Помните перепись 2003 года? Ну вот, на четвертом курсе универа от полного безденежья устроился я переписчиком в одну участковую комиссию. Тут же меня и отправили в самый глухой угол района, где в лесах затерялись несколько хуторов с доживающими свой век старичками. Добраться в те края можно было лишь проходящим автобусом. Утром ехал он в одну сторону, вечером, около шести, возвращался. Шоссе, кстати сказать, пустынное, машин почти нет, если проедет одна за день и то хорошо. От деревни к деревне, понятно, пешочком.
Часам к пяти у меня остался последний хуторок, да не хутор даже, а так, одинокий дом на отшибе, метрах в пятистах от шоссе. Проживал там бобылем презабавный дед Василий. Пока я опросник заполнял он меня такими байками кормил, закачаешься. Вот из-за тех баек я и опоздал на автобус - тот только зад мне показал. До города верст пятьдесят, сотовый телефон не берет.
- М-да, не повезло, сынок,- раздался за спиной голос. Дед за мной, видать, от самого дома ковылял. - Да ты не печалься. У меня переночуешь, мил человек, а завтра вернешься. Чай не хватится никто, а?
--
Не хватится, - с досадой подтвердил я.
Дедок-то конечно не плохой, но остаться в тех краях на сутки жуть как не хотелось.
Все оказалось не так и плохо. Старик выставил литровый пузырь самогона и закусь, а уж поддержать разговор он умел. Слово за слово, спросил я его про войну. Дед как-то подозрительно глянул на меня захмелевшим взором, помолчал. Потом сказал:
- А знаешь тебе я, пожалуй, расскажу. Никому не сказывал, да что толку сейчас-то молчать. Служил я, дружок, во Второй ударной армии генерала Власова. Вот вместе с ним в июне 42-го в плен-то и попал. Не знаю как другие, а наш батальон без боя фрицам не дался. Лишь когда патроны кончились повязали нас фрицы и погнали, значится, в фильтрационный лагерь под Новгородом. А там уж кого в Германию, кого в Прибалтику, кого в Польшу отправляли. Я попал в городок Ярослав под Краковом. И вот что странно, лагерь тот был специально для инвалидов создан, а я - здоров, что твой медведь. Поселили меня и еще три десятка таких же бугаев в отдельном бараке и как будто забыли. Не кормили и не поили, выходит, дня три. Мы уж и мочу глотать начали. К исходу четвертого дня в барак привезли здоровый такой чан. Смотрим мы на тот чан жадными глазами, а фриц, что на раздаче ухмыляется, гад, благо рядом два эсесовца с автоматами. Короче выдали каждому по двойной порции соленой селедки. И все. А через день кинули в барак фляжку с водой. Ее схватил татарчик, что возле меня спал.
Дед тут замолчал на пару минут, видно вновь переживая воспоминания, потом выпил почитай целый стакан самогона и продолжил:
- Вот тогда-то я и задушил первого человечка. Воду-то у меня никто отнять не посмел. А татарчика того мы съели. Были, конечно, кто отказался. Мы их потом, помню, первыми пожрали. Жить-то надо было. Немцы все через окошко фотографировали и на кинокамеру снимали. Эксперимент проводили. Вот кинут, бывало, фляжку с водой и снимают, как мы горло друг дружке рвем, а потом косточки человеческие обгладываем. Через полгода нас шестеро осталось. Самые звери, значится. Тогда уж нас друг с другом стравливать перестали. Регулярно кормили - приводили убогих из других бараков, чтобы мы их кушали. Такое для них наказание было за провинности.
И еще дед выпил стакан.
- Так я и просидел до освобождения. Да еще пятнадцать годочков в Воркуте. Вот и вся история. Не пора ли нам спать, сынок?
Дедок встал и побрел из кухни. Стоит ли говорить, что и мне за столом сидеть более уж не хотелось.
Постелено мне было на веранде. Подумывал я вообще уйти из дома, но выпитый самогон сделал свое дело - сон, несмотря ни на что, довольно быстро сломил меня.
Не слышал я, конечно, как ранним утром тревожно простонала дверь на веранду, не видел спрятанного за спиной старика топора. Не подумал ведь перед сном, что не отступится зверь, раз мяса человеческого вкусивши.