Аннотация: Один из снов о конце света был таким. И он действительно приснился.
Энни быстрыми, нервными движениями поправляет шаль, лежащую лёгкими волнами на плечах; похожая на паутинку ткань вздрагивает, как лист на холодном ветру. Я слежу за каждым её движением, ловлю каждое мгновение, запоминаю мельчайшие детали - наверное, чтобы вспомнить и узнать её, когда мы переродимся в каком-нибудь другом мире. В мире, который окажется хоть немного удачливее нашего. Впрочем, кто знает - может, то, что происходит сейчас с нашим, тоже можно назвать удачей?
Белое платье, украшенное нежно-голубыми лентами. Белые туфельки с острыми носами. Заколка в форме цветка ириса в волосах. Серебряные серьги с топазами, чуть поблёскивающие в неживом электрическом свете. Маленькая брошь, тоже с прозрачным, как слеза, камнем. В обычный день - или, скорее, вечер - мою сероглазую Энни обволакивал бы лунный свет, и она, светлая, звонкая, как хрустальный колокольчик, была бы похожа на фею или даже на саму Селену.
Сейчас луна нависла над городом низко-низко, обнажив перед нашим взглядом свои кратеры, как шрамы, и заполняла комнату красным заревом; на лицо, плечи, волосы Энни падали рыжеватые отблески, и она была похожа на тонкую свечу.
Кажется, мы всё-таки разные. Я-то, выбегая из дома, не успел подумать даже о том, как пригладить волосы. Боялся не успеть, даже зная, что у меня есть в запасе хотя бы полчаса.
В общем-то, и я кое в чём оказался прав.
Оставленные хозяевами машины были разбросаны по проезжей части, как игрушки по детской комнате, и между ними на бешеной скорости металась маршрутка; одна из дверей была распахнута, в самом углу салона скорчилась человеческая фигурка. Наверное, водитель, надавив на газ и сорвавшись с места, даже не заметил последнего пассажира. Наверное, ему, как и мне, нужно успеть...
Трёхцветная кошка, секунду назад умывавшаяся в полуметре от остановки, успевает выскочить буквально из-под колёс и уносится прочь. Говорят, у кошек по девять жизней, а трёхцветные вообще приносят удачу. Может быть, после сегодняшней ночи мир останется в их мягких лапах.
Чёртов мир, состоящий из бетона, металла, стекла. Бетон крошится, как мел, стекло рассыпается на острые мелкие кусочки, металл от прикосновения к другому металлу сминается, как бумага. Я как-то видел, что становится с манекеном при неудачном испытании автомобиля на безопасность, и думал, как эти металл и бетон погребают под собой хрупкое человеческое тело, давят его, даже не замечая, и становилось холодно.
Я должен был успеть к тебе, Энни, но что-то не дало мне пройти мимо. Может быть, воспоминание о том враче из машины "скорой помощи"? Я не рассмотрел его лица - только видел, как он, тяжело дыша, взбежал по лестнице, позвонил в звонок; я догадался, что его вызвали в соседнюю квартиру к старой Сандре. Господи, полчаса до конца этого мира, а он уже на пороге раскрывает свой чемоданчик с изображением красного креста, ровным, спокойным голосом отдаёт указания почти спятившей от ужаса племяннице старухи; я слышал их, пока по привычке закрывал дверь ключом и пытался справиться с заклинившим в который раз замком. Потом я вспомнил, что теперь неважно, будет ли кто-то копаться в моих шкафах и ящиках.
Лобовое стекло было разбито; я признаюсь тебе, Энни, я отвернулся - боялся увидеть искажённое и окровавленное лицо водителя, который всё равно не мог выжить. Я не был уверен, что жив и пассажир, я понятия не имел, чем мог помочь ему, глупо, Энни, катастрофически глупо; спасать кого-то за полчаса до конца света - да и не спас бы, всё равно бы не спас, но, чёрт возьми, если бы ты знала...
Когда я встал на ступеньку, чтобы войти в салон, неизвестный сполз с сиденья на пол, пробурчав что-то невнятное. Я снова боялся увидеть кровь, неестественно вывернутые конечности - Энни, ну будто я не видел хотя бы выпусков новостей! - но ошибся. Он просто был пьян, мертвецки пьян. Среди осколков стекла валялась разбитая бутылка.
Кажется, я подумал, что ему можно было бы позавидовать. Не моя мысль - будто чужая, мысль среднестатистического прохожего. Ведь, в конце концов, он может и не заметить, как всё произойдёт. Может, ему сейчас видится, как он сидит с друзьями в баре и, не стесняясь, смеётся до слёз над чьей-нибудь удачной шуткой. Что там, у него на этот раз даже не будет похмелья.
Я снова подумал, что успею.
У перехода метро невысокий худой парень с ругательствами тряс и пинал ногой автомат для приёма платежей за мобильную связь, а потом швырнул на асфальт телефон, который до этого сжимал в руке. Посмотрел на него остановившимся взглядом и сел рядом, обхватив голову руками.
Наверное, я тоже начинал сходить с ума. Я увидел палатку с цветами - конечно, там не было продавца, а розы, гвоздики, пионы валялись в грязи, растоптанные чужой обувью, но оставались и целые букеты, празднично завёрнутые в яркую бумагу и украшенные лентами. Я выбрал самый красивый, осторожно взял его, как младенца, и оставил на прилавке все деньги, которые были у меня с собой. До сих пор надеюсь, что этого хватило бы. Не мог я, Энни, дарить тебе краденые цветы, вот дурак, а? Даже когда эти проклятые деньги никому не нужны.
Детский плач. Девочка стоит посреди тротуара, её задевают и толкают плечами, и она плачет ещё громче. И вот скажи, Энни, кем я себя возомнил, ангелом, героем? Сколько осталось - двадцать минут, пятнадцать? - не знал я, Энни, только думал, что, если сейчас не остановлюсь, то и идти дальше не останется смысла, потому что я не смогу больше посмотреть тебе в глаза. Я взял её за руку и отвёл в сторону, я нёс какую-то чушь, что её мама сейчас вернётся. Думаешь, она, как в красивых фильмах, улыбнулась мне в ответ? Нет, Энни, я хотел стереть слёзы с её щёк, а она ударила меня по руке и убежала, а потом была толпа.
Наверное, они хотели укрыться в метро; наверное, их можно было бы понять, если бы они знали, что пойдёт кислотный дождь или с неба посыплются камни, но прятались они от неведомого - а всё равно думали, что там, под землёй, надёжнее. Впрочем, может, они уже не думали, а просто шли. И, пожалуй, понять их можно было в любом случае, просто у меня были совсем иные планы.
Давай, Энни, я не буду тебе рассказывать, что такое толпа? Правда, я и так не расскажу тебе ничего из того, о чём вспоминаю сейчас. Я думал, что задохнусь, думал, что не устою на ногах, и меня просто сметут и растопчут.
Я думал, что должен успеть, и прижимал к себе этот несчастный букет.
И, чтоб им всем... чтоб им всем спастись, конечно... я остался на ногах, когда эта толпа, которая виделась мне скорее уж цунами, а не неким количеством живых людей, схлынула. Остался, в разорванной куртке, с растрёпанным букетом в руках.
Я бежал. Боялся смотреть на время, да и было это бессмысленно: не на поезд же спешу, который приходит точно по расписанию. Надеялся на отсрочку, хотя бы короткую.
Меня схватили за рукав. Кто бы мог подумать, когда на такое нарвусь - потребовали отдать телефон. Мой ровесник, только с безумными глазами и с ножом в руке. Наверное, он тоже не успевал с кем-то попрощаться. И на кой бы мне чёрт была нужна эта коробка с логотипом на экране - но я испугался, что, если её лишусь и не добегу, то не смогу даже услышать твой голос. Да что там - не смогу сказать тебе, что я всё равно с тобой. Оставлю одну.
Первый удар лезвия рассёк яркую бумагу, в которую был завёрнут букет, второй скользнул по плечу.
Ладно, Энни. Всё равно я успел. Сбежал. Пока поднимался к тебе, подумал, что кровь сегодня всё равно увидел, но своя - это всё же не так страшно. Явился - взлохмаченный, задыхающийся от бега. Кажется, я вполне вписался в атмосферу этого дня - в отличие, к счастью, от тебя.
Только ничего не спрашивай, ради Бога. Ведь я с тобой.
Энни.
Дверь открыла её мать. Молча забрала у меня цветы, взяла с полки вазу, окликнула дочь. Энни стояла у зеркала и держала в руке пудреницу. Вздрагивала. Поправляла шаль. Я хотел обнять её, но не мог - боялся, что её белоснежное платье испачкается в крови, и тогда она тоже станет частью этого безумия.
Пальцы Энни разжались, и пудреница упала на пол.
- Не надо, Энни. Энни, я здесь, я...
Она поправила волосы и повернулась. И бросилась ко мне, закричала, зарыдала, вцепилась в воротник куртки, а я даже не сразу пришёл в себя - а потом осторожно и, кажется, неуклюже обнял её.
Мать Энни вошла в комнату и поставила вазу на стол.
- Не позорься, - тихо, но вкрадчиво произнесла она. - Думаешь, вот так надо умирать?
Я медленно повернулся к ней.
- Выйдите. Выйдите, и не тревожьте нас больше. Хватит.
После таких слов она должна была так же холодно сказать, чтобы я не смел больше здесь появляться, а на следующий день, когда я всё равно бы появился, не пустила бы меня на порог - если бы следующий день мог наступить, но на этот раз она просто вышла. Не забыв, правда, хлопнуть дверью.
Неважно.
- Энни... Послушай, мы же вместе. Нам даже не придётся друг друга ждать, ну, всё равно же ничего не сделаешь, Энни...
Становилось совсем темно. Глупость - подумалось, что сейчас здесь не хватает свечей. Было бы красиво.
Страшно стало тогда, когда я понял - я не знаю, что будет. Господи, не останется никого, и её тоже не спасти, и пора забыть про дурацкие мечты умереть ради неё. Дурацкие - а мечтают-то всё равно все, а теперь её не защитить, не отдать одну жизнь за две. Я не знаю, что будет - и думаю лишь о том, чтобы боги всех миров сделали так, чтобы ей не было больно, пусть она просто уснёт, как столько раз засыпала у меня на плече.
Интересно, другие города видят такую же луну?
Подумать только, ничто не может объединить мир так, как его последние минуты.
Стало совсем темно. Кричали с улицы, кричала Энни, а я не отпускал её руку.
А потом мрак превратился в подобие сумерек, и снова появилась комната, книги, расставленные на полках в алфавитном порядке, ваза с цветами на столе.
По ковру ползли тени, сгущались, поднимались вверх. Одна из них сначала была похожа на бесформенное пятно, потом её скрутило, скомкало, словно кусок пластелина в руках ребёнка, у неё появилось подобие собачьей головы, лап, короткого хвоста. Она прошла сквозь стоявший в углу диван - а через несколько секунд уже провела по обивке появившимися у неё длинными когтями и распорола её в клочья.
А потом три таких то ли собаки, то ли волка встали перед нами. Чёрные, как ночь, с чёрными клыками и когтями и красными глазами. Энни бросилась к окну, прижалась к стеклу, но тут же с криком отскочила, потому что такая же тварь била лапой в балконную дверь.
Они появились из ниоткуда и были везде. Я вспомнил спешившую в метро толпу и понял, что там им, наверное, сейчас ещё страшнее.
Кажется, боги всех миров нас не услышали. Дикие псы апокалипсиса - звучит как название плохого ужастика. Только клыки у них, похоже, вполне настоящие - и любой из них может сейчас броситься, вцепиться, перегрызть горло.
Я услышал свой голос, будто бы издалека - я просил Энни встать за меня. Я не знаю, было ли это трусливое желание умереть первым или надежда всё-таки её защитить. Может быть, и то, и другое.
Один из них бросился вперёд.
Я почти не чувствовал боли, когда он вцепился в моё запястье; другой рукой я схватил со стола вазу - цветы полетели на пол - и замахнулся на бешеного пса. И замер, узнав его взгляд. И других - тоже.
Этот - рявкнул на меня у подъезда и замахнулся ножом, испортив подарок для Энни. Этот - он чуть крупнее предыдущего - оттолкнул с пути невысокую пожилую женщину в длинном сером пальто, когда пробивался через толпу ко входу в метро. Этот...
Чёрт возьми. Тени. Отражения. Люди, создавшие свой конец света. Неужели свет и правда кончился?
А где-то, наверное, бродит и моя тень и кидается на прохожих. А может, она сейчас прямо в другой комнате нападает на мать Энни.
Я успел бросить взгляд в сторону Энни - и увидел, как её тень по-прежнему ютится рядом с ней, а она закрывает лицо руками.
Дикие псы, значит?
Что же, хорошо.
И спасибо тебе, Энни, что меня приручила.
* * *
Она звала меня по имени.
Свет ослеплял, свет будто бы струился по подоконнику, как весенний ручей. На улице завывали сирены, кто-то звал на помощь - но уже не так безнадёжно, не так отчаянно; каждый думал, что теперь он спасся, теперь к нему придут...
Чего вы этим хотели, боги всех миров?
Она звала меня - и я хотел отозваться, но не мог, потому что мой голос увязал в спокойном, тёплом свете. Я видел, как она плачет - и пытался коснуться губами её пальцев, и едва мог пошевелиться.
Энни, ну что же ты...
Было слишком светло - и постепенно всё растворялось в этом свете; я пытался пробиться к ней сквозь это сияние, ставшее вдруг твёрдым, как камень, и видел, как она плачет, склонившись над обычным серым псом-дворнягой, а тот никак не может приподнять голову, чтобы лизнуть ей руку.