Верить!
Верить и ждать, что несчастья закончатся.
Волю, как ветер холодный глотать.
В землю свою, если даже не хочется,
Верить и ждать! Только верить и ждать.
Были гробы нашей истины вкопаны
Под ноги горьковскому босяку.
Но отчего-то не хочется толпами
В шахматный рай ковылять по свистку.
Верить и ждать, если время доверия
Высыпалось и смешалось с песком.
Верить, как верила в гимн пионерия,
В венчик Христа над разбитым виском.
Что мы - в размерах оклада истории -
Реки, березы, поля, васильки...
Кто утверждает, что цели не стоили
Выросшие вместо хлеба штыки!
Горе боящимся. Страх побежденному.
Высохло небо от пролитых слез.
Было, что нас хоронили вагонами...
До Петропавловска - братский погост.
Верить и ждать, как апостолы верили,
Трижды в отчаянье веру предав:
Не в километрах, а в сердце - Империя,
Та, что как вшивник сшивал Ярослав!
Верить и ждать до колодезной зелени,
До ярлыков поминая Орду,
Что васильковая наша Империя
Вписана кровью у нас на роду.
* * *
Рядом с осенью целыми днями
Бродит ветер по платью реки.
Вечер лунными дышит огнями,
Будто курят луну казаки.
Стонет птица по-русски напевно.
Здесь земли нашей древняя грань.
И как будто степная царевна,
Тихо шепчет молитвы Кубань.
Тонет солнце и осень ложится
На коней покрывалом ночей.
Смотрят в небо казачьи станицы
Огоньками дрожащих свечей.
Дышат тучи как сонные звери,
Над рекою туманы стеля.
Разве можно здесь в Бога не верить,
Если Бог - это наша земля.
* * *
Ох, не сыграть уже чужую роль...
Ни бунтаря, ни пса, ни дирижера.
Добраться бы ползком до цифры "ноль",
До кончиков травы, до ре-мажора.
Безвкусные мечты - сомнений клон.
Пуская на площадях танцуют танки,
Вокруг церквей гарцует легион
И Чижик зеленеет на Фонтанке.
Пусть рвется власть как ржавое руно
В когтях конспиративных аргонавтов.
Пусть в лыковых лаптях бредут на дно
Антрепренеры сгинувшего "завтра".
Пусть пляшет племя вяленых Иуд,
Сонеты расчленяя на тарифы.
Пусть времена пребудут и пройдут.
Пусть держат щит натасканные скифы.
Уже не наглядеться в зеркала,
Чтобы с тоски не плюнуть в отраженье.
Я помню - не встают из-за стола
Лишь те, кто по натуре в услуженьи.
Я полурусский, полу-гробовщик.
Рациональных висельных реалий.
Хлебаю кулаком пустые щи
Из миски ерунды монументальной.
И так ползу из минуса к траве,
Проклюнувшейся в плесени страницы,
Чтобы на небо в божьей синеве
Нечаянно взглянуть и удивиться.
На грани...
Ложился свет мазком сырого воска
На серый грунт квадратного двора.
Желтела полумертвая березка.
Скрипел старик кроватью до утра.
Браслеты сна стянули руки улиц,
На четырех часах качнулась тьма
И потекла по шторам и по стульям,
По лестницам - людей сводить с ума.
Тревожный час на грани пробужденья,
Когда во снах пророчествует явь:
Мы различаем символы и тени
Бесшумно наступающего дня.
Мы знаем все, чему дано свершиться.
Мы помним все, свершенное давно.
Пред нами наши собственные лица -
Судьбы недостающее звено.
Нам ведомы враги и время смерти.
"Спеши, спеши!" - торопят голоса.
И пятый час утра секунды чертят,
И звезды покидают небеса...
И снова - глухоты бездонный омут,
Загробный грунт квадратного двора,
Провал души, беспамятная кома...
Лишь старику не спится до утра.
* * *
Опирается небо на башни
Небоскребов больших городов.
Из расколотой солнечной чаши
Раскаленное льется вино.
Полыхает асфальт под ногами.
Так угодно Аллаху - июль.
Все уйдет, утечет за веками,
Обветшает оконная тюль.
Станут женщины старше и строже.
Будет грустно... Ты знаешь, беги!
Если даже побег невозможен
Из бульваров столичной тайги.
Если даже сожжет твои флаги
Этот пахнущий ужином день,
Уходи, ускользай по бумаге,
Превращайся в короткую тень.
Если даже надежда родится...
Если даже рассеется мгла...
Ты уйдешь и заоблачным ситцем
Занавесят твои зеркала.
И прольется дождями на башни
Летней крови бесцветная ртуть.
И из огненной солнечной чаши
Посчастливится горя хлебнуть.
* * *
Рапсоды, псалмопевцы, летописцы...
Нагроможденье прожитых времен -
Как будто божий лес коснулся кистью
Не выявленной хитрости имен.
Модели мира в каждом чемодане.
В рассказах - настроение ума.
О прошлом на сегодняшнем гадаю,
Да выпадает вечная зима.
Историки, мечтатели, пророки...
Напишется - как скажет звездочет.
Коррекция доктрин подрежет строки
И прошлое сквозь перстни протечет.
Останется единственный свидетель -
Земля. Но эта истина нема.
И снова наши завтрашние дети
Сожгут свои вчерашние дома.
Тем будет длиться мира викторина,
Один и тот же мучая вопрос,
Пока с креста апостолы не снимут
Смоковницу, сгоревшую от слез.
Бояны, публицисты, адвокаты...
Жизнь движется по кромке бытия.
И всякий в ней - лишь безымянный атом.
И все мы - безымянная семья.
* * *
Убийственная скука воскресенья.
Над нефтяным пятном Москвы-реки
Нерусские грохочут карусели,
Вытряхивая гражданам мозги.
Все съедено бациллами Китая.
И вялый флаг над бронзовым Петром
В назойливой действительности тает
Отчетливо бессмысленных миров.
Неиствуют трамвайные тамтамы,
Улыбок облетает мишура
И мусорное дно вселенской ямы
Усыпано никчемными "вчера".
Убийственная скука развлечений
Для падчериц ночных мануфактур.
Ну, где ж теперь мазнуть кромешной чернью,
Среди кромешно выцветших натур!
Ну, где ж теперь свою пристроить мину
В осколках стратегических секс бомб...
Стоит в Москве тоски унылый идол
И режет граждан радостным пером.
* * *
Репетирую самоубийство,
Как жонглер репетирует трюк.
Ты напьешься когда-нибудь истин
Из моих окровавленных рук.
Вот эстетика новокаина -
Область анестезии небес.
Ни отца нет у Бога, ни сына.
Да и был бы - для нас не воскрес.
Это фальши моей литургия
Посыпает словами листы.
Мы умрем, но не станем другими
На исходе еврейской весны.
Номер люкс, где засел прокуратор -
Бесноватого плотника дом.
Ты напьешься когда-нибудь мата
Из безбожных моих аксиом.
Адъютант откровения сгинет,
Как расплавленный сказкой солдат.
Это веры моей литургия
Ковыляет в лирический ад.
Слышишь, на перекрестках цимбалы
Благовестят на бойню царя.
Как меня это все...........!
Все ничтожно, бессмысленно, зря.
Репетирую самоубийство,
Как паяц пародирует стих.
Ты напьешься когда-нибудь истин
Из чернильницы песен моих.
* * *
И падал лист сквозь путанные строки,
И ветер с подоконника сметал
Дрожащий отсвет солнечных зеркал
В оранжево-вечерней поволоке.
Всего лишь раз обмолвлюсь о любви
И голоса развеются как пепел...
Смотри, как умирают тихо степи,
Легенды отшептав... Смотри, смотри...
С кленовым кружись в последнем вальсе,
Вина напейся, душу утопи...
Всего лишь раз нечаянно признайся
В осенней безысходности любви.
Не будет ничего в проклятом завтра.
Стихами не застрелится соавтор
Руллад для ненаглядной пустоты...
Лишь падал лист... и уходила ты.
* * *
Не потому, что жизнь жестока,
А потому, что коротка,
Роняет листья раньше срока
Жарой сожженная ольха.
И кто обрадуется лету,
Когда его не пережить...
Закаты странствуют по свету,
Скрываясь в сумерках души.
Текут безмолвные столетья,
В них только птица прокричит...
И все, что знали мы как дети,
Теперь молчит, теперь молчит.
Не потому, что жизнь тревожна,
А потому, что не видна,
Мы испиваем осторожно
Печаль души своей до дна.
И над ольхою размышляя
В минуты редкой тишины,
Сухими листьями играем,
Что, если вдуматься, - страшны.
* * *
Случалось, что отчаявшись в любви,
Жестокостью надламывалось сердце,
И холодно отстукивало ритм
Обычной жизни маятником смерти.
Кромешный рай буфетов, и бистро,
Евангелие глянцевого "Форбса",
Блокбастеры, безумие крестов,
Гаргантюа - единственный апостол.
Бездушие наряженных квартир,
Механика интимных отношений.
До ужаса знакомые пути
Не то стрелы, не то ее мишени.
Захочешь закричать - прорвется хрип
От выкуренной на ночь сигареты.
И лучше бы господь во мне погиб,
Чем родилось бездушие вот это!
Случалось же - сворачивалась кровь
От ненависти к лживо взятым нотам...
И если без любви проснуться вновь,
Что может помешать свести с ней счеты...
Ничто не может. Нет такой луны,
Куда бы вознестись ценою жизни.
Как панихида дней проходят сны.
И книги на столе - об атеизме.
* * *
Стихи не носятся на платьях,
Как хризантемы вечных вдов.
Лишь легкий дым твоих запястьев,
Лишь беспокойный лепет слов.
И не любовь... Влюбленность только,
Такая легкая, как смерть.
Я пью вино за барной стойкой
И под собой теряю твердь.
Грошовое самоубийство.
Кто поздно юн, тот вечно юн.
Еще бокал один, как выстрел
В висок раздвоившихся лун.
Еще одно стихотворенье -
Как тишины гремучей яд.
Я пью вино, а злые тени
Мне о бессмертьи говорят.
Но - никого. Свистят химеры
В прострелах улиц городских.
Шалят расстроенные нервы,
Спешат безумного свести...
Прости, прости... Ослепли окна.
Я пятаку луны шепчу,
Что из твоих запястьев соткан
И ночь сжигаю, как свечу...
Ни для кого. Пустые песни.
Летит безмолвная земля.
Стихи не носятся на перстнях...
Лишь обвивают, как петля.
* * *
Трагедии были ничтожны.
Комедии были сложны.
Лежал обнаженный художник
В объятиях мертвой жены.
Жевала холсты его плесень,
Как аукционная ржа.
И нежная русская песня
С пластинки лилась дребезжа.
Трагедии были ничтожны.
Комедии были сложны.
Снимал сумасшедший художник
Кольцо с обнаженной жены.
Пропьет его утром с жидами,
А ночью сожжет в КПЗ
Бумажку с эскизом признаний
К зарезанной спьяну Жизель.
Трагедия будет ничтожна.
Финал ее слишком жесток,
Когда осужденный художник
Получит пожизненный срок.
Сожрет его камеры плесень.
И нар прокаженная ржа,
Все той же безумною песней,
Всю жизнь прозвучит дребезжа.
* * *
В ненависти жили как в раю.
Знаешь ли, в раю такая скука...
Руку прокаженную мою
Лижет ощенившаяся сука.
Сквозняками ветер-меломан
По бульварным трубам завывает.
Я бы посвятил тебе роман
О любви, которой не бывает.
Осень убивает. Бог с тобой.
В этой табакерке только буквы,
Смытые разлившейся Невой
Под подол осунувшейся куклы.
Я бы посвятил тебе войну.
Знаешь ли, с войной все дорожает...
Вот иконы смотрят в старину
Из окладов, выложенных ржавью.
Нашего бездушья саундтрек
В дыры трет житейскую пластинку.
Я бы посвятил тебе побег
В телевизионную картинку.
В дикой гравитации квартир
Даже не подняться до веревки.
Знаешь ли, как безобразен мир
Утренней трамвайной остановки.
И необходимость - пить строку
С православным русским бедуином...
Знаешь ли, я больше не могу
Ни любить, ни жить наполовину.
* * *
Лень и лето. Ветер треплет
Фиолетовые листья
Предрассветных автострад.
Город, выросший нелепо
На земле древлянских склепов,
У реки, где ряби трепет
Сносит листья по теченью,
Где душа впадает в Лету,
Где иконы и портреты,
Чудотворные газеты,
Словно листья по теченью,
Проплывают в море света,
Вместе с дымом сигареты -
В нефтяной каспийский ад.
Эти трассы из асфальта, витражи торговых храмов,
Напомаженные боги круглосуточных реклам,
Эти выцветшие Евы, эти хрупкие Адамы, -
Проплывают, исчезая в образах оконных рам.
Взору неначем прижиться. Провода и паутины,
Президенты, патриархи, лицедеи, мастера...
К одному склонились богу, из одной взошли причины,
Взору неначем прижиться, кроме крови и пера.
Лень и лето.
Ветер вымел... Ветер вылизал бульвары...
Ветер выровнял надежды. Ветер высушил печаль.
Все течет. Кружится пепел. С юга - зарево пожаров.
Чудотворные газеты воскрешают коммунаров.
Нефтяной каспийский лепет. Рукотворные кошмары.
Дым последней сигареты.
Настоящего не жаль.
УЛЛА
Как будто маска, снятая с молитвы,
Дрожала на течении реки
Луна...
Костры, цыганские кибитки,
С гашишными глазами старики.
В двух километрах вниз - уездный город,
Вверх - небосвода выцветший велюр.
Все вместе - среднерусские просторы
В шатрах из юбок и верблюжьих шкур.
Скачи,
Скачи...
Три года не доскачешь.
Костры цыган кочуют по степям.
В тяжелых водах Волги плещет прачка
Одежд и сновидений вечный хлам.
Вот Персия тверецкого напева...
Вот Индия валдайских прабхупад...
На сеновале стонет чья-то Ева,
Со сладостью, проваливаясь в ад.
Кричи,
Кричи...
Свеча на лунных пятнах
Крестовому валету ворожит
О смерти.
Вечера вздыхают мятой
И шепчут бубенцы созвездий ржи...
Вот Сирия тверецкого напева...
Вот Индия валдайских прабхупад...
На сеновале стонет чья-то Ева,
В который раз, проваливаясь в ад...
По лжи!
Что бы делал, скажи, если б не было лжи?
Подворотнями бешеной правды маньяк
Из поганой души конструирует жизнь
Без надежды, без женщин, без уличных драк.
О Евангелий сивых сплошной Алькатрас!
Я не верю, что бог не умеет бить "крюк".
Я не верю, что бог, как слепой пидарас,
Не балдеет от блядского трепета рук.
А-капелла мое заклинанье звучит.
Расскажите, каким должен быть криминал,
Если честная жизнь на Петровку стучит,
А в кошелках ее - вертухай и фискал.
Вот же рай - незапятнанный интерактив.
По стерильной инструкции жизнь - эсэмэс.
Монотонный, дурной Диснейленд - коллектив,
Где клонирует батюшек избранный бес.
Ни травы, ни огня... Мой единственный чат
Переполнен культурой рабочих общаг.
Пусть на добрых людей на Петровку стучат
Прототипы напуганных в церкви зевак.
Что бы делал, скажи, если б не было лжи?
Если б честность, как в храмы, вела на панель
Иллюстрацию жизни. А сущая жизнь
Ковырялась бы в нашем постельном белье...
Я не верю, что бог не курил анашу.
Я не верю, что бог не гудел в кабаках.
Он отвергнет меня , если не согрешу
Тем, что чувствую в этих кромешных стихах.
О ток-шоу смирительных апофеоз!
Ни травы, ни огня... Мой единственный чат.
Изолгался, паскуда, до ангельских слез.
Что ж, святые... Они то как раз и стучат.
На улицах Москвы
Просто беллетристы расстояний
Пишут на скрижалях сытой тьмы -
Будто придорожными камнями,
Города жонглируют людьми.
В подворотне мается гитара.
Подвывает шелудивый пес.
Это фон. А сцена тротуара -
В серьгах опостылевших берез.
Покидают девки рестораны -
Слава богу, полночь сожжена.
То ли мертвый город, то ли пьяный,
Как душа Андрея Ханжина.
Мается гитара в подворотне.
Мечутся по аркам сквозняки.
Это фон. А труппа Черной сотни
Шабаш репетирует с тоски.
Пляс Пигаль - у стен "Националя".
Прототипы сырости и тьмы.
Как украденными кошельками,
Города жонглируют людьми.
Это просто утренние козни.
Девки расползутся - все пройдет.
Видишь - как согнувшиеся гвозди -
К фабрикам сползается народ.
Мается гитара. С ней бы сдохнуть
От невыносимых Василис...
Просто беллетристы на эпоху
Настрочить доносы поклялись.
Это просто текста атавизмы -
Шабаш, люди, серьги, города...
Слава богу, в лучших годах жизни
Не был я поэтом никогда.
● ● ●
Все стихии не стоили жизни.
Любознательность ждет, сентября,
Чтоб раскинуть на рыжем батисте
Листья песен, написанных зря.
Насыщение радостью воет
Под диктовку трамвайных бравад.
На кровати улягутся двое
И никто не отправится в ад.
Такова бытия истерия -
Никогда не вернется Улисс,
Так и не поумнеет София,
Не покончит с собою Атис.
Все стихии не стоили слова
Разрушительного, как нейтрон.
Наступает сентябрь и снова
Над собой измывается клен.
Культ богов ненавистной природы,
Где бессмертие не аргумент.
Растянувшись на подлые годы,
Пляшет небо на поздней траве.
Чепуха - этот солнечный танец,
Ведь никто не отправится в ад.
Плащаницы Туринской багрянец -
Просто кровь итальянских солдат.
Никогда не убьют Ахиллеса.
Ни за что не прозреет Гомер.
И от грустных сентябрьских песен
Не заплачет заснеженный сквер.
Яблоко
Да сдохни ты, тебя увещевать!
Нажуйся ежедневных пресс-релизов.
Любовь моя, божественная блядь,
Поставь на мне губной помадой визу.
Вакцина от сегодняшнего дня -
Спектакль, который мы дадим в парадной
Ты будешь медь. А я, тобой звеня,
Начну пророчить дьяволам и гадам.
В канаве сточной - неба розмарин
В католиков с лягушками играет.
Ты будешь бог. Я буду тамбурин,
Бубнящий о распущенности рая.
Ты первенец всех местных гонорей,
Тебе и слюни царского фиала!
Ты будешь крест. Я буду твой Андрей.
Как, блядь моя, безбожны ритуалы!
Да сдохни ты в уме своих берлог!
Презрение - вот времени эпитет.
Ты будешь мисс. Я буду твой бульдог,
Разорванный агрессией событий.
И эпилог, как мушка над губой,
Так тянет к эротической развязке
С мадонной из уездного "Playboy",
Сошедшей в прозаические дрязги.
Но сдохнешь ты у кухонной плиты
И брошь твоя к яичнице прилипнет.
Не всякой суждено, на зло святым,
Взойти в порнографические клипы
Или податься снайпершей в Чечню,
Или совокупляться с героином...
Любовь моя, мы все равны нулю,
Который в Небесах зовется "глиной".
Андрею Панову
По прозвищу Свинья
Гудбай ковбой. Идут субтитры
И напивается вдова.
Пейзаж поминками пропитан,
Как алкоголем голова.
Грохочет в дверь картавый Голем.
Гудбай, дешевый квартирант.
И все же лучше с алкоголем
Бродить по вымершим мирам.
Лица посмертная известка,
Как будто трезвый штукатур
Сровнял заразные погосты
С костями вылеченных дур.
От них теперь одно дежурство
Над лысым черепом горы.
Гудбай, ковбой. Твое искусство
Не больше дьявольской игры.
А это - бог на неотложке
Спешит с портвейном к пивняку.
Сосется жизнь по чайной ложке,
По эскулапову глотку.
Она как яд - кто пьет стаканом
Сивуху рьяных авантюр.
Гудбай, конвой. Твоя нирвана
Пускай достанется дитю.
А это - бог под псевдонимом
Снимает вечный сериал
О том, как жизнь стреляет в спину
Из отвернувшихся зеркал.
Какая верная примета:
Лишь только начинаешь жить
По буквам Ветхого завета,
Тотчас стараются пришить
Ко всем гражданским альманахам
Бисексуальных пуритан.
Гудбай, ковбой. Стоят над плахой
Бутылка водки и стакан.
● ● ●
От жизни, как от ночи за столом,
Остался только проигрыш и карты,
Разлитое по скатерти вино,
Да женских голосов усталый бархат.
Нисходят по ступеням миражи
В Аид обыкновенных смертных судеб.
И кажется бессмысленною жизнь,
Где персонаж остался неподсуден.
Тузами пик сгоревшая листва
На тротуарах сыпалась под ноги,
И горизонта узкая тесьма
Душила окончание дороги.
И думалось, что вдаль по ней идти,
Рассыпав письма слов и сновидений -
Себя от настоящего спасти,
Остаться рифмой, выстрелом и тенью...
Но жаль... Никто не выпалил в висок...
Обученный крупье тасует карты.
И скучный бес, за женский поясок,
Уводит жизнь в обыкновенный тартар.
Бабье лето
Заговори, чтоб я тебя увидел.
Глаза темны, как поздние цветы.
Цветы густы, как сумерки в Мадриде,
Где умер Босх, где появилась ты.
Ночей безумных злая танцовщица!
Как- будто пролила тебя луна
В страстную сатанинскую седмицу,
Чтобы ты кровь славянскую пила.
Заговори, чтоб надломился голос
И сердце разошлось на бритве слов...
Глаза черны, как ряса богомола,
Как спрятанное в землю серебро.
Ночей безумных мертвая царевна,
Как-будто зной печаль твою принес...
И высох лес, и вымерли деревни,
И заскулил во сне заблудший пес.
Заговори, чтоб небо отвернулось
От прожитого нами на земле!
Сегодня утром солнце не проснулось,
Задушенное в ливневой петле.
Ночей безумных дикая сеньора,
Вот и тебя ужалила вода.
И факела твоих ночных оборок
Намокли и погасли навсегда.
Мелодрама
Когда уйду, ты будешь улыбаться
Сгоревшим сигаретам и камням.
Мы - эгоизма мрачные паяцы,
Мы - копии сегодняшнего дня.
Вот за окном Москвы стенокардия.
Проклятый мегаполис жжет глаза.
Мы никогда вдвоем не уходили
Туда, где одному прожить нельзя.
С утра всегда расчет на катастрофу.
Эрзац любви и вечности эрзац
Беспомощно вычеркивают строфы,
Заканчивая ужасом абзац.
Когда уйду, ты выключишь пластинку
И подведешь погибших чувств баланс
Дыра прямоугольных фотоснимков
Взирает с безразличием на нас.
Мы никогда вдвоем не оставались,
Где одному и дня не переждать.
В инсценировке счастья танцевали,
Под саваны укладываясь спать.
Мы - нынешнего дня воображенье,
Навязчивой условности дельцы.
Еще одно случайное движенье
И музыки затихнут бубенцы...
Когда уйду, ты будешь раздеваться,
Намереваясь истину найти...
Но наших душ бессмертные паяцы
Бредут одни. Им холодно в пути.
● ● ●
И солнце выцвело как лотос,
Сожженный взором Сарасвати.
Я истекаю желтым потом
На антрацитовой кровати.
И молоко индийских маков
В сосках фригидной демоницы
Остыло, высохло, иссякло...
И кот играется со шприцем.
Никчемный вексель - трезвый разум,
Заложник лживых репутаций.
Кто не сходил с ума ни разу,
Тот не способен наслаждаться.
Резервуар пустых метафор -
Душа настоянная постно.
Кто не был смерти своей автор,
Тот не ласкал ночные звезды.
Турне учтивого абсурда
По церемонному паштету...
Я все равно уйду от сюда
По венам с демонами Кету!
Сорвусь с керамики подтекста.
И резидент разведки Рерих
Изобразит пустое место
С несуществующею дверью.
Банкрот дневных идеологий,
Чем, кроме сна, займешься ночью...
Кто был столетен, как алоэ,
Тот порожен земною порчей.
Что ж, смерть бесчинствует на солнце.
Я жду ее, как мертвый - веры.
Я жду, когда она коснется
Сосками блядской баядеры.
● ● ●
Как просто говорить о том, что есть,
Когда зима снегами дышит в спину,
Когда в налетах льда на крышах жесть,
Когда и сам замерз наполовину.
Зимой мы умираем по ночам,
Облокотясь на белый подоконник.
И тополь, словно, мертвая свеча,
Застыл в новорожденной преисподней.
Как просто говорить, что суждено
Уснуть под этим падающим снегом.
Качнуться и пролить на стол вино
Простое и холодное, как небо.
И все смотреть, смотреть на берега
Окаменевших рек и удивляться
Тому, как бесконечные века
Текут сквозь наши суетные пальцы.
● ● ●
Не надо. Ты не будешь мне верна.
И тон не тот, и юмор безнадежен.
И ночь в конце не так уже черна.
И только грусть. И век как-будто прожит.
И невозможно чувствовать и ждать
Давно уже предсказанной развязки.
На подоконник пали кружева
Рябины красной.
Не надо. Все закончится и так,
Без нашего вмешательства в либретто.
Растянут небеса дождливый флаг
От края тьмы до середины света.
И лето заберет тебя с собой...
И только грусть, бездонная настолько,
Что не спасет ни мак, ни алкоголь...
Ольга.
Яне Дягилевой
Ну куда ты, с такими глазами...
Разве только весной - в полынью.
Вот и косы твои развязались
И дорога свернулась в змею.
И слова наши - стертые строки.
Правда в том лишь, что вымолвил крик.
Не живется, увы, одиноким
В толчее многолюдной земли.
Ну куда ты, с таким отреченьем...
Разве только на скошенный крест.
Все плывут и плывут по теченью
Подвенечные платья невест.
И мечты наши - лжи аксиомы.
Все на свете - пустая брюзга.
И в глазах твоих хлюпает омут,
И молчат над тобой берега.
На самом дне рождения
Осенний бог в свою вступает силу.
Лениво облетают тополя.
Ползет, как гроб, межзвездную могилу
Оплаканная ливнями Земля.
Гремит костьми артель перерождений -
До Салтычих от просветленных Будд.
Мы рождены, чтоб сказку сделать тенью
И век пройти за несколько минут.
Земля летит, как черный шар бильярда,
В подножие надменных пирамид.
И на крестах повисли миллиарды
Спасителей заблудших Маргарит.
Не лучше ли воздействием портвейна
К застолью Вальсингама вознестись...
Мы рождены, чтоб небо сделать тенью,
Как завещал наследникам Чингис.
Слепая аномалия живого
На вырожденье делает акцент.
И, кажется, апостольское слово
В беспроигрышный заложено процент.
Да что там, боже мой, до Салтычихи -
Всего лишь от портвейна почернеть.
Земля кричит, как бешеный учитель,
Прилюдно не сумевший умереть.
Куда ж теперь плестись в таком убранстве...
В безбожной коннотации судеб...
Стреляться, помешавшись в гегельянстве,
И отнимать у верующих хлеб...
Родиться бы у осени, как туча
И разливать безлюдный тротуар,
Рыдая над теорией научной
Под дребезгу расстроенных гитар.
Глядеть как жгут свои полотна боги,
В осенний пепел превращая твердь...
Родиться бы, как Чехов, в Таганроге.
И как Сократ, в сенате встретить смерть.
Батиньольцы
Они молчат. И смысл их появленья.
Лишь в том, чтоб оттенить собой пейзаж.
Их техника - очерченные тени.
Оружие - пастельный карандаш.
В их чувствах - антипатия эпохи,
Цивильных каннибалов педантизм.
Не алтари, а нищенские крохи
Рассказывают как сложилась жизнь.
Самоубийство - это не искусство,
А просто озарение ума,
Когда и в сновиденьях тоже пусто
И только тьма, очерченная тьма...
Они молчат. Земля тому причина.
Все сказано и, в общем, прочтено.
И слов академическая тина
Закостенела в истинах давно.
Лишь мечется по набережной Сены
Охваченных предчувствием Дега...
Искусство бесконечно и мгновенно -
Венера из ночного кабака.
Самоубийство - это сверхтекучесть,
Поток интерпретаций полотна.
Они молчат. И страшная их участь -
Не ждать ни воскресенья, ни суда.
Лишь отражаться в ненависти Сены,
Уничтожая кистью Тюильри...
Их дело - оттенение Вселенной
От завершившей миссию Земли.
● ● ●
Пусть снежный плащ укроет наши плечи
И песни вьюги тронут нашу грусть,
Мы вечностью печаль свою излечим,
Той вечностью, откуда длится Русь.
Иконостас в молитвах и могилах
Острожников и строгих чернецов.
Из душных трав свои черпали силы
Шеренги невернувшихся отцов.
Простых крестов сплошной военный лагерь.
Здесь наши предки - Гунн и черемис -
Ночных небес растягивали флаги,
Чтоб над лугами звезды занялись.
Простых крестов сплошные эпопеи -
Узкоколейка, Калка, Сталинград...
Не выживали те, кто не умели,
На топорах рубиться наугад.
Плащи веков дедов укрыли плечи
И вьюги свист запутал песен след.
Мы вечностью печаль свою излечим,
Той вечностью, которой больше нет.
Иконостас в могилах и молитвах
Острожников и павших храбрецов.
Излечится ли память в трудных битвах
На каменных костях своих отцов...
● ● ●
Звенела медь в полночном бардаке.
Металось электрическое пламя
От зажигалок к лампам в потолке...
Стелился дым, как пепельное знамя.
Не стоят денег прожитые дни,
Когда душа гуляет, как татарин
По свежему надгробию земли
И реквием трезвонит на гитаре!
Взлетают юбки бешеных гитан,
Расшитые кошмарами Шагала!
И губы травоядных пуритан
Дрожат от кровожадного вокала.
Не то судьба, не то бокал вина,
Кипящего в пульсирующих венах,
На свистоплясе выпита до дна,
До хрипоты, до черно-красной пены...
До щебня развороченных церквей!
Как ящерицы, мчатся половые
Промеж столов, с подносами ремней -
К безумию пристегивать гордыню.
И речь чадит исчадиями месс
В надрыве проповедников запойных.
И мочится под стол картавый бес.
И вечно продолжается застолье.
● ● ●
Были улицы названы именами убийц.
Были кровью помазаны на престол мальчиши.
Звезды бешено-красные из разбитых глазниц
Страшно пялились в прошлое сумасшедшей глуши.
Этим адским величием надрывалась земля.
Присягали опричники червякам черных "Волг".
Белый танец с юстицией танцевала петля
И в очках у отличников шел карательный полк.
Это было вчера еще, здесь, где наши отцы
На погибших товарищах, на бесчестии жен
Ненаглядным душителям возводили дворцы
И пьянели в пожарище, где был разум сожжен.
И теперь их наследники - пионеры креста,
Нарядившись в передники Государственных нянь,
Точно так же насилуют все того же Христа
В кабинетах урядников из коммерческих бань.
Может быть на роду у нас - не печать, а плевок...
И достойные вкопаны под торцы лагерей.
И блуждаем мы тропами, понастроив дорог,
Кроя матерным шепотом самодельных царей.
И опять будут названы именами убийц
Города и гостиницы, алтари и ларьки.
Будет прошлое язвами истекать из глазниц.
И березы наплачутся... И сгорят мотыльки...
Любить!
Хохочут города кровавым смехом.
Снега и камни сыпятся с небес.
В Россию был влюблен и тихий Чехов,
И Горьковский безумный красный бес.
Нательный крест - меж смертью и желудком.
Не верьте, что Христос велел терпеть.
На торжище меж смертью и рассудком,
Он, не торгуясь, выбрал свою смерть.
Он - выбрал смерть. И мы им не прощаем...
Племянники невидимой войны.
Здесь даже бабы землю защищали,
Когда солдат рожали для страны.
А ты, мой брат, обрел себе невесту
Среди демократических секвоий...
Тебе бы литератор Достоевский
Сломал бы шею собственной рукой!
Не верьте, что безропотно, как рыба,
Глазела, издыхая, в небеса
России расколовшаяся глыба
И верила, как дура, в чудеса...
Мы - тоже смерть. Усеяна мощами
Степная скатерть русского стола.
В Россию был влюблен и Верещагин,
И Гюльчатай, и даже Абдулла.
Бог есть любовь. Война вращает флюгер...
Помолимся во славу наших душ.
На русской дыбе надломился фюрер...
Потрудимся - надломится и Буш.
В.Т.
Есть города, где нет координат.
Есть имена - своим владельцам судьи.
Есть вечный пост отвергнутых солдат.
И мрачное российское распутье...
Фрагментом жизни скована строка.
Как тяжело писать о человеке,
Чья вера устремляется в века,
Оставшись на ночлег в прошедшем веке.
Как снайперский прицел крадется кисть
По авансцене мертвого театра,
Пытаясь обнаружить просто жизнь
В сплошном ряду Неронов и Декартов.
В козырных картах месиво тузов...
Как тяжело писать о человеке,
Чей голос в марш-параде голосов
Сошел с ноги еще в прошедшем веке.
И как всегда широк диапазон
Для тех, кто украшает интерьеры...
И как же узок путь из здешних зон
Нечаянному каторжнику веры.
Как снайперский прицел скребет перо
По яблокам бесформенных мишеней.
Но выстрел снова падает в zero...
И мир стоит. И крестится священник.
И дети погибают на войне.
И монотонно кружится планета.
И кто-то отдает своей стране
Текущий день. Спасибо им за это.
Нилова Пустынь
Там в Селигере дремлет небо.
Колокола в истоки рек
Роняют медные молебны
За упокой - в грядущий век.
Столетний тополь, словно инок,
Поднялся к золоту креста.
А на песчанике тропинок -
Следы разутого Христа.
Колокола гремят и стонут,
Дрожит прозрачная вода.
Казалось, что такого звона
Не пережить уж никогда...
Казалось, выцвели навеки
На косогорах васильки...
И в изразцах валдайской Мекки
Торчат татарские клинки.
Да мы теперь уж все татары.
Господь - раскос и сероглаз.
В деревнях яблочным пожаром
Пылает августовский Спас.
И на развалинах планеты,
Где приговор исполнил Бог,
Свои травинки тянет к свету
Едва заметный василек.
Река
Береги берега, Берегиня,
Берега бесконечной реки.
Если даже мы землю покинем,
Наших слов берега береги.
Ольга, Вольга, ольха или Волга -
Звездный занавес русских имен.
Если даже осталось не долго,
Береги нас в ресницах, как сон.
Войны верят в наивные сказки,
Что звучат у ночного костра,
Оттого, что случается часто
Начинаться с пустого листа.
Войнам не привыкать начинаться.
Дольше вечности длятся бои.
Наши судьбы - пустые абзацы
Ненаписанной книги земли.
Наши судьбы - предчувствие ткани,
На которой разложат века
Нацарапанный кровью пергамент,
Где одно только слово - "река".
Русь - река, мы - бесцветные капли,
Наполняем дыханьем поток.
И молитв закаленные сабли
Еле держат под небом Восток.
Ольга, Вольга, ольха или Волга -
Берегиня, ее береги!
Мы же скоро вернемся, как волки,
Из созвездия Курской дуги.
● ● ●
Что острова? Какого Соломона...
Здесь только степь и волнами трава
Склоняется, сливаясь с небосклоном,
На Соловки. Какие острова...
В монисто звезд скитаются туманы
По тропам, где скрывается рассвет.
И дремлет над страницами романа
Тяжелой тучи темный силуэт.
Все смешано, как сон у пробужденья:
Ковыль, туман, седые Соловки...
Вздыхает полночь утреннею тенью
Под невесомой тяжестью строки.
И дрожь реки, и треск сороки ранней...
И кажется - апостол Иоанн
Для русских написал свое признанье,
Как самый незаконченный роман...
И Соловки, и серебрится клевер,
И горизонт - в рассветную черту...
И кажется ушел Христос на Север.
И где-то там живет теперь в скиту.
Жить!
Теперь и небо сковано в железо,
И воздух тверд, как магаданский лед.
Малиновых крестов стальные жезлы
Напутствуют: Россия не умрет.
Пригоршни зла... Какая незадача:
Никак не забывают старики,
Что вся земля стоит стеною плача
От Балтики до Северной тайги.
Теперь война звенит как колокольчик,
Пока, разъевшись, спят колокола.
И снова мы читаем между строчек
О том, что Русь еще не умерла.
Теперь война печатается в рифму
С березовой рязанской стороной.
И кто теперь ответит твердо - жив ли
Оставленный без подвига герой...
Откликнитесь, родные, те, кто живы!
Бессмертным нездоровится в раю.
Не строится здесь царствие наживы,
Хотя и не поется соловью...
Откликнитесь, тамбовские пророки!
Да, волки мы - для ряженных овец.
Мы - книги для безумно одиноких,
Влюбленных в свою родину сердец.
Откликнитесь! И небо отзовется -
Нам жить - мы закуем его в броню!
Чтобы гремели ведра у колодцев,
Чтоб все - таки запелось соловью...
Чтоб раскрошить надгробный русский камень,
Чтоб косы песен расплести в степи,
Чтоб воевать! На то мы и славяне,
Напившиеся вражеской любви.
Ночь на Волге
Хрустел костер, текли бутоны мака,
Ленивый дым облизывал луну.
На берегу лохматая собака
Лежала и глядела в тишину.
Летела, подчиняясь воле света,
Среди метеоритов и комет,
По солнечному обручу планета,
Среди таких же брошенных планет.
Срывались звезды, падая в озера,
В котле бурлила ржавая уха.
Все кончится. Но, может быть, не скоро...
В деревне гармонист тянул меха.
Далекий отголосок чьей-то жизни -
Гармонь и гармонист, и этот край,
Как будто Богом созданный для мысли...
Но брошен, как чернеющий сарай.
И никого. Лишь звезды Зодиака
Макают пальцы в ржавую уху.
Да умная лохматая собака,
Как русский сфинкс лежит на берегу.
Последний штрих
Шорох трав, будто строчка из Песни Песней.
Небо - рвань Айвазовской холстины.
Словно черный подсолнух, висит на шесте
Обезумевший сын Палестины.
Бросив жребий, солдаты забрали хитон...
Небо бьется в припадке Лотрека!
Книгу скорби земной завершил Соломон
Диктовать. И забыл человека.
Небо злится под масляной кистью Мане,
Деревянный Иисус пригвожден на стене.
Где-то в средней России чернеет сарай
И Саврасов малюет растаявший рай.
Леденеют глаза городских Маргарит.
Нынче вечером небо как ведьма сгорит.
Сунет Рембрандт в костер его хвороста пук,
И натурщица спрячется в саване рук.
Небо - дьявольский шепот Бодлера.
Магдалина, как прежде - Венера.
Что останется, Господи, строчка одна...
Безупречные ногти Пилата.
Аргонавты с куском золотого руна.
Может быть - острие Арарата.
Шорох трав, будто строчка из Песни Песней,
Моны Лизы посмертная маска...
Пусть останутся, Боже, грачи по весне,
Если даже исчезнет Саврасов.
Что еще... Небо сохнет под кистью Монэ,
Бродят тени в степях Палестины,
Приколочен Христос к деревянной стене -
Украшением дамской гостиной.
Да еще, далеко, на увядшей Руси,
Где гробы превращаются в клевер,
Мажет кровью Рублев - "Сохрани и Спаси!"
И алтарь обращает на Север.