Он похож на сломанную куклу, он похож на выброшенный манекен, он похож на глупую марионетку. Он похож на кого угодно, только не на живого человека.
Он раскачивается из стороны в сторону, когда сидит. Он беспокойно грызет ногти на руках и поэтому пальцы его болезненно дрожат, стоит только протянуть ему что-либо. Он ходит, покачиваясь, ступая неосторожными шажками, как ребёнок, только что научившийся ходить. Робко, осторожно, боясь упасть.
Этот ребёнок - беспокойный, нервный ребёнок, видит то, чего не вижу я. Он щурится, глядя в угол, вздрагивает, только услышав звук, и почти всегда болезненно улыбается, стоит только рассказать ему какую-нибудь сказку.
Иногда мне это кажется отчаянно неправильным. То, что я, например, люблю вслушиваться в его беспокойные речи. Или что я люблю внимательно наблюдать за его жестами, когда он рассказывает что-то. Мне кажется неправильным то, что мне снятся такие же сны.
Кто мы? Люди-тени? Люди-куклы?
Неважно.
Я впервые поняла, что мне действительно всё равно, что о нас думают. Я стараюсь не обращать внимания на шепот, когда мы идём вместе, осторожно ступая по улицам, боясь упасть.
Если упадём - говорит он,- эта бескрайняя бездна проглотит нас.
Я боюсь упасть. Ещё более я боюсь, что упадёт он, и я отчаянно цепляюсь за длинный рукав свитера.
Не спотыкнуться. Не свернуть с пути.
Я не помню, когда я стала ловить себя на мысли о том, что мне нравится его странная, непохожая логика.
Мы с интересом наблюдаем за звёздами, мы вслушиваемся в шепот деревьев, мы радостно ловим губами капли дождя.
Мы привыкли жить не по правилам, мы даже забыли, что это такое - правила.
В конце концов, это ведь не так важно, когда...
Когда нежно проводишь кончиками пальцев по щеке и просишь продолжить рассказ. Или когда, например, просишь посидеть рядышком ещё чуть-чуть. Или когда идёшь по заснеженным улицам босиком, весело смеясь, держась за руки, и не глядя на окружающих.
У них лица,- говорит он,- лица разбитые, словно стекло.
И мы не смотрим на них. Зачем? Мы видим реальность такой, какой мы её создали сами.
Люди придумывают нам имена, называют нас разными словами, ругают, не понимают и боятся. Поэтому они уводят своих детей, закрывают им глаза и запрещают с нами общаться. Поэтому они прячутся сами, убегают, стоит им только завидеть нас.
Мы задумчиво глядим на них, держась за руки, а потом просто продолжаем свой путь.
Они научились всему,- говорит он,- но забыли о самом главном.
Мы осторожно наклоняемся над нашими отражениями в воде.
Иногда он говорит, что боится, что однажды он взглянет в воду, а он там внезапно не отразится, и тогда... Я прошу его замолчать, он послушно замолкает, и опять тащит меня куда-то.
Я медленно бреду за ним, стараясь не спотыкнуться. Не дать такой возможности ему - ведь если упадёт, он разобьётся на тысячу осколков...
Я начинаю забывать, кто я. Пытаюсь вспомнить, вспоминаю людские нормы, правила, законы, а потом плюю на всё это.
Зачем?
Ведь можно радостно бегать по лужам, смеяться, прыгать по крышам и почти дотягиваться до звёзд.
Можно даже взлететь,- говорит он и странно улыбается.- Раньше люди умели летать.
Я вновь пытаюсь упрекнуть себя в том, что я веду себя неправильно и в то же время забываю - а как это, правильно?..
Пока мы идём вместе, пока мы стараемся не упасть, не разбиться - не стоит вспоминать.
Да и зачем?..
Он любит белые розы.
Голубые,- утверждает он,- цветы смерти. Я не люблю смерть.
Мне хочется добавить, что смерть никто не любит.
Красные,- утверждает он,- цветы крови. Я не люблю кровь.
Мне хочется добавить, что красные олицетворяют так же и страсть.
Розовые,- утверждает он,- цветы наивности. Они гибнут первыми.
Мне хочется добавить, что розовые цветы вообще-то олицетворяют любовь и нежность, а она стойкая.
Желтые,- утверждает он,- выглядят неестественно.
Мне хочется добавить, что он тоже выглядит неестественно и что не помешало бы хотя бы причесываться почаще.
Розы,- утверждает он,- такие человечные цветы. Они настолько привыкли к человеку, что действуют почти как он - если будешь с ними грубым - уколешься, а если мягким - сможешь услышать дивный аромат.
Мне хочется сказать, что не все люди источают дивный аромат. Некоторые, например, пахнут и вовсе чудесно...
Люди,- говорит он с затаенной любовью,- тоже цветы. Их стоит поливать лаской и любовью, иначе они не вырастут - так и останутся некрасивыми зародышами. Свет нежно ласкает их лепестки, а они так наивно тянутся к солнцу, забывая о том, что оно палит, если будешь совсем большим...
Мне хочется улыбнуться, потому что я знаю, что он, как и я, считает иначе. Он, наверное, был бы счастлив раствориться в лучах Солнца.
Ты,- говорит он, чуть улыбаясь,- бабочка. Дивные крылышки, лёгкое порхание - ты вылечишь каждый цветок. Но будь осторожна - не поранься, некоторые цветы имеют шипы...
Мне хочется сказать, что я знаю о цветах, имя которым "люди", всё же больше него, и я прекрасно знаю, у кого есть шипы. Однако я ошибусь. Иначе не плакала бы по ночам в подушку, оплакивая растерзанные крылья.
Я,- говорит он, чуть задумываясь,- мотылек. Я не могу вылечить, я эгоистично влюблен лишь в одно и я иду на это, зная, к чему это приведёт.
Мне хочется сказать, что я бережно укрою его от огня. И хочется добавить, что он ошибается - ведь не могут мотыльки так радостно дарить другим свой свет...