О РОМАНЕ: В силу стечения трагических обстоятельств, новорожденный младенец обретает физиологию земноводного - способность одинаково комфортно чувствовать себя и на суше, и под водой. С годами молодой человек осознаёт, что является носителем неоценимого дара природы. Он решает употребить его на борьбу с проявлениями Зла, безумие которого всё чаще захлёстывает планету...
Неожиданным контрнаступлением красные прорвали фронт на участке Семипрядинск - Кочетовка и уже ранним утром следую щего дня их передовые разъезды объявились вблизи Вознесенска-Подольского. Создалась реальная угроза окружения. Группа бело гвардейских частей южного участка центрального фронта вот-вот могла оказаться в котле.
Что бы избежать этого Верховный Главнокомандующий отдал приказ отходить за Свиристень на заранее подготовленные позиции. Белогвардейская армия пришла в движение. Её поспешное отступле ние больше походило на паническое бегство. Пример мужества, вы держки и хладнокровия выказывали лишь части дроздовцев, в кото рых царила железная дисциплина...
Июльское утро постепенно разгоралось. День, по всем приме там обещавший быть необычайно жарким, только набирал силу. Пе тухи во дворах ещё не откричали заутреннюю, а солдаты уже про шлёпали разбитыми сапожищами по просёлку мимо покосившихся хат и, оставляя за собой шлейф дорожной пыли, спустились к реке.
Войска спешили к переправе. Ощетинившиеся штыками колон ны сползались к мосту через Свиристень со всей необъятной степи.
Сверху они напоминали прожорливых гусениц на зелёном листе, спешаших к самой его вкусной части - середине.
Свиристень - спокойная река, хотя шириной и глубиной могла поспорить с любой другой водной артерией южного предуралья. Единственный на всю округу добротный мост представлял из себя невысокий дощатый настил на дубовых сваях. Его выстроили ещё в начале прошлого века по указу генерал-губернатора края, но он до сих пор исправно служил людям и капитального ремонта не тре бовал.
Белогвардейские части сходились возле моста, образовывая нешуточное столпотворение, над которым носился нескончаемый гул, стоны, вопли, божба и мат-перемат.
уже успел сорвать голос и теперь только хрипел и угрожающе разма хивал револьвером на нарушителей порядка. Двоих его помощников - рядовых низших чинов, или оттёрли в толкучке, или они сами бла гополучно "затерялись", что бы поскорее улизнуть на ту сторону.
- Куда прёшь, оглобля тебе в печень! А ну сдай назад! Сейчас пятая рота проходит, а за ней - дроздовцы!
Его и слушали, и не слушали. Все лезли вперёд нахрапом и ...все каким-то чудом без происшествий перебирались за реку. Зами нок на переправе, как ни странно, не возникало. Счастливчики, ока завшиеся на спасительном берегу, оборачивались, истово крести лись и, встав в строй, маршировали за пригорок, на котором шелесте ла гуcтая берёзовая роща.
На мост ступили дроздовцы. Колонны солдат шли стройными рядами, держа шаг. Среди их вылинявших и побелевших от пота гимнастёрок, вещмешков со скатками на плечах и трёхлинеек за спиной, показалась запряжённая трёхгодовалым мохноногим меринком бричка. Она катила по самому краю моста, поскрипывая несмазанными рессорами. Пожилой казак-денщик, сидевший на облучке, с остервенением дёргал за вожжи, осаживая норовистого жеребца, напуганного большим скоплением народа и несмолкае мым гвалтом,
- Н-но, зар-р-раза! Не балуй! - казак стегнул жеребца по потному крупу и тут же натянул поводья, - От, шалый! Тп-р-ру! Не дёргай!
Мерин храпел, косил налитым кровью глазом, но пока подчи нялся денщику, который время от времени оборачивался назад, где на подстилке из соломы стонала молодая красивая женщина. Она полулежала на боку, придерживая руками большой круглый живот и через силу жаловалась едущему верхом рядом с бричкой видному, подтянутому поручику:
- Ох, не могу больше, Теренюша! Сил моих нет... Ой, ро-жа-а-ю!
Поручик побледнел, подъехал поближе и склонился над женой.
- Потерпи, дружок!
- Мочи нет терпеть! - стиснула зубы роженица.
- Надо терпеть, родная! - офицер погладил жену по русым волосам и поправил сбившуюся на сторону косынку, - На том берегу и госпи таль, и фельдшер... Потерпи...
В этот момент неожиданно рванул близкий взрыв. Снаряд уго дил в реку рядом с мостом, в небо взметнулся столб огня и воды, ко торая окатила солдат. Ни у кого не возникло сомнений, что артилле рийский огонь ведут красные. Видимо, воспользовавшись сумато хой, возникшей при отступлении, они сумели беспрепятственно за нять ближайшую господствующую высоту, развернуть батарею и начать обстрел переправы.
Второй снаряд угодил в жеребца, разнёс его в клочья и опроки нул бричку. Вверх взметнулись щепки, полыхнуло пламя и над посе чёнными осколками солдатскими рядами поплыли клубы пороховой гари. Конь под поручиком дико заржал и взвился на дыбы. Но офи цер усидел в седле. Более того, он увидел, как взрывная волна выб росила жену из брички и она кувыркнулась в реку.
Возница чудом не пострадал. Его сбросило с облучка на мост, к счастью не зашибло. Он метнулся к женщине, но не успел, волны с плеском поглотили её. Она ушла под воду рядом с колыхавшейся на поверхности разбитой вдребезги бричкой. Денщик обернулся к пору чику и, перекрывая несмолкаемые вопли раненых, запричитал:
- Ваш бродь! Терентий Потапыч! Беда!
Поручик дёрнул поводья, саданул шпорами под бока и едва конь скаканул к краю моста, на ходу соскочил с седла и нырнул в реку в том месте, где ещё не разошлись круги от падения жены. Вол ны сомкнулись над офицером, по ним тут же пробежала пулемётная очередь. Красные развернули тачанки на взгорке, их пулемётчики принялись косить замешкавшихся солдат на мосту. Белогвардейцы ответили дружным залпом, завязалась перестрелка.
Невзирая на обстрел, возница бросился животом на ходивший ходуном край моста. Не отрывая от вспенившейся воды прослезив шихся глаз, он тоскливо то ли причитал, то ли заклинал:
- Терентий Потапыч, миленький, выплывай! Не покидай меня, грешного!
Денщик, продолжая лежать на досках, крестился и бормотал неразборчивые молитвы. Обстрел моста продолжался. Чередующиеся разрывы снарядов сотрясали его до основания, над водой стлался дым, свистели пули, визжали осколки. Огонь был плотный, но пере права, тем не менее, продолжалась.
Вдруг из реки показалась голова поручика. Он вынырнул не один. Левой рукой прижимал к себе жену, голова которой безвольно свесилась на грудь. Казак обрадовался.
- К берегу! К берегу плывите! - закричал он, вскакивая на ноги.
Поймав за повод мечущегося коня поручика, денщик вместе с ним устремился к началу переправы. Отступающие гвардейцы злоб но толкали его, ругали матерно, но он упорно протискивался по кромке моста к берегу. Поручик тем временем доплыл до мелководья, подхватил жену на руки, вынес из воды и уложил на траву среди убитых и раненых. Крутой береговой откос закрыл его от обстрела. Офицер присел возле жены, склонился над ней, уложив голову на свои колени.
- Маша, Маша очнись! - затормошил он её за плечо.
К ним подбежал денщик. Он тоже склонился над женщиной. Жеребец, увидев поручика, радостно заржал. Вокруг гремели разрывы, свистели пули, царила паника, но поручик с денщиком ни на что не обращали внимания.
- Слава Богу, Терентий Потапыч! Вы спасли Машу! - перекрестился казак, но вдруг осёкся и сошёл с лица. И он, и поручик одновременно увидели, как на промокшей ситцевой кофточке, чуть ниже левой груди женщины, набухает и расплывается кровавое пятно.
Маша не подавала признаков жизни!
Её убил осколок. Похоже, что в реку она упала уже мёртвой. И ещё они заметили, что живот у женщины пропал.
- Господи! - распрямился денщик и опять перекрестился, - Опросталась! Дитё в реке!
Трагедия ошеломила поручика, но только на мгновение. Осознав, что жена мертва, а новорожденный до сих пор на дне, он вскочил с колен и снова бросился в реку. Денщик попытался удержать его, но тот только отмахнулся.
- Жди! Машу - на коня!
Пули секли по воде, взбивая фонтанчики; осколки надрывали душу визгливым воем, грохот разрывов слился с нескончаемыми воплями истребляемых солдат. Дым и гарь стлались над мостом удушливым пологом, языки пламени лизали перила, а поредевшие колонны всё спешили и спешили на спасительный берег.
Минут сорок провёл в реке поручик, отыскивая под водой младенца. Только на секунду появлялась его голова среди волн и разрывов и вновь исчезала в клокочущей пене. Раз за разом нырял офицер на дно, рискуя угодить под пулю или снаряд и уже больше никогда не выплыть из бездны.
Новорожденного отнесло течением в сторону, но упорство от чаявшегося отца дало результат. Ребёнка он всё-таки нашёл среди тины в ближайшей заводи, несмотря на поднятую со дна муть. Прижав беззащитный комочек плоти к груди, поручик поспешил к берегу, где его дожидался денщик. Казак успел достать из котомки чистый рушник, в который они и завернули малыша.
Внезапно младенец тонко запищал!
- Жив! - вскричал поражённый отец, - Мой сын жив, Митрич!
Он не верил своим глазам, на посиневших губах проскользнуло подобие улыбки. Офицер обернулся к жене, труп которой денщик перекинул через седло.
- Маша, ты видишь? Наш сын жив!!! - показал поручик ребёнка покойнице.
В этот миг раскалённый свинец ударил его под левую лопатку.
Поручик дёрнулся всем телом и зашатался, ноги его подкосились, он стал медленно оседать на землю. Денщик подскочил к нему, ловко перехватывая ребёнка из ослабевших рук.
- Не дай ему погибнуть! Слышишь, не дай! - прошептал раненный, цепляясь за казака, но всё равно медленно сползая на землю. В следующую секунду он оттолкнулся от денщика, полу развернулся и замертво рухнул возле ног своего скакуна.
Казак как во сне взгромоздил тело поручика на коня рядом с его женой, подхватил младенца в охапку и вклинился в колонну от ступающих. Пули и снаряды не коснулись его, и он благополучно переправился через Свиристень. Вырвавшись из давки обезумевших солдат, денщик поспешил за косогор.
За рощей показались купола монастыря и при нём покосившиеся кресты на погосте. Казак направился к кладбищу, где и схоронил поручика с женой в одной могиле. Потом заглянул в монастырь, который оказался мужским, коротко пересказал настоятелю чудесную историю рождения младенца и оставил его на попечение чернецов, передав также и нехитрые пожитки его безвременно усопших родителей, среди которых оказался небольшой сундучок с документами и семейным архивом погибших. Простившись с настоятелем, отцом Серафимом, казак отправился разыскивать свою часть.
- Как нарекли младенца-то, сын мой? - спохватился отец Серафим.
Денщик остановился и в раздумье почесал затылок.
- Мария Игнатьевна говаривала, что ежели народится девочка, то назовут её Евдокией... А Терентий Потапыч сказывал, что сына хотел бы назвать Никитой.
- Тако тому и быть! - согласился настоятель, - Запишу в метрическую книгу как Никиту Переславцева!
Казак ушёл и больше не вернулся, видимо сгинул в горниле Гражданской войны. Но история младенца Никиты на этом на закончилась...
2.
Свято-Данилов мужской монастырь стоял над рекой на возвышенности под названием "Горячий яр". Игумен монастыря, преподобный отец Серафим, покинул личные, так называемые "архиерейские" покои, вышел во двор и осмотрелся: Никитки нигде не было видно. По обширному подворью мелькали лишь редкие фигуры святых братьев и сестёр, занятых хозяйственными делами.
"Да, опустела ноне святая обитель! - горестно покачал головой нас тоятель, глядя на монахов и монахинь, - Смута пришла на Святую Русь".
Отца Серафима можно было понять: в результате двух революций и Гражданской войны многие божьи храмы в стране были, раз рушены и преданы огню, их обитатели или перебиты, или разогнаны сражающимися безбожниками.
Игумен ещё раз осмотрел залитый знойным солнцем чистенький зелёный двор, галереи, церквушку, возведённую лет двадцать назад на месте сгоревшей деревянной, часовню, обветшалый кухон ный флигель, архиерейский дом в окружении яблонь и слив, сараюшки и клети вдоль давно небелёной стены, конюшню на отшибе и на правился к восточному пределу монастыря, который ещё два года назад отвёл под обитание игуменье Марфе и её монашкам.
Их монастырь, находившийся в соседнем уезде, взорвали от ступавшие белогвардейцы, предварительно хорошенько его обчистив. Пьяные солдаты и офицеры сначала гонялись за приглянувшимися монашками и тащили их в кельи, а затем принялись за грабёж: стали хватать всё, что ни поподя: священные писания, церковную утварь, ризницы, одежды; содрали с икон серебряные оклады... Ничего не оставили, ироды...
Святым сёстрам некуда стало деться, вот они и прибились к мужскому монастырю. Пришлось потесниться, выделить обездоленным несколько пустующих келий в нежилом крыле монастыря. С той поры святые братья и сёстры молились сообща, иногда устраивали вокруг монастыря шествия - крестные ходы, колокольным звоном зазывая к себе верующих.
Два года минуло, как закончилась Гражданская война. Жизнь в стране постепенно налаживалась. Она бурлила за стенами монас тыря такая страстная и непонятная. Некоторые из братьев и сестёр соблазнились на бесовские призывы большевиков, и ушли в мир, нарушив постриг. А новые не пришли. Община стремительно пустела...
Опечаленный раздумьями, игумен Серафим постучал в дверь покоев преподобной Марфы.
- Никитка, не у вас ли? - спросил он востроносую и востроглазую молоденькую монашку, отворившую дверь.
- Нету-ти! - ответила чернавка, - Мабудь, на реку побёг? С ребятишками деревенскими купается?
Никитку завсегда тянуло к воде. И не мудрено, ежели знать ис торию его рождения. А отец Серафим как никто другой знал, что Никитка родился "ребёнком воды" или, по-научному, "человеком-дельфином"!
Погружённый в раздумья о своём воспитаннике, настоятель повернулся и побрёл за ворота на реку. Мальцу сегодня исполни лось три годика, но выглядел он много старше своих лет. На вид ему можно было дать и шесть, и семь. Потому что его организм развивался на изумление очень быстро.
Плавал Никитка, как рыба, с первых дней рождения. Нырял, словно дельфин, хотя никто его этому специально не обучал. В первую же ночь своего пребывания в монастыре новорожденному стало так плохо, что того и гляди, отдаст Богу душу. Хорошо, что преподобный догадался наполнить бадейку речной водой и окунуть в неё новорожденного - тот и успокоился, пуская пузыри под водой.
Ходить Никитка начал в три месяца. Ребёнок развивался подвижным, гибким, акробатичным. По натуре был общительным и жизнерадостным, неспособным переносить слишком много ограничений.
На взгляд отца Серафима, он обладал более тонкой психологи ческой структурой и повышенной восприимчивостью, по сравнению со своими сверстниками. Одним словом, рос крепким, здоровым и удивительно смышлёным. Всё сказанное ему взрослыми хватал на лету и памятью отличался необыкновенной.
"Пожалуй, хватит ему бестолочью носиться! - подумал игумен, - По ра браться за обучение мальца. Да и о родителях его надобно открыться. А то как-то неудобно получается. Всё кличет меня: " тятей", а какой я ему отец? И не родня даже..."
Извилистая тропка сбежала вниз по пологому склону к реке, где на песчаном мелководье от берега тянулись дощатые клади, на которых деревенские бабы и монастырские послушники стирали и полоскали бельё. Поблизости в воде резвились беспортошные дере венские ребятишки, загорелые до черноты, словно бесенята. Они весело плескались, оглашая окрестные берега истошными воплями.
Но Никитки среди них отец Серафим не углядел. Он постоял-постоял на берегу и, развернувшись, с сомнениями побрёл назад к монастырю, тяжело опираясь на простой берёзовый посох. И только очутившись за высокими каменными стенами, вдруг подумал, что мальчонка может пропадать на монастырском пруду.
Давным-давно монахи выкопали его в самом удалённом и тенистом углу сада. Братия испокон веку разводила в пруду карпа и леща. Рыбу солили и вялили, что бы подавать на стол в постные дни. Монастырские стены в том месте образовывали прямой угол, укреплённый высокой резной башенкой-игрушкой, через узкие бойницы которой, однако, в случае невзгоды, можно было дать нешуточный отпор осадившим монастырь ворогам.
Правда, в последние годы, такое полезное занятие, как разведение рыбы, пришлось оставить: и умельцы перевились, и свободных рук катастрофически не хватало...
Встречные монахи и монахини низко кланялись суровому на вид старцу, просили благословения, после чего спешили дальше по делам. Он останавливался на минуту, осенял их крестным знаменьем и также продолжал свой путь. Многим обитателям монастыря было невдомёк, что суровому игумену на самом деле нет ещё и сорока. Вот бы они удивились, прознав про то...
...Штанишки и рубаха Никитки лежали аккуратно сложенными на поросшем густой травой бережку, под разросшимся розовым кустом. Сам мальчонка, словно большая рыба, плавал под водой, которая поражала чистотой и прозрачностью.
Игумен встал на краю невысокого обрыва спиной к солнцу, что бы не отсвечивали в глаза водные блики, и вгляделся в темнеющую глубину пруда. Никитка теперь стал виден, как через толстое, слегка помутневшее стекло.
Маленькое загорелое тельце ребёнка двигало руками и ногами словно лягушка, стремительно перемещаясь по дну между колышущимися водорослями, валунами и корягами. Вот ребёнок подплыл к небольшому желтеющему камню, покрытому редкими свисающими водорослями, и сунул под него руку.
Тут же вытащил обратно и посадил на камень... большого усатого рака. Тот принял оборонительную позу, выставив перед собой внушительные клешни. Никитка ткнул в него подобранной со дна хворостиной. Рак щелкнул клешнями и попятился. Сорвался с камня и упал в тину...
Но внимание Никитки уже переключилось на невозмутимо проплывающего мимо зеркального карпа, размер которого был чуть не в половину туловища ребёнка. Шалун попытался ухватить рыби ну рукой за хвост, но куда там! Карп шарахнулся в сторону, Никитка - за ним. Началась погоня, отдалённо напоминающая игру в салочки или догонялки.
Человек и рыба играли!
Причём рыба, по-видимому, совершенно не боялась ребёнка. За кого она его принимала, интересно знать? Игумен поморщился и осмотрелся по сторонам: не видит ли кто? Но в этом глухом углу парка кроме него никого не было.
Отец Серафим прикинул: малыш находился под водой минут десять-пятнадцать, но выныривать, что бы глотнуть воздуха, похоже, не собирался. Вообще-то, как он знал, Никитка мог находиться под водой часами безо всякого вреда для себя, и это было невероятно.
И противоестественно!
Его способности противоречили всем законам природы, а это могло навлечь на мальца многие неприятности. Хорошо, что об этом никто ни в деревне, ни в монастыре покуда не прознал. Но в любое время могли проведать, а это недопустимо. Тогда - караул! Нет! Тянуть дальше нельзя. Нужно поговорить с ребёнком со всей серьёзностью. А то не миновать беды из-за его врождённого феномена...
Игумен ещё раз внимательно оглядел пустынные берега пруда и подступающие к воде кусты и деревья парка. Никого не увидел и тихо позвал:
- Никитка!
Мальчик под водой никак не отозвался.
- Никитка! - отец Серафим повысил голос.
Вдруг до него дошло, что тот, находясь под водой, просто не может его слышать. Тогда он поднял небольшой камешек и швырнул его в воду, туда, где среди водорослей белым пятном промелькнуло тельца ребёнка. Раздался лёгкий всплеск, по водной глади пошли мелкие круги.
Никитка отреагировал мгновенно. Он извернулся, посмотрел в сторону обрыва, откуда прилетел голыш, и вынырнул на поверхность. Улыбнувшись настоятелю, ребёнок в два замаха подплыл к берегу.
- Ловко плавает! - восхитился отец Серафим, - Аки щука!
Никитка тем временем вышел из воды на пологий берег чуть в сторонке и прибежал на обрыв. Совершенно не смущаясь своей наго ты, он низко поклонился настоятелю в пояс:
- Добрый день, тятенька! Как ваше здоровье?
- Благодарствую, отрок! А ты, как я посмотрю, совершенно обжился в пруду?
- Да! Под водой всё так интересно... И устроено не так, как на суше...
Никитка склонил голову на бок и попрыгал сначала на одной ножке, вытряхивая воду из уха, потом на другой. Покончив с этим занятием, стал проворно одеваться, ловя на себе ласково-нежные взгляды настоятеля.
- Слушай меня внимательно... - заговорил игумен.
- Слушаю, тятенька!
- ...Другие дети... да и взрослые тоже, не могут так долго находиться под водой, как ты ...
- Да, я это заметил! Они тонут! Ребята из деревни рассказывали про утопленников, которых защекотали русалки в реке...
- Вот! - игумен наставительно поднял большой палец вверх, - А посему твой Дар, хоть он и дан тебе при рождении, несомненно, от Бога, а не от дьявола, надлежит до поры хранить ото всех в большом секрете.
- Я понимаю, тятенька! Я не такой, как все...
- Глупости! - вскричал, рассердившись, игумен, - Ты ничем не отличаешься от остальных людей. Ты как все! Но тебе даны способности, которых нет у других. И только в этом твоё отличие от них. Запомни хорошенько. Тебе дан Дар Господен, чуден и неповторим...
Ты - божий избранник! А люди в наше время стали алчны, злы и завистливы. Из-за твоего Дара они могут принести тебе много бед и страданий, ведь у них самих ничего подобного нет. Понял ли меня?
- Понял, тятенька! Но что значит, "хранить в секрете"?
- Это значит, что отныне ты не должен при посторонних долго оставаться под водой. Будь, как все - нырнул и вынырнул.
- А когда один?
- Когда один или со мною - то можно. Но предупреждаю, будь осторожен! Смотри, что бы никто не увидел и не узнал. Повторяю, таись ото всех, никому не говори и не показывай своих э... э... способностей. Это смертоподобно!
- Я запомню, тятенька!
- И не зови меня больше "тятенькой"! - посуровел игумен, - Не отец я тебе вовсе!
Мальчик вскинул на отца Серафима глазёнки, мгновенно наполнившиеся слезами, и испуганно отшатнулся.
- А-а ...кто ...вы? - прошептал он дрожащим голоском.
Всё его естество в этот миг казалось, воплотило в себя такую необъятную мировую скорбь, что игумену стало невыносимо жалко ребёнка и он, смягчив сердце, перекрестился и обманул, глухо буркнув под нос:
- Дядька твой! Брат отца по дедовой линии...
Мысленно попросив у Господа прощения за "благую ложь", отец Серафим пояснил:
- Твои родители умерли. Погибли в Гражданскую войну. Пошли, я покажу тебе их могилку.
Взяв Никитку за руку, он подвёл его к неприметной дверце в монастырской стене, снимая на ходу с пояса связку длинных ключей. Настоятель отворил калитку. Они вышли за ограду и очутились на разросшемся за последние годы погосте.
От вида покосившихся кладбищенских крестов и замшелых надгробий, малыш затрепетал, но сильная рука игумена, в которую он вцепился, придала сил и храбрости.
Они прошли между могил по заросшей травой тропинке вглубь погоста. Над ними шелестели листвой молоденькие берёзки и рябины, чирикали птахи и вовсю светило солнце. Тишина и покой кладбища окончательно успокоили мальчика. Он шагал вслед за настоятелем и с трепетом в сердце ожидал знакомства с последним пристанищем людей, давших ему жизнь.
- Вот тут они и лежат, - остановился отец Серафим, указывая на не приметный зелёный бугорок с деревянным крестом в изголовье, -Твои папка и мамка! Умерли в один день. Шёл бой, их пулями и посекло...
Никитка посмотрел на холмик земли, на потемневший от дождей крест и почувствовал такую тоску, какая приходила к нему только в пасмурные дни. Слезки сами собой закапали из детских глаз. Игумен крестился и делал вид, что не замечает переживаний ребёнка. Пусть малец сам справляется со своими чувствами. Тут ни помощь, ни увещевания не надобны.