* * *
Мы возвращались в Вавилон.
Шел мелкий дождь, чернели крыши,
Колоколов тяжелый звон
Был в типовых предместьях слышен.
Мы возвращались налегке:
Ни зла, ни веры, ни надежды.
Заката выцветший багет -
Самоубийственный и нежный.
Рыдали псы. Смеялись львы
На гробовых гранитных тумбах.
Проспектов скрещенные швы
Взрывались розами на клумбах.
Скольженье лиц, смещенье фраз,
Дробленье вечности на граммы.
Мы возвращались, чтобы нас
Сожрали заживо рекламы.
Мы возвращались умирать.
Слепых деревьев гасли свечи
Неслись машины через пасть
В больную печень Междуречья.
Мы возвращались за судьбой,
Чтоб отравить безлюдьем сердце.
Бил мелкий дождь по мостовой.
В аду витрин плясали черти.
Столица мертвых деревень
В пальто бухгалтерского кроя.
Туту божествами правит лень
И театральный труп героя.
Кривой уездный Вавилон,
Стена искусственного плача.
Мы возвращались, чтобы он
Хоть нашей смертью стал богаче.
* * *
И если не захочешь дальше жить,
Нить не прервется - в памяти продлится.
Все также будут месяцы кружить
И те же усмехаться будут лица.
Все та же череда ночей и лет
Сменяться будет искрами и днями.
И если не оставишь даже след,
Нить все равно плестись не перестанет.
XXI
Начало бьет. Часы гремят на башне.
Век двадцать первый режет по стеклу.
Безумие времен в разбитой чаше
Течет к рациональному числу.
Эстетика его импровизаций -
Как пирамиды в Гизе - напоказ.
Мы вынуждены были с ним связаться:
Мы - для него и, значит, он - для нас.
Беспечен и безжалостен. Ничтожен
Фамильный герб низложенных эпох.
Стал более сметлив и осторожен,
Примкнувший к новой жизни, прежний бог.
За что бы здесь сразиться Дон Кихоту?
Век двадцать первый варит Дульсиней
И кормит ими рыцарей до рвоты
Из вазочек бордельных фонарей.
Начало бьет. Ему дано по праву
Кривляться над наследием труда
Бессмертной исторической оравы,
Пришедшей, как известно, в никуда.
Век двадцать первый - пасынок химеры -
Надсадно бьет в мишень клавиатур.
Кричат дома и птицы. Рвутся нервы
Тех самых неземных толстовских дур.
И в грохоте орудий и рапсодий
Век двадцать первый рвет историй нить.
И вместе с ним мы вынуждены в орден
Огня и Лицемерия вступить.
* * *
Солнцу лампы квартирные вторили,
Спали в стенах изломы теней
Воробьи на деревьях историй
Щебетали о бренной земле.
Не клялись ни Белинским, ни Гоголем
Испещренные в клетку поля.
Солнцу вторили лампы. И много ли
Той песчинки с названьем Земля...
Ветер в клавиши камней постукивал,
Дворник вторил ему нотой "ша".
Долго ль нужно созданию хрупкому
К небесам прирастать неспеша...
Был ли Гоголь Белинскому деревом -
Для немеркнущих звезд не вопрос.
Все у нас проверяется временем
Чтоб уже ничего не сбылось.
* * *
А ветер выл и колдовал
На шраме треснутой фрамуги.
Луны коричневый овал
За шторы прятался в испуге.
Страницы в тяжести стихов,
В могильных плитах переплета,
Взывали к милости волхвов,
Сложивших их на радость мертвым.
И счета не было ночам
И сменам лун, и наважденьям.
Скворец за стеклами кричал
И умолял о пробужденье.
Но в доме падших - век темно.
Лишь дым вина и кровь бумаги,
Лишь перьев скрип и стон в окно,
И штор приспущенные флаги.
* * *
Приходит время...
Жизни вопреки -
дыхание неведомого мира...
Или сухой камыш большой реки,
Текущей мимо.
Отмели - стихи.
Глубины слов в подошвах пилигрима,
Водовороты лет,
И новый день
окутывает суетной заботой.
Желанье жить,
проснувшаяся тень,
безвременье...
И вновь водовороты!
* * *
Задыхаюсь, любовь, задыхаюсь.
Не спастись ни вином, ни строкой.
Солнце в стекла стучится, как аист
Желтым клювом. Рассвет - молоко.
Сладкий ужас пристойных куплетов -
Не спастись ни в огне, ни во льду.
Резать вены короткому лету
И замерзнуть за это в аду.
Собираю, любовь, собираю
Запах снов на гробнице стола.
Бить стекло заоконному раю
И за это смотреть в зеркала.
В зеркала, где болота и травы
Утопили в себе города.
Не святою водой, ни отравой
Не отпиться теперь никогда.
* * *
Сквер. Сумерки. Эскиз уже набросан.
Дальнейшее - для шаткого ума.
Примятые на гильзах папиросы,
В квартире остается греться осень.
Безвременье. Безбожие. Зима.
Наверное, всегда здесь так и было:
Снег. Сумерки. В полосочку торшер.
И музыка настолько же уныла,
Насколько бесконечность пережила
И музыку, и сумерки, и сквер.
* * *
А мир совсем не изменился:
Все та же радость, та же боль.
Все тот же По и тот же Ибсен
Гуляют под руку с тобой.
И ты чуть искренней с годами -
Очки от света, плащ, кольцо.
Глаза чуть более печальны,
Чуть откровеннее лицо.
Но мир по-прежнему недвижим.
Мы исчезаем - он стоит.
И персонажи прежних книжек
Нам объясняются в любви.
* * *
Этим утром опять дует ветер
Слабый, будто на флейте дитя
Отыграла ноктюрн на рассвете
И уснула минуту спустя.
И под музыку сонной поземки,
Что метет только в этих дворах,
На оттаявших клавишах кромки
Монотонная вьется струна.
Этот утренний ритм подворотни
Травит душу табачным дымком.
Так столетий пройдут еще сотни,
В них откроется тьма аксиом.
Например: если капает с крыши,
Значит, в лужи расплавятся льды,
Значит, в этой обветренной жиже
Будут мертвые мокнуть цветы.
* * *
Мы увядаем. Осень на губах.
Чернеет небосвод. Темнеет зелень.
Как пастыри садятся облака
На ледяную ткань твоей постели.
Ты шепчешь этим ангелам зимы
О недожитом дне, о тех тропинках,
Где осенью такой же ждали мы
Хотя б одной единственной снежинки.
Согреют облака твою кровать,
Сотрут в окне навьюженные фрески,
Останутся с тобою зимовать,
Чтоб напевать полуночную песню.
* * *
В расхождении рек, в параллелях миров,
В аргентинском таинственном танце,
В сигаретном огне, в завыванье ветров,
В придорожном скольжении станций...
Всюду, где расставалась с собою душа,
С каждым днем, словно с прожитым веком,
Проступали стихи, на листы чуть дыша,
О бессмертии без человека.
И где выжила строчка, там пала вода,
Размывая в потеках чернила.
И застыла душа, ведь она никогда
Никого ни за что не любила.
* * *
Все сгорит. Звезды одной фитиль
Будет тлеть над крышами из жести,
Чашка фонаря скрипеть в пути
Самой заунывной русской песней.
Неизвестно, сколько лет зима
Ледяные будет строить дамбы.
Но сгорит. И огненный туман
Белоснежный изведет ансамбль.
В угли превратятся тополя,
Друг продаст, любимая погибнет...
Прекратит вращение земля,
Перестанут барабанить ливни.
Музыка прервется. Кровь стечет
В желобе каленого кинжала...
Лишь звезды молитвенный отсчет
Скрипнет на ветру жестянкой ржавой.
* * *
Небо падает, крошится, падает.
Снег течет, словно мертвая кровь.
Чем еще эта полночь обрадует,
Кроме стужи, явившейся вновь.
Чем еще этот вечер поделится,
Кроме смерти снежинок в руках.
Из ума тянет сердце метелица
За узор ледяного венка.
Небо падает, звезды срываются,
Словно с идолов хвойных шары.
Бесконечная черная здравица
Под метелями плачет навзрыд.
В эту полночь ни волку, ни путнику
Не пройти, не поранить души.
Замерла ледяная республика
В диктатуре песочных машин.
Замерла ледяная анархия
Под скребком трудового самца.
Небо падает, крошится сахаром
В облачке литого свинца.
И свинцовые лица и улицы
Упираются в панцирь луны,
Что в стекле небосвода беснуется,
Как в метели беснуются сны.
Небо падает, крошится, падает,
Умирает под прессом подошв.
И бесцветная зимняя радуга
Так похожа на скошенный нож.
* * *
Все состоялось. Нити прервались.
В пустой прихожей телефонный зуммер
Гудками голосит в чужую жизнь...
Что кто-то умер.
О умирал я тысячи стократ!
Висел в петле, царапал бритвой вены,
Лесами пробирался в Ленинград...
Приговорен к пожизненной Вселенной.
Рассыпан в пыль. Прочитан и забыт.
Чужие письма жгут, словами сердце.
Ты мне звонишь... Не стоит. Я убит.
Хотя и недостойной умер смертью.
Но здесь еще болит. Вложи язык
Меж строчек моих шрамов рукописных.
Загробной жизни вынужденный шик
Неглупые, порой, приводит мысли.
Все состоялось? Так ли уж смешон
Подавший в серость труп комедианта...
Ты не звони мне больше, телефон,
Молитвами и строками из Данта.
* * *
Грусти, мой брат, в печали есть веселье
Войны за женщин, смерти ни за грош.
Трава поет. Ты будешь слышать пенье,
Пока под звездным небом не уснешь.
И не беда, что над землею крыши
Свернулись, заслоняя звездный свет.
Грусти - и мы печаль твою услышим...
Пошлем вина и крепких сигарет.
* * *
Дрогнет вечер в парадном подъезде,
К двери жмется взъерошенный пес
Из бездомных собачьих созвездий,
Что глодают небесную кость.
Вечер стынет, как руки убийцы.
Дверь подъезда качает сквозняк.
На четвертом кому-то не спится.
Пробирается пес на чердак.
Это странно - собака на крыше.
Что же, тянется в небу живой.
Что же, в полночь мы сможем услышать
Этот звездный безжизненный вой.
* * *
Сжигает зеркало глаза.
Строка сгорает, словно спичка.
И больше нечего сказать
Ни от души, ни по привычке.
Лишь пятна пляшущих Одетт
Плывут в кровавых сарафанах.
И застрелившийся корнет...
И васильковая нирвана...
И все связалось на Руси,
И больше не к чему прижиться.
Горит свеча кривых осин
И без конца кукует птица.
* * *
Рвется сердце над прожитой строчкой.
На дыханье сбивается ритм.
Я расплел бы себя в одиночке,
Если б песнями не был убит.
Мне дорога бы все, да дорога,
Бесконечная каша дождей.
Я поверил бы в мертвого бога,
Если б верил в бессмертных людей.
Небо стонет за стенами склепа,
Где единственным солнцем - фонарь.
Я бы умер и умер нелепо,
Если б выжил в осеннюю хмарь.
Я кричу, надрываясь от крика,
Но в строке - только дьявольский хрип.
Умоляю тебя, Береника,
Ядовитый влюби в меня шип!
Умоляю - предательство - ангел,
Яркий ангел бесцветной любви.
Чтобы грязь... Чтобы труп на Фонтанке,
Чтобы ряд безымянных могил.
Небо стонет над вечным покоем.
Издевается пастырь добра.
Я бы вырезал счастье земное
Рукописными швами пера.
Я кричу, но немею и глохну
В безразличие сонных молитв.
Я зарезал в себе скомороха
На полях драматических битв.
* * *
Мир памяти твоей, сезон воды,
Обитель листопадов и туманов.
Истлевшие костры... Твои следы -
Сожженные бульварные романы.
В карманах разрастается рассвет,
Узоров льда вычерчивая нити.
И кажется, в бездушии событий
Нет ничего, оставившего след.
Лишь оттиск снегопада на подошве,
Чтобы пройти с прохожим по дворам,
Где все одной и той же жизни кошка
Невидимым мяукает мирам.
Лишь снегопадом руки занемели
И слепит взор иссине-белый снег.
И кто бы поручился, что к апрелю
Не превратится в слякоть человек.
* * *
Случится что-нибудь в пути:
Ты станешь старше и теплее.
И грусти будет не найти
Тебя на утренних аллеях,
С бутылкой ржавого вина,
В тяжелой осени и скуке,
Что даже верная жена
Не ощутит с тобой разлуки.
А ты в дожде погасших звезд
И с незажженой сигаретой,
Бросаешь Вечности вопрос,
Узнав заранее ответы...
Что смерти трудно не найти
Подонков избранного рода.
И только тем, кто спал в пути,
Она продлит пустые годы.
* * *
Ты прижималась к стенам от дождя
И вслух считала пролитые капли.
Не верила, что небу запретят,
Что стихнет дождь и облачный каракуль
В овчинку превратится и прильнет
На солнцепеке вываренным медом.
И ни слезинки больше не прольет
Уставшая грустить с тобой природа.
* * *
Так удобнее - вечность писать на холсте.
Слабый штрих, напряженность движений...
Масла в солнце - спалить дождевую постель,
И белил - в головешки сожжений.
Год за годом менять выраженье глаз
У поклонников личной доктрины.
И вдыхать, и вдыхать этот уличный газ,
От которого чахнут мальвины.
Так удобнее вечность сжигать в табаке,
Да хотя б и гаванской, сигары.
И мгновенья любви заносить на штрихе
На истоптанный холст тротуара.
* * *
Да можешь даже и не говорить,
Какому богу рамы разбиваешь.
Мне наплевать. Я разучился жить,
Как небесами брошенный Гильгамеш.
Я знак подам - сорвется Водолей,
Расстреливая каплями бульвары.
И ангелы космических нулей,
Гонимые дождем, собьются в пары.
Я выберу вино, ты сваришь яд.
И побредем мы, взявшись, по дороге,
Разбрасывая листья октября,
Как бесконечно маленькие боги.
* * *
Уже заснули пьяные цыгане.
На скрипке верхний "ля" сошел на визг.
И было очень скучно в балагане
От брошенных танцовщиц и актрис.
Тянуло в степь, в ковыльные пустыни,
Где все пути ведут до синевы
И дальше - до Монголии, до лилий
Тибетских лам на облаке травы.
Где все костры - кресты на перепутьях,
Где бог - поэт гоняет кобылиц...
Где бесконечность воли разум мутит,
Потерянный в клоповниках столиц,
В тех преисподнях... Пала танцовщица,
Высокий "ля" сорвался со смычка...
И замерла кирпичная столица
Перед серпом косого кипчака.
* * *
Ни лета... ничего уже не будет.
Спасаясь, улетают журавли
За край, туда, где умершие люди
Живут в тени покинутой земли.
Шел день последний. Склянка надломилась,
Чернила душ пролились на листы.
Как линза, наведенное светило
Сжигало рукописные мосты.
И в пепле паранойи Иоанна
Был профиль бога вытравлен сурьмой.
И жесткая безжалостная манна
Кружилась над кудрявой головой.
Поэт беды, себя ты не услышишь...
Последний вздох над щебнем городов!
Мы кружимся в метели пепелища
На запряженном в висельниц ландо.
Прощай, земля... Клин вышел в многоточье...
Разбилась склянка. Брошены слова.
Две тысячи тому - вот этой ночью -
Кудрявая сломилась голова.
* * *
Ты выдыхаешь душу и стекло
От этого дыханья леденеет.
На всех страницах строчки замело
Черновика московской одиссеи.
Осталась только пара громких фраз
О верности подруге и присяге.
И вот уж псы зимы летят на нас,
И не спастись осеннему бродяге.
Ты душу выдыхаешь и узор
Похож на ледяные паутины.
И на страницах старый разговор
Морфея и святого Валентина.
* * *
Бог хохотал и звякал о тарелку
Печаткой с бриллиантовым крестом.
Мы совершали искренние сделки
С веселым от фалернского Христом.
Расплата - грош. Душа дрожит в бокале
От пляса еретичек на столе.
Сидел с Христом, пришивший брата, каин,
Как первый и последний человек.
Бог хохотал и трупами на блюде
Молитвенную жажду утолял.
Совокуплялись бешеные люди
С кривым отображением зеркал.
Бог хохотал и кровью поцелуев
Навеки запеклась его щека.
Мы жгли живых, кричали "Аллилуйя!",
Взор отводя с тернового венка.
* * *
Вот и ты надломился в пути,
Принял яду продления жизни -
Расселился в могилах квартир,
Озаботился пользой и смыслом.
Что ж, мы любим осеннюю хмарь,
Что ж, мы чтим наших жриц сероглазых.
Клятва мертвого - этот букварь
До единственной вызубрен фразы.
Видишь, в бесах ревущих витрин
Отражаются наши убийцы!
Что ж, мы - клинья болотных осин,
Чернокожего бога арийцы.
Мы же битый трамвайный билет,
Что был куплен без права возврата.
Что ж... Но если тебя рядом нет,
Значит мы потеряли солдата.
И быть может из разных смертей,
Яд продления жизни в покое -
Прозвучит, в бесконечности боя,
Самой страшной их наших потерь.
* * *
Я видел, видел, видел как летят
Частицы наших искренних эмоций
В хрустальный рай или в дождливый ад -
Кому куда по жизни достается.
Я видел как гигантским словом "БОГ"
Придавлена тончайшая структура.
И хрупкое наследие эпох -
Во все века - увы, овечья шкура.
Я видел. Мне достаточно того.
Увиденное с вами обсуждаю.
И, значит, мы - поклонники снегов,
Родившиеся при смерти, на грани...
И смерть, и грань у каждого своя:
Кому-то миг - и вспыхнет без остатка...
Ну а кому-то мудрости змея
Сон многих лет нашептывает сладко.
* * *
Пустые ночи таяли, как сахар
В горячем кофе шепота и рук.
И лени предрассветной черепаха
На небе закатила лунный круг.
Горела точка первой сигареты
Свечою завершенного пути.
И поклонялись женщинам и лету
Святые из расселенных квартир.
Молитвенники, карты, гороскопы -
Пустые ночи бродят, как вино,
По самым потаенным дамским тропам,
Чтоб помнить небеса, идя на дно.
* * *
Города пропадают в туманах,
Волочится дождей череда.
Перерезаны реки, а в ранах
Ледяная застыла вода
На душе ледяное безлюдье.
Сиплый бог на гармони жужжит.
И все кажется, кажется, будь я
Маяковский - остался бы жив.
Дождь стучит в преломленную строчку,
Кляксы жизни творя на листах.
Рифмоплеты ушли в одиночку,
Потеряв и надежду, и страх.
И величие замысла спало -
Это зимняя химия льда
На заносах людей раскидала,
Как и все на Руси, навсегда.
И все кажется, кажется, будь я
Маяковским - то бросил писать
О восторженном лае безлюдья,
Зачеркнул бы им всем голоса.
И запел бы о том, как в туманах
Города истекают слезой
От растерзанных рек, где на ранах
Кровь сошла под осенней грозой.
* * *
Так много думаем о жизни...
А между тем она проста.
Она каприз, она как призрак
Пера и чистого листа.
Бери, и в долгом многоточье
Впиши, о чем хотел сказать
Ненастным днем и ясной ночью,
Когда земля ложилась спать.
Когда один и стонет ветер
И небо мается в глазах,
Скажи себе о всем на свете
У придорожного костра.
Прочти все добрые молитвы,
Оставь их путникам иным,
Бредущим с поля своей битвы
За опустевшие столы,
Где их триумф рассеет ливень...
Спроси у медленной воды,
Кто мог бы стать сейчас счастливым?
Вода ответит тихо: "ты".
Спроси у брошенного слова,
Что водит жизни круговерть?
И слово выскажется снова,
Что всем на свете правит смерть.
Так много думаем о жизни,
Когда она совсем проста,
Как проступивший черный призрак
Стихов на четверти листа.
* * *
Если к нашим снегам прикрепить берега
В красном цоколе каменных башен,
То уйдут навсегда из России снега,
Утекут с ними девушки наши...
Не захочется жить в сводах мраморных рек,
Где себя проявил математик...
Мы светлы, потому что мы видели снег
В первом инее девичьих платьев.
Завывает... свивает петельку пурга,
Сипло мает беззубая вьюга...
Если к нашим снегам прикрепить берега,
Где мы в городе встретим друг друга?
ЛЕТОГРАД
И ветра пролетают по краю земли,
И рассвета хрустального иней
Засверкал в ледяной тротуарной пыли
На проборах васильевских линий.
Петербург принимал эту белую весть,
Как проклятие вечной блокады.
И тянулась от зимнего ангела песнь
По аркадам Апраксина ада.
Горе нам, разомлевшим под солнцем столиц,
Обоженным дневной сигаретой.
Петербург не простит бесконечных страниц
До седин дописавшим поэтам.
Петербург не простит покаяний и лжи
Многоточий, где ставится точка.
В этой насмерть промерзшей трясине лежит
Пистолетом сраженная строчка.
В этих рублевых ранах оглохшей Невы
Для души никогда не светает.
Горе нам, до сих пор пребывавшим в живых
На подмостках московского рая.
Сигарета горит, как стихи на свече, -
Чем еще эту жизнь оборвать им...
Сигарета сгорит, но до белых ночей
Будет белое длиться проклятье.
* * *
И ты в беде. И некуда пойти.
И греться убежал домой попутчик.
И уличных сплетенье паутин
Под снежные выбрасывает тучи.
И ты один. Раскисли города,
Растоптаны в трамвайных остановках.
И путь, как прежде, дальше в никуда,
До выстрела... иль просто до веревки.
Но ангел лжет. Он соткан изо лжи
Семейных драм и родственных комедий.
И мимо них твой вечный путь лежит,
Через костры проселочных созвездий,
Через бетон окраинных дворов,
Через официантские ухмылки...
И ты один. И ко всему готов -
И к звездам, и к свердловской пересылке.
* * *
Ни час Христа, ни вечность вуду,
Ни бусы сигхов - цвет оранж -
Не прерывались ни секунды,
Пока мы верили в мираж,
Пока мы согревали руки
У придорожного костра,
Пока не вывела рисунки
С ума сошедшая сестра,
Пока в любви клялись богиням
Прет-а-порте и от-кутюр,
Пока роса тибетских лилий
Ползла по лунному когтю,
Пока закат играл для спящих
Сонату полной тишины,
Мы были в стане настоящих
Солдат проигранной войны.
* * *
Знаешь, влюбленные так не прощаются.
Им день один - нескончаемый век.
Злая Пьеретта, чужая красавица...
Падает снег. Просто падает снег.
Плачет метель в проводах потерявшись.
Гаснут огни электрических глаз.
Знаешь, сегодня со мною расставшись,
Ты погубила кого-то из нас.
* * *
И в язвах снег, и соль на тротуарах.
Течет зима, как-будто ей апрель
Отдал тепла весеннего пожара...
Но в каждом доме стало холодней.
Мешает мир религии и лица
В одном мольберте на одном холсте.
И если мне позволено молиться,
То я молюсь на клетчатом листе.
И я пишу... И соль проела обувь,
И мир смешался в тысячи цветов,
И бог вращает землю по-другому,
Чтоб сохранить глобальное тепло.
* * *
Вот здесь, в тетради на столе,
В метро, где бредят пассажиры
О начинающемся дне,
В улыбке, в родинке, в морщинах,
Во всем, чего коснулся свет
Возникновения и смерти,
Ни страшных тайн, ни истин нет.
Одна лишь протяженность лет...
И чад свечей и сигарет -
Один и тот же чад. Поверьте.
Но как же хочется мечтать...
Искать себя в чужих одеждах,
Менять устои и цвета
От черных до безумно-снежных.
Молиться, глядя в потолок,
Душе отказывая в смерти.
Но есть ли кто, кому помог
Истерик комнатных поток...
И если дьявол - мир, то бог -
Его исчадие. Поверьте.
* * *
Когда-то ты читала по глазам,
Затем на полуслове уходила.
Часы бесшумно двигались назад
Всему тому, что между нами было.
Вот грусть. Дарю. Возьмите ни за что.
Я не привязан лирикою к строчкам.
Мне неуютно в комнате с мечтой.
Я в каждом своем слове - одиночка.
Я без любви люблю и без огня
Не различаю личности и лика.
Когда-то ты смогла прочесть меня...
Теперь осталось сжечь в камине книгу.
* * *
О чем кричать ушедшим кораблям
За край земли, туда, где гаснет солнце...
Мы намертво пришиты к якорям,
Как в марте утонувшие тевтонцы.
Палить костры на пристани, куда
Корабль-призрак даже не пристанет...
Мы намертво пришиты к городам
Из дамских блуз, безумия и стали.
Мы выброшенный на берег отряд,
Безбожный, как каратели Кортеса.
О чем кричать ушедшим кораблям,
Которым эта жизнь не интересна...
* * *
Я никогда тебе не говорил,
Чтоб ты мне ничего не обещала...
Свеча уже на скатерти горит
И кошка недовольно пропищала.
Предметами из царства неживых
Уставлена судьба, как стол на кухне.
Болят слова - расшедшиеся швы
И кажется, вот-вот планета рухнет
В кастрюлю, где кипит картофель фри
Бульоном сальных штучек ловеласа.
Прочти мне эту книгу до зари,
До звезд алмазных нитей волопаса...
И умри.
...тебе не говорил,
Что безысходность связывает пальцы,
И оставаться не хватает сил.
И легче умирать, чем расставаться.
Я просил...
Не трогать нить, пока в руках катушка.
Стоит Мишель,
Стоит сутулый Пушкин...
Вот дом,
Подъезд,
Фонарь,
Дождь моросил.
И никогда тебе не обещал
Ни искренних признаний, ни пророчеств.
Свечи сгоревшей восковой овал
Не пережил последней нашей ночи.
Скажу "люблю" - пред строками солгу.
Уставлена судьба пустой посудой.
Все жду и жду на дальнем берегу
Волны, когда ты выплывешь отсюда.
* * *
Дни слоятся. Будущее с прошлым,
Как пейзаж за окнами такси
Мечется. И я зачем-то брошен
Посреди заснеженной Руси.
Точки городской клавиатуры,
В общей паутине пустоты,
Бродят между двух кофейных турок,
Строя электронные мосты.
Это ты... Безмолвье иллюзорно.
Слышишь, как метет по проводам.
Каждая снежинка буквой черной
Пролежит холодная года.
А потом растает и сотрется
В памяти твоих припухших глаз.
Будущее может быть начнется...
Может быть... Но только не для нас.
* * *
Не хочется смотреть на города
За несколько секунд перед весною,
Когда снега чернеют и когда
Под сердцем ноет.
Тучи навсегда
Покрыли небо серыми тузами
И ледяная ель перед глазами,
И хочется ответить смерти "да".
. . . . . . . . . . . . . . . .
Уже у пальцев пепел сигареты,
Помят пиджак и выжат виноград...
Не хочется - там вечные скелеты
Вываливаются из окон в ад.
В морщинах снег.
О, Господи, напейся
Хоть крови наших мартовских берез!
Туманом надыши, пусть занавесят,
Пусть занавесят люди окна гнезд.
* * *
Был влажным и соленым крымский берег.
Песок на коже. Ночь. Турецкий месяц.
Небесный свод со звездами Америк
Висел, как сеть, в кривых пролетах лестниц.
Казалось, были вычерчены люди
В зубах Ай-Петри и на водной глади,
Где бог воды играл на волчьей лютне,
В глаза пловцов акульим оком глядя.
И сверху, где сады стоят в уступах,
Спускался запах розы и миндаля.
И демоны толкли в заморских ступах
Горизонтальные морские дали.
Так вот - лежала ночь на влажном пляже,
В браслетах из горящего планктона.
Утопленной скалы ночная стража
Ютила чаек бешеные стоны...
Тобой ли были выпиты молитвы
Иль мне в камланье моря показалось,
Что тени мы... и волнами размыта
Душа, что на созвездиях держалась.
Огонь горит
Огонь горит. Огня все время мало.
Дожди родятся в реках этих мест.
Начать бы жизнь не с самого начала,
А с выбора религий и невест.
Укрыть плащом дрожащую лучину -
Огонь горит - свое отживший лист.
Найти бы жизни первую причину
И ангела, что был пред жизнью чист.
Дожди родятся в скорби и тумане,
Им не досталось песен и надежд.
И до диез минор с собою манит
Из жизни - на затерянный рубеж.
Начать бы ночь с ромашкового поля,
Спасти бы вечер в готике камней.
Огонь горит, как одинокий воин,
Забытый на проигранной войне.
Начать бы жизнь не с самого начала,
А с выбора религий и невест.
Кому бы заклинанье прозвучало...
Какой бы на плаще прижился крест...
Огонь горит. Дрожащая лучина
Когда-нибудь погаснет от дождей.
И наших жизней первая причина
Возьмет к себе беспомощных людей.
* * *
Как говорят китайские провидцы,
Несчастья - отступления с пути.
Сестра моя, мы выродки провинций.
Какой там путь... Куда б нибудь дойти!
Мы знаем кое-что и про Эола...
Но вот-те-крест, тамбовщина милей!
Хотя и приучила с детства в школах
Скитаться в вычислении нулей.
Что остается? Вера остается.
А этого не мало, да, сестра.
Как говорят шуты канатоходцы,
Блуждающая губит нас звезда.
* * *
Коричневой осени долгий сезон.
Концертный рояль. Западает педаль.
Срывается в руки зеленый миндаль -
"Кензо".
Сезон длинных волн и блестящих бод.
На кафеле битом серебряный шлейф.
О женщина,
Самка паркетного льва!
Царица аллей.
Налей же безумия длинный бокал
Из вены, где мечется в пульсе Бродвей,
Лисица любви, Магдалина аллей,
Пока...
Показывай, связывай, дай досмотреть
Легенды твоей длинноногий бокал,
Где в черном боа извивается смерть...
Умри, но показывай,
дай досмотреть
Финал.
* * *
Как пела ночь, как падала листва...
И на песке следы твоих сандалий,
И в памяти держащийся едва
Кулон из янтаря... Вот все детали.
Из этих крох соткать узор стиха,
Где каждый штрих принадлежит потере,
Где в паузах скрывается строка,
Размытая, как тот песчанный берег.
Смотреть в окно - смотреть издалека.
Смотреть в окно. Как море спин и плеч
Несет на волнах шапки и береты.
Невыносимо в памяти беречь
Однажды уже прожитое лето,
Где пела ночь и тина у камней,
И легкие следы твоих сандалий...
И с каждым днем становится трудней
Забытые придумывать детали.
* * *
Январь. Снега. Давно уже прокисли
Дороги, листья, письма, города.
И больше ни Америки, ни истин
Нам не открыть с тобою никогда.
Листать страницы старого романа
И вглядываться в ночь, как звездочет
Бесплодно ищет след Альдебарана
Меж мачтой и пожарной каланчей.
Сидеть и четки зябнущих созвучий
Перебирать в бессилии ума
Понять твоей любви несчастный случай,
Которым начинается зима.
Зима... Она до нас была и после
Продлится в бесконечном вое стуж.
А мы сойдем. Как утренние звезды
В пустые зеркала замерзших луж.
* * *
Если даже в бреду, если даже в аду
Призовут к проживанию вечность,
То и в ней я возможность для смерти найду,
А иначе любить будет нечем.
Посмотри, как прекрасен израненный бог,
Как чисты заостренные лица...
Если я никогда умереть бы не смог,
То к чему мне стихами молится.
Посмотри, как торжественно падает клен,
Погибая и снова рождаясь.
Умирающий только и будет влюблен
В новой жизни весеннюю завязь.
Как писатель по строчке кончает роман,
Так и повести наши сведутся
К эпилогу, где люди не сходят с ума,
Оттого, что над смертью смеются.
* * *
Лучше Бродского буду читать по утрам,
Отравляя похмелье строкою.
Лучше буду искать одиночества там,
Где искал объяснений с тобою.
Лучше... Стены поплыли под хлябью воды,
Потеплело - оттаяла плесень.
Лучше зиму прожить, оставляя следы
Лишь погасшими спичками песен.
* * *
Он шел и шел тяжелый и холодный,
Ни дождь, ни снег - набухшая крупа.
Такие заливают часто Лондон,
Природа здешних мест на них скупа.
Но шел. Скажи, что делать в непогоду...
На цыпочках подкрадываться к сну?
Считать ворон, стремящихся под воду -
Насаживаться клювом на блесну?
Иль может совершить от скуки подвиг -
Разбить стекло, как лодочный кингстон.
И с мокнущими воронами подле
Глубины мира выверить шестом.
Скажи. Чем жить сейчас. На этом месте,
В какого бога троекратно ткнуть?
Природа здешних мест не знает песни,
Которую я смог бы дотянуть.
Природа этих камерных созвучий
Фальшивит. Нажимая на мажор.
Скажи мне. Отчего так много сучек,
Когда один в фаворе ухажер...
Но шел и шел... Не то что акварели,
Мозаика по стенам потекла.
Такие слезы льют у нас в апреле
Пособники духовного тепла.
А я истлел. А он идет. Тяжелый
И вечный. Как отцовская ладонь.
И водосточных флейт железный желоб
Льет воду на едва живой огонь.