В детстве Настя очень любила кладбище. Каждую весну, вместе с родителями, она посещала могилки давно умерших родственников, приносила им крашеные яички и шоколадные конфеты. Свежий воздух, пение птиц, толпа людей, пришедшая помянуть усопших, - все это наполняло ощущением всеобщей доброты и связности с никогда не виденным прошлым.
Дядя Василий слева от дороги, Тетя Софья под березкой слева, бабушка Аня где-то в глубине кладбища, дядя Боря в самом углу под соснами и многие другие родственники мамы и папы, которые умерли, когда Насти еще не было на свете... Каждого из них нужно было не забыть посетить, не забыв оставить на могилке облупленное и раскрошенное яичко ('Чтобы птичкам было удобнее кушать', - объясняла мама).
С чувством умиротворения и какого-то всеобщего спокойствия Настя ходила среди могилок, вглядываясь в чужие фотографии на памятниках и любуюсь венками. Здесь, вдали от городской суеты она по-настоящему отдыхала душой. Устав и проголодавшись за целый день, она и родители останавливались возле одного из столиков, установленных почти возле каждой могилы, и перекусывали взятыми с собой бутербродами (аппетит на свежем воздухе просыпался зверский). Иногда мама и папа - Настя в ту пору еще не употребляла - позволяли себе выпить по 100 грамм, чтобы помянуть усопших.
Последний раз Настя была на кладбище в день похорон мамы. Именно с того момента место захоронения мертвых перестало ей казаться чем-то светлым и дарующим душе успокоение.
Если бы мать умерла как-то иначе, например, простудилась и заболела, или случайно на хулигана натолкнулась, который бы ее ножичком порезал, или под машину бы попала, скорее всего, так бы и продолжала Настька навещать усопших, ощущая радость от того, что делает доброе дело, убираясь на их могилках.
Но с матерью случилось все по-другому. Пошла вместе с мужем на день рождения подруги куда-то на дачу, крепко выпила, по пьяни отправилась вместе со всеми купаться на речку. Там же и утонула. Почему Настькин отец ее не остановил, почему не запретил ей, почти ничего не соображающей, лезть в глубокую воду, неизвестно. То ли сам так напился, что уже уснул под соседним кустом, то ли не подумал, чем может окончиться купание для Настькиной мамы, но как случилось, так уж случилось.
Смерть мамы Настьку очень обозлила. Казалось, будто бы мать специально бросила ее, ни о чем не думая, полезши в пьяном виде в воду. Даже умерла не как человек, а так, что только дочь опозорила. Очень боялась Настька, что ее одноклассники узнают, что мать утонула по пьяни, и начнут дразнить, − прослыть дочерью алкоголички приятного мало. Отец тоже стал для Настьки кем-то чужим. Разве ее родной папа не уберег бы маму от беды? Нет, это кто-то чужой, вечно смурной теперь и серый какой-то. В пол глядит. На нее, Настьку, глаза не смеет поднять.
Закончился последний школьный год. Поступать Настька никуда не стала - хотелось поскорее убраться из дома и начать жить своей жизнью, где не будет памяти о прошлом, где предала ее и мать, так неосторожно выпившая слишком много водки, и отец, который не сумел жену свою спасти.
Устроилась Настька на работу в местное кафе 'Разгуляй' посудомойкой. Небольшой зарплаты хватало на то, чтобы снимать комнату вместе со сменщицей, а остатков еды, всегда имеющихся в заведении, − на то, чтобы не оставаться голодной. Как она будет жить дальше, Настька не думала, да и менять ничего в своей жизни не собиралась. Кладбище теперь обходила стороной, порою даже делая крюк, только чтобы не пройти рядом.
Прошла еще пара лет после смерти матери, а Настька продолжала жить своею самолично выбранной жизнью. Начальство ее ценило - такую покладистую где еще поискать, а Настька просто мыла посуду, считая, что раз уж взялась за дело, нужно выполнять его с усердием.
Как-то зимой осталась она с другими работниками после смены, когда кафе уже закрылось, чтобы как следует поесть и водки выпить. То ли день рождения был у кого-то, то ли просто настроение подходящее, то ли еда и алкоголь в изобилии после посетителей остались. Собралось народу немного - пришедшая специально на сабантуй сменщица Ритка, гардеробщица Катюха и два грузчика - молодой Колюня и тот, что постарше, Василий.
Поднимали рюмки часто и много и от того - хоть закуски было вдоволь - быстро пьянели. Колюня все пытался за Настькой поухаживать - то водки ей подольет в рюмку, то салатик положит. Но, при этом, вел себя без нахальства и сальностей - пошлых комплиментов не отпускал, да и руки держал при себе.
- Насть, - пробормотал Колюня, уже чуток набравшись. - Давай до дому провожу тебя?
Ухмыльнулась молодая симпатичная Катюха, внезапно порадовавшись, что и на вечно смурную Настьку кавалер нашелся, замолчала рассказывавшая анекдот Ритка, даже уже совсем пьяный Василий попытался подпихнуть Колюну локтем, не теряйся, мол. То, что Колюня давно уже посматривает на молодую посудомойку, все знали, вот только мысли Настьки на эту тему оставались тайной.
- А то я одна-то и не дойду, - огрызнулась Настька и грязно выругалась, представив, как к ней будет бегать на свидания вечно пьяный дурак Колюня.
- Ну как хочешь, - ответил Колюня и, резко утратив интерес к дальнейшей пьянке, встал из-за стола, направившись к выходу.
- Зачем обидела? - огорчилась Ритка. - Не нравится, так скажи нормально. Матюгаться зачем? Он парень хороший, добрый, не надо было с ним так.
- Тоже мне, хороший, алкаш пропитой весь.
- А сама-то... - Василий подал голос, чуть ли не засыпая, уткнувшись лицом в стол.
- Пошли к черту! - то ли выпитая водка так повлияла на Настьку, то ли прорвалась годами копившаяся на всех и на все обида, но, вконец обозлившись, она встала из-за стола.
- Да куда ты, пьяная совсем, - воскликнула Ритка. - На ногах не держишься.
- Пускай идет, 'чо она одна не дойдет', - передразнила Катюха. Ей было обидно за Кольку.
Натянув старую куртку, вязаную шапку и с трудом попав руками в перчатки, Настька вышла из 'Разгуляя'. Было поздно - автобусы уже не ходили, а про такси она даже и не подумала. Тем более что квартира, которую они снимали, вместе с Риткой, была недалеко - дойти можно было быстро. Ноги, правда, слушались с трудом, иногда норовя завести куда-то в сторону.
Закончились Настькины попытки идти прямо тем, что она наступила на голый лед, поскользнулась и упала на заледеневший асфальт. Рядом никого, кто мог бы протянуть руку, не было, и Настька начала подниматься сама. Встав на ноги, направилась дальше, краем глаза заметив, что неподалеку кто-то идет. Явно не женщина - мужик какой-то. 'Колюня, наверное. Вот привязался'. Но когда странный тип подошел ближе, Настька увидела, что это был совсем незнакомый здоровый мужик, весь какой-то нелепый, бородатый и одетый в старую загвызданную дубленку.
Он стоял и смотрел прямо на нее в упор, отчего Настьке стало как-то не по себе. Ей бы промолчать, может, этот странный мимо бы прошел (а может, и нет), но водка ударила в голову, и Настька злобно крикнула
- Чего уставился, упырь чертов? Больше дел нет?
Мужик медленно подошел, вдруг выбросил вперед руку, схватил Настьку за крутку и рванул к себе. От неожиданности Настька машинально отшатнулась в другую сторону и, едва понимая, что происходит, принялась вырываться, пытаясь освободиться. В конце концов, она так резко дернулась, что оторвались все пуговицы, а ткань куртки выскользнула из руки мужика. Воспользовавшись моментом, она побежала прочь по тротуару, не разбирая направления.
Было уже темно, народу вокруг - ни души, звать-кричать никакого толку. Настька мчалась как можно быстрее, насколько позволял ей пьяный организм и переплетающиеся ноги, и надеялась на то, что ей удастся где-нибудь скрыться. Было уже поздно и темно, пригнувшись где-нибудь за какой-нибудь пристройкой или забором, можно было надеяться, что маньяк - Настька не сомневалась, что это именно он - пройдет мимо. Но темнота сыграла злую шутку и с самой Настькой - пока она бежала как можно дальше от страшного мужика, то совсем заплутала и свернула в какой-то район, весь застроенный многолетними одноэтажными деревянными домами, где никогда не бывала.
Мужика нигде не было видно, но едва слышный скрип снега под его шагами доносился до Настьки, подсказывая ей, что маньяк не отступил от своей жертвы. Словно издеваясь, шел медленно, не торопясь, не сомневаясь в том, что она на своих заплетающихся ногах не сможет убежать даже от такого размеренного шага.
Надеясь запутать следы, Настька несколько раз свернула в случайные переулки, молясь, чтобы не оказаться в тупичке или частном дворике, откуда нет выхода. Она настолько заплутала, что уже не знала, где она, как ей выйти на дорогу, в какой стороне 'Разгуляй', а в какой комната, которую она снимает вместе с Риткой. В частных домах все спали, улицы были пустынными, даже собаки помалкивали, а кричать и звать на помощь Настька боялась, так как маньяк тоже мог ее услышать.
Спрятаться, дождаться утра, когда на улицу выйдут люди, казалось лучшим решением. Одна беда, мороз слишком опасен - если долго сидеть на улице без движения и, не дай Бог, еще и заснуть, закончится все тихой смертью, когда просто закроешь глаза и не проснешься боле. А в сон тянуло Настьку все сильнее, водка усыпляла, уговаривала лечь и подремать прямо на снегу. Голова становилась тяжелей, ноги слабее, и если бы не страх перед маньяком (а по телевизору не раз показывали, что они со своими жертвами делают), Настька бы послушалась водку и покорно уснула, но одна мысль о насилии и пытках гнала ее вперед.
Настька свернула еще пару раз, но опять оказалась на широкой пустынной улице с двумя рядами старых, спрятавшихся за заборами домов, где не было ни одной пристройки, ни сарайчика, чтобы укрыться. Завернув за угол еще одного деревянного дома, Настька вдруг увидела кладбище. Видимо, немало сделала она кругов, что оказалась здесь - так далеко от своего дома и 'Разгуляя'.
Кладбище было спасеньем Настьки - столько высоких памятников, оградок и крестов, за которыми можно спрятаться, пригнувшись, что вполне вероятно, получилось бы остаться в живых. Настька рванула вперед, не забыв про то, что входить на кладбище нужно через узкую калитку, а не через широкие ворота - рассказанное родителями в детстве отложилось в памяти навсегда.
Зимой кладбище казалось совсем иным. Все было завалено снегом. Предложи Настьке отыскать могилки ее родных, не смогла бы − так все отличалось от того, как выглядит весною. Настька свернула на первую попавшуюся тропинку, пригнулась за памятником, потихоньку посматривая на ворота. Хотя не слышала она уже шагов мужика, но чувствовала, что не отстал, идет по следу.
Настьку уже снова начало клонить в сон, как вдруг прямо в ворота широким шагом вошел маньяк, оглядываясь и принюхиваясь вокруг. Повернул голову направо, повернул налево, но Настькиных следов, к счастью, не заметил, (как только она прокралась по тропинке, с памятника на них ухнула шапка снега) и пошел по тропке в противоположную сторону.
Настька выдохнула, вдруг каким-то образом поняв, что маньяк сбился со следа, ушел. Но идти к воротам побоялась. Пошла в противоположную сторону, надеясь выйти к ограждающему кладбище забору, где со времени ее детства были отсутствующие доски, позволяющие выбраться наружу через щель. Пока маньяк догадается, что жертва сбежала с кладбища, она уже будет далеко.
Настька, согнувшись, чуть ли не ползла вдоль могил, а желание спать становилось все сильнее. Она все чаще отключалась от происходящего, проваливаясь в черноту, в страшный сон, заканчивающийся смертью. В конце концов, выползла к свежевырытой могиле - видимо, мертвеца ждали только еще на следующий день, и там, уже не в силах бороться со сном, прижалась к холмику свежей земли, выкопанной возле ямы и, прижавшись к ней, задремала.
Проснулась Настька в небольшой комнатке. Она лежала прямо на полу - никакой мебели вокруг не было. Рядом копошилась какая-то женщина, завернутая в тряпье так, что лица не было видно. Помещение, хоть и с деревянными полом и стенами, напоминало землянку - ни окон, ни дверей, лишь где-то в дальнем углу брезжило немного света, идущего сквозь открытый выход наружу. Видимо, какая-то бомжиха приняла ее за свою, пожалела и притащила сюда, в свое жилище.
- Маньяк там, - предупредила женщину Настька, как только прокашлялась и смогла говорить. - Вдруг найдет нас?
- Не маньяк это, - прозвучало в ответ.
Женщина помолчала и вдруг резко сказала, чуть ли не приказала:
- Уходи! И так уже долго ты тут. Нечего тебе сделать здесь пока. Уходи.
- Я же только очнулась. Какое давно? - Голова у Настьки так болела, что она не сразу соображала, что от нее хотят. - Сколько я тут лежу?
- Мне здесь лежать положено, а не тебе, −сердито пробормотала женщина. - У тебя и своя будет. Лучше бы прибиралась бы тут как следует - посмотри, какую грязь развела, перед людьми стыдно.
Настька огляделась. Комнатка, и правда, выглядела неубранной и неухоженной. Весь деревянный пол был покрыт слоем сухой землей, толщиной чуть ли не в палец.
- Давайте я хоть приберу тут, - сказала Настька. - Есть у вас веник? − Она цеплялась за любую возможность остаться. Вновь оказаться на кладбище, где бродит жуткий мужик было страшно.
- Раньше надо было, − ответила женщина, и вдруг расплакалась. - Почему не приходила? Почему добрым словом не вспоминаешь меня никогда?
В этом грустном плаче Настька вдруг, скорее, почувствовала, чем услышала знакомые нотки. Так плакала мама, когда вдруг случалось ей огорчиться. Но радости от встречи Настька не испытала: мать не мать, но она уже три года как умерла, а мертвецы должны лежать в могилах, а не общаться с живыми в странных землянках.
- Ты же умерла! - истерично закричала Настька, забыв, что ее могут услышать. - Умерла! Зачем я тут? Почему?
Но вновь раздавшийся уже знакомый скрип снега под шагами, который становился все сильнее, заставил ее умолкнуть.
− Мама! - задрожала Настька, уже не зная, кого ей бояться больше - вдруг ожившую мать или ищущего ее упыря. - Идет он сюда, слышишь?! Что мне делать? Спрячь меня, мама!
Но мать вдруг крепко схватила Настьку за плечи и, подняв с пола, вытолкнула ее из своего жуткого жилища.
− Иди. Рано тебе еще к нам. Потом увидимся.
Очнулась Настька в больнице. Глубоко вдыхая в себя воздух, со стучащимся от страха сердцем, она села на кровати и огляделась вокруг.
− Проснулась? - спросила пожилая санитарка, протиравшая шваброй под кроватями. - Эх, пьянь, вы пьянь, − как-то по-доброму упрекнула она. - Перепьете, шарахнитесь на улице обо что-то, а врачам вас лечи. Твой-то так всю ночь и мотался возле больницы, переживал за тебя.
− Мой? - испуганно спросила Настька, сразу вспомнив бредущего за ней маньяка, но тут же успокоилась, поняв, что здесь она в безопасности.
− Твой - не твой, но так с тобой на скорой и приехал. Даже пытался помочь носилки тащить, еле отогнали его, дурака пьяного. И за что только вам, алкашкам, 'така лубоф' достается! - ворчливо заключила санитарка и, последний раз махнув шваброй, вышла из палаты.
О том, что же с ней случилось, Настька узнала уже после выписки, вернувшись в комнату, которую снимала.
− Ох, Настька, − вздыхала Ритка, вернувшись домой с работы. - Замучилась я без тебя совсем. Без смен работаю. Ну что тебя понесло-то куда-то, на ночь глядя?! Не могла нас дождаться, вместе на такси поехать?
− Рит, а ты не знаешь, − осторожно поинтересовалась Настька. - Где меня нашли? На кладбище?
− Крепко тебя видно по голове приложило, − фыркнула Ритка. - Грохнулась ты почти возле 'Разгуляя', далеко отойти не успела. Мы бы тебя так и не спасли бы, если б не полоумная одна. Начала вдруг в дверь ломиться, стучит со всей дури и орет как бешенная. Хотели в полицию ее сдать, но Василий сказал, что сам ее прогонит. Оделись, вышли из кафе, а она уже куда-то деться успела. Прикинь? Как сквозь землю провалилась - спрятаться-то у нас возле входа некуда. Прошли немного - Василий ее найти и припугнуть хотел. Я смотрю - ты лежишь. Мать честная! Без сознания! Вокруг головы все в крови! Эх, я и завизжала! Откуда-то Колюня прибег, далеко не успел уйти, видно. Скорую вызвал, так и поехал с тобой в больницу.
− Погоди, Рит, − перебила Настька. - Там же маньяк возле нашего кафе ходит. Я же от него убегала. Это он в дверь стучал, − она подробно рассказала подруге про то, как ее пытался поймать какой-то странный мужик, схватив за куртку так, что оторвались пуговицы, а потом долго преследовал ее по заснеженным улицам.
− Как же ты от него удирала, если почти возле кафе и грохнулась, едва за угол завернула? Путаешь ты что-то. Кричала у дверей женщина - я голос хорошо слышала. Мало ли у нас по району придурошных ходит, − задумчиво подытожила Ритка, хотя ей и самой вся эта история с исчезнувшей бабой казалась странной. - А маньяк тебе почудился - я точно тебе говорю. Вон даже пуговицы твои у куртки на месте.
Как только потеплело, и снег растаял, Настька позвонила отцу и позвала его сходить на кладбище, прибраться на могилке матери.
− Да, Настюш, − услышала она в трубке в голосе тихий голос, в котором ей послышались сдерживаемые слезы. - Давно бы надо.
Насте стало стыдно. Столько лет она злилась на отца за то, что не уберег мать, и ни разу не подумала о том, как он винил себя сам.
Прибрались на могилке быстро. Настя вырывала сорняки, помогая себе тяпкой. Отец складывал их в мешки и относил на помойку. Затем покрасили оградку, вымели весь мусор. Немного перекусили после работы и вместе пошли к кладбищенским воротам.
− Домой не думаешь возвращаться? - спросил отец.
− Взрослая я уже, − уклончиво ответила Настя. - Сама должна жить.
− 'Взрослая', − передразнил отец. - Учебу бросила, устроилась в какую-то забегаловку полы мыть и рада?
− Не полы, а посуду, − поправила Настя, а сама заметила, как все эти три года ей не хватало этого ворчливого тона отца.
Ночью Насте приснилась мама. Со спокойным умиротворенным лицом она сидела в светлой убранной комнате и пила чай.