Хайт Константин Александрович : другие произведения.

Свидетель Обвинения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


СВИДЕТЕЛЬ ОБВИНЕНИЯ

   Нас было пятеро. Мы сидели вокруг старого овального стола на габоевской кухне, жевали бублики с маком и тихо беседовали. Точнее - беседовали мы вдвоем, а еще вернее - Ахмед Асланович беседовал сам с собой, и только я иногда успевал вставлять в его монологи редкие все больше невразумительные реплики.
   Дети молчали. У Габоевых было не принято перебивать старших, исключение допускалось только для Галки, как для человека, воспитанного в других традициях и для меня, поскольку мне всегда было наплевать на все их габоевские правила. Галка, впрочем, молчала тоже, задумчиво сидела на краешке стула, лишь изредка поднимаясь, чтобы долить кому-нибудь чаю.
   Обсуждали Руслика, из-за которого, собственно, и собрались.
   - Дурак он,- задумчиво рокотал Ахмед Асланович, теребя густую лохматую бороду,- дурак и олух.
   Я смотрел на его умное носатое лицо и пытался понять, что он на самом деле имеет ввиду. С Ахмедом Аслановичем никогда нельзя было сказать наперед, говорит он то, что думает, или прямо наоборот.
   - Молодец, конечно, что сопли не распустил. Не ожидал. Но зачем? Зачем!..
   Его манера говорить всегда озадачивала меня не меньше, чем неожиданный ход мыслей. Я никогда не мог предугадать, куда он завернет тему, а короткие отрывистые и не всегда уместные фразы, которые он словно выстреливал в собеседника, окончательно сбивали с толку.
   - Ну вот скажи, для чего ему это надо?
   Вопрос, очевидно, был риторическим, и все же он был обращен ко мне, и от меня, видимо, ждали ответа.
   - По-моему, если к тебе на улице пристают с ножом, трудно задаваться вопросом "зачем",- ответил я без охоты, поскольку все еще не понимал, куда он клонит.
   - А зачем ходить по такой улице? Ну вот ты мне скажи, зачем ходить по такой улице? Было бы у тебя, к примеру, двое детей, ходил бы ты ночью темными переулками?
   Я деликатно пожал плечами. Детей у меня не было, но темными переулками я все-равно, разумеется, не ходил. Мне вообще было не очень понятно, что там случилось на самом деле, но я был далек от того, чтобы прямо сейчас начинать выяснять подробности.
   Мой жест должен был означать полнейший нейтралитет, но Ахмед Асланович принял его за одобрение своих слов. У него вообще вошло в привычку считать подтверждением все, что не являлось очевидно выраженным отрицанием, а потому он охотно принялся развивать мысль вглубь и вширь.
   - Нет, я могу понять - машина сломалась. Бывает. Хотя в ваши годы, друзья мои, пора уже иметь две машины. Но нет машины - возьми такси. И не задерживайся на работе, тем более, было бы зачем задерживаться.
   - Конечно, я виноват,- он потихоньку распалялся и кавказский темперамент начинал брать в нем верх над самообладанием профессионала,- вырастил сына дураком. Но я ли ему не предлагал: в бизнес мог устроить, в политику, в дипломаты. На таможню мог, тоже место хорошее. Башковитый ведь парень, нигде б не пропал.
   Тут он помрачнел и слегка прихлопнул ладонью об угол стола.
   - Я-то, дурак, думал: подрастет - сам разберется. Никогда его об колено не ломал. В комсомол не хочешь - пожалуйста. В бога не веришь - пожалуйста. В институт - пожалуйста, иди куда душа пожелает. Журналистом - пожалуйста. Жениться решил - пожалуйста...
   Я скосил глаза на Галку, но она, похоже, не вникала в суть разговора. По-моему в тот момент ей больше всего хотелось, чтобы мы поскорее убрались, но не тот она была человек, чтобы сказать это вслух.
   - ...И вот,- продолжал между тем Ахмед Асланович все с той же грустью в словах,- выросло...
   - Ну,- вмешался я,- это Вы зря. Руслан - отличный журналист, у него великолепный слог, и его с удовольствием публикуют.
   - Журналист...- Ахмед Асланович слегка фыркнул,- тоже, конечно, дело.
   Затем добавил с еле заметной ехидцей:
   - Ну ладно, пусть журналист. И что? Писал бы хоть о войне, о политике... В конце концов пресса - четвертая власть. Или пятая, не помню... не важно. А он о чем пишет? Вот-вот. Парню четвертый десяток, а у него на уме всякая дребедень: машинки-игрушки. Ходит, как шпана, закоулками, деньги тратит невесь на что.
   - Ты посмотри, где мои внуки живут! А ведь мог бы уже и квартиру нормальную иметь....- он широко развел руками, призывая меня поглядеть на Габоевскую квартиру. Хибарка, кстати, на мой вкус была вполне ничего. Не хоромы, конечно, как у некоторых, но и не трущоба, как у некоторых других.
   Я вздохнул. Сказать мне было нечего. С одной стороны, Ахмед Асланович без сомнения был неправ, с другой - я чувствовал, что с Русликом действительно что-то не так, хотя дело тут, конечно, было не в профессии, не в квартирах, и даже не в переулках.
   До стоянки мы шли вместе, Ахмед Асланович чуть впереди, я на полшага сзади. Пока он залезал в свой джип, я стоял около машины, неуклюже переминаясь с ноги на ногу. Было неудобно уезжать не попрощавшись и неловко начинать прощаться первым, будто я спешу избавиться от его общества. Предрассудки, разумеется.
   Наконец, Ахмед Асланович запустил двигатель и слегка приоткрыл запотевшее окно.
   - Ты, Игорек, это... присмотри там за Русланом,- произнес он неожиданно тихим, почти просительным тоном, еле слышным из глубины просторного кожаного салона - не нравится мне он в последнее время... Совсем не нравится.
   Тогда он в первый раз за двадцать лет назвал меня "Игорьком" и первый раз о чем-либо попросил. Скорее всего то была случайность, минутная, ничего не значащая слабость обыкновенно сильного и высокомерного человека. Не думаю, чтобы я ввязался в эту историю именно из-за того разговора. Тем не менее, случилось так, что я очень долго выполнял его просьбу, и она в конце концов обернулась во вред и самому Руслику, и всем нам. Быть может, я просто понял ее черезчур буквально.

* * *

  
   Его звали Степаном и был он хохол из Донецка, если, конечно, в Донецке встречаются настоящие хохлы. Уж не знаю, что заставило парня из города углекопов переквалифицироваться в моряки: биография этой странной личности была также темна, как и ее нынешние делишки. Степан служил капитаном небольшого, насквозь ржавого сухогруза, гордо бороздившего моря под полинялым флагом то ли Камбоджи, то ли Гондураса. Несмотря на это на корме сухогруза красовалась вполне кириллическая, хотя и изрядно стершаяся от времени надпись: ""Марианна Трубникова". Николаев". Уж не знаю, кто была упомянутая Марианна, видела ли она когда-нибудь корабль, названный в свою честь и если видела, то гордилась ли этим.
   Команда Степана, как легко догадаться, также имела к весьма опосредованное отношение к Камбодже и Гондурасу. Примерно половину в ней составляли здоровенные украинские хлопцы, внешний вид и повадки которых заставляли вспомнить о запорожцах, в момент написания письма султану. Оставшаяся часть представляла собой разношерстый интернациональный сброд, столь же впечатляющий при первой встрече, сколь и не запоминающийся при последующих.
   Настроение у капитана было неважным. Причины для этого этого были достаточно вескими. Пару лет назад, простаивая в Калининграде в тщетных поисках фрахта, Степан связался с какой-то фирмой, организованной шустрыми ребятами из теплых стран. С таможней они были не в ладах, зато денег имели в достатке, так что в следующие полдюжины рейсов "Марианна" выходила груженой металлическим ломом и прочими отходами конверсионного производства. Правда, кое-кому из бывавших на борту эти "отходы" могли показаться подозрительно новыми, а документы на них - не совсем понятными и комплектными, но южные ребята неплохо умели решать вопросы такого сорта. Потому бизнес их рос и развивался, к останкам танков и списанным истребителям прибавились курдские иммигранты, гарные украинские дивчины и рабочие из Вьетнама, страстно желающие подсобить процветанию американской экономики.
   Все это приносило Степану приличный доход, но, видимо, где-то в цепочке смежников случился прокол и ребятами с юга заинтересовались в ФБР. Проблемы с этим ведомством они решать не умели и теперь давали показания в калининградском СИЗО, покуда "Марианна" простаивала без дела у нью-йоркского причала, а ее капитан нервно курил, день ото дня ожидая визита полицейских властей.
   С Русликом они договорились сразу. Я всегда восхищался фамильным габоевским умением располагать к себе людей. Уж не знаю, что они находили в этом небритом, не слишком опрятном, я бы даже сказал, слегка подозрительном субъекте, но стоило Руслану улыбнуться, как совершенно незнакомый человек был готов оказать ему весьма значительные услуги.
   Когда мы подъехали, Степан лично дежурил у трапа. Не задавая лишних вопросов, он провел нас в корму, туда, где нам предстояло провести большую часть трансатлантического рейса. Излишне утруждать себя он, правда, не стал: быстро представил своего помощника - маленького сморщенного человечка, не обратившего на нас никакого внимания, объяснил, где найти гальюн и камбуз, как открывать и задраивать иллюминаторы - и исчез по своим делам. Мы еще не успели разложить вещи, когда внизу натужно завыли старые дизеля.
  

* * *

  
   Для деятельного человека нет ничего хуже праздности. Я вот, к примеру, терпеть не могу это дурацкое состояние, когда вся работа сделана, а никаких развлечений в округе нет. Некоторые люди находят такое положение редкой удачей, считая его за лишнюю возможность подремать, сходить в кино или почитать книжку, но я, что греха таить, всегда относился к ним с легким презрением. Лежать на диване и таращиться в телевизор - занятие для бездарностей, которым не хватает энергии и фантазии, чтобы с пользой провести свой досуг. Я в такой ситуации чувствую себя, как тигр в клетке.
   К счастью, в Москве этого со мной практически не случается - там почти всегда находится куча дел. Если же вдруг выдается лишняя минутка, можно поехать кататься на сноуборде или, в зависимости от времени года, погонять на аквабайке. На худой конец, существует целая куча клубов и дискотек, где кроме веселого времяпрепровождения иногда можно завязать приятное знакомство.
   В командировке все намного сложнее. Нет, здесь тоже, разумеется, есть где потратить свободные часы, но, увы, местные развлечения поразительно быстро приедаются. Особенно это заметно в Америке. Может где-нибудь в Лас-Вегасе все совсем иначе, но в Далласе, Чикаго и Детройте мне не удалось найти сколь-нибудь стоящих мест, куда хотелось бы возвращаться регулярно. Возможно мне просто не хватило времени, а может у меня завышенные аппетиты, не знаю.
   В общем, когда текст был дописан, пунктуация проверена, фотографии подписаны и пронумерованы с филигранным тщанием, я в очередной раз ощутил, что делать мне абсолютно нечего. Времени было двадцать два ноль-ноль или что-то около того. Одним словом, спать еще рано, а браться за что-нибудь серьезное - уже поздно. Поэтому, пометавшись минут двадцать от Пелевина к кофейнику, я собрался и пошел тормошить Руслана.
   Как ни странно, он не заставил себя упрашивать. Вообще-то Руслик редкостный домосед, вытащить его в свет - преогромнейшая проблема. Я, правда, помню времена, когда это было намного проще, но женитьба в этом плане пошла ему во вред. В этот раз он, однако, не артачился. Мы живо погрузились в арендованный редакцией "Понтиак" и покатили слушать блюз.
   Сказать по правде, я не фанат блюза. Более того, по нашу сторону океана меня на него калачом не заманишь. Но, увы, в Чикаго это один из немногих способов сносно провести время.
   Ночной хайвей - вообще-то зрелище для эстетов. Мы с Русликом в свое время отщелкали здесь немало отличных кадров, часть из которых даже попала в печать. Но в дождь он превращается в кромешный ад. Поток машин поднимает над дорогой мелкую водяную пыль, поглощающую свет похлеще любого тумана. Несущиеся навстречу ослепляют фарами, попутные норовят обдать фонтаном брызг, и никто даже не думает снижать скорость.
   Этот вечер был из таких противных дождливых вечеров. Темный, как любой вечер в этих широтах, он казался светлее из-за света фонарей, отражавшегося и рассеивавшегося в водяном мареве. Этот неестественный белесый туман скрадывал крупные предметы в тридцати шагах, но даже если через него пробивался какой-нибудь огонек или силуэт, оценить расстояние до него было все-равно невозможно. Впереди нескончаемой красной лентой мчались задержавшиеся на работе горожане. Навстречу спешили обитатели предместий. Желтые фары внезапно возникали из дымки, больно ударяя по сетчатке усталых напряженных глаз. Говорят, что телевизор и компьютер дурно влияют на зрение, но по-моему они в сто раз безобиднее скоростной магистрали в дождь.
   Пока Руслик сосредоточенно рулил, "баранил", как говаривают иногда в нашем кругу, я занимался прелюбопытным делом. Я считал. За десять миль я насчитал шесть крупных аварий, две полицейские засады и троих несчастных, обосновавшихся на обочине с жалостливо приподнятым капотом. Для бога дождя наступило время собирать урожай.
   Внезапно Руслан ударил по тормозам и меня с силой толкнуло вперед, больно ударив коленом о переднюю консоль. Прежде, чем машину начало вертеть, я успел вцепиться в ручку двери, счастливо избежав более серьезных травм. Все произошло удивительно быстро. Настолько быстро, что только много времени спустя я окончательно осознал, какой водительский шедевр сотворил мой друг на мокрой, скользкой от дождя дороге. А тогда я почувствовал лишь резкий рывок, услышал надрывный стук АБС, перекрываемый свистом покрышек, и с трудом, краем глаза, различил человеческую фигуру, окутанную фонтаном поднятых нами брызг.
   Через десять секунд "Понтиак" стоял посередине левого ряда, нелепо развернувшись поперек полосы и яростно моргая аварийными фонарями. Мрачно чертыхнувшись Руслан выкарабкался из машины и резво затрусил к одинокой тени, по-прежнему неподвижно стоявшей посреди ночного хайвея. Мне пришлось посидеть немного, чтобы прийти в себя. Перед тем, как вылезти наружу я закурил - в водном хаосе, царившем снаружи, сделать это было бы куда труднее - и не торопясь побрел следом.
  

* * *

   Как правило, я проезжал этот перекресток дважды в день: первый раз когда выезжал из дома и второй - когда возвращался вечером обратно. Перекресток был самый обыкновенный, как почти все перекрестки в спальных районах, и я редко обращал на него внимание. Хмурые высотки поодаль, пожухлый газон, стеклянные кубики автобусных остановок, где припозднившийся прохожий до полуночи мог прикупить себе пива и сигарет.
   У перекрестка всегда ошивалась разношерстная компания из местного плебса: водопроводчики, "на секундочку" отлучившиеся от труб и унитазов, потомственные безработные, сомнительного вида подростки и грязные заросшие бомжи, местами вовсе непохожие на представителей человеческого рода.
   В этом колоритном сборище выделялся один калека-бомж. Я мало интересуюсь подобной публикой, но этого типа невозможно было не заприметить. От прочих представителей своего сообщества он отличался отсутствием обеих ног. Правая была ампутирована выше колена, у левой отсутствовала стопа. В его положении это увечье существенно уменьшало шансы на выживание - в бесконечной борьбе за кусок хлеба он мог полагаться на две конечности там, где конкуренты использовали все четыре. Из-за этого ли, по другой ли причине, но этот бомж всегда был еще грязнее и замухрыжистее прочих. Его клочковатая седая борода ниспадала чуть ли не до пояса, переплетаясь с редкими жирными волосами, выбивавшимися из-под засаленного балахона, некогда представлявшего собой спортивную курточку с капюшоном. Передвигался он посредством двух кривых суковатых палок, крепко зажатых в кряжистых мускулистых руках, используя культю левой ноги в качестве третьей опоры. Смотреть на это было жалко и страшно одновременно.
   В тот день я ехал с девушкой. Не помню с которой именно: тогда я не ставил себе задачу запоминать каждую из них. Помню только сам факт ее присутствия, поскольку именно из-за нее я опоздал на зеленый свет: с пассажиром я всегда торможу там, где жму на газ, когда еду один. В тот раз я поступил так же: с сожалением затормозил, заскрипела резина и мой черный "Мерседес" плавно остановился у самой стоп-линии, аккурат напротив автобусной остановки.
   На остановке, на лавочке сидел безногий бомж. Ему не было никакого дела до черного "Мерседеса": он был ужасно занят. Он ел. Зажав обеими руками раздобытый где-то батон, он у упоением вгрызался в него остатками почерневших зубов. Я смотрел, как он прижимает к себе эту краюху белого хлеба, не имеющую никакой ценности для меня, но невероятно важную для него. Смотрел и думал. Не знаю, отчего мне пришло это на ум, но я вдруг ощутил, что этот грязный, волосатый, безногий и беззубый бомж - такой же человек, как я. Более того, быть может даже еще лучше, поскольку неизвестно, во что бы мог превратиться я сам, если отобрать у меня "Мерседес", работу, талант и две ноги впридачу.
   Не то, чтобы я никогда не задумывался об этом до сих пор, но всегда эти мысли представлялись мне некоторой абстракцией и я гнал их от себя, стараясь не загружать мозг бессмысленными вещами. Теперь передо мной был вполне конкретный, живой пример того, как близко от нашего сытого, благополучного существования ходит мрачный, первобытный ужас с засохшим грязным батоном наперевес.
   Я никогда раньше не подавал нищим, но здесь что-то заставило меня действовать вопреки всякой логике и здравому смыслу. Я вышел и пошел к нему. Вблизи он оказался еще страшнее: к кошмарной апокалиптической внешности добавились резкий тошнотворный запах и омерзительное рыгание, постоянно перебивающее смачное чавканье беззубых челюстей. Преодолевая брезгливость и стараясь не испачкать костюм, я приблизился к нему, зажав в руке стодолларовую купюру. Сто долларов - не такая уж маленькая для меня сумма, но, как на зло, кроме нее в кармане не оказалось ничего - только какая-то совсем уж несуразная мелочь. Конечно, для такого случая можно было бы ограничиться любой копейкой, но я не намеревался просто подать милостыню. Мне хотелось сделать этому несчастному человеку подарок, который изменил бы все его существование, позволил хоть на некоторое время оторваться от животной борьбы за кусок хлеба, столь странной и неуместной в моей богатой, благополучной Москве.
   Бомж смотрел на меня исподлобья, бессмысленно и подозрительно одновременно. Очевидно, он не понимал, чем заинтересовал этого человека в костюме, пришельца из другого мира, и скорее опасался за свой батон, нежели надеялся что-нибудь от меня получить. Зажав пальцами нос и стараясь не глядеть в его сторону, я протянул купюру. Я ожидал, что он с жадностью вцепится в нее, но он продолжал сидеть, похрустывая батоном и косясь на меня мутными бесцветными глазами.
   С полминуты мы разыгрывали эту маловразумительную пантомиму. Остановившиеся за мной водители, потеряв веру в клаксон, принялись объезжать мой "Мерседес" справа и слева, грозя столкнуться друг с другом и отчаянно матерясь. Девушка недоуменно ерзала на пассажирском сидении. B конце концов, я просто положил бумажку рядом с бомжом и чуть не бегом вернулся к машине. Отъезжая, я с удовлетворением заметил, что он поднял купюру и меланхолично ее разглядывает. Мое напряжение слегка улеглось: просто оставить сто долларов на скамейке было бы куда как обидно.
   Не помню в точности, как именно я провел тот день. Девушку я высадил у метро, примерно там же, где подобрал накануне вечером. Потом поехал в какую-то редакцию, затем - то ли на радио, то ли на интервью. В общем, то был обычный рабочий день.
   Ближе к вечеру мне показалось странным, что с самого утра никто не побеспокоил меня телефонным звонком. Для журналиста, работающего сразу в нескольких изданиях, такая ситуация в высшей степени нетипична. Привычно ощупав "кобуру" на поясе, я легко выяснил причину этой странности: мой мобильный телефон бесследно исчез. Сперва я подумал, что, вероятно, забыл его дома, но эта гипотеза быстро развалилась: мать звонила мне в тот момент, когда я вызжал со двора, я запомнил это, так как потянувшись за трубкой едва не раздолбал припаркованный поперек дороги "Опель". Затем я подумал на девушку, но она вряд ли стала бы унижаться до мелких краж. Это была хорошая, давно знакомая мне девушка: ей было бы совсем несподручно ссориться со мной из-за пустяков.
   И тут я вспомнил про бомжа. Конечно ему, инвалиду, не так-то просто что-нибудь стибрить, но все прочие факты свидетельствовали против него. Чем больше я вспоминал свое общение с этим полуживотным, тем сильнее крепли мои подозрения и вскипала на душе безотчетная злоба.
   Вечером, по пути домой, я снова остановился на перекрестке. Мне вовсе не хотелось дарить безногому телефон, тем более, что я не чувствовал себя перед ним в долгу. На остановке никого не было. Я растерялся: где искать бомжа я не знал, равно как не имел никакого желания расспрашивать об этом местную публику. Кроме того, я, как оказалось, весьма смутно представлял себе, что буду делать, если все-таки его отыщу. При одной мысли об этом меня охватывала брезгливость. Ударить калеку я безусловно не смог бы ни по этическим, ни по гигиеническим соображениям, вести же с ним душеспасительные беседы было бы и смешно, и глупо.
   Ни на что толком не рассчитывая, я пошел по шоссе вперед, туда, где за придорожной канавой расстилался большой заболоченный пустырь: остатки какого-то навеки замороженного промышленного строительства. Метров через пятьдесят мне встретилась глубокая борозда, уходящая в сторону от дороги. Обрамлявший стройку кювет в этом месте совсем обмелел, и я перебрался через него даже не замочив ботинок.
   Не знаю, какое именно чувство погнало меня туда, но сделав несколько шагов по густой глинистой грязи, я вдруг заметил блестящий предмет, втоптанный в землю у самого края тропы. Предмет был втоптан в грунт и сильно перепачкан, и все же я без труда узнал в нем верхнюю половинку своего телефона. Еще через несколько секунд я разглядел и его нового обладателя. Бомж лежал лицом вниз совсем неподалеку от тропы. Обе его палки валялись рядом, одну из них он все еще сжимал в руке, в другой руке была зажата вторая половина моей сотовой трубки.
   Поза бомжа была странной и неестественной. С того места, где я стоял, неясно было, пьян он, болен или просто спит. Но стоило мне приблизиться, как все стало на свои места. Бомж был мертв. Мертв давно, возможно еще с утра. Он не умер от простуды, разрыва сердца или какой-нибудь зловредной заразы, которую при его образе жизни так легко подцепить. Его убили, и испачканный кровью рваный тулуп с большой дырой на спине красноречиво свидетельствовал об этом.
   Первым моим желанием было немедленно развернуться, сесть в машину и ехать домой с максимально возможной скоростью. Меня отнюдь не прельщала перспектива проходить свидетелем по делу о насильственной смерти. Потом мне пришло в голову, что обломки моего телефона - слишком сильная улика, чтобы не привлечь внимание следствия. Скрывшись с места преступления, я могу ненароком оказаться не просто свидетелем, а подозреваемым, как не нелепо подозревать такого человека как я в убийстве заморенного нищего.
   Я не дурак, а потому не стал делать резких движений и необдуманных поступков. Вместо этого я остановил проезжающий микроавтобус, объясил водителю ситуацию и попросил его побыстрее вызвать милицию и скорую помощь. Они приехали довольно живо, к моему удивлению лишних вопросов не задавали, записали только мое имя, профессию и адрес прописки. С явной брезгливостью наспех осмотрели пустырь и вызвали транспорт, чтобы забрать труп. Потом погрузились в потрепанный "УАЗик" и уехали, оставив меня ждать следователя. Я ждал его до полуночи, продрог до костей, плюнул и поехал домой, полный предвкушения грядущих неприятностей.
   С тех пор никто и никогда не беспокоил меня по этому делу. Через полгода я поменял квартиру и так и не узнал, забрал ли кто-нибудь с пустыря человека, убитого из-за моих денег и моего телефона.

* * *

  
   Почему-то считается, что нам, людям творческим, не приходится вкалывать в поте лица из-за куска хлеба. Это неправда. Ради удачного кадра или нетривиального сюжета, порой, можно объехать полмира, сбиться с ног или сойти с ума. Но иногда, очень редко, нам везет и сенсация приходит сама, зачастую самым неожиданным и нестандартным образом.
   Как-то раз такая удача явилась мне под видом школьного приятеля, начинающего балетмейстера, подыскивающего себе подержанную иномарку. В машинах он понимал куда меньше, чем в па и поддержках, и, прослышав, что я подался в автомобильную журналистику, немедленно позвонил с просьбой подсобить.
   Сперва мне страсть как хотелось отказаться. Терпеть не могу мотаться по газетным объявлениям, торговаться с владельцами ушатанных ведер и с умным видом давать ничего не значащие советы человеку, который все-равно не будет их слушать. Затем я смекнул, что доброе знакомство с балетмейстером - не совсем бесполезная штука, и согласился.
   Процесс, как и ожидалось, оказался утомительным. Денег у Макса было в обрез, чего не скажешь о запросах. Мы потратили четыре выходных, осмотрели чертову тучу автопомоек, но до поры до времени тщетно. К несчастью Макс был упорен и ни за что не хотел сдаваться на милость победителя, соглашаясь на какой-нибудь простой и бюджетный вариант. Удивительно, до чего гордыми и глупыми бывают люди, выбирая свой первый автомобиль.
   В какое-то воскресенье очередное объявление привело нас в гаражный кооператив неподалеку от МКАДа. Хозяин машины - обветшалого баварского чуда вызывающего пунцового цвета и сомнительной чистоты происхождения, потратил немало сил, охмуряя нас достоинствами своего жеребца. И хотя всякому было понятно, что его ведро рассыплется после нескольких километров московских улиц, он все же сумел уговорить нас сделать пробный заезд.
   Мы выехали на МКАД. Водил Макс примерно так же, как танцевал: легко, изящно и без видимого усилия мысли. С необычайной легкостью он скорехонько разогнал тарантас километров под двести в час, после чего нам с владельцем машины оставалось лишь молиться, чтобы двигатель отказал раньше, чем тормоза.
   К моему удивлению, обошлось без того, и другого. С дурацкими ухмылками перетрусивших дилетантов мы промчались пол-Москвы, развернулись и понеслись обратно, сохраняя все ту же балетно-молодецкую лихость. Я уже начал привыкать к такому режиму движения, как Макс внезапно затормозил и принялся поспешно выруливать на обочину.
   Мне потребовалось больше минуты, чтобы понять причину его поведения и схватиться за фотоаппарат. За это время асфальт впереди окончательно расселся и оттуда, прямо из дорожного полотна, стали со свистом вырываться струи горячего пара. Еще через несколько секунд вся внутренняя сторона МКАДа являла собой совершенно фантастический пейзаж. Асфальт на ней вздыбился, весь покрывшись гигантскими воронками, отдаленно напоминающими марсианские кратеры. Из этих кратеров с непередаваемым шумом вырывались могучие тугие струи. Самый высокий гейзер вздымался едва ли не на высоту пятиэтажного дома, низвергаясь вниз подобно небольшому водопаду.
   В это бурлящее и клокочущее месиво продолжали потоком мчаться автомобили. Не успев остановиться, они неслись среди кипящих фонтанов, поднимая волны и вздымая вокруг себя миллионы брызг. Те, кому повезло, бешенно виляя между ямами, ухитрялись проскочить на противоположную сторону. Менее хладнокровные и удачливые намертво застревали среди трещин. Трудно представить, что чувствовали люди, оказавшиеся перед выбором: медленно проваливаться в проседающий грунт вместе с заглохшим авто, или же выскочить из него под бушующий ливень крутого кипятка. Во всяком случае, мне не хотелось бы оказаться в этот момент между ними.
   Мы провели на обочине шесть часов. Ровно столько, сколько потребовалось всевозможным службам, чтобы развезти постадавших, наладить объезд и восстановить движение. Впечатление от увиденного оказалось настолько сильным, что еще до того, как мы снова тронулись с места, машина перешла в собственность Макса. С тех пор он сильно поправил свое материальное положение, но старый драндулет, кажется, так никому и не продал, хотя пользовался им нечасто.
   Я оказался единственным журналистом, снимавшим в тот день на МКАДе. На следующее утро мои фотографии растиражировали едва ли не все московские газеты, не говоря уже про автомобильные издания и Интернет. В принципе, следующую пару месяцев я мог не работать вообще. В этом заключается одна из немногочисленных прелестей нашей профессии - иногда ты сидишь на бобах и думаешь, хватит ли денег на бензин, потом хлоп - и без особых усилий вдруг ощущаешь себя Али-Бабой.
   Впрочем, на самом деле нашему брату редко удается бездельничать. Вот и в тот раз, помнится, все тоже сложилось весьма некстати. Я уже заказал путевку в Таиланд и раздумывал, с кем бы мне хотелось провести время, когда среди ночи позвонил Руслан. Голос у него был встревоженный и, как выяснилось, неспроста. Следующие три часа мы колесили по городу, объезжая аптеки, а утро я провел в больнице: Вовке, младшему сыну Габоевых, предстояла тяжелейшая операция: заигравшись с братом он опрокинул на себя закипающую скороварку.
   В итоге все мои немаленькие гонорары перекочевали в бездонные карманы реаниматоров, хирургов и анастезиологов непосредственно вслед за Габоевскими сбережениями, а отдых в Таиланде отложился на неопределенный срок.
   Потом, едва пойдя на поправку, этот шпаненок упал с лестницы, играя в прятки в собственном подъезде. Только через полгода ему снова разрешили вставать на ноги.
  

* * *

  
   Они стояли прямо посреди дороги, на самой проезжей части, и вели оживленный спор. Их узкие темные силуэты выглядели расплывчатыми и эфемерными в пелене дождя. Казалось, два призрака, внезапно схлестнувшись на шоссе, мечут друг в друга смертоносные заклинания.
   Я подошел поближе и спросил Руслика, не нужна ли ему помощь. В ответ он яростно и как-то обреченно всплеснул руками:
   - Не знаю. Я вообще ничего не понимаю. Если я ее отпущу, она тут же бросится под первую же машину.
   Только тут я обратил внимание, что, разговаривая, он крепко держит своего оппонента за обе руки, а тот, вернее та, время от времени пытается вывернуться, хотя и не слишком энергично. Впрочем, судя по взмыленному виду Руслика, несколько секунд назад их борьба была куда более ожесточенной.
   - Я вызову полицию?- предложил я, нащупывая в кармане сотовый.
   - Погоди,- остановил меня Руслан, одновременно отражая очередной рывок своей жертвы,- Давай попробуем разобраться сами.
   Мы разобрались.
   Первым делом мы объединили усилия и не без труда затолкали упирающуюся девицу в свой "Понтиак". Это уже было редкой глупостью: по американским законам с этого момента нас можно было обвинить в чем угодно: от сексуальных домогательств до похищения человека. Впрочем, тогда мы почему-то не задавались подобными вопросами. Возможно, что-то в глубине души подсказывало, что наша невольная гостья не будет спешить доносить в полицию.
   Ни о каком блюзе, естественно, не могло быть и речи. Мы вернулись в отель, заперлись в номере и принялись отпаивать незнакомку добытой невесь где валерьянкой и терпким сладким калифорнийским вином. Ей потребовалось около часа, чтобы прийти в себя и немного успокоиться. К счастью, даже в самом истеричном состоянии она не пыталась больше кричать или предпринимать попытки к бегству, в противном случае наше с Русланом положение стало бы весьма двусмысленным.
   В конце концов она освоилась настолько, что согласилась расстаться с насквозь мокрым нейлоновым плащом и забралась в мягкое гостиничное кресло, трогательно поджав ножку и затравленно озираясь по сторонам.
   - Вы террористы?- поинтересовалась она таким тоном, что мы оба едва не подавились от смеха..
   - Нет, мы журналисты,- наконец выдавил я.
   - Тогда зачем вы меня здесь держите?
   - Потому, что вы едва не угробили нас обоих и нам интересно знать, почему.
   Я, тем временем, пристально разглядывал нашу гостью. Я всегда тщательно рассматриваю незнакомых девушек. В девяноста процентах случаев в этом нет ровным счетом никакой пользы, но ради оставшихся десяти стоит проявить некоторое внимание и наблюдательность.
   В данном случае, однако, можно было особенно не стараться: перед нами была вполне заурядная американская девчонка. Неопределенного возраста, довольно стройная, лицо миловидное, не отталкивающее, но и не из тех, которые можно запомнить надолго с первого раза. Светлые, почти бесцветные волосы, серые глаза, узкие губы, короткий вздернутый носик. В общем типичный продукт фитнеса, диеты и косметических салонов, выпускаемый американской индустрией миллионными тиражами.
   Руслан шумно вздохнул и с видом бывалого следователя начал допрос по всем правилам.

* * *

  
   Фамилия у Степана была необычная - Шерстопят. Не знаю, сооответствовала ли она истине в полной мере, но, судя по его внешнему виду, это было вполне вероятно. По-крайней мере, когда он восседал вот так, в одной майке и тренировочных штанах, косматая темно-русая шерсть топорщилась у него повсюду. Она пузырилась на груди, клочьями торчала из подмышек, клубилась вокруг шеи, робко пробивалась между складок на лбу и виднелась из ушей.
   Напротив Степана восседал чиновник иммиграционной службы. Аккуратный, коротко стриженый, безукоризненно одетый, он явно чувствовал себя неуютно за привинченным к полу железным столом в полутемной штурманской рубке, служившей одновременно кают-компанией.
   Диалог между этими странными людьми был в высшей степени занимателен. Чиновник, несомненно, принадлежал к той категории чернокожих, которая способна забросить мяч в кольцо с любого ракурса и дистанции. Остальными карьерными успехами он, видимо, был обязан тотальной борьбе своего ведомства с расовой сегрегацией. Потому теперь, когда его афро-американский интеллект схлестнулся с восточным стоицизмом Степана, бедолаге приходилось туго.
   - Ночью вы приняли на борт двух человек,- утверждал темнокожий с напором.
   - Угу,- меланхолично отзывался Степан, неторопливо кивая на нас с Русланом своей большой мохнатой головой.
   - У нас есть свидетельства, что вместе с ними на борт проник еще один человек. Посторонний.
   - Угу,- все также терпеливо поддакивал капитан, потирая ладонью волосатый нос.
   - В этих обстоятельствах мы не можем разрешить выход судна в море без досмотра.
   - Угу.
   - Мы можем приступить?
   - Э-э-э... Зачем?- Степан непонимающе прищуривался, и его глаза на мгновение скрывались за густыми бровями.
   Далее все повторялось заново.
   Актерские способности Степана были изумительны. Стоило чиновнику начать проявлять нетерпение, как на лице капитана немедленно проступало осмысленное выражение. Он с серьезным видом задавал пару-тройку вопросов, убеждался, что собеседник снова обрел положенное должностное спокойствие, после чего вновь возвращал себе беспросветно-придурковатый вид.
   Между тем, погода, очевидно, портилась. "Марианну", отдавшую якорь на внешнем рейде, изрядно потряхивало, и лица присутствующих, за исключением моряков, начали утрачивать свои естественные цвета. Это заставило чиновника форсировать процесс.
   - Так,- заявил он,- либо мы сейчас же досматриваем судно, либо я уезжаю.
   - Досматриваете судно?- неподдельно удивился Степан, словно последний час речь хоть раз заходила о чем-то другом,- Зачем?
   - У вас на борту могут быть нелегальные иммигранты,- чуть не завопил чиновник, стремительно избавляясь от остатков политкорректности.
   - Эмигранты?- заинтересовался капитан, наивно хлопая глазами,- Какие эмигранты?
   - Нелегальные!- кривясь уточнил чиновник. Видно было, что ему нехорошо.
   - А,- радостно протянул Степан тоном внезапного прозрения.
   Затем добавил с покаянной миной:
   - Но... у меня нет на борту нелегальных иммигрантов.
   - Проверим,- через силу выдавил инспектор и дернулся к выходу.
   - Погодите,- остановил его капитан. Очевидно, внезапно обретенное озарение подсказало ему особенно сильный аргумент,- но ведь вы не можете найти у меня не-ле-галь-ных эмигрантов, их тут нет!
   - Проверим,- повторил чиновник.
   Будь у него в руке бейсбольная бита или хотя бы хоккейная клюшка, Степану наверняка пришлось бы плохо.- Если вы действительно не везете ничего запрещенного, то сможете немедленно выйти в рейс.
   - Выйти в рейс?- просиял Шерстопят, словно наконец-то услышал знакомое слово. И добавил укоризненно:
   - Так бы сразу и сказали...
   И, широко распахнув громоздкую металлическую дверь, завопил что есть мочи:
   - Приготовиться к отходу!
   Воспользовавшись моментом, чиновник молнией метнулся к трапу. Следом за ним потащились двое его подручных.
   Вслед им послышалось недоуменно-ворчливое:
   - Эй, кто-нибудь, покажите товарищам судно! Им нужны какие-то эмигранты... поищите с ними... Хотя вообще-то у нас порожний рейс.
   - Если я когда-нибудь соберусь писать книгу,- серьезно проговорил Руслик,- эти два персонажа будут первыми в очереди.
   - Жаль, что ты не Чехов,- резюмировал я, и мы одновременно поднялись из-за стола.

* * *

  
   - Привет,- сказала Галка удивленно и немного растерянно,- Проходи.
   Я зашел в длинный темноватый коридор и принялся, неловко озираясь, выглядывать Руслана.
   - Он сейчас,- подсказала Галка, без труда угадав, что я ищу.
   - Руслик!- позвала она в глубину коридора,- это Игорь.
   Он появился в халате и шлепанцах на босу ногу - ни дать, ни взять турецкий визирь на заслуженном отдыхе. Странно, что жена разрешила ему шляться в таком наряде: сама она в жизни не позволила бы себе ходить расхристанной даже дома. В тот момент я впервые поймал себя на том, что частенько думаю про нее без всякой на то причины. Я вдруг осознал, что за пятнадцать лет знакомства ни разу не видел Галку неопрятной, неряшливо одетой или непричесанной. Мы ходили в походы, ездили на пикники, как-то по молодости даже прыгали с парашютом, но везде она неведомо как находила время привести себя в порядок. И еще я подумал, что если бы среди моих девушек была такая, которая могла бы, родив двоих детей, так же выглядеть в тридцать один год, я наверняка присмотрелся бы к ней серьезнее.
   Я так замечтался, что возникшая пауза получилась неловкой. Пришлось спешно доставать из-за спины цветы и коньяк и, повесив на лицо глуповатую улыбку, орать: "Поздравляю", хотя выглядело все это натянуто и неудобно.
   На лицах Габоевых появилось ратерянное выражение.
   - Спасибо,- приняла букет Галка.- А с чем?
   Тут настала моя очередь изумляться.
   -.Ребята, вы что? У вас же сегодня десять лет.
   Физиономия Руслика слегка вытянулась.
   - Ну да...- подтвердил он не слишком уверено.
   - Не "ну да", а точно. Неужели вас еще никто не поздравлял?
   - Не-а,- весьма неопределенно заявила Галка.- У нас телефон с вечера выключен.
   - Понимаешь,- уточнил Руслан после секундного раздумья,- мы тут... э-э-э... немного поссорились.
   Я присвистнул. Не то, чтобы Габоевы никогда раньше не ссорились, но уж точно не настолько, чтобы рассказывать об этом мне. Тем более в такой день.
   - Так...- протянул я, еще не зная наверняка, что буду говорить дальше.
   - Ничего, ничего,- поспешно откликнулся Руслик.- Это нормально, случается. В общем уляжется-успокоится.
   Глаза его в этот момент смотрели куда-то мимо. Руслан принадлежит к породе людей, которым противопоказано врать: выражение лица всегда выдавало его с головой.
   Галка озабоченно покосилась на двери детской. Оттуда доносился смех и веселое повизгивание. Но сам этот опасливый многозначительный взгляд говорил даже больше, чем русликовская ложь.
   - Так,- отрубил я, демонстративно глядя на часы и стараясь выглядеть как можно решительнее.- Сейчас, похоже, вы не в форме, а мне надо на работу. Заеду часиков в пять. Вино пока забираю, цветы оставляю, чтоб не завяли.
   - В пять не получится...- начала отнекиваться Галка, но я что есть силы замотал головой, не желая ничего слушать. Я был уверен, что любая тактичность только испортит дело.
   - Заеду, а там разберемся. До вечера.
   Не помню, кто из них закрыл за мной дверь.
   Никакого плана у меня не было, приходилось все придумывать на ходу. Я твердо знал, что если эти два упрямца поцапаются всерьез, дело может закончиться алиментами. Десять лет - слишком долгий срок, чтобы вдруг делать событие из пустячных трений. Был у них повод или нет, но поругались они крепко, раз уж мне стало об этом известно из первых рук.
   Естественно, урегулирование отношений было личным делом семьи Габоевых, но в глубине души я ощущал, что не могу пустить его на самотек и дать им испортить себе жизнь из-за какого-нибудь пустяка. И я, как это не смешно, стал разыгрывать из себя добрую фею.
   Мне могло повезти, а могло не повезти. Мои шансы были пятьдесят на пятьдесят. Они могли дождаться меня из вежливости, могли и уйти по каким-нибудь свежепридуманным "делам". К счастью, оба были дома. Более того, явившись к ним без четверти шесть, я прямо на пороге столкнулся с конкурентами в лице руслановых родителей. С цветами и подарками, они нерешительно топтались в прихожей, ошарашенные примерно так же, как я утром.
   - Итак,- тявкнул я, продолжая играть роль отца-командира,- пять минут на сборы и вперед.
   - Чего?- опешил Руслик и встал в позу, готовый протестовать.
   Но инициатива была на моей стороне.
   - У меня билеты на балет,- пояснил я, доставая из кармана бумажки, стоившие мне полдня преизряднейшей нервотрепки.- За деньги, между прочим, купленные. Поехали, приобщимся к искусству, а потом, уж поверьте, у вас еще хватит времени погрызть друг друга,- добавил я с вымученным ехидством.
   Про деньги я сказал специально, как только заметид, что Галка намеревается что-то возразить - она всегда была крайне, даже излишне, щепетильна по части чужих расходов. Руслана я не опасался, но обиженные женщины иногда бывают чрезвычайно упрямы и никогда нельзя сказать достоверно, что творится у них в голове.
   К счастью, Ахмед Асланович сразу сообразил, что к чему. Каждый раз, сталкиваясь с этим человеком, я убеждался, как удивительна его жизненная мудрость и тихо завидовал его дару понимать самую непростую ситуацию, что называется, с листа.
   - Вот это дело,- рокотнул он и одобрительно хлопнул меня по плечу.- А детей мы на ночь заберем к себе. На балет, по-моему, им еще рановато.
   Его жена - Малика - одобрительно закивала головой. Галка поглядела на меня волком, но спорить со всеми сразу не рискнула. Фыркнув, она развернулась и отправилась собираться. Этот раунд остался за мной.

* * *

  
   Я никогда не думал, что вместе они смотрятся столь эффектно. Даже на своей свадьбе Габоевы не производили такое сильное впечатление. Руслик, чисто выбритый, в темно-синем, шитом на заказ, костюме, выглядел прямо-таки образцовым мачо. Про Галку нечего и говорить: я боялся даже глядеть в ее сторону, чтобы не впасть лишний раз в щенячий восторг и, не дай бог, не понаделать глупостей.
   В их компании мне было даже чуточку неудобно. Я крутился весь день и так быстро, что даже не успел сменить потертую водолазку на что-нибудь более подходящее для вечернего мероприятия. Впрочем, сегодня мне надлежало работать доброй феей, и я утешался тем, что внешний вид добрых фей может быть чуточку попроще, чем у королей и королев.
   У метро я притормозил. Валентина, как договорились, уже ждала на остановке. С огромным букетом цветов и дурацким полиэтиленовым пакетом она плюхнулась на заднее сидение и защебетала стремительной неразборчивой скороговоркой. С этого момента я понял, что дело наладится.
   Валя Голотова была лучшей, а может и единственной подругой Галки. Они познакомились в компьютерных классах, куда ходили на последних курсах института. С тех пор их пути время от времени пересекались, чаще всего по праздникам, но иногда и не только. Мне стоило немалых трудов самостоятельно найти ее телефон, но в итоге все получилось как нельзя лучше.
   Первый акт я просидел как на иголках. Я всегда искренне ненавидел балет: не понимаю, как люди способны ходить на это зрелище по доброй воле, да к тому же за собственные деньги. Руслик, уверен, чувствовал себя примерно так же, однако о ссоре ни он, ни Галка больше не вспоминали. Возможно, их смущало присутствие Валентины, а может быть просто перегорели за день.
   В антракте, тщательно спланированным экспромтом, появился Дон Ромео, и тут все окончательно повеселели. Вообще-то его звали Пашей, но я не помню, чтобы кто-то называл по имени этого тощего долговязого недотепу. Не знаю, где и когда приклеилась к нему эта кличка, тем более, что ни героем, ни бабником он точно не был. Более того, его вообще редко удавалось увидеть в женском обществе.
   Дон Ромео был Галкиным двоюродным братом, единственным ее родственником в радиусе тысячи километров. Он был лет на пять моложе нас, и Габоевы до сих пор относились к нему покровительственно и даже чуть снисходительно. Возможно, не последнюю роль в этом сыграло шоу, которое совсем молоденький Ромео устроил на их свадьбе. Ему тогда чуть ли не впервые представилась возможность по-настоящему напиться, и Дон воспользовался ей от души, изрядно повеселив гостей.
   Как бы то ни было, с Ромео никогда не бывало скучно, и это было именно то, что требовалось сейчас..
   После спектакля явился мой давнишний приятель Вольдемар с супругой и, что важнее, с гитарой. Затем подкатил Герман, большой мастер скабрезной шутки и наш с Русликом общий кореш по редакции. Веселый и уже слегка нетрезвый, он принялся с таким жаром ухлестывать за Валентиной, что мне стало не по себе, как бы он не испортил всем праздник. Затем подтянулись другие приглашенные, в том числе дамы, так что выбор у Германа расширился, а напор, в полном соответствии с законами физики, убавился, и у меня отлегло от сердца.
   Расходиться начали в пять утра. Крохотный полуподвальный ресторанчик всю ночь стонал от наших песен, хмельных криков и веселых перебранок. Мы вусмерть загнали бедолаг-официантов, а несчастный хозяин, по совместительству исполнявший обязанности бармена и метродотеля, был вынужден минимум дважды сгонять за водкой "на угол". Так что не будь я его верным и постоянным клиентом, счет, наверняка, получился бы километровым.
   Утром я отвез Габоевых домой. Руслик крепко спал на заднем сидении: не припомню, чтобы он когда-нибудь наливался до такой степени. Галка сидела рядом со мной, глядя в пространство. Она была совершенно трезвой, хотя вроде бы веселилась ничуть не меньше остальных.
   Мы проехали больше полпути, когда она, наконец, вышла из оцепенения, или, вернее, оторвалась от каких-то своих, непонятных для меня, размышлений.
   - Спасибо, Игорек,- сказала она вроде бы искренне и в то же время иронично.
   До этого момента я был уверен, что только моя мама умеет говорить таким тоном.
   - Что у вас там случилось?- поинтересовался я.
   Правильнее было бы не затрагивать сейчас эту тему, но мне было слишком любопытно узнать, ради чего была потрачена эта прорва сил и нервов.
   - Да ничего особенного. Я снова хотела подыскать себе работу, но, ты знаешь, Руслик воспринимает такие попытки, как личное оскорбление.
   - Он все еще считает, что работающая жена - позор для мужчины?
   - Вроде того. И его нисколько не интересует, что я не могу всю жизнь сидеть дома, варить еду и пасти детей. Мы ведь все-таки не в семнадцатом веке.
   - Я с ним поговорю.
   - Бесполезно. Эта идея зашита у него на генетическом уровне.
   - Ерунда,- легкомысленно заявил я, и больше мы не заговаривали на серьезные темы.
   Поговорить с Русликом я, честно сказать, так и не собрался.
  

* * *

  
   - Ну и что? Ну и что???
   Я не знал, что еще можно ему ответить. Журналисты вообще мастера передергивать, но даже у них должен быть какой-то предел...
   - Пока что мы ухитрились вляпаться в довольно скверную историю.
   Это была моя единственная связная мысль в тот момент. Даже весьма смелые люди иногда впадают в панику, а я никогда не считал себя храбрецом.
   - Не будь эгоистом,- хмуро заметил Руслан, не поднимая глаз от пола.
   - Я - не эгоист? Я просто не хочу сесть в тюрьму за соучастие.
   - Вот-вот, именно это я и имею ввиду. Тебе наплевать! Наплевать, что девочка всю жизнь проведет за решеткой? По мне, так лучше бы они убили бы ее сразу.
   Я чуть не задохнулся:
   - Ты третий день только и твердишь, какая она душечка-бедняжечка, будто это кто-то другой совершил за нее хладнокровное и ничем не мотивированное убийство. Бр-р-р-р... Мне кажется, со стороны американского общества было малообоснованной гуманностью не отправить ее сразу же на электрический стул.
   - Брось... Сколько ей тогда было? Девятнадцать? Двадцать? Двадцать один? Что можно соображать в двадцать один год?
   - По-моему даже дошкольник знает, что убийство - самое тяжкое из преступлений.
   Он хмуро и как-то обреченно всплеснул руками:
   - Как, однако, все у тебя просто... Убил, наказан, привет.
   - А разве не так?
   - Конечно не так. Конечно не так! Ну тебе вот, положим, легко. Ты сам себе хозяин. Сегодня здесь - завтра там. Сегодня с блондинкой, завтра - с брюнеткой. Сегодня в одном журнале печатаешься, завтра во втором, послезавтра - в третьем. Я, к примеру, так не могу.
   - И?..
   - А ты знаешь, как иногда хочется от всего этого избавиться? Просто пожить как душа просит. Стихи пописать, романчик покрутить. Со студенточкой, с парикмахершей, а то и просто с продавщицей. Продавщицы знаешь какие бывают - дух захватывает.
   Он грустно улыбнулся. Я глядел на него во все глаза. Вот уж с кем у меня не вязался подобный образ мыслей, так это с Русликом.
   - А не смей! Сразу начнется: развод, алименты, детей, подлец, бросил... Отец, к примеру, вообще потом на порог не пустит. А я, может, поэтом мог бы стать, а не пустячные статейки пописывать...
   - Ну, батько, где ж ты раньше-то был?
   - Раньше, раньше... Жизнь-то меняется... Ну, да мы вообще-то не про меня. Мне-то как-раз грех жаловаться: жена-красавица, дети-умницы - не жизнь, а малина. А девочка эта? Выскочила замуж ни свет ни заря. Молодо-зелено, гормоны играют, хочется любви, свободы, романтики всякой... Секса хочется. Сами что ль не знаем? Все такими были. Тем более - парень видный, спортсмен, красавец. Много ли ей в двадцать лет надо?
   - Ага, а как поняла, почем фунт лиха - красавца своего в расход и снова скакать стрекозой?
   - Не передергивай. Поняла, что ошиблась. Кто не ошибается?
   - Если из-за каждой ошибки травить мужа ядом - скоро одни бабы на планете останутся.
   Руслан поморщился.
   - И что ей делать? Ты, Игореша, поставь-ка себя на ее место. Родители против категорически. Подружки смеются и заключают пари, как скоро он тебя бросит. Профессора смотрят искоса. Обидно.
   Ладно. Проявила характер, настояла, вышла замуж. И тут на тебе - такая оказия. И он, оказывается, не принц, и ты - не Золушка, и феи рядом тоже нету.
   - На этот случай умные люди придумали разводы.
   - Разводы? А ты представляешь, какое это позорище в двадцать-то лет? Это для тебя развод - абстракция, а для нее - наичистейшая, знаешь ли, конкретика. Пробивал-пробивал значит лбом стену, а потом - бац и все зря. Да что говорить, в ее положении такое даже вообразить страшно. Мама иначе как "моя дурочка" и называть не станет. Знаешь, ласково так, сочувственно. Папа будет грозиться перестать платить за колледж. Девчонки начнут шушукаться, чем именно ты его не устроила...
   - Это она тебе рассказала или фантазируешь?
   Он ушел от ответа, продолжив вместо этого развивать тему.
   - И еще обида, и гнев, и ярость. Попраные мечты, разрушенные надежды, разбитые иллюзии...
   - То есть ты ее оправдываешь?
   - Нет. Но и особенно осуждать тоже не могу. Нельзя требовать от ребенка, чтобы он думал и поступал, как умудренный годами старик. А они приговорили ее к пожизненному заключению. Вот так - по-жиз-нен-но. Точка.
   - А по-моему справедливо. Жизнь за жизнь, око за око.
   - То есть по-твоему справедливо осудить молоденькую девочку весь век провести за решеткой? Справедливо уморить ее в тюрьме? Она, быть может, могла бы написать картину. Симфонию. Детей вырастить. Любовь, опять же, встретить. А они заперли ее с в одну камеру с прожжеными рецедивистками и предложили жить в этом обществе до конца дней. Не понимаешь? До конца жизни! Жить, видя, как тело постепенно покрывается морщинами, обжиматься в душе с похотивыми негритянками, плести корзинки по шесть часов в день, читать затрепанные дамские романы из тюремной библиотеки и понимать, что все-все-все утеряно безвозвратно из-за одной глупой юношеской ошибки?
   - Руслик, дорогой, это все чистой воды романтика и демагогия. На сегодня я знаю только, что твоя милая протеже хладнокровно и безжалостно лишила жизни ни в чем не повинного человека. Она опасна для общества, а теперь, благодаря ей, и мы тоже. Я вызову полицию и, может быть, хотя бы для нас все еще образуется.
   - Нет,- сказал Руслик тоном, которому невозможно возразить.- Так не будет.

* * *

  
   С Васяном мы познакомились в автосервисе. Владение "Мерседесом" вообще предполагает разнообразные знакомства, но из многочисленых "собратьев по марке" Вася представлял собой наиболее колоритный типаж. Огромный, шкафообразный, с начисто выбритой головой, с бицепсами, толщиной с фановую трубу, и с внушительным пивным животиком, он был ярким представителем почти вымершей ныне породы стопроцентных бандитов. Васян представлял собой необыкновенно цельную, практически монолитную личность. Его внешность, слог, манеры и образ мышления - все свидетельствовало о том, что этот человек - истинный профессионал в области рэкета, шантажа, и беспардонного насилия самого откровенного толка. Но и в этом деле его трудно было назвать виртуозом. Тонкие, изощренные методы были черезчур сложны для этой простой, незамысловатой натуры, склонной всегда и везде идти напролом. Зато он был по-своему честен, откровенен и обладал характерным для блатных дружелюбием ко всем, кто не попадал, прямо или косвенно, в сферу его профессиональных интересов.
   Пока его "Гелендваген" висел на подъемнике, Васян лениво толкался в ремзоне, рассматривая окружающие автомобили и, по-возможности, обсуждая их особенности с автомеханиками. Для своих умственных способностей он весьма сносно разбирался в технике, чем немало способствовал увеличению продолжительности перекуров у знакомых слесарей.
   В день нашего знакомства я заехал в сервис на полчаса: поменять масло и посмотреть подвеску, в которой появился какой-то стук, в принципе несвойственный немецким автомобилям. Чем я привлек васино внимание - неизвестно; по-крайней мере моя машина не произвела на этого обладателя целого автопарка ровно никакого впечатления. Тем не менее, едва только я появился внутри, как он вырос рядом горой треплющегося, сквернословящего, благоухающего потом и табаком мяса, и неуклюже попытался завязать разговор.
   Делать мне покамест было нечего, и мы разговорились. Сперва о "Мерседесах", потом о машинах вообще, о снижении качества у "немцев" и о "косоглазых", упорно вытесняющих с рынка старые добрые автомобильные марки.
   Тема оказалась для Васи неожиданно близка. Подобно европейскому автопрому, этот представитель классической школы мелкого рэкета был ныне повсеместно тесним более изобретательными и энергичными конкурентами, преимущественно азиатских кровей. Найдя эту нехитрую аналогию, Васян оживился, мигом сменив нейтральную автомобильную тему на криминально-биографическую. А узнав, что имеет дело с журналистом, он с милой непосредственностью заставил меня вытащить диктофон и дал пространное и весьма содержательное интервью, абсолютно, впрочем, для меня бесполезное.
   В тот момент я полагал, что мое общение с Васяном этим и кончится. Он, очевидно, не принадлежал к моему кругу, наши интересы нигде не пересекались, и мои шансы встретиться с ним случайно где-нибудь вне автосервиса были минимальны. Однако, Всевышний распорядился иначе. Месяца через два меня попросили написать статью про заказные угоны. Это была совсем не моя тема, я никогда не интересовался этим аспектом автомобилизма, но других заказов в тот момент не наблюдалось, так что пришлось подрядиться на то, что есть. Я мучился в поисках материала, пока не вспомнил про свое шапочное знакомство в мире отпетого криминала. Через администратора сервиса я нашел телефон Васяна, и он согласился немножко просветить меня в означенном вопросе. Кажется, общение с настоящим журналистом слегка тешило его самолюбие. Между прочим, я давно обратил внимание, что люди его склада периодически страдают от недостатка общественного внимания.
   Он сделал для меня больше, чем можно было ожидать. Через неделю я не только досконально представлял себе технологию заказного угона, но и лично знал немало персон, специализирующихся в этой отрасли: от рядовых слесарей, перебивающих номера, до кое-кого из организаторов и воротил бизнеса. Накопленного материала хватило бы, чтобы упрятать многих из них за решетку, но я, разумеется, ограничился публикацией самых общих данных. Но даже этого было достаточно, чтобы сильно поднять мой авторитет в глазах профессионального сообщества.
   С тех пор мы с Васяном общались еще несколько раз. Однажды - когда одной из фирм, находившихся под его покровительством, потребовалось дать эксклюзивную рекламу. Еще пару раз - консультировали друг друга по различным профессиональным вопросам или же случайно пересекались в сервисе. В конце концов мы стали если не приятелями, то, по-крайней мере, хорошими знакомыми. Потом, правда, Васяну потребовалось залечь на дно, и последний год мы практически не общались.
  

* * *

   Вонища внизу была жуткая. Уж не знаю, что там они начудили в трюме, но все помещения ниже главной палубы благоухали так, что хоть святых выноси. Находиться там можно было разве что в противогазе, но противогазов на борту у Степана не было.
   Едва спустившись в каюту, я немедленно открыл настежь иллюминаторы и быстренько ретировался вдыхать наверху свежий морской ветерок. Руслик пропадал где-то в глубине судна, разыскивая нору, выделенную его нелегальной протеже в качестве временного убежища. Иммиграционщики, слава Богу, уже убрались - честно говоря, мне еще не доводилось сталкиваться со столь поверхностной процедурой досмотра, и "Марианна" начала выбирать якорь, готовясь влиться в поток судов, покидающих порт.
   Я стоял на полубаке и глазел, как наматывается на шпиль якорная цепь, когда откуда-то снизу раздались лязгающие звуки и из люка, оказавшегося едва ли не под моими ногами, наконец-то появился Руслан. Вид у него был жалкий, на плече он волок свою незадачливую мисс, волок, судя по всему, из самого трюма, преизрядно утомившись и запыхавшись. С виду картинка была уморительная: точь в точь медсестра, выносящая с поля боя раненного бойца, только персонажи сценки отчего-то решили поменяться местами. Я, однако, за последние дни в достаточной степени утратил чувство юмора, и смеяться мне совсем не хотелось.
   - Что с ней?- осведомился я, втайне надеясь, что если неприятность достаточно серьезна, он согласится оставить дамочку на берегу.
   - Сходи как-нибудь вниз. На экскурсию. Очень познавательно,- вместо ответа прогнусавил Руслик, пытаясь отдышаться.
   Леди тем временем молча хлопала глазами и жадно хватала воздух ртом. Ее волосы свалялись, лицо осунулось, побелело и приобрело неприятный и неухоженный вид.
   - Видел бы ты, какую они там устроили "каюту для иммигрантов".
   - Где - "там"?
   - В канатном ящике или как это здесь называется. Выгородили крошечный загончик, сколотили нары... Все это за железной дверью: ни вентиляции, ни отопления. Вонища. Холодина. Сидишь, как в бочке: волна стучит, цепь грохочет. Укачивает по-страшному.
   - А по-моему - самое место, чтобы шлюх возить.
   Он тихо выматерился. Но тема меня заинтересовала, кроме того, я был не в том настроении, чтобы позволять ему хныкать после того, как он сам втянул нас в эту мерзость.
   - Интересно, в каком виде они их привозили? Похоже, здешним работодателям приходится содержать спецсанаторий для вновь прибывших сотрудников.
   Руслик весьма внятно послал меня к черту. Я не обиделся.
   - Придется поселить ее у нас,- задумчиво произнес он после некоторого молчания.
   Эта мысль мне совсем не понравилась, но протестовать было бессмыслено. Нельзя было оставить живого человека в смрадном загоне для скота, даже если речь шла об убийце. Лично я с великим удовольствием сдал бы гадючку властям, но был далек от мысли пытать ее самостоятельно, да еще столь садистским способом. Мы перенесли мисс Хадсон к себе под весьма двусмысленные взгляды матросни и оставили отлеживаться на койке. Было то отравление, морская болезнь или просто разрядка после стресса, но несколько последующих дней она старалась не покидать каюту.
  

* * *

  
   - Нет, ты только посмотри, что эта гнида делает!..
   Он энергично махнул рукой влево, туда, где с противоположной стороны дороги мигал аварийными огнями припаркованный самосвал.
   - Страдает,- безразлично отметил я, не пытаясь особенно вдаваться в подробности.
   Мы опаздывали на рейс и у меня не было желания терять время, разбираясь в проблемах скотоподобных водителей допотопных "КАМАЗов".
   - Останови-ка.
   Руслику трудно отказать, особенно когда толком не знаешь, в чем именно. Скрепя сердце, я треснул по тормозам и свернул на обочину. Не говоря ни слова, Габоев вышел из машины и быстрым шагом направился к остановившемуся поперек дороги грузовику.
   Только тут я понял, что его внимание было вызвано отнюдь не заботливостью о нуждах ближнего, а весьма справедливым негодованием. "Эта гнида" и впрямь занималась довольно своеобразным делом - запрокинув кузов, бессовестно ссыпала прямо на шоссе тонну или две неаппетитных с виду отходов. Механизм был ржавый, кузов откидывался медленно, и также медленно валились на влажный от росы асфальт битые стекла, куски оконных рам, обрывки полиэтиленовой пленки и осколки кирпича.
   Вообще-то мусорить где-попало - национальное русское развлечение. В дремучей ли тайге, в тундре среди оленей, в горном потоке или на еще не разработанном континентальном шельфе вы без труда обнаружите несметное количество невесь откуда взявшегося хлама. Цельные автомобильные кузова, бутылки и консервные банки, тулупы и кроссовки перемежаются порой более экзотическими предметами, вплоть до сверхсекретных компонентов ракетного производства и искореженных осколков реактивных снарядов.
   Проследить непростую историю этих многочисленных мусорных куч практически невозможно, а их обилие и неуместность хоть кого выведут из себя. Так что я, пожалуй, разделил бы благородную ярость Руслана, застигнувшего на месте преступления весьма наглый экземпляр такого вредителя, если бы не все возрастающая опасность пропустить рейс. Но у моего друга эмоции всегда превалировали над логикой.
   Не знаю, что изначально намеревался сделать Руслан со злосчастным водителем "КАМАЗа". Последний, кстати сказать, был как минимум на голову выше и, судя по виду, раза в полтора тяжелее. Габоев, правда, в молодые годы занимался боксом и вольной борьбой, но вряд ли ударил бы человека за один только антиобщественный проступок. Думаю, все ограничилось бы полуминутным разговором на повышенных тонах.
   Шофер, однако, этого не знал. Увидев в зеркале разъяренного кавказского мужчину, чуть не на ходу выскакивающего из черного "Мерседеса", он не стал ждать последствий. Не медля ни секунды, даже не дав себе труда опустить кузов, он втопил газ и что есть мочи помчал через поля не разбирая дороги. Трухлявый "КАМАЗ" смешно подпрыгивал и яростно громыхал, топча колесами капустные грядки. Остатки дерева и кирпича сыпались в борозду, словно гигантские зерна, с той разницей, что у них не было шансов когда-нибудь взойти.
   К несчастью для "гниды", поля в России, обычно перемежаются глубокими канавами, непроходимыми даже для тяжелых грузовиков. Мысль об этом посетила коротко стриженную голову мусорщика лишь когда его железный конь уже лежал на боку, глубоко зарывшись в густую коричневую грязь.
   Вдвоем мы вытащили бедолагу из кабины. На свое счастье, в момент падения он накрепко вцепился в руль, а потому отделался немногочисленными синяками, хотя вполне мог переломать себе кости. Был он порядком напуган. Однако, поняв, что мы не собираемся сразу же начинать его бить, водила отчасти пришел в себя и с какой-то беспомощной агрессией принялся сулить нам разнообразные кары за безвинную порчу драгоценного хозяйского имущества. Он суетился, кричал, и все пытался позвонить "боссу, который приедет и разберется".
   Посмеявшись от души над истеричными угрозами, мы указали ему на высшую мудрость, воздавшую вредителю по заслугам безо всякого людского суда и уже совсем было отправились восвояси, лелея тайную надежду все-таки успеть в аэропорт. Но тут вмешался новый фактор в лице низенького кривоногого мужичка в неимоверно грязной фуфайке и ватаги закутанных в платки баб - очевидно местных колхозниц. Уж не знаю, откуда взялась эта орущая и матерящаяся орава, но она возникла вокруг нас словно сию минуту проросла прямо на капустной грядке.
   - Вы кто такие?- хрипловатым фальцетом завопил мужик и многочисленные тетки заголосили вслед за ним.
   - Мы - журналисты,- объяснил я, стараясь сохранять спокойствие.
   - И чего вам, поганцам, тут надо? Всю капусту помяли, поле изгадили, нехристи окаянные... Тут, поди, и расти больше ничего не будет.
   Дело запахло керосином. Мне приходилось иметь дело с толпой разъяренных баб и, на мой взгляд, это куда опаснее, чем любое, самое неуправляемое, сборище мужиков, пусть даже и выпивших лишку. В ярости женщины распаляются, заводят друг друга, и достаточно малейшей искорки, самого легкого повода, чтобы они перестали контролировать себя вовсе. К тому же их совсем, совсем невозможно убедить, вызвая к логике и здравому смыслу.
   На наше счастье покамест здесь заправлял мужик, и он еще не совсем потерял голову:
   - Не, не то- провизжал он гнусавым фальцетом, живо разобравшись, что к чему,- эти тут непричем. Они не с ним.
   О нас забыли мгновенно, словно мы никогда не существовали вовсе. Нас попросту оттерли в сторону, продолжая воплями выяснять отношения с несчастным водителем самосвала. Одинокий, с наспех перебинтованной головой, в порваной потертой тельняшке, он, несмотря на внушительные габариты, выглядел на удивление жалко среди этой кипящей ненавистью толпы.
   Ему вспомнили многое. Мусорные кучи, внезапно появляющиеся на дороге в самых неподходящих местах. Многочисленные колеи, оставленные среди посевов колесами грузовиков. Грохот, будящий по ночам детей, кур и собак. А затем - и многое, многое другое, включая невыплату пенсий и нехватку солярки для тракторов. Бедняга оправдывался как мог, да и вряд ли он в самом деле был причастен ко всем приписываемым безобразиям, но кого интересовали его оправдания?
   К тому моменту, как я, чуть не силой, запихал упирающегося Руслика в "Мерседес", толпа разошлась окончательно. Кто-то из баб швырнул в шофера ком земли, в руках мужичка мелькнула некстати вывалившаяся из грузовика монтировка. Мусорщик заметался, пытаясь укрыться за опрокинутым самосвалом, но то было слишком убогое и ненадежное убежище. Несколько секунд он, пользуясь преимуществом в росте, отбивался от наседающих баб, но это только окончательно подогрело страсти. Тетки облепили его, как охотничьи собаки затравленного медведя, сорвали бинты, опрокинули на землю и принялись пинать, методично и жестоко, как давно уже не умеют бить изнеженные городские жители.
   Я достал сотовый и вызвал милицию, хотя и не особо рассчитывал на их помощь. Оставалось верить, что толпа остынет раньше, чем забьет свою жертву насмерть. Во всяком случае у нас не было желания давать показания ни по делу об убийстве, ни по делу об избиении, а потому мы не стали дожидаться финала, который все-равно не могли бы изменить.
   На рейс мы успели вовремя.
  

* * *

  
   Она не плакала. Не ругалась. Не билась в истерике и не изображала показное равнодушие, жалкое и неестественное в такой момент. Просто сидела и слушала, словно я рассказывал какую-то в меру интересную, но совершенно не относящуюся к ней историю. Мне случалось видеть Галку в самом разном расположении духа, но я не помню, чтобы когда-нибудь она была столь непринужденна и спокойна.
   Для меня это было странно. То есть совсем, абсолютно, необъяснимо странно. Я ждал чего угодно: бешеной истерики, бессмысленной вспышки ярости, тихих бессильных рыданий, в общем реакции, обычной для большинства брошенных женщин. Мне казалось, что я давно изучил все, что связано с этой реакцией, в конце концов, мне не раз случалось и оставлять женщин самому, и утешать тех, кого оставили другие. Но, против ожидания, моя самоуверенность оказалась посрамлена.
   - Где он собирается жить?- спросила она так, будто речь шла о краткосрочной командировке.
   - Снимет квартиру, наверное,- я неопределенно пожал плечами. Галкина невозмутимость невольно передавалась собеседнику и мой первоначальный запал как-то незаметно иссяк.- В Подмосковье, наверное, в Москве снимать дороговато.
   - Тяжело ему будет,- покачала она головой.
   Без сожаления, отметил я, но и без злорадства.
   - Нефиг...- сказал я, но продолжать не стал.
   Мы помолчали. Собственно, говорить было больше не о чем, и можно было бы начинать собираться. Тем более, что чувствовал я себя неуютно. Мало того, что принес дурную весть, так еще в голову непрерывно лезли глупые и неуместные слова и мысли, которые ни при каких обстоятельствах нельзя было произнести.
   "И все-таки она пополнела".
   "Ну разве что совсем чуть-чуть. Или просто стала не так вызывающе одеваться".
   В юности Галка, помнится, любила ошарашить окружающих мягко говоря смелыми нарядами. Впрочем, несмотря на лишнюю откровенность, они всегда были ей к лицу.
   "Интересно, она так же выглядит сейчас в мини"?- размышлял я, краснея при мысли, что могу ляпнуть это вслух.
   - Как ты думаешь, он ее действительно любит?- внезапно спросила Галка, и это был первый вопрос с ее стороны из тех, что я заранее ожидал.
   - Вряд ли,- отметил я, не зная, обрадуется она или огорчится.- В таких трудно влюбиться.
   - Страшненькая?
   - Да не то, чтобы...- замялся я, подыскивая слова.- Обыкновенная. Совсем обыкновенная.
   - Все мы совсем обыкновенные,- задумчиво и слегка неодобрительно протянула Галка, но мне показалось, что она меня поняла.
   Мы помолчали.
   - Ты-то как будешь?- спросил, наконец, я.
   - Нормально. На работу устроюсь, я ж все-таки инженер, хоть и почти без стажа. Квартира есть. В общем не пропаду.
   Наверное она по глазам почувствовала, что я имел ввиду другое. По-крайней мере мне не пришлось уточнять.
   - А, ты об этом?.. Ну, я же не дурочка и мне не семнадцать лет, чтобы верить в вечную любовь и поцелуи до гроба. Это с самого начала была авантюра, и раз она продолжалась столько лет, значит следует признать ее удачной. В общем я не жалею. Может и не стоило тогда выходить за Руслика, но ведь не угадаешь. Могло ведь быть и куда хуже.
   Я не стал отвечать. В конце концов, это было ее личное дело. Про себя я думал, что ноги у нее все такие же стройные, и что она вряд ли когда-нибудь по-настоящему любила Руслана. Пора было рвать когти.
  

* * *

  
   - Да ты кушай, кушай... Вон как похудел - ребра светятся.
   Я улыбнулся. Мама всегда мечтала откормить меня, как поросенка. На самом деле я никогда не был тощим, наоборот, даже в лучшие времена мне приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы не разжиреть.
   - А у нас вот пенсию дали...
   Визиты к маме всегда выливались для меня в неразрешимую проблему: нам с ней никогда не удавалось найти тему, чтобы как следует поговорить. Автомобили, журналы, даже заграничные впечатления вызывали у нее лишь дежурную улыбку вежливости. Меня, в свою очередь, мало трогали собранные по округе сплетни и расписание участкового врача. Иногда мне вовсе начинало казаться, что мы с мамой совсем чужие друг другу, но проходил месяц, и я снова ехал ее навещать.
   - Пирожки,- сказала мама гордо, выставляя на стол помятую плетеную хлебницу.- Бабушкин рецепт.
   Я рассеяно кивнул. Все ее замечательные рецепты не вызывали у меня должного восторга, правду сказать, я предпочел бы торт из соседнего универсама, если бы вообще любил выпечку.
   - Потолок течет?- можно было и не спрашивать, здоровенное желтое пятно говорило само за себя.
   - Это все Нина,- с готовностью откликнулась мама,- заведет стиральную машину и уходит. И, главное, как ей не позвонишь, все у нее сухо.
   - В суд надо подавать,- отметил я, думая совсем о другом.
   - Надо,- подтвердила мама, подталкивая хлебницу в мою сторону.- Только, Игорек, старая я уже по судам ходить. Да и жалко ее. Крутится одна с дитями, сама на трех работах, ребята одни дома... Старший только год как в школу пошел.
   Я пожал плечами. Никогда не понимал, зачем заводить детей, если даже не можешь содержать их по-человечески. В наши дни, когда есть возможность регулировать репродуктивную функцию по своему усмотрению, цивилизованные люди должны думать прежде, чем наживать себе неприятности.
   Мысли мои по-прежнему текли совершенно в другую сторону.
   - Скажи, тебе никогда не хотелось убить отца?
   С тех пор, как он ушел из семьи, я никогда не называл его папой.
   - Ты это к чему?- опешила мама.
   Вид у нее был ошарашенный. Сам не знаю, с чего меня угораздило это ляпнуть. Наверное, когда долго о чем-то думаешь, трудно удержаться, чтобы не начать рассуждать вслух.
   - Да нет, просто так...
   Она плавно опустилась на табуретку.
   - Может и хотелось...
   Ее сморщенное лицо вдруг стало совсем несчастным.
   - Знаешь, когда он раз заявился вдрызг пьяный, назвал меня Наташкой и улегся спать в ванной - сил нет, как мне хотелось стукнуть его сковородкой...
   Я посмотрел на нее внимательно. Она, несомненно, вовсе не шутила. Ей вообще сейчас было не до шуток.
   - А потом, знаешь ли, привыкла. Я же такая - ко всему могу привыкнуть. Разве что когда он квартиру хотел продать. Но ведь надо ж нам где-то жить было... Хотя если б не ты, я б может и согласилась. Жалко мне его тогда было.
   Я обнял ее за плечи. Мне почему-то всегда казалось, что она смотрит на историю с отцом так же, как и я. Мне было семнадцать, когда он бросил нас ради какой-то бабы, вернее девчонки на пару лет старше меня, но я никогда не воспринимал ее своей ровесницей. Я был тогда юн, категоричен и не умел видеть полутонов. Оттого отец представлялся мне предателем, а его Наташка - чуть ли не исчадьем ада, воплощением всех бед и зол, выпавших на нашу с мамой долю. И хотя с тех пор я повзрослел и поумнел, эти ощущения остались во мне неизменными все прошедшие годы.
   - А, все-равно ничего у него с ней не сложилось,- сказала мать, вытирая слезы вафельным полотенцем.
   Я вздрогнул:
   - Откуда ты знаешь?
   Мысль о том, что она видится с отцом или хотя бы получает новости от него, как-то не приходила мне в голову.
   - А заходил он. Может год назад, а может уже и два.
   И, видя, что я не собираюсь задавать вопросы, начала сама:
   - Похудел папка твой. Пить бросил. Совсем бросил - я предлагала - рюмки не взял. Живет где-то в Люберцах, работает сторожем. То ли автостоянку, то ли гаражи какие-то охраняет... Жалко мужика,- подытожила она внезапно, произнеся это тем же тоном, что и прошлый раз. И мне почему-то подумалось, что вздумай отец вернуться к ней сейчас, ему не пришлось бы долго ее уламывать.
   - Добрая ты...- заметил я.
   Сам бы я ни за что не пустил его на порог.
   - А что, добрая?- в мамином голосе появилась какая-то непривычная суровость,- что - добрая? Он же несчастный человек, папка твой. Он же когда молодой был - такие надежды подавал... Аспирантуру закончил, защищаться собирался. Может сейчас доктором бы был, в университете преподавал. А тут ты родился. Он все забросил, пошел на завод, потом в НИИ. С тобою все нянчился...
   - Что-то не помню я, чтобы он со мной нянчился,- сказал я зло. Мне хотелось поскорее закончить этот разговор.
   - Это когда ты уже постарше стал. А пока маленький был - он с тебя глаз не спускал. К врачу с тобой ходил, книжки читал...- она снова села на краешек табуретки и зарыдала горькими, безнадежными слезами старой, всеми покинутой женщины.
   - А зачем я ему такая?- вдруг внятно, почти с вызовом сказала она, поднимая голову.- Мужику - ему одной бабы в жизни мало. Тем более такой старухи, как я. Ему молодая нужна, чтоб привлекала... А я - развалина я уже, Игорек.
   Я вытер ей лицо и торопливо, мелкими глотками принялся допивать чай. Когда я уходил, она все еще всхлипывала исподтишка, хотя и бодрилась. Прежде, чем сказать "до свиданья", я украдкой сунул под телевизор несколько купюр - она ни за что не согласилась бы взять их из моих рук. Оттого мы уже много лет неизменно разыгрывали одну и ту же игру: я "незаметно" подкладывал банкноты, а она "случайно" находила их в известном нам обоим месте. Каждый из нас успокаивал таким образом собственную совесть. Мама - свою, а я - свою.
  

* * *

  
   - Неужели уволил?..- выдохнула Софья Федоровна, и ее доброе щекастое лицо вытянулось по-вертикали.
   Руслик молча кивнул.
   - За что?
   - За неоднократное грубое пренебрежение должностными обязанностями,- с хмурой иронией процитировал Габоев.
   - Ну ничего себе!- глаза Софьи Федоровны часто заморгали под толстыми стеклами очков,- По статье что-ли?
   Я представил себе доброе интеллигентное лицо Сергея Панкратовича. Нужно было сильно отличиться, чтобы хоть немного вывести его из себя, а уж чтоб он уволил сотрудника по статье - это было на грани чуда.
   - Нет,- решительно заявила Софья Федоровна после минутной паузы.- Этого оставлять нельзя. Надо пойти и все выяснить.
   Я протестующе замахал руками. Если и существовал человек, менее чем она подходящий на роль переговорщика, то я безусловно не был с ним знаком. К тому же она, в отличие от меня, не имела другого места работы, и Руслик не приходился ей старинным приятелем.
   Мы долго спорили и чуть не разругались, но в конце концов, я пошел к Панкратычу один. Редактор был у себя, на мой стук он поднял голову из-за компьютера и молча кивнул на стул, после чего вновь погрузился в чтение чьего-то опуса. Чтение ему нравилось, иногда он взрывался приступами сдавленного смеха, и очки забавно подпрыгивали над его переносицей.
   - Ты про Габоева?- вдруг неожиданно бросил он, не отрываясь от экрана.
   - Да,- ответил я, чувствуя себя несколько глуповато.
   - А что я могу поделать?- повернулся он ко мне с видом пожилого пингвина, безуспешно пытающегося рассердиться.- В редакции он не появляется, материал не сдает, а когда сдает, то печатать его нельзя - белиберда вдоль и поперек. Долг за командировку не вернул и возвращать, по-видимому, не собирается. Вчера на два часа опоздал на интервью - клиент успел выпить кофе, уйти, вернуться, и даже нажаловаться учредителю. А что в результате? Хочешь почитать?
   Панкратыч тяжело выдохнул и что-то быстро и нервно отстучал по клавиатуре.
   - Ему ездить далеко,- попытался вступиться я, чувствуя, что на месте редактора поступил бы точно также.
   - Ездить ему далеко оттого... Впрочем, его моральный облик я обсуждать не намерен. Эпоха не та.
   Я бессильно покачал головой.
   - В конце концов, шляться ли по бабам, и по каким именно бабам - это его личное дело,- с тихим напором продолжал Сергей Панкратович, глядя на меня своим умным, проницательным взглядом.- Но материал надо сдавать в срок. А казенные деньги возвращать... И даже если на любовниц не хватает, черт возьми!- неожиданно взъярился он, и мне вдруг пришло в голову, что наш главред, видимо, не слишком счастлив в личной жизни.
   - Деньги я верну,- сказал я.
   - А зачем мне твои деньги?- снова усталым интеллигентным голосом возразил Панкратыч,- к тебе у меня претензий нет. Но держать ради тебя иждивенца на ставке я тоже не намерен. Принесет толковую статью - напечатаю. Сдельно. А зарплату платить не буду. Точка! Закончили.
   Видно было, что решение об увольнении Руслика стоило ему немало усилий, и разговор со мной- еще один способ доказать свою правоту самому себе.
   - И вот еще,- он слегка приподнялся со стула.- Я Габоеву уже говорил. Тут ко мне вчера заходил приятель. Он сейчас шеф-редактор в "Известиях". Миронов, знаешь его, наверное. Ему нужна серия очерков о Чечне. Платит хорошо, если получится красиво - возьмет в штат. Так что может все и вовсе обернется к лучшему.
   - Руслан не будет писать о Чечне,- уверенно сказал я.- Он всегда говорил, что чеченцем себя не считает и никакого отношения к этой теме иметь не хочет.
   - Ну и дурак,- хмуро отрезал Сергей Панкратович.- Журналист должен писать на ту тему, которая актуальна. А уж о чем это: о битве за урожай, о войне в Чечне, или,- он скосил глаза в монитор,- "Системе управления распределенным впрыском топлива в дизельных двигателях "Фольксваген"" - дело пятое.
   - Ладно,- пожал я плечами,- понимаю. Извините за беспокойство.
   Он сделал нервное движение кистью.
   - Ты бы это... побеседовал с ним. По-дружески. Он же талантливый парень, талантливее нас с тобой, честное слово. А заглохнет - и привет.
   Я подумал, что Панкратыч все-таки здорово умный мужик.
   Потом понял, что мне не о чем больше с ним спорить, вышел, и в раздумьях пошел прочь. Было совершенно ясно, что работа в "Известиях" - то самое, что сейчас нужно Руслику. И столь же очевидно, что писать про Чечню он не согласится ни при каких обстоятельствах. С другой стороны - это я тоже хорошо знал - жить сейчас Руслану было совершенно не на что. Почти все, что удавалось заработать, он запечатывал в конверты и высылал Галке "на детей". И хотя она неизменно отправляла эти конверты обратно, Руслик скорее выбросился бы из окна, чем потратил на себя хоть копейку из этих денег.

* * *

  
   Второй механик на минуту опустил ложку и многозначительно присвистнул. Думаю, не будь рядом меня, свистом бы дело не ограничилось. Парень он был рослый, крепкий и, судя по всему, не отягощенный предрассудками. Кроме того, я почти не сомневался, что случись чего - вся команда будет стоять за него, как один. Не то, чтобы на "Марианне" плавал какой-нибудь исключительно дружный экипаж, просто представление этих дикарей о функции женщины было исключительно примитивным, а инстинкты не так придавлены моралью, как у представителей более интеллектуальных профессий.
   После стерильной американской политкорректности, не допускающей даже намека на харрасмент, нашей мисс Хадсон пришлось серьезно переучиваться. В первые дни она вообще опасалась выходить из каюты одна. Впоследствии, убедившись, что без этого не обойтись, старалась ограничиваться быстрыми, короткими перебежками, предварительно удостоверившись, что никто из членов экипажа не может преградить ей дорогу.
   Увы, на этот раз время было обеденное, обед давали только на камбузе и строго по часам, так что избежать встречи с командой представлялось практически невозможным. Мисс Хадсон протиснулась в узкий проход между столами, получила от кока сомнительной чистоты железную миску и нерешительно направилась в мою сторону. За последнее время мое отношение к ней стало несколько толерантнее. По-крайней мере я уже мог смотреть в ее глаза и даже разговаривать на общие темы, не вздрагивая от брезгливости после каждой фразы.
   Руслика с нами не было. По-моему его слегка мутило от корабельной еды, и он с удовольствием изыскивал предлоги, чтобы пропустить обед. На этот раз его посетило неожиданное желание поработать, едва ли не первое после инцидента на двести девяностом шоссе. Само собой мне нечего было возразить против такого порыва.
   Мы сидели напротив друг друга, хлебали суп и старались не смотреть по сторонам. Кажется, в этот день был какой-то морской праздник, по-крайней мере большинство присутствующих было уже сильно навеселе. Когда второй механик встал из-за стола, мне почему-то сразу стало не по себе. Я нюхом чую неприятности, и в этот раз их запах был особенно крепок.
   Он поднялся и направился к нам, сопровождаемый заинтересованными взглядами прочих членов команды. Я старался не глядеть в его сторону до тех пор, пока он не навис над столом, нестерпимо благоухая потом, смазкой и алкоголем, так что я инстинктивно подвинулся в сторону.
   - Слышь, братан,- обратился он ко мне с какой-то нездоровой игривой усмешкой,- а вам того... не жирно будет?
   Я поднял глаза.
   - Ты о чем?
   Обращение "вы" в такой компании не практиковалось, это я усвоил почти сразу. Вообще моряки на "Марианне" были люди прямые, незамысловатые и к делу подходили просто. Второй механик исключением не являлся.
   - Может поделитеcь?
   - Чем?
   - Бабой, разумеется,- тут я окончательно перестал притворяться, будто не улавливаю ход его мыслей.
   - Конечно нет,- мне стоило большого труда изобразить улыбку.
   Я с неудовольствием отметил, как по телу пробежала легкая дрожь и конечности стали ватными, словно я целый день разгружал товарные вагоны. Мне не доводилось драться с шестнадцати лет, когда я отбил свою первую девчонку у ее тогдашнего кавалера. Мы разругались через две недели, но бился я за нее крепко. Так крепко, что несчастный парень, вставший тогда на моей дороге, был вынужден пропустить три дня занятий, ожидая, пока сойдут самые неприглядные на вид синяки.
   - Во-первых,- объяснил я, стараясь выглядеть как можно менее конфликтно,- это не наша девушка. Во-вторых - она не шлюха. И в третьих...
   - Хорош умничать,- разом отмел мои аргументы второй механик. Далее последовал краткий малоцензурный монолог, смысл которого сводился к тому, что баба всегда остается бабой, независимо от семейного положения, рода занятий и прочих малосущественных мелочей.
   Я бросил взгляд на мисс Хадсон. Она отложила ложку и старательно вглядывалась в нас, пытаясь уловить смысл происходящего. Сегодня она выглядела лучше, чем в предыдущие дни, и я невольно отметил, что она вовсе даже не дурнушка. Пожалуй, при желании ее можно было бы назвать симпатичной, если, конечно, судить только по внешности.
   - Нет,- я снова повернулся к механику,- это не годится.
   В общении с людьми грубыми и вспыльчивыми самое правильное - это мягкое, но недвусмысленное противодействие. Любая резкость способна сделать конфликт необратимым, слабина же дает им почувствовать свою правоту и тогда уже дело туго. Если же действовать логикой и спокойствием, то часто удается обойтись без крайностей, особенно когда соперник многократно уступает тебе в интеллекте.
   Увы, нет правил без исключений, и в данном случае эта тактика не оправдалась. Почувствовав, что я не намерен решить вопрос в его пользу, механик поступил просто и быстро: схватил американку за плечи и, выкручивая на ходу руки, поволок к выходу. Наверное, он был уверен, что я не рискну ссориться с ним на глазах у остальных, к тому же спирт многократно подогревал его решимость. Келли истошно закричала. Из толпы послышалось одобрительное улюлюкание.
   "Чем больше боишься, тем сильнее бей",- припомнилось напутствие Аркадия Львовича - детского тренера по боксу.
   Боялся я в тот момент сильно, а потому ударил крепко.
   Я ожидал, что механик повернется и отделает меня до полусмерти: все-таки он был человеком физического труда и, наверняка, намного превосходил меня и в силе, и в агрессивности. Но, к моему удивлению, он вдруг раскинул руки и сел, беззвучно пялясь вокруг помутневшими глазами. Я бросил заниматься спортом в пятом классе и многое забыл, зато с тех пор сильно прибавил в весе, а вес, как говорил все тот же Аркадий Львович, лишним не бывает.
   Наступила пауза. Несколько секунд все смотрели на меня с недоумением: для них я был всего лишь журналюгой, сопляком-писакой, и мой внезапный успех на мгновение сбил их с панталыку. Потом кто-то крикнул пресловутое "наших бьют", и я понял, что живым мне из кают-компании не уйти.
  

* * *

  
   В тот момент я, наверное, еще не осознавал толком что произошло. Моя карьера сделала очередной стремительный поворот, взяв новую высоту без малейших усилий с моей стороны. Пару недель назад я строчил коротенькие заметки для последней полосы и мечтал протолкнуть длинный скучноватый очерк на центральный разворот "За Рулем". И вот я уже трясусь в "Боинге", гордо неся в нагрудном кармане корочки политического обозревателя "Известий".
   Я и сейчас мало понимаю в политике. В тот момент я не понимал в ней вообще ничего. Но Эмиля Гуцулова, моего нового босса и шефа международного отдела, это особенно не волновало. Ему нужен был толковый, быстрый и исполнительный молодой человек, готовый если надо лезть на рожон. Оттого, подписав в четверг трудовой контракт, уже утром в пятницу я стоял в очереди за парагвайской визой.
   Эмиля можно было понять. В Латинской Америке творилось что-то невообразимое. В Аргентине брали заложников. В Боливии устраивали уличные беспорядке. В Уругвае громили гостиницы не позволяли сходить на берег пассажирам круизных лайнеров. Теперь, судя по всему, на очереди был Парагвай. Туда надо было ехать, оттуда надо было писать.
   Мы летели втроем. В командировочных предписаниях Валентина и Анны Валерьевны значилась та же цель поездки, что и у меня, хотя, думается, мы понимали ее совершенно по-разному. Валентин, усатый оператор Первого канала, летел исключительно из-за жены. Спокойный, домовитый, совершенно лишенный амбиций, он искренне обожал дачу и телевизор и совершенно не выносил все, что отвлекало его от этих двух занятий. Супруга, однако, придерживалась другого мнения и, после короткой, но интенсивной обработки, убедила Валентина, что пятьдесят лет - самый возраст, чтобы начать, наконец, зарабатывать деньги. Провожая милого в далекий солнечный Парагвай, она плакала и трогательно пихала в карманы пиджака бутерброды с селедочным маслом, благоухавшие на весь аэропорт. Но, уверен, передумай Валентин в последний момент, она набросилась бы на него разъяренной фурией.
   Анна Валерьевна была человеком совершенно иных взглядов. Эта полная белокурая немолодая дама являла собой ходячее воплощение необузданных сексуальных инстинктов. Ни весьма неаппетитная внешность, ни достаточно успешная карьера не могли заглушить в ней неистребимого стремления соблазнять. Эта страсть, временами граничащая с одержимостью, гнала ее из страны в страну, где во время, свободное от работы тележурналиста, она упорно искала приключений, всегда одного и того же сорта.
   Поняв, что в плане обольщения я абсолютно безнадежен, она охотно уступила свое место куда более симпатичной креолке, и, заняв ее кресло в середине салона, принялась с энергично обрабатывать ее бывших соседей - двух туповатых на вид футболистов с одинаковым именем Хуан. Хуаны млели и робко блеяли по-испански.
   Летать с телевизионщиками - совершенно неблагодарное дело. Прохождение таможни, занимающее у обычного человека полминуты, растягивается для них на полтора часа. Кроме того, они постоянно нервничают и вечно не в ладах со службами безопасности, поскольку так и рвутся снимать все, что снимать не положено, пытаются доказать недоказуемое и забывают самую важную бумажку в заднем кармане сданных в багаж брюк. Зато иногда они знают то, чего не знают автомобильные журналисты.
   Автомобильные журналисты, тем временем, не знали многого. Честно говоря, еще несколько дней назад я слыхом не слыхивал про страну Парагвай и про генерала Перейру - самую большую шишку в этой самой стране, весьма удаленной от всех мест, представляющих для меня какой-нибудь интерес. Если бы Эмиль, сонным голосом предлагая мне срочно паковать чемодан, хоть чуть-чуть представлял себе уровень моих географических и политических познаний, у него, бьюсь об заклад, прибавилось бы немало седых волос. Валентин, к счастью, был подкован значительно лучше: перед вылетом Анна Валерьевна провела с ним краткий инструктаж. И хотя усвоил он немногое, а я - с его слов - и того меньше, все же это было лучше, чем совсем ничего.
   Я, к примеру, узнал, что Парагвай находится в Южной Америке, что населяют его в основном индейцы и креолы, причем индейцев больше, а креолов - меньше, что климат там влажный и нездоровый, а потому необходимо заранее запасаться водкой и антибиотиками, что вожди в этой стране меняются чаще, чем времена года, и что правящая последнюю пару месяцев хунта успела настолько надоесть согражданам, что они почти сподобились на очередной переворот.
   Перечисление всех этих несложных фактов заняло у Валентина полтора часа, в продолжении которых он периодически заказывал стюардессам очередную порцию коньяка. Я еще не видел, как он управляется с камерой, но в плане получения спиртного это был настоящий виртуоз. Валентин никогда не обращался к одной и той же девушке два раза подряд, взгляд его с каждой рюмочкой становился все более умилительным, так что отказать ему казалось сущим преступлением, а опорожненные стаканчики он с невинным видом складывал под сиденьем так, что их истинное количество оставалось известным лишь ему одному.
   При помощи этих замысловатых маневров Валентин медленно, но неотвратимо дошел до положения риз, так, что когда речь зашла о заложниках, полицейских облавах и комендантском часе, я, как не напрягался, уже совсем ничего не мог разобрать. В конце концов, он в сопровождении старшего стюарда добрался до ватерклозета, вернулся оттуда с блаженно-умиротворенным выражением лица, какое нечасто встретишь даже у святых на иконостасе, и захрапел, безжалостно отвлекая обоих Хуанов от обворожительной Анны Валерьевны и ее душеспасительной беседы. Мне же оставалось лишь переваривать полученный урок и надеяться, что умный человек во всем может разобраться на месте.

* * *

  
   -М-да-а-а-с,- Степан лениво затянулся и отправил догорающий окурок в Мировой Океан. Крохотный огонек полетел вниз, сопровождаемый россыпью миниатюрных искр и исчез, зацепившись за гребень невидимой в темноте волны.
   - Да-а,- еще раз протянул капитан и повернулся ко мне,- ты б сразу сказал, что твой приятель - боксер. Тогда нам, по-крайней мере, не пришлось бы входить в порт без штурмана и двух механиков одновременно.
   Я пожал плечами. Голова у меня все еще ныла, нестерпимо зудели плечо и левый бок. Должно быть мне все-таки сломали ребро, хотя судовой фельдшер начисто отрицал такую возможность.
   - Не помню, чтобы Руслан когда-нибудь занимался спортом. Разве что в младенчестве. Тогда мы еще не были знакомы.
   - Ладно,- отозвался Степан тем недоверчиво-примирительным тоном, к которому прибегают, когда хотят показать одновременно и несогласие с собеседником, и нежелание обострять спор.- А то я думал взять у него пару уроков.
   - Вряд ли он по-настоящему умеет драться,- разочаровал я его еще раз.- Просто Руслик... не совсем уравновешенный. А когда вспылит, справиться с ним трудно.
   Это я знал наверняка.
   Я вспомнил, как выглядел штурман, когда его выносили из кают-компании: кулаки Руслика оставили ему совсем немного целых лицевых костей. Второй механик, правда, был еще более плох: фельдшер говорил, что еле смог его откачать.
   - Ну, значит без обид?- ни с того ни с сего вдруг поинтересовался Шерстопят, и его волосатое лицо отразило неподдельную озабоченность.- Сами понимаете, поддали ребята немного в честь праздника. Да и чего не начудишь с непривычки... Мы же... сами знаете с какой публикой работаем. Особливо в части женского полу.
   Я не знал, что ему ответить. Я не ожидал, что это обезьяноподобное существо способно принести хоть какие-то извинения. Мне не хотелось расставаться врагами, но желание сделать ему приятное боролось во мне со злопамятностью и обидой. В итоге я так ничего и не ответил, но Степан, по-видимости, принял мое молчание за согласие замять инцидент, и, в общем-то, не ошибся.
   - Заметано,- резюмировал он, фамильярно похлопав меня по плечу. И, уже собираясь уходить, вдруг добавил,- И зто... извинись там перед... э-э-э... дамой. В общем - сам понимаешь.
   Я кивнул. В этот момент мне уже было наплевать на его покаянные фразы: мы входили в порт, что означало скорое расставание с "Марианной". Навсегда.
   У меня не было оснований держать зуб на Степана. Ни он сам, ни его помощники не принимали участия в драке, более того, ни одного из них в тот момент не было в кают-компании. Впоследствии капитан не только безоговорочно принял нашу версию происшествия, но и устроил публичную экзекуцию тем участникам беспорядков, кто меньше других пострадал от руслановых кулаков, заперев их в отсеке, рядом с цепным ящиком, где ранее так мило провела время мисс Хадсон.
   Проводив взглядом Степана я уже было собрался идти спать, но тут, довольно неожиданно, на мостике появился Руслик. Все это время я был уверен, что он успокаивает и обихаживает свою пассию, и не желал им мешать. Однако, видимо, они справились быстрее, чем я ожидал.
   - Спит?- спросил я, ловя себя на том, что говорю о ней, как о маленьком ребенке.
   - Спит,- подтвердил Руслан и, опершись на стальной леер принялся разглядывать пока еще далекие огоньки на берегу.
   - Спасибо,- сказал я, имея ввиду его роль во вчерашней драке. Благодарить было за что - если бы не Руслик - нам троим навряд ли удалось бы когда-нибудь покинуть борт "Марианны". Близкие понятия и не имели о нашем местонахождении, на тупоумного негра с американской таможни надеяться не приходилось, и, выкинь они нас за борт посреди Атлантики, никому и в голову не пришло бы чего-то искать на этом богом забытом корыте. Мысль эта второй день не давала мне спокойно уснуть, видимо разбудив воспаленное воображение профессионального журналиста.
   - Извини,- отозвался он,- Я не должен был оставлять ее без присмотра.
   - Ну, ты ж не можешь пасти ее круглые сутки.
   - Это была моя идея,- он по-прежнему пялился на горизонт, бросая слова через плечо,- И я отвечаю за вас обоих.
   Давно я не видел Габоева таким серьезным, грустным и озабоченным.
   - Как она?- поинтересовался я, и понял, что уже не воспринимаю мисс Хадсон, как ходячее воплощение зла. Я по-прежнему чувствовал к ней неприязнь, но животная ненависть, презрение и брезгливость, от которых я не мог отделаться в первые недели нашего знакомства, исчезли. Я даже мог называть ее просто Келли, хотя, разумеется, только про себя.
   - Привыкает,- Руслик невесело хмыкнул.- По-крайней мере спасибо сказала. Не то, что та...
   - Какая - та?- оживился я, чувствуя внутри знакомый огонек неуместного, но непобедимого любопытства.
   Он не стал отвечать.
  

* * *

  
   Терпеть не могу ксеноновые фары. По-моему это самое отвратительное, самое эгоистичное и вредное для здоровья автомобильное изобретение, из всех, что появлялись на свет. В жизни не поставил бы себе ксенон, но новые "Мерседесы" комплектуются им почти поголовно.
   Я мчался сквозь темноту, кляня на чем свет стоит дорожные службы, дождь и, разумеется, встречные автомобили, ослеплявшие меня каждые полминуты. Но больше всего, разумеется, я проклинал Руслика, которому вздумалось поселиться в эдакой тьмутаракани.
   С тех пор, как капитан Шерстопят высадил нас в калининградском порту, наши с Русланом дела развивались в прямо противоположных направлениях. Я удачно сменил работу, стал политическим обозревателем, обзавелся новой машиной и увлекательнейшим образом съездил в Парагвай. Правда, на личном фронте меня подстерегла черная полоса. Но и здесь мне вряд ли следовало сетовать на судьбу. Просто теперь общаясь с девушками я не мог отделаться от ощущения невыносимой скуки. С кем бы я не встречался, мне все время вспоминалась Рита, но она была далеко, да и я для нее, по всей видимости, представлял еще один, уже пройденный этап.
   Руслик тоже сменил работу. Точнее потерял ее, причем не одну. Нигде, ни на одном месте, его не держали больше месяца кряду. В последнее время у него отказывались принимать даже одиночные статьи: мало того, что они были написаны на скорую руку, так еще и приходили в редакцию чуть ли не с недельной задержкой.
   С жилищным вопросом у Габоева все обстояло примерно также, как с работой. Он переезжал с места на место, с каждым переездом все больше удаляясь от МКАД и от сосредоточенных внутри нее благ цивилизации. Автомобиль был давно продан, причем неудачно: полученной суммы еле-еле хватило на покрытие текущих долгов. Сейчас Руслан снимал хибару у старухи-алкоголички, постоянно угрожавшей сдать его в милицию за отсутствие прописки, если он осмелится не дать ей денег на опохмел. Подозреваю, что только мои регулярные визиты удерживали ее от какой-нибудь подлости: такая публика не любит связываться с владельцами черных "Мерседесов".
   На окраине Клина меня остановил переезд. Одноколейная ведомственная железная дорога, проще говоря - подъездные пути к какому-то из бесконечных оборонных заводов. Завод, вероятно, давно уже не работал, рельсы проржавели и поросли бурьяном, однако шлагбаум и будка обходчика были на месте. До сегодняшнего дня я был уверен, что эти атрибуты доживают здесь последние дни, однако ж на тебе - шлагбаум был опущен, звонок звенел и стрелочница, сухая, старая и неприветливая, как все стрелочницы, хмуро взирала на меня со своего насеста. В свете фар эта картина имела какой-то мистический колорит, словно давно покинутый дом, где среди ночи вдруг зажглись фонари и заиграла музыка позабытого на чердаке рояля.
   Минуты шли, поезда не было. Ждать становилось тоскливо и даже жутковато. В современном мире трудно почувствовать настоящее одиночество, но здесь, на забытом богом переезде, которого не должно было быть, темной беззведной ночью, оно подкатывало не на шутку. Не одиночество Робинзона, заброшенного на необитаемый остров, и не одиночество узника, брошенного в темное подземелье. Скорее что-то схожее с чувствами миссионера на острове, населенном дикарями. Мир вокруг продолжал жить, но жить чужой, нереальной, неправдоподобной жизнью, в которой совершенно не было места для посторонних.
   Вот перешла дорогу старая бабка, волоча за собой огромную, позвякивающую стеклом авоську. Две школьницы, весело и бессмысленно болтая, пересекли пути и растворились в темноте с противоположной стороны полотна. Интересно, что занесло их среди ночи в такое странное место? Несколько мужиков в рабочих спецовках, явно навеселе, проследовали тем же маршрутом. Один задержался, чтобы обменяться парой слов со стрелочницей, но споткнулся и плюхнулся прямо на пути. Остальные торопливо бросились его поднимать, приглушенно переругиваясь между собой.
   Проковылял по шпалам сомнительного вида субъект в рваном, донельзя заношенном тулупе. За ним, держась в почтительном отдалении, просеменил такой же рваный заношенный пес неизвестной породы с торчащими в разные стороны ушами. В руке субъект держал облупленную грязную миску из которой поднимался белый пар. Перед моей машиной, где было посветлее, он на минуту задержался, пристально рассматривая свое варево, погладил собаку, бросил в мою сторону странный укоризненный взгляд и исчез из виду.
   Поезд появился и исчез, шлагбаум поднялся и выключился звонок, а я все сидел и думал. Думал, как бесконечно далека моя жизнь, действительность преуспевающего журналиста-международника, от повседневной реальности человека с железной миской. Я возмущаюсь ростом цен на бензин, я озабочен тем, что в пятницу из универсама куда-то исчезли мандарины и гадаю, что подарить Софье Федоровне на пятидесятилетие. Я лечу в Парагвай, возвращаюсь оттуда, пишу заметки, гоняю на "Мерседесе", мотаюсь к Руслику... И все это время он, возможно, каждый вечер отправляется туда, где неизвестная мне толстая повариха разливает по железным мискам горячую баланду. Он берет своего страшенного пса и бредет через дорогу, может километр, а может и не один, только для того, чтобы получить немного еды. Он не знает, где находится ресторан или супермаркет, может быть даже не знает, что это такое. Он знает, где наполняют миски и ходит туда каждый день мимо этого заросшего бурьяном переезда.
   Наверное, мне стоило поразмышлять о чем-нибудь другом. А когда стрелка спидометра поднимается за сотню, лучше вовсе ни о чем не думать. Я же вернулся в свою реальность лишь когда из-за поворота стремительно вылетел автомобиль, на мгновение ослепив меня яростным ксеноновым светом. Я резко вильнул к обочине, потом сразу же обратно - шоферский рефлекс не позволял приближаться вслепую к краю дороги. В следующий момент раздался резкий скрежет, машины встретились бортами на осевой, и я понял, что на полной скорости лечу в кювет.
  

* * *

  
   Гордо неся на плечах квадратную, вконец обалдевшую голову, я вывалился в зал ожидания главного парагвайского аэропорта. Для телевизионщиков таможенный досмотр еще только начался. Флегматичные стражи закона, лениво жестикулируя, выворачивали чемоданы, с достоинством заглядывали в объективы камер, упоенно всматривались в ворох пустых кассет, куда-то звонили, с кем-то ругались, требовали каких-то бумаг и писали какие-то другие бумаги. Я не стал ждать, пока телевизионщики закончат свои дела и прошел вперед. Когда я уходил, Валентин смерил меня уничтожающим взглядом, будто бы я был виноват, что пишущие журналисты возят по свету куда меньше хлама, чем снимающие.
   Анна Валерьевна отнеслась к вопросу прагматичнее.
   - Игорек!- закричала она, подпрыгнув, как каучуковый мячик,- Там нас должна ждать машина. Из посольства Скажи им, чтоб не уезжали.
   С таким напутствием и с чистой совестью я мог покинуть таможненную зону, чтобы заняться важным государственным делом.
   Аэропорт Асунсьона, сам по себе маленький и невзрачный, оказался битком забит народом. Покой и порядок - этих слов здесь, видимо, не слыхивали отродясь. Все тут кипело, бурлило и бушевало без всякого толка и смысла. Люди сновали туда-сюда, непрестанно сталкиваясь и извиняясь. Какие-то странные личности то появлялись, то исчезали с внезапностью и непредсказуемостью, заставлявшей крепко держаться за карманы и зорко следить за комплектностью багажа. Несколько полицейских в светлой, неожиданно чистой форме непрерывно ковырялись в документах, словно нарочно выбирая для проверки самых безобидных и рассеянных пассажиров. Вдобавок все вокруг говорили по-испански, то есть на языке, в котором мои познания ограничивались словосочетаниями "буэнос диас" и "но пасаран".
   Потолкавшись пару минут без всякого толка и убедившись, что нас, по-видимости, никто не ждет, я пристроился у колонны, откуда можно было видеть некоторую часть зала и стал дожидаться горе-коллег, попутно разглядывая местную публику. Это оказалось весьма занимательным. Довольно быстро я нашел, что на мужчин, по-большинству суетливых, коренастых и грузных, вовсе не стоит обращать внимание. Для европейца все латиносы похожи друг на друга, как братья, к тому же я достаточно навидался этого народа в Штатах.
   Но девушки! О, сеньорины!..
   В ранней юности я разделял национальное предубеждение, что самые красивые женщины - русские. Позднее, поколесив по свету, я по достоинству оценил англичанок и долгое время они были моим идеалом во всем, за исключением свободы нравов. Но, поверьте, достаточно провести десять минут в Парагвае, чтобы навсегда отдать свое сердце креолкам. Пышноволосые, длинноногие, с ровным здоровым загаром и непременной белоснежной улыбкой, они порхали тут и там, смеясь, беседуя, целуясь с кряжистыми неуклюжими парнями и до обидного быстро растворяясь в окружающей кутерьме. Честное слово, стоило проделать долгий путь от Москвы до Асуньсьона, чтобы увидеть такое количество красивых женщин одновременно. Ко всему прочему, они не обременяли себя лишней одеждой и чопорностью манер. Наверное, местные мужчины давно привыкли жить в подобном окружении, у меня же от обилия стройных ножек и томных взглядов слегка поехала крыша, и в голове один за другим стали возникать безумные планы.
   Не знаю, как я ухитрился проворонить ее появление. Я ни на секунду не спускал глаз с дверей и мне казалось, что ни один мужчина, а уж тем более девушка, не способен ускользнуть от моего внимания. Тем не менее, я заметил ее только когда она уже шла через зал, словно Артемида среди нимф и фавнов. На ней был черный деловой костюм, идеально гармонировавший с темными волосами и глубокими черными глазами. Клянусь, мне никогда, ни до, ни после этого момента не доводилось при виде женщины замирать с открытым ртом, нелепо таращась и поминутно сглатывая слюну.
   Я не сразу осознал, что девушка направляется прямо ко мне, и когда она подошла, все еще стоял, как пень, сжимая ручку чемодана, начисто лишившись возможности что-либо соображать. Вблизи незнакомка выглядела еще шикарнее, от нее веяло легким запахом дорогих духов, а плавное изящество движений являло непримиримый контраст с окружающей суетой. Несколько секунд она смотрела на меня долгим, вдумчивым взглядом, то ли оценивая, то ли сравнивая с кем-то. В эту минуту мне больше всего хотелось превратиться в прекрасного принца или гордого идальго, или хотя бы провалиться сквозь землю.
   Увы, я был всего лишь начинающим журналистом-международником в клетчатой рубашке и помятых джинсах, и я был тут. Поэтому, помявшись немного, я выдавил, нелепо шевеля губами: "Буэнос диас, сеньора", сгорая от стыда за свое невежество в языках и неистребимый акцент.
   - Добрый день,- произнесла в ответ девушка на чистом русском языке и улыбнулась, неожиданно широко и приветливо.- Это вы с первого канала?

* * *

  
   Я никогда особенно не любил детей. Понимаю, что для многих это все-равно, что признаться в собственном моральном убожестве, но по-моему для мужчины в этом нет ничего зазорного и даже особенного. И потому готов заявить прямо и откровенно: все это сюсюкание относительно милых шалунишек, прелестных младенцев и безвинных крошек не вызывает у меня ничего, кроме презрительной брезгливости. Разумеется, человечество не может обойтись без продолжения рода, но каждому, как говорится, свое. Кто-то обожает, когда у него под ухом галдят, говорят глупости и отрывают от насущных дел, но есть и те, кому это омерзительно до глубины души. И если у человека есть, чем заняться в жизни, он, честное слово, предпочтет делать свое дело вдали от детских визгов и дурацкого почемучканья.
   Помимо прочего, дети зачастую безнадежно портят взрослым личную жизнь. Не надо объяснять, как вредит в сердечных делах постоянный страх перед нежелательными последствиями близких отношений. Нарочно говорю штампами, поскольку "нежелательный" - самое мягкое из возможных в данной ситуации слов. Беременность уродует женщину, лишает ее природной привлекательности, но это лишь часть проблемы. Гораздо хуже, когда мужчина помимо воли оказывается перед дилеммой: покинуть опостылевшую, не вызывающую более ни чувства, ни симпатии подругу и навсегда повесить на себя ярлык негодяя, либо сколько хватит сил влачить бессмысленную повинность по содержанию неинтересной ему самки и невостребованного дитеныша. Иными словами, вместо двух счастливых людей образуется трое несчастных, а искренность и радость взаимного влечения уступает место пресловутым семейным обязанностям и жестокости морального принуждения.
   Естественно, все это не относится к случаю, когда речь идет о чужих детях, перед которыми у тебя нет ровным счетом никаких обязательств. Я убедился в этом на личном опыте: при моем необоримом инстинктивном страхе перед отцовством, я не испытывал никаких отрицательных эмоций от общения с Габоевскими детьми. Общаться же с ними мне приходилось достаточно часто: с тех пор, как Галка устроилась на работу, ей то и дело требовалась помощь. На Ромео надежда была слабая - с ним совершенно невозможно было о чем-либо договориться. Любая договоренность не имела для него ни малейшего веса: однажды пообещав, он вовсе не ощущал внутренней необходимости выполнять обещанное. Иногда выручала Валентина, но давалось ей это с видимым трудом: Москва - слишком большой город для тех, кому приходится передвигаться на метро, да и ее работа требовала куда более жесткого графика, чем моя. Других родственников и друзей у Галки не было, я же поневоле чувствовал себя в ответе за Руслика и за все, что он учудил.
   Мы шли по улице, жевали мороженное и смеялись. Я рассказывал ребятам сказку, которую тут же при них и сочинял, а они наперебой старались поймать меня на всевозможных нелепостях и нестыковках. Особенно усердствовал Вовка. В свои шесть он был довольно развитым, эрудированным ребенком и, если бы не постоянные проблемы со здоровьем, далеко опередил бы большинство своих сверстников. Старший, Мишка, был медлительнее брата, иногда казался даже слегка туповат, но в целом оба они были славные парни, и общение с ними меня совершенно не напрягало бы, если б не периодическое воспоминание о куче заброшенных на это время дел.
   - Дядя Игорь,- вдруг перебил меня на полуслове Вовка,- А почему папа от нас прячется?
   От неожиданности я сразу запамятовал, что рассказывал им только что.
   - Прячется?- удивился я. Мне не было доподлинно известно, какую легенду сочинила им Галка, чтобы объяснить отсутствие отца.
   - Ну да, прячется,- уверенно подтвердил Мишка.
   - А мама нам врет,- продолжил Вовка без всякого выражения, но именно эта невыразительность придавала сказанному особенное, почти душераздирающее, звучание.
   - С чего ты взял?- одернул его я.
   - Как с чего?- возмутился Вовка. Его способности играть интонациями позавидовал бы хороший актер,- Мы с Мишкой его вчера в метро видели.
   - В каком таком метро?- я панически соображал, как выкручиваться. Можно было просто наорать или притвориться веником, но я был не готов и к этому.
   - В обыкновенном метро. На эскалаторе.
   - Точно,- угрюмо отозвался Мишка.- Я тоже видел.
   - Вы, наверное, перепутали,- я старался выглядеть уверенным, хоть и нелепо было предположить, что нормальные по-возрасту развитые дети способны спутать с кем-то родного папу.
   - Не перепутали,- продолжал настаивать Вовка.- Точно он был. Только странный какой-то. Как нас с мамой увидел - сразу отвернулся и вниз побежал.
   - Ага,- снова подтвердил Мишка,- а мама говорила, он в Америке пропал.
   - Точно, врет,- уверенно резюмировал Вовка, и его тон показался мне еще безнадежнее обычного,- ей обидно, что он ее бросил, вот она нам и врет.
   Сперва я подивился, потом хотел осадить его как следует, а затем представил, какого им, двум маленьким детям, в одночасье глупейшим и нелепейшим образом оставшимся без отца. Вообразил на их месте себя, взрослого и самостоятельного, которому плетут небылицы, недоговаривают, от которого прячется едва ли не самый близкий человек, а другой, столь же близкий, отводит глаза и туманно рассуждает про Америку, потом набрал воздуха в легкие и прыгнул, словно в омут.
   - Вот что я вам скажу, парни. Ваш папа не пропал, он просто ушел. Совсем ушел. Навсегда. Это очень грустно, друзья мои, но это так.
   - Ясно,- коротко и серьезно откликнулся Вовка,- вот так бы сразу и сказали.
   - Угу,- не без колебаний подтвердил Мишка,- тогда понятно.
   Понятно им было или нет, но у меня стало немножко легче на душе. Руслан ушел. Совсем ушел. И его дети имеют право знать об этом, хотя это знание навряд ли сделает их счастливее. И, самое главное, я не соврал, как обычно лгут в таких случаях детям, не опустился до банального, недостойного лицемерия. Что таить - обычно я не считаю ложь таким уж серьезным грехом, но это был не тот случай.
  

* * *

  
   - Привет,- сказал он и протянул руку,- заходи!
   За стеной раздавались взрывы оглушительного хохота. На площадке воняло кошками.
   Я прошел внутрь в маленькую тесную прихожую, где почти невозможно было развернуться вдвоем.
   - А она где?
   - Придет скоро. В магазин пошла.
   Я заметил, что на лбу у Руслика появилась едва заметная складка, а щеки опустились и даже чуть отвисли, что делало его похожим на небритого задумчивого бультерьера.
   Мы прошли в комнату, служившую гостиной, спальней и кухней одновременно. Я присел на краешек кровати, стараясь не глядеть, как Руслан придирчиво выверяет порции сахара, прежде, чем положить его в чай.
   - Как семейная жизнь?
   Его чуть не подбросило вместе с кружкой. Наверное мне стоило выбрать более нейтральную формулировку.
   - Ты о чем?- казалось еще чуть-чуть и он запустит в меня чайником.- Ты же не думаешь, что я с ней сплю?
   Мне стало неловко. Честно говоря, мне даже не приходило в голову, что может быть как-то иначе.
   - Ну,- замялся я,- все-таки в одной комнате живете...
   Руслан посмотрел на меня зверем.
   За стеной разразился новый шквал гомерического хохота.
   - Циник ты,- замогильным голосом резюмировал Руслик, доливая кружку кипятком.
   - Циник,- потвердил я с чувством явного облегчения,- И совершенно не верю в бескорыстную дружбу между мужчиной и женщиной. За отсутствием наглядных примеров.
   - Я тоже. А кто говорит о дружбе?
   Я отхлебнул чаю и стал ждать продолжения.
   - Упорный ты, черт возьми,- недовольно протянул Габоев, присаживаясь на край табурета.- Начал искать какие-то подтексты и намерения, так и ищешь их поперек всякого здавого смысла. А для меня тут все просто, как мычание. Я не хочу быть сволочью. Вот и все. И никаких задних мыслей, никаких амуров, никакого корыстного интереса. Контакт?
   - Не-а. Пока не врубаюсь.
   - А не врубаешься потому, что циник,- он залпом допил свой чай и встал, чтобы налить еще.- И потому, что тебе все-равно, что девочку двадцати трех лет от роду упрячут за решетку и будут держать там пока она не превратится в костлявую беззубую старуху. Тебе наплевать, что она никогда не поведет детей в школу, не будет читать им на ночь сказку, ставить градусник и поить аспирином. Что она ни-ког-да не поедет с друзьями в лес на пикник, что у нее вообще не будет друзей, одни только сокамерницы. И что ее самой заветной, несбыточной мечтой будет переспать с верзилой-охранником, у которого таких зечек - с полсотни.
   - Так... Положим.
   - А мне - не наплевать. И я готов положить свою сытую, благополучную, обеспеченную жизнь на то, чтобы так не было.
   - Зачем? Разве ты мало для нее сделал? Ты сохранил ей жизнь, по-сути спас, когда она хотела броситься под машину. Не сдал ее полиции. Дал возможность бежать из страны. Уберег от группового изнасилования пьяными матросами. Что еще она может от тебя требовать?
   Он вздохнул и потянулся за третьей кружкой.
   - Да ничего она от меня не требует! Это я, я так не могу! Я что, мог оставить ее кидаться под каждую следующую машину? Или привезти в незнакомую страну, где и нам-то с тобой жизнь не сахар, и бросить на произвол судьбы? Ты пойми: все, что я делаю - это не по злобе, не по своей воле, а только, исключительно по обстоятельствам. Ну нету у меня другого выбора, что тут сделаешь?
   - Понимаю,- сказал я без особого энтузиазма.- А живешь ты здесь тоже "по обстоятельствам"?
   Руслик смолк и довольно долго раздумывал над ответом. Потом поморщился и произнес с печальной, вымученной улыбкой:
   - А где мне еще жить? Не у тебя же...
  

* * *

  
   - Ну, что тут у вас?- по-хозяйски осведомилась Анна Валерьевна, неприветливо озирая кишащую вокруг людскую массу..
   Рита бросила на нее быстрый оценивающий взгляд.
   - У нас тут революция,- и, изящным жестом пригласив нас следовать за собой, направилась к выходу.
   Я глядел ей вслед и не мог отвести глаз. Если где-нибудь на Земле и существует Настоящая Женщина, она, без сомнения, как две капли воды похожа на Риту.
   - Лови...- вывел меня из оцепенения сдавленный хрип Валентина.
   Только тут я обратил внимание, что несчастный оператор еле стоит на ногах, сгибаясь под тяжестью оборудования, в то время как сам я иду налегке. Поспешно подхватив сползающую с его плеча камеру, я принялся перегружать свою долю поклажи. Когда мы закончили, обе дамы уже скрылись в толпе.
   Мы не без труда отыскали их на стоянке. Анна Валерьевна нетерпеливо переминалась с ноги на ногу рядом с огромным черным "Шевроле". В противоположность ей Рита представляла собой образец спокойствия. Меня слегка удивило, что она сама села за руль: свободно свесив в окно точеную ручку и предоставив темным кудрям разметаться по подголовнику, она выглядела так эффектно, что я мигом забыл думать обо всем остальном. Впрочем, не только я - многие из прохожих засматривались на нее и продолжали свой путь вполоборота, ошалело разинув рты.
   - Где вас черти носят?- приветствовала нас Анна Валерьевна,- копаетесь - сил нет.
   Валентин бесшумно, но от души, выматерился в ее адрес и принялся швырять багаж в заднюю дверь.
   - Куда сначала?- поинтересовался я, адресуя свой вопрос Рите, во-первых потому, что она была местная, во-вторых чтобы снова послушать ее голос. Но Рита только пожала плечами.
   - В отель,- отозвалась за нее Анна Валерьевна тоном, каким большие господа разговаривают с таксистом. Должно быть именно с этого момента я стал испытывать к ней настоящую неприязнь.
   - Только не меня,- сказал я неожиданно резко даже для самого себя,- я еду смотреть революцию.
   Анна Валерьевна поглядела на меня недоуменно, затем произнесла со всем имперским презрением, какое только может испытывать настоящий русский к стране с названием Парагвай:
   - Игоречек, ну и где же ты здесь видел революцию?
   Наступила неловкая пауза, потом в руке у Валентина щелкнула зажигалка:
   - Я, пожалуй, тоже поеду... Поснимать.
   Зная Анну Валерьевну, представляю, сколько мужества потребовала от него эта фраза.
  

* * *

  
   Работа штатного корреспондента в крупной газете, безусловно, имеет множество преимуществ. Но и недостатков у нее тоже хватает. Я знаю много людей, находящих смысл и даже удовольствие в таких вещах, как корпоративная дисциплина, корпоративная этика и корпоративный досуг. Но для того, кто привык быть независимым и самодостаточным, этот культ стаи превращается в сущий кошмар.
   Будучи вольным журналистом, устраивающим свой материал попеременно в полдюжины изданий, я даже не задумывался о том, как утомительна бывает работа в солидной фирме. Постоянные "летучки" с рассказами о том, как следует писать и как не следует, занудные тренинги по орфографии и пунктуации, обязательные даже для фотографов и, самое страшное - корпоративные вечеринки, призванные поддержать командный дух.
   Наш тогдашний редактор был прямо-таки помешан на такого рода мероприятиях. Человек старой закалки, он обожал сгонять всех в стадо; подозреваю, просто оттого, что ему доставляло удовольствие видеть, как много у него подчиненных. Не обходилось и без чудачеств. К примеру, будучи убежденным семьянином, Лев Натанович на дух не переносил одиноких мужчин и, особенно, женщин. Их вид вызывал на его морщинистом стариковском лице гримасу почти физического страдания. Слово "развод" было для него нерушимым табу, а о неурядицах в личной жизни сотрудники предпочитали помалкивать, чтобы не заработать еще и неприятности по работе.
   Подобная блажь осложняла жизнь холостякам куда сильнее, чем может показаться на первый взгляд. На новогодний сабантуй надлежало являться с супругой, или хотя бы с дамой, которая могла сойти за нее после третьего тоста, что в моем случае представлялось совершенно нереальным. Я мог найти с десяток девушек, охотно согласившихся составить мне компанию, но среди них не было таких, в чьем обществе я хотел бы показаться среди коллег. Те, за кого мне не пришлось бы краснеть, давно уже были замужем, либо разорвали со мной всякие отношения. Пожалуй, именно тогда мне впервые пришло на ум, что я стал слегка староват для того образа жизни, к которому привык.
   В общем меня мучил выбор. Я мог вообще не прийти на свою первую корпоративную вечеринку и заработать репутацию нелюдимого сноба. Явиться в одиночку, породив сонмище препаршивеньких сплетен и личную неприязнь главного редактора. Наконец, взять с собой даму, которая непременно стала бы предметом общего обсуждения на следующие две недели. Все эти варианты не вызывали у меня никакого энтузиазма, и я уже стал подумывать о больничном, но жизнь, как обычно, распорядилась иначе.
   Не помню, зачем я заехал тогда к Галке. Кажется, в тот раз она ни о чем меня не просила, хотя дел у нее как всегда было невпроворот. Уж не знаю, для чего ей понадобилось менять фамилию, причем не только свою, но и детей, но это обрекло ее на бесконечные хождения по различным учреждениям, которым не предвиделось конца. Во всем прочем она приняла потерю Руслана намного легче, чем я ожидал, однако здесь проявила принципиальность. Вкупе с работой это отняло у нее все свободное время. К счастью, вместе с работой появились деньги, а за ними - няня, избавившая меня от непривычной и неудобной функции сиделки при детях.
   Когда я вошел, Галка куда-то собиралась. Мальчиков дома не было, и я, как всегда в таких случаях, чувствовал себя чуточку неловко. К тому же наряжалась она, словно на свидание, и мысль, что это может оказаться правдой была мне почему-то неприятнее, чем можно было ожидать.
   - Здорово, что ты пришел!- встретила она меня чуть не с порога.- Ты не подождешь за меня? Жанна повела ребят гулять, но, похоже, забыла ключи.
   - Я лучше их разыщу.
   Мне не хотелось отказываться, но я спешил. К тому же мне не улыбалось сидеть без дела одному в чужой квартире, хотя бы и галкиной.
   - Спасибо,- откликнулась она, появляясь в комнате и тут же снова где-то исчезая.
   - Ты-то куда?- бестактно кинул я ей вслед и, кажется, даже покраснел.
   К счастью, она не обиделась.
   - Шеф позвал на праздники каких-то янки. Якобы знакомиться с технологиями, на самом деле водку пить, конечно. Беда, что его Верочке, как всегда, нездоровится, а никого другого он послать не может, поскольку "тут нужна сотрудница с нормальной внешностью".
   - И надолго тебя?
   - Да нет, так, встретить-проводить. Кто-то ж должен и делом заниматься.
   Я тихо улыбнулся. С некоторых пор работа стала для нее одержимостью. Ее гордость за себя порой переходила границы скромности, впрочем, не многим женщинам удается сделать убедительную карьеру после тридцати.
   - Послушай,- вдруг сказал я, осененный внезапной шальной идеей,- какие у тебя планы на субботу?
   - С детьми сижу, наверное. А что?- удивление на галкином лице отчетливо читалось через разделявшую нас стену комнаты.
   - Да у нас в редакции сабантуйчик,- объяснил я,- не идти неудобно, одному идти - Лев сгноит.
   Она рассмеялалась.
   - Я б пошла, но мелких не с кем оставить. Жанна уезжает к родителям в Ростов, подмену сейчас, перед Новым годом, не найти.
   - Ну, маму попрошу посидеть...
   Я с трудом представлял, как подброшу на полдня маме двух чужих детей, но тема развивалась.
   - Я подумаю,- без тени улыбки резюмировала Галка, накидывая пальто.- Держи ключи.
   Все обошлось даже лучше, чем я ожидал. Сестра моего школьного приятеля взяла младших Габоевых на елку вместе со своим сыном, а затем забрала всех троих домой, где мелюзга весьма недурно провела время. Я же заехал за Галкой полшестого и мы покатили в банкетный зал, где в тот раз кутили "Известия".
  

* * *

  
   Я все-таки нашел ее сам не знаю зачем. Дело это было трудное, утомительное и может быть даже рискованное, но я врубился в него с упорством фанатика и настырностью профессионального журналюги. Мне пришлось опросить полсотни самых разных людей: соседей Габоевых по старой квартире, участкового, школьников и бомжей. Я не был следователем, не имел никаких полномочий и, разумеется, никаких профессиональных навыков. Среди тех, к кому я обращался, попадались весьма неоднозначные типажи. Большинство косилось на меня с недоверием. Многие просто отказывались разговаривать. Находились и такие, кто недвусмысленно рекомендовал не совать нос в чужие дела. Эти последние - главным образом местная шпана - представляли для меня наибольший интерес, и именно от них в итоге я получил самую ценную информацию.
   Она приняла меня на кухне, маленькой и узкой, такие уже редко встретишь в московских новостройках. Самая обычная девочка-школьница из тех, что маскируют неуверенность и застенчивость показной развязностью, никогда не получают хороших оценок и в глубине души мечтают выйти замуж сразу после выпускного бала. Мне всегда бывало жалко таких девчонок: всю жизнь они ищут своего принца, много заблуждаются, много страдают и почти никогда не бывают счастливы.
   Я глядел на нее и не находил ничего особенного. Самое обычное лицо, не отягощенное интеллектом, но и не отмеченное пока печатью вырождения. Угловатая, еще не сформировавшаяся толком фигура, светлые слегка вьюющиеся волосы, сильные ноги любительницы ночных дискотек, чуть сутулая спина с острыми, выпирающими из-под свитера лопатками. Она бесспорно не была уродиной, однако при этом ее невозможно было назвать ни красивой, ни миловидной: к ней вообще невозможно было подходить с категориями, которые используют мужчины, оценивая незнакомых женщин. Она была ребенком, подростком, пусть даже чрезмерно искушенным и недовоспитанным. Только карие глаза, почти немигающие и не отводящие взгляд, выбивались из общей картины. Абсолютно чужие, слишком взрослые и усталые. Из-за этих глаз, притягивающих и сверлящих одновременно, мне порой становилось не по себе. Я сбивался, терял нить, тушевался и не находил себе места, будто не взрослый умудренный опытом человек разговаривал с желторотой пигалицей, а нервный школяр отвечал невыученный урок.
   - Ну?- осведомилась она, пропуская меня в дверь.
   Я подвинул табуретку и сел. С ее стороны было на редкость опрометчиво пускать в дом незнакомых мужчин, впрочем это, очевидно, было не мое дело.
   - Ну,- сказала она снова, метнув в меня быстрый, многозначительный взгляд.
   Я замялся. В сущности, я не был готов к этому разговору, мне почему-то казалось, что он будет развиваться сам по себе. Получалось глупо.
   - Я - друг Руслана Габоева.
   Пожалуй, мне еще никогда не приходилось представляться столь идиотским образом. Если бы она сделала недоуменную мину и спросила кто это, мне осталось бы лишь извиниться и выйти. Но девочка только еще раз стрельнула в меня глазами.
   - Это такой... Черный? В кожаной куртке? Который хорошо дерется?
   Я растерянно кивнул.
   - И?
   - Я хотел бы узнать поподробнее.
   Мне показалось, что лицо ее слегка скривилось.
   - Чего узнать?
   - Узнать о вас. Точнее о ваших отношениях. Вы, наверное, не знаете, но Руслан в последнее время сильно изменился: бросил работу, ушел из семьи...
   Я всей кожей чувствовал, как трещит по швам мой тщательно взлелеянный имидж "человека из черного "Мерседеса"". Вместо того, чтобы допрашивать, я порол невнятную чепуху. К сожалению, юные школьницы особо тонко чувствуют слабости такого рода.
   - Ну?- протянула она с неподражаемым занудством.- А я-то тут причем?
   - Расскажите о своих отношениях с Русланом.
   - Отношениях? Я его видела-то всего один раз.
   Этого я тоже не ожидал. Я пришел сюда, чтобы убедиться, что между ними существовала долгая, тайная и порочная связь и даже не мыслил никаких альтернатив.
   - Где? Когда?
   - Да, здесь, в первом подъезде. Ко мне пристал какой-то тип с пятого этажа, а этот ваш Руслан здорово его отделал. Ну, правда, и сам по морде получил.
   - Ну и?...
   - Так и все,- она пожала плечами и умильно заморгала, наивно и по-детски.
   - Прямо-таки все?
   - Угу. Он спросил, как я себя чувствую, не проводить ли меня до дому... и не хочу ли я сказать спасибо.
   - И ты не сказала?- я представил себе Руслана, благородного горячего Ланселота, обнаружившего в потенциальной Гвиневре неблагодарную малолетку. Хотелось улыбнуться, но я сдержался.
   - Сказала. Но... не особо.
   Видно было, что ей стыдно за свою неблагодарность, но ее смущение длилось считанные секунды, потом на лице снова появилось нагловатое выражение, и она произнесла с вызовом:
   - А чего тут распинаться-то? Меня в этом подъезде каждую неделю трахают...
   Я вышел от нее на негнущихся ногах.
  

* * *

  
   - Какого черта?...
   Спросонок я шарил руками по воздуху, пытаясь нащупать в темноте телефонную трубку. Наконец она обнаружилась в кармане пиджака, я механически нажал на кнопку и непередаваемым голосом сказал: "Але?!".
   - Игорь?- донесся из динамика еле различимый голос Руслика.- Игорь?..
   - Але!!- завопил я что есть силы, как будто мог заглушить помехи в сотовой сети.
   - Мне нужна помощь. Срочно.
   На часах была половина второго. Самое, однако, удачное время, чтобы опрометью куда-нибудь мчаться. К тому же мой покореженный вороной до сих пор пылился в мастерской жестянщиков, а я, как дурак, которую неделю передвигался по городу на перекладных.
   - Что случилось?
   - Приезжай... Мы в Твери... На вокзале...- членраздельные звуки все больше терялись в визге и скрежете.
   - На вокзале? Что ты там делаешь?
   В ответ донесся лишь свист, да равномерное глухое почавкиванье.
   В шесть утра я приехал в аэропорт и взял напрокат машину. Это был, разумеется, наименее бюджетный вариант, а я и так изрядно поиздержался из-за недавней аварии. Но на дворе была суббота, а мотаться по всей Москве в поисках арендной конторы у меня не было времени.
   В половине двенадцатого новенький лоснящийся "Пассат" выбросил меня на привокзальной площади уездного города Тверь. Я был злой, невыспавшийся, и понятия не имел, где искать Руслика и зачем мне все это надо. К счастью, Руслан нашел меня сам: вместе с пассией он вынырнул откуда-то из проулков и, едва поздоровавшись, тут же юркнул на заднее сидение. Вид у обоих был довольно жалкий. От Габоева к тому жеы сильно пахло алкоголем - настолько, что я почувствовал это даже не поворачивая головы. Для практически непьющего Руслика то был на редкость дурной знак.
   - Ну,- спросил я,- чего еще стряслось?
   В ответ он только помотал головой и не произнес ни слова до тех пор, пока я не выехал из города и не отмахал километров двадцать наугад по первому попавшемуся шоссе.
   Заставив меня свернуть в какой-то проселок и забраться в лес так, чтобы машину начисто не было видно с дороги, Руслик вылез, самолично убедился, что в радиусе километра нет ни единой живой души, и лишь тогда снизошел до объяснений.
   - В общем,- констатировал он,- я набил ему морду.
   Я выключил двигатель.
   - Кому, "ему"?
   - Лейтенанту. Участковому.
   Меня передернуло.
   - Какому лейтенанту?
   - Участковому,- повторил он без энтузиазма.- Келлиному ухажеру.
   - К ней что, участковый прицепился?
   - Скорее она к нему. Впрочем, одна фигня.
   - Может и фигня,- подтвердил я,- но давай-ка поподробнее. Чтоб я хоть понял, что не зря мотался.
   Он обреченно вздохнул.
   - Ну, приглянулся ей парень. Мне так кажется. И она ему вроде тоже. Еще бы: иностранка, все дела.
   Говорил Руслик тяжело, с одышкой.
   - Шуры-муры-амуры, в кабак, на дискотеку... А там, как раз, проверка документов... Он ее, конечно, отмазал. А потом заявился требовать у меня ее паспорт и все прочее... и вообще предъявлять претензии и качать права.
   - Так...
   - Что "так"? Какой, нафиг, у нее паспорт? Я сперва врал с три короба, но он же упорный, он же,- последовало что-то неразборчивое и не вполне цензурное,- из органов. К тому же ревнивый черт. И что мне было делать?.. В общем отдубасил его до бесчувствия, сгреб ее в охапку и покатил оттуда к чертовой матери.
   Некоторое время я сидел обмякший, будто это меня только что отдубасили до бесчувствия. До сих пор мне могли вчинить только соучастие в укрывательстве, теперь дело принимало совсем уж скверный оборот. Покушение на жизнь представителя власти... я не помнил, сколько полагалось за это по УК, но догадывался, что много. Потом я подумал об этом остолопе, опустившемся, наконец, до полноценного преступления. И про никчемную девку, окончательно испортившую жизнь хорошего человека. На этот раз, правда, не по своей воле.
   - Ладно,- в конце концов выдавил я,- скажи честно, что ты просто приревновал. Тогда я, по-крайней мере, смогу считать тебя дураком поневоле.
   Он пожал плечами.
   - Если это тебя утешит.
   Я не был в этом уверен. Я вообще ни в чем уже не был уверен. Руслик, кажется, тоже.
   - Ну вот, и что мне теперь делать?
   В его пьяных глазах было отчаяние, жалкое, бессильное и бессмысленное, превратившее сильного в общем-то мужчину в аморфный бесформенный тюфяк. Смотреть на него было неприятно: ледащее существо с потухшими инертными глазами меньше всего напоминало того энергичного, временами яростного, уверенного в себе человека, который на свой страх и риск организовал всю эту русско-американскую авантюру. Пожалуй, тогдашний аферист нравился мне больше.
   Келли всхлипнула. Первый раз за это утро я как следует обратил на нее внимание. И впервые мне стало ее по-настоящему жалко. Одна, в незнакомой стране, намертво привязанная к чужому, взбалмошному мужику, к тому же начисто потерявшему самообладание. Не хотел бы я оказаться на ее месте. Вероятно, справедливый и беспристрастный судья давно обрек бы эту беспутную женщину на куда более жесткие страдания, но я, плоть от плоти своего гуманного века, при всей своей любви к справедливости, был уже почти готов признать, что жизнь и так наказала ее с избытком.
  

* * *

  
   Мы свернули в переулок, затем в другой, въехали на автостраду и почти сразу съехали с нее снова. Кругом бурлила жизнь - бампер в бампер неслись автомобили, сновали люди: веселые, озабоченные, унылые, счастливые и просто пьяные в дым - все вперемешку. Молодежь страстно обжималась в тени понурых деревьев, пожилые домохозяйки ковыляли за продуктами. В общем обычный, в меру провинциальный город без малейших следов каких-либо потрясений. Лишь у самого центра окружающий пейзаж начал немного изменяться. Исчезли жизнерадостные влюбленные, стало попадаться все больше людей в форме: полицейской и военной. Замелькали какие-то сомнительные личности диковатого вида, на мостовой появились обломки мебели и битое стекло.
   - Подъезжаем,- бесстрастно заметила Рита, на полной скорости объезжая очередную группу длинноволосых энергичных мужчин, предававшихся бурной дискуссии прямо посредине проезжей части.
   Анна Валерьевна неодобрительно хмыкнула. Валентин насупился и в очередной раз принялся жонглировать объективами.
   Машина свернула за угол и внезапно остановилась.
   - Ну все,- сказала Рита, заглушая двигатель.
   Мы вылезли наружу, удивленно озираясь по сторонам. Улица, точнее проулок, казалась вымершей, разительно контрастируя с оживленной суетой окружающих районов. Откуда-то слева доносился неясный гул голосов, но вокруг, ни в домах, ни на мостовых, не было ни единой живой души.
   - Полицейское управление,- кивком головы Рита указала на серое мрачного вида здание в глубине переулка, такое же безмолвное и безлюдное с виду, как и все остальные.- Президентский дворец в двух кварталах, но я бы не стала соваться туда без надобности.
   - Ладно,- сказал Валентин, и в голосе его почувствовалось сомнение,- пойдем хоть издаля поглядим, что ли.
   Мы заперли машину и углубились в череду мелких витиеватых тропинок и узеньких проходных двориков, никак не подобающих центральной части сравнительно крупного города.
   - Мрачно тут в у вас,- заметил я Рите, втайне любуясь ее уверенной грациозной походкой, стремительной и плавной одновременно.
   Она кивнула и приложила палец к губам.
   Миновав еще пару нелепых строений спорной архитектуры и загадочного назначения, мы вынырнули наконец из полумрака задних дворов и очутились на широком, пожалуй даже черезчур широком бульваре.
   Остается только удивляться, насколько многолик и непостижим латиноамериканский город. Несколько секунд назад он выглядел почти покинутым, теперь же, в какой-то сотне метров от мертвого безлюдия, был буквально наводнен народом. Людское море, казавшееся отсюда почти безграничным, начиналось в каких-нибудь двухстах метрах и тянулось до самого конца проспекта, наводняя и его, и немалых размеров площадь, которой он завершался. Отделенные деревьями и несколькими большими грузовиками, припаркованными у обочины, мы плохо могли видеть детали, но судя по периодическим всплескам эмоций и хриплому карканью мегафона, там шел митинг.
   - Ну,- будто бы с облегчением выдохнула Рита,- вот вам и пагарвайская революция.
   - Революция!- еще раз пренебрежительно хмыкнула Анна Валерьевна, и, как бы нехотя, добавила: Но посмотреть следует.
   Забавно было наблюдать за преображением этой немолодой и весьма противоречивой дамы. Выходя из машины она пылала гневом и, казалось, не интересовалась ничем, кроме наибыстрейшего, незамедлительного прибытия в гостиницу, где есть душ, фен и живое общество. Теперь, мгновение спустя, она являла собой воплощение профессионального рвения. Бросив пару торопливых вопросов, она тремя быстрыми движениями поправила прическу и устремилась вдогонку за Валентином, уже выискивавшим между грузовиков куда примостить свою треногу.
   На некоторое время эта занудная парочка занялась своими делами, оставив меня наедине с самой красивой девушкой, которую мне когда-либо доводилось встречать.
  

* * *

  
   Вообще-то, прежде, чем выходить в свет с дамой, стоит сперва немного подумать. Особенно если общество состоит из людей, с которыми тебе еще работать и работать, и которые не преминут при случае заочно перемыть тебе все кости. Правда, в тот момент мне казалось, что я избрал совершенно беспроигрышный вариант. Я был в хорошем костюме, на мне был модный галстук, и сопровождала меня не малолетняя дура, не продавщица в помятых джинсах и не расфуфыренная любительница дорогих ресторанов, забывшая про книги сразу после сдачи выпускных экзаменов. Я искал женщину, за которую не пришлось бы краснеть, и Галка, по моему мнению, как нельзя лучше вписалась в эту роль. В аккуратном темном платье, в очках с тонкой оправой она смотрелась прямо-таки воплощением образованности и шарма, способных свести с ума интеллигентного человека с внятными запросами по части культурного общения. Глядя на нее я искренне жалел Руслика, потерявшего куда больше, чем мне казалось до сих пор.
   Но в любом деле главное не перестараться. Появись я под руку с вульгарной красоткой или какой-нибудь пигалицей со светскостью ивановской ткачихи, надо мной посмеивались бы втихаря, сплетничали, но и только. В конце концов, все понимают, куда может занести неженатого мужчину, у которого хватает денег на "Мерседес", но категорически не хватает свободного времени.
   Здесь же все было куда сложнее. Среди тощих, насквозь прокуренных редакторш, пожилых матрон, начинавших карьеру с заметок в заводских многотиражках, между бесчисленных длинноногих куколок, с ярко выраженными половыми признаками и полным отсутствием признаков интеллекта, Галка выделялась, как лебедь среди уток. Немудрено, что почти с самого нашего появления, она стала центром притяжения для моих сотрудников, давно одуревших от однообразия лиц и слов. Сперва вокруг замельтешили молодые любопытные холостяки, никогда не упускающих возможности пофлиртовать с красивой девушкой, даже если она не одна. Таковых в нашем коллективе уцелело немного, но вскоре, по мере того, как завязывалась беседа, подтянулись солидные акулы пера, оживились дамы, и наш столик стал обрастать приставными стульями, как старый пень - поганками на тонких ножках.
   Я с трудом терплю излишнее внимание, особенно внимание людей, не представляющих для меня ни малейшего интереса. Кроме того, все эти разговоры про Петрарку, Чаадаева и Солженицына вызывают у меня приступы икоты, неудобные в приличном обществе. Увы, почему-то подобные темы имеют необыкновенную привлекательность для интеллигентствующих дам всех возрастов, особенно если светская обстановка не позволяет свободно посплетничать о сексе и шмотках. В нашем же кругу уклониться от таких дискуссий почти невозможно: пустопорожние споры на отвлеченные темы до сих пор считаются основным признаком культуры пишущего журналиста.
   Я сидел, бесшумно плевался и слушал, как Галка ловко и не без остроумия пробивается через океан всеобщего занудства. Стыдно признать, но порой меня мучила тихая, покамест неокрепшая зависть и какое-то другое, еще более потаенное чувство, которое я еще не успел толком осознать.
   Затем случилось и то, чего я опасался с самого начала.
   - Доброго вечера!- прогнусавил наш главный редактор, безуспешно стараясь поменьше брызгать слюной, выговаривая "б" и "в".
   Я почувствовал, как против воли напряглись мышцы спины.
   - Похоже, милая дама, Вы прочно завладели умами моих сотрудников,- широкая улыбка Льва Натановича придавала его мясистой физиономии придурковатое выражение. В сочетании с ужасающе старомодной лексикой, она, в зависимости от настроения собеседника, с равной вероятностью могла вызывать и умиление, и раздражение.
   - А где моя редакция, там и я. Игорь, ты нас представишь?
   Я сглотнул.
   - Это Галина...
   "Бывшая жена Руслана Габоева",- чуть было не брякнул я, но вместо этого сказал внятно, сам поразившись, зачем:
   - Моя будущая жена.
  

* * *

  
   - Добрый день.
   - Здорово,- Ахмед Асланович крепко сдавил мне руку своей большой волосатой пятерней,- заходи.
   Он казался веселым и бодрым, только печальная искорка в уголках глаз и нарочитое, чуточку неестественное радушие, позволяли догадаться, как пасмурно у него на душе.
   - Я к Вам с новостями от Руслика.
   Борода Ахмеда Аслановича нервно дернулась:
   - От кого?
   - От Руслана, Вашего сына.
   Он шумно втянул воздух ноздрямию
   - Игорь,- Ахмед Асланович старался выглядеть спокойным, но при каждом слове его сотрясала нервная стариковская дрожь.- Я очень хорошо отношусь к тебе лично и всегда рад видеть тебя в своем доме. Но во имя всего, что тебе дорого, никогда больше не называй его моим сыном. Я не хочу знать о нем никаких новостей, и привет от него мне тоже не нужен.
  

* * *

  
   - Ну нифига себе!- небритое васино лицо выражало одновременно удивление и сочувствие.
   Хмуря высокий, до самого темени, лоб, он круг за кругом обходил со всех сторон мой помятый "Мерседес". Пиджак на его необъятно широкой спине съхал набок, на локте отчетливо проступало жирное маслянистое пятно, а он все расхаживал взад-вперед, ощупывал треснувшее стекло фары, дергал крышку капота и даже норовил улечься на цементный пол, чтобы осмотреть подвеску.
   - Ну, блин,- резюмировал он в конце концов.- Где это тебя?
   - Да так...- я не чувствовал никакой охоты общаться на эту тему,- педрилло один.
   - Ясно дело - педрилло,- охотно подтвердил Вася.- На чем?
   - Зубило. Тонированное. С ксеноном.
   - Ять!
   Он сделал паузу, чтобы последнее выражение приобрело большую значимость.
   - Продавать будешь?
   Я пожал плечами:
   - На новую пока не наскребу - эту бы поднять. "Обоюдка" - все за свой счет.
   В этот раз васино "Ять!" прозвучало куда солиднее.
   - Какая, нафиг, обоюдка ... с зубилой?! Ну ты даешь...
   Я снова пожал плечами.
   - Телефон есть?
   - Чей? Супостата? Есть.
   - Ну так давай.
   - Нет,- сказал я решительно. Я очень хорошо представлял васины подходы к урегулированию спорных ситуаций, и мне совсем не улыбалось влипнуть в еще одну историю.
   - Точно?- он недоуменно посмотрел на меня из-под густых рыжеватых бровей.- Машину купишь!
   - Нет,- повторил я, не без сожаления преодолевая соблазн.
   Я живо представил себе здоровых васиных пацанов, метелящих моего "педриллу", его нахальную рожу, такую наглую и самоуверенную, а теперь перекошенную от боли и ужаса, и решил ограничить свою мстительность игрой воображения.
   - Ну и правильно,- ни с того, ни с сего отозвался Вася.- За это я тебя и уважаю.
   Я так и не смог понять нетривиальный ход его мысли.
   Подошел Серега - молоденький администратор в промасленной насквозь футболке с полустершимся логотипом "Адидас".
   - Две недели,- деловито пробасил он, лениво кивая на моего покореженного четырехколесного друга.- Если будут запчасти. И подменной машины у меня сейчас нет. Если только на следующей неделе.
   - Эх,- я изобразил дежурное расстройство, хотя, право слово, ожидал худшего.
   - Изверги,- изрек Вася, одновременно весело подмигивая Сереге.- Ну ничего, сейчас жена приедет - я тебя до метро подвезу.
  

* * *

  
   Ленку, васину жену, я видел тогда первый и последний раз. Маленькая, особенно в сравнении с массивой фигурой мужа, крашеная блондинка с прямыми недлинными волосами и поразительно ярким загаром, сразу бросающимся в глаза. Вела она себя тихо, настолько тихо, что показалась запуганной и забитой, что соответствовало моему исходному представлению о жене нового русского. При мне, однако, Вася держал себя более чем заботливо, непрерывно шутил свои грубовато-неказистые шуточки и всячески пытался ее разговорить.
   Дети, трехлетняя Маша и Витя, постреленок лет шести, наоборот, отличались завидной энергией и общительностью. Всю дорогу на заднем сидении ленкиного джипа царил такой кавардак, что казалось удивительным, как машина до сих пор не развалилась на части. Временами папаша бросал отпрыскам дежурное "цыц", которое отнюдь не остужало их разрушительный задор. Все это так не вязалось с образом матерого уголовника, что не общайся я с Васяном в другой обстановке, можно было бы подумать, что этот благочинный отец семейства пытается казаться куда брутальнее самого себя. Оставалось только догадываться, каким представал этот заботливый семьянин в, так сказать, рабочее время.
   Таким вот нескучным образом мы доехали до метро.
   - Может все-таки дашь телефончик?- вяло осведомился Васян.
   Я улыбнулся и помотал головой.
   - Ну, тогда бывай.
   - До свиданья,- отозвалась со своего места Лена и почему-то, ни с того, ни с сего, это прозвучало как "проваливай".
   Мое, только начавшее улучшаться, настроение улетучилось, как дым.
  

* * *

  
   Мы сидели в маленьком кабаке на окраине Асунсона и большими стаканами без счета заливали в себя дешевое аргентинское вино. Сперва я еще пытался изображать галантность, но руки у меня тряслись и скоро Рите пришлось самой взяться за неженский труд по розливу пойла в пузатые, не слишком чистые стаканы. Она вообще чувствовала себя несколько лучше: женщины, как правило, менее впечатлительны, да и годы, прожитые здесь, послужили ей неплохой закалкой.
   Мы перебирали свежие фотографии, и с каждой новой мне все больше становилось не по себе. Я и без снимков я помнил каждую секунду этого дня. Помнил тогда, помню сейчас и, вероятно, не забуду еще очень-очень долго, хотя, конечно, эмоции с тех пор основательно притупились. Помню митинг, себя с фотоаппаратом в руках, Риту, с отрешенным видом взирающую на буйства этой чужой, непонятной для нее страны. Помню, как похолодело у меня внутри в тот момент, когда распаленная, несмолкающая толпа развернулась в нашу сторону и густой неразрывной массой хлынула по направлению к американскому посольству. "Начинается",- подумал я, опуская камеру. Потом мне стало стыдно за свой страх, присутствие Риты умножало этот стыд, но у меня не было времени для самобичевания. Толпа надвигалась, я поправил фокус и снова принялся снимать.
   Техника, привыкшая к фотографированию могучих моторов и футуристических кузовов, с трудом адаптировалась к съемкам беснующихся человеческих масс. Я психовал, крутил настройки, кадры выходили нечеткие, рваные, с искаженным цветом и размытыми контурами. В голове была каша, из-под фонтана адреналина прорывались нечеткие оборванные мысли. О чем думают все эти люди? Сегодня их главные враги - президент Перрейра и начальник полиции Ортега, и они готовы взять штурмом американское посольство, где, по слухам, обоих видели пару часов назад. Распаленные граждане маленького Парагвая бесстрашно бросают вызов мировой сверхдержаве, хотя одному богу известно сколько таких ортег и перрейр пережила их страна и почти никто из них не был лучше теперешних. Я представлял себе, как недоуменно пожимают в этот момент плечами в Вашингтоне, Брюсселе, Москве и Пекине и работа журналиста-международника, к которой я так самозабвенно стремился, начинала казаться мне бессмысленной и абсурдной.
   А потом вдруг случилось страшное. Сперва я увидел его глаза. Может быть я был первым, кто обратил на них внимание: бегающие, ошалелые, полные ужаса глаза мальчишки, щенячье-наивные и напуганные, как никогда не бывает напуган взрослый, повидавший жизнь, человек. Через плечо у мальчишки висел автомат, его накачанные мускулы выпирали из-под легкой тропической униформы, а макушку прикрывал зеленый берет морского пехотинца Соединенных Штатов. Он еще старался стоять во фрунт, но там, в черных его зрачках, уже видна была бесноватость отчаяния, которая толкает людей на безумные, подчас ничем не оправданные поступки.
   Он, без сомнения, был опытный, видавший виды малый. Трудно представить, сколько сержантов, капитанов и полковников пытались навсегда вышибить страх из этой аккуратно и коротко подстриженой головы. Но вся эта свирепая муштра, многие часы подготовки, многочасовые труды психологов и военных педагогов враз испарились перед реальностью разъяренной толпы. Солдат стоял, отделенный от ревущей возбужденной массы тонкой ажурной решеткой, судорожно тиская рукоятки своего оружия и на лице его читалась безнадежность. Он был один против тысячи, ему неоткуда было ждать защиты и не у кого просить поддержки. Он понимал это, пот катился по его щекам, губы судорожно подергивались вокруг полуоткрытого рта.
   Я так и не понял достоверно, как развивались события в следующую пару мгновений. Возможно, толпа попыталась сломать решетку, хотя в тот момент я ничего подобного не заметил. Может кто-то кинул камень, а скорее всего у парня просто окончательно сдали нервы. Я бросился на землю, скорее инстинктивно свалив рядом с собой и Риту, и тогда он внезапно вскинул ствол и принялся поливать все вокруг длинными беспорядочными очередями.
   Толпа всколыхнулась, подалась назад, затем вперед, из нее послышались глухие выкрики. Откуда-то из глубины раздались выстрелы, сперва один, потом еще и еще. Из посольства стали выбегать люди: кто-то скрутил и поволок внутрь беднягу-морпеха, остальные принялись стрелять поверх голов, отгоняя людей. Навряд ли им стоило тратить силы: людская масса, недавно такая темпераментная и полная ярости, смешалась и ринулась, не разбирая дороги, в арки, подъезды и узкие ответвления боковых проулков. Только сейчас я осознал, что их в самом деле не так уж и много - тысяча, может быть две, едва ли больше.
   Когда я окончательно восстановил самообладание, все уже завершилось. На площади валялись те, кому не удалось убежать: с полсотни сбитых с ног и раздавленных паникующими демонстрантами, ближе к решетка лежало трое или четверо из тех, в кого попали пули. Перед посольством какой-то человек в штатском энергично размахивал руками, развертывая оцепление. Вокруг враз стало неправдоподобно тихо и пустынно. В этот момент я впервые почувствовал ком в горле и понял, какие в самом деле слабые нервы у современного, цивилизованного человека.
   И лишь еще позже, когда Рита едва ли не силой уводила меня с площади, я внезапно осознал, что стихийные протесты закончились и революция, по сути, подавлена. Подавлена одним-единственным иностранцем, американским сопляком с трясущимися руками, со страху сделавшим то, на что не рискнул признанный тиран и душегуб Перрейра.
  

* * *

  
   Наверное, мне не хватает терпения. Признаюсь, мне всегда недостает времени: когда стремишься взять от жизни все, что она способна дать, дорога каждая секунда. Поэтому меня так несказанно, неслыханно раздражает, когда приехав куда-либо, я обнаруживаю закрытую дверь и должен, словно кошка, бродить вокруг, ожидая пока разгильдяй-хозяин соблагоизволит возвратиться от своих чрезвычайно важных дел.
   Я сидел в машине, не глуша мотор, чтобы не замерзнуть. Смотрел, как редкие капли холодного осеннего дождя расплываются по стеклу и ждал, пока кто-нибудь придет, чтобы открыть калитку. Автосервис, где работал Габоев, закрывался после восьми, на часах была половина шестого, так что оставалось надеяться лишь на его вечно безработную и вечно где-то шляющуюся пассию.
   В другом месте я бы, пожалуй, пренебрег дождем, хоть на на редкость противным и неприятным, и пошел прогуляться на часок-другой, но обитатели Зотовки не внушали мне ни малейшего доверия. Вся деревня, от хозяина "градообразующего предприятия" - убогой авторемонтной мастерской - до последней бабки-торговки, жила трассой. Непросыхающее народное вече у местного универмага - трех ларьков у раздолбанной вдрызг автобусной остановки - не оставляло сомнений в том, что битва за урожай завершилась героическим отступлением. Ее результат можно было наблюдать неподалеку: зотовские тетки, разбитные и деловитые, покрывали собой всю придорожную обочину, каждый метр от въезда в деревню до выезда из нее. Спрос был невелик, предложение не баловало разнообразием, так что рентабельность этого бизнеса представлялась весьма спорной. Зато недвусмысленные взгляды, которыми изредка удостаивался мой "Мерседес", не оставляли сомнений, что отлучись я хотя бы на минуту, его, "в интересах семейного бюджета" немедленно развинтят до последней гайки. Если только не унесут на руках куда-нибудь за околицу, чтобы изучить с еще большим тщанием и без посторонних глаз.
   Я дослушал последний диск и позорно подумывал, не вздремнуть ли, когда в стекло машины постучали. Я подпрыгнул и мячиком выскочил наружу: по опыту знаю, что, бывает, кроется за такого рода стуком. Но это была лишь бабка в засаленном фиолетовом платке, толстая и старая, негодная даже для торговли овощами.
   - Что, милок, Этих ждешь?- проскрипела она, кивая на унылый одноэтажный дом, снятый Габоевым на одолженные мною деньги.
   Я кивнул.
   - Зря ждешь. Они ж работают допоздна, раньше десяти не придут.
   Наверное, моя физиономия приобрела черезчур унылый вид, поскольку скрипучий бабкин голос внезапно смягчился:
   - Ну, ты, милок, не грусти. Пошли чаю попьем - а там обратно на пост.
   Она явно по-своему, по-старушечьи потешалась над незадачливым парнем в дорогой иномарке, проводящим время в бесцельном сидении у порога запертого дома.
   - Давай, давай, что зря сидеть-то?..
   Я мялся. Здравый смысл подсказывал, что оставлять "Мерседес" посреди деревни опасно, навязчивое гостеприимство старухи только усиливало паранойю. С другой стороны, обижать ее было неохота: для старой деревенской бабки, почти не отходящей от своей калитки, каждый новый человек был целым событием. К тому же я и впрямь был не прочь хлебнуть горячего и поговорить с живым человеком вместо многочасового прослушивания знакомых пластинок.
   - А машину во двор поставим,- словно откликаясь на мои невысказанные сомнения, добавила старуха,- чтобы из окна видно было.
  

* * *

  
   Самолет стоял на краю летного поля. Непомерно огромный для небольшого, в сущности, аэродрома, он выглядел здесь абсолютно инородным телом, коим и являлся. Помпезная надпись "Россия", занудливо тянувшаяся через фюзеляж, только усугубляла это впечатление.
   Борт, спешно присланный МЧС на случай экстренной эвакуации российских дипломатов из раздираемой революцией страны, улетал почти пустым. Полдюжины журналистов, уже упаковавших свое громоздкое барахло в длинные профессиональные саквояжи, с десяток скучающих спасателей, чьи навыки так никому и не пригодились, военный атташе посольства, вызванный в Москву для плановых консультаций - все они буквально растворялись во вместительном салоне ИЛа.
   Я смотрел на белобрысую моложавую физиономию второго пилота, лениво курившего последнюю предполетную сигарету на высоте двух с половиной метров над землей и думал о дурацкой сущности нашего государства. Тонны авиационного бензина, истраченные на ненужный перелет в другой конец земного шара, очевидно, мало волновали и экипаж, и его высокое руководство. Зато все они, от юркого офицера-спасателя в погонах старшего лейтенанта, до невидимого московского босса, которому трижды звонили за инструкциями, были страстно озабочены тем, чтобы никто, кроме государственных служащих паче чаяния не просочился в полупустой салон. Напрасно Эмиль, а позже и сам Лев Натанович обрывали телефоны московских кабинетов, тщетно Анна Валерьевна курсировала от одного пилота к другому, изображая на пухлом усталом лице обворожительную улыбку - корреспонденту частной газеты вход на борт был категорически заказан.
   Меня не пустили даже попрощаться с Валентином. Его привезли в черном посольском лимузине, вынесли на носилках и бегом переправили в салон, словно скрывая от посторонних глаз. Возможно, так оно и было: кому нужно лишний раз привлекать внимание к единственному иностранцу, пострадавшему в ходе революции, о которой конфликтующие стороны предпочли забыть на следующее же утро?
   Досталось ему, кстати, здорово и совершенно не по делу. Возможно, усатого оператора по недоразумению приняли за янки, а скорее кому-то просто приглянулась дорогая съемочная аппаратура. Бедняга, так мечтавший поскорее забыть о далеких странах и вернуться на любимую дачу, получил закрытый перелом черепа и тяжелое сотрясение мозга. Случилось это в каких-нибудь ста метрах от гостиницы в самом спокойном из городских районов. Я узнал об этом первым: в больнице он назвал мой номер телефона, и, соответственно, принял на себя все заботы по организации лечения едва знакомого человека в чужой, неизвестной мне стране. Спасибо Рите, которая помогла связаться с посольством, разыскала страховую компанию и сделала тысячу других необходимых дел, о самом существовании которых я не имел ни малейшего понятия. Анне Валерьевне же я смог сообщить что-либо только к вечеру: на мой вопрос, могу ли я увидеть ее, администратор отеля лишь многозначительно поднес палец к губам и хитро подмигнул.
   Самолет слегка подпрыгнул на кочке, взревел и пошел на взлет. Изнемогающий от жары полицейский помахал ему вслед и торопливо полез в кондиционированную кабину своего пикапа. Я тяжело вздохнул и, взвалив сумку на плечо, поковылял к зданию аэропорта. В этот момент со стороны рулежной дорожки раздался короткий звук клаксона и знакомый черный джип стремительно накатил на меня прямо через летное поле.
   - Не взяли?- иронично улыбнувшись осведомилась Рита,- Ну, значит будет немножко времени посмотреть страну.
   Она приветливо улыбалась, и я почувствовал, что неудачи последних дней судьба возместила мне сполна.
  

* * *

  
   Я выключил компьютер и потянулся. Было что-то около двух часов ночи и даже сладкое сознание выполненного долга не могло заглушить страстного желания спать. Внизу под окном тускло поблескивал вороненными боками "Мерседес". Обычно я оставлял его на ночь под фонарем, чтобы местным алкашам и вездесущим нарикам было не так сподручно снимать колеса. Сегодня фонарь не горел, поэтому приходилось каждый полчаса отрываться от дел и смотреть, все ли в порядке с машиной.
   Дети спали. Мирно посапывал Вовка: накануне мы сыграли с ним штук десять шахматных партий. Малый был слегка одержим шахматами и, если бы не детский азарт и опрометчивость, уже сейчас обыгрывал бы меня девяносто девять раз из ста. Мы резались с ним практически каждый вечер, и раз от раза мне становилось все труднее сохранять необходимый паритет. Будь моя воля, я бы прямо сейчас отдал его в шахматный кружок, но Галка отвергала эту мысль, как блажь, которая к тому же, окончательно подорвет хрупкое вовкино здоровье.
   Мишка спал суетливо, постоянно вертелся и несносно мял постель. Все вечера он проводил у телевизора, и ни его мать, ни я ничего не могли с этим поделать. Мишка выбирал только самые мирные, самые спокойные мультики и все-равно нередко кричал и метался по ночам, переживая увиденное во сне.
   Галка еще не ложилась. Я мысленно дивился ее трудолюбию и неутомимости. Вставая в семь и ложась в два, она ухитрялась сверх того переделать чертову тучу домашних дел, а ведь она работала полный восьмичасовой рабочий день, а зачастую - еще и сверхурочные.
   С кухни доносились голоса. Сперва я решил, что Галка смотрит телевизор: изредка она позволяла себе такую возможность. Однако, прислушавшись, я с удивлением различил знакомый тягучий баритон Дона Ромео. Одному Богу известно, как он незаметно просочился мимо меня на кухню - за делами я не расслышал даже шороха. Было любопытно, что принесло этого хлыща в столь неурочный час, поэтому я прислонил ухо к стене и, стараясь производить как можно меньше шума, прислушался.
   Видимо они беседовали уже давно и теперь наскакивали друг на друга, не опускаясь до вразумительных аргументов.
   - ...По-моему ты обнаглел,- говорила Галка громким шепотом, прекрасно слышным через тоненькую деревянную перегородку,- заявляешься третий раз за месяц и каждый раз требуешь все больше и больше.
   - Раньше ты так не говорила,- обиженно возмущался Ромео, даже не стараясь приглушать свой звучный, насыщенный голос.
   - Послушай, мне надо кормить двоих детей, и я не могу постоянно оплачивать твои идиотские развлечения.
   - Это не развлечения,- в его плаксивом тоне появилась агрессия,- это моя жизнь! Ты отравила себе молодость, выскочив замуж и наплодив детей, а я не собираюсь свои лучшие годы вкалывать как ишак. Мне надо успеть пожить прежде, чем влезть во все это дерьмо: работа - семья - семья - работа...
   - А я, следовательно, должна за это платить?
   Последовала пауза. Я балдел от простоты и нахрапистости этого щенка, имеющего наглость прожигать жизнь на деньги едва сводящей концы с концами матери двоих детей, и даже не утруждающего себя какими-то моральными основаниями. На месте Галки я бы давно вытолкал его взашей.
   - Знаешь что,- Ромео окончательно стал в позу,- по-моему это все твой хахаль. Он что, не только тебе денег не дает, но еще и на твои лапу наложил? Зачем ты вообще с ним связалась, если он даже семью обеспечить не может? Или совсем невтерпеж было?
   Галка ответила что-то совсем тихо, я не смог разобрать, что именно. Впрочем, слушать дальше мне и не хотелось. Я оторвался от стены, и, не стараясь больше сохранять тишину, пошел к ним.
   - Здорово!- наглые глаза Дона Ромео смотрели на меня кристалльно чисто, будто не он только что говорил обо мне гадости.
   - Привет,- я усилием разжал кулак.- А теперь пошел вон.
   - Чего?
   - Пошел вон, говорю.
   Галка молча смотрела на меня без всякого удивления. Я отметил про себя, что даже дома она никогда не носит мягкие тапочки и домашний халат.
   - Это что, твоя квартира?- Дон Ромео набычился и озлобленно завизжал. При его комплекции получалось смешно и жалко.
   - Нет,- сказал я, покрепче ухватил Ромео за ворот свитера и поволок к двери. После пары пинков он бросил попытки отбиваться, обмяк и покорился своей участи, продолжая негромко подвывать. Я не обращал на это никакого внимания - разница в габаритах позволяла не церемониться..
   Я вытащил его на площадку, прицелился и сильно двинул ботинком в пятую точку. То был первый и последний раз, когда я спустил человека с лестницы.
  

* * *

  
   - Зря Вы с ним так...
   Ахмед Асланович бросил на меня тяжелый неодобрительный взгляд.
   - Он просто черезчур добрый и доверчивый, и принял всю эту историю слишком близко к сердцу.
   - Добрым надо быть к кошечкам и собачкам. И различать где доброта, а где правосудие. Когда доброта противоречит правосудию - это значит грош цена такой доброте.
   Его тон был резким, куда резче, чем я ожидал. Со мной говорил не любящий отец моего лучшего, давнишнего друга, а несгибаемый советский прокурор с двадцатилетним стажем работы в следственных органах. Спорить с ним было все равно, что пытаться поднять джип без домкрата, но ради Руслика я попробовал.
   - Закон может быть несправедлив.
   - Хм... И много вы, молодые, знаете о справедливости?
   - Справедливость абсолютна и от возраста не зависит.
   - Абсолютна?.. Ну, пусть так. А почему, собственно, закон вообще должен быть справедлив?
   - Так законы для того и пишутся, чтобы установить справедливость.
   - Вы так считаете, молодой человек? Вы ошибаетесь! Законы существуют для того, чтобы установить четкие, общеизвестные и общепонятные правила. Справедливые или нет - не суть как важно. Главное, что эти правила заранее известны, и заранее известно, что будет, если их нарушать. А справедливость... Скажу вам, молодой человек, по секрету - нет в мире никакой справедливости. Справедливость - это бессмысленная абстракция, которая нужна для оправдания слабости, глупости или чего-нибудь похуже.
   Я не смог скрыть недоумение.
   - Знаешь, Игорь,- он вдруг слегка смягчился, хотя и оставался угрюм и сосредоточен, как никогда,- мне приходилось допрашивать много разных людей. Насильников, например. Мало кто из них действительно маньяки вроде этих картонных голливудских кинозлодеев. Большинство, подавляющее большинство - просто несчастные слабохарактерные пацаны, которым не хватает воли справиться с собственной похотью... ну или э-э-э... "страстностью", как вы теперь говорите. Многие из них так сразу и заявляют, мол хотел я ее, ничего с собой не мог поделать. И ведь правда - не мог! А сажали мы их лет эдак на восемь, и не все потом с зоны возвращались. Справедливо? Не знаю. Ну безволен он, ну не может справиться со своими желаниями... Так безволие - не уголовное преступление, а страстность и способность на поступок - так и вовсе большие человеческие достоинства.
   - Ну, это уже передергивание,- заметил я, хотя и не мог нащупать очевидного изъяна в его логике, на удивление напоминающей временами логику Руслана.
   - Никакое не передергивание. В Древней Руси за воровство отрубали руки. Это было справедливо. Тогда. Сейчас за это дают условный срок. И это тоже справедливо. Сейчас. Знаешь почему? Потому что нет на самом деле никакой такой справедливости, а есть закон. Хороший, плохой, нравится - не нравится, есть порядок и надо ему следовать. Чтоб не остаться без рук.
   - А то, что все народное достояние заграбастала кучка олигархов - тоже значит справедливо?
   Я лез на рожон. У меня не было достаточно сильных аргументов, чтобы разбить его отточенную годами теорию, оставалась лишь надежда довести ее до абсурда и заставить противоречить самой себе.
   - Народное достояние? Ты это к чему?... Ну что ж, пусть будет "народное достояние... А тебе не кажется, что русский народ имеет на него не больше прав, чем эта, как ты говоришь, кучка олигархов? Собственно, русский народ - он и есть самый главный олигарх.
   В этот момент я впервые вспомнил, что имею дело с чеченцем.
   - Кого ты называешь олигархами? Людей, которые получили массу материальных благ не заслужив их собственным трудом, тратящих их на роскошь и развлечения и не знающих, что такое бескорыстная помощь ближнему? Так посмотри вокруг повнимательнее. Может быть это русский народ в поте лица валил палеозойские леса, которые через миллионы лет превратились в нефть, уголь и газ? Он оказался в нужное время в нужном месте, точь в точь, как твои "олигархи". И точно также не знает, куда девать неожиданно привалившее богатство. Про помощь ближнему я уж и не говорю...
   Продолжать полемику в таком ключе мне не хотелось.
   - Так причем тут Руслик? Ну, не хватило у него духу сдать девчонку полиции! И бросить ее на произвол судьбы тоже не хватило. Но вы же сами говорите: безволие - не уголовное преступление.
   Я повторял то, что днем раньше слышал от Габоева. Тогда я готов был спорить с ним до хрипоты, но сейчас вовсе не был уверен, так ли уж он неправ.
   - Укрывательство убийцы - уголовное преступление... Но, что это мы? Я ж ему не прокурор, я ему отец. За преступление его пусть судит суд. А я сужу за подлость. Он бросил моих внуков, бросил женщину, которой был нужен, он предал свою семью, свой род... Извини, непростительно и непрощаемо.
   - Он просто ушел к другой. Посчитал, что ей он нужнее.
   - Когда мужчина берет себе женщину, он делает выбор. За свой выбор надо отвечать. Всегда. Всю жизнь. Он может взять их две, три... женщин много и пророк не осуждал полигамию. И отвечать за всех. Убийство, насилие - все это можно при желании понять и даже оправдать. А у подлости оправдания быть не может.
   Он поставил стакан на стол, шумно сглотнул и встал.
   - Иди, Игорек. Ты славный парень, но нам вряд ли когда-нибудь удастся понять друг друга.
   Я не был с ним полностью согласен.
  

* * *

  
   Кубик желтого, не первой свежести, сахара на дне натертой до блеска древней-предревней сахарницы, такой же блестящий самовар с непомерно большим краном, фаянсовый кофейник с отбитой ручкой - давно мне не приходилось чаевничать в подобной обстановке. От сияющей чистоты и поразительной нищеты зотовской хаты веяло воспоминаниями далекого детства. Подгнившей, но все еще крепкой дачей, ведром с облупившейся эмалью, ржавой железной бочкой под обломанной на середине водосточной трубой. Даже чай бабка заваривала тот же самый - "со слоном", от московской чаеразвесочной фабрики номер один.
   - Ма-ашка,- неожиданно громко окликнула старуха таким тоном, будто подзывала козу или корову,- иди чай пить.
   Я вздрогнул.
   Из-за старого одеяла, заменявшего междукомнатную дверь, послышалось недовольное пыхтение.
   - Ма-ашка!
   - Иду, иду,- одеяло задергалось, и из-за него показалась сердитая физиономия. Увидев меня она моментально преобразилась: недовольные морщины разгладились, на губах появилась слащавая, удивительно двусмысленная улыбка.
   - Вот,- заметила бабка то ли с иронией, то ли с гордостью,- ухажера тебе привела.
   По коже у меня пробежали мурашки.
   Машка, меж тем, снова исчезла за одеялом, из соседней комнаты донеслись торопливые шорохи и позвякивание. Еще через секунду она появилась снова, теперь уже в полном боевом облачении первой деревенской красавицы.
   Я всегда считал, что москвички склонны одеваться вульгарно, слишком прямо истолковывая пресловутую сексуальность и слишком часто отдавая ей предпочтение перед элементарным здравым смыслом. Теперь мне захотелось извиниться перед ними: всеми вместе и каждой в отдельности.
   Зотовская обольстительница, ради которой, как стало понятно, и было затеяно чаепитие, была, на мой вкус, действительно недурна собой. В меру крупная, фигуристая, весьма прилично сложенная и вполне смазливая лицом. В общем, что называется, Бог не обидел. Если бы ей хватило ума ограничиться тем, чем наделила ее природа, какой-нибудь в меру экзальтированный богемный художник или начинающий режиссер вполне мог увидеть в ней образец классической русской красавицы.
   Увы, девица, очевидно, была полна вульгарной решимости не оставить в тени ни одно из своих достоинств. И если потрясающе короткую юбку ей, при ее ногах, вполне можно было бы простить, то густой слой отвратительной дешевой косметики безнадежно перечеркивал все ее природные преимущества. Страшнее же всего были манеры. Ее походка, осанка, речь - все было пропитано той смесью приторности и наглости, которая делает общение с такими девицами совершенно невыносимым для цивилизованного человека.
   - Привет, я - Маруся,- произнесла она, словно после бабкиных воплей все еще нуждалась в каких-то представлениях.
   Я промолчал.
   - Ты из Москвы?- продолжала допытываться красотка, многозначительно поводя обильно подведенными глазами.
   Я кивнул. Комната быстро заполнялась ароматом духов, настолько густым, что мне сразу же стало нехорошо.
   Бабка, демонстративно отвернувшись, разливала чай.
   - У тебя есть девушка?
   - Есть,- представляю, что было бы со мной, ответь я иначе.
   - Красивая?
   Я почему-то сразу представил Риту, хотя у меня хватало девушек поближе.
   - Да.
   - Как я?
   От ее топорности просто захватывало дух. Интересно, кем она работает? Продавщицей? Парикмахершей? Ее руки не были руками колхозницы, с таким-то маникюром. Бабка поставила на стол чай, начатую банку варенья и исчезла за дверью.
   - Не хочешь со мной разговаривать? Я тебе не нравлюсь?
   Я чувствовал себя то ли дурачком, то ли импотентом. Меня одолевало необоримое желание подняться и уйти. Но за окном уже лило, как из ведра, и делать там было совершенно нечего.
   В том же ключе мы проговорили еще минут пятнадцать.
   - Ну, милок, ты совсем чего-то нос повесил,- в критический момент бабка появилась вновь, волоча за собой пару мокрых поленьев.- Рассказал бы Марусе про Москву, она ж там с пеленок не была.
   Я пожал плечами. Москва была для меня само собой разумеющимся фактом, настолько очевидным, что рассказывать про нее мне было совершенно нечего.
   - Ну и ладно,- резюмировала красотка, бросая быстрый взгляд за окно,- не очень-то и хотелось.
   - Ма-ашка! Ты идешь?- раздался с улицы крикливый девичий голос.
   - Так дождь же,- бодренько отозвалась Маруся, сразу забывая кокетливость и томность.
   - Пройдет скоро...
   Машка поднялась из-за стола и начала торопливо напяливать полиэтиленовый дождевик.
   - Эх ты...- протянула бабка, глядя на меня с нескрываемой укоризной,- Упустил девку-то. Скромный ты больно. А еще городской...
   Поздно ночью, уезжая от Габоева, я едва не влетел в прицеп неосвещенной фуры, запаркованной на обочине рядом с парой таких же дальнобойных монстров. Стайка девчонок в голос торговалась с водителем, грузным, чуть поддатым мужиком, наполовину высунувшимся из кабины. Его сменщик лениво бродил вокруг, используя внеплановую остановку для технического осмотра и мелкого ремонта. Маруси тут не было, но я был уверен, что нашел бы ее где-то рядом, если б вдруг захотел. Придорожная деревня Зотовка испокон века жила проезжим трактом, а проезжему тракту нужны не только картошка и кабачки.
  

* * *

  
   Уверен, это была самая счастливая неделя в моей жизни. Отец Риты, разведчик с сорокалетним стажем, оказался на удивление милым и добродушным человеком. Многократно расшифрованный всеми контрразведками мира, а потому сосланный на край света на почетную полупенсию, он находил смысл жизни в созерцании окружающего мира. Как многие престарелые отцы, он души не чаял в дочери, но не очень разбирался, да и не стремился разбираться в тонкостях ее воспитания. Умная, с железным характером и незаурядной целеустремленностью, Рита легко сделала его проводником собственной воли и намерений. Он не только не смел вмешиваться в ее личную жизнь, но и всячески потакал всевозможным прихотям, которых, признаемся, было немало. В этот раз такой прихотью оказался я.
   Асунсьон - удивительно скучное место. Особенно - Асунсьон послереволюционный, где все культурные учреждения закрыты, магазины разорены и никто даже не помышляет работать. Но Петр Тимофеевич отличался удивительной изобретательностью. Кроме того, у него везде были свои люди: в пароходной компании, в национальном аэроклубе, и даже среди индейцев-охотников из отдаленных провинций на границе с Боливией. Благодаря ему, мы катались на катере, прыгали с парашютом и гоняли на джипе по первобытному лесу в то время, как все вокруг едва-едва отходило от революционного паралича. Правду сказать, я почти забыл и о Руслике, и о командировке, и, пока Эмиль, скрипя зубами, насчитывал мне сумму зря потраченных суточных, моя жизнь текла как один непрерывный отпуск.
   К сожалению, отдых никогда не бывает вечным. И когда в пятницу я далеко за полночь возвращался в номер, портье вместо дежурного кивка приветствовал меня длинным узким конвертом. В конверте лежал авиабилет на воскресенье с лакончной надписью: "Оплачено".
   Утром я рассказал об этом Рите. Она посмотрела на меня долгим, немигающим взглядом, покачала головой и спросила только:
   - Ты ведь не сможешь остаться еще, так?
   - Не могу,- подтвердил я, чувствуя, что никогда еще не был так огорчен,- Поехали со мной?
   Она пожала плечами:
   - В Россию? Зачем?
   А затем добавила, как бы что-то взвешивая про себя:
   - Это была очень хорошая неделя. Не стоит ее портить.
   Она приехала провожать меня в аэропорт, молча смотрела, как я ставлю чемоданы на бегущую дорожку элеватора и коротко помахала рукой, прежде, чем направиться к выходу.
   Я все еще смотрел ей вслед, когда с противоположной стороны зала послышался шум. Четверо людей в одинаковых черных пиджаках вели пятого - в белой рубашке и пятнистых, защитного цвета штанах . Этого парня я узнал сразу. Тот самый морпех с трясущимися губами, что охранял американское посольство в приснопамятный революционный вечер. Теперь на его лице не было и тени неуверенности. Он шел спокойной быстрой походкой, хотя руки его были перехвачены наручниками, а двое в штатском крепко сжимали их повыше локтей.
   Они прошли через зал под молчаливые взгляды немногочисленных пассажиров. У противоположной двери морпех оглянулся и как-то тяжело, невесело улыбнулся, глядя поверх всех нас на эту неприветливую, навсегда оставляемую им страну. Один из штатских сильно толкнул его в затылок и все пятеро быстро исчезли в посадочном коридоре.
   Человек, которому Хуан Антонио Перрейра был обязан своей властью, а, кто знает, может быть и жизнью, человек, которому он должен был бы отлить памятник в бронзе и поставить на центральной площади своей столицы, отправлялся теперь под суд, как обычный уголовный преступник.
   Боюсь ошибиться, но, кажется, через неделю или две его нашли повешенным в своей камере.
  

* * *

  
   - Ну ни черта себе!
   От неожиданности я аж раззявил рот.
   - Не ожидал, а?
   Я согласно покачал головой, потихоньку приходя в себя. Мне хорошо помнилась хибара, которую мы с Русликом сняли для него в Зотовке: покосившийся фундамент, подгнившие бревна, неструганный дощатый пол. Снаружи ничего и не изменилось, разве что добавилось поленьев в поленнице, да примялась трава на дорожке, что вела от ворот к крыльцу. Зато внутри!
   Некрашенные доски пола сменил аккуратно уложенный ковролин. Рваные раскладушки исчезли, вместо них возникли непритязательные, но новые и довольно добротные кровати, явно не самодельные, как и вся остальная мебель: столы, стулья, большой книжный шкаф и даже торшер в плотным зеленым абажуром. Казалось, Руслан нашел в подвале волшебную лампу, ибо только джинну было по силам подобное преображение.
   - У тебя в сервисе золотая жила?
   Руслик только улыбнулся.
   - Сервис - это теперь, знаешь ли, хобби. Чтобы не потерять привычки к физическому труду.
   - Вот,- он почти театральным жестом распахнул дверь в бывшую кладовку, некогда доверху забитую строительным хламом и садовыми инструментами,- мой рабочий кабинет.
   С этого момента я перестал чему-либо удивляться. Ни дома, ни в самом лучшем заграничном отеле мне даже не снились такие условия для работы. Два компьютера, телевизор с большим экраном, гора электроники, книжные полки...
   - Интернет?
   Габоев энергично кивнул:
   - Там и живу.
   - А как подключаешься?
   - Спутник...- произнес он тоном Гамлета и устремил взгляд к потолку.
   Я едва не выругался от зависти.
   - И где же так платят за работу в Интернете? Может и мне податься?
   - Тебя не возьмут,- ответил Руслик после короткой паузы.
   Он, конечно, не имел ввиду сказать ничего плохого, просто констатировал факт.
  

* * *

  
   - Ты идиот? Нет, ты форменный, несомненный, законченный идиот!
   Галкин голос в телефонной трубке поносил меня последними словами. Я стоял посреди дороги, растерянно глядя на торчащий из канавы зад "Мерседеса" и слушал, как она изливает на меня свое волнение и тревогу. Думаю, именно тогда до меня окончательно дошло, что я ей небезразличен.
  

* * *

  
   - Не ваш?- спросила, нагнувшись к окошечку, дама средних лет в униформе работника магазина. Она вела за руку заплаканного ребенка лет шести.
   - Нет,- сказал я и снова уткнулся в книгу.
   Огромная парковка перед универсамом была полупуста: на дворе стояло воскресенье, близился вечер и лишь немногие посетители торопились до закрытия набить багажник запасами провианта.
   - Жалко,- вздохнула дама, поворачиваясь спиной.- Прямо не знаю, что и делать.
   - А что случилось?- поинтересовался я, хотя это было совершенно не мое дело.
   Дама охотно обернулась:
   - Потерялся!- возмущение буквально рвалось из нее наружу.- Представляете, потеряли ребенка!
   - Не потерялся я,- всхлипнул пацаненок, зачем-то вырывая руку, которую женщина все это время крепко сжимала в своей,- меня мама бросила.
   - Как так, бросила?- я закрыл книгу.
   - Бросила!- голос мальчишки терялся в слезах и соплях, изредка прорываясь сквозь частые рыдания,- Захлопнула дверь и уехала.
   Я взял его за плечи и повернул к себе лицом.
   - Так не бывает,- мне хотелось быть в этом уверенным,- пошли искать.
   - Мы уже полтора часа ищем,- вмешалась дама,- Уже и по громкой связи объявляли - вы разве не слышали.
   - Не слышал. И неужели нету?
   - Никого! Милицию придется вызывать...
   - Только не милицию! Не надо милицию!- неожиданно резво запротестовал пацан и слезы брызнули на его чистую, хорошо отглаженную курточку.
   - Может вы поищете?- нерешительно предложила дама, явно ожидая, что я откажусь,- Мы через пятнадцать минут закрываемся, а у меня свой дома с температурой...
   - Ладно,- сказал я, сам не знаю почему.- Садись!
   Я усадил его на пассажирское кресло и мы отправились мотать круги по парковке.
   Через полчаса я сдался. Мы объездили все вокруг, обшарили все соседние улицы и окрестные дворы. Ничего похожего ни на алешину маму, ни на ее серебристую "Тойоту" нам не повстречалось и близко.
   К этому моменту он уже успокоился настолько, что был способен внятно рассказать что, собственно случилось. Говорил он долго, начал издалека, но я старался не перебивать. Вся история показалась мне довольно странной, но весьма характерной и небесперспективной с профессиональной точки зрения.
   Сперва Леша рассказал о своем папе, человеке состоятельном и, как мне показалось, с небезупречной деловой репутацией. Впрочем, о работе отца шестилетний мальчик мог сказать очень немного, так что мое впечатление опиралось скорее на ощущения. К отцу парень относился тепло, хотя тот был всегда занят и, по лешиному мнению, уделял ему совсем мало времени. Однако, по опыту зная, сколь многого склонны требовать дети, я не стал сильно придавать значение этой стороне его рассуждений.
   Сложнее оказалось с мамой. Свою маму Леша любил беззаветно, как и полагается ребенку его возраста. Тем не менее в воспитательном процессе мать не отличалась особым тщанием: частенько прибегала к рукоприкладству, надолго оставляла сына запертым в доме и вообще у нее были в жизни дела поважнее.
   Но случилось неожиданное: пару недель назад отец выгнал их обоих из дома. В его пересказе это звучало так: сперва папа с мамой долго о чем-то разговаривали, не кричали, но видно было, что они ссорятся. Потом мама собрала вещи, взяла сына и сказала, что они уходят. При этом мальчик безапелляционно уверял, что виноват во всем был папа, слова "выгнал из дома" я услышал от него раз двадцать, так, что у меня даже возникло сомнение, не заучены ли они под диктовку.
   Так или иначе, мама с Лешей поселились у другого мужчины - дяди Кости - и с этого момента их отношения стали гораздо теплее. На мальчика больше никто не кричал, не бил и не оставлял без обеда. Наоборот, его щедро кормили конфетами и покупали новые игрушки. Вот и сегодня они купили замечательную железную дорогу, два самолета, конструктор, краски и целое семейство плюшевых медвежат. Положили все это в багажник, а потом мама велела ему оставаться снаружи, села в машину и уехала.
   Уехала, видимо, далеко, поскольку мы ее так и не нашли. Ни в тот вечер, ни две недели спустя, хотя имели на руках ее адрес, телефон и ко всему кучу новых знакомых в органах социальной опеки.
  

* * *

  
   - Она хоть красивая?- спросила мама, выставляя на стол очередное блюдо с пирожками.
   - Красивая,- рассеянно подтвердил я, но она лишь скептически покачала головой.
   - Не понимаю я, зачем тебе это нужно...
   Я вскинул на нее недоуменный взгляд. Ее лицо выглядело озабоченным.
   - Ты же видный, серьезный парень...- снова начала мама, и тут я понял к чему катится этот разговор.
   - Ну?
   - Баранки гну,- неожиданно рассердилась она.- У твоей барышни двое детей, развод и тридцать с гаком лет биографии. Да будь она хоть Венера Милосская - кому она нужна? Через десять лет она - никому не нужная стареющая тетка, а ты - молодой мужик в самом цвету. Зачем оно тебе надо?
   - Мама,- начал я терпеливо,- твои матримональные взгляды устарели лет двести назад...
   - Дурачок,- отрезала она коротко,- это не стареет. Да и фамилия у нее та еще.
   - Ну, фамилия-то тут причем?!..- возмутился я.
   Она пожала плечами и снова зачем-то полезла в духовку.
   - Ладно,- произнесла она и легонько всхлипнула,- сам думай. Ты - молодой, тебе жить. Куда мне с моими советами...
   И по щеке у нее покатились скупые старушечьи слезы. Тут мне подумалось, что маме сейчас всего пятьдесят три, хотя работа и образ жизни сделали ее гораздо старше, и что многие вещи она, вероятно, понимает лучше меня. Быть может, она не так уж и неправа? Честное слово, я и вправду не знал, зачем мне все это нужно.

* * *

  
   "Ну, спасибо",- думал я и молчал.
   - Ты небесталантен,- говорил Эмиль Гуцулов густой непрерывной скороговоркой, глядя на меня поверх мощных очков в блестящей модной оправе.- Да, небесталантен. Но жутко, жутко неорганизован. Это видно в твоем поведении, в твоих текстах, в твоем отношении к работе. Да, к работе! Честно скажу, мы ждали от тебя большего. Конечно, кое-что местами было очень даже неплохо, но этого недостаточно. Недостаточно!
   Лев Натанович согласно кивал головой. Он развалился в широком кожаном кресле и аккуратно отглаженные брюки натянулись, на его заплывших жиром ляжках.
   - В общем у нас пока нет причин тебя увольнять. Увольнять мы тебя не будем. Но и за границу тоже в ближайшее время послать не сможем. Это выходит совершенно... небюджетно!
   Эмиль стремительно перемещался из угла в угол, нервно теребя в руках какие-то бумаги. Очевидно, разговор не доставлял ему удовольствия.
   - Мы решили перевести тебя в светскую хронику. Там автомобили, девочки, тусовки, в общем знакомая для тебя тематика. Попишешь там годик. Да, годик. А потом попробуем еще разок.
   - Ты не расстраивайся, сынок,- наконец встрял в разговор главред.- Многие великие люди начинали неудачно. Пока что мы в тебя верим.
   Честно сказать, лучше бы он этого не говорил. Нет ничего более отвратительного, чем дожить до тридцати с лишним лет, сменить дюжину мест работы, написать сотни статей, чтобы услышать эти "сынок" и "ты небесталантен".
   Я сухо поблагодарил и попрощался в полной уверенности, что работаю в "Известиях" последний день.
  

* * *

  
   Рубен выглядел обыкновенным армянским парнем, можно сказать наитипичнейшим представителем армянских всех парней. Невысокий, слегка заросший густой черной щетиной, в пыльной кожаной куртке и новых джинсах от лучших китайских кутюрье.
   Рубен был строителем. Не каменщиком и не плотником: каменщиками и плотниками у нас в Москве в основном работают таджики. Сначала, правда, он был инженером. Семья Рубена перебралась в столицу еще во времена позднего СССР, да так и осталась, накрепко зацепившись за сытую московскую жизнь. Потому, помимо диплома приличного института в кармане у Рубена был российский паспорт, а дома - жена-украинка с тремя малолетними детьми.
   Заботы у Рубена тоже оригинальностью не отличались. Хорошая школа для старшего, хороший педиатр для младшей, скопить немного, чтобы послать пару сотен бабушке в Ереван, да починить, наконец, вечно барахлящий карбюратор старенькой "девятки".
   С этими заботами он зашел как-то поздно вечером в подъезд своего дома, заранее предвкушая плотный ужин, диван и футбол, в перерыве которого можно было бы заменить подтекающий кран в ванной, по поводу которого жена занудствовала уже не первую неделю.
   На втором этаже его остановили двое. Не бритоголовые, боже упаси, самые обыкновенные парни в спортивных куртках, каких в Чертаново пруд пруди.
   - Привет, хачик,- сказал один, с длинными патлами до самых плеч. У него было одухотворенное лицо начинающего музыканта и массивное серебистое кольцо со стекляшкой.
   - Ты что, здесь живешь, хачик?- осведомился другой, тот, что стоял ближе.
   Рубен напрягся.
   - Ненавижу черных,- продолжил патлатый без выражения.- Расплодилось гадов, нормальным людям жить негде.
   Его красивые, правильной формы, губы презрительно скривились.
   - Ты здесь живешь, хачик?- снова перебил второй, казавшийся старшим.
   Рубен молчал. Он уже понимал, к чему идет дело и не показал бы дверь своей квартиры даже под пыткой.
   - Вот что, хачик,- снова продолжал старший,- у тебя ведь много денег, верно? У вас, черножопых, всегда много денег.
   Он сделал многозначительную паузу.
   - Договариваемся так: ты сейчас отдаешь нам то, что у тебя с собой и то, что припрятал дома - и мы тебя не трогаем. До весны. А?
   Говорил он деловито, без малейшей агрессии. Видно не в первый раз.
   - Пошел ты...- работа на стройке поразительно обогащает лексикон. Матерился Рубен без малейшего акцента.
   - Лучше отдай,- посоветовал старший все также безмятежно, но по тому, что он все еще медлил, тратя время на болтовню, стало ясно, что они все-таки немного трусят.
   Рубен ждал. У него не было ни малейшего сомнения, что сейчас его будут бить, оставался лишь вопрос: для острастки или сразу всерьез? Он слышал немало рассказов о подобных встречах и, судя по ним, шансы были пятьдесят на пятьдесят.
   Он стоял на ступеньках и смотрел, как длинноволосый блондин с внешностью музыканта достает из-за отворота куртки широкий складной нож. В голове Рубена все еще не укладывалось, что в Москве, в его Москве, в самый обычный рабочий день может случиться подобная оказия.
   А потом его охватил страх. Тупой животный страх в котором нет даже частицы разумного начала. Страх, которому невозможно сопротивляться. Он понял, что перед ним смерть, и ужас, внушаемой ею сделал все за него. Не будь этого страха, он, наверное, так и стоял бы посреди лестничного пролета, пока холодная сталь не вонзилась бы под ребро, и удар башмака не исковеркал бы покрытое щетиной лицо.
   Рубен не помнил, почему упал тот, что стоял ближе. Разбитые костяшки пальцев и ноющая боль в плече подсказывали, что виной тому был сильный удар правой, но сам момент удара он вспомнить не мог, как не мог и сказать, почему вдруг решился ударить первым.
   Потеряв напарника патлатый опешил. Он был младше, неопытнее, и, несмотря на свою наглость, не умел принимать решения в одиночку. Он отступил на пару шагов и принялся быстро-быстро размахивать ножом без видимой цели и смысла.
   - Валил бы ты...- посоветовал ему Рубен, но тот только криво усмехнулся.
   Со второй попытки Рубен поймал его руку и выкрутил ее за спину. Нож шмякнулся на бетонный пол и, мелодично позвякивая, запрыгал вниз по ступенькам. Музыкант захрипел. Ударом ноги Рубен заставил его опуститься на колени и, уже полагая, что все закончилось, вдруг увидел, что второй, старший, снова поднимается на ноги.
   Тогда он ударил снова. Ударил уже беспомощного человека, того, что стоя на коленях выл от боли в вывернутой до предела руке. Ударил не со зла, а просто для того, чтобы не оставлять противника за спиной, ногой в затылок, сильно и метко, и мимоходом услышал, как хрустнула кость в том месте, где позвоночник присоединяется к черепу.
   А затем, много позже, может через двадцать минут, а может и через полчаса, он стоял и смотрел, как к его подъезду подкатывают машины красными мигалками и машины с синими мигалками, как из них выходят люди, одни в белом, другие в сине-сером, как они бегут к нему, что-то выкрикивая на ходу. Смотрел, словно в кино, на корчащегося на полу человека в спортивной куртке и на второго, нелепо и безжизненно свесившего лохматую голову в лестничный пролет.
   Потом перед ним отворилась дверь УАЗа и прокуренный голос за спиной сказал почти ласково:
   - Ну, что стоишь, хачик? Давай полезай.
  

* * *

  
   Леша жил у нас почти три недели и мы настолько смирились с его присутствием, что начали подумывать, не подать ли документы на усыновление. Малый он был неглупый, сильно избалованный, но забавный и довольно приятный в общении. С Мишей и Вовкой они подружились с порога и втроем образовывали удивительно органичную шайку маленьких негодников. Лешины родители не объявлялись, квартира, где они жили, равно как и квартира "дяди Кости", пустовали, и не было видно никаких шансов распутать этот маловразумительный клубок загадок.
   И тут появился Вася. Он приехал вдруг, безо всякого приглашения и, пробасив с порога: "Привет, пресса, дело есть", вломился прямо в гостиную даже не снимая ботинок. Видимо, у него действительно было дело: по-крайней мере раньше он никогда не вел себя столь бесцеремонно. Но, увидив Лешу, он моментально забыл зачем пришел, и на его щекастой физиономии отобразилось непомерное удивление:
   - Привет, пацан. А ты здесь откуда взялся?
   - Дядя Василий!- парнишка едва не запрыгал от восторга,- Помогите мне, я потерялся.
   - Как это - потерялся?
   Я наскоро рассказал ему все, что знал. Леша периодически перебивал меня мелкими замечаниями, видно было, что с Васей они знакомы давно, и он нисколько не боится и не стесняется этого добродушного, но несколько страшного на вид человека. По мере моего рассказа Вася становился все серьезнее, а его периодическое "так..." звучало столь многозначительно, что Мишка с Вовкой прижали уши и тихо-тихо убрались в детскую.
   -Так...- выдохнул он в последний раз уже совсем-совсем не по доброму, когда я закончил. Сейчас разберемся.
   Через секунду он уже яростно допрашивал кого-то в телефонную трубку:
   - А где Мажор?.. И что он там делает, в Тюмени?.. Ясно, а баба его где?.. А кто знает?.. В общем как узнаешь - сразу перезвони... мать.
   Перезвонили ему быстро, после чего процент ненормативной лексики в васиной речи резко возрос, и я окончательно перестал понимать, о чем идет речь.
   Наконец, Вася убрал телефон в карман серого в темную вертикальную полосочку пиджака и подмигнул Лешке:
   - Ну что, малой, поехали к папе с мамой?
   Тот радостно запрыгал и бросился собирать вещи.
   Мы с Галкой стояли в нерешительности, не зная, что и подумать. Наконец, снизойдя к нашей растерянности, Вася повернулся в мою сторону и пробурчал, словно бы про себя:
   - Жена, видишь ли, от него ушла... Как маленький, честное слово. У него под началом пятьсот человек, а на бабу управы найти не может!
   И уже с порога, чуть смягчившись, ободряюще прогудел:
   - Все нормально, пресса! Сейчас мы это дело уладим.
   После чего укатил неизвестно куда с ребенком на заднем сидении.
  

* * *

  
   - Надо сказать, я полагал, что Вы умнее...
   Седовласый человек с орлиным носом поглядел на меня неодобрительно.
   Келли, бесшумная, как привидение, налила ему очередную чашку чая и растворилась в глубине комнаты.
   - Скажите, вот я сейчас сижу и с вами разговариваю - неужели я похож на зверя, пожирающего без разбора христианские души?
   На зверя он похож не был. Жестким, уверенным взглядом и четкой отрывистой речью он напоминал отставного военного или чекиста. Этот человек не любил тратить слова понапрасну, каждая его фраза звучала, словно команда, и мы, четверо молокососов, внимали ему с почтительным молчанием.
   - Вот вы,- он слегка повернул голову в мою сторону. Я, очевидно, интересовал его больше других, поскольку, единственный из присутствующих, принадлежал к противоположному лагерю.- Вы - журналист. Вы знаете, как делается информация. Вы сами делаете информацию. И тем не менее, ваша голова по уши забита дешевой пропагандой, которую, между прочим, второпях скроили ваши же коллеги.
   Я нейтрально покачивал головой, не торопясь вступать в спор.
   - Вы говорите, что терроризм - это мировое зло. А я говорю, что терроризма не существует. Его нет, нет как явления.
   Я молчал. Перебивать его было бесполезно, да никто и не пытался.
   - Мирового терроризма нет, и никакого терроризма нет. Есть борьба слабого против сильного. А когда ты слаб, средства выбирать не приходится.
   Тут я, наконец рискнул вмешаться.
   - Борьба против мирного населения всегда аморальна. Ничто не может оправдать убийство ребенка.
   Я сглотнул. По коже пробежали мурашки. Честное слово, я ощущал себя студентом, возразившим профессору посередине лекции. Хуже всего, что мне не приходило в голову ничего нового - я в самом деле говорил заученными фразами, нахватанными из книжек и телевизора.
   - Мораль...- он задумчиво покрутил в руках ложку,- мораль - штука относительная. Когда у вас есть дом, семья, машина и дача, вы можете подавать нищим и не брать сдачу на кассе. Когда у дома плачут голодные дети, не зазорно и воровать.
   И насчет мирного населения, я думаю вы живо бы переменили мнение, когда на углу вашей улицы будет стоять танк, и ваша дочь будет бегать в школу огородами, чтобы не попасться на глаза пьяному десантнику... Скажу как очевидец - в таких условиях слова о "мирном населении" как-то забываешь.
   Наступила коротенькая пауза.
   - Вторая Мировая война, между прочим, породила страшную вещь...- сейчас он скорее напоминал преподавателя философии,- Теперь каждый знает, что в настоящей войне нет мирного населения. У армии есть фронт и есть тыл. И больше ничего. Никакого мирного населения - только тыловое обеспечение.
   Руслан скептически сложил губы, последняя мысль "профессора", похоже, показалась ему черезчур радикальной. Тот набросился на него с новым жаром, словно только и ждал чьих-нибудь сомнений.
   - Разве нет? Подумайте сами. Зачем люди испокон века ведут войны? Ради земли. А то, что вы называете "мирным населением" было и есть ни что иное, как придаток к определенной территории. Завоевал землю - вот тебе и народ впридачу. И ему, народу, в общем все-равно под кем жить. Кто-то, желательнее, кто-то нет, а в целом - без разницы.
   Скажу ответственно - у нас в Ичкерии нет и никогда не было мирного населения. Мирное население - это суть кто? Трусы, конформисты, просто предатели. Такие есть везде, но большинство из нас никогда и ни при каких условиях не смирится с оккупацией.
   Из философа он мгновенно превратился в оратора, потом, нехотя, снова перешел на свой обычный, иронично-поучительный тон.
   - Кстати, и вы тут не мирное население. Вы - разложившийся тыл.
   Он дал нам время проглотить оскорбление.
   - Мы не можем воевать с танками. Но мы можем воевать с теми, кто послал эти танки. Мы можем воевать с вами, и когда побежите вы - побегут и они. В чем-то правы: мы слабы, у нас нет морали, потому что нет другого способа победить. Но мы должны победить, и мы будем побеждать.
   Я собрался с духом, чтобы посмотреть ему в глаза. Они не были глазами змеи, наоборот, это были спокойные глаза сильного и мудрого человека, уверенного в своей правоте.
   - Зачем вы меня позвали?- спросил я, уже вставая из-за стола.
   Он слегка улыбнулся.
   - Нам не нужно, чтобы нас считали зверями.
   - А если я пойду и настучу на вас прямо сейчас?
   Тут он улыбнулся гораздо более уверенно, и от этой улыбки мне стало чертовски неприятно:
   - Вы не знаете меня, молодой человек, а я вас немножечко знаю. Вы ведь не подведете своих друзей...
   К сожалению, это была правда.
  

* * *

  
   А за углом притаилась смерть. Нежданная и незванная, как всегда, она явилась ко мне телефонным звонком, веселой задорной мелодией сотовой трубки. Не помню, где я тогда был и чем занимался, да я, скажем прямо, и не пытался это вспомнить.
   Помню бескровный галкин голос, бесплотный, как голос призрака:
   - Вовка умер,- сказала она и замолчала, поскольку больше сказать ей в тот момент было нечего.
   Я не стал спрашивать что и как. Я спросил только: "Где ты?" и рванул со стоянки раньше, чем успел до конца захлопнуть дверцу, хотя спешить в тот момент было уже некуда.
  

* * *

  
   - Здравствуйте.
   На нем был длинный черный плащ с хлястиком.
   - Добрый день...
   - Разрешите войти?
   Я пожал плечами. Не люблю пускать в дом незнакомых людей, но трудно отказать, когда тебя просят столь недвусмысленно.
   - Я хотел бы поговорить с Габоевой Галиной Викторовной.
   - Она сейчас выйдет.
   - А Вы, если позволите, кем ей приходитесь?
   Я назвался. Он удовлетворенно кивнул головой:
   - Тогда и с Вами тоже.
   Мы прошли в кухню, я поставил чайник. Вошла Галка, только тогда он снял плащ, повесил его на спинку стула, и, удостоверившись, что мы сидим рядком напротив, словно студенты перед профессором, представился:
   - Денисов Владимир Олегович, Федеральная Служба Безопасности. У меня к вам ряд вопросов относительно Габоева Руслана Ахмедовича и Кочаряна Рубена Ашотовича.
   - Рубена Ашотовича?- переспросил я,- Первый раз про такого слышу.
   - Отлично,- он порылся в кармане, положил перед собой блокнот и что-то записал в нем, старательно прикрывая написанное тыльной стороной руки.
   - Вы?- он кивнул на Галку.
   - Я тоже.
   - Ясно,- он повертел авторучку и вдумчиво оглядел нас из-под узких редких бровей.- Тогда вернемся к Габоеву Руслану Ахмедовичу. Когда Вы видели его последний раз?
   - Год назад,- ответила Галка и слегка сглотнула,- Перед его отъездом в командировку.
   - Ясно,- Денисов из ФСБ снова что-то записал в блокноте,- Вы?
   - Сразу после возвращения.
   - Так. А потом? Он вам звонил? Писал? Передавал что-нибудь через третьих лиц?
   Мы синхронно покачали головами. Я чувствовал, что меня трясет и надеялся, что это заметно только мне.
   - И вам это не кажется странным? Вы все-таки его жена.
   - Я подала на развод.
   - Давно?
   - Два месяца назад.
   - Ясно,- он записал и это.- Ваш муж знает об этом?
   - Понятия не имею.
   Он снова посмотрел на нас, на этот раз пристально и недоверчиво.
   - Но вы ведь пытались ему как-то сообщить? Получить его согласие, договориться об опеке над детьми?
   Галка встала из-за стола, резко отодвинув от себя стул. Это было неожиданно и немного резко. Денисов из ФСБ вздрогнул и слегка подался назад.
   - Этот человек,- Галкин голос был жестким и звонким, как рыцарская кираса,- этот человек меня не интересует. Он предал свою семью, свой дом и своих детей, и я не собираюсь его разыскивать и вообще интересоваться его судьбой. Пусть этим занимается суд. У меня нет никаких сведений о моем бывшем муже, и я очень надеюсь не иметь их и впредь.
   Я удивился, но учел на будущее.
   - Ясно,- снова механически заметил Денисов и тоже встал, попутно захлопывая блокнот.- Спасибо за разъяснения. А насчет суда - вы не волнуйтесь. Он займется.
   - Могу я узнать, в чем его обвиняют?- поинтересовался я.
   - Нет, не можете,- Денисов поглядел на меня с многозначительной улыбкой,- Да и к чему? Вы же тоже с ним не общаетесь.
   Потом дежурно добавил, следуя некоей неизвестной нам инструкции:
   - Если Руслан Ахмедович даст о себе знать - немедленно сообщите мне.
   И, махнув рукой, затопотал вниз по лестнице, даже не оставив своего телефона.
  

* * *

  
   За стеной раздался высокий истошный женский визг. Я резко обернулся. Рубен посмотрел на меня неодобрительно.
   - Где вы их берете?- поинтересовался я, поморщившись. Трое по другую сторону стола вызывали у меня гадливое чувство.
   - Когда как...- пожал плечами Рубен. По его лицу пробежала едва заметная судорога.- Чаще всего с панели. Этих не надо долго убеждать: любви к людям они не испытывают. Да и терять там особо нечего. И родственников у них нет. Серьезных. Правда у таких,- он постучал себя кулаком по лбу,- обычно с головой туго. Тупые. Зато послушные.
   - А идейные бывают?
   - Попадаются иногда идейные, но редко. У которой там мужа убили, или ребенка там. Бывает. Эти надежные. Но взбалмошные, их готовить трудно. Истеричные они. Там.
   Он постучал сигаретой о край пластмассовой коробки из-под масла, служившей Руслану пепельницей.
   - Самое лучшее - это, конечно, студентки. Особенно которую русский, положим, изнасиловал или еще как там обидел. А чаще всего - совсем просто: ее парень там кинул - а она с обиды к нам бежит. Этих мы ценим, они умные, им много чего доверить можно.
   Он посмотрел на меня испытующе, явно думая, не сболтнул ли лишнего.
   - За что ж вы так русских ненавидите?
   - А то вы нас очень любите, да?- угрюмо поинтересовался неразговорчивый кавказский парень в спортивной куртке.
   - Знаешь,- заметил Рубен после некоторого раздумья,- я ведь себя серьезно русским считал. Мне все говорили, мол ты там хачик, чурка, а я им: "Я - москвич, у меня высшее образование". А потом, пока меня били, там, в ментовке, понял - никакой я не москвич. Вот забьют они меня, положим, сейчас до смерти и ничего им за это не будет. Потому что хачик я и чурка, и наплевать на меня там всем. Я когда от них бежал, за забор заскочил. А там малец какой-то, ну совсем сопляк. Пялится в меня и орет: "Тут он, тут он, держи черножопого"...
   Он длинно, по-прорабски, сплюнул в пепельницу и поглядел на меня с вызовом. Я живо представил себе сцену - избитого армянина, прячущегося среди гаражей, сытых грузных ментов, с матом ломящихся следом, и не стал развивать тему.
   - Вы их пытаете?- спросил я, кивая головой на закрытую дверь, из-за которой временами доносились судорожные бабьи рыдания.
   - Чего?- переспросил Рубен с явным раздражением и обидой.
   - Ну там наркотики какие-нибудь, психотропные препараты, подавление воли... Всякое ведь пишут.
   - Ага, а еще - трахаем на дорожку всем джамаатом,- серьезным тоном пояснил угрюмый чеченец и вдруг резко, без всякой паузы, расхохотался.
   - Мы что, по-твоему, совсем того?- Рубен покрутил пальцем у виск,.- Кому они враги - вам или нам?
   - Как же вы их тогда готовите?
   - Ну да, все тебе расскажи...- он озабоченно почесал указательным пальцем в затылке.- По-разному, пожалуй, готовим. Иной там скажешь, что лучше в рай, чем всю жизнь солдатской подстилкой - так ее уже и готовить не надо. А вообще - по-всякому бывает. Фильмы там показываем, как вы наших... без разбору...- он снова ожесточился, жесты его стали шире, а фразы - короче и злее.- Лекции всякие там... Учим в общем. Как в институте.
   - Без насилия?
   Из-за двери снова послышались всхлипы.
   - Ну мы же не дураки...- он заметил направление моего взгляда,- ты так туда не смотри. Мы ей там кино показали. Про то, как русские трех пацанов расстреляли и дом сожгли. А в доме - годовалый младенец и старая бабка... Занятное кино. "Девятая рота". Можешь потом посмотреть. Она там до сих пор отойти не может.
   - Нервная,- с сожалением вставил парень в спортивном костюме,- сперва лечить придется.
   - И вы такое снимаете на пленку?- у меня не укладывалось в голове. Сидят, значит, в засаде здоровые мужики и терпеливо пишут на видео, как перед ними жгут живьем стариков и младенцев. При этой мысли спина у меня начала покрываться мурашками.
   - А что нам еще там делать?- изумился Рубен.
   А потом, вероятно поняв вопрос до конца, добавил:
   - Мог бы - взорвал бы всех к лешему. Да вот только много вас...
   - Не нас,- поправил я его, но он, кажется, пропустил мою реплику мимо ушей.
  

* * *

  
   Звучит странно, но мне никогда не удавалось понять собственную мать. Вот уже тридцать с лишним лет ее мысли и поступки раз за разом ставили меня в тупик. Она всегда знала, что надо делать, и всегда поступала наоборот. И самое скверное - никогда нельзя было сказать наперед, какую глупость она учудит в следующий раз.
   Я хорошо помнил, как они расходились с отцом. Как мама рыдала, валялась у него в ногах и в бессильной ярости царапала пол под его бесстыжим взглядом, который сам он полагал величественным и отрешенным. Помню, как она рвала в мелкие клочья его фотографии, как едва придя с работы падала на диван и как я втихаря замачивал мокрые от слез наволочки в облупившемся старом тазу. Двадцать лет я не видел своего отца, не слышал его голос, не ловил на себе его жесткий, без тени жалости и смущения взгляд и, право слово, не испытывал от этого ни малейшего неудобства.
   - Заезжай,- сказала мама, словно речь шла о пирожках с грибами,- Папа очень хотел бы тебя увидеть.
   Я онемел и чуть не застыл посреди улицы
   - Ты что?- спросил я, все еще не оправившись окончательно.
   - Он уже совсем старенький, Игорек,- тихо отозвалась она, словно это все объясняло.
   - А эта стерва?
   - Эта?- переспросила мама машинально,- Эта ушла два года назад. Только узнала, что у него рак - и сразу ушла. Зачем он ей, больной, нужен?
   - И что, ты в самом деле вернешься к нему?
   - Я уже тоже старенькая, Игорек. И я не могу больше одна.
   По-моему, я пообещал ей приехать, хотя был уверен, что не сдержу слово.
  

* * *

  
   Из "Известий" я не ушел, но и в светской хронике не задержался. При всех моих недостатках, я не был ни самым большим идиотом, ни самым большим лентяем в редакции. Время было лихое, газету лихорадило, народ увольнялся, и как-то вдруг выяснилось, что квалифицированных новостников катастрофически не хватает. Тут Эмиль вспомнил, что моя карьера в "Известиях" начиналась с чеченской темы, и недолгая опала забылась сама собой, вытесненная давлением обстоятельств. Так, неожиданно для самого себя, я стал главным в редакции спецом по Чечне.
   Надо признать, что к тому моменту мое представление о Кавказе ограничивалось в основном объемом вечерних теленовостей. Бывать там мне не доводилось даже в детстве, а из знакомых кавказцев я мог назвать лишь Руслика, всегда горячо и искренне считавшего себя русским.
   Делать было нечего, никакого желания продолжать мусолить гламурные сплетни и строчить заметки с автосалонов у меня не было, и я принялся учить матчасть. Естественно, я не стал слоняться по библиотекам, вороша горы периодики и мучаясь с пыльными подшивками пожелтевших газет. В наше время журналистские изыскания делаются одним щелчком компьютерной мышки и я, как и большинство коллег, ударился в интернет. И не прогадал.
   Я не стратег и не тактик, никогда не служил в армии и знаю о ней исключительно по книжкам и рассказам из третьих рук. И все же я возьму на себя смелость заявить: современная война проигрывается только и исключительно в компьютерных сетях. Доказательства? Пожалуйста!
   На изучение матчасти мне потребовалось два вечера. В первый я исходил вдоль и поперек все, что строчила по теме официальная пресса. Читать было скучно - писали все больше одно и то же, причем все это подозрительно напоминало мое собственное творчество. Я заглянул на странички разнообразных ветеранов: половина из них не загружалась вовсе, вторая половина сочилась желчью. Читать первые три было небезынтересно, потом начинались повторы, от судорожных поисков рябило в глазах, тянуло выпить и залечь спать не снимая ботинок.
   Второй вечер я решил посвятить боевикам. Все вокруг твердили, что их интересы великолепно представлены в интернете, тем не менее первые пять ресурсов, куда я попытался попасть, оказались недоступны, а шестой оказался домашней страничкой анонимного дагестанского школьника. Наконец, уже к ночи, мне удалось раздобыть нечто стоящее, и оно, как водится, вознаградило меня сполна. Великолепный дизайн, прекрасная навигация, четкие профессионально снятые фотографии, даже видеоролики на русском, английском и арабском языке. Настоящая высококлассная работа, какие не всегда могут позволить себе даже весьма уважаемые печатные издания.
   И все же, главным здесь был не дизайн. Главным был текст. Четкий, внятный, логичный и эмоциональный, какого никогда не встретишь у скучающих акул официальных изданий, получающих гонорар пропорционально числу печатных знаков. Большинство статей не имело подписи, под некоторыми стояли ничего не значащие псевдонимы. Наверное составитель думал таким образом сбить с толку спецслужбы, и, возможно, ему это удалось. Вот только обмануть наметанный взгляд опытного журналиста куда сложнее, чем обалдевшего от бобин и микрофильмов шпиона с Лубянки. Все материалы сайта были написаны в одном стиле, одним слогом, и, честное слово, я хорошо знал, чей это слог.
   Когда много лет день за днем работаешь с человеком бок о бок, читаешь все, что он пишет, пишешь вместе с ним и даже за него, ошибиться в таких вещах совершенно невозможно.
   К чести Руслана он не стал отпираться, и так в моей жизни появились Рубен, Ваха и вся их разношерстая банда.
  

* * *

  
   - Что будете пить?- хмуро поинтересовалась дородная дама из-за стойки. Очевидно, мы побеспокоили ее в неудачное время, вызвав нешуточную внутреннюю борьбу. С одной стороны долг велел ей обслужить посетителей, тем более таких перспективных с точки зрения потенциальной платежеспособности и длины чека. С другой - по первому каналу только что начался дневной сериал, без которого жизнь, как известно, становится неполноценной и лишенной смысла. Борьба эта столь явственно отражалась на лице барменши, что мне, право слово, стало как-то неловко ее беспокоить.
   - Мартини,- ответила Келли, покосившись на меня робко и многозначительно, так что я сразу понял, что мне придется платить за двоих.
   - Кока-колу со льдом.
   Я был за рулем.
   - Льда нет,- немедленно откликнулась дама.
   Очевидно, холодильник находился в помещении, откуда не был виден телевизор.
   - Даже в рекламную паузу?
   - В рекламную паузу будет,- ее глаза резко вскинулись из-под густо накрашенных ресниц, и по щекам разлился виноватый стыдливый румянец.
   Мы сели за столик у выхода. Через полупрозрачную полиэтиленовую дверь балагана виднелась зотовская трасса, по которой изредка проносились тяжелые фуры.
   - Ну?- сказал я, дав ей сделать второй глоток мартини.
   Келли подняла голову и устремила на меня долгий взгляд, глубокий и грустный. В наступившей паузе, я в очередной раз отметил, что она в самом деле недурна собой и, повернись жизнь немного иначе... Впрочем, повернись жизнь немного иначе, у нас не было бы ни малейших шансов познакомиться, что, безусловно, было бы лучше всего.
   - Забери меня отсюда. Пожалуйста!- сказала она вдруг, быстро и неожиданно. Внезапнее всего было то, что с неплохого уже русского она мгновенно переключилась на английский, так что смысл фразы дошел до меня не сразу.
   - Забрать куда? В тюрьму?
   В следующую секунду мне стало невыносимо стыдно. Не знаю почему в разговоре с ней у меня с языка слетали одни только гадости.
   - Здесь еще хуже тюрьмы,- она сделала еще глоток мартини.- Я здесь как рабыня, самая настоящая рабыня. Я не могу никуда отлучиться, ничего сделать, даже поговорить с кем-нибудь без его ведома.
   - А в тюрьме могла?
   В глубине души я понимал, что совершенно напрасно развиваю эту тему. Но в каждом из нас сидит бес, которого не так-то просто одолеть.
   - В тюрьме?..- в голове мисс Хадсон словно щелкнуло реле,- Но здесь-то ведь не тюрьма! Здесь я вроде как свободна... А на самом деле - здесь еще хуже...
   Она говорила спокойно, совсем не так, как тогда, в Чикаго.
   - Представляешь, стоит мне три минуты поговорить с мужчиной, как он устраивает мне настоящий допрос.
   Ее стакан почти опустел.
   - Руслик - он ведь тебя любит,- пояснил я, размышляя,- и многим пожертвовал ради тебя. Между прочим.
   Келли поставила стакан на столик и, запрокинув голову, пригладила назад волосы. При этом я еще раз отметил про себя, что она все-таки симпатичная и мне стало жаль, что душа этой приятной девушки некогда дала такую сильную червоточину.
   - Но он мне совсем не нравится,- сказала она после минутной паузы.- Совсем-совсем. Абсолютно! Ты знаешь, что такое - жить с мужчиной, который тебе совсем-совсем не нравится?
   Произнесено это было тихо, без всякого вызова и агрессии. И все же мне вдруг стало не по себе. Разумеется, я и понятия не имел, каково это - "жить с мужчиной, который не нравится". А вот она - знала не понаслышке. И однажды это закончилось весьма и весьма плачевно. Для мужчины.
   На секунду мне захотелось позвонить товарищу Денисову. Рассказать что к чему. Увидеть, как подъедет машина, из нее выйдут сильные, компетентные, уверенные в себе люди и увезут эту бесовку прочь из моей жизни. Навсегда.
   Разумеется, ничего подобного я не сделал. Я лишь легонько потрепал ее по плечу и, стараясь придать своему голосу как можно больше сочувствия, принялся уверять, что все образуется. Потом мы вышли из кабака и она направилась к дому, а я сел в машину и укатил в Москву. Но еще долго в моей руке отдавались тепло и мягкость этого почти случайного прикосновения, и я чуть-чуть чувствовал себя предателем.
  

* * *

  
   Когда говорят, что на человеке нет лица, как правило, это означает, что он чем-то сильно испуган или расстроен. Но в отношении Галки эту метафору можно было понимать буквально. По-крайней мере я не сразу узнал ее, хотя едва не сбил с ног в приемном покое.
   - Где он?- машинально спросил я, подразумевая, что быть может чего-то недопонял, и что-то еще можно исправить, помочь и спасти.
   - Там,- она показала глазами на белую больничную дверь позади себя,- Повезли на вскрытие.
   Я сел и усадил ее рядом с собой. Мне было не по себе. Я никогда не оказывался в подобных ситуациях и совершенно не представлял, что здесь можно и что следует предпринять. Как утешить мать, потерявшую ребенка, да и можно ли это сделать вообще? Нужно ли разговаривать с ней или лучше просто помолчать, дав ей свыкнуться с горем? И если говорить, то об этом или о чем-то другом?
   - Как же это?- голова моя раскалывалась и голос звучал совсем неискренне, но ей, кажется, это было совершенно все равно.
   - Не знаю...- Галка не плакала, не впадала в оцепенение, ее темные умные глаза продолжали жить, одни на белом неподвижном лице.- Вернулся домой, сказал, что устал, и лег. И все...
   Меня перекосило, когда я вообразил, как это было. В голове не укладывалось, что шестилетний ребенок может вот так среди бела дня лечь к себе в кроватку и умереть. Вдруг. Безо всякой причины. Еще вчера мы с ним азартно гоняли фигуры по доске и спорили, кому мыть посуду после ужина. И все.
   - Габоева. Галина Викторовна. Есть такая?- грянул позади резкий канцелярский голос.
   - Есть,- ответил я и встал. Галка смолчала.
   - Врожденный порок сердца,- ответил голос без малейшей паузы,- Ничего нельзя было сделать. Очень сожалею.
   И дверь захлопнулась.
   Я приоткрыл ее и просунул голову внутрь:
   - А... это... по поводу похорон?
   - Зайдите в комнату восемь, там все расскажут.
   Я закрыл дверь, погладил Галку по волосам и, оставив ее сидеть, неподвижно уставившись в противоположную стену, направился искать комнату восемь.
   - Леночка, поставь чайник,- донеслось из-за двери.
   У медиков продолжался рабочий день.

* * *

  
   Хлопок по плечу получился у Ростислава сильнее, чем следовало бы. Еще чуть-чуть и я рефлекторно вмазал бы ему по физиономии. Чистый инстинкт, разумеется.
   Ростислав был нашим штатным фотохудожником, а также большим любителем плоских анекдотов и розыгрышей на грани нешуточной обиды. Подобный метод приветствия он считал само собой разумеющимся, но, несмотря на это, я сохранял с ним прекрасные отношения, поэтому мои статьи всегда были иллюстрированы старательно и добротно.
   - Привет,- осклабился я, привычно изображая радушную улыбку.
   - Здорово. Ты не хочешь подойти в приемную? Тебя там ждут. Уже полчаса как.
   - А почему не сообщили?
   - Так вот - сообщаю.
   Я выругался. Беззвучно, но мои губы шевелились достаточно красноречиво.
   - Точно меня?
   - Ну я что, совсем идиот?- Ростислав изобразил на лице смертельную обиду, хотя никакой обиды, разумеется, не было, равно как и повода для нее.
   - А послать никак нельзя? У меня со вчерашнего дня завал, материалов нету, пишется хреново...
   - Послать? Это запросто. Хотя если бы меня позвала в приемную такая девочка...,- он многозначительно причмокнул,- я бы, пожалуй, сходил.
   Я кивнул головой, чувствуя себя весьма заинтригованным. Ростислав проводил меня многозначительной улыбкой и уселся за свой компьютер, прославленный на всю редакцию неисчерпаемой коллекцией порнографических картинок.
   - Ну, здравствуй...- сказала Рита, едва я переступил порог приемной. И, не дожидаясь пока я закрою раскрытый от изумления рот, крепко поцеловала меня в губы.

* * *

  
   Было мокро. Васин джип яростно врезался в липкую снежную кашу, коричневатая грязь фонтанами била из-под колес, немногочисленные прохожие ожесточенно матерились вслед.
   - Быстрее можно?
   - Ять!- хмуро тявкнул в ответ Васян,- угораздило тебя связаться с черномазыми. Теперь век не отмоемся. А впрочем... теперь все равно.
   - Прибавь газу!- он ткнул водителя локтем и тот рванул так, что васины дуболомы, сидевшие сзади, повалились друг на друга. Водитель второго джипа недовольно моргнул фарами и увеличил дистанцию - мутная жижа застилала ему лобовое стекло.
   На въезде в Зотовку было непривычно тихо. Обычно в это время бизнес в самом разгаре и девочки, накинув полиэтиленовые плащи, чтобы не испачкать парадную амуницию, плотными шеренгами выстраиваются вдоль дороги. Сейчас их не было. Знающие дальнобойщики притормаживали, удивленно озирались и, не останавливаясь, катили себе дальше в столицу.
   В переулке, ведущем к дому Руслика, толпились мужики:
   - Чего тут у вас?- окликнул их Васян, опустив тонированное стекло.
   - Да,- лениво отозвался тот,- чечена поймали.
   - Одного?
   - Одного. Но дерется, сука, как окаянный. Толяну руку сломал, у Серого вообще небось сотрясение мозга.
   - Милицию вызвали?
   - Какую милицию?- мужик удивленно всплеснул руками,- Да я, если хочешь знать, сам - милиция. Сейчас наши на бензоколонку пошли, вернутся - и начнем его из дому выкуривать.
   - Угу,- Васян одобрительно покивал бритой головой,- А теперь расступись, братва!
   Мужик сделал шаг в сторону, но остановился и недоуменно оглядел джип.
   - А вы вообще куда?
   - Да за чеченом за твоим приехали,- и притопил газ.
   Руслик держал оборону по всем правилам. Дверь заколочена, подходы к окнам завалены обломками мебели и старым хламом. Убедившись, что мы - это мы, он спрыгнул с чердака прямо на снег, бегом пересек двор и прыгнул в заднюю дверь джипа раньше, чем столпившаяся у забора ватага успела сообразить, что к чему. Бросаться под колеса никто не решился.
   - Где Келли?- еще не отдышавшись до конца спросил Руслан.
   - А я почем знаю? Я думал, она с тобой.
   - У-у-у...- его лицо аж посинело.
   - Она тебе нужна?- повернулся в мою сторону Васян.- Может ну ее?
   Я не знал, что ему ответить. Мне совсем не улыбалось задерживаться в Зотовке еще хоть на минуту, но попади теперь эта дамочка в руки ФСБ, и от господина Денисова, Владимира Олеговича, я бы уже не отвертелся.
   Все эти размышления еще только оформлялись в моей голове, а Руслик уже рвал на себя ручку двери. Дуболомы удержали его, бросили обратно в кресло. На своей территории Васян не позволял принимать решения посторонним.
   - Ладно,- сказал он, наконец, и дал водителю знак тормозить,- Пошли, пацаны, разберемся.
  

* * *

  
   - А поеду-ка я с тобой,- вдруг оживился Васян, выходя из летаргического оцепенения, в котором я наблюдал его вот уже минут пятнадцать.- Может у этого твоего ба-лет-мейстера найдется парочка лишних балерин?
   - Вася,- я сделал укоризненное выражение лица,- ты же женатый человек...
   Обычно он никак не реагировал на подобные дружеские уколы со стороны "прессы", но тут вдруг помрачнел.
   - Ять! Какой я, к черту, теперь женатый?
   - Расстались?
   - Расстались... Ять! Расстались... Ять, да она просто сука! Отправила детей к теще и ушла к Мажору. К Туркмену, понимаешь? Ять!
   Видеть этого самоуверенного человека в таком расстройстве было как минимум непривычно.
   - Ну и ладно,- я постарался напустить на себя театрально-безразличный вид.- Детей потом отсудишь, а балеринами тебя Макс ссудит на год вперед - ибо их у него есть.
   - Хороший мужик ты, Игорь,- он вдруг взял меня за подбородок,- да жаль - нифига не понимаешь в бизнесе.
   Мне было неудобно. Кого другого я бы давно треснул по руке, причем сильно. Но драться с Васяном было делом неблагодарным и бессмысленным.
   - Она же не просто так - разлюбила и ушла. Она ушла к Турк-ме-ну! А у меня, между прочем, половина фирмы на нее записана. Не говоря уж, ять, про квартиру, машины, дачу....
   Он на секунду задумался, потом отпустил мой подбородок и резюмировал:
   - Вот так, Игорек, последние дни я догуливаю. На двоих с Мажором она сделают меня, как котенка. Про папашу ейного я уж и не говорю.
   Тут он бросил на меня грустновато-насмешливый взгляд.
   - А у чечена твоего, кстати, сучка-то ничего... Я б в его годы из-за такой тоже, пожалуй, на рожон попер,- тут он снова помрачнел и добавил,- Динозавр я, Игорек. Мамонт. Такие как я вымерли давно... Ладно, ять, хватит слюнявить. Поехали к балеринам.
   Мы никуда не поехали. Я посидел с ним минут пятнадцать, убедился, что он совсем уснул и вышел. Из квартиры отчаянно несло перегаром.
  

* * *

  
   Я атеист и в бога не верю. Иногда мне кажется, что там, наверху, все-таки кто-то есть, но достоверно я ничего про него не знаю, ни к какой религии не принадлежу и обрядов никаких не соблюдаю.
   И все-таки временами у меня возникает просто физиологическая потребность кому-нибудь исповедаться, рассказать начистоту все, что наболело и неизбывной тяжестью тянет душу. Так было, когда я первый раз утащил конфеты из маминой сумочки. Я покаялся отцу, и он на три дня оставил меня без сладкого. Это оказалось симптоматично: позднее я часто замечал, что стоит мне сознаться в чем-то неприятном, как оно пребольно ударяет по мне другим концом. И все же, носить в себе эту историю я больше не мог.
   Естественно, я не пошел к священнику. Нет смысла исповедаться тому, кому не доверяешь. По той же причине я не обратился к маме. Самое правильное было бы найти товарища Денисова и рассказать ему все начистоту, но одна мысль об этом нагоняла на меня дрожь и тоску.
   И тогда я отправился к Ахмеду Аслановичу. Габоев-старший всегда казался мне чем-то вроде восточного мудреца: неторопливый, рассудительный, справедливый.
   Я рассказал ему все. Совсем все. Все, что знал.
   Он терпеливо слушал, не перебивая и не задавая вопросов, только изредка качал седеющей головой. Наконец, я закончил и поднял глаза. Ахмед Асланович сидел в кресле, прямой и спокойный, и глядел на меня своим жестким всепроникающим взглядом старого советского прокурора.
   - Да,- сказал он, тщательно взвешивая каждое слово.- Порядочно я навидался сволочи. Но чтоб такой... Руслан, конечно, вел себя как последний дурак, да и изрядный поганец - тоже. Но ты, Игорек... Ты - мерзавец прямо-таки эпический, хоть картину пиши. Даже и слов-то для тебя найти не могу.
   Я опешил. Я ожидал чего угодно, но только не такой суровой и ничем не мотивированной отповеди. Нестерпимо хотелось упасть носом вниз и разрыдаться, но, сами понимаете, я не мог себе этого позволить.
   Ахмед Асланович встал.
   - Вот что. Все, что ты мне сейчас рассказал останется между нами. Но к дому моему больше близко не подходи. Увижу ближе ста метров - ударю. А я, хоть и немолодой уже, бью больно.
   Больше он не сказал ни слова, просто взял меня за плечо и, все так же спокойно и без суеты, вытолкнул за дверь. Я ушел от него, так ничего и не поняв.
  

* * *

  
   Первое, что я увидел, едва зайдя в прихожую, были до блеска начищенные мужские ботинки сорок второго размера. Это было неожиданно - посторонние мужчины, право слово, навещали нас нечасто. Галки дома не было, по крайней мере отсутствовали ее зонтик, сапоги и пальто. Я снял куртку и, не разуваясь прошел внутрь.
   На кухне в тишине сидел Дон Ромео и при свете настольной лампы читал какую-то бульварную книжку. Это было еще неожиданнее: я хорошо помнил, как спускал его с лестницы и не думал, что он когда-нибудь появится здесь снова. Тем не менее, при виде меня он нисколько не смутился, только закрыл том и повернулся вполоборота, положив ногу на ногу и слегка откинувшись назад.
   - Ты что здесь делаешь?- спросил я, еще не зная, как с ним поступить.
   - Подменяю Галку,- ответил он безмятежно,- она сегодня задержится.
   - Миша спит?
   - Конечно,- он слегка улыбнулся.- Чаю налить?
   - Я бы предпочел, чтобы ты убрался.
   Он пожал плечами и не двинулся с места:
   - Не ты меня позвал, не тебе меня выгонять.
   - Это мой дом,- сказал я, не чувствуя, правда, особой уверенности.
   - Да?- он побарабанил пальцами по столу,- Давно?
   - Это мой дом, моя семья и мой ребенок,- повторил я с угрозой.- И в твоей помощи я, честное слово, совсем не нуждаюсь.
   Ромео презрительно скривил губы, и я понял, что сейчас он скажет гадость.
   - Знаешь что,- произнес он с нарочитой издевкой,- шел бы ты к этой... к своей бабе.
   Он протянул руку и демонстративно посмотрел на часы.
   - По-моему - самое время.
   Меня аж перекосило от ярости. Кажется, я послал его матом. Он проглотил мои слова с улыбкой, потом кивнул в сторону прихожей:
   - Галка просила передать, что твои вещи на тумбочке у входа. Бутерброды на дорогу - в холодильнике. Она позвонит на следующей неделе. Счастливо.
   На этот раз я не стал спускать его с лестницы. Я пошел в комнату и лег на диван лицом к стенке, чувствуя себя оплеванным до самой макушки.
   Галка вернулась далеко за полночь; когда ушел Ромео я не слышал. По-моему они даже не разговаривали: Галка.всегда была немногословна, а после смерти Вовки из нее с трудом можно было вытянуть хотя бы слово.
   В девять утра я позвонил Рите и сказал, что между нами все кончено. Мне кажется, она не особенно удивилась.
  

* * *

  
   После общения с зотовскими громилами, мисс Хадсон стала поразительно тихой. Ее никогда нельзя было назвать разбитной девчонкой, но с того момента, как васяновы бойцы внесли ее на руках в джип, мне редко удавалось услышать ее голос. Руслику, кажется, тоже. Он, впрочем, также основательно сдулся, уверенность и предприимчивость, излучаемые им в последние месяцы, исчезли без следа.
   Он выбросил куда-то оба телефона - и старый, и новый, никому не звонил и не писал. Кажется, он вовсе не общался ни с кем, кроме меня и своей Келли, да и это общение было, правду сказать, весьма скудным. Большую же часть времени Руслан проводил на огороде, остервенело воюя с сорняками и мелко рыхля жесткую каменистую почву. Со стороны его работа сильно напоминала сизифов труд, но никто из нас не осмеливался заикаться об этом.
   Жили они на даче Макса, занимая второй этаж большого старого деревянного дома. Сперва в этом дощатом, типично летнем сооружении было довольно холодно и неуютно, но с приходом весны стало более или менее сносно. Работы никакой у них не было, да Руслан и не стремился ее искать. Он был убежден, что появись кто-нибудь из них на людях, об этом немедленно узнает милиция, и всех нас арестуют за пособничество терроризму. Даже в этом глухом углу ему постоянно мерещились доносчики и соглядатаи, так что окна в их комнате всегда зашторивались наглухо и ни он, ни она не выходили за ворота днем.
   Макс наведывался на дачу редко, но с окончанием холодов его визиты все учащались. В последние годы он использовал загородную резиденцию исключительно как место для романтических встреч. Даже у балерин обычно имеются как минимум отец и мать, а нередко - еще и весьма солидные ухажеры, и не с каждой из них удобно встречаться в городе.
   Как правило Макс заезжал на дачу на полтора-два часа и несильно докучал Руслику. Присутствие хозяина становилось заметно лишь изредка, когда ему приходило на ум закатить полноформатную вечеринку. В такие дни крохотное поместье превращалось в настоящий балаган. На пикники у Макса редко собиралось меньше полусотни гостей, таких же как он сам молодых людей из мира богемы. Они много пили, много шумели и разъезжались под утро, на всем пути щедро оплачивая услуги подмосковной ГАИ.
   О вечеринках Макс всегда предупреждал заранее. Когда это случалось, Руслик и мисс Хадсон закрывались у себя наверху и сутки не выходили из своей комнаты, стараясь не шуметь и даже не включать свет.
   Несколько раз услугами максовой дачи пользовались и мы с Ритой. Сперва Руслан относился к нашим визитам настороженно, особенно когда узнал, что отец Риты - кадровый разведчик, потом привык и перестал обращать на нее внимание. Наши с ним отношения заметно охладели. Руслик наверняка чувствовал, сколь многим он мне обязан, и это сильно уязвляло его и без того раздраженное самолюбие. Думаю, он охотно перестал бы общаться со мной вовсе, если бы имел возможность обойтись без моей помощи - информационной и финансовой.
   Когда же мне пришлось расстаться и с Ритой, я утратил последний повод появляться в этой глухой и малоприютной тьмутаракани, столь далекой от обычных маршрутов здравого человека. В мае мы с Русланом не виделись ни разу, и только Макс раз в неделю передавал о нем скупые известия: "Жив-здоров, все нормально". Он же отвозил деньги и продукты, которые я покупал в Москве, и его старый драндулет был единственным средством, связывавшим Руслика с окружающим миром.

* * *

  
   После того, как мы расстались, Галка перестала следить за собой и сильно располнела. Я даже не предполагал, что она так быстро наберет лишний вес. Если раньше ей с трудом можно было дать больше двадцати пяти, то теперь она выглядела на все сорок.
   Мы разошлись друзьями, по-крайней мере между нами на было никакого скандала, никто не бил посуду и не порывался пилить шкаф. Тем не менее, с того момента мы не только не виделись, но даже не созванивались. Правду сказать, я не знал, о чем мы могли бы поговорить.
   Тем сильнее я удивился, когда она позвонила первой и попросила меня приехать. В тот момент я сидел в редакции и время для отлучки было самое неудобное, но, разумеется, я немедленно вскочил в машину и прилетел к ней.
   Я позвонил, Галка открыла дверь и впустила меня внутрь.В квартире все было по-старому, разве что чище обычного. Кроме того, в прихожей почти не было лишних вещей, раньше валявшихся там в изобилии.
   - Заходил человек,- сказала она без всякого радушия, даже не здороваясь,- спросил тебя. Назвался Рубеном, сказал, что ты его знаешь. Я ответила, что тебя нет, тогда он оставил записку. Разрешил мне прочитать, но я не стала.
   Она протянула мне сложенный вчетверо лист бумаги. Я удивился, что она не могла зачитать мне его по телефону, ну да у каждого свои причуды. Записка состояла из нескольких корявых слов, торопливо начирканных черной шариковой ручкой:
   "Завтра и послезавтра ездить в метро опасно. Предупредите своих близких. Рубен".
   Наверное, хорошо, что она передала это мне в руки. Я спустился вниз и, даже не переодеваясь, помчался к Руслану.

* * *

  
   Через несколько дней я увидел Рубена в вечернем выпуске новостей. Какие-то люди в форме укладывали его в черный прорезиненный мешок с молнией по всей длине. Лицо было обезображено пулей, тем не менее я почти сразу узнал его. Диктор сказал, что, уходя от преследования, он уложил на месте двух спецназовцев.
   "Ненавижу русских",- вспомнилось мне тогда.
   Один из спецназовцев был калмык, другой - осетин.

* * *

  
   На даче было тихо. Руслик сидел на втором этаже, тупо уставившись в чашку с чаем и молчал.
   - Что случилось?- с порога осведомился я, мгновенно почуяв недоброе.
   - Келли исчезла. Ушла два часа назад, сказала, что вернется минут через пятнадцать. И не вернулась.
   Он говорил медленно, словно в оцепенении. Я подошел и встряхнул его за плечо.
   - Так может и слава Богу? По-крайней мере одной проблемой меньше.
   Руслан поглядел на меня снизу вверх и сказал с какой-то ласковой отрешенностью:
   - Знаешь о чем я думаю? Она никогда не делала мне чай, если я ее об этом не просил.
   Я вздрогнул, потом понял и машинально огляделся по сторонам.
   - Ты уже пил его?
   - Нет. Я же не идиот. Вот, понюхай.
   Я понюхал. На вид это был чай, но пахло от него чем-то совсем другим. Чем-то смутно знакомым, но никак не чаем.
   - Пошли!- сказал я и потянул его за рукав.- Здесь нельзя больше оставаться.
   - Пошли,- ответил он и встал.- Мы должны найти Келли.
   - Зачем?- спросил я довольно грубо.
   - Ну не могу же я бросить ее здесь, вот так, без всякой поддержки.
   Я сплюнул и чуть не силой втолкнул его в машину.

* * *

   "Мерседес" тихо шуршал шинами по ночному шоссе. Кругом стояла тишина, только изредка навстречу пролетали желтые огоньки фар. Руслан сидел тихо, вперившись глазами в окружающую темноту и что-то то ли бормотал, то ли напевал про себя.
   Вдруг он резко дернулся и сильно стукнул меня по плечу:
   - Останови!
   Я затормозил и свернул на обочину. Не думаю, что я бы сделал это осознанно, но у меня, как у любого опытного водителя, есть инстинкт - когда мне кричат "тормози", я торможу. Руслан опустил окно. Мы прислушались. В наступившей тишине снова раздался крик, тихий и невнятный, по-видимому из-за расстояния. Ума не приложу, как он исхитрился услышать его в закрытой машине, да еще на ходу.
   - Поворачивай.
   Я, как зомби, свернул на стоянку грузовиков и почти сразу остановился снова.
   На площадке, едва не упираясь бампером в бампер, стояли три или четыре фуры. В кабине первой горел свет, мелькали какие-то тени. Между фурами сновали несколько человек, очевидно водители, с той стороны доносились глухие вскрики и яростный мужской мат.
   - Она там,- решительно заявил Руслик и выскочил из машины раньше, чем я успел его остановить.
   Я увидел, как он быстро поднял что-то с земли и что есть духу рванул вперед, туда, где по-видимости дрались, шумели и матерились.
   Я не пошел следом. Вместо этого я протянул руку, захлопнул за ним дверь и нажал на газ. На этот раз мне даже не было стыдно - в конце концов, у меня хватало своих проблем и мне до смерти надоело решать чужие.
  
   Џ Константин Хайт
   2004 - 2007
   Шамбург - Бэзингсток - Санкт-Петербург
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   4
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"