Когда я умер, не было никого, кто бы это опроверг Егор Летов
Мы встретились, когда упало небо. Там, где Стикс сливается с Коцитом. Там, где Босх пишет полотна с натуры, под мелодии Мусоргского, музицирующего в мутном молоке межмирья.
Я отдыхал от сует, уютно укутавшись в перепончатые крылья, а перевёрнутый мир ласково подмигивал мне жёлтыми огнями. Счастье... Размеренный плен, лишающий жизнь остроты.
Тогда я ещё не знал, что Оно - повсюду. На кончиках пальцев. В верхних слоях ноосферы. В пыльных хранилищах библиотек. На полках гипермаркетов, рядом с освежающими таблеточками для унитаза. В улыбке младенца, сосущего палец. В морозном узоре на стёклах. В сердцебиении. Оно в текстах Кобейна, вокале Джоплин, риффах Хендрикса и взгляде Моррисона. Да, да! Они, так же, как когда-то ты, познали его, и оно даровало им бессмертие, прежде чем лишить жизни.
Оно наполнило меня, пока я спал. Просочилось, пульсируя, в каждую клетку. Оно путешествует по венам, глядя на мир моими глазами. Слушает. Ходит. Спит. Дышит. Читает стихи. Оно внутри, снаружи, везде! И некуда скрыться... от счастья.
Рви же меня! Рви меня на части. Ныряй в меня. Глубже. Глубже! Опустоши меня, как только ты умеешь.
Бессмысленно. Я слишком слаб. Высосан. Измотан. Меня фактически нет. Есть лишь оно. Всепоглощающее, структуросодержащее, трансцендентное сюжетообразующее оно.
Я вижу его в треснутом зеркале и царапаю себе лицо. Мы не одно и то же. Я слышу его и падаю на колени. Мы не одно и то же. Я чувствую запах. Это запах крови. Моей крови. И рука, сжимающая лезвие - моя. И даже пять слоёв эпидермиса. Один, второй, третий, четвёртый, пятый... Вскрыт. Оно выходит нехотя. Толчками. Сгустками полупрозрачной розоватой жижи. Последний вздох, солоноватый и обжигающий, и его уже нет.
Освобождение.
Катарсис.
Перевёрнутый мир снова подмигивает желтыми огнями... вот только крыльев больше нет.