И в продолжение...

Песня патологоанатома.

Живые лгут, как дети в страхе,
Скрывая слабость и грехи.
Они боятся взгляда правды,
Что режет холодом тишины.
А мёртвые - мои святые,
Они не просят, не кричат.
Их мир - спокойствие пустыни,
Как только путь свой завершат.

О, мёртвые не просят люкс,
Им не нужны больничные бумажки.
Их благодарность - тишина,
Без слов, упрёков - лишь смиренье.
Нет больше жалоб, суеты,
Нет смысла больше торопиться.
Здесь не сбываются мечты,
Здесь только факты....
И реальность...

Живые спорят, рвут диагноз,
Как будто смерть - не их финал.
Лишь на столе моем спокойно,
Любые тайны огласят.
В их венах - память о пороке,
В их тканях - формулы судьбы.
Я врач, но больше - хронотопик,
Что шьёт для вечности узы.

О, не герой и не спаситель,
Как наблюдатель - хладен, чист.
Я - ваш последний аналитик,
Ваш неподкупный архивист.

Молчите, мёртвые мои,
В молчанье - мудрость без обмана.
Вы возвращаете мне сны,
О чистоте труда и знания.
Вам чужда благодарность слов -
Вы - истина под скальпелем...

Готов!
.............................
Следующий!

*********

Путешествие Нильса с "Дикими гусями"

В таверне пыльной, где дешёвый эль,
Где карты липнут к вытертым столам,
Мальчишка дерзкий сел на мель,
Продав себя за медный грош.
Он был задирист, ростом невысок,
Смеялся в лица опытным бойцам.
И гном-трактирщик дал ему урок,
Шепнув проклятье по его следам.

Всем известна сказка, да не та, пойми,
Про мальчишку Нильса и его пути.
Где вместо неба - копоть и война,
И стая "Диких Гусей" ждёт у окна.
Не в Лапландию дорога, парень, ляжет,
А туда, куда полковник скажет.

Проснулся рано утром - а мир иной вокруг,
Огромный, неуютный, как будто в жутком сне.
И старый гусь-наставник, с седою бородой,
Кричал:

Подъём, салага!!!

Иначе быть беде!

Сержанта звали Мартин, хромал на правый бок,
В сраженьях прострелённый, но всё ещё живой.
Теперь ты с нами, мелкий, пришел и твой черёд...
Теперь ты парень тоже - "гусёнок" полковой...

Всем известна сказка, да не та, пойми,
Про мальчишку Нильса и его пути.
Где вместо неба - копоть и война,
И стая "Диких Гусей" ждёт у окна.
Не в Лапландию дорога, парень, ляжет,
А туда, куда полковник скажет.

Их командир - полковник: суровая Акка́,
С лицом кажись из шрамов, с проседью в висках.
Её глаза из стали - в них стылая тоска.
Приказы однозначны - надёжнее штыка,
Летели не на крыльях - летели в кузовах.
Сквозь грязь дорог, сквозь холод,
Под свист свинца и вой.
И Нильс учился прятать не только в сердце страх,
Осваивал науку - как выжить, побеждать.

Он видел лиса - хитрого шпиона,
Что нёс доклады вражеским постам.
Он видел крыс в подвалах бастиона,
Что продавали души по частям.
Он нёс патроны, воду и бинты,
И слышал хрип последнего "прощай".
И понял - из такой вот высоты
Обратно в детство не найти пути.

Он стал мужчиной раньше, чем подрос,
Сменив рогатку на холодный нож.
И на вопрос: "Зачем ты это нёс?" -
Он отвечал: "Приказ - не прикосло́вь".
Он научился доверять своей спине,
И различать, где правда, а где ложь.
И понял, что на проклятой войне
Ты либо гусь, либо дешёвый грош.

Всем известна сказка, да не та, пойми,
Про мальчишку Нильса и его пути.
Где вместо неба - копоть и война,
И стая "Диких Гусей" ждёт у окна.
Не в Лапландию дорога, парень, ляжет,
А туда, куда полковник скажет.

И вот однажды, в дымке у реки,
Когда закончился последний бой,
Сказала Акка:

Мы теперь квиты...

Ты вырос, Нильс...

Иди к себе домой...

Но дом исчез, как будто талый снег,
И двор зарос высокой лебедой...
И смотрит в небо бывший человек,
А в небе - гуси. Но уже с иной...
...Войной.

"Мистер Скрудж"

Свеча коптит, дрожит огонь в камине,

Туманы Лондона за окнами лежат.

В конторе старой, в ледяной рутине

Считает деньги старый скряга-бюрократ.

И в Рождество, когда весь мир ликует,

Он видит в смехе лишь пустую блажь.

Душа его, как кошелёк, пустует,

А сердце - это вечный кусок льда.

Но так ли виноват холодный взгляд?

И цепи, что сковали его сердце?

Ведь мир ему твердит сто лет подряд:

"Лишь тот, кто копит - будет в жизни счастлив".

Он - жертва дней, где выживает сильный,

Где доброта - лишь слабости печать.

И призрак прошлого, суровый и всесильный,

Забыл ему об этом рассказать.

Он помнит детство - школа, холод, голод,

Отец суров, и дом ему не рад.

И каждый шиллинг, что был с боем выбит,

Казался пропуском, чтобы покинуть ад.

Он видел, как смеются те, кто в шёлке,

Как бедняки глотают пыль дорог.

И он решил: "Пусть чувства на задворках,

Но мой сундук не будет пустовать".

Он строил крепости из серебра и меди,

Любовь и дружбу променяв на счёт.

Он верил: деньги - лучшие соседи,

Их звон сигнал - "Теперь, всё хорошо".

Он не был злым, лишь до смерти напуган

Той нищетой, что дышит за углом.

Закован в страх, как в панцирь черепахи,

Считая сказкой всё, что видит за стеклом.

Но так ли виноват холодный взгляд?

И цепи, что сковали его сердце?

Ведь мир ему твердит сто лет подряд:

"Лишь тот, кто копит - будет в жизни счастлив".

Он - жертва дней, где выживает сильный,

Где доброта - лишь слабости печать.

И призрак будущего, страшный и могильный,

Решил его нещадно наказать.

Три духа ночи...

Ледяное жало...

Виденье смерти...

 Одинокий холм...

Душа от ужаса, как лист, затрепетала,

И он взмолился: "Хватит!!!.... Для чего?!!!!"

Он обещал и каялся, и плакал,

Готовый мир осыпать серебром.

Но был ли это свет? Иль просто страх заплакал,

Увидев окончание пути...

И вот он щедрый стал...

И гу́ся покупает...

К племяннику с улыбкою спешит.

Он крошку Тима на руки сажает,

И мир вокруг как будто бы не злит.

Но Рождество - лишь вспышка, лишь мгновенье,

Погаснет ёлка, стихнет карнавал.

А мир остался прежним, без сомненья,

Где сотни "скруджей" продолжают бал.

И так ли виноват его прозревший взгляд?

И золото, что людям раздаёт?

Ведь мир ему твердит сто лет подряд:

"Один в беде - другого не спасёт".

Он только капля в море вечной битвы,

Где доброта - лишь прихоть богача.

И кто сказал, что после сей молитвы

Не прогорит его последняя свеча?

Пройдёт неделя, месяц, может, год...

Утихнет страх, что гнал его вперёд.

И снова счёт, и снова скрип пера,

И мысль: "А не ошибся ли вчера?"

Ведь доброта - расход, улыбки - трата,

А мир жесток, и нету нём возврата.

К той юной вере, что была когда-то,

До всех его побед и горьких бед...

"Профессор Доуэль"

Прочтя роман, вернув на полку книгу.
За истину при́няв прочтённый текст,
Мы не заметим спрятанной интриги -
Кто сеял зло?
Кто был тот человек?
Чья воля управляла, обучала,
И кто не оказался виноват...

Так кто же истинный творец кошмара?
Кто сеял семена безумных дел?
Кто - архитектор?
Кто - холодный разум?
Что в бездну бросил человечий род.
Нет больше тела - мозг ещё живёт,
Живут идеи, замыслы, слова...
И тонкой, незамеченною дланью
Он двигает вперёд ученика.

В тиши лабораторий, средь стального блеска,
Родился замысел, что мир затем потряс.
Был брошен вызов человеческой морали,
Законы мирозданья содроглись.
Восстав из пепла собственной могилы,
Прикрывшись именем ученика,
Учитель продолжает злодеянья,
Он - Бог и раб...
В плену своих идей.

Так кто же истинный творец кошмара?
Кто сеял семена безумных дел?
Кто - архитектор?
Кто - холодный разум?
Что в бездну бросил человечий род.
Нет больше тела - мозг ещё живёт,
Живут идеи, замыслы, слова...
И тонкой, незамеченною дланью
Он двигает вперёд ученика.

Вот только он - гордыней ослеплённый,
Забыл о воле, что в душе живет.
Забыл о праве на свободный выбор,
И тем он подписал свой приговор.
И как бывает, по законам жанра,
Средь экспонатов бунт произошёл.
Всё вскоре вскрылось...
Копы на пороге...
И...
Ученик во всём был обвинён.

А что учитель?
Жертва злодеяний...
Сожжен в печи́, тем завершив свой цикл...
Или...
Еще, чего-то мы не знаем?
Был у него еще один - способный ученик...

Так, где же истинный творец кошмара?...
Кто сеял семена безумных дел?
Смотрите, вот он!!!
Доктор Сальваторе!!!
В Америке Латинской он живёт.
Теперь есть тело, и в нём холодный разум,
Живут идеи, замыслы, слова...
И тонкой, незамеченною дланью
Он снова двигает вперёд ученика.