Хохлов Григорий Семёнович : другие произведения.

Круглая Сирота

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   КРУГЛАЯ СИРОТА
  
   Сирота -- это доля такая:
   Трава при дороге, в пыли...
   То солнце дотла выжигает,
   То грязные мнут сапоги.
  
   Как она попала в детский дом, Евгения Михайловна не помнит, да и не могла она помнить: ведь была она там почти с самого дня рождения. И фамилию, и имя, и отчество ей придумали добрые люди. И это святая правда: для нее они все там были добрыми и ласковыми и заменяли и мать, и отца, и прочую родню. Только год рождения, 1930, так и остался в документах навсегда. Между прочим, документы не один раз терялись или переделывались, так что и день рождения менялся. В результате он просто выпал из ее па­мяти. Главное, что выжила сирота!
   Помнить себя она начала с детского дома в городе Сера­фимович. И сама предполагает, что родом она из-под Ста­линграда, из тех краев. Есть у Евгении Михайловны такая уверенность, а подтверждений -- никаких. Просто внутрен­ний голос ей подсказывает так, и не иначе. Да и не надо ей
   фактов, потому что ее Родина -- весь Советский Союз. Так ей внушали в детском доме, так оно и вышло на самом деле: она действительно объездила почти всю страну, но не будем забегать вперед.
   Директором детского дома была Полина Кузьминична Федорова, поэтому у нее фамилия Федорова, как и у многих других детей. Директриса жила на территории детского дома со всей своей семьей. И ее дочь Люся мало, чем отличалась от других детдомовцев. Она везде была вместе со всеми и всегда на виду, как и все дети учителей.
   -- Сейчас все ругают Сталина, костерят его на чем свет стоит. А я благодарна ему, потому что жили мы во много раз лучше в детском доме, чем другие дети в России. Кормили нас очень и очень хорошо, каждый месяц взвешивали, сла­бым детям добавляли еще питание, был и особый контроль со стороны врачей. Территория детдома была огромнейшей, и располагалась она на берегу Дона, и жили дети семьями, в отдель­ных домах. И если мы могли, то добавляли себе в меню и све­жую рыбу, и грибы, и ягоды. Сами все и готовили на зиму.
   Все это, кроме того, что выделяло государство. Жили мы привольно, этого не отнимешь, и купались в реке часто, по­этому я хорошо плавала, что и пригодилось мне в жизни.
   Недалеко от территории детдома была дача писателя Се­рафимовича, и мы часто бывали у него в гостях. Уже весь седой, но подвижный и веселый, он всегда был рад детям и долго беседовал с нами. Тут же были и санаторий, и дом отдыха для военных. Они помогли построить нам отличную спортплощадку и пользовались ею вместе с нами. Мы жили на природе, жили среди людей и были счастливы, если бы не грянула война. В одно утро наше детство кончилось, и мы, все дети, вступили в трудную, смертельно опасную жизнь, но воспринимали ее как дети.
   В один час были уничтожены городки военных, их дачи. Гул тяжелых самолетов уже не покидал нас. Мне было тогда одиннадцать лет, -- рассказывает Евгения Михайловна, -- но я хорошо помню, что страха во мне не было, а было детское непонимание всего происходящего. Все происходило, как будто не со мной, и это невосприятие, наверное, и помогло выжить.
   Часть детского дома вывезли на машинах, на левый бе­рег Дона, через переправу, -- это младших детей. А старших переправили на лодках, прямо от детского дома. Не хотели
   меня брать в лодку, а я маленькой ростиком была, но счита­ла себя уже взрослой. Плывут лодки, а я следом плыву и не собираюсь отставать. Ругают меня все, а я -- ни в какую. Так и плыла почти до середины Дона, пока в лодку не взяли...
   Морщины у Евгении Михайловны разгладились, зеле­новатые глаза ее лучились добротой, и не дать ей семидесяти двух лет -- ребенок она еще и все озорует.
   Подошли мы к месту встречи, а там уже никого нет, лишь разбитые машины черными останками глядели на нас. В небе летали чужие самолеты, но они шли высоко, и им было не до нас. Они летели в глубокий тыл. Так и добрались мы до станции пешим порядком.
   Там нас накормили и посадили в эшелон с военными. Писатель Серафимович ехал с нами. Где-то, уже далеко от станции, нас бомбили немецкие самолеты, и спасались мы все в степи -- и люди, и лошади.
   Всадники на лошадях уносились в степь, тут и поняла я, что они готовились встречать немецкий десант. Нас, эвакуи­рованных, в основном детей и больных, посадили в вагоны и отправили дальше, к Астрахани. Многих уже не было с нами.
   Черный дым пожарищ испоганил все наше счастливое детство. Мы попали в другой мир -- тревожный и смертель­но опасный, но относились к нему с детской простотой и наивностью. Везде были брошены огороды и сады. Мы ели сладкие дыни и фрукты и не понимали всего происходяще­го. Нам и здесь светило солнце, только оно казалось нам совсем другим.
   Погрузили нас на большую баржу, и буксирный катер тащил нас куда-то, пока не кончилось горючее. Высадились мы на берег, а тут снова самолеты летят. А где прятаться, если болото вокруг, вода да кочки? Сидели мы на этих кочках, а немцы из пулеметов по нам стреляли. Прикрылись мы травкой сверху, а пули рядом шлепают. А мы, глупые, понять не можем, что смерть рядом гуляет. А потом и бомбу на нас бросили -- все болото всколыхнулось. Но не взорва­лась она. Поколыхалось болото и успокоилось. А мы так и не поняли тогда, что смерть рядом была.
   Затем погрузили нас на катер, а немцы уже догоняли по земле, по воде и по воздуху. Приходилось прятаться в при­токах и протоках реки. А по воде били из минометов. И гибли
   суда, гибли люди, сколько -- никто не считал их. Горел тан­кер, нефть разливалась по воде пылающей лавой, и плыли люди в том пламени, и впервые стало страшно мне, за все мое детство.
   Много чего было. Разве обо всем расскажешь? -- сокру­шается женщина. -- Но ребенку легче было вынести весь этот ад, если он не погиб сразу. Он многое не понимал тогда, а может, ничего не соображал. Вывезли нас в Казань, а затем в город Зеленодольск. А там -- госпитали вокруг, и там всех война доставала. Уже в сорок третьем году я училась на токаря в ФЗО. Но какой из меня специалист, если я и с ящика до детали не дотягиваюсь?
   Покачал мастер головой и говорит:
   -- Этой кнопке тяжело работать, токаря из нее не полу­чится, -- и перевел меня в слесаря. Так и проучилась я год. И не стала ни токарем, ни слесарем.
   Подбили меня девчонки бежать из училища. Захотелось вдруг жизнь посмотреть, уже взрослой считала себя, эта кноп­ка! -- смеется Евгения Михайловна. -- Ограбили меня дев­чонки дорогой, хотя и брать-то нечего было. Так и началась моя взрослая жизнь. Кем только я ни работала тогда: и убирала, и с детьми нянчилась, и любой работе была рада...
   Но ни на грамм я не боялась, страху во мне не было. И до сих пор не могу понять, что это было со мной? Я не думала, что будет завтра, что будет потом. Просто жила и искала что-то новое и красивое. И всегда радовалась, если видела такое, а плохое исчезало из памяти само-собой.
   Я работала уборщицей, когда на предприятие приехали вербовщики из Охотска. Набирали людей на рыбные про­мыслы. Много чего они наобещали нам, но я шибко и не верила им. Просто мне надо было куда-то уехать, звала меня душа в дорогу, так и манила.
   Привезли нас в Охотск, а мне там совсем плохо стало. Климат другой, воздуху не хватает, и ноги совсем отказали. Так и нянчились со мной подруги мои, на свежий воздух вытаскивали. Только через полгода я оправилась от болезни и немного пришла в себя. Молодой организм выдержал: мне еще и двадцати лет не было. Разметаются косы мои длин­нющие, пламенем отдают волосы, и лицо разгорится: огонь девка!
   И в руках все горело. Без работы ни минуты не сидела,
   все что-то делала. Тут и приглянулась я одному корейцу. Их там много было после войны. Он тоже был вербованный. Звали его Хан Хын Сан, а по-нашему -- Виктор. Понемногу мы сблизились с ним. Он был неплохим человеком -- не­пьющим и работящим. А сброду разного, вокруг было -- уйма! Деву­шек проигрывали в карты и убивали их... Все было. А Вик­тор не подпускал других ко мне, как банный лист ко мне приклеился. Сблизились мы, да так и остались с ним на долгие годы. В 1951 году родился у нас первенец -- Юрой назвали, а дальше пошло веселье. Так и родила я ему семе­рых детей, о чем никогда не жалела.
   Виктор любил ребятишек и возился с ними, купать по­могал, и стирать помогал. А у самого горе было большое: семь братьев его погибли в войну. А это не всякий пережи­вет. Один он остался. Поэтому и характер его был непред­сказуемый: то добрый и веселый, все о чем-то рассказывает, а то замкнутый и неприступный. Он сразу принял поддан­ство и считал себя гражданином России. О возвращении в Корею и думать не хотел. И детей не учил корейскому язы­ку. Говорил, что им в Корее делать нечего: ведь и родители его там погибли, почти все родные...
   Работал он и на лесосплаве, и на любом другом месте, и везде ему подарки давали на любой праздник, и премии. Дом наш он обнес высоким забором и повсюду любил чи­стоту и порядок. Поленницу так выложит, что дровинушка к дровинушке так и жмется -- любо дорого посмотреть. Так что жили мы хорошо, и денег было много, и продуктов вся­ких, и одежды. Но не могла я добро копить и деньги. Эта детдомовская привычка так и осталась у меня на всю жизнь. Одно было плохо -- любил Виктор гулять, а женщин там было премного. И всякие разные были. Многие и сами на шею ему кидались. Но не возмущалась я, деньги он отдает исправно, от работы не увиливает, а что успевает налево сходить -- то молодец!
   Вот так я относилась к этому, хотя другим, возможно, и странным покажется... Зато я не могла простить ему, если он обижал детей. Тогда во мне просыпалась тигрица. А он не разбирался шибко, своих детей, всегда наказывал. И, что самое обид­ное, мог ударить всем, что под руку попало. Раз запустил кочережкой в старшего сына Юрия, а тому 14 лет всего, но уклонился сын, выскочил из дома и топиться побежал.
  
   Очень обидно было ребенку, поскольку не был он винова­тым, а отец и не выслушал его. Я бежала за сыном своим, и соседи бежали... Спасли его от беды. Простил отцу ребенок обиду свою, а я так и не простила. Сказала Виктору:
   -- Еще раз тронешь Юру -- мы все бросим тебя, не задумываясь, -- ничего тот не ответил, не воспринимал он всерьез мои слова. А зря!
   Вскоре новая беда приключилась: Валера, сыночек, лет пять тогда ему, было, достал из кладовки топорик и стал играть во дворе. А отцу -- хоть бы что: мужик растет! А Верочка, ей три года всего, на колоду залезла, и что-то там высматривает за забором. И, наверное, хотел сын топор в чурку воткнуть, а попал по пальцам девочки. Так кончики пальцев и отхватил. Просто повезло сестренке, что всю ступ­ню не оттяпал.
   Испугался мальчишка, бросился бежать от отца. Я за ним на улицу выскочила, а тут трактор дрова тащит. Валера за них зацепился и укатил куда-то. Схватила я дочку на руки, замотала чем-то ей ногу и бегом в больницу. А та испугать­ся не успела, ничего не понимает, хлопает глазами, вцепилась в меня, как клещ. А отец был спокоен и, если бы попался Валера, то наказал бы его крепко. Только вечером появился мальчишка в доме, и Виктор наказать его хочет... Ну, а кто виноват, что все доступно ребенку? Конечно, отец, а тот не понимает. У него сын виноват, и только он один...
   Не хотел он разбираться, и поэтому был несправедлив к своим детям. Тут опять конфликты начались со старшим сыном. И я сказала Юре:
   -- Вот окончишь школу, и мы уедем от отца, и не будет он тебя зря наказывать. И Виктор, отец его, ничего против не имел:
   -- Езжайте! Только вы пропадете без меня.
   Вот и весь разговор...
   Тут и с женщиной одной он схлестнулся, и сложилось все к одному -- ехать!
   Продала я всю живность, которую держала, договори­лись с мужем, что он мне сам будет деньги высылать на своих детей. Не хотел он алименты платить, считал это по­зорным для себя. Помог взять билеты на самолет, и двину­лись мы всей семьей в город Херсон, к подруге моей. Мы с ней переписывались все время. А там недалеко село Чулаковка есть. Туда мы и прибыли, не запылились. Удивился председатель колхоза, но помог мне во всем:
   -- Это будущие работники растут, их беречь надо!
   И оформил мне садик бесплатно на младших детей, и помог чем мог -- спасибо ему!
   Но трудно там было. В школе надо украинский язык знать, а он им не дается! Хоть убей, не дается. И решили мы дальше ехать. А потом, видать, старое вспомнила, еще детдо­мовское, и половину России объездила, все лучшее искала.
   И уже топор с собой возили, и одеяла легкие, чтобы на месте не покупать. А без них в дороге очень и очень плохо было. Да и не одна я была. Приходилось и на станциях по не­сколько дней жить. И детей оставлять на время пока на работу устраивалась. А что сделаешь? Потом мы в леспром­хоз уехали по вербовке, так и оказались мы снова на Даль­нем Востоке.
   Юра служил уже в Семипалатинске, Валера -- в Хаба­ровске. Так и остались они там после службы. Люба устрои­лась работать на железной дороге, потом училась и вышла замуж. И другие дети определились в жизни. А я осталась с младшими, Надей и Верой, все им помогала, пока и они в люди не вышли.
   Задумалась Евгения Михайловна.
   -- Только не повезло Юре в жизни. Приехал он в отпуск к отцу своему, в Охотск, а служил он прапорщиком в Семи­палатинске. Как раньше ездили? Что бы отдохнуть да рыбы набрать. Ведь чем Охотск славился -- рыбой! Поехал он в лес за дровами, а тут и беда его достала. Сорвался сук сверху, и упал Юре на голову.
   Когда деревья валят, их много зависает на кронах сосед­них стволов, и болтаются они там до поры до времени. Та­кие висяки называют "рябчиками". Вот и сорвался такой "рябчик" и чуть половину черепа не снес моему Юре. От­правили его вертолетом в Хабаровск. Там долго он без па­мяти был на грани жизни и смерти. Все дочки мои ездили туда: и Люба, и Рая, и Галя. Им до Хабаровска ближе было ехать, чем другим. И уже лучше Юре стало, и говорить начал он. Все за рыбой врачей приглашал в Охотск. Но недолго это было. Однажды враз ему стало плохо, и умер он. Может, и врачи были виноваты, но кто правду знает?
   А муж мой, как уехали мы, сошелся с другой женщиной.
   200
   И жил он с новой женой, пока не умер от рака. И ни разу я не жалела о том, что уехала от него. Почему-то так получается? Может, обида осталась -- не знаю! Я поездила по стране, вырастила своих детей, что еще надо человеку? Я и сейчас помогаю им, чем могу, но какой из меня помощник -- боль­ше семидесяти лет уже мне...
   Сейчас я о душе своей думаю и больше ей внимания уделяю. А одной дома сидеть -- пропадешь от скуки. А так люди кругом, и все мы друг другу помогаем. Дал мне Бог испытания -- я их пережила. И я благодарна Ему, что я ближе к истине стала. Но до нее еще долго идти -- всю жизнь!
   Наступила минута молчания, чай остыл, нам было не до него. Так и сидели мы втроем за столом и не могли выйти из задумчивости. Надо было как-то прекратить это молча­ние, я и решился:
   -- Не расстраивайтесь, Евгения Михайловна, вон какой красавицей Вера Викторовна у вас выросла, да еще мудрая очень. С ней вам скучно не будет!
   А что еще я мог сказать пожилой женщине, хватившей
   лиха через край.
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"