Annotation

     …Глянцево-голубое авто проехало мимо меня, забрызгав асфальт и мои брюки. Чёрт. Точь-в-точь, как вчера утром, ну что за сволочь за рулём?!

     Это была первая моя осознанная мысль; и только затем я понял, что стою у парадного входа нашей многоэтажки, и меня окружает вечерний шум города, а в небе горит ослепительно-рыжий закат.

     На улице царило странное для этого времени суток спокойствие. Редкие прохожие были в основном хорошо мне знакомы: клерк из соседнего турбюро; дворник дядя Саша с метлой наперевес. Идёт в наш двор. Ну, по крайней мере, он всегда оказывается там, когда я…

     Стоп. А что я тут делаю? Город всегда затягивает внимание, а я ведь не помню, как очутился у парадной и что вообще тут забыл. Что это, провал в памяти от переутомления? Не пора ли мне, в таком случае, в отпуск?

     – Потерянный, как ключи перед выходом из дома, да?

     Ехидный, неуместный и попросту хамский комментарий свалился мне на голову, как птичий помет, и я взглянул вверх.

     На фонаре — около самого плафона — сидел субъект, напомнивший мне рыцаря Фагота из когда-то давно читанного Булгакова. Серый костюм-тройка, начищенные до блеска черные туфли с фиолетовыми носками, белая рубашка, розовый платок в нагрудном кармане. Все с иголочки: ни разбитого лорнета, ни грязного картуза. Но на плечи незнакомца падала беспорядочная копна соломенных волос, а глаза, слишком острые и живые для такого неподвижного лица, подёрнулись красной сеточкой жил. Ничего общего с порядочным налогоплательщиком.

     Картина была в высшей степени нелепой, но, кажется, другие прохожие находили этот ноктюрн на флейте фонарных столбов абсолютно нормальным. Включая инспектора ДПС, который третьего дня здорово нагрел на мне руки. Чёрт, ну уж ему-то, вроде, положено обратить внимание?!

     – Молчишь? Память изменяет, да? Ты уже вспомнил достаточно. Двигай, не топчись!

     – Куда это? – машинально осведомился я.

     Сомнительный незнакомец лишь пожал плечами.

     – Куда-нибудь. Ноги сами понесут. Топай давай!

     Я счёл за лучшее последовать совету. Находиться рядом с этим субъектом мне и вовсе не улыбалось. Действительно, лучше уж брести куда-нибудь бесцельно, чем оставаться в такой компании…

     Вместо обычной людской реки по улицам струился какой-то обмелевший ручеёк. И, что сильно нервировало, всех прохожих я знал, и все они со мной… прощались?

     Спустя четверть часа это настолько меня достало, что я остановился и схватился за голову. Вокруг всё больше вечерело: ослепительный закат, с которого начиналась моя прогулка, уже успел померкнуть.

     – И чего ты встал?

     Незнакомец сидел теперь на крыше автобусной остановки, свесив ноги и болтая ими; костюм на нем оказался уже коричневый, из коричневой же кожи был левый туфель, а еще он обзавёлся где-то приличными очками-половинками и чёрным портмоне.

     – Кто вы такой? И по какому праву вы так со мной разговариваете?

     Незнакомец усмехнулся, взбесив меня ещё больше.

     – Какая разница? Сосредоточься на главном. Закат не может длиться вечно, а ночь не наступит, пока ты отсюда не выберешься. Иди.

     – Чего? Выбраться? Откуда? – тут я окончательно потерял нить диалога.

     – Из собственной памяти, конечно же.

     Всё ясно. Это обычный псих.

     Я даже не стал отвечать, а просто повернулся и побежал. Баба Настя, цветочница у метро, махнула мне букетом. Из четырёх ирисов…

     Какой странный букет… зачем он? Кто его купит?..

     С детства ведь помню – если принести домой ирисы, значит, кто-то в доме скоро умрёт.

     На станции мне замахала группа знакомых студентов медвуза, с которыми я часто ездил домой. Подошёл поезд — сегодня почему-то ещё более шумный и огромный, чем обычно.

     Я зашёл в вагон. Студенты остались на перроне, крича мне какие-то прощальные фразы. Да что ж это такое-то?..

     Поезд уже ухнул в тоннель, когда я заметил, что выбрал вагон неудачно. Белокурый псих — уже в тёмно-синем костюме — приютился на другом конце вагона, и оттуда ехидно смотрел на меня. Он что, спустился в противоположный вход? Но, постойте, я совершенно точно не видел его на перроне…

     – Все правильно, – нарушил тягостное молчание мой неутомимый преследователь. – Энное количество часов в своей жизни менеджер среднего звена проводит в метро… так, что ли? И настолько к этому привыкает, что его сознание во время путешествия не задевает ничего… кроме самого факта. Верно?

     Я предпочёл не отвечать. Всё это слишком уж напоминало сон.

     Поезд стучал колёсами и нёсся дальше в темноту тоннеля. Когда я заметил, как за окном пронеслась очередная станция, мне стало страшно. Должно быть, моё лицо в этот момент изменилось, так что псих снова получил повод открыть рот:

     – Что, не по себе? Тогда почему ты не задаёшь вопросов?

     – Я задавал, – неохотно отозвался я. – Я спросил, по какому праву вы ко мне пристали…

     – Неправильно. Попробуй ещё раз.

     – Прекратите мне «тыкать». Мы с вами ещё брудершафта не пили…

     Нет, всё-таки крепко засел Булгаков в моей растреклятой голове, если я уже начал его цитировать.

     – Будто у тебя есть время на церемонии, – псих пожал плечами. – Поезд идёт быстро. Давай-ка ещё попытку.

     – Тогда я хочу знать, что происходит.

     – А вот это уже лучше!

     Только сейчас я обратил внимание, что голос этого неприятного незнакомца перекрывает стук колес, так что я спокойно слышу его в пустом вагоне. Как это возможно?..

     – Я постараюсь ответить как можно полней, – сказал псих, закидывая ногу на ногу и сползая ниже по сиденью. – Для меня это рутинная клоунада. А для вас это что-то вроде пути. Последнего пути. До чего же вы всё-таки боитесь называть вещи своими именами…

     – Раз уж речь зашла об именах, как мне называть вас… тебя? – обречённо спросил я. – Я же должен как-то к тебе обращаться…

     – Ой, да?.. Я об этом не подумал. Обычно это никого не интересует… Что ж, можешь называть меня… ну, Харон, к примеру. Дёшево и сердито – так вы, кажется, любите говорить?

     – Да что ж ты постоянно спрашиваешь, что мылюбим делать?

     Харон запрокинул голову и зашелся скрипучим высоким смехом.

     – Можешь думать и так, – сказал он, отсмеявшись. – Просто я всегда стараюсь изобразить что-то привычное для тех, кого провожаю. Вообще, я бы мог этого и не делать — для меня вы не более, чем искры, вылетающие из костра… Сейчас я еду с тобой в метро, а через миг буду гулять по саду из детских воспоминаний очаровательной японки. Или по крышам гаражей из беспокойных снов отчаявшегося бандита. Этот Путь – я уж буду называть его так – твоя сильнейшая грёза, которая сплетает воедино самые яркие моменты твоей жизни.

     – Я ничего не понял.

     – Я вижу. Не беспокойся, поймёшь. Все понимают – кто-то раньше, кто-то позже.

     – Почему все со мной прощаются?

     – А что им с тобой, здороваться, что ли? Цинично желать здоровья человеку, который идёт по Последнему Пути.

     – Бред, – я нарочито зевнул. – Ты так говоришь, как будто я умер.

     – Заметь, не я это сказал, – Харон мягко усмехнулся.

     Я вскочил. Туннельные фонари полыхнули особенно ярко.

     – Ну, это уж слишком! Мистификация! Дурацкий розыгрыш! Кто выдумал эту… чушь?! Узнаю – головы поотрываю…

     – Так кто ж тебе-то виноват? Кто тебя заставлял на красный свет нестись? У того водителя и так теперь неприятностей куча, а ты мне вот что скажи: стоили того эти твои служебные записки, а? Стоили?

     – Замолчи!

     Вагон сотрясся. Я сгоряча не придал этому значения, решив, что просто какая-то помеха на путях, но тут освещение тревожно замерцало.

     – Нет, это ты замолчи, – доброжелательно сказал Харон. – Сон нельзя кормить слишком сильными эмоциями, он должен оставаться сном. Да, ты умер. Прими это. Ведь тебе уже не один раз дали это понять.

     – Так зачем же меня запутывать? – я ощупывал себя, хватался за виски, сиденья и вообще за всё, что подворачивалось под руку. – Почему нельзя было сразу сказать?!

     – А ты бы поверил, если бы я тебе сплеча правду-матку, да и в глаза? Ты думаешь, я и на фонарь залез из любви к искусству? Если живешь так долго, как и я, то поневоле приобретаешь определенный налёт… эксцентричности, но не настолько ведь.

     Вагон снова содрогнулся.

     – И с кулаками на меня бросались. И морду акриловыми ногтями драли. И на себе волосы рвать начинали, и с рыданиями по земле катались… Кому от этого лучше?! Для вас это… ну, как последний спектакль для актёра, как лебединая песня! Она должна быть естественной! Ты думаешь, у кого-то есть желание разбирать весь тот бардак, в который вы обычно превращаете свою жизнь? Нет! Последний Путь расставляет всё по своим местам.

     С шипением замер поезд, и двери разъехались в разные стороны. Я направился к выходу.

     – Ну, теперь у тебя есть немного времени, чтобы подумать, – сказал Харон мне вслед. – Воспоминания не безграничны, и скоро ты дойдешь до края. А что будет после, зависит только от тебя.

     Я не ответил.

     Около двух кварталов я прошёл с совершенно пустой головой. Очнулся только у здания школы – моей старой школы, снесённой муниципалитетом много лет назад. За забором играли ребятишки, которые давно стали взрослыми, солидными людьми. А моя старенькая учительница, наверное, давно уже ушла этим Путём...

     Я долго стоял там, и мне хотелось рыдать. Я не помнил номера школы, поэтому буквы на воротах гласили просто «Средняя школа №», словно так и задумывалось. Мимо проходили люди из тех давних лет, вежливо прощаясь. Когда я собрался уходить, дети внезапно прекратили игру и принялись махать мне, крича «Счастливо!», «Удачного пути!» и тому подобное, хотя до этого момента не обращали на меня никакого внимания.

     …Больно.

     А пространство вокруг меня всё пустело и пустело. Городские здания ветшали и осыпались, а сквозь трещины в асфальте и тротуарных плитах прорастала странная, лилово-зелёная трава, источавшая сладковатый аромат. На стенах и заборах то тут, то там возникали бессмысленные надписи и рисунки — вроде трёх корявых человечков, которых я нарисовал на обоях в семь лет. Что же они делают на стене двухэтажного дома, куда я ходил заниматься английским?

     Усиливался ветер, густели акварельные сумерки. Вот я прошел мимо своего детского садика, но останавливаться не стал. Асфальт под моими ногами кончился, сменившись пыльной гравиевой тропинкой, по которой кто-то разбросал предметы вроде моего первого велосипеда… плавательного круга… игрушечного самосвала. Одиноко стоящая в стороне от дороги песочница отозвалась лишь тупой болью в сердце. Теперь вокруг расстилалось настоящее море сладкой травы.

     Вот иссякла и гравиевая дорожка. Меня уже ждала знакомая фигура в… бежевом костюме в мелкую клетку, да. Ветер трепал спутанные волосы Харона, а к углу рта прилепилась мятая самокрутка.

     – Косяк, – сказал он. – Хочешь?

     – Еще чего не хватало, – пробормотал я.

     – Да ладно тебе.

     – Так кто ты всё-таки?

     – Ты что, с мифами и легендами Древней Греции не знаком? Да ну ты брось, их же в школе проходят… Харон Лодочник я. Тот самый, что перевозил мертвецов в царство усопших. Но ты можешь придумать мне другое имя. Мне будет даже приятно.

     Я заметил что-то под своими ногами, нагнулся и поднял. Маленький плюшевый самолетик. Он висел над моей кроваткой… Папа хотел, чтобы я стал летчиком.

     Почему я не повстречал родителей? Неужели моя память… подвела?

     – Уж прости, что не провожал всю дорогу. Иногда я это делаю, но чаще всего дожидаюсь тут.

     – Почему так?

     – Ну, видишь ли…

     Харон затянулся и выпустил клуб дыма. С востока по траве полз белёсый туман, постепенно затягивая равнину.

     – Смотреть особенно не на что. Людям нечего вспомнить, а с плохого представления и сбежать приятно. Прости уж.

     Наверное, это должно было меня задеть. Но я просто стоял и смотрел в беззвёздную спокойную ночь, расцвеченную серебром тумана.

     – Всё, – сказал Харон. – Твой обратный отсчёт дотикал. Хватит страдать без толку, ступай дальше. Там уже нет воспоминаний.

     – А что есть?

     – Я не знаю. Всё, что Там – уже вне моей юрисдикции. Спросишь у того, кого встретишь… если повезёт встретить.

     Он протянул мне свою самокрутку, но я отказался. Аромат трав этой равнины дурманит куда сильней, и вот уже туман, казавшийся таким далеким, почти касается моего лица…

     Я кивнул Харону и сделал шаг вперёд. В этот самый миг закат за моей спиной догорел — словно клочок газеты, брошенный в камин.