Аннотация: Еще одна зарисовка. В этот раз - по одноименной заявке. Хотел я совсем иное, но что вышло, то вышло.
Песнь надежды.
...Наливай да пей
Да за крушенье идей,
За ловушки Судьбы
И за возможность забыть,
За безумную цель,
За ночную метель...
Поздняя осень в Мулсантире - безрадостное время. В ней уже чувствуется дыхание зимы. Холодное, неотвратимое, означающее прекращение жизни. На воде застынет лед, землю покроет снег. Каждый день уже овевает Рашемен пронизывающим ветром. Останутся шуршащие камыши и молчаливо уснувшие ели.
Людям сейчас не до "Вуали" и "Баркаса". Даже не до торговли. Они готовятся к тому, чтобы пережить еще одну зиму. Долгую и суровую, в которую очередной раз умрет все живое, чтобы затем возродиться вновь.
...как же они были непохожи на нынешних. Те двенадцать, пусть и один неживой. Тринадцать вместе с ним. Несчастливое число по поверьям...
Далиран сделал глоток из наполовину полного мутной настойкой стакана. Алкоголь обжег рот и горло. Бутылка стояла здесь же, на столе с масками.
Смерть не смотрит, кого забирать. Проводит черно-стальным серпом - и все. Было и нет. Как и счастье. Как и удача. Чем выше взлет, тем ниже падение, а падение будет всегда. Неотвратимое.
Чертова осень. Барды - дурные души, ветер в голове и на языке что попало...
Он бросил взгляд на самогон Магды.
Ха. Во всех смыслах.
Говоря по правде, он сейчас сидел в комнате Лиенны и планомерно напивался. Сафия и Ганн уже легли спать. Окку улегся в зале у сцены - снег, холод и ветер загнали даже бога-медведя внутрь.
"Какого ж черта ты пялишься, а..."
Одна из масок, с золотистыми стекляшками на лбу, смотрела на него темными пустыми глазами. Он отвернул ее от себя.
Говоря по правде, ему было наплевать на то, что он сейчас должен спать или вовсе ни о чем не думать. Ну подумаешь, ну перенесся в другое место - приключения же, да? Приключения, а для барда - новая история.
Новая... история...
Слова шуршали, как осенние листья и утекали сквозь пальцы, как песок. Мало, мало, мало. Слова.
Черт бы ее побрал, историю! Черт бы побрал весь этот Мулсантир, этот голод, эту историю, и его проклятую привязчивость к друзьям.
Он же бард, он должен быть весельчаком и балагуром. Душа компании Дали, который никогда не унывает и всегда вылезает из самых грязных ситуаций чистеньким. Ему не о чем переживать и нечего напиваться - ну, подумаешь, пара тех, кого знал, погибло... через это же все проходят, ага?
Смех вырвался из горла карканьем.
Еще глоток. Горло снова обожгло.
Дальше было нельзя. Он не хотел пить до беспамятства. Он хотел заглушить боль. Некстати. Некстати. Неизвестность еще хуже, чем определенность. Горгульи дали ему надежду, но она покрылась пылью и пеплом, и выцветала, словно картина под солнцем, и ощущение, что все пошло прахом, перемешивалось с ней, очерняя до конца. Скоро умрет и последний луч.
Ему надо было излить боль. Именно - излить. Хоть куда-нибудь. Перекрыть эту проклятую пустоту в душе, похожую на смерзшийся в груди черный ком, пускающий внутрь щупальца равнодушия. Смерть. Зима. Холодно. Хорошо, что от алкоголя жжет.
Лютня сиротливо лежала на столе, окруженная пестрыми масками. И его тетрадь. Купленная еще в Невервинтере. Давным-давно... ее привез ему когда-то Гален. Теплая. Живая. Странно, что именно она, носимая в куртке, пережила и Мердэлейн, и Короля Теней, и курган Окку.
Далиран протянул руку к мягкой коричневой обложке. Кожа. Усмехнулся, приоткрыл.
Песенник.
Ччерт...
В горле встал комок, в памяти - отчетливые картины. Как он писал это.
Лето. Солнце, солнечные лучи падают сквозь окно, на котором облупилась краска и чуть-чуть пошла трещинкой рама, пахнет домом, и яблочным пирогом Ретты, и бумагой, и чернилами, и перо скрипит по пергаменту. А он чихает от солнца и жмурится, когда светило, смещаясь по небосводу, согревает лицо...
Комната в "Утонувшей Фляге". Он пишет и пишет - завтра книгу нужно вернуть в Архивы, а времени далеко за полночь, а с улицы тянет морем,летом, сладким, как мед, горькой ноткой предстоящей осени - яркой и свежей, как роса поутру и дымные листья, как желуди и хвоя, когда душе хочется раскрыться и лететь.
Невервинтер, Невервинтер... его город. Теплый и добрый, его дом.
И друзья. Такие разные, но... каждый на своем месте. Келгар - весельчак и пьяница, надежный друг и опора. Озорная и легкая на общение Нишка. Молчаливая и тихая, но сейчас кажущаяся такой родной Элани. Взбалмошная, острая на язык Кара, с которой все казалось простым - и язвительный Сэнд. Чем-то похожий на него самого Гробнар, с которым они вечно состязались в искусстве песни. С виду холодный, а на деле самый добрый из них всех Касавир. Сильная, как клинок, Зджаэв. Шандра... Тимора, как же он тосковал, когда она погибла. Потому что не должна она была умирать - вот так вот, даже без могилы, под камнями, не узнав ничего.
Он жалел даже о Бишопе и Аммоне Джерро. Они были далекими ему, но и их можно было понять и принять. В конце концов, разбираться в людских душах - его обязанность.
А теперь все они - такие же, как Шандра. Скорее всего, погребены под камнями, без могил и имен, и так будет всегда.
И виноват во всем этом... да, он. На его совести все это.
За огненными бликами свечей ему казалось, что они стоят и смотрят на него. Одинаково понимающими, холодными, спокойными глазами, как могут смотреть лишь мертвые...
...это дым. Протяни руку - и не будет ничего. Просто свеча погасла.
...свеча. Как жизни. Сожми фитиль пальцами, и не смотри, что обжигает, не смотри, как плавит кожу. У тебя заживет, а их жизни сгорели точно так же, раздавленные камнями Мердэлейн...
...командир не должен так переживать?...
Нет... может, за других. Может, не такие, как он.
Он почувствовал, что еще чуть-чуть - и начнет плакать. С тоски, от которой хочется лезть на стену, и наплевать, что над этим можно только смеяться. Солдаты и парни же не плачут, да...
К демонам. Он менестрель, ему можно. К тому же пьян.
Далиран открыл тетрадь. Его живая память шуршала в ладонях, но он был аккуратен, словно эти листки могли сейчас рассыпаться в пыль, и эта тоненькая нить, напоминавшая ему о тех, кого не было, о доме - прекратит свое существование.
Руки дрожали.
Намоченное в чернилах перо застыло перед чистым листом. Он сглотнул, быстро пробежав взглядом по бумаге. А потом принялся быстро, с остервенением, писать. Выводил строку за строкой, перечеркивал, снова выводил. Задумывался. Поправлял. Писал и писал, и рука оказалась неожиданно твердой.
Через несколько минут все было окончено. Он еще раз пробежал взглядом по бумаге. А потом взял в руки лютню. Слегка коснулся струн.
Он пел до утра. Тихо перебирал струны, изливал бесстрастным маскам и деревянным стенам, и порталу в углу - свою боль. Спешно записывал аккорды в тетрадь, не замечая опьянения, усталости и сонливости - до тех пор, пока ночь не отогнал розовый морозный рассвет.
Песнь надежды. Все, из-за чего он пил в эту ночь.
Он очень, очень хотел, чтобы они жили. Нельзя после этой проклятой земли, после этого голода - возвращаться на могилы, нельзя, нельзя. Нельзя, чтобы они закончили - вот так, под камнями того храма...
Не заслужили. Пусть поживут. За него, если не получится уничтожить голод, за Шандру, за всех погибших. За всех...
Он оставит им песню. Продиктованные самой душой строчки, подобранные на вдохновении аккорды - и может, когда-то сыграет. Сам.
...Я не пишу письма - не дойдет письмо,
Горе на привкус сладкое, как шираз.
Я не прошу ни о чем, чего ты не смог.
Господи, будь человеком. Как в прошлый раз.
P.S. Использована песня Тэм Гринхилл "Нагадала нам судьба" и стихотворение Али Кудряшевой.