Когда у истока новой страны стояли мы в давний час,
Полны удивительных сил, добра и хмельных идеек,
Он тоже явился к нам, и жил с тех пор среди нас;
Мечтою его был доступный всем хлеб по двадцать копеек.

Страна задыхалась в тисках бытовой нужды,
Став вотчиной всяческих гадов, бандитов и прохиндеек,
Но к звёздам готовы были вернуться наши вожди —
А он говорил, что в первую голову — хлеб по двадцать копеек.

Потом сгустились грозные тучи, и молний шквал
Смёл старое, как всегда случалось и раньше, под стон истерик,
И к новым великим свершениям призванный Вождь нас призвал —
А этот по-прежнему нёс про дешёвый хлеб по двадцать копеек.

Мы шли сквозь течение времени, шли и падали вдруг
От пуль, от собственной слабости, так и не видя берег…
Всё чище и всё теснее был наш пылающий яростью круг —
Не место в нём тем, кто видит лишь хлеб по двадцать копеек!

Но цель достижима любая! Все бури ушли, отгремев,
И раны срослись, и быт изо всех щелей потянулся, клеек,
И было голодно, холодно, пусто. Тогда он наладил сев,
И он добился того, чтобы хлеб был у всех — по двадцать копеек.

Мы к звёздам рвались, и мы научились жить ради звёзд,
Захлопнув себе и другим все возможности жизни меж нор и лазеек.
Нас сделала злоба сильней и хитрей, был Вождь наш очень непрост,
И мы наказали того, кто дал людям хлеб по двадцать копеек.

Он был обвинён — теперь уж неважно, правдиво иль нет,
В измене, в предательстве, в хрипе предсмертном тоненьких шеек.
У стенки, в подвале, он дал нам за всё последний ответ —
Довольно болтать пред лицом Вождя про хлеб по двадцать копеек!

И мы, окрылённые, к жизни прежней вернулись вновь:
Пусть голод, разруха, болезни, дома — шалаши из реек,
Но нас проведёт путями Вождя наша страсть и наша любовь!
Долой этот пакостный хлеб, дешёвку по двадцать копеек!

Увы, мы — не вечны! Ушёл в могилу наш Вождь,
И нас молодые, злые нагло теснят с трибун и скамеек…
Остались теперь у меня лишь пенсия, боли в костях и дождь…
Пойду-ка я в бакалею, куплю себе хлеба по двадцать копеек!