, когда колдовал над тобой, - угрюмо добавил Альдира.
- Или другой Иули, умирая, слишком крепко заклял тебя на дурную смерть, - не согласилась с мудрым целительница.
Они ещё немного поспорили об искажениях ауры, Вильяра послушала их, а потом переспросила в третий раз:
- Альдира, ты отнесёшь меня к Камню? Я хочу спеть 'летучую' и выздороветь. Хочу положить конец вашим спорам. Мне нужно домой, к Вилья. Кто там сейчас присматривает?
- Стира, - ответил мудрый. - Он присматривает за угодьями и готовит к посвящению твоего преем... то есть, твоего будущего напарника и ученика. Кузнеца, я не запомнил, как его пока зовут.
'Пока зовут', значит?! Говорить вслух было тяжело, безмолвной речью - тоже. Вильяра молча проглотила вопросы и возражения. Да, она при свидетелях назвала кузнеца Лембу своим преемником. Однако Вильярой Младшим, напарником и учеником, она его совершенно не представляет. Хотя... Нет, всё это нужно обдумать, обговорить и решить позже, во благовременье.
- А старый Латира... Он... Совсем сгинул?
- Когда твой Нимрин сделался Повелителем Теней, то призвал мудрого Латиру в полной силе и разуме. Но после песни Равновесия воплощённые Тени ушли, и друг наш тоже не задержался в мире живых. Он обещал мне, если сможет, вернуть тебя со щуровых троп.
Вильяра улыбнулась, сквозь набегающие слёзы:
- Он, правда, помогал мне... А Нимрин? Ты говоришь, он спел песнь? А потом?
- Чужак не вышел из круга. Наритьяра вышел, а он - нет.
Странно: прежде из круга выходили либо двое, либо никто. Но трёх раз мало для уверенности, что бывает только так. Альдира больше ничего не сказал ни о чужаке, ни о Наритьяре, ни о песни Равновесия, и в этом умолчании Вильяре померещилась какая-то неприятная тяжесть. Но расспрашивать у неё сил не было. Она просто прикрыла глаза и послала зов своему воину. Нимрин не ответил, но и ледяной, смертной тяжести колдунья не ощутила. Не потому ли, что сама чуть жива?
- Альдира, послушай... Сколько раз мне тебя спрашивать? Отнесёшь меня?
Мудрый отвёл взгляд, тяжело вздохнул и признался:
- Прости Вильяра! Мне страшно брать тебя на руки. Ещё страшнее - нести изнанкой сна. Я так боялся тебя потерять, что до сих пор все поджилки трясутся. Но нам надо идти, ты права. Скажи, куда мне тебя лучше отнести?
- К любому Камню, куда ты легко найдёшь дорогу. Не надо пугаться из-за меня, о мудрый Альдира. Мне больше по сердцу твоя радость.
***
И всё-таки Альдира боялся, сомневался, а самое поганое, не мог докопаться до корня своих сомнений и страхов.
Молодая колдунья, воспитанница Латиры, задела его за живое с первого раза, как он приметил её. В беленькой северянке сошлись воедино черты, которые он ценил в женщинах, и всё, что он уважал, чем восхищался в сёстрах по служению. Опасное слово: сёстры. Урождённых сёстёр братья не валяют по шкурам, это беззаконно. Зато с сестрами по служению не только на шкурах дозволено кувыркаться. Их и в круг с собою зовут, чтобы принять больше колдовской силы. А сёстры, за тем же самым, зовут в круг своих братьев по служению. Все мудрые равны перед охотниками, равны перед стихиями, это закон. И та повадка, что заставляет охотника в миг опасности заслонять собою мать своих детей, уже не про них, не для них. Но и между мудрыми случается сердечная приязнь, когда раны друга или подруги кажутся больнее своих. С Альдирой вдруг случилось такое: даром, что он пока не уверен, взаимно ли?
Не так, ох, не так привести бы ему Вильяру к Зачарованному Камню! Привести бы её сюда весёлую и здоровую: за руку. А не на руках, когда каждый шаг отдаётся болью, одной на двоих.
- Положи меня здесь, Альдира, и подожди.
- Ты не пойдёшь в круг?
- Нет. Не сейчас.
Решение Вильяры разумно. Она слишком слаба телом, и Камень ей незнаком, и явились они сюда без должного почтения: изнанкой сна. Мудрый бережно опускает свою укутанную в шкуры ношу на снег, садится рядом, они вместе поют приветствие Камню. Вильярин голосок тих, словно шелест сухого былья, но поёт она складно, и Камню нравится.
Хотя, после Песни Равновесия все Камни успокоились и стали щедры на силу. Альдира быстро задрёмывает, угревшись в тёплом и ровном потоке. Он устал, ужасно устал за три дня препирательств в Совете. Он многое не рассказал Вильяре: исцелится, тогда и узнает. Вновь избранный временный глава Совета Мудрых молча ждёт, отдыхает, копит силу впрок.
- Альдира, отойди в сторонку, я попробую спеть 'летучую'.
Мудрый вздрагивает, пробуждаясь от дрёмы. Тревожное предчувствие снова колет ему сердце, но рассудок, хоть разорвись, не замечает признаков опасности. Альдира встаёт, отходит на двадцать шагов, скрипя настом.
'Летучая песнь' коротка: миг - из кокона шкур взвивается белый сияющий вихрь. Столп снега и ветра пляшет по горе, разметая искристую пыль. Вильяра-вихрь почтительно, посолонь обходит Камень и тут же, озоруя, залепляет Альдире снегом глаза. Возвращается на прежнее место, чтобы вернуть себе двуногое обличье...
Вскрик: короткий и болезненный! Альдира метнулся к оседающему в снег телу. Пока добежал, колдунья сжалась в комочек, скуля от боли. Из-под повязок остро пахнуло свежей кровью. Как? Почему? Альдира на миг растерялся, не понимая... Безмолвная речь Вильяры торопливо забилась в висках:
'Альдира, скорее! Тащи меня к целителям. Рана от собственной руки, в круге Зачарованных Камней, не по обряду. Я ранила себя, и снова ранила. Я дура! Как я не догадалась, что 'летучая' мне не поможет...'
- А я-то дурак! - хлопнул себя по лбу Альдира. Почему он не вспомнил Зунгиру и кровь, капающую с его руки после каждой 'летучей'? Не подумал, что сборище бродячих алтарей в Пещере Совета сойдёт за настоящий круг. И не оправдание, что сам Альдира тех Камней не видел, очнулся, когда они уже ушли...
Больше всего Альдира боялся не донести Вильяру живой. Боялся, что целители из дома Травников справятся с раной хуже, чем Нимрин в прошлый раз. Зря боялся! В шесть рук они сделали лучше, а пел мудрый над нею сам. Тут уже не до страхов и сожалений: удержать бы. Удержал. И снова вынужден был уйти в Пещеру Совета, оставив раненую под присмотром Талари.
***
Вильяра ошиблась, жестоко ошиблась. Заплатила за ошибку новой болью и вновь пребывает нигде, никем. Снова слышит ласковый голос Пращура:
'Торопливая беляночка, быстро ты ко мне вернулась!'
'Я должна была сообразить, я - дура!' - отчаянно корит она себя.
'Ты умная девочка и сильная. Ты пострадала, зато сбросила отметины, которые оставил на твоём теле выродок Тьмы. Теперь тебя лечат наилучшие целители из ныне живущих. Ты выжила. Ты встанешь на ноги и вернёшь свою силу.'
'Да! Только 'летучую песнь' я больше не пропою.'
'Это будет разумно - не петь её больше. Твоё служение станет сложнее, но тебе дадут младшего напарника. Ты сможешь посылать его туда, где опасно, где без 'летучей' никак не обойтись. Всё будет хорошо, беляночка.'
На взгляд мудрой, вовсе не хорошо, однако... Нет, не со сказочным Пращуром об этом спорить. Лучше задать ему вопрос: а вдруг, ответит?
'Пращур, о Пращур, говорят, ты знаешь всё, чего не знают даже Тени. Неужели нельзя изгладить эту рану с моей сущности? Чтобы я возвращалась из 'летучей' не с распоротым брюхом?'
'Зунгира мудрый так ничего и не придумал. Как однажды, сгоряча порезал себе ладонь в круге, так и возвращается каждый раз.'
'Пращур, я знаю о Зунгире! Но царапина на ладони - не страшно. А моя рана смертельна без быстрой помощи. Нимрин спас меня в первый раз, Альдира во второй. Неужели нельзя ничего сделать, чтобы я обошлась без третьего?'
'Ищи, беляночка! Если ты поймёшь, чем ещё, кроме тяжести, отличается твоя рана от раны Зунгиры, ты сделаешь первый шаг по пути исцеления. Вспомни хорошенечко, как ты себя ранила, это важно.'
Последнее, что Вильяре хотелось бы вспоминать: хоть наяву, хоть во сне, хоть в этом странном небытии! Нож в кулаке, судорожно стиснутые пальцы, чужая воля твёрдо ведёт руку. Колдунья режет себя, отчётливо сознавая происходящее, отчаянно сопротивляясь - и безуспешно.
'Я слышала, что Зунгира решил угостить круг своей кровью: сам решил, сам сделал. А я ранила себя не по своей воле. Повелитель Теней подчинил и принудил меня. Это важно?'
'Ты умница, беляночка. Да, это и есть твоя разница с Зунгирой. Он всё сделал сам, поэтому стихии раз и навсегда запомнили его таким, и ничего с этим поделать уже нельзя. Твою руку с ножом вела чужая воля, поэтому твою рану возможно исцелить. Если додумаешься, как. Если дерзнёшь. А сейчас спи, беляночка! Крепко спи, как должна ты спать под зельем глухого сна.'
Да, она помнит: целители дали ей это зелье. Тело и дух должны пребывать в покое безо всяких видений и голосов. Но если уж всё идёт наперекосяк...
'Пращур, о Пращур! А позволь мне спросить ещё. В старых сказках сказывают, будто давным-давно не только ты, а все хранители снов беседовали со сновидцами. Живые и умершие встречались на изнанке сна, слышали и понимали речи друг друга. Почему сейчас - иначе?'
В ответе ей мерещится вздох сожаления: 'Им только казалось, будто они понимают друг друга. Эти встречи вредили и живым, и умершим. Первые мудрые, числом одиннадцать, провели черту со стороны живых, я - со стороны призраков и духов. С тех пор мёртвые молча хранят ваши сны от душекрадов и прочей погани, а живые не тревожат мёртвых, не зовут их. Это закон, беляночка. Спи! Спи крепко и сладко. Я дам тебе ещё силы, чтобы твоя рана быстрее заживала. Ты нужна клану, твои Вилья ждут тебя. Спи! И ни во сне, ни наяву, никому не рассказывай о наших беседах.'
***
Альдира вернулся в дом Травников двое суток спустя и застал Вильяру уже на ногах. Талари медленно и осторожно водила раненую по комнате: расхаживала. Вильяра через шаг кривилась от боли и затейливо поминала щуров, но глаза её блестели ярко и живо, даже в ругани слышался задор. Больше никаких сомнений, что смертельная угроза миновала... Если колдунья снова не споёт 'летучую'.
Мудрый поморщился от досады, а больше - от воспоминаний: как нёс Вильяру на руках и не знал, донесёт ли живой. Как пел над почти бездыханным, растерзанным и окровавленным телом, пока с ней возились целители. Второй раз пел здесь, а первый - в Пещере Совета. И как тут, заодно, не вспомнить отчаянный взгляд и кривую ухмылку Повелителя Теней, последний разговор с чужаком Нимрином?
За пять дней, минувших с песни Равновесия, Нимрин так и не объявился. Наритьяра вышел из круга сразу, и даже колдовской дар сохранил. Вышел, правда, слегка не в себе, но Нельмара поручился за ученика, что со временем это пройдёт. А пока ученик с учителем вместе куролесят в трактире Ласмы и Груны: то пляшут, то сказки сказывают, то роняют слёзы в похлёбку с марахской травой. Ласма грозится вместо дурманных травок подсыпать им зелья глухого сна, уложить туши на салазки и оттащить в Пещеру Совета. Но пока только грозится. Альдира тоже не торопит, хотя по праву временного главы Совета - мог бы. Однако вновь избранный глава понимает: даже мудрым нужно время, чтобы переварить великую радость и великое горе. Всем нужна передышка: чтобы осознать перемены, привести в порядок дела кланов, выбрать замену погибшим и помощников - живым, подготовить новых колдунов к посвящению... Альдира взвалил на себя такую груду забот, что голова у него кругом. Однако пропавший Иули тревожит мудрого едва ли не больше всего остального. Похоже, в их с Латирой гадания и расчёты, в завещанное Тмисанарой понимание равновесия вкралась существенная ошибка. Мысли об этом не дают Альдире покоя: Тмисанара и Латира сгинули, значит, разбираться теперь ему.
Мудрый уверен, что жёлтый Камень не забрал жизнь чужака. После Великой песни круг спокойно раскрылся, и в нём не прибавилось новых Камней. Разогнав дурную молодёжь с дурными затеями, Альдира сам ходил в тот круг, пел и слушал. Нет, Нимрин не остался внутри, и не похоже, чтобы он застрял во временнóм сдвиге. Конечно, он мог войти в один круг, а выйти из другого, но что дальше? Те, кто искал, не нашли его. И стихии молчат о чужаке. И на безмолвную речь он не отзывается.
- О мудрая Вильяра, я счастлив видеть тебя восставшей с ложа болезни и слушать несравненные плетения слов из прекраснейших уст твоих! - приветствовал Альдира выздоравливающую колдунью.
- Какой сказитель наплевал тебе в рот, о мудрый Альдира, что ты так выражаешься? - ответила она ему, блеснув острыми клычками.
- На ярмарке в твоих угодьях завёлся великий сказитель, сам хранитель знаний Нельмара. Вот мне в уши слегка и надуло. Но ты столь прекрасна, Вильяра, что я готов беседовать с тобою сказочным слогом - всегда.
- Брось, Альдира! Твой лучший друг, а мой наставник говорил, что мужчины от этого глупеют. Глава Совета не в праве туманить свой разум. Но я тоже рада видеть тебя, старший брат по служению. Я ужасно скучаю. Жду не дождусь, когда гостеприимные родственники сочтут меня достаточно здоровой, чтобы отпустить из-под своего присмотра в мои угодья.
Талари осторожно усадила больную на лежанку, помогла улечься и укрыться, сказала:
- Мудрая Вильяра, мы отпустим тебя не раньше, чем ты встанешь прямо и пойдёшь сама, без моей поддержки. Ты, конечно, мудрая. Но ты знахаркина дочь, значит, должна понимать, что к чему.
- Я понимаю, о Талари. Спасибо тебе! Ты не только помогаешь мне выздоравливать, но скрашиваешь мою скуку познавательными беседами. Ты, и твои сёстры, и братья. Я благодарна вам всем.
- Талари, пожалуйста, оставь нас наедине, - велел Альдира целительнице. - Нам нужно поговорить о делах мудрых.
Женщина помогла Вильяре поправить подушку, поклонилась и вышла.
- Что за дела, что нельзя говорить при непосвящённых? - спросила колдунья, разом настораживаясь.
- При посвящённых тоже нельзя, - уточнил Альдира. - Только между нами двоими.
- Я вся внимание, о мудрый Альдира!
- Вильяра, я знаю, с тех пор, как ты очнулась, ты беседуешь не только вслух и не только с Талари. Телом ты пребываешь здесь, а мыслью - в угодьях своего клана. Ты убедила Стиру отсрочить посвящение кузнеца Лембы и призвала второго колдуна, которого отметил твой предшественник. Стира сейчас обучает их обоих и ещё двоих одарённых подростков. Наверняка ты переговорила с ними со всеми.
- Да, я говорила с ними, в этом нет тайны. Я пока слишком быстро устаю от безмолвной речи, но мне скучно. Я болтаю со многими охотниками своего клана и с некоторыми мудрыми. Что беспокоит тебя, о мудрый Альдира? О чём, по-твоему, мне нельзя говорить ни с кем, кроме тебя?
- Вильяра, скажи мне, где бы ты искала своего Нимрина, если бы знала, что он жив и не покинул Голкья?
Зрачки Вильяры расширились, тревожно взблеснули:
- Альдира, ты же сказал мне, что Нимрин не вышел из круга!
- Амулеты, которые он зачаровал для нас, потеряли силу, поэтому сначала я решил, что он погиб.
- Но?
- Никто не видел его после песни Равновесия, однако из круга он, похоже, всё-таки вышел. Только никто не знает, куда! Ты пробовала звать его безмолвной речью?
- А ты?
- О истинная воспитанница старого прошмыги! - воскликнул Альдира. - Я - пробовал. Глухая тишина, однако не холод.
- И у меня то же самое, - с видимой неохотой подтвердила Вильяра. - То есть, мне тоже кажется, что Нимрин жив и не покинул Голкья. Но на безмолвную речь он не отвечает.
- А как тебе показалось: он не отвечает или не слышит?
- Не знаю. Он не искусен в мысленных беседах, чтобы закрываться нарочно. Возможно, у него совсем нет колдовской силы... Если вспомнить прошлые песни... Вот скажи-ка, Наритьяра Младший сохранил дар?
- Наритьяра - сохранил. Но возвращаюсь на старый след: где бы ты стала искать этого Иули? Если представить, что после песни он лишился дара и прячется?
- Ну, смотря, от кого и зачем он решил прятаться. Сам подумай, Альдира, зачем ему таиться от меня или от тебя? После того, как мы клялись ему своими сердцами?
- Наша клятва имела срок: до песни Равновесия.
- Ну, я-то ему наобещала всякого ещё раньше и до сих пор не исполнила. Ты знаешь, я рассказывала... То есть, я уверена, что Нимрину, в здравом уме, от меня прятаться незачем. А вот от тебя, Альдира... Даже мне пока не ясно, насколько прочна твоя власть в Совете? И чего ты, временный глава, взыскуешь для Голкья?
- Я взыскую мирной зимы и безбедной весны, плодородного лета и сытой осени. После двух буйных Наритьяр искать большего - рушить недоразрушенное. Год покажет, на что мы все годимся как хранители своих кланов, а я - как глава Совета. Справимся - сможем задуматься о большем: о чём мечтают старые сновидцы. Но не раньше, чем благополучно минует год.
- Мне по сердцу такие замыслы, Альдира, - улыбнулась колдунья. - Считай, я опустила за тебя белый камушек.
- Я рад.
- А что ты собираешься делать с Нимрином, если найдёшь?
- Перво-наперво я возьму его под защиту, как певца Величайшей из песен. А после прослежу, чтобы он не слишком глубоко пустил у нас корни и поскорее отбыл домой.
Вильяра едва заметно поморщилась, но ничего не сказала и не спросила. Альдира повторил свой вопрос:
- Так где бы ты искала нашу пропажу?
- Да кто же знает, куда он мог забиться, если прячется от всех двуногих! Я бы, на его месте, укрылась в древнем Доме Иули.
- То есть, в Пещере Совета? У нас под носом? Знаешь, Вильяра, мне даже в голову не приходило. А зря! Старый прошмыга точно бы спрятался именно там. В Доме Иули полно закоулков, куда мы обычно не забредаем. Где изначальные чары чужаков не перекрыты нашими. Возможно, для Нимрина там отворяются двери, которых мы даже не видим. Но после всего, что учинили Повелители Теней, мы зачаровываем Пещеру Совета заново. Если Нимрин там, мы его непременно найдём.
- Удачи в поисках, - вздохнула колдунья, она явно начала уставать от разговора.
- Вильяра, а если Нимрин не там, где ещё он может быть, как ты думаешь?
- Ну, например... В каком-нибудь из убежищ старого прошмыги.
- В логове при Ярмарке его нету, я проверял.
- Есть ещё одно, в истоках Кривого ручья. Мы со старым прятались там от Великого Безымянного. Ты знаешь, где оно?
- Знаю. Проверю. Хотя логова закрыты от неодарённых... Есть ещё мысли?
Вильяра неприятно скривила губы:
- Старый говорил мне о всеведении Повелителя Теней. Спев песнь Равновесия, Нимрин его утратил, а вот память - вряд ли. Ты понимаешь, да? Ты ведь тоже ученик Тмисанары. Вряд ли я тебе ещё что-то новое скажу. А мне пока тяжело подолгу говорить.
Колдунья прикрыла глаза - Альдиру по сердцу резануло, какая она осунувшаяся и бледная, до прозрачности. Лучше, чем была пять дней назад и позавчера, но всё ещё плоха... И мудрый наконец-то уловил, что не так с её аурой! Поверх теневых отметин, нанесённых вместе с раной, пролегли более свежие солнечные. Альдира впервые наблюдал существо, меченное Тенями и Солнцем одновременно. За то время, пока Вильяра болела, теневые отметины ослабли, солнечные стали ярче. Престранно само по себе, а после песни Равновесия - особенно. Не должно сейчас быть такого! Ни с кем на Голкья!
- Мудрая Вильяра, прости, что я утомил, а не порадовал тебя беседой. Сейчас я позову Талари и оставлю вас.
- Я буду рада видеть и слышать тебя снова, о мудрый Альдира. Пожалуйста, приходи, когда сможешь. Из твоих уст любые новости - добрые.
На прощание он спел песнь - поделился силой. А в коридоре остановил Талари и долго расспрашивал о состоянии раненой и о ходе лечения. Целительница дала ему некоторую пищу для размышлений, но не успокоила.
***
- ...и покрылся он язвами с головы до ног, и сошло с него трижды три кожи, покуда отросла новая, не осквернённая Тенями...
Тунья слушает старого Зуни и удручённо кивает. Сказки о четырёх жизнях мудрого Канрары памятны охотнице с детства, но Тунья прежде не задумывалась, что скрывается за ладно составленными словесами. Как это выглядит воочию и, хуже того, как оно пахнет! Куртку, одолженную Нимрину, и все шкуры с его лежанки придётся сжечь, да и щур с ними. А вот каково, на самом деле, двуногому, с которого заживо облазят девять кож...
Умаявшаяся охотница проспала остаток ночи неожиданно глухо и крепко, а наутро заполошно подскочила. Спросонок ей померещилось, будто гость помер и протух... Нет, не помер: дышит. Возможно, помирает, кто ж его поймёт, чужака! Однако услышал, что охотница встала - попросил воды. Руки поднять не смог, поила его сама. А ведь пришёл в дом на своих двоих, да не пришёл - прибежал, наперегонки с ветром. А теперь вот лежит, шевельнуться не может, и будто гниёт заживо. Тунья глянула - хоть не из робких, а перепугалась. Сразу позвала Зуни: безмолвной речью, чтобы не терять время и не переполошить домашних беготнёй по коридорам. Старик объявился быстро. Посмотрел, сморщил нос и затянул сказку о четвёртой жизни Канрары, бывшего Повелителя Теней.
- ...и пока он болел, не помогали ему никакие снадобья, ни даже песни мудрых. А когда выздоровел, стихии больше не слушали его...
- Я помню эту сказку, Зуни. Канрара не смог оставаться хранителем клана, поэтому Канра посвятили нового мудрого, а прежний назвал себя охотничьим именем и до конца жизни скитался по Голкья. Иные сказывают, будто он сохранил дар сновидца и не помер через несколько лет, а ушёл на ту сторону звёзд. Я помню сказку, Зуни. Но что делать нам здесь и сейчас? Ты, Зуни, понимаешь, что нам вот с этим вот делать?
Старый охотник дёрнул ушами, задумчиво почесал лоб.
- Тунья, а неужели, ты ещё не послала зов Лембе? Знаю, ты недолюбливаешь мысленную речь, но твой муж, мой внук - пока ещё глава дома. Он принёс сюда чужака в первый раз, ему и решать, как поступить теперь. Хотя, по-моему, решать тут особо нечего: поить, кормить, и пусть отлёживается.
Внезапно подал голос тот, о ком они говорили. Прохрипел едва слышно:
- Тунья, Зуни, пожалуйста, спрячьте меня. Ото всех. Меня ищут, чтобы убить. Мудрые ищут. Лемба - с мудрыми. Не сообщайте ему. Обождите несколько дней. Пока начну поправляться. Или наоборот.
- Поздно будет сообщать, когда ты помрёшь и мы скинем твой труп с навозный колодец, - ответил чужаку Зуни. - Зверям-то я такую отраву не дам.
- Нимрин, а может, не все мудрые желают твоей смерти? Может, есть кто-нибудь, кто поможет тебе легче переболеть и поскорее выздороветь? - спросила Тунья, в надежде сбросить с себя ответственность за больного чужака. Пусть, Канраре в сказках ничто не помогало, но мало ли?
- Вильяра. Когда вернётся. Ей скажите. От других спрячьте. Пожалуйста.
Тунья переглядывается с Зуни. Возможно, сейчас чужак бредит, однако, ночной уговор был именно таков: спрятать его и держать в тайне его присутствие в доме.
'Зуни, я пообещала Нимрину...'
- Ладно, гость, будь по-твоему, - говорит Зуни. - Мы с Туньей обождём беспокоить Лембу. У внучка и так многовато забот. Два дня тебе сроку... Ладно, три. Покажи нам, что ты поправляешься, а не дохнешь.