Из всех пограничников заставы вас выживет двое, ты и Васька Сидоренко, сволочь и антисемит, не называвший тебя иначе, чем "клятый жид", и не дававший жизни все два года, что служили вместе... Васька будет тащить тебя, получившего пулю в ногу, и матерно ругаться: "Який же ты тяжелый, клятый жид, вот ведь отъелся на казенных харчах!"... А потом ты уже сможешь идти сам, и вы будете пробираться на восток. Долгих два месяца... При переходе линии фронта вас обоих зацепит... Тебя не сильно, а Ваську серьезно, и теперь уже ты потащишь его... Недалеко, до наших окопов... Что такое недалеко, когда пули летят и спереди и сзади?... Но ты дотащишь... Ваську отправят в госпиталь, ты отделаешься медсанбатом... Вернешься в строй, защищать Москву... Защищать Родину... Ваську ты встретишь в Сталинграде... Он будет обнимать тебя, и орать на всю округу: "Живой, клятый жид, живой! Нас с тобой, жид, пули не берут! Мы с тобой, жидяра, до Берлина дойдем и Гитлеру в пузо штык засунем"... И дальше вы пойдете вместе... Вы вместе пройдете Сталинград... Вы вместе пройдете Курск... Вы вместе войдете в Киев... Ваську убьют у безымянной деревушки под Коростенем... Он умрет у тебя на руках, выдавив из себя напоследок: "Обещай мне... Абрам... - первый и последний раз он назовет тебя по имени, - обещай... выживешь... до Берлина дойдешь... Гитлеру в пузо... штык... от Васьки..."... И ты выживешь... В Луцке... В Варшаве... В Познани... Ты дойдешь до Берлина... Нет, ты не воткнешь штык в пузо Гитлеру... Он, испугавшись, сбежит от тебя на тот свет... Но ты напишешь на развалинах рейхстага: "Абрам Геллер", а немного выше и крупнее: "Василий Сидоренко"... Ты вернешься домой... Целый и относительно невредимый... Ты проживешь еще долго... Хорошую, счастливую мирную жизнь... Ни с кем не воюя и не конфликтуя... Лишь один раз, девятого мая девяносто первого, после парада, на входе в кооперативный сортир на Пушкинской, ты врежешь здоровенному молодому амбалу, с сильным кавказским акцентом заявившему, скривившись на твои медали: "Платы, дэд, или сры на улице, вам не прывыкать в штаны срать, с сорок первага срётэ. Кончилось вашэ врэмя"... Ты вспомнишь Ваську, сорок первый, и успеешь ударить раньше своего племянника... И твоего удара, удара семидесятилетнего бойца Красной Армии, амбалу хватит за глаза... А с его дружками разберутся племянники, сыновья уже покойного брата, пока ты будешь хватать ртом воздух и вытряхивать из баночки таблетку нитроглицерина на дрожащую ладонь... Семьдесят лет - не самый лучший возраст для боя, но есть такие вещи... Ты проживешь еще семь лет... До девяносто восьмого... Хороших лет... Для тебя хороших...
Ты выживешь...
А пока ты заступаешь в караул по заставе... Двадцать второго июня сорок первого года...
Младший
Ты не воевал... Тебя не взяли на войну. Когда она началась, тебе было четырнадцать, а когда исполнилось восемнадцать, с железной дороги воевать уже не отпускали... Вместо боев ты видел другое... Эвакуация... Больная мать... Паровозная топка... Кто сказал, что кочегары на паровозах - здоровые молодые мужики? Молодые и здоровые там... Там, где они нужнее... Там где старший брат... Там, где сейчас гибнет твой несостоявшийся шурин...И тысячи, сотни тысяч других... А здесь ты, четырнадцатилетний мальчишка сто шестьдесят сантиметров ростом и пятьдесят килограмм весом... Ты и машинист, семидесятилетний дед, водивший еще самые первые паровозы... Уголек... Топка... Уголек... "Шуруй, Витька, Одесса недалече!" - кричит дед, и надо шуровать, хотя Одесса далече. Одесса под немцем. И родной Харьков под немцем, но надо шуровать, ты же везешь... Какая разница, что ты везешь на этот раз, заготовки для снарядов, раненых, какую-то технику... Да ты и не знаешь толком, тебе не положено знать... Шуруй, Витька... Каждая лопата приближает Победу... Здесь твой фронт, Витька, шуруй, шуруй... И ты кидаешь и кидаешь уголек в топку размеренными, уже привычными движениями... Час... Второй... Третий... День... Второй... Третий... Месяц... Год... Второй... Третий... Шуруй, Витька, шуруй... Надо, Витька... Ты не погибнешь на фронте... Ты не попадешь на него... Ты встретишь брата, прошедшего от западной границы до Берлина... Ты увидишь парад Победы... Ты вернешься в Харьков... Шуруй, Витька... Твоя семья, твоя маленькая семья, мама и два сына, никого не потеряет за войну... Редкое везение... Редчайшее... Шуруй, Витька... Война достанет тебя позже... Гипертонией в неполные тридцать... первым инфарктом в пятьдесят... вторым инфарктом... инсультом... Каждая лопата уголька отзовется новой болячкой, слишком ранней, слишком тяжелой... И ты будешь сжимать зубы, заново учась ходить, и тихонько шепча: "Шуруй, Витька"... И научишься... Ты вырастишь детей... Ты успеешь увидеть внуков... Тебя достанет только третьим, последним, инфарктом в шестьдесят два, не так уж и рано для четырнадцатилетнего кочегара Великой Войны, но всё же очень и очень рано...