Не гуляет цыплячий сын
Там, где лают цепные псы;
Не страдает интеллигент
Там, где строчит донос агент.

Он не ищет прямых дорог.
В голове у него есть Блок.
Он считает себя звездой
В беспросветной тоске ночной.

Он готов век писать стихи,
Отпустив в них свои грехи,
Он не любит дарить себя
Тем, кто жив, не его любя.

(Мы приклады, рули, рычаги держали
Так, как он никогда не держал перо.
Наши руки лежали всегда на штурвале,
Мы за жизнь шли на смерть, умирали, страдали,
Наша кровь была на его кинжале,
Что сломался в итоге у нашего сердца,
Не в силах пробить ребро!)

Он и в церкви искал свои
Знаки чуждой, слепой любви,
Он и в знании был жесток
Тем, что в нём открывал порок.

Он рубил в себе тайн окно,
Но нашёл лишь двойное дно;
Не успел ничего успеть -
Только песнь о себе пропеть.

Впереди темнота и мрак,
Лай и топот цепных собак.
Наша кровь на его руках.
В горле ненависть. В сердце страх.

(Мы приклады, рули, рычаги держали
Так, как он никогда не держал перо.
Мы всегда точно знали, за что умирали,
Наши руки оружие зря не брали,
На него мы руки так и не поднимали:
Оттолкнули, забыли, но не убивали,
Хоть и бил он ножом нам прямо под сердце,
Не в силах пробить ребро!)

Он с кровавым стоит обломком,
Преграждая нам путь вперёд.
В назиданье своим потомкам,
Ждёт бессмертия в свой черёд.

Он и вправду, похоже, вечен,
Бесконечен, бесчеловечен,
Нелюдим, одинок, жесток,
И в душе у него - лишь Блок.

(Мы катались в пыли, от боли визжа,
Из последних сил кровь в себе держа,
Зажимая в ране обломок ножа -
Рукоятка была у него в руке.
Но когда-нибудь выйдет срок,
И настанет наш час,
И восстанет наш класс,
Мы дальше пойдём, и его позовём,
Он не пустит нас - мы его вновь оттолкнём,
И тогда он нагонит нас с новым ножом,
И вновь нанесёт нам порез под ребром -
Наше сердце ему не достать!
Даже там, вдалеке,
От этого снова он станет страдать,
И себе оправданий бессчётных искать -
Ведь в душе его будет одна пустота.
И Блок.)