Гурвич Владимир Моисеевич : другие произведения.

Падение Заратустры

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  Посвящается Высшему разуму, который пребывает в каждой, в том числе и в вашей голове
  
   Автор благодарит всех мудрецов, , побывавших когда-либо на земле за помощь в написании романа
  
  ЗАКАТ ЗАРАТУСТРЫ
  
  Великое светило в чем было бы счастье твое не будь у тебя тех, кому ты светишь?
  Десять лет восходило ты над пещерой моей: ты пресытилась бы светом и восхождением своим, не будь меня, моего орла и змеи.
  Но каждое утро мы ждали тебя, принимали щедрость твою и благословляли тебя.
   Взгляни! Я пресытился мудростью своей, словно пчела, собравшая слишком много меда; и вот - нуждаюсь я в руках, простертых ко мне. Я хочу одарять и наделять, пока мудрейшие из людей не возрадуются вновь безумию своему, а бедные - своему богатству.
   И потому должен я сойти вниз, как ты, когда каждый вечер погружаешься в пучину моря, неся свет свой нижнему миру, ты богатейшее из светил!
  Подобно тебе, должен я закатиться - так называют это люди, к которым я хочу сойти.
  Так благослови же меня, о спокойное око, око без зависти взирающее и на величайшее счастье!
  Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы драгоценная влага струилась из нее, разнося всюду отблеск блаженства твоего!
  Взгляни! Эта чаща готова вновь опустеть, а Заратустра хочет снова стать человеком".
   Так начался закат Заратустры.
  
   Так говорил Заратустра
   Фридрих Ницше
  
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  
   Роман не шел. Я молотил пальцами по клавишам клавиатуры моего компьютера, выдавливая на синее поле монитора белый крахмал строк, перечитывал написанное, а потом, охваченный яростью и разочарованием, с остервенением стирал только что родившиеся слова и предложения.
   Я не понимал, что со мной происходит. Опытный писатель, автор трех книг, хотя и не совершивших переворот в литературе, но принятые вполне благожелательно критикой и читающей публикой. То есть, встреченные обычным собачьим лаем критиков вперемежку с кислыми, словно лимон, похвалами братьев-коллег по перу. Впрочем, для меня чужие суждения никогда не имели большой цены, я всегда считал себя достаточно разумным и искушенным человеком, чтобы самому давать оценки собственным творениям. У меня не было маниакального стремления завышать их общий уровень, я не считал, что все, что выходит из-под моего пера, достойно лишь одного эпитета - гениально; я четко знал, что удалось мне, что не очень удалось, а что не удалось вообще. Историческая эпоха моей жизни, когда я считал себя непризнанным гением, завершилась тогда, когда состоялся торжественный акт моего признания, и типографский станок стал сшивать разрозненные страницы моих произведений в единые тела томов. С тех пор я достаточно уверенно шел по этой стезе, регулярно выпускал в свет новые романы, если не талантливые, то вполне сносные, чтобы они достаточно быстро исчезали с полок магазинов, и окупали издателю вбуханные в них деньги.
   Однако на этот раз все было по-другому, роман не хотел писаться, я буквально кожей чувствовал, как сопротивляется он мне, не желает наполняться яркими, осмысленными строками, пульсировать живыми чувствами и глубокими мыслями, обретать осязаемую плоть и кровь персонажей и картин. Все, что я писал, было таким же мертвым, как и клиенты морга.
  Но самое странное в этой ситуации заключалось в том, что изначально все было нормально: сюжет интересный, герои нестандартны, насколько вообще может быть что-либо нестандартным в нашу эпоху унификации всего и вся. Мое отточенное годами мастерство тоже было при мне. А произведение не получалось.
   Не помогали и апробированные за многие столетия писательского труда моими предшественниками способы стимуляции творческого процесса: ни бесчисленные чашечки крепко заваренного кофе, ни табакокурение, ни даже рюмка водки никак не влияли на общее положение. В том, что я делал, был какой-то внутренний изъян, но в чем он состоял, я не мог определить, хотя и напрягал мозги так, что начинала болеть голова.
   Я понял, что сегодня с работой, как, впрочем, это произошло и вчера, ничего у меня не получится. Бессмысленно сидеть у монитора и беспрерывно заниматься уничтожением того, что сам только что написал. Все равно никто по достоинству не оценит устроенную самому себе пытку.
  Полный раздражения и разочарования, я надавил на кнопку выключателя компьютера.
   Я достал сигарету, пустил из нее дым, который стал обволакивать погасший экран компьютера. Давно пора передать дело писания художественных произведений этим интеллектуалам машинного мира. Люди исписались, не отдельный писатель, а все человечество, оно уже не знает больше, какие слова нужно класть на бумагу, чтобы они приобретали на ней хоть какой-то новый смысл и значение. Что ж, может быть, это и так, а может быть и нет, но сейчас у меня несравненно более узкая задача: выяснить, что происходит со мной, почему я не могу написать роман. Но чтобы узнать это, нужно докопаться до истинных причин.
   Легко сказать: до истинных причин. Но что есть истина? С тех пор, как некто по фамилии Понтий Пилат поставил на исторической встречи с господином Иисусом Христосом этот сакраментальный вопрос, тысячи людей пытались найти на него ответ. И что, каков результат этих титанических усилий? Истина по-прежнему скрыта от нас покрывалом Изиды. А тому, кто попытается приподнять его, грозит, как известно...
   Я резко затушил сигарету, не зная, каким еще способом выразить бушующие во мне чувства. Я могу бесконечно долго размышлять об истине, но какое это имеет отношение к подписанному мною договору с издательством. Если я не сдам роман в срок, то Зиновий вытрясет из этой маленькой квартиры все, что тут есть. Хотя он мой друг или считается таковым, но в делах он проявляет безжалостность очковой змеи. Он уверяет, что так поступает вовсе не из жадности, а из принципа; нельзя давать послабление никому, иначе все развалится и, поступая таким образом, он приносит мне пользу, дисциплинируя меня. Как и любое объяснение, оно придумано его автором для собственного удобства и самооправдания. Но мне от этого ничуть не легче потому, что я не сомневаюсь, что Зиновий будет неукоснительно проводить его в жизнь. А для того, чтобы написать в обозначенный срок роман, у меня осталось чуть больше трех месяцев. Времени вполне достаточно, но только при условии, если идет работа.
   Говорят для того, чтобы переломить ситуация, надо уметь от нее полностью отключаться. У меня так не получается, я человек тотальных настроений. Если я чем-то поглощен, то поглощен полностью, если во мне бушует какое-то чувство, то оно принимает форму урагану. Вот и сейчас я находился на краю отчаяния потому что ощущал, что ничего из романа так и не получится. В моем замысле существует какой-то глубокий порок, что-то ошибочное. Но что? - этого, несмотря на все свои усилия, я понять не мог.
   Чтобы как-то отвлечься, я решил спуститься вниз и посмотреть, что накидали в мой почтовый ящик. Я не лазил в него уже, пожалуй, дня два.
  Я открыл его; как всегда в нем лежал ворох рекламных газет и буклетов. Внезапно что-то выскользнуло из этой пачки и шлепнулось на пол. Я поднял конверт; это было письмо.
   Адрес отправителя не был указан, и мне почему-то стало вдруг тревожно. Внешний мир крайне редко вступает со мной в диалог с помощью писем, обычно, когда он жаждет пообщаться со мной, то прибегает к услугам телефона. Гораздо реже кто-нибудь из его представителей заглядывает в мою маленькую берлогу, где его ждет не слишком приятная встреча с традиционным холостяцким беспорядком и весьма скудным угощением. И то, что кто-то решил отправить мне послание по почте, было для меня несколько странным и непривычным событием.
   Я разорвал конверт, пробежал глазами несколько строчек - и все поплыло перед глазами. То, что я бегло прочитал, было настолько невероятным, настолько непонятным, настолько трагичным, что я даже присел на холодную цементную ступеньку. Почему он это сделал, что его заставило пойти на такой ужасный поступок?
   В тот момент я еще не думал, что буду еще много раз задавать себе эти вопросы, что они станут для меня нечто вроде ключами или шифрами, отпирающими дверь в мою жизнь. Да и вряд ли я в тот момент размышлял о чем-то определенном, я просто не мог себе представить, что Игоря больше нет на свете и что он, так любящий жизнь, по своей инициативе вычеркнул себя из списка живущих.
   Что же я делаю, вдруг прорезалась первая с момента прочтения письма здравая мысль, почему сижу здесь на холодной ступеньке, надо же звонить, бежать к Инне. Я собрался с силами, встал и помчался в свою квартиру. Дрожащими пальцами я набрал такой знакомый мне номер телефона. Долго никто не подходил, затем я узнал голос жены Игоря. К моему удивлению он звучал, учитывая момент, довольно спокойно.
   - Инна, я только что получил письмо. Я ничего не понимаю. Это правда, не шутка. (У меня вдруг возникла мысль: а что если это розыгрыш).
   - Правда, Сережа, вынос тела через два часа.
   - Я приеду. Но что случилось?
   - Это трудно объяснить. Ты получил письмо. Я не знаю, что еще добавить.
   - Я тебе очень сочувствую, для меня это тоже большое горе. Жди меня.
   Мы разъединились. Мысли у меня путались, и я не сразу смог выделить главную из этого перемешанного клубка. Инна сказала о письме. Я прочел его бегло, не вгрызаясь в смысл, после строк о том, "я принял решение прекратить свой жизненный эксперимент и когда ты получишь мое послание, я его уже выполню", мне признаться было уже не до того. И сейчас мне не хотелось читать это предсмертное послание; потом, когда я немного приду в себя, я все внимательно изучу.
   Я быстро оделся и выскочил на улицу, по которой гулял прекрасный летний день. Уходить из жизни в такую замечательную погоду - чтобы это сделать, надо действительно дойти до точки. Мысль была какая-то нелепая, но она, как заезженная пластинка, упорно крутилась в голове, прогоняя все другие более плодотворные мысли.
   Игорь жил довольно далеко, и дорога заняла у меня почти час. Я вошел в подъезд, в который входил, наверное, не меньше сотни раз в год, поднялся на старом лифте, который по-прежнему скрипел знакомой мне мелодией на шестой этаж. На лестничной площадке стояла красная крышка гроба. Дверь в квартиру была приоткрыта, я тихо вошел в прихожую.
   Большое зеркало, в которое я всегда смотрелся, когда входил в эту квартиру, было укутано одеялом. Я сделал еще несколько шагов и оказался в комнате. Посередине нее в гробу лежал Игорь. Вокруг него сидело и стояло человек двадцать. Само собой разумеется, что первого, кого я увидел, был Зиновий. Его толстое с двойным подбородком лицо изображало олицетворение скорби. Я отыскал глазами Инну, которая уже направлялась ко мне. Она была вся в черном, только голова была накрыта веселым цветастым платком. Наверное, другого просто не нашлось, машинально отметил я.
   Я наклонился к ней и прикоснулся губами к ее холодной щеке. И невольно подумал, что щека у лежащего в гробу Игоря точно такая же холодная. Почему-то в голове свербел один и тот же вопрос: каким образом он оборвал свою жизнь? На его чистом челе не было никаких следов совершенного им над собой насилия.
   - Ты даже не представляешь, - начал было я, но не кончил, так как Инна тоном не подходящим для этого места и события оборвала меня.
   - Не надо ничего говорить. - ее голос прозвучал столь громко и раздраженно, что на нас оглянулись, включая и Зиновия. Только сейчас он заметил мое появление - и поспешил ко мне.
   Не сговариваясь, мы вышли на лестничную площадку. Зиновий достал сигареты и угостил меня.
   - Я ничего не понимаю, - сказал я. - Это просто ужасно. Я видел его неделю назад, мне казалось, что он был в порядке. Ты знаешь, как это произошло?
   Зиновий задумчиво сосал незаженную сигарету, а его взгляд не отрывался от крышки гроба.
   - Как это произошло, знаю. Он выбросился из окна и сломал себе позвоночник. А почему? - Зиновий помолчал. - Давай поговорим об этом после похорон.
   Я внимательно посмотрел на него.
   - У меня такое чувство, будто ты знал заранее, что это может случится.
   - Нет, я не знал. Другое дело, что я не слишком этому удивлен.
   - Ты чего-то чувствовал?
   Зиновий пожевал сигарету, бросил ее на пол и принялся за новую.
   - Это не просто объяснить. Каждое событие имеет свою логику. Так вот его самоубийство укладывается в эту логику.
   - Не понимаю, о какой логике ты говоришь! - Я вдруг почувствовал возмущение. - У него все складывалось в жизни хорошо. У него был успех, была жена, которую он любил. Кстати, почему она так странно себе ведет?
   Зиновий как-то непонятно посмотрел на меня и тяжело вздохнул, при этом его массивный живот весь пришел в движение.
   - Ты очень странный человек, Сережа, - вдруг усмехнулся он, - ты так глубоко закапываешься в песок собственного мира, что не замечаешь ничего вокруг. Ты - дважды эгоцентрик с ног до головы и с головы до ног.
   В этом замечание, пожалуй, была доля истины и быть может даже весьма немалая, но сейчас мне было не выяснения подробностей о моем эгоцентризме. Хотя странно, что об этом мне сказал Зиновий - человек, которого я никогда не считал тонким знатоком человеческих душ.
   - Но хоть объясни тогда, почему так странно ведет себя Инна? Она мне даже не позвонила, а когда я попытался выразить сочувствие, то просто нагрубила.
   Несколько мгновений Зиновий изучал меня, как редкий музейный экспонат. Он явно раздумывал продолжать ли со мной этот бесплодный разговор или вернуться в квартиру.
   - Я тебе скажу, но не сейчас. Уже скоро вынос тела. Пойдем в квартиру.
   Нет смысла подробно описывать похороны, пожалуй, что меня удивило так это то, что проводить Игоря в последний путь пришло не слишком много народу. А ведь он был довольно известным писателем, его книги издавались приличными по нынешним временам тиражами, переводились за границей. Конечно, в наше время отношение к пишущей братии сильно изменилось; когда умерли Толстой или Достоевский, то горевала вся страна, а многие считали их смерть своим личным горем и огромной потерей для всего государства. Если бы они почили в бозе в наши дни, то удостоились в лучшем случае небольших некрологов в газете; хорошо ли это или плохо, но писатели больше не властители дум, а просто люди, которые сочиняют книги для того, чтобы было бы чем занять себя на длинных перегонах метро. Наверное, это справедливо, никто не должен навязывать другим свои мысли и чувства, в век демократии все находятся в равном положении. И все же мне казалось, что желающих проститься с Игорем могло бы быть гораздо больше. Я вдруг почувствовал, что мне обидно за него, он заслужил к себе другое отношение.
   Пока продолжался печальный обряд похорон, я думал о покойнике. В его поступке скрывалась какая-то важная тайна. Мне казалось, что я хорошо знал и понимал его, наша дружба продолжалась вот уже больше пятнадцати лет, и до этого дня я был уверен, что у нас не было друг от друга больших секретов. Хотя с другой стороны не могу сказать, что порой между нами возникали странные охлаждения, когда мы не виделись месяцами и даже не всегда перезванивались. Игорь далеко не всегда делился со мной своими творческими планами и бывало я узнавал об его новых книгах только тогда, когда они появлялись на прилавках магазина. Это был человек, которому невероятно везло. Мне понадобилось почти десять лет прежде чем увидел свет мой первый роман; Игорь же начал издаваться едва ли не сразу после окончания Литинститута. Тот, кто варится в литературном московском котле, отлично понимает, какая это редкость. Ибо вопрос тут совсем не в таланте - талантливых много - а в невероятном везении, которое улыбается лишь редким счастливцам. Игорь как раз и был таким везунчиком.
   Но везло ему не только в литературе, но буквально во всем. Повстречал женщину, которую страстно любил и которая отвечала ему тем же, а в качестве осязаемого проявления этой страсти подарила ему двух сыновей. Я знал, что он не изменял или почти не изменял ей и не потому, что был принципиальным противником измен; будучи студентом, он считался на факультете едва ли не первым сердцеедом и немалому числу наших сокурсниц он оказал неоценимую услугу в переходе в разряд из девушки в женщину. Просто он так был поглощен женой, что больше ему никто не был нужен. Не было у Игоря и материальных затруднений; хотя он не являлся миллионером, но гонорары позволяли ему вести в отличии от меня весьма безбедное существование. И вот в самый разгар этого благополучия, он принимает решение покинуть этот бренный мир. Игорь, мысленно спрашивал его я, смотря как медленно погружается в последнее свое пристанище гроб, что же все-таки мне было неведомо о тебе?
   Автобус повез нас с кладбища, где отныне навечно остался пребывать Игорь, обратно. Я же смотрел то на Инну, то на Зиновия. Выражение лица у Инны было совсем не траурным, эта женщина была вся переполнена злобой. До сегодняшнего дня я был уверен, что знал ее достаточно хорошо, и она мне всегда казалась нежным и чутким человеком, чья душа была наполнена любовью к мужу и доброжелательностью к его друзьям. Конечно, её постигло большое горе, но почему оно находит такой странный выход?
  Эта была еще одна загадка, которую я никак не мог разгадать. Что же касается Зиновия, то тут было все предельно ясно; он явно мечтал как можно скорей покинуть этот траурный кортеж и вернуться к своим делам, любовницам, обильным яствам, бутылкам с дорогими винами, которые привозили ему благодарные авторы со всего света.
   После похорон следуют поминки. Когда мы вернулись с кладбища, столы уже были накрыты, мы заняли свои места. Все стали говорить о покойном, маленькую речь пришлось произнести и мне. Но все это уже не имело никакого отношения к Игорю; нет ничего более далекого от действительности, чем слова живых о мертвых. Периодически я поглядывал на Инну; все это время она молчала и в ее взгляде застыл один и тот же вопрос: когда мы все уберемся из этого дома и оставим ее одну?
   Наконец мы исполнили это ее желание. Я и Зиновий вышли из дома. Зиновий по привычке сосал сигарету и думал о каких-то своих делах. Я бы не слишком удивился, если сейчас он бы прямиком закатился к одной из своих многочисленных подружек. В самом деле, что ему мешает: Игорь благополучно погребен, для деловых контактов день испорчен, значит остается одно - веселиться.
   Мы подошли к его "BMW".
   - Хочешь я тебя подвезу, - любезно предложил он.
   - Мне хочется немного пройтись. Когда идешь пешком, лучше работают мозги, чем когда едешь в такой роскошной машине.
   - Ну, ну, - сказал Зиновий, выплевывая сигарету на асфальт.
   - Послушай, мне кажется, что ты знаешь об его смерти больше, чем ты мне сказал.
   - И что? - Зиновий как-то странно смотрел на меня; в его взгляде затаилась насмешка и одновременно ожидание с моей стороны какого-то продолжения.
   - Я хочу, чтобы ты мне объяснил, что все-таки произошло? Ты не забыл, Игорь был моим другом. Как и твоим. Или у тебя нет друзей?
   - Что касается друзей, то любой дурак тебе скажет, что это вопрос философский. - Толстое лицо Зиновия, довольное своим перлом, расплылось в широкой улыбке. - Ну а если тебя интересуют подробности... -
  Зиновий явно о чем-то задумался, причем по тому, как замерли на месте его маленькие глазки, этот процесс протекал у него весьма интенсивно.
  - Заходи ко мне в издательство, там обо всем и поговорим. А сейчас, прости, спешу и так потерял много времени. Знаешь, сколько я отменил деловых встреч? Три. Если так пойдут дела и дальше, то можно разориться. А тогда где ты будешь печатать свои романы? Так что не умирай, иначе я стану нищим из-за вас.
   Я не сомневался: будь сейчас другая ситуация, все толстое тело Зиновия стал бы сотрясать хохот; больше всего на свете его смешили собственные остроты. Однако, учитывая только что состоявшуюся печальную церемонию, оно лишь издало негромкий смешок.
   - Я жду тебя, - вдруг очень серьезно произнес на прощание Зиновий. - Я думаю, у нас есть о чем поговорить.
   "ВМW", с благородной мягкостью шурша шинами, выкатился со двора.
  Я проводил глазами роскошный лимузин и неторопливо побрел по улице. Я вернулся, как я ее называю, в свою берлогу, примерно через час.
  Мое скромное жилище действительно напоминает берлогу; по крайней мере мне оно кажется не более уютным, чем зимнее пристанище медведя. Много раз я пытался навести в ней порядок, создать хоть какое-то подобие комфорта, но проходило несколько дней и мое жилище вновь превращалось в обитель хаоса и неразберихе.
   Я сел за компьютер, но включать его не стал; мне было не до работы. С некоторым удивлением я констатировал, что настроение подавленности у меня сейчас сильнее, чем во время похорон. Может быть, от того, что тогда меня со всех сторон окружали люди, все время что-то происходило, я был составной частью механизма церемонии. Теперь же я находился совершенно один, и одиночество давило на меня подобно мешку с тяжелым грузом на плечах.
   То, что меня угнетало одиночество, было для меня несколько непривычным явлением. Одиночество - мой удел, я бы даже сказал - мой осознанный выбор. Писатель - профессия для одиноких людей, ибо это человек, который углублен в самого себя, в свои мысли, в свой дух, который он рассматривает как туннель для проникновения в дух всего мироздания.
  Конечно, далеко не все писатели ведут такое затворническое существование, немало встречается среди них веселых кампанейских людей. Но все зависит от того, что он за писатель. Большинство из нас скользят лишь по поверхности жизни, она для них скорей напоминает бесконечный комикс, который надо успеть перелистать до того момента, когда смерть остановит этот бесконечный процесс. Мы придумываем бесчисленные сюжеты, ищем необычные повороты, как будто в этом и заключается весь смысл литературного труда. Для меня подобные авторы напоминают художников-иллюстраторов, которые не создают самостоятельных произведений, а лишь иллюстрируют чужие творения. Я понимаю, что нужны и такие литераторы, ибо миллионы читателей не хотят читать настоящих книг. Пустота всегда ищет пустоты дабы приобрести иллюзию своей напыщенности. И эта встреча двух пустот: пустоты писательской и пустоты читательской и создает ту страшную атмосферу, которая порождает все то чудовищное, что происходит на земле.
   Я - человек в этом плане иной, с самого начала я рассматривал свое писательство, как свой жизненный путь. Потому-то я и выбрал эту на мой взгляд отнюдь не самую лучшую профессию, что рано почувствовал желание разобраться в самом себе. Нельзя сказать, чтобы я преуспел в этом благородном начинании; скорей наоборот, единственное, что я приобрел за эти годы, так это бессчетное число вопросов, на которые я не могу дать удовлетворяющие меня ответы. Именно такой подход к писательскому труду и сближал нас с Игорем, хотя его манера письма и мышления весьма существенно отличалась от моих. Его особенность заключалось в том, что он был привержен к категорическим суждениям; будучи интеллектуалом, он постоянно стремился добраться до сути явлений, а добравшись, не оставлял никаких сомнений в том, что это так, как он говорит.
  Он писал так, словно забивал гвозди. И это его качество не раз становилось предметом наших жарких споров, порою на грани ссор. Ему нравилось выступать чрезвычайным и полномочным послом истины; я подозревал, что он ко всему человечеству, не делая исключения и для меня, относился с чувством превосходства. Надо сказать, что для этого были определенные основания; я редко встречал человека умнее его; ум Игоря напоминал мне бритву, которой безжалостно соскабливает с любого предмета все лишнее и ненужное, доходя до самой его сердцевины. Но в этом и заключалась, на мой взгляд, его главный недостаток; добравшись до определенного предела, он отказывался следовать дальше, считая, что уже находится на краю ойкумены - и больше дороги нет. Ему претила мысль, что мир может быть бесконечен, где-то непременно, пусть очень далеко, но он должен обрываться. Я же всегда сомневался в этом; я никак не мог выкинуть из головы вопрос: а что же там, за этой границей?
   Но спорить на эти темы теперь бесполезно, Игорь добрался до своего края, до своего предела и что он там встретил - конец мирового пространство или его беспредельность известно только ему. Мне же отныне предстоит выяснять этот вопрос в одиночку. Но главное, что меня сейчас волнует, почему он это сделал?
   За окном сгустился вечер, и я ощущал, как трудно мне выдерживать сегодня груз одиночества. Неожиданный и загадочный уход из жизни Игоря не только лишил меня лучшего друга, но и провел вокруг меня невидимый круг еще более отделяющий от людей. По-видимому, есть предел моего отторжения от человечества, каждый из наших друзей и знакомых выполняет для нас роль моста, связывающего человека с остальными людьми. И когда такой мост рушится, всегда испытываешь состояние катастрофы, ибо рвется важная нить, соединяющего тебя с миром. Наверное, в идеале мудрецу не требуется никого, он самодостаточен. Но во-первых, это в идеале, а, во-вторых, я не мудрец.
   Больше всего мне хотелось позвонить Лене, но еще два дня назад она предупредила меня, что у нее какие-то срочные домашние дела и просила эти дни ее не тревожить. Правда у меня была уважительная причина нарушить этот запрет. Я смотрел на телефон; желание набрать ее номер было таким сильным, что я даже чувствовал легкое покалывание в кончиках пальцев. И все же я решил не делать этого; я знал, как она не любит, когда я беспокою ее тогда, когда она этого не хочет. Я вздохнул и бросился на кровать, на которой мы бесчисленное число раз занимались с ней любовью. Но сейчас в моем воспаленном мозгу возникали совсем иные картины; я видел мертвое лицо Игоря, гроб, словно получивший пробоину корабль, погружающийся в пучину могилы... Почему-то тревога, овладевшая мной в тот момент, когда из моего почтового ящика, выпало письмо, не только не проходила, наоборот, она нарастала. Я не понимал причины этого явления; это чувство не было напрямую связано с самоубийством Игоря и его похоронами, оно было гораздо глубже и шло из самых потайных глубин моего существа. Как будто я находился перед переломным моментом в моей судьбе, предчувствие больших и отнюдь не радостных перемен, как верный товарищ, не покидало меня ни на минуту. Но с чем они связаны? С Леной? Я услышал, как громко забилось мое сердце. Нет, только не это. Пусть рушится все, но не наши отношения.
   Я не мог лежать на кровати и вышел на балкон. Город был уже накрыт темным покрывалом ночи, но, словно сопротивляясь окутавшему его мраку, был весь озарен огнями. Я стал смотреть в направлении дома Лены. До чего же мне хочется ее увидеть, дотронуться до нее, рассказать, как тревожно и беспокойно на душе. Но, увы, она далеко, нас разделяет полтора часа езды. Хотя причем тут расстояние, если бы только она подала сигнал я бы немедленно ринулся к ней, несмотря на поздний час.
   Мы познакомились два года назад; я пришел к ней на эфир. Только что вышла моя вторая книга, не могу сказать, что уж очень великая, но достаточно неплохая по крайней мере для того, чтобы ведущая литературного салона радиостанции "Восток" Елена Эленина пригласила меня на свою передачу. И когда кончилась ее запись, я уже понял, что влюблен.
   Почему это случилось так быстро и внезапно, я не знал тогда и не знаю до сих пор. Не могу сказать, что в тот день я встретил неземную красавицу или она блистала невероятными перлами ума. Ничего этого не было; она была симпатичной, но не более, она была не глупой, но явно и не светочем человеческого разума. И все же я понял: я нашел ту, которую искал, и больше мне не нужен абсолютно никто.
   Набравшись не то храбрости, не то наглости, я пригласил ее на свидание, и к моему величайшему счастью она, почти не раздумывая, согласилась. Это было таким неслыханным везением, таким подарком судьбы что за весь обратный путь от радиостанции до своего дома я мысленно пропел весь свой оперный и эстрадный репертуар.
   С той памятной передачи прошло два года, два самых счастливых и два самых непростых года в моей жизни. Наш роман начался очень легко и я бы даже сказал резво; уже на второй день мы оказались в одной постели. Мне все нравилось в Лене: ее голос, тело, привычки, манеры, как она движется, как она спит, как ест, как одевается, как смотрит на меня. Это было какое-то полное упоение другим человеком. Я не могу сказать, что до нее у меня было много женщин; но несколько достаточно пылких романов есть в моей коллекции. Я знаю за собой то ли слабость, то ли достоинство; я очень влюбчив; женщины увлекают меня с какой-то волшебной силой. И все же я ясно ощущал, что на этот раз все было по-другому, совершенно иначе; если раньше чувства захватывали лишь какую-то часть меня, какие-то поверхностные слои моей не слишком богатой натуры, оставляя основание моего существа по сути дела не затронутым, то сейчас любовь проникла и в эту заповедную область, изменив там все.
  Я давно принял историческое решение: не жениться. Не то, что я противник брака, каждый сам выбирает, как ему поступать, но я всегда чувствовал, что эта вещь не про меня. Хотя порой меня и покусывало одиночество, хотя порой у меня возникало желание разжечь в моем доме огонь семейного очага, наполнить его детскими голосами, но в тоже время я понимал: если это случится, моей свободе придет конец. Другой человек только одним фактом своего нахождения рядом со мной выступит как ее душитель; отныне я буду вынужден сопрягать все свои поступки с ним. И наблюдая за супружеской жизни своих знакомых и друзей, я только укреплялся в этом своем суждении. Даже пример Игоря и Инны, где царило редкое согласие и взаимопонимание, не ослабляло моего негативного отношения к этому вопросу; я видел как порой нелегко бывало Игоря совладать с собой, отказаться от чего-то важного и дорогого во имя выполнения семейного долга. Когда два человека соединяются друг с другом, то в результате этого союза появляется на свет третий человек, который состоит из частей первых двух; этот третий есть итог компромисса между ними. Каждый из этой пары ради ее сохранения вынужден пожертвовать какой-то частью своего я, причем, иногда эта жертва оказывается такой значительной, что можно смело говорить о гибели или тяжелом ранении индивидуума. Сильный подчиняет слабого - это вечный закон, действующий среди людей, погубил немалое их число, заставил отказаться от поиска собственного пути ради того, чтобы идти вместе одной дорогой. Но куда такая дорога может привести? На мой взгляд только в никуда. А тогда зачем отправляться в путешествие? Не лучше ли каждому прокладывать свою колею?
   Я отнюдь не считаю, что мои принципы являются универсальными, скорей они подходят лишь для немногих людей, но впервые они оказались поколеблены после встречи с Леной. Именно тогда в мою голову все чаще стала наведываться мысль о браке. Не то, чтобы она брала вверх над оппонирующими ей мыслями, пожалуй, в этом важном поединке они все же побеждали, и все-таки я сознавал, что если бы Лена поставила вопрос о нашем брачном альянсе, что называется ребром, я бы не колеблясь согласился. Но к некоторому моему удивлению она его не ставила на повестку дня наших отношений, хотя несмотря на свои тридцать четыре года еще никогда не была замужем. Это обстоятельство меня немного обескураживало и даже обижало; я не понимал, почему она не горит желанием сочетаться со мной законным браком. Однако с другой стороны я был рад, что она не муссировала эту скользкую тему: сложившийся статус-кво в целом меня устраивали: я был с ней и одновременно на свободе. О большем невозможно было даже и мечтать. Конечно, брак давал более надежную гарантию, что я сумею сохранить Лену до конца моих печальных дней- а ничего другого я и не желал - но еще неизвестно, как бы мы жили вместе; совместное проживание на одной площади нередко становится испытанием, которое выдерживают далеко не все. То, что получается замечательно у любовников, зачастую плохо выходит у супругов; тут много факторов, влияющих на эти изменения и не о них сейчас речь. И я вовсе не жаждал так отчаянно рисковать.
   Было еще одно обстоятельство, которое останавливало меня от решительного шага; Лена весьма прохладно относилась к моему литературному творчеству. Она отнюдь не зачисляла меня в плеяду лучших современных писателей, а считала меня сочинителем скучноватым и занудным, а мои творения - перегруженными назидательными и описательными пассажами.
  Была ли она права? Это был как раз тот вопрос, на который я сам настойчиво искал ответа. Я был согласен далеко не со всеми тезисами ее рецензий на вышедшие из-под моего пера произведения; то, что она критиковала, зачастую мне представлялось лучшими местами, однако я старался, чтобы эти расхождения как можно меньше влияли на все другие аспекты наших и так не самых простых отношений. В итоге мы нашли выход из этого затруднительного положения, может быть, не самый лучший, но достаточно действенный; мы почти перестали обсуждать мои романы. Она больше не приглашала меня в свою передачу, я тоже не просился подпустить меня к микрофону, дабы поведать всеми миру о моем великом творческом пути. И все же каждую новую рукопись я прежде всего торжественно и с замиранием сердца вручал ей. И для меня было совсем неважно, насколько ее мнение квалифицировано и точно, для меня было важно иное: все, что я писал, я писал только для нее, а что касается остальных читателей, то прочтут ли они или нет созданное мною, было не столь существенным. Именно тогда я сделал это несколько неожиданное для меня, но по сути дела банальное открытие: каждый писатель пишет только для самого себя и еще для того, кого он любит, кто ему по-настоящему дорог. Конечно, речь идет о том случае, когда он создает или вернее пытается создавать литературу, мелодии для которой он черпает в своей душе, а не предназначенную для широкой розничной торговли беллетристику.
   Пока я размышлял о наших отношениях, желание позвонить Лене выросло настолько, что я непременно сделал бы это, несмотря на наш уговор, если бы сейчас было бы немного меньше времени. Но шел уже первый час ночи, и она вместе со своими домочадцами без всякого сомнения спит крепким сном. Тем более мне было хорошо известно, что обычно она ложится спать довольно рано. Поэтому я глубоко вздохнул, зачерпнув легкими изрядную порцию насыщенного бензиновыми парами воздуха, и тоже поплелся к кровати. Один из самых странных, непонятных и самых печальных дней моей жизни тихо подходил к концу. А через несколько часов меня поджидал другой день, полный новых тревог и новых загадок.
  
   ***
   Я проснулся довольно поздно, солнце уже во всю шныряло в моей комнате, забиралось в углы, карабкалось по занавескам и шкафу. Несколько секунд я наблюдал за тем, как хозяйничало оно в квартире, затем решительно подошел к телефону и стал звонить Лене. Трубку взяла ее мать, которая и сообщила мне, что Лена уже ушла на работу. Это было довольно странно, так как обычно она так рано не уезжала из дому. Но и на работе ее тоже еще не было, о чем сообщили мне длинные гудки. В течение часа я набирал ее рабочий номер через каждые пять минут в надежде, что она уже появилась на радиостанции, но всякий раз слышал все тот же безучастный к моим переживаниям зуммер. Что ж, решил я, волей-неволей придется заняться другими делами. А это значит, что мне надо во что бы то ни стало выяснить, что же случилось с Игорем.
   Я сам не понимал, почему мне так упорно казалось, что это дело не терпит отлагательства, ведь Игоря уже нет, и я могу не торопиться проводить расследование о причинах его гибели. Но у меня было очень ясное ощущение, что его смерть имеет прямое отношение ко мне. Конечно, речь не шла о том, что он совершил самоубийство из-за меня; для этого у него не было никаких оснований: я не одалживал ему большую сумму, не спал с его женой, не был даровитей его, а потому ни о какой зависти не могло идти и речи. И все же его гибель и моя жизнь были связаны какой-то очень прочной нитью. Я не знал, почему он это сделал, но меня не отпускало ощущение, что корни его проблем, приведшие к этому роковому шагу, и корни моих проблем тесно переплетены. А то, что пока я не чувствую таких острых позывов прервать свой поток дней, ни о чем не говорит; просто еще не пришел мой час. А в этом вопросе предаваться иллюзиям просто опасно.
   Я долго не решался побеспокоить Инну, я сидел у телефона и тупо смотрел на него, как школьник на условия задачи, которые он никак не может уяснить. Еще не прошли и сутки после погребения, а я уже навязываюсь к ней со своими разговорами. Но мной владело просто жуткое нетерпение; я не мог ждать, а главное не знал - сколько надо ждать. Тем более ее поведение на похоронах по отношению ко мне было странным и непонятным; с первого дня, как Игорь представил мне ее, у нас завязались теплые и дружеские отношения. Она мне нравилась и как человек и как женщина, и пока в мою жизнь стремительно не влетела Лена я даже искренне завидовал ее мужу. Но что заставило Инну столь резко перемениться; конечно, смерть Игоря - великое горе, но ведь на похоронах и затем на поминках я видел, что с другими людьми она разговаривает вполне охотно и доброжелательно. Но едва приближался я, как она тут же замолкала, делалась недоступной и враждебной. Но сколько я не рылся в кладовках своей памяти я не мог припомнить ни одного эпизода, ни одного слова, которые могли бы хоть как-то обидеть ее. В чем же тогда причина?
   Конечно, звонить Инне сейчас было большим свинством, но у меня уже больше не было сил; если хотя бы отыскалась Лена, я бы переключил свои расстроенные чувства и эмоции на нее. Но она по-прежнему пребывала неизвестно где, и я стал решительно набирать номер Инны. Но к моему большому облегчению, разговор у нас получился спокойный; Инна не выразила возмущение моим звонком, не бросила трубку, а покорно выслушала мои соболезнования. А когда я сказал, что очень хотел бы с ней поговорить, она сказала, что я могу приезжать в любой момент. Я решил воспользоваться этим приглашением и сообщил, что хочу прибыть прямо сейчас - и не услышал возражений.
   В квартире Игоря я уже не нашел следов вчерашних событий. С зеркал были убраны покрывала, а Инна сняла с себя траурные одежды. Было жарко, и ее тело прикрывал лишь тонкий домашний халатик. Встретила она меня спокойно. но в ее взоре, жестах, интонациях ощущалась нескрываемая отчужденность. Иногда она смотрела на меня так, как будто я был абсолютно прозрачным; ее взгляд проходил мимо меня и исчезал где-то на просторах мирового пространства.
   Инна провела меня на кухню и усадила на "законное" мое место возле окна. Когда я бывал у них в гостях, я всегда сидел тут и наблюдал за бурной жизни двора. Обычно я являлся к ним голодным, как и положено холостяку, и по давно заведенному ритуалу мой визит начинался в зависимости от времени посещения с завтрака, обеда или ужина.
   - Ты как всегда не ел? - полуспрашивая, полуутверждая, проговорила она, смотря куда-то мимо меня.
   Я вспомнил, что за всеми волнениями в самом деле как-то забыл про завтрак.
   - Да, не успел поесть, - не стал обманывать я, - но не надо ничего готовить. Я пришел поговорить.
   Но Инна то ли не слышала, то ли не обратила никакого внимания на мои слова, она открыла холодильник и стала доставать из него закуски, которыми он был набит до краев. Я понял; это все осталось с поминок.
   Мне в самом деле хотелось есть, хотя я пришел не за этим, но природа, как это часто бывает, взяла свое, и я с тайной радостью и с тайным стыдом набросился на угощение. Инна сидела напротив меня, она ничего не кушала, только отхлебывала из большого бокала чай. Она по-прежнему не смотрела на меня и временами я даже не был уверен: помнит ли она о том, что не одна на кухне. Но она помнила, ибо неожиданно спросила:
   - Так, чего же ты, Сережа, хочешь узнать?
   Этот прямой вопрос заставил меня отложить вилку с нацепленным на ней огурцом. Я вдруг почувствовал сильное смущение: положение, в которое поставила меня Инна, требовало прямого вопроса, но я не решался его задать. Да и как должен в этих обстоятельствах звучать прямой вопрос: почему Игорь выбросился из окна?
   - Ну чего молчишь? - как-то странно вдруг усмехнулась Инна. - Я же знаю: тебя мучает любопытство. Вас всех просто замучило любопытство, всем хочется узнать, почему он вдруг взял и покончил с собой. Боже, как я вас всех ненавижу. А вас с Зиновием особенно. Нет, тебя больше, - подумав, отдала она мне пальму первенства.
   - Я могу уйти, - негромко проговорил я.
   - Я не хочу оставаться одна. - Она оглядела кухню, остановила свой взгляд на прикрытой двери. - Как ты думаешь, он сейчас не войдет? - вдруг прошептала она.
   Мне стало не по себе. А что если она сходит с ума? Но Инна, кажется, догадавшись, о чем я подумал, снова усмехнулась.
   - Думаешь, я тронулась. Это был бы для меня лучший выход. Мне все время кажется, что он вот-вот войдет. Иногда я даже слышу его шаги. Понимаешь, это очень странно: знаю, что они не могут раздаваться, а я их все равно слышу. - Она сжала голову руками и несколько секунд просидела так неподвижно. - Это вы его погубили. Вы! - Она взглянула прямо на меня, и в ее глазах я отчетливо увидел холодный блеск ненависти.
   - Прости, Инна, но я не понимаю твоих обвинений. Я даже не подозревал, что с ним что-то происходит. Он мне ничего не говорил.
   - А что он тебе должен был сказать? Что он больше не хочет жить. Ты думаешь, я что-нибудь понимаю. Если бы не эта поездка. Он вернулся оттуда совсем другим. Я сразу это почувствовала. Дай мне закурить. Я хлопнул себя по карманам, но сигарет в них не обнаружил. Я редко курю, чаще всего когда у меня не идет роман, а потому не всегда таскаю их с собой. Но сейчас я сожалел, что оставил пачку дома.
   - И сигарет у тебя нет, - констатировала Инна. - Жены нет, детей нет. Интересно, а у тебя вообще что-нибудь есть? Ладно, пойду поищу свои. - Она вышла из кухни и долго не возвращалась. А когда вернулась, что-то неуловимо переменилось в ее поведение, и мне показалось, что она не только закурила сигарету, но и выпила вина или водки. Раньше с ней ничего подобного не случалось, она вообще не слишком любила пить и всегда относилась неодобрительно, когда мы с Игорем после жарких литературных дебатов, чтобы отвлечься от них и остудить разгоряченные головы, устраивали небольшие попойки.
   - Послушай, - сказал осторожно я, - ты сказала о поездки. Ты имеешь в виду его поездку в Крым. Он мне ничего о ней не рассказывал. Я полагал, что он просто уехал отдыхать.
   Инна как-то странно посмотрела на меня.
   - Ты в самом деле ничего не знаешь?
   - Стал бы я врать.
   - Да, врать бы ты не стал, - согласилась она. - Я не знаю, что там с ним произошло. Он и мне почти ничего не рассказывал. Однажды, видя что с ним что-то творится неладное, я попыталась его расспросить, но он резко потребовал оставить его в покое. Он стал вдруг кричать, говорить какие-то странные слова. Потом немного успокоился, попросил прощение и сказал, что однажды сам мне все расскажет. Когда поймет, что на него снизошло прояснение.
   - Прояснение. В его устах довольно необычное слово, - задумчиво произнес я. - А что странного он тогда тебе наговорил?
   Инна задумалась, она откинулась на спинку стула, и по ее лицу я понял, что ее память воспроизводит ту сцену.
   - Мне трудно сейчас точно припомнить. Я тогда была слишком расстроена всем, что происходило между нами. Он что-то твердил о том, что я ничего не понимаю в жизни, что я просто глупая гусыня. Это было очень обидно и неожиданно слышать от него.
   На глазах Инны выступили слезы, она поспешно схватила новую сигарету и, не дожидаясь, когда я поднесу к ней огонь, быстро разожгла ее сама. Я не очень представлял, как я должен сейчас поступить: попытаться ее утешить или просто ждать, когда она успокоится сама. Я выбрал второй вариант. Она права, подумал я, в устах Игоря эти слова звучат крайне неожиданно.
   - Ну что ты еще хочешь услышать? - спросила она через несколько минут, смахивая рукой слезы.
   - Если быть честным, Инна, пока я ничего не понял.
   - А мне какое дело, понял ты или не понял. Игоря нет и мне плевать на все остальное. И на тебя, Сережа, тоже. И ты и он - вы оба чокнутые. У него было в жизни все: успех, деньги, любящая жена, дети. Если ему нужна была еще одна женщина, в конце концов я бы согласилась и на это. Скажи, что еще надо, чтобы жить и жить? Я не понимаю. Миллионам людей этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя хорошо на этом свете. А вместо этого... - Инна замолчала, и ее глаза снова заблестели. - Это все Зиновий, - вдруг с ненавистью, - проговорила она. - это он послал его туда.
   Это была неожиданная для меня информация. Неужели Зиновий как-то связан со смертью Игоря? Почему-то мне казалась эта связь невероятной. Я хорошо знал, что Игорь не слишком жаловал его, относился к нему несерьезно, часто высмеивал его в глаза и за глаза. Для него Зиновий был только его издателем, хотя официально они и числились в друзьях. А может, и меня Игорь не считал своим другом, иначе как объяснить, что он ни словом не поделился со мной тем, что творится в его душе. Я был гораздо откровенней с Игорем и никогда не скрывал от него своих переживаний и сомнений. Нельзя сказать, чтобы Игорь был уж очень открытым человеком, но его внутренний мир не был и на запоре. Я многое знал о нем, но, как теперь выясняется, одновременно не знал ничего. И это вызывало у меня мучительные чувства.
   - Если хочешь что-то выяснить, расспроси обо всем Зиновия, - вдруг резко вторгся в мои мысли голос Инны. - А я больше не желаю видеть никого из вас: ни тебя, ни его. Это вы погубили Игоря.
   Я снова оказался на улице. Первым делом я позвонил с первого попавшегося мне телефона-автомата на работу Лены. И вновь длинные гудки стали единственным мне ответом. Странный сегодня день, думал я, такое чувство, что рушится нечто прочное. Всю жизнь человек занимается тем, что строит какие-то здания, но приходит момент и вдруг выясняется, что все возведенное им - это всего лишь дома на песке. И достаточно одной мощной приливной волны, дабы за секунду разрушить то, на что потрачены годы. Все, что мы не делаем, все очень непрочно, все держится на тумане обмана до той минуты, пока однажды он не рассеивается и перед нами открывается подлинный ландшафт - пустынный и враждебный, без единого, дающего тень деревца, и утоляющего жажду ручья.
   Я сел на скамейку в каком-то небольшом скверике. Мне надо было привести свои разбросанные мысли хоть в какой-то пусть самый примитивный порядок, чтобы решить, что делать дальше. Лена пока остается неуловимой, и хотя ее отсутствие вызывает во мне огромную тревогу, я все равно не знаю, где ее искать. Значит, есть смысл продолжить мои розыски, связанные с самоубийством Игоря. И следующий пункт моего расследования - Зиновий.
   Издательство Зиновия нашло себе приют в самом центре Москвы. Старое здание с запутанными лабиринтами коридоров давно не ремонтировали, и стены и потолки имели вид как после пожара. Но там, где начинались владения Зиновия, царила совсем иная картина: все было покрашено, отделано современными материалами, а вход преграждал всегда крепкий охранник. Некоторые из них знали меня и пропускали свободно, но этот парень был мне неизвестен, как, впрочем, и я ему и так как я не был записан в его журнал посетителей, мне пришлось долго объяснить, к кому и зачем я направляюсь.
   Зиновий, как обычно, был занят, несколько посетителей дожидались своей очереди на получения права общения с ним. Я сел в кресло, готовясь к длительному ожиданию. Я знал, что хотя мы и считаемся старыми друзьями, но для меня он все равно не сделает исключения и примет меня не раньше, чем подойдет мой черед. Поэтому я даже не стал просить секретаршу доложить о моем появлении, вместо этого взял лежащий тут какой-то журнал и, чтобы хоть чем-то занять свои растревоженные мозги, стал листать его. Но я все равно не понимал, что там написано, мои мысли отказывались соприкасаться с внешним миром и были переключены исключительно на собственные проблемы. Лена и Игорь - вот что поглощало меня в данный момент. Два близких и очень дорогих мне человека: один уже мертвый, а другой внезапно исчезнувший. И я никак не могу проникнуть в причины поступков каждого из них. А вдруг и с Леной случилось тоже самое, что и с Игорем. На первый взгляд предположение просто абсурдное, но если два дня назад мне бы сказали, что Игорь добровольно перережет нить своей жизни, я бы, засмеявшись, сказал, что ничего нелепей я еще не слышал. Но, как показывают события, нелепые варианты могут оказываться самыми достоверными.
   К Зиновию я попал почти через час. За это время сердобольная секретарша напоила меня чаем, принесла печенье; я все это машинально проглотил, не чувствуя вкуса того, что ел и пил. Зиновий встретил меня без удивления и без радости, он просто взглянул на очередного посетителя и мне показалось, что на лице его промелькнула досада от того, что теперь придется тратить на меня свое сверхдрагоценное время. Но пока я сидел в его предбаннике я наполнился таким количеством решимости выяснить все до конца, что сейчас явное его нежелание разговаривать со мной, лишь только подхлестнуло это мое намерение.
   - Садись, коли пришел, - Зиновий сунул в рот сигарету и, не зажигая, стал сосать ее. - Извини, у меня куча дел и поэтому я параллельно буду заниматься еще и бумагами. Ты, надеюсь, не возражаешь.
   - Я только что от Инны, - сообщил я.
   - А, - неопределенно протянул он, не вынимая изо рта сигарету и читая какой-то листок. - Эти сволочи хотят меня зарезать, - вдруг патетически воскликнул он, - они снова повышают цену.
   - Кто?
   - Типография, будь она трижды неладна.
   - Слушай, черт с этой типографией, - внезапно взорвался я, - я говорю тебе, толстый боров, что только что был у Инны.
   Теперь пришла очередь изумляться Зиновию. Несколько секунд он смотрел на меня так, будто не узнавал, затем извлек изо рта обслюнявленную сигарету и положил ее на край стола рядом с большой стопкой бумаг.
   - Ну хорошо, чего ты хочешь?
   - Я хочу понять, почему покончил с собой Игорь?
   - Об этом ты должен спросить у него.
   Я встал и с решительным видом, сжимая для большего устрашения кулаки, двинулся на хозяина кабинета.
   - Ну хорошо, сядь и успокойся, - взмахивая руками, примирительно проговорил Зиновий. - Давай поговорим. Только ты зря надеешься, будто я все знаю. Я знаю очень мало.
   - Меня интересует его поездка. Инна сказала, что это ты его сосватал.
   - Ну это не совсем так, хотя я имел некоторое отношение к ней. Он сам выразил желание поехать. Мы лишь заключили контракт.
   - Контракт?
   - Да, он должен был написать книгу.
   - Зиновий, - чувствуя нарастающее раздражение, сказал я, - я ничего не понимаю. Поясни, что за поездка, что за книга и что за контракт?
   - Контракт очень выгодный и для меня и для него, - с искреннем сожалением вздохнул Зиновий, естественно грустя только о потере своей выгоды. - У меня есть соглашение с одним крупным американским издательством, что оно одновременно со мной выпустит перевод этой книги в Америке. Эта книга могла бы избавить Игоря от материальных забот до конца его дней.
   - Он знал об этом?
   - Конечно, - как-то странно посмотрел Зиновий на меня. - Как же иначе. За кого ты меня в конце концов принимаешь?
   Я решил не вдаваться в объяснения по этому поводу, а продолжить допрос.
   - А теперь ты расскажешь мне все по порядку. А иначе... - Для подкрепления своих слов я снова сжал кулаки.
   - Хорошо, хорошо, если ты настаиваешь.
   Зиновий задумчиво посмотрел на меня, снова сунул сигарету в рот и стал активно ее слюнявить. Что за мерзкая привычка, невольно подумал я.
   - Ты действительно жаждешь знать, что произошло? - спросил он.
   - Я уже уведомил тебя об этом. Какими словами тебе еще сказать, чтобы ты понял?
   - Да, понял я, понял, - вдруг усмехнулся он. - Но хочу и тебе напомнить: очень часто счастье и благополучие человека основано на его неведении. Как там говорится в одной изданной еще до меня книги: "кто умножает познания, умножает скорбь." Я верно процитировал?
   - И не предполагал в тебе такой эрудиции, - не удержался я от того, чтобы укольнуть его жирную тушу словесной шпилькой.
   - Слышал ли ты когда-нибудь о человеке по фамилии Волохов? - спросил Зиновий.
   Я напряг память. Фамилия была знакомой, я попытался припомнить, не упоминал ли ее Игорь. Нет, кажется, не упоминал. Значит, другой источник.
   - Мне кажется, - неуверенно сказал я, - он был диссидентом. Была какая-то история. Но какая не знаю. Это было довольно давно, если речь идет о нем.
   - Думаю, о нем, - чему-то своему усмехнулся Зиновий. - Он в самом деле был диссидентом и угодил в тюрьму, а потом, как у нас это было принято, в психушку. И, как верно ты говоришь, это было довольно давно.
   - Но причем тут Игорь.
   - Если ты хочешь узнать истину, то должен быть терпеливым. Разве ты не знаешь, что нетерпеливым истина не открывается.
   - Ну хорошо, я слушаю тебя, о мудрейший Зиновий.
   Он почти весело посмотрел на меня и достал новую сигарету, чтобы обслюнявить ее точно таким же образом, как и предыдущую. Зачем ему для этого нужны такие дорогие сорта, невольно подумал я. Мог бы для этих целей использовать и подешевле.
   - Предупреждаю, дорогой Сережа, я знаю совсем немного. Игорь был очень немногословен со мной. Так вот этот Волохов после того, как вышел из тюрьмы или психушки - точно не ведаю, где он кончал свой срок - решил объявить себя новым мессией. Написал книгу, которую назвал "Новое сознание". Естественно, что она тогда могло выйти только там, на диком Западе. А потом, когда времена стали меняться, он образовал новое движение, если не ошибаюсь с тем же названием.
   - Мне кажется, я что-то о нем слышал. Сейчас много всяких подобных движений, может быть, поэтому оно не отложилось в голове.
   - Может быть. Но дело в том, что в последнее время оно неожиданно стало приобретать популярность. И не только у нас, но и на Западе. Одни заговорили о Волохове как о новом Иисусе, другие как о новом великом мыслителе. Ну и сам понимаешь, что третьи считают его обманщиком и авантюристом.
   - Что же на самом деле?
   Зиновий пожал плечами.
   - Вот с этой целью я и предложил Игорю съездить туда, покопаться в том, что там происходит, - и само собой написать книгу.
   - Вот значит для чего отправился он на трижды благословенную крымскую землю, - протянул я.
   - Именно. Так что как видишь, цель благая, донести миру весть о новом пророке или, наоборот, разоблачить его лжеучение перед всем человечеством.
   Зиновий замолчал, он посматривал на меня, но явно не выказывал желание продолжить свой занимательный рассказ.
   - Что же случилось дальше, когда Игорь вернулся.
   - Он наотрез отказался писать книгу.
   Я в упор посмотрел на Зиновия.
   - А ты в ответ стал на него наседать.
   - А что прикажешь делать. У него заключен со мной договор, а у меня в свою очередь - договор с американцами. Если они подадут в суд, мне придется платить неустойку, которая меня разорит.
   - Даже несмотря на смерть Игоря.
   Зиновий грустно вздохнул.
   - Вы, писатели, только тем и заняты, что описываете жизнь, но если каждого из вас как следует поскоблить, то обнаруживается, что эту саму жизнь вы знать не знаете. Да плевать им на смерть какого-то Игоря Дымова, их интересуют только свои денежки. А чем не способ их заработать, разорив русского издателя. Раз не удалось заработать на книге, то почему бы не получить свои денежки таким образом. Теперь ты понимаешь в какой ситуации я оказался?
   - Мне наплевать, в какой оказался ты ситуации, Меня интересует, чем мотивировал Игорь свой отказ.
   - Да, практически ничем.
   - То есть что значит ни чем?
   - Ничем значит ничем, - раздраженно буркнул Зиновий. - Он пришел и объявил, что не будет писать книгу и готов возместить неустойку.
   - И все?
   - И все.
   Несколько мгновений я молчал, обдумывая ситуацию.
   - Я не верю тебе.
   - Не веришь чему?
   Я внимательно посмотрел на Зиновия и еще более укрепился в своей мысли, что этот толстяк врет.
   - Все было не совсем так. Ты наседал на него.
   - Ну наседал, - признался Зиновий. - А что я должен был по-твоему делать. Разоряться?
   - Вы скандалили, - продолжал я домысливать ситуацию. - Это был очень сильный скандал, ты сидел вот на этом самом месте и орал на него. Я знаю, как ты умеешь это делать, когда ты разойдешься, то такой отборный мат редко где услышишь. - Я снова пристально взглянул на Зиновия и по выражению его лица понял, что мое ясновидение меня не подвело; так или почти так все и было. - Это ты виноват в его смерти, - безжалостно сказал я.
   Последовавшая сразу же после произнесения этого приговора реакция Зиновия меня поразила; он мигом, несмотря на свою тучность, вылетел из своего уютного мягкого кресла, и через секунду гора его туши уже нависла прямо надо мной.
   - Идиот, - заорал он, - я тут ни при чем. Он бы никогда не покончил с собой из-за такой ерунды, как неустойка. Или ты не знаешь Игоря?
   Я смотрел, как прыгало прямо передо мной мясистое лицо Зиновия и к некоторому своему огорчению вынужден был признать его правоту: в самом деле Игорь никогда бы не стал самоубийцей из-за денежных проблем; он всегда к ним относился спокойно, можно даже сказать, что почти равнодушно.
   - Тогда, почему?
   - Да не знаю, почему он умер, - уже чуть спокойней проговорил Зиновий. Он посмотрел на меня и своей слоновьей походкой направился к своему уютному седалищю. Он с наслаждением расположился в нем и достал третью сигарету. На его губах показалась готовая ее смаковать слюна.
  Мне стало противно.
  - Ты можешь хотя бы десять минут не сосать свои дурацкие сигареты. Лучше бы ты их курил как все.
   - Десять минут могу, но не больше, - посмотрел Зиновий на часы. - И то исключительно ради тебя.
  - Ты чертовски заботлив, - пробормотал я. - Но мы так не выяснили наш главный вопрос.
   - Пойми, я также, как и ты, не знаю, почему он так поступил, - уже совсем спокойно ответил Зиновий. - Но он приехал оттуда другим человеком.
   - Но я ничего не заметил, мне он казался таким, каким был всегда.
   - Он это скрывал. Я это понял только потому, что мы повздорили. И именно в тот момент я почувствовал, что передо мной находится уже другой Игорь Дымов.
   - Какой?
   Зиновий взглянул на часы, убедился, что десять минут еще не прошли - и тяжко вздохнул.
   - Я не знаю. Я не знаю, что там с ним произошло, я не знаю, какие в нем возникли перемены. Только внутренне это был другой человек. Это все, что я могу тебе сказать.
   Я снова задумался, хотя материала для размышлений по-прежнему было крайне мало. Что я узнал: он ездил к Волохову, но что там случилось, с чем он там столкнулся таким, что заставило его выпасть из окна, об этом я по-прежнему ничего не ведал.
   - Но неужели он ни слова не сказал о том, что там было?
   - Нет. Хотя постой. Он произнес одну фразу. - Зиновий наморщил лоб так, что он весь стал напоминать рябь на море. - Понимаешь, он сказал что-то о том, что он потерял нить жизни. Признаться, я тогда не очень обратил внимание на эти слова.
   - Ну еще бы, тебя заботил вопрос об убытках.
   - Он и сейчас меня заботит. Между прочим, если я разорюсь, где будешь печатать ты свои шедевры. Или ты полагаешь, что твои книги приносят мне огромную прибыль. Можешь пойти в бухгалтерию и все увидеть своими глазами.
   - Приносили бы они убытки ты не стал бы их издавать.
   - Не стал, но и прибыль минимальная. Едва покрывает издержки. - Внезапно он встрепенулся и как-то необычно посмотрел на меня. - У меня есть к тебе деловое предложение. Ты же хочешь выяснить, что произошло с Игорем. Так поезжай туда к Волохову, дорогу я оплачу. Напишешь книгу. Только надо все делать быстро, из-за истории с Игорем я потерял уйму времени.
   Я подумал об исчезнувшей Лене, о романе, который никак не идет.
   - Сейчас я не могу, у меня тут срочные дела.
   Зиновий разочарованно взглянул на меня.
   - Жаль, а я надеялся. По крайней мере ты выяснил бы то, что хотел.
   Это был вежливый способ выставить меня за дверь.
   - Я понял, что ничего не понимаю, и узнал, что ничего не знаю.
   - Вот видишь, какая большая польза от твоего визита ко мне. - В его голосе снова зазвучала насмешка. - Где бы еще ты мог бы почерпнуть такие ценные сведения.
   Я снова оказался на улице. Но вышел я из роскошного офиса Зиновия уже немного другим человеком, чем в него вошел. Мои мысли потекли в иную сторону; нечто крайне важное, но и очень тревожное завладело мною. Теперь я стал думать о поступке Игоря совсем иначе. Раньше я мог предположить, что дело в несчастной любви; Инна не знала, что два года назад он едва не оставил семью. Он встретил женщину и в нем вспыхнула страсть также быстро и сильно, как подожженная бочка с бензином. Он страшно переживал, так как продолжал любить и жену и своих детей, но эта любовь было другой, непохожей на ту, что он испытывал к своей новой пассии. Я отлично помню, как однажды он пришел ко мне после свидания с ней, и мы проговорили с ним целую ночь. Эта была очень странная и необычная ночь; за все это время мне вряд ли удалось вставить больше десяти фраз, зато Игорь не останавливался ни на минуту. Слова так и лились из него полноводной рекой; это было подлинное половодье большого чувства. К моему удивлению то, что он тогда говорил, плохо отложилось в моей памяти; оттуда их уносил тот поток эмоций, который исходил от него. Я помню лишь, что он что-то говорил о божественной сути его любимой, о том удивительном экстазе, который переживает он, когда находится рядом с ней. Меня тогда поразило одно обстоятельство: оказывается, межу ними в ту пору не было половых контактов, их отношения были девственно или почти девственно чистыми. И по крайней мере в том момент у него не было больших намерений что-то менять. Правда потом все приобрело, я бы назвал это, традиционный оборот, и только сейчас мне пришла в голову странная мысль: а не поэтому ли они и расстались, что любовь небесная превратилась в любовь земную. Затем Игорь написал свой роман, где описал эту историю; роман, который не только я, но и многие другие, сочли его лучшим творением. Правда в нем, как он мне сам признался, было много вымысла, писать правду и ничего, кроме правды ему было тяжело, ибо он как бы все переживал во второй раз. И слава богу, что писателю вовсе не обязательно следовать по следам, проторенным самой жизни, что он волен в своем полете на крыльях воображения подняться над реальными событиями на любую высоту, улететь от них как угодно далеко.
   Инна так ничего и не узнала, я, как друг, хранил гробовое молчание. И собираюсь его хранить и дальше; вряд ли бы у нее улучшилось настроение от того, если бы я или кто-то еще рассказал теперь уже вдове Игоря, что ее муж был влюблен в другую женщину. Мои мысли в какой уже раз переметнулись к Лене. Почему-то воспоминания о романе Игоря сделали их еще более острыми и тревожными.
   Иногда я совершаю дурацкие поступки, которые не подобает совершать более или менее известному писателю, автору нескольких не самых ужасных книг. Я отправился к зданию, где работала Лена, и подобно мальчику, ждущему свою одноклассницу у школы, встал рядом с входом в надежде увидеть Лену. Огромный дом был набит людьми; за то время, что я стоял тут, мимо меня прошло никак не меньше пару их сотен. Я знал, что здесь располагалось большое количество самых разных радиостанций, которых развелось в последнее время видимо-невидимо; я уж не говорю о других учреждениях, свивших свои гнезда на этажах этого здания. Прошел час, за ним последовал другой, но Лена так и не появилась. И это было странно, потому что я знал, какая она добросовестная и как тщательно готовится к каждому выходу в эфир, почти так же тщательно, как космонавт к выходу в открытый космос.
   Дома в бездонной памяти компьютера покорно ждал меня оставленный мною ради других, более важных дел роман. И хотя он настоятельно требовал незамедлительного продолжения, мне было сейчас не до него. Лены по-прежнему не было ни видно, ни слышно, и я не знал, что делать. Домой к ней звонить было больше неудобно, я чувствовал, что своими звонками уже почти вывел из себя ее мать, и каждое новое наше общение становилось с ее стороны все более коротким и все менее любезным.
   Сколько я простоял так у входа - часов пять или шесть, я точно не знал, но Лена так и не объявилась. Уже стало темнеть и мое дальнейшее пребывание на своем посту становилось просто нелепым. Уныло я побрел к расположенной поблизости станции метро. Я знал, что мне предстоит тревожная ночь, но никакой иной программы я себе предложить не мог.
   Я не ошибся в своих прогнозах по поводу предстоящей ночи; хотя придя домой, я сразу лег спать, но долго не мог заснуть. На меня обрушился водопад мыслей почти такой же мощный, как водопад Виктория. Это был весьма странный поток; то я начинал думать об Игоре и его непонятном поступке, то о Лене и наших с ней отношениях. Чего-то с самого момента их возникновения им не доставало существенного, несмотря на то, что мы двигались по утрамбованной миллионами до нас пар колее; мы были замечательными любовниками, интересными собеседниками, она ни раз говорила о том, как ей хорошо со мной и в постели и на прогулке. И все же чего-то недоставало нашей связи, иногда мне казалось, что она носила, если не случайный, то какой-то чересчур поверхностный характер. Ну встречаются два человека, спят, разговаривают - а что дальше? Зачем вся эта канитель, во имя чего? Чтобы удовлетворить похоть, чтобы наполнить хоть каким-то содержанием пустую чащу времени. Раз каждому из нас дана жизнь, раз мы - мужчина и женщина, значит, мы и должны вести себя соответствующим образом. И отнюдь не случайно у меня периодически возникало удивительное ощущение, что все, что происходит между нами, происходит вовсе не между нами, что мы в этом действе как бы и не участвуем, вернее участвуем, но это не мы, а кто-то другие, более или менее успешно исполняющие наши роли.
   К моему удивлению я проснулся довольно поздно, хотя был уверен, что поселившаяся в моем сердце тревога разбудит меня гораздо раньше. Но уже было девять часов и за окном сиял ярким светом очередной летний день. Я вскочил, быстро умылся и, даже не завтракая, выбежал из квартиры.
   У меня не было какого-то плана действий, все, что я делал, целиком определялось моими подсознательными импульсами. Я не из тех, кто вообще способен действовать обдуманно, составлять планы, разрабатывать кампании ради достижения какого-то отдаленного, как Альфа-центавра, результата. Даже когда я знаю, как следует вести себя, чтобы добиться желаемого, но если при этом вся моя телесная и душевная плоть сопротивляется такому поведению, я буду поступать так, как велит мне мой внутренний голос. Я давно пришел к выводу. что не надо противиться себе; здравый смысл не для таких людей, как я. Когда я пытаюсь вести себя по здравомыслию, вопреки своей первозданной и необузданной цивилизацией природе, то испытываю такие душевные перегрузки, такие мучения, что они яснее ясного говорят о том, что я иду по неверной дороге. По-видимому, есть другой, более глубокий пласт моей натуры, который и определяет мои поступки.
  Я решил больше никуда не звонить и снова ждать появления Лены у входа в радиостанцию. Я знал, что сегодня у нее эфир и она не может не прийти. Я заступил на свою ставшую уже привычной вахту. Я был готов, если понадобиться, стоять здесь хоть целый день.
   Прошел час, другой, Лена не появлялась. До ее эфира оставалось не так уж много времени, и я снова стал беспокоиться. Почему-то до сих пор я был уверен, что ничего страшного с ней не случилось - она внезапно не заболела, не попала под колеса машины, ее не похитили с целью выкупа и что причина ее таинственного отсутствия в другом. В чем, об этом я как-то думал не слишком охотно, как будто некий клапан в моей голове блокировал эти мысли. Но сейчас моя уверенность в том, что с Леной все в порядке, начала колебаться. Может, стоит снова позвонить к ней домой и спросить ее мать об ее предполагаемом местонахождение. Я двинулся к телефону, и в этот момент увидел ее. Она шла очень быстро, явно торопилась и как всегда не смотрела на сторонам. И хотя нас разделяло всего метров тридцать, она не замечала меня.
   Я окликнул ее, она подняла голову, взглянула в мою сторону и мне показалось, что в ее глазах отнюдь не вспыхнула радость от того, что она видит меня. Она остановилась и стала ждать, когда я к ней приближусь. Стоит ли говорить, что это расстояние я одолел, наверное, даже быстрее, чем бы это сделала быстроногая лань.
   - Лена, куда ты исчезла? - был мой первый вопрос. - Я тебя искал целый день.
   - Сережа, я хотела тебе позвонить, - не очень решительно сказала она. - Нам надо поговорить.
   - Хорошо, давай поговорим.
   Она взглянула на часы.
   - Ты не ночевала дома? - внезапно спросил я, почти не сомневаясь в ее ответе.
   - Нет, не ночевала.
   - Так, становится все интересней. А можно узнать, где ты ночевала?
   - Я ночевала в квартире одного человека.
   Я видел, что эта фраза далась ей не без труда, но после того, как она преодолела этот барьер, явно почувствовала облегчение - она сказала главное. И все остальное теперь будет лишь объяснением и дополнением к нему.
   От ее слов у меня закружилась голова, а перед глазами замелькал хоровод из разноцветных кругов; она сказала то, чего я боялся услышать более всего, хотя был почти уверен, что услышу именно это. Я сделал героическую попытку овладеть своим сознанием.
   - Может, мы все же поговорим, где-нибудь присядем. Мне что-то стало трудно стоять.
   - Ты знаешь, у меня мало времени.
   - Ничего, я думаю, что я заслужил, чтобы ты отыскала в своем плотном расписание для меня несколько минут. Или это не так?
   Лена посмотрела на меня, ничего не сказала и двинулась в сторону стоящей неподалеку лавки.
   Мы сели.
   - Так что? - Я вдруг почувствовал, как вибрирует все мое тело от нетерпения. Это было странное ощущение: я знал, что те слова, которые она сейчас будет произносить, вонзятся в меня острыми стрелами, причинив мне страшную боль; но в тоже время я испытывал буквально жгучее желание услышать их как можно скорей.
   - Сереженька, - ее голос внезапно прозвучал тихо и почти нежно, - ну что тебе говорить. Ты же и так все понял. Давай обойдемся без лишних слов.
   - Ну уж нет, слова - это моя профессия и я никак не могу обойтись без них. Я хочу знать всё.
   - Я встретила человека, которого полюбила.
   - И давно произошла эта историческая встреча.
   - Почти месяц назад.
   Я присвистнул.
   - Выходит, все это время...
   - Да, сначала я сомневалась, думала, что это несерьезно, но потом поняла, что это как раз и серьезно. Я все время хотела сказать тебе о нем, но ты не давал.
   - Я тебе не давал сказать, вот те раз, ничего нелепее я не слышал. Разве я завязал тебе рот?
  - Да, не давал, - вдруг более решительно, чем весь предшествующий текст, произнесла она. - Именно так, ты не позволял мне открыть рот. Ты постоянно говорил мне о своей любви, как будто ни о чем другом ты говорить не способен. Как я могла тебе об этом сказать? Думаешь, если говорить все двадцать четыре часа о своих чувствах, то от этого чувства другого человека усилятся. Все как раз наоборот.
   В ее словах была своя правота, но сейчас мне было не до нее.
   - Я не мог этого не говорить, потому что об этом все говорило у меня внутри. Мне казалось, что ты это понимала.
   Лена ничего не произнесла в ответ. Мне была отлична известна эта ее манера; когда она не знала, что сказать, то предпочитала отвечать молчанием.
   - Где же ты с ним встретилась?
   - Он пришел ко мне на эфир.
   - Вот как, это замечательно, твоя передача становится у тебя местом для нахождения новых мужчин. Кто следующий?
   - Следующего не будет.
   - Неужели. Постой, уж не собралась ли ты за него замуж?
   Лена посмотрела на меня и кивнула головой. Почему-то для меня эта новость явилась самой неожиданной и невероятной из всего, что я только что услышал. В моем подсознании Лена прочно ассоциировалась с состоянием, который я называл вечным незамужеством; представить ее замужем за кем-то другим было для меня невероятно мучительно.
  - Чем дальше, тем интереснее, - протянул я. Я вдруг почувствовал, как кипяток ненависти заплескался у меня где-то внутри и больше всего я сейчас боялся, как бы он не выплеснулся наружу.
   - Ну а как же я, какое место уготовлено мне в этом пасьянсе? - внешне спокойно спросил я.
   - Нам лучше больше с тобой не встречаться. Давай сейчас примем это решение. Поблагодарим друг друга за все, что было между нами - и разойдемся. Я благодарна тебе за эти годы и не надо ничего портить под конец.
   - Ну уж нет, неужели ты, зная хоть немножко меня, могла надеяться, что мы вот так спокойненько расстанемся. Посидим здесь на скамейке, покалякаем - и разойдемся, как две старушки после приятной беседы о внуках. Я не отдам тебя!
   - Ну вот, - как-то огорченно проговорила она. - Этого, признаться, я и боялась. Ты считаешь меня своей вещью; раз ты любишь, то я должна принадлежать тебе с потрохами. Но я-то не люблю. И ты между прочим всегда это знал.
   Это было правдой, но сейчас мне было совершенно наплевать на эту правду. Я терял Лену и у меня было полное ощущение, что я лечу в глубокую пропасть и вот-вот со всего размаха ударюсь о камни.
   - Ну вот что, - скорее даже не сказал, а прорычал я, - никуда я тебя не отпущу. Ты - моя и будешь только моей. Не хочешь быть моей на этом свете, значит будем вместе на том.
   - Не сходи с ума. Это не поможет тебя меня удержать. Ты должен знать, что на самом деле я рассталась с тобой раньше, чем встретила его. Однажды я проснулась и поняла, что не связана с тобой ни чем. Хотя ты лежал рядом. Только тогда я не решилась сказать тебе об этом. Я боялась причинить тебе боль.
   - А теперь не боишься?
   - Теперь нет другого выхода. И я вижу, что поступаю правильно. Иначе будет еще хуже.
   - Хуже некуда. Хотел бы я знать, чем он лучше меня. Может быть, он красивей или шире в плечах?
   - Он не красивей, а в плечах действительно немного шире. Но дело совсем не в этом, он другой. Он тот, кто мне нужен.
   - А я тебе не нужен?
   - Нет.
   - И давно ты это поняла?
   - Я знала это всегда.
   От переполнивших меня чувств я едва не задохнулся.
   - Замечательные вещи открываются.
   - Можно подумать, что ты об этом не знал.
   - Не знал, - упрямо произнес я.
   - Это твоя проблема, - одновременно холодно и отчужденно произнесла она.
   Я ощутил отчетливое и очень сильное желание ее ударить. Это было немного странно: мне хотелось ударить человека, которого я любил больше всего на свете. Но это было именно так, хотя разбираться в причинах, породивших это намерение, мне было некогда.
   - Сережа, у меня нет времени продолжать этот разговор. Вот-вот должен прийти человек, с которым у меня сегодня передача. Мне надо срочно в студию.
   - А ты не боишься, что у тебя начнется с ним очередной роман. Все твои романы начинаются с твоего эфира.
   - Нет, не боюсь, на этот раз - это женщина. Послушай, Сереженька, какой смысл выяснять отношения, если они завершились. Ты писатель, ты знаешь, что обо всем можно говорить до бесконечности. У каждого из нас очень много слов. Самое лучшее - это расстаться друзьями. И тогда мы будем с удовольствием вспоминать время, которое провели вместе.
   - Ну уж нет, друзьями мы не расстанемся. Если нам суждено расстаться, то мы расстанемся врагами. Уж это я тебе гарантирую. И если ты надеешься, что так все благостно и закончится, то ты глубоко ошибаешься. Именно сейчас все только и начинается.
   Лена глубоко вздохнула и с сожалением посмотрела на меня, как смотрит учительница на способного, но нерадивого ученика.
   - Как хочешь, я тебе все сказала. А теперь извини, мне надо бежать. Прошу тебя, не ищи меня больше.
   Она встала и, не дожидаясь моей ответной реакции, быстро пошла к входу в радиостанцию. Я проводил удаляющуюся фигуру глазами; сперва я хотел броситься за ней, но последним, еще оставшимся у меня усилием воли, удержался от рывка. С моей стороны это было весьма благоразумно, потому что если бы я ее догнал, то скорее всего ударил бы. Я понимал, что бить женщину - гнусно, но уверенности, что эта мысль могла бы удержать мою руку, у меня не было никакой.
   Лена, так ни разу не обернувшись, исчезла в гигантском чреве здания. Я знал, что она не вернется, но продолжал стоять на том же самом месте в тщетной надежде, что она появится снова, подойдет ко мне и скажет, что она ошиблась, что это было минутное помутнение рассудка и что она хочет быть только со мной.
   Продолжать оставаться тут было бессмысленно, но и сдвинуться с места мне было не по силам. Куда и зачем идти? Что мне делать без Лены? Как жить без нее? Раньше я иногда думал о том зловещем дне, когда это случится, и Лена скажет мне, что больше не желает меня видеть. Почему-то я был уверен, что он непременно настанет. Я знал, что мне будет очень тяжело, но действительность, кажется, превзошла мои самые мрачные ожидания, в реальности все оказалось гораздо хуже и мрачней.
  Единственное, что я хотел сейчас, - это повторить поступок Игоря. Еще полчаса назад я не понимал, что заставило его это сделать. Сейчас же мне все стало ясно; вернее, я по-прежнему крайне смутно представлял, причины, побудившие его шагнуть из окна, но зато я теперь прекрасно ощущал в себе тот вихрь чувств и эмоций, который закружил его в ту роковую минуту, когда для него лучшим выходом стал уход из жизни. Мне тоже она больше не нужна.
   Я смотрел на громаду здания, где сейчас находилась Лена. Неужели она может быть абсолютно спокойной, готовиться к своей передаче, зная, что сейчас происходит со мной? Выходит, те несколько лет, что мы были вместе, абсолютно ничего не значат, если они не сблизили нас, оставили полностью равнодушными к страданиям другого. Я знал, что Лена не любит меня или в лучшем случае любит не так, как я ее люблю, но старался об этом не думать, и все это время старательно гнал подальше от себя, как назойливую уличную собаку, эту мысль. Мне все же казалось, что она по-настоящему привязана ко мне, что я ей дорог. Но сейчас мне была предоставлена полная возможность убедиться в обратном. Выходит никакая близость между людьми не в состоянии преодолеть изначально существующий между ними ров отчужденности, что это врожденное свойство человека и ничто не может вытравить ее из него. Я-то по наивности думал, что к нам с Леной это правило не относится, что мы близки настолько, насколько могут быть близкими два человеческих существа. А оказалось, что мы абсолютно чужие, лишь случайно оказавшись на некоторое время рядом, как два пассажира в переполненном автобусе.
   Внезапно по моему телу пробежала дрожь. Такой силы ненависти, какая вдруг овладела мною, я не испытывал еще ни разу в жизни. Это чувство затопило меня целиком, словно река в период половодья пойму, и стало немедленно искать выхода. Несколько раз я ударил ботинком по ни в чем невиноватой скамейке, на которой состоялся наш разговор, и хотя ногу пронзила острая боль, ярость и гнев продолжали клокотать во мне с прежней силой. Если бы я мог попасть сейчас на работу к Лене, я немедленно бы бросился туда и разметал бы там все, на что хватило бы сил и запала. Но путь к ней преграждали вооруженные автоматами милиционеры, а потому что делать с этим мощным зарядом, что находился внутри меня, я не знал.
   Конечно, я не в первый раз в жизни испытывал муки ревности, муки отвергнутого любовника, но сейчас все было несравненно сильней, эти чувства буквально захватили все мое существо, целиком подчинили меня своей власти. И главное, я не знал, что делать. Более всего угнетало то, что я не видел никакого выхода. Как я могу жить без Лены я не представлял. Однажды я сказал ей одну, удивившую меня самого в тот момент фразу: мы брели по вечернему городу и мною овладело невероятное блаженство от того, что нас окружал теплый приятный вечер, а рядом со мной шла любимая мною женщина. Ощущение было таким острым и таким восхитительным, что я вдруг произнес: знаешь, я сейчас понял, что когда я с тобой, то чувствую, что нахожусь одновременно как бы со всем человечеством, а когда тебя рядом нет - то я одинок во всей Вселенной. Тогда я сразу почувствовал, что произнес нечто вроде пророчества и что когда-нибудь все так и будет. И вот настал момент, когда оно целиком сбылось: я ясно ощущал, что отныне я нахожусь один во всей огромной Вселенной.
   Нельзя сказать, что я боюсь одиночества; писательство вообще профессия одиноких людей, она заставляет их подолгу пребывать в приятном или не очень приятном обществе с самими собой. Но есть разное одиночество: есть одиночество, когда ты находишься один, но одновременно еще и со всеми; его точнее следует называть уединением; и одиночество, когда ты только один и все связи с остальным миром у тебя оборваны, подобно проводам после бури. Именно такую разновидность одиночества я и испытывал, бесцельно, словно бомж, слоняясь по городу. Мне было трудно понять, что со мной происходит; уж чересчур тяжелая глыба навалилась на меня и придавила все мои аналитические способности. Да и есть ли смысл расщеплять на спектора всю радугу моих чувств; я знал, что это все равно не принесет облегчения. Моя жизнь завершилась, как сыгранный матч, судья дал свисток, предложив тем самым спортсменам покинуть игровое поле. И тоже самое только что предложила сделать мне моя судьба. Почему она наложила на меня такую епитимью, мне было не совсем понятно; если это наказание, то за что? За мной тянется густой шлейф из множества самых разных мелких грехов, но вот больших провинностей я за собой не помню. И все же она сделала это, обрекая меня на долгий путь мучений и страданий, по которому мне отныне предстоит идти всю оставшуюся жизнь.
   Почему один человек не в состоянии жить без другого? - это как раз тот вопрос, ответ на который человечество ищет на протяжении нескольких тысяч лет. Правда, что касается меня, то до сих пор каких-то особых попыток найти его я не делал, мне хватало констатации того, что такая проблема существует. Когда я встретил Лену, то почти сразу же понял, что без нее моя дальнейшая жизнь не будет иметь смысла. Ее лицо, голос, манеры - все вызывали во мне приливы бурных чувств, находило немедленный отклик даже в самых отдаленных пластах моего существа. До нее ни один человек - ни женщина, ни мужчина не был мне так близок, иногда мне даже казалось, что Лена не отдельный человек, а часть моего я. Это было какое-то удивительное дополнение к нему, возмещение того, что ему недоставало. При этом я отнюдь не идеализировал Лену, более того, я далеко не был в восторге от многих ее качеств, а некоторые из них приводили меня в отчаяние. Начать это перечисление можно с того, что я не считал ее уж такой умной; на мой взгляд, даже та передача о литературе, которая она вела, грешила многими недостатками, неверными и легковесными суждениями ведущей. Да и во время наших разговоров она не блистала особой оригинальностью; у нее был живой и все быстро схватывающий ум; но живость ума вовсе не свидетельство его глубины, а скорей он потому и живой, что поверхностен. На мой взгляд, в ней было чересчур много эгоизма; она могла быть внимательной и нежной, проявить заботливость и даже самопожертвование, но при этом я всегда ощущал, что эти черты вовсе не были у нее врожденными, просто она знала, как должен вести себя человек, считающий себя хорошим и порядочным.
   Я шел по улице и с каким-то сладострастным наслаждением предавался перечислению ее пороков. Приносило ли мне это облегчение - сказать не берусь, но это напоминало погружение в какое-то странное море, вода в котором обжигало, подобно случайно выплеснувшимися из чайника кипятку. Я был целиком поглощен этим чувством; планы жуткой мести один страшнее другого сменяли друг друга в моей голове. Минутами я как бы приходил в сознание и ужасался всему тому, что продуцировал мой распаленный мозг, но затем ясность из него уходила вновь, и опять начиналось все сначала. У меня было ощущение, что кто-то один из нас либо мы оба должны погибнуть, не может быть чтобы все осталось, как есть; Лена будет с другим, а я где-то рядом, но не с ней. Если она не желает быть больше со мной, то пусть не будет ни с кем.
   Как у всякого пишущего, у меня буйно работала воображение и сейчас планы страшной мести возникали в голове очень отчетливо. Я уже почти был уверен, что воплощу один из них, только надо выбрать какой. А там будь, что будет. Пусть меня посадят, расстреляют - мне все равно, моя жизнь кончилась и что будет дальше уже не имеет значения.
   Пока меня осаждали, как враги крепость, все эти чувства и мысли к городу незаметно подкрался вечер. Обычно в это время я отправлялся к тому самому зданию, в котором работала Лена, она выходила ко мне - и мы гуляли: посещали кино, театр, реже из-за вечной нехватки денег ресторан, затем в зависимости от обстоятельств и настроения ехали либо ко мне, либо я провожал ее домой, возле которого после большой порции поцелуев мы и расставались чаще всего до следующего дня. Но сейчас ехать к этому огромному дому не было надобности, никто меня там не ждал и никогда уже не будет ждать, скорей всего тот другой, незнакомый мне мужчина будет сегодня, как и все последующие дни, идти рядом с ней. От этой мысли мне хотелось выть, а кулаки сжимались сами собой. И все же надо было решить, куда девать себя, не могу же я целую ночь шататься по улицам. Какая странная проблема порой встает перед человеком, он не знает, что делать ему со своей персоной. Пожалуй, впервые в жизни я задумался над этой удивительной дилеммой: вот есть некто, например, я, и этот я испытывает по отношению к себе ненависть, отвращение, ненужность. Как это может быть; конечно, далеко не новость, что наше сознание - это многослойный пирог, и каждый пласт живет как бы сам по себе, по своему разумению. И все же не совсем понятно, почему человек вдруг начинает не любить, ненавидеть себя, почему он становится для себя лишним? Почему у него вдруг возникает непреодолимое желание избавиться от себя? В этих вопросах заключался странный и опасный парадокс, смысл которого пока ускользал от меня.
   Огромный город был для меня абсолютно пуст и чужд, в нем не было ни одного дома, ни одной квартиры, куда бы я мог войти как к самому себе. Необходимость же возвращения в свою берлогу вызывало во мне просто ужас; еще утром я надеялся, что вечером в ней зазвучит мелодия голоса Лены; но больше этого скорей всего никогда не случится. И все же я поплелся к себе, так как другой альтернативы у меня не было.
  Впервые я вдруг пожалел о смерти Игоря с иной стороны; я понял, что лишился единственного человека, к которому мог не только пойти, дабы переждать ненастье, но и рассказать, чем оно вызвано. Я потерял верного друга, и только сейчас эта потеря встала передо мной во всей ее грандиозной трагической величине.
   Я приехал домой и первым делом посмотрел на кресло, в котором любила сидеть Лена. Меня тут же охватило сильное желание его выбросить, так как я знал, что его вид отныне будет портить мне настроение всякий раз, когда мой взгляд упадет на него. Я сел на кровать и закрыл лицо руками; боль была такой невыносимой, что я готов был на любую жертву, лишь бы только избавиться от нее. Впервые я по-настоящему чувствовал, что означает выражение: болит душа. Сколько раз я описывал в романах подобные состояния своих героев, но только теперь я ощутил, что же испытывали они. Мне даже стало их жалко; все-таки писатели очень бессердечные люди, на какие только мучения и пытки они не обрекают персонажей ради своих мелких эгоистических целей - закрутить покруче сюжет.
   Я знал, что вряд ли сегодня засну, хотя весь день провел на ногах. С физиологической точки зрения со мной вообще творились странные процессы; со вчерашнего вечера в моем бедном рту не было и макового зернышко, но никакого желания туда его положить я не испытывал. Наоборот, мысли об еде вызывали прилив отвращения. Да и зачем есть, чтобы поддерживать силы, не позволить сбежать жизни из моего тела. Но хочу ли я жить? Надо сказать, что мысли о самоубийстве преследовали меня с детства, точно не помню когда они впервые заскочили в мою голову, но произошло это рано, в классе шестом или седьмом. И потом периодически навещали меня. Вернее, они никуда не уходили, а только на время затаивались в каком-то уголке моего сознания. И хотя тяга к тому, чтобы завершить все одним ударом, присутствовала во мне постоянно, но до сих пор я был уверен, что ничего подобного никогда не совершу. Я пытался анализировать это призыв смерти ко мне; мне казалось, что он связан был с моей вечной неуверенностью в себе, с прочно засевшем внутри меня комплексом неполноценности. У меня не было сомнений, что он у меня не только существует, но и весьма силен, диктует многие мои поступки, мысли, желания. Но странно, после моего знакомства с Леной, стремление свести счета с жизнью у меня пропало; в самом деле счастливый человек не думает о таких вещах, наоборот, они вызывают у него отвращение. Но сейчас, когда перекрытия дома моего счастья внезапно обрушились, желание покончить с собой не оставляло ни на минуту.
   Я больше не мог находиться в комнате и выскочил на балкон. В городе уже воцарилась ночь - тихая, ясная и теплая с кистями звезд на небе и мягким шуршанием шин изредка проезжавших внизу машин. Я застыл на месте, всматриваясь в густую, словно вакса, тьму. От вечности меня сейчас отделял всего лишь один парапет. Как же легко и просто можно решить все проблемы, один полет продолжительностью в каких-то несколько секунд - и больше ничто и никогда меня не станет мучать. Не случайно же, что судьба меня поселила на последний шестнадцатый этаж, словно специально для того, чтобы не оставить мне ни одного шанса.
   Я приблизился к ограждению балкона и посмотрел вниз на маршрут своего предстоящего падения. Я шмякнусь прямо на асфальт, и мои писательские мозги, переполненные замыслами ненаписанных произведений, а также всяческой иной ерундой, расплескаются на грязной земле. Итак, решено, я лечу. Прощай, Лена, что ты почувствуешь, когда узнаешь о таком замечательном финале нашего романа? Скорей всего ничего особенного, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы предполагать, что такое столь незначительное событие в твоей жизни способно вывести тебя надолго из равновесия. В глубине души ты всегда была равнодушно ко мне, даже тогда, когда стонала от страсти в моих объятиях, ты оставалась холодной к тому, кто доставлял тебе наслаждение. Я продолжал размышлять на эту тему и тем дальше разматывалась нить моих мыслей, чем дальше удалялось от меня намерение броситься вниз. Нет, я никогда не решусь на такой поступок; как удалось набраться на него храбрости Игорю? Эта загадка будет мучать меня всю мою оставшуюся жизнь. Наверное, в его натуре были черты, которыми я не обладаю. Я никогда не сомневался, что как человек он гораздо сильнее меня; в нем ощущался какой-то металлический стержень. И вот этот стержень сломался, но сломался совсем не так, как у меня, бесповоротно, с громким треском, так как будто его перегрызли плоскогубцами.
   Я вернулся в комнату, полный сожаления от того, что так и не отважился на столь эффективно и быстро решающий все проблемы поступок. Ибо это означало, что мои страдания продолжаются и им не видно конца.
  Мой мозг напоминал диапроектор, без конца воспроизводяший кадры нашей совместной с Леной жизни. Сам же себе я казался человеком, изгнанного из рая. Только теперь, когда я его лишился, я по-настоящему стал понимать, как же я был счастлив еще 48 часов тому назад. Контраст между прежним и нынешним моим состоянием был таким разительным, а от того особенно жутким, что я готов был выть от боли, обиды, досады, вернее, я сам точно не знал от чего, так сильно перепутались и переплелись во мне все чувства.
   Я почти не спал всю ночь, хотя молил сон сжалиться надо мной и отключить меня, подобно приемнику от сети, хотя бы ненадолго от собственного сознания, которое приносило мне бесконечные мучения. Самое ужасное во всей этой ситуации заключалось в том, что она была безвыходной, у меня не было абсолютно никаких средств, дабы вернуть Лену. Я сам поражался своим кошмарам и теми мрачными сюжетами, которыми они были наполнены. Я не предполагал, какая огромная масса жестокости скопилась во мне; да я был вспыльчив, подчас ярость и гнев овладевали мною настолько, что целиком подчиняли меня своей власти. Но это были мимолетные чувства, разрывы черных ракет в голубом небе. Эти эмоции приходили и уходили, как приливы и отливы, вновь возвращая мне самого себя - доброго, мягкого, гуманного и отзывчивого человека. Но сейчас было нечто иное; клокотавшая во мне ненависть не только не утихала, с каждой минутой она становилась все горячей, она разливалась внутри меня подобно реке в период таяния снегов, и я не знал, что делать с этим разливом. Как странно: женщину, которую я безумно любил и продолжаю любить ничуть не меньше, я одновременно жажду убить, жажду насладиться ее страданиями. Ум отказывался совмещать эти абсолютно противоположные чувства, словно не понимая, каким образом они могут уживаться во мне, но они сами, ни мало не смущаясь этому обстоятельству, бушевали в груди, подобно двум ураганам, налетевшим на одну территорию.
   Заснул я под утро, полный ненависти, желания мести и одновременно любовью и нежностью. А едва пробудился после короткого сна, как тут же прилив прежних чувств снова нахлынул на меня. Я лежал, смотрел в потолок и в какой уже раз задавался одним и тем же вопросом: что же мне делать? В моей комнате гостило солнце, его лучи перемещались по полу и по стенам, высвечивая царившей повсюду беспорядок. Лена часто начинала мои визиты ко мне с наведением тут элементарного порядка; она часто ругала меня за мою холостяцкую безалаберность и мне всегда очень нравилось, как она это делала. Иногда я даже сознательно оставлял все, как есть, чтобы послушать, как будет выговаривает мне она. Ее голос, интонации сводили меня с ума и ей далеко не всегда удавалось довести свое благое начинание до конца, так как я до предела возбужденный ее нравоучениями увлекал ее в постель. Но теперь больше никогда она не возьмет в руки веник. Мне стало так больно, что я не выдержал и застонал. Нет, мы не можем вот так расстаться, я должен что-то предпринять. Я не могу себе даже представить, что я больше никогда не увижу и не услышу ее.
   Я посмотрел на часы; скорей всего сейчас она уже на работе или подъезжает к ней. Но туда мне не попасть, раньше она выписывала мне пропуск, сейчас, естественно, надеяться на это бессмысленно. Значит, у меня остается одна возможность увидеть её - это снова встать на вахту перед входом в радиостанцию.
   Я вскочил с кровати, отправился в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Вид, конечно, был ужасный; небритая физиономия и красные воспаленные глаза придавали мне вид человека охваченного тяжелым недугом.
  Но соскребать щетину со своего лица я не стал; какая разница как я выгляжу, мои чистые щеки все равно не помогут мне вернуть Лену. Так к чему тогда все эти утомительные процедуры?
   День выдался замечательный - теплый, но не жаркий, с очень чистым ослепительно голубым небом. И эта великолепная погода только еще больше усиливала мое несчастье; природа как бы специально создавала контраст между моим печальным состоянием и тем радостным состоянием, в котором пребывала она.
  Я не представлял, сколько мне предстоит провести времени на своей вахте. Рабочий день Лены был ненормирован, она могла пробыть в студии совсем недолго, а могла задержаться до глубокого вечера. Но я решил ждать ее при любых обстоятельствах; если понадобится, я готов был простоять тут и всю ночь. Что я собирался делать, когда увижу ее, я не знал, никакого плана у меня не было, и я даже не делал попыток его выработать. Я вообще плохо отдавал отчет в своих действиях, хотя все же понимал, что с точки зрения здравого смысла все мои поступки лишены всякого оправдания. Но мне было не до здравого смысла, та боль, что раздирала мне грудь, ничего не желала знать о таких скучных вещах.
  Впрочем, все, что я делал, укладывалось в мои представления о человеке, я всегда его считал созданием иррациональным, чуждым и даже враждебным логике; это ум заставляет его поступать согласно ее законам, хотя подлинные законы, по которым он должен строить свою жизнь, совсем иные. По этому вопросу мы нередко спорили с Леной, которая яростно отстаивала логические основы жизни. Я хорошо понимал, почему она это делала, у нее было сильно развито стремление к упорядочиванию, ей хотелось, чтобы все вокруг нее - и люди, и явления - имели бы свои четкие, раз и навсегда занятые места. Всякая неожиданность, непредвиденность выводили ее из себя; я же зачастую вел себя крайне непоследовательно, и когда она сталкивалась с таким моим поведением, то всегда сердилась и старалась вернуть меня в поток обыденной жизни. Мне подчас казалась, что она представляет ее в виде программы передач радиостанции, на которой она трудилась; каждая передача начинается в строго определенный час и имеет свою продолжительность. И если не дай бог, в этой очередности что-то сломается, то это сродни по последствиям вселенскому потопу.
   Час следовал за часом, а Лена не появлялась, Я даже точно не знал, там ли она. Звонить мне не хотелось, так как я не сомневался, что она не станет со мной разговаривать, а просто бросит трубку. Или вообще ее не поднимет. Несмотря на свою мягкость, она могла быть и очень решительной и непримиримой, а это как раз тот случай, когда она захочет продемонстрировать именно эти черты своего характера.
   Внезапно я почувствовал, как заколотилось учащенно сердце; это было странно, но оно узнало о том, что Лена вышла из здания раньше, чем увидели ее появление мои глаза. Я рванулся к ней, но остановился; она шла не одна, рядом с ней, держа ее под руку, шел какой-то человек. Они были достаточно далеко, чтобы я мог бы хорошо его разглядеть, но мне показалось, что он не молод, по крайней мере существенно старше меня. Я последовал за ними; они о чем-то разговаривали и судя по их виду были поглощены своей беседы, так что большой опасности, что они заметят, что за ними "хвост", не было.
   Они явно не спешили, и я понимал и разделял их намерение. Погода была отличная, лучше день для прогулки по городу было трудно сыскать. Я знал, что Лена любила заходить в магазины и в свое время я в них оставил немало денег, делая ей подарки. Она вовсе не была корыстолюбивой и никогда ни о чем не просила, но всегда радовалась, когда я ей что-то дарил. На самом деле это была игра, одна из тех игр, которые делают жизнь веселей и разнообразней, и мы оба с удовольствием придавались ей. Мне очень нравилось ей что-то покупать, и я сожалел лишь о том, что всегда ограничен в средствах. И сейчас все повторялось одно к одному; они тоже заходили в магазины, они тоже вдруг останавливались посреди дороги, дабы обменяться поцелуем, они тоже держали друг друга за руки. Но только на этот раз я шел не с ней, а сзади, скрываясь от их глаз.
   Они зашли в кафе, в котором мы не раз бывали с ней. Они заказали по гамбургеру и по чашечке кофе. Хотя я не ел, кажется, со вчерашнего дня, но никакого чувства голода во мне это заведение так и не пробудило, вид еды по-прежнему вызывал во мне отвращение. Да я даже и не знал, есть ли у меня с собой деньги; кажется в кармане брюк лежал кошелек, но удостовериться так ли это мне было не досуг. Я получил наконец возможность впервые как следует и почти без помех рассмотреть моего счастливого соперника и преемника. Он действительно был старше ее, но не настолько, как мне показалось вначале. Он мог бы мне даже понравиться, если бы он сидел не с Леной, а с другой женщиной. У него было приятное лицо, а то, как он аккуратно, мелкими кусочками откусывал свой бутерброд, выдавало в нем потомственного интеллигента и представителя творческой профессии. Не исключено, что он тоже писатель, и я даже слышал его фамилию. Я очень мало общаюсь с братьями по цеху, ни в какой корпоративной организации не состою и никогда даже не пытался в нее вступить. Сбиваться в стаи и кучки - это не для меня, еще в детстве я заметил, что даже пребывая в большой кампании, я все равно нахожусь в одиночестве. Долго это обстоятельство меня сильно угнетало и даже пугало, пока я однажды не понял, что это мой крест, который мне предстоит нести всю жизнь. И к моему удивлению это меня отчасти успокоило и примирило со своей печальной участью.
   Но оставался все тот же проклятый вопрос: что же мне делать дальше? Ходить за ними до того момента, пока они не скроются скорей всего в подъезде дома ее кавалера. А затем снова одиночество моей квартиры. Такая ближайшая перспектива вызывала во мне самый настоящий ужас. Я могу просто не выдержать второй такой бессонной ночи. Если бы у меня хватило бы сил сделать что-то с собой: выброситься из окна или сойти с ума, то это было бы еще ничего. Но я-то уже знал, что ничего такого со мной, к большому моему огорчению не случится, мне предстоит только мучаться и страдать. Ни на что иное к великому моему сожалению я не пригоден.
   Я смотрел на эту аппетитно закусывающую пару и по-прежнему был не в состоянии принять никакого решения. Моя голова сейчас была абсолютно неспособна даже на самую простую последовательную мыслительную работу; мысли там так и кишели, как болезнетворные бактерии в теле больного, но все они были совершенно изолированы друг от друга; это был самый настоящий вселенский хаос, который весь сейчас сосредоточился в моем несчастном мозгу. То я решал, что немедленно подойду к ним, закачу грандиозный скандал, то намеревался уйти отсюда и оставить их навсегда в покое... Но время шло, а я продолжал сидеть за пустым столиком и смотреть на них. Мне одновременно хотелось, чтобы они заметили меня и чтобы мое присутствие здесь осталось бы для них неизвестным. Наконец они встали и снова вышли на улицу. Вслед за ними тоже самое сделал и я.
   Они явно не спешили домой, и это был самый очевидный признак, что им хорошо вдвоем. Я следовал за ними на расстояние всего метров двадцати, но почему-то был уверен, что они меня не обнаружат. Я ясно видел, что им не до текущего мимо них мира, он им полностью безразличен, они целиком поглощены друг другом. Для меня оставалось в каком-то смысле загадка, когда успела Лена так увлечься этим человеком, это явно результат не одной и не двух встреч. То ли она великолепно притворялась, то ли я был совершенно слеп, как только что появившийся на свет котенок, то ли и то и другое, но я действительно ничего не замечал, ни о чем не догадывался, до самой последней минуты пребывал в полной уверенности, что у нас все прекрасно; вернее, не то, чтобы уж так все прекрасно, но как всегда. Я вдруг почувствовал, как нахлынула на меня ярость. Я едва удержался, чтобы не нагнать их и тем самым предоставить ей возможность для выброса. Что при этом будет, я не знал и почти об этом не думал, но чувства клокотали во мне, и я не представлял, что делать мне с этой жаровней, что накалялось у меня внутри.
  Наконец им надоело гулять. Как я это понял, я сам сказать не мог, но что-то изменилось в том, как они шли по улице, их походка стала более быстрой и целеустремленной. Моя интуиция меня не подвела, в самом деле через несколько минут они нырнули в метро.
   Мы заскочили в один и тот же вагон, только в разные двери. Было много народу, и я боялся, что потеряю их из вида. Однако после некоторых усилий мне удалось занять такую позицию, что я мог видеть часть профиля Лены. Я смотрел на него не отрываясь; почему-то в профиль ее лицо было красивей, нежели чем в анфас и мне всегда нравилось смотреть на него именно с этой позиции. Когда мы изредка ходили в кино, то половина сеанса я смотрел не на экран, а на нее; это зрелище для меня было гораздо интересней и захватывающей, чем то, что происходило в фильме.
  Но тогда эта женщина принадлежала мне, а сейчас - другому человеку. От этой мысли мне хотелось стонать и плакать и, кажется, я не удержался и все же издал какой-то жалобный звук, потому что стоящий рядом пассажир изумленно взглянул на меня. Я моментально взял себя в руки, но в тоже время я чувствовал, что в любую минуту снова могу себя потерять.
   Они вышли на станции, и я едва успел протиснуться сквозь плотный заслон из людских тел и тоже выскочил на перрон. Теперь нас разделяло всего каких-то с десяток шагов, но они по-прежнему не замечали меня. Впрочем, в вестибюле метро народу было много, мы двигались в плотной толпе, а в толпе обычно мало кто на кого обращает внимание.
   Теперь мы снова оказались на улице. День начал быстро сереть, но пока еще было достаточно светло. Мужчина по-хозяйски обнял ее за плечи, и я вдруг почувствовал, как внутри меня разорвалась бомба. Я уже не понимал, что делаю, сознание отключилось, как отключают от сети телевизор, и мною целиком овладели иррациональные силы. В несколько прыжков, которым позавидовала бы и пантера, я преодолел разделяющую нас дистанцию - и оказался впереди их. Я видел по лицу Лены, что она явно не ожидала моего появления и мне даже показалось, что на нем отразился страх.
   - Ну вот и я, господа! - громко сказал я. - Вижу, не ждали.
   - Сережа, лучше уйди, - негромко проговорила Лена. - Прошу тебя, не начинай!
   Но я уже начал и остановить меня было невозможно.
   - Почему же уходить должен я, а не эта тварь! - Я повернулся к мужчине, и мы впервые посмотрели друг другу в глаза. - Ты думаешь, что занял мое место. Это мы еще посмотрим.
   Мною владело невероятное желание ударить его, жестокость, о существовании которой я лишь иногда догадывался в себе, вдруг поднялась из глубин моего существа, полностью овладев мной, словно неприятельской крепостью, и мне хотелось бить и бить этого человека: руками, ногами, палкой, всем чем можно, чтобы он чувствовал такую же страшную боль, какую испытывал я. По какому праву он отнял у меня самую дорогую мне в мире женщину, чем он лучше меня, почему он обнимает, прижимает ее к себе, а я стою тут и бессильно сжимаю кулаки. Нет, это несправедливо, это чудовищно несправедливо.
   - Послушайте, молодой человек, успокойтесь, - услышал я его голос. - Если вы хотите поговорить, давайте поговорим только без крика и ругательств.
   Эта его взвешенная спокойная интонация стала лишь дополнительным детонатором для моей ярости.
   - Спокойно, ну уж нет! Спокойно мы говорить будем тогда, когда ты раз и навсегда уберешь от нее свои грязные лапы, - завопил я, так как он по-прежнему обнимал ее за плечи. - Я тебе сказал, убери лапы!
   Я ударил его по руке и тут же ощутил ответный толчок. Чувство овладевшей мною ярость по своему была восхитительна, огромный восходящий поток энергии устремился в мою голову, и она была необычайно ясна. Но ясна не работой возникающих в ней мыслей, это было совсем другое ощущение, невероятной целостности, устремленностью всех частей моего организма к одной цели.
   - Ах ты мразь, - закричал я и бросился я в атаку. В детстве мне довольно много приходилось драться, не потому что я любил это занятие, скорей наоборот, а потому что жил в таком дворе, где подростки, разбившись на враждебные лагеря, очень часто выясняли свои отношения с помощью кулаков. И мне волей-неволей приходилось отстаивать таким образом свой суверенитет. И потому сейчас, кидаясь на своего противника, подсознательно я был почти уверен в успехе.
   И я не ошибся. Былые навыки, которыми я не пользовался по меньшей мере лет двадцать, если не больше, в этот критический момент снова пришли мне на помощь, я ловко подставил подножку, и мой противник рухнул на землю. Торжествуя, я пару раз пнул его ногой куда-то то ли в плечо, то и в бок, впрочем, скорее символически, чем больно. Я готовился нанести новый удар, как вдруг резко заскрипели тормоза, и через пару секунд мои руки оказались сжаты чьим-то крепкими руками. Я оглянулся и увидел рядом с собой двух милиционеров, а на дороге - причалившую у бордюра патрульную машину.
   - Что тут происходит? - спросил тот, что держал меня.
   - Этот человек напал на нас, - сказала Лена. - Пожалуйста, задержите его.
   Ее слова высекли во мне очередную вспышку ярости, я дернулся, но добился только того, что сжимающие меня милицейские объятия оказались еще крепче.
   - Все поедемьте в отделение, там разберемся, - решил милиционер.
   Мгновенно меня затащили в машину, туда же сели Лена и ее кавалер.
  Наша поездка продолжалась всего минут пять, однако их хватило на то, чтобы я немного остыл. Я смотрел на Лену, которая сидела на переднем сиденье, но она ни разу не повернулась в мою сторону, зато несколько раз оборачивалась к своему спутнику и участливо осведомлялась об его самочувствие. Но судя по его виду чувствовал он себя вполне сносно, наша стычка не нанесла ему никаких серьезных повреждений, только слегка запачкала костюм, и пока автомобиль мчался по дороге, он старался очистить его от прилипшей к пиджаку и брюкам уличной грязи.
   Мы остановились возле мрачного, абсолютно лишенного малейших проявлений мысли архитектора здания. Меня вели в помещение, быстро обыскали, рассыпали скудное содержимое моих карманов по столу, а затем втолкнули в отгороженную стальными прутьями клетку. Совсем иная участь ждала Лену и моего противника: их усадили на стулья и попросили написать заявление о случившимся. Эту миссию взяла на себя Лена; я видел, как старательно выводила она строчки по серому листку бумаги, живописуя только что разыгравшуюся сцену.
   Я смотрел на нее сквозь прутья и мною владели какие-то странные ощущения. То, что сейчас происходило, напоминало один из сюрреалистических сюжетов столь любимого мною Сальвадора Дали. Женщина, с которой я был связан на протяжении нескольких лет самыми тесными узами, которую я безумно люблю, спокойно сочиняет на меня заявление в милицию.
  Конечно, то, что произошло только что, более чем ужасно, но разве это может сравниться с тем, что я испытываю с той минуты, когда она объявила мне, что между нами все кончено. Если бы она хотя бы на мгновение могла бы проникнуть в мои чувства, если я мог бы передавать их ей также, как мысли, она бы прониклась сочувствием к моим страданиям. И ее рука, равнодушно выводящая эти строчки, непременно бы замерла в нерешительности. Но все мои мысленные воззвания к ней не доходили до нее; вместо этого она о чем-то спросила главного пострадавшего, тот показал ей на бок, по которому, если память мне не изменяла, я один раз несильно пнул, и Лена вписала его комментарии в этот официальный документ.
   Наконец она закончила свою ответственную работу, подозвала к себе дежурного по отделению, что-то сказала ему, тот кивнул головой, и она вручила ему свое заявление. Затем вместе со своим спутником она покинули помещение.
   Я остался один, а значит наступила пора знакомства с тем местом, где я так нежданно оказался. Клетка, в которую меня запрятали, была совсем маленькая, в ней едва умещались две скамейки, на каждой из которой сидело по человека четыре. Публика была довольно разношерстная, но преимущественно мужская, только одна дама украшала собой это изысканное общество. Увидев, что я хочу сесть, на ближайшей от меня скамье потеснились, и я примостился на выделенном мне уголочке.
   Напротив меня сидел высокий парень в трусах и майке. Периодически он вдруг начинал трубить громким голосом, требуя, чтобы его немедленно выпустили на волю. При этом он украшал свою речь отборным матом. Однако никто не обращал на его вопли внимания, только иногда раздраженный дежурный подходил к клетке и требовал, чтобы он немедленно заткнулся.
   - Слушай, а ты чего сюда попал? - вдруг спросил он меня совершенно спокойным и трезвым голосом после того, как закончил свой очередной вой. - Ты же вроде не наш.
   - Что значит не ваш? - спросил я, хотя хорошо понимал, что имеет в виду мой собеседник.
   - Ну я здесь чуть ли не каждую неделю, а ты как сюда попал? Кажись не пьян.
   - Не пьян, - подтвердил я его догадку.
   - Не пойму, как тебя угораздило. - Подрался что ли?
   - Подрался.
   Мой ответ поверг его в изумление.
   - С кем же ты подрался? Напали что ли на тебя?
   Я отрицательно замотал головой. Я оказался в некотором затруднении; что я должен ему сказать, какую историю поведать? Говорить правду о своих несчастьях в этом месте и этим людям мне казалось глупо, но и не отвечать на его вопросы мне тоже представлялось невежливо. Кроме того, он был первым и пока единственным, кто проявил ко мне интерес, мне же нужен был человек, кто бы мог помочь адаптироваться к новым, совершенно непривычным и незнакомым для меня условиям. Все же я первый раз попадаю в милицию таким вот недобровольным образом. Да еще сразу оказался за решеткой.
   - Нет, это я напал, - сказал я.
   - Не понимаю, что это ты вдруг? Уж не из-за бабы?
   Я кивнул головой.
   - Да, - неопределенно откликнулся он на мое признание и оценивающе посмотрел на меня. Я думал, что он что-то скажет еще, но он внезапно, словно напрочь позабыв про меня, снова стал вопить, настаивая на своем немедленном освобождении. Закончив сеанс крика, он вновь переключил свое внимание на мою персону.
   - И сильно подрались?
   - Да нет, пару раз стукнули друг друга. Безо всяких повреждений. Скажи, - задал я все это время мучивший меня вопрос, - а что будет дальше? Какой тут порядок? - Я не обманывал, я на самом деле не представлял, какая ожидает меня кара за содеянное: долго ли мне придется смотреть на мир сквозь эти прутья, какое возможное наказание меня ждет за учиненный дебош?
   - Ну если без членовредительства, то тогда ничего, - успокоил меня мужчина. - Завтра отвезут к судье, присудят штраф и отпустят.
   - И все? - Легкость предстоящего наказания меня ошеломила и обрадовала.
   - А ты что хочешь, залететь на пару лет строгача?
   Нет, таких желаний я в себе не обнаружил.
   - Так что не волнуйся, переночуешь здесь, а завтра все будет нормально. А пока давай знакомиться. Я - Григорий.
   - Сергей, - представился я.
   Я почувствовал, как немного успокоился и во мне стал просыпаться некоторый интерес к тому, что меня тут окружало. В конце концов я писатель, попал в необычную для себя обстановку и надо по крайней мере хотя бы немного узнать об этих людях.
   - А ты за что сюда попал? - спросил я.
   - Да жена-сучка сдала. - Воспоминание о супруге в очередной раз воспламенили его, и он снова стал орать, требуя как всегда, чтобы его немедленно отпустили. Я терпеливо ждал, когда пройдет этот приступ гнева.
  - Напился ну и стал приставать, - признался он, когда успокоился.
  - Кажется, мебель малость поколотил, ей пару-тройку раз врезал, точно не помню. Да они скоро придут сюда меня забирать. Они всегда это делают. А ты кем работаешь?
  Я вновь почувствовал смущение. Мне показалось, что произносить в этой обстановке название своей профессии - и смешно и нелепо. Но врать мне тоже не хотелось, почему-то я испытывал к этому дебоширу нечто вроде симпатии. У меня возникло ощущение, что по натуре он человек не злобивый и отзывчивый. Конечно, когда не пьет. И поэтому я ответил правдиво, но немного неопределенно:
   - Вообще-то я книжки пишу.
   - Вот те на, так ты что, писатель?
   Я вдруг заметил, как сфокусировался на мне всеобщий интерес.
   - В общем, да.
   - Ну ты молодец. И сюда попал. Здорово, никогда не сидел здесь с писателями. И чего ты строчишь?
   - Романы.
   - И много ты их накатал?
   - Накатал много, издал пока только три.
   - И что их можно купить в магазине?
   - Купить можно, правда сейчас, насколько я знаю, их там нет, все распроданы.
   - А может, я твою писанину и читал. Как называется-то?
   Если даже в этой клетке я вдруг обнаружу своих читателей, то можно считать, что как писатель я достиг грандиозного успеха, невольно подумалось мне. Я перечислил названия своих вышедших романов. Григорий напряженно задумался, затем разочарованно покачал головой.
   - Нет, Серега, извини, но кажись не читал.
   Чуда не случилось, и я почувствовал легкое разочарование. Далеко мне еще до подлинной известности.
   - Раз ты писатель, ты должен все знать, - вдруг сказал Григорий.
   Я слегка пожал плечами: не говорить же ему, что чем ты больше знаешь, тем знаешь меньше. Вряд ли мой полуголый собеседник сумеет оценить по достоинству этот тонкий силлогизм.
   - Вот я все хотел кого-нибудь спросить, а тебя мне, наверное, сам Бог послал: скажи, вот мы с моей Веркой чуть ли не каждый день ругаемся, иногда до крови деремся, вот как сегодня, а расстаться не можем. Вот сейчас она придет, заберет свое дурацкое заявление и вытащит меня отсюда. Объясни, почему так у нас?
   Да откуда я знаю, мысленно послал я ему ответ, почему вы деретесь, а расстаться не можете? Откуда я знаю, почему Лена для меня самый близкий мне человек, хотя ей до меня нет никакого дела? Несмотря на душный вечер, вдруг стало как-то зябко, впервые за все то время, что находился в заключении, я подумал о том, что делает сейчас она.
  Неужели сидит сейчас в его квартире, пьет чай или шампанское, а быть может, они уже приступили к заключительной части своей программы - занимаются любовью. И ее абсолютно не колышет, что человек, с которым она была близка столько времени, сидит, словно дикий зверь, в этой клетке в замечательной кампании с алкашами, ворами, бродягами и еще бог весть с кем. Насколько же люди равнодушны друг к другу, как легко избавляются друг от друга, как обманчива их близость, при которой они остаются такими же далекими друг от друга. Но тогда к чему любовь, к чему дружба, все эти чувства и отношения являются по своей сути не более чем тонюсенькими ниточками, готовыми разорваться от любого неосторожного прикосновения.
   - Так чего, писатель, ты мне скажешь? - напомнил о своем вопросе Григорий.
   - Мне трудно тебе ответить, - чистосердечно признался я, - наверное, это как раз то, что все зовут любовью.
   - А почему тогда бьем друг друга? - резонно заметил он.
   "А почему я час назад был готов убить Лену?" - спросил я сам себя. В самом деле, очень странные мы испытываем чувства, когда от любви до ненависти один малюсенький шаг. Но если между ними такое ничтожное расстояние, можно ли это назвать любовью? А может это следует назвать ненавистью? Но тогда получается, что мы что-то путаем и принимаем за любовь какое-то иное чувство. Удивительно, что в своих книгах я много раз описывал любовь, но никогда не вдавался в ее анализ, не пытался понять, что же происходит в действительности с человеком, когда он охвачен любовной лихорадкой. Да и вообще, что означает это столь привычное уху словосочетание: я люблю тебя? Как странно, что впервые я по-настоящему задумался над этим вопросом, находясь в отделение милиции и отгороженный от мира железными прутьями.
   - Понимаешь, человек - очень сложное создание, - стал мямлить я. - Одной частью своего сознания он любит, другой - ненавидит. И в разные моменты в зависимости от ситуации побеждает то одно, то другое.
   - Вот как, - задумчиво проговорил Григорий. - А что может, ты и прав, Серега. - Но дальше размышлять на эту тему он не стал, так как решил, что пришло время вновь во весь свой раскатистый голос напомнить о себе. - Кончай меня держать, майор, а ну отпускай, - заорал он во всю мощь своих легких и для подкрепления эффекта встал и стал трясти решетку. Подскочил дежурный сержант, ударил по его пальцам дубинкой, что моментально привело к извержению из горла Григория новой порции крика и отборных ругательств. Сержант размахнулся, чтобы еще раз стукнуть буяна, но не успел, в этот миг вошла молодая и довольно приятная женщина, чью внешность правда серьезно портил синяк величиной с пятак под глазом. Она повисла на руке милиционера.
   - Ты чего размахался, - заорала она. - Я забираю заявление. Так что открывай.
   - Верка! - радостно закричал в ответ Григорий и попытался сквозь прутья просунуть свои губы для поцелуя. - Ты молодец.
   Но Вера не обратила на эту его попытку никакого внимания, она лишь посмотрела на мужа и коротко и хлестко заклеймила его: "Пьянь проклятая" - и через секунду уже стояла возле окошка, за которым сидел дежурный по отделению.
   Формальности по вызволению Григория заняли минут десять; жена принесла ему одежду и к моменту своего освобождения он уже выглядел вполне цивилизованно: в брюках и в рубашке.
   - Ну не скучай, - бросил он мне на прощание и даже удостоил пожатия своей шершавой руки.
   С уходом из нашей не очень дружной кампании Григория интерес ко мне остальных находящихся в клетке как-то угас и больше особого внимания на меня никто не обращал. Все сидели молча, лишь периодически стреляли друг у друга сигареты да обменивались предположениями о том, что будет с каждым из них. Я вдруг вновь приуныл. Запал, который вел меня весь этот день, потух окончательно и прежние чувства снова набросились на меня. Уже стало совсем темно и я все больше ощущал растерянность. Я не представлял, что мне делать, как себя вести, я даже не знал, какими правами я обладаю, если вообще обладаю хоть какими-то правами. Я не ел больше суток, но судя по всему питание задержанных здесь не входило в перечень оказываемых услуг. На мое счастье у меня совершенно отсутствовал аппетит, несмотря на поздний час не хотел я и спать, однако перспектива остаться тут на всю ночь меня вовсе не прельщала. Я думал о своей уютной, хотя и не убранной квартире, о компьютере, в котором вот уже вторые сутки ждал, когда я снова вернусь к нему, роман. А вместо того, чтобы заниматься жизненно важными для меня делами, я сижу на этой жесткой скамье, в этом идиотском месте.
  Может быть, и мне, как Григорию, попробовать чего-нибудь добиться. Я встал и, следуя его примеру, тоже стал кричать, хотя и не так громко, что я ни в чем не виноват и не понимаю, почему я сижу тут. Некоторое время майор не обращал на мои выходки никакого внимания, но затем мои вопли стали его раздражать. Он выматерился и сказал, что если я не замолчу, то загремлю на пятнадцать суток. Это мгновенно утихомирило меня и я благоразумно решил, что не стоит больше искушать судьбу и дразнить зверя в его клетке, а лучше всего набраться терпения и смиренно ждать, что будет дальше.
   Рядом со мной сидела довольно молодая женщина. Насколько я понял из реплик моих охранников, обсуждавших ее дальнейшую судьбу, она была задержана за то, что торговала фруктами без обладания на то надлежащих документов. За все то время, что я находился здесь, она не произнесла ни слова. Иногда я посматривал на нее и мне казалось, что она очень бледна. Внезапно она застонала.
   - Что с вами? - спросил я.
   - Сердце болит, - тихо и не без труда ответила она.
   - Надо попросить, чтобы позвали врача. Скажите им.
   Женщина нерешительно взглянула на меня и подошла к решетке.
   - Позовите врача, у меня сердце болит.
   - У нас нет тут врачей, - сердито буркнул майор. - Сиди и не возникай, если не хочешь дополнительных неприятностей.
   - Но у меня сердце колит.
   - Тебе, кажется, ясно сказали, чтобы не возникала! - уже заорал на нее майор.
   Женщина снова села на скамью и сжалась в комок, прижав руки к груди. Я был уверен, что она не притворяется с целью добиться досрочного освобождения, а ей действительно плохо.
   Я почувствовал растерянность. Никто не обращал на нее внимание, я понимал, что ей как-то надо помочь, но не знал, как. А если она умрет, сердечный приступ, если вовремя не купировать, очень опасен. Так ушел из жизни мой отец, ему хватило несколько мгновений, чтобы все для него было кончено.
   Я снова поднялся со своей скамьи.
   - Женщине действительно плохо, - громко сказал я, - дайте хотя бы валидол.
   - У нас тут не аптека. Тебе что больше всех надо! - в очередной раз заорал на меня майор. - Я уже тебе сказал: если не хочешь больших неприятностей, сиди и не возникай.
   Невольно я отметил, что лексикон этого человека не отличается большим разнообразием. Но гораздо более меня заботило другое: что делать в этой ситуации? Я не мог ей помочь абсолютно ничем. Женщина негромко застонала, и это подвигло меня на дальнейшие требования.
   - Но вы же видите, что ей плохо, если с ней что-нибудь случится, вам же самим придется за это отвечать.
   Однако этот мой аргумент подействовал на майора совсем не так, как я по наивности предполагал; я лишь окончательно вывел его из себя.
   - Коля, вправь ему мозги, - приказал он.
   Колей оказался тот самый сержант, который стерег нашу клетку. Он повернул ключ в замке, открыл металлическую дверь и грубо взял меня за руку.
   - А ну пойдем!
   Он сильно толкнул меня в спину и я полетел вперед по узкому коридору. Мой полет был прерван перед массивной, обитой железом дверью.
  Сержант Коля отворил ее ключом и снова толкнул меня.
   На этот раз я оказался уже в настоящей камере, которую слабо освещала маленькая лампочка. Внезапно здесь появился еще один милиционер, но выяснить его чин мне не удалось, потому что на меня обрушился град ударов двух дубинок. Я упал не столько даже от боли, сколько от неожиданности.
   Милиционеры били меня профессионально, по тем местам моего бедного тела, где не рисковали оставить кровавые следы. Хотя следует отдать им должное, удары не были особенно сильными, они носили скорее не карательный, а профилактический характер. Гораздо больше я страдал от унижения и страха, я был совершенно беззащитен, и они могли сделать в этом замкнутом пространстве со мной все, что позволяла им их фантазия.
   - Ну теперь ты все понял? - без злобы, почти добродушно спросил сержант Коля.
   Я молча кивнул головой.
   - Достаточно, - сказал он своему напарнику по избиению.
   Тот не стал возражать и экзекуцию завершилась.
   - Майор сказал, что до утра ты будешь находиться здесь, - объявил мне приговор сержант Коля.
   Милиционеры вышли и за ними захлопнулась дверь. Я услышал, как тяжело щелкнул замок.
   Тело побаливало, но, как мне казалось, больших повреждений от знакомства с милицейскими сапогами и дубинками оно не получило. Поэтому я решил внимательнее рассмотреть свои новые временные, как очень надеялся, владения. Камера была маленькая и абсолютно пустая, никаких нар, как я предполагал, в ней не было. Я сидел на деревянном настиле, заканчивавшимся небольшим возвышением, который, по-видимому, выполнял почетную роль подушки. Было душно, но все же я мог дышать достаточно свободно. Так что удушье мне по крайней мере в ближайшие часы не грозило. Я попытался встать, но тупая боль тут же разлилась по животу, и я решил не совершать больше подобных попыток до утра. Неожиданно для себя я рассмеялся. Замечательный конец нашего с Леной романа, я сижу на голых досках в полутемной камере, а она спит в постели со своим новым любовником. Когда я впервые ее увидел и понял, что люблю, я даже при всей своей богатой фантазии не мог выдумать такой финал. Хотя меня нередко посещали предчувствия, что наши отношения завершатся печально.
  Но неужели все, что случилось, закономерно и другого исхода и не могло быть? Быть может, самое поразительное во всей этой истории заключалось в том, что меня не слишком удивляла такая развязка; еще сегодня утром и даже вчера я предчувствовал, что может случится нечто подобное. Конечно, я не предполагал, что я окажусь в таком замечательном месте и что стану спешно осваивать новую для себя роль заключенного. И все же я постоянно ощущал, что должно что-то произойти, уж слишком велико напряжение внутри меня, чтобы все это завершилось благополучно. Но в таком случае стоит ли расстраиваться, проклинать судьбу?. Скорей всего я сам хотел этого, я шел к этому, иначе зачем я затеял драку. Но вот почему я желал, чтобы мне было бы как можно хуже, это в какой-то степени оставалось для меня загадкой. Однако я всегда был уверен, что все, что совершает человек, он совершает по своему желанию. Даже если это страдание и смерть.
   Я лег на жесткие доски и стал смотреть в потолок. Раз это так, раз я сам привел себя в эту тесную и душную камеру, то это означает, что следует подойти ко всей этой ситуации философски, без излишней драматизации. В конце концов ничего особенного не произошло, что из того, что эту ночь я проведу не в своей кровати, а на деревянном грязном полу. Мало ли где людям доводится ночевать. Какие только неистовства совершают они из-за любви; вся мировая история полна подобными примерами. И чем я лучше других, не я первый попадаю из-за женщины в заключение. Известны и гораздо более печальные финалы. Конечно, я не сдержался и затеял драку с человеком, который тут ни причем. Ведь это не он увел у меня Лену, это Лена ушла от меня; если бы она не хотела это сделать, то он бы просто не появился, как не появилась у меня за это время другая женщина, ибо сама мысль о чем-то подобным казалась мне нелепой и кощунственной. Просто наш роман не удался; ни одна пара не может долго просуществовать, когда один любит, а другой лишь позволяет любить. Наступает момент, когда второму члену этого уравнения надоедает такая ситуация - и он делает свой ход. Вот и Лена совершила его. И по сути она ни в чем не виновата, она поступила так, как подсказывал ей внутренний голос.
   Я вдруг снова почувствовал, как подступает к горлу отчаяние. Придет утро и я выйду из этой темницы, но как мне освободиться из той темницы, в которую отныне заключена моя душа? Эта была та страшная проблема, которая поджидала меня за порогом этого почтенного учреждения, и которую я совершенно не знал, как решать. Моя жизнь за считанные дни потеряла всякий смысл, и я не представлял, что делать дальше с ней. Неожиданно я подумал о том, что, наверное, схожие чувства переживал и Игорь, когда делал шаг из окна, как и я он потерял нить своего существования. Хотя причины у него скорее всего были иные, но они привели его к тем же мыслям, что и меня.
   Я вспомнил вчерашний вечер, когда я уже почти решился на прыжок с балкона. Почему я его не совершил, перелезь я через ограждение, то тогда не сидел бы здесь и меня бы не раздирали на части, словно грифы падаль, мучительные сомнения. И почему эти бравые милиционеры, решив преподать мне урок покорности, ограничились столь мягким со мной обращением; если уж избивать, то до смерти. Я вдруг подумал о том, что слово "смерть" просто не выходит из моей головы. Любая мысль, как прямая дорога, неизбежно приводит меня к ней. Но хочу ли я действительно смерти или это своеобразная форма психологической компенсации за все мои переживания? Я попытался проникнуть как можно глубже в свое сознание, но ответа на свой вопрос так и не получил. Да, мне было очень плохо, я находился на грани отчаяния, но даже безнадежный больной мечтает не о могиле, а о чудо-лекарстве, которое снова поставит его на ноги. Я знал рецепт этого лекарства - возвращение ко мне Лены, но при этом я ни минуты не сомневался, что мне не доведется его принять. А это означает, что в таком случае мне придется испить чашу страданий до конца.
   Я подумал, что можно до бесконечности изводиться подобными размышлениями, но стоит ли уподобляться средневековым монахам, которые сами себя приговаривали к бичеванию. Пожалуй, лучший выход для меня сейчас - это попытаться заснуть. Так как у меня отобрали часы, я не знал, сколько сейчас времени, у меня было такое ощущение, что массивные железные двери не позволяет ему проникать сквозь них и оно тут вопреки всем физическим законам абсолютно неподвижно. Впрочем, какая разница течет здесь время или нет. Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться на предстоящем сне. Но сон и не думал приходить, безостановочный поток мыслей продолжал нестись по руслам и протокам моего измученного мозга, и мне хотелось лишь одного - остановить эти мыслительные реки, хотя бы на короткое время забыть обо всем.
   Проснулся я от того, что заскрипела дверь. Появился сержант, но только не Коля, по-видимому, пока я спал у них произошла смена.
   - Лесин Сергей Вениаминович, - полуутвердительно полувопросительно проговорил он, читая мою фамилии по какой-то бумажке.
   - Это я, - подтвердил я этот грустный факт.
   - Выходите.
   За ночь население "клетки" полностью сменилось, тех, кто были со мной, либо выпустили на свободу, либо отправили дальше по этапу. Не было и женщины, из-за которой я угодил в камеру. Зато появились другие обитатели, что свидетельствовало о том отрадном обстоятельстве, что милиция не спит даже ночью, а делает свое дело круглые сутки. Я снова занял место на знакомой скамье. Что меня поджидает в ближайшие часы, извещать меня явно никто не собирался. Я же, наученный горьким опытом, решил не проявлять больше любопытства по поводу дальнейшей моей судьбы, выбрав мудрую тактику молчаливого ожидания развязки событий.
   Я видел сквозь зарешеченное окно, что на свободе начался новый замечательный день. Сияло солнце, по небу ползли редкие облака, и, по-видимому, несмотря на довольно ранний час, было уже жарко. Я попытался освободить свою голову от всех ненужных мыслей, но у меня это плохо получалось и, кажется, впервые в жизни я пожалел, что не владею искусством медитации, искусством отключения ума от бесконечного мыслительного процесса; сейчас эта способность мне особенно пригодилось бы.
  И все же я попытался как-то изменить свои внутренние ощущения, избавить себя от наиболее сильно влияющих на мое настроение чувств. В конце концов я погрузился в какое-то странное состояние - то ли полудремотное, то ли полуобморочное. Скорей всего таким образом мой организм реагировал на физические и душевные перегрузки; кроме того, что я пережил за эти дни, я вторые сутки ничего не ел, да и спал этой ночью всего несколько часов.
   Сколько времени я провел в полузабытьи, я не знал, из него меня вывел чей-то громкий крик прямо над моим ухом. Рядом со мной стоял выведший меня из заточения сержант; судя по его рассерженному виду он уже не первый раз выкрикивал мою фамилию.
   - Я тебя зову, зову, - сказал он. - Собирайся, автобус подали, поедешь на суд.
   Я вышел из "клетки", мне вернули все мои вещи, предварительно сверив их с описью; я рассовал свое вновь обретенное имущество по карманам. Рядом с отделением милиции действительно стоял большой автобус, куда меня и посадили. Я ехал один в сопровождении полковника.
   - Ну ты готов? - спросил он меня.
   Я кивнул головой и сел на мягкое сиденье.
   Это была самая настоящая ирония судьбы, что я ехал на суд с таким комфортом, находясь один, не считая сопровождающего меня полковника, в просторном салоне автобуса. Я по-прежнему не хотел есть, но пустой желудок как-то очень живо реагировал на малейшие рытвины и колдобины моего крестного пути.
   - Я не ел два дня, можно я что-нибудь по дороге куплю себе пожевать? - попросил я.
   - А деньги у тебя есть? - поинтересовался полковник.
   - Должны быть. - Насколько я помнил, перед тем, как меня забрали, в кошельке оставалась какая-то небольшая сумма; когда мне его вернули, я даже не проверил, все ли там в сохранности. Я достал бумажник и посмотрел, что там находится; мои тюремщики при всех их других пороках оказались честными ребятами, сохранив мои жалкие купюры в полном составе.
   Автобус остановился возле небольшого рынка.
   - Здесь можешь себе что-нибудь купить поесть, - милостиво разрешил полковник. - Не надо тебя сопровождать, не убежишь?
   - Не убегу, - заверил я его.
   Я купил сосиску с хлебом, измазанную каким-то красным соусом, и без всякого аппетита, почти с отвращением сжевал ее, запил ее пепси-колой и вернулся в автобус.
   Машина снова покатила по городу. Я вдруг почувствовал сильное волнение. У меня возникло ощущение, что я еду навстречу судьбе. Я думал о том, что буду говорить на суде, но никак не мог определить линию своего поведения. То ли я должен нападать на своих оппонентов, обвинять их во всех смертных грехах, то ли, наоборот, просто молчать и подтверждать все, чего они не скажут. Никакого решения я так и не принял, а потому единственное, что мне оставалось делать в такой ситуации, - это вести себя в зависимости от обстоятельств.
   Сопровождаемый полковником, я поднялся на третий этаж и сразу же увидел исцов. Лена и ее новый кавалер сидели рядом и держали друг друга за руки. Я прошествовал мимо них и сел неподалеку. Оба дружно делали вид, что не замечают меня, я тоже почему-то старался прямо не смотреть на них, однако периодически бросал на Лену скрытые взгляды. Если бы мне еще неделю назад сказали, что мы окажемся с ней в суде, я бы просто весело рассмеялся. Нет, это было абсолютно невозможно и немыслимо, однако это было реальностью.
   Внезапно мне стало плохо, все поплыло перед глазами, и я почувствовал удушье. У меня хватило сил добраться до открытого окна и глотнуть теплого воздуха. Это немного помогло мне, и я все же я по-прежнему ощущал слабость; по-видимому, сказывалась моя двухдневная голодовка, почти бессонная ночь и то огромное душевное напряжение, в котором я жил последние двое суток.
   Появился исчезнувший куда-то полковник и позвал нас к судье. Все еще чувствуя себя не очень уверенно, я вошел в комнату, где должен был состояться суд. Помещение было небольшим и по форме напоминало пенал; за большим столом сидела судья, за другим - поменьше - секретарша. Судья спешно читала дело, закончив, она повернулась к исцам.
   - Итак, Елена Валерьяновна и Анатолий Алексеевич, пожалуйста, расскажите, как все было.
   Значит, его зовут Толей, подумал я, что ж, будем знакомы. Не будь суда я мог бы так и никогда не узнать имя того счастливца, кто занял мое место рядом с моей Леной. И все же гораздо больше меня сейчас волновало другое: что будет говорить Лена о том, что произошло вчера вечером.
   - Может быть, вы Елена Валерьяновна начнете, так как вы писали заявление, - любезно предложила судья.
   Лена до боли знакомым мне жестом слегка наклонила голову. Так делала она всегда, когда сразу не знала, с чего начать говорить.
   - Мы шли с моим другом по улице, когда он догнал нас и стал кричать, оскорблять Толю. И я и Толя пытались его успокоить, но он от этого только распалился еще больше, а затем полез драться. Толкнул Толю, а затем подставил ему подножку и начал избивать ногами.
   Это было ложь, хотя формально и выглядела как правда; я действительно пару раз заехал по нему ботинком, но эти удары были чисто символическими, не нанесшие ему абсолютно никаких повреждений, о чем, кстати, свидетельствовал и здоровый вид "пострадавшего". И потому ее слова об избиение внезапно разъярили меня.
   - Это ложь, - закричал я, - никого я не избивал ногами, пусть покажет следы избиений. Это меня в милиции избили.
   Однако это последнее мое заявление судья решила проигнорировать.
   - Я вам не давала слова, - прикрикнула она на меня, и я понял, что ее симпатии окончательно склоняются на сторону моих противников.
  Если я хотел переломить ситуацию, то мне следовало вести себя как-то иначе. Однако с каждой секундой власть над собственными мыслями и чувствами все больше ускользала от меня, я был уже не в силах ничего изменить.
   - Что же было дальше? - спросила судья.
   - Он продолжал избивать Толю до тех пор, пока не подъехала милицейская машина, - проговорила Лена.
   - Неправда! - снова громко подал голос я , - он тоже меня бил.
   - Я уже вас предупредила, пока помолчите. Вы подтверждаете сказанное Еленой Валерьяновной? - обратилась судья уже совсем иным тоном к Анатолию.
   - Да, полностью подтверждаю.
   - Скажите, Елена Валерьяновна, в чем причина этой ссоры?
   Я почувствовал, как учащенно заколотилось у меня сердце; как ответит она на вопрос строгой судьи? Я видел, что Лена оказалась в некотором замешательстве; я понимал ее, ей было не так-то просто найти слова, которые объяснят незнакомому человеку возникшую ситуацию.
   - Некоторое время с этим человеком мы были близки, потом я не захотела продолжить наши отношения. Однако он не пожелал с этим смириться и стал настаивать на их продолжении. - Впервые за все время этого процесса Лена повернулась в мою сторону, но посмотрела на меня как-то вскользь. - И вот сегодня он, по-видимому, решил, что может заставить меня это сделать с помощью кулаков.
   Я вдруг заметил, что судья, услышав последнее заявление, немного оживилась; то, что мы оказались давно знакомы и то, что это не рядовая драка, а вызванная отношениями между двумя любовниками явно увеличила ее интерес к этой романтическо-криминальной драме.
   - Каким же образом произошла эта встреча, он вас поджидал в том месте, где произошла драка?
   - Скорей всего он следил за нами с самого начала, потому что он не мог знать, где живет Толя.
   - Скажите, он и раньше проявлял такие агрессивные намерения?
   - Нет, - слегка замешкалась Лена, - это произошло с ним впервые.
   Я подумал, что может быть она замешкалась от того, что вдруг вспомнила, какой поток безмерной нежности всегда шел от меня к ней.
   - А он не был пьян?
   - Нет, тут совсем другое.
   Теперь настала моя очередь для допроса; судья посмотрела на меня, почти не маскируя свою недоброжелательность.
   - Вы согласны Сергей Вениаминович с тем, что сказала Елена Валерьяновна?
   - Я уже сказал, что это не было избиением, мы дрались, и он меня тоже несколько раз ударил. Поэтому я считаю, что мы в равной степени виноваты. - Я понимал, что это не совсем так, мы действительно обменялись ударами, но потасовку затеял все же я. Но меня слишком распирали чувства, чтобы я мог думать о таких мелочах, как правдивость показаний. - И вообще, я хочу тоже написать исковое заявление на этого господина, я могу предъявить в качестве доказательств ссадины и синяки.
  Ссадины и синяки, которые действительно украшали мое тело, имели другое, более позднее происхождение, их оставили милицейские дубинки и ботинки, но сейчас мне было все равно.
  - Это ваше право, но сейчас мы рассматриваем исковое заявление Елены Валерьяновны и Анатолия Алексеевича, - несколько охладила мой пыл судья. - Вы подтверждаете тот факт, что следили за ними в тот вечер?
   - Да, следил, - неохотно признался я.
   По-видимому, это признание окончательно внесло ясность в голову судьи касательно разбираемого дела, я просто физически ощутил, какое испытала она облегчение, избавившись от последних сомнений.
   - Видите, Сергей Вениаминович, - сказала она каким-то даже торжественным тоном, - вы следили за ними явно для того, чтобы подобрать лучший момент для драки. Вы же не напали на них в людном месте, а выбрали тихую улицу. Сейчас я зачитываю приговор. В связи с вышеизложенным суд признает гражданина Лесина Сергея Вениаминовича в том, что он явился зачинщиком драки с гражданином Драчинским Анатолием Алексеевичем в присутствие гражданки Элениной Еленой Валерьяновны и приговаривает его к уплате штрафа в размере тридцати пяти тысяч рублей. Сейчас вам оформят протокол и вы должны пойти уплатить деньги в любом отделении Сберканка. И мне принесете квитанцию об уплате. Вам все понятно.
   Я кивнул головой, весь этот глупый фарс, кем-то то ли по ошибке, то ли из чувства глубокого презрения к людям названный судебным разбирательством, как и само нелепое наказание показался мне настолько абсурдным, что я даже не знал, что сказать. И ради этого бездарного спектакля меня почти сутки держали в отделении милиции, заперли на ночь в душной камере.
   Я получил свой приговор, мельком взглянул на него и сунул в карман. Лена и ее новый друг уже исчезли, я не стал их искать, а пошел в отделение сбербанка, которое словно специально для удобства таких, как я подсудимых, оказалось в соседнем доме. Там я заполнил квитанцию, заплатил деньги, а затем отнес судье корешок. В ее кабинете уже шел другой процесс; я быстро скользнул по комнате, вручил ее хозяйке бумажку и выбежал в коридор.
   Я вышел на свободу в теплый летний день, но, пожалуй, впервые я не знал, что делать на этой самой свободе. Внутри себя я ощущал лишь пустоту, ничего другого там больше не было, словно кто-то досконально выскоблил меня. Я спустился в метро и поехал к себе. Меня вовсе не тянуло домой, но это было единственным пристанищем во всем мире, где я мог найти хоть какое-то отдохновение. Еще недавно вторым таким местом была квартира Лены; вернее ее небольшая комнатка в ней, которую я считал подлинным своим домом, потому что именно там жила моя душа. Но теперь ее оттуда попросили уйти навсегда и только что судья, сама того не ведая, своим приговором подтвердила это решение. Но в таком случае, что мне делать и в своем убогом жилище; несчастен человек, если он живет отдельно от своего духовного двойника.
   Внезапно ко мне пришло одна мысль, я вышел на ближайшей станции и поехал в другом направлении. В самом деле это может стать для меня хоть каким-то выходом из того душевного кризиса, в котором отныне мне предстоит пребывать неизвестно как долго. Я сидел на сиденье, устало облокотясь о спинку, и внезапно поймал на себе брезгливый взгляд молодой и красивой женщины. И только сейчас я впервые подумал о том, что ужасно выгляжу. Я провел ладонью по лицу и мои пальцы ощутили жесткую и уже довольно длинную щетину - результат того, что я не брился целых двое суток. Мои светлые брюки были все в мрачных разводах - следы того, что я провел ночь на грязном полу тюремной камеры. Но мне было абсолютно все равно, какое впечатление я произвожу на окружающих своим видом, все это были такие мелочи по сравнению с постигшей меня невосполнимой утратой, что на них даже не стоило обращать внимания.
   Я вошел в приемную к Зиновию и решительно, не реагируя на отчаянные, как при ограбление, вопли секретарши, двинулся к обитой черной кожей двери его кабинета. Однако женщина оказалась проворней, чем я ожидал, и ее далеко выступающий вперед бюст преградил мне дальнейшую дорогу как раз в тот момент, когда я уже намеревался повернуть ручку замка.
   - Туда нельзя, у Зиновия Марковича важная встреча! - выпалила она.
   - Мне надо срочно его повидать, - попытался я отпихнуть ее.
   Но она неожиданно проявила упорство и силу и не позволила мне это сделать. Пришлось смириться, не затевать же было еще одну драку.
   Я сел в кожаное кресло.
   - Пожалуйста, тогда доложите ему, что мне срочно надо с ним поговорить по безотлагательному делу. Это в его интересах, - добавил я, чтобы хоть как-то побудить его верного стража выполнить мою просьбу.
  Хотя в данном случае я не кривил душой.
   - Я доложу, как он освободится, - не поддалась она на мою прямо скажем не слишком изобретательную уловку.
   Ждать мне пришлось почти час. Я то сидел в кресле, то вставал, ходил взад-вперед по приемной, то вновь падал на кожаное пружинистое сиденье, в конец измучив секретаршу своим постоянным мельтешением перед ее близорукими, запрятанными под очки, глазами. Однако я делал это вовсе не из желания ее позлить или отомстить за то, что она не пустила меня к Зиновию, просто внутри меня царила такая смута и неразбериха, что я не мог больше минуты пребывать на одном месте. Я понимал, что таким странным образом проявлялось мое желание убежать от самого себя, но куда и каким образом совершить такой побег? Конечно, за годы своего пребывания на земле человечество выработало несколько вариантов как это сделать; один из них применил Игорь, ибо самоубийство - это не что иное, как способ такого ухода; еще можно улететь на крыльях наркотического дурмана; правда в этом случае рано или поздно вновь придется совершить посадку на туже площадку, с которой взлетел, а потому в целом все останется по-прежнему; можно погрузиться в бурные воды алкогольного запоя... Но ничего из вышеназванного меня по крайней в мере в данный момент не прельщало; это были средства не из моего арсенала.
  Пожалуй, меня привлекало только самоубийство, но, как я уже убедился, чтобы покончить с собой у меня пока не доставало решительности.
   Из кабинета Зиновия вышли несколько важных господ, по всем признакам иностранцы в сопровождении хозяина этого красивого офиса. Вся огромная фигура Зиновия просто истекала подобострастием и слащавой любезностью. Узрев мой изрядно заросший лик, спутанные волосы и грязные брюки он как-то странно повел носом, как человек, почуявший рядом с собой неприятный запашок. Проводив до выхода из приемной гостей, он был вынужден развернуться ко мне.
   - Зиновий, мне надо срочно с тобой переговорить, - не стал терять ни секунды я.
   - Ладно, пойдем, - без энтузиазма согласился он.
   Я снова оказался в столь знакомом мне кабинете.
   Зиновий погрузил свое массивное тело в глубокое, почти как океанская впадина, кресло и стал внимательно разглядывать меня. Его рука машинально потянулась к пачке сигарет, и через секунду он уже слюнявил одну из них Интересно, подумал я, когда он вел переговоры со своими иностранцами, он тоже сосал эту свою любимую соску.
   - Ну и видок у тебя, - сказал Зиновий, - мы же с тобой недавно расстались, ты был в норме. Ты что решил пойти в отшельники? Входишь в образ, чтобы достоверней затем его изобразить? Знаешь, это ты здорово придумал.
   У меня не было никакого желания обсуждать свои дела с Зиновием, а потому я решил проигнорировать его слоновью иронию.
   - Я решил принять твое предложение, - сказал я.
   - Какое предложение? - спросил Зиновий, но на всякий случай отлепил сигарету от своей толстой нижней губы.
   - По поводу поездки к этому Волохову. Я отправлюсь к нему и напишу для тебя книгу. Ты же мне это предлагал.
   Я увидел, как разливается по широкому лицу Зиновия радость.
   - Ты правду хочешь поехать туда?
   - А ты думаешь я тебя разыгрываю.
   Несколько минут Зиновий молчал, явно поглощенный обдумыванию ситуации.
   - Но ты знаешь, сроки жесткие, когда ты вернешься, то тебе придется сидеть за книгой день и ночь.
   - По-моему, тебе лучше чем кому-либо известно, что я не боюсь работы. Или ты в этом сомневаешься?
   - Да нет, что ты. - Зиновий снова прилепил сигарету к губе. -
  Когда собираешься вылетать?
   - Завтра.
   - Ладно, я сейчас распоряжусь, чтобы бухгалтерия выдала бы тебе деньги.
   - Ты очень щедр.
   - Не я, - усмехнулся Зиновий, - это контракт, таковы его условия.
  Потом это все будет вычтено из твоего окончательного гонорара. Так что не надейся.
   - Я уже ни на что не надеюсь.
   Последняя моя реплика заставила Зиновия бросить на меня внимательный взгляд. Я был уверен, что он сопоставляет мой необычный, совсем не присущий мне вид, с моим внезапным решением отправиться в далекую поездку и пытается найти ответ, что кроется за моим таким странным поведением. Но помогать его криминалистическим упражнениям я не собирался. Пусть мучается, пусть гадает.
  - Скажи, неужели американцы в самом деле так заинтересовались каким-то нашим проповедником. Что у них своих не хватает?
  Теперь Зиновий нерешительно посмотрел на меня, словно решая, доверять ли мне великую тайну или нет.
   - Дело не в нем, - не очень охотно сказал он, - в ученики к этому Волохову записался один из самых богатых людей Америки, некто Чарль Стюарт. Вот их он и интересует прежде всего.
   - Никогда не слышал о нем.
   - Ты знаешь всех американских миллиардеров?
   - Нет, не знаю почти никого.
   - Счастливый, - вдохнул Зиновий, - они не снятся тебе по ночам. Наверное, все твои сны под завязку забиты женщинами. Ладно, иди подписывать контракт и получать деньги. А я должен ехать на деловой ланч.
   - Не ешь много, тебе это вредно.
   - Сам знаю,- недовольный моим напоминаем пробурчал Зиновий.
   Так тебе и надо, толстый боров, подумал я. Я встал и пошел к двери.
   - Скажи, Зиновий, - сказал я перед тем, как надолго покинуть этот кабинет, - а когда ты ведешь переговоры с иностранцами, ты тоже сосешь сигарету, как сейчас.
   - Черт бы тебя побрал! - вдруг выругался Зиновий и бросил обслюнявленную сигарету в меня.
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
   * * *
  
   Ослепительное по яркости солнце, плывущее по голубому океану неба каравеллы облаков, испещренное невысокими барашками волн море, поднимающийся с его поверхности легкий бриз, мягко и приветливо обдувающий мое лицо, отвесные, тонущие своими массивными основания в серо-зеленой лагуне горы, - все это великолепие окружало меня сейчас со всех сторон. Я стоял на берегу, на небольшом пляже, стиснутый с двух сторон скалами и смотрел на открывающийся передо мной пейзаж. Вид был действительно изумительный, и хотя я любовался этой нарисованной природой картиной уже почти полчаса, я все никак не мог ей насытиться. Мне очень хотелось бултыхнуться в воду, но я не захватил с собой плавки, а потому это желание приходилось откладывать на потом.
   Всего час назад я ступил на эту землю, вернее, на небольшую территорию, отгороженную от всего остального мира забором и массивными железными воротами с крупной надписью на них: "Коммуна Новое Сознание". Зиновий не подвел меня, о моем приезде тут были информированы, меня встретил средних лет человек, который назвал меня по имени, взял мой чемодан и повел к дому. Если быть точнее, это был не дом, а небольшой дворец, судя по его свежему виду недавно отреставрированный; яркая краска на его фасаде блестела на солнце столь ослепительно, что казалось, что она еще не высохла, и у меня возникло непреодолимое желание самому удостовериться так ли это. Поэтому, когда мы подошли к этому великолепному строению, я провел ладонью по его стене. Однако вместо, чтобы испачкаться в краске, она стала темной от пыли и грязи.
   - Вы правы, - сказал мой спутник, - дом привели в порядок всего лишь три месяца назад. Видели бы вы его до этого. Это были сплошные графские развалины.
   Мы вошли в дом и оказались в просторном зале с колоннами. Его стены были украшены сплошной росписью, но так как свет не горел, а маленькие занавешенные окошки пропускали его с улицы в очень дозированных количествах, разглядеть эти нарисованные картинки я не смог. Мы поднялись на второй этаж, мой сопровождающий остановился возле какой-то двери, достал ключ и повернул его в замке.
   - Проходите, это ваша комната, - любезно сказал он.
   Комната оказалась совсем небольшой, в ней с трудом умещались кровать, платяной шкаф, стол, кресло, да пара стульев
   - Ну как вам ваша комната? - поинтересовался он.
   - Уж очень тесная, - не стал скрывать я своего первого впечатления.
   - Эту комнату выбрал для вас Учитель.
   - Ну тогда понятно, - едва заметно усмехнулся я. - Наверное, это сделано для того, чтобы лишний раз напомнить, что душе не бывает тесно нигде, если она истинно свободна. - Эту фразу я вычитал в самолете в книги Волохова, которой снабдил меня Зиновий перед отъездом.
   Это замечание не очень понравилось моему сопровождающему, и я заметил, как он слегка посуровел.
   - Что ж, может быть, и так, никто не может знать истинных замыслов Учителя.
   "Ну вот заладил", - подумал я. Этот человек с первого взгляда не внушил мне особых симпатий; он был почти совсем лыс, только по склонам черепа сохранились полянки волос, нос выдавался довольно далеко вперед, а под ними примостились тонкие и, как мне почему-то показалось, надменные губы. И все же самым примечательным в этом человеке был его взгляд - настороженный, ощупывающий, недоверчивый.
   - А где же сам Учитель? - спросил я.
   - Он отдыхает. У него был напряженный день. Поэтому он и попросил встретить вас меня. Обычно же он сам встречает всех вновь прибывших.
   - И часто к вам вновь пребывают?
   - Бывает, - неопределенно ответил он.
   - Скажите, а вы знали Игоря Дымова? Он уехал отсюда где-то месяц назад, - задал я волновавший с первой минуты моего тут появления вопрос.
   Мужчина настороженно посмотрел на меня, но ничего не ответил.
   - Так, знали? - решил я проявить настойчивость.
   - Да, я помню его, он провел тут некоторое время.
   - А где он жил, вы не можете показать?
   Мужчина снова воспроизвел свой знакомый уже мне настороженный взгляд.
   - Он жил в этой комнате.
   - Вот как! - не сдержал я волнения и уже осмотрел её другими глазами.
   - Располагайтесь, можете отдохнуть или пойти на море. Но только прошу вас далеко не уходите. Вас в любую минуту может позвать к себе Учитель.
   - И я должен незамедлительно к нему идти?
   - Так у нас принято.
   - Но я не член вашей коммуны, я - гость. Разве для гостей действуют такие же правила, как и для членов коммуны? Мне кажется, это странным.
   Ответ моего собеседника на этот раз ограничился лишь не слишком любезным взглядом из чего я понял, что мои слова пришлись ему не по вкусу.
   - Не буду вам больше мешать, - сказал он. - Так как нам часто придется встречаться, хочу представиться: моя фамилия Мартынюк Александр Трофимович. Помимо всего прочего я занимаюсь тут хозяйственными вопросами, поэтому если у вас возникнут в этой части какие-нибудь проблемы, обращайтесь только ко мне. Не загружайте ими Учителя, у него и без того много дел. Мы с вами договорились?
   Я пожал плечами.
   - Как вам будет угодно.
   - Приятного отдыха и не уходите далеко, - завершил нашу беседу повторным предупреждением здешний завхоз и, развернувшись, закрыл дверь с той стороны.
   Наконец я остался один. Я еще раз внимательно осмотрел комнату, заглянул во все углы. Мною владело волнение; я представлял Игоря, который, скорее всего в сопровождении этого же Мартынюка, впервые, как и я сейчас, вошел сюда, внимательно оглядел все, как он это всегда делал, что его тут окружало, затем стал разбирать вещи и размещать их в шкафу. О чем он думал, понимал ли он в тот момент, что начал свою дорогу к роковому шагу в распахнутое окно? Интересно, а какая в тот день была погода, тоже ярко сияло солнце, а остроконечные вершины гор плыли в голубом небе? Мне вдруг захотелось как можно скорее оказаться у моря. Я вспомнил, как любил его Игорь, проводя по пол лета на каком-нибудь модном курорте.
   Я продолжал стоять на берегу, смотря как накатываются волны на камни. А ведь мы могли бы оказаться здесь с Леной, в прошлом году почти месяц мы провели на побережье, правда далеко от этих мест. Теперь я понимаю, что это был самый лучший месяц в моей жизни, которому уже не суждено никогда повториться. Почему она так устроена, что все хорошее в ней случается только один раз; нам кажется, что счастье снова вернется, что копировальный автомат будет еще долго производить его копии, а на самом деле он давно завершил свою работу, только это мы узнаем тогда, когда все вдруг оказывается разрушенным. Где сейчас Лена, что она делает? Я посмотрел на часы; скорей всего находится у себя в студии и готовится к очередному эфиру. Думает, вспоминает ли она обо мне? Она даже не представляет, что я нахожусь за тысячи километров от нее. Впрочем, если бы она об этом узнала, то скорее обрадовалась, так как почувствовала бы себя спокойней, огражденной от возможных эксцессов с моей стороны. А спокойствие она ценит превыше всего.
   За мой спиной послышались шаги; я резко обернулся и увидел молодого человека, который быстро шел, почти бежал в направление ко мне. Я решил не идти ему навстречу, а стал ждать, когда он приблизится. Он остановился в нескольких шагах от меня, грудь его сильно вздымалась от учащенного дыхания.
   - Меня послали за вами, вас хочет видеть Учитель, - сказал он звонким взволнованным голосом.
   - Пойдемте , - сказал я.
   Я внимательно разглядывал посланца; он был обладателем красивого нежного почти девичьего профиля, на который спускались длинные пряди густых темных волос. И вообще, в его и внешности и в фигуре было что-то не мужское, от него веяло какой-то хрупкостью, как от драгоценного и тонкого сосуда, которого пуще всего боишься уронить.
   - Вы член коммуны? - спросил я.
   Он на секунду замедлил шаг и посмотрел на меня.
   - Да, я недавно вступил в нее.
   - А почему?
   Теперь он уже остановился.
   - Это был единственный для меня способ спасения. По крайней мере мне так тогда казалось.
   Теперь остановился я.
   - Вам что-то угрожало?
   Он потупился.
   - Можно сказать и так. Нам всем угрожает одно и тоже.
   - Что же это за опасность? Я знаю только одну всеобщую - смерть.
   - Я имел в виду не ее. Смерть не представляет никакой опасности, смерть - лучшее что есть в жизни у человека.
   Я снова вспомнил об Игоре и мне стало тревожно настолько, что не захотелось продолжать этот странный диалог. Я подумал о том, что не стоит пытаться понять все сразу, я попал в среду, где скорей всего живут по другим, еще неведомым мне законам.
   - Если вы член коммуны, а я ее гость, то нам стоит познакомиться, - предложил я и увидел, как он смутился.
   - Да, конечно, простите. Я должен был с этого начать. Меня зовут Владимир.
   - Сергей.
   - Я знаю.
   - А можно вас спросить, почему вы тут оказались? Что за такая непонятная опасность вам угрожала?
   Ответ Владимира удивил меня.
   - Я не стану отвечать на этот ваш вопрос, до тех пор пока вы не поймете, о чем спрашиваете. Не обижайтесь на меня, - мягко, с застенчивой улыбкой добавил он, - это для вашей же пользы. Мой ответ вам лишь навредит. Всегда опасно задавать вопросы, на которые человек не готов получать истинные ответы. Впрочем, - проговорил он задумчиво, - истинные ответы опасны в любом случае.
   Я снова подумал об Игоре, наверное, и он подобно мне столкнулся с первых же минут пребывания здесь с этими странными людьми и разговорами. Как он реагировал на них? Я хотел спросить об этом Владимира, но не успел, так как мы уже подошли к дому.
   - Я вас покину, - сказал Владимир, - у меня еще масса дел, а вы входите в дом. Учитель вас ждет.
   Я вошел в дом и оказался в парадном зале. Только на этот раз он был освещен, и я вполне мог бы совершить по нему экскурсию, если бы в здесь никого не было. Но сейчас мне было не до осмотра его достопримечательностей, мой взгляд приковал к себе мужчина, вальяжно расположившийся в глубоком кожаном кресле. Он встал навстречу мне, и я увидел, что он довольно высокого роста. Этот человек был очень красив, такого удивительного лица я, пожалуй, еще не встречал в своей жизни. Описать словами его портрет - задача абсолютно невыполнимая, так как он обладал самыми обычными чертами, необыкновенность создавалась их удивительной гармонией. Это лицо притягивало к себе своей необычайной одухотворенностью, наверное, такие лица были у первых святых; выражение этого лица было не только результатом природной лепки, оно свидетельствовало об огромном духовном пути, пройденным его обладателем. И все же самым приметным в его облике были глаза; в такие глубокие бездонные и лучистые глаза я еще ни разу не заглядывал. Это были даже не глаза, это были два туннеля, ведущие в какой-то иной неведомый мне мир.
   - Рад приветствовать вас здесь в нашей коммуне, - вывел меня из небольшого транса его голос. Он был у него низкий, но звучный, очень красивого тембра; такой голос можно назвать бархатным, слушать который представляло большое удовольствие, подобно красивой мелодии, только из-за одного его звучания. Я подумал что природа наградила этого человека буквально всеми необходимыми дарами для выполнения им его пророческой миссии. - Давайте знакомиться. Я знаю, вы Сергей Вениаминович
  Лесин. А я - Андрей Владимирович Волохов. Хотя меня все здесь называют Учителем.
   - А как должен называть вас я?
   - Так как подскажет вам ваше сердце. Если вы стремитесь к истине, к познанию самого себя, то ваши губы сами без вашего участия назовут Учителя Учителем, если же вы к ней равнодушны или если вы лишь имитируете стремление к подлинному знанию, то вам нелегко будет произносить это слово. Тогда не насилуйте себя, называйте меня тем именем, какое будет само идти к вам на язык. Я знаю: люди не любят учителей, им по их великому невежеству кажется, что они все знают и без них.
   Этот монолог принадлежал уже не Волохову, а сидящей в кресле женщине. Хотя она расположилась почти прямо передо мной, но поглощенный Волоховым, я заметил её только сейчас, когда она вступила в разговор.
  Женщина была уже не молодая, но далеко не старая, хорошо сохранившаяся и очень красивая. У нее было тонкое лицо благородной великосветской дамы, и когда наши глаза встретились, я явственно ощутил, как обдали они меня обжигающим огнем. Но что это был за огонь, который испепелял или который заставлял гореть, определить я пока был не в состоянии.
   - Познакомьтесь, это моя жена - София, - произнес Волохов. - Она совмещает эти обязанности с еще более нелегкими - моей главной помощницы. Надеюсь, вы подружитесь.
   Я подошел к женщине, подчиняясь какому-то импульсу, поцеловал ей руку. Если память мне не изменяет, этот старинный жест учтивости мужчины в отношении женщины я совершил впервые в жизни.
   - Садитесь, - обворожительно улыбаясь, произнесла София, показывая на кресло рядом с собой. Волохов тоже сел по другую руку от меня, так что я оказался между супругами.
   - Хорошо ли вы устроились? - тоном радушной хозяйки спросила София, в то время как ее глаза продолжали внимательно ощупывать меня.
   - Да, хорошо. - Я решил, что пока не стоит жаловаться на тесноту в комнате, тем более раз в ней жил Игорь переезжать из нее я не собирался.
   - А определили ли вы цель, с какой сюда приехали? - продолжила она допрос.
   - Мне кажется, вас должны были предупредить, я приехал писать книгу. - Я внимательно посмотрел на Софию, затем перевел взгляд на ее супруга.
   - Книгу, - подал голос Волохов, - да мы знаем об этом. Но знаете ли вы, что такое написать книгу, в чем смысл, в чем значение этого процесса?
   Я осторожно пожал плечами.
   - Я издал уже три книги и у меня есть кое-какой в этом деле опыт.
   Внезапно я заметил, как переглянулись между собой супруги, и на их лицах практически одновременно мелькнули быстрые улыбки.
   - Чем же обогатился мир после того, как появились в нем ваши книги? А чем обогатились лично вы, когда писали их? Стали ли вы хотя бы немного другим человеком?
   - В чем-то может быть и стал, хотя вряд ли они сильно повлияли на меня. Писать книги для меня - это работа. А что касается мира, то я сомневаюсь, что существует книга, способная его кардинально изменить.
   - Вы заблуждаетесь, такие книги существуют после которых мир становился во многом другим. Упанишады, Библия, Коран, труды Платона, Аристотеля, Блаженного Августина, Камю. На самом деле их не так уж и мало, по крайней мере гораздо больше, чем многие полагают. Я не назвал и десятую часть. Так что же намерены написать вы?
   Я не думаю, что это будет книга именно из этого драгоценного перечня. Я знаю свои возможности, а потому ставлю перед собой реальные цели.
   И снова я увидел, как поползли по губам супругов улыбки.
   - А мне как раз кажется, что вы ставите перед собой нереальные цели. Реальная цель - это написать книгу именно из этого ряда. И она вам по плечу. Вы же ставите заведомо перед собой заниженную задачу.
  Подавляющее большинство людей ставят перед собой заниженные цели. И отлично знают об этом, потому-то и говорят в свое оправдание, так, как это только что сделали вы, что ставят перед собой реальные задачи. Если вы замыслили написать именно такое сочинение, то, извините, нам не о чем больше с вами разговаривать. Я не собираюсь вас прогонять, у нас вход свободный для всех, но в этом вашем предприятии я вам не помощник. Если же вы возьметесь за задачу создать великую книгу, которая изменит представление людей о том мире, в котором они живут, то я буду рад вам помочь.
   - Но если мне окажется это все же не по силам.
   Волохов задумчиво, словно изучая, посмотрел на меня.
   - Эта задача вам по силам. Она вам будет по силам в том случае, если вы станете тем, кем вы есть. Тогда каждая ваша строка будет выходить из вашей души, а ваша душа - это часть мироздания, где все подлинно. И тогда у вас не возникнет проблем, вы даже не заметите, как создадите нечто великое. Все великие произведения появляются легко и естественно, потому что сам мир велик, а они, подобно рекам, из него вытекают. Именно бездарные творения требуют наибольшего труда потому что они целиком искусственны. Если же вы будете только смотреть и ни в чем не участвовать, останетесь на наблюдательной площадке, то тогда вы никогда ничего не напишите лучше тех тысячей идиотов, которые без конца строчат своими перьями по бумаге, думая, что создают нечто полезное. А между тем эти писатели - самые настоящие растлители человеческих душ и тел. Подспудно они внушают людям, что их жизнь, что такие, какие они есть, это нормально, в этом нет ничего страшного, позорного, унизительного. И можно не только продолжать жить дальше в том же ключе, но и воспроизводить точно такое же потомство. А знаете, почему так происходит? Подавляющее количество писателей абсолютно не понимают смысла ими же написанного.
   - Что же я должен по-вашему сделать?
   - Вы должны стать своей книгой. Хотите расскажу вам древнюю легенду. Один царь пожелал стать обладателем лучшей в мире картины. Он призвал знаменитого художника и рассказал ему о своем желании. Тот выслушал его и сказал, что для того, чтобы написать такое произведение ему понадобиться три года на подготовительную работу. Царь согласился, и художник удалился. Он уехал из города и поселился в одной местности, в той местности, какую он хотел запечатлеть на полотне. Он пытался сжиться с этим местом, с росшими там деревьями, с протекающим ручьем, с горами, которые возвышались над его хижиной, с ветром, который гулял по долине... И вот прошло отведенное ему время, живописец вернулся во дворец и приступил к работе. Когда он ее завершил, то позвал владыку той страны, как бы мы сейчас сказали, на вернисаж. Царь застыл в изумлении, никогда ничего совершеннее в своей жизни он не видел. Он долго любовался картиной, затем вдруг спросил: скажи, а куда ведет вот эта тропинка? Художник внимательно посмотрел на полотно и сказал, что не знает. Я должен посмотреть, куда она направляется, проговорил он, и ступил на эту дорожку и через несколько мгновений скрылся за горой.
  Царь и его придворные долго ждали, когда он вернется, но он так больше никогда не появился. Вот именно это, Сергей Вениаминович, я и называю подлинным искусством и подлинным творчеством. Если искусство и творчество не меняет вас, если оно не становится вашей сутью, если вы не сливаетесь с ним, то какой смысл в том, чем вы занимаетесь, ваше творение, сколько бы вы не старались, не изменит никого.
   - Что же вы мне предлагаете? - спросил я.
   - Пройти путь, стать одним из нас. Если вас, конечно, привлекает обрести подлинное ваше сознание. Но должен предупредить, эта стезя не легкая, она требует полной концентрации вашего духа. Если вы чувствуете, что готовы к духовному подвигу, то вы наш, если же нет, то мой совет - возвращайтесь к людям, пишите свои никому ненужные книжки и живите, как придется. Вам угрожает всего лишь потерять собственную жизнь, большинство людей - это даже не считают за потерю. Вот если они потеряют кошелек с месячной зарплатой или билет на концерт, то для них это подлинное несчастье. Так что вы решили?
   - Я должен подумать, это непростое решение.
   - Подумайте до завтрашнего утра.
   - Это очень маленький срок. Если отнять время сна, то осталось всего несколько часов.
   - Попробуйте сконцентрироваться. Вы привыкли жить рассеяно, вы разрешаете блуждать мыслями, как отбившимся от стада овцам, где попало. На самом деле - у вас осталось бездна времени, время - это вовсе не часы, как вы может быть думаете, а степень концентрации вашего ума и духа. На самом деле этот вопрос решается за мгновение. Но для этого необходимо другое состояние души. -
  Внезапно он замолчал и внимательно стал разглядывать меня, и, встретившись с его пристальным взглядом, мне вдруг стало не по себе.
  - Вас что-то очень гложет, - вдруг сказал он, - вы присутствуете здесь и в тоже время далеко отсюда. Ты заметила это? - обратился он к жене.
   - Да, с первой минуты. - Она в очередной раз обожгла меня своим взглядом, и я почувствовал, как что-то екнуло внутри меня. Странная, непонятная женщина, такое ощущение, что она с двойным дном.
   - Не желаете поделиться с нами своими проблемами, - предложил мне Волохов.
   Я вдруг испытал трудно преодолимое желание поведать Волохову о том, что действительно гложило меня, не отпускало от себя больше чем на несколько минут. Но в тоже время я чувствовал нерешительность, ведь еще пятнадцать минут назад я не был знаком с этими людьми, а о существовании Софии даже не подозревал.
  - Мне кажется, что он хочет нам рассказать о том, что его беспокоит, - неожиданно мягко и участливо улыбнулась София, - но пока не решается.
  - Напрасно, - сказал Волохов. - никогда ничего не надо утаивать. Если вы хотите чтобы вас ничто не мучило, не несите это в себе, выплесните наружу, как воду из ведра. Если вы это не сделаете, у вас начнется то, что я называю душевным нагноением. Эта проблема начнет разрастаться в вас, занимать все больше место, хотя изначально может была очень маленькой. Вы даже не заметите, как наступит момент, когда она будет принадлежать уже не вам, а вы будете полностью принадлежать ей. Она будет пить из вас все соки, обесточивать ваше энергетические мощности, вы превратитесь в слабое, безвольное существо. Это именно то состояние, которое и приводит человека к самоубийству.
   Я пристально посмотрел на Волохова.
   - Хорошо, я скажу, что меня беспокоит, месяц назад у вас тут гостил мой друг Игорь Дымов. Вам известно, что он покончил с собой, выпрыгнув из окна?
   Однако это сообщение не произвело на моих собеседников никакого впечатления, их лица сохранили прежнее выражение.
   - Нам известно о смерти Игоря, - сказала София. - Мы очень сожалеем об этом.
   Я удивленно посмотрел на нее, почему-то меня поразило то обстоятельство, что она назвала Дымова по-домашнему Игорем.
   - Вы можете объяснить причины его смерти? - спросил я.
   - А вы можете? - ответил Волохов вопросом на мой вопрос.
   - Я бы хотел понять, почему он это сделал.
   - Я понимаю ваше желание. Я бы мог вам попытаться объяснить. Но боюсь, что вы поймете неправильно. Чтобы понять, вам нужно пройти тот путь, который прошел он. Нельзя понять другого человека, не пройдя до конца по его следам.
   - Если я вас правильно понял, вы тоже предлагали ему вступить в коммуну, и он принял ваше предложение.
   - Принял, причем, без колебаний. Он сразу же дал согласие. Как будто только этого и ждал.
   Это было не похоже на Игоря, отметил я мысленно. Он был человеком осторожным и рассудительным, не взвесив все досконально, не бросался в рискованные предприятия. Почему же в тот раз он изменил своим правилам?
   - Он приехал к нам очень измученным, - вдруг добавила София.
   - Измученным? - не смог я скрыть своего изумления. - Я был у него дома за день до его отъезда, он был в хорошем настроении.
   - Когда он появился тут, то был очень мрачным. Он состоял из одних сомнений и все время задавал вопросы, - подтвердил Волохов слова жены.
   - Вопросы?
   - Да, на наших занятиях.
   - И что же он спрашивал?
   - Но зачем вам нужны его вопросы. Разве для вас не важнее сперва сформулировать свои. Тем более я уверен, что они во многом совпадут.
   - Почему же вы так уверены? - с не очень тщательно скрываемым вызовом спросил я.
   - Вы прибыли с ним из одного мира, у вас схожая жизнь. Вас мучают одни и теже вопросы и проблемы. Но только он немного опередил вас; вопросы которые у вас появятся совсем скоро, он с ними уже приехал сюда. Вот все, что я пока могу вам сказать о вашем друге. Я предчувствовал, что он может пойти на такой шаг, но мне не удалось его остановить.
   Внезапно София встала с кресла и подошла ко мне. Ее рука совершенно неожиданно для меня мягко легла на мою грудь. Я обратил внимание на ее пальцы; таких совершенных красивых пальцев я, пожалуй, никогда не видел; они были длинные и тонкие, заканчивались тщательно ухоженными, покрытыми ярко-красным лаком ногтями.
   - Мне, кажется, Андрей, - сказала она, - что у нашего молодого друга есть и другая проблема, сердечная. Но он пока не желает нам раскрывать ее. Я угадала? - Рука София, неподвижно лежащая на моей рубашке, вдруг медленно заскользила по ней, и я почувствовал легкое прикосновение ее пальцев к своей груди. - Извините, мне надо идти, - вдруг сказала она и широко улыбнулась мне. - У нас еще будет время с вами поговорить, Сергей Вениаминович. Я очень надеюсь на это.
   Жена Волохова вышла из зала, я проводил ее глазами, затем снова обернулся к нему.
   - За ужином вы познакомитесь с другими членами коммуны, - вдруг произнес он. - Недавно нас покинула большая группа моих учеников, они хотят основать коммуны у вас в столице и сейчас здесь совсем немного людей. Вам понравился этот дом?
   - Очень красивый. И судя по всему недавно отреставрированный.
   - Вы правы. Я хочу вам показать роспись этого зала. В отличии от всего остального она не старинная, а совсем новая, она сделана по моим эскизам. Пойдемте со мной.
  Волохов подвел меня к стене, и я замер пораженный увиденным; подобной росписи до сего дня я не встречал ни разу. Все огромное полотно стены была покрыто изображениями быков в различных позах и ситуациях, а также судя по одинаковой одежде, одного и того же человека тоже в разнообразных положениях.
   - Вы догадались, что тут изображено? - спросил Волохов.
   - Честно говоря, нет.
   Волохов посмотрел на меня.
   - А между тем это одно из самых знаменитых произведений мира, это классическое произведение дзэнской литературы: "Поиски пропавшего быка". Я безгранично люблю это творение и могу на нем очень долго медитировать. Этот тот путь, который вам предстоит пройти. Если вы, конечно, решите вступить на него.
  - Вы подводили сюда Игоря? - спросил я, впрочем, не сомневаясь в содержании ответа.
   - Он сам подошел, все внимательно осмотрел и стал засыпать меня вопросами, - едва заметно улыбнулся Волохов. - Хотите, чтобы я дал вам некоторые пояснения?
   - Да.
   - Все очень просто, а потому необозримо глубоко. Простота - это путь на глубину, сложность - это вечное барахтанье на поверхности. Вы, наверное, слышали, что в буддисткой литературе бык символизирует вашу истинную природу. Вот первый рисунок, он называется: "В поисках быка". Давайте представим, что изображенный здесь молодой человек - это вы. Вы согласны?
   - Почему бы и нет.
  - Отлично. Вы появились на свет, вы стали уже достаточно взрослым. Вы учились, узнали много, вы начали работать, вы влюбились раз, другой, может быть, даже женились и у вас появился ребенок; в общем в вашей жизни много чего произошло. Она вполне благополучна и в тоже время вы постоянно ощущаете, что в ней что-то не так, она какая-то то ли не полная, то ли даже не истинная. Вроде бы все очень хорошо, у вас есть деньги и красивые женщины, у вас прекрасный дом и верные друзья, вы пишите романы, они имеют успех - и в тоже время что-то вас все время гнетет. Как вы думаете, что же это такое?
   - Неудовлетворенность.
   - Да, неудовлетворенность. Но отчего она возникает? "Поиски пропавшего быка" говорит о том, что эта неудовлетворенность происходит из того, что вы не знаете или даже не интересуетесь собственной сущностью. И она вам напоминает таким образом о своем существовании, о том, что есть главное, а что второстепенное.
   - Скажите, а вы не помните, что ответил Игорь на этот вопрос.
   - Почему же не помню, помню. Его ответ прозвучал примерно так: я все яснее осознаю, что я - это на самом деле не я, но это не приближает меня к истинному моему я. Но идем дальше. Второй рисунок носит название: "Следы найдены". Моя интерпретация этого изображения отчасти отличается от классического. Оно говорит, что практикую дзэн, человек обретает некоторое первоначальное понимание. Я же считаю, что этот рисунок символизирует сомнение в том, что его прежняя жизнь была правильной. Сомнение - это как раз и есть первый след, ведущий к подлинному осознанию реальности. Человек ее еще не видит, она скрыта за плотной пеленой тумана привычного существования или, говоря языком дзэна, быка еще нет, но юноша уже чувствует, что есть нечто иное, что он может постичь. Бык где-то рядом, хотя он еще не понимает, что на самом деле он в нем. Скажите, разве вас сюда ко мне не привели сомнения?
   - Может быть, - неопределенно отозвался я. Я решил, что не стоит так сразу соглашаться с ним; я чувствовал, что все, что Волохов говорит, представляет для меня определенную опасность. Хотя в чем она конкретно состоит, я понимал пока очень смутно.
   - Третий рисунок: "Мельком увидел быка". Сомнения и тревоги заставляют вас начать поиск, и когда вы приступаете к нему, то в отдельные мгновения перед вами начинают мелькать обрывки вашего подлинного я. Вам открывается нечто, что повергает вас в изумление; это одновременно страшно и невероятно притягательно. Все подлинное при первой встрече вызывает у человека страх, поэтому он в подавляющем большинстве случаев отказывается идти дальше. Он вдруг прозревает, что все, что было до этого, лишено всякого смысла, что его жизнь - это бесконечно разматывающаяся лента самолжи и самоуничтожения. И это самое главное открытие, на которое на данном этапе способен человек. Здесь пролегает водораздел между теми, кто преодолевает испуг и теми, кто преодолеть его не в силах. Я вижу, что вы сейчас находитесь как раз на этой стадии. Попытайтесь все же пересилить себя и пойти дальше, вон к тому изображению, где "Бык пойман". Вы уже пришли к своему я, но вы еще не уверены, хотите ли в нем остаться. Вас страшит переход к новому состоянию. И вы постоянно скатываетесь вниз, ваше эго то и дело берет реванш, и вы снова оказываетесь во власти похоти, гнева, мелких желаний, сребролюбия. Но если вы не сдаетесь, то тогда перед вашим взором появляется новая картина: "Бык укрощен". И если вы не ошиблись, если это важное событие действительно случилось, то смотрите, вы - победитель, вы оседлали быка, вы едете домой на его крупе. Теперь будьте внимательны, потому что многим кажется, что это и есть вершина всего, достижение цели. Но возникает новая ситуация: "Бык пропал, остался человек". Теперь вы должны забыть о вашей борьбе, о вашем пути; когда путь пройден, воспоминания о нем становятся излишними. Останьтесь только собою. И тогда вы, может быть, перейдете к состоянию: "Нет быка, нет человека". Исчезает разделение на объективное и субъективное, вы едины с собой, с миром.
  Волохов подошел к следующей картинке, на которой была изображена река и высились отроги покрытых зеленью гор, упирающихся своими головами в кристально чистое голубое небо.
  - Пожалуй, на этом мы можем прервать нашу экскурсию по поиску своего духа. Хотя я надеюсь, что совсем скоро мы продолжим ее. Хотите о чем-нибудь меня еще спросить?
   Я пожал плечами, как ни странно после этой необычной лекции моя голова неожиданно для меня оказалась совершенно пустой, по крайней мере в ней не было ни одного вопроса.
   - Что ж, это уже лучше; когда у человека много вопросов, это означает, что на самом деле он не желает искать ответов, он просто переполнен непониманием и спешит обрушить его на другого. Всегда помните одну истину: все ответы на все ваши вопросы уже заложены в вас. Попробуйте только их отыскать внутри себя. Смешно спрашивать другого о самом себе, но именно это больше всего любят делать люди. Они постоянно интересуются чужим мнениям о своей персоне. И что самое поразительное - доверяют ему больше, чем своему. Можете остаться у этих картинок и осмотреть их еще раз самостоятельно. Это может вам помочь дать правильный ответ на мое предложение. Завтра утром вы мне скажите свое решение. Только учтите, я никому не позволяю их изменять, если ваш ответ будет отрицательным, то он будет окончательным.
   - Хорошо, мне это подходит.
   Волохов вдруг улыбнулся, кивнул мне головой и неспешна пошел к выходу из зала. Я проводил его глазами; несмотря на возраст, у него была идеально прямая спина, которая заканчивалась гривастой головой. Этот человек считает себя пророком, вдруг подумал я, основателем новой религии. Такое ощущение, что я совершил путешествие во времени на много лет назад и попал в эпоху возникновения новых учений, которые затем завоевали мир. И около каждого такого основателя толпились апостолы, сподвижники, те, кто затем разносил семена новых идей среди народов, те, кто засеивал ими чужие, подчас враждебные поля. И вот я оказался почти в библейской ситуации, когда все это происходит не в седой древности, а на моих глазах. Это кажется настолько невероятным, что даже не верится. Если, конечно, я имею дело с подлинным носителем истины, а не с одним из мошенников и шарлатанов, количество которых за прошедшие века было не счесть. Что ж, посмотрим, кто окружает этого человека и что из себя представляет он сам. Какое бы я не приму решение, но в любом случае для меня, как писателя, это все очень интересно.
   Я вернулся в свою комнату, но ни о чем серьезном думать не стал, отложив все судьбоносные размышления на потом. Я вдруг почувствовал, что разговор с пророком так сильно подействовал на меня, что у меня неудержимо стали слипаться глаза. Конечно, сказывалась и полубесонная ночь, которую я провел в пути. Я быстро сбросил с себя одежду и юркнул под легкое одеяло.
   Мой сон разрушил настойчивый стук в дверь. Несколько секунд я приходил в себя, пытаясь понять две вещи: где я нахожусь и что со мной происходит? Затем реальность полностью восстановила свои права в моем сознании. Я поспешно натянул брюки и бросился открывать дверь.
   На пороге стол Мартынюк.
   - Вас ждут к ужину, - с суровым укором произнес он. - Чем вы тут занимались? - тоном допрашивающего проговорил он.
   - Я спал, - ответил я, несколько удивленный его интонацией. - А что здесь это воспрещается, спать можно только в отведенные часы.
   - Вовсе нет, - сказал Мартынюк, - однако у вас сейчас другая задача, вы должны дать ответ Учителю.
   - Ответ должен дать я, не понимаю, почему обеспокоены этим вы, - буркнул я, одевая и застегивая рубашку.
   - Нас всех волнует судьба движения. Люди любят клеветать; чем выше вознесен человек, тем больше обвиняют его во всех смертных грехах те, кто стоят внизу.
   - Такова судьба всех пророков. Разве не так? Они должны быть готовы к этому. И не только они, но и их ученики. Новые учения всегда прорываются с боем.
   Мартынюк как-то странно посмотрел на меня, но ничего не ответил. Если Волохов вызывал у меня сложное, разноречивое впечатление, то этот тип мне не нравился безоговорочно. Я не люблю людей, которые всю жизнь только тем и заняты, что скрывают от всех свои мысли, а Мартынюк делал это постоянно, причем, практически и не скрывал, что таит нечто важное и глубокомысленное в себе. Скорей даже, наоборот, постоянно это подчеркивал. Такая порода людей всегда вызывает подозрение в неискренности, хотя нередко, если что-то они и скрывают, так это свою пустоту и скудоумие. Тот ли этот случай стоял сейчас передо мной, я пока точно не знал, но не очень удивился бы, если бы так оно и оказалось.
   Мы спустились вниз, прошли через зал и оказались в трапезной. Хотя блюда дымились перед каждым сидящим за столом, все явно ждали меня, и такой всеобщий интерес к моей скромной персоне меня несколько смутил. Впрочем, не настолько, чтобы я не стал бы в свою очередь и с большим любопытством рассматривать своих сотрапезников.
   Мартынюк подвел меня к свободному месту, я сел на стул.
   - Чья сегодня очередь? - спросил Волохов.
   - Моя. - Со своего стула поднялся довольно упитанный мужчина примерно одного возраста со мной.
   - Слушаем тебя, Павел. Что же ты понял за сегодняшний день, на чем концентрировал свое внимание? - продолжал допрос Волохов.
   - На любви, - то ли не очень уверенно, то ли немного застенчиво ответил Павел.
   - Это очень хорошо, - одобрил его Волохов. - Все ли готовы слушать его?
   Словно невидимый дирижер взмахнул палочкой и все в один голос ответили: "Готовы".
   - Человек начинает жить только с того момента, когда к нему приходит любовь, - начал Павел. - Потому что любовь - это пробуждение. Мы смотрим на цветок тогда, когда он расцвел, до этого мгновения он нам не интересен. Также происходит и с нами; человек без любви - это спящее, поникшее, нерасцветшее растение. Нам по близорукости кажется, что мы любим женщину или мужчину, на самом деле если это чувство подлинное, то в нас пробуждается любовь к самому себе. Пока мы не полюбим себя, мы не может полюбить никого; мы просто за любовь принимаем совсем другие чувства. Тот человек лишь открывает в нас двери, которые ведут нас к самому себе. Не случайно, любовь высекает в нас желание писать стихи, стать лучше, добрей. Хотя это только начало, первый шаг на пути к самопостижению.
   Павел замолчал и вопросительно посмотрел на Волохова, подобно ученику ответившему урок и ожидающего оценки учителя.
   - Что ж, продвижение без сомнения есть, но пока еще очень слабое. Ты затронул лишь самый верхний пласт любви, не докопался киркой своего интеллекта до самой сути. Что ж, в ближайшие дни мы поговорим о любви, и ты увидишь, насколько поверхностны твои о ней представления. Жаль, Павел, но пока ты медленно прогрессируешь в умение концентрировать свой ум, а без этого все остальное недостижимо. Ты меня понимаешь?
   - Да, Учитель, - глухо отозвался Павел.
   - Хорошо, перейдем к другой теме.
   Взгляд Волохова оторвался от слабо концентрирующего ум Павла и перешел на меня, и я подумал, что если он подвергнет меня такому же испытанию, то я осрамлюсь еще сильнее, нежели мой предшественник. По части концентрации ума у меня полный провал.
   - Я хочу представить нашего гостя и, надеюсь, что с завтрашнего дня тоже члена нашей коммуны Сергея Вениаминовича Лесина. Я полагаю, что вы сами познакомитесь со всеми присутствующими, Сергей Вениаминович.
   Я кивнул головой в знак согласия, хотя я был бы не против, если бы Волохов представил каждого из здесь сидящих. Всего я насчитал семь человек, не считая себя и Учителя. С Мартынюком, Владимиром и Софией я уже познакомился, кроме того, я выслушал выступление Павла. Оставалось две женщины; одна совсем молоденькая, другая постарше и пожилой мужчина. Если все были одеты свободно, по курортному, то он вырядился как на званный вечер: в смокинге, в ослепительно белой манишке и бабочке. Внезапно появился еще один человек; к великому моему изумлению им оказался негр. По-видимому, когда я пришел в столовую, он куда-то выходил, потому что он, не здороваясь, сел рядом, как я мысленно его назвал, с джентльменом.
   Почему-то мне казалось, что за столом будет царить оживленная светская беседа. Но я ошибся; все ели молча и сосредоточенно, словно выполняли какую-то важную миссию. Потом я узнал, что так оно и было, но сейчас неразговорчивость присутствующих меня удивила. Если беседа и возникала, то почти сразу же и иссякала и носила преимущественно локально-гастрономический характер. Еда была вкусной, хотя и вегетарианской. Правда отдельно было подано и мясо, но его никто не ел. Я посматривал по сторонам на своих сотрапезников, несколько раз и я ловил направленные на себя любопытные взгляды. Причем, смотрели все, разве что негр не обращал на меня никакого внимания, зато не спускал своего взора с аккуратного старичка. Несмотря на возраст, он ел быстро и первым закончил трапезу. Как только это произошло, со своего места мгновенно поднялся негр и взялся на спинку сиденья своего соседа. И только теперь я заметил, что тот сидел не на стуле, а на инвалидной коляске.
  Негр покатил ее в направление к выходу; никто даже не посмотрел в их сторону, из чего я сделал вывод, что эта странная пара находится здесь давно и имеет особый статус. И только сейчас до меня дошло, кто этот мужчина; Зиновий же с пеной на губах говорил мне об американском миллиардере, который неведомыми путями попал в сети этой секты. Кажется, его зовут Чарльз Стюарт, а темный толкатель тележки скорей всего его слуга.
   Ужин закончился как-то быстро, все молча разошлись кто куда. Я тоже вышел из столовой и оказался в том самом зале, где вместе с женой давал мне аудиенцию Волохов и где на стенах юноша ищет своего быка. Но сейчас зал был едва освещен и потому разглядывать еще раз эти картинки не было никакой возможности. Да и желания тоже.
   Я решил выйти на улицу. Со всех сторон меня окружали тишина и темнота, только море шумело где-то впереди. Почти на ощупь отыскав тропинку, я не спеша направился в направление издаваемых водной стихией звуков.
   Вечер был тихий, почти безветренный и довольно звездный, чьи грозди висели прямо над моей головой. Я сел на большой, еще сохранивший остатки дневного тепла валун, в несколько десятков метров от набегающих на берег гребешков волн. Черт знает, куда я попал, куда залетел? В свое время я немало попутешествовал, судьба сталкивала меня с самыми разными, порой весьма необычными, неординарными людьми. И все же, пожалуй, я впервые нахожусь в такой странной кампании. Причем, меня не оставляет предчувствие; то, что я успел узнать о ней за эти короткие часы, ничто по сравнению с тем, что мне еще предстоит увидеть и пережить. Если, конечно, я задержусь здесь еще на некоторое время.
  Впрочем, куда я денусь, Зиновий повязал меня по рукам и ногам; по условию заключенного с ним договора, если я не выполню контракт, то мне всю жизнь придется пахать с утра до вечера только для того, чтобы выплатить ему неустойку. А уж в чем можно не сомневаться, так это в том, что этот кровосос не слезет с моей спины до тех пор, пока я не выплачу ему все до последней полушки. Поэтому единственный вариант, который у меня есть, это принять предложение Волохова и влиться в его коммуну, секту или бог еще весть как все это называется.
   А если подумать, то с другой стороны все это не так уж и плохо, мне предоставлена уникальная возможность обрести бесценный опыт, который может оказаться очень полезным на моем писательском поприще. До сих пор при написании своих книг я исходил из определенного уровня знания жизни, собранного по крупицам из того круга людей и идей, в котором я существовал, но при этом я ни минуты не сомневался, насколько ограничен мой умственный и духовный кругозор. Должен же появиться когда-нибудь тот, кто сумеет заглянуть за горизонт обычных представлений и поведать о них людям. И почему бы таким человеком не стать мне. Конечно, я буду далеко не первый, но до сих пор в мире не нашлось автора, который передал бы эти знания с потрясающей художественной силой. Искусство сильно не мыслью, не информированностью об окружающей действительности, ни даже умением все это замечательно и красиво изобразить, оно обретает подлинную мощь тогда, когда творцу удается через свое творении заставить того, кто смотрит или читает его, пережить внутренний взрыв, испытать ощущение открытия и обновления. И в этом Волохов абсолютно прав. Но подавляющееся число современных художников начисто лишены этого дара, потому что сами не пережили ничего схожего. По большому счету им не о чем поведать людям, они говорят тогда, когда все в них молчит. И эта одна из причин, почему так быстро иссякает и мельчает поток современного искусства.
   Я вдруг поймал себя на том, что до сих пор в мою несчастную голову ни разу не заглядывали схожие мысли. Были отдельные всполохи, но они исчезали почти мгновенно, подобно запущенной в небо ракете, после чего мой мыслительный процесс вновь тек по проторенным руслам. А у Игоря не возникали ли подобные думы? Теперь я припоминаю, что какие-то их отголоски периодически звучали в его словах, но я не очень концентрировал на этом свое внимание; тогда меня занимали больше другие проблемы и вопросы. Я попытался представить, что думал и что чувствовал он в первый день своего здесь пребывания. Наверное, тоже удивлялся виденному и слышанному, наверное, тоже мучился сомнениями. Хотя внешне он казался человеком уравновешенным, но внутри он был кипящем котлом, в котором всегда бурлили самые противоречивые переживания, стремления, намерения. Скорей всего по началу ему было тут нелегко. А потом?
   От Игоря мои мысли перескочили к Лене; почему человек не обладает способностью видеть через расстояния. Так хочется узнать, что она делает, так хочется ее увидеть, прикоснуться к ней... Но скорей всего ее видит и прикасается к ней другой человек, отныне это право она отдала ему, я же навсегда лишен его. Я почувствовал, как что-то сперло в груди, мгновенно затруднив дыхание, как вновь поднимаются откуда-то снизу волны ярости, явно стремясь выбросить свою неукротимую и разрушительную энергию из ставшего для нее слишком тесного вместилища в виде моего тела, наружу. Я встал с валуна, подошел к кромке моря и с остервенением стал швырять в его спокойные воды лежащую под ногами гальку.
   Я был так поглощен этим занятием, что не замечал, как рядом со мной появился человек до той поры, пока он меня не окликнул. Я повернул голову и в темноте не без труда признал Павла.
   - Я шел по берегу и увидел, как вы швыряете камни в море. Мне показалось, что вы чем-то рассержены.
   Кажется, тут все пытаются проникнуть в души других людей. Что это, хобби или внутренняя потребность?
   - Вспомнил кое-что из прошлой жизни.
   - Я понимаю, - произнес Павел и что-то в его интонации заставило меня поверить, что он действительно понимает мои чувства. - Раз мы с вами здесь вместе давайте знакомиться, - предложил он. - Меня зовут Павел Инжеватов.
   - Сергей Лесин.
   - Я знаю, я читал один ваш роман. И когда узнал, что вы едете к нам, то обрадовался.
   - Вам понравился мой роман, - почему-то не очень доверяю его словам, произнес я. - Какой же роман?
   - Если не ошибаюсь, он назывался: "Никто не бывает лишним".
   - Это моя первая книга. Могу я узнать, чем же она вам понравилась?
   - Вы очень хорошо описали любовь человека, которого не любят и который лишний для этой пары. Обычно писатели, когда пишут про любовь, то главные герои у них - это сами любовники. У вас же главный герой - третий человек, человек, чья любовь никому не нужна, от которой все отворачиваются. Это настоящая трагедия. Когда я читал ваш роман, то мне почему-то казалось, что автор все это испытывал на себе.
   Так оно и есть, подумал я, только это случилось почти через пять лет после написания того романа. Но Павел прав, когда я его писал, то в самом деле очень ясно ощущал, что пишу о себе. Только сейчас я понял, что это было своеобразным пророчеством. Я подумал о своей последней книге, где герой погибает и, несмотря на теплый вечер, по моему телу промчался противный холодок.
   - Могу я вам задать один вопрос? - спросил я.
   - Да, - как-то не совсем уверенно ответил Павел.
   - Я слушал ваше выступление, точно не знаю, как это назвать, и мне показалось, что вы тут не совсем к месту. Это так или я ошибаюсь? Вы тоже находитесь в поисках нового сознания?
   Мой собеседник явно не торопился с ответом, он немного отвернулся от меня и смотрел на набегающие на берег бесчисленные полчища волн.
   - Видите ли в чем дело, я муж дочери Учителя.
   - Муж дочери? - сам не зная точно чему удивился я.
   Павел подтвердил свои слова глубоких вздохом.
   - Вы помните женщину, которая сидела рядом со мной.
   - Очень красивая.
   - Да, красивая, - как-то безрадостно подтвердил он. - Это - Ирина, дочь Учителя и по совместительству моя жена.
   - Любопытно, - произнес я, хотя по-прежнему не знал, что здесь любопытного: ситуация что называется стандартная, любая жена непременно чья-то дочь. И все же я кожей ощущал, что в этом треугольнике действительно должно заключаться немало любопытных моментов. Хотя в чем они могут состоять, я, естественно, не представлял.
   - А кто она больше: ваша жена или его дочь?
   - Ирина очень своеобразная женщина, - уклончиво произнес он и сопроводил свои слова далеко уже не первым вздохом.
   Я понял, что продолжение этой темы по крайней мере сегодня больше не последует. Что ж, попробуем перейти на другие.
   - А как вы считаете, здесь действительно формируется новое сознание?
   - Учитель - великий человек и вы в этом совсем скоро убедитесь.
   - Что ж, может, это и так, но это не объясняет, почему вы избрали этот путь? Только потому, что вы муж его дочери?
   - А этого мало?
   - Ну предположим, у меня есть родная сестра, которая повесилась или облила себя соляной кислотой. И что, я должен повторить ее подвиги?
   - Нет, конечно, - и впервые за наш разговор я услышал, как Павел издает звуки, напоминающие смех. - Это было мое решение.
   - Почему вы так решили?
   - Если человечество не выработает нового сознания, оно погибнет. Разве это не ясно?
   Все эти сентенции он произнес каким-то кислым, скучным тоном, и я почти полностью был уверен, что это вовсе не его слова и что в данном случае он их просто повторяет, как попугай.
   - Человечество может быть и должно выработать новое сознание, но речь идет о вас лично. Полагаю, что на наш век хватит и старого сознания. А после нас - хоть потом. Или пожар. Или землетрясение. Или еще какая-нибудь напасть. Выбор большой. Новое сознание - это, конечно, не так уж плохо, но разве мало радости дарит нам старое сознание. Да и все новое хорошо позабытое старое. Уж сколько людей пыталось выработать это новое сознание, сколько пророков присылало нам в командировку небо на землю, а люди ни на йоту не переменились. И грехи и добродетели - все прежнее. Ни один пророк не выиграл эту битву, земля всегда торжествует победу над небесами. И что может сделать горстка людей, которая здесь собралась, против великой косности веков?
   - Вы правы, - как-то вдруг грустно отозвался на мои слова Павел.
  - Крепость действительно, кажется, на первый взгляд, неприступной. Но кто-то должен начинать на нее наступление. А то, что нас мало, так любое огромное дело начинает совсем ничтожное число людей. Разве не так?
   И снова меня посетило ощущение, что он лишь цитирует чужие слова, его голос был абсолютно лишен веры в то, что он говорил.
   - Ладно, оставим это, лучше расскажите мне, что тут происходит?
   Его ответа мне пришлось ждать довольно долго.
   - Об этом не очень легко рассказать, - как-то неохотно проговорил он. - Вам лучше самому все увидеть. Можете не сомневаться, вас непременно вовлекут во все здешние события. - Он замолчал. - Знаете, я очень рад, что вы приехали, - вдруг совсем другим тоном почти воскликнул он. - Мне кажется, мы сможем подружиться. Вы проще.
   - Проще кого? - спросил я, затаив дыхание.
   - Вашего друга - Дымова.
   - Почему вы так думаете?
   - Мне так кажется. Он сюда приехал с чувством превосходства, а Учитель очень не любит, когда чувствует, что кто-то так настроен. Он считает, что чувство превосходства яркий признак ложного сознания.
   - И что он пытался вытравить у него это ощущение?
   Павел ничего не ответил, он смотрел на море и молчал.
   - Не думайте ни о ком плохо, - вдруг сказал он. - Мне надо идти, меня ждет жена. Я рад, что мы с вами познакомились и так хорошо поговорили.
   - Я тоже рад, - решил я проявить светскую учтивость, так как если быть честным, то я пока не совсем понимал, с кем имею дело.
   Пока я размышлял на эти темы, фигура Павла растаяла в темноте. Но долго одному мне не пришлось оставаться, взамен Павла рядом со мной появился другой силуэт. По походке, по каким-то другим неуловимым признакам я понял, что на этот раз ко мне приближается женщина.
   - Решили подышать свежим воздухом перед сном? - сквозь рокот волн пробился ко мне ее голос. И хотя до этого я слышал его всего один раз, но я не сомневался, что он принадлежит Софии. Прилетающий с моря ветер обдувал, словно веером, прохладой, и она куталась в кофту.
   - Да, решил подышать воздухом и заодно кое о чем подумать.
   - Подумать у вас есть о чем, - засмеялась она. - Так что вы
  решили по поводу предложения Учителя?
   Странно, что она так называет своего мужа. Интересно, а в постели, когда они занимаются любовью, она тоже его так зовет. Или они не занимаются любовью, я даже не знаю, какие у них правила на этот счет.
   - Я еще не решил, - ответил я. - У меня есть время до утра.
   - Вы должны решить положительно, - вдруг повелительно произнесла она. Теперь София стояла так близко от меня, что я даже ощущал на своем лице ее дыхание.
   - Почему?
   - Ну, например, мне так хочется. Разве вам этого мало?
   Почему-то меня очень удивило то обстоятельство, что её голос вдруг зазвучал кокетливо.
   - Вы молчите, - не дождалась она моего ответа. - Я это уже тогда, в зале, поняла, что у вас есть тайна, которая и привела вас сюда. Это сердечная тайна. Ну скажите, ведь я не ошиблась?
   Я оказался в некотором затруднении, ибо не знал, что отвечать. Она была абсолютна права, но не рассказывать же ей о Лене, обо всем, что предшествовало моей поездки в коммуну. До сих пор у меня не было привычки открывать душу незнакомым людям, да и перед знакомым я чаще всего держал ее крепко запертой. Хотя с другой стороны, что изменится от того, если я поведаю моей ночной собеседницы обо всем. Будет она знать мою историю или не будет, какая в сущности разница, на моих отношениях с Леной это никак не отразится. А все остальное для меня имеет второстепенное значение. И все же я пока предпочитал молчать скорее по привычке, чем из-за не желания снимать покровы с моих душевных тайн..
   - Не желаете говорить, - произнесла она с обидой, но мне показалось, что эта ее обида была больше наигранной, чем искренней. Она явно играла роль, вот только какую роль, этого я не знал. Странный все-таки тут народ подобрался, подумал я. И это только первый день моего здесь пребывания. Что же последует дальше?
   - А вот Игорь был разговорчивей, - вдруг сказала она.
   - Что же он вам сказал?
   - В отличии от вас он с самого начала знал, зачем он сюда приехал.
   - И зачем?
   - Он приехал за исцелением.
   - Но насколько я знаю, он был здоров.
   Внезапно я услышал ее громкий смех. Она смеялась очень долго, и этот продолжительный сеанс хохота мне снова показался неестественным.
   - Разве есть в этом мире здоровые люди, - сказала она. - Мы все безнадежно больны, различия лишь в том, что одни это рано или поздно осознают, другие же так и умирают в полной уверенности, что прожили жизнь здоровыми, нормальными и даже счастливыми. А между тем они безумцы; разве сумасшедшие понимают, что говорят. А разве те, кто по ошибке именуют себя нормальными, понимают подлинный смысл хотя бы одного произнесенного ими слова, хотя бы одного совершенного ими поступка. Именно это ваш друг и пытался осознать.
   Мне вдруг стало как-то тоскливо. Может, мы действительно все безумцы, но те, кто нас пробуют исцелить, не являются ли они безумцами еще в большей степени. По крайней мере, где гарантия, что они здоровы и нормальны? Хорошо, предположим Игорь стал осознавать свою болезнь. Но почему тогда вместо лечения, он выбрал совсем иной способ избавления от этого недуга. И не под влиянием ли того врачевания, что он тут получил?
   - А есть ли по вашему мнению хоть один нормальный человек на земле?
   - Да, - убежденно проговорила она, - и вы находитесь у него в гостях. Неожиданно она достала из кармана сигарету и закурила. Я почувствовал, как мои ноздри защекотал аромат дорогого табака.
   - У вас здесь разрешается курить?
   - Вообще-то нет, это не рекомендуется, хотя прямых запретов тут нет ни на что. Но мне курильщице с многолетним стажем трудно обходиться совсем без сигарет.
   - А вас муж знает об этом?
   Она засмеялась.
   - А вот это я вам не скажу, иначе у вас будет оружие против меня.
   - У меня нет привычки собирать компромат.
   - Вы обиделись, - вдруг ласково и нежно проворковала она. - Не надо обижаться, я бы хотела, чтобы мы с вами подружились.
   И она тоже, невольно подумал я, кажется, тут это общая мечта - подружиться со мной.
   - Вы приехали очень вовремя, - как-то задумчиво проговорила София.
   - Вовремя для чего?
   - Учителю нужна ваша поддержка. Он рассчитывает на вас и на вашу книгу. Люди отворачиваются от тех, кто несет им истину. Они не хотят слушать правду о себе. Они считают врагом рода человеческого того, кто говорит им ее. Мы не любим тех, кто пробуждает нас от спячки. Помогите ему и вы на самом деле поможете себе. Я понимаю, что вам сейчас трудно во всем разобраться, вы сбиты с толку, вы недоверяете ничему и никому. Даже собственным ушам и глазам. Но представьте себе ситуацию, когда на земле появился Иисус, и - апостолов, которые первыми за ним пошли. Ведь это были совсем простые люди: рыбаки, мытари, крестьяне - им тоже было не так-то просто разобраться, что собой представляет этот непонятный человек и что он проповедует. Но они поверили ему безоглядно, не размышляя, отдались всей душой. Это был риск с их стороны, доверие всегда связано с риском, а тот, кто не доверяет, на самом деле просто не желает рисковать. А потому всегда проигрывает, так как не получает ни одного шанса. Недоверие - это вид страха. Но если вы не будете никому доверять, то вы никогда ничего не получите. Вы останетесь на всю жизнь в своем маленьком домишке и будете наблюдать, как постепенно разрушается он. Они же пошли за ним, хотя не были писателями, а были самыми простыми людьми. Вы же писатель, так кому как ни вам стремиться к истине. Если в вас нет такого позыва, так о чем же вы пишите? И ради чего? Я уверенна, вы примите предложение Учителя. Если вы сделаете это, то поступите, как мужчина, - добавила она, и ее голос неожиданно прозвучал многозначительно томно.
   Эти быстрые смены ее интонаций и настроений приводили меня в определенное замешательство, заставляли держаться настороже. Я не знал, чему следует верить, в какой момент она говорит искренне, а когда играет. Или она играет всегда? И все же в данный момент меня больше интересовала другая тема.
   - Так о чем вам говорил Игорь в первую вашу встречу?
   София снова запахнулась в жакет, она повернулась ко мне спиной и стала смотреть на море.
   - Он был грустен и печален, - вдруг услышал я. - Он был очень растерян. Его одолевали сомнения буквально во всем. И он не верил, что существует возможность их преодолеть. Он вообще никому и ничему не верил.
   - Но что это были за сомнения? Вы все время говорите загадками.
   Она повернулась ко мне.
   - А вы хотите понять все сразу.
   Лицо Софии было от меня теперь так близко, что, несмотря на сгустившуюся темень, я различал блеск ее глаз.
   - Игорь был настоящий мужчина. Настоящий.
   Я не совсем понимал, что она хочет этим сказать, но я понимал другое: спрашивать о чем-то дальше - бесполезно.
   - Мы еще с вами поговорим, я думаю, мы с вами будем часто разговаривать. А теперь я пойду спать. И вам советую сделать тоже самое. Завтра у вас будет трудный день, самый трудный день в вашей жизни. Вам лучше хорошо выспаться. Это поможет.
   Я хотел спросил, что за трудности мне предстоят буквально через несколько часов, но София уже была далеко. Я видел, как растворялась в темноте ее фигура; внезапно она остановилась, повернула голову в мою сторону, сделала какой-то жест - мне показалось, что она помахала мне рукой, хотя я не был до конца в этом уверен, а затем направилась дальше.
   Я остался один, если не считать моря, которое в том же неизменном ритме, подобно монотонному музыкальному произведению, накатывалось на берег. Я думал о последних словах Софии; что они означают, какое испытание готовят мне тут? Я даже не знал, стоит ли его бояться? Пророки или вернее те, кто считают себя таковыми, ради подтверждения этого почетного звания, подчас совершают самые разные поступки. И что придет в голову здешним представителям этого племени, даже трудно себе вообразить. Но все равно эту загадку сейчас мне не разгадать, поэтому нет никакого смысла ломать об нее голову. София права: надо отправляться спать, завтра действительно предстоит сложный день, завтра начинается моя жизнь в этой коммуне.
  
   * * *
  
   Меня разбудил стук в дверь. Я открыл глаза и увидел, что утро уже пробралось в мою комнату, растеклось по полу лужами солнечного света.
   Быстро одевшись, я отворил дверь. На пороге стоял средних лет невысокий мужчина, на лице которого гостила, по-видимому, предназначенная для меня широкая улыбка.
   - Надеюсь, я вас не разбудил, - сказал он, и его улыбка стала еще шире.
   Я помотал нечесаной головой, сам точно не зная, что означает этот мой жест. Но мой ранний гость принял его за знак того, что он не потревожил мой чуткий сон.
   - Я могу войти.
   - Да, конечно.
   Мужчина вошел в комнату, его взгляд упал на мою незастеленную кровать, после чего он посмотрел на меня и понимающе улыбнулся.
   - Как вы спали на новом месте?
   - Как убитый.
   - Это хорошо, способность крепко спать на новом месте говорит о том, что ваша нервная система в хорошем состоянии.
   Почему-то только сейчас я заметил, что в своей руке он сжимает небольшой саквояж. Мужчина перехватил мой взгляд и в очередной раз расплылся в улыбке.
   - Я вижу вы в некотором затруднение. Давайте знакомиться: Могила Николай Ильич. Я врач, обслуживаю эту коммуну. Понимаю, что моя фамилия не очень подходит для моей профессии, но уж что поделать, как говорят в таких случаях, фамилию, как и родителей не выбирают. Я должен вас обследовать.
   - Но я не вызывал врача и вроде бы чувствую себя хорошо. - Я прислушивался к своему организму, но он не подавал никаких сигналов о том, что ему требуется медицинская помощь.
   - Это замечательно, что вы чувствуете себя хорошо. Так и должно быть, - явно обрадовался Могила. - Именно поэтому я и должен вас осмотреть.
   - Ничего не понимаю.
   - Меня прислал к вам Учитель.
   - Но зачем?
   - Видите ли в коммуне действует принцип: врачу следует платить не за то, что он лечит, а за то, что его пациенты не болеют. Это правило выдвинул некоторое время назад некто Конфуций, - хохотнул Могила. - А так как я являюсь здешним врачом, то работаю по этому закону. Так как вы с сегодняшнего утра тоже становитесь членом коммуны, то мы должны заключить с вами договор. Вот, пожалуйста, ознакомьтесь.
   Перед моим изумленным взором возник лист бумаги с печатным текстом. Я стал читать: в самом деле это был договор с наименованием договаривающих сторон. Моя фамилия была уже проставлена, и я почувствовал раздражение. Я ведь официально еще не давал согласие на то, что вольюсь в дружный коллектив коммунаров, а они уже, не спрося моего разрешения, стали оформлять на меня документы. Не слишком ли они спешат?
   - Пожалуйста, Сергей Вениаминович, подписывайте, - поторопил меня врач. - Я должен вас осмотреть, а потом еще зайти к Учителю.
   - Сначала я прочитаю документ, - буркнул я.
   Я стал внимательно и неторопливо разбирать строки. Это был самый странный документ, из тех, с которыми доводилось мне знакомиться. В нем подробно перечислялись права сторон: так я обязывался по малейшему требованию моего врача проходить все необходимые исследования, неукоснительно следовать его рекомендациям, а при их невыполнении - платить неустойку в зависимости от степени моего непослушания. В случае же любого моего заболеванию мой лечащий врач в лице Могилы Николая Ильича должен был платить мне деньги в зависимости от того, чем я болею. Ниже шел длинный перечень болезней и суммы, которые я буду получать, если одна из них вдруг вселится в мое бренное тело. Суммы были довольно значительные, и я подумал, что этот человек сильно рискует разориться. А если начнется эпидемия? Я внимательно взглянул на улыбающееся лицо Могилы, взял услужливо поданную мне ручку и поставил внизу листка свой крючок.
   - Замечательно, - явно обрадованный результатом своих стараний воскликнул Могила. - Вы поступили мудро, подписав этот договор.
   - А вы не боитесь, что разоритесь? - спросил я. - Какая вам корысть меня лечить?
   - Риск всегда есть, но не буду скрывать, что надеюсь получить выгоду. За каждого пациента ваша коммуна платит хорошие деньги.
   - А вы не член коммуны?
   - Нет, хотя безмерно восхищаюсь Учителем. В своей жизни я еще не встречал человека столь глубокого и мудрого.
   - Так почему же вы тогда...
   - Не вступлю в коммуну. Видите ли, дорогой мой и уважаемый Сергей Вениаминович, когда человек вступает в коммуну, он не просто вступает в коммуну, он встает на путь. А я еще, честно вам признаюсь, не готов к такому отречению. Но безмерно уважаю тех, кто способны на такой подвиг. На мой непросвещенный взгляд, это люди героические и необыкновенные. И я преклоняюсь перед ними. Вот и перед вами тоже. Поверьте, я горжусь, что мне оказана честь лечить всех вас. А теперь извините, я должен срочно посмотреть, что у вас там делается внутри.
   К своему занятию Могилу отнесся более чем добросовестно. Он внимательно заглянул в мои ушные раковины, в рот и горло, приставил стетоскоп к груди и долго слушал, как бьется мое израненное душевными горестями сердце. Я следил за выражением его лица, которое то и дело менялось, как цвета светофора: то оно вдруг становилось хмурым, то морщины внезапно разглаживались, то озабоченная складка снова бороздила его лоб. Затем он достал аппарат для измерения давления, стянул мою руку манжеткой, накачал в нее воздух, а затем стал выпускать его из резинового шарика.
   - А теперь, извините, я должен осмотреть вас на предмет венерических заболеваний. Будьте добры, спустите брюки и трусы.
   Я решил, что нет никакого смысла сопротивляться этой части обследования моего организма, хотя не сомневался, что никаких венерических болезней у меня нет, выполнил рекомендованные мне действия. Могила стал внимательно изучать мой член.
   - Болели венерическими болезнями?
   - Пока бог миловал.
   - Что ж, замечательно. А как с потенцией, проблем нет. Есть замечательный импортный препарат, очень способствует.
   - Спасибо, но в ближайшее время надеюсь обходиться собственными силами.
   - Я рад за вас. Всегда лучше, когда не прибегаешь к чужеродным воздействиям. Можете одеваться.
   Я с некоторым облегчением снова вернул трусы и брюки на прежнее место.
   Теперь Могила выглядел очень серьезным, он задумчиво смотрел на меня, по-видимому, решая, что же со мной делать.
   - В целом вы здоровы, но кое-что мне не совсем нравится. Есть небольшая аритмия в сердце, да и давление, учитывая ваш возраст и телосложение я бы предпочел, чтобы вы имели чуть-чуть другое. Придется взять у вас кое-какие анализы: мочи, кала, проверить кровь. Не беспокойтесь, это для вас не будет обременительно, вам никуда, дорогой Сергей Вениаминович, не надо ехать, все сделаем тут. А пока хотелось бы вам задать несколько вопросов. Вы позволите?
   - Я же подписал договор.
   Могила бросил на меня какой-то странный взгляд, но ничего не сказал.
   - Вы не переживали в последнее время какой-нибудь сильный стресс?
   - Да, кое-что действительно было.
   - А что именно? Поверьте, это не пустое любопытство, я должен четко представлять о всех возможных причинах, которые могут привести к отклонениям в вашем здоровье. Поэтому прошу меня извинить, но я вынужден быть настойчивым. В контракте, который вы только что подписали, записано, что у вас не должно быть тайн от лечащего врача.
   Это было действительно так, я хорошо помнил эту строчку. Однако меньше всего мне хотелось рассказывать о своих любовных неудачах этому человеку. Не то, что он вызывал во мне недоверие, просто это был не тот тип личности, перед которым мне хотелось исповедоваться.
   - Прошу вас, говорите, иначе я буду вынужден пожаловаться Учителю.
   Это была уже угроза, и хотя я не совсем ясно представлял ее возможные последствия, мне не понравилось то, что он прибегает к ней. У меня даже возникло желание выставить его из комнаты. Но, кажется, по выражению моего лица Могила понял, что допустил оплошность и поспешил ее исправить.
   - Извините меня покорно, многоуважаемый Сергей Вениаминович, мне совсем не хочется доводить дело до такой стадии. Конечно, я понимаю, у вас как у каждого могут быть свои секреты, а мы еще совсем мало знакомы. Но очень надеюсь на то, что познакомимся ближе и подружимся. Поэтому я попрошу лишь только обозначить, с чем были связаны ваши переживания.
   - Это была любовная история.
   Могила одарил меня быстрым взглядом своих голубых глаз, затем сделал вид, что о чем-то задумался.
   - Ну что ж, хорошо, для начала мне этого вполне достаточно. Хотя учтите, практика показывает, что любовные переживания способны самым пагубным образом сказаться на здоровье. Особенно если это глубокое чувство. Оно затрагивает основной центр человека, его душу, а именно неполадки в душе и вызывают болезни в нашем теле. И если эта негативная энергия у вас скопилась в большом количестве, то будьте осторожны, я не исключаю, что вы можете серьезно заболеть. А теперь позвольте откланяться.
   Дверь за Могилой тихо закрылась, и я остался один. Несколько мгновений я сидел неподвижно, собираясь с мыслями. Странный врач и странные принципы медицины, которые то ли он исповедует, то ли его заставляют следовать им. Хотя с другой стороны, если бы все врачи действовали подобным образом, то человечество скорей всего было бы намного здоровей. Интересно, какие болезни он отыщет в моем, израненном стрелами любви, организме, кажется, он остался не слишком доволен результатами своих обследований. Мне вдруг стало тревожно. Но зачем нужно это Учителю, хочет, чтобы у всех нас было бы отменное здоровье. В здоровом теле - здоровый дух - это понимали еще древние и без чего невозможно обрести новое сознание. Что ж, может быть, он и прав.
   До завтрака оставалось еще время, и я решил пойти искупаться. Никого не встретив, я вышел из дома и быстро зашагал по тропинке, ведущей к морю. Однако на пляже, несмотря на довольно ранний час, я оказался не в единственном числе, подставив грудь и живот солнцу там сидела молодая женщина, вся обсыпанная маленькими изумрудными бусинками воды. Не было никаких сомнений, что она только что принимала морскую ванну. Я подошел к купальщице и узнал в ней одну из своих сотрапезниц, эта была та, что сидела за столом рядом с Павлом. А потому логично было предположить, что она является его законной супругой. Она тоже внимательно смотрела на меня и мне показалось, что она оценивает подошедшего к ней мужчину по каким-то своим, неведомым мне критериям. Она была обнажена, если не считать малюсенького кусочка материи, прикрывающего низ живота.
   Она встала, и я почувствовал, как сперло у меня дыхание. Конечно, вчера за ужином я заметил, что она необычайно хороша, но по-настоящему я ее тогда не разглядел. Теперь же она стояла предо мной, подобно древнему божеству, не тая своего ослепительного великолепия. Еще ни разу я не встречал лица с такими идеальными чертами, напоминающими высеченную в мраморе классическую статую. Если бы богиня любви и красоты Афродита однажды приняла историческое решение сойти с небес на землю, то для своего земного воплощения она бы несомненно взяла себе облик именно этой женщины. Под стать ее челу было и тело; красивые зрелые груди с двумя крупными бутонами, взошедшие в центре двух коричневых полей, идеально дополнялись крепким, без единой жировой складки животом. Не было ни малейших сомнений, что она отлично сознавала, какое впечатление производит на меня, более того, делала все, что бы я мог полюбоваться этим роскошным торсом в самых разных ракурсах. Она соединила обе руки на затылке, от чего ее груди вслед за ними потянулись вверх.
   - Мы с вами еще не познакомились, - сказала она. - Ирина, - протянула она мне руку.
   Я осторожно, чувствуя сильное волнение от прикосновения к ее нежной, загорелой кожи, пожал протянутые мне пальцы.
   - Сергей.
   - Это мне известно. Вы хотите искупаться. Сегодня очень холодная вода. Но я, как вы видите, все же решила окунуться.
   - Я тоже попробую. - Сообщение о температуре воды отбило у меня желание купаться, но мне не хотелось посовать, малодушно показывать, что я испугался холодного моря. Я быстро разделся и побежал в сторону набегающего на берег пенистого прибоя.
   Ирина не обманула, море обожгло прохладой. По-видимому, пока я спал, оно не дремало и произвело замену воды с теплой на гораздо более холодную. Но я все же мужественно выдержал несколько минут такого ледяного купания прежде чем с огромным облегчением выбрался на берег. Я видел, что Ирина внимательно наблюдает, как я борюсь со студеной стихией, и это каким-то неуловимым образом влияло на все мои действия.
   Дрожа от холода, я сел рядом с ней. Она подала полотенце.
   - Вытритесь, вам сразу же станет теплей.
   Я охотно последовал ее совету, затем вернул полотенце, которое она небрежно бросила на большой камень.
   - Если не ошибаюсь, - сказал я, - вы та женщина, которая сделала Павла самым счастливым мужчиной в мире.
   Ирина засмеялась, причем так сильно, что даже откинулась на спину, подставив моим глазам свои колышущие груди.
   - А могу я узнать, что я сказал смешного? - спросил я.
   - Просто я представила себе счастливым Павла. Этот человек не был счастливым ни одной минуты с момента своего появления на свет. Знаете, есть люди, которые не рождены для счастья. Он на свое несчастье из их числа.
   - Но даже если это и так, то будучи мужем такой красивой женщины, как можно чувствовать себя иначе.
   Она посмотрела на меня долгим испытывающим взглядом.
   - Я так понимаю, вы бы не прочь оказаться на его месте. Хотя бы иногда.
   Я вдруг почувствовал смущение, так как понял, что переусердствовал; красота Ирины вкупе с жарким солнцем привели к тому, что мои мозги слегка помутнели, от чего я перестал отдавать себе полностью отчет в своих словах.
   - Я вовсе не претендую оказаться на почетном месте вашего мужа, - осторожно проговорил я.
   - Уже отступили, - с нескрываемой ноткой презрения произнесла она. - Вы не слишком решительны, вам что не сопутствует успех у женщин?
   Как это не было для меня печально, но с этим тезисом я вынужден был молча согласиться.
   - Но почему вы хотите занять место моего мужа, почему бы вам не попробовать занять возле меня свое место. Вы не думаете, что оно может быть гораздо предпочтительней, чем его, - сопроводила смешком она последние слова.
   В самом деле, не исключено, что она права, почему-то еще ночью во время разговора с Павлом мне показалось, что он не слишком обременен счастьем в своем браке.
   - Что ж, если так, то можно попробовать. - Я тоже попытался выжать из себя порцию смеха. Чувства, которые я испытывал в этот момент, были совсем не такие, какие я пытался изобразить.
   - Я буду рада, если вы предпримите эту героическую попытку. Но учтите, место под моим солнцем вам вовсе не гарантировано. Но и не заказано.
   - В таком случае у меня, я надеюсь, сохранится место под этим солнцем.
   - Оно вам скоро надоест, - убежденно проговорила Ирина.
   - Почему вы так думаете?
   - Когда есть живое солнце, то даже это огромное солнце быстро меркнет.
   - Вы имеете в виду..., - не совсем уверенно начал я разворачивать фразу.
   - Я говорю от отце.
   Она назвала его отцом, а не Учителем, машинально отметил я.
   - Быть дочерью пророка - это, наверное, не просто.
   Я снова перехватил очередной оценивающий взгляд Ирины.
   - Быть кем-то вообще не просто.
   - И все же мне интересно, что вы чувствуете?
   - Вы хотите знать все и сразу. Не старайтесь, у вас все равно ничего не получится. Пытайтесь все понять постепенно и тогда вы поймете то, что хотите понять. Запомните эту мысль, она вам еще пригодится.
   Сказав эти вещие слова, она встала. Я тоже поднялся вслед за ней.
   - Но если я, к примеру, хочу понять вас, то я должен регулярно общаться с вами.
   - А разве вам кто-то это запрещает. - Она улыбнулась такой обещающей улыбкой, что я невольно ощутил, как затрепетало все у меня внутри. - Пора идти на завтрак, у нас не разрешены опоздания. Отец считает: тот, кто опаздывает, тот не способен себя контролировать. Не разочаровывайте его. А мы с вами и так задержались.
   Ирина быстро набросила на себя легкий, развивающийся, словно флаг, при каждом шаге сарафан, и быстро пошла, вернее почти побежала к дому. Я едва успевал за ней, сожалея, что при такой гонке невозможно продолжить столь многообещающе начавшийся разговор.
   Завтрак прошел быстро и незаметно. Таже компания за считанные минуты проглотила поданные гренки, запила их кофе. Затем все стали, намереваясь разойтись.
   Ко мне подошел Волохов.
   - Что вы решили, становитесь ли вы членом нашей коммуны?
   - Да.
   - Вы правильно поступаете. Идите к себе, к вам сейчас придет Александр Трофимович и сделает все, что необходимо для вашего оформления.
   Мне захотелось спросить, что же необходимо для этого сделать, чтобы превратиться в члена коммуны, неужели одного моего согласия для этого недостаточно но, взглянув на Волохова, я почему-то проглотил свой вопрос. Вместо этого, как мне и было рекомендовано, я поднялся в свою комнату.
   Ждать пришлось совсем недолго, буквально через пару минут дверь без стука приоткрылась, и на пороге показался Мартынюк. На его лице, как солнце на небе, сияла улыбка.
   - Вы совершенно правильно сделали, что согласились, - радостно сказал он мне. Из аташе-кейса он извлек какую-то папку, а из нее - бумагу. Почему-то я сразу понял, что это очередной договор, что без промедления подтвердил и мой гость.
   - Пожалуйста, прочтите этот документ и распишитесь.
   - Что это такое я могу узнать?
   - Конечно, это договор об условиях вступления в общину "Новое сознание".
   - А если я не соглашусь его подписать?
   - Тогда ваше вступление не состоится. Это обязательное условие для всех. Каждый, кто вступает в коммуну, подписывает такой документ. Это как бы проверка. Вы, наверное, слышали о Гурджиеве. Так вот, когда к нему приходил новый ученик, то он требовал у него высокую плату. Он мотивировал это тем, что если человек не способен сделать такое несложное дело, как заработать деньги, то принимать его для обучения высшим духовным наукам просто нет смысла. Передача имущества вновь вступившего - это его первая проверка. Если вам жалко вашей собственности, то тогда вести речь о каких-то более высоких ценностях просто нет смысла.
   - А если мне не понравится какой-нибудь пункт?
   - Исправления не допускаются, либо вы подписываете договор целиком, либо вы не вступаете в общину и покидаете нас в течение двадцати четырых часов.
   Я стал читать документ. Он был совсем небольшой. В нем был всего один пункт, который гласил, что вступивший в движение "Новое сознание" обязуется беспрекословно подчиняться его руководителю Волохову Андрею Владимировичу. На это время все мое имущество - движимое и недвижимое - переходит во владение коммуны. Вступивший в нее имеет право на выход путем подачи заявления, которое вступает в силу через двадцать четыре часа после его официальной регистрации.
   - Вас что-то смущает? - спросил Мартынюк, видя, что я нерешительно стою с листом бумаги в руке.
   - Многое. Что означает беспрекословное подчинение.
   - Это означает, что вы обязаны выполнять все, что вам прикажет Учитель.
   - А если он прикажет меня убить, например, вас.
   Мартынюк пожал плечами.
   - Вы не поняли главного, речь идет о доверие. Либо вы доверяете Учителю и целиком подчиняетесь на время обучения ему, считаете, что он является обладателем Высшего Разума, которым вы тоже собираетесь овладеть, для чего и вступаете в коммуну, либо не доверяете; в этом случае, вам не за чем оставаться среди нас.
   - Ну хорошо, а если он прикажет вам убить меня?
   - Можете не беспокоиться, я убью вас. - По губам Мартынюка быстро, словно ящерица по камню, проползла и скрылась зловещая улыбка, от которой мне стало не по себе. - У вас есть еще вопросы?
   - Да. По поводу моего имущества. Правда у меня его совсем немного и тем не менее все же хочется знать его возможную судьбу. В договоре написано, что оно переходит в собственность коммуны.
   - Да, формально, но вы можете не бояться за судьбу вашего имущества. Никто не собирается его присваивать, оно останется вашей собственностью. Это лишь акт доверия; если вы доверяете Учителя себя, но не доверяете ему свое имущество, то ваше доверие к нему не имеет никакой цены. Это обман, потому что ваше доверие не тотально. А любое действие человека тогда правдиво, когда оно тотально. Мы не допускаем здесь ни обманов, ни компромиссов. Для этого существует весь остальной мир, который живет по этим принципам. И если они будут существовать и здесь, то какой смысл в коммуне? Поэтому если вы подпишите основной договор, то вам придется составить акты дарения на все, что вам принадлежит. Если вы примите решение выйти из коммуны, мы вернем вам все.
  Если вас это как-то успокоит, то могу вам сказать, что когда я вступал в коммуну, то сделал тоже самое.
   - А Дымов подписывал эти бумаги.
   - Он сделал это без единого вопроса. Он был очень решительным человеком.
   Мне показалось, что в голосе Мартынюка послышались едкие нотки.
   - Хорошо, я подписываю договор. - Я взял ручку и поставил свою подпись.
   Мартынюк, словно боясь, что я передумаю, почти выхватил у меня бумагу, и спрятал ее в своей папке.
   - Может быть, вечером мы займемся составлением описи вашего имущества. Должен вас предупредить, что я имею лицензию нотариуса, а потому все подписываемые вами документы полностью юридически правомерны. А теперь оденьте вот это. - Из аташе-кейса он достал какой-то сверток и бросил его на мою кровать. - Через пятнадцать минут мы собираемся, поэтому не теряйте время, переодевайтесь.
   Я с удивлением взглянул на Мартынюка, в его голосе вдруг отчетливо прорезалось повелительное наклонение. Меня снова охватили сомнения, не слишком ли опрометчиво я поступил, доверившись этим людям, которые готовы убить по первому приказу своего Учителя. А ведь я по сути дела ничего не знаю о них, а если это какая-то изуверская секта или вообще шайка мошенников под видом формирования мифического нового сознания просто выманивает имущество у таких простофиль вроде меня. Конечно, им на мне особенно не разъестся, для этого я слишком тощ и беден, но может быть, они работают по принципу - не пренебрегать ни чем, даже таким малым. А может, Игорь потому и выбросился из окна, что запутался в имущественных делах, понял, что стал жертвой обмана и решил таким образом искупить свою вину. Правда Инна мне ничего не говорила о каких-либо к ней имущественных претензий. Меня вдруг охватил озноб. Я представил себе Игоря, который втайне от своей семьи переписал все, чем владеет, на коммуну. А он в отличии от меня был человек далеко не бедным, имел и машину, и дачу, и солидный счет в банке.
   Я посмотрел на часы, из отведенных мне Мартынюком пятнадцати минут десять уже истекли. Я поспешно стал натягивать на себя принесенный им костюм. Он был сшит из легкой и мягкой белой ткани и напоминал кимоно для борцов карате. Он состоял из свободных брюк и такой же свободной без пуговиц куртки. Застегивалась она с помощью пояса. На груди я обнаружил эмблему: большой диск, испускающего лучи восходящего солнца, и маленький человечек, шагающий навстречу огромному светилу. Могли бы придумать что-нибудь и пооригинальней, не столь откровенно дидактическое, подумал я.
   Я спустился в зал со скачущими быками по стенам. Все уже собрались и сидели на полу в разных позах: кто на корточках, кто на коленях, кто на своих мягких местах. Только Волохов, вернее отныне для меня Учитель, возвышался над всеми; он сидел в кресле, которое находилось на небольшом помосте, и чем-то напоминал Бога, вокруг которого собрались архангелы.
   Я заметил, что все расположились и не просто так, а как мне показалось, по определенному ранжиру. В первом ряду сидели София и Ирина, здесь же находился и Мартынюк, но чуть сзади. Дальше сидели Павел и Владимир и позади всех молодая девушка. Я опустился на колени рядом с ней, при этом мы обменялись долгим взглядом, затем она отвела глаза от меня и устремила их на сцену. Отдельно от всех, сбоку в своей инвалидной коляски сидел миллиардер; на этот раз, как и все, он был в униформе, то есть в белых брюках и в белой кофте. Рядом с ним стоял его черный слуга.
   - Учитель, мы собрались, - раздался негромкий знакомый мне голос; его обладателем был без сомнения Мартынюк.
   - Дорогие мой братья и сестры, - начал Волохов, - вы знаете, что к нам сегодня присоединился еще один брат. К этому решению он шел очень долго и очень трудно, и еще плохо понимает причины, почему он это сделал и чего хочет достичь своим обращением. Пока это у него лишь неясный, неосознанный порыв. Но каждый из нас побывал в такой ситуации, к человеку очень медленно приходит осознание необходимости поиска новых истин. Но всякий раз, когда это случается, наступает великая минута, минута великого перелома, ибо если изменился один человек, то изменился уже и весь мир. А теперь в соответствии с нашей традиции на все время пребывания в общине мы наречем его новым именем. Я принял решение назвать его - Фридрихом, в честь Фридриха Ницше, одного из наших главных и великих наших предшественников, одного из тех, кто проложил дорогу к появлению нашей коммуны. Мы называем его именем человека, одним из первых осознавшим и известившим о наступление новой эры, эры нового сознания, эры Сверхчеловека.
   - Учитель, это очень большая честь, не преждевременно ли, он даже не прошел предварительную подготовку.
   Со своего места мне плохо было видно, что происходит в первых рядах, но я снова легко узнал голос Мартынюка.
   - Нет, Ананда, ты не прав, я чувствую, он заслуживает это имя. Он писатель и он непременно станет глубоким писателем, едва только достигнет собственной глубины. До сих пор он был недоволен своим творчеством, думая как всегда в таких случаях, что ему не хватает таланта, житейского опыта, времени, но Фридрих не понимал, что ему не доставало то, что он был отрезан от своих наиболее глубоких и творчески насыщенных пластов. Он варился в собственном соку поверхностного бытия, не осознавая, что он отсечен от неиссякаемого источника вечности. Когда же он достигнет этих своих пластов, тогда все сразу изменится, ибо он поймет, что существует единственный вид подлинного творчества - творчество самого себя, а все остальное - лишь производное от него. И чем больше и глубже человек творит себя, тем сильнее у него остывает жар внешнего творчества; если же он пропал совсем, это означает, что человек стал другим, стал Сверхчеловеком, который не нуждается в творчестве, так как сам является спелым его плодом. Потому что творчество возникает из-за неудовлетворенности человека самим собой; творя, он делает попытку преодолеть это чувство. Но на этом пути он никогда не достигнет своей цели, так как у него возникает новая неудовлетворенность уже самим творчеством. Ему кажется, что совершенствуя свои творения, ему удастся преодолеть эти ощущения, что новое произведение исправит недостатки предыдущего, но этого не происходит от того, что изначально был избран неверный путь. А сейчас медитация. Фридрих, будьте внимательны, сегодня она совершается специально для вас.
   Я увидел, что все, как по команде, приняли позу лотоса, тоже самое сделал и я. Посмотрим, что последует дальше. Я вдруг вспомнил, что однажды с Леной, прочитав по очереди какую-то книгу о дзэн-буддизме, мы решили освоить эту науку, тоже садились в позу лотоса, но дальше этого дело как-то не двинулось - и мы бросили эту затею.
   - Сфокусируйте, Фридрих, свое внимание на каком-нибудь предмете, - долетел до меня голос Учителя. - Вы сделали это?
   Я поискал глазами на чем-бы сфокусироваться, мой взор уткнулся в затылок Ирины, к которому был прикреплен узел ее волос. Я понимал, что для этих целей предпочтительно найти более нейтральный предмет, но все же решил остановиться на нем.
   - Сделал, - отрапортовал я.
   - В таком случае расслабьте тело и начинайте мысленно массировать его различные части, начиная с шеи и до ступни.
   Я попытался представить себе эту картину, но это оказалось не так-то просто, мысли, немного помассировав разные участки моего тела, затем улетали в неизвестном направлении.
   - Не волнуйтесь, Фридрих, если у вас ничего не получается, возвращайтесь к массажу снова и снова. А теперь попробуйте громко пропеть священный звук АУМ.
   Все запели этот слог; я, преодолев внутреннее сопротивление, тоже присоединился к этому странному хору.
   - Пытайтесь петь так, чтобы звуки возникали, подобно струям фонтана, старайтесь, чтобы как можно большая часть вашего тела вибрировала бы при этом; АУМ должен расширяться в вас и вокруг вас, вы должны погружаться в него словно в море, отдайтесь пению до конца, вложите в него всего себя, все ваши внутренние силы.
   Кажется Учитель продолжал что-то говорить, но звуки его голоса больше не доносились до меня, они оказались поглощенными мощным звучанием, которое вытекало из сидящих вокруг меня людей. Они раскачивались в такт пению, глаза их были то ли закрыты, то ли мне только это казалось, тем более я всех не видел, но почему-то был уверен, что все находятся именно в такой позе.
   Внезапно пение стихло, а не его место пришла почти абсолютная тишина.
   - Теперь пойте священный звук в уме. А затем постарайтесь остановить это пение так, будто кто-то закричал внутри вас "Стойте". С первого раза вам это сделать вряд ли удастся, то когда у вас это начнет получаться, то этот прием поможет исключать мысли из ума. Очень важно, чтобы вы сумели продержаться в таком состоянии хотя бы несколько мгновений. Думаю, что для первого раза пока достаточно. А теперь, дорогой мой Фридрих, попробуйте сделать все сначала самостоятельно.
   Все снова стали медитировать. Однако и вторая моя попытка оказалась малорезультативной.
   - Фридрих, - вдруг пробился к моему сознанию сквозь попытки медитации голос Учителя, - у вас есть вопросы, вы хотите что-нибудь узнать о нашем движении?
   - Я бы хотел понять, в чем смысл нашего движения?
   - Что ж, вы абсолютны правы, что начали именно с этого вопроса. Наша цель - Сверхчеловек, наша задача - наделить его сверхсознанием, без которого не может состояться сверхчеловек. Но что такое сверхчеловек и сверхсознание? Это человек, который стал подлинным человеком. Для этого на первом этапе он должен освободиться от всех лживых представлений, как о себе, так и об окружающем мире. Они же целиком захватили его жизнь, полностью подчинили себе. Подлинная природа человека искажена до неузнаваемости, его отношения с собой, с подобными себе целиком строятся на неестественной основе. Все, что он думает о жизни, все те законы и правила, по которым он ее организует, ошибочны и порочны. Более того, это правила и законы дочеловеческого общества, законы и правила человека бессознательного. Помните, как говорил тот, чьим именем вы отныне зоветесь, Фридрих: "Я учу вас о Сверхчелвеке. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его?" Я ставлю и перед вами этот его вопрос.
   - Наверное, ничего пока не сделал, - ответил я. - Но объясните, Учитель, откуда возникла эта вселенская ложь? Почему понадобился сверхчеловек?
   - Когда сознание вылепило плоть для того, чтобы начать свой рост и развитие здесь на Земле, оно оказалось покорено низшей материей. Человек не понял своего предназначения, он стал думать о том, что он и есть это тело. Так получилось, что сознание способно подниматься на новые ступеньки своего развития лишь тогда, когда оно вселяется в тело; подобно воде, которая может нагреваться, лишь находясь в каком-то сосуде. Однако само это понимание требует достижение определенного уровня; но разум человека не мог сразу выйти на него, ибо сам обладает низкой природой, ему самому предстояло осуществить большой эволюционный подъем. Разум вопреки устоявшимся мнениям вовсе не является главной отличительной особенностью человека, это не более чем инструмент для выживания; ими природа награждает все свои биологические сознания. Только на этот раз потенциал этого инструмента оказался очень велик, он обеспечивал не только сохранение вида, но и его движение вверх. Но в нынешнем виде разум не может удовлетворить человека, он требует коренного преобразования, как и все остальное. Тело же вечно что-то желает, оно не может прожить без желаний и несколько мгновений, а потому человек постоянно занят их удовлетворением. И всю свою цивилизацию он построил исключительно для того, чтобы удовлетворять его потребности. И прежде всего это относится к его сексуальной функции. Человек так привык к ней, так с ней сросся, что даже обычно не думает о себе как о человеке, а думает о себе как о мужчине или женщине. Сексуальность пронзила его сознание сверху и донизу, почти все его действия прямо или косвенно определяются и формируются ею; его поведение целиком обусловлена тем является ли он мужчина или женщина. Он есть, пьет, одевается, шутит, выбирает себе жизненный путь, развлечения, духи, марки сигарет и пива в зависимости от того, какой у него пол. Он не ставит перед собой задачу - понять собственную сущность, но зато считает, что его жизненное предназначение не будет выполнено, если он не создаст семью, не воспитает детей, то есть не проявит себя как человек-мужчина или как человек-женщина. Он так поглощен своей половой функцией, что почти не замечает ее из-за того, что она очень глубоко в нем сидит, он даже не осознает эту свою зависимость. А потому он не в состоянии постигнуть одну из величайших истин: любовь - это не чувство между мужчиной и женщиной, любовь - это преодоление различий между ними.
   - Но если любовь - это преодоление нашей сексуальной природы, что же нам тогда с ней делать? - вдруг спросила София. - Если мы откажемся от нее, то каким образом мы станем производить детей?
   Я внимательно наблюдал за лицом Учителя, на какое-то мгновение оно приняло непонятное мне выражение, мне даже показалось, что на нем выступила усмешка, затем она исчезла.
   - О любви, София, я обещаю, мы поговорим в другой раз, отдельно. Хотя я знаю, что тебя эта тема волнует всю жизнь. Но иначе нашему прозелиту будет трудно ориентироваться в новых понятиях. Вы должны усвоить, Фридрих, что сверхчеловек - это на самом деле просто человек; то существо, которое мы зовем сегодня человеком, - это на самом деле животное. То, что оно наделено разумом, ничего не меняет, ибо то, что находится в головах у подавляющего большинства представителей этого биологического вида, ничего общего с разумом не имеет. Это лишь более высокая ступень отражения действительности, это люди не более чем тела, чья жизнь поглощена удовлетворением их физиологических и примитивных культурных потребностей, которые также в основном обслуживают их физиологию, только немного на более высоком уровне. Какая в сущности разница удовлетворяются ли эти потребности на основе преимущественно инстинктов, как у животных, или на основе более разумной деятельности, как у человека. Если муравьи строят муравейники, то люди строют дома, но жизнь и там и там очень мало чем отличается, она почти одинаково заорганизована, она почти в равной степени бессознательна. Существа, живущие и в муравейнике и в многоэтажном доме, практически в равной степени не задумываются о подлинной сути совершаемых ими действий и движений. Если человечество хочет сохранить себя, оно должно стать сверхчеловечеством; до сего дня оно сохранялось благодаря интеллектуальному развитию. Но интеллектуальное развитие - это лишь накопление, в нем нет роста. Можно построить здание в пять этаже, а можно - в пятьдесят, но подлинной разницы между ними не будет; и там и там будет течь одна и таже жизнь. Можно делать расчеты на пальцах или на бумажке, а можно на компьютерах, но тот, кто их делает на вычислительных машинах, лишь экономит время, сам при этом не меняется. Требуется скачок в сверхсознание, иначе мы все обречены.
   - Но почему понадобился скачок именно сейчас? - спросил Владимир.
   - Очень хороший вопрос. Все дело в том, что этот скачок был нужен всегда, не было такого периода, когда человек в нем не нуждался. И всякий раз сознание пыталось его совершить; это случалось тогда, когда на земле появлялся новый пророк. Так было с Буддой, так было с Махавирой, так было с Иисусом, Магометом, так было с Шри Ауробиндом, так было с Ницше. Но все эти попытки завершились неудачей, скачки удавалось сделать единицам.
   - Так что же меняется, - снова задал вопрос Владимир, - если это не удалось сделать раньше, то какой смысл делать это теперь? Опыт учит, что нас снова постигнет неудача. Разве я не прав, Учитель?
   - Ты прав и не прав. Ты прав в том смысле, что нас сможет постигнуть неудача, но ты не учитываешь того факта, что всякий раз, когда на землю приходит очередной пророк, и он оказывается отвергнутым, у людей остается все меньше шансов выйти из нынешнего состояния. Нам даны было несколько вариантов путей к Высшему Сознанию, но не под одному из них человек не пошел. Все было им омертвлено, превращено в догму, в религию, в церковь. Это происходит потому, что человеком постоянно выбираются неверные пути преображению; он все время ведет поиск во вне, а надо - внутри. Но так легче разуму, озарять своим светом внешний мир ему проще, чем пытаться осветить мир внутренний. Когда мы изучаем окружающее нас пространство, то можем опираться на коллективный рассудок, на то, что мы зовем наукой или опытом, когда мы заняты самопознанием, то можем рассчитывать только на собственные усилия. И я не исключаю, что мы с вами - это последний шанс, который предоставлен человечеству. Его духовное развитие близится к завершению, дух полностью явил себя людям, раскрыл все свои тайны, но эти глупые существа в массе своей даже не заметили их, отвернулись от них. Они даже не понимают смысла происходящего, значения современной эпохи и продолжают беспечно пребывать в своем неведение. Апокалипсис - это вовсе не способ нас запугать, это способ показать нам, что будет, если ничего не изменится. Мы не случайно здесь в белых одеждах, это символ нашего спасения и очищения. Если мы постигнем подлинную реальность, то сумеем выбраться из той ситуации, куда сами себя загнали. Фридрих, вы начали долгий и трудный путь, но, поверьте, для вас это единственный способ уйти от самоуничтожения. Вы слишком близко подошли к краю, разве не стала постоянной у вас мысль о самоубийстве?
   - Да, Учитель, я много думал в последнее время об этом.
   - Попытайтесь больше медитировать, лучше всего это получается у Ларисы, она вам поможет.
   Я посмотрел на сидящую неподалеку от меня молоденькую девушку; она тоже взглянула на меня и кивнула головой.
   - А сейчас пойдемте, - решительно произнес Учитель.
   Все встали и направились к выходу.
   Мы шагали уже минут двадцать, но судя по быстрому темпу, которым мы шли, до цели было еще не близко. Наша небольшая группа вышла за территорию общины и теперь направлялась в сторону торчащих острых зубьев скал. Я по-прежнему не понимал смысла нашего путешествия, но никто пока не выражал намерения разъяснить мне его. Хотя я почему-то был уверен, что всем известна конечная точка этого похода. Рядом со мной оказалась София; она взглянула на меня и улыбнулась. Я решил воспользоваться случаем и вытянуть из нее хоть какую-то информацию о том, куда и зачем мы идем.
   - Куда мы направляемся? - спросил я. - Вы же знаете?
   Она снова взглянула на меня и снова улыбнулась.
   - Подождите с расспросами, преждевременная информация лишь помешает вам, Фридрих.
   То, что она назвала меня новым именем, вызвало во мне странное ощущение тревоги, я вдруг подумал о том, что до сих пор недооценивал серьезность всего, что тут происходило. Эти люди вовсе не играют в поиски нового сознания, не исключено, что они действительно его ищут, они на самом деле намерены им овладеть. И даже если это относится не ко всем, то это как раз тот случай, когда затеянная ими игра может оказаться опаснее по своим последствиям, нежели чем любое серьезное здравомыслящее занятие.
   - Не пойму, почему информация должна мне помешать, - немного сердито проговорил я. И снова был награжден улыбкой.
   - Вы не готовы правильно к ней отнестись. Поверьте мне, Фридрих, я знаю, что говорю. Когда люди получают информацию, которую не готовы воспринять так, как того она заслуживает, то это не идет им на пользу. Здесь было немало таких случаев. Лучше поделитесь со мной: что вы думаете о том, что только что услышали.
   - Призывы изменить человеческое сознание раздаются уже не первое тысячелетие.
   - Но это не делает их менее актуальными. - София вдруг пристально посмотрела на меня. - Хотите я возьму над вами шефство. Вам трудно быстро привыкнуть ко всему, что тут происходит. Люди по натуре большие скептики, они не верят не только в чужую искренность, но и в свою собственную. Для начала вам надо преодолеть недоверие к самому себе. Тогда вы будете верить другим.
   - Говоря о других, вы имеете в виду в первую очередь Учителя.
   - Ну кого же еще, кроме него тут больше некого слушать. Все, что говорим мы, - это лишь комментарии и отголоски его слов. Знаете, если бы тут замышляли грандиозное преступление: убийство президента какой-нибудь страны или ограбление крупного банка, то у вас не было бы сомнений, что все это делается всерьез. А тут люди занялись поисками подлинного сознания; кто ж кроме мошенников может заниматься таким противоестественным делом. Разве я не права?
   Я почувствовал некоторое смущение, так как в самом деле ощутил в ее словах немалую правоту. Чувство недоверчивости ко всему тут происходящему действительно довольно прочно свило гнездо в моей душе, заставляло ежечасно ждать какого-нибудь подвоха.
   - Ну зачем вам новое сознание, разве вам было так уж плохо со старым?
   София вдруг рассмеялась.
   - Вы обладаете способностью задавать удивительные вопросы, мне очень нравятся они своей непосредственностью. Наверное, это типичное свойство писателя. Но позвольте я вам отвечу на него в другой раз. Тем более мы уже пришли.
   Я огляделся: мы находились на довольно обширном плато, на краю которого остриями вверх хищно возвышались скалы. Они были бесстыдно голые, не прикрытые никакой, даже чисто номинальной растительностью. По крайней мере так казалось с земли. Ко мне приблизился Учитель.
   - Видите эту скалу, - показал он прямо перед собой. - Вы должны на нее взобраться.
   - Взобраться на эту скалу? - изумился я, внимательно разглядывая этот гигантский каменный исполин. - Но это невозможно, она почти совершенно отвесная.
   - Это возможно, - возразил Учитель. - Люди взбирались на нее. И не раз. Скажу более, ваш друг Игорь Дымов успешно сделал это.
   Я снова взглянул на многотонного каменного истукана. Как Игорю это удалось, он никогда не увлекался ни альпинизмом, ни скалолазанием, и я не мог себе представить, что он сумел взобраться по этой неприступной стене. Но если он это все же сделал, я должен попытаться повторить его подвиг.
   - Так как, вы будете взбираться на скалу?
   Я видел, что вся коммуна внимательно наблюдает за нашим диалогом; я встретился с глазами Софии, затем перехватил насмешливый, по крайней мере мне так показалось, взгляд Ирины.
   - Хорошо, я попробую.
   Мой альпинистский опыт был крайне скуден, в студенческие годы я пару раз ездил в Крым и на Кавказ, где совершал восхождения в горы. Но мы поднимались по туристическим тропам в сопровождении опытных инструкторов. Сейчас же мне предстоял почти вертикальный подъем по абсолютно голым скальным породам в полном одиночестве и без всякой страховки. Если я сорвусь, то прямиком шлепнусь на камни. И что после этого от меня останется, про то, наверное, и Богу не все известно.
   - Фридрих, - сказал Учитель, - вы сумеете взобраться на эту вершину, если сумеете сконцентрировать свой дух на выполнение поставленной задачи. Это ваш единственный шанс, постарайтесь понять, что это проблема не умения лазить по скалам, а умения сосредоточивать свою волю. Не поддавайтесь соблазну под предлогом того, что это трудно, прекратить подъем, помните, у вас всегда есть возможность подняться еще чуть-чуть, а потом еще чуть-чуть. И так бесконечно. Для человека, который владеет своим сознанием, нет никаких пределов.
   Я слушал его наставления в пол-уха, но когда он кончил говорить, то кивнул головой. Я нисколько не сомневался в правоте его слов, но я был чересчур подавлен стоящей передо мной грандиозной задачей и поэтому плохо внимал его мудрым советам. Мною владели плохие предчувствия, надежд на то, что мне удастся взобраться на эту скалу, у меня не было никаких. Зачем мне это нужно, зачем я соглашаюсь на этот безумный эксперимент, который может окончиться для меня самым плачевным образом.
  Достаточно одного моего слова - и мне не надо никуда лезть. Я вспомнил о том, что обязался повиноваться Учителю. Я посмотрел на него и мне показалось, что он глядит на меня как-то отрешенно; так смотрят на ненужную вещь. Впрочем, вполне возможно, что я неправильно истолковывал его взгляд; у пророков, как известно, не все, как у остальных людей.
   Чувствуя на своей спине взгляды всех собравшихся, я двинулся к молча поджидающей меня скале. В детстве я довольно неплохо лазил по деревьям, и хотя этот огромный ствол никак нельзя было сравнивать с теми тоненькими по сравнению с ним тростинками, по которым я взбирался, я за неимением другого опыта решил опираться на некогда приобретенные навыки.
   Вблизи скала мне не показалась столь неприступной, как с расстояния в несколько десятков метров. Ее шершавая стена была полна выбоинок и ступенек, на которые могли опираться руки и ноги. Да и не была она столь уж вертикальна, что давало какой-то шанс зацепиться за нее.
   Я полез вверх и первые метры дались относительно легко. Мне даже стало казаться, что задача не столь уж трудна, как я предполагал, находясь на горизонтальной поверхности. Но вскоре мне пришлось разочароваться, ибо дальше подъем стал гораздо круче. Уже через несколько минут я содрал кожу на двух или трех пальцах, пытаясь зацепиться за едва заметный выступ.
   Я чувствовал сильную боль, а вместе с нею сильный искус немедленно завершить подъем. Но в ушах звучали прощальные наставления Учителя, и я, найдя удобную позицию, для небольшой остановки, пытался за эти короткие секунды сконцентрировать свой разряженный, как горный воздух, дух на выполнение поставленной передо мной задачи. И к моему великому удивлению, это лекарство действовало; у меня неизвестно откуда появлялись новые силы, и я вновь полз по нагретой солнцем вертикальной поверхности.
   Сколько прошло времени с момента начала подъема я не знал; время то ли остановилось, то ли перестало существовать вообще. Я медленно, словно большое насекомое, полз вверх, преодолевая метр за метром это вертикальное расстояние. Но чем ближе я приближался к вершине, тем труднее давалось мне каждое новое движение вперед. Почему-то я даже не очень боялся; трудности пути настолько поглощали все мои силы, что для страха уже не оставалось ни одной частицы, дабы хоть как-то реагировать еще и на него. Я уже сотни раз проклял всё и всех, а больше всего собственную глупость, загнавшую меня на эту голую, как человек в бани, скалу. Я чувствовал себя полностью истощенным, я уже не был больше в состоянии концентрировать свой в конец истомленный дух, чтобы подпитать себя дополнительной порцией энергии. Я сделал новый шаг, но обессилевшая рука не сумела прочно ухватиться за выступ. Я почувствовал, как, лишенная опоры, заскользила по камню нога, а еще через мгновение мое тело начало свободное падение вниз...
  
  
   * * *
  
   Сначала мои глаза ощутили свет, а затем через этот коридор в мое сознание хлынули все остальные краски, которыми был выкрашен в тот день мир.
   Рядом со мной на стуле сидел Могила. Увидев, что я очнулся, он наклонился надо мной и внимательно посмотрел на мое лицо.
   - Как вы себя чувствуете, вы слышите меня? - проник в меня его голос.
   - Вроде бы ничего. Скажите я жив?
   - Как ни странно, но вы живы, - засмеялся он. - Хотя могли бы быть уже и в лучшем из миров. Вы очень удачно приземлились, на ноги, это сильно самортизировало удар. Можете считать, что родились в рубашке.
   - В этой? - ткнул я пальцем на свою белую куртку.
   - Как знать, я же не присутствовал при сим радостном событии. А теперь попробуйте сесть и передать мне свои ощущения.
   Я попробовал осуществить то, что мне было предписано, и убедился, что для меня это вполне посильная задача. Только голова отозвалась на эту перемену позы несильной болью.
   - Ну как?
   Я рассказал своему врачу о своих предварительных ощущениях.
   - У вас большая шишка на голове и несколько сильных царапин. Я смазал их. А так можете считать, что ваше восхождение закончилось для вас вполне благополучно. Я почти уверен, что повреждений внутренних органов нет. Больше не полезете?
   - Не знаю. По-моему, здесь ничего нельзя знать заранее.
   - Но это же замечательно!
   Я с некоторым подозрением взглянул на Могилу, не вполне понимая, чем вызван его энтузиазм.
   - А вы хотите все знать заранее? - спросил он.
   - Я бы хотел вообще что-нибудь знать? Хотя бы то, что здесь происходит?
   Могила как-то задумчиво посмотрел на меня.
   - Что же вас интересует из того, что здесь происходит? - как-то не то осторожно, не то нерешительно спросил он.
   - Например, почему люди, никогда не взбиравшиеся до этого момента на скалы и до сего момента не являвшиеся сумасшедшими, лезут на них? Вот вы лазили на скалы?
   - Я - нет.
   - Почему?
   - Я совсем другой человек. Мне не дано обрести нового сознания. У меня слишком много дел и для моего старого сознания. Хотя, как врач, я целиком на стороне Учителя. Человечество глубоко больно, и медицина - это совсем не та наука, которая способна его исцелить. Когда я был еще начинающим врачом, ко мне однажды пришла поразившая меня, несмотря на всю свою простоту мысль: а тем ли я занимаюсь? Какой смысл лечить тело человека, оно все равно смертно и принципиально не поддается излечению. Я видел, что больные, даже выздоровев, ничуть не меняются, а продолжают вести тот же образ жизни, что и привел их к болезни. И тогда во мне закралось сомнение: а то ли мы - врачи делаем? Не Сизифов ли это труд? Я стал замечать, что на самом деле люди больны не простудой, не ишемической болезнью сердца, а чем-то иным. Я смотрел на них и видел, что они все абсолютно безнадежны. Да с биологической точки зрения они живы - и в тоже время мертвы. Но очень странная при этом происходила вещь: я видел, что они мертвы, но никак не мог понять, почему они мертвые? Почему живые на самом деле мертвые?
   Могила замолчал и как-то иронично стал поглядывать на меня, словно прося меня не относиться к его болтовне чересчур серьезно.
   - А члены коммуны по вашему мнению - живые или мертвые?
   - Да каждый по разному, - не сразу отозвался Могила. - Вот Учитель, тот, несомненно, жив.
   - А остальные? - не сдавался я.
   Я видел, что моя настойчивость привела Могилу в нерешительное состояние.
   - Давайте пройдемся по персоналиям, - предложил я, дабы облегчить его мучения. - Начнем с Софии.
   - Мертва, - после короткого колебания произнес он.
   - Ирина?
   - Тут нет сомнений, мертва.
   - А ее муж - Павел.
   Могила ненадолго задумался.
   - Само собой разумеется, что он мертв, но он очень несчастен, и это приближает его иногда к живым.
   - А молоденькая девушка, кажется ее зовут Лариса.
   - Живая, - уверенно произнес Могила. - Советую обратить на нее внимание, она необыкновенный человек.
   - А Владимир?
   - Он даже чересчур живой, а это опасно.
   - Быть чересчур живым опасно? Если быть честным, то я не совсем вас понимаю.
   - Потом поймете.
   - Тогда что вы думаете о Мартынюке или по здешнему - Ананде? - Я увидел, как замялся Могила.
   - В Александре Трофимовиче так много всего напичкано, - протянул он.
   - Тогда расскажите о Чарльзе Стюарте. Учитывая его возраст, он, наверное, доставляет вам больше всего хлопот.
   - Вы правы, я действительно часто бываю у мистера Стюарта. У него большие проблемы со здоровьем, думаю, вы заметили, что у него парализованы ноги.
   - Но он жив ил мертв?
   - В таком состоянии человек бывает обычно мертв. Но он молодец, он не сдается и ищет свой путь. - Внезапно Могила резко встал. - Я у вас засиделся, мне пора идти. Думаю, мы еще побеседуем.
   - Но тогда последний вопрос, - остановил его я почти у порога. - А что вы скажите о вашем нынешнем пациенте?
   Могила улыбнулся.
   - Ну, конечно же, он еще мертв. Но надежда на оживление существует.
   Короткие и неопределенные характеристики здешних обитателей, которыми наделил их этот странный врач, заставили меня задуматься. Хотя что такое: живой, мертвый - это тоже было далеко не понятно. И почему Могила пару раз уклонился от ответов? Вряд ли это случайно, по-видимому, для этого у него есть свои причины. Что-то тут должно происходить, не могут люди собраться в одном месте только для того, чтобы выслушивать лекции и пытаться обрести новое понимание действительности. В любом коллективе очень быстро возникают сложные и разноплановые отношения. И вряд ли эта коммуна исключение. И раз отныне я тоже одел белую одежду, то мне следует получше разобраться в том, что тут происходит.
   Мне захотелось прогуляться, тем более чувствовал я себя почти нормально. Правда тело при движение немного побаливало, да и голова была несколько тяжеловата. И все же мне было трудно представить, что сегодня могла бесславно закончиться моя жизнь; если бы, к примеру, я упал не на ноги, а на позвоночник или стукнулся затылком, то сейчас бы тут лежал лишь мой бездыханный труп. И я уж точно был бы мертв без всяких дальнейших перспектив на то, чтобы когда-нибудь стану живым.
   Однако выйти на улицу в данную минуту мне было не суждено, раздался требовательный стук в дверь, затем ее отворили, и на пороге появился Ананда-Мартынюк.
   - Как вы себя чувствуете? - спросил он, пристально рассматривая меня.
   - Нормально. Врач сказал, что жив буду, хотя может быть не буду живым.
   Я тоже внимательно посмотрел на него; мне было интересно, понял ли он то, что я только что сказал. Однако его лицо, словно маска, оставалось абсолютно непроницаемым.
   Мартынюк сел на стул, по-прежнему не спуская с меня своего орлиного взора.
   - Хочу поздравить вас, вы хорошо поднимались на скалу. Я, признаться, не ожидал, что вам удастся взобраться на такую высоту.
   - И упасть с нее.
   - Что делать, вы еще не готовы. Но в следующий раз я уверен, что доберетесь до вершины.
   - А Дымов добрался.
   - Добрался.
   - С первого раза?
   - Нет, не с первого.
   - Но когда он взбирался первый раз, он взобрался выше меня?
   - Выше.
   - И не упал?
   - Нет, не упал.
   Его лаконичные ответы постепенно начали выводить меня из себя, неужели нельзя немножко рассказать, как все было тогда.
   - А если бы я разбился насмерть?
   Брошенный на меня взгляд Мартынюка, казалось, пробил меня насквозь.
   - Каждый человек оставляет однажды свое тело. Мы считаем, это происходит тогда, когда душе оно становится больше не нужным, когда она видит, что все возможности для саморазвития исчерпаны. Если вы остались в живых, значит у вас впереди большие перспективы. Теперь только от вас зависит, сумеете ли вы их реализовать.
   - Но эта теория оправдывает любые убийства!
   - Она ничего не оправдывает, она лишь объясняет явление смерти, - пожал плечами Мартынюк. - И тем более она не предназначена для того мира, в котором мы все пока живем. А раз мы в нем пребываем, то нам необходимо оформить наши отношения. Мы с вами уже говорили, что согласно условиям вступления в коммуну, на время своего пребывания в ней, вы передаете ей все свое имущество и деньги, как на счетах, так и наличные.
   - Что же я должен сейчас сделать?
   - Составить опись вашего имущества и написать дарственные на имя Учителя. Но начнем с денег. Прошу отдать мне то, что у вас есть с собой.
   Я достал не слишком пухлый кошелек, в основном в нем находились те деньги, что выдал мне в счет аванса Зиновий. Я передал их Мартынюку. Тот пересчитал их, спрятал в карман и написал расписку.
   - Теперь садитесь за опись вашего имущества. Включите в него все, что представляет хоть какую-то ценность.
   Я всегда считал себя небогатым, если не бедным человеком, однако на составление списка ушло почти час. Главным моим достоянием была маленькая однокомнатная квартирка, в которой я пережил столько счастливых часов с моей Леной. И когда я включил эту скромную обитель в свою дарственную мне стало как-то не по себе; вот теперь я бездомный, моя квартира больше не моя. Вернется ли она когда-нибудь мне? Я сознавал, что с точки зрения здравого смысла мои поступки просто чудовищны, но, приехав сюда и став членом коммуны, я тем самым отказался от всех привычных представлений, вступил в мир новых понятий и установок, хотя пока еще смутно представлял, в чем они состоят и куда меня выведут.
   Мартынюк взял составленную мною опись, внимательно ознакомился с ее содержанием, потом взглянул на меня.
   - Не много же вы успели накопить, - усмехнулся он. - Но мои наблюдения показывают: чем меньше у человека имущества, тем труднее он с ним расстается.
   Я пожал плечами.
   - Ко мне это не относится. Но если вы надеялись обогатиться с помощью меня, то вы просчитались.
   - Нас не интересуют богатства. Есть одно богатство во Вселенной - это дух человека, которым он овладевает. Или вы это еще не поняли?
   Голос Мартынюка звучал одновременно и насмешливо и патетично, и меня не оставляло ощущение, что он смеется или даже издевается надо мной. Я уже пожалел, что составил эту злополучную опись, прежде чем приступать к этой опасной работе надо было сначала с кем-то посоветоваться. И тут же в уме почему-то всплыло имя Софии.
   - Не буду вам больше мешать, выздоравливайте, - поднялся Мартынюк.
   Я увидел, как исчезли мною составленные бумаги в его неизменном атташе-кейсе, а еще через секунду исчез из моей комнаты и его загадочный обладатель.
   Некоторое время я пребывал в нерешительности, не зная чем заняться. За окном сиял замечательный солнечный день и меня потянуло на улицу. Я спустился вниз, в "бычий" зал и внезапно прямо на меня из какой-то комнаты выскочила София. Ее породистое лицо было искажено гримасой гнева. Она недовольно взглянула на меня, но ничего не сказала, быстро прошла мимо и скрылась за другой дверью. Мне показалось, что где-то раздаются возбужденные голоса, но, судя по всему, перекрытия и перегородки в этом доме делались на совесть, и я не мог точно определить, откуда они доносятся да и доносятся ли вообще. То, что этот дом умеет хранить свои тайны и загадки, я уже почти не сомневался. Но должен ли я пытаться в них проникнуть, какое они имеют отношение ко мне, этого я не знал.
   Я вышел из дома, но дальше никуда не пошел. Причина моей задержки состояло в том, что недалеко от себя я увидел сидящего в коляске миллиардера. Рядом с ним стоял его черный слуга. Они расположились рядом с небольшим раскладывающимся столиком, на котором стояли чайные приборы.
   Внезапно черный слуга направился в мою сторону. Я решил подождать, когда он приблизиться ко мне и не двигаться навстречу.
   - Добрый день, господин Фридрих, - к моему большому удивлению почти без акцента произнес он. - Мистер Стюарт просит вас подойти к нему.
   - Что ж, пойдемте. - Я посмотрел на негра и удивился: это было почти классическое лицо европейского интеллигента, только почему-то выкрашенное в черный цвет. - Мы с вами еще не знакомы, - сказал я.
   - Меня зовут Роджер Джефферсон. Мой предки были рабами на плантациях автора конституции Америки и получили его фамилию. Так часто тогда бывало.
   Но дальше выяснять генеалогию моего нового знакомого у меня уже не было времени, так как я подошел в чайному столику.
   Чарльз Стюарт без улыбки посмотрел на меня, поставил чашку на стол и показал мне на легкий плетенный стул. Я сел, Роджер, не дожидаясь команды своего повелителя, быстро наполнил мой бокал чаем.
   - Что вы думать о смерти? - вдруг огорошил меня вопросом миллиардер.
   Я собирался с мыслями и одновременно внимательно рассматривал Чарльза Стюарта. В молодости скорей всего он был очень красив, так как являлся обладателем классических англо-саксонских черт лица: небольшого прямого носа, чуть скошенного упрямого подбородка, впалых щек, натянутые на слегка выступающие скулы, и ослепительно голубых глаз. Да и сейчас он выглядел очень привлекательно, вот только в малоподвижных зрачках, мне показалась, заледенела тревога.
   - Так что вы думать о смерти? - с нетерпением в голосе напомнил он о своем вопросе.
   Но никаких собственных мыслей о смерти в голове у меня сейчас не возникало. И я подумал, что это тем более странно, что всего лишь этим утром я едва не познакомился близко с этой страшной старушкой с косой.
   - Сегодня вы чуть не умереть, - с какой-то непонятной мне настойчивостью продолжил американец, - я хочу знать, что вы думать о смерти?
   - Я почти не думал о смерти, - ответил я.
   - Не думать о смерти? - Почему-то это привело моего странного собеседника в изумление. Его прямые, как стрелы брови, удивленно приподнялись, и он посмотрел на Роджера. - Он чуть не погибать, но не думать о смерти. Why? I don't understand, why he doesn't think about death.
   - I think, he don't understood, that he has visit the death, - ответил Роджер.
   Я не очень хорошо владел английским, но моих институтских познаний хватило, дабы понять этот несложный диалог.
   Чарлmз Стюарт резко развернулся на своей коляске ко мне.
   - Вы не понять, что вы быть у смерти?
   - Пожалуй, я действительно это как-то по-настоящему не прочувствовал, - согласился я. - Наверное, все случилось так быстро, что я не успел осознать, что находился совсем рядом с ней. В момент падения я потерял сознание, а когда очнулся, то почувствовал себя довольно хорошо, а значит смерть возле меня уже не сидела. Сожалею, но на этот раз у меня не было возможности ощутить весь ее ужас.
   - He lost consciousness, it is big good luck for him, - приходя от чего-то в восхищение снова повернулся к Роджеру миллиардер. - Умереть внезапно, когда нет сознания - это великий счастье, которое даваться только избранным, - уже для меня по-русски промолвил мистер Стюарт.
   - Что ж, может быть, вы и правы, хотя, если быть честным, то у меня немного иные представления о счастье.
   - Вы ничего не понимать, - вдруг сердито проговорил Стюарт, и у меня даже возникло ощущение, что он был бы не прочь подкрепить свои слова ударом палки с тяжелым набалдашником - так разозлил его мой ответ. - Вы говорить, как молодой. Но вы не понимать, что главная пора в жизни не молодость, а старость. Молодость глупа, она не желать совсем знать о жизни, только старость понимать её. В старость приходить прозрение, потому что приходить смерть, молодость - это только заблуждение, потому что не думать о смерть. Но когда появляться прозрение, возникать проблем - смерть. Не просто умереть, а как умереть. Вы думать о том, как будет протекать ваша смерть?
   - Честно говоря, пока еще как-то не задумывался. Это удовольствие я решил оставить на потом.
   Мой собеседник презрительно взмахнул рукой.
   - А чем же вы думать? О женщина, о богатство, о путешествие. Я иметь все в жизни столько, сколько хотеть. Я думать об этом целыми днями, я очень любить удовольствие, и я уметь зарабатывать деньги на них. Но думать надо только об одном: как умереть.
   - Если думать только о том, как умереть, то тогда вообще, какой смысл жить.
   Я заметил, что эти мои слова заставили задуматься мистера Стюарта. Я перехватил взгляд Роджера и мне показалось, что он одобряет последнюю мою реплику; по крайней мере его черное лицо на мгновение осветилось вспышкой улыбки.
   - Вы не быть правы, - после раздумья решительно провозгласил миллиардер, - все проходить, а когда приходить финал, то вы оставаться один на один со смертью. И все, что быть ранее, не иметь значения. Человек глуп, потому что не думать о самом важном. Он думать всю жизнь о пустяках. У вас есть рецепт безболезненной смерть.
   - У меня нет такого рецепта. - Я увидел, как погас в его глазах интерес к моей особе. Он кивнул головой, Роджер налил ему новую чашку чая, но, чуть отхлебнув, он раздраженно отодвинул ее от себя, при этом, вода пролилась на скатерть.
   - Вы должны начать думать о том, как без страха покинуть этот мир, - вдруг наставительно произнес мистер Стюарт. - Учитель назвать вас Фридрих, в честь великого Фридриха Ницше; это великая честь для вас. Вы обязаны находить такой способ. Если вы находить такой способ, вы получить миллион долларов. Вы хотеть получить миллион долларов?
   Я посмотрел на Стюарта, затем перевел взгляд на Роджера, который стоял за его спиной; он не скрывая своего любопытства, ожидал моего ответа. Миллион долларов, наверное, неплохо иметь столько денег, но они не помогут мне добиться того, чего я хочу больше всего, - вернуть Лену. При всех ее недостатках она была начисто лишена корыстолюбия, и я знал, что ни миллион долларов, ни два миллиона ничего в этой ситуации не изменят. А поэтому, хотя иметь такую прорву денег весьма неплохо, но по большому счету они как бы мне и ни к чему.
   - Если я найду такой способ, я с вами поделюсь им бесплатно, - пообещал я.
   Я думал, что такая перспектива возможной экономии миллиона долларов должна обрадовать моего щедрого собеседника, однако к моему большому удивлению по его лицу поползла тень разочарования.
   - Если вы хотеть это сделать бесплатно, то я никогда не получить этот рецепт. Ничего хорошего не бывать бесплатно, - явно со знанием дела добавил мистер Стюарт. - Очень плохо, что вы не понимать этой простой истины. И все же я очень просить вас - подумать над моей просьбой. Я могу осуществить ваше любое желание.
   "Это не можешь", - мысленно возразил я. По выражению лица мистера Стюарта я понял, что моя первая аудиенция с ним завершена. Не приходилось сомневаться, что наш разговор явно не внушил в отношение меня у миллиардера большого оптимизма. Но в данному случае ничего другого я не мог ему предложить. Поэтому я встал и, кивнув головой, направился в сторону моря. Но уйти далеко мне не удалось, так как меня быстро нагнал Роджер.
   - Вы должны правильно понять мистера Стюарта, - сказал он мне.
  - После того, как его парализовало, он одержим идеей эфтаназии. Вы слышали об этой проблеме?
   - Слышал, - кивнул я головой.
   - Это сейчас главное, чем он живет. Он образовал свой фонд, который финансирует разработку этих идей.
   - А что он делает тогда тут?
   Роджер немного нерешительно посмотрел на меня.
   - Я вас не задерживаю? - застенчиво улыбаясь, спросил он.
   Я пожал плечами.
   - Я просто шел к морю. У меня нет никаких дел.
   - Вы не будете возражать, если я вас немного сопровожу.
   - Наоборот, мне будет приятно. - В данном случае я не кривил душой, не знаю почему, но в отличии от его хозяина, Роджер вызывал во мне гораздо большую симпатию. - А вы можете оставить одного мистера Стюарта?
   - Ненадолго могу, - повернул он голову в сторону своего хозяина.
   Через несколько минут мы вышли на пляж и остановились в метре от кромки воды.
   - Мы говорили об эвтаназии, - напомнил я.
   - Да, это занимает все его мысли. Он безумно боится всего, что связано со смертью, и особенно предсмертных мук. И значительную часть своих огромных капиталов он готов дать тому, кто поможет ему найти легкий способ ухода из жизни.
   - Но разве не существуют такие способы. По-моему их достаточно.
   - Да, но мистеру Стюарту они не нравятся.
   - Но тогда непонятно, почему он здесь? Ведь тут занимаются выработкой нового сознания, а не легким уходом из жизни.
   Роджер внимательно посмотрел на меня.
   - Мистер Стюарт считает, что выработка нового сознания - это тоже своего рода эвтаназия. Новое сознание меняет отношение к смерти, она перестает быть антиподом жизни. Человек переосмысливает сущность самого себя, он начинает олицетворять себя с духом, а не с телом; бессмертный дух лишь кочует из одного тела в другое. Поэтому смерть затрагивает только самое несущественное в нас - эту несовершенную и слабую плоть, а то, что вечно и постоянно, остается неизменным. Мистер Стюарт очень увлечен этой теорией.
   - А вы увлечены ею?
   Роджер как-то странно взглянул на меня и на его лице появилась непонятная мне улыбка.
   - В отличии от него для меня она не была новой, я знал, что этим идеям, как минимум, уже несколько тысяч лет. Вы, наверное, не знаете, я закончил философский факультет Нью-Йорского университета, я специализировался на русской философии.
   - Мне кажется, вы не согласны с этим утверждением, - бросил пробный камень я.
   - Да, - после короткого колебания признался Роджер. - Я придерживаюсь немного других убеждений.
   - Вы поделитесь ими со мной?
   И снова я увидел приметы колебания и нерешительности на его черном интеллигентном челе.
   - Я не оспариваю убеждение в бессмертии человеческой души. Но бессмертие вовсе не исключает смерти, эти понятия едины и неразделимы, одно не может существовать без другого. Любая человеческая жизнь очень автономна, и мы действительно умираем, потому что мы уникальны и неповторимы. Я вовсе не исключаю того, что душа переселяется в другое тело, но всякий раз это уже не таже самая душа, пока она пребывала в нас, с нею произошли существенные перемены под влиянием нашей жизни. Люди очень мечтают найти обоснование бессмертного существования, но смерть не менее важна, чем бессмертие. Без смерти не могло бы существовать и бессмертия.
   - Почему? - Мне было интересно то, что он говорил, хотя я не был уверен, что согласен со всеми его доводами.
   - Смерть придает бессмертию смысл, именно смерть делает жизнь каждого из нас уникальной и неповторимой и тем самым мы наполняем бессмертие содержанием. Не будь этой печальной, но такой необходимой и я бы даже сказал полезной процедуры, бессмертие оказалось бы нечто совершенно бесформенным и бессодержательным. Смерть все время обогащает бессмертие, я бы даже сказал, что смерть наполняет бессмертие жизнью.
  - Он замолчал, взглянул на меня и снова, словно стыдясь своего глубокомыслия, застенчиво улыбнулся.
   - Скажите, а вы говорили об этом вашему боссу?
   - Однажды, я попытался довести до него эти мысли, но он то ли их не понял, то ли наоборот, понял чересчур хорошо, но резко оборвал меня, заявив, что я перегрелся на солнце и несу чушь. И запретил мне говорить нечто подобное.
   - Но почему тогда вы у него работаете?
   - Из-за денег, я из бедной семьи. И кроме того, как я уже вам говорил, я специализируюсь на русской философии. А тут выпала возможность непосредственно изучать великого русского философа.
   - Вы об Учителе?
   - Да, я о мистере Волохове. В Америке у него много последователей, даже больше, чем в России.
   О том, что коммуны "Нового сознания" существуют и в США я кое-что мельком слышал, хотя и не очень верил этой информации, но слова Роджера вызывали у меня доверие. Может быть, я не совсем прав, что смотрю на это движение, как на небольшую секту, которые, словно тараканы, сейчас расплодились по земле в невиданном количестве и что это гораздо более серьезное идейное течение.
   - И не только в Америке, - словно прочитав мои мысли добавил Роджер.
   - Вы предлагаете мне отнестись ко всему этому очень серьезно? - спросил я.
   - О да, - произнес Роджер. - История нас учит, что невозможно заранее предугадать, из какого семени разовьется большое дерево, а какое семя окажется бесплодным.
   - Тогда почему же вы здесь только как зритель?
   - Вы, наверное, не знаете, но у меня большая семья, пять братьев и две сестры. И только я один получил образование. Как старший, я должен помочь им всем, как у вас говорят, встать на ноги. А после того, как это случится... - Он вдруг замолчал. - Я еще не решил, куда я пойду. Совсем не обязательно я выберу дух. Мне очень нравится играть в бейсбол, в университете я был капитаном нашей команды.
   Я удивленно посмотрел на него, признаться честно мне было нелегко уяснить суть такого резкого перехода. Только что передо мной стоял глубокий философ, а теперь то же тело занял страстный бейсболист.
   - Я вижу, вы удивлены. Но почему, я ж вам только что сказал, что бессмертие нуждается в смертных людях, чтобы наполниться конкретным содержанием.
   - То есть вы хотите сказать, что бессмертие в том числе нуждается в хороших бейсболистов.
   - Да, - совершенно неожиданно широко и радостно улыбнулся Роджер.
  - Мне приятно, что вы поняли меня.
   Я осторожно пожал плечами, ближе к истине было то, что последний пассаж нашего разговора вызвал во мне весьма сильное удивление. Неужели он всерьез считает, что бессмертию до зареза понадобились бейсболисты?
   - Я рад, что познакомился с вами, - сказал Роджер, - надеюсь, это не последний наш разговор. Сейчас мне надо возвращаться к мистеру Стюарту, он не любит, когда я отсутствую долго.
   - У вас не такая уж и легкая работа.
   - Я не жалуюсь, мистер Стюарт достаточно щедр. Кроме того, я хочу от его имени передать вам приглашение, вы можете заходить к нему когда вам захочется. Он надеется на вас.
   - Надеется, что я найду способ переправить его в другой мир без проблем.
   - Да, он очень верит мистеру Волохову, а мистер Волохов очень верит в вас.
   - Верит в меня, но с чего вы взяли.
   - Он дал вам имя Фридриха, в честь Ницше, а Ницше - его кумир. Мистер Дымов был, кажется, вашим другом.
   - Да.
   - Он тоже получил это имя. Это произвело на мистера Стюарта огромное впечатление. Они много беседовали друг с другом. А теперь извините меня.
   Роджер поклонился и стал быстро удаляться в сторону дома. Я задумчиво глядел ему в след до тех пор, пока его высокая стройная фигура не скрылась за поворотом.
  
   * * *
  
   Перед ужином мою обитель снова навестил Могила. Он еще раз осмотрел меня, взял анализы и почти сразу же удалился. Мне показалось, что он был не в настроении, но на мои попытки расспросить его, в чем дело, он ответил тем, что просто спешно ретировался. Затем мимо меня громко протопали чьи-то куда-то спешащие шаги, потом раздались встревоженные голоса, один из которых я узнал - он принадлежал Софии. В коммуне явно что-то случилось, однако никто меня ни о чем не информировал. Я же испытывал некоторую растерянность, ибо не знал, что должен делать в этом случае. Внезапно мне показалось, как кто-то заплакал, я не выдержал и вышел из комнаты. Мимо меня промчалась Лариса с красными от слез глазами; я окликнул ее. Она остановилась и посмотрела на меня.
   - Что-то произошло? - спросил я.
   Несколько секунд она пребывала в нерешительности, не зная, стоит ли меня посвящать в свои дела, затем по ее лицу стало ясно, что она приняла решение.
   - Владимир, - тихо проговорила она.
   - Что случилось с ним?
   - Он принял слишком большую дозу лекарств.
   Я не сразу понял, что она имела в виду.
   - Он что пытался покончить жизнь самоубийством?
   Лариса молча склонила голову так низко, что я даже перестал видеть ее лицо, только густые, разбросанные по затылку пряди волос.
   - Могу я пройти к нему?
   Теперь она неопределенно пожала плечами и молча пошла по коридору; я последовал за ней.
   Комната Владимира была почти такая же тесная, как и моя. Сам Владимир лежал в постели, рядом сидел Могила, на стуле расположилась София. Мужчины - Учитель и Мартынюк стояли возле кровати. Когда я вошел, то Учитель взглянул на меня и мне показалось, что он не слишком рад от факта моего присутствия. Однако сейчас меня больше интересовал самоубийца.
   Судя по всему опасность ему уже не угрожала, он лежал с открытыми глазами и как-то безучастно смотрел на всех нас, столпившихся у его ложа. Пожалуй, единственное, что выдавало, происходившие тут недавно события, - это смертельная бледность распростертого на подушке лица.
   Кажется, мой приход прервал диалог между Владимиром и Учителем, потому что он начал его с того места, где они остановились.
   - Я уже тебе не раз говорил, - недовольно прозвучал голос Учителя, - что смерть сама по себе не может быть решением твоих проблем, вместо того, чтобы подниматься вверх к сверхсознанию, ты пытаешься уйти из жизни. Быть свободными - это безропотно принимать выбор судьбы, а не выражать ей свое недовольство. Подлинный выбор начинается тогда, когда нет выбора; когда же он есть, человек уходит от своей свободы в пользу очередного ни к чему не ведущего варианта. Вариантов может быть сколько хочешь, а выбор всегда один, который ведет к сверхсознанию и к сверхчеловеку. Ты должен наконец понять, что свобода вовсе не связана с выбором, она проявляется во власти над самим собой.
   Владимир молча взглянул на Учителя и едва заметно пошевелил головой. Но я не был уверен, что этот жест означает согласие с Учителем.
   - До ужина осталось полтора часа, отдохни пока есть время. Но я прошу тебя сконцентрироваться на вопросе выбора. Пойдемте, не будем ему мешать, - уже к нам обратился Учитель.
   Мы вышли в коридор, и взгляд Учителя остановился на мне.
   - Пройдемте ко мне, я хочу с вами поговорить.
   Судя по всему, комната, в которой я оказался, выполняла почетную миссию кабинета нового мессии. По периметру стен расположились книжные шкафы, сквозь стекла которых переливались разноцветные корешки книг, у окна нашел приют большой и очень красивый письменный стол. И вообще, вся обстановка тут гармонировала и дополняла друг друга, и я невольно подумал, что не так уж плохо проводить время в столь приятном месте.
   - Мы с вами не виделись с момента вашего падения со скалы, - сказал Учитель, после того, как занял место в черном кожаном кресле.
   - А вы не думаете, что мы с вами могли бы вообще не увидеться. - Во мне внезапно проснулась обида; эти люди относятся к моей жизни, как какому-то малополезному предмету, который и не жалко, если с ним что-то произойдет, если он, к примеру, по нечаянности вдребезги разобьется. В конце концов я - не игрушка, и они не имеют право так со мной обращаться, какие бы великие цели при этом не преследовали бы.
   - На эту скалу может подняться практически любой здоровый человек, и ваше состояние вполне это позволяет, о чем нам сообщил нам доктор. И меня удивило то, что с вами произошло. Признаюсь вам честно, что я не ожидал такого исхода. Но вы стали спускаться со скалы еще до того, как начали на нее подниматься. Я наблюдал за вами, вы очень хорошо лезли на первоначальном этапе, но на большее вас не хватило, вы перестали концентрировать свой дух, с каждым новым взятым вами метром постепенно ослабляли его. Вы впали в одно из самых распространенных заблуждений: каждое сделанное вами усилие ослабляет вас, дает индульгенцию на то, чтобы с какого-то момента прекратить движение. На самом же деле все наоборот, каждое новое усилие делает вас сильней, дает дополнительный заряд энергии и воли. Но из-за того, что вы не поняли этой простой истины, что вы привыкли к тому, по мере вашего продвижения вперед вы должны ослабевать, вы в конце концов перестали сопротивляться - и упали. А ведь - это многократно проверено, нижний участок - самый сложный. Как раз тот, который вы преодолели.
   - Но мне никто не сказал об этом.
   Усмешка держалась на лице Учителя считанные секунды, но я все же успел ее заметить.
   - Если бы вы знали об этом заранее, то никакого смысла подниматься на вершину не было бы. Задача не в том, чтобы забраться на самый вверх, а в том, чтобы на этом пути преодолеть себя, почувствовать себя пусть на несколько мгновений сверхчеловеком. Снова напомню вам вещие слова: "Человек - есть нечто, что должно преодолеть". Но я вас позвал сейчас не для этого разговора. Я хочу с вами поговорить о Владимире.
   - Я понял, что он пытался покончить с собой и мне даже показалось, что это не первая попытка.
   - Да, вы правы. За те три месяца, что он находится у нас, он пытается сделать это в третий раз.
   - Но я не понимаю, почему у него столь сильный суицидный синдром?
  Он ведь совсем молодой.
   - В этом году ему исполнилось двадцать один. Видите ли, Фридрих, Владимир очень необыкновенный человек, у него выдающиеся способности. Если не ошибаюсь, он кончил школу за семь лет, а университет - за три года. У него феноменальная память, если он прочтет страницу, то запоминает ее сразу и на всю жизнь. Но дело не в этом.
   - А в чем же?
   Я увидел, как задумался Учитель.
   - Это нелегко объяснить. Можно сказать, что его проблема заключается в том, что он не знает, зачем ему жизнь. Я дал ему имя Плотин, ибо Плотин в свое время испытывал во многом схожие чувства. Хотя совпадение тут не полное. Все дело в том, что как некоторым узка купленная ими одежда, так ему узка телесная оболочка, она душит его, словно удавка. Все материальное и физическое угнетает его, вызывает отвращение. Это не означает, что у него напрочь отсутствуют физиологические желания, наоборот, они весьма сильны в нем, но это-то как раз приносит ему дополнительные мучения. Они кажутся ему настолько убогими и бессмысленными, что он никак не может определить для себя, зачем ему следовать им. Можно сказать, что в каком-то смысле это сошедший на землю дух почти в чистом виде. Но так как духу, чтобы явить себя, требуется телесная оболочка, то она заставляет его желать и совершать массу ненужных вещей. И Владимир не выдерживает этого психологического давления, он стремится освободиться от всего, что стесняет его дух и прежде всего от своей физической субстанции. Вы понимаете о чем я говорю?
   - Да, - не очень уверенно ответил я, - но, если признаться честно, раньше я никогда не сталкивался ни с чем подобным.
   - Такие люди - величайшая редкость и величайшее достояние человечества, они приходят может быть один раз в несколько веков. А может, и еще реже. Кто это может сказать. Таков, как я вам уже говорил, был Плотин, к тому же подсознательно стремился Блаженный Августин, таким был Франциск Асизский, от чрезмерной власти плоти над собой мучились Паскаль и Бердяев. Как видите, имен совсем мало, я бы мог назвать еще максимум не более пяти-десяти, но не буду утомлять вас перечислением. Дело не в этом. Но отсюда та ценность, которую представляет для коммуны и не только, как вы можете понять, для коммуны Владимир. Теперь вы осознаете мою тревогу?
   Я растерянно молчал, ибо просто не знал, что сказать. Мое первое впечатление о Владимире было гораздо скромнее, он мне показался всего лишь чересчур нервным молодым человеком.
   - Но если он такой, каким вы его описываете, то, что могу сделать я; я-то совсем другой. Я вовсе не стремлюсь освободиться от своего бренного тела, наоборот, вся моя жизнь до сих пор практически состояла из одного - я пытался как можно больше подарить ему радостей и наслаждений.
   - Я знаю, хотя на самом деле это вам лишь только так казалось. На самом деле вы стремитесь преодолеть свою телесную оболочку, только у вас нет отчетливого понимания причин ваших поступков. Вы пытались это сделать с помощью той же самой плоти, с помощью любви. Но об этом мы поговорим в другой раз. Сейчас мы ведем речь о Владимире. Я пытаюсь его убедить в том, что решение его вопроса - это не высвобождение духа из под гнета тела, а его преобразование и концентрация в нем. Вы никогда не размышляли о том, зачем появился человек?
   - Вообще-то размышлял, как любой нормальный человек, но не могу похвастаться большими результатами своих размышлений.
   - На самом деле все достаточно просто. Появление человека было связано с необходимостью концентрации духа; лишь тогда когда он вселяется в физическое тело, он обретает способность к преобразованию. Только при таких условиях возможна его эволюция.
   - Но зачем духу нужна эволюция, да еще при помощи такого несовершенного создания, как человек? По-моему, он только ему вредит, низводит на самый низший уровень.
   Впервые за весь наш разговор я увидел открытую улыбку на лице Учителя.
   - Вы задаете вопрос, который не под силу человеческому разуму. Человек должен решать проблемы на своем уровне; может быть, когда он пробъется к сверхсознанию, ему откроется свое подлинное предназначение. Одно ясно, мы появились не случайно на этой планете, именно ее мировой дух выбрал местом для проведения своего эксперимента. - Учитель замолчал и несколько минут сидел погруженный в размышления. - Хотите я вам скажу нечто сокровенное? - Он так пристально посмотрел на меня, что мне стало немного не по себе. - Иногда мне кажется, что Высший Разум, дух или Бог, называйте его как хотите, запутался в самом себе; обладая неограниченными возможностями, он по этой причине оказался лишен способности к самопостижению и к самосозерцанию. Перед ним не стояло никаких проблем, и он вдруг ощутил растерянность, он вдруг увидел, что не понимает, что же он должен делать, для чего он предназначен. Он был вечен, он был всемогущ, но именно его вечность и всемогущество и доставляли ему массу хлопот. Оказалось, что вечность препятствовало дальнейшему движению и росту, а всемогущество уничтожало любые цели, ибо делало их бессмысленными. Если вы изучали Каббалу, то знаете, что на определенном этапе произошло событие, которое получило там название "швирит кейлим" или в переводе "ломка сосудов". Первозданные сосуды, через которые шло формирование мира, не выдержали тяжести пролившегося на них духовного света - и сломались. Дух не выдержал самого себя, не выдержал безграничного веса своей бездонности и ему понадобился кто-то прямо противоположный ему самому - полный несовершенств, поглощенный решением убогих материальных вопросов, однако с неограниченными потенциальными возможностями для саморазвития. Наше появление позволило духу по иному взглянуть на все происходящее, возникла реальная сцена с актерами, возник интерес. Но появилась и масса проблем, ибо родившаяся живая материя стала развиваться по своему сценарию. Начался конфликт между разбившимся на монады сознаний духом, которые вселяются в дома-тела, и непосредственно материей, наделенной собственной природой и соответствующими желаниями и устремлениями.
  Учитель в очередной раз замолчал.
  - Вы поняли, зачем я вам это говорю? Именно во Владимире этот конфликт, который присутствует в каждом из нас, наиболее обострен. Дух, который стремится вырваться из-под власти тела, слишком силен у него, заставляет его ненавидеть свою плоть.
   - Но может быть, в таком случае, не стоит ему мешать, - осторожно произнес я.
   - Если его дух сейчас покинет его тело, то он не пройдет до конца свой путь совершенствования; в этом случае ничего не изменится - и все повторится с кем-то сначала. Поэтому я хочу, чтобы вы помогли бы ему.
   - Я?! Но каким образом?
   - Не знаю, это вам решать. Могу одно вам сказать: с такой же просьбой я обращался к вашему другу, и он сумел неплохо с ней справиться. Пока Дымов находился здесь, с Владимиром не было никаких эксцессов.
   - Что ж, я попробую. Не уверен, что получится.
   - Я открою вам маленький секрет, может быть, он вам поможет; Владимир влюблен в мою младшую дочь - Ларису. Правда это любовь не совсем такая, к какой мы привыкли, но вы поймете, что я имею в виду, когда сблизитесь с ним.
   - Но почему вы думайте, что он захочет со мной сблизиться.
   - Потому что он ждет помощи, ему нужен друг, который стал бы для него посредником между его собственным телом и духом и примирил бы этих антагонистов. Попробуйте вклиниться между ними, иначе есть большая вероятность, что вскоре он повторит свои попытки. То, что пока они неудачные, - это на самом деле и является его призывом о помощи. Ведь покончить жизнь самоубийством вовсе не такая уж трудная задача. Поговорите о нем с Ларисой, из всех нас она понимает его лучше всего.
   - Но почему в таком случае в этой роли не выступить ей самой.
   - Она слишком молода и неопытна, ей не справиться с этой задачей. В каком-то смысле ему нужен авторитет. И вот еще что, начните прямо сегодня вечером, попробуйте сконцентрировать свой ум на проблеме взаимоотношений души и тела. Можете не сомневаться, он будет вас очень внимательно слушать. А чтобы у вас было бы время для подготовки мы перенесем нашу трапезу на час позже.
  
   * * *
  
   Я снова оказался на берегу. Море в этот час было совершенно спокойным, волны флегматично накатывались на пляж, солнце уже почти целиком погрузилось в воду, оставался виден лишь его багровый краешек. Да, нелегкую задачку задал мне Учитель; я всегда остро чувствовал трагический разрыв между душой и телом, свою расколотость на две большие половинки, готовые без конца сражаться друг с другом. И все же мне было далеко до такого острого единоборства этих двух противников, как у Владимира. Но одно дело подсознательно ощущать это противостояние, а другое - пытаться выразить его в словах. Я напрягал свои бедные мозги и почти физически ощущал, как сопротивляются они моим усилиям. У меня было такое чувство, что я все время натыкаюсь на прочную каменную стену, через которую я не могу ни перебраться, ни проломить. Люди потому и не хотят глубоко мыслить, что всякая новая мысль требует преодоления сильного сопротивления нашего серого вещества, ибо ему нравится когда человек идет по уже проторенным в нем тропинкам и прогалинам.
   За моей спиной раздались чьи-то быстрые легкие шаги, и я шестым чувством понял, кому они принадлежат. Я обернулся и увидел, что действительность подтвердила мою догадку; ко мне стремительно приближалась Лариса. Немного не дойдя до меня, она, тяжело дыша, как после быстрого бега, остановилась и напряженно стала смотреть прямо мне в глаза, словно пытаясь прочесть в них нечто сокровенное.
   - Я знаю, о чем вы говорили с Учителем, - вдруг выпалила она. - Это я просила его об этом. Вы спасете Владимира? Его необходимо спасти!
   - Но что я могу сделать?
   Она опустила голову.
   - Не знаю, но иначе он однажды совершит это.
   - Но почему он так поступает?
   - Разве отец вам не объяснил?
   - Объяснил. Но разве нельзя найти какой-то компромисс, какое-то примирение. Ведь он не единственный, кто сталкивался с этой проблемой. Не обязательно же уходить из жизни.
   - Он так не считает.
   Я вздохнул.
   - Но что могу лично я?
   Она посмотрела на меня так, как смотрит тяжело больной пациент на врача, от которого ждет спасения.
   - Вы должны спасти его, - повторила, как заклинание, она.
   Я задумался. Недавно меня тоже посетило огромное искушение решительно прервать течение своей жизни, не дожидаясь, когда это сделает естественным путем природа, но причины, вызвавшие это желание, были у меня совершенно непохожи на те, что у Владимира. Я остро почувствовал давление тела, он - духа. И я знал, что это стремление у меня не прошло. Оно лишь затаилось до поры до времени. Потому-то я и согласился вступить в общину, что надеялся, что здесь оно поутихнет или даже совсем умрет. Может, действительно нам стоит попробовать излечиться от суицидного синдрома вместе. Если я обращусь к нему с просьбой исцелить меня в обмен на мою попытку исцелить его, то в этом случае есть шанс на то, что что-нибудь получится.
   - Хорошо, я попробую. Но с вашей помощью.
   - Я сделаю все, что смогу, - горячо согласилась она.
   Я внимательно смотрел на девушку. Она производила на меня странное впечатление, в ней чувстовалась не то чрезмерная экзальтированность, не то чрезмерная страстность, не то непривычная для нашего времени искренность. Такие люди верят в то, что говорят и делают. По крайней мере она здесь единственная, кто оставляет у меня подобное впечатление. Все остальные порождали во мне ощущение притворства, какой-то непонятной игры. Правда оставался еще Учитель, но я понимал, что разгадка этой натуры окажется нелегким, если вообще посильным для меня делом.
   Внезапно я почувствовал, что устал стоять и сел на валун. Лариса молча наблюдала за мной, при этом ее глаза так ярко блестели, что казалось в них были вмонтированы маленькие лампочки. Ее нельзя было назвать красивой, но что-то было необычайно привлекательное в лице девушки. Она напоминала мне старые картины, изображающие итальянских мадонн; почти все они вовсе не являлись красавицами, но их лики светились тем одухотворенным светом, который свидетельствовал об их принадлежности совсем к иному миру, нежели тому, в котором живем все мы.
   - Расскажите мне о нем? - попросил я.
   - Он - гений! - тут же горячо откликнулась она на мою просьбу. - Ему известно буквально все. И все понимает, бывает достаточно сказать всего несколько слов, а он уже знает, о чем ты хочешь сказать. И еще он общается с тем миром. - Она посмотрела вверх на быстро темнеющее небо.
   - Да. - По-видимому, в мой голос пробилась такая изрядная доля скепцицизма, что Лариса сверкнула на меня своими блестящими глазами. - В чем же это выражается? - спросил я, дабы хоть немного загладить прозвучавшее недоверие.
   - Он говорит, что иногда слышит голоса. Причем, они раздаются прямо в его голове, минуя уши. Они говорят с ним, рассказывают, советуют. Например, по их совету он и приехал сюда. Я вижу, вы не верите, но это правда, Владимир никогда не обманывает. У него даже мысли не появляется, что можно обманывать.
   - Но если он такой необыкновенный, гений, чем я могу ему помочь. Я-то не гений, я всего лишь посредственный писатель, каких на земле пруд пруди.
   - Это не так, он читал ваши романы и считает, что вы очень одареы. Вы черпаете свое вдохновение из высших сфер. Только вы еще не умеете по-настоящему интерпретировать то, что получаете оттуда, вы мыслите на уровне массового сознания. Хотя и на высоком уровне. Но, он говорит, что это временное явление, для того Бог сюда вас и привел, чтобы вы избавились от своей посредственности. Между прочим, он ждал вашего появления, о вас ему сообщил голос. - Лариса посмотрела на меня и все мои мысли прочла на моем лице. - Вы зря не верите, он сам мне говорил о вас. Это было в тот день, когда погиб ваш друг - Игорь. Владимир мне сказал, что вы скоро приедете сюда продолжать то, что он не сумел сделать.
   Я почувствовал, что меня прошиб пот, и это несмотря на то, что с моря дул прохладный ветер. Я всегда довольно настороженно относился ко всякой мистики, хотя и не отвергал ее, предпочитая занимать осторожную позицию умеренного скептицизма. В своей жизни я еще ни разу напрямую не сталкивался ни с чем запредельным и потому теперь затруднялся с ответом.
   - Что-нибудь ему еще сообщили обо мне его голоса?
   - Кажется нет, точно не знаю, я пересказала вам лишь то, что он мне говорил.
   - Скажите, а вы общались с Игорем? - спросил я.
   Лариса как-то непонятно взглянула на меня, потом на мгновение отвернулась. Но я все же успел заметить, как что-то дрогнуло в ее лице.
   - Да, он мне очень понравился, - бесцветным голосом сказала она.
  - Он был очень вдумчивым человеком, только несчастным.
   - Но почему несчастным?
   - Он не понимал... - Но вместо того, чтобы продолжить мысль, Лариса вдруг замолчала. Я тщетно ждал, что она скажет дальше, но она упрямо хранила молчание.
   - Так что же он не понимал?
   - Я не знаю.
   - Вы не знаете, что он не понимал, но говорите, что он что-то не понимал. Извините за невольный каламбур, но это действительно трудно понять.
   Но Лариса явно не желала говорить больше об Игоре; теперь она упорно старалась не смотреть на меня, ее взгляд тонул в черной пелене, которая сгустилась над морем.
   - Вы должны заняться Владимиром немедленно, - вместо этого сказала она.
   - Но не сейчас же, через полчаса ужин, а я еще не подготовил свой спич. Никак не могу сконцентрироваться. Кстати, Учитель сказал, что вы будете мне помогать с медитацией.
   - Я помню. Мы можем заняться этим сейчас.
   - Прямо здесь? - удивился я.
   - А чем вам не нравится это место? - в свою очередь удивилась она. - Медитацией можно заниматься везде.
   Я не буду описывать этот сеанс, он мало чем отличался от утреннего, только обстановка была несколько иной. Лариса действительно оказалась неплохим учителем. К моему удивлению, когда Лариса скрылась в темноте, мой мозг заработал гораздо интенсивнее, словно бы он получил мощный заряд дополнительной энергии и ему открылось нечто такое, что было скрыто до сего момента. В него вдруг хлынул настоящий ливень мыслей; я продолжал сидеть на коленях, а они полноводными ручьями текли по моим мозговым протокам, и я лишь старался удержать их на поверхности, дабы они не сгинули в темных подвалах моей памяти. При этом я страшно жалел, что не захватил с собой карандаш и бумагу и ничего не могу записать.
   Мы снова сидели за столом в той же тесной кампании. Я чувствовал волнение: как воспримут коммунары мои откровения? Я боялся оказаться банальным и неглубоким. То, что я понял полчаса назад у моря, было важно, но важно для меня. А что подумают об этом другие? Может быть, для них эти мысли давно стали самыми обычными и расхожими.
   Мои глаза путешествовали по лицам сотрапезников, но, казалось, никто особенно не обращал на меня внимание. Конечно, я ловил на себя чужие взгляды, но они были связаны с чем-то другим, не с тем, что предстоит сказать мне через несколько минут. Я увидел, как на несколько секунд остановила на мне свой взор София; она спрашивала о чем-то, но проникнуть в смысл безмолвного вопроса я был не в состоянии. Затем на мгновение свой взгляд на моем лице задержала Ирина; и что-то тут же екнуло у меня внутри. И сразу же Павел, словно бдительный страж, повернул в мою сторону голову; он смотрел на меня всего несколько секунд, но теперь уже что-то тревожное и грустное вдруг проникло в меня.
  Лариса почти не отрывала от меня напряженного взора, и это был единственный человек, чьи непроизнесенные слова читались почти как по писанному. Владимира сидел на своем месте, но на меня не глядел; чтобы в этом убедиться, я то и дело сам посматривал на него, но он упорно смотрел прямо перед собой в стену. Но я чувствовал, как напряжен и сконцентрирован он. У Мартынюка был отсутствующий вид, скорей всего его мысли кружились по сугубо личным орбитам. Кроме того, он явно хотел есть и плотоядно рассматривал выставленные на стол явства. Не слишком интересовала моя персона в этот момент и мистера Стюарта, который за все это время не удостоил меня даже легкого кивка. Только Роджер, когда наши глаза однажды переплелись, приветливо мне улыбнулся. Я тоже послал ему улыбку в ответ.
   - Я попросил сегодня нашего нового друга Фридриха сконцентрироваться на чтение мыслей о взаимодействии души и тела. Это его первый опыт, поэтому не будем к нему слишком строгими, - громко проговорил Учитель.
   Я встал.
   - Каждый из нас путь от рождения до смерти проходит столь быстро, что даже не успевает осознать, что такое жизнь, зачем она была ему дана, какую миссию он должен был исполнить за отведенное ему пребывание на земле время. И миллиарды людей ушли из этого мира, так ничего не осознав, не совершив предназначенное. Зов плоти оказался для них так силен, что они не смогли расслышать никаких других призывов. И потому многие из тех, кто считают себя людьми духа, презирают свое тело и стремятся избавится от него. Но человек существует только в телесном обрамлении, дух без тела это пока еще ничто, это не более чем заявка на свершения и, только соединившись, мы обретаем человеческую суть, только в такой форме мы становимся членами Вселенской коммуны, частицей Высшего разума, способные внести свой вклад в его развитие. Как бы не были мы в своем подавляющем большинстве убоги и ничтожны, но лишь обретя земной образ мы приобретаем статус разумных существ. Лишь так мы способны претворить тот замысел, который был вложен в нас Создателем. Некоторым при этом кажется, что в них столь силен дух, что все телесное и мирское им обременительно, пустая растрата сил и времени. Но нет ли здесь заблуждения, вызванное гордыней, которая является одним из смертных грехов? Величие духа указывает на величие миссии, стоящей перед этим человеком, а не на то, чтобы избавиться от телесной темницы. Радости тела - это великие и прекрасные радости, они дают нам радость плотской любви, когда мужчина и женщина вместе совершают восхождение на пик экстаза. Само человеческое тело издавна служит, пожалуй, главным эталоном красоты. И не потому что оно само по себе прекрасно, а потому, что человек подсознательно понимает, насколько изумителен и величественен замысел, нашедший воплощение в нем. Тело - это великий строительный инструмент, которым дух возводит свой небесный замок. И если этот инструмент разрушается, то замок оказывается недостроенным, и стены его обсыпаются. Вот почему культ тела почитался уже у древних греков; вовсе не только потому, что в те времена здоровое и сильное тело являлось главным оружием на войне. Греки инстинктивно понимали, что прекрасное тело - это путь к прекрасной душе; познав прекрасное в одном человек рано или поздно захочет найти прекрасное и в более возвышенном - вот и возвеличивали его. Не будет тела не будет и реализована та сверхзадача, ради выполнения которого мы и появились на свет. Даже если тело кажется кому-то тяжелой обузой, которое приходиться тащить по жизненным ухабам, нужно смириться с этим бременем; вовсе не дух хочет уничтожить, избавиться от тела, а наше неумение гармонизировать душу и тело, наша слабость и безволие. Я согласен с теми, кто считают, что власть тела должно быть преодолена, но не путем его ликвидации, а путем превращение его в союзника. Тело может стать легким, оно становится таковым, когда духу в нем радостно и привольно, подобно животному на сочном пастбище. Но это требует большой работы, требует не усмирения и не уничтожения, а преодоления. Ни для кого не секрет, что наши низкие желания способны трансформироваться в высокие; когда мы направляем свою энергию вверх, а не вниз, это ведет к росту наших духовных сил. Для кого же дух и тело навеки остаются антагонистами, то это означает, что такой человек потерпел жизненное крушение, ему не удалось выполнить ни духовной, ни чисто человеческой задачи. И каковы бы при этом его не были потенциальные возможности, но они все будет неизбежно растрачены в ненужной борьбе, подобно пущенному на ветер богатству.
   Я замолчал, молчали и все остальные. Все смотрели на Учителя, словно ожидая от него вынесения приговора; тот же сидел, закрыв глаза и от него исходило почти ощущаемое на физическом уровне поле напряженного размышления.
   - Вы превзошли тот уровень концентрации, который я от вас ожидал, - вдруг сказал он и внимательно посмотрел на меня. - Я рад за вас. Это крайне важно для меня.
   Внезапно я ясно увидел, что Учитель взволнован. Признаться я не совсем понимал, чем это вызвано; да, мне удалось, сидя в плотных вечерних сумерках близ набегающего на берег моря, уловить отправленное мне из беспредельного пространства космоса послание; все ли оно было принято мной или моя, настроенная на прием антенна, сумела получить только отдельные его обрывки, я не знал, хотя и склонялся ко второму варианту. Но почему это произвело такое сильное впечатление на Учителя; вряд ли мои мысли были для него откровением. Но что в таком случае произошло, я терялся в догадках?
   Я снова оглядел стол и увидел, как изменилась царящая за ним атмосфера. Теперь все глядели на меня внимательно, ничуть не маскируясь: София смотрела откровенно оценивающе, так как смотрят в магазине на товар, который собираются приобрести; глаза Ирины одновремено призывали и обещали нечто неведомое и запредельное; на лице Павла гостила откровенная тревога; губы Ларисы раздвинула радостная улыбка, а Владимир не сводил с меня напряженных глаз. Я взглянул на американца; тот, казалось, застыл от изумления, его рука повисла над столом, сжимая в ладони трезубец вилки. Только сейчас я заметил, что рядом с ним светится красная лампочка работающего на запись диктофона. Роджер улыбался мне точно также, как и до моей речи, только, мне показалось, чуть-чуть более шире и приветливей. И лишь Мартынюк оставался по-прежнему невозмутимым; он равномерно жевал кусок хлеба, и это занятие, судя по его виду, было для него сейчас самым важным из того, что происходило в мире.
   - Я не ошибся, дав вам имя Фридриха, - снова услышал я голос Учителя. У вас есть все предпосылки для того, чтобы научиться мыслить. Хотя это слово не совсем верно отражает сам процесс, так как человек на самом деле не мыслит, а считывает мысли из Космоса. Усвойте на всю жизнь Фридрих, это для вас очень важно и сильно поможет в дальнейшем одну простую вещь: все мысли существуют объективно, они вовсе не являются плодом работы нашего мозга, как полагают многие, мозг вовсе не придумывает их, он их считает с информационного поля. И разница между умным и глупым человеком заключается в этой способности считывания. Глупый человек считывает так называемые мысли-заменители, то, чем массовое сознание подменяет истину. Умный человек пробивается сквозь эту оболочку туда, где царствует истина. Теперь вы понимаете, Фридрих, зачем нужна концентрация ума, она позволяет человеку выйти за грань привычных представлений в иной мир. Сегодня вам впервые удалось это сделать. Я очень рад за вас.
   Заключительные слова словно развязали всем рты, меня стали поздравлять, хвалить, я же в ответ скромно предпочитал отмалчиваться. Я испытывал не совсем мне понятное смущение, у меня было такое ощущение, что это говорил не я, а кто-то другой завладел на время моим языком и заставлял его произносить именно этот, а не другой набор слов. Правда было во мне и другое чувство; похвала Учителя окрыляла меня, впервые за последние дни я испытал прилив оптимизма и ко мне даже пришла мысль, что может быть, жизнь для меня не совсем закончилась и есть еще что-то впереди. Впрочем, долго она у меня не продержалась и вскоре оказалась вытеснена другой, гораздо более пессимистичной мыслью о том, что никакие мои успехи не способны вернуть мне Лену, а без этого условия все остальное для меня не имеет смысла.
   После ужина я почувствовал, что желающих пообщаться со мной оказалось столько, что в пору каждому назначать свой час для аудиенции. Но ни с кем говорить мне сейчас не хотелось, даже с Владимиром, хотя я понимал, что неплохо бы провести с ним профилактическую беседу. Даже Мартынюк поглядывал на меня, почти не скрывая своего намерения почтить меня своей беседой. Но вместо этого я ни на кого не глядя, быстро поднялся со своего места и устремился из зала. Еще через минуту я уже был в своей комнате. Я вдруг ясно понял, что очень устал, думаю, что не ошибусь, если скажу, что у меня еще не было такого напряженного дня, как этот. День, когда я едва не завершил свое пребывание на земле, день, когда я стал членом коммуны, обрел свой ум и стал едва ли центром этой все еще непонятной мне общины. Пожалуй, этого вполне достаточно за столь короткий срок. Я разделся, юркнул под одеяло и ощутил, что у меня сейчас нет иных желаний, кроме одного самого простого, но такого важного: спать, спать и спать.
  
   * * *
  
   Первым в моей комнате появилось солнце. Его лучи, словно многочисленными шпагами, пронзив насквозь тонкие шторы, упали прямо мне на веки, я открыл их и посмотрел в окно. Утро было яркое, небо чистое, но почему-то эти отрадные природные обстоятельства не вызвали во мне ответной реакции. Вместо этого я вдруг ощутил отчаяние. Оно пришло ко мне сразу, одновременно с пробуждением, а может быть и раньше, когда я еще спал. Я почувствовал, что погружаюсь в него все глубже и глубже, как в холодное море.
   Я необычайно ясно ощутил свою отделенность от Лены. И дело не в том, что она там, а я тут, а в том, что нас разделяет нечто гораздо большее и существенное, нежели расстояние, нас разделяет ее полное неприятие меня, то есть то, что я не в силах ни преодолеть, ни превозмочь. И самое страшное, что такое положение сохранится навечно, никто и ничто не в силах вернуть ее мне.
   Я представлял ее облик, я слышал ее голос, но от того, что мое
  воображение работала столь усердно и зримо, мои страдания только усугублялись. Я снова ощутил сильное притяжение самоубийства - и усмехнулся: я должен лечить от этой страшной болезни Владимира в то время как тоже болен ею. Воистину: врач да исцелись сам.
   Я продолжал лежать на кровати, не имея ни сил, ни желания приступать к активной жизни. Я снова перестал понимать, зачем я здесь, что делаю в этой коммуне, где ищут или делают вид, что ищут какой-то таинственный остров нового сознания. А мне-то оно зачем, поможет ли оно снова обрести мою любимую? А может, случится так, что после того, как я войду в новый, невиданный мне мир ничего из прежнего мира мне больше не понадобится? Я стану думать и чувствовать совсем иначе. Но я не хочу думать и чувствовать так, когда в моем сердце не будет места человеку, которого я люблю больше своей жизни. Что же мне делать, как выпутаться из этой ловушки?
   Внезапно в дверь постучали, и я по стуку уже определил, что меня жаждет видеть поклонник медицины по Конфуцию. Могила улыбнулся мне, но долго улыбка на его лице не продержалась, оно тут же стало серьезным, и я понял, что он пришел не с лучшими вестями. Вот если бы он сейчас объявил, что я смертельно болен, что у меня рак или какой-нибудь другой подобный подарок судьбы - и тогда больше не будет никаких проблем; то, что не решаюсь сделать я, вскоре совершит за меня матушка-природа.
   - Ну вот, ваше обследование можно сказать в целом закончено, результаты анализов получены. Могу поздравить вас, ваш организм в неплохом состоянии. Но есть и неприятные симптомы. Вы слушаете меня?
   - Конечно, я весь в внимание, Николай Ильич.
   - А мне показалось, что вы думаете о чем-то своем.
   И правильно показалось, мысленно сказал я ему, но вслух произнес совсем другое:
   - Как я могу вас не слушать, если речь идет о моем здоровье.
   - Всякое бывает, - мудро заметил Могила. - Некоторые предпочитают не слушать, хотя бы для того, чтобы не знать плохих новостей.
   - Это ко мне не относится. Я хочу знать все, что касается моего здоровья: и плохое и хорошее.
   - Это очень здравый подход. - Так вот, кардиограмма показала, что у вас тахикардия. Не замечали учащенного сердцебиения?
   - Когда волнуюсь.
   - Правильно, а вот волноваться вам как раз и противопоказано.
   - Как же жить и не волноваться, Николай Ильич. Вам известен рецепт?
   - Рецепт прост, надо больше думать о вечном и меньше о преходящем. Я его почерпнул у Волохова. Но пока, полагаю, что в ближайшее время у вас с этим будет плохо получаться, поэтому взамен вечного и непреходящего я принес таблетки. Не волнуйтесь, лекарство безобидное, но, как ни странно, полезное. Будете глотать пилюли перед едой три раза в день. И еще одна вещь: почки вас никогда не беспокоили?
   - А если я вам скажу, что до сих пор точно не знаю, где они у меня расположены. Просветите.
   - Просвещу, - засмеялся Могила. - Они вот здесь. - Он приложил палец к тому место на моем теле, где располагались по его сведениям мои почки. - Пожалуйста, запомните, это вам может пригодиться, так как я подозреваю, что у вас пилонифрит. Надеюсь, что хотя бы это вам известно, с чем его едят?
   Я кивнул головой. Об этой болезни я кое-что слышал.
   - Так что хотите или не хотите, а придется лечиться. Ничего серьезного, но запускать не стоит. Нет возражений?
   - Нет, вы мой врач, вам видней.
   - Это великолепный подход. Я чувствую, мы с вами поладим.
   То ли мне почудилось, то ли это было действительно так, но у меня возникло ощущение, что его слова прозвучали как-то чересчур многозначительно. Впрочем, для меня это не имело никакого значения, мои мысли были целиком поглощены другим и что имеет в виду Могила не столь важно. Поживем, увидим.
   - Пойду дальше делать обход, - сообщил он мне на прощанье. Дверь захлопнулась за ним, оставив меня снова наедине с самим собой.
   Настроение мое не улучшилось и к завтраку. Я вошел в зал, сел на свое "законное" место и без всякого воодушевления посмотрел на стоящую передо мной тарелку манной каши. И дело заключалось не в том, что я с детства ее терпеть не мог, а в том, что мысль об еде вызывала во мне отвращение. Впрочем, не только еда, все, что вело к жизни, все, что было направлено на ее поддержание и продолжение, вызывало сейчас у меня отторжение.
   Еще вечером я почувствовал, как что-то неуловимо изменилось в атмосфере общей трапезы, я не мог отделаться от ощущения, что после моего выступления я стал вторым после Учителя центром внимания. Вчера я полагал, что это временное явление, вызванное успехом моего спича, если к данной ситуации вообще применимо это понятие, но сейчас мне стало казаться, что на самом деле произошло более значительное событие. Хотя определить всю важность его я пока пока был не в состоянии.
  Я видел, как не сводит с меня своих водянистых глаз Чарльз Стюарт, как маняще поглядывет Ирина... Но сейчас я испытывал лишь раздражение; что им всем от меня надо, пусть оставят меня в покое. Внезапно я встретился со взглядом Учителя и невольно вздрогнул; таких проницательных глубоких глаз я еще ни разу не видел ни на чьем лице. У меня не было сомнений, что он каким-то образом улавливает мое состояние. Ну и пусть, это не самое страшное, что может со мной случится.
   После завтрака я ненадолго вернулся к себе, переоделся в белый костюм и спустился в "бычий" зал. У меня не было никакого желания участвовать в этом представление, но и не участвовать я тоже не мог, для этого я должен выйти из общины. Но пока что-то меня удерживало здесь и не только подписанный кабальный договор с Зиновием, были и другие причины, но сейчас о них я думать не хотел. Не потому что боялся в чем-то себе признаться, а просто мне это было неинтересно.
   Я не сомневался, что с медитацией на этот раз у меня ничего путного не получится. Так и произошло, и я заметил, что Учитель почувствовал это. Однако вслух он ничего не сказал, хотя я знал, что медитационной подготовке тут уделяли самое пристальное внимание.
   - Я хочу сегодня с вами поговорить о религии и о Боге, - произнес Учитель. - Я хочу, чтобы вы поняли, наше учение - это не религия, наша коммуна - это не церковь и тем более не секта. Мы не хотим повторять их ошибок. Все религии, все построенные на их основе церкви, ведут человека не к Богу, а уводят его от Бога, так как допускают одну фундаментальную ошибку. Все религии предлагают коллективный поход к Богу, они считают, что если мы пойдем к Богу по одной дороге сразу всем скопом, то тогда и каждый из тех, кто находится в этой команде, тоже придет к Богу. Но пока ни один народ на земле к Нему и не пришел, а ведь время на это было вроде бы было предостаточно. Буддисты идут своим путем 2500 тысячи лет, христиане - 2000 тысячи лет, мусульмане - 1400 лет. Но они не только не дошли, но даже и не приблизились к цели своего путешествия ни на шаг. А дело все в том, что к Богу можно прийти только поодиночке, Бог такое странное сознание, что не выносит толпы. Я вам приведу замечательные слова одного суфийского мастера, который сказал их еще в двенадцатом веке: "Человечество занятое только бесполезным, спит, оно живет не в том мире. Вера в то, что можно избежать этого, есть всего лишь привычка и обычай, не религия. Такая религия глупа". - И далее он призывает: "Перестаньте заниматься болтовней перед людьми пути, лучше преодолейте себя. Если вы стоите вниз головой по отношению к реальности, ваше знание и религия извращены. Человек сам запутывает себя в своих цепях". Каждый должен идти к Богу своим путем и вот этот путь одиночек и станет в конце концов общей для всех дорогой.
   - Но это потребует очень много времени, Учитель, - проговорила София.
   - Конечно, но кто сказал, что мы лимитированы им. Да и причем тут время, дорогая София. Внутренняя суть всех религий не преобразование, а нетерпение, они все время что-то обещают верующим, заманивают, прельщают или пугают. Они взяли на вооружение знаменитый принцип "кнута и пряника" Едва появилось христианство, как тут же оно стало призывать готовиться к концу мира. И сотни тысяч людей, побросав все свое имущество, отказавшись от прежней жизни, стали нетерпеливо ждать, когда же случится светопредставление. А возьмем, к примеру, мусульманский рай, он напоминает публичный дом, где каждый мужчина может без ограничений наслаждаться ласками прекрасных гурий. Религии грозят людям, страшными судами, обещают появления мессий, которые напоминают мне больших начальников, которые приезжают к чиновникам наводить порядок. Ничего этого не будет, нас не ждет никакой страшный суд, потому что страшный суд давно идет, его заседания проходят ежедневно и ежечасно, он везде, где творят свои бессмысленные дела люди. Любая война - это страшный суд, любой преступление - тоже. Даже проявление обычной человеческой глупости - страшный суд. Страшный суд - это не общий, а единичный процесс, где главное наказание для подсудимого - бессмысленно прожитая жизнь. А что касается мессии, то он больше не появится, потому что их на земле и так предостаточно; каждый человек - это и есть потенциальный мессия. Но только он мессия не для мира, а для самого себя. Вся же эта сложная, архаичная атрибутика, которой переполнена каждая конфессия, - свидетельство того, что сами, как основатели религий, так и их преданные адепты, в глубине души не верят в собственные постулаты. Тот кто убежден в своей правоте, не станет убеждать в ней никого, для него это совершенно бессмысленное деяние: если я верю в Бога, если я погружен в него, если он составляет суть моей жизни, то зачем мне нужно чтобы кто-то верил в него еще, это его целиком личное дело, мне же вполне достаточно собственной веры, я же полностью окунулся в нее. И уж тем более я не стану обращать в свою веру никого насильно, в том числе и с помощью убеждения. Потому что убеждать - это тоже насиловать, только не физически, а интеллектуально. Именно безверие и толкает людей к постоянному поиску неофитов. Чужая вера им требуется для подкрепления своей, вернее в чужой верой они хотят как можно глубже утопить собственное неверие; чем больше вокруг чужой веры, тем прочнее им кажется своя вера. Чужие заблуждения всегда укрепляют собственные заблуждения, так как помогают утопить в подсознание страх в ошибочности своих представлений. Вот почему религии нацелены на экстенсивный путь развития, они стремятся любыми способами увеличить число своих сторонников, они строят огромные храмы, чтобы загонять в них как можно больше своей паствы; чем больше народа собралось в одном месте, чем прочнее вера каждого в отдельности. Это старый известный закон о том, что общее укрепляет единичное. Отсюда тот страх и та непримиримая борьба с иноверцами. В истории религии у меня всегда главную симпатию вызывают еретики; именно среди них наибольшее число истинных богоискателей, желающих идти своей тропой к Богу. И в этом плане каждый человек должен быть непременно еретиком и когда это произойдет, вот тогда человечество обретет подлинное самосознание, выполнит возложенную на нее миссию. Человек должен идти к Богу не по чужому призыву или следуя чужому примеру, а только тогда, когда такая потребность вызрела в нем самостоятельно. Это подобно дереву, которое выросла не в лесу, где созданы для этого все условия, а на голой скале. Мне нравится, как говорит об этом Мейстер Экхарт, который был одновременно доминиканцем и еретиком:" Бог - это свечка, освещающая в темноте наш путь. Но восходит солнце - и свечка уже не нужна. Поэтому она должна быть безжалостна отброшена в сторону".
   - Но разве мы не создаем свою религию и свою церковь? - спросил Мартынюк.
   - Мне странно слышать от тебя этот вопрос, Ананда. Ты тот, кто стоял у истоков и, как выясняется, не понял самой сердцевины того, что мы делаем. Пойми, мы не создаем нового учения, все уже создано до нас, мы лишь исправляем то, что до неузнаваемости искажено людьми. Мы искатели истины - и ничего более. Все религии очень искажают человеческое мышление, они делает его одностороннем. Христианин не может мыслить, как буддист, это считается изменой христианству, а если правоверный мусульманин вдруг начнет размышлять, как синтоист, то даже страшно подумать, что его ждет... Как будто мысль можно удержать в каких-то определенных пределах. Наша задача - синтезировать то, что уже сделано, и отбросить все ошибочное. Но наш синтез особенный. Дело в том, что синтез - это всегда потеря частного ради всеобщего. Именно поэтому не один синтез не работает так, как нужно, он упускает нечто важное - путь одиночки будь то молекулы, будь то человека. Синтез - это великая жертва, которое приносит человечество ради того, чтобы строить общественное. Но общественное - всегда обезличенное, это приказ человеку следовать определенным правилам и законам. Наш путь принципиально иной, мы не создаем универсальных концепций. Наш синтез не ради общего, а ради частного. Истина не требует ни религии, ни церкви, ни доктрины, человек полностью самодостаточен, он обладает всем, что необходимо для поиска истины. Более того, он и есть истина. Он может постичь ее только через самого себя и только тогда, когда в нем созревает потребность в ней. Мы же лишь облегчаем ему родовые схватки; чтобы он постиг истину, необходимо, чтобы он открылся истине. У каждого это происходит по-своему, у каждого будет своя истина, ибо на самом деле нет единой истины. Истина одна на всех, но у всех она разная; если ты, Ананда, поймешь и примешь этот парадокс, то тогда ты сумеешь достичь благословенного берега. Если нет, то тебе предназначено плаванье в мутных водах невежества до конца твоих дней. Вы называете меня Учителем, и я действительно вас Учитель, но только потому, что я понял все это раньше вас. Если вы будете слепо следовать за мной, если однажды не придет момент, когда вы почувствуете необходимость уйти от меня на собственную дорогу, то значит, все было для вас напрасно. Это то, к чему призывал один известный буддист своих учеников: где бы они не встретили Будду, они должны его немедленно убить. Нет ничего бессмысленнее и вреднее на свете, чем эпигоны; именно они извратили все данные свыше людям учения, превратили их в обряды и догмы. А теперь требуют, чтобы мы поклонялись им, как богам. Подобно царю Мидасу, прикосновение которого к любому предмету превращало его в золото, их прикосновение к имени Бога мгновенно делает из него идола. Лучшее определение Бога дано в Коране, где записано: тот, кто познал себя, познал Бога. Если быть точным, то я не ваш учитель, а я ваш помощник, наставник, советчик - не больше. Человек не может познать Бога до тех пор, пока не становится самостоятелен, пока у него не наступает прозрение, что он и есть Бог; чтобы познать Бога совсем не обязательно изучать эзотерические учения; можно не знать ни слова из Каббалы, можно никогда не слышать о существовании Упанишад, не читать Библии - и прийти к Богу. Более того, для большинства все эти нагромождения знаний лишь мешают; эти пандиты соотносят все, что происходит в них и вокруг них, с тем, что записано в их ученых книгах. Это великие книги, но для великих книг нужны и великие читатели. Иначе, те, кто их читают, вместо того, чтобы гореть, начинают чадить. Они не понимают, что на этих страницах запечатлен чужой опыт. А нужен целиком свой. Чужой опыт крайне полезен, но только в том случае, если он не перекрывает собственные поиски и усилия. Чужой опыт помогает, экономит время, он указывает стрелками путь, дао, Вот почему подлинный религиозный путь столь труден, он требует от человека свободы от всего, кроме свободы от своего истинного я. Истинное я - это и есть для каждого человека Бог; нет истинного я - нет Бога.
   Лекция завершилась и все снова погрузились в медитацию. Однако на сей раз я даже не пытался сделать вид, что присоединился к общим усилиям. Я видел, как взгляд Учителя обращен на меня; несколько секунд наши глаза смотрели друг на друга, затем я отвел свои.
   - София, - ты посвятила Фридриха в подготовку предстоящих мистерий? - спросил он.
   - Еще нет.
   - Тогда не откладывай этого дела, Фридрих должен будет принять в них самое активное участие. А вас, Фридрих, я прошу зайдите ко мне. Мне хочется с вами поговорить.
   Через пять минут я снова оказался в уже знакомом мне кабинете.
   - Что с вами происходит, вы поглощены какими-то внутренними переживаниями? - спросил Учитель. Он сидел не за столом, как в первый раз, а напротив меня, и я снова чувствовал на себе яркий свет его лучистых глаз.
   Я медлил с ответом, в конце концов передо мной сидел малознакомый мне человек и посвящать его в свои чувства мне было не просто. Я не из тех, кто откровенничает с первым встречным. Он понял мое состояние, потому что сказал:
   - Хочу напомнить вам, Фридрих, пока вы член коммуны, вы обязаны выполнять все мои указания беспрекословно. Я должен знать, что с вами происходит. Прошу вас, расскажите, вы же сами понимаете, что это прежде всего нужно вам самому. Когда вы будете говорить о том, что сейчас переживаете, вслух, это поможет вам лучше разобраться в собственных чувствах. Ведь так?
   Я кивнул головой, я и сам это понимал.
   Он приблизил свое лицо ко мне, и я увидел рядом с собой его глаза.
   - Речь идет о любви, - полуутвердительно полувопросительно произнес он.
   - Да.
   - Ну так говорите же.
   К моему удивлению в его голосе раздались раздраженные нотки. По-видимому, моя глупая нерешительность вызывала у него досаду. Выходит, и он еще не полностью стал сверхчеловеком, вряд ли сверхчеловеком может овладевать раздражение из-за таких пустяков.
   - Послушайте, Фридрих, любовь - это самое важное, что есть в жизни у человека. Если человек не разберется со своими чувствами, он никогда не поймет себя, не сделает ни одного шага по лестнице самовосхождения. Потому что любовь - и есть эта лестница Вы понимаете меня?
   - Понимаю. Я скажу. Я люблю женщину, которая меня покинула. И когда это случилось, то во мне будто что-то оборвалось. У меня такое чувство, что часть моей души отрезали ножом и с тех пор она не прекращает болеть ни на минуту. Я не знаю, как избавиться от этой боли потому что так жить невозможно. Но при этом странно то, что я одновременно боюсь, что однажды это может случится: я проснусь и ничего не почувствую. Мне кажется, что тогда я потеряю нечто очень важное, без чего я уже буду не я. И я даже не знаю, чего я должен бояться больше: что эта боль доведет меня до чего-то ужасного или я однажды утрачу свою любовь.
   - Если это истинная любовь, ее нельзя утратить, Фридрих. Если же это просто сильное чувство, то не стоит сожалеть о потери. - Учитель задумался. - Теперь я лучше понимаю вас. Не исключено, что вы нашли вашу настоящую пару. Если это так, то вам будет тяжело всю дальнейшую жизнь. Вам придется любить ее в самом себе. А это сложно. Людям непременно требуется объект для любви, они должны видеть, трогать кого любят. Как будто это что-то меняет. Подлинность чувства заменяется ощущениями. Именно только так способна любить материя, ей непременно нужно получать отражение. Вот что мы сделаем, завтрашнюю лекцию посвятим любви. Эта тема давно актуальна здесь не только для вас. - Он вдруг улыбнулся. - Прошу вас, будьте внимательны, то, что я вам скажу, если не вылечит вас окончательно, но не исключено, что облегчит ваши страдания. Если человек понимает смысл своих переживаний, он переносит их более легко. Горькое лекарство принимать легче, если больной знает, что оно несет ему исцеление. Он даже перестают рассматривать их как страдания, это уже становится нечто иным, он воспринимает это как некую возложенную на него миссию.
   Я понуро пожал плечами.
   - Может быть, это и так, но пока я не знаю, что делать мне с моей тоской. Она буквально душит меня.
   - Вы говорите тоска, но вы знаете, что такое тоска и чем она отличается от скуки и печали. Тоска - это воспоминание о прошлых событий, которые уже никогда не повторятся. Печаль - это мечты о будущем, которые никогда не воплотятся. А скука появляется тогда, когда в настоящем нет того, чего бы хотелось.
   - Мне кажется, что у меня одновременно и тоска и печаль. Разве что нет скуки.
   - Я сказал вам это для того, чтобы вы яснее поняли, что с вами творится, это поможет вам не погружаться в ваши переживания до самого дна. Опасны не столько наши чувства, а то, что мы не понимаем, в чем их причина. Когда человек ощущает лишь последствия протекающих в нем процессов, но не видит их источника, ему становится вдвойне тяжело; он вынужден нести ношу не только самих переживаний, но и ношу непонимания, что с ним происходит. Именно эта сдвоенность как раз и приводит к самым печальным последствиям. Вы догадываетесь, что я говорю о самоубийстве. Поэтому я хочу, чтобы у вас не было бы по крайней мере этой проблемы. Что касается вашей любви, то именно любовь и приведет вас к сверхчеловеку. Многим кажется, что сверхчеловеком становятся благодаря силе и воле, но это не так, Заратустрой двигала любовь к людям. Сила и воля без любви - сила разрушительная, сила и воля, одухотворенные любовью, - сила преобразующая. В вашем сердце, Фридрих, живет любовь, остается к ней добавить силу и волю. Мой вам совет: не пытайтесь избавиться от ваших страданий, не пытайтесь найти для них дешевую анестезию, примите ваши страдания, как высший дар. Постарайтесь очистить вашу любовь от всего грязного, от всего мерзкого, что налипло на нее, подобно молюскам на днище корабля. Радуйтесь за вашу любимую, радуйтесь, что она любит, пусть не вас, но разве это главное. Разве вам было бы лучше, если бы она оставалась с вами, но без любви. Подумайте об этом, это очень важно. А завтра мы поговорим обо всем остальном. А сейчас у меня будет к вам просьба: навестите Владимира, он с нетерпением ждет вас.
   Но Владимира я отыскал не сразу. Я постучался в дверь его комнаты, но мне никто так и не отворил; немного обеспокоенный я стал стучаться в дверь комнаты Ларисы. Девушка вышла на стук, но где находится Владимир, она не знала. Вместе мы выбежали на улицу и, не сговариваясь, помчались на пляж. Там мы обнаружили принимающую солнечные ванны с обнаженной грудью Ирину. Несколько секунд она смотрела на меня, и я снова почувствовал сильное вожделение. Я подумал, что, кажется, у меня уже образовался условный рефлекс; едва я увижу эту женщину, как тут же во мне рождается желание.
  Она тоже не видела Владимира, и я заметил, как побледнела Лариса.
  - Только бы с ним ничего не случилось, Господи сделай так, чтобы с ним ничего не случилось, - вознесли ее губы молитву к небу. - Я знаю, где он может еще быть, - сказала она уже мне.
  Небольшой лоскуток пляжа был с двух сторон зажат довольно высокими скалами. На одну из них мы и начали восхождение с Ларисой. К счастья гора была не столь крутой, как та, на которой мне пришлось взбираться в первый день, и все же подъем оказался не из легких. Тем более под влиянием плохого настроения я был не в форме и быстро почувствовал, что изрядно устал. Однако, чтобы не уронить своего мужского достоинства, мне приходилось прилагать все силы, дабы не отстать от Ларисы, которая передвигалась по этим крутым каменистым склонам с ловкостью горной козочки. Признаться, я и не предполагал в ней наличие таких способностей, судя по всему она была врожденным скалолазом.
  Владимира мы нашли почти на вершине, он сидел на небольшой террасе и смотрел вниз с таким видом будто решал, прыгать ему туда или нет.Впрочем, не исключено, что такие мысли действительно бороздили его гениальный мозг. Увидев нас, он лишь на мгновение повернул голову, а затем снова стал смотреть в прежнем опасном направлении.
  К моему великому облегчению здесь можно было вполне удобно расположиться. Что мы и сделали; я сел рядом с Владимиром, Лариса - чуть поодаль.
  Я посмотрел вниз и представил эту смертельную траекторию, по которой в любой момент можно направить свое тело. И невольно передернул плечами. Если мне приспичит покончить жизнь самоубийством, то вполне можно использовать этот трамплин для рокового прыжка, подумалось мне.
  Судя по длине полета можно не сомневаться, что осечки не будет. Так что я не зря взбирался сюда.
   - Манит? - спросил я.
   Владимир посмотрел на меня, но ничего не ответил.
   - Может, пересядем на всякий случай от греха подальше.
   К моему удивлению Владимир встал и безропотно переместился в более безопасное место. Я понятия не имел о чем я должен был говорить с ним, мне самому не меньше, чем ему, требовался психоаналитик, но то, что в этой ответственной роли должен был выступать сейчас я, заставляло меня сосредоточиться.
  - Знаешь, мне тоже иногда чертовски хочется это сделать, - сказал немного неожиданно даже для себя я. - Я думаю, что у каждого человека хотя бы раз в жизни появляется такой соблазн. Даже у тех, у кого нет серьезных проблем. Вернее, у тех, кто их не осознает. Несколько секунд полета, страха, боли, зато больше не надо прилагать никаких усилий: вставать утром, нестись на работу, чего-то там все время делать, зная, что тебе это абсолютно не нужно. И вообще постоянно искать себе занятия. Но когда ты находишь его, то возникает момент, когда оно тебе чертовски надоедает. Даже к любимому делу и то периодически испытываешь отвращение. А тут раз - и все в порядке, больше нет абсолютно никаких забот. Ведь в основном люди совсем не знают, зачем им нужна жизнь. И это их гнетет. Вот они и стремятся избавиться от этого чувства.
  Владимир внимательно взглянул на меня, затем перевел взгляд на отроги гор, вершины которых были обмотаны ватой облаков, но так и ничего не сказал. Однако я ясно видел, что он что-то обдумывает.
   - И все же мне кажется, - продолжил я, - это не самый лучший вариант. Учитель учит: человек должен понимать сокровенный смысл каждого своего слова и каждого своего поступка. А в чем смысл вот такого прыжка? -
  Я повернул голову и внимательно посмотрел на своего молчащего собеседника.
   - А вы знаете, в чем его смысл? - произнес свою первую реплику Владимир.
   Я почувствовал некоторое облегчение. Все же он заговорил, и это добрый знак. Правда не так-то легко ответить на заданный им вопрос. Но с этим юношей вообще трудно разговаривать, как трудно общаться с любым гением, если правда то, что говорят о Владимире.
   - Мне кажется, что самоубийство - это всегда попытка уйти от поиска истины. Вместо того, чтобы разбираться в собственных проблемах - взять и прекратить всякий разбор. Людям кажется, что для того, чтобы решиться на самоубийство, нужно обладать большим мужеством. На самом деле - это трусость, мужество - это при любых даже самых мучительных обстоятельствах выбирать жизнь. Ведь быть живым гораздо труднее, нежели быть мертвым.
   - А если я, предположим, нашел истину, что мне делать в таком случае дальше, какой смысл продолжать жить. Почему-то никто об этом не задумываются: все хором говорят о поиске истины, но что произойдет потом, когда ее отыщут, про это никто не знает. Вам не кажется, что с истиной или без истины - все одинаково. Но тогда к чему вся эта канитель? Просто для того, чтобы существовать? Но это бессмысленно, Фридрих. Разве не так?
   Почему-то меня удивило, что он назвал меня Фридрихом, но вдаваться в этот вопрос сейчас я не стал.
   - Но разве ты не понимаешь, что истину нельзя познать, как курс геометрии или грамматики. Истина - это не знание, в противном случае ее бы преподавали в школе, прямо с первого класса. И на этом можно было бы закончить все обучение; для чего учиться, если известно самое главное. Истина - это нескончаемая и не прерываемая ни на минуту работа по совершенствования нашего духа. Как только ты прерываешь ее, истина тут же уходит от тебя, как жена, которую перестаешь любить. Неужели ты дошел уже до конца? Так быстро и так скоро. Даже, учитывая твои способности, прости, но я в это не верю.
   Я не без удивления слушал свою речь, у меня было полное чувство, что это говорю не я, а - Учитель, только голоса почему-то перепутались. Неужели я так быстро усвоил образ его мышления, безоговорочно перешел на его позиции? Хотя я не слышал от него тех слов, которые я только что произнес, но был уверен, что в этой ситуации он бы произносил примерно тоже самое. Я взглянул на Ларису, которая по-прежнему сидела немножечко в стороне от нас, но по ее лицу было видно, что она внимает каждому изреченному на этой террасе слову и понял, что она согласна со всем мною сказанном.
   - Но я не могу ничего с собой поделать, - внезапно захныкал Владимир. - Все, чем я занимаюсь, кажется мне абсолютно лишенным всякого смысла. Я не знаю, зачем я ем, сплю, зачем приехал сюда, зачем забрался на эту скалу. Я все время выполняю какие-то движения, но это ровным счетом ничего не приносит в мою жизнь. Я живу в каком-то кошмаре! Неужели у вас нет такого чувства? Объясните мне тогда, что вы делаете на этой земле?
   - Я на ней живу.
   - Но это бессмысленный ответ!
   Я видел, что он готов был заплакать.
   - Это не бессмысленный ответ! - вдруг разозлился я. - Это самый что ни есть осмысленный ответ, какой можно дать на твой дурацкий вопрос. Это ты говоришь без конца бессмыслицы. И потому уже не знаешь, куда от них деться, вот и хочешь броситься, как последний дурак, туда. А ведь все хором твердят, что ты гений. Скажи, Лариса, это так?
   - Да, - очень тихо и очень лаконично проговорила она.
   - Жизнь не требует оправдания смыслом, потому что она и есть высший смысл. Разговоры о смысле возникают тогда, когда хотят избавиться от нее, так как помогают оправдать это намерение. Раз у жизни нет смысла, зачем тогда жить. Но если кто-то его не видит, это вовсе не означает, что он отсутствует вообще. На самом деле твоя проблема состоит в том, что ты слишком много возомнил о себе, ты решил, что твой дар отделяет тебя от людей. Ты презираешь свою плоть, ты презираешь всю эту суету, которая кажется тебе настолько ничтожной, что ты не хочешь уделить ей даже толику твоего времени и энергии. Тебе их даже жалко использовать на пищеварение, не говоря уж о других еще менее достойных физиологических нуждах. Я видел, как ты ешь, всем своим существом ты демонстрируешь презрение к этому процессу. Но при этом у тебя хороший аппетит. И мне показалось, что ты любишь сладости и фрукты. Ведь так? Ответь мне.
   - Да, - тихо и не сразу проговорил Владимир.
   Я пристально посмотрел на него и убедился, что он внимательно слушает. Раз слушает, значит, все же хочет измениться. Тогда стоит продолжать этот непростой для меня монолог.
   - Тебе кажется, что ты так возвысился над нашим грешным миром, что любое проявление естественных желаний или потребностей роняет тебя в своих же глазах. А ведь это не что иное, как все тот же грех гордыни. А знаешь, в чем твоя подлинная проблема? - Я вдруг ощутил вдохновение совершенно так же, как это случалось со мной иногда, когда проза вдруг начинала сама, без всяких усилий с моей стороны, изливаться из меня.
   - В чем же? - Голос Владимира аж затрепетал от волнения.
   - В тебе нет любви. В тебе нет любви ни к кому, - повторил я, - в том числе и к самому себе. Вот потому-то и жизнь тебе кажется пустой. Тебя обескураживает то, что при всех твоих огромных знаниях, ты чувствуешь внутри себя пустоту. И ты не знаешь, как с ней справиться, чем заполнить. Но боишься в себе в этом признаться.
   Я замолк, молчали Владимир и Лариса. Но это было какое-то странное молчание, меня преследовало ощущение, что они оба говорят, но только не вслух. Никто не смотрел друг на друга, как будто все друг друга стеснялись. У меня же, наоборот, в голове возникла почти полная пустота; этот разговор потребовал от меня больших усилий, и я ощущал сильное утомление. Кажется, мне все же удалось добиться каких-то пусть скромных результатов, вряд ли я убедил в своей правоте Владимира, но то что он меня выслушал, то, что он мне отвечал, в данной ситуации уже было немалым достижением.
   - Вот что, ребята, - сказал я, - предлагаю со всеми предосторожностями начать спуск вниз. Посидели, приятно поговорили тут на верхатуре, пора, как Заратустре, идти вниз к людям. Вы не против?
   Владимир и Лариса почти синхронно кивнули своими головами, и я тихо, но облегченно вздохнул.
  
   * * *
  
   Внизу на пляже меня уже поджидал Роджер. Завидев меня, он широко улыбнулся, явив миру несколько ярдов белоснежных зубов, и почти бегом бросился мне навстречу.
   - Я вас ищу уже час, - сообщил он мне.
   - Мы были в горах, - кивнул я на своих спутников. - А почему вы меня ищите? Что-то случилось?
   - Ничего, если не считать того факта, что вас возжелал лицезреть мой босс. А это тоже можно считать событием, - засмеялся он. - По крайней мере у нас в Штатах так бы этот факт воспринял любой человек, включая президента. Пойдемте со мной. - Он сказал это таким тоном, словно ему в голову не могло прийти, что я могу отказаться от этого приглашения.
   Я чертыхнулся, солнце нагрело воздух едва ли не до температуры сауны, и больше всего мне хотелось сейчас освежить свое бренное тело в прохладном море. И вообще, я был сыт по горло разговором с Владимиром и никакого желания беседовать с мистером миллиардером не испытывал. Что он мне может сказать, снова будем обсуждать проблему эфтаназии? Но в этом я не могу быть ему ничем полезен. И все же, проклиная американского богача, себя и Роджера, я поплелся за негром.
   Комната, в которой обитал Чарльз Стюарт, показалась мне, как минимум, раз в пять больше, чем моя. Отделана и обставлена она была, как и положено для миллиардера, с роскошью; на полу огромный ковер с таким длинным и мягким ворсом, что нога словно бы утопала в песке, стены обклеены небывалой красоты обоями и увешены картинами. Хотя я не был великим знатоком живописи, но в одной из них я легко узнал руку Ренуара, в другой - Сальвадора Дали.
   Чарльз Стюарт проследил направление моего взгляда и привычно дал пояснение.
   - Это подлинники: Ренуар, Модильяни, Сальвадор Дали, Пикасо.
   При этом его голос не распирало от гордости, что он является обладателем таких сокровищ, он просто сообщал своему визитеру необходимую информацию.
   - Хотеть что-нибудь выпить? Роджер, просить вас налить, пожалуйста, нашему гость.
   К некоторому моему удивлению Роджер подал мне фужер с апельсиновым соком, хотя я почему-то ожидал, что меня угостят чем-нибудь более крепким. По крайней мере я был бы этому весьма рад. То ли подобное желание выступило, как пот на рубашке, на моем лице, то ли Чарльз Стюарт был наделен способностями к чтению мыслей на расстоянии, но он пояснил:
   - В моем баре я не держать алкоголь.
   В ответ я слегка пожал плечами и отхлебнул из фужера. Стоит ли говорить, что сок оказался замечательным.
   Чарльз Стюарт внимательно рассматривал меня, словно редкий экспонат из музейной коллекции; сперва я старался не обращать на это внимание, делая вид, что наслаждаюсь вкусовыми достоинствами напитка, однако вскоре это неприкрытое изучение моей персоны стало раздражать настолько, что у меня появилось сильное искушение встать и уйти.
   - Мне нравится, вы терпеливый человек, - вдруг произнес мистер Стюарт.
   - Думаю, что не очень, - не вполне согласился со столь лестной оценкой я.
   - Вы плохо себя знать, Фридрих, - безапелляционно заявил он. - Вы судить о себе поверхностно, ваши эмоции нетерпеливы, а вы - терпеливы. Мы очень походить с вами люди.
   Я ничего не ответил, так как не понимал, куда он клонит. Что же касается его последнего тезиса, то мне казалось, что более двух столь непохожих друг на друга людей просто трудно найти.
   - Да, да, - словно вновь угадал направление моих мыслей Чарльз Стюарт, - вы плохо знать меня и еще хуже знать себя. Но я хотеть, чтобы мы лучше узнать друг дружки. После того, как это происходить, вы согласиться со мной.
   - Может быть, - осторожно произнес я и взглянул на Роджера, пытаясь по нему понять, ради какой великой цели затеян весь этот диалог. Но его черное лицо было таким же непроницаемым, как беззвездная ночь.
   - Я хотеть рассказать вам о своей жизни, - вновь переключил мое внимание на себя мистер Стюарт.
   - Я весь в внимание, - на всякий случай зафиксировал свою позицию я. Почему-то этот разговор вызывал во мне настроженность.
   - Я родиться в очень in poor famille.
   - В бедной семье, - поспешно подсказал Роджер.
   - Спасибо Роджер. Утро мы не знать, что есть вечер. Я ненавидеть это наше положение, и в 16 лет я поклясться разбогатеть. Я работать на многих работах, кем я только не быть, но я не отчаиваться, я упорно идти к цели. И в 25 лет мне крупно повезти, на накопленные деньги я открыть свой ресторан. Он быть совсем маленьким, но я выбрать очень удачное место, рядом с заводом, и у меня всегда быть много посетителей. После смены они заходить ко мне и пить пару рюмок. Вскоре я открыть второй ресторан, потом еще. Через несколько лет у меня уже быть целая сеть. - Внезапно он прервал свой рассказ и внимательно посмотрел на меня. - Роджер, дать, пожалуйста, нашему гостю еще сок.
   Роджер моментально выполнил эту просьбу-приказ, наполнил фужер соком и подал его мне.
   - У меня быть столько дел, что не оставаться время ни на что другое. У меня не быть время заниматься женщинами, ходить в путешествия, играть с детьми. У меня быть жена, но я общаться с ней крайне редко, гораздо меньше, чем с моей секретарша. Я объездить весь мир, но это быть деловые поездки, я в них почти ничего не видеть. Я ни о чем постороннем не думать, я думать только о своем бизнес. Весь мир для меня сократиться до размеров моей кампании. Мне казаться, что я владеть ресторанами, магазинами, отелями, но это они мною владеть, я думать, что я ими управлять, но это они мною управлять. Вы понимать, о чем я говорить?
   - Я вас хорошо понимаю.
   - Вы есть мудрый человек, я быть уверен, что вы понять меня. Так продолжаться много лет, мне казаться, что такая жизнь бывать вечно. Я даже не чувствовать, что я стареть, каждый день походить на другого. Но затем случиться несчастье, я внезапно оказаться без ног, их разбить паралич. Врачи объяснить мне, что это произойти потому, что я много работать. Мой организм не выдержать такого напряжения. Врачи не вернуть мне мои ноги, хотя я потратить на это много-много денег. Вы даже не представлять, сколько на это я потратить денег. Но в конце концов они сказать мне, что я теперь всегда быть таким. Я хотеть покончить жизнь пистолетом, но Бог не позволить мне это, он приказать, чтобы я жить дальше, но не сказать, как мне жить. Я начать думать сам, что мне делать, начать читать книги. Раньше я читать книги только по бизнесу или magazine в самолетах. Я даже не знать, как много есть другой литературы. Однажды я случайно открыть книгу мистера Волохова и прочитать ее, как вы говорить, за один присест. И я понять, это то, что я искать. Я понять, что есть истина и что я должен посвятить свою жизнь ее распространению. И я сделать это, поверьте мне, я обязательно добиться такой цели.
   - Но вы уверены, мистер Стюарт, что эта именно та истина, которую заждался мир.
   Мне показалось, что во взгляде брошенным на меня моим парализованным собеседником, кроется недовольство моим вопросом.
   - С тех пор, как со мной случиться несчастье, я много читать. Я читать все священные книги, я читать многих мудрецов и философов. И я понять, что только мистер Волохов знать истину. И я решить, что весь мир должен последовать за мистер Волохов. А то, что я решить, так всегда и бывать. Я добиваться все, что задумать. Я могу приводить пример. Еще год назад я не знать ни одного слова по-русски, Роджер способен подтвердить этот факт. Когда мы начать изучать ваш язык, я сказать ему, что ровно через год я хорошо говорить по-русски. Роджер не поверить этому, но вот проходить год, и я с вами говорить по-русски.
   - Мистер Стюарт говорит абсолютную правду, - подтвердил Роджер, - я действительно не верил, что ему удастся за короткий срок изучить такой сложный язык. Но он проявил невиданное упорство.
   - Это в самом деле замечательно, и вы хорошо говорите по-русски, - почти искренне похвалил я его. Мне показалось, что на неподвижном доселе, как и его ноги, лице мистера Стюарта промелькнула гордость за свои великие достижения.
   - Вы теперь видеть, что я добиваться всех своих целей. И я сделать так, что движение "Новое сознание" завоевать весь мир. Как это делать давно христианство или ислам. Я хотеть вам сказать, что у нас в Америке существовать большая коммуна сторонников учения мистер Волохов. Эта коммуна гораздо больше, чем здесь в России. Мы, американцы, верить в идеи мистер Волохов больше, чем на его Родине. Потому что, мы американцы, большие идеалисты. Русские тоже идеалисты, но русские более недоверчивые люди. Они хотеть сначала убедиться. Мы же, американцы, не только идеалисты, мы еще и очень практичны. Если мы верить в идею, мы хотеть, чтобы в нее верить все. И мы делать все, чтобы это случиться. Мы не жалеть на это ни денег, ни сил.
   Мистер Стюарт снова замолчал, то ли отдыхая от длинных монологов на чужом языке, то ли собираясь с новыми ценными мыслями. Я тоже ничего не говорил, ибо по-прежнему не понимал цель всех этих довольно длинных речей.
   - Не хотеть еще соку? - вдруг любезно осведомился мистер Стюарт.
   - Нет, спасибо, я уже опился им.
   - Что есть опился? - спросил он.
   - Это значит, что наш гость выпил много сока и больше не хочет, - пояснил Роджер.
   - Но чтобы распространять движение по миру, нужно люди, - неожиданно сказал мистер Стюарт. - Это необычные люди, это очень способные люди. Таких мало, таких всегда мало. Вы согласиться со мной, мистер Фридрих?
   - Конечно, за всю историю было совсем немного людей, кто сумели разнести новое учение по миру. Они буквально известны на перечет.
   - Вы правы, - согласился со мной мистер Стюарт, - но без них нам не обходиться. И я думать вы один их них. Это не мое мнение, так считать мистер Волохов.
   - Но почему вы решили, что он так считает?
   - Он дать вам имя Фридрих, это великое имя, его носить сам великий Ницше. Такое имя просто так не даваться никому. И я слушать вашу речь вчера за ужином, так говорить пророк. Я видеть, как слушать вас мистер Волохов, мы затем говорить о вас, он считать, что у вас в нашем движение большие перспективы.
   То, что сказал этот богач, было для меня большой неожиданностью; неужели за такой короткий срок пребывания в коммуне я сумел произвести на всех столь неизгладимое впечатление? Я просто не мог поверить в это, а потому недоверчиво смотрел на мистера Стюарта. Не похоже, что он шутит, я бы не очень удивился, если бы за всю жизнь этот человек не отпустил ни одной шутки. Он всегда очень серьезен, ведь каждое его слово подкреплено миллиардами, которыми он владеет. Не случайно я сразу поверил ему, когда он заявил, что всегда добивается поставленных целей. Но если это не шутка, что же он все-таки хочет от меня?
   Мистер Стюарт требовательно смотрел на меня, явно ожидая, когда же я наконец заговорю. Я решил не обманывать его надежды.
   - То, что вы обо мне такого высокого мнения, это очень для меня лестно и спасибо вам за него, мистер Стюарт. Но, признаться, я несколько обескуражен, я состою в коммуне всего два дня, и я даже еще по-настоящему не разобрался, что это такое - новое сознание и с чем его едят. Мне кажется, вы сильно преувеличиваете мои возможности. До сих пор о них все были весьма скромного мнения.
   - Так считать мистер Волохов, и я полностью соглашаться с ним. Я ценить вашу скромность, но скромность не помогать делам. А нам предстоять великие дела.
   Для него эта коммуна на самом деле не коммуна, а лишь новый, может быть необычный, но всего лишь вид бизнеса, подумал я.
   - Я иметь к вам предложение. Я предлогать вам возглавить наше американское отделение движения. Нынешний руководитель не справляться с делами, и я его скоро убрать. Если вы согласиться, вы получить в свое распоряжение дом; он немного меньше этого, но это хороший американский дом. Вы иметь слуги, машины сколько захотеть. Вы иметь свой личный самолет, потому что вам придется много ездить по миру и организовывать коммуны. Вы получать ежегодно 200 тысяч долларов жалованья.
  Я понимать, вы должны подумать. Через месяц я возвращаться в Америку и если вы принять мое предложение, то мы отправиться вместе.
   У меня едва не отвисла челюсть, ничего подобного я даже близко не мог предположить. Нищий русский писатель, едва сводящий концы от одной книги к другой, - и вдруг сказочное богатство, которое даже не могло в силу своей немыслимости мне и присниться. И кроме богатства - руководство коммуной, в которой уже сейчас несколько сот членов. Было от чего прийти в полное замешательство.
   - Я понимать, что предложение для вас неожиданно. Но у вас есть время все обдумать. Но я надеяться, что мы еще много раз говорить обо всем. И просить вас, не забывать об эвтаназии. Вскоре мы непременно поговорить на эту тему. Это очень важно. Вы понять меня? Я просить никому пока не говорить о нашем разговоре.
   - Хорошо.
   Я видел, что сразу после того, как Чарльз Стюарт сказал мне все, что хотел, его интерес ко мне иссяк, и я понял, что пора освобождать от своего присутствия эти роскошные апартаменты. Я поднялся с кресла, тоже самое проделал и Роджер, и мы вместе покинули комнату. В коридоре мы, не сговариваясь, остановились.
   - Это замечательное предложение, - вдруг непривычно горячо сказал Роджер, - такое предложение человек, если вообще получает его, то только раз в жизни.
   - Я понимаю.
   Что-то неуловимо изменилось в лице Роджера, что-то появилось новое в его взгляде, когда он смотрел на меня. Он уже не улыбался своей широкой приветливой улыбкой, мне даже показалось, что он смотрит на меня то ли оценивающе, то ли настороженно.
   - А знаете, - вдруг сказал он, - не исключено, что после того, как вы возглавите нашу американскую общину, вы станете со временем моим боссом.
   - В самом деле. Честно говоря не думал об этом. Вас это смущает.
   - В мире почти никогда справедливость не одерживает победы. Отсюда и все те беды, которые обрушиваются на головы людей, - не совсем понятно ответил он.
   Он не сомневается, что я приму предложение, подумал я.
   - Честно говоря, даже не знаю, что и сказать, - проговорил я. - Я никогда ничем не руководил, пожалуй, даже собой и уж тем более нечувствую в себе задатков духовного лидера.
   - Когда поступает такое предложение, человек обычно очень быстро открывает в себе все нужные ему задатки, - насмешливо сказал он. - Мой вам совет: займитесь этим делом немедленно. Если вам нужна моя помощь, то я к вашим услугам. А сейчас извините, мне надо вернуться к мистеру Стюарту.
   Я проводил взглядом его статную фигуру до двери, отделяющую роскошные апартаменты мистера Стаюрта от остального, гораздо более скромного по своему интерьеру, мира, и вышел на улицу. Я внимательно стал разглядывать дом, вернее дворец. И такой или почти такой через месяц может быть уже у меня, не считая такой мелочи, как целый парк машин, отряд слуг да еще личный воздушный лайнер. Было от чего прийти в изумление и растерянность, я сам себе напоминал героя сказок Шахерезады, которые внезапно для себя вдруг оказывались в эдеме или в гостях у шаха. Но чтобы это все получить, я должен полностью отрешиться от прежней своей жизни и стать подлинным адептом нового учения. До сих пор свое превращение в коммунара я воспринимал скорее как забавную игру, как возможность обогатиться новым интеллектуальным и духовным опытом, что затем пригодиться мне в моей дальнейшей писательской деятельности. Мне же сейчас предлагали совсем иной путь, стать совершенно иным человеком, с иным менталитетом, с иными чувствами и принципами, даже с иным именем. Мне предлагали другую судьбу.
   Я продолжал стоять на солнцепеке и то ли по этой, то ли по иной причине никак не мог остановить свои мысли на каком-то хотя бы промежуточном решение. Их неуправляемое течение прервали чьи-то шаги, я обернулся и увидел, что ко мне приближается Лариса.
   Мне показалось, что в ее походке было что-то неуверенное, как у человека, который сомневается в правильности того, что он делает. Она как-то робко посматривала на меня, не решаясь сделать последний шаг, дабы преодолеть те небольшое расстояния, что нас еще разделяло. Чтобы подбодрить ее, я постарался улыбнуться как можно шире и приветливей.
   - Вы пришли меня учить медитации? - спросил я.
   - Да, но не только, я хотела бы еще поговорить о Владимире.
   - Где он сейчас?
   - Он в своей комнате, я была только что у него, он пытается осмыслить то, что вы ему сказали. Вы очень хорошо говорили, мне понравилось.
   - А вы присутствовали при разговорах Владимира с моим другом?
   - Да, - не сразу ответила она, - но только два раза.
   - Их разговоры походили на наш?
   - Нет, - снова, помедлив, произнесла она, - они говорили о другом.
   - О чем же? - Мне было не совсем ясно, почему она так неохотно отвечала на мои вопросы.
   - Игорь говорил в основном любви.
   - О любви?! - не сдержал удивления я. Я сам не до конца понимал, почему ее слова вызвали у меня такую реакцию.
   - Да, - она кивнула головой в то время как ее глаза опустились к долу.
   - Но что он говорил о любви, и о какой любви, их разновидностей так много. Может, речь шла о любви к истине. Я тоже говорил ему о любви к ней.
   - Он говорил о любви мужчины и женщины.
   Я задумался. Учитывая характер Владимира, это была немного странная тема.
   - И как Владимир на нее реагировал?
   - Он слушал его.
   - И все?
   Лариса как-то странно взглянула на меня.
   - Почему вы об этом спрашиваете?
   - Потому что мне поручили вытащить его голову из петли. А это нелегкая задачка. Как это не покажется дико, но в каждом человеке дремлет мечта о самоубийстве. Мы все - потенциальные самоубийцы. Болезнь Владимира - это болезнь всех нас, мы все ненавидим свое тело хотя бы за то, что именно из-за него мы однажды навсегда закроем глаза. Владимир же сосредоточил всю свою жизнь в духовном мире, и тело превратилось для него в ненужный придаток, подобно апендиксу. Скажите, а какое впечатление произвел на вас Игорь? - вдруг спросил я, внимательно наблюдая за выражением ее лица.
   Я ясно видел, как нахлынули на нее воспоминания, как погружается она в них, прямо на моих глазах, делаясь какой-то иной, очень далекой, как ночная звезда.
   - Но вы же знали его лучше, чем я, - вдруг произнесла она.
   - Он погиб, и я не понимаю, почему.
   - А я понимаю, - совсем тихо сказала она.
   Я встрепенулся.
   - И вы можете мне объяснить, Лариса?
   - Нет, не могу.
   - Почему? - спросил я, обескураженный ее ответом.
   - Давайте заниматься медитацией. Я так люблю это состояние внутреннего безмолвия. Тот, кто не достигал его, так и не узнал, что такое тишина и какой великий смысл она несет, как многое может она сказать. К человеку все подлинное приходит только в тишине. Мой отец, то есть Учитель, считает, что Высший Разум не имеет ни желаний, ни мыслей, они появились, когда появилась материя и, чтобы вернуться к нему, человек должен освободить себя от этой накипи. Поэтому он говорит, что мыслиэто вовсе не примета разума, а скорей наоборот, свидетельство его отсутствия. И кроме того, если вы не овладеете медитацией, вам ни за что не пройти испытания.
   - Какое еще испытание? - обеспокоено встрепенулся я. - Разве то, что было, еще не все?
   - Ну что вы, вам известно, что Пифагор прежде чем принимал новых членов в свое братство, заставлял их пять лет проходить испытание молчанием. Тот, кто может сколько угодно долго находиться только с самим собой, лишь он способен овладеть сверхсознанием.
   Я понимал, что она не случайно перевела разговор на другую тему, но допытываться дальше не стал. Я не сомневался, что мы еще вернемся не раз к Игорю. Сейчас же я в самом деле был бы не против заняться медитацией, мне пришла странная мысль, что она поможет мне решить, что делать с предложением Чарльза Стюарта. Я уже не сомневался, что отныне оно будет, словно гарпии, преследовать меня меня все последующие дни.
   Мы занимались медитацией, и я все больше убеждался в том, что Лариса - замечательный учитель. Кроме того, что она обладала неиссякаемым, как подземный источник, запасом терпения, в ней чувствовалось нечто потустороннее, связь с иными мирами. Если бы мне она сказала, что слышит голоса оттуда, я бы ни минуту не стал сомневаться в истинности ее слов. Достаточно было посмотреть во время медитационной практике на это отрешенное от всего мирского лицо, чтобы понять, как далека она сейчас от всей этой суетливой повседневной жизни. Но сейчас меня интересовал в ней не только этот ее контакт с потусторонним, в ее отношениях с Игорем была какая-то тайна, которой она явно не спешила поделиться со мной.
   Лариса вернулась из дальних странствий, в которых витала ее душа, и лицо девушки приняло обычное, слегка озабоченное выражение.
   - На сегодня достаточно, - сказала она. - Я немного устала. А вы делаете успехи, у вас способности к медитации. Вы не знали об этом?
   - Откуда же я мог это знать, если никогда этим не занимался. Скажите, а Игорь пробовал заниматься медитацией?
   - Да, - не слишком охотно, как всегда, когда речь шла о Дымове, отозвалась она, - но у него это получалось хуже, чем у вас. - Затем подумав, добавила: - он сильно расстраивался из-за этого.
   До вечера меня больше никто не беспокоил, более того, я вообще никого не видел. Дом казалось вымер, то ли все, спасаясь от жары, попрятались по своим кельям, то ли в самом деле куда-то ушли. В комнате мне находиться не хотелось, я отправился на пляж, искупался, а затем лег на жесткий каменистый морской песок. Я смотрел на голубое небо, на то, как плывут по этому океанскому простору маленькие суденышки и огромные корабли облаков, и пытался понять, где я нахожусь и что же все-таки со мной происходит. А вдруг это предложение не более чем шутка или очередное испытание вроде первого, когда я был вынужден карабкаться по скале. А теперь к какой вершине они хотят заставить меня ползти? Кто знает, в какие игры они тут играют? И все же у меня было ощущение, что это не испытание и не розыгрыш, а реальное предложение и что через месяц я на самом деле могу вселиться в огромный дворец и подняться в воздух на собственном самолете. У Чарльза Стюарта, кажется, и мысли не может возникнуть, что такими вещами можно шутить, для него это обычное деловое предложение, каких он за свою жизнь сделал, наверное, не одну сотню.
   Но что будет, если я приму его. Конечно, жить в огромном доме в окружении слуг, порхать по миру на собственном авиатранспорте - все это чертовски заманчиво и привлекательно, о таких перспективах даже в самых своих безумных фантазиях я не мог и мечтать. Но ведь есть и другая изнанка этого вопроса, я должен стать не просто американским домовладельцем, а руководителем крупной религиозной общины. Хотя Учитель и отрицает, что речь идет о религиозном движении, но все его признаки налицо. И я, соглашаясь стать одним из его руководителем, выступаю в роли одного из главных его провозвестников. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомед пророк его. Нечто подобное, только другими словами, будут говорить и обо мне. Есть от чего сойти с ума. Я абсолютно не готов для такой миссии, я - самая заурядная личность, на мой взгляд неплохой, но отнюдь не выдающийся писатель. Конечно, во мне, как и в каждом человеческом существе, дремлет безмерный неиспользуемый потенциал, и я всегда чувствовал, что способен на гораздо большее. Я знал, что могу писать несравненно лучше; то, что я выжимаю из себя на бумагу, - это не более чем отголоски от подлинных моих возможностей. Но вот как запустить их на полную мощность, я, как и подавляющее большинство людей, не представляю. Мне часто казалось, что я похож на тень от человека, который сам так хорошо спрятался, что его никто не может обнаружить. А что если это шанс впервые по-настоящему себя разглядеть. В конце концов откуда мне известно, что я не пророк; тот же самый Мухаммед тоже очень долго ничего не ведал о своем миссионерском призвании и узнал о нем, если не ошибаюсь, лет в сорок. А я моложе его и быть может и Учитель и Чарльз Стюарт разглядели во мне то, что я сам еще в себе не увидел. Ну бог со Стюартом, он поет с чужого голоса, но Учитель - один из самых проницательных людей, каких я только встречал, он тоже что-то углядел во мне такое, что выделяет меня среди прочих. Не случайно же я был окрещен им Фридрихом, в честь одного из самых великих философов всех времен и народов.
   Я подумал, что еще немного таких рассуждений на горячем солнце, и я всерьез поверю в свою миссию пророка. Мы легко возвеличиваем себя, для этого нам порой достаточно одной маленькой зацепки дабы мгновенно вырасти в своем воображении из карлика в великана. Но при этом не стоит забывать, что каким бы высоченным себя не представлял лилипут, он все равно останется тем, кем его сотворила природа. Правда остается невыясненным до конца вопрос: кем сотворила матушка-природа меня? Как писатель я любил покопаться в психологии других людей, своих персонажей, но что касается себя, то здесь до сих пор я не был чересчур дотошным. До этого момента я был человек внешнего мира, а люди внешнего мира пользуются, но не интересуются собой.
  Перед ужином меня навестил Могила. Едва он вошел в мою комнатку, как я сразу почувствовал, как что-то неуловимо изменилось в его поведении. Даже одет он был немного по-другому; в прошлые его посещения на его шеи болталась какая-то бесцветная тряпка, сейчас же его облик украшал красивый и явно очень дорогой галстук. В его высокой цене я был уверен потому, что Лена любила, чтобы ее кавалер был бы хорошо одет, и мне приходилось уделять своему костюму немало времени и денег, что сделало меня до некоторой степени знатоком как современной моды, так и цены на нее.
   - Как вы поживаете? - спросил он, обегая взглядом мою фигуру. - Рад за вас, я как вас увидел, так сразу понял, что у вас тут все отлично сложится.
   - Что вы имеете в виду?
   - Вы произвели на всех очень хорошее впечатление. Очень хорошее, - добавил он для чего- то. - Все говорят только о вас.
   Уж не прослышал ли он он предложении мистера Стюарта, подумалось мне.
   - Я думаю, что еще рано говорить о произведенном мною впечатление, - сказал я. - Все может измениться за одну минуту. Просто я случайно угодил в струю.
  - Ну уж нет, я понимаю вас, вы скромничаете, дорогой мой Сергей Вениаминович. Я убежден, это не случайность, вас привела сюда сама судьба. Поверьте мне, вы на пороге величайших дел.
  Голос Могилы прозвучал так торжественно, что я даже не нашелся, что ему ответить. Мне почему-то не очень нравился наш диалог, в нем скрывался подтекст, который мне был не совсем понятен. И уж тем более мне не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о сделанном мне предложении, мне будет легче принять решение, если на меня не будет никто давить. И вообще, я понятие не имел, как отнесутся к такой перспективе обитатели коммуны; у меня было ощущение, что отнюдь не все будет от нее в большом восторге.
   - Вам сейчас нужно особенно заботиться о здоровье, - продолжал тем же тоном Могила. - Я принес вам кое-какие таблетки, попринимайте их, а потом посмотрим, что дальше делать. Я заметил, вы много времени проводите на пляже. Прошу вас следите за своим состоянием, не перегревайтесь на солнце и старайтесь не купаться в прохладной воде. Лучше для закаливания я вам рекомендую контрастный душ. Очень хорошее средство, испытал что называется на себе.
   - Да вы камикадзе, - сказал я.
   Могила весело рассмеялся, будто я произнес очень остроумную шутку.
   - Мне нравится ваше чувство юмора. Это очень полезно. Если вы хотите как можно меньше болеть, то не думайте никогда о плохом. Обо всем, даже неприятном, думайте весело. Это лекарство сохраняет здоровье лучше любых патентованных препаратов.
   На ужин я отправился с некоторым опасением, но и с немалым любопытством. У меня было предчувствие, что сегодняшний вечер будет наполнен разнообразными событиями. По какой-то таинственной причине я стал едва ли не ключевой фигурой в коммуне, а это неизбежно повлияет на изменение ко мне отношения. Я ясно видел, как резко возросла предупредительность ко мне со стороны Могилы, а это скорее всего лишь первый симптом.
   Я сел на свое место. Как всегда было накрыто два ужина - один вегетарианский, другой - мясной. Я решил еще увеличить свой авторитет и выбрал первый вариант, пододвинув к себе капустную солянку, которую если и глотал в редких случаях, то всегда с большим отвращением. Но сейчас я решил пренебречь такими пустяками и лишь грустно бросил взгляд на лежащий рядом на тарелке аппетитный кусок мяса.
   Почему-то сегодня Учитель решил не подавать на стол блюдо, приготовленного из концентрированных мыслей, и все сразу приступили к обычной еде. Однако впервые я стал свидетелем возникших за столом разногласий, из которых понял, что внутри коммуны между ее членами существуют серьезные противоречия.
   Начала София.
   - Учитель, - произнесла она, то ли испытывая на самом деле, то ли искусно изображая смущение, - я очень боюсь, что мы не успеем подготовиться к нашему празднику.
   Учитель повернул к ней свою гривастую голову.
   - В чем дело, София, в чем задержка? Ты знаешь, как это важно. Особенно теперь, после появления у нас Фридриха.
   Оказывается, я имею самое прямое отношение к празднику. Вот только какое отношение и что за праздник?
   - Все дело в Ирине, - горестно вздохнула София, - она затягивает репетиции.
   Я увидел, как мгновенно встрепенулась Ирина, она посмотрела на Софию, и ее глаза загорелись недобрым огнем.
   - Папа, это обвинение несправедливо, я делаю все, что надо. Я сегодня была в храме, рабочие заканчивают свои дела. Я смотрю, как продвигаются они каждый день. Только поэтому я не успеваю с репетициями. Но нас сейчас мало.
   - Ты слишком много время проводишь на пляже, - бросила реплику София.
   - А ты что стоишь с хронометром и фиксируешь, сколько времени я лежу на песке.
   - Подождите, - проговорил Учитель, - нас действительно сейчас мало, и мы все не успеваем. Я думаю, что Фридрих поможет нам. Например, возьмет на себя присмотр за тем, как продвигаются работы в храме.
   - Но я не представляю, о чем идет речь.
   - София ты еще не рассказала Фридриху о том, что нам скоро предстоит? - немного удивленно спросил Учитель.
   - Я собиралась это сделать сегодня. Это серьезный разговор, я должна к нему подготовиться, иначе наш новый друг может не все до конца понять.
   - У нас будут гости, и они должны не только увидеть, но и глубоко осмыслить значение происходящего, - сказал Учитель. - Наш долг возродить то, что было не недомыслию утрачено. Без этого, нам не пробиться к новому сознанию. Вы меня понимаете, Фридрих?
   Я не особенно понимал, но решил не спешить с вопросами. Впереди у меня предстоял разговор с Софией, и он вызывал во мне странное волнение. Глаза женщины скользили по моему лицу, хотя, подобно автомобилям на перекрестке, надолго не задерживались на нем, продолжая движение дальше. Но когда наши взгляды сталкивались, на ее губах тотчас же мелькала улыбка. Я думал о том, что мне надо быть осторожной с ней, не поддаваться на ее чары. Бог знает, что она замышляет. Эта женщина весьма не простоя, меня не отпускает ощущение, что она ведет какую-то свою игру. Хотя по-моему, тут каждый или почти каждый играет во что-то свое. И лишь Лариса не вызывала во мне подобных подозрений.
  Я вдруг ощутил на себе чей-то взгляд, я поднял голову и увидел, что на этот раз меня буравят уже глаза не Софии, а Ирины. Вопреки рекомендациям моего врача мое сердце само собой забилось учащенно. Я невольно подумал, что взгляд этой прекрасной женщины напоминает взгляд Медузы Горгоны, от которого человек превращался в камень. Хотя в данном случае его действие прямо противоположное, скорей речь идет не о камне, а о факеле, однако по своей силе он мало уступает взору этого страшного чудовища.
   Внезапно в моей голове сверкнула молния догадки: между этими двумя женщинами развернулось соревнование за право обладания мною. Я поочередно посмотрел на каждую из них и еще более утвердился в этом предположении: взгляды, которые они кидали друг на друга, были типичными взглядами соперниц. Неужели я действительно представляю такую большую ценность? Или это коллективное помешательство? Хотя после того, как Чарльз Стюарт сделал мне свое предложение, я потенциально очень влиятельный и богатый человек. А потому есть за что побороться. Но откуда им знать о нашем разговоре? Я скосил глаза в сторону миллиардера; тот аккуратно размазывал на хлеб кубик масла и, казалось, ни на кого не обращал ровно никакого внимания. Зато сидящий рядом с ним Роджер внимательно наблюдал за мной; когда наши взгляды встретились, он, как это делал всегда, улыбнулся мне.
   После ужина я отправился в свою комнату. Но у меня было такое ощущение, что долго пребывать в одиночестве мне не позволят. Однако прошел уже час, а никто не стучался в мою дверь. Я прислушивался к звукам, но в доме царила тишина.
   Я уже стал склоняться к тому, что ошибся в своих предположениях, когда в дверь забарабанили. Я отворил ее; на пороге стоял гость, которого я ждал.
   - Я еще не видела вашей кельи, - сказала София. - А здесь тесно, хотя и уютно. Вам надо выделить другую комнату, более просторную.
   - Я уже привык к этой. Да и к чему мне лишние метры. Моему духу они не нужны, в его распоряжении все просторы Вселенной, а моей бренной плоти не стоит позволять распоясываться, ее надо держать в узде. Я правильно излагаю.
   София внимательно посмотрела на меня, затем села в кресло и положила ногу на ногу. Она была в юбке до колен и потому я вполне мог оценить конфигурацию ее действительно красивых ног.
   - Что касается духа, тут я с вами согласна, а вот по поводу плоти... Андрей, то есть Учитель, - быстро поправилась она, - выступает против всяких ограничений. Нельзя упекать желания в подсознание, их нужно, наоборот, извлекать оттуда и удовлетворять или преобразовывать.
  Каждое низшее желание имеет высший эквивалент, и у человека всегда есть выбор по какому пути пойти: вниз или вверх. Человек плоти всегда направляется вниз, человек духа - вверх.
   - Боюсь, что я пока человек плоти, при любых ситуациях меня тянет вниз.
   - Плоть тоже достойна уважения, - сказала София и переменила положение ног. - Нельзя перепрыгнуть через ее потребности, как через скакалку, в этом заключается главная ошибка всех аскетов. Аскеты думают, что укрощая плоть, они тем самым воспаряют в духе, а получается все наоборот, они становятся еще более плотскими. Не случайно, что многие из них дышат не любовью, а словно драконы, огнем ненависти, мечтают оскопить весь мир. А все потому, что они неутолены.
   - Любопытно. Признаться раньше я с большим уважением относился к аскетам.
   - Для того вы и приехали сюда, чтобы поменять свои представления о жизни. Хотите открою вам маленький секрет?
   - Еще как, здесь столько секретов, а я не знаю ни одного из них.
   - Да, секреты тут действительно есть и в вашей воли их узнать, - чему-то своему усмехнулась София. - Хотя это будет и непросто.
   - Вы мне поможете?
   - Может быть. Это будет зависеть от вас.
   - Итак, секрет номер один.
   - Я лишь хотела вам сказать, что у Учителя в молодые годы было очень много любовниц. Женщины вешались на нем, подобно винограду на ветки, гроздями. Вы видели, как он красив и обаятелен. Представьте, каким он был в молодости.
   - Это я могу представить, - проговорил я, и на самом деле сделал попытку представить мысленный портрет Учителя в молодости. - Странно, что имея такую внешность и такое обаяние, он выбрал карьеру не Дон-Жуаны, а пророка.
   - Но это был как раз тот выбор, о котором я вам говорила. Сексуальный и пророческий дары находятся на одной линии: секс внизу, пророчество - вверху. Любовник и пророк - это один тип личности, только на разном уровне: любовник на низшем, пророк - на высшем. Если пророк не порождает вокруг себя любовь, то он никогда ничего не добъется. Вспомните Христа, каким успехом у женщин и, не только у женщин, он пользовался. У него был тот же выбор. Он излучал любовь, и он мог тоже предпочесть плотские страсти. Именно плотская любовь помогла Учителю понять суть божественной любви; однажды он посмотрел на небо и понял свое призвание. Конечно, я утрирую, все было значительно более сложно, но мои слова хотя грубо и примитивно отражают сущность того, что произошло. Завтра Учитель будет говорить о любви, послушайте его, это будет очень важно для вас. - София на какое-то мгновение прервала свою речь. - Мне кажется, что вам не хватает опыта обычной человеческой любви. Или вернее, этот опыт у вас есть, но вами он воспринят негативно. Вы не разобрались в вашей любви.
   По ее интонации, по блеску ее глаз я чувствовал, что она жаждет от меня признаний, но именно эта ее жажда настораживала меня, заставляла хранить все в себе. И в тоже время я не мог не отметить ее правоту, я действительно превратил свою любовь к Лене в какой-то кошмар, изводивший меня и ее. В моей любви к ней не доставало светлого начала, для меня была важна не любимая, а мои чувства к ней. И когда они оказались отвергнутыми, все низшие инстинкты заговорили во мне громкими голосами и обрушились, подобно потоку из прорванной плотины, на ту женщину, которую я любил.
   Мы молчали, и я видел, как постепенно на лице Софии проступает выражение недовольства. Но долго оно там не задержалось, она быстро справилась со своими эмоциями, а затем положила на свои красивые, почти идеально круглые, несмотря на их не самый юный возраст, колени папку, которую принесла с собой.
   - Мы с вами говорили о высшей и низшей любви. Древние лучше нас понимали это различие и эту неразделимую связь, - задумчиво произнесла она. - Поэтому Учитель хочет возродить некоторые древние обряды. Что вы слышали об Элевсинских мистериях, Фридрих?
   Я попытался восстановить весь свой скудный запас знаний об этом предмете.
   - Это древнегреческие мистерии, на которые допускались только посвященные. Люди на них сильно возбуждались и приходили в транс. И, если не ошибаюсь, они сопровождались оргиями.
   София снисходительно улыбнулась.
   - Суть мистерии в том, чтобы избавиться от всего материального и слиться с духом. То, что вы называете трансом, это уход в новый вид сознания, в то самое сверхсознание, о котором говорит Учитель. Хотите я вам прочитаю Пиндара, он замечательно и очень кратко описал суть происходящего: "Хорошо снаряжен тот, кто сходит во гроб, зная истину Элевсина. Ему ведом исход земной жизни и новое ее начало - дар богов".
  Вот за этим даром богов и шли люди в Элевсин. Вы понимаете, что я имею в виду?
   - Надеюсь, что понимаю. Но неужели, пройдя путь древних греков, мы сумеем обрести сверхсознание?
   - Почему бы и нет. Не за один раз, мистерии - только часть маршрута. Вы напрасно думаете, что древние были глупее нас или понимали меньше. Скорее наоборот, у них была большая острота восприятия жизни, их сознание не было, как у нас, загромождено тем искусственным миром, что мы создали вокруг себя. А потому они лучше чувствовали многие вещи, чем мы. В нашей голове скопился слишком большой слой цивилизации, и пока мы его не разгребем, мы не сумеем возвратить себе первозданное и непосредственное восприятие всех проявлений жизни. Вот поэтому нам нужны мистерии. Между прочим, даже тупоголовые и бесчувственные римляне понимали значение Элевсина. Когда образованный дикарь Сулла захватил Афины и перебил там жителей, то он уничтожил Академию Платона, но пощадил Элевсин. Так как вы собираетесь пойти по пути Суллы и присоединиться к нам.
   - А я имею право отказаться? Я же член коммуны, разве я не должен делать то, что и все?
   - Если вы не верите в действенность Элевсинских мистерий, то Учитель не станет настаивать на вашем участие. Придет время и вы поймете их значение.
   - Нет, я хочу пройти все, нет смысла ничего откладывать. Но что я должен делать?
   - Учитель хочет вам поручить, чтобы вы понаблюдали за строительством Телестериона.
   - Телестериона?
   - Да, там происходит третья, самая сокровенная оргия. В Греции это помещение было выстроено самим Солоном. Затем оно было увеличено Периклом. Вам что-нибудь говорят эти имена?
   - Говорят. В школе у меня было пять по истории, - немного язвительно проговорил я.
   София посмотрела на меня долгим взглядом и непонятно чему усмехнулась.
   - Значит, вы прекрасно можете себе представить, какое значение предавалось этому месту. Сейчас, как вы слышали, за тем, как идут работы, наблюдает Ирина. Но она ничего не понимает в строительстве. - Губы Софии растянулись в злорадной усмешке. - Поэтому вся надежда на вас.
   - Я тоже ничего не понимаю в строительстве.
   - Вам просто надо сверить ход работ с проектом. Строители получают за свою работу очень большие деньги, но при этом халтурят. Что делать, национальная черта. Тем более время осталось совсем мало.
   - И сколько же?
   - Учитель еще не определил точную дату. Сначала планировали провести мистерию дня через два, но потом появились вы, и Учитель решил ее отложить. Да и работы еще не завершены. Вам нужно подготовиться к ним, понять значение того, в чем будете участвовать.
   - Откуда вы так много знаете про эти мистерии? - спросил я.
   - Это была тема моей диссертации. Вам еще, наверное, не сказали, что я доктор исторических наук. - Она замолчала, посмотрела на меня, а затем вдруг расхохоталась. - Что не похоже?
   Я действительно был довольно сильно удивлен, хотя с другой стороны, почему София не может быть доктором наук и даже академиком. То, что она очень неглупа, в этом я нисколько не сомневался.
   - Не стоит тушеваться, - сказала она, словно прочитав мои мысли, - все эти звания не имеют ровным счетом никакого значения.
   - А что имеет значение? - поинтересовался я.
   - То, что мы идем одним путем, то, что мы мужчина и женщина. - Она замолчала и долгим взглядом посмотрела на меня, явно ожидая мою реакцию на ее последнее заявление. Но я решил, что лучше всего, если я проявлю полную невозмутимость. Эта ее игра мне была не совсем понятна, а потому я немного опасался ее. И кроме того, я инстинктивно не доверял Софии, мне почему-то казалось, что она хочет использовать меня в каких-то своих неизвестных мне целей. И что весь ее интерес ко мне полностью определяется этими ее планами.
   За окном висела почти непроницаемая плотная пелена наступившей ночи, в комнате тоже властвовала темнота. Она была лишь менее плотной благодаря слабому свету ночника. Мы уже молчали минут пять, каждый из нас затаился в самом себе и ждал от другого, что он первым нарушит эту тишину. А что произойдет, если я ее обниму, начну целовать, думал я?
  Сомнительно, чтобы она стала протестовать, иначе зачем она здесь сидит в такой час. Вряд ли это случайно, что она заявилась ко мне в столь позднее время. Но если я прав, то к чему все это? Разве я могу составить конкуренцию Учителю, человеку, который по всем параметрам несравненно выше меня настолько, что даже трудно подобрать сравнение. Единственное мое преимущество, что я почти вдвое моложе его. Но неужели и в коммуне действуют в отношениях между людьми столь банальные, предназначенные для нашего грубого мира причины?
   Внезапно я услышал, как прошелестел по комнате тихий вздох Софии.
   - В ближайшие дни я должна вам еще многое рассказать об Элевсине, - сказала она с какой-то странной интонацией.
   - С удовольствием послушаю. Тем более, раз вы доктор наук.
   - Я уже сказала, что это не имеет никакого значения. Для меня это звание не обладает ценностью. Чего только люди не придумывают, дабы отделить себя от других.
   Я был готов поклясться, что эти ее слова прозвучали едва ли не враждебно. Кажется, она действительно была чем-то сильно разочарована.
   - До завтра, Фридрих, - сказала София и через пару секунд дверной замок, сухо щелкнув, закрыл за ней дверь.
   Я подошел к окну и вдохнул в легкие воздух. На смену жаркого дня пришла душная ночь. Совсем рядом было море, но его близкое присутствие совсем не чувствовалось, воздух был такой клейкий, что казалось прилипал к коже. Что-то томило меня, и это томление куда-то звало. Я понял, что в ближайшие час другой мне не заснуть и решил прогуляться. Я вышел из тихого заснувшего дома и направился к пляжу.
   Я приблизился почти вплотную к воде. Над моей головой горели гирлянды звезд, передо мной простиралось огромная и темная простыня моря. В этот час оно было тихим и спокойным и напоминало большого ручного зверя. От него шел удивительно свежий йодистый запах. Внезапно я услышал характерные всплески, раздающиеся тогда, когда кто-то плывет. Я стал вглядываться, но темное покрывало воздуха почти сливалось с темным морским пространством, и я ничего не мог разглядеть. Внезапно всплески раздались почти рядом со мной, а еще через пару секунд я заметил неясный силуэт. Он медленно приближался ко мне и через полминуты передо мной стояла полностью обнаженная женщина.
   - Это вы? - раздался ее мягкий глубокий голос. - Вам тоже не спится, - плеснула она в меня волной своего смеха. - Вы правы, спать в такую ночь могут только безумцы. Знаете, мне всегда казалось, что существует огромная ошибка в распорядке жизни людей; они должны спать днем, а ночь - самая приятная пора для бодрствования. Вы так не считаете?
   - Полагаю, что в ваших словах есть свой резон. По крайней мере, если речь идет о таких ночах, как эта.
   - Я рада, что вы согласны со мной. - Ирина снова засмеялась, затем сделала несколько шагов за мою спину и нагнулась к лежащей кучке одежды. Она достала полотенце и стала вытираться.
   Я внимательно наблюдал за ней, она вытиралась не спеша, взлохматила голову, затем медленно стала проводить полотенцем по груди, спуская его все дальше в низ. Достигнув темной полоски внизу живота, она так же неторопливо принялась водить им по ней. При этом она не спускала с меня глаз; из-за темноты я плохо видел ее лицо, но у меня было полное ощущение, что Ирина улыбается. Закончив вытирание, она повесила полотенце на свои плечи; я думал, что она станет одеваться, но судя по всему у нее были иные планы; вместо этого она вплотную подошла ко мне.
   - Я купаюсь каждую ночь, - сказала она с непонятным смешком. - Купанье днем и купанье ночью совсем непохожи. Днем ты просто принимаешь морскую ванну, а ночью погружаешься в бесконечность. Такое чувство, что ты купаешься не только в море, но и в этом звездном небе. Вы должны непременно начать ночные купания.
   - Я обязательно последую вашему совету. - Я сказал это искренне, так как ее слова оказались созвучны тем, что я сам чувствовал сейчас.
   - Что же вам мешает это сделать немедленно. Вода очень теплая.
   - Я не взял купальный костюм.
   - Купальный костюм. - Она вдруг расхохоталась так громко, что полотенце скатилось с ее плеч и мне пришлось поспешно поднимать его с песка. Она поблагодарила меня кивком головы и снова водрузила это легкое одеяние на туже часть своего изумительного тела. - Скажите, что и от кого вы собираетесь скрывать?
   Вопрос, надо сказать, был резонный, я понял, что действительно смешно выгляжу в ее глазах. Зачем нужны эти дурацкие плавки в эту ослепительно-звездную ночь, когда рядом со мной стоит может быть самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.
   - Вы правы, я сейчас искупаюсь.
   - Если хотите, я вас здесь подожду, Фридрих. Или вам больше нравится, когда вас называют Сережей?
   - Лучше второй вариант, если вас это не затруднит.
   - Я не люблю эти дурацкие имена, которые придумывает отец. Сережа звучит очень нежно.
   Я отошел от нее на несколько шагов и стал раздеваться. Несмотря на темноту, я ощущал на себе ее настойчивый взгляд. Поэтому избавившись от одежды, я сразу же бросился в наплывавшую на берег ленивую волну.
   Купание действительно оказалось невероятно приятным. Море еще не успело расстаться с собранным за день урожаем солнечного тепла, я плавал, нырял и плескался как маленький мальчик, который залез в ванну.
  Затем я лег спиной на воду и стал смотреть вверх. Зрелище этого живого планетария было восхитительным и непередаваемым, и я поймал себя на ощущение, что хотя мое тело покоится на перине моря, дух мой витает где-то там высоко-высоко в поднебесье.
   Я вышел на берег, Ирина сидела на подстилке в том же виде с полотенцем на плечах. Она протянула его мне.
   - Вытритесь.
   Я быстро обтерся и отдал полотенце ей. Она снова занавесила
  им плечи.
   - Ну как? - спросила она.
   - Это было великолепно.
   - Знаете, - задумчиво проговорила она, - у нас есть с вами одна
  общая черта, мы оба любим получать наслаждения.
   - А разве есть люди, которые этого не любят.
   - Есть и их очень много. Они ненавидят все, что связано с телом.А разве тело это не прекрасно, хотя бы мое тело.
   - Да, - не мог не согласиться я с этой высокой оценкой, - у вас очень красивое тело.
   Я чувствовал себя смущенно, эта женщина вызывала во мне бешенное вожделение, которое уже давно настойчиво бродило по всем моим жилам и сосудам. Пока я был защищен одеждой, я еще мог как-то скрывать свои желания, но лишившись ее, я оказался в трудном положении, ибо мое мужское естество, несмотря на все мои попытки уговорить его остаться в прежнем состояние, слишком быстро увеличивалось в размерах. Ирина уже несколько раз бросала на него взгляды, и это лишь разжигало сильней горящий внутри меня огонь. Вся эта ночная сцена была наполнена не до конца мне ясной двусмысленностью; я прикидывал различные варианты моего дальнейшего поведения. Может, просто стоит повалить её на землю и утолить свою страсть.
   - Ну хорошо, - сказал я, - тело это замечательно, а как же новое сознание, о котором не устает вещать ваш отец. Если вы здесь, то значит, вы согласны с тем, что он говорит.
   - Скажите, но почему сверхчеловек должен отказываться от радостей тела. Почему бы не попробовать совместить одно с другим.
   - Но, если я не ошибаюсь, ваш отец проповедуют несколько иные взгляды.
   - Но он вовсе не требует, чтобы мы все во всем с ним соглашались. Он подчеркивает, что каждый обязан обладать своим мнением. Для него важно другое, чтобы это мнение исходило от подлинной природы человека, а не было бы навязано извне. И если я такая, если я отдаю предпочтение телу, а не духу, то так тому и быть. Сережа, поверьте мне, я знаю, что говорю, мы так мало еще знаем о том, что способно подарить нам наше тело.
   Ирина вдруг приблизилась ко мне вплотную, и ее теплая ладонь поползла по моей груди. Как будто граната разорвалась где-то у меня внутри, я попытался ее обнять, но к моему изумлению мои руки оказались в пустом пространстве, Ирина каким-то непостижимым образом сумела проскользнуть за мою спину.
   Я повернулся к ней, обескураженный своей неудачей и растерянный от того, что не мог понять, в какую же игру играет эта странная, опасно прекрасная женщина.
   - Пора идти спать, - проговорила Ирина, смотря почему-то не на меня, а на звездное небо. - В детстве я мечтала стать астрономом, я могла часами смотреть на звезды. Но потом поняла, что пассивное наблюдение не для меня, на звезды приятно смотреть совсем недолго, а потом становится скучно. Они слишком далеки от нас и никто не знает точно, что там происходит. Я вдруг почувствовала, что я сама могу стать звездой и светить не менее ярко. И решила, что вместо того, чтобы наблюдать за ними, я лучше буду наблюдать за собой. И не жалею об этом выборе. Мы провели с вами замечательно время, Сереженька, - вдруг почти пропела она. - В эту ночь я буду очень крепок спать. И все благодаря вам.
   - Я провожу вас, тем более нам по пути.
   - Нет, прошу вас, Сережа, я люблю после ночных купаний возвращаться по этой дороге одна. Никто не мешает мне думать, мечтать. Я ненавижу одиночества и только в эти минуты мне хочется оставаться одной. Если хотите меня увидеть, приходите завтра сюда.
   Я смотрел, как быстро обрастает прекрасное тело Ирины покровами одежды. Закончив одеваться, она посмотрела на меня, послала мне воздушный поцелуй и быстро пошла по тропинке. Через несколько минут ее фигура была проглочена темнотой.
   Я тоже оделся. Томление еще не оставило моего тела, и я не знал, как избавиться от этой обременительной ноши. Я сел на валун и стал смотреть на воду. Но ни вид ночного моря, ни трасы звездных путей уже не привлекали меня, не вызывали никакого отклика. Я чувствовал себя одураченным, хотя и не совсем понимал, в чем меня одурачили. И вряд ли сейчас пойму. А потому единственный выход из этого положения - это пойти спать.
   Я встал и вслед за исчезнувшей Ириной пошел по тропинке. Внезапно дорогу мне преградил чей-то силуэт. Он появился перед моим носом столь внезапно, что я вздрогнул от испуга.
   - Не надо это делать, умоляю вас, не надо! - донесся до меня из темноты чей-то умоляющий голос. Он мне показался знакомым, но кому он принадлежит, определить сразу не смог.
   - Кто вы, черт возьми? - раздраженно спросил я темноту.
   - Не вы первый, с кем она это делает, - снова прозвенел взволнованный голос. - Для вашего же блага, не поддавайтесь ее чарам, бегите от нее как можно дальше. Иначе вы погибли.
   Я сделал несколько шагов вперед и узнал Павла. Он смотрел на меня странно округлившимися глазами, а на его лице было испуганное выражение.
   - О чем вы, собственно, говорите, - спросил я, хотя уже прекрасно понял, что имеет в виду муж Ирины.
   - Я вас умоляю, будьте осторожны, не приближайтесь к этой женщине. У вас все равно с ней ничего не получится. Вы ей не нужны.
   - Но у нас с ней ничего нет, мы просто случайно повстречались на пляже.
   - Я вам не могу сказать всего, но внемлите моим советам, не поддавайтесь ей. Она сгубит вас.
   - Скажите, Павел, а Игорь поддался, как вы говорите, ее чарам? - Этот вопрос пришел ко мне неожиданно, но я вдруг понял, что он имеет большое значение.
   Павел как-то жалостливо взглянул на меня, как человек, который просит, чтобы его пощадили.
   - Я не знаю, они разговаривали, Игорь был совсем другим, чем вы, человеком.
   Павел продолжал что-то лепетать, но я ясно понимал, что он знает гораздо больше, чем говорит.
   - Вы мне должны рассказать. Иначе я вам ничего не обещаю.
   - Поймите, я ничего не знаю, - едва ли не плача проговорил Павел.
  - Что вы от меня хотите, что вы все от меня хотите?
   Внезапно мне стало его жалко, как его угораздило жениться на такой женщине, как Ирина. Вот уж совершенно не подходящая пара. Но об Игоре и своей жене он все же должен мне рассказать.
   - Послушайте, Павел, вы предостерегаете меня против чего-то страшного, но не хотите ничего объяснить. Это лишь возбуждает любопытство и усиливает желание до всего докопаться самому. Тем более, как вы знаете, я писатель, и меня привлекают неординарные люди. А ваша жена явно неординарна. Пойдемте ко мне и поговорим.
   - Вы, вы... - начал Павел, однако продолжения так и не последовало. Вместо этого, он, словно заяц от охотников, бросился наутек. Я не стал догонять его, тем более уже показался темный абрис дворца. Я поднялся в свою комнату и минут через десять уже крепко спал.
  
   * * *
  
   Я слушал Учителя, говорившего о любви, и мне казалось, что это не Учитель, а любовь, спустившая на землю с небес, впервые обрела собственный голос и говорит о себе самой.
   - Вся наша жизнь посвящена любви. Практически все, что мы делаем, так или иначе связано с любовью. Вся мировая литература и искусство - о любви. Едва только сознание человека начинает взрослеть, как оно тут же наполняется мыслями о любви. И потом они сопровождают всю его взрослую жизнь. Он женится по любви, разводится по тому, что перестает любить, любви от него требует Родина, дети, друзья, все, кто встречаются на его пути. В церкви ему внушают, что он должен любить Бога. И хотя все беспрестанно говорят о любви, удивительно, но подлинная любовь встречается крайне редко. И когда это происходит, то это становится по истине всемирным событием, о котором сообщает пресса, пишутся книги, снимаются фильмы... Зато везде царит ее антипод - эгоизм и порождаемые им его дети: ненависть, злоба, зависть, ревность. Тот, кто велеречиво только что говорил о любви, сходит с кафедры и с ревностью и недоброжелательностью смотрит на того, кто говорит о любви еще более красноречивей. Он боится, что другой скажет о любви лучше, поэтичней. Это странно, но люди очень много говорят о любви, но очень мало размышляют о любви, почти не делают попыток проникнуть в ее суть. Почему-то все уверены, что любовь - это то, что понять невозможно.
   - Но может быть это справедливо, Учитель, разве любовь - это не самая главная тайна на земле? - проговорила София. - И если мы однажды ее разгадаем, то не исчезнет ли тогда любовь, а на ее месте окажется сухая математическая или химическая формула?
   - Твои опасения необоснованны, никакой тайны в любви нет, но и нет угрозы, что ее заменит какая-нибудь формула. Вернее, тайна есть, и это великая тайна, но она совсем не там, где мы привыкли ее видеть. Но об этом немного позже. Как возникает любовь между людьми, между мужчиной и женщиной. Человек обязан понимать, как это происходит, иначе ему никогда не разобраться в своих чувствах, он без конца будет бродить по ним, как по лабиринту Минотавра. Что он, впрочем, и делает уже не одно тысячелетие. Каждый человек состоит из двух частей: мужской и женской.
  Само собой разумеется, что в мужчинах основа мужская, у женщин - женская. Но в каждом мужчине есть частичка женщины, в каждой женщине - частичка мужчины. Ибо мужчина и женщина - это не только мужчина и женщина, это еще и человек. А человек един. На самом деле человек - существо бесполое; наличие пола свидетельствует о незрелости и незавершенности. И потому каждый из нас стремится к обретению своей полноты, без чего он никогда не будет чувствовать себя по-настоящему счастливым, в противном случае всю жизнь придется довольствоваться эрзацами счастья. Именно этот поиск каждым из нас своей недостающей мужской или женской детали и называется любовью.
   - Так просто. Но в чем же тогда вопрос?
   - Нет, Ирина, это не просто, нет труднее задаче на земле, чем найти свою настоящую любовь. Поиск любви - это самая большая трагедия, которую вынужден переживать человек. Потому что в большинстве случаев он заканчивается неудачей. К тому есть множество причин. И первая - подлинную любовь может отыскать лишь тот, кто сам является подлинным, кто пробудился для настоящей любви. Таких же единицы, все остальные за любовь принимают либо вожделение, либо страх остаться одному, либо живущую в каждом потребность в любви. Либо в лучшем случае возникшую в нас симпатию. Отсюда то равнодушие к человеку, которого, как мы думаем, любим. Но даже если кто-то пробудился для истинного чувства, это отнюдь не гарантия того, что ему встретится любовь. Может быть, так случится, что человека со столь нужной нам частичкой вообще нет на земле в этот момент, что он уже посещал ее раньше и следующий его визит ожидается не скоро. И тогда в таком сердце возникает великая любовная неутоленность. Именно из этой великой неутоленности и проистекает источник искусства; все настоящие поэты - это люди, подготовленные для великой любви, но ее не нашедшие. Искусство - это попытка компенсировать отсутствие любви; Фрейд называл это сублимацией полового инстинкта, но он понял эту проблему в крайне грубой материалистической форме, так как ничего не хотел знать о душе. Он имел в виду в основном сексуальный момент, но на самом деле он не главный. Дальше вы поймете, что я имею в виду. Но бывает и такая ситуация: человек встречает предназначенного ему Богом человека, но не узнает его и даже отвергает.
  Это случается от того, что телесный образ не совпадает с тем образом, который у каждого хранится в воображении и который ему рисует в основном его сексуальное чувство. Один мечтал о блондинке, а ему попалась брюнетка, или ему нравились худые, а встретилась толстушка, другая грезила о высоком красавце, а ее недостающая половинка оказалась запрятана в маленьком и лысеньким бодрячке... И вот эта ерунда, самое несущественное, что может быть в любви, чаще всего и губит цветок любви. Если бы у этих людей возникла бы духовная связь, если бы они видели в другом Бога, а не грубую плоть, то они в конце концов с великой радостью отбросили бы эти убогие представления и обрели бы неземную гармонию в любовной полноте. Но до этой стадии обычно дело не доходит - и они расстаются, так и не узнав, что прошли мимо своего счастья. Плотская любовь играет с нами злую шутку, она навязывает нам свои эротические стереотипы. Ведь сексу нужна картинка, клип; не случайно нас так привлекает эротика и порнография, которые_2 _0в полной мере отвечают этой потребности.
   - Но получается, Учитель, что любовь - это соединение двух половинок - мужской и женской в одно целое. И на этом все кончается, - узнал я голос Мартынюка.
   - Ты не прав, с этого все только начинается. Вы должны знать, что есть люди, которые освобождены от поиска своей недостающей части, так как каждый из них изначально включает мужское и женское начала. Это те, кого мы называем святыми. Им не надо искать любви, потому что они уже наполнены ей, как свежевырытый колодец водой, они источают любовь на окружающих. На самом деле человек ищет не любви, а святости, которая выступает в форме любви. В мире существует только одна любовь - это любовь к Богу, которая включает все. И когда мужчина влюбляется в женщину, а женщина - в мужчину, то на самом деле они влюбляются не друг в друга, они влюбляются в Бога. Они включаются в его поиск. Ваш возлюбленный и ваша возлюбленная - это окна, через которых вы смотрите на Бога, это двери, через которые вы пытаетесь войти в его чертог. Может, вы и не осознаете подлинную суть происходящего, так чаще всего и случается, но это и не столь важно; вы все равно уже начали свой главный путь. Он всегда начинается, если приходит подлинная любовь. Вот почему, влюбившись, вам хочется делать что-то хорошее, хочется, чтобы и другие вокруг вас, тоже испытывали счастье. И потому-то так важно то, кто является вашим избранником. Если это случайный человек, путь прервется; если ваш возлюбленный не ведет вас к Богу, то это на самом деле лжевозлюбленный, а ваша любовь - лжелюбовь, это ваша собственность, которую вы захватили и пользуетесь. Всю жизнь повторяйте при каждой новой встрече и даже тогда, когда вы одни, эту великую фразу Кабира: "Кто тот, кого всю жизнь мы любим?" Человек сажает розу, чтобы она росла и в конце концов распустилась. Для этого он поливает ее, обрабатывает вокруг нее землю. Любовь - это цветок, посаженный внутрь человека, но для того, чтобы он расцвел, нужна огромная работа. Нужно готовить себя к любви. Любовь - это садовое растение, оно требует ухода. Человек же вдруг испытывает влечение к другому человеку и ему кажется, что это и есть любовь. Он ничего до этого не сделал, чтобы вырастить это растение, он не взрыхлил в себе почву, не кинул в нее семя, но по невежеству своему принимает возникшее в нем чувство за любовь. Есть люди, кто влюбляются по пять раз, есть люди, влюблявшиеся по пятьдесят раз. И эти глупцы считают, что умеют любить, что они великие любовники. Они не любовники, они рабы секса, вся их гигантская любовная энергия растрачивается впустую, уходит на мелкие удовольствия. И им даже не приходит в голову спросить себя: "Кто тот, кого всю жизнь мы любим?" Нельзя любить многих, человек может быть женат десять раз, у него может быть двадцать любовниц, но он всегда любит только одного человека. Того, кто предназначен ему свыше, того, кто внесет в него окончательную гармонию. Количественные показатели в любви помогают усыпить тоску по отсутствию истинной любви, но усыпляя себя таким образом, мы ставим крест на себе. Ибо человек, не сделавший попытку отыскать подлинную любовь, пусть даже в воображении своем не увидевший того, кого он любит, просто потерял свою жизнь.
   - Но человек прежде всего связывает понятие любви с сексом. Но есть ли место в сексе для любви? Получается так, что они антиподы.
   - В сексе, Ирина, нет любви, но секс может стать началом любви. Сексуальное влечение не бывает случайным, это первый признак того, что этот человек духовно близок к тебе. Это сигнал, но он совсем не обязательно верен. В большинстве случаях он ошибочен. Более того, люди могут быть друг для друга сексуально не привлекательны, но именно они и составляют ту самую небесную пару, ради создание которой мы и появляемся на земле. Секс дает нам часто неверные ориентиры, потому что он достаточно автономен, у секса есть своя функция - размножение. Большинство людей жертвуют собой, своей душой, поисками любви, Бога, сами того не понимая, ради увеличения рода людского. Человечество приносит в жертву любовь ради того, чтобы нас становилось все время больше. Вот почему появляется столько нелепых пар, людей, которым вместе быть просто противопоказано. Напомню вам слова великого Ницше: "Остерегайся приступов любви своей! Слишком скоро протягивает одинокий руку первому встречному". А в качестве компенсации эти несчастные получают небольшое удовольствие, которое по глупости и незнанию подлинных наслаждений кажется им самым большим, что есть в жизни. Потом, когда сексуальная функция у них сворачивается, они испытывают дискомфорт от возникшей в них пустоты; привычного удовольствия нет, а ничего нового взамен него они получить уже не в состоянии. Вот почему в старости многие становятся ханжами; так проявляется в них зависть к тем, кто пока способны заниматься сексом. Секс и любовь можно сравнить с углем и алмазом. В основе того и другого вещества один тот же химический элемент, но какое между ними гигантское отличие.
   - Означает ли твои слова, что ты против секса? - спросила София.
   - Поймите меня правильно, я не против секса. Если вы не способны трансформировать сексуальную энергию в энергию любви, в силу для духовного роста, занимайтесь сексом хоть двадцать четыре часа в сутки. Все равно вы уже потеряны для подлинной жизни. Какая разница будете ли вы заниматься сексом, смотреть глупое шоу по телевизору или читать идиотский детектив. По крайней мере вы не будете испытывать озлобление из-за неудовлетворенности своей половой потребности. Известно, что самые недовольные и раздражительные люди - старые девы. Да и вообще все те, кто испытывают потребность в сексе. Секс очень сильная эмоция, ее крайне вредно хранить внутри себя нерастраченной, и если она не получает выхода, то это приводит к росту агрессивности в человеке, к появлению различных заболеваний. Многие негативные социальные явления тоже настояны на человеческой сексуальности, которая постоянно в разных видах и разными способами ищет возможности просочиться наружу. Не загоняйте секс в глубь, в подсознание, не принимайте никакой аскезы. Аскеты - самые злые люди на земле, они ненавидят весь мир и мечтают всех упрятать в свой концентрационный аскетический лагерь. Аскеты - это те люди, которые искали Бога, но которые заблудились в этом лесу и пошли по неверной дороги. Но вместо того, чтобы вернуться назад, они упорствуют в своем заблуждении. Аскетизм никогда не ведет к Богу, потому что любовь - это наивысшая полнота, а аскетизм - это оскудение. Аскету ни за что не удастся отделаться от своего пола, потому-то он и стал аскетом, он всегда будет чувствовать себя мужчиной или женщиной, даже в том случае, если он оскопит себя. Он себя и кастрирует из-за того, что пол, словно беспощадный враг, преследует его постоянно, жалит, как рассерженная пчела. Вот почему аскет так обличителен к половой любви, он должен любой ценой заглушить ее призывы в самом себе. Но в качестве жертвы он выбирает других, он хочет заставить их следовать своему примеру. Ему нужны последователи, чтобы не чувствовать так сильно свою обделенность. Внутри себя аскеты полны тщательно скрываемой злобой, а это закрывает навсегда им проход к Богу. Когда же встречаются две души, то на каком-то этапе пол сам, без всяких усилий с их стороны перестает для них существовать, по крайней мере его значение все уменьшается. Эти люди никогда не станут обличать сексуальные отношения, они никогда не станут выступать против них, они будут любить всех, потому что они познали подлинную любовь. Тоже самое относится и к святым; святой - это не аскет, он не станет уродовать себя кастрацией, но у него уже нет пола в том смысле, что он не имеет над ним никакой власти. Нет ужаснее и фальшивее людей, которые с ненавистью говорят о любви. Именно это характерно для всех этих аскетов, анахоретов, это же характерно для святош и миссионеров, которые с любовью говорят о Боге и с ненавистью об иноверцах.
   - А что делать если моя любовь остается без ответа? - спросил я. - И если я убежден, что это подлинная любовь.
   - Даже если это подлинная любовь, ее не вернуть насильно. Значит, вам не удалось ее пробудить в другом человеке, он остался глух к ее призывам. Его душа еще не раскрылась. Лучшее из того, что вы можете в этом случае сделать, освободите этого человека, может быть цветок любви у нее расцветет с кем-то еще. Ибо каждое новое чувство - это шанс на то, что зов подлинности все же будет услышан. А он может быть услышан только ушами любви. Поймите, Фридрих, для человека самое важное не то, ответили ли на его чувство, а то, что в нем самом зародилась любовь. Если она настоящая, то даже не встретив отклика, любовь не исчезнет, не обратится в ревность, в ненависть. "Кто тот, кого мы всю жизнь любим?" Задавайтесь этим вопросом, постоянно думайте об этом, медитируйте над этими словами, этот поиск откроет в вас такую бездну, что проблема безответной любви сама собой окажется второстепенной.
  Уверяю вас, вы вскоре позабудете о ней. И еще: неважно, кто от кого ушел, важно, кто кого потерял. Может, ушли от вас, но потеряли не вы, а вас, потому что если любовь осталась с вами, то и этот человек тоже остался с вами. Вы приобрели нечто более великое, вы совершили огромное по значению открытие - открытие своей души, а через нее - путь к Богу, путь к собственному преобразованию. И если от того, кого вы любите, ушла любовь, то потеряли не вы, а_2 _0он. Если ваша любовь ограничивается его телом, это одно, тогда это действительно большая утрата, но тогда найти его замену не так уж сложно - мало ли на свете красивых тел, природа лепит их с большой щедростью; просто вам обидно, что вас лишили вашей собственности, вы привыкли ею владеть, а теперь ее нет. Именно из этого источника и вытекают мутные воды ревности. Но если это та самая половина, на поиски которой вы были отправлены в жизнь, то тогда вы уже должны быть счастливы тем, что отыскали ее. - Почему я много говорю о любви, - после короткой паузы продолжал Учитель. - Есть много причин, но есть и еще одна. Я не раз сталкивался в своей жизни с ситуацией, когда становилось трудно жить, когда решение о необходимости продолжать жить требовало немалого мужества. Смысл жизни ускользал от меня; зачем жить, если не понимаешь, зачем ты живешь. Но когда я чувствовал, что ко мне приходит любовь, вопрос о бессмысленности жизни исчезал сам собой, подобно утренней дымке. Потому что всякий раз я чувствовал, что снова вступаю на дорогу в беспредельное. Именно в этом загадка и чудо любви, я не только не знаю, но я не стремлюсь узнать, откуда в ней такая могучая таинственная сила. Я боюсь, что если однажды это пойму, то она может исчезнуть. Хотя я почти уверен, что эта абсолютно не поддается никакому пониманию; единственное, что можно сказать, что когда человек любит, он не ищет смысл жизни, потому что любовь - это и есть ее высший смысл. Этим занятием мучается тот, кто не испытывает любви, кого сухой, словно хворост, интеллектуальный поиск или гордыня завели в тупик безысходности.
   Я вышел из дома и направился в сторону моря. Никто за мной не последовал, и я радовался этому. Мне хотелось побыть одному. В моей голове звучали слова Учителя. Я думал о тех годах, что мы провели с Леной, о том чувстве, что нас сперва соединило, а затем разъединило.
  "Кто тот, кого мы всю жизнь любим?" - повторял не то словно клятву, не то словно заклинание, не то словно припев я. Какой же надо обладать поистине божественной гениальностью, чтобы написать эту строчку, строчку, в которой ничего не разъяснено, в которой не описаны никакие чувства, но в которой сказано о ней больше, чем во всех научных трактатах, романов и стихах вместе взятых.
   Как мало я пытался понять Лену, как равнодушен был к ее внутреннему миру; встречаясь почти каждый день, что сделал я, чтобы изменить ее, чтобы пробудить в ней стремление понять и обрести саму себя. Я был охвачен страстью, вожделением, я был покорным рабом этих чувств. Я каждый день по несколько раз говорил ей, что люблю её, но хоть один раз задумался ли я над смыслом произносимых мною слов.
   Я вышел к морю, подобно мне оно тоже было сильно взволновано чем-то своим, и волны, покрытые сверху густой белой пеной, с шумом налетали на берег.
   Мною овладела невероятная досада, такая сильная, что я готов был выть в один голос вместе с морем. Теперь, когда я ее безнадежно потерял, я как бы заново открывал и обретал свою к ней любовь. И самое печальное в этой ситуации то, что мне так и не доведется донести до нее этого своего открытия, поделиться им с ней, обсудить с новых позиций, что же между нами произошло, какие силы столь грубо вмешались в наши отношения. И ведь понять подлинную суть того, что пролегло между нами, увидеть наши отношения в обновленном зеркале, ей нужно не меньше, чем мне. После той безобразной сцены, после того еще более безобразного и нелепого суда, она думает, что тот мой облик, в котором я предстал тогда перед ней, и есть мое подлинное я. И она может никогда не понять, какая роль в ее жизни отведена мне; у меня нет сомнений, что я как раз та недостающая ей до полноты частица. Лена никогда не будет счастлива ни с кем другим, как бы ей временами это не казалось; её, как и меня, ждут лишь несчастья. А ведь все могло быть иначе, эта любовь могла бы стать нашей судьбою, нашей общей дорогой в вечном восхождении к Высшему. Если любовь - это Бог, а Бог - это любовь, то мы могли бы обрести не просто человеческое счастье, а счастье совсем иного порядка. Но как же слепы мы были, как невежественны и жестоки друг к другу. Как будто мы специально делали все для того, чтобы вместо того, чтобы соединиться в любви, разъединиться в ненависти.
   Если в первые минуты после окончания лекции Учителя, мне неудержимо захотелось побыть одному, то сейчас у меня возникло диаметрально противоположное желание. Груз горестных и печальных, хотя и светлых мыслей и чувств, был чересчур велик и мне хотелось немного перевести стрелки своего сознания на другой циферблат. Я нисколько не сомневался, что еще бесчисленное число раз вернуть ко всему тому новому, что вошло сегодня в мою душу, но сейчас не стоит ее травмировать и истязать, пусть она немного попривыкнет к своему изменившемуся положению.
  Ибо я понимал, что отныне я стал в чем-то другим. Мне трудно было определить, в чем конкретно я переменился, тем более, что процесс находился еще в самом начале. Но с пляжа в сторону дома двигался уже не совсем тот человек, что час назад пришел на пляж.
   Почему-то больше всего меня тянуло сейчас к Ларисе. Я не собирался рассказывать ей о своих мыслях и чувствах, что только что посетили меня, хотя был уверен, что, несмотря на свою молодость, она поймет, что со мной происходит, лучше других. Но мне казалось, что лишь одно общение с ней поможет внести в мою душу хотя бы некоторое успокоение. В этой совсем молоденькой девушки заключалась какая-то трудно постижимая сила, способная благотворно влиять на людей. Наверное, из таких, как она, вырастают замечательные целители, а иногда - святые.
   Лариса как будто на расстояние уловила мое желание и едва я приблизился к дому, как увидел ее. Девушка при виде меня помчалась со всех ног в моем направлении.
   - Я вас искала. Вы должны пойти к Владимиру.
   Признаться, я совсем забыл о своем подопечном и почувствовал даже некоторый стыд. Я так ушел в самого себя, что все, что не входило в это узкое, но при этом безмерное пространство, выпало из моей забитой непривычными мыслями головы.
   - С ним что-то опять случилось?
   Я увидел, как на лице Ларисы отразилось колебание; она явно хотела что-то мне сказать, но не решалась.
   - Я вас прошу, поговорите с ним, - умоляюще посмотрела она на меня.
   - Но что я могу ему сказать, если мне неизвестно, что здесь происходит, - решил я быть более беспощадным к ней. - А вы не желаете мне ничего рассказывать.
   - Но это все ужасно.
   Я видел, что Лариса чуть ли не плакала.
   Мы вошли в дом, поднялись на второй этаж, Лариса без стука отво-
  рила дверь в комнату Владимира. Он сидел у окна на стуле, когда мы вошли он лишь на короткое мгновение повернул в нашу сторону голову, затем снова стал смотреть на залитую солнечным светом улицу.
   Я подошел к нему.
   - Как вы себя чувствуете? - Я поймал себя на том, что задаю ему вопрос тоном врача, которого вызвали к пациенту.
   Владимир снова посмотрел на меня, но ничего не сказал. Я почувствовал раздражение на себя; что это вдруг со мной случилось, что я стал разговаривать с ним, как Могила.
   Я сел напротив Владимира и посмотрел на него.
   - Что ты думаешь о сегодняшней лекции Учителя? Хочешь я скажу, что я о ней думаю?
   Владимир вновь молча взглянул на меня, но это был уже иной взгляд.
   - Мы все жутко невежественны, я понял, существует единственный вид невежества - это наше полное неумение любить. У каждого оно проявляется по-разному, но это общая проблема. Ты уверен, что тебе больше нечего делать, что ты научился любить?
   - Ой, не надо об этом, - вдруг воскликнула Лариса.
   Я быстро повернулся к ней; ее лицо отражало такой страх как будто на девушку было наведено дуло заряженного пистолета. По-прежнему ничего не понимая, я перевел взгляд на Владимира; он был мертвенно-бледен и я бы не слишком удивился, если бы он вдруг грохнулся в обморок.
   - Так вы мне скажите, что тут происходит? Хотите, чтобы я вам помог, но при этом не желаете ничего рассказывать. В таком случае, я должен вам сказать до свидание.
   - А как же любовь, - вдруг насмешливо произнес Владимир. - Вы только что говорили о том, что никто не умеет любить. Но чего стоит ваша любовь, если ее не хватает даже на несколько минут?
   Я уже было направился к выходу, но его слова остановили меня.
   - Ты прав, но что же нам делать? Ты не доверяешь мне, а в результате я не могу ничего сделать. Я действительно хочу тебе помочь, Владимир. Таких, как ты, надо оберегать. И ты не хуже меня понимаешь свое значение. Но это невозможно, если ты сам себя тоже не станешь оберегать.
   Владимир неопределенно пожал плечами. Пожалуй, я еще ни разу не встречал в своей жизни человека, общение с которым мне стоило таких трудов.
   - Скажи, ты действительно запоминаешь все с первого раза? - решил я направить разговор в другое русло. Кроме того, мне хотелось узнать, в самом деле является ли Владимир тем бесценным сокровищем, за которое его все выдают.
   Он кивнул головой. Я взял первую попавшую на книжной полке книгу, это оказался Марк Аврелий "Наедине с собой", открыл страницу.
   - Последний абзац книги второй.
   Владимир посмотрел на меня и усмехнулся.
   - "Время человеческой жизни - миг; ее сущность - вечное течение; ощущение - смутно; строение всего тела - бренно; душа неустойчива; судьба - загадочна; слава - недостоверна. Одним словом, все относящееся к телу подобно потоку, относящееся к душе - сновиденью и дыму. Жизнь - борьба и странствие по чужбине; посмертная слава - забвение.
  Но что может вывести на путь? Ничто, кроме философии. Философствовать же - значит оберегать внутреннего гения от поношения и изъяна, добиваться того, чтобы он стоял выше наслаждений и страданий, чтобы не было в его действиях ни безрассудства, ни обмана, ни лицемерия, чтобы не касалось его, делает или не делает чего-либо его ближний, чтобы на все происходящее и данное ему в удел он смотрел как на проистекающее оттуда, откуда изошел и он сам, а самое главное - чтобы он безропотно ждал смерти, как простого разложения тех элементов, из которых слагается каждое живое существо. Но если даже для самих элементов нет ничего страшного в их постоянном переходе друг в друга, то где основания бояться кому-либо их обшего изменения и разложения? Ведь последнее согласно с природой, а то, что согласно с природой, не может быть дурным".
   - Прямо как о нас, просто вещие слова, - сказал я.
   - Да, - задумчиво подтвердил Владимир, - особенно последние.
   - Ты все о том же, - вздохнул я. Конечно, смерть - штука естественная, но ведь и жизнь и любовь тоже естественны, а они вместе противостоят смерти. Почему бы не обратить свой взор на них. Тебя просто заклинило на одной теме; если постоянно думать об одном и том же, то начинает казаться, что в этом и заключается вся жизнь. Но человек живет тем, о чем он думает, а о чем он думает, тем и живет. Он меняет мысли и его образ жизни меняется сам собой.
   - Да вы просто как Марк Аврелий, - насмешливо проговорил он. - Только ни он, ни вы ничего не понимаете, - вдруг процедил сквозь зубы Владимир.
   Я почувствовал себя так, словно меня окатили ушатом холодной воды. Дело было не столько в словах Владимира, сколько в том, с какой интонацией они были явлены на свет; в ней отчетливо звучал мрачный дуэт презрения и надменности.
   - Согласен, я ничего не понимаю, но так помоги мне понять.
   - Зачем? Что это изменит? - Голос Владимира по-прежнему звучал презрительно и надменно. - Что вы можете понять, вы - обыкновенный человечишка, строчащий свои никчемные романы. "Александр вышел из дома и медленно побрел по темной, продуваемой холодным ветром тропинке. Но он не ощущал холода, все его чувства были целиком сосредоточены на собственных переживаниях. Только что состоявшееся объяснение с Мариной не давало ни малейших шансов. Все было кончено и все только начиналось. Ему всегда казалось, что он умел любить, но он ничего не знал о том, как жить, когда твоя любовь никому не нужна, когда от нее отворачиваются, словно от ненужной вещи. Но куда в таком случае нести этот груз, что с ним делать? Если любовь встречает ответ, она становится легкой, как воздух, но если она оказывается безответной, если ее отвергают, то она вдруг обретает невероятную тяжесть. И ему казалось, что эту тяжесть он не в состоянии вытерпеть".
   Я слушал Владимира с огромным изумлением, ибо исполняемый им сейчас сольный номер был ничем иным, как отрывком из моего романа. Владимир явно глумился над ним, это было очевидно и по выражению его лица, и по тембру голоса, и у меня возникло безотчетное желание запустить в этого чтеца-декламатора чем-нибудь не особенно легким. Владимир взглянул на меня и кажется почувствовал это мое намерение, по крайней мере он внезапно замолк. Несколько секунд мы молча, как два боксера перед поединком, смотрели друг на друга, затем одновременно перевели дыхание.
   - Вы все надоели мне, - сказал Владимир, хватаясь руками за голову, - вы все мне безумно надоели. Кто вы такие, - он поочередно посмотрел на меня и Ларису, - кого вы из себя изображаете? Все, на что вы способны, это ползать по этой планетке и воображать что вы что-то значите. А вы ничего не значите. Зачем вы строчите свои дурацкие романы, как вас там называть - Сергей, Фридрих или может Вивикинанда, неужели вы думаете, что они кому-то нужны. Все что вы в них пишите, неинтересно даже неандертальцу, все это каменный век. Вы можете производить только банальности, это ваше предназначение. Да для того только, чтобы не жить среди вас, чтобы не читать все это, стоит...
   Он замолчал, но и без дальнейших слов было ясно, что он хотел сказать. Но сейчас меня это уже не волновало, я чувствовал, что завелся.
   - Послушайте, Владимир, вы может быть, и гений, не спорю, но главное в вас совсем другое; вас гнетет то, что при всех ваших способностях и другой необычности, вы убогий и скучный человечишка. Вы ничего не желаете делать, вы считаете, что все должны поклоняться вам, как идолу, вам кажется, что каждое утро просыпаясь, вы должны находить у своих ног букеты цветов. Но вот этого вы не дождетесь, потому что вы никому неинтересны. Может, мои романы и банальны, но их читали тысячи людей, а вот что останется после вас? На самом деле вы просто надоели самому себе и не знаете, как от этого избавиться. Вот и втравляете других в собственные проблемы, заставляете всех плясать вокруг себя, подобно шаманам вокруг огня. Если хотите, чтобы вам помогли, уважайте тех, кто хочет это сделать. А не желаете уважать... В конце концов вы - не такая уж и великая потеря. Человечество теряло и больше - ничего, как-то обходилось.
  Я не стал прощаться, а просто вышел из комнаты. Пока я говорил, я почти успокоился и по мере того, как мой спич приближался к концу, я ловил себя на том, что все меньше уверен в собственной правоте. Конечно, я изрекал вроде бы неоспоримые вещи, но именно их неоспоримость и смущала меня. Кажется, в мое сознание не без помощи Учителя все глубже была внедрена мысль, что все истины, которые нам представляются неопровержимыми, обычно самые неправильные.
   Я вошел в свою комнату, но долго пребывать там одному мне не пришлось, буквально через несколько секунд вслед за мной влетела Лариса. Она бросилась мне на грудь, и я почувствовал, как намокает моя рубашка, орошенная обильным потоком ее слез. Чтобы хоть как-то успокоить девушку, я крепче прижал ее к себе и погладил по волосам. Совершенно неожиданно Лариса обняла меня, и я ощутил прикосновение ее губ к своей щеке. От неожиданности я замер, не зная, что мне делать в такой пикантной ситуации дальше.
   - Он никогда не был таким, как сейчас, - сквозь слезы проговорила она.
   - Но что все-таки случилось, есть же для этого причина.
   - Это все она, - прорыдала Лариса.
   - Она. Кто она? - Внезапно догадка, как молния, блеснула в голове. - Ирина?
   Лариса в знак подтверждения потерлась своей нежной и гладкой щечкой о мою колючую щеку. Я мягко, но настойчиво оторвал девушку от своей мокрой груди, и усадил в кресло.
   - Что же произошло вчера вечером или ночью? Ночью?
   Лариса кивнула головой.
   - После вашего совместного купания.
   - Вот как, за нами велось наблюдение. Не знал.
   - Это не я.
   - Кто же тебе рассказал? Павел?
   - Нет.
   - Кто же? Ирина?
   - Да.
   - Любопытно. С какой же целью она это сделала?
   Я увидел на лице Ларисы уже знакомое мне выражение нерешительности. Для того, чтобы хоть что-то из нее вытрясти, мне следует изменить тактику, понял я.
   - Послушай, Лариса, я вовсе не собираюсь наседать на тебя, если ты мне чего-то не хочешь говорить, нет проблем, не говори. Но скажи мне хотя бы то, что ты хочешь сказать, но почему-то не решаешься.
  Расскажи, что произошло с Владимиром?
  - После вашего купания она пришла к нему. И стала рассказывать о том, как вы купались вместе обнаженными, как вы хотели ее, как преследовали...
   - Ну хорошо, дальше что, - оборвал я ее. - Ты хочешь сказать, что Владимир испытывает к ней какие-то чувства?
   - Да, - едва слышно проговорила Лариса.
   Час от часа не легче, подумал я.
   - Поверьте, - вдруг горячо, словно защищая его репутацию в моих глазах, воскликнула Лариса, - это совсем не то, что вы думаете.
   - А что я по-твоему думаю?
   - Он не любит ее по-настоящему, это, ну это влечение... Вы понимаете меня?
   - Более чем хорошо, и это влечение - еще один повод для того, чтобы сильнее возненавидеть свое тело.
   - В общем, да.
   - Но мы так и не договорили, кем кончился визит Ирины к нему?
   - Она ушла.
   - Ну это понятно, раз я не видел ее у него, но что было до того, как она это сделала.
   - То, что вы думаете, этого не было. И не будет. И у вас не будет, - вдруг дерзко посмотрела на меня Лариса.
   - Ты уверена? - почему-то вдруг разозлился я.
   - Да. Не думайте о ней.
   Невольно я вспомнил о предупреждении Павла; то ли они сговорились, то ли тут кроется какая-то причина, которая и заставляет их говорить в унисон.
   - Ты сказала, что Владимир не любит Ирину, что это только у него влечение. А есть ли женщина, которую он любит?
   - Есть. - Лариса вдруг так низко опустила голову, что я перестал видеть ее лицо. - Это я.
   - А ты?
   - Я его тоже люблю, но не так, как он хочет.
   - А ты любишь кого-нибудь другого так, как хочет Владимир, чтобы ты любила его?
   - Да.
   - Ты можешь мне сказать, кого?
   - Вашего друга, Игоря Дымова.
   * * *
   Лариса больше не желала продолжать беседу на эту тему, на все мои расспросы об Игоре она отвечала_2 _0упрямым молчанием. Я видел, что, спрашивая о нем, делаю ей больно, но мне очень хотелось знать, что произошло между ними. Но она с каждым моим новым вопросом лишь сильнее замыкалась в себе, и я прекратил все попытки что-либо выудить из нее.
  Лариса с явной радостью, что избавилась от неприятных расспросов, ушла из моей комнаты, но я не сомневался, что мы еще вернемся к этому разговору.
   Я попытался себе представить, как развивались отношения между Ларисой и Игорем. То, что девушка увлеклась им, не вызывало у меня большого удивления, но вот как относился к ней Игорь? Почему-то мне казалось, что этот роман, если действительно между ними был роман, не принес никому из них счастья. Игорь мог вести себя легкомысленно с женщинами, но к любви он относился всегда серьезно. А насколько я знал Ларису, ни на что иное она бы не согласилась. Тем более, у меня сложилось впечатление, что она продолжает любить Игоря. И если при этом ее любит Владимир, которого одновременно влечет к Ирине...
   Что касается притяжения Владимира к Ирине, то это, пожалуй, было наиболее мне понятным пунктом. Эта женщина обладает гипнотическими способностями, достаточно один раз посмотреть на нее, как чувствуешь, что ты уже в ее сетях. Но зачем она рассказала ему о нашем купании? Чтобы похвастаться еще одной победой, возбудить в нем ревность? Или просто так к слову пришлось, для поддержания светской беседы? И зачем она поздно ночью отправилась к нему в комнату, ведь если верить Ларисе они не занимались любовью. Тогда что же они обсуждали, кроме нашей с ней ночной встрече на берегу в столь неурочный час. Пожалуй, стоит у нее поинтересоваться об этом?
   В дверь постучали, я пригласил войти, и на пороге появилась Ирина. Её приход в мою комнату стоил мне несколько мгновений легкого шока; только что я думал о ней, хотел задать ей ряд весьма щекотливых вопросов - и вот она, словно услышав мои мысли, явилась сама для ответа на них.
   - Я не нарушила ваш покой? - спросила она, улыбаясь и садясь в то кресло, где совсем недавно сидела ее младшая сестра. Она была в коротком сарафане, который оставлял обнаженными ее ноги почти до самых оснований бедер.
   - Нет что вы, - пролепетал я, сам точно не зная почему, испытывая столь сильное смущение. Я понимал, что она ясно видит мое состояние, но взять себя под контроль я пока не мог.
   - Если я помешала вашему отдыху, то прошу меня извинить. Я приду поздней. Тем более, это не к спеху. - Ирина попыталась встать, но я поспешно остановил ее.
   - Вы мне совсем не помешали, только я не знаю, о чем идет речь.
   - Разве вам никто не сказал, - сделала вид, что удивлена она. - Ну да, стоит ли удивляться, здесь так каждый занят собой, что начисто забывает о делах коммуны. Я вам должна показать Телестарион.
   Ее демагогия была просто изумительна.
   - Ах да, - отозвался я, - София говорила мне об этом. Теперь я должен следить за его строительством.
   - Да, я очень рада, что это миссию вы возьмете на себя. Терпеть не могу это занятие, каждый день ходить туда, ругаться с рабочими. Это так скучно. Слава богу, что отныне я освобождена от всего этого. И все благодаря вам, Сережа. - Последние слова она скорей уже не произнесла, а пропела.
   Что-то екнуло внутри меня, и я вдруг подумал о том, что к этой женщине одинаково легко воспламениться любовью и ненавистью. Или сразу и тем и другим, что, кажется, со многими и происходит. Ее можно любить только ненавидя, а ненавидеть только любя.
   - Так когда мы сходим туда и я вам сдам дела?
   - Когда хотите.
   - Я хочу сейчас.
   - Пойдемте .
   Она пристально посмотрела на меня.
   - Мне нравится в вас, что вы такой легкий на подъем. Это нас объединяет. Таких людей на самом деле совсем немного, вы даже не представляете, как скучно смотреть на всех этих тяжеловозов, они так долго и нудно готовятся к любому пустяковому делу.
   О ком она говорит, подумал я, мне кажется, что она имеет в виду кого-то конкретно. Впрочем, так ли это важно, у меня такое чувство, что она обо всех способна говорить только плохое.
   Ирина встала, приглашая меня последовать ее примеру. Что я и сделал незамедлительно.
   Мы вышли во двор и направились по тропинке, но не в сторону моря, а в сторону отрогов гор. Несколько минут мы шли молча, я изредко посматривал на свою прекрасную спутницу и думал о том, что хотя она и является родной дочерью Учителя, но эти два человека судя по всему имеют очень мало общего. Или я ошибаюсь?
   - Далеко ли нам идти?- спросил я, когда мы удались от лагеря где-то на километр.
   - Не очень, - покосилась она на меня. - А вы уже устали? - В ее голосе без всякой маскировки прозвучала насмешка.
   - Вовсе нет, - даже излишне бодро ответил я. - Просто хочется знать, сколько нам идти.
   - Впереди нас ждет небольшой подъем. Зато вы будете вознаграждены замечательным видом на море и на окрестности. Когда я там бываю по долгу службы, то всегда любуюсь ими. В детстве не знаю почему, но я мечтала полазить по горам.
   - Ваше желание сбылось.
   - Да, но возникли другие.
   - А разве они тоже не сбылись.
   Неожиданно Ирина расхохоталась.
   - Я сказал что-нибудь смешное? - решил поиграть в небольшую обиду я.
   - Нет, но я подумала, как бы было бы замечательно, если такое однажды действительно случилось бы.
   - А какие у вас желания?
   Она посмотрела на меня своим долгим гипнотическим взглядом, от которого по всему моему телу заходили волны волнения.
   - Я вам отвечу на этот вопрос, только не здесь.
   - А где это историческое место, где я услышу ответ на этот вопрос?
   - Там, наверху, когда мы дойдем до цели. Так что спешите. - Внезапно она резко ускорила темп ходьбы и мне, чтобы не отстать от нее, пришлось сделать тоже самое.
   Ирина не обманула, действительно начался подъем. Это была, конечно, не такая вертикаль, как та скала, по которой я полз вверх, но все же он был достаточно крутой, и я, привыкший ходить исключительно по горизонтальным поверхностям, стал немного отставать. Моя спутница оказалась на несколько десятков метров впереди меня, она обернулась назад и остановилась, поджидая, когда я поравняюсь с ней.
   - А вы никудышный альпинист, - засмеялась она. - Мужчина должен уметь ходить по горам. А вы и все остальное так плохо делаете?
   - Все зависит от вкуса. Некоторым очень даже нравилось. - Я решил, что с ней лучше всего говорить на ее же языке, иначе непременно попадешь в унизительное положение.
   - Что-то не верится. Наверное, вам лгали или льстили. - Она явно меня дразнила.
   Ну сейчас ты у меня получишь, злорадно подумал я.
   - Зачем вы ходили ночью к Владимиру?
   Я увидел, как тут же изменилось ее лицо, но понять язык его выражений было мне под силу. Оно оставалось для меня таким же загадочным, как и его обладательница.
   - Кто вам сказал?
   По ее тону я почувствовал, что этот вопрос интересует ее по-настоящему.
   - А впрочем, можете не отвечать, - уже в своей привычной насмешливой манере произнесла она, - моя милая младшая сестренка.
   Я ничего не ответил, но я видел, что ответ на свой вопрос она прочла по моему лицу. Я знал эту особенность своего живого портрета на нем всегда отражались мысли, которые приходили в мою голову. Одно время я даже пытался бороться с этой его особенностью, старался при любых обстоятельствах делать так, чтобы мои фас и профиль всегда оставались невозмутимыми, но вскоре поняв тщетность всех этих попыток, решил оставить все как есть.
   - Мне захотелось с ним переговорить.
   - В середине ночи, - насмешливо произнес я.
   - Вам это кажется непривычным, но я уже вам говорила, что для меня - ночь самая лучшая пора.
   - А для Владимира?
   Она вдруг засмеялась.
   - Да, я знаю, что кажусь вам чудовищем, но такая уж я, я всегда думая только о своих желаниях. Между прочим, мужчинам это очень нравится, в их глазах это придает женщине дополнительный шарм. В глубине души вы все считаете нас глупыми своекорыстными животными, способными лишь на то, чтобы удовлетворять свои потребности. И когда женщина ведет себя таким образом, то вас это только возбуждает. Ну скажите, разве я не права? Разве в ваших глазах это не увеличивает мою привлекательность?
   Я вынужден был признать, что в словах Ирины есть свой резон, конечно, в своем стремление к обобщению она переходит через все границы, и это относится далеко не ко всем мужчинам. И все же многие из нас в самом деле смотрят на женщину именно таким взглядом.
   Я посмотрел на Ирину и встретился с ее ждущими ответа пристальными глазами.
   - Это всего лишь игра, обычно она плохо кончается.
   - Я не говорю о том, как она кончается, я предпочитаю никогда не думать о финале. Это так скучно, начиная игру думать о том, чем она завершится. Это убивает всякий интерес.
   - А какая игра у вас была ночью в комнате Владимира?
   Для того, чтобы бросить на меня долгий взгляд, Ирина даже остановилась и повернулась всем телом ко мне.
   - Я могла бы вам на это ответить, что вы задаете нескромные вопросы.
   - Но вы же не ответите так банально. Что это за игра, где есть такие ответы.
   - А с вами можно разговаривать, так мало людей, с которыми можно вести разговор, - вдруг томно проговорила она.
   - Я рад, что вы столь высокого обо мне мнения, но при этом все же не ответили, что вы делали у Владимира?
   - А почему вас это так волнует?
   - На следующее утро он был в ужасном настроении. А вы же знаете, чем это грозит.
   - Вы очень быстро входите в наши дела. Даже не знаю, хорошо это или плохо, - задумчиво проговорила Ирина.
   - Мне больше ничего не остается делать. У меня такое чувство, что тут каждый что-то хочет от меня.
   - На вас все возлагают очень большие надежды, - вдруг быстро произнесла она.
   Я решил, что будет достаточно, если я отвечу на эту реплику пожатием плеч.
   - Знаете, Ирина, мы говорим, наверное, уже полчаса, но так и не можем выяснить, что же вы делали сегодня ночью у Владимира.
   - Да, ничего я не делала, - с досадой произнесла она, - мне вдруг захотелось с ним поговорить. Вы же отлично знаете, что Владимир неординарный человек. По-моему, нет ни одной вещи, о которой бы он не знал абсолютно все. Я даже думаю, что он талантливей, чем отец.
   - Не исключено. Но почему ночью.
   - Далась вам эта ночь. Когда я ушла от вас, то почувствовала, что совершенно не хочу спать. И тогда я решила зайти к нему. У меня не было никакой цели. Я вообще, терпеть не могу людей, у которых есть цель. Они на самом деле вовсе не целеустремленные, они просто зануды.
   Она действительно могла прийти к нему просто так, хотя бы для того, чтобы продемонстрировать свою власть над ним. Все дело в том, что пытаясь выстроить пирамиду из ее поступков, я в качестве строительного материла беру кирпичики привычной мне логики; если женщина вторгается в дом мужчины посреди ночи, то для того, чтобы заниматься с ним любовью либо это вызвано какими-то чрезвычайными обстоятельствами. Но судя по всему для Ирины - чрезвычайное обстоятельство - это ее каприз.
  Внезапно ей пришло в голову зайти к Владимиру, она это делает. Ну а дальше следует импровизация. Впрочем, не исключено, что я ошибаюсь в своих предположениях и тут есть другие причины.
   Мы поднялись уже довольно высоко в горы, но нить тропинке разматывалась дальше, уходя еще выше. Ирина посмотрела на меня.
   - Если вы устали, мы можем сделать привал, - гуманно предложила она.
   - Нет, спасибо, давайте уж дойдем до конца. Лучше расскажите, о чем вы разговаривали с Владимиром.
   - А о чем можно говорить с молоденьким мальчиком, конечно, в любви.
   - И что вы говорили о любви?
   - Точно не помню, - насмешливо взглянула она на меня. - Я плохо запоминаю разговоры, которые веду. Они не имеют для меня никакого значения.
   - И все-таки, хотя бы маленький фрагмент из вашей беседы. Не могу поверить, что вы все начисто забыли.
   - Я уговаривала его жениться на Ларисе.
   От неожиданности я даже остановился.
   - Я вижу, вы удивлены. Ну да, вы думали, что я его соблазняла.
   Это было очень близко от того, о чем я действительно думал, но я не стал это подтверждать в слух.
   - Но почему вы считаете, что им надо... - начал было я.
   - Почему им следует пожениться, - живо прервала она меня. - Потому что только Лариса в состояние вывести его из транса.
   - А что на это предложение ответил он?
   Глаза Ирины в какой уже раз насмешливо сверкнули.
   - Мужчины никогда не понимают своего счастья. Они уверяют себя и других, что ищут великую любовь, а сами увлечены мимолетным и ради этого готовы пожертвовать чем угодно.
   - А вы хорошо знаете мужчин.
   - Мужчины сами хотят, чтобы женщины знали их хорошо, это нас вы любите превращать в загадку.
   - Скажите, а Павел, он тоже ищет великую любовь или увлечен мимолетным?
   Я заметил, что внезапный перевод разговора на Павла не доставил ей большой радости.
   - Павел во всем исключение, он чересчур серьезно воспринимает жизнь, это приносит ему много неудобств. Но зато у него масса великолепных качеств.
   - Назовите хотя бы некоторые из них.
   - Он всегда верен долгу, - ни секунды задумываясь, ответила она. - И это самая большая опасность, которая ему угрожает.
   Этот вывод прозвучал несколько неожиданно, но дальше расспрашивать мне не пришлось, так как внезапно подъем кончился, и мы оказалась на довольно большой плоской площадке. На одной ее стороне высилось в форме куба какое-то сооружение.
   - Вот это и есть знаменитый Телестарион. Давайте войдем внутрь.
   Мы вошли внутрь. Я ожидал увидеть работающих в поте лица строителей, но их не было, но о том, что здесь все же идет стройка, свидетельствовали многочисленные кучки строительного мусора. Я осмотрел сооружение; каркас был практически готов, сейчас возводилась крыша, которая пока зияло крупными провалами, в которые направляло свои лучи солнце.
   - Вот здесь все и будет происходить, - почему-то тихо проговорила Ирина.
   - А где строители? - спросил я.
   - Наверное, ушли на обед. Они из поселка в внизу, туда и ходят обедать.
   - Это же далеко.
   - А куда им торопиться, - издала вдруг смешок Ирина. - Пусть себе обедают. Зато мы остались одни. Разве ты не рад этому обстоятельству, разве ты только об этом не думал всю дорогу?
   Я почувствовал сильное смущение, ее манера называть вещи своими именами вызывала у меня восторг далеко не всегда.
   Мы стояли почти вплотную друг к другу. Ирина вдруг нежно провела рукой по моей щеке.
   - Ты красивый мужчина. Тебе говорили об этом женщины?
   - Они как-то умалчивали об этом факт. Вероятно не хотели меня слишком баловать. - Эта шутка далась мне не легко, я чувствовал себя слишком взволнованным. Неужели то, о чем я грезил последние дни, произойдет здесь, на кучах строительного мусора. Невольно я огляделся вокруг в поисках максимально удобного в этих экстремальных условиях ложа.
   - Большинство женщин ни черта не понимают в мужчинах, они смотрят на них как на быков, они мечтают о мускулах и напоре. А вот я не такая.
   - Какая же ты? - тоже тихо, почти шепотом спросил я.
   - Об этом невозможно рассказать, это можно только почувствовать. - Она снова провела ладонью по моей щеке, только на этот раз по другой. Я обнял ее за плечи и потянул к себе. Я почувствовал прикосновение к своим губам двух ее нежных лепестков. Внезапно она резко отпрянула от меня.
   - Ты хочешь овладеть мною прямо здесь, - каким-то странным хриплым смехом засмеялась она. Ирина продолжала смеяться, я же смотрел на нее с недоумением; я был обескуражен ее поведением и не знал ни что делать, ни что говорить. Я чувствовал, что попал в глупое положение, что меня провели, как мальчишку, которому обещали показать нечто запретное, а показали самую обычную картинку из букваря. Зачем ей понадобился весь этот спектакль? - накаляясь, подобно железо от нагревания, от злости спрашивал я себя.
   По-видимому, она заметила или почувствовала мое состояние, ее смех оборвался столь же внезапно, как и возник. Ирина снова приблизилась ко мне почти вплотную.
   - Сережа, не думай, что я тебя обманула, но я не привыкла заниматься любовью в таких антисанитарных условиях. И кроме того, я устала, эта дорога меня всегда сильно утомляет. Прежде чем идти назад, я долго сижу тут и отдыхаю. Я тебе обещала показать открывающийся отсюда вид. Пойдем.
   Она взяла меня за руку и вывела наружу. Я не стал сопротивляться, в конце концов в ее словах есть свой резон.
   Ирина подвела меня к краю площадки. Вид с нее был действительно изумительный; с одной стороны простиралась до самого горизонта темно-синяя гладь моря, с другой - словно соревнуюсь друг с другом, кто выше, тянулись хребты гор, а почти под нами внизу лежал небольшой поселок.
   - Правда, очень красиво, - сказала Ирина.
   - Да, - не мог не согласиться я с ней, - красиво.
   - Вот видишь, значит не зря я тебя сюда привела.
   Я посмотрел на нее и ничего не ответил.
   - И потом, ты ведь не любишь меня, - неожиданно проговорила она, - ты просто хочешь со мной переспать. А когда это случится, то будешь об этом жалеть. Очень распространенная мужская болезнь, многие из вас потом клянут себя за то, что поддались настояниям похоти. Но если ты хочешь со мной переспать, я согласна.
   Кажется, по тонкости своих ходов она смело может причислить себя к ученицам Маккиавели, подумал я. Какой мужчина после такого вступления скажет ей: да, я хочу с тобой переспать.
   - Так что, останемся здесь или пойдем назад? - спросила она.
   - Назад.
   Но покинули это место мы не сразу, мы все-таки дождались строителей. Ирина познакомила меня с ними, я расспросил их о том, как идет работа; они заверили меня, что через несколько дней все будет готово. Они явно смотрели на нас, как на ненормальных либо блаженных, сооружение культового здания непонятного предназначения на этой отдаленной горе казалось им верхом глупости; это было видно по их взглядам и отдельным репликам. Но за эту работу они получали деньги и неплохие деньги, и это обстоятельство примиряло их с тем, что они никак не могли уразуметь смысла своего труда.
   На обратном пути мы общались не слишком интенсивно. Мною овладело какое-то уныние, я сам точно не знал его источники. Все, что произошло в Телестарионе, было унизительным для моего самолюбия, меня не оставляло ощущение, что надо мной грубо посмеялись. Но при этом я не мог не понимать, что она права, когда сказала о том, что это не более чем вожделение и когда я удовлетворю его, то буду жалеть о том, что произошло. Я и сам это знал, особенно ясно это понял после сегодняшней лекции о любви. Но одновременно мне трудно было смириться с неудачей, она жгла меня, лишала покоя. И я даже не знал, что было бы лучше, если бы я добился того, чего алкал, или то, чем кончился наш поход на самом деле. Что же касается Ирины, то она казалось совсем не думала о том, что случилось на горной площадке, она весело посматривала на меня и изредка бросала в мой адрес вполне безобидные шутки.
   Вернувшись снова в коммуну, мы тут же расстались, словно соблюдая взаимную договоренность. Я сразу же почувствовал облегчение, что рядом со мной нет этой женщины. Но я знал, это чувство не надолго, скоро томление тела снова позовет меня к ней. Что ж, позовет, значит, пойдем, довольно легкомысленно подумал я. Но это случится поздней, сейчас же эта длинная прогулка меня утомила, и я решил, что будет неплохо, если я позволю себе отдохнуть.
   Оказавшись в своей комнате, я, не раздеваясь, по холостяцкой привычке шлепнулся на кровать. Но у судьбы были иные планы касательно моего дальнейшего времяпрепровождения, ибо не успел я устроиться на своем одиноком ложе поудобней, как тутже раздался стук в дверь.
   На этот раз посетителем оказалась София.
   - Я искала вас, но вас нигде не было.
   - Мы ходили с Ириной смотреть, как идет строительство Телестариона.
   София пристально посмотрела в мое лицо.
   - Вот значит вы где были, - протянула она. - Это кстати. Уже совсем скоро - мистерии. Вам пора становится мистом.
   - Кем?
   - Мистом - участником мистерии. Я вам принесла то, что можно условно назвать сценарием праздника. Вам придется все это проштудировать. Только постарайтесь ощутить дух того, о чем вы будете читать Иначе все теряет смысл.
   - Хорошо, - отозвался я без большого энтузиазма, - если получится.
   София снова наградила меня пристальным взглядом.
   - У вас плохое настроение, - тоном врача констатировала она. - Впрочем, это следует ожидать.
   - Почему? - искренне удивился я.
   - Вы слишком много времени провели с Ириной, - усмехнулась София.
   - А что здесь есть прямая связь? Она считается здесь плохим лекарством.
   Теперь взгляд Софии выражал высшую степень задумчивости.
   - Неужели вы еще ничего не поняли?
   - А что я должен понять? - раздраженно произнес я. У меня вызывало протест то обстоятельство, что София упрямо лезла в наши отношения.
   - Ну хорошо, я понимаю вас. Но позвольте кое о чем вам рассказать.
   - Рассказывайте.
   - Вы знаете, Учитель большинству из нас дает имена. Может, это не всем приходиться по вкусу, но обычно он таким образом подчеркивает главное в характере.
   - Сам удостоился такой чести, - усмехнулся я, однако моя собеседница не обратила внимание на мою гримасу.
   - У Ирины тоже есть имя, только у нас не любят его произносить.
   - И что за имя?
   - Лилит.
   - Лилит? И что? Должен признаться в своем невежестве, но мне это ничего не говорит.
   - Я вам расскажу, что это значит. В древнееврейской мифологии, которая зачем перекочевала в мифологию Средневековья, существовали мужские и женские демоны. Мужские назывались инкубы, а женские суккубы, которые и носили название Лилит. В разные времена этому образу предавалось разное содержание. В самой древности считалось, что Лилит овладевает спящими мужчинами, чтобы родить от них детей. Поэтому Талмуд даже не рекомендовал мужчинам ночевать дома одним. По другому преданию Лилит являлась первой женой Адама, между которыми сразу же возник спор: кто из них главней. В итоге она бросила его и даже настигшие её ангелы не сумели убедить вернуться к супругу. Она им заявила, что призвана вредить деторождению. Ну а в Средние Века Лилит обрела образ прекрасной соблазнительной женщины. Все это вам ничего не напоминает?
   Я молчал, обдумывая полученную историческую информацию.
   - Мне странно от вас это слышать, - наконец произнес я. - Вы - жена Учителя, а Ирина - его дочь.
   - Вот именно его дочь, а не моя.
   - Странная у вас семья.
   Внезапно она улыбнулась.
   - Когда вы получше разберетесь во всех здешних хитросплетениях, вы не будете так удивляться. Мы все, как планеты, кружимся вокруг солнца-Учителя, но каждая планета, если вы помните астрономию, имеет свою орбиту. Вам нужно найти планету, с которой вам было бы легче кружиться. Я бы на вашем месте вообще постаралась поглубже задуматься над своим будущем. Мне кажется, вы недостаточно серьезны в этом вопросе. Поверьте опытной женщине, я много чего перевидела. У меня такое чувство, что вы по-настоящему не осознаете, какие горизонты перед вами открываются. Вы по-прежнему воспринимаете все, как писатель, со стороны.
   - Но я действительно писатель и приехал сюда писать книгу. У меня есть договор и если я не сделаю работу в срок, то меня, как с барана шкуру, сдерут неустойку.
   - Какой смысл думать о таких пустяках, - пренебрежительно махнула рукой София. - Если вы попросите, Стюарт оплатит десять ваших неустоек. Попытайтесь понять свое предназначение, вы не просто человек, вы - избранник судьбы. Так определил Учитель.
   - А если я не соглашусь с его определением? А если у меня есть свое мнение по этому вопросу?
   София посмотрела на меня, но ничего не сказала. Вместо ответа она встала.
   - Советую вам, не откладывать на потом, начните читать сейчас, - кивнула она на папку, которую положила на мой стол. - Я не видела еще человека, который бы не согласился с тем, что определил ему Учитель, - вдруг добавила она.
  
   * * *
  
   Я читал повествование об Элевсинских мистериях, пытался переместиться на несколько тысячелетий назад и понять, какие эмоции испытывали люди, собирающие на это странное празднество. Я воображал себя древним мистом, совершающим жертвоприношения, идущим в колонне других таких же паломников, распевающих гимны своим Богам, восславляющих мудрую Афину Палладу, и опьяненных этими торжественными песнопениями.
  
   "Ты и жена и мужчина, о мысль, родящая войны,
   Переливаешься ты, о змея, в исступлении божьем,
   Славная, гонишь коней, истребитель фрегрийских гигантов,
   Горгоубйца, о дева-боец твоей гнев ужасает,
   Мать многосчастная всяких искусств, ненавистница ложа,
   Дивная, любишь пещеры и грозные держишь вершины!
   Ныне услышь и меня, подари же мне мир многосчастный,
   Дай мне счастливые дни и добрую меру здоровья!"
  
   "Дай мне счастливые дни добрую меру здоровья", - повторял я слова древнего гимна. И тогда и теперь люди просят Богов об одном и том же. Как странно, сменяются Боги, но остаются неизменными желания им молящихся. Так какой смысл в том, что одним Божествам на смену приходят другие, если в небо уходят одни и теже просьбы, покаяния, мольбы. Значит, все же прав Учитель, что дело не в Богах, а в нас самих. Человечество постоянно совершает одну и туже ошибку, оно пытается найти в них то, что должно отыскать в себе. Внутренний поиск заменяется внешним, но внешний поиск после долгих и многострадальных странствий неизбежно возвращается к тому, с чего начался, - к поиску внутреннему. И разве не об этом говорят нам древние мистерии.
   Я снова взялся за текст.
   "Духом могучий Гефест, многомощный огонь безустанный!
   В пламени ярких лучей горячий и греющий демон!
   О светоносный, о дланью могучий, о вечный искуссник,
   Часть мирозданья, его элемент беспорочный, работник,
   Всепоглотитель, о всеукротитель, всевышний, всевечный,
   Солнце, эфир и Луна, и звезды, и свет безущербный -
   Все это части Гефеста, что так себя смертным являют,
   Всюду твой дом - и город любой, и племя любое.
   Ты и в телах обитаешь людских, многочастный, могучий.
   Внемли, блаженный, тебя призываю к честным возлияниям,
   К радостным нашим делам всегда приходи, благосклонный!
   О, прекрати же огня безустанного дикую ярость,
   Ты, кто жаром своим естество выжигает из тела!
  
   Последняя строчка заставила меня даже вздрогнуть. Я вдруг живо представил опьяненных экстазом людей, как бы стремящихся освободиться от своей тесной телесной формы и вдохнуть божественного аромата, насытиться захватывающим ощущением приближения великой истины. Каждый человек мечтает об освобождение, обычно он не осознает от чего желает освободиться, но это чувство при всей своей неясности постоянно живет и напоминает ему о себе. Он ощущает свою стесненность материальным бытием, сколько бы оно ему не приносило чувственных удовольствий, комфорта он все равно не может избавиться от ощущения ущербности, от невероятной ограниченности и скудности всего того, что с ним происходит.
  И мистерии призваны помочь ему справиться с этим чувством, приближает его к Богам, которых он не только славит, но присутствие которых как никогда явственно ощущает в самом себе, ощущает свою слитность с ними, единство судеб человеческих и божественных.
   У меня вдруг возникло острое желание немедленно повидаться с Учителем, поделиться с ним возникшими у меня чувствами и мыслями. Внезапно я припомнил, что в одном из разговоров Игорь вдруг заговорил о мистериях. Меня тогда очень удивила эта тема в его устах, как и выражение его лица - одухотворенно-задумчивое. Он тогда сказал фразу, смысл которой я стал постигать только сейчас: нам нужно возвратиться к древним мистериям, дабы освободиться от всех наростов цивилизации, только это поможет нам вновь обрести первозданность всех наших восприятий и тем самым лучше понять самих себя. Ибо, добавил он, все, что принадлежит цивилизации, это не мое и не твое, это культура, а мы всего лишь ее рабы. Культура же - это всего лишь способ упорядочивания наших чувств, способ их сделать управляемыми, обуздание их до состояния полной летаргии; нам же необходимо вернуть им стихийность и необузданность. Если память мне не изменяет, я тогда пошутил, что и сейчас таких примеров предостаточно, особенно в известных нам медицинских заведениях. Я хорошо помню его взгляд в тот момент, это был взгляд взрослого человека, направленного на сказавшего глупость ребенка.
   Как всегда вся коммуна снова собралась за ужином. И почти с первой минуты мне не понравилась царящая за трапезным столом атмосфера. Еще не было произнесено ни слова, а я уже почувствовал, что не все в порядке в "датском королевстве". Лицо Учителя было хмурым и одновременно, как мне показалось расстерянным, как у человека, не знающего, каким образом погасить возникший конфликт. Что касается непосредственно его главных участников, то они были налицо: София и Ирина, практически не скрываясь, бросали друг на друга разъяренные взгляды. Что произошло между ними, я не знал, но то, что они недавно ссорились, не вызывало сомнений.
   Но разговор неожиданно для меня начал Мартынюк.
   - Учитель, мы получили сообщение, к нам скоро приедет большая делегацию наших сторонников. Надо подумать, как будем их размещать.
   - Ты хорошо сделал, Ананда, что напомнил нам всем об этом. Придется потесниться, - сказал Учитель. - Все зависит от количества прибывающих.
   - Боюсь, что не все захотят это сделать, Учитель, - начала свою сольную партию София. - Некоторые из нас удобства любят больше всего остального. Они им дороже, чем цели нашего движения.
   То, что дротик был брошен в Ирину, было понятно всем.
   - Я не сомневаюсь, что мы все достойно встретим наших братьев и разместим их настолько удобно, насколько это в наших силах. Мы должны как можно лучше подготовиться к мистерии, если они почувствуют всю её важность, то они за короткий срок сумеют сделать большой скачок вперед. Древние не зря их придумали, я не сомневаюсь, что это была подсказка Богов. Я попрошу тебя София завтра сконцентрироваться на теме мистерии. Ты лучше всех нас разбираешься в них. Это поможет всем нам глубже понять сакральный смысл этой великой постановки. У тебя нет против этого возражений?
   - Нет, Учитель.
   - А чем завершился ваш поход к Телестариону? - обратился Учитель одновременно ко мне и к Ирине. - Как там продвигаются работы?
   - Рабочие обещали, что через несколько дней сдадут объект, - языком прораба отрапортовал я.
   - Это очень хорошо, все должно быть готово. Если наши друзья будет смотреть на Телестарион всего лишь как на декорацию, то можно считать, что вся затея не имеет смысла. В конце концов его можно было соорудить и из картона, но тогда вся мистерия превратится в обычное шоу. А это не шоу, это акт познания человеком Бога, а значит, и самого себя. Мистерии - это очищение от скверны обыденной жизни. Фридрих, если вы не против, то после ужина заходите ко мне, мне кажется, у вас и у меня наступил момент, когда возникла необходимость поговорить друг с другом.
   То, что Учитель, угадал мое желание, не очень удивило меня, это случилось не первый раз, я подумал о том, что здесь существует определенная закономерность; каждый из нас внутренне двигается навстречу к другому и в какой-то момент вдруг властно заявляет о себе потребность сделать это движение более видимым.
   После ужина ко мне подошла София.
   - Приходите на пляж через час, он будет там вас ждать, - негромко проговорила она.
   Я хотел спросить ее о том, из-за чего она вступила в схватку с Ириной, но мне показалось, что сейчас она не расположена давать какие-либо пояснения.
   Ровно через час я пришел на пляж. Я сразу же увидел силуэт Учителя. Он стоял у самой кромки воды и казалось, что перед ним лежало не море, а гигантское укрощенное им животное, чьи лапы волн слегка дотрагивались до его ног, а затем оно покорно поджимало их под себя. Багровые лучи закатного солнца освещали его лицо. Учитель был явно погружен в глубокие раздумья, и я, чтобы не спугнуть его мысли, старался ступать по гальке как можно тише.
   - Тут все и случилось? - вдруг, не оборачиваясь ко мне, произнес он.
   - Что тут случилось?
   - Я понял, что мир, в котором я живу, совсем не тот, каким он мне представляется, что мы лицезрим лишь краешек его, что на самом деле- это бездонный океан, который нам необходимо постичь. И все самое главное, все подлинное скрыто от нашего взора. И чтобы это увидеть, нужно стать совсем другим. Это случилось очень давно, я был молодым человеком, гораздо моложе чем вы, чуть-чуть постарше нашего Владимира, когда на меня снизошло откровение. Я почувствовал, что оно мне было послано свыше, ибо как иначе объяснить, что в одно мгновение я постиг то, к чему большинство людей даже не приближаются за всю свою жизнь. Мне открылась высшая реальность, и я хорошо помню, что от величия этой картины я весь задрожал.
   - И что это была за картина? - невольно чувствуя волнение, спросил я.
   Учитель обернулся ко мне и вдруг засмеялся.
   - Это не была картина в физическом смысле слова, это было нечто гораздо более захватывающее, я испытал ощущение небывалого подъема, как будто у меня вдруг появились крылья, и я взлетел высоко-высоко. Это был свободный полет, я летал там, где хотел. Не было абсолютно никаких ограничений, мирозданье казалось познаваемо и достижимо. Бесполезно передавать это состояние словами, разве можно описать экстаз? А это было гораздо более глубокое чувство.
   - Но неужели это случилось прямо на этом пляже?
   - Нет, но это произошло совсем недалеко отсюда, если бы мы с вами отправились сейчас в путь, то пришли бы туда часа через три. Теперь вы понимаете, почему я основал нашу коммуну тут, как можно ближе к этому святому для меня месту.
   - Но что произошло дальше после того, как вы это почувствовали?
   - Самое удивительное - ничего особенного. Я продолжал жить прежней жизнью. Только я уже был другим. И это несоответствие сильно мучило меня. Я кончил университет, стал преподавателем, у меня появились ученики. В обычном понимании этого слова. - Учитель, задумавшись, замолчал. - Но я уже знал, что совсем скоро начнется мое столкновение с этим миром, что отныне нам не по пути. Хотя подсознательно я знал это всегда. Еще в детстве я остро ощущал, что я не такой, как все остальные. Я еще не понимал, чем я отличаюсь от своих сверстников, то отчетливо видел - я другой.
   - Наверное, вам приходилось нелегко.
   - Я был одинок, я ни с кем не мог завести дружбу: вроде бы я делал всё, как все, но в результате почему-то всегда оставался один. Я остро переживал свою оторванность от сверстников. Мне потребовались многие годы прежде чем я понял, что мое одиночество и было тем великим и первым подарком, которым одарили меня высшие силы. Оно позволило мне меньше чем другим превратиться в робота, не примкнуть к общему стаду. Именно тогда я стал все яснее осознавать уникальность своей судьбы, во мне все сильнее проявлялось ощущение своего избранничества. Вы никогда не переживали ничего подобного, Фридрих?
   - Нечто подобное я тоже ощущал, но не так сильно, как вы. Это были очень неясные чувства, наверное, потому я и не понял, что они означают.
   - Кстати, вас не смущает то, что я называю вас Фридрихом? - пристально посмотрел на меня Учитель.
   - Я привыкаю, - как мне показалось, дипломатично ответил я.
   - Поймите, я даю новые имена вовсе не из прихоти. Получая новое имя, человек обретает и новую судьбу. Вы свыклись со своим образом, он олицетворяется у вас с тем, как вас зовут. И пока это будет продолжаться, вам трудно оторваться от прежнего своего я. Очень важно, чтобы новым именем вы стали бы называть сами себя. И когда это произойдет, вы почувствуете, как перешли в иное измерение, как переменились ваши мысли и чувства.
   - Я попробую привыкнуть к этому имени, - заверил я.
   Учитель кивнул головой.
   - Пойдемте по берегу. Лучше всего разговаривать, когда неторопливо прогуливаешься. Ибо жизнь - это движение, мысль - тоже движение. Это понимал еще Аристотель, не случайно он беседовал со своими учениками во время прогулки.
   Мы двинулись по кромки моря. Солнце уже село, лишь самый краешек горизонта сохранял еще слабую подсветку. На темном фоне неба уже загорелись первые звезды.
   - Так что же произошло с вами дальше?
   - Я понял, что прежде всего должен прояснить для себя собственное предназначение. Люди обычно не задумываются об этом, им кажется, что появившись на свет, они уже тем самым решили этот вопрос. Но не случайно в Упанишадах сказано: человек рождается трижды: сначала он появляется на свет как физическое тело, затем у него происходит духовное рождение и последний раз он рождается после смерти. Передо мной стояла задача совершить уже собственный акт рождения, родиться духовно. Когда я к нему приступил, то до конца не осознавал, насколько длинна и трудна дорога, которую я выбрал. Поэтому люди и предпочитают делать вид, что такой проблемы перед ними не стоит. И хотя я столкнулся с большими трудностями, они были полностью компенсированы тем великим наслаждением, которое я получил от своего преображения. Передо мной постепенно стал приоткрываться занавес подлинного мира, я ясно увидел, какой извращенной неестественной жизнью живет человечество. Эта жизнь, порожденная грубой материей, ее пирровой победой над духовной сущностью человека, той страшной ленью и косностью, которая лежит в нашей материальной основе. Естественно, я стал вести странные речи, мои лекции и семинары пользовались бешенной популярностью у студентов, но очень скоро вызвали пристальное внимание у руководства университета. Я понял, что господствующая тогда официальная философская доктрина диалектического материализма была не просто ошибочной, практически любая философская теория - ошибочка, так как рассматривает мир с какой-то одной стороны, но диамат является ни чем иным, как порождением той самой бездуховной материи. Диалектический материализм - не просто очередное заблуждение, это апофеоз разрыва духом и материи. До сих пор не осознана до конца та опасность, которая нас подстерегала; если бы мы действительно последовали этой дорогой, то произошел полный отрыв материи и духа, окончательное превращение нас в животное. И скорей всего полное исчезновение нас не только как духовного феномена, но и как биологического вида. Между прочим, эта угроза вовсе не преодолена, мы отказались от философии диалектического материализма, то не от самого диалектического материализма. Он лишь слегка изменил форму, вместо активного вируса мы получили пассивный, который не убивает, но делает болезнь хронической.
   - Но что случилось с вами дальше? - поспешил я направить рассказ Учителя снова в биографическое русло.
   - Случилось то, что должно случится, мое диссидентство было быстро замечено. Сначала со мной пытались разговаривать, как они выражались, по хорошему, но когда я повторил слова Лютера о том, что на этом стою и не могу иначе, я был передан в руки КГБ. Так я попал к Мартынюку.
   - Мартынюк был следователем КГБ!
   - Представьте себе человека, у которого за всю жизнь не было ни одной собственной мысли, но который был истово убежден, что является человеком глубоко и оригинально мыслящим. Задачу, которую поставила перед ним начальство, была не просто заставить меня отказаться от моих заблуждений, но и вернуть меня на путь истинный. Как ни странно, но именно там в следственном изоляторе КГБ я окончательно пришел к мысли, что должен основать свое движение. И помогли мне это понять следователь КГБ Мартынюк и Будда.
   - Очень странная пара.
   - На первый взгляд - да. На самом деле ничего странного в этом дуэте нет. И тот и другой - люди, и тот другой - духовные сущности. Только один пытался изменить себя и на этой основе других, а другой - только других, оставаясь сам прежним. Если один родился во второй раз, то другой - оставался мертвым человеком, даже не подозревая о том, что является трупом. Вот это я ему и стал доказывать.
   - Доказывать, что он труп. Представляю его реакцию.
   - Да, реакция первоначально была довольно резкая и забавная. Он долго не понимал, о чем я вообще говорю. Но не зная, как меня переубедить, просто орал на меня.
   - Но как же вы его воскресили для новой жизни?
   - Все дело в том, что его начальство считало меня достаточно опасным элементом и освободило Мартынюка от ведения других дел. И у нас оказалось много времени для разговоров. Я быстро понял, что он человек честолюбивый, и решил сыграть на этой звонкой струне. Но сыграть необычно, не так как это чаще всего делают. Я решил затронуть его духовное честолюбие, копнуть своей лопатой в самые основы его личности.
   - И как же все это происходило?
   - Я стал доказывать ему, что все его так называемые убеждения - это умело введенные в его сознания инъекции чужих догм. Люди, которым принадлежит власть, манипулируют им в своих интересах, превращают его в зомби. Вы убеждаете меня в своей правоте, но что вы сделал для того, чтобы познать истину, говорил я ему; единственное, что вы удосужились совершить, - это принять на веру набор догматов, даже не потрудившись их поместить под микроскоп своего критического взгляда. Кто-то когда-то придумал некие идеи, сделав невежество и суеверие своего ума достоянием еще более невежественных людей, которых силой и обманом заставили поверить в них. И лишь отсутствие у этих миллионов полного уважения к самим себе, что выражается в нежелании к интеллектуальному и духовному саморазвитию, позволило этой верхушки править страной. Я помню, как сказал ему на одном из допросов: как я могу серьезно относиться к вашим словам, если вижу, что ни одно из них вами не осознано, вы лишь, как попугай, повторяете чужие измышления. Я знаю во много раз больше вас, я читал книги тех авторов, имена которых вы даже не слышали, провел многие часы в размышлениях, а что делали вы в это время, подвергали ли вы хоть один абзац из тех учебников, которые вас заставляли зубрить по программе, сомнению? Так о чем же нам с вами говорить. А в заключении привел мудрые слова Вернера Гейзенберга:"О том ил иином политическом направление никогда нельзя судить по целям, которым оно громко провозглашает, и к которым возможно действительно стремится, а только по средствам, которые оно применяет. Дурные средства показывают, что их инициаторы уже сами не верят в убеждающую силу собственных идей".
   - Могу себе представить себе, как он на все это реагировал.
   - Так, как и должен был реагировать. Хотя это было в самом деле прелюбопытное зрелище. Сперва он выходил из себя, орал, оскорблял меня, но я спокойно переносил все его выпады и продолжал гнуть свою линию. Для меня было важно понять, можно ли переубедить человека, побудить начать его поиск. И постепенно я стал вдруг замечать, как он все меньше кричит на меня и все больше слушает. Не буду утомлять вас дальнейшими подробностями, но через некоторое время мы уже беседовали вполне мирно. Ну а конечный итог тех разговоров - вы видели.
   - Но несмотря на это вас осудили.
   - Это не было виной Мартынюка, он ничего не мог сделать, так как он не добился успехов в работе со мной, меня передали другому следователю. Тот не стал со мной церемониться, а быстро направил дело в суд. Ну а дальше тюрьмы, лагеря, психушка, все как и положено.
   - Ну а Будда?
   Я услышал смех Учителя.
   - Это тоже по своему любопытная история. Она показывает, насколько люди, которым выпала одна и та же миссия, схожи между собой. Я долго сомневался, должен ли я вести за собой других, это были долгие и трудные размышления и переживания. Я был так поглощен собственными открытиями, что мне было даже неинтересно посвящать в них других. Это состояние продолжалось до тех пор, пока однажды я не прочитал одну историю о Будде. Правда у этой легенды есть несколько вариантов, но я расскажу вам тот, который больше всего нравится мне. Когда он достиг просветления, то испытывал такое блаженство от своего нового состояния, что не хотел больше вообще разговаривать. И тогда забеспокоились Боги: как же так, человек, достигший просветления, не желает ни с кем говорить. Да ведь такие на земле все на пересчет. И вот они решили послать одного из Богов, чтобы тот уговорил Будду переменить свое решение. Этот посланец Богов пришел к Будде и стал уговаривать его начать проповедовать. На что Будда ответил: зачем мне говорить. Если человек по своему потенциалу способен когда-нибудь прийти к просветлению, то рано или поздно это непременно совершится и без моего участия. Если же кому-то в этом своем воплощении не дано стать просветленным, то все мои усилия ни к чему не приведут. Поэтому я не хочу говорить, молчать - это так прекрасно. Смущенный его ответом Бог, вернулся к своим собратьям и те стали совещаться, какой им найти аргумент, дабы Будда изменил свое мнение. И они его нашли. Снова тот же Бог отправился на землю. Послушай, Будда, обратился он к нему, представь себе ситуацию, когда некто почти вплотную приблизился к просветлению, но чтобы его достичь ему не хватает какого-то маленького внешнего импульса. Я понимаю, что подобных людей очень мало, может быть, тебе за всю жизнь встретится лишь один такой, но разве ради него не стоит нарушить обетмолчания. Будда подумал и обещал Богам, что отныне начнет свою миссионерскую деятельность. - Учитель замолчал и на сей раз без улыбки посмотрел на меня. - Я тоже здесь для того, чтобы помочь тем, кому осталось сделать несколько шагов.
   - Но получается, что вы считаете и меня... - начал я, но продолжать не стал.
   - Вы готовы к преображению как никто другой. Вы шли к этому всю жизнь. Неужели вы никогда не ловили себя ну хотя бы на том, что вы совсем не такой, каким являетесь себе и другим каждый божий день.
   Я задумался.
   - Пожалуй, такие ощущения действительно иногда возникали. Но они были очень неясные и расплывчатые. Да и некогда было в них вникать, как сказано в одной книге: каждый день гнетет своя злоба. Правда иногда мне казалось, что придет день - и все изменится. Но всякий раз я откладывал эти перемены на потом.
   - Эта всеобщая беда, человечество откладывает свое преображение на другой день уже несколько тысячелетий. Трагедия человека в том, что он живет будущим, все религии, все политические и социальные учения все перемены, достижения идеального миропорядка переносят на потом. А потом - это никогда. Это была одна из основных мыслей, которая и побудила меня стать тем, кем я есть. Я понял, что если я не сделаю свою работу, то упущу великий шанс, который мне предоставлен фактом моего появления на свет. Главное заблуждение всех вероучений заключается в том, что они считают своей основной задачей - изменить общество. А общество принципиально неизменяемо, изменяем лишь человек. Бог ведь создал его, а не общество и не государство, их породил человек. А все, что он породил для своих нужд, изначально увечно и убого, оно приспособлено для обслуживания его материальной природы. Трансформироваться же способно лишь то, что оплодотворено духом. Потому-то мне так смешны все революционеры и социальные реформаторы, они заняты Сизофом трудом, но при этом еще жалуются, что их усилия ни к чему не приводят.
   - Но ведь существуют же удачно проведенные реформы, которые позволили значительно изменить общество.
   - Вы просто, Фридрих, не совсем понимаете, о чем говорите. На самом деле все скорей наоборот, те удачно проведенные социальные реформы, о которых вы говорите, лишь ухудшают общую ситуацию. Они делают проблему человека еще более сложной, так как сильней привязывают его к миру и тем самым мешают ему понять собственную суть. Благополучные люди - это самая убогая и самые трагическая часть человечества, именно они наказаны сильнее всех.
   - Благополучные люди наказаны сильнее всех, откровенно говоря я всегда считал наоборот.
   Учитель внезапно остановился, несколько минут он молча смотрел на море, которое из-за сгустившейся вокруг нас темноты, находясь всего в несколько шагах от нас, было почти невидимым. Я тоже ничего не говорил; неожиданно для себя я подумал о том, что все же хорошо, что жизнь свела меня с этим человеком. Не знаю, чем кончатся наши отношения и вообще вся эта странная жизнь в коммуне, но теперь даже страшно подумать, что я мог пройти мимо всего этого.
   - Люди привыкли считать, что если человек страдает, если у него идут плохо дела, если у него нет денег, то это и есть то наказание, которое налагает на него жизнь. На самом деле все эти несчастья - это способ напомнить человеку об его духовной сущности, побудить его развернуть свое сознание в ее сторону. Благополучие же - это и есть самое главное и распространенное наказание, потому что оно лишает людей самой великой возможности - понять и изменить самих себя; взамен же оно превращает их в биоавтоматы, не способных ни мыслить, ни чувствовать. Эти люди ничтожные и малюсенькие удовольствия вроде секса, вкусной еды, приятного путешествия в другой город или страну принимают за настоящее существование. На самом же деле они просто особый вид животных.
  Иметь облик человека и не быть человеком - скажите - это разве и не есть подлинное наказание. И все, что делают ваши социальные реформаторы, - лишь закрепляют это превращение человека в животное, делая животное существование более комфортным, если хотите, более человеческим. И разве не удивительно, что все социальные реформы кончаются неудачей, рано или поздно наступает момент кризиса - и появляется новый реформатор с очередной порцией реформаторских идей. - Внезапно Учитель остановился и повернулся ко мне. - Плюньте на успех, никогда не думайте о нем, успех - это всего лишь способ приспособиться к жизни; все, кто добились успеха, никогда не меняли ни мир, ни себя. Успех - это всегда повторение чьих-то достижений, чужая программа, которая вы выполняете. Я знаю, вы еще думаете о нем, живете мечтами писательской славы. Даже если она к вам придет, не пускайте ее в дом, пусть она живет сама по себе, отдельно от вас. У вас другая стезя.
   Мы дошли до конца пляжа и, не сговариваясь, повернули назад.
   - Мне, кажется, вас беспокоит что-то еще, - вдруг после долгой паузы произнес Учитель.
   - Мне не совсем понятны отношения в вашей семье, - решился я на вопрос. - Что происходит между Софии и Ириной?
   - Я знал, что вы спросите об этом. Семейные отношения всегда самые запутанные. Завтра я буду говорить об этом. Когда я женился на Софии, Ирина была уже взрослой, а она непростой человек.
   - Я слышал, что вы называете ее Лилитой.
   - Да, - неохотно подтвердил Учитель, - однажды я действительно назвал ее так. Но не стоит преувеличить, ей бывает нелегко справляться с собственными страстями. Но это не значит, что они полностью овладели ею.
   Учитель явно не желал продолжать разговор на эту тему, его голос и тот изменился, он потерял мягкость и доверительность.
   - Мы с вами очень хорошо побеседовали, надеюсь, не в последний раз. Мне многое еще надо вам сказать.
   Учитель уходил в темноту легкими быстрыми шагами молодого человека. Я дождался, когда его фигура растает во мраке, затем медленно зашагал следом.
  
  
  
   * * *
  
   Я поднялся на второй этаж и хотел уже открыть дверь своей комнаты, как внезапно увидел, как отворилась другая дверь, на мгновение выбросив в темный коридор пучок света, а затем чей-то неясный силуэт заскользил по паркетному полу. Я присмотрелся и к своему удивлению в призраке узнал Софию. Но еще больше меня удивил другой факт: она появилась из комнаты Ирины. Вот уж никогда не предполагал, что София может захаживать к ней в гости, да еще в такой сумрачный час.
   По неловким, скованным движениям Софии я догадался, что она отнюдь не восторге от этой нашей встречи, но поняв, что темноте не удалось сыграть роль вуали и скрыть от меня ее лицо, она замерла на месте.
   Я был заинтригован и никак не мог понять цель столь позднего визита. Неужели та неприязнь, которую обе женщины открыто демонстрируют по отношении друг друга, - инсценировка?
   - Вы навещали Ирину? - спросил я напрямую.
   Темнота скрывала выражение лица Софии и все же мне показалось, что она чем-то смущена.
   - Да, заходила. Вас это удивляет?
   - Мне казалось, что вы не очень ладите.
   - Так и есть. Но это не означает, что у нас не бывает тем для об-
  суждения. Мы оба связаны с одним человеком.
   - Значит, вы говорили об Учителе?
   София ничего не ответила и по ее молчанию я догадался, что на этот раз они говорили скорей всего о ком-то или о чем-то другом.
   - Раз мы с вами встретились, я бы хотела с вами поговорить, - вдруг произнесла она.
   Предложение было несколько неожиданным, и хотя у меня вызывала интерес тема предстоящего разговора, все же еще сильнее меня звал к себе сон. Но отступать было поздно, это я подошел к ней и спросил, что она делала у Ирины. А вот теперь приходиться расплачиваться за проявленное любопытство.
   Я отворил дверь в свою комнату и пропустил вперед Софию. Она села в кресло, я потянулся к выключателю, но она остановила мою руку:
   - Не включайте свет, в темноте сидеть гораздо приятнее, - сказала она.
   Я опустился на кровать, с грустью думая о том, что пройдет еще немало времени прежде чем я займу на ней горизонтальное положение.
   - Вы хотите знать, о чем мы говорили?
   В голосе Софии я услышал насмешку.
   - Я вовсе не претендую на такую честь, - постарался попасть я в ее тон.
   - А если я скажу, что мы говорили о вас, то ваш интерес к нашему разговору увеличится?
   - Не исключено. Вот только не пойму, какой интерес говорить вам обо мне да еще в такой неурочный час. Вам не кажется, что вы ошиблись с выбором темы. Или я настолько мрачная личность, что меня можно обсуждать только ночью?
   София молчала. Я заметил, что она вообще любила брать тайм-ауты в разговорах, но вряд ли для обдумывания того, как его продолжать дальше. На мой взгляд, она была слишком умной женщиной, чтобы для этой цели ей были бы необходимы такие частые антракты. Скорее это был тактический ход, та самая театральная пауза, об умение держать которую так любит говорить критики.
   - Мне кажется, - вдруг сказала она, - вам настала пора лучше понять вашу роль в нашем движении. До сих пор вы еще не осознали, почему вы тут оказались.
   - До сих пор мне никто не соизволил ее прояснить.
   - Не сердитесь, - вдруг сказала она совсем по-другому, гораздо мягче и без всяких признаков насмешки. - Просто мы все немного обеспокоены.
   - А можно узнать все же чем же? Или это секрет общины?
   - В каком-то смысле это действительно секрет. Но мне кажется, что настала пора, когда вы его должны узнать. Вам что-нибудь известно о законах Ману?
   Я напряг память; какие-то школьные воспоминания приплыли ко мне из далекого прошлого, они были настолько расплывчаты, что ничего конкретного сказать я не мог.
   - Кажется, это был индийский законодатель.
   - Примерно так оно и есть, но сейчас речь немного о другом. Так вот согласно законам Ману человеческая жизнь делится на четыре стадии, из которых три обязательны для каждого. Первая - называется брахмачарья - это время обучения человека у духовного гуру. Между прочим, в этот период он обязан соблюдать половое воздержанье. - А у вас как раз сейчас период брахмачарья, - усмехнулась София. - После этого наступает вторая стадия - грихастха, когда человек заводит семью, занимается работой. Затем человек вступал в ванапрастху; он передавал свое хозяйство старшему сыну, а сам становился отшельником. Но это не все, потому что есть еще одна стадия - санньясина. Если человек доходил до нее, то над ним совершались похоронные обряды и он считался официально умершим. Это полный уход из жизни, когда человек окончательно погружается в самого себя.
   - Очень сурово, но при чем тут я. Или вы считаете, что я должен готовиться к тому, чтобы стать санньясином.
   - Речь идет не о вас, Фридрих, речь идет совсем о другом человее.
   - Об Учителе?
   - Вы иногда бываете очень догадливы, - снова вспомнила София о своем насмешливом тоне. - Некоторое время назад он принял решение о том, что станет санньясином.
   Это была сильная новость, которая заставила меня даже онеметь на несколько минут.
   - Когда же это случится? - наконец спросил я.
   - Этого никто не знает. В том числе и он сам. Это произойдет тогда, когда его позовут Высшие силы. А это может случится в любой момент. Даже завтра.
   - И что же произойдет после этого?
   Залетевшие в мою комнату снопы лунного света помогли мне увидеть, как София пожала плечами.
   - Существует движение, которое становится каждый день все многолюднее. Это большое разветвленное хозяйство. Когда вы узнаете все детали и нюансы того, что уже создано, вы это лучше поймете. От того, как оно функционирует, зависят судьбы многих людей. Поэтому мы не можем оставаться без лидера.
   - То есть нужен лидер вместо Учителя.
   - Нужен, - подтвердила София.
   - Но при чем тут я?
   - А почему бы этим лидерам не стать вам. И мистер Стюарт согласен с вашей кандидатурой.
   - Да вы все с ума посходили! - воскликнул я. - Я вовсе не собираюсь посвящать всю жизнь движению, у меня другое предназначение. Я - писатель.
   - Для вас предпочтительней писать посредственные книги, чем встать во главе движения за преображение человека. - Впервые за все время нашего знакомства в голосе Софии я услышал презрение.
   - А если предпочитаю, то что? Да, я пишу посредственные книги, но это мои книги, это мой удел, я делаю то, что умею. Я не чувствую в себе никакой склонности к пророческой деятельности, я не мессия. И никогда им не буду.
   - Откуда вы знаете, кто вы? - Голос Софии снова наполнился презрением. - Что вы знаете о себе и хотите ли вы что-нибудь узнать о себе? Вы, как и подавляющее большинство людей, не желаете и шага сделать, чтобы понять собственное предназначение. Хватаетесь за первое, что попадется. Вы пишите книги не потому, что вы для этого призваны, а потому, что это вам легче всего делать. На самом деле это всего лишь лень и нежелание меняться.
   - Скажите, а Игоря вы тоже готовили в преемники Учителю?
   - Игорь лучше, чем вы, понимал себя и поэтому гораздо глубже понимал значение того, что делает Учитель.
   - Так почему же он уехал?
   Но я тщетно ждал ответа на свой вопрос, София взяла свой очередной тайм-аут.
   - Вам еще предстоит много узнать о том, что тут происходит, - каким-то странным тоном вдруг проговорила она. - У каждого из тех, кто тут находится, свои желания и свои пристрастия. - Она замолчала, затем неожиданно встала. - Не знаю, как вам, а мне не хочется спать. Я, пожалуй, еще прогуляюсь. Проводите меня немного. - Заключительные ее слова прозвучали почти как приказ.
   Мы спустились на первый этаж, затем вышли на улицу. С моря дул прохладный и влажный ветер.
   - Подумайте о том, что я сказала вам, - проговорила София. - Это очень важно. И не только для вас. А теперь можете возвращаться домой, дальше мне хочется пройтись одной.
   Внезапно София приблизила ко мне свое лицо, и я почувствовал как к моим губах прикоснулись ее теплые губы. Затем она отпрянула от меня и я услышал ее негромкий смех.
   - Спите спокойно. Вам нужны силы.
   Фигура Софии быстро исчезла в темноте, но я еще несколько секунд слышал звуки ее шагов. Затем и они стихли. Но выполнить наказ Софии и спокойно заснуть мне сразу не удалось. Из мрака ко мне вдруг метнулась чья-то фигура. На мгновение мне даже стало страшно.
   - Прошу вас, не уходите, - услышал я голос.
   - Я не ухожу, Павел, - сказал я. - Почему вы не спите?
   - Она вам все рассказала? - с какой-то мучительной интонацией спросил меня он.
   - Смотря о чем. - Почему-то мне показалось, что Павел говорит не о законах Ману и не о предстоящем уходе Учителя в отшельники, а о чем-то совсем другом.
   - Скажите, о чем вы говорили с Софией?
   - Мы говорили о том, что я должен стать мессией.
   - И все? - В голосе Павла недоверие к моим словам сменилось облегчением.
   - По большому счету, да. А о чем вы предполагали был наш разговор?
   - Я? Я не знал о чем, я просто думал, что может быть, вы говорили об Ирине. Вы не должны верить в то, что о ней говорят, - вдруг с жаром заявил он.
   - Послушайте, Павел, я не знаю во что я должен верить, но я вижу одно, что тут, как оказалось неожиданно для меня, протекает просто бурная ночная жизнь. А я человек старомодный и предпочитаю ночью спать. Тем более вы говорите загадками. А ночь итак загадочна сама по себе. Так что это просто перебор. Оставим наши загадки на дневное время.
   Я кивнул Павлу головой и поспешно вошел в дом, а там, не снижая темпа, добрался до своей комнаты. Больше всего я боялся, что меня остановит еще кто-нибудь. Я стремительно разделся и бросился на кровать. Может быть, София в чем-то и права, и я действительно являюсь мессией. Но даже если это и так, то мессия сейчас хочет только одного: спать.
  
  
   * * *
  
   Я, не отрывал глаз от Учителя. Тот же вел себя странно, по крайней мере не так как обычно. Он сидел в своем кресле, стоявшей на помосте, но не начинал говорить. Он не глядел на нас, его взгляд упирался в стену, но мне казалось, что он пронзает ее им и уходит куда-то далеко-далеко, в бесконечность. Я не мог понять, что с ним происходит, обдумывает ли он то, что желает нам поведать на этот раз, или по какой-то причине не решается начать свое выступление. Я оглядел присутствующих и увидел, что не только я удивлен происходящим, на их лицах тоже читалось непонимание. София пристально смотрела на мужа, словно пытаясь проникнуть за завесу его молчания, Лариса же наблюдала за этой немой сценой с откровенным беспокойством. Ирина сидела ко мне спиной, и я не мог видеть ее реакции, зато Мартынюк-Ананда был абсолютно спокоен и украдкой рассматривал свои ногти. Что касается наших американских друзей, то они проявляли завидное терпение и спокойно смотрели прямо перед собой. Иногда Чарльз Стюарт что-то говорил Роджеру, тот тихо отвечал ему, и они, как примерные студенты, терпеливо продолжали ждать, когда преподаватель начнет лекцию.
   И она началась. Обычно Учитель, обладая замечательной дикцией, говорил громко четко, сейчас же его голос звучал тихо и даже немного неуверенно.
   - Я долго думал прежде чем начать. То, о чем я собираюсь вам поведать, я вынашивал не один год. Эти мысли пришли ко мне очень давно, вернее они приходили постепенно, одна за другой. Я долго не понимал общую картину и не исключаю, что подсознательно оттягивал наступление этого момента, так как понимание приносило боль. Но сверхсознание, которым должен быть наделен сверхчеловек, не может иметь компромиссов, оно не может быть половинчатым, подлинное понимание жизни требует оглашения и этого откровения. Боль - это реакция на разрыв с привычным, здесь же речь идет о незыблемом, о самых главных основах, на которых строится вся наша цивилизация. Я сознаю, какую ответственность беру на себя, обнародую эти знания. Но иного выхода нет и не может быть.
   - Может, в таком случае для начала стоит говорить в более узком кругу.
   - Нет, Ананда, здесь самый узкий мой круг, здесь мои дети, мои ближайшие ученики. Теснее этого круга не может быть. Еще в юности меня поразило одно обстоятельство: я никак не мог найти ответа на вопрос, почему дети так мало похожи на родителей, а подчас вообще не имеют с ними ничего общего. Я говорю не о внешнем сходстве, тут все ясно, законы генетики исправно управляют этим процессом. Я говорю о сходстве внутреннем, интеллектуальном и духовном. Я смотрел на себя и недоумевал: почему я такой? Мои родители были самые обычные люди с самыми обычными интересами и запросами, их умственный кругозор не выходил за пределы самых обычных людей. Хотя они не бедствовали, но вся их жизнь проходила на каторге материальных забот. Ничего другого они не только не знали, но даже, как мне кажется, и не подозревали о том, что внутри них существует еще один мир. Я бы мог предположить, что такая ситуация только в нашей семье, и я то самое исключение, которое подтверждает правило. Но я ясно видел, что и многие мои приятели ничего не имеют общего с родителями. По всем законам они были должны походить друг на друга не только внешне, но и внутренне, но реальная действительность свидетельствовала об обратном. Я уже вам сказал, что долго и мучительно шел к пониманию этих истин. И дело не в том, что они слишком трудны, а в том, что слишком много они сразу обрушивают в человеке. Но как говорил Заратустра:"Взгляните на верующих! Кого больше всего ненавидят они? Разбивающего скрижали их ценностей, разрушающего и преступающего, но он и есть созидающий". Не разрушив этот многовековой бастион, нам никогда не создать сверхчеловека. И мы приступим к этому разрушению прямо сейчас.
   - Учитель, ты уверен в том, что готов к этому?
   - Да, София, я в этом убежден. Я долго шел к этому дню - и вот он настал. Как я вам уже сказал, я долго мучился этим вопросом, пока однажды не произошло озарение - и все стало на свои места. В одной из книг я прочитал о том, что души людей, витая на землей, смотрят на пары занимающиеся любовью, выбирая в какое тело женщины им вселиться.
  Мне тут же все стало ясно, я понял, почему дети столь отличаются от тех, кто дал им жизнь. Я понял великую истину: нет детей и нет родителей, эти отношения абсолютно искусственны и неестественны. Почему мы постоянно говорим о проблеме отцов и детей? Вовсе не потому, что между ними появляются расхождения в восприятии жизни; это все преодолимо, разлад возникает потому, что чужие люди вынуждены играть роль близких.
  И те и другие, но особенно дети сильно тяготятся ею, так как молоды и желают сбросить ненужное им бремя. Не случайно, подсознательно все дети мечтают о том моменте, когда умрут их родители. Конечно, большинство людей ни за что не согласятся с этим моим утверждением и приведут примеры, как горько переживали они эту утрату. И это действительно так. Но мы всегда переживаем, когда теряем привычное, почитайте автобиографию Бердяева "Самопознание", где он описывает, как сильно на него подействовала смерть любимой кошки. На самом деле, речь идет о самовнушении; нам известно, что на похоронах родителей принято плакать - и мы плачем. Но если мы заглянем в себя поглубже, то за этим озером слез таятся теплые родники радости. Родители - это всегда забота, обуза, это долг, навязанный обществом, их уход - освобождение от него. А это не может не радовать. И именно радость и является подлинным чувством.
   - Но тогда мне не совсем понятна роль родителей?
   - Но что же тут непонятного, София, роль родителей у людей точно такая же, как у животных - дать детям жить. Человек, как и зверь, это лишь биологическая колба, где происходит оплодотворение и развитие плода. Львята и тигрята вырастают и навсегда уходят от тех, кто помог им появиться на свет. Человек пока не стал сверхчеловеком - это тоже животное. Однако благодаря тому, что он наделен разумом, а вернее глупостью, он вместо того, чтобы строить подлинный мир, создает искусственные условия, жертвой которых сам же и становится.
   - А как же материнский и отцовский инстинкт? - спросил я.
   - Человек отличается от животных тем, что у него нет этих инстинктов, Фридрих. Да и у высших животных он иногда бывает ослаблен, и они покидают своих детенышей. Инстинкт - это то, что непреодолимо, что заставляет действовать в не зависимости от обстоятельств, это программа, которую нельзя или крайне сложно изменить. То, что понимается под родительским инстинктом, на самом деле является выработанное за многие тысячелетия общественным самовнушением. Общество навязывает мужчине и женщине играть роль отца и матери, а они будучи существами общественными принимают на себя эти обязанности. Но на самом деле у очень многих людей не то что не наблюдается никаких признаков родительского инстинкта, у них сильно ослаблен пресс самовнушения. Сколько женщин не хотят иметь детей, а таких мужчин еще больше, а сколько рожениц отказываются от своих новорожденных.
   - Но получается, что мы отныне мы не твои дети, а ты не наш отец.
   - Подожди, Ирина, все не так просто. Ты права в своем максимализме, но надо понять всю ситуацию до конца. У каждого из нас были или есть отец и мать. Но кто такие отец или мать? Это явление я называю магией языка, мы так привыкли к некоторым понятием, что даже не задумываемся об их сути. Итак, кто же такой мой отец? Это человек, чей сперматозоид соединился с яйцеклеткой матери в результате чего я и появился на божий свет. То есть речь идет о человеке, который для того, чтобы мы родились, когда-то выпустил из себя одну клетку. И эта вся его заслуга! Я уж не говорю о том, что в ту минуту его меньше всего интересовал конечный результат. Но получается, что мы на самом деле рассматриваем отца в качестве сперматозоида и признаем его таковым только по этому признаку. И тоже самое с матерью. Да она много месяцев носит нас в своем чреве, но рождение ребенка - это чисто физиологический акт, в нем участвует лишь организм женщины, да и то не весь. Так что уж если формально подходить к делу, то своей матерью мы должны считать только ее матку.
   - Но ведь роль на этом родителей не заканчивается, а как же воспитание, выходит оно не имеет никакого значения.
   - Ты верно подметила, Лариса, что роль родителей актом рождения не ограничивается. Но ведь и животные учат своих детенышей всеми необходимыми для выживания навыками. А потом с ними навсегда расстаются. Родители начинают заниматься тем, что можно условно назвать воспитанием. Но ведь воспитывают детей не только родители: воспитывают воспитательницы в детском саду, учителя в школе, серьезное воспитание дает ребятам двор, иногда это делает милиция. И неизвестно чье влияние на детей оказывается сильней. Так почему же мы и здесь отдаем предпочтение родителям? Только потому, что дети живут в их доме. А если их определяют в интернат? Я могу вам сказать, что родители не оказали на меня почти никакого воздействия, тем, кем я стал, я обязан только себе. И я не понимаю, почему я этих людей должен считать своими родителями. Только в том смысле, что они подарили мне жизнь. Но это сделали даже не они, это сделали сперматозоид отца и матка матери - вот кто подлинные создатели моего телесного образа. Но мое истинное я - это не мое тело, а моя душа, а к ней родители не имеют никакого отношения, она сама выбрала мое тело для заселения. Не знаю, чем оно ее привлекло, но она вошла в меня. И получается, что духовные отношения мы пытаемся выстраивать на основе телесного родства. И не удивительно, что ничего путного из этого не получается. Многие дети и родители за всю жизнь даже ни разу не пытаются поговорить друг с другом по душам, более того, они абсолютно не интересуются, что там творится у каждого в душе. И между прочим, это абсолютно нормальное явление, ведь их души не имеют ничего общего. Вот в житейских делах тут общего бывает много, но такие вопросы возникают у всех, кто живет вместе. Поселитесь с чужим человеком - и у вас все будет точно также. Мы живем в мире условностей и самовнушения. То, что это так, подтверждают многие факты.
  Например, как относится к суррогатной матери, кто подлинная мать ребенка? Та, кто его выносила и родила, или та, кто его зачала? А возьмем приемных детей, многие родители, беря их из приюта, любят приемыей не меньше, чем если бы сами произвели их на свет. Все зависит исключительно от того, что мы себе внушим. А сколько нам хлопот приносят родственные связи, очень многие не испытывают никаких желаний поддерживать отношения со своими родственниками, но вынуждены это делать потому что так принято. В итоге люди становятся вдвойне несчастными; вместо того, чтобы искать подлинные связи, искать братьев по духу, они вынуждены тратить все свое время и силы на то, чтобы поддерживать чуждые им взаимоотношения. А разве не о том же говорил Христос:,"Не думайте, что я пришел принести мир на землю. Я пришел, чтобы принести не мир, а меч. Я пришел разделить сына с отцом, дочь с матерью, невестку со свекровью. И врагами человека будут домашние его". Я долго не понимал подлинный смысл этого высказывания, хотя Иисус ясно говорит нам о том же: надо разорвать привычные связи, которые опутали нас с ног до головы, ибо как продолжает он: "Кто любит своего отца или мать больше Меня, тот недостоен Меня и кто не возьмет крест свой и не последует за Мной, тот недостоен принадлежать Мне. Кто сбережет жизнь, тот потеряет ее, и кто потеряет жизнь из-за меня, тот обретет ее вновь".
   - Но получается, что в мире нет ни родителей, ни детей, значит,нет близких людей. Но как же тогда?
   - Ты права и не права, Лариса. Родители и дети такие же чужие друг другу люди, как сослуживцы или пассажиры одного поезда. Но это не означает, что в мире нет близких людей. И родители и дети могут стать близкими людьми, если между ними возникнет духовное взаимопонимание. Только это связано не с тем, что одни рождены другими, а с тем, что они являются родственниками по духу. Человек самой природой обречен искать близких ему людей. Хотя в этот поиск устремляются пока очень немногие, те, кто испытывают жажду по подлинной любви и общению, те, кого поманила за собой истина. О тех, кто так и не пробудился для подлинных чувств, я скажу словами Ницше:"Эта ваша любовь к женщине и любовь женщины к мужчине - о, если бы была она состраданием к сокрытому, страдающему божеству! Но чаще всего лишь двое животных угадывают друг друга". Обо всем том, что я говорил столь долго и утомительно, его гений сказал всего в двух предложениях.
   - Но что же тогда делать, папа, я не понимаю, это означает, что ты больше не мой отец! - раздался в тишине, словно выстрел, звонкий возглас Ларисы.
   Я увидел, как помрачнело лицо Учителя, несколько секунд он смотрел в зал, но я не был уверен, что он видит нас.
  - Я не случайно долго колебался прежде чем придать огласке эти мысли. Я слишком хорошо понимаю, что для миллионов людей они покажутся просто кощуненственными, церковь, государство, общество обрушатся за них на меня всей своей тупой мощью. Хотя сам Христос на моей стороне. Но что христианам до Христа. Вся их жизнь протекает во лжи. Но сверхчеловек не может пребывать во лжи. Пока мы не разрушим искусственные связи, которые калечат души людей, ничего не изменится, путь к сверхсознанию преграждает семья, где ребенок получает свои первые уроки, на всю жизнь превращающие его в мертвеца. Нет ничего ужаснее, нежели то, что мы зовем по невежеству и глупости воспитанием. В детстве сознание ребенка подобно губке, оно жадно и легко впитывает то, что ему внушают. Только так ребенок может существовать, так как никаких своих понятий у него еще нет. Но вместе с необходимым для его существования в это неокрепшую психику привносится много того, что затем навсегда порабощает его, делает слугой коллективных предрассудков. Я против воспитания, никто не вправе никого воспитывать. Человек должен расти свободно, как дерево. В каждом из нас заложена своя программа, каждый из нас уникален. Нас же пытаются сделать воспитанными, то есть стандартизированными. Так называемые воспитатели пытаются вложить в детей свои убогие представления о мире и затем человек, стремящийся к истине, вынужден затрачивать колоссальные усилия, дабы освободиться от этого чужого и поношенного барахла. Ну а те, кого истина не интересует, так и живут с этим багажом, да еще считают себя культурными и образованными. Но культурным и образованным может стать лишь тот, кто идет по пути познания себя и истины, а не тот, кто без конца скользит носом по чужим страницам, кто старательно выполняет правила приличия. Поэтому, дорогая моя Лариса, не расстраивайся, что сегодня ты потеряла в моем лице отца. Да, я заявляю, что больше не считаю себя отцом своих детей.
  Но разве от этого наши отношения изменятся, разве наша с тобой духовная связь станет менее прочной. Уверен, что, избавившись от всего лишнего и искусственного, она только укрепится. Я провозглашаю великое освобождение родителей от детей и детей от родителей, освобождение от принудительных связей. Пусть мир придет в негодование, но рано или поздно он непременно примет эту идею, и миллионы людей дружно скажут нам "спасибо" за то, что мы были ее предвестниками.
   Я хотел пойти на пляж и искупаться, как ко мне внезапно подошел Роджер. Его не по-африкански тонкие губы были раздвинуты в широкую улыбку.
   - Как вам понравилось сегодняшнее выступление Учителя? - спросил он.
   Почему-то мне не хотелось сейчас говорить на ту тему, сначала надо было обдумать его слова, слишком непривычны для моего уха они звучали, а потом уже давать свои оценки. Но секретарь мистера Стюарта явно горел желанием услышать мое мнение.
   - Это действительно очень смело, - неопределенно отозвался я.
   - Он настоящий революционер! - вдруг воскликнул Роджер. - Все русские - революционеры. Вы мечтаете перевернуть мир. Не так, так этак, не этот, так тот.
   Что касается меня, то если я о чем-то и мечтаю, то это только о том, чтобы ко мне вернулась Лена, мысленно возразил я. Что до того, чтобы переворачивать мир, то это занятие никогда мне не не было по душе. Он и так грозит в любую минуту обрушиться и это непременно случится, если ему еще в этом помогать.
   - Представляю, какое впечатление вызовет такая проповедь в нашей консервативной Америки, - вдруг рассмеялся от предвкушения удовольствия Роджер. - Это будет грандиозный скандал, таких еще свет не видел.
  - Внезапно он пристально посмотрел на меня. - У вас есть шанс очень быстро прославиться.
   - У меня? - искренне удивился я.
   - Конечно. Когда вы начнете проповедовать эту истину в Америке... Да, совсем забыл, вас желает видеть мистер Стюарт.
   Но желаю ли видеть его я, возразил, но опять мысленно я.
   - Вы идете? - спросил Роджер.
   - Да, пойдемте .
   К моему удивлению у мистера Стюарта я обнаружил Могилу. Они что-то активно обсуждали, однако мое появление тут же прервало этот важный диалог.
   Мистер Стюарт как всегда без выражения посмотрел на меня и показал мне на кресло. Роджер услужливо налил мне традиционный апельсиновый сок и вложил стакан в мою руку. Я отхлебнул из него, напиток был холодный, по-видимому, только что его достали из холодильника.
   - Как вам нравиться выступление мистера Волохова? - спросил Стюарт. - Вам не казаться, что это очень глубоко.
   - Кажется. Но чем глубже мысль, чем меньше шансов, что ее примут люди. Очень многим эти идеи придутся не по душе.
   - Я это понимать, поэтому так важно скорее начать их распространять. Вы думать о моем предложении?
   - Думаю, мистер Стюарт, но пока я еще не готов дать вам ответ.
   Я увидел, как недовольно поджались губы миллиардера.
   - Обязан вам сказать, что вчера я чувствовать себя плохо. У меня немного времени. Мистер Могила вам подтвердить.
   - Да, мистеру Стюарту вчера нездоровилось, - важно подтвердил Могила, при этом его хитрое лицо стало еще хитрей.
   - Нужно спешить. Вы русские слишком много думать, но мало делать. Надо наоборот.
   - Ничего не поделаешь, такой у нас характер.
   - Характер надо change, менять. Мы не мочь позволить разрушить наше движение. Я получить письмо from Амеrica. В коммуне идти дела плохо. Там появиться разногласия. Вы понимать меня?
   - Понимаю, мистер Стюарт.
   - Я хотеть спросить у вас совета. Мы говорить с мистером Могила об эвтаназии. Он советовать укол. А как думать вы? Я недавно узнать что в Древней Греции быть такой человек Сократ. Это быть самый умный у них человек. Он принять яд - цикату. Вы знать, как действовать этот яд?
   Неужели он только под конец жизни узнал о существовании Сократа, изумился я. Как ему это удалось?
   - Насколько я помню он действует постепенно и приводит к остановке сердца.
   - Это мучительно?
   - Честно говоря не знаю, не принимал.
   Повинуясь какому-то импульсу я повернул голову и взглянул на Рожжера, и хотя лицо его было серьезным, в его глазах, мне показалось, горели веселые огоньки.
   - Спасибо, что заходить ко мне. Я ждать вашего решения.
   В коридоре меня догнал Роджер.
   - Я видел, вас удивило, что он никогда раньше не слышал о Сократе? - спросил он.
   - А кого бы это не удивило. Совершенно не понимаю, как это можно.
   - Вы не представляете этот тип людей, - засмеялся Роджер. - Всю жизнь он читал лишь то, что ему требовалось для бизнеса. Все остальное для него просто не существовало. На самом деле у нас таких немало. Поверьте, это еще не самый худший экземпляр.
   - Представляю самого худшего.
   Роджер снова засмеялся.
   - А что дела в американской коммуне действительно так плохи?
   - Да, там практически произошел раскол. И мистер Стюарт очень переживает. Он же вбухал в эту коммуну гигантские деньги. Могу вам сказать по секрету, - Роджер приблизился ко мне и понизил голос, - он просил отправиться туда немедленно Учителя, но тот отказался.
   - Почему?
   - Не знаю. Это и вызвало приступ у Стюарта. Они сильно повздорили. И теперь он думает, как ему поступить дальше. Сегодня вы разочаровали его.
   - Но вы же понимаете, я в любом случае не готов, я тут всего несколько дней.
   Роджер как-то странно посмотрел на меня и ничего не ответил.
   Я вышел из дома и замер от изумления: ко мне, тяжело ступая, словно слон, направлялся Зиновий.
   - Ну, здравствуй, Сергей.
   - Откуда ты взялся?
   - Свалился с неба. - Он посмотрел на небо, по голубому катку которого скользили немногочисленные облака. - Прилетел сегодня на самолете. Как ты тут поживаешь?
   Я подумал, что на этот вопрос мне пришлось бы отвечать слишком долго.
   - Сложно объяснить. Но зачем ты здесь?
   Зиновий как-то странно засопел, достал из кармана сигарету и попытался приклеить ее к нижней губе. Я представил, как начнет он ее слюнявить и вздрогнул от отвращения. Схватив сигарету и, переломив пополам, я бросил ее на землю.
   - Ты не в своем кабинете, так что не надейся, терпеть эту твою мерзкую привычку я не буду.
   Зиновий снова засопел, только теперь более агрессивно. Но ни возражать, ни протестовать не стал.
   - Так ты не скажешь все-таки, зачем ты приехал?
   - Скажу, только сначала очень хочется искупаться. Не могу выносить эту жару. Ненавижу юг. Знаешь, о чем я больше всего мечтаю, дожить до нового ледникового периода.
   Я посмотрел на Зиновия и увидел, что вся его тенниска была мокрой от выделявшихся из этой туши потоков пота.
   - Надо худеть, иначе с твоей комплекцией ты скоро возненавидишь не только юг, но и все остальные стороны света, - желчно сказал я.
   Зиновий мрачно посмотрел на меня, но вдаваться в дискуссию не стал. И эту меня удивило и насторожило; обычно он не оставлял такие выпады без ответа. Однако сегодня он был как бы не похож на самого себя, минутами на его лицо даже наплывала совершенно не свойственная ему задумчивость.
   Мы вышли на пляж. Зиновий быстро стянул с себя одежду и своей слоновьей иноходью побежал к морю. Я остался на берегу, наблюдая за его купанием. Оказывается, Зиновий в воде и Зиновий на суше сильно отличаются друг от друга; в воде - это подвижный, стремительно перемещающийся человек, в то время как на суше - неповоротливый, подобно динозавру, гигант.
   Зиновий, как собака, стряхивая с себя капли, вышел из воды. Его настроение явно улучшилось, что было видно по расплывшемуся в довольной улыбке лицу.
   - Ух, хорошо! - выдохнул он из себя, приземляясь рядом со мной. - Люблю купаться.
   - Тебе надо было бы родиться рыбой, - сказал я, - вернее акулой.
   - Брось, Сережа, у каждого свои недостатки. Я понимаю о себе гораздо больше, чем ты думаешь.
   Это были фразы настолько чуждые привычной лексики Зиновия, что меня хватило лишь на то, чтобы ответить ему изумленным взглядом.
  - Я знаю, что ты думаешь обо мне. Ну и дурак, что так думаешь. Хотя во многом ты и прав.
  Софистика Зиновия удивляла меня все больше и больше, но одновременно вызывала и чувство тревоги. Скоро уже час, как мы встретились, а я до сих пор не знаю, что же заставило оторвать его свою задницу от своего мягкого кожанного кресла, к которому, казалось, она намертво приросла, как старое дерево корнями к земле, и переместить ее сюда за многие тысячи километров на этот жесткий песок.
   - Ты хочешь узнать, как продвигается работа над книгой?
   - Да, - бросил он на меня непонятный взгляд, - в том числе и это.
  Мне недавно звонили из американского издательства, их очень волнует этот вопрос. Я не знаю, известно ли тебе, но в их коммуне в Америке произошел довольно громкий скандал, связанный с неуплатой налогов. В общем интерес к их церкви там заметно возрос.
   - Это не церковь.
   - Да, а что?
   - Представь себе, ничего. Это попытка каждого человека понять самого себя. Вот ты себя понял, Зиновий?
   - Я вижу, тебя здесь малость перековали. Понять себя. Ну пойму я себя, а что буду делать с этим пониманием дальше? Как говорил один принц, который плохо кончил: вот в чем вопрос?
   - Запишешься на курсы похудения.
   - Ценю твой замечательный юмор, - без всякой обиды в голосе ответил Зиновий, и это было тоже непохоже на него; раньше любые намеки на его габариты он встречал в штыки и не было лучше способа испортить с ним отношения, чем дать ему понять, как он безобразно толст. - Расскажи мне, что тут у вас творится?
   - Мы слушаем лекции Учителя, общаемся между собой, пытаемся понять себя и друг друга.
   - Я пока ждал тебя, то мимо меня продрейфовало сразу несколько очень даже красивых личика. И на все вкусы: есть постарше, есть помоложе. Ты как тут не теряешься? Кто твоя? Или у вас тут свальный грех?
   По его лицу я видел, что этот вопрос его живо волнует.
   - Ну чего молчишь, не хочешь поделиться со своим старым другом. Знаешь, тут одна молодая дама очень долго смотрела на меня. Такой красотки я еще не встречал. Это кто?
   - Ирина, старшая дочь Учителя, - неохотно проинформировал я его.
   - Но с ней тут муж.
   - Жаль. К ногам такой женщины можно бросить все, что имеешь. А у тебя какие с ней отношения?
   - Я же сказал, мы общаемся.
   - Ну да, смотря чем. - Громкий гогот Зиновия полетел по пляжу.
   - Ты сюда приехал, чтобы сказать мне именно это?
   Внезапно Зиновий усмирил свой смех.
   - Между прочим, я приехал потому что мне стало тревожно за тебя.
  Несколько дней назад Инна принесла мне записи Игоря.
   - Что за записки?
   - Они были спрятаны в тайнике. Сам понимаешь, обычные вещи мы в тайник не кладем. Я просмотрел их, они очень странные.
   - Эти записки с тобой?
   Зиновий медленно кивнул головой.
   - Сам понимаешь, я привез копии.
   - Где они? Давай мне их.
   Зиновий полез в свою сумку и как бы с неохотой вручил мне тонкую кипу листов.
   Я решил, что просмотрю их потом, когда рядом со мной не будет Зиновия.
   - Кстати, ты сюда надолго?
   - Хочешь узнать, скоро ли ты освободишься от моего присутствия? Сегодня ночью улетаю обратно. Даже не представляешь с каким удовольствием побрызгался бы еще в море. Да дел невпроворот. Даже на день не могу оставить издательство.
   - Какой же ты несчастный человек.
   - Да, Сережа, в чем-то и несчастный. Это ты вольная птаха, а на моем горбу - целое дело. Это ты можешь позволить себе искать себя да еще в таком райском местечке. А мне приходиться сидеть целыми днями в душном кабинете.
   - Зиновий, у тебя там великолепный кондиционер.
   - Хотел сделать тебе один приятный сюрприз, а теперь даже и не знаю. Больно уж ты колючий.
   - Нет уж давай делай, - потребовал я заинтригованный. За все долгое летоисчисление нашего знакомства еще ни разу Зиновий не делал мне никаких приятных сюрпризов.
   - Я вымолил у проклятых янки для тебя еще один месяц работы. Я решительно заявил этим эксплуататорам, что их сроки совершенно нереальны.
   Это было действительно приятное известие и, если бы не мое вечное раздражение против Зиновия, я бы поблагодарил его от души. Кажется, именно такой реакции он и ждал от меня. И не дождавшись, почувствовал разочарование.
   - Вот и делай людям добро, - пробурчал он.
   Но чувства Зиновия меня интересовали меньше всего, я держал в руках листки, исписанные знакомым мне почерком Игоря, и испытывал нестерпимое желание приступить к чтению.
   - А может, ты меня познакомишь, как ты сказал, с Ириной, - вдруг услышал я голос Зиновия. - Да нет, времени к черту мало, - со вздохом сам отказался он от своей просьбы.
   - Ты читал это? - кивнул я на переданные мне бумаги.
   Зиновий посмотрел на меня долгим взглядом.
   - Вот поэтому я и здесь.
   - Испугался, что я тоже сигану в окошко?
   - А кто вас знает. Это стараются не афишировать, но в Америке тоже были самоубийцы, - понизил он голос.
   - Я не знал.
   - Если я просижу еще тут пять минут, я сгорю как Джордано Бруно, - вдруг сказал он. - И знаешь чертовски хочется есть. Где у вас тут можно перекусить.
   - В доме на кухне, наверное, что-нибудь есть. Пойдем пошуруем там.
   Оставив Зиновия насыщаться, я ушел в свою комнату. У меня было мало времени, я обещал этому толстяку, что приду за ним через полчаса, хотя, зная его прожорливость, я не был уверен, что ему хватит такого ничтожного количества времени дабы насытить свой безмерный желудок. Поэтому удалось лишь бегло просмотреть заметки Игоря. Но этого мне хватило по крайней мере на то, чтобы понять, почему Зиновий примчался сюда. Мною овладела тягостная растерянность. Я сидел на кровати, смотрел в окно и не знал, что делать дальше. Может, есть смысл присоединиться к Зиновию и улететь с ним этой ночью в Москву, пока и меня не выбросил на стремнину весь этот водоворот. Каждый человек обязан чувствовать свой предел, свою ватерлинию, по которую он способен с безопасностью для себя погрузиться в загадку бытия. И если она начинает накрывать с головой, то надо немедленно выбираться на твердый берег.
  Это слишком опасное плавание и немало тех, кто утонули во время него. У Учителя любимый мыслитель - Ницше, но ведь хорошо известно, как ужасна завершилась его жизнь. Его душа не выдержала груза открывшихся ей откровений - и его рассудок помутился. Пожалуй, только сейчас я до конца понял, в какие опасные игры тут играют. Интересно, а сам Учитель думает ли он о таких возможных последствиях, боится ли он их? Я должен спросить его об этом.
   Я посмотрел на часы; пора было возвращаться в общество Зиновия. Я положил записки Игоря в тумбочку и закрыл ящик на замок.
   У Зиновия, как всегда, после обеда настроение явно взмыло вверх. Его даже перестала сильно мучить жара, по крайней мере больше он не нее не жаловался. Он встретил меня изучающим взглядом; наверное, так смотрят психиатры на своих пациентов, но вопросов задавать не стал.
  Сейчас его явно интересовали другие вещи.
   - Слушай, Сергей, ты меня не познакомишь с ним? - делая почему-то таинственное лицо, попросил он меня.
   - Ты имеешь в виду Учителя?
   - Учителя? А, ну да, значит, вы его так называете. Я говорю о Волохове.
   - Давай попробуем. Пойдем в его кабинет.
   Я постучался, поступило приглашение войти, и мы оказались в кабинете Учителя. К моему удивлению, кроме него так находились София, Мартынюк, Ирина и Роджер. У меня создалось впечатление, что у них происходит нечто вроде производственного совещания.
   - Что вы хотите, Фридрих? - спросил Учитель. Никогда я не слышал в его голосе таких резких интонаций, он был не только явно раздосадован моим вторжением, но даже не счел необходимым это скрывать.
   - Я хочу вам представить моего друга и издателя моих книг Зиновия Рудермана.
   - Очень приятно. С чем к нам пожаловали?
   - Захотелось навестить Сергея, узнать, как он поживает. Я с нетерпением жду его книгу о вас.
   - Меня не интересует эта ваша книга, Зиновий ...
   - Маркович, - подсказал Зиновий.
   - Мне кажется, книга - это неудачная идея.
   - Почему? - спросил несколько обескураженный Зиновий.
   - Книга не способна передать индивидуальный опыт, она способна лишь его описать. А описание никогда ничего не дает, оно лишь наносит вред. Человечество во многом погубили именно книги, люди принялись писать, принимая это занятие за творчество и преображение. А на самом деле это был лишь способ остаться прежними. Вы понимаете о чем я?
   По лицу Зиновия было видно, что он не очень хорошо понимал, но я мог биться о заклад на любую сумму, что сейчас его это мало волновало, так как все его внимание было сконцентрировано не на Учителе, а на его дочери. Ирина тоже не отрывала от него взгляда, и ее лицо приняло уже знакомое мне томное выражение.
   - Был рад с вами познакомиться, Зиновий Маркович, но, извините, у нас срочные дела.
   Мы вышли из кабинета и снова оказались на жаровне солнцепека.
   - До чего ж тебе повезло, - вдруг проговорил он.
   - Ты о чем?
   - Как о чем? Да об этой, Ирине. Как представлю ее, у меня все начинает гореть внутри.
   - Это у тебя сгорает жир, Зиновий.
   Зиновий пропустил мою колкость мимо ушей.
   - Послушай, - вдруг встрепенулся он, - а почему он тебя так страно назвал - Фридрихом?
   - Здесь каждому присваивают другое имя. Другое имя - другая жизнь, - не очень охотно дал пояснения ему я.
   - Но почему Фридрих?
   - В честь Ницше.
   Зиновий успел лишь бросить на меня странный взгляд, так как из дома показалась Ирина. Увидев нас, она неторопливо стала к нам приближаться. Я почувствовал, как подобрался Зиновий, расправил плечи и даже стал казаться не таким уж толстым.
   - Как вам здесь у нас? - спросила она Зиновия.
   - Очень красиво, дом просто потрясающ и вообще все великолепно.
  Только для моей комплекции здесь слишком жарковато.
   Ирина обвела комплекцию Зиновия взглядом и весело рассмеялась.
  Зиновий стал ей вторить, мелко трясясь всем своим крупным телом. Они почти мгновенно нашли общий язык, и в этом дуэте я был сейчас явно лишним. Мне захотелось по-английски ретироваться, но Ирина не позволила это сделать.
   - Не уходите, Сережа. Я хочу выразить вам большую благодарность, Зиновий Маркович, что вы прислали к нам его, - промурлыкала она, смотря при этом преимущественно на Зиновия. - Он очень пришелся к нам ко двору. Мы его здесь все любим.
   - Я тоже его люблю. Он же замечательный писатель и отличный парень, - дал мне высокую оценку Зиновий.
   - Папа, слишком сурово относится к книгам и их создателям, - засмеялась она. - Но я люблю книги.
   - Позвольте я буду присылать вам все выходящие книги в нашем издательстве.
   - Буду рада. У вас большое издательство?
   - Более пятидесяти наименований книг в год, - с гордостью за свои успехи отрапортовал Зиновий.
   - Вы молодец, у вас есть деловая хватка. А мне очень нравится мужчины с деловой хваткой.
   Я видел, что Зиновий просто таял, со скоростью мороженнного на солнце, я знал, что он - великий женолюб, а потому с одной стороны мне было интересно, чем закончится эта удивительная партия, но с другой - я испытывал ревность. Ирину явно заинтересовал Зиновий, впрочем, я не исключал, что это - лишь очередной тайм ее бесконечной игры. Но все дело в том, что для игры нужен партнер, с которым интересно играть.
   - Хотите, я вам покажу окрестности, - вдруг предложила Ирина.
   - С превеликим удовольствием, - засиял, словно солнце после дождя, Зиновий.
   - Вы не возражаете, Сережа, если мы погуляем с вашим другом? - спросила она.
   - Буду только рад, - пожалуй, слишком хмуро ответил я.
   Парочка быстро удалилась. Я проводил их глазами и быстро пошел в свою комнату. Теперь настало время для записок Игоря.
  
   * * *
  
   "Понять жизнь невозможно, но если ее не понять, то жить - бессмысленно. Как можно что-то делать, если не знаешь, для чего ты это делаешь. Я не верю в сверхсознание, сверхсознание - это всего лишь сверхмиф, который понадобился для того, чтобы прикрыть свою беспомощность. Когда человек достигнет сверхсознания и станет сверхчеловеком, то окажется, что это состояние его не удовлетворяет не меньше, чем все предыдущие. И он снова начнет рваться вверх. И это может продолжаться бесконечно. Так мы вступаем в дурную бесконечность... Но тогда какой смысл участвовать в этом процессе?"
   "Все, что я написал в своей жизни до этой минуты, убого и бессмысленно. Учитель доказал мне, что мое творчество ровным счетом ничего не стоит. И я с ним согласился. Но самое грустное в этой ситуации, что и то, что я напишу в дальнейшем, будет иметь туже ценность. Потому что ничего иного писать мне не дано. Будь проклят тот день, когда я взялся за перо. Большинство так называемых писателей полны важности от того, что безостановочно строчат им по бумаги. Эти бедолаги не понимают всю убогость собственных писаний, которые лишь разоблачают их умственную тупость и духовную скудость. Впрочем, чего я говорю о других, если я и сам такой. Переполненный спесью, как созревший фурункул гноем, от собственной значимости, я был уверен в своем превосходстве и в своем избранничестве. А, как оказалось, я всего лишь обычный маленький обыватель, для которого писанина - способ спрятать голову в песок от самого себя. Учитель верно сказал: ты хотел себя возвеличить, а вместо это умалил; не будь моих книг, никто бы не подозревал о моей убогости, я же по глупости сделал ее достоянием мира".
   "В каждом из нас заложено множество вер: верим в то, что однажды разбогатеем, хотя точно знаем, что этого не случится никогда. Верим, что живем для детей, хотя чувствуем, что не способны жить даже для самих себя. Верим, что когда-нибудь будем счастливы, хотя и не знаем, как сделать себя счастливыми, а если бы даже знали, то не сделали бы ради этого и шагу. Верим, что пишем для людей, хотя на этих же людей плюём, считаем их быдлами. Но при этом полны гордости от собственного благородства - как же творим ради человечества! Верим в Бога, хотя понятие не имеем, с чем его едят. Да и какое дело нам до него; отмолились, приложились сальными губами к грязному стеклу иконы - и снова бултых в грешную жизнь, как ни в чем не бывало. И вот когда все эти веры вдруг извлекаются из тебя, как из кожи заноза, вот тогда становится страшно. Ты остаешься один на один с этой грандиозной ложью, из которой и состоит человек, и не знаешь, куда нести весь этот мусор. Людям не нужна правда, правда - это то, что убивает. Самоубийца - это тот, кто неожиданно для себя узрел правду".
   "Да зачем я туда приехал, я не должен был узнавать того, что узнал. Я все равно ни во что не поверил, но зато во всем разуверился".
   "Почему, почему меня словно мощным магнитом тянет к этой женщине? И даже теперь, когда мне известна вся мера или вернее безмерность ее порочности, я все равно думаю только о ней. Утром, едва открою глаза - и передо мной возникает ее образ, он преследует меня повсюду. Это ужасное наваждение. И самое удивительное и одновременно самое страшное - это то, что я вовсе не желаю избавиться от него. Я снова должен увидеть ее, пусть в последний раз. И я обязательно увижу ее. Завтра же отправлюсь за билетами. И будь, что будет. Мне кажется, я бы даже согласился на "поцелуй Клеопатры" - все равно мне без нее не жить".
   "Теперь для меня уже ничего не имеет значение. Эта встреча расставила все окончательно. Хотя я был уверен именно в таком исходе, но по глупости надеялся на что-то иное. Кто-то верно сказал: надежда - это вера дураков. Зато теперь исчезло последнее препятствие, последняя причина для отсрочки. Инна, дети - это все осталось в иной жизни. Когда Учитель на берегу моря доказывал мне, что наши дети - это вовсе не наши дети, в тот момент я и не подозревал, какое опустошение произведут во мне его слова. Человеческая жизнь завершается вовсе не тогда, когда он умирает, а тогда, когда его сознание больше не видит ведущих вперед путей. Главная ошибка человека заключается в том, что он приходит в мир, где ему абсолютно нечего делать. Это только кажется, что дел у него невпроворот, а на самом деле их для него никто не заготовил. Нельзя же называть делами всю эту канитель, который занят каждый с рождения. Пусть живут те, кто сберегли иллюзии, кто научились себя обманывать так искусно, что никакая правда не пробьется сквозь этот панцирь. Мне-то что делать среди этих людей?"
   Там было еще много записей, некоторые совсем короткие, но все они говорили об одном - о полном смятении духа их автора. Но находясь в таком тяжелом состоянии, как удалось Игорю ни словом, ни жестом не выдать себя, как удалось сохранять обычное свое настроение. И почему он не посвятил меня в то, что с ним тогда происходило? Ведь я же считался его лучшим другом, он-то отлично знал, что на меня можно положиться. А может, он меня оберегал от потрясений? К сожалению, в этих заметках нет ни слова обо мне. Как будто я не присутствовал в его жизни. Хотя не исключено, что я сильно преувеличиваю свою в ней роль. То, как относился я к Игорю, совсем не означает, что он относился ко мне точно так же. Не стоит забывать, что в нашей дружбе, говоря юридическим языком, я был все же младшим партнером.
   Я задумчиво смотрел на разбросанные по кровати листки. Был в них еще один немаловажный момент, который вызывал у меня повышенный интерес. Я подумал о Зиновии и Ирине; любопытно бы посмотреть, что они делают. Но теперь, после того, как я познакомился с этими заметками, стало ясно, почему так спешно примчался сюда этот толстячок. Конечно, это наглая, рассчитанная лишь на очень наивных людей ложь, что он приехал из-за того, что опасался за меня, на самом деле его беспокоит судьба книги. Не будет меня, не будет и ее. И главное не с кого даже будет содрать издержки. Впрочем, зная Зиновия, вряд ли есть смысл на него обижаться, он всегда был таким, таким и останется впредь.
   Но героя своих размышлений я увидел только к вечеру. Он сидел за столиком в кампании с Чарльзом Стюартом и Роджером, но по обиженному выражению лица Зиновия я догадался, что разговор у них не клеится.
  Миллиардер не торопясь похлебывал чай и явно не обращал внимание на расположившего рядом с ним толстое тело. Я слишком хорошо знал Зиновия, чтобы не понимать, что такое явное невнимание и пренебрежение к своей особе обижает его до самых костей.
   Завидев меня, Зиновий поспешно встал и направился ко мне.
   - Ну как твои дела? - спросил я.
   - Пойдем пройдемся, - не меняя хмурого выражения лица, предложил он.
   Мы направились к морю.
   - Эти чертовы американцы слишком много о себе воображают, - вдруг буркнул он. - Знаешь, я одно время тоже подумывал, чтобы стать американцем, но слава богу вовремя изменил намерение. Иначе бы превратился бы в таких, как они.
   - А ты думаешь, что сейчас ты лучше? - не удержался я.
   Зиновий не слишком приветливо посмотрел на меня, но ничего не сказал. Мы вышли на пляж и подошли к воде. Солнце уже начало свой путь с небосклона, где гордо реяло целый день, вниз к морю, дабы скрыться в его пучине до следующего утра.
   - Красиво, до чего красиво, - вдруг выдал непривычный в его устах текст Зиновий. Но при этом он явно думал о чем-то своем. - Какой ты счастливый, что можешь здесь находиться. А я вынужден целое лето кис-
  нуть у себя в конторе.
   - Не кисни, разве ты не своя рука владыка. Бросай все - и приезжай. Денег у тебя, Зиновий, куры не клюют.
   - Да, деньги, - скривил он губы, - это вот у твоего миллиардера курам есть где разгуляться. А что я, - взмахнул он грустно рукой. - Это ты всегда думал, что я их лопатой гребу.
   - Ну может, не лопатой, может совком, но чем-то гребешь. Это я по себе знаю.
   Зиновий снова покосился на меня, но возражать не стал, что еще раз подтвердило мое предположение, что он был поглощен чем-то иным.
   - Знаешь, я решил остаться еще на один день, - неожиданно сообщил Зиновий. - Здесь у вас слишком замечательно, глупо уезжать так сразу.
   - Конечно, глупо уезжать, но оставаясь, ты полагаешь, что поступаешь умно.
   - Не понимаю, что ты имеешь против меня? Что Игорь имел против меня? То, что я издаю ваши романы почти себе в убыток. Да, я не такой как вы, но все люди разные. Ты вот худой, а я толстый, так что нам теперь стреляться.
   - Ты полагаешь, что наши расхождения заключаются исключительно в комплекции?
   - Вы все преувеличиваете, - вдруг раздраженно проговорил Зиновий.
  - Вы ищите то, чего нет. Или то, чего не надо искать. Скажи, тебе что и так плохо? Книги свои издаешь, гонорары получаешь, по морде от критиков получаешь. Чем не жизнь.
   - Между прочим, ты сам меня сюда послал.
   - Ну и что, я ж тебя дурень послал книгу строчить, а не ихних идей набираться. Тебе мало примера Игоря. Когда я прочитал весь его бред, то сразу о тебе подумал. Ты тоже такой же ненормальный; если однажды вдруг решишь, что не понимаешь, в чем смысл жизни, так сиганешь в окошко. Но если так рассуждать, то все человечество разом должно встать на подоконник. Скажи, к тебе приходят иногда мысли о самоубийстве?
   - А как же, можешь не сомневаться.
   - Слушай, плевать на этих живодеров-американцев, полетели завтра со мной.
   - И ты согласен заплатить неустойку? - недоверчиво спросил я. - Я же могу и согласиться.
   Зиновий громко и напряженно засопел. Он явно не подумал о всех кошмарных последствиях своего великодушного предложения и сейчас, кажется, уже жалел о том, что оно вырвалось у него. Но кто бы мог подумать, что и этот толстяк способен испытывать благородные эмоции. Правда, полагаю, что очень недолго.
   - Не расстраивайся, Зиновий, я пока здесь еще побуду. Я должен пройти по этой дорожке до конца.
   - Как хочешь, - произнес он с явным облегчением.
   Мы замолчали, погрузившись в любование красочного заката солнца.
   - Какая все же женщина, пальчики оближешь, - вдруг проговорил Зиновий и в самом деле по очереди облизал свои толстые и короткие, как выкуренные сигары, пальцы.
   - Ты добился некоторых успехов? - спросил я.
   - Мы с ней замечательно поговорили. Умная женщина. Терпеть никогда не мог умных женщин, но для нее готов сделать исключение. Она пригласила меня сегодня ночью искупаться с ней в море. Как ты думаешь, что это значит?
   Я вспомнил собственное подобное купание.
   - Это значит то, что через несколько часов тебе предстоит ночное купание. Могу тебе сказать, что это чертовски приятная процедура.
   Зиновий явно ждал от меня более детальных разъяснений и теперь разочарованно смотрел на меня.
   - Скоро ужин, - посмотрел я на часы. - Сегодня выступление Софии.
   - Софии?
   - Это жена Учителя. Тебе стоит послушать.
   - О чем она будет говорить?
   - О мистериях, Зиновий.
   - О мистериях?!
   - Да, жизнь - это на самом деле огромная и нескончаемая мистерия. Но понимают это лишь избранные. Хочешь, Зиновий стать избранным? У тебя появляется шанс.
   Зиновий в очередной раз засопел и с сомнением посмотрел на меня.
   * * *
   "Мистерия - это путь посвященных. Когда однажды в колонне мистов случайно оказались двое юношей, не имеющих отношение к шествию, они были казнены. С точки зрения сегодняшнего дня это кажется жестоким, но таинство посвящения не терпит случайных людей. Тот, кто вступил на великую дорогу познания, не будучи готовым к ней, остановит общее шествие. Между природой и Космосом поставлен человек, его задача - объединить разрозненный мир, внести в него глубину понимания. Но вместо этого он подобно днищу корабля облепляет себя ракушками и водорослями пороков, предрассудков, уводящих от истинной цели желаниями, жалким рабом которых он и становится. Мистерии - это шаг к свободе, разрушение всех внутренних границ, препятствующих к божественному восхождению.
  Всю жизнь человек ищет тот коридор, что позволил бы ему прийти к Богу, он тыкается как слепой котенок во многие двери, он пытается любить, но когда у него это не получается, он начинает ненавидеть. В мистерии человек приносит в качестве жертвоприношения Богу самого себя, все то, чем оброс он за предыдущие годы, что составляло основную ценность его жизни. Все великие мистерии - это и великие оргии, ибо в оргиях человек возвращается к своей первозданности и чистоте, он сбрасывает с себя весь свой груз. Для непосвященных - оргия - это падение, для посвященных - это великий подъем. В оргии нет ни мужчин, ни женщин, ни грешников, ни праведников, ни молодых, ни старых, оргия - это единый дух, слияние всех со всеми, это конец вечного разделения между людьми.
  Рождается новый человек, человек духа.
  
   Ты, о Геката, как призрак туманный, морочишь и манишь
   Смертных, являясь их взорам в бесчисленном множестве видов.
   То ты вполне различима, а то затемняешься мраком,
   То возникаешь с одной стороны, то с другой среди ночи.
   Страшным чудовищем ты обитаешь у глубей Кокита.
   Ныне молю, о богиня, царица подземного царства,
   Жала страстей от души отгони за пределы земные,
   Мистам же лик свой священный яви благосклонно и кротко".
  
   Пока София произносила свою пламенную речь, я преимущественно развлекал себя тем, что наблюдал за выражением лица Зиновия. Зрелище оказалось довольно занятным, так как он был настолько изумлен происходящим действом, что даже позабыл про еду, что случалось с ним только в исключительных случаях.
   - Ты молодец, София, - похвалил её Учитель. - Сегодня ты сумела достичь высокой концентрации ума. Элевсинские мистерии - одно из самых величайших таинств, и мы должны возродить их. Как продвигается строительство Телестериона, Фридрих? Времени не осталось совсем.
   - Сегодня я не был там, - пробормотал я. Только сейчас я вспомнил об этой своей обязанности.
   - Это плохо, я надеялся на вас, - непривычно жестко произнес Учитель. Он был явно раздосадован, хотя мне показалось, что причина его плохого настроения была не только в моей забывчивости, а в чем-то еще ином.
   - Завтра я обязательно схожу, - пообещал я.
   - Да уж, пожалуйста, - желчно произнес Учитель. - И прошу вас, сразу же доложите мне, как обстоят там дела.
   - Непременно.
   Мне было не очень приятно, что эту выволочку я получаю в присутствии Зиновия. Я ощущал на себе его взгляд, он явно не понимал, что происходит, и я не сомневался, что после ужина он приклеится ко мне, требуя дать ему надлежащие разъяснения.
   Так и произошло. Едва все встали изо стола, как Зиновий тут же прилипился ко мне. Мы вышли из зала на воздух.
   - Ничего не понимаю, что у вас тут происходит, настоящий цирк. Какие-то мистерии, какой-то Телестарион. Ты можешь мне рассказать, в чем дело?
   - Мы готовимся к элевсинским мистериям. А Телестарион - это храм, где они будут проходить. Учитель считает, что забвение элевсинских мистерий было большой ошибкой человечества. Мистерии - это способ возвращения человека к самому себе; забыв их, мы потеряли такую возможность. Древние были не дураки, они лучше нас видели эту опасность.
   - Любопытно, - пробурчал Зиновий, думая о чем-то своем. - А Ирина тоже будет в этом участвовать.
   - Обязательно, - насмешливо проговорил я.
   - Вот бы посмотреть. Знаешь, я бы не прочь поучаствовать тоже. София обещала, что там будут оргии.
   - А ты помнишь, что она сказала по поводу участия непосвященных, какая ожидает их судьба.
   - Уж не думаешь ли ты, что меня могут...
   - А почему бы и нет. По крайней мере я это допускаю.
   - Да нет, глупости, - проговорил Зиновий, но в его голосе не было уверенности.
   Внезапно я почувствовал, как надоел мне за сегодняшний день этот человек. Я вдруг подумал о том, что за время моего пребывания тут между мной и Зиновием пропасть стала еще глубже. И не просто глубже, она стала другой, хотя в чем смысл этих перемен меня сейчас не очень волновало. Мне просто хотелось побыть одному.
   - Кажется, у тебя скоро свидание, - напомнил я ему.
   - Ты думаешь она придет? - В голосе Зиновия прозвучала надежда и сомнение.
   - Думаю, да. Так что готовься. Побрейся, а то все щеки колючками покрылись.
   Зиновий провел рукой по щекам.
   - Ты прав, к женщине надо приходить при полном параде. Также как и ложиться в гроб. Пойду в самом деле поскоблю щеки.
   Дождавшись, когда Зиновий скроется в доме, я неторопливо направился в сторону моря. Мои предположения сбылись, на пляже я обнаружил Учителя. Он сидел на камне и смотрел, как набегают на берег волны. Он был погружен в размышления и напоминал скульптуру Родена "Мыслитель".
  Стараясь не шуметь, я сел недалеко от него.
   Так мы просидели не меньше часа. Внезапно Учитель обернулся и посмотрел на меня.
   - Я знаю, Фридрих, что вы сидели тут все это время. Вы замечательно это делали. Мне кажется, вы вообще делаете успехи, вы все глубже уходите в себя. Я рад за вас. Вы рассердились на меня за то, что я плохо принял вашего друга и за то, что покритиковал вас за ужином. Но я не люблю праздного любопытства, такие люди, как ваш друг, никогда не изменятся, они безнадежно мертвы. А я стараюсь не иметь дело с мертвецами. К сожалению, даже в нашем движении их очень много.
   - Что-то случилось? - спросил я.
   - Да, неприятности в Америки. Мистер Стюарт настаивает на моей поездки, я же считаю, что здесь я нужней.
   - Что же делать?
   - Мы весь день готовили видеокассету с моим обращением к американским сторонникам. К сожалению, люди остаются людьми, они лишь принимают другие правила игры, а потому считают себя преобразившимися. А на самом деле какими были, такими и остались. В этом кроется самая большая опасность всех движений, всех религий, они пытаются обратиться к душе человека, но не замечают, что используют для этого его ум. А там-то все и застревает, начинается бесконечная интеллектуальная игра, которая никогда не дает никаких результатов. Даже Ницше не сумел перейти через этот порог, и хотя как никто другой старался это сделать.
  Поэтому так и нужны мистерии, когда душа и Бог общаются, минуя всех посредников, разрушая все выстроенные перегородки. - Он замолчал. - О чем вы думали все это время? - вдруг спросил Учитель.
   Я с некоторым замешательством посмотрел на него.
   - О многом.
   - Я наблюдал за вами, Фридрих, у вас было странное выражение лица. Скажите, вы не думали о том, чтобы покончить с собой?
   - Думал, - признался я. - Но почему, Учитель, меня постоянно преследуют эти мысли. Человек появляется на свет, чтобы жить, а сам постоянно думает о том, чтобы умереть. Но не для того же он рождается, чтобы стремиться к смерти. Это какой-то абсурд.
   - Хотите я вам прочту одно древнее стихотворение.
  
   "К возлюбленному своему я обращаюсь,
   и говорю, зачем такая суета?
   Мы чувствуем, что есть какой-то дух,
   что любит птиц, животных, муравьев.
   Возможно, он же дал вам озаренье
   в утробе материнской.
   И непонятно почему теперь ты бродишь
   вечно сиротливый?
   Но правда в том, что ты отверг себя
   И в одиночестве решил уйти во тьму.
   Теперь, поссорившись с другим,
   ты позабыл все то, что знал,
   и вот поэтому все то, что б ты не делал,
   в себе содержит роковую неудачу.
   Пусть бхакти ветра дуновению подобен.
   На том пути вопроса нет и нету отрицания вопроса,
   и самость просто исчезает в тот миг,
   когда коснешься ты Его.
   И радость поиска Его так велика,
   что ты нырнув, как рыба плаваешь в воде.
   И если голова нужна кому-то,
   предложит с радостью возлюбленный свою.
  
   Проблема в том, Фридрих, что мы должны умирать с радостью, потому что смерть - это переход к высшему, соединение с тем, кто создал все, в том числе и нас. Мы же умираем, охваченные ужасом, потому что понимаем, что никакого перехода не будет, мы ничего для этого не совершили в телесной жизни. Потому-то нас так и тянет к смерти, что душа не видит смысла оставаться в этом теле, порабощенного своими эгоистическими устремлениями. "Теперь, поссорившись с другими, ты позабыл все то, что знал, и вот поэтому все то, что бы ты не делал, в себе содержит роковую неудачу". Помните мысль Платона о том, что процесс думанья - это на самом деле процесс припоминания. В этом заключается великая правда. Нам вручена с рождения божественная истина, но отправившись в свое плавание, человек забывает ее. И если он не восстановит ее, не сумеет вновь взойти на ее пьедестал, то он будет бесконечно кружить по дорогам жизни, не понимая смысла этого движения, и охваченный вечным беспокойством и томлением по чему-то неведомому. Практически все, что человек делает в этой жизни, это не что иное как попытка заглушить это стремление и тем самым не дать пробиться желанию покончить со всем одномоментно. Все люди, добившиеся большого успеха, это на самом деле те, у кого тяга к самоубийству особенно сильна. Только проявляется она иным способом. Ведь кончить самоубийством можно по разному, не обязательно прикладывать дуло пистолета к виску. Большинство людей выбирают иную форму, они убивают в себе душу, превращаясь только в оболочку. Им кажется, что они любят жизнь, а в действительности вся их натура устремлена к смерти. Что такое успех, которому поклоняются больше людей, чем Богу - это всего лишь способ приспособиться к жизни, забыть о подлинном своем предназначение. Мой вам совет, Фридрих, никогда не завидуйте тем, кто преуспел, это самые несчастные люди, которые более других уклонились от своего пути. Вас будет тянуть к смерти до тех пока вы не избавитесь от всего, чем вы не являетесь.
   За нашими спинами послышался звук шагов. Мы одновременно обернулись: к нам приближалась довольно странная парочка, состоящая из громоздкой туши Зиновия и почти бесплотной в густом южном вечере фигуры
  Ирины.
   - Пойдемте отсюда, не будем им мешать, - хмуро проговорил Учитель. Я почувствовал, что появление дочери в кампании с Зиновием пришлось ему явно не по вкусу.
   Мы встали и пошли в направлении гор.
   - Я хочу, чтобы вы прошли через еще одно испытание, - вдруг сказал Учитель.
   - Испытание? - без большой радости отозвался я.
   - Да. Как ваши успехи в занятиях с Ларисой?
   - Мы занимаемся. По крайней мере мне все больше нравиться медитировать.
   - Так и должно быть. Я хочу, чтобы вы провели некоторое время с сами с собой, в качестве отшельника. Вас приведут в отдаленное место и оставят одного. А через некоторое время вернуться за вами.
   - Через какое время?
   - Это вам знать не надо.
   - И когда начнется испытание?
   - Вам скажут.
   - А если я не согласен.
   - В таком случае вам придется покинуть коммуну. Надеюсь, вы не забыли, что пока вы здесь, вы обязаны беспрекословно выполнять мои приказания.
   - Хорошо, я согласен.
   - Я в этом не сомневался.
   - Скажите, Учитель, вам известно о том предложении, которое сделал мне мистер Стюарт?
   - Да.
   - И как я должен поступить?
   - Я полагаю, что вам надо его принять, - не сразу отозвался Учитель. - Но не сейчас.
   - А когда?
   - Пока не знаю. А теперь я должен вас покинуть. У меня еще масса дел.
   Учитель ушел, я же еще некоторое время сидел на валуне, затем тоже встал и направился по побережью. Проходя по пляжу, я услышал, как из моря раздаются голоса Зиновия и Ирины. Но я не стал делать попытку разглядеть, чем они там занимаются, мне почему-то было неприятно видеть этот дуэт. Я лишь ускорил шаги, чтобы побыстрее удалиться с этого места.
   * * *
   Зиновия я увидел снова во время завтрака. Он выглядел невыспавшимся и чем-то сильно недовольным. Я не стал его расспрашивать о причинах плохого настроения, он тоже не стал мне рассказывать, как провел ночь. Мы поели, при этом Зиновий без всякого аппетита тыкал вилкой в блюдо и хмуро посматривал на сотрапезников.
   - Хочешь пойти послушать проповедь Учителя? - предложил я ему, когда все встали изо стола.
   - В этом есть какой-то смысл? - раздраженно спросил он. Зиновий достал сигарету и демонстративно, не обращая внимание на мою недовольную гримасу, приклеил ее к верхней губе.
   - А какой смысл в твоей, Зиновий, жизни? - в пику ему поинтересовался я.
   Этот вопрос заставил его ненадолго задуматься, затем он кивнул мне головой.
   - Ладно, уговорил, пойдем, послушаем.
   - Я тебя не уговаривал, - предупредил его я.
   Все привычно уселись на полу в позе лотоса и только Зиновий неловко плюхнулся на колени. Ему явно не нравилась эта поза, но поменять ее он не посмел. Учитель как обычно сидел на стуле и задумчиво смотрел на нас.
   - Мы говорим о сверхчеловеке, но кто такой сверхчеловек? Почему он является таковым? Сверхчеловек - это тот, кто сам устанавливает для себя законы. Это не означает, что он отвергает нравственность, он ее не отвергает, он сам становится нравственностью. Сверхчеловек всегда одинок, но не из-за того, что он бежит от людей, наоборот, он стремится к ним, он охвачен любовью в ним. Но тот, кто по-настоящему любит, всегда оказывается в одиночестве. Любовь делает человека самодостаточным, это чувство для одного, это то, чем он желает поделиться, а не то, что хочет взять. Постарайтесь усвоить: мы говорим о человеке, который создан для самого себя. Это очень важно понять: все религии хором уверят, что человек создан для Бога и требуют отрешиться от себя, они внушают мысль, что все его устремления должны быть направлены на Него. Но ни один Бог не станет развивать вас, вы - строитель и созидатель, вам могут подсказать, вас могут научить, но никто за вас не сделает вашей работы. Именно поэтому вы не должны примыкать ни к какой церкви, ни к какому движению. Никогда не становитесь кем-то: ни христианами, ни мусульманами, ни буддистами, ни коммунистами, ни социал-демократами, ни либералами. Будьте только самими собой. Вы - это ваша церковь, вы - это ваше политическое кредо. Вы - это единственный для вас храм. Если кто-то присоединился к религиозному или политическому течению, то это означает, что он потерял самого себя, он будет лишь тем, к кому примкнул. Эпигонство - самая распространенная, а потому самая страшная и заразная болезнь человечества, практически оно больно ею поголовно. Все люди разобраны по религиям и по политическим партиям, все кому-то подражают, у каждого есть свой кумир: у политика - исторический деятель, у девушки - какой-нибудь смазливый киноактер. И пока люди не освободятся от этого влияния, все будет идти по-прежнему.
   - Но разве религия - это не попытка преобразовать человека, приблизить его к Богу, Учитель? - спросила София.
   - Запомните: в религии нет никакой преобразующей силы, преобразующая сила заложена в человеке. Будда был преобразователь, Христос был преобразователь, но буддисты и христиане не преобразователи, они последователи, они эпигоны. Потому-то им и нужна организация, церковь, только так они могут существовать сами и ловить в свои сети других.
  Когда человек становится христианином, мусульманином, буддистам, он всю свою энергия тратит на изучение этих учений, на то, чтобы точно исполнять все их предписания, на то, чтобы соответствовать тому образцу, который создает эти церкви вместо того, чтобы изучать и развивать самого себя. Мне всегда смешно смотреть на священников, это люди, заучившие догматы и без конца воспроизводящие их. Они напоминают мне говорящих автоматов, в котором записано всего несколько десятков слов. Но сами они не сделали ни одного шага к преобразованию. Это люди верят в Бога, но при этом не понимают, что вера в Бога как раз и свидетельствует о том, что они не постигли Бога. Ибо вера - это способ погасить сомнения, отказаться от поисков истины. Тот, кто однажды почувствовал Бога в себе, не будет верить в Бога, потому что ему не нужна вера, он и без нее знает, что Бог есть, он ощущает его доброту и любовь. Нельзя верить в то, что внутри нас, вера - это внешнее чувство. Тот же, кто никогда его не испытал, тот свою ущербность пытается компенсировать верой. На самом деле это просто лицемеры, кто сознательные, кто неосознанные. Вот почему они столь привержены к догматам и ритуалам, ибо чувствуют шаткость своих позиций. Церковь всегда боялась инакомыслия не потому, что оно угрожает Богу - что это за слабый Бог, который боится мнения о себе людей - но потому, что оно грозит подмыть церковные основы.
   - Ну а что вы скажите о тех тысячах людей, которые отдали свою жизнь ради своей веры, например, ради Христа? - совершенно неожиданно громко на весь зал спросил Зиновий.
   - Мне известен этот аргумент, для многих он является едва ли не решающим. Но жертвоприношение никогда не приносит плодов, это люди вовсе не преобразившиеся, это люди ослепленные. Исчерпывающе о них сказал Ницше: "И если кто пошел в огонь за свое учение - что этим доказывается! Воистину больше - если учение выходит из пламени твоей души." Те, кто приносят себя в жертву, на самом деле не любят ни Бога, ни самих себя; они отдают себя на заклание, потому что не интересуются собой. Это тип людей, которых можно условно назвать религиозными мазохистами. Они не жалеют себя, они настолько неинтересны самим себе, что им не жалко расстаться со своими жизнями. Им это легче сделать, чем отправиться на поиски своего "я". Слепая вера в Бога заслонила у них все остальные чувства. Эта вера оказалась в них настолько сильна, что небольшую часть себя они приняли за всю свою личность. На самом деле ими двигала не вера в Бога, а ошибка, непонимание подлинных причин своих поступков. Я хочу, чтобы вы запомнили: подвиг заключается в том, чтобы при любых обстоятельствах выбирать жизнь, а не смерть. Выбор смерти бессмысленен, потому что не может ничего изменить? Смерть и так выбрала вас, так зачем ее выбирать еще? Я всегда опасаюсь подобного типа людей, это страшные люди; если изменится ситуация, то они будут уничтожать не себя, а других. Так и случилось через несколько веков; инквизиторы - это как раз тот самый сорт людей, которые когда-то жертвовали собой. Но стала иной обстановка - и они проявили себя с другой стороны, стали уже не жертвами, а палачами. Так всегда бывает: кто способен поднять руку на себя, тот способен поднять руку и на другого. Разницы нет, живое едино.
   - Но если всегда, как вы утверждаете, между жизнью и смертью надо выбирать жизнь, то тем самым, если я вас правильно понял, вы оправдываете предательство, - продолжил свой допрос прокурорским тоном Зиновий.
   - Наш уважаемый гость уверен, что свобода проявляется в выборе. Но там, где есть выбор, там нет свободы. Мы привыкли воспринимать свободу наподобие автомобиля: куда хотим, туда и едем. Мы пользуемся свободой, как неким предметом, как туалетным мылом или счетом в банке, покупаем на эту валюту все, что хотим. Но это свобода не имеет ничего общего с подлинной свободой; свобода начинается тогда, когда у человека нет никакого выбора. Свободой нельзя пользоваться, свободным можно только быть. Свобода - это наша экзистенция. И если человек свободен, то выбора между добром и злом, между предательством и верностью для него не существует. Если он выбирает между ними, то это означает, что он отказывается от своей свободы.
   - Но тогда получается по-вашему, что все религии просто не нужны.
  "Религия - опиум для народа".
   - Нет, религия не опиум, каждая религия - это путь. В каждой религии заключена великая истина. Но и великая опасность. Если вы помните, еще Христос упрекал апостолов в том, что они не понимают его. Что же тогда говорить об остальных верующих! Появление пророков не бывает случайным, это знак всем. Но люди превращают посланное им откровение в очередное учение; едва они получают его, как сразу начинается мощный рост сорняков догматов, происходит деление на клир и мир, будто священнослужители не те же люди. Все выхолащивается до прямо противоположного; если Христос проповедовал любовь, то церковь проповедует ненависть ко всем, кто не разделяет ее каноны; если Христос требовал отказаться от имущества, то церковь только тем и озабочена, чтобы никто не утащил бы его у нее. Я вовсе не критикую существующие конфессии, они подобно средневековым флагеллантам давно высекли сами себя. Лишь полное равнодушие людей к самим себе спасает эти потерявшие связь с Богом учения от вымирания. Людям нужна организация, которая бы помогла им убить Бога. И никто не делает это лучше, чем церковь. Когда Ницше провозглашал свой великий тезис о том, что Бог умер, он имел в виду именно это. Бог умер не вообще, бог умер в каждом из нас в отдельности. Это произошло тогда, когда мы перестали стремиться к Высшему и Высокому, когда мы наклеили на себя различные эпитеты, разбрелись по религиям, партиям, союзам. Сверхчеловек отказывается от всего этого, он выходит на другую дорогу, ведущую к подлинным ценностям. Какие эти ценности? Но именно на этот вопрос я не хочу давать ответ. Потому что если я это сделаю, то превращусь в обычного священника. Каждому из вас в отдельности предстоит создать эти новые понятия. И я не знаю, что вы создадите.
  После лекции я отправился провожать Зиновия. Ближайшая автобусная станция находилась в поселке в километрах пяти от коммуны. Сопровождаемые жгучим солнцем, мы медленно плелись по шоссе. Зиновий, обливаясь потом, пер на себе тяжеленный саквояж, иногда он обращал на меня умоляющие взоры, молча прося разделить с ним тяготы по его несению, но я делал вид, что не понимаю его просьб.
   - Все эти пророки - обычные сумасшедшие, - бурчал он себе под нос. - Скажи, Сережа, неужели ты воспринимаешь все это всерьез?
  - Почему бы и нет, Зиновий. Или ты знаешь, где истина? Ты ведь за всю жизнь даже не задумывался о ней. Разве не так?
  - Может, и так, только что это меняет, можешь мне сказать? Думаешь твоему Учителю открылось больше чем мне. Фигушки с маслом. А говорить можно обо всем, все подвергать сомнению, всю критиковать и отвергать. Или ты полагаешь мы это не проходили?
  - Мне кажется, ты не в духе, поэтому ты все воспринимаешь в черном свете.
   Зиновий как-то странно взглянул на меня.
   - В самом деле ты прав, зря я сюда приехал.
   - Вчера ты был иного мнения.
   - Это было вчера, а сегодня я думаю по другому.
   - Тебе не пришлось по вкусу ночное купание?
   Зиновий раздраженно хмыкнул.
   - В своей жизни я встречал только парочку таких мерзких баб. Тебе не кажется, что она фригидна?
   Теперь пришла очередь хмыкнуть мне.
   - Как-то не думал об этом. Почему-то мне кажется, что тут есть другая причина. Не расстраивайся, одной женщиной больше, одной меньше. Ты ведь давно уже сбился со счета.
   - Ты очень забавен, когда пытаешься быть циником, - вдруг проговорил он. - Это не твоя роль. И все же я буду вспоминать о ней, - грустно вздохнул Зиновий.
   Пожалуй, впервые мне даже стало его немножечко жалко, кажется, он обескуражен своим поражением больше, чем признается самому себе.
   - Черт, как надоело идти! - воскликнул он, с остервенением бросая саквояж на землю. - Ты можешь мне немного помочь?
   Пришлось взвалить чемодан на свои хрупкие плечи и только тогда я оценил подвиг Зиновия, тащивший этот непомерный груз столько времени.
   - Чем ты его набил, кирпичами?
   - Костюмами, - мрачно ответил он.
   Через часа полтора, совершенно измученные, мы пришли на автостанцию. До отправления автобуса оставалось минут десять.
   - Слушай, а может, бросишь все к черту и поедешь со мной. А вещи они тебе потом перешлют.
   Я посмотрел на уже готовую отправиться в дальнюю дорогу машину. А может, действительно поехать вместе с Зиновием, вечером я уже буду в своем городе, в своей квартире. Я подумал о Лене, о том, что она уже никогда больше не придет ко мне.
   - Спасибо за предложение, Зиновий, но я уж доведу эту партию до конца. Надо посмотреть, что из этого получится.
   - Ну, ну, - протянул Зиновий, думая о чем-то своем. - Тогда хоть будь осторожен, помни об Игоре.
   - Я помню.
   - Ты считаешь, тебе это не грозит?
   - Вовсе нет, грозит. Вот поэтому надо все довести до конца.
   - Вы - писатели, сумасшедшие люди. Хорошо, что я вас только издаю, но не читаю.
   Водитель открыл дверцу, приглашая всех желающих занять место в не слишком чистом салоне автобуса.
   - Ну все, я пошел. До свидание. Как приедешь в Москву, тут же звони, прямо в этот же день.
   - А если это будет ночь? - засмеялся я.
   - Какая разница, звони ночью.
   - В таком случае пеняй на себя, сам напросился. Так что жди звонка между вторым и третьим сном.
   Зиновий махнул рукой, ничего не ответил и попытался вместе с поклажей забраться в автобус. Это у него получилось только со второй попытки, так как во время первой он застрял в дверях. Наконец он уселся у окна и кивнул мне головой. Я тоже кивнул. Заревел мотор и, оставляя за собой шлейф пыли, машина двинулась в путь. Я проводил ее глазами. Я вдруг почувствовал, что за эти полтора проведенные совместно с Зиновием дня, он стал мне даже чуточку ближе, но не от того, что существующая между нами полоса отчуждения стала уже, а скорей от того, что я впервые увидел, что и он способен переживать, терпеть неудачи. И сейчас я испытывал некоторое сожаление и грусть от разлуки с ним. Увидимся ли когда-нибудь еще? Почему-то я не был в этом до конца уверен.
   Когда я возвратился в лагерь, то обнаружил там нечто вроде паники. Ко мне подбежала Лариса.
   - Павел пропал, - встревожено сообщила она мне. - Вы ничего не знаете о нем?
   - Нет. А когда обнаружили, что его нет?
   - Его не было за завтраком, потом он не пришел на лекцию.
   Только сейчас до меня дошло, что я действительно не видел Павла все утро. За все время моего тут пребывания, мы так ни разу по-настоящему и не поговорили и, наверное, поэтому я не заметил его отсутствия.
   - Но почему он исчез? - спросил я. - Что-нибудь случилось?
   Вместо ответа Лариса лишь странно посмотрела на меня. Я решил не задавать больше вопросов.
   - Так что же делать?
   - Как что, искать! - возмущенно воскликнула девушка.
   - Хорошо, пойдемте искать. А кто еще пойдет?
   - Ирина и София отправились на поиски. Мартынюк пошел с ними. Владимир, кажется, тоже.
   - Что значит, тоже?
   - Он просто ушел, ничего не сказав. Я хотела пойти с ним, но он убежал от меня.
   - Понятно. Тогда пойдемте искать его вместе. Вот только куда?
   - Он любит бывать вон у той горы, - показала Лариса рукой направление движения. - Я видела, как он несколько раз туда ходил.
   - Ты сообщила об этом Ирине?
   - Нет, - после короткой паузы сказала она.
   Я решил оставить этот ее ответ без своих комментариев.
   Я уже начинал привыкать ходить по горам и потому сейчас довольно легко одолевал очередной подъем.
   - Скажи, ты близка с Павлом? - спросил я. Однако ее ответ удивил меня.
   - Мне очень жалко его.
   - Жалко? Но почему? Он женат на самой красивой женщине, которую я когда-либо встречал. Ему надо завидовать, а не жалеть.
   - Он очень несчастен.
   - Мне непонятна причина его несчастий, - слегка слукавил я. Но я не дооценил Ларису.
   - Я думаю, вы понимаете больше, чем говорите.
   - Знаешь, Лариса, я не встречал более странных людей нежели чем те, что собрались здесь. Я все пытаюсь понять, кто они, что тут делают - и не могу.
   - Каждый ищет свое, - не охотно ответила она.
   - Ну это понятно, но что у каждого своего? Хотя бы что свое у объекта нашего поиска, ты мне можешь сказать?
   - Он идет туда, куда ведет его Ирина.
   - Но сейчас он почему-то сбежал от нее. Странная у него к ней любовь. Любовь, которая делает человека глубоко несчастным. А нужна ли она?
   - Любовь всегда нужна! - вдруг горячо воскликнула Лариса. - Он связан с Ириной, как я связана с ним!
   Я посмотрел на свою спутницу, ее лицо вдруг стало пунцовым, и я догадался, кого она имела только что в виду.
   Мы уже бродили по горам часа полтора, и я почувствовал усталость.
   - Давай немного отдохнем, - предложил я. И так как возражений не последовало, я присел на камень. Лариса пристроилась возле меня. Я смотрел на ее молодой нежный профиль и испытывал нечто вроде сожаления, что ее сердце отдано не мне. Если такая девушка полюбит, то всей душой и до гробовой доски. Я даже не исключаю, что она их тех редких натур, которых любовь способна сделать счастливой в независимости от того, какая ожидает ее судьба - радостная или горестная. Полюбив ее, я смог бы забыть обо всем том печальном, что вошло в мою жизнь, смог бы целиком посвятить себя этому чувству. Но это невозможно, между нами Игорь.
   - Скажи, Лариса, а ты когда-нибудь думала о том, почему ты полюбила именно Игоря?
   - А зачем об этом думать, - посмотрела она на меня. - Когда я его увидела, то сразу поняла, что это он.
   - А как это произошло?
   Ее лицо внезапно оживилось, нахлынувшие воспоминания вернули ее в тот временной поток, в котором она впервые увидела Игоря.
   - Он стоял около дома, у его ног лежала дорожная сумка, а на его лице была такая растерянность, что мне стало жалко этого человека. Увидев меня, он робко спросил, как ему найти Волохова. И при этом умоляюще улыбнулся. Потом я его как-то спросила, почему он был таким неуверенным в тот момент? И он ответил, что его одолевали тревожные предчувствия.
   - Но Игоря больше нет. Что ты будешь делать со своей любовью?
   - Я буду его любить. И это не правда, что его нет, может быть, для вас это и так, но для меня он живой. Понимаете, живой!
   Лариса соскочила с валуна и, не оборачиваясь, пошла по тропинке.
  И мне невольно пришлось последовать за ней.
  Павла нам удалось отыскать примерно еще через час. Причем, мимо этого места мы проходили, как минимум, дважды, но не заметили его. Я почувствовал раздражение; ведь он отлично нас видел, но вместо того, чтобы окликнуть, прятался, словно заяц, не желая, чтобы его обнаружили. Чтобы добраться до него, пришлось совершить довольно крутой и опасный спуск, во время которого у меня поехали ноги ,и я едва не полетел камнем в расщелину.
  Павел сидел прямо на скале и молча смотрел, как приближаемся мы к нему. Он даже не протянул ни мне, ни Ларисе руку, дабы помочь нам спуститься вниз. И когда я подполз к нему, содрав при этом кожу на ладони, то у меня возникло сильное желание накостылять беглецу.
   - Ну чего вы тут сидите, как заяц в норе! - почти закричал я. -
  Все с ног сбились, вас ищут, а вы тут удобно расположились, как у тещи в гостях.
   Павел посмотрел на меня, но никак не отреагировал на мой крик. Я сел рядом с ним.
   - Будете молчать?
   - Нет, не буду. Пожалуйста, извините меня.
   Он произнес это таким жалостливым тоном, что мне даже стало стыдно за свою несдержанность.
   - Хорошо, считайте, что я вас извинил. Надеюсь извинят, что вас ищут, и другие. Только надо побыстрее возвратиться назад.
   Павел, соглашаясь с этим моим тезисом, кивнул головой.
   Мы стали выбираться на тропинку.
   - А если бы мы вас не нашли, чтобы вы делали? Провели в этой норе остаток своих дней?
   Павел нерешительно пожал плечами. Этот человек вызывал во мне странное чувство; мне было жалко его и одновременно он раздражал меня, хотелось взять его за шкирку и как следует тряхнуть.
   - Почему вы убежали?
   - Я больше не мог... Я хотел показать, пусть знают...
   Кажется, у него появилась новая манера разговаривать, без окончаний предложений, подумал я.
   - Мы его нашли, и это самое главное, - вдруг вмешалась в наш не слишком содержательный разговор Лариса.
   - А если он завтра убежит, что нам делать. Опять отправляться на поиски? Превратить это занятие в основное в своей жизни.
   - Он не убежит. Правда же, Павел, ты не убежишь? - спросила у него Лариса.
   Павел утвердительно кивнул головой.
   - Не убегу, - подтвердил он словами свой жест.
   - И то хорошо, - сказал я.
   Павел понуро шел впереди меня, я смотрел на его согнутую от забот спину и чувствовал раздражение. Но сейчас это чувство было уже связано не с ним, я вдруг поймал себя на том, что вообще не понимаю, что я делаю на этой горной тропе, среди этих непонятных мне людей и отношений.
  Я пожалел о том, что не принял щедрое предложение Зиновия и не сел вместе с ним в самолет. Сейчас он уже летит над этими облаками, с каждой минутой приближаясь к родной и понятной Москве. И хотя отныне в этом городе у меня нет женщины, которую я люблю, это все же близкое и знакомое мне место. А здесь я вынужден то искать по непонятной для меня причине сбежавшего от жены мужа, то готовиться к какому-то таинственному испытанию, то отговаривать человека от самоубийства. Как будто у меня и без того мало дел в жизни.
   В коммуне нас уже ждали, все собрались, включая Учителя и Ирину возле дома. Когда мы появились, вздох облегчения вырвался сразу из несколько грудей. Павел подошел к жене и виновато взглянул на нее.
   - Пойдем, - одновременно сухо и повелительно сказала она.
   Все молча провожали их взглядами до тех пор, пока пара не скрылась в доме. Затем все так же, не произнеся ни слова, стали расходиться.
  
   * * *
  
   Я остался один. Все произошло как-то странно и непонятно, никто не подошел ко мне, не поинтересовался, каким образом мы обнаружили пропажу и чем при этом рисковали, все просто исчезли, как будто ничего и не случилось. Даже Учитель не поблагодарил меня, я лишь успел поймать его ничего не говорящий взгляд. Мне вдруг стало как-то неуютно и неловко, почти как в первый день моего тут пребывания, когда я никого еще не знал. У меня возникла мысль о том, что несмотря на то, что прошло уже немало дней, но я по-прежнему ни с кем так по-настоящему и не познакомился. Взять хотя бы того же Павла, что за непонятное создание, что он тут делает, почему неожиданно скрывается ото всех, но при этом явно желает, чтобы его как можно скорей обнаружили. Или от людей, поставивших перед собой цель стать сверхлюдьми, иного ждать и не приходиться. Их поведение непредсказуемо, их реакции совсем не похожи на реакции в том мире, где люди хотят оставаться обычными людьми. Ладно, хватит гадать, надо немного отдохнуть, а потом решим, что будем делать.
   Море вернуло мне бодрость духа и тела, причем настолько, что я даже решил выполнить обещание, данное мною Учителю и сходить проверить, как идет работа в Телестарионе. Путь был неблизкий, но я без большого труда преодолел его. Когда я вошел в храм, то увидел, что на этот раз строительство идет полным ходом. Я поговорил с рабочими, по их словам оставалось дел дня на три. Один из них стал допытываться, с какой целью возводится это странное сооружение, но я не стал объяснять, сославшись на то, что знаю об этом не больше его. В самом деле, что я мог ему поведать, о слияние во время мистерий человека с Богом, о древних обрядах, которые Учитель мечтает возродить на всей земле. Я слишком хорошо понимал, какое впечатление произведет на него мой рассказ - и потому поспешил уйти.
   Я решил, что совершил за сегодняшний день столько славных дел, что вполне заслужил небольшой отдых в виде сладкого сна. Эта идея прельщала меня столь сильно, что заставляла все время ускорять шаги.
  Однако около двери моей комнаты меня уже поджидали; Павел стоял, прислонившись к косяку, словно боясь не удержаться на ногах без этой подпоры, и от всей его фигуры веяло таким глубоким несчастьем, что мне в очередной раз стало его жалко. Кажется, это чувство в отношении его у меня становится постоянным. При виде меня, он встрепенулся и как-то виновато улыбнулся.
   - Я вас жду, - сообщил он мне очевидную новость.
   - Входите, - распахнул я перед ним дверь, одновременно с грустью расставаясь с мыслью об отдыхе.
   Павел, словно боясь засады, как-то нерешительно вошел в комнату.
  Я закрыл дверь, сел на кровать и показал ему на кресло. Павел тяжело опустился в него. Я понятие не имел о чем он собирался со мной говорить и потому, пока длилось наше молчание, у меня возникло опасение, что о теме предстоящего разговора не ведает и мой гость. Если ему нечего мне сказать, шел бы он лучше к своей замечательной жене, а я бы лег спать, мысленно предложил я ему устраивающий всех вариант.
   - Мы будем молчать, - наконец не выдержал затянувшей паузы я.
   - Нет, я понимаю, что я веду себя не очень красиво, отнимаю у вас время, но я давно к вам хотел прийти, - промямлил в ответ на мой демарш Павел.
   - В чем дело, почему не пришли, я принимаю круглые сутки.
   Однако мой юмор не произвел на него никакого впечатления, кажется, до него даже не дошел смысл этой тонкой шутки, он был слишком поглощен своими мыслями.
   - Вы, наверное, удивлены тем, что сегодня произошло, - внезапно более внятно и решительно произнес он и впервые посмотрел мне прямо в глаза.
   - В общем, да, не могу сказать, что я во всем разобрался и до конца уяснил себе смысл вашего побега. Когда человек убегает, но так, чтобы его нашли, это всегда производит несколько странное впечатление.
   - Да, вы правы, я действительно хотел, чтобы меня обнаружили.
   - Ваше желание сбылось, что дальше? Послушайте, Павел, оставим ваш побег в покое, раз вы уж здесь давайте поговорим немного о другом. Вы ведь для этого и пришли.
   Он кивнул головой.
   - Вам слишком тяжело нести в одиночку ваш груз. И вы кое-что хотите переложить на другого, в частности на меня.
   - Это не совсем так, хотя может быть вы отчасти и правы.
   - Значит, вы убежали в основном из-за меня, - стал вслух размышлять я. - Вряд ли на Ирину ваш поступок произведет впечатление, она и не такое видела. И вообще, она не из тех женщин, которых можно разжалобить. Я прав?
   - В какой-то степени, да, - снова начал Павел нерешительно.
   - Послушайте, Павел, - я вдруг почувствовал, что рассердился, - вы можете хотя бы иногда быть мужчиной. Вы попали в трудное положение и хотите, чтобы я вам помог. Ну так сделайте что-нибудь для этого. Или вы полагаете, что ваше мычание - это лучший способ ведения нашего разговора. С самого начала вы были встревожены моим тут появлением, следили за моими передвижениями, все время пытались о чем-то предупредить. Но лишь разжигали мое любопытство. Чего вы так боитесь? Если вас интересует, было ли что-то у меня с вашей женой, так вот я вам торжественно заявляю: ничего не было. Вы же это хотите узнать.
   - Да, это, но не только это, все гораздо сложней. Вы не знаете этой женщины.
   - Уже немного знаю. Но, конечно, вы знаете ее гораздо лучше. Так объясните. Объясните для начала, почему вы с ней? Вы же отлично понимаете, что она не принесет вам счастья. Так какой смысл.
   - Я не могу от нее уйти, я не могу без неё, - скорее не произнес, а простонал Павел. - Вы же это понимаете.
   - Ну хорошо, предположим, понимаю. - Я задумался. - Но чего добивается она? Эта игра, у который, как мне кажется, нет ни конца, ни начала. Или это такое странное времяпрепровождение?
   - Она обречена на это.
   - Вот те на, - я даже присвистнул. - Но мы все на что-то обречены. Но почему такая странная обреченность.
   Павел поднял голову, посмотрел мне в глаза, он явно что-то хотел сказать, но так и не решился.
   - Ладно, Павел, объясните мне другое: вы здесь только из-за Ирины? Вас не привлекает программа превращения в сверхчеловека?
   - Да, я здесь потому, что тут Ирина, но я верю Учителю. Я не хочу оставаться тем, кем я есть. В его словах заключен великий смысл. Разве вы не видите его?
   - Предположим вижу, но что из этого? Что человеку до великого смысла, у него свои маленькие, зато очень важные для него заботы. Вот вы пытаетесь завоевать любовь жены или по крайней мере привлечь к себе ее внимание. Разве для вас это не важнее, чем все эти разговоры о сверхчеловеке и сверхсознании?
   - Нет, не важнее. Я чувствую в себе сверхчеловека.
   Несмотря на все мои старания, я так и не сумел сдержать улыбки. Павел в образе сверхчеловека - это было действительно забавное зрелище.
   - Я понимаю, что я смешен; несчастный муж, которым пренебрегает жена, - и сверхчеловек. Но почему вы думаете, что я - это только тот человек, который страдает из-за любви к жене. У меня есть и другие устремления. Я хочу помочь людям понять истину о себе. Каждому человеку надо дать шанс. Я вовсе не слепой последователь Учителя, у меня есть мысли на этот счет. Я тоже могу кое-что сказать. И когда придет мой час, вы увидите, я сделаю это.
   - И что же вы скажите?
   Павел улыбнулся незнакомой мне улыбкой, но ничего не сказал.
   - Придет время и вы услышите меня.
   - Ладно, подождем этого часа икс. И все же я не совсем понимаю ваши отношения. Конечно, мы не можем контролировать наши чувства, любовь - это то, что находится внутри нас. Она подобно цветку, что прорастает в нас изнутри, делается нашей сущностью. Любовь имеет смысл тогда, когда приводит человека к самому себе, а не тогда, когда удаляет, даже если и удаляет в сторону любимого человека. Вы же делаетесь от любви сам не свой, вы маетесь, мучаетесь, мечетесь, совершаете бессмысленные поступки. И сами это знаете, что они бессмыслены. Ради чего?
   Несколько минут Павел задумчиво смотрел на меня.
   - Вы очень хорошо сказали о любви, когда сравнили ее с цветком, который прорастает в нас. И вы очень точно описали мое поведение. Но это сильнее меня. Вы не думали о том, что мои мучения проистекают от того, что согласия сама с собой не может найти Ирина. Что это не я, а она мечется, переживает. Я просто делаю за нее то, чего не делает она.
   Эта мысль действительно не приходила мне в голову, и хотя выглядела она на первый взгляд просто абсурдной, я вдруг сразу принял ее. Я подумал о том, а не тоже самое в какой-то степени происходило и со мной, когда я, как безумный, метался по городу, сломленный уходом Лены. Ее равнодушие, ее бесчувствие к чужим страданиям укоряли меня, вызывали сожаление о том, что она оказалась совсем не той, какой я ее представлял в своем воображении. Любовь - это художник, постоянно рисующий идеал, и сколько бы мы не убеждали самих себя, что любим реального человека, на самом деле это не так, ибо в другом человеке мы любим самих себя такими, какими не является, но хотим быть. Именно это скорей всего и имеет в виду Павел независимо от того, насколько хорошо ясно он отдает себе отчет в своих слов и поступках.
   - Вы думаете я несчастен, - вдруг проговорил он. - Да, я оченьнесчастен. Но это несчастье есть и самое большое мое счастье. Ибо я несчастнен из-за безмерно любимого мною человека. - Павел на несколько мгновений закрыл глаза, затем открыл их и взглянул на меня. - Никому меня не понять, - неожиданно в его голосе прозвучал вызов.
   - Я понимаю вас, - сказал я, думая о Лене. Как странно, что эти мысли раньше не приходили мне в голову, может быть, тогда и не случилось бы того печального инцидента, который привел нас в кабинет судьи. Быть счастливым из-за своего несчастья - это в самом деле дано не каждому, только самым избранным. Неужели Павел относится к этой немногочисленной когорте. Уж не завидую ли я ему?
   - Но если вы счастливы, что же вы все-таки хотите от меня? Поделиться своим счастьем со мной? Могу сказать, что я стал даже вам завидовать.
   - Я пришел вовсе не для того, - покачал Павел головой.
   - А для чего?
   Я подумал, что мы вернулись к началу разговора. Но я об этом не жалел, Павел помог мне понять некоторые вещи, которые я до сих сознавал очень смутно. Или вообще не сознавал.
   - Во-первых, я не хочу, чтобы вы думали обо мне, как о каком-то полупомешанном от ревности муже.
   - Но вы же действительно ревнуете.
   - Ревную, - не стал он скрывать очевидное. - Но вы же теперь понимаете, что я не такой.
   - Предположим. Но хотелось бы услышать, что будет во-вторых.
   - Мне симпатичны вы. Более того, вы единственный, кого я здесь уважаю. Конечно, не считая Учителя.
   - А можно спросить, за что такая честь?
   - Вы в отличии от всех остальных действительно способны стать сверхчеловеком, вам может открыться сверхсознание.
   То, что только что сказал Павел, было настолько неожиданным для меня, что я даже не мог определить, приятны ли мне его слова или наоборот, вызывают досаду.
   - Мне кажется, вы преувеличиваете мои возможности.
   - Нет, вы должны стать сверхчеловеком, у вас нет иного выхода, - с какой-то странной настойчивостью произнес мой собеседник.
   - А остаться просто человеком - это не выход?
   - Нет, не выход.
   - Но почему?
   - Поздно, вы слишком многое уже узнали и поняли. Вы еще это не осознали, но вам уже не вернуться к своему прежнему состоянию. - Эти его последние слова прозвучали даже немного грустно. - Ни вам, ни мне. Да и зачем?
   - А вы бы хотели?
   - Не знаю, - задумчиво произнес Павел. - Жизнь тем страшна, что в ней ничего нельзя переиграть. А вы не представляете, как иногда хочется.
   - А если бы вам была бы дана такая возможность, вы бы снова встретились с Ириной?
   - Да, - почти не задумываясь ответил Павел. - Я не хочу жить без нее.
   - При всем том...
   - Да, при всем том, - решительно произнес он. - Я бы только построил наши отношения по иному. Самая большая ошибка в любви - это требовать ответа на свои чувства.
   - А как вы думаете, что будет с нами дальше?
   Павел внимательно посмотрел на меня.
   - Не знаю. Мне кажется, нас ждут печальные события.
   - Почему вы так считаете?
   - Мы не готовы к тому, к чему стремимся. Мы стали заложники самих себя. Разве судьба Игоря не говорит нам об этом?
   - Вы хорошо его знали? - мгновенно насторожился я.
   Павел пожал плечами.
   - Мы разговаривали несколько раз.
   - Вот так как сейчас со мной?
   - Наши разговоры были другими. Хотя я тоже его предостерегал.
   - Я знаю, что он пренебрег вашими предостережениями. Но о чем вы говорили еще?
   - Он чувствовал растерянность, от него как бы ушла твердая почва.
   - А как вы полагаете, почему он чувствовал растерянность.
   - Он не мог примирить две свои половинки, себя нового и себя старого. И это ужасно его мучило.
   Внезапно я увидел, как Павел сник; то ли ему не понравился новый виток нашего разговора, то ли он уже выговорился и теперь, как это бывает в таких случаях, хотел остаться один. Я тоже был не против такого развития событий, так как наша долгая беседа изрядно утомила меня.
   - Я рад, что мы с вами так хорошо поговорили, - сказал я. - Но у меня такое впечатление, что вы так и не сказали мне нечто важное.
   - Может быть, - не сразу отозвался Павел. - Но я пока не могу. И это касается не только меня.
   - Ваше право скрывать то, что вы желаете скрыть.
   Он ничего не ответил, вместо этого вдруг резко встал и, даже не сказав "до свидание", вышел из комнаты. Я проводил его взглядом; нельзя сказать, что после этого разговора мои симпатии к нему резко возросли, но по крайней мере он стал мне понятней и в чем-то ближе. Я посмотрел на часы, до ужина оставалось всего пятнадцать минут, а это значит, что мне так и не удастся немного вздремнуть. Но по крайней мере есть время выкурить сигарету.
  
   * * *
  
   Ужин прошел на редкость спокойно, я бы даже сказал вяло. Никто ни с кем не спорил, никто не выступал с речами. Учитель тоже молчал, он явно был погружен в свои думы и почти не обращал на свою паству внимания.
   Я вышел из дома и замер, наслаждаясь замечательной погодой. Вечер был теплый, но не душный, ветер приносил с моря влажный и немного прохладный воздух, он ласково, словно пальцы любимой, прикасался к телу. С каждой минутой на небе загорались светельники все новых и новых звезд, они напоминали мне хористов, которые выходили на сцену и присоединялись к общему хору.
   Из дома показались мистер Стюарт и Роджер, который толкал сзади коляску. Проезжая мимо меня, миллиардер поднял приветственно руку, а его секретарь одарил меня широкой негритянской улыбкой. Я был рад, что наш контакт ограничился лишь молчаливыми салютами друг другу, почему-то общаться сейчас с этой парой мне совершенно не хотелось.
   Внезапно я услышал за спиной чье-то тихое дыхание, я резко обернулся и увидел Софию. Она улыбалась мне.
   - Я стою уже несколько минут, а вы так погружены в свои размышления, что даже не услышали, как я к вам подошла. О чем вы думали?
   Я неопределенно пожал плечами.
   - Наверное, вы думали о ней, - сказала София.
   Она была не права, в эти минуты я не вспоминал о Лене, но не стал опровергать ее мнение. В конце концов какая мне разница, о чем думает она. Я вдруг заметил, что София переоделась и сейчас была в очень элегантном красном с большими черными пуговицами костюме. Это одеяние ей невероятно шло, и своей красотой она могла бы бросить вызов самой Ирине. Даже ее возраст сейчас почти не чувствовался, передой мной стояла очень красивая, полная блеска и очарования женщина.
   - Скажите, я нравлюсь вам в таком виде? - неожиданно спросила она, словно приняла мои мысли по каналам телепатии.
   - Нравитесь, - не стал скрывать я своего впечатления.
   - Этот костюм я одела сегодня впервые. И знаете, для кого? Специально для вас. - Последняя фраза прозвучала одновременно как вызов и как призыв.
   - Я право не заслужил такой чести.
   - Откуда вы знаете, что вы заслужили.
   - Мне так кажется.
   - Кажется. - Она вдруг засмеялась. - Но если вам кажется, значит, вы в этом не уверены.
   - Тогда может быть, вы перечислите мои заслуги.
   - Вы еще молоды, умны, приятны внешне, вы честны и исполнительны, превыше всего для вас долг, я бы даже назвала вас его фанатом. Вы самый верный человек, которого я когда-либо встречала, если вы полюбите, то это надолго, если не навсегда, для любимого человека вы готовы пойти на любые жертвы, готовы пожертвовать даже собой. Вы также способны на глубокие перемены в самом себе, вы вечно неудовлетворены сделанным и чего-то постоянно ищете. Правда плохо знаете, чего. Но это даже к лучшему; тот, кто знает, обычно скоро перестает искать. Вы же никогда не смиряетесь с неудачей, вы пытаетесь найти способ выправить положение. Внешне вы кажетесь пассивным, даже робким, но на самом деле вы неугомонны и мужественны. В вас ни на минуту не засыпает ваше я, оно постоянно предъявляет к вам свои претензии, все время что-то шепчет все время чем-то недовольно. И это заставляет вас без конца стремиться к чему-то новому. Ну как, удалось мне перечислить ваши достоинства?
   - Вы сделали неимоверное, вы нарисовали такой полный и идеальный портрет, что я даже не знаю, что вам сказать. Вот только у меня есть одно совсем маленькое сомнение: а я ли это?
   - Конечно, вы, кто же еще. Причем, я даже не перечислила и одной четверти из того, что могла бы сказать. Но прошу вас, будьте со мной честны, разве я не права?
   Мне пришлось задуматься, я вдруг почувствовал, что она говорит гораздо серьезней, чем я предполагал и чем пытается мне показать. И вообще, этот разговор только внешне шуточный, на самом деле София отнюдь не случайно затеяла его. Правда, какие при этом она преследует цели - непонятно. Но, может, и не обязательно их понимать, в конце концов это ее цели, а не мои. Пусть каждый следует своим путем. А там посмотрим, пересекутся ли они?
   - Но даже если вы и правы, хотя я не уверен в этом, что все же следует из этого. В мир приходили люди и с гораздо более шикарным набором достоинств. Ну и что? Кому они принесли счастье, удачу? Разве извечно не торжествуют дураки и проходимцы?
   - Но чтобы этому положить конец, мы и собрались здесь. Кто-то должен бросить им вызов. Хватит дуракам, убогим честолюбцам править нами. Наступает наш черед. - Голос Софии вдруг зазвучал подобно торжественной увертюре.
   Я внимательно смотрел на нее и не верил ни единому ее слову. Все, что она говорила и делала, было сплошь игрой. У меня не было доказательств, но я был уверен в своей правоте. И даже этот шикарный красный костюм, одетый, по ее словам, специально для меня, лишь подтверждал мою правоту. Как странно, что такая умная женщина не чувствует, как сильно фальшивит.
   - Эра сверхлюдей, - насмешливо проговорил я.
   - Но почему вы смеетесь, Фридрих, ведь вы один из них. И причем, далеко не последний.
   Мне вдруг впервые пришла в голову мысль, что здесь едва ли не все стараются внушить мне, что я призван сыграть какую-то выдающую роль в их движение, что я - новый мессия. Они хотят сделать из меня нового Кришнамутри. А то, что я совершенно не пригоден для выполнения этой почетной задачи, на это всем тут наплевать, включая Учителя. Но зачем это им надо, никогда не поверю, что именно на мне сошелся клином весь белый свет. Я никогда не чувствовал, что мне уготована такая великая миссия, а обычно у таких людей всегда бывают указания свыше. Со мной же ни разу не случалось ничего подобного, наоборот, я всего ощущал заурядность своей судьбы, ее укорененность в самой обычной повседневной жизни. И сюда я попал совершенно случайно и чтобы не говорили о промысле божьем, я никогда не поверю, что он привел меня в эту коммуну ради выполнения какой-то вселенской задачи.
   - Послушайте, София, почему все так уверены, что я тот, кого ждет истомившееся от незнания истинного пути человечество. Я простой грешный человек, у меня невероятно богатая палитра самых разнообразных пороков, вы даже не знаете и десятую их долю. Мне никогда не бывать сверхчеловеком и уж тем более мессией. Мне даже смешно об этом думать. Цель моего пребывания тут банальна и проста - написать книгу. Я заключил договор с Зиновием, с тем толстяком, что недавно тут был. Вот собственно и все. А все остальное - это приложение к моей будущей книги.
   - Вы уверены в этом? - Глаза Софии вдруг как-то странно заблестели. - А вам не приходила в голову простая мысль о том, что вы не ведаете значений собственных поступков. Каждый поступок человека требует объяснений, но люди обычно объясняют их самым примитивным образом, исходя из мимолетных желаний, эгоистических побуждений. Но ведь у каждого нашего деяния есть и другой несравненно более глубокий смысл. Но если вы не желаете докапываться до него, то это не означает, что он не руководит вами. Знаете, если вы не верите мне, то может быть, поверите картам. Кроме того, что я доктор исторических наук, я еще и отличная гадалка. Иногда мне даже кажется, что это и есть истинное мое призвание. Давайте попробуем спросить у карт, что вас ждет. Вы никогда не пробовали узнать по ним судьбу?
   - Несколько раз мне гадали, что-то сбывалось, что-то нет. Но я считал, что это просто совпадения.
   - Поверьте мне, как опытной гадалке с большим стажем, совпадений не бывает. В мире, в котором мы живем, нет случайностей. Случайность - это всего лишь невыявленная закономерность. Я думаю, вы должны знать этот закон.
   - Предположим. Но что это меняет?
   - Это меняет все. Тот, кто верит в случайность, не пытается ничего ни понять, ни изменить, эти люди изначально мертвы. Они живут надеждой на то, что однажды все изменится, но при этом сами не желают и пальцем пошевелить ради этого. Да они и не желают, чтобы что-то менялось; зачем, все и так хорошо. И если даже все плохо, то единственный опыт, который они обретают, заключается в том, что и при плохом можно жить весьма неплохо. Конечно, в их понимании. Я называю этих людей - людьми Ананки.
   - Кажется, это древнегреческая богиня необходимости, - продемонстрировал я свою богатую эрудицию.
   - Вы правы, - улыбнулась на мгновение София.
   - Ну а те люди, которые верят в неумолимую причинность всего, - напомнил я ей.
   - Они пытаются понять мир. А те, кто пытаются его понять, пытаются его и изменить. Беда их в том, что они озабочены только тем, как изменить окружающий мир, но не самих себя. Из этой многочисленной плеяды получаются революционеры - самые страшные люди. Им удается постигнуть некоторую, обычно совсем небольшую, цепочку причин и с ее помощью они затем стараются все перевернуть к вверх тормашками. Это люди ограниченных, а значит и ложных знаний. Но знания, пусть даже и ложные, дают власть, позволяют достигать определенных результатов. По началу им кажется, что это результаты созидания, но проходит определенное время - и все, что они сделали, однажды разрушается как бы само собой.
   - Ну а те, кто пытаются изменить себя.
   - Это подлинные строители, это те, кто действительно меняют мир. Но проблема в том, что почти никто не видит того, что они построили, потому что они возводят храм внутри себя. Одно дело, когда строят церковь где-нибудь в центре города или на возвышенном месте; она заметна всем. Но что толку в том, что она там стоит, люди заходят в нее также, как и в кабак. Только в кабак - за пищей материальной, а в церковь - духовной. Но пища - вещь чужеродная, она переваривается, усваивается организмом, потом ненужное им удаляется. А затем человек снова испытывает голод. И снова приходится идти в церковь за новой порцией все того же блюда. И так без конца. Алчет, но не насыщается. Зато все знают: он постоянно ходит в гости к Богу, он верит, он благочестивый человек. А на самом деле никакой веры нет, он не благочестивый, он просто голодный. И совсем другое - это те, кто пытаются преобразовать самих себя. Очень часто толпа принимает их просто за бездельников и обрушивает на них всю безудержную силу своего слепого негодования. Мы должны быть готовы и к этому, Фридрих. Так хотите ли вы узнать, что же вас ждет?
   - А почему бы и нет. Давайте попробуем. Но если моя судьба окажется иной, чем предскажут мне ваши карты?
   - А знаете, почему вы задали мне этот вопрос? Вы боитесь того, что могут показать карты, боитесь своей судьбы. Именно своей судьбы люди боятся больше всего. А хотите понять, почему?
   - Хочу.
   - У каждого человека высокая судьба, но люди не желают знать о ней, они страшатся, что в таком случае им придется расстаться со своей обыденной жизнью, к которой привыкли. Потому-то и гадалкам они задают самые банальные вопросы: пойдут ли ко мне деньги, не изменяет ли мне жена или выйду ли я замуж, что будет с моим автомобилем, не угонят ли его этой ночью? Как будто это и составляет их жизнь. Ну так вы идете?
   Я впервые очутился в покоях Софии, они была просторней, чем мои и обставлены с большим вкусом. Я попытался найти следы пребывания тут Учителя, но эта была типичная светелка одинокой женщины, где мужчины, даже если и бывают, не задерживаются в ней надолго.
   Мы сели за стол, София из ящика секретера достала колоду.
   - Наверное, вы видели такие карты, это карты Торо.
   Я кивнул головой.
   - Они появились в Европе в пятнадцатом веке, но их происхождение гораздо более древнее. Скорей всего они возникли в Египте. По одной из легенде, которая почему-то мне ужасно нравится, на эту страну напал страшный враг. И тогда египетские жрецы, дабы сохранить свои знания, хранителями которых они являлись, решили пойти на хитрость. Зная, что эти люди весьма азартны, они зашифровали имеющуюся у них информацию в эти самые карты, дабы те играли в них, а не уничтожили сокровенное. А создатель же этих карт скорей всего является Гермес Трисмегист. Именно он сформулировал один из главных законов, который движет всем на земле: "То, что внизу, то и наверху". Мой вам совет: никогда его не забывать. Если в вас клокочет ненависть или темная страсть, то ваши чувства передаются и туда, - подняла голову к потолку София. - И этот поток негативных эмоций распространяется по всему космосу. А затем возвращается к нам назад, порождая новые вихри страха, злобы, насилия. Так что вы хотите узнать?
   - Боюсь вас разочаровать, но у самые меня тоже банальные желания. Я бы хотел узнать, вернется ли ко мне тот человек, которого я люблю.
   София пристально посмотрела на меня.
   - Мне кажется, вам это известно и без карт, она не вернется.
   Я ничего не ответил.
   - Ну хорошо, - поняла она мою безмолвную настойчивость. - Давайте попробуем спросить у карт вернется ли к вам ваша любимая? Только сперва скажите мне ваш знак зодиака.
   - Водолей. Я родился в знаменательный день, в день святого Валентина. Этот день еще называют день всех влюбленных.
   - Что ж, попробуем определить, какую роль это событие сыграло в вашей судьбе. Существует специальный расклад, который называется "взаимность". Ну что будем гадать?
   Я кивнул головой. София быстро взглянула на меня, но ничего не сказала.
   София перемешала колоду и разложила ее на три стопки. Затем она взяла несколько карт из средней колонки.
   - У вас полный разлад, несмотря на то, что вы стремитесь к ней, она не желает о вас ничего слышать. Но ваша связь не исчезла совсем, - задумчиво проговорила София, - она существует, только она поднялась на более высокий уровень. На тот уровень, на который пока ни вы, ни они подняться не можете. Поэтому ей кажется, что вы исчезли из ее жизни. Но это не так, я бы даже сказала, что произошло все наоборот, именно тогда, когда она изгнала вас из своей физической жизни, вы по-настоящему пришли к ней. Но до тех пор, пока она не поднимется на этот уровень, она этого не осознает.
   - А если она никогда не поднимется? - спросил я.
   - Значит, ей не суждено понять свои подлинные чувства, - пожала плечами София. Она еще раз внимательно посмотрела на карты. - Я думаю, что она как раз из тех людей, которые предпочитают иллюзию и обман взамен истинной реальности. Но в этом нет ничего примечательного, это самое распространенное явление.
   - А можете ли вы сказать, будет ли она счастлива?
   - Попробую. - София снова смешала карты, затем вновь их разложила, но уже по другому. - Да, она будет счастлива в том плане, что у нее будет обычная человеческая жизнь. Скорей всего в следующем году у нее родится ребенок. Сейчас кое-что проверим еще. - Она вновь перемешала колоду. - Да, у нее будет все нормально, но при этом ее иногда будет как бы что-то жечь изнутри, она будет испытывать какое-то внутреннее неудовлетворение. Наверное, вам хочется узнать, будет ли она думать о вас? Нет, карты об этом ничего не говорят. Но может быть, теперь погадаем непосредственно на вас, Фридрих. Вы не боитесь? Отвечайте честно, это важно, иначе мы не получим истинных результатов. Как ни странно, но карты требуют от человека большей искренности, чем люди друг от друга. Честных вопросов и честных ответов.
   - Я не боюсь предсказаний, - ответил я, сознавая, что не до конца искреннен. На самом я не без волнения слушал мою гадалку.
   - Тем лучше. Итак, что же мы хотим узнать?
   - Судьбу. Кстати, а что такое по-вашему судьба?
   - Хороший вопрос, - одобрила София. - Однажды я задала его Учителю.
   - И что же он ответил?
   - Учитель сказал, что судьба - это борьба между тем высшем предназначением, которое для каждого определяет Бог, и свободной воли человека. Человек волен следовать этому предназначению или идти своей дорогой во тьму невежества; никто не может ему это воспрепятствовать. Если же человек идет по предначертанному ему Всевышним пути, то у него нет судьбы, человек чувствует бессмысленность этого понятия. Потому-то мы и хотим знать свою судьбу, что ощущаем, что поступаем как-то не так. Вот и пытаемся с помощью карт или других способов погасить наши сомнения, обрести большую уверенность.
   - Получается, что судьба - это отклонение от пути.
   - Да, но у каждого это происходит по- разному. Не бывает двух одинаковых судеб. Поэтому столь большое значение имеет искусство гадания. Сформулируйте конкретно ваш вопрос: что вы желаете узнать?
   - Стану ли я новым мессией? - Я не случайно задал этот вопрос, мне было интересно, как отреагирует на него София.
   - Давайте попробуем спросить, - спокойно произнесла она. - Странно, нет ответа. Разложим карты еще раз. Не могу прочесть. Могу вам сказать, что такое случается со мной крайне редко.
   - Как вы думаете, почему карты не дают ответа?
   - Могу предположить, что вопрос этот сейчас по ряду причин невозможно решить. Вернее, он как раз в стадии решения. По-видимому, должны произойти еще какие-то события прежде чем откроется эта истина. И скорей всего мы у их преддверия.
   - В таком случае пусть карты скажут, что меня ждет в ближайшее время?
   София в очередной раз разложила карты.
   - Возьмите одну из них, - предложила она.
   Я вытащил карту.
   - Перевернутая семерка скипетров. - Она покачала головой. - Не лучшая для вас карта.
   - Что же она означает?
   - Если говорить по большому счету - растраченную понапрасну жизнь. Нереализованные возможности, невоплощенные замыслы, сомнения, нерешительность, денежные потери.
   - Не слишком обнадеживающая перспектива. Получается, что мои дела весьма печальны.
   - Помните то, что говорил Учитель о судьбе. Зная это, всегда есть шанс все поправить. Будем еще гадать?
   - Да, - решительно заявил я.
   - Вы смелый человек, - одобрила мое поведение София. - Вопрос лишь в том, зачем вы хотите все это знать. Ради того, чтобы поменять судьбу или для того, чтобы окончательно, как и большинство людей, стать фаталистами. Между прочим, Учитель считает, что фатализм - худший из грехов.
   - Честно говоря, не знаю, что и ответить. По-моему, это один из самых сложных вопросов. Мне кажется, большинство из нас относятся к своей судьбе, как к непрочитанной книге. Им просто интересно узнать, а что будет дальше. Наша судьба - это своеобразный детектив, где каждый ищет самого себя. Или наоборот, подобно преступнику делает все возможное, чтобы его не нашли.
   - Ваше последнее замечание мне кажется очень верным. Я многим гадала, было время, когда я даже зарабатывала гаданием себе на хлеб.
   - Не может быть?
   - Да, в молодости я очень бедствовала, когда училась в университете. Мои родители из самых низов, мой отец сапожник, а мать - уборщица. Она ходила по богатым квартирам и мыла пол. А вы поди думали, что мои предки - графы или на худой конец - бароны.
   - Признаться, я бы этому не удивился.
   На лице Софии вдруг появилась довольная улыбка.
   - Я пример того, что может человек сделать с самим собой. Мой отец всю жизнь ненавидел образованных людей и когда я поступила в университет, он пытался силой заставить меня его бросить. Пришлось уйти из дома и переехать в общежитие. С тех пор я не возвращалась в свою квартиру, вернее маленькую комнатенку, где мы жили в четвером.
   - А кто четвертый?
   - Моя младшая сестра. Так вот, когда я работала гадалкой, то замечала, что многие на самом деле не желают знать своей подлинной судьбы и замаскировано просили меня сделать так, чтобы карты ничего не показали либо показали только то, что они хотят. Я всегда чутко ощущала такие просьбы.
   - И как поступали вы?
   - Я говорила им то, что говорили мне карты. Обычно эти клиенты больше у меня не появлялись. Но я об этом не жалела, такие люди вызывали у меня презрение своей трусостью. Посмотрим, что скажут нам карты о вас на этот раз. Странно, очень много мечей, то есть пик.
   - И что сие означает?
   - Это означает, что вы человек скорей не духовной, а материальной породы. Пожалуй, это для меня немного неожиданно. Мечи символизируют земные страсти; обычно они выпадают тем, у кого много сильных неудовлетворенных желаний. Признайтесь, Фридрих, что вас так гложет? Любовь вожделение, стремление получить власть? - Ее голос вдруг зазвучал игриво.
   - Только не власть.
   - Значит, первое и второе. А знаете, в этом мы с вами в чем-то схожи. Я всегда была жадной и неутолимой в любви. Мужчины играли в моей жизни очень большую роль. Иногда я даже тяготилась этой зависимостью, но ничего не могла с собой поделать.
   Это было несколько неожиданное признание и надо было быть последним ослом, чтобы не понимать, что оно было сказано не случайно. Это звучало как приглашение к игре, но меня это приглашение не столько вдохновляло, сколько настораживало. Я не мог отделаться от ощущения, что София - женщина более опасная, чем она хочет это внушить мне. Судя по некоторым фрагментам ее бурной биографии, она умеет добиваться своих целей. Правда я пока ничего не знал о тех методах, которые она при этом использует. Хотя об одном уже догадывался. И это вызывало у меня еще большее опасение.
   - А знаете, я сразу поняла, что мы с вами похожи, Фридрих, - вдруг сказала София. - Карты подсказывают мне, что нам следует держаться вместе.
   - Ради какой цели?
   - Мы с вами посвятили жизнь нашему движению. Нас скоро ожидают важные события. Как вы думаете, что происходит, когда уходит лидер? Хотя вы писатель, а не историк, но полагаю, что и у вас этот вопрос не вызывает больших затруднений.
   Я задумался на несколько секунд, так как понял, что этот вопрос возник не просто так, он действительно сильно занимает мою собеседницу.
   - Начинается борьба за власть, - сказал я.
   - И дележ наследства. Так было испокон веков, и я не вижу, почему у нас должно случиться исключение из этого правила.
   - И вы предлагаете мне принять участие в этом дележе?
   София удивленно взглянула на меня.
   - Но разве вы не поняли, что вы уже принимаете в этом самое непосредственное и деятельное участие. Что вы - главное лицо в этой драме. Я думала, что вы это отлично осознаете.
   - Послушайте, София, я не хочу участвовать, как вы говорите, в этой драме, я не хочу бороться за власть, я всегда сторонился подобных вещей. У меня совсем другой путь.
   - Что вы можете знать о своем пути, Фридрих, - вдруг презрительно фыркнула она. - Что вы вообще знаете? Написали пару дурацких книжонок и вообразили о себе бог весть что. Вам выпал в жизни такой великий шанс, что вы даже пока не в состоянии оценить его по достоинству.
  Вместо того, чтобы вцепиться в него обеими дланями, вы готовы выпустить его из рук. Типичное поведение слабого человека. Вы поступаете точно также, как с этой вашей любимой Еленой; упустили ее, а теперь от отчаяния кусаете себе локти.
   Признаться я был довольно сильно ошеломлен этой инвективой и несколько секунд сидел молча, не зная, что сказать. В словах Софии заключалась своя правда, но была в них и ложь. Вот только то ли от растерянности, то ли по другой причине я никак не мог выявить ее.
   - Откуда вы знаете ее имя?
   София усмехнулась.
   - Вы думаете, что когда вы прибыли сюда, то о вас никто ничего не знал. Мы готовились к вашему приезду. Послушайте, Фридрих, - сказала вдруг она совсем иным голосом, который теперь вкрадчиво заструился в мои уши, - извините меня, я вовсе не хотела вас обидеть. И книги ваши вовсе не такие уж плохие, я прочла их с удовольствием. В них ощущается нестандартность их автора. Но вы действительно должны понять, какой удел вам выпал. Хотите я вам кое-что процитирую. Это из древних посвятительных мистерий. "Но благословен тот и счастлив воистину, кто достигнет! Счастье мудреца в том только и состоит, что беспредельная ширь раскрывается его взору, он видит простор и свободу, в то время, как глупец окружен со всех сторон стенами своего невежества и страстей. И в этот священный для тебя миг ты должен ясно сознать, что весь твой путь совершенствования - это давать, вечно давать другим, ничего взамен не получая. Но также знай, что сколько бы ты не давал, сокровищница не опустеет, она будет расти бесконечно, и только потеряешь все, ты всего достигнешь! Движение вперед и вверх есть беспрерывная и беспредельная жертва!"
   - У меня нет сомнений в этих великих истинах, но что это меняет лично для меня. Я не готов и никогда не готовился ни к чему подобному. Не знаю, сколько можно это повторять.
   - Чем больше вы будете это повторять, тем больше будете уверены, что так оно и есть. Повторять - это способ убеждать самого себя. Вам нравится быть слабым и вы себя убеждаете в том, что ни на что не способны. Хотите я открою вам маленький секрет.
   - Я бы не отказался, если бы вы открыли мне и большой секрет.
   София, усмехнувшись, посмотрела на меня.
   - На вас нам указал ваш друг Игорь Дымов.
   - Не может быть!
   - Я очень хорошо помню, как это случилось. Мы сидели в этой же комнате, и я гадала ему.
   - И что ему выпало. - От охватившего меня волнения у меня даже сперло дыхание.
   - Ничего.
   - Что значит ничего?
   - Ему выпала "белая" карта.
   - Что это означает?
   - Это означает, что тот, кто задает вопросы картам, на самом деле не желает получить у них ответы. Поэтому я так и не смогла ему ничего сказать. Ну хватит об этом, мне надоело быть прорицательницей. - София собрала рассыпанные по столу карты в колоду и положила их обратно в ящик секретера. Затем она вдруг встала с кресла и подошла к окну. Несколько секунд она молча стояла возле него. - Вы можете подойти ко мне Сережа? - неожиданно попросила она.
   Меня удивило, что она вдруг назвала меня моим настоящем именем. Я приблизился к ней.
   - Смотрите, какое великолепное зрелище, - показала она мне на небосвод. - Какое огромное количество звезд. И самое поразительное то, что мы видим лишь небольшую их часть. На самом деле их неизмеримо больше.
   - Не вы первая, София, удивляетесь этому обстоятельству. Люди уже несколько тысяч лет с удивлением смотрят на звезды, поражаюсь их количеству и красоте.
   - Фу, как прозаически вы говорите. Вы же писатель, у вас должен быть совсем другой настрой.
   - Сейчас я не писатель.
   - А кто?
   - Сам хотел бы выяснить.
   - А вот я знаю, кто я сейчас?
   - И кто?
   - Женщина. Сережа, а почему бы нам не потанцевать. В молодости я очень любила танцевать. Однажды меня из-за этого чуть не выгнали из университета. Вместо того, чтобы готовиться к экзамену, подруга заманила меня на танцы. И я едва не срезалась.
   София надавила на кнопку магнитофона и из него полилась медленная струя музыки. Руки Софии легли на мои плечи и мне ничего не оставалось делать, как обнять ее и поплыть с ней в танце.
  
   * * *
  
   Утро было хмурым, небо обложили темно-синие облака, с пляжа доносилось громкое и недовольное урчание моря. Я плохо выспался и вообще чувствовал себя разбитым, в памяти смутно мережил вчерашний вечер, вернее ночь; после танцев София извлекла из бара бутылку шампанского, затем еще одну. Почему-то я быстро потерял над собой контроль, алкоголь разжижил мою волю и, кажется, случилось то, чего я совершенно не собирался делать, - мы стали с ней целоваться. Потом я хорошо помню, что выскочил из ее комнаты; сам не зная почему, но я испытывал ужас, хотя ничего страшного не произошло; ну подумаешь обнял несколько раз женщину. Ведь мне не четырнадцать лет, и это произошло далеко не впервые...
   Но не только у меня было сегодня плохое настроение, у Учителя оно было не лучше. По крайней мере вел он себя довольно странно. Мы уже минут двадцать все сидели в зале с "быками", ожидая начало лекции, но Учитель, погруженный в свои мысли, молчал и, казалось, не обращал на нас никакого внимания.
   - О чем бы вы хотели сегодня поговорить? - наконец очнулся он от своей задумчивости.
   По лицам, окружающих меня людей, я понял, что не только я удивился этому вопросу - обычно Учитель сам определял тему своего выступления - но они тоже были поражены его поведением. Все молчали, не зная, что сказать.
   - Разве у вас нет вопросов, разве вы не хотите что-то еще понять? - проговорил он.
   Однако никто не спешил с ответом; было такое ощущение, что собравшиеся тут люди дали обет молчания.
   - Я люблю, когда нет вопросов, вопросы говорят лишь о невежестве спрашиваемого. Вопросы означают, что этот человек поверхностен, вместо того, чтобы искать истину он хочет получить знания. Многим кажется, что если человек задает много вопросов, то он любознателен, он находится в поиске. Но любознательный человек напоминает мне голодного, у который охвачен одним желанием - поскорее насытиться. Но после того, как он насытился, стал ли он лучше, проник ли он глубже в собственный мир. Он просто перестал хотеть есть.
   - Учитель, - раздался громкий голос Софии, - вы однажды сказали мне, что ненавидите ученых, что все беды от них. Может быть, вы объясните нам, почему вы к ним так относитесь?
   - Ты не совсем точно сформулировала мое отношение к ученым, я вовсе не ненавижу их, они такие же люди, как и все. Но пора развенчать миф о науке, о том, что она способна изменить мир. Потому что это одно из самых опасных заблуждений; пока мы будем почитать ученых, как своих избавителей, пока будем продолжать на них уповать, человек не станет сверхчеловеком, ибо научный поиск - это ложный поиск, уводящий нас с основной дороги на дорогу, ведущую в тупик.
   - Но почему вы плохо относиться к ученым, я всегда хорошо относиться к ученым, я много работать с ними, они помогать в моем бизнесе.
   - Вы правы, мистер Стюарт, - для бизнеса ученые просто незаменимы. Но позвольте вам напомнить, что мы с вами тут занимаемся вовсе не бизнесом. Но дело не в ученых, ученые лишь конечный и наиболее безнадежный результат всего процесса обучения. Именно в нем находится корень всех наших бед.
   - Но разве человек может обойтись без образования, - внезапно проговорил обычно молчавший Павел, - разве необразованность не являлась всегда основным препятствием на его пути, куда бы он не шел. Разве все беды человечества не от его невежества. Ибо они не ведают, что творят, по моему лучше никто не сказал о характере большинства наших деяний.
   - Да, это золотые слова, Павел, и твои высказывания только еще раз подтверждают их правоту. Я сам много учился, с раннего детства у меня пробудилась невероятная жадность к знаниям, которые я поглощал огромными порциями, и при этом все время просил добавки. И долго потом мучился, освобождаясь от их тлетворного влияния. Ты говоришь о пользе образования, я же утверждаю, что ничего так не калечит человека, как образование, как сложившийся еще в древности процесс познания. Я сам преподавал и на моей совести немало искалеченных душ. Хотя внутренне я всегда был убежден в неправедности того, чем занимаюсь, но долго подчинялся общему правилу. И вот однажды ночью я проснулся; сна не было ни в одном глазу. Но главное - эта невероятная ясность мысли, которая посещает совсем нечасто. Я понял, что больше не имею право так продолжать, я должен сказать моим студентам все, что я думаю. И на следующий день я сделал это, вместо обычной лекции я сказал, что все, что я преподаю вам, не стоит даже яичной скорлупы. Я даю вам не знания, я даю вам то, что выдумали чьи-то мозги, не способные познать истинную реальность. Я сказал им, что если вы хоть немного уважаете себя, не позволяйте никому засорять ваши головы, берегите их, как тело от микробов, от всякого рода лжеучений, которыми наполнен наш мир. Был великий скандал, но мне уже было все равно, я сделал то, что хотел. Я навсегда освободился от этого груза.
   - Но в чем вы видите свою задачу, Учитель?
   - В том, Лариса, чтобы люди отказались от лжезнаний и лжепознания и пошли бы по дороге подлинного знания. Но чтобы это случилось, надо кардинальным образом изменить всю систему обучения, которая на самом деле не имеет ничего общего с подлинным обучением человека. Тем более образец у нас есть - и он на Востоке. Чем отличается западный метод обучения от восточного? На Западе учитель ищет ученика, а на Востоке ученик ищет учителя. На Западе на ученика смотрят как на сундук, который необходимо наполнить как можно плотнее; на Востоке в процессе обучения идут от ученика; там главная задача - развить его личность, а не напичкать сведениями. Ученик, стремясь познать себя, сам ищет гуру, способного помочь ему в самопознании и в самосовершенствовании. Разные цели ведут к разные методам познания; на Западе человек хочет быть образованным, зачерпнуть из чащи знания как можно больше этого варева половником своего интеллекта, даже не задавая себе вопроса: а собственно зачем ему весь этот информационный винегрет? Почему-то считается, что эрудиция имеет ценность сама по себе. На Востоке человек четко осознает смысл своих поступков, а потому он не стремится к лишним знаниям, которые раздувают лишь его эго, подобно тому, как усиливающий ветер сильнее надувает паруса.
   - Но ведь именно Запад добился прогресса, в то время как Восток замер в неподвижности. И только сейчас под нашим влиянием он устремился за нами.
   - Вы ошибаетесь, дорогой Роджер, причем, это типично американская точка зрения. Вы путаете два понятия: развитие и прогресс. Никого прогресса на Западе не существует, есть лишь сплошной регресс. Западный человек - это чудовищное по своей искалеченности создание, в которым извращены все понятия. Вы вместе с остальным человечеством принимаете развитие за прогресс. Но развитие - это вовсе не прогресс, это всего лишь движение, движение без пути, ибо от того, что вы двигаетесь все быстрей и быстрей, вы сами не меняетесь. Меняются средства передвижения, но не вы. Вы же находитесь внутри них, оставаясь при этом внутренне неподвижным. Так о каком прогресс вы говорите, о том, что автомобиль заменил лошадь. Но извозчик и шофер абсолютно идентичны друг друга; вся разница между ними - один держит в руках кнут и вожжи, другой - руль. На Западе развивается не человек, а то, что его окружает, то, что он создает. Но такое развитие бесцельно, это дурная бесконечность, это развитие не имеет конца, оно поглощает и подчиняет себе человека, который становится всего лишь его придатком, его обслуживающим персоналом. Но хотя развитие - это череда беспрерывных изменений, оно не решает никаких проблем, а лишь видоизменяет их внешнюю форму и поверхностное содержание. Вот поэтому большинство людей, Роджер, так жадно хватаются за любую возможность развития, так как оно требует от них минимальных усилий, возможность идти по накатанной лыжне. По той же причине им выгодно развитие выдавать за прогресс.
   - Но разве, как вы говорите, развитие не требует от людей приложения огромных усилий. Стоит ли так непримиримо противопоставлять развитие и прогресс? - продолжил свой спор Роджер.
   - Если вы подлинно хотите познать истину, стать сверхчеловеком, то тогда в этом вопросе не может быть компромиссов. Все гораздо сложнее и опасней. Ведь человек развития возник не случайно, это таким сделала его цивилизация. А цивилизация - это главный наш враг. Все, как известно, закладывается в детстве. Западная система образования и воспитания - это система превращения нормальных людей в калек. Когда человек появляется на свет, то он обладает способностями к гармоничному развитию. Его потенциал безграничен. И эту безграничность начинают сразу же отсекать, как сухие ветви у дерева. Его начинают развивать крайне односторонне, в соответствии с существующими в обществе традициями. Считается, что идет обучение, на самом же деле идет дрессировка. Происходит массированное десантирование в сознание человека чужих знаний и представлений. Посмотрите, что происходит, вместо того, чтобы попытаться определить, что же надо отдельному конкретному человеку, в чем его предназначение, какова его истинная природа его наполняют стереотипными схемами. Но именно из схем и состоит любой робот, только у него схемы электронные, а у нас биологические и психологические. Материал разный, а итог почти один. Человека учат правильно писать, считать, учат, как надо сидеть, стоять, какой рукой держать вилку и ложку. И никто не задается вопросом, зачем это ему надо? Будто от этого он станет подлинней. Процесс обучение - это не что иное, как лишение ученика свободы; учителям кажется, что они дают своим питомцам знания, а на самом деле они закабаляют их, превращают в невежд. Ибо невежество - это незнание самого себя, а знание - это изучение самого себя.
   - Но нельзя же отказаться совсем от обучения, мне просто дико представить всех нас ничего не знающих, ничего не умеющих. Как мы будем жить?
   - К сожалению, ты по своему права, София, но нужно предоставить детям максимум свободы. Когда я был ребенком, то единственная двойка, которая у меня была, была по русскому языку. Я никогда не мог понять, почему я должен писать так, а не по-другому. Если какому-то идиоту, имени которого я даже не слышал, пришла однажды в голову мысль писать слово "корова" через три о, то почему я непременно должен следовать этому правилу. Я имею не меньше прав на творчество и на каком основании кто-то принуждает меня выводить эти буквы, а не другие. И потому я всегда внутренне сопротивлялся такой принудительной грамотности. Я никогда не любил воспитанных людей, я против воспитания. Воспитание учит нас быть неискренними, это превращение человека в автомата, когда он действует на основе вызубренных правил. Ничего не внушает мне такого отвращение, как вежливость; вежливый лжет каждым своим жестом, каждым междометием, не то что словом. В душе он может вас ненавидеть, оскорблять самыми отборными ругательствами, в вслух произносить приятные речи. Мы учим быть лицемерными и неискренними, а такой человек навсегда потерян для самого себя. Лицемер отгорожен от своей духовной сущности непроходимой стеной, это тот самый ваш человек развития, который одновременно является человеком деградации.
   - Что же нам бросаться друг на друга с кулаками, чтобы быть искренними, Учитель?
   - Иногда можно и броситься, Ананда. Конечно, мы далеко не всегда можем выпускать на волю наши чувства, подобно злым собакам, но поэтому так нам всем необходима любовь; только тогда, когда мы полны любви, мы безопасны для окружающих и для самих себя. Я не устаю повторять снова и снова: мы должны не подавлять, а преобразовывать наши чувства и эмоции, идти от низшего к высшему. Мы начали по просьбе дорогой нам Софии разговор с ученых. После всего сказанного я могу яснее объяснить, почему я не одобряю их деятельности. Вернее, не самой их деятельности, а того, какую она имеет направленность. Все дело в том, что эта категория сограждан представляет самую большую опасность для жизни. Опасность эта в том, что в свой процессе познания они не включают любовь.
  Это познание без любви. А познание без любви - это дорога в ад. Благодаря своим исследованиям ученые приобретают большие знания, а с ними и большую власть. Для них познание - самоцель. Они не понимают смысла того, что делают, они не подозревают, что получают ложные знания, потому что эти знания частичны. А все, что частично, все ложно, ведет к еще большему искажению действительности. Лучше уж вообще ничего не знать, чем иметь неверные или неполные представления. Когда ученые сотворили атомную бомбу, то лишь буквально единицы из них прозрели и ужаснулись содеянному. Большинство же из этих идиотов были на седьмом небе от гордости за себя. Никто так не способствуют росту невежества, как ученые, ибо то, что они делают, уводит нас все дальше с истинного пути. Нам кажется, что приобретая все новые и новые познания, мы тем самым лучше узнаем мир. На самом деле все наоборот, мы его не узнаем, а лишь дробим, все больше отдаляемся от целостного представления о нем. Все свои упования на решение бесчисленных проблем человечество связывает с наукой, не понимая, что сама наука и есть та самая главная проблема, которая встает во весь рост перед ним. Решая одну задачу, она тут же порождает сразу несколько новых; покончив с голодом мы тутже столкнулись с перееданием, научились избавлять человеческий организм от чахотки, но взамен на нас обрушились сердечно-сосудистые заболевания, сильно помолодел рак... Но вместо того, чтобы задаться вопросом: почему так происходит, отчего на место одной проблемы заступают сразу несколько люди науки с прежним пылом принимаются за решение новых задач. И так без конца. Есть один вид невежества - это наше тотальное неумение любить; взамен любви мы пытаемся наполнить себя знаниями, но от этого становимся еще более убогими. Дошли до того, что религию превратили в один из видов интеллектуальной деятельности, даже появилась наука - теология. Если бы теологи были бы способны на это, то они бы посадили Бога в пробирку и стали бы изучать его под микроскопом, брать у него анализы кала и мочи, ежедневно измерять давление.
  Вместо того, чтобы учить любви, они учат катехизису. С помощью знаний, образования, культуры мы создаем в человеке еще одного человека, полностью отделенного от своего я. Это искусственный гомонкул, чьи усилия направлены на создание искусственного мира и интеллекта, всего того, что мы называем цивилизацией. При этом мы без конца вопим о том, что она в тупике, что ей угрожает смертельная опасность, но ничего не хотим сделать, ради своего спасения. Вместо этого созываем конференции и симпозиумы, где обсуждаем возникшую ситуацию, намечаем меры, которые рано или поздно приведут лишь к еще более патовому положению. Вспомним еще раз Заратустру: "Однажды, пока я спал, овца подошла ко мне и съела венок из плюща с головы моей; съела и сказала: Заратустра не ученый больше... Слишком долго сидела голодная душа моя за их столом, не научился я познавать, подобно им, - с той же ловкостью, с какой щелкают орехи. Свободу люблю я и чистый воздух над свежей землей; лучше я буду спать на воловьих шкурах, чем на их званиях и почестях. Слишком горяч я и потому сгораю от собственных мыслей: часто захватывает у меня дыхание. И тогда необходимо мне вырваться на простор, прочь из всех этих запыленных комнат". Бегите на простор, сопротивляетесь любой обусловленности, сверхчеловек не ищет знаний, он ищет истину и любовь, так как они, подобно сиамским близнецам, не бывают отделены друг от друга.
   Я уже хотел выйти из "бычьего" зала, как меня остановил голос Мартынюка.
   - Фридрих, прошу вас не уходите, вас хочет видеть Учитель.
   Я взглянул на Мартынюка, тот смотрел на меня внимательно и оценивающе. Я почти был уверен, что он знал, зачем я понадобился Учителю, но ни о чем спрашивать его не стал; почему-то у меня совсем не возникало желаний беседовать с этим человеком.
   В сопровождении Мартынюка я прошел в кабинет Учителя. Он сидел за столом и лицо его было усталым. Следом за нами вошла София.
   - Как ты себя чувствуешь, Андрей? - спросила она, не обращая внимания на наше присутствие.
   - Пока не очень хорошо. Но уже лучше. - Учитель улыбнулся.
   София обернулась ко мне.
   - Сегодня ночью у Учителя был сердечный приступ.
   Невольно я вспомнил, что как раз в эти часы мы танцевали и пили шампанское с Софией.
   - Николай Ильич прописал мне лекарства, все будет нормально, - сказал Учитель.
   - Но ты ведь еще их не принимал. Где они?
   - Николай Ильич попросил меня проследить за тем, как будет принимать лекарства Учитель, - вдруг произнес Мартынюк.
   - Николай Ильич, кажется, забыл, что у Андрея Владимировича есть еще жена. - Глаза Софии превратились в две маленькие, как отверстия в доте, щелочки, из которых велся прицельный огонь по Мартынюку. - Я полагаю, Александр Трофимович, что не стоит утомлять его лишним присутствием и вам лучше уйти.
   - Забота об Учителе входит в мои обязанности, уважаемая Софья Леонидовна.
   - Я думаю, сам статус жены тоже подразумевает заботу о муже.
   - Послушайте, - в голосе Учителя прорезалось нечасто гостящее у него раздражение, - прекратите, пожалуйста, ваш спор. Я еще не умер, а вы уже делите наследство.
   Я заметил, как одновременно покраснели София и Мартюнюк. При этом оба недовольно смотрели на меня, их явно объединило одно чувство, им не нравилось, что я оказался свидетелем этой размолвки.
   - Я сам смогу выполнить все указания нашего врача. А сейчас, пожалуйста, оставь нас одних с Фридрихом. Нам надо поговорить.
   София, явно недовольная этой просьбой, вышла из кабинета, успев перед этим бросить на меня многозначительный взгляд. Вслед за ней ретировался и Мартынюк, однако великой чести удостоить меня своим взглядом он мне не оказал.
   Несколько минут мы молчали.
   - Вас что-то беспокоит еще кроме здоровья? - спросил я.
   - Судьба движения. Что будет с ним, когда я уйду. Вы помните, я говорил вам о том, что однажды я превращусь в санньясина. Я чувствую, что этот момент приближается. А я не определился со своим преемником.
  Признаюсь, я рассчитываю на вас.
   - Это для меня большая честь, но, если быть честным, то я не готов.
   - Я знаю, что вы не готовы, но время остается все меньше.
   - Но неужели нет никого, кроме меня.
   - Как всегда много званных, но мало избранных. Было несколько человек, на которых я надеялся, но, к сожалению, ни один из них не оправдал моих надежд. Двоих из них вы сейчас видели в этом кабинете. Что случится, если один из них возглавит коммуну, понять не сложно. Наше же движение разрастается, но если не будет авторитетного руководителя, произойдет то, что происходит всегда: оно разобьется на маленькие секты, которые начнут выяснять между собой отношения. Случится то, что случилось с христианством, исламом, они разделились на части, и эти части с пеной у рта доказывают друг другу, что именно они в праве говорить от имени Бога на земле. Но сам Бог их давно уже не интересует, все их устремления поглотила борьба. Любое религиозные или политические течения очень быстро вырождаются, они по-прежнему делают вид, что защищают первоначальные идеалы, но на самом деле они заняты лишь тем, что отстаивают свои интересы да стараются как можно комфортнее устроиться тут на земле. Тоже самое случится и с нами, если не отыщется человек, способный вдохнуть в наше движение новой поток свежего воздуха.
  Вы понимаете меня?
   - Вы очень ясно говорите, Учитель, вас трудно не понять.
   - Я знаю, что вы не готовы, что вы полны внутренней неуверенности. Поэтому я хочу, чтобы вы лучше заглянули в самого себя.
   - Как же мне это сделать?
   Учитель немного удивленно посмотрел на меня.
   - Существует один древний, но действенный способ это сделать - побыть в одиночестве. Я хочу, чтобы вы провели бы немного времени наедине с самим собой. Это то самое испытание, о котором я вам говорил. Я расспрашивал Ларису, она сказала, что вы делаете успехи в медитации.
  Попытайтесь сосредоточиться на самом себе, отсечь от себя все колебания и сомнения. Если вы услышите свой внутренний голос, поймете, что он вам говорит, то тогда вам будет значительно легче принять решение. Наша неуверенность проистекает от того, что в нас говорят слишком много голосов, нас разрывают на части чересчур разные желания, и мы не знаем, на каком из них остановиться, какое начать удовлетворять в первую очередь. Мы не понимаем, что хотим, вот и ежеминутно колеблемся. Но пока вы будете пребывать во власти желаний, вам никогда не стать сверхчеловеком, вы будете покорным исполнителем их воли. Желания - эта та армия непримиримых врагов, что вам противостоит и которую вы должны победить. Я думаю, что вы это и сами понимаете, Фридрих.
   - Так когда же я должен остаться один?
   - Немедленно. Вы отправитесь туда, куда вам укажут, и некоторое время пробудете в полном одиночестве. Потом за вами придут.
   Несколько секунд я размышлял.
   - Хорошо, но у меня будет одно условие. Я возьму с собой приемник.
   - Нет, Фридрих, вы должны быть одни.
   - Я и буду один. Я лишь однажды послушаю приемник, всего полчаса. Без него я не пойду.
   Теперь задумался Учитель.
   - Пусть будет по-вашему, - сказал он. - Подождите меня здесь.
   В одиночестве я пребывал не более минуты, вошли Учитель и Мартынюк.
   - Ананда проводит вас к месту вашего отшельничества, - сообщил мне Учитель в то время, как Мартынюк странно зыркал на меня глазами. - Вам ничего не надо брать, мы все уже подготовили.
   - Я только зайду за приемником.
   Ананда недоуменно взглянул на Учителя, но тот кивнул головой, подтверждая правомерность этого моего намерения.
   В своей комнате я пробыл всего несколько минут. Взял транзистор, затем мысленно простился с ней. За то короткое время, что я тут прожил, я уже привык к этому своему жилищу, порой у меня даже появлялось ощущение, что живу тут много лет.
   Мартынюк-Ананда ждал меня на улице. В руках у него была сумка.
  Перехватив мой взгляд, он пояснил:
   - Здесь еда и питье для вас. - Затем внезапно усмехнулся: - Вам следует быть экономным, здесь всего очень мало.
   Я ничего не ответил, лишь неопределенно пожал плечами. Выходит, мне придется быть не только отшельником, но еще и аскетом.
   - Далеко ли идти?
   - Увидите.
   Его лаконичные и неопределенные ответы не вызывали во мне восторга, мне казалось, что он даже чему-то радуется, по крайней мере на его лице периодически выскакивала, словно прыщ, какая-то странная ухмылка.
   Мы шли в направлении к горам. Мартынюк хранил молчание, но это не задевало меня, более того, я был благодарен ему за то, что он не надоедал мне своими разговорами. Гораздо приятнее мне было находиться в мире собственных мыслей; предстоящее испытание беспокоило меня и в тоже время меня не покидало ощущение, что мне предстоит пережить какие-то важные моменты.
   - Вы не боитесь? - внезапно ворвался в мои мысли голос Мартынюка.
   - Боюсь, но чего?
   - Вы останетесь одни. Когда я занимался другими делами, нежели сейчас, то мои клиенты больше всего боялись оказаться в одиночной камере. Вернее, сначала им хотелось попасть в одиночку; им казалось, что там спокойней, но долго они не выдерживали этого спокойствия, оно слишком давило на них. Они оставались наедине с собой и не знали, куда деться от тревоги, которая не отпускала их ни на минуту. Рано или поздно, они просили меня перевести в общее отделение.
   - И вы переводили? - поинтересовался я.
   - Не всех, далеко не всех. Если это было в интересах следствия.
   - А если бы попал к вам я, вы бы куда меня направили: в одиночку или общее отделение.
   Мартынюк изучающе посмотрел на меня.
   - А вот вас я бы, пожалуй, определил в общее отделение.
   - За что такая честь?
   - Ну, во- первых, вы писатель, а для писателя - одиночество можно сказать - это необходимое условие для работы. Ну, а во-вторых, вы из тех, кто способны справиться с одиночеством. Конечно, вы тоже еще не готовы к нему, но основная ваша так сказать жизнедеятельность проходит в вашей голове, в вашем мозгу. Вы из тех, кто больше воображает, а не делает. И в одиночке стали бы придумывать какой-нибудь роман. Я имел дела с писателями и понял; то, что они придумывают, для них и есть настоящая действительность. Иногда их было очень трудно вернуть к реальной жизни. Никогда не поймешь, что они говорят, то ли правду, то ли прямо на допросах начинают сочинять новое произведение.
   - Скажите, Ананда, или вас лучше называть Александр Трофимович?
   Мартынюк пристально взглянул на меня.
   - Ну это как вы сами чувствуете. Так сказать, на ваше усмотрение.
   - Тогда Александр Трофимович. - Я взглянул на на своего спутника и понял, что не ошибся в выборе имен. - Хотел бы понять, что вы тут делаете? Вы на самом деле замыслили стать сверхчеловеком?
   - А чем плоха цель? - усмехнулся он.
   - Цель просто замечательная, но вот ваша ли она? Что-то меня гложут сомнения.
   - До встречи с Учителем я даже не подозревал, что на свете существуют такие люди, что существуют такие мысли.
   - Теперь вы это поняли, что дальше? Проблема ведь не только в том, чтобы стать сверхчеловеком, но ведь потом придется жить в этом сверхчеловеческом состоянии. А вот как жить никто еще не знает. Или не я не прав?
   - Правы, Сергей Вениаминович, очень даже правы. Вы просто излагаете мои мысли.
   Я заметил, как вдруг оживился Мартынюк: любопытно, чем я его так обрадовал.
   - Вы видели сегодняшнюю сцену, - вдруг проговорил он.
   - Между вами и Софией?
   Мартынюк кивнул головой.
   - Вам нравится эта женщина?
   Я постарался как можно более неопределенней пожать плечами.
   - А ведь она положила на вас глаз.
   - Вы думаете? - сотворил я удивленное лицо.
   - Поверьте мне, - убежденно произнес Мартынюк.
   - Но даже если это так, то что из этого следует?
   - Она очень властная женщина. Она мечтает только о власти. И вы ей нужны для того, чтобы получить тут власть.
   - Я - власть? Для этого я занимаю слишком ничтожное место в общине.
   - Ну не скромничайте, Сергей Вениаминович, всем известно о предложении, которое вам сделал наш в прямом смысле дорогой миллиардер. Да и Учитель имеет на вас виды. В это испытание он отправляет немногих, только тех, на кого рассчитывает и в дальнейшем.
   - А вы тоже, Александр Трофимович, рассчитываете на меня в дальнейшем?
   То, как отреагировал на мои слова Мартынюк, одновременно удивило и позабавило меня. Мы давно уже ступили на горную тропинку, рядом не было ни души, лишь изредка птицы проносились над нашими головами, однако мой спутник внимательно огляделся по сторонам, пытаясь определить нет ли кого по близости, но этого ему показалось мало, он приблизился ко мне и произнес почти шепотом:
   - Вам известно, что мистер Стюарт отписал нашему движению один миллиард долларов. Вы представляете, один миллиард.
   Это было сообщение, которое действительно могло взволновать практически любого, разве только если он не являлся сверхчеловеком, для которого деньги значение имеют ничуть не больше, чем морской песок. Но я не был еще сверхчеловеком и сомневался, что когда-нибудь им буду, поэтому ощутил, как учащенно забилось мое сердце. И, кажется, проницательный взгляд Мартынюка уловил мое состояние.
   - Тот человек, который возглавит движение, будет полностью распоряжаться этими деньгами. Так записано в завещание. Полностью ими распоряжаться. И никто не в праве требовать у него отчета.
   - Но мистер Стюарт может прожить еще долго.
   - Думаю, что он долго не протянет.
   - Это вам сказал Роджер.
   Мартынюк немного смутился, по-видимому, он понял, что ляпнул лишнее.
   - Да, мы как-то беседовали с ним, - небрежно проговорил он. - Сергей Вениаминович, я хочу, чтобы вы меня правильно поняли: я с Учителем уже много лет, мы ним вместе занимались организацией и коммуны и движения в целом. Не хочу преувеличивать свои скромные заслуги, но не будь меня, то ничего бы этого не было. Учитель - выдающаяся личность, но как организатор он ничего не стоит. А одними мыслями ничего не создашь, нужно приложить еще и руки. И учитель это хорошо сознает. Не зря же он мне дал второе имя Ананды, верного последователя Будды. И мне не безразлично, что произойдет после того... Вы понимаете, что я имею в виду.
   Миллиард долларов, кого же они могут оставить безразличными, подумал я.
   - Я не скрою от вас, с тех пор, как вы появились здесь, я внимательно наблюдаю за вами.
   - Говоря вашим языком, ведете слежку.
   - Ну не надо, Сергей Вениаминович, утрировать, я давно расстался с той деятельностью.
   - А она с вами рассталась?
   - Ценю ваше чувство юмора. Но вопрос слишком серьезен. Мои наблюдения показывают, как мучительно вы ищете свое место в коммуне. Конечно, вы со всеми познакомились, можно даже сказать, что с некоторыми подружились. Ведь только с друзьями в два часа ночи можно пить шампанское, - вдруг усмехнулся соратник Учителя.
   - Вот как, вы знаете и об этом. А говорите, что расстались с прежней профессией. Вы случайно не прятались там под кроватью. Жалею, что не заглянул под нее. Теперь всегда буду это делать.
   - Сергей Вениаминович, за годы своей работы в органах я выслушивал кое что и похлещи. Так что я не обижаюсь на вас.
   - Меня радует, что вы такой не обидчивый. - Я сам не знал, от чего, но почему-то у меня во время разговора с Мартынюком возникало искушение немного позубоскалить.
   - Вы уже поняли, что за женщина София.
   - Красивая, элегантная, умная. Я бы даже сказал, в ней ощущается нечто аристократическое.
   - Что есть, то есть, но это далеко не все.
   - А что же еще?
   - Эта женщина сейчас живет одним: она хочет стать наследницей Учителя.
   - Она его жена, это логично.
   - Жена, - согласился Мартынюк, - но они давно уже не живут, как супруги.
   - Но может быть, это духовный брак, особенно если учитывать возраст Учителя и некоторые другие аспекты его жизни.
   - Смею вас уверить, что этот брак возник далеко не как духовный. Могу вам по секрету сказать, что супруги не очень ладят друг с другом.
   - Предположим. Но какой же вывод я должен сделать из всех ваших слов?
   Но на этот раз словоохотливый Мартынюк не спешил с ответом. Он задумчиво шагал чуть впереди меня, и по его напряженной спине я ощущал, как тщательно обдумывает он предстоящее продолжение разговора.
   - Послушайте, дорогой Сергей Вениаминович, мы с вами уже не дети.
   - Без всякого сомнения, - подтвердил я это ценное наблюдение.
   - И вы должны отдавать себе отчет, как будут развиваться события.
   - А как они по вашему мнению будут развиваться?
   Внезапно Мартынюк так резко остановился, что я аж налетел на него.
   - Кто-то должен прийти на смену Учителю.
   - Непременно должен, как известно, святое место пусто долго не бывает.
   - Но почему бы этим человеком не стать вам. Или вы хотите, чтобы наследником Учителя стала эта властолюбивая баба?
   Ну вот, дорогой Александр Трофимович, кажется, наконец ты и выкладываешь свои основные карты. Более того, сразу, как азартный игрок, ходишь с козырной. Я посмотрел на него и увидел, в каком сильном напряжение он находится.
   - Допустим, что ваше предложение вызвало у меня некоторый интерес, - сказал я, понимая, что теперь каждое мое слово обретает ценность в миллиард долларов. - Но, как это будет выглядеть конкретно. Учитель назовет преемника - и не будет никаких проблем.
   - А если не назовет?
   Я недоуменно посмотрел на Мартынюка.
   - Я меня есть причины считать, что этот вариант очень возможен. Он может уйти внезапно. Он много раз говорил мне об этом. И даже если этого не случится, даже если он назовет имя преемника, то разве вы не знаете из истории, что далеко не во всех случаях эти люди занимали предназначенный им трон.
   - Александр Трофимович, да это же бунт!
   Ну давай, говори, колись, мысленно призывал я его.
   - Что ж, в мире случаются и бунты. Ничего особенного в этом нет.
   - Ну а какова моя роль в вашем бунте? - напрямик спросил я.
   Мартынюк с некоторым удивлением взглянул на меня.
   - Вы возглавите движение.
   Да они что все сговорились, все предлагают мне возглавить движение. Что это коллективное умопомешательство? А может, это еще одно испытание, вдруг пришла ко мне странная мысль. Решили проверить меня не только на одиночество, но и на искушение на власть. Совсем как Христа, которого тоже искушал дьявол, предлагая стать царем мира.
   И все же какое-то шестое чувство подсказывало мне, что тот дьявол, что шел сейчас рядом со мной, не испытывает меня, а говоря его профессиональным языком, вербует. Он понимает, что ни по своему весу в движении, ни по своим способностям у него нет никаких шансов самому его возглавить. Его задача остаться на роли серого кардинала, отца Жозефа. Да и по характеру это даже ему, пожалуй, больше подходит. Ладно, посмотрим, что он скажет дальше.
   - Но вы сами говорите, что кое-кто будет возражать. Так как нам переиграть ту сторону? Вдвоем это будет сделать совсем непросто.
   Несколько минут мы шли молча, Мартынюк почти и не скрывал, что размышляет о том, стоит ли продолжать свои откровения.
   - Конечно, вдвоем нам будет непросто. Но я надеюсь, что у нас появятся и другие союзники, - осторожно проговорил он.
   Скорей всего большего он сейчас не скажет, подумал я. Неплохой материал для того, чтобы его осмыслить, оставшись в одиночестве.
   - У меня как раз будет время подумать о том, что вы сказали, - произнес я.
   Мы уже удалились от расположения коммуны на порядочное расстояние. Увлеченный беседой, я почти не запоминал, каким маршрутом мы шли, и теперь мне было бы непросто самостоятельно найти дорогу обратно.
   - Нам долго еще идти? - спросил я.
   - Нет, мы уже рядом. Сейчас начнется самый трудный отрезок. Предстоит забраться вон туда, - показал Мартынюк рукой вверх.
   Я поднял голову и у меня невольно захватило дух. Мы находились в узкой, как вход в погреб, расщелине, из которой поднималась вверх почти отвесная стена.
   - Но мне век туда не забраться, - растерянно пролепетал я.
   - Заберетесь, - усмехнулся Мартынюк. - Однажды это у вас почти получилось. Здесь есть тропинка, конечно, она крутая, но взобраться можно. Это уже проверено, вы будете не первым, кто по ней будет подниматься.
   Я посмотрел на него, и в моей голове молнией сверкнула догадка.
   - Так вы не пойдете дальше со мной?
   - Я должен был вас довести только до этого места. Вот ваша сумка, привяжите ее к ремню. Вам понадобятся обе руки. Смотрите туда, видите дерево, там и начинается эта тропа, по которой вы поднимитесь вон на
  ту площадку. Там теперь будет ваше новое местожительство.
   - Но когда за мной придут?
   - Не знаю, это решать Учителю.
   А если он решит, что за мной вообще нет смысла приходить, невольно подумал я.
   - Мне пора, - объявил Мартынюк. - А вы начинайте подъем. Я должен удостовериться, что вы добрались благополучно до цели.
   - А если я не доберусь благополучно до цели.
   - Такова ваша судьба, - философски заметил он.
   - Судьба - это борьба божественного предназначения и свободной воли человека, Александр Трофимович.
   - Любопытная мысль, я ее запомню.
   - Это сказал Учитель.
   Подъем действительно оказался крутым и опасным. Пару раз я был на грани срыва, но божественная длань в последнюю минуту протягивалась ко мне и спасала от неминуемой гибели, и я продолжал, словно таракан по стене, ползти по отвесной скале дальше. Самое удивительное в этом путешествии было то, что я - человек отнюдь не героического склада почти не испытывал страха; словно некто невидимый и неизвестный поселил в меня уверенность, что на этот раз все закончится благополучно. Когда я изредка бросал взгляд вниз, то видел все уменьшающуюся фигуру наблюдавшего за моими мужественными усилиями Мартынюка. Но мне уже было не до него, мною владела лишь одна мысль - добраться до этой площадки.
  Наконец обессиленный я все же поднялся на нее. Несколько минут я лежал неподвижно, затем встал. Мартынюк увидел меня, махнул мне рукой, я тоже помахал в ответ. И затем отвернулся; надо было осматривать свои новые владения.
  
   * * *
  
   Я находился на небольшой площадке квадратной формы диаметром в четыре-пять метров. На ней не было никакой растительности, даже отдельные стебельки травы не пробивались сквозь панцирь скальной породы.
  Скала, по которой я полз, уходила вверх еще метров на сто. Ее острая, напоминающая пику средневекового рыцаря вершина, нависала прямо над моей головой. Рядом с собой я заметил узкий пролом, не без труда я протиснулся в него и оказался в темной пещере. Проникающие сквозь щели лучи немного освещали эти внутренние "покои", позволяя познакомиться с их интерьером. Мое новое жилище было совсем небольшим, его размеры совсем немного превышали мою комнату в коммуне. Судя по разбросанным на полу банкам, я был здесь не первым обитателем, скорей всего кто-то еще до меня проходил тут испытание одиночеством. Открытие этого убежище, несмотря на всю ее тесноту и отсутствие привычных для городского жителя удобств, сильно обрадовало меня, по крайней мере мне не придется жить под открытым небом и есть где спрятаться в случае непогоды.
   Я снова выбрался на площадку. Мой рюкзак одиноко лежал рядом с входом в мою новую квартиру. Что ж, посмотрим, чем они меня снабдили, что положено иметь по их мнению отшельнику. Однако содержимое сумки меня обескуражило своим аскетизмом: я обнаружил две двухлитровые бутылки с водой, семь консервных банок и кирпичик черного хлеба. Это был весь мой рацион на все время моего пребывания на этой скале. Ко всем прочим удовольствиям, меня ждут полуголодные, если не голодные дни; все зависит от того, сколько времени я тут пробуду. А если они вообще не придут за мной, вдруг уже не в первый раз подкралась ко мне мысль. Нет, об этом даже не стоит и думать.
   Я отнес рюкзак в пещеру и снова вышел наружу. Вид с площадки открывался великолепный. С одной ее стороны был виден сияющий на солнце лоскуток моря, от которого меня отделяли отроги гор, с другой - покрытые густой растительностью горные хребты. Любоваться этим устроенным природой представлением можно было долго и все же через некоторое время я почувствовал, что меня начинает одолевать скука.
   Чем занимаются люди, оказавшиеся в полной изоляцией от мира? Для человека, живущего обычной жизнью в городе или в селе, такой непривычный вопрос практически не возникает. Всегда много самых разных дел. А если они вдруг в одночасье оказываются исчерпанными, то на помощь приходят развлечения - великий борец с человеческим одиночеством - телевизор, газеты, книги, секс, выпивка да мало ли еще. А вот что делать человеку, лишенного всего этого набора?
   Я подумал о тех отшельниках, которые отправлялись в пустыню, и где многим из них было не так уж и плохо, о Симионе Столпнике, много лет прожившим на столбе. Чем занимались они, уходили во внутреннее пространство, пытаясь там отыскать, словно потерянную вещь, Бога? Но прежде всего стоит попробовать ответить на вопрос: зачем я здесь оказался? Конечно, я подчинился приказу Учителя, но только ли в этом дело? В конце концов я мог и отказаться, плюнуть на всех этих сверхчеловеков, которые на самом деле только об одном и думают, как получить вожделенный миллиард долларов. Но я не отказался, более того, я вдруг поймал себя на том, что с нетерпением жду возможности остаться одному, отрезать себя от остального человечества. И когда Учитель сказал мне, что надо отправляться на встречу с самим собой немедленно, я беспрекословно послушался его, потому что был этому рад.
   Так чем же мне тут заняться? Как странно, что когда человек оказывается совершенно один, когда перерезаны все пути, ведущие его к привычному существованию, то неожиданно он обнаруживает, что не знает, что с собой делать. Его, словно обручем, начинает со всех сторон сжимать пустота, окружавший с утра до вечера жизненный гам стихает, и он начинает сознавать, что внутри него нет ничего. Его такое активное и деятельное "я" становится ненужным, оно не может найти себе никакого применения, это наше "я" охватывает непреодолимая тоска по утраченному миру, который неожиданно приобретает все черты рая. И тогда к такому вынужденному отшельнику вдруг приходит прозрение: как выясняется, до этого момента его не существовало, на самом деле он был целиком заполнен тем, что окружало его, он был подобен мусорному баку, куда сбрасывали свои отходы, все, кому не лень. Но эти отходы, которые он ежедневно переваривал, позволяли ему жить, ощущать себя постоянно занятым. Но едва ситуация изменилась, и он лишился этого мусора, как тутже выяснялось: ничего своего у него нет, все заемное, все чужое, а он даже не подозревал об этом. Удивительно все устроено: человек вроде бы живет, о чем-то постоянно думает, что-то делает, чего-то добивается и подчас немалого, становится уважаемым членом общество, важно сидит в его президиуме. Но вот он оказывается один и что же - ничего в нем нет.
   Я сел на теплую поверхность скалы, посмотрел на часы - до передачи, которую я ждал, оставалось еще больше часа. Итак, я один и что же?
  Кто я, зачем я здесь, с какой целью пришел в этот мир, почему забрался на эту скалу? Прожил уже добрую половину жизни, написал несколько романов, до безумия любил одну женщину - и все напрасно, я сам себе напоминаю пустыню, по которой бредет неизвестно куда караван. Вот так штука. А еще писатель. Так смешно, что аж становится грустно. Может, тогда стоит начать сначала. Я, Лесин Сергей Вениаминович, 36 лет от роду, образование высшее, холост, детей нет, автор трех книг. Что я знаю? Понятие не имею. Вернее я знаю очень много, массу самых разных фактов из самых разных сфер, но что дает мне этот поток информации?
  Земля движется вокруг Солнца - это обнаружил Коперник. Спасибо ему за это. Но что мне с того? А если бы она вращалась вокруг Юпитера или Сатурна, чтобы это для меня изменило? Находился бы я на этой площадке примерно в тысячу метров над уровнем моря или был где-то в другом, в более комфортабельном месте? Или в этом случае вообще бы не появился на свет? Но причем тут это? А что причем? Если бы я не встретил Лену и если бы Лена потом не оставила меня, вступил бы я когда-нибудь в эту или какую-нибудь иную коммуну? Скорей всего нет. А может, и да. Если бы наши отношения сохранились, мы бы прожили до конца наших дней вместе, но так и не узнали друг друга, подобно людям сидящим на одном сиденье в автобусе, и как живут подавляющее большинство супружеских пар.
  И оба были бы уверены, что у нас все в порядке, что мы образцовая семья - хоть вешай наши фотографии на стенд и что так все и должно быть. Но этого уже не случится, нам никогда не быть друг с другом, да и стрелка моей судьбы направила мой поезд по другим рельсам. Но разве дело в той колее, по которой бежит тепловоз. Дело же в самом тепловозе, вернее в том машинисте, что ведет его. Итак, все сначала. Я - Лесин, Сергей Вениаминович нахожусь на этой горной вершине и что я здесь делаю? Если подходить к ситуации формально, то просто сижу, поджав под себя ноги и наслаждаюсь бархатным теплом предзакатного солнца. Но это то, что относится к моему телу, а к моей душе? К чему же стремится она, зачем ей понадобилось забраться на такую высоту? Отсюда ближе к Богу? Но это ерунда, Бог везде и близость к нему не зависит от того, как далеко мы отрываемся от земли. Дорога к нему пролегает совсем по иному маршруту.
   Я вспомнил уроки медитации, которые мне давала Лариса. А если попробовать войти в совсем иную реальность, может, это мне поможет выйти из тупика. Я принял подходящую для этого позу и стал медленно погружаться в теплые волны своего сознания...
   Из этого состояния меня вывела настигшая, несмотря на все дальние полеты моего медитирующего сознания, мысль о времени. Я взглянул на часы, поспешно включил приемник и стал искать нужную волну. И внезапно я вздрогнул; из транзистора вылетел голос моей Лены.
   Это было сродни чуду: я сидел за несколько тысяч километров от Москвы, в безлюдных горах, в окружении скальных пород и слушал свою любимую. Это была ее еженедельная передача, но я даже не пытался вникнуть в смысл того, о чем она говорит, я просто молча наслаждался божественной мелодией её голоса. Перед моим мысленным взором вставали картины нашей совместной жизни, они проносились в моем сознание подобно эпизодам фильма, я снова погружался в переживании тех блаженных минут, что подарила она мне. И как мерзко, как низко я пытался ей за них отомстить. "Кто тот, кого всю жизнь мы любим?". Знаю ли я это сейчас?
  Скорей всего нет, но именно здесь, сидя на голых остывающих камнях, я ближе чем когда-либо подошел к отгадке этого самого загадочного, самого сокровенного на земле вопроса. Я не мог ответить на него вербально; это новое понимание было очень трудно выразить в словах и мыслях и если я бы попытался это сделать, то они бы зазвучали приблизительно и фальшиво. Да и зачем это делать; подлинное осознание всегда интуитивно, ибо исходит не от ментального, а от какого-то другого моего "я", находящегося на такой глубине моего существа, что в повседневной жизни я даже не могу его ощущать.
   Я снова вернулся к голосу Лены; она даже и не представляет, сидя в своей уютной московской студии, что он словно птица парит сейчас между гор. Я взглянул на часы; до конца передачи оставалось всего пару минут. Еще несколько мгновений, еще несколько вылетевших из приемника аккордов слов - и я вновь лишусь Лены. Она закончит эфир, пойдет в буфет, где непременно закажет чай с пирожным - так она всегда отмечает это событие, потом станет собираться домой. Может быть, у входа в радиостанцию, у того самого входа, где в ожидании ее столько время отдежурил я, ее будет ждать этот человек. Сейчас я подумал о нем без малейшего всплеска волны ревности. Они отправятся к себе домой, накроют на стол, станут обмениваться впечатлениями о прошедшем дне; затем настанет ночь - и они займутся любовью. Он будет целовать ее тело, тело, которое мне известно во всех подробностях и деталях, во всех ее изгибах и потайных местах... Что ж, так и должно быть, у каждого свой жребий, ему выпал находиться рядом с ней, мне - тут, одному в горах. Нет ничего глупее в жизни, чем жаловаться, проклинать судьбу, считать себя обделенным, несправедливо обиженным. Это вечный удел нищих духом. У меня нет причины роптать на нее, она подарила мне встречу с женщиной, к которой до конца своих дней я буду обращать один и тот же неисчерпаемый вопрос: "Кто тот, кого всю жизнь мы любим?" и на который буду искать, находить и снова искать ответ. Разве в этом и не заключается великий смысл любви?
   Быстро наступил вечер, мой первый вечер на этом затерянном в горах выступе. Я открыл банку консервов, отрезал ломоть хлеба, отпил немного воды. Почему-то мне почти не хотелось есть, у меня вообще было странное состояние почти полного отсутствия физиологических желаний, словно кто-то невидимый и неизвестный, но угадываемый постарался сделать так, чтобы ничего не отвлекало бы меня от встречи с самим собой и с Богом, что, наверное, является одним и тем же. Я вышел из пещеры, где ужинал, сел на камень. Над моей головой висела сотканная Создателем гигантская паутина звезд, млечный путь уводил мой взгляд в неведомые дали. Пораженный открывшейся мне красотой, я, не отрываясь, смотрел на сияющий холодным светом купол. И вдруг я ощутил, как начинаю исчезать, сливаться с этим далеким миром, мое такое суетливое, постоянно чего-то требующее "я" куда-то пропадает, испаряется, как вода из подогреваемой на плите кастрюли, и на меня нисходит божественное просветление. Все то, что еще совсем недавно составляло мою жизнь, вдруг перестало существовать, стало абсолютно ненужным, отвалилось, как корка на зажившей ранке. Я не бывало ясно ощутил свое единство со всем мирозданьем, свою укорененность в ней. Я - тоже звезда, я - тоже излучаю свет, все люди - звезды, только почему-то забывают об этом. Нагруженные, подобно телеге дровами, грудой дел, пустых устремлений мы легко и беззаботно утрачиваем это единство, забываем о том, что мы тоже частицы необъятного космоса, что мы жители не только небольшой планетки, но и полноправные граждане всей Вселенной, а потому и обязаны жить по великим космическим законам любви и добра.
   Я стал выбирать свою звезду и почти сразу нашел ее; она была не очень большой, но яркой, она сверкала и переливалась подобно бриллианту, ее лучи казалось устремлялись прямо на меня. Рядом с ней сверкала еще одна звездочка, чуть поменьше, и я понял, что это Лена. Пусть в жизни мы не вместе, зато там, в вышине, где и проистекает подлинное существование, мы навеки рядом. А раз так, чего я еще могу желать.
   Я спал всего несколько часов, но, проснувшись, ощутил небывалую бодрость и подъем. Я выбрался из пещеры, был ранний час, солнце только еще начало свое ежеутреннее восхождение, и остатки темноты, словно черные лоскуты материи, кое-где еще стыдливо прикрывали вершины гор. Я сидел на холодном камне и с наслаждением собирал своим телом еще робкую теплоту первых солнечных посланцев. Мне не было скучно, наоборот, я испытывал невероятное блаженство от того, что могу вот так просто расположиться на этой скале и встречать рассвет. Я вдруг вспомнил строки из самой любимой книги Учителя "Так говорил Заратустра:"Великое светило! В чем было бы счастье твое, не будь у тебя тех, кому ты светишь?". А ведь это действительно так, если у солнца есть душа, а в этом не стоит и сомневаться, оно должно сейчас радоваться от того, что светит и согревает меня своими лучами. Как было бы скучно и тоскливо ему освещать и согревать планету, где нет ни одного живого существа, где все мертво, холодно и неподвижно. Человек нужен солнцу не меньше, чем солнце человеку, мы живем и умираем вместе, только у человека век короче. Но разве это столь важно, важно другое, стать во время своей короткой жизни солнцем, зажечь свой внутренний светильник и осветить им все вокруг. А что делаем мы, не жалеем стараний дабы погасить его, потому что в темноте нам спокойней, ибо не видим собственного уродства.
   Я позавтракал очередной порцией консерв, сделал несколько глотков из бутыли с водой. Я наткнулся на старую, уже немного покрытую ржавчиной консервную банку, оставленную моим предшественником, и ко мне пришла мысль поискать другие следы его присутствия. Интересно, кто же это был, знаю ли я его? Я стал обыскивать мое жилище. Мое внимание привлекла стеклянная бутылка, мне показалось, что внутри нее что-то есть. Я отвинтил пробку и извлек листок исписанный бумаги. Мое сердце забилось учащенно, я слишком хорошо знал этот почерк. Значит, здесь тоже был Игорь. Как я сразу не подумал о нем, ведь я же повторяю его путь. Я стал читать.
   "Не знаю, прочтет ли кто-нибудь эти строки. Да это и не важно. Даже лучше, если они навсегда останутся закупоренными в этой бутылке, подобно чувствам в душе. Я пишу просто потому, что испытываю желание высказаться. А так как никого рядом нет, то иного способа это сделать я не имею. Да и бумага всегда была лучшим моим собеседником, более отзывчивым, терпеливым и понимающим, чем даже самые близкие друзья. Что же со мной случилось в эти одинокие дни? Я вдруг почувствовал, что не существую в этом мире, эта бездна, что окружает меня, целиком поглотила все мое существо. Я был отправлен сюда для того, чтобы найти себя, вместо этого я окончательно себя потерял. Все то, чем я владел, все то, из чего я по кусочку, по винтику и гайке собирал свою личность, оказалось ненужным, ничего не стоящим барахлом. Это понимание явилось ко мне неожиданно, но от того может быть особенно непримиримо. Все, что я знаю, все, что умею, все, к чему стремился и стремлюсь здесь под этим небесным куполом кажется смешным и нелепым, кажется таким мелким, ничтожным, что становится непереносимо противно от того, что всем этим убогим набором я пытался до краев наполнить свою жизнь. Я, как и все мы, был слишком увлечен своей персоной, но что из себя она представляла? Человек, увлеченный собой, увлечен собственным ничтожеством - вот потому-то он и не способен подняться даже на одну ступеньку. Я жил в скучном мире иллюзий, который сам же усиленно поддерживал, так как подсознательно боялся, что однажды он рухнет, как сгнивший сарай. Полагал, что люблю жену, но здесь я ясно понял, что никакой любви и в помине нет, все это обман. Какое я имею отношение к этой женщине, а она - ко мне? А дети, что я испытываю по отношении к ним? Еще недавно я был уверен, что не чаю в них души, что они являются смыслом моего существования. Но, заглянув в самого себя, я могу честно признаться: я к ним также равнодушен, как и ко всему остальному. Я считал себя талантливым писателем, мне казалось, что я наполняю свои книги живительным соком, а оказалось, что это просто обычная водопроводная, пропитанная хлоркой, вода. Я чувствую себя абсолютно опустошенным, так много было во мне содержания - и вдруг все исчезло в один миг. Но вот вопрос на засыпку: как жить, если не знаешь, кто ты, зачем ты, что тебе делать? Чего они добиваются от меня, им кажется, что они созидают, а они разрушают. Они полагают, что избавляют нас от иллюзий, а они избавляют от всего. Они не понимают, что иллюзия - это одна из разновидностей реальности, причем, самая основная, самая распространенная разновидность, без которой не могут существовать миллиарды людей. Если ее однажды у них отберут, как отбирают у выросших детей соску, если покажут им, что их на самом деле нет, что они фикции, что они не люди, что они всего лишь биомассы, а может быть, даже и не биомассы, а вообще полная пустота, то по всей планете пронесется вихрь отчаяния. Конечно, многие не поверят этому, а многие просто не поймут, о чем вообще речь, но ведь и тех, кто поверят и кто поймут, будет предостаточно. Страшно представить, что произойдет в этом случае. Нельзя вот так безжалостно вторгаться в человеческие представления, пустой человек не в состоянии переносить свою пустоту, ему необходимо как можно скорей ее хотя бы чем-то заполнить. Этот наполнитель сам по себе является тоже пустотой, но этой пустоты так много, что кажется, что она уже не пустота...
   Сегодня ночью мне было виденье. Я сидел на холодном камне и смотрел на звезды. И вдруг мне почудилось, что откуда-то сверху прямо в глаза мне забил тонкий, но сильный луч света. Он слепил меня, и я не мог ничего рассмотреть. Я лишь видел контур не то фигуры, не то нечто напоминающее ее. И затем я услышал глас. Приходил ли он ко мне из пространства или звучал прямо в голове, я так и не определил. Он спросил меня: "Знаешь ли ты кто-ты теперь?" "Нет, - ответил я. - Но кто ты?" "Разве это столь важно, обрати взор к себе. Что тебе до того, кто я: Бог ли, дьявол ли, видение ли или кто-то еще. Люди так бояться, что будут поклоняться не тому, кому нужно, выясняют до крови, кому они должны молиться. Будто это имеет какое-то значение. Пойми, Бог, Сатана, ангелы - вся эта небесная армия ничего для тебя не должна значить. Люди желают непременно поклоняться Богу, но внутри они гораздо ближе к дьяволу. Но если ты настаиваешь, я открою тебе тайну - я твоя душа". "Но разве моя душа не в моем сейчас теле?" В твоем, но бывают моменты, когда она покидает его, чтобы поговорить со своим обладателем. "Что же ты хочешь мне сказать?" В общем совсем немного. Ты обескуражен, ты опустошен, единственно чем ты полон - это сомнениями. Но на самом деле ты находишься у границы новой жизни. Ты можешь ее перейти, а можешь отступить назад. Я не могу ничего тебе советовать, я и так взяла на себя слишком большую смелость и сделала то, чего не должна была делать - заговорить с тобой, сказать тебе о том, на каком рубеже ты находишься. Нам непозволительно так поступать, мы не имеем право влиять на решения и поступки людей_3"_0."Но ведь ты же моя душа, разве ты можешь оставаться безучастной к тому, что творится со мной". "Я и не безучастна, но одно дело быть не безучастной, другое - влиять на тебя. Запомни: ты свободен, человек всегда, в любых ситуациях свободен. И когда он чувствует себя несвободным, он свободен. Потому что он свободно избрал себе чувство быть несвободным. Ты можешь поступить так, как сочтешь для себя лучшим. Даже если ты решишь уйти из жизни, о чем ты все время думаешь. Я не приветствую это твое намерение, самоубийство - это страшный грех, но я буду уважать твое решение. "Но разве ты не можешь мне помочь?" "Нет, я не могу избавить тебя от свободы, от свободы не может избавить тебя даже Бог, ты должен сам принять решение." "Но отчего мне так и тянет покончить с собой, это хотя бы ты можешь мне разъяснить?"
  "Потому что не хочешь обрести меня, потому что ты не желаешь ни от чего отказываться. Ты все потерял, но вместо того, чтобы обрадоваться потерям, скорбишь о них, пытаешься возместить их таким же непрочным и бессмысленным. Ты сам не веришь в то, что хочешь найти и все же хочешь найти. От этого ты приходишь в отчаяние и чтобы избавиться от него, стремишься уйти". "Но почему я не могу отказаться от прежнего себя?" "Прости, но я больше не могу с тобой говорить, я должна снова слиться с твоим телом до тех пор, пока ты не решишь сам расстаться навсегда с ним. У нас душ есть свои законы, и если я немедленно это не сделаю, то буду наказана. Нам не дано право общаться с живыми людьми так, как я общаюсь сейчас с тобой. А потому прощай"
   Когда я очнулся вокруг меня по-прежнему царила ночь, с небес струился свет, но слепящего луча больше не было, мои глаза смотрели на мир свободно. Был ли этот разговор на самом деле или он пригрезился мне, я, наверное, никогда не узнаю. Да это ли важно. Внезапно я заплакал, не помню когда это случилось со мной в последний раз, скорей всего в далеком детстве. Я плакал долго и не пытался понять причину текущих по моим щекам слез. И тогда я почему-то решил, что должен описать то, что со мной здесь произошло. Не знаю, зачем я это делаю, может, просто по писательской привычки все записывать. Я один и отныне где бы и с кем я не буду, я останусь один. Если кто-нибудь случайно наткнется на эти записи, то пусть он знает: остаться один на один с собой - это самый большой риск для человека. Прошу этого человека оставить эту записку в том же месте, где она была им найдены".
   Солнце уже взошло и с каждой минутой становилось все жарче. Я перевел дух: у меня было странное чувство, что я только что слышал живой голос Игоря, беседовал с ним. Я узнавал его интонации, обороты речи.
  Почему он мне так ничего не сказал? Не доверял или предохранял от возможных последствий. В наших отношениях всегда присутствовал элемент покровительства с его стороны. Хотя он был старше меня всего на год, но подсознательно я к нему относился как к отцу. И хотя я не помню, чтобы я к нему обращался за помощью, но я всегда знал, что если она мне понадобится, у меня есть человек, кто не задумываясь, сделает все, чтобы помочь мне.
   Меня вдруг охватила ненависть к Учителю, к этой дурацкой коммуне, ко всем, кто там находится. Это они убили его, они разрушили в нем все, что он так долго в себе создавал, они показали ему, что все его постройки ничего не стоят, что он пустой и никчемный человечишка, цена которого - копейка. И ведь тот же самый эксперимент они проводят и на мне - и уже многого добились. Я уже почти от всего отказался, чем раньше жил, что представляло для меня наивысшую ценность. Говорят о сверхчеловеке, но и их сверхчеловек имеет определенную стоимость в один миллиард долларов. Внезапно мне захотелось немедленно покинуть эту площадку, я не желал больше оставаться тут ни минуты. Я подошел к ее краю и посмотрел вниз. По дну ущелья протекала малюсенькая речка, она быстро несла свои немногочисленные темные воды куда-то вдаль, а ее берега поросли редким кустарником. И в этот момент что-то произошло со мной, я успокоился, бушевавшая во мне ярость утихла, подобно урагану на море.
   Я вернул на место найденное мною послание Игоря, прочно завинтил бутылку. Интересно, найдет ли кто-нибудь его еще или этот бесценный документ рассыпится здесь от времени. Вряд ли его стоит пересказывать Инне, не думаю, что содержание этого письма внесет успокоение в ее истерзанную душу. Скорей наоборот, поселит в ней дополнительное беспокойство. А вдруг у нее появится желание понять, что же все-таки произошло с ее мужем. От этой мысли мне, несмотря даже на жару, стало на мгновение холодно. Я не рискну подвергать ее такой опасности, на ее попечение двое маленьких детей - вот пусть оставшуюся жизнь и заботится о них.
   Мне стало немного даже смешно; только что я распорядился судьбой человека. Но вот вопрос, который меня должен заботить, пожалуй, более всего: каким образом это письмо повлияет на мою дальнейшую жизнь, на мое пребывание в коммуне? Я попытался с ходу найти ответ и почувствовал полную растерянность: у меня его не было, мой мозг отказывался давать мне любые рекомендации. В самом деле до чего же быть трудно наедине с собой; когда ты окружен людьми, то можешь копировать их действия, попросить у них совета. Правда подавляющее их число оказываются никуда негодными, но разве дело в этом. Мы обращаемся за советом не столько ради того, чтобы найти решение беспокоящих нас вопросов, сколько ради того, чтобы ощутить психологическую поддержку. Чужие суждения позволяют нам быть более уверенными в правильности собственных поступков даже если они полностью им противоречат; просто мы постоянно нуждаемся в чьем-то присутствии. А здесь, когда вокруг ни души, когда ты действительно понимаешь, что находишься один во Вселенной, то абсолютно все выглядит иначе. Все укоренившиеся представления вдруг теряют свою силу, кажутся нелепыми, недостойными внимания. И ты внезапно очень ясно понимаешь, что все должен начать с начала, с нуля, по сути дела заново родиться, что прежняя жизнь уже как бы не существует, она уже как бы и не принадлежит тебе, она осталась там, за высокими отрогами гор. Но именно с этим и не смог смириться Игорь; все, что было до того, как он очутился тут, потеряло для него смысл, но эта потеря оказалась для него непереносимой. Чего-то не хватило ему, чтобы сделать еще один шаг вперед, вместо этого он сделал шаг назад, но оказалось, что этот шаг в пустоту, в оконный проем...
   Неожиданно я заснул. Судя по тому, что когда я открыл снова глаза, начало темнеть, мой сон длился долго. Он явно пошел мне на пользу, я чувствовал себя бодро, мозг работал, как только что приобретенный агрегат, ясно и четко. Я вдруг задумался над вопросом, а чтобы я делал, если бы мне подобно древним отшельником предстояло провести в полном одиночестве не несколько дней, а многие годы; в чем эти необычные люди находили тот источник, что давал им силы справиться со столь длительным одиночеством. Религиозная экзальтация? Но как любая экзальтация она не может продолжаться вечно, она требует чересчур много эмоций и неизбежно настает момент, когда этот аккумулятор энергии начинает оскудевать. Убежденность в правоте своего дела, в важности своей миссии? Но ведь никого дела у них не было, все дела остались там, откуда они ушли. И какая миссия может быть у тех, кто добровольно изолировали себя от остального общества? Значит, человек действительно самодостаточен, значит он настолько внутренне обеспечен, что этих сокровищ ему хватает, чтобы до конца своих дней оставаться наедине с собой. А мы не только ничего не знаем об этом, но и не хотим знать, какие только мелочи, какая только ерунда занимает все наше время; страдаем из-за того, если нам что-то недостается. А там в глубине наших душ, в полной тишине, прикрытый непроницаемым мраком, лежит клад, которого достаточно, чтобы всю жизнь чувствовать себя самым богатым человеком Вселенной. Клад, который так и остается нетронутым.
   На небе снова зажглись звезды, я сидел на камне и смотрел на них. Я ни о чем сейчас не думал, никакие корабли чувств не бороздили океан моей души, она была абсолютна спокойна, как море в безветренную погоду. Я не знал, почему на меня вдруг снизошло это небывалое успокоение, но воспринимал его как высший дар, который может когда-либо получить человек от Всевышнего. Не было желаний, не было стремлений, и снаружи и внутри меня царила тишина. Но это была удивительная тишина, тишина сопереживания своего единства со всей необъятной Вселенной, с луной, чей бледный диск завис над моей головой, с далекими светилами, отправляющие к нам на землю в длительные путешествия своих светозарных сыновей. Я был вместе с миллионами людей, с их заботами и тревогами, я ощущал биение их сердец, я несся в потоках их мыслей, вместе с ними я любил их любимых и печалился, если они не отвечали взаимностью. Никогда я еще не был столь велик, столь огромен и одновременно столь мал, мне вдруг открылась великая истина: когда суетливое "я" человека сужается до точки, которую практически не ощущаешь, когда она становится невероятно малой, в тысячу раз меньше песчинки, человек становится необъятно большим, он вырастает до космических размеров, весь мир становится его владением, но в не нашем привычном понимании этого слова, а совсем в другом, не имеющим с ним никакого сходства. Он просто сливается с окружающем его пространством в одно прекрасное звучание, все исчезает, но и все остается; наступает новая эра, эра любви и гармонии.
   Я пытался понять, почему, находясь на этой площадке, с его тонкой душой не почувствовал это Игорь, чем заняты были его мысли, какие им владели чувства? Ничего я этого не знал и никогда уже не узнаю, его записка не давала исчерпывающего ответа на этот вопрос. Я не мог поверить, что смотря на этот ослепительный небесный купол, он предавался только лишь печали, что божественный свет не проникал в него, что в распростертом вокруг него мирозданье он видел лишь купель отчаяния и отчужденности. Как странно переплелись наши жизни, как похожи и не похожи оказались наши линии судьбы; я вдруг подумал о том, что я как бы исправляю его ошибки, делаю все возможное, дабы избежать его трагедии.
   Хотя была глубокая ночь, но мне совсем не хотелось спать. Я продолжал смотреть на звезды, с грустью думая о том, что пройдет немного времени, и эти великолепные кристаллики растают в свете наступающего утра. Теперь, кажется, я начинаю понимать, чем жили отшельники, что наполняло их души в уединении, почему они не желали возвращаться в мир. Нет, это не они были одиноки, это мы все ужасно одиноки в своих семьях, в своих офисах, на своих модных курортах, в своих кинотеатрах и цирках, сидя вечерами в уютных креслах у телевизоров с газетой на коленях. Мы настолько одиноки, что даже боимся себе в этом признаться, мы заполняем свое одиночество всем, чем попало, как пугливые серны убегают от преследующих их хищников, так и мы готовы лезть на Джамалунгу, штурмовать полюс, путешествовать из одних объятий в другие лишь бы не дать пробраться внутрь себя этому страшному зверю - одиночеству. А тот, кто почувствовал свое единение с миром, ему не нужно никуда идти, он уже здесь, он здесь, где бы он не был, в любом месте он у себя дома, потому что уже пришел, пришел к себе. А тот, кто пришел к себе, уже никогда не уйдет с этой конечной станции любого маршрута.
   Теперь я стал размышлять о том, что же после всех этих прозрений и откровений делать мне? А если остаться тут навсегда, под этим возведенным неведомым архитектором величественным куполом. Ведь все, если подумать, со мной: со мной моя любовь к Лене, со мной то единение со всем миром, которое я чувствую тут, и которое мне никогда не испытать там, в бесконечной суете нашего мира. Кем я там буду, чем займусь:
  стану снова писать никому ненужные книжки, добиваться славы, денег, комфорта, женщин, до которых мне нет дела. Но как смешны и ничтожны все эти атрибуты человеческого существования, мы тратим на их достижение все свое время, ради них расплескиваем чашу своего бытия - и что получаем в замен? Уходим такими же неудовлетворенными, как и и пришли.
  И фатально не понимаем, что все уже у нас есть и на самом деле нам абсолютно ничего не надо; да и какой смысл строить то, что неизбежно однажды разрушится.
   Мысль остаться тут навсегда все сильнее захватывала меня; не желаю возвращаться, не желаю снова погружаться во все эти дела, я один, и я совершенен потому что одинок, со мной Бог, а кто с вами - несчастные люди, озабоченные одним: как выжить в этом неустроенном мире. А в нем надо не выживать, в нем надо жить; человек приходит в мир, дабы познать себя, дабы установить свою неразрывную связь с мирозданьем, а не для того, чтобы обставить модной мебелью свою трехкомнатную квартиру. А я больше не хочу ничего обставлять, отныне мой дом - Вселенная, а ей не нужна наша мебель, она бесконечно прекрасна и без нее. Итак, решено, я остаюсь и, когда придут за мной, я скажу посланнику людей о своем решении. Попрошу принести еды, питья и буду жить. А что будет дальше, не хочу даже думать об этом. Да и разве это так важно, сколько я здесь проживу, жизнь не измеряется годами, она измеряется мгновениями, теми мгновениями, когда человек чувствует, что между Всевышним и им нет больше расстояния, что он - его частица и что отныне и навсегда они подобно двум любящим сердцам вместе.
  
   * * *
  
  
   Я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я к своему великому удивлению увидел Мартынюка.
   - Просыпайтесь, просыпайтесь, - повторял он, - нам нужно идти.
   - Что-нибудь случилось? - спросил я, постепенно возвращаясь из путешествия в мир сна.
   - Меня послал за вами Учитель. Он просил срочно прийти. Владимир пытался покончить жизнь самоубийством.
   - Опять. Что же он сделал на этот раз?
   - Перерезал вены. Его спасла Лариса. Она почувствовала что-то неблагополучное, ей удалось вышибить дверь ванной комнаты. Он истекал кровью. Если бы она опоздала на минут пять, то как знать...
   - Я готов, можем двигаться в путь.
   Я окинул взглядом пещерку, на мгновение задержался глазами его на камне, под которым лежала бутылка с посланием Игоря. Что ж, до свидание, увижу ли я тебя когда-нибудь еще. Быть может, я здесь провел лучшие и самые важные в своей жизни часы.
   - Нам надо спешить, - поторопил меня Мартынюк.
   Спуск в лощину, несмотря на всю сложность и опасность трассы, оказался более легким, чем подъем. И уже через полчаса мы бодро зашагали по тропинке.
   - Вы обросли за эти дни, стали похожи на настоящего отшельника, - вдруг хихикнул Мартынюк. - А вам идет этот вид. Может, это и есть подлинное ваше призвание?
   - Может быть, - кратко и сухо отозвался я. Вот уж с кем я не собирался делиться тем, что произошло со мной за эти дни.
   - А о вас все говорили, - сообщил мне Мартынюк.
   - Кто все?
   - Все - это все: София, Ирина, Лариса. Вы пользуетесь успехом у женщин, - снова хихикнул он.
   Да что это с ним, подумал я, никогда раньше я его не видел таким. Он чем-то явно доволен.
   - Что-нибудь произошло еще? - поинтересовался я, пытаясь проникнуть в тайну хорошего настроения этого прохиндея.
   - Учитель назвал дату мистерий. Они произойдут через два дня.
   - И что из этого?
   - Как что, - даже удивился моему вопросу Мартынюк, - все собираются на них. Будет много гостей, некоторые уже приехали.
   - Гости - это хорошо, - неопределенно сказал я. Какая-то связь между мистериями, приездом гостей и хорошим настроением Мартынюка безусловно была, но какая я пока не мог определить.
   - А вы подумали о моем предложении? - вдруг совсем по иному, даже излишне серьезно спросил он.
   - А каком предложении?
   - Как о каком? Разве вы забыли наш разговор.
   И только теперь до меня дошло, о чем идет речь. Это было удивительно, но за все то время, что я находился на этой площадке, я ни разу не вспомнил о предложении Мартынюка.
   - Я не думал о вашем предложении, - честно признался я, не испытывая при этом никакого раскаяния.
   - Не думали? - Казалось, что изумлению моего собеседника нет предела.
   - Не думал, - подтвердил я.
   - А о чем вы думали, позвольте вас спросить?
   - О чем думают отшельники, вы разве не знаете? О Боге.
   Мартынюк явно ожидал продолжение моих признаний, но вместо этого я молчал.
   - Так о чем же все-таки конкретно?
   - Скажите, дорогой Александр Трофимович, а у вас не возникало желания тоже испытать всю прелесть отречения от мира?
   Я перехватил настороженный взгляд Мартынюка.
   - Пока мне и так хорошо.
   - А вдруг там еще лучше. Поверьте, одиночество - самое полезная вещь на свете. Каждый человек просто обязан пройти испытание одиночеством. Лучшей психотерапией не сыскать.
   - Не смею с вами спорить, но думаю, от меня это никуда не уйдет. Пройти это, как вы говорите, психотерапию никогда не поздно.
   - Не знаю, не знаю, может, случится так, что будет и поздно. Одиночество полезно тогда, когда человеку есть что сказать себе. А если наступил момент, когда и поговорить с самим собой не о чем, то тогда я не позавидую этому человеку, его ждут тяжелые минуты.
   - Надеюсь, они вас обошли стороной?
   Я покосился на Мартынюка - и промолчал. Я понимал, что ему о многом хочется меня расспросить, но особого желания не то что откровеничать, просто разговаривать с ним я не испытывал. Я думал о Владимире, о том, что я ему сейчас должен сказать. Этот кризис был прогнозируем, но от этого моя задача отнюдь не становилась легче.
   - Кроме Владимира со всеми остальными все в порядке? - поинтересовался я.
   - Как вам сказать. Вроде бы да.
   - А не вроде бы.
   - Меня беспокоит Учитель.
   - Учитель?!
   - Мне кажется, в последнее время он нервничает.
   - Что же с ним происходит, вы же Ананда, его правая рука, должны знать.
   - Если бы, - глубоко и искренне вздохнул Мартынюк. - Вы еще недостаточно знаете Учителя. Он далеко не со всеми откровенен. Он удостаивает своей откровенностью только избранных.
   - Вот как.
   - Я почти уверен, что именно с вами он будет откровенней всего.
   - Почему вы думаете, что именно мне будет оказана такая великая честь?
   - Я в этом убежден. На вас вся надежда.
   И этот надеется только на меня, безрадостно подумал я. Неужели я в самом деле так много значу для судеб мира? Почему-то другие убеждены в этом моем предназначение гораздо больше, нежели я.
   - Сергей Вениаминович, вы очень многое можете сделать, принести большую пользу.
   "Вот только вопрос, кому?" - мысленно спросил я его, но вслух ничего не сказал, так как вдали показался такой знакомый мне дом-дворец. Мое отшельничество завершилось.
   Мне очень хотелось привести себя в порядок: соскрести с щек пышную растительность, принять душ, но все эти благие дела я решил отложить и без промедления направился к Владимиру. Он лежал в своей комнате, как и положено самоубийце таким способом, с перевязанными венами, рядом с ним сидела его верный страж и ангел-хранитель - Лариса. Мой странный вид несколько ошеломил девушку и ее и так большие глаза сделались еще крупней. Я улыбнулся ей и опустился на стул.
   - Что произошло, Владимир? - спросил я.
   Несколько мгновений он смотрел на меня, но разгадать смысл его взгляда мне было не по силам, уж слишком много всего в нем было намешено. И я был прав, потому что то, что я услышал через секунду, ошеломило меня.
   - Вы оставили меня, - тихо проговорил Владимир.
   - Но ты же знаешь, где я был.
   - Вы оставили меня, - упрямо повторил он.
   - Я думал о тебе. - Это было правда и одновременно неправда; за то время, что я находился в горах, я не вспоминал непосредственно о нем, но его образ постоянно присутствовал где-то на периферии моего сознания, он влиял на все, что происходило там со мной. - Я был с тобой, я отправился туда в том числе и из-за тебя.
   В глазах Владимира я прочитал вопрос.
   - Неужели ты не понимаешь, ты с твоим умом? - сказал я.
   - Вы хотите сказать, что там вам удалось ощутить единство со мной?
   Все же он молодец, он действительно умница, мысленно похвалил я его.
   - Понимаешь, до того, как я побывал там, я по-настоящему не понимал твоих проблем. Может быть, на интеллектуальном уровне я их и сознавал, но не чувствовал всей бездны твоего отчаяния. Мне все это казалось каким-то странным изыском сверхгениального мальчика. И только находясь в горах, я ясно ощутил, как мечется твоя душа в твоем теле, как не могут эти две твои половинки прийти к согласию между собой. Беда твоя в том, что ты стремишься к просветлению, но никак не можешь его достичь. Я знаю, что ты дошел до предела интеллектуального развития, и это тебя бесконечно мучит. Ты получил от природы слишком много, но потому она и требует от тебя сделать гигантские усилия, чтобы полностью измениться, чтобы найти смысл жизни в новых, еще невиданных поисках. Я не такой умный, как ты, я не так много знаю, как ты, но может быть, в этом и заключается мое преимущество. Там, не думая конкретно о тебе, я понял в чем заключается твоя проблема: ты превзошел, а потому и выпал из той жизни, которую ведем мы все. Тебе необходимо отыскать свой пласт бытия, найти ту нить, что свяжет тебя со всем мирозданьем. Сейчас ты чувствуешь себя лишним в этом мире, но это не так, ты не лишний, ты нужен ему гораздо больше, чем многие другие. И мне даже странно, что ты это не осознаешь. Мой тебе совет: не пытайся ничего никому доказать, не пытайся утвердить себя среди тех, кому по своему развитию все равно не подняться до тебя. Забудь о них, как о неприятном сне.
  Тебе предстоит длинная дорога в неведомые еще никому дали, но это же великое счастье. Почему тебя это смущает, неужели покончить собой легче, чем вступить на предназначенный тебе путь? Ты погряз в себе и тем самым отделил себя от всего мирозданья, от собственной природы, ты забыл, что ты часть, а не целое. Там, в горах это понимаешь особенно глубоко. Быть целым заманчиво, кажется, что таким образом ты становишься совершенным, сверхчеловеком, но на самом деле быть целым - это быть ограниченным. Это-то тебя и беспокоит, ты не умещаешься в собственных границах, которые сам же и очертил. А есть другая целостность, неизмеримо большая. К ней и лежит твоя дорога. Твоя беда в том, что ты совершенно не любишь себя, потому-то и хочешь от себя избавиться. Ты обвиняешь меня в том, что я оставил тебя, но это ты оставил себя. Но ты сознательно закрываешь на это глаза? Но и пока ты их не раскроешь, мне не помочь тебе.
   Я перевел дух. Я поймал себя на мысли, что, кажется, впервые в жизни заговорил почти как Учитель. Может быть, в самом деле во мне таится дар проповедника и теперь он начинает постепенно пробуждаться, выходить наружу. Если это так, то это может существенно повлиять на дальнейшую мою судьбу. Но об этом я поразмышляю как-нибудь на досуге.
   - Я должен подумать о том, что вы сказали, - услышал я тихий голос Владимира. Я увидел, как его перевязанная рука вытянулась вперед и несильно пожала мою ладонь.
   - Я к тебе скоро зайду, - пообещал я.
   Я вышел в коридор, за мной последовала Лариса. Ничего не говоря, она поцеловала меня в мою щетину.
   - Какой вы колючий, - тихонько засмеялась она. - Я вам так благодарна. Мне очень хочется с вами поговорить, о том, что было там.
   - Буду рад, заходи чуть попозже, когда я приведу себя в порядок.
   Я вошел в свою комнату в надежде провести хотя бы несколько минут в гордом одиночестве. Первым делом я взглянул на себя в зеркало: в самом деле себя такого я еще никогда не лицезрел. И дело заключалась не только в густой и длинной щетине, а в каком-то странном, незнакомым выражении лица. Это лицо было уже немного иным, в глазах горел неяркий, но отчетливо видный свет и мне даже немного стало не по себе. Бог мой, в кого я превращаюсь, я даже сам этого не знаю. Нужно срочно обо всем поговорить с Учителем, он должен разъяснить, что со мной происходит. Я снова посмотрел на себя и к своему удивлению на этот раз не заметил никаких перемен; зеркало как бы вернуло мне мой прежний облик.
  Мне стало немного не по себе: либо у меня галлюцинации, либо я меняюсь каждую секунду. И неизвестно, что еще хуже.
   Я только достал бритву, дабы привести свои щеки в надлежащий цивилизованному человеку вид, как в дверь застучали, и в мою комнату проскользнула Ирина. Несколько мгновений она внимательно разглядывала меня.
   - А тебе идет быть отшельником, - сказала она. Не спрашивая на то разрешения, она села на стул, выставив вперед едва прикрытые сарафаном длинные ноги. - Могу я тебя попросить не сбривать свою бороду. Ты даже не представляешь, как ты хорош в этом виде. Мне хочется тебя поцеловать.
   Ее гибкое соблазнительное тело мгновенно подлетело ко мне и ее губы сначала прикоснулись к моей щеке, затем на мгновение застыли на губах.
   - Фу, какой от тебя запах, - сказала она, морща идеальный прямой, как луч, нос.
   - Я два дня не умывался, - пояснил я, - у меня было всего два литра воды.
   - Представляю, как пахло от тех, кто жили отшельниками многие годы. От навозной кучи и то, наверное, лучше аромат. А знаешь, в этом тоже есть своя прелесть.
   - Да, - удивился я, - и какая же?
   - Так, наверное, пахли варвары, что пришли в Европу из азиатских степей. Они насиловали утонченных римлянок или гречанок и те чувствовали этот запах живой грубой жизни - смесь пота и крови. Я бы хотела пережить эти ощущения.
   Я смотрел на Ирину и откровенно хлопал глазами; что за странные эротические причуды?
   - А у тебя там были сексуальные видения?
   - Не были. - Поймав недоверчивый взгляд Ирины, я пояснил: - Я сам немного этому удивляюсь, но у меня не было ни желаний, ни фантазий. Я не думал о сексе.
   - А о чем же ты думал?
   - О любви.
   - Вот как, понимаю. Тебя больше секс не интересует?
   - Не думаю, что это так. Я стремительно возвращаюсь к обычной жизни. Но я понял другое: как непропорционально много занимает секс в нашей жизни. Мы все его рабы. Даже тогда, когда не горим от желания, мы все равно действуем так, как будто хотим кого-то соблазнить или завоевать. Мы превратили секс в основной атрибут нашей жизни и всю ее ему подчинили. И пока мы это не изменим, мы так и останемся переполненными вожделениями животными. Там я ясно ощутил, что между сексом и любовью на самом деле связь гораздо более тонкая. Чем меньше секса, тем больше любви.
   - Вот как, ты говоришь совсем как святой. Неужели если бы я провела два дня отшельницей, то тоже заговорила таким же образом.
   - Что тебе мешает проверить?
   - Страх, что так и случится, - засмеялась Ирина. - Значит, наша человеческая любовь тебя больше не интересует.
   - Я так не говорил.
   - Но ты уже не тот милый Сережа, теперь ты другой. Но все равно я тебя прошу, не сбривай бороду, она тебе очень идет.
   Ирина провела рукой по моему колючему подбородку, залилась смехом и исчезла. Я проводил ее взглядом, затем перевел его в зеркало. А почему бы в самом деле не походить некоторое время с бородкой, посмотреть, как я буду выглядеть с ней, какое впечатление она будет производить на других. Итак, решено сохранить растительность на подбородке. Я снова включил бритву, чтобы убрать все ненужное на лице, как в дверь снова застучали. Я чертыхнулся про себя, неужели нельзя оставить человека хотя бы совсем ненадолго в покое.
   - Я не помешала? - предварила любезным вопросом София наш разговор.
   - Не очень.
   - Спасибо за откровенный ответ, - засмеялась она. - Я ненадолго, просто не утерпела, хотела узнать, как прошло ваше отшельничество, Сережа?
   - Одним словом не расскажешь, это все очень глубоко.
   - Я понимаю, - задумчиво сказала София. - А для Ирины вы тоже не нашли несколько слов, чтобы поведать о том, что вы там испытали?
   - Ее интересовали более конкретные вещи.
   - И какие?
   - Были ли у меня там сексуальные фантазии.
   - Узнаю Ирину. И были ли?
   - Нет, не были. Что вы хотите знать еще?
   София явно о чем-то размышляя, задумчиво смотрела на меня.
   - А вы изменились? И не только внешне. Мне так не нравится эта ваша борода. Она вам не к лицу.
   - Объявляю вам первой великую новость: я решил ее сохранить, хочу походить немного с бородой.
   - Вы меня огорчаете, вы принадлежите к тому типу мужчин, которым борода совершенно не подходит.
   - Я не собираюсь менять своего решения.
   - А вы в самом деле стали каким-то другим.
   - Каким?
   - Мне кажется, что вы пережили какой-то духовный переворот. Может быть, он только в самом начале, но что-то уже чувствуется.
   - Может быть, вы и правы. Я сам не знаю всех последствий моего пребывания в горах.
   - А я в некоторых из них уверена.
   - Интересно, в каких же?
  Cофия сделала театральную паузу, как актер перед произнесением кульминационной фразы.
   - Вы теперь не покинете нас, вы будете до конца с нами. Вы окончательно поняли, что это и ваш путь.
   - Не уверен.
   - Нет уверены, - тоном не допускающим возражений проговорила София. - Вы только не хотите в этом признаться, не хотите брать на себя обязательств. Но вам придется.
   - Поживем, увидим, - решил ответить я на дипломатическом языке.
   Я чувствовал, что София не удовлетворена таким ответом, но как умная женщина настаивать дальше не стала.
   - И все же вы мне так и не рассказали, что там с вами происходило? Неужели нельзя сказать хотя бы в общих чертах. Я умираю от любопытства.
   Я задумался.
   - Я понял, что моя жизнь не ограничивается мною, я часть мироздания и от меня многое зависит. Я понял, что меня на самом деле еще нет, я не родился и не уверен, что когда-нибудь произойдет акт моего рождения. Тот человек, которого я принимал за Сергей Лесина, писателя, мужчину и прочее, на самом деле сплошная фикция, это фантом. Когда я остался один и стал вести диалог с самим собой, то у меня возникло странное чувство, что ни тот, ни другой собеседник - это все не я. И что меня еще нет. Вернее, я есть, но только не знаю, где я. Не я первый прихожу к таким сногсшибательным выводам, но мне, чтобы это осознать, пришлось забраться на тысячу метров над уровнем моря. В общем не слишком высоко, чтобы понять это можно залезть и выше, но и заключения мои не столь уж глобальны. Скорей я просто начал сознавать некоторые вещи, о которых раньше почти не задумывался.
   - Понимаю, - сказала София, но я почувствовал, что мои откровения не пробудили в ней большого интереса. - Вы знаете, что через два дня начнутся мистерии. - Я кивнул головой. - Вам следует подготовиться. - Она замолчала и мне показалась, что она колеблется, стоит ли говорить что-то еще. - Это рубеж, - вдруг проговорила она.
   Я посмотрел на нее.
   - Какой рубеж?
   - Вас скоро пригласят, Сережа.
   - Пригласят, но куда?
   Но София уже встала и направилась к выходу. У дверей она остановилась.
   - С вами хочет поговорить Учитель. Он с нетерпением ждал вашего возвращения. Нет, без бороды вы мне нравитесь больше.
   Новая проблема, усмехнулся я, брить или не брить, вот в чем вопрос. Кому угождать: Ирине или Софии? Или себе? В очередной раз я стал рассматривать свое бородатое отражение в зеркале. А как бы отнеслась к этим переменам в моем облике Кажется, однажды она шутливо заметила, что ей нравятся мужчины с бородой. Ладно, походу с этими волосами несколько денечков, а там посмотрим. А теперь можно заняться собой.
   Разговор с Учителем состоялся после ужина. Мне даже удалось немного выспаться; после того, как в течение двух ночей моей постелью была земля, вернее каменистая поверхность, спать на матрасе было просто блаженством. И все же я с грустью думал о том, что больше никогда не буду ночевать в той пещере. Из нее начинался для меня путь в неведомое, а вот куда я направлюсь, встав с кровати, еще неизвестно.
   Мы направились с Учителем к морю. Обычно он шел быстро и легко, но на этот раз я заметил, что его поступь отяжелела. Мы вышли на берег, волны немного беспокойно накатывались на песок. Некоторое время мы молча наблюдали за этим бесконечным приливом и отливом, затем он вдруг повернулся ко мне.
   - Вы не жалеете, что провели два дня в полном одиночестве.
   - Нет, я бы хотел побыть там еще больше.
   - Я понимаю вас, когда человек ощущает всю неизъяснимую и безграничную прелесть уединения, ему трудно вернутся в прежнюю жизнь. Однажды я провел в такой изоляции целый месяц.
   - Вы тоже были отшельником? - сам не знаю почему удивил меня этот факт.
   - Конечно, это был самый ценный опыт, который я приобрел за всю свою жизнь. Именно тогда я ясно понял, куда я должен идти. А у вас появилась такая ясность?
   Я задумчиво посмотрел на взволнованное море.
   - Мне трудно ответить на ваш вопрос, Учитель. Я очень многое понял, еще больше почувствовал, но я не уверен, что знаю, куда идти. Может быть, не хватило времени, чтобы понять.
   - Может быть. Но уверены ли вы, что дело именно в этом. В жизни каждого человека непременно наступает момент, который определяет всю его дальнейшую судьбу. Удивительно, но многие даже не замечают этого события, проходят мимо него. А потом их всю оставшуюся жизнь мучает подсознательное ощущение, что они все делает неправильно. Я всегда пытаюсь выяснить, какое событие было для человека кульминационным, в какой момент и почему он пропустил самое главное. Это очень многое дает для понимания личности. Причем, чаще всего эта решающая минута возникает нежданно. Человек должен быть очень бдительным, чтобы не пропустить ее, потому что почти никогда она не повторяется. И упустить этот момент - это по сути дела потерять все. Я хочу, чтобы вы ясно представляли: там, в горах, вас настигло это решающее мгновение. И теперь зависит все от вас, как вы распорядитесь тем, что на вас снизошло. Люди любят превращать жизнь в театр, им непременно надо, чтобы звучали слова: быть или не быть. Но все происходит совсем иначе, тихо и незаметно. Запомните, Фридрих, все великое случается только в тиши. И еще оно не терпит ничего театрального.
   - Но, если быть честным, я не чувствую ничего такого. Я действительно многое пережил и понял, но я не могу сказать, что сильно изменился.
   - Не лукавьте, Фридрих, в вас говорит страх перед необходимостью принимать решение.
   - Но поверьте, Учитель, я действительно не чувствую, что я нахожусь у такой важной черты. Все хором твердят, что я должен выбирать, решать, что мне уготовлена великая миссия. Но я не ощущаю этого своего предназначения. Учитель, вы же отлично знаете, что случилось с Кришнамурти и с теми, кто избрали его на роль нового Бога. Но я даже не Кришнамурти, у меня нет его талантов. Я - довольно способный писатель, но не более. Таких много. Я даже не считаю себя очень умным, я нередко оказываюсь в глупых ситуациях, с опозданием понимаю самые простые вещи. Я действительно многое осознал с тех пор, как я здесь, и особенно, когда находился один, мне открылись истины, о существовании которых я даже не предполагал. Но это вовсе не означает, что я стал пророком. При всех моих новых знаниях я остаюсь прежним обычным человеком.
   - Вы разочаровали меня, Фридрих. Отправляя вас в горы, я был уверен, что вы вернетесь по-настоящему преображенным.
   - Так до некоторой степени и случилось. Я изменился. Но изменился как человек, а не как пророк или мессия. У меня никогда не хватит сил на такую роль.
   - Это не роль. Это призвание. Вы правы в том, что человек без конца играет разные роли, потому что не в состоянии быть подлинным. Человек - это сплошная фальш, обычный человек за всю жизнь не говорит ни слова правды, но при этом уверен, что абсолютно правдив. Но когда он обнаруживает свое призвание, он преображается, он погружается в него весь с головой. Призвание - это призыв Бога на его службу. Когда я однажды понял, в чем состоит мое призвание, то больше не колебался.
   - Но у меня еще не наступил такой момент. Там, в горах произошло частичное разрушение моего прежнего я, но созидание нового еще не началось. Пока в моей крови бродят только ферменты. И они еще по-настоящему не принялись за работу.
   _ А вам не кажется, что вы просто не желаете взять на себя груз ответственности.
   Я пожал плечами, но при это подумал, что вполне возможно Учитель, если не полностью, то частично прав.
   - Оставим эту тему, - проговорил Учитель и в его голосе явственно зазвучала мелодия грусти. - Мне бы очень хотелось знать, что вы почувствовали, находясь в горах?
   - Я понял, что любовь, как вы и говорили, - это ворота, ведущие к Богу. Раньше я любил только эти самые ворота, не понимая, куда они ведут. И потому потерпел поражение.
   - Я рад, что вы это поняли. Но почему вы отказываетесь понять все остальное?
   - Я ни от чего не отказываюсь, Учитель. Но я хочу выбрать ношу по силе.
   - Но разве вы еще не поняли, что такой ноши нет, это фикция. Для человека нет никаких ограничений. Просто кто-то думает про себя, что он маленький человек и потому должен нести немного, другой полагает, что он человек чуть побольше и посильнее - и тащить должен сверток по увесистей. А третий считает себя большим и могучим - и взваливает на плечи тяжелый груз. Но никто из них не желает понять, что каждый способен взять на себя все. Для этого и нужен сверхчеловек, чтобы он осознал такую простую вещь. Вам известно, - вдруг сделал резкий переход Учитель, - что через два дня начнутся мистерии?
   - Да, известно.
   - Завтра большой заезд. Вы увидите людей, это те, кто понесут нашу истину миру. Они все очень разные, многие сойдут с дистанции. Но главное не это, а то, что лед тронулся. И он все прибывает. Мы только в самом начале и нашему движению уготовлено великое будущее. Как жаль, что я это не увижу.
   - Но почему, Учитель?
   - Призвание заключается не только в том, чтобы что-то делать, но и в том, чтобы вовремя прекратить это делать. Человек должен провести последние дни наедине с самим собой. Смерть - самая личное дело, которое есть у человека, и ему следует умирать без постороннего присутствия. Когда есть в этот момент кто-то рядом, то даже в таком состоянии умирающий не перестает играть свою роль. Помните, как у Заратустры: "Многие умирают слишком поздно, а другие - слишком рано. Пока еще странным покажется учение: "Умри вовремя"... Конечно, как может вовремя умереть тот, кто жил не вовремя? Лучше бы ему и не родиться! - Так советую я всем лишним. Но и лишние важничают своей смертью, и даже самый пустой орех хочет быть расколотым". Человек навязывает себя своей смертью своему окружению; когда умирает кто-то важный, то тысячу людей бросают свои дела и занимаются только его мертвым телом. Но едва оно предано земле, как тут же все забывают о покойнике. Сверхчеловек должен жить ярко, а уходить тихо и незаметно. Когда человек завершает свой путь, он всегда радуется этому. А смерть завершение самого главного его пути, а потому он не может не радоваться вдвойне. Я жду с нетерпением этой минуты. И честно говоря, отправляя вас туда, я надеялся, что вы поймете это. Только тот, кто понял значение и величие смерти, способен понять значение и величие жизни. Тот, кто боится смерти, никогда не полюбит жизнь во всей своей полноте.
   - Мне жаль, если я вас разочаровал.
   - Нам всем очень трудно отказаться от привычных представлений о самих себе, Фридрих. Человек так привыкает к своему образу, что даже когда понимает, что он не соответствует реальности, все равно продолжает цепляться за него. Вам слишком дорого то, что вы оставили там, в Москве. Вы уже от многого отказались, на многое взглянули по иному, но эти изменения не затронули ядра вашего существа. Пока вы меняетесь как бы на периферии. К сожалению, это происходит очень часто, не вы первый, с кем происходят такие процессы. Изменить у человека мысли и чувства - не самое сложное, очень многие искренне желают и радуются таким переменам. И они действительно начинают думать и чувствовать по другому, не так как раньше. Но в основание своем они остаются прежними, просто один обман сменяется на другой, более искусный, более утонченный или даже возвышенный. Ведь большинство людей ищут не истину, а способ обмануть самих себя, заставить себя поверить в то, что они ищут истину. Я всегда очень боюсь этого, такие люди особенно опасны, это волки в овечьих шкурах, они предадут или отрекутся в самый критический момент.
   Невольно я подумал о Мартынюке. И не только о нем.
   - Но вы же окружены ими, Учитель!
   Учитель внезапно остановился, посмотрел на меня и отвернулся.
   - Если вы думаете, что открываете мне глаза, то они у меня давно открыты. Вы читали евангельскую притчу о талантах, которые раздал хозяин перед тем, как уехать, своим рабам. "Получивший пять талантов пошел употребил их в дело и приобрел другие пять талантов. Точно также и получивший два таланта приобрел другие два. Получивший же один талант пошел и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего. А дальше помните, как развивались события?
   - Кажется, когда приехал господин, то он похвалил тех, кто получили прирост, и стал ругать того, кто зарыл свой талант в землю.
   - Именно так и было, - вдруг тихо засмеялся Учитель. - "Господин же сказал ему в ответ: "лукавый раб и ленивый! Ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал. Посему надлежало тебе отдать серебро торгующим, и я пришел получил бы мое с прибылью. Итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов. Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у него имеющего отнимется и то, что имеет. А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю, там будет плач и скрежет зубов". Только Иисус ошибся в соотношениях; тех, кто зарывает свой талант несравненно больше, чем тех, кто его приумножает. Нам пора возвращаться.
   До дома мы дошли молча. У меня было такое чувство, что наш разговор полностью исчерпал себя и больше нам нечего сказать друг другу. Конечно, я понимал, что это далеко не так, и наши беседы продолжатся, но мне было очень тягостно от того, что я не оправдал его надежд, оказался не тем человеком, которого он бы хотел видеть во мне. Но и обманывать его я считал еще большим грехом; если однажды я почувствую, что я созрел для той роли, которую мне тут все навязывают, я сам приду к нему и скажу. Я посмотрел на Учителя и мне захотелось сообщить ему о своем решении, но я почему-то промолчал. Мне показалось, что Учитель уже не думает обо мне, его мысли витают совсем в других галактиках, куда доступа мне нет и скорей всего никогда не будет.
   - Спокойной ночи, Фридрих, - сказал он, когда мы вошли в дом прежде чем исчезнуть в своей комнате.
   Но время для спокойной ночи для меня еще не наступило. Около моей комнаты меня поджидала Лариса.
   - Что-нибудь опять с Владимиром? - спросил я.
   - Нет, он спит, я только что от него. Я жду вас.
   - Это я уже понял. Входи, раз ждешь.
   В комнате я зажег свет и сел на кровать. Лариса опустилась рядом со мной кресло.
   - Мне хотелось вам задать несколько вопросов. Простите, что я не утерпела до утра.
   - Ладно, задавай. Сегодня такой день, мне все задают вопросы.
   - Я понимаю. Но это очень важно для меня.
   - Тогда спрашивай.
   - Вы там ничего не обнаружили?
   - Ты о чем? - подозрительно посмотрел я на нее.
   Лариса явно испытывала нерешительность.
   - Хорошо, я вам все скажу. Когда Игорь вернулся оттуда, мы с ним долго разговаривали.
   - Что значит долго? Это сколько?
   - Всю ночь.
   Я вдруг увидел, как Лариса покраснела.
   - Ты мне можешь сказать, о чем вы с ним говорили?
   - Обо всем.
   - Исчерпывающий ответ, - усмехнулся я.
   - Но это в самом деле так.
   - Я понимаю.
   - Он был обескуражен, он не находил себе места. Он был почти как Владимир. И он тогда сказал одну странную фразу, я тогда почему-то пропустила ее мимо ушей.
   - И что за фраза?
   - Он сказал, что там что-то писал, описывал свое состояние.
   - Ну и что?
   - И я подумала, что может быть, он там и оставил свои записки. Вы ничего не находили?
   Я размышлял, что ответить на этот прямо поставленный вопрос. Почему-то мне не очень хотелось ей говорить о своей находке, но и скрывать ее мне казалось некрасивым.
   - Да, нашел. Это было нечто похожее на вырванную страницу из дневника. Он описывал свои ощущения, которые его там посетили.
   - И вы оставили эту страницу там?
   - Да, он так просил.
   Внезапно Лариса вскочила со своего места.
   - Я хочу немедленно отправиться туда, я должна прочитать это письмо. Вы пойдете со мной?
   - Что, прямо сейчас?!
   - Да, - решительно произнесла она.
   - Лариса, да мы сломаем себе шею. Там крутой подъем, в темноте туда не подняться. И кроме того, я могу тебе пересказать содержание этого письма.
   - Но, как вы не понимаете, - чуть не плача проговорила Лариса, - мне не нужны ваши слова, я хочу все прочесть сама. Я хочу увидеть его почерк. Это же практически его предсмертное письмо. Если бы ваша любимая женщина оставило такое послание, то вы бы удовлетворились его пересказом.
   Я взглянул на нее с уважением, это был убийственный аргумент, бьющий прямой наводкой в сердце.
   - Ты права, не удовлетворился бы.
   - Тогда вставайте.
   - Успокойся, Лариса, мы пойдем туда, но не сейчас, а завтра утром. Для того, чтобы совершить самоубийство, не надо ходить так далеко.
   - Хорошо, - поколебавшись проговорила Лариса. - Я за вами зайду. - Ее голос прозвучал грустно. - Я не буду спать всю ночь.
   Утром меня разбудил требовательный стук в дверь. Я посмотрел на часы, их стрелки замерли на цифре семь.
   Лариса уже была полностью экипирована для трудного путешествия. Увидев мой заспанную физиономию и спутанные волосы, она состроила расстроенное лицо.
   - Я думала, вы уже готовы, - разочарованно протянула она.
   - Мне понадобится для этого пятнадцать минут, - обнадежил ее я.
   Мне совсем не хотелось идти туда, но я слишком хорошо понимал состояние Ларисы. Мы быстро шли по уже знакомый мне дороге, причем, моя спутница так спешила, что я едва поспевал за ней.
   - Лариса, я друг Игоря и мне бы хотелось знать поподробней, что все-таки с ним происходило? Наверное, тебе не очень легко об этом вспоминать, но у меня такое ощущение, что решение покончить с собой он принял именно там, на этой площадке.
   Лариса притормозила свой бег.
   - Он сказал мне, что там окончательно потерял себя.
   - Он тебе объяснил, что это значит?
   - Он сам не очень хорошо понимал, что это означает, Игорь просто ощущал, что его больше не существует. Он сказал, что вместо него - одна пустота.
   - И это все?
   - А что вы хотите еще узнать? - В ее голосе неожиданно прозвучал нескрываемый вызов. - Вам, наверное, интересно знать, чем мы занимались еще кроме разговоров. Могу подтвердить ваше предположение, мы, как принято у вас говорить, трахались. Он захотел меня, ему требовалась какая-то компенсация, а я не могла и не хотела ему отказывать.
  Хотя из меня в тот день, как вода из крана, хлестала кровь. Но мне было плевать на это, потому что он был первым и единственным моим мужчиной. И тон, и сами слова, которые она произносила, были так ей не свойственны, что я в растерянности молчал, не зная, как реагировать на ее резкие интонации. Конечно, меня интересовал и этот вопрос и все же мы оба понимали, что он слишком второстепенный, чтобы надолго заострять на нем внимание.
   - Никто не стоит его и вы в том числе. Вы там побывали и пришли назад свежий, как огурчик. А у него рухнула вся жизнь. Потому что он был живой, потому что не мог перенести разочарование в самом себе. А вам абсолютно на это наплевать, вы готовы жить даже если вам облепят грязью все лицо. Как я ненавижу вас, вы цепляетесь за жизнь, хотя никакой жизни у вас нет, даже у коровы она более осмысленная, чем у вас. Вы все не люди, вы просто человекообразные, млекопитающие - вот вы кто! А он был как звенящая струна; когда он перестал понимать зачем он живет, он перестал жить. А вот вы, ну вот зачем вы нужны? Вам же абсолютно все равно, что с вами происходит; лишь бы вас не трогали.
   По лицу Ларисы двумя потоками катились слезы, у нее явно была истерика. Закрыв глаза руками, она вдруг помчалась вперед. Дорога узкой лентой уходила в горы, и если бы Лариса оступилась, то свалилась бы вниз, на камни. Я бросился за ней вдогонку, но догнал ее только через несколько минут. Она вырвалась из моих объятий и мне пришлось сжать девушку изо всех сил, чтобы прервать ее безумный и слепой бег. Внезапно она замерла, уткнувшись головой мне в плечо.
   Мы стояли в такой позе минут пять, постепенно она успокаивалась, рыдания уже не сотрясали ее тело, и я осмелился разжать свои объятия. Она смущенно посмотрела на меня, но ничего не сказала, а молча пошла вперед.
   Боясь спровоцировать новый взрыв, я решил больше не заводить разговоров и оставшееся расстояние мы преодолели почти при полном молчании. К своей радости, на этот раз я не только довольно легко взобрался на площадку, но и помогал это делать Ларисе; я явно приобретал навыки скалолаза. Я снова оказался в том месте, которое был уверен, что никогда не увижу снова.
   - Где письмо? - спросила Лариса.
   Я показал ей вход в пещеру, мы по очереди протиснулись туда, затем я достал бутылку и протянул ее девушке. Мы снова вышли на свет, она быстро отвинтила пробку и извлекла послание.
   Я следил за ее лицом, все то время, что она читала его. Я видел, что она кончила чтение, а затем принялась за это дело вновь. Завершив, с листком в руке, она села прямо на землю и стала смотреть куда-то вдаль. Я не тревожил ее, хотя мне почему-то хотелось поскорее уйти отсюда. Сейчас, находясь на месте своего отшельничества, я не испытывал никаких чувств;, то, что я здесь пережил днем ранее не то, чтобы исчезло, а ушло куда-то внутрь и было уже не связано с этой площадкой в горах.
   - Извините меня, Сережа, за все, что я вам наговорила там, внизу - внезапно услышал я голос Ларисы.
   - Я понимаю вас. Я знал, что это говорите не вы, это говорили ваше горе и отчаяние.
   Она кивнула головой.
   - Иногда я так счастлива, что люблю его. А иногда я готова броситься вниз, когда вспоминаю, что больше никогда не увижу его. Зачем он так поступил?
   - "Кто тот, кого всю жизнь мы любим" - тихо продекламировал я.
   Лариса подняла голову и долгим взглядом посмотрела на меня.
   - Я тоже все время произношу эту строку. Как чудесно может сказать человек. И всего-то несколько слов, а сказано больше, чем во многих толстенных романах.
   Я невольно подумал о своих произведениях. По-видимому, что-то отразилось на моем лице, потому что Лариса догадалась о моих мыслях.
   - Я не хотела вас обидеть.
   - Ты и не обидела. Потому что это действительно так. У меня у самого были такие мысли. Тебе помогло, что ты прочитала в его письме?
   - Не знаю, но у меня такое чувство, что я сейчас говорила с ним . Когда я читала это письмо, то просто слышала его голос. Как будто это читала не я, а он. А как вы думаете, он видит нас сейчас с небес?
   - Не исключено.
   - Мне бы хотелось познакомиться с его женой, - неожиданно проговорила Лариса. - Вы поможете мне?
   - Нет.
   - Почему?
   - Инне не нужно ничего знать из того, что случилось тут с ним. Она возненавидит и тебя, и Учителя, и все, что тут происходит. А я не хочу ей внушать ненависть ни к чему и ни к кому. Ты меня понимаешь?
   Лариса едва заметно кивнула головой и отвернулась. Несколько минут мы провели молча.
   - Давайте спускаться вниз, - вдруг тихо предложила она.
   Когда мы вернулись в лагерь, то застали непривычную картину; около дома толпилось множество народа, рядом с людьми стояли их чемоданы и сумки. Зрелище было столь неожиданное, что я даже на мгновение застыл от изумления.
   - А вы разве не знали, что сегодня день заезда, - удивилась моему удивлению Лариса.
   Я вспомнил предупреждение Софии, но, привыкший к малонаселенности этого дома, я никак не предполагал, что встречу такую толпу. Значит, это вовсе не выдумка, что движение имеет немало сторонников. До тех пор, пока я не увидел это своими глазами, я как-то не слишком верил таким заверением.
   Я внимательно смотрел на вновь прибывших. Публика, как мне показалась, была довольно разношерстной, мужчин и женщин было примерно поровну, может быть, чуть-чуть числено преобладал прекрасный пол. Причем, я заметил несколько прехорошеньких лиц, что вызвало у меня даже некоторое, впрочем, весьма слабое сердцебиение. Среди мистов было немало как представителей физического, так и умственного труда. Эти две категории приверженцев движения отличались друг от друга столь зрима, что ошибиться даже при желании было просто невозможно. Еще большее разнообразие царило и в возрасте; было немало молодых, средних лет, пожилых и даже пару стариков; я невольно подумал:, хватит ли у них сил, чтобы принять участие в мистерии.
   Я смешался с толпой, прислушиваясь к разговорам, но вновь прибывшие говорили о самых обычных вещах: о том, с какими препятствиями они сюда добирались, о погоде, о том, как хорошо будет выкупаться после того, как их расселят... Мне даже стало как-то скучно; может, они и не ведают, в каком действе им завтра предстоит принять участие? Но это маловероятно. Мне показалось, что некоторые из них смотрели на меня как-то необычно пристально, словно оценивая мою скромную персону по неизвестным мне критериям. Наконец мне надоело бесцельно бродить среди незнакомых людей, тем более предпринятое мною путешествие сильно утомило меня, и тело требовало отдыха. Я направился в свою комнату.
  Но попасть мне сразу туда не удалось, дверь была заперта с той стороны на ключ. Кто же забрался в мое пристанище, уж не вездесущий ли Мартынюк? Но что ему там делать?
  Несколько раз я с силой дернул за ручку, ключ повернули в замке, и я оказался лицом к лицу с незнакомым мужчиной. Мы внимательно смотрел друг на друга.
  - Чего стоишь, входи, - была первая его фраза. Я последовал прозвучавшему любезному приглашению.
   - Вообще-то это моя комната, - сказал я, входя в свою комнату.
   - Да, не беспокойся, я не задержусь здесь надолго. Тут у всех уплотнение.
  Только сейчас я заметил, что к стене прислонена раскладушка, моя же постель была смята; не было сомнений, что незванный гость лежал на кровати. Он перехватил мой взгляд.
   - Я тут прилег на твою кроватку, - пояснил он. - Устал малость. Издалека ехал.
   - А можно узнать, откуда?
   Мужчина внимательно посмотрел на меня.
   - Из Сибири-матушки. Знаешь про такую.
   - Знаю.
   - Образованный, - вдруг усмехнулся он. - Да, ты не обижайся, это я так, - предупредил он возможную мою реакцию. - Лучше давай знакомиться. Тихомиров, Вячеслав Иванович, друзья кличат меня Тихой.
   - Лесин, Сергей Вениаминович, клички не заработал.
   - А Фридрих, - снова усмехнулся он. - Чем не кличка.
   - Вы должна знать, что это не кличка.
   - Да, знаю я, - неопределенно махнул он рукой. - Писатель из Москвы.
   - Что вам еще про меня известно?
   - Кое-что. - Он внимательно, словно прицениваясь, как к товару на базаре, посмотрел на меня.
   - Нам с тобой подружиться бы надо.
   - Но дружба не возникает по желанию, она появляется как бы сама с собой. Это естественный процесс, как химическая реакцию в колбе.
   - Вот нам и надо организовать эту химическую реакцию. Самим.
  Я пожал плечами. И сам разговор и мой собеседник мне показались весьма странными. Что за непонятный человек вдруг появился в моей комнате и надолго ли он здесь останется? Кажется, эти два вопроса будут меня мучить в ближайшее время.
  Я попытался определить, что из себя представляет мой жилец, исходя из его внешности. Росту он был не очень высокого, даже чуть ниже меня, далеко не являющегося великанам, но гораздо шире, чем я, в плечах. От этого его фигура, если ее оценивать по законам геометрии, казалась квадратной, а по консистенции - очень плотной. И вообще, в нем ощущалась незаурядная сила, он был в майке с короткими рукавами и его бицепсы рельефно выступали сквозь не то загорелую, не то от природы смуглую кожу. Черты лица были довольно грубы и мне даже показалось, что сквозь них проступает что-то неясно зловещее. Но, пожалуй, самым выразительным был его взгляд; возникало ощущение, что он не смотрит, а выстреливает из глаз. Этот портрет завершали коротко постриженные, торчащие вверх, как иглы ежа, жесткие черные волосы.
   Тихой видел, что я рассматриваю его, но не мешал мне это делать.
   - Ну что все разглядел, - усмехнулся он, и я подумал, что усмешка - это любимое выражение его лица. - И что понял?
   Я пожал плечами, ибо какого-то определенного мнения о нем я так и не составил.
   - А что тогда смотрел. А вот я тебя всего вычислил.
   - А можно узнать, что конкретно, - полюбопытствовал я.
   - То, что ты о себе знаешь, то знаю и я.
   - Но может быть наши знания не совсем совпадают.
   - Да уж навряд ли, - в какой уже раз порадовал он меня своей усмешкой. Может, стоит вести им счет, подумал я.
   - Но все-таки хотелось бы сравнить. - Мне на самом деле было любопытно услышать его мнение о себе.
   - Очень ты нерешительный. Видел я таких много. Куришь? - вдруг спросил мой новый знакомый, доставая сигарету.
   - Скорей изредка балуюсь. Когда испытываю затруднения.
   - Вот именно, ты всем балуешься, - проговорил он, выпихивая из своего рта прямо на меня густой пучок дыма. - Ты из тех, что на все любят смотреть из зрительного зала, пока на экране мужики палят друг в друга и трахают баб. Так такие, как ты, переживают сильные эмоции. Сам же любишь только безопасный секс, а если есть какая опасность, то сразу отползаешь в рядом расположенные в кустики. Ну что угадал?
   Я вдруг почувствовал себя в некотором затруднении. Согласиться с только что сделанным беглым наброском моего морально-психологического портрета я не желал, но и заявить, что рисунок ничего не имеет общего с оригиналом мне не позволяло чувство правдивости. В том, что сказал Тихонравов или Тихой - черт знает, как его называть - была своя правота.
   - Ну чего молчишь, значит, верно все сказал. Попал бы в молоко, бросился бы ты сейчас в наступление.
   - Человек сложен, он и такой, он и совсем не такой.
   - Да брось ты, это дурак сложен, а нормальный человек прост, как палка. Дураку всегда необходимо все усложнять, чтобы окончательно запутать себя, а не то вдруг сам поймет, что дурак. Или ты не согласен, писатель?
   - Пожалуй, в этих словах есть свой резон.
   - Да говори ты нормально. Терпеть не могу вашего пижонства. Ты что не можешь просто сказать: ты прав, друг Тихой.
   - Ты прав, друг Тихой, - усмехнулся я.
   - Молодец, делаешь успехи.
   Он вдруг сел на мою кровать, заставив меня тем самым опуститься на стул.
   - Слушай, будь другом, чертовски хочется поспать сегодня на кровати. А ты на раскладушке прикорнешь. В последние дни все не удавалось поспать нормально.
   Я чуть не задохнулся от его наглости, этот тип даже не скрывает намерение стать здесь полноправным хозяином, превратив меня в своей комнате в приживалку на птичьих правах. Ну уж нет, свою постель я ему не уступлю. Я встретился с его стреляющим взглядом и вместо возражения, проклиная себя за слабоволие, лишь пожал плечами. Мне хотелось спросить его, по какой такой причине он так долго не мог спать на обычных кроватях, но вместо этого промолчал.
   - Ну вот и заметано. Эх высплюсь я сегодня перед завтрашнем аттракционом.
   Мне очень хотелось расспросить его о том, что же привело его в движение Учителя, но он как-то внезапно потерял интерес к нашему разговору. Вместо этого он разлегся на кровати и теперь весело и, как мне казалось, не без издевки, смотрел на меня.
   - Если хочешь, ты тоже ложись. Помочь разложит раскладушку.
   - Спасибо, сам справлюсь.
   - Ну как пожелаешь. А я отправляюсь в царство сна. Шесть часов в самолете, сам понимаешь.
   Тихой отвернулся от меня к стене и буквально не прошло и минуты, как я услышал его зычный храп. Такой стремительный переход от бодрствования ко сну изумил меня, и я решил попытаться последовать его примеру. Разложив раскладушку и постелив белья, я лег на это скрипучее и неудобное ложе. Некоторое время я размышлял над тем, как повлияет на мою жизнь вторжение в нее этого странного типа, пока я тоже не оказался в волшебном царстве сна.
   Когда я вернулся из путешествия из этой волшебной страны в наш неустроенный мир, то моего сожителя в комнате уже не было, от его пребывания в ней остался лишь глубокий след на незастеленной простыне.
  Какое-то время я задумчиво смотрел на эту выемку на моей постели, затем встал и, не запирая дверь на ключ, вышел в коридор.
   Учитель принял меня сидящим за столом. В его кабинете находился Мартынюк-Ананда, и по обрывкам их разговора я понял, что они обсуждали проблему расселения гостей и возникшая в связи с этим сильная нехватка свободных помещений.
   - Учитель, мы не ожидали, что будет такой наплыв, по нашим расчетам должно было приехать гораздо меньше людей. Но это все получилось из-за нашего сибирского филиала, там в последнее время резко увеличилась численность. Но с другой стороны это же замечательно, наше движение пользуется все большим успехом.
   Голос, докладывающего обстановку Мартынюка, был почтительно-радостный, он подобострастно смотрел на Учителя, по-видимому, ожидая от него руководящих указаний. Но по его лицу я видел, что его мысли заняты чем-то другим.
   - Что ты предлагаешь? - спросил Учитель.
   - Как это ни печально, придется превратить наш "бычий зал" в ночлежку. Дадим людям матрасы; все раскладушки, которые мы заранее приготовили, разобраны по комнатам.
   - Если не хватит место в зале, посели их в моем кабинете.
   - Но это ваш кабинет, он священный, - живо запротестовал Мартынюк.
   - Либо в мире нет ничего священного, либо он весь одинаково священный, Ананда, - вдруг как-то непривычно для себя резко усмехнулся Учитель. - Каждый человек как раз и выбирает между этими двумя вариантами. И от этого выбора зависит вся его жизнь.
   - Я полностью с вами согласен, однако... Здесь ценные книги, ваши рукописи.
   - Все ценное, что есть у меня, находится здесь, - поднес он руку к голове, - и здесь, - дотронулся он до груди. - В случае чего можно купить другие книги, а рукописи написать заново. Они будут от этого еще глубже. Писатель, не способный углублять свое творение всякий раз, когда он переписывает его, не предназначен для настоящего творчества. Вот спроси у Фридриха, он лучше других понимает это.
   - Это действительно так, - подтвердил я. - Всякий раз, когда переписываешь или перечитываешь свое произведение хочется многое исправить потому что понимаешь, что можно углубить любую линию. Я иногда даже сознательно не хочу читать свои романы, так как знаю, что начну их исправлять. И тогда неизвестно, когда наступит конец работы над ним.
   - А он и не должен наступить, - проговорил Учитель. - У меня в голове прочно засел один прекрасный афоризм: "Нет произведений законченных, есть произведения покинутые".
   - Это в самом деле сказано замечательно, - согласился я. - Я никогда не думал об этом так конкретно, но всегда ощущал нечто подобное.
  На самом деле каждый писатель вся жизнь пишет только одно произведение, он лишь разбивает его на разные. Но сколько бы он не написал, том или сто томов, все равно он никогда его не завершит, оно останется незаконченным.
   - Но это как раз и замечательно, - проговорил Учитель. - Человек сам по себе - явление не законченное. А потому все, что он делает, тоже носит переходный характер. Если кому-то кажется, что он достиг совершенства, что его творение нельзя улучшит, это свидетельствует лишь об его ограниченности. Он не видит собственной глубины. Вместо того, чтобы идти по пути познания того, что он создает, он возвращается к исходной точки и снова выходит на ту же дорогу. Но не только человек, строительство всего мироздания еще не закончилось. Да и вряд ли когда-нибудь закончится. И человек принимает в этом процесс все более активное участие. Так о каком же финале можно говорить. Если только по полному неразумению. И задача искусства, литературы выразить эту незавершенность. А какой отсюда следует вывод, Ананда? Он как всегда до гениальности прост: если места не хватит, пожалуйста, превращай этот роскошный кабинет в ночлежку. Ты меня понял?
   - Да, Учитель.
   - Теперь, пожалуйста, иди, а я переговорю с Фридрихом. - Проводив
  Мартынюка взглядом, он затем перевел его на меня. - С чем вы пришли?
   - Меня поселили в комнате с Тихонравовым или, как он называет себя, Тихоем.
   - Вот как, не знал. Это работа Ананды, он расселял людей. Понимаю, что вас беспокоит.
   - А я вот не могу понять, что такому типу делать в нашем движении?
   - Вижу он вам не очень пришелся по душе, - едва заметно улыбнулся Учитель. - Это не удивительно. И все же не советую делать преждевременных выводов. Это очень своеобразный и непростой человек.
   - Это я уже заметил.
   - Вы должны знать, Фридрих, что этот человек спас мне жизнь.
   - Спас вам жизнь?!
   - Когда я оказался в лагере, то меня поселили в одном бараке с уголовниками. Начальство колонии получило указание меня таким образом то ли перевоспитать, то ли уничтожить. И когда я там оказался, то братва, не теряя понапрасну времени, хотела наброситься на меня. Так вот Тихой запретил меня трогать. Тут же появились ножи и дело едва не дошло до крови. Но ему удалось усмирить людей, так как он пользовался большим авторитетом.
   - На их языке это называется "вор в законе".
   - Может быть, он и был этим самым вором, но больше ко мне никто не приставал. Затем мы очень много с ним говорили, это были удивительные разговоры на барачной койке. Но как ни странно, он один из тех людей, кто меня понял лучше многих несравненно более образованных. Именно он и возглавляет наш сибирский филиал.
   - Но это какой-то абсурд!
   Учитель внимательно посмотрел на меня, потом, словно соглашаясь с моими словами, кивнул головой.
   - Может быть, и абсурд, но люди сами захотели, чтобы он ими руководил. Вы не поняли, Фридрих, крайне важный момент: к сверхчеловеку можно идти с любой точки, совсем неважно откуда начинается путь. А многие преступники потому и становятся преступниками, что втайне мечтают о том, чтобы стать сверхчеловеком. Только для них сверхчеловек - это сверхчеловек силы, а не духа. Чтобы стать сверхчеловеком можно упасть, а можно подняться. Слабые и темные выбирают первый вариант, сильные и светлые - второй.
   - Так Тихой упал или поднялся?
   - А вот это мы в скором времени узнаем. Вам придется недолго провести время вместе. Попробуйте разобраться в нем. Учтите, он любит поединки. И кроме того, человек скрытный. Только это не сразу становится ясным.
   - А за что он сидел?
   - За вооруженный грабеж.
   - Час от часу не легче.
   - В этом плане вам ничего не угрожает, Фридрих.
   - Хочется надеяться.
   - Завтра мистерии, - вдруг задумчиво сказал Учитель. - Вы готовы к ним?
   - Теоретически - да.
   - Вам, впрочем, как и многим нашим современникам, в отличии от древних эллинов, не хватает наивной веры. Современная цивилизация разносит повсюду скепсис, как больной микробы, а скепсис идет от знаний, вернее от иллюзии, что человек что-то знает. Подсознательно же он чувствует, что знания не дают обретения истины, но вместо того, чтобы искать другие пути для ее постижения, он все обволакивает сетью скептицизма. Таким способом он защищается от вторжения внутрь себя подлинной реальности, так он кажется себе самому умней. Хотя на самом деле все наоборот, если человек ничему не верит, это вовсе не признак ума, а проявление его растерянности и отчаяния. Скептицизм - это одна из форм трусости, которых человек изобрел невероятно много. Когда вы завтра пойдете в колоне мистов, постарайтесь, Фридрих, выбросить из своей души все сомнения. Лучше всего если она будет абсолютно пустой, как кувшин, из которого вылили всю воду, потому что только пустая душа может открыться для Бога и для подлинной веры, основанной на ощущение своей неразрывной связи с ним.
   - Я постараюсь, Учитель. Не знаю только что из этого получится.
   - Не исключено, что с вами может произойти преображение. Так бывало. Никому не дано знать, где оно поджидает нас. Завтра я буду говорить об этом.
   Перед ужиной я ненадолго заглянул в свою комнату, но Тихого там не обнаружил. Выемка на простыни почти разгладилась, и я сделал дедуктивный вывод, что он скорей всего сюда не заходил. Не видел я его и во дворе среди приехавших. Не было его и на пляже. Ладно, если его нигде не видно, так это может быть и к лучшему. Но, думая так, я кривил душой; почему-то у меня было желание продолжить наш разговор. Хотя о чем мы станем говорить при новой встречи, я не представлял даже приблизительно.
   Обычно чинно протекающий ужин на этот раз проходил шумно, если не сказать бурно. Приезжие были энергичны и веселы, они с энтузиазмом говорили о предстоящем празднике, и я к своему большому удивлению видел, что они не притворяются, а на самом деле придают мистерии большое значение, что для них она представляет нечто гораздо большие, чем просто совместный поход к храму под старинные песнопения. Казалось, что рядом со мной сидят не современные люди, рожденные в ХХ столетии, смотрящие телевизор и летающие по континентам со скоростью звука, а древние греки, современники Сократа и Платона, воздвигшие Парфенон, разбившие персов царя Дария и покорившиеся Александру Македонскому, с которым затем дошли до далекой Индии. Меня охватило какое-то странное сомнение. В чем? Это я доподлинно сказать не мог. Скорей всего я вдруг стал сомневаться во всем: в собственном зрение, в слухе, в своих мыслях, в себе самом, в реальности всего происходящего. Бог знает, в какой эпохе я сейчас нахожусь, в каком пребываю месте на земле, жив или я уже мертв, может быть, это уже совсем иная сторона бытия; вот потому-то и являюсь свидетелем и не только свидетелем, но и участником удивительных и невозможных событий.
   Но на этом необычные события этого вечера отнюдь не завершились. Когда после ужина я вышел на свежий воздух дабы вдохнуть в свои легкие южный нектар, ко мне незаметно даже не подошла, а если быть точнее подкралась София.
   - Приходите ровно через час в мою комнату, - тихо, почти шепотом сказала она.
   - Зачем?
   - Прошу вас, не задавайте вопросов. Только не опаздывайте. Давайте на всякий случай сверим наши часы.
   - Да мы словно перед сражением, - пошутил я.
   - Вы правы, - неожиданно очень серьезно ответила она и взглянула на свои часы. - Сейчас ровно девять.
   Я тоже посмотрел на свой циферблат.
   - Мои спешат на две минуты.
   - Поправьте их и приходите в десять. Только никому не говорите об этом.
   Также бесшумно, как она подкралась ко мне, София удалилась в густую тьму. У меня оставался час. В комнату мне идти не хотелось, там меня мог поджидать Тихой, а после странного разговора с Софией общаться мне с ним почему-то расхотелось. Я решил направиться к морю.
   Я сел на большой валун и стал слушать, как плескается в десяти шагах, но невидимое из-за плотной, окутавшей побережье завесы темноты, море.
   - Отдыхаешь? - вдруг услышал я прямо над своим ухом знакомый голос. - Хорошее местечко нашел. Умеешь выбирать, молодец.
   - Место, как место, - отвел я незаслуженную похвалу.
   - Да брось скромничать, лучше подвинься.
   Я подвинулся, и Тихой сел рядом со мной.
   - Я навел справки, тут от тебя все без ума. Хорошо работаешь. Сразу видно, что писатель.
   В словах Тихоя, как мне показалось, содержалось, очень мало связи. Но, безусловно, она была, только я не мог никак соединить контакты между отдельными репликами моего собеседника.
   - А ты поди тоже наводил обо мне справки. Сразу к Учителю побег, как очухался от сна. Верно поступил. Так и надо.
   Откуда он узнал, что я заходил к Учителю, я хорошо помню, что около его кабинета никого не было.
   - Думаешь, откуда мне про то известно, - прочитал он мои мысли. - Лучше не ломай голову. У каждого есть свои секреты. Вот я же не пытаюсь влезть в твои. А к Учителю можешь не шастать, чего хочешь узнать, я так тебе с большим удовольствием скажу. У нас с тобой впереди долгий путь. Значит, должны как можно больше знать друг о дружки. Ну чего молчишь, спрашивай.
   - Хорошо, буду спрашивать. Вопрос первый: не могу понять, зачем тебе понадобилось все это?
   - Ты про движение. А если скажу тебе, что желаю стать сверхчеловеком, не поверишь?
   - Честно говоря, нет.
   - Ну и дурак, а вот как раз я за этим сюда и пришел. Или ты один хочешь стать сверхчеловеком. Не получится.
   - Я не хочу стать сверхчеловеком.
   - Чего так?
   - Мне бы пока хватило стать просто человеком. Это тоже немало. Большинство людей не достигают и этого уровня.
   - Это верно. Большинство не достигают. Ну и что, какое нам дело до большинства.
   - Да в общем никакого, - не мог я с ним не согласиться.
   - Вот видишь, - неожиданно чему-то обрадовался он. - Я сразу понял, как впервые углядел тебя: мы обо всем сговоримся.
   - Сговоримся? - удивился я выбранному им слову.
   - А ты что, против?
   - Мне бы не хотелось ни с кем сговариваться. От этого слова пахнет каким-то заговором. А я заговоры не люблю.
   - А я что ль люблю. Всегда приятнее все делать открыто.
   - Полностью с этим согласен.
   - А если не получается?
   Несколько мгновений я раздумывал над дальнейшем продолжением этого любопытного разговора.
   - Если заговор, то сам понимаешь возникает неизбежный вопрос: против кого?
   - А если не против, а если - за.
   - Заговор за кого?
   - Ну точно писатель, я бы еще сто лет прожил, а так не сказал.
   - Мне кажется, ты преуменьшаешь свои возможности и преувеличиваешь мои.
   - Знаешь, ты мне нравишься. - Неожиданно Тихой довольно больно хлопнул меня по плечу. - Ты давно все скумекал, а водишь меня за нос. Вот ты спросил меня: а чего я в движении?
   - Было дело, - подтвердил я.
   - А потому что всегда ощущал в себе громадную силищу, а вот что это такое, что делать с ней, не знал. Пока не встретил Учителя. Он меня обо всем надоумил.
   - Это он может.
   - А теперь можно стать еще сильней, потому что движение - это великая сила. Я по своим ребятам вижу, им бы дать развернуться.
   - А сейчас не дают?
   - Эх, - вдруг громко, казалось на все побережье, вздохнул Тихой.
  - Если бы тебе рассказать все, что я думаю. Хочешь послушать?
   Я взглянул на часы. Стрелки часов совсем близко приблизились к десяти и у меня оставалось совсем мало времени. А я обещал Софии не опаздывать.
   - В другой раз, сейчас мне нужно идти.
   - Коли нужно, то иди. Но мы еще поговорим.
   - Обязательно.
   Пока я шел от пляжа до дома, то размышлял о превратностях судьбы. Бывший уголовник является одним из руководителей движения за сверхсознание. Что это, издевательство над здравым смыслом или какая-то новая реальность? Каковы подлинные цели этого "вора в законе"? Или криминал уже осваивается в новом грядущем мире сверхлюдей, ищет в нем свою нишу? Как это не кажется на первый взгляд невероятным, но на самом деле уголовный мир всегда славился своей предусмотрительностью, умением предчувствовать и приспосабливаться к предстоящим переменам. И то, что такая личность, как Тихой, примкнул к движению, не свидетельствует ли косвенно о том, что его ждет большое будущее? Если это так, то это весьма странный симптом его живучести.
   Когда я вошел в дом, то свет был уже везде потушен, по-видимому, пришельцы, утомленные дорогой, рано легли спать. Я постучал в дверь комнаты Софии и мне отворили в туже секунду как будто там знали, что я уже пришел.
   - Проходите, Фридрих, - прошептала хозяйка.
   Я вошел в комнату и остановился, удивленный несколько царящей в ней странной обстановкой. Свет не горел, она освещалась лишь канделябром с тремя свечами, который был водружен на столе. От этого неровно колеблющегося огня по стенам бродили необычные тени. Кроме Софии к своему изумлению я обнаружил Ирину, Павла, Роджера и Могилу. Когда мы встретились с ним взглядами, он улыбнулся мне, все же остальные хранили на лицах полную непроницаемость и сильно смахивали на членов какого-то тайного ордера. Что и говорить, кампания подобралась непривычная.
   - Вы удивлены? - спросила София, по-видимому, поняв мое состояние. - Скоре вы все поймете. А пока садитесь сюда.
   Я сел между Ириной и Роджером. На столе лежала уже знакомая мне колода Таро. София перемешала ее и стала раскладывать. На этот раз она комментировала то, что говорили ей карты, несколько иным тоном, чем когда гадала мне. Она говорила сосредоточено и по-деловому.
   - Мы находимся в предверии больших событий, и эти события несут каждому из нас большую опасность. Каждый должен выбрать, по какому пути он пойдет. Предстоит битва, и мы сможем выиграть ее в том случае, если поймем, за что мы вступаем в борьбу. - София перемешала карты, затем снова стала их раскладывать. - Кто-то из нас задумал нехорошее, он с нами, но мысленно против нас. Не исключено, что он сам это еще не сознает. - София оторвала взгляд от колоды и по очереди посмотрела на всех нас. - Среди нас есть также один, кто очень сильно колеблется, он не предатель, но внутренне он полон сомнений. Но от него зависит очень многое, если он решится, то успех гарантирован почти полностью.
   - А грозит ли нам физическая опасность? - вдруг подал голос Могила.
   София сбросила несколько карт.
   - Да, возможно, но пока ничего определенного сказать нельзя. Пока ситуация еще не прояснилась. Чтобы победить, мы должны сплотиться. София отодвинула карты и обвела нас глазами.
   - Все понимают, зачем мы тут собрались в такой час. И если каждый сюда пришел, то значит он принял для себя какое-то решение.
   - Но я не знаю, зачем меня позвали, - сказал я. - Ты мне просто сказала, чтобы я пришел.
   - Это не так, ты догадывался, о чем пойдет речь, - твердо сказала София. - Ты сам думал об этом.
   - Откуда ты можешь знать, о чем я думаю. - Я испытывал раздражение от того, что меня против моей воли вовлекают в этот странный заговор.
   - Ты только что разговаривал с Тихоем, - усмехнулась она.
   - Вы что следили за мной?
   - Я был не очень далеко от места вашей беседы, уважаемый Сергей
  Вениаминович, - вдруг произнес Могила. - Я, конечно, не слышал, о чем вы изволили говорить, но ведь всегда можно догадаться.
   - Мне кажется, что мы говорим не о существенном, - сказала София.
  - Лучше сперва послушаем нашего друга Роджера.
   - Я буду краток. Вчера, как вы говорите, хозяин, написал окончательный вариант завещания. Движению завещается миллиард долларов, не считая недвижимости у нас в США и этого великолепного дома. Мы ездили в город к нотариусу, увидев документы, он чуть не упал со стула. Но мы вновь его усадили - и все оформили.
   - Вы забыли упомянуть еще об одном пункте.
   - Я не забыл, - как-то загадочно улыбнулся Роджер. - Я просто полагал, что всем о нем известно. Он не является большой новостью, так как все это предусматривалось давно. Все это и состояние и имущество будет находиться в полном и практически неограниченном распоряжение того, что возглавит движение. Никакой контроль за использованием денег не допускается.
   Роджер замолчал, словно наслаждаясь значимостью собственных слов.
   - Это все? - спросила София.
   Нет, сомнений, что она тут главная, что вокруг нее все и крутится, подумал я.
   - Нет, не все. - Роджер повернул голову в мою сторону. - Мистер Стюарт весьма опечален тем, что пока не получил от вас ответа на свое предложение. Он также рассматривает вашу кандидатуру в качестве главы всего движения, мистер Лесин.
   - Я еще не принял решение. Я чувствую, что его нет во мне. Поэтому все, что я скажу, будет обманом. Я не могу брать на себя такую ответственность.
   - Мы понимаем это, - произнесла София, - а потому не будем торопить события. И мы ценим твою прямоту. Но мы не можем допускать, чтобы наше будущее зависело бы от того, какое решение ты примешь. Или у кого-нибудь есть другое мнение?
   - Мы вовсе не хотим, чтобы после папы во главе движения стал не тот человек, кому мы доверяем, - вдруг проговорила молчавшая до сего момента Ирина.
   - Например, Мартынюк, - предположил я.
   Она посмотрела на меня тем взглядом, от которого мгновенно перехватывало дыхание.
   - В том числе и он. Он особенно опасен, Он слишком долго был рядом с отцом. И некоторые даже рассматривают их вместе.
   - Как президента и вице-президента, - вдруг рассмеялся Роджер.
   - Но кто же займет место Учителя? - спросила Ирина.
   - Это второй вопрос, - как-то не очень уверенно и даже неохотно проговорила София. - Сначала надо решить первую задачу: недопустить к руководству того, кто не имеет на это никакого права.
   - А по-моему, мы должны обсудить и этот вопрос, - решительно провозгласила Ирина.
   София, не скрывая раздражение, посмотрела на нее.
   - Мы все равно сейчас не сможем прийти к согласию. Так что зачем обсуждать то, что вызовет только споры. Павел, может, вы выскажите свое мнение.
   Вот значит что они не могут поделить, отметил я. Их объединило вместе лишь общий страх, что власть в движении достанется какому-нибудь варягу. Может быть, даже тому же Тихою. Или Мартынюку. Любопытно, что же скажет Павел, пойдет ли он против жены.
   - Мне, кажется, Ирина права, - явно с большой неохотой произнес он. - Если мы официально выберем сейчас вождя, то мы сумеем действовать более организованно.
   Я заметил, как София недовольно посмотрела на него и поджала губы.
   - А вы что скажете, Николай Ильич?
   Могила, не торопясь, обвел взглядом присутствующих.
   - Павел прав, если мы определим преемника нашего дорогого Учителя, то нам будет легче сплотиться вокруг него. Но это произойдет в том случае, если его кандидатура не вызовет у нас разногласия. Если же у нас пока нет единого кандидата, то лучше отложить этот вопрос. Когда нужно действовать, лишние споры - только помеха.
   - А что думаешь ты? - посмотрела София на меня.
   - Мне кажется, что лучше, чем сказал Николай Ильич просто нельзя и сказать.
   - Мы в большинстве, - подвела итог София нашему краткому обмену мнениями.
   Ирина неожиданно встала, явно намереваясь покинуть комнату; по ее виду было заметно, что она вся кипит от гнева. Но затем также внезапно она успокоилась и села на прежнее место.
   - Я подчиняюсь большинству, - мудро сказала она.
   По губам Софии поползла змейка довольной улыбки.
   - Если мы все согласны действовать заодно, то должны поклясться в этом. Только перед этим я хочу, чтобы несколько слов о мистере Стюарте сказал бы Николай Ильич.
   - В последнее время мистер Стюарт как никогда часто говорит об эвтаназии. Роджер может это подтвердить.
   - Да, это так, мы обсуждаем с ним этот вопрос по несколько раз на дню. Меня уже начинает тошнить только от одного этого слова.
   - У него ухудшилось здоровье и он очень боится смерти, - пояснил Могила.
   - И насколько она реальна? - спросила София.
   - Смерть всегда реальна, дорогая София. - Конечно, здоровье у мистера Стюарта никуда не годится, но умрет ли он в самое ближайшее время или протянет еще довольно долго, об этом знает только Бог. Однако недавно Стюарт составил один документ. Впрочем, Роджеру о нему даже лучше известно.
   - Что за документ? - явно заинтересовавшись, спросила София.
   - Он написал нечто вроде посмертного письма о том, что он добровольно выбрал эвтаназию для ухода из жизни. А потому тот, кто его умертвил, действовал в соответствии с его пожеланиями и ни в чем не виновен. Этот документ, как и завещание, заверен у нотариуса.
   - Надеюсь, мы не собираемся его убивать под предлогом эвтаназии? - обеспокоенный блеском в глазах заговорщиков спросил я.
   - Конечно, нет, - проговорила София. - Но знать этот факт нам надо, он может нам пригодиться. А теперь мы должны принести клятву в том, что будем действовать сообща, как единый организм. Все согласны дать такую клятву?
   Все молча и дружно кивнули головами.
   - Тогда по древнему обычаю мы должны дать клятву обнаженными. Это означает, что ни у кого нет потаенных мыслей.
   По лицам я видел, что это неожиданное предложение несколько ошарашило заговорщиков. Я тоже почувствовал смущение; не то, чтобы я уж очень стеснялся сбросить с себя одежду, но что-то в этом всеобщем стриптизе мне было не по душе.
   - Я согласна, - нарушила мертвую тишину Ирина и стала не спеша раздеваться. Все в том числе и я последовали ее заразительному примеру. И через минуту вся кампания заговорщиков стояла уже голой.
   - Каждый должен поцеловаться с каждым, - распорядилась София и первая направилась ко мне. Пока она шла, я не мог отказать себе в небольшом удовольствии и рассмотреть приближающуюся ко мне обнаженную натуру. Для ее возраста она выглядела очень хорошо, почти нигде не было ни складок, ни жира, только живот слегка отвисал. Зато груди были хотя и довольно большими, зато совершенно не расплывшимися, а крепкими и высокими.
   Наши губы встретились и, как мне показалось, эта встреча продолжалась несколько больше, чем требовал обряд клятвоприношения. И хотя София сохраняла немалую привлекательность, я почти не чувствовал себя взволнованным от поцелуя. Хотя может быть виною этому была необычная обстановка или присутствие Ирины...
   Наш поцелуй с Ириной был очень кратким, что касается мужчин, то мы едва прикоснулись друг к другу губами.
   - Теперь мы вместе, - торжественно объявила София. - Но об этом никто не должен знать. Пусть об этом станет известно тогда, когда нас призовут к действию обстоятельства. А теперь будем расходиться по одному. Первому лучше всего уйти Роджеру.
   Все поспешно оделись и стали расходиться. Мой черед уйти с конспиративной явки оказался последним. Я было уже двинулся к выходу, но меня остановил голос Софии.
   - Я прошу тебя, останься еще чуть-чуть.
   София плотно закрыла дверь и повернулась ко мне.
   - Я видела, что ты не очень одобряешь эту мою затею.
   - Я как-то не привык чувствовать себя заговорщиком.
   - А что я должна делать, смотреть как захватывают власть в движение другие. Это ничтожество Мартынюк. Или твой друг Тихой.
   - Ты знаешь, он не мой друг.
   - Ты хочешь быть абсолютно чистым. Но так не бывает. Мы однажды говорили с тобой, что история - это постоянное сражение за власть. Едва возникает любое движение, самая маленькая организация, в которой больше двух человек, там начинается подспудная борьба за лидерство. И мы будем трижды дураки, если профукаем то, что Учитель создавал с таким трудом. - Она вдруг приблизилась ко мне и положила руку на мое плечо. - Ты странный человек, ты вроде бы во всем участвуешь, но при этом все время хочешь остаться в стороне. Ты только и делаешь, что колеблешься и сомневаешься, ждешь, когда все твои проблемы решит за тебя твой внутренний голос. Но ты можешь прождать пока он раздастся всю свою жизнь. Ты должен начать действовать. И начать немедленно, - вдруг требовательно сказала она.
   Странно, подумал я, но уже второй человек за сегодняшний день говорит мне о моих колебаниях и нерешительности.
   - Я не могу делать то, что мне несвойственно. Я такой, как есть. Если я начну играть чужую роль, ничего хорошего из этого не выйдет.
   София провела ладонью по моему лицу.
   - Откуда тебе знать, какова твоя истинная роль, - вдруг мягко произнесла она. - Ты просто привык быть один, вот и отстаиваешь свою независимость. Мне всегда очень нравились независимые мужчины, именно такими вы и должны быть. Терпеть не могу тех, кто готов во всем подчиняться женщине. Как этот несчастный Павел.
   - А мне казалось, что тебе нравится командовать.
   - Нравится, - засмеялась она, - но и подчиняться тоже. Ты сегодня впервые видел меня обнаженной. Тебе понравилось мое тело?
   - Да, ты в отличной форме.
   - Да, я в отличной форме, - снова засмеялась она. - Только когда женщине переваливает за сорок, становится видно, умеет ли она быть женщиной или нет. Подожди десять лет и ты увидишь, что останется от красоты Ирины. У меня есть дар: я могу видеть, что станется с человеком через много лет. Она будет толстой, а ее лицо будет покрыто морщинами и складками. Не советую с ней тогда встречаться, это будет для тебя шоком. Хочешь я тебе открою секрет, никого такого древнего обряда с раздеванием не существует. Я его придумала специально, чтобы ты мог бы посмотреть на меня.
   - Я так и подумал.
   - Я почувствовала по твоему поцелую, что ты об этом догадался.
   - Потому-то и раскрыла свой секрет.
   - Может быть, да, а может быть и нет. Разве это так важно?
   - А что важно?
   - Мы нужны друг другу, у меня есть опыт управления, а ты бы со временем мог бы приобрести славу Учителя. В тебе есть глубина. И не исключено, что мы могли бы пожениться. Ну как тебе такая перспектива?
  Это была бы пара короля и королевы.
   - Дух захватывает. Я - царствующая особа, его величество. На голове вместо заячьей шапки-ушанки я буду носить корону.
   - Не шути, все так и будет. Лучше поцелуй меня.
   - София, я люблю другую женщину.
   - Но я не мешаю тебе ее любить. Я знаю, тебя хватит на нас обоих.
  Ты все равно ее больше никогда не увидишь. А я заменю тебе ее.
   - Я не хочу, чтобы кто-либо ее заменял. И если в любви, как в футболе, можно выйти на замену, то разве это любовь? Это футбол.
   - Ты упрям, - не скрывая своего недовольства, проговорила София.
  - Ты сам не понимаешь от чего отказываешься.
   - Понимаю. Ты великолепная женщина: красавица и умница.
   - Так что же тебе еще надо?
   - "Кто тот, кого всю жизнь мы любим."
   - А вдруг это как раз я.
   - Нет, - покачал я головой, - это не ты. Я не знаю, кто, но я знаю, кто этим человеком не является.
   Внезапно София резко отошла от меня и опустилась на стул. Из кармана платья она достала сигарету, зажигалку и закурила. При этом мне показалось, что ее руки слегка подрагивали.
   - А если я тебе признаюсь, что я тебя люблю.
   - Это не так, ты меня не любишь.
   - Откуда тебе знать?
   - Я это чувствую.
   - Внутренний голос?
   - Можно назвать это и так.
   - Когда я была совсем молодой, я ни о чем не мечтала, только о любви. Ни о богатстве, ни о славе, лишь о любви - великой и всепобеждающей.
   - Что же случилось затем?
   - Я поняла, что в жизни нет места любви. Можно влюбляться бесконечное число раз, пылать, подобно костру, страстью, но в глубине души ты всегда понимаешь: это не любовь, это что-то другое.
   - А ты не думаешь, что ты просто боялась полюбить. Нельзя любить и не отказываться от всего, что не совместимо с любовью. Любовь не бывает удобной, любовью на диване. Она требует всего тебя. Если ты не отдаешь ей даже маленького своего кусочка, значит, это еще не та любовь.
   - Ты - романтик, - усмехнулась София. - Не случайно, что Учитель сразу же почувствовал в тебе родственную душу. Поэтому он и хочет передать тебе бразды правления. А вот Игорю он это не предлагал. Вернее, сперва предложил, а потом передумал.
   - Почему?
   София внимательно посмотрела на меня.
   - Потому, что он, как ты говоришь, не готов был отдать любви всего себя, он постоянно что-то в себе оберегал. Однажды он мне признался, что мотивом всех его поступков является желание обрести большую славу. Он хотел получить Нобелевскую премию по литературе.
   - Он мне никогда не говорил ни о какой премии.
   - Это была его главная тайна. Он замысливал роман, в котором хотел отразить самые большие искания человеческого духа. За этим он приехал сюда, познакомился с Учителем.
   - Но почему он признался в этом тебе - чужому ему человеку и никогда не говорил об этом мне - лучшему другу? Это не могло произойти случайно. Постой, уж не предлагала ли ты и ему жениться на тебе?
   София посмотрела на меня, но ничего не сказала, вместо ответа она затушила сигарету о пепельницу.
   - Иди, - глухо сказала она, - надеюсь, ты не забудешь свою клятву.
   - Нет, - ответил я. - Можешь быть спокойной.
   В комнате, которая уже не принадлежала мне, горел свет ночника.
  Тихой лежал еще вчера на моей кровати, но не спал. Мне даже показалось, что он бодрствовал в ожидании моего появления.
   - Ты чего так припозднился? - спросил он, ни на секунду не выпуская меня из фокуса своего настороженного взгляда.
   - Ходил купаться.
   - А чего волосы не мокрые. Значит, врешь, - убежденно произнес он.
   - Вру, ну и что? Что хочу, то и говорю. - Я вдруг почувствовал, что меня охватывает злость; разговор с Софией вывел меня из колеи, а теперь еще этот не то уголовник, не то сверхчеловек допрашивает меня, словно заключенного. - Я тебе не обязан говорить правду.
   - Люди, которые врут, вызывают во мне подозрение. Врут, значит, что-то замышляют.
   - Да, замышляю, хочу ночью к тебе подкрасться и приложить топором по виску. Показать тебе оружие будущего убийства?
   - Да, ты весельчак, - вдруг хмыкнул Тихой. - Ты поди комара на щеке не можешь прихлопнуть, а тоже про убийство. Чтобы убить, знаешь какую-то внутри твердость надо иметь.
   - Ты имеешь?
   - А вот про то я тебе не скажу. Есть вещи, которые надо хранить глубоко в себе. Я знал человека добрее и мягче которого с вида и не бывало. А на самом деле ему было убить, что тебе стакан воды выпить.
   - То-то я смотрю, графин пуст.
   - Я гляжу ты остряк.
   - Ладно, давай спать.
   - Спать, так спать. Мы не против. Вот только где ты все же был? Все равно узнаю.
   Я сделал вид, что не слышу последних его реплик и даже громко засопел носом, имитируя быстрое погружение в состояние глубокого сна. На самом же деле я был встревожен, он действительно может проведать про наш заговор. Каким образом, это он сделает, я не знал, но в его детективных способностях я нисколько не сомневался. Пока же надо спать, завтра великий день мистерии.
  
   * * *
  
   Утром, когда я проснулся, Тихоя уже не было в комнате. Я одел костюм миста и вышел на свежий воздух. Площадь возле дома, была запружена народом, самое меньшее собралось человек сто пятьдесят. А то и все двести. Судя по всему, вечером прибыла еще партия желающих принять участие в мистерии. Скорей всего это были те паломники, которые разместились в гостиницах и домах отдыха расположенных в окрестности поселков. К своему удивлению, я узрел, что среди них было немало иностранцев, в том числе и негров. Английская речь слышалась почти также часто, как и русская, кроме того, я уловил французский, немецкий, итальянский говор... Выходит, меня вовсе не обманывали, когда утверждали, что движение стремительно распространяется по миру. Что ж, тем любопытнее будет сегодняшнее действо.
   Пока я сладко спал, за ночь возле дома возвели небольшой подиум, на который было водружено кресло; оно одиноко стояло на нем в ожидании того, кто займет ее. Мимо меня важно прошествовала в длинном белом хитоне София, взгляд женщины равнодушно скользнул по мне и тутже ушел в сторону. В шагах десяти впереди меня стоял Тихой, но он тоже не обращал на мою персону никакого внимания. Даже Лариса, когда наши глаза встретились, лишь на мгновение слегка наклонила голову, затем снова стала напряженно смотреть на пока свободную сцену.
   Внезапно раздался оглушительный шум, все сто пятьдесят-двести глоток разом восторженно закричали, завопили, засвистели, приветствуя появление Учителя. За ним на небольшом, но достаточно почтительном удалении шествовали Мартынюк-Ананда, София, ехал на своей коляске мистер Стюарт. Невольно, подхваченный волной всеобщего энтузиазма, я тоже что-то прокричал и даже замахал поднятой вверх рукой. Шум не стихал, а наоборот, становился все сильнее; Учитель уже стоял на подиуме и кивал головой. Затем он сделал жест, призывающий всех успокоиться, и в тоже мгновение установилась полная тишина.
   - Доброе утро, мои дорогие браться и сестры. Я рад вас приветствовать в этот великий день возрождения великих Элевсинских мистерий.
  Good morming may dear brather and sister. I am glad to see you in the great holiday of revival of Eleusinian Mysteries. Bonjour mes chers amies. Je suis tres content de vous saluer ici dans cet grand jour de la renaissance de Mysteres d'Eleusis.
   И вновь в направлении подиума покатился разноязыкий шквал выкриков, аплодисментов, свистков.
   - Мисты, братья мои. Зачем мы идем этой древней дорогой? Вовсе не для того, чтобы повторить чей-то путь, сверхчеловек не нуждается в повторениях. Он всегда и везде прокладывает новые рельсы. Мы идем этим путем для того, чтобы восстановить прервавшуюся связь времен. Древние эллины понимали то, что затем было утрачено и что воссоздать выпало нам: без связи с Богом человек обречен жить во тьме, не понимая своих истоков, не осознавая смысл происходящего вокруг него. Человек, отгороженный от Бога, подобно растению, оторванному от корней, обречен на высыхание и деградацию. Но мы должны сделать следующий шаг: сверхчеловек не может полностью раствориться в своем слияние с Богом, исчезнуть в нем, как исчезает погруженный корабль в морской пучине, он выходит на поиски Бога для того, чтобы знать все пути. И познав их, выбрать свой, неповторимый, тот путь, которым никто кроме него следовать никогда не сможет. Отправляясь по дороге священных мистов, вы должны убрать прочь любую обусловленность, все, что мешает вашим душам и умам быть целиком открытым, подобно воротам в храм.
   Вы те, кто первыми осознали, что мир движется к новой реальности. В отличии от апостолов, которых самолично призвал Христос, вас никто не выбирал, вы сами выбрали себя. И этим сделали первый шаг к Сверхчеловеку, к своему созиданию. Ибо " последователей ищет созидающий, а не людей толпы, не мертвецов, не верующих. Тех, кто станет созидать вместе с ним, ищет он: тех, кто напишет новые ценности на новых скрижалях". Так говорил нам великий Ницше устами великого Заратустры. Суть нашего учения состоит в том, что нет никакого учения, сверхчеловек не пророк, не миссия, он тот, кто возвысил себя сам до тех пределов, до которых сумел подняться. Он не основывает религий, но преобразует себя, он не строит церквей, синагог, мечетей и пагод, но там, где он проходит, расцветают цветы нового смысла. Но в чем, спросите вы меня, этот смысл? Да и есть ли они? Смысл в том, чтобы не искать смысла, смысл в том, чтобы самим становиться смыслом. Тот, кто всю жизнь искал смысл жизни, молился по очереди всем Богам, был сторонником всех учений, но при этом остался таким, каким был, тот не наш человек, это человек суеты. Не думайте, что он умен от того, что много знает, что много видел, он глуп, потому что не заглянул в себя, а его знания лишь маскируют его растерянность, это алкоголь, которым он пытается заглушить свою опустошенность; не думайте, что он что-то искал, на самом деле он бежал от себя, от своей слабости, пустоты и никчемности. И как замечательно сказал Карл Юнг:"Мы стали богатыми в познание, но бедными в мудрости". Сверхчеловек начинает с того, что отвергает ложь, а в жизни существует только один вид лжи: ложь самому себе, все остальные производные от нее. Тот же, кто думает, что обманывает других, смешон и наивен; всякий раз, когда он лжет, он погружается все ниже и ниже, все дальше уходит от самого себя, от всего божественного, что есть в нем. Ложь возникает всегда, когда человек отказывается от самопознания, когда он не желает подниматься до того уровня, который определен ему свыше. Все, что происходит на земле, происходит из-за нежелания знать правду и принять ее такой, какая она есть. Миллионы ничтожеств пытаются стать великими, утвердить свое "я" и ради этого готовы уничтожать, испепелять все вокруг. Этим людям нужны боги для того, чтобы ссылаться на их авторитет, но никого они не боятся так сильно, как Бога. Они никогда не отправятся вместе с вами в наш сегодняшний путь, потому что понимают, что в качестве багажа нужно взять очищенное от темных желаний сердце и просветленный разум.
   Не Бога мы ищем, а высшего понимания самих себя, а для этого берем в помощники Бога. Слияние с ним позволяет нам заглянуть туда, куда не проникает взор обычного человека, мы видим ту высоту, на которую можем подняться. А тот, кто хоть раз побывал на вершине, никогда не захочет спуститься вниз, снова подобно жалкому ужу ползать по болотистой равнине. Но там, где Бог, там нет места человеку, у каждого свой регион обитания. Так прекрасно быть человеком - вот что еще не понято людьми. Мы презираем себя за слабость и лесть, за ложь и похоть, за предательство и ревность, за то, что не умеем любить и за то, что не хотим уметь. Но почему мы такие? Да потому что подчиняемся любым импульсам, идущим изнутри, мы - всего лишь сгусток материи, а бессмертную душу используем лишь как топливо для ее оживления. Но материя вовсе не наш враг; религии, презирающие плоть, требующие искоренения всего плотского и телесного, на самом деле презирают человека. Бог вовсе не хочет, чтобы человек отрекся от всего этого, он дал нам душу и тело для того, чтобы соединившись, появилась бы в мире преобразующая сила, ибо то и другое в отдельности - это застывшие окаменелости. Сверхчеловек - это тот, кто в полной мере воплощает этот принцип, он вовсе не богоборец, но он и не боголюб, он озаряет все вокруг собственным светом. Я никогда не соглашусь с тем образом Бога, который пытаются нам внушить святоши, что Бог недоволен человеком, который способен глубоко любить не только его, но и другого человека и видящим в своем любимом Бога. И совсем не важно присутствует при этом телесная любовь или нет.
  Да разве можно полюбить Бога, без любви к своему ближнему.
   Итак, в путь мои дорогие друзья и пусть напутствием вам будут мудрые строки одного из последних схолархов платоновской Академии Прокла:
   Вы, кто священной премудрости держит кормило, о боги!
   Вы возжигаете в душах людских возвышающий пламень,
   Дабы, покинув обители мрака, они устремились
   К высям бессмертных, очистившись таинством гимнов священных.
   Слух преклоните, спасители! Ваши священные книги
   Чистый излили мне свет, разогнавший туман непроглядный,
   Дабы познал я вполне человека и высшего Бога.
  
   Снова раздались дружные вопли, затем на подиуме внезапно появился какой-то старец, как я понял иерехон мистерий. Он был одет в длинные белые одежды, а с подбородка на грудь спускалась лопатка седой, как лунь, клин бороды.
   - О мисты, наша великая мистерия начинается. Примем же все очистительное купание. К морю пойдем, а затем вознесем жертвы свои бессмертным богам. Но прежде должен спросить я вас отвечаете ли вы трем главным условиям: на запятнаны ил у вас руки кровью; знаете ли вы все в совершенстве свой родной язык; вели ли вы праведную жизнь, то есть не привлекались ли вы к суду?
   Толпа ответила на обращение иерофанта возмущенными выкриками, что должно быть значило, что все отвечают предъявленным высоким требованиям. Я вспомнил о Тихое, который не только имел судимость, но и долго сидел в тюрьме. Он должен был сейчас заявить об этом, но его голоса я так и не расслышал. Правда Учителя тоже судили, но это не в счет.
   - Тогда к морю! - провозгласил иерофант.
   Толпа одобрительно загудела и все двинулись к пляжу. Достигнув его, мисты, не раздеваясь, стали входить в море. Купаться в одежде было не очень привычно, но я решил ни в чем не отставать от других. Попытка перенестись более чем на две тысячи лет назад в какой-то степени захватила меня, но при этом, несмотря на предупреждение Учителя, я не мог отделаться от какого-то насмешливого скептицизма. Сейчас он был совершенно не нужен мне, я действительно желал, как нам было предложено, целиком раствориться в таинствах мистерии, тем более я видел, как быстро погружаются в них другие ее участники, но ничего изменить в себе пока не мог. Я по-прежнему оставался человеком конца двадцатого века, и в этом заключалась моя ограниченность. Я слишком глубоко завяз в его надеждах и устремлениях, слишком свыкся с его образом жизни и мысли, с его нелепыми и убогими представлениями о мире, основанными на иллюзиях о всемогуществе разума и предавшего забвению все другие человеческие возможности.
   Мисты, вдоволь накупавшись, вышли на берег. Жаркое солнце мгновенно набросилось на них, в считанные минуты высушила одежду. Несколько человек быстро сложили костер, откуда-то появилась большая туша свиньи, которую повесили над пламенем. Ароматный запах жареного мяса стал распространяться вокруг. Я протиснулся сквозь плотное оцепление к жертвенному алтарю. Внезапно мне сильно захотелось есть, так как сегодня я, как, впрочем, и все остальные не завтракал. И я искренне позавидовал древним языческим богам, для которых и жарился этот аппетитный поросенок.
   Примерно через час мы вернулись назад. Я знал: нам предстояло пройти через первый предварительный обряд, после которого мы и должны были отправиться в путь. Неизвестно откуда появившиеся мистагоги разделили всех на группы; я оказался в одной из последних. Поэтому мне пришлось довольно долго ждать своей очереди прежде чем меня впустили в дом. Я оказался в таком знакомом мне "бычьем зале", однако интерьер его сейчас сильно поменялся; часть площади была отгорожена ширмой.
  Один из жрецов провел меня туда. На скамейке сидела пожилая женщина, изображавшая жрицу богини Деметры. Она подала мне корзину и знаком предложила извлечь из нее ее содержимое. Я повиновался и в моих руках оказался деревянный макет женского лона. Неожиданно жрица довольно крепко сжала мою руку и подвела меня к еще одной занавеске. Я оказался в небольшом закутке, где находилась еще одна жрица, в которой я сразу же узнал Ирину. На ее голове находилась корзина. Когда я вошел, жрица сняла ее и продемонстрировала мне, что корзина пуста. Жестом она пока зала мне, куда я должен положить свою ношу; я опустил лоно на ее дно.
  После чего корзина снова оказалась на ее голове. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга; почему-то мне казалось, что Ирина должна сделать мне какой-нибудь знак или даже что-то сказать, но она глядела на меня абсолютно отрешенно, как существо из другого мира. Ирина снова сняла с себя корзину, жестом приказала достать из нее лоно. Я вышел из закутка, где меня уже поджидала пожилая жрица Деметры, она взяла у меня лоно и положила в свою корзину. После чего я покинул зал.
   В записях, переданных мне Софией, были не только описания обрядов, но и давались краткие пояснения их смысла. И если мне сейчас не изменяла память, этот обозначал оплодотворение души миста божественной силой, появление в ней зародыша, который должен превратиться в духовный плод к концу всей мистерии. Что ж, подумал я, посмотрим, получится ли ребенок от этого акта зачатия.
   Все снова собрались у дома в ожидании дальнейших указаний. Откуда-то вновь появился седобородый иерофант.
   - Каждый из нас прошел первый обряд, каждый из нас прикоснулся к великому таинству, теперь мы готовы для главного свершения. Так в путь, мои мисты, в путь по священной дороге.
   Теперь толпа паломников превратилась в нестройную колонну. Я знал ту дорогу, по которой предстояло всем пройти, и меня отчасти смущало то обстоятельство, что путь предстоял не ближний. Впрочем, те древние мисты тоже были вынуждены преодолевать немалое расстояние.
   Рядом со мной оказался Владимир. Я не видел его с начала мистерий и даже не знал, принимал ли он в них участие. Однако его не до конца просохшие волосы свидетельствовали о том, что он купался в море вместе со всеми.
   Я внимательно посмотрел ему в лицо, оно явно не было озарено отблесками от того божественного огня, который должен был запылать в наших душах. Скорей оно даже было хмурым и угрюмым.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросил я. - Мне кажется, тебе не очень хорошо. Сегодня слишком жарко, а ты еще, наверное, слаб.
   - Не беспокойтесь, со мной все нормально.
   - Что же тогда с тобой? У тебя не очень здоровый вид.
   Владимир пожал плечами и ничего не ответил.
   - Тебя не вдохновляет происходящее?
   - А вас? - задал он встречный вопрос.
   - Вдохновляет, - если не слукавил, но уж точно преувеличил я. - Я пытаюсь переместиться в прошлое, почувствовать себя древним греком. Разве это не заманчиво совершить такое путешествие во времени. Знаешь, что я успел уже понять за то короткое время, что длятся мистерии, мы все слишком порабощены своим временем. Мы все располагаемся на очень узком временном пятачке и даже не пытаемся понять, а что происходило в другие эпохи, как жили тогда люди, о чем думали, что ощущали. Учитель был абсолютно прав, когда говорил о том, как много мы теряем, забывая обычаи и обряды прошлого. В самом деле, почему мы должны действовать так, а не иначе, думать этими категориями, а не другими. От того, что мы живем через много веков после них, это совсем не означает, что мы разбираемся в чем-то лучше, чем они. Скорей всего мы за эти столетия приблизились не к истине, а просто безмерно увеличили количество предрассудков и лжеучений в наших глупых головах.
   - Даже если это и так, то какой же вывод?
   Мне показалось, что голос Владимира прозвучал язвительно. До чего же трудно иметь дело с этим молодым человеком, уже далеко не в первый раз подумал я. Гении имеют одно неприятное свойство, они чувствуют превосходство над всеми, кто имеет несчастье их окружать, а потому ни во что не ставят мнения других, даже в тех случаях, когда видят их правоту.
   - Какой вывод? - переспросил я, подавляя в зародыше возникшее было раздражение. - А какой вывод сделал бы на моем месте ты? - решил я пойти на небольшую хитрость.
   - Если вы полагаете, что нырок в историю что-то может изменить в вашей жизни, то вы ошибаетесь, - насмешливо произнес он. - Я все знаю об элевсинских мистериях, это всего лишь наркотик. Если бы тогда наркомания была бы распространена, как сейчас, то поверьте, в этих шествиях отпала бы необходимость.
   - Ты сам не веришь собственным словам, Владимир. Может, гашиш или кокаин кого-то бы и отсеял из этой колонны, но подавляющее большинство шло в них за другим.
   - По-вашему зачем же?
   - Их вело понимание, что уход человека от Бога вынужденная мера, просто однажды человека выбросили в этот мир и сказали ему: будь тем, кем захочешь или сможешь. Сотвори себя таким, каким пожелаешь, а я, Бог, все это время буду в тебе. Но чтобы тебе услышать и почувствовать меня, ты должен освободиться от своей тварной природы. Ты ведь сам слышишь постоянно этот голос. Твоя и моя беда и беда многих других в том, что мы не можем быть наивными, открытыми миру. Наши знания, привычки словно одевают на нас панцирь, который не позволяют нам смотреть на все без предубеждения. Если взять тех же древних греков или какое-нибудь современное племя дикарей, то они верят в своих богов или духов без всяких доказательств. В отличии от нас они полны доверия к окружающему их миру, хотя им известно о нем несравненно меньше, чем нам. Тома же наших знаний если чему-то нас и научили, то это не доверять ничему. Мы же боимся всего. Мы знаем, что все, что мы знаем, рано или поздно будет опровергнуто другим знанием, а потому не верим собственным знаниям. И что нам дает такое познание?
   - Благодаря нему мы создали огромный мир из городов, машин, средств коммуникаций.
   - Я тоже думал так недавно, но теперь мне кажется, что мы не столько создали все это, сколько нагромоздили. Ведь речь идет не об этом, речь идет только о самом человеке. Представь себе, если мы сейчас оказались бы на самом деле в Древней Греции, в колонне мистов, вот такие, какие мы есть, где был бы весь этот заполненной разнообразной техникой мир. Боюсь, что без нее мы и в подметки не годимся этим людям. Как ты полагаешь, сумел бы ты выпить цикуту, как Сократ, в камере смертников, посвящая последние свои минуты жизни философии, а смог ли ты создать без своего компьютера все то огромное количество произведений, что написали Платон, Аристотель, Гераклит. Представь себе, что когда они появились на свет, никакой науки еще не было, ничего не было открыто. Более того, не было даже мысли, что надо что-то отрывать, изучать, обдумывать. Ведь это они первыми додумались до того, что, оказывается, мир необходимо изучать, первыми задали вопрос: как устроен он, и это они создали все, чем мы пользуемся до сих пор. Мы лишь только развивали и совершенствовали их открытия. А сделали они это потому, что умели удивляться и не боялись самых странных, самых наивных объяснений. На их счастье у них под рукой не было справочников и энциклопедий, без консультации с которыми мы опасаемся произнести даже одно слово. Мы так боимся ошибиться, что по-настоящему уже не способны ни о чем мыслить; мы должны непременно направить мысль по какому-то уже прорытому руслу, сделать так, чтобы она непременно бы соответствовала какой-нибудь известной теории или учению. Тогда мы в глазах других будем слыть образованными, только так мы чувствуем себя спокойно в этом интеллектуальном плавании. А если к нам придет в голову что-нибудь свое, ни на что не похожее, так мы же первыми подумаем, что это глупость. И промолчим. Мне иногда чертовски хочется оказаться, как они, в самом начале всего, подняться в горы и впервые посмотреть на этот мир, абсолютно ничего не ведая о нем. И спросить себя: а куда я собственно попал, что окружает меня со всех сторон? А затем спуститься вниз и начать свой поиск. А знаешь, почему мы еще все так несчастны, потому, что процесс познания заменили процессом обучения. В школе нам рассказывают о законах всемирного тяготения или о том, почему между веществами возникает химическая реакция. Тем самым нас лишают соприкосновения с миром, мы не ощущаем его тайну, мы просто книжники, перелистывающие бесконечные страницы. Да мы и знания приобретаем не для того, чтобы познавать жизнь, а для того, чтобы с их помощью зарабатывать деньги или делать карьеру. Мы живем на всем готовом, это не мир, а какой-то сплошной ресторан, где тебе без твоей просьбой подают одно блюдо за другим. Нас перекормили, у нас притупился вкус. Мы знаем про все и вся, но при этом неспособны к сопереживанию, мы готовы всю ночь простоять за билетами на концерт какой-нибудь гнусавой поп-звезды, но не готовы пройти не слишком длинную дорогу ради того, чтобы соединиться с Богом? Мы страшимся признаться себе, что наивность вовсе не признак слабоумия, а умение жить без барьеров, задавать глупые вопросы, а на глупые вопросы других давать такие же глупые ответы. Но ведь из этих глупых вопросов и возникла вся наша сверхсложная наука. Кто-то однажды вдруг заинтересовался: а что из себя представляет камень - и возникла геология, а другому понадобилось срочно остановить вытекающую из раны кровь - и появилась медицина. Ну а еще кто-то задал уж совсем нелепый и бесполезный вопрос: а для чего нужен этот мир, кто и зачем его создал? И наконец что это за странное существо, которое так назойливо спрашивает обо всем этом, повсюду сует свой нос? Мы получили миллион ответов на частные вопросы, а вот с этими все еще нет окончательной ясности. Но из-за того, что мы не можем понять, что такое человек, какова цель его пребывания на земле, мы и создаем атомные бомбы. Думаешь, что атомные бомбы - это оружие, вовсе нет, они ответы на эти вопросы существа, который не может найти на них подлинные ответы. Ты не знаешь, что будут чувствовать в конце этого пути все эти люди, ты сам не знаешь, какие будут твои в этот момент чувства, но ты отвергаешь заранее саму возможность что-то почувствовать. Но тогда можно и не сомневаться, что ничего с тобой не произойдет. Не боги и не мистерии в этом виноваты, что ты остался заблокирован.
   Некоторое время Владимир молча шел рядом со мной. Я же в это время думал о том странном влияние, которое оказывает на меня этот юноша. Его присутствие делает меня таким красноречивым, что потом я долго удивляюсь, откуда возник у меня этот водопад слов.
   - Ладно, я попробую последовать вашему совета, - вдруг услышал я голос Владимира. Несколько секунд он еще шел рядом, а затем затерялся в толпе. Я понял, что мой длинный монолог хотя и был полезен для него, но вызвал в нем не самые приятные чувства. Но я и не давал обетов потакать ему во всем. А потому могу продолжать путь по этой священной дороге с чистой совестью.
  Внезапно колонна остановилась. Я снова увидел иерофанта, который обходил мистов, спрашивая о чем-то многих из них. Затем он взобрался не невысокий камень и провозгласил: "Привал".
  Я сел на небольшой валун, подставляя лицо разгоряченному полуденному солнцу. Я чувствовал, что немного устал и отдых был в самый раз.
  Но передышка оказалась недолгой, вновь появился наш предводитель и снова призвал всех очиститься в море.
   Море находилось метров в трехсот, к нему надо было спускаться по довольно обрывистому склону. Но никто не испытывал ни малейших сомнений, все дружно заскользили по нему. Я тоже присоединился к общему потоку.
   Купание даже в одежде было очень кстати, море смыло с меня соленый пот. Я снова поднялся на тропинку и оказался в очереди мистов.
  Впереди в метрах пятидесяти находился небольшой мостик, когда я прошел его, то меня встретил жрец.
   - Соблюдал ли ты все очистительные обряды? - строго спросил он.
   - Да.
   Жрец повязал на мое правое запястье красную нить, затем наклонился и украсил красной нитью мою левую щиколотку. В трактате Софии было написано, что эта нить одновременно защищала от дурных влияний и служила опознавательным знаком.
   Часа через полтора неторопливой ходьбы мы оказались на плоской площадке. У Софии это место носило название "Колодцем прекрасных хороводов". И действительно я увидел колодец, правда очень неглубокий, уходивший в каменистую землю едва ли на полметра. Мисты сгрудились на одной стороне, вперед же вышли человек двадцать юношей и девушек. Все были очень молодые, среди них я обнаружил и Ларису. Внезапно словно по команде они стали делать странные движения.
   Я не берусь описывать этот танец; я слабо представлял как танцевали древние греки, но мне показалась, что продемонстрированное танцорами искусство хореографии вряд ли сильно походило на то, что показывали в этом месте мистерии более двух тысяч лет назад. Внезапно раздалось дружное пение:
  
   Звездный Зевесов Эфир пусть поведет хоровод!
   Всех впереди Селена, богиня Луны выступает,
   И пятьдесят следом за ней дочек Нерея
   Кружат в безмерных пучинах глубин вековечных.
   Так почитают богиню в венце золотом из колосьев,
   Чтут и плющом увенчанную дочь Персофену.
  
   Песнь была длинная, она рассказывала о глубоком горе матери - богине Деметры, у которой была прекрасная дочь по имени Персофена или как ласково ее называли Кора. Со своими божественными подругами Артемидой и Афиной играет она на покрытом цветами лугу, как вдруг похищает ее Плутон, царь подземного царства. Там, в этом мрачном подземелье становится она царицей мертвых. Ее же безутешная мать бродет по земле в поисках пропавшей дочери, но никто не ведает, где она, кто ее таинственный похититель. Наконец спрашивает о судьбе Персофены она Гекату, которая советует расспросить бога солнца Гелиоса. Он-то и называет ей имя укравшего девушку.
   Полная скорби и гнева, богиня скитается в мире людей в образе старухи. Однажды она приходит в Элевсин и садится у колодца. В это время набрать воды приходят дочери царя Келея. Старуха рассказывает им, что была похищена с Крита разбойниками, но убежала от них. Девушки, сжалившись над бедной и несчастной женщиной, обещают поговорить о ней со своей матерью Метанирой. Та выслушав эту грустную историю, приглашает ее нянькой к новорожденному сыне Демофонту.
   Няня не кормит своего питомца ни чем, но тот вместо того, чтобы чахнуть, крепнет день ото дня. Удивленная Метанира однажды ночью подглядывает за странной старухой и видит страшную картину: она погружает ребенка в горящий очаг. В ужасе вскрикивает царица, не ведая о том, что если бы она не помешала богине доделать свою работу до кона, то мальчик был бы наделен вечной молодостью. Десерта в гневе восклицает: "Глупые, несчастные люди! Ни счастья, идущего в руки, ни горя, которое вас поджидает, вы не способны предвидеть. Непоправимое ты своим неразумьем свершила. Клятвой богов я клянусь - сделать могла бы навек не стареющим я и бессмертным милого сына тебе и почет ему вечный доставить. Многие годы пройдут, и всегда в эту самую пору сыны элевсинцев войну против афинян будут ежегодно зачинать".
  Всю ночь Метанира молится богине. Но та остается непреклонной. Тогда элевсинцы строят священную обитель, куда и удаляется Деметра.
  Целый год не позволяет она вырасти урожаю. Тогда боги в страхе за судьбу людей посылают Гермеса к Плутону просить его отпустить из мрака на свет его жену. Плутон отпускает, но прежде дает проглотить Персефене зернышко граната.
   Счастливая, возвращается Кора к матери. Та же спрашивает: вкушала ли она в Гадесе пищи. Если же да, то обратно пойдешь и в течение года третью его часть будешь проводить в преисподне, две остальные со мной и другими богами.
   Персефена рассказывает матери все, что с ней произошло; теперь она знает, какая доля ей выпала в жизни. Зевс же, чтобы погасить гнев богини, посылает к ней Рею, чтобы она примирила бы Деметру со всеми богами. Деметра успокаивается и в память об этом событии устанавливает священные таинства - оргии. Самолично она со всеми подробностями наставляет первого миста Триптолема, как надлежит их праздновать. "Таинства же я сама учрежу, чтобы впредь, по обряду чин совершая священный, на милость вы дух мой склоняли. О них ни расспросов не должен делать никто, ни ответа давать на расспросы. Счастлив тот из людей, кто таинства видел. Тот же, кто к ним непричастен, до смерти вовеки не будет доли подобной иметь в многосумрачном царстве подземном". И когда элевсинские правители созывают народ на мистерии, на полях снова вырастает ячмень.
   Танец и песнопение завершились одновременно. Откуда-то появился иерофант и громко призвал мистов продолжать свой путь. На этот раз он был совсем короток, не прошло и минут пятнадцать, как процессия снова остановилась. Мы оказались на довольно большой площадке. Я знал, что пришло время для первой оргии. Чтобы лучше рассмотреть, что происходит, я постарался, хотя это было и нелегко, протиснуться в первые ряды.
   На камне в черном одеянии сидела богиня Деметра, в которой я не без труда узнал перевоплотившуюся в нее Софию. Перед ней стояла закутанная в кусок материи ее служанка Ямба, роль которой исполняла Ирина.
  Обе женщины молчат. Внезапно Ямба сбрасывает с себя свой плащ и, оставшись совершенно голой, начинает танец.
   Это был действительно завораживающий глаза танец, я и не предполагал, что у Ирины такой замечательный хореографический талант. Я невольно вспомнил, как однажды вскользь заметила она, что в детстве всерьез училась балету и даже хотела стать профессиональной балериной.
  Я внимательно смотрел на исполнение этого сольного номера и одновременно пытался наблюдать, какое впечатление оказывает он на зрителей.
  Мисты рядом со мной стояли неподвижно и не отрывали своих взоров от извивающего перед ними обнаженного обольстительной фигуры . Этот танец изображал зачатие, рождение человека, его тела и души, соединение их вместе в один нерасторжимый и непостижимый союз.
   Ямба, упав перед богиней на колени, протянула ей яйцо; в ответ хмурое лицо Деметры озарилось улыбкой, и она набросила на обнаженное тело служанки светлую накидку. Внезапно откуда-то сверху появились двое юношей в коротких белых хитонах и в шапках с рогами в сопровождение дующих во флейты козлоногих сатиров. К ним присоединились волколюди. Один из этих молодых пришельцев держал красную веревку, которая обвивала двенадцать обнаженных фигур -"мертвецов". За ними, хромая, шел бог Гефест.
   Поравнявшись с Деметрой, эта кампания пустилась вдруг в пляс. В это время появляются еще две богини - Афина и Гера, которые встают за спиной Деметры. Подобно летнему ливню, как внезапно начался этот танец, также внезапно он и закончился. "Мертвецы" окружили веревкой богинь, служанку и двух юношей. Неожиданно Гефест топориком сбил рогатую шапку с головы одного из них. Тот пошатнулся, но ему не дали упасть те самые "мертвецы". Ямба пустилась в пляс перед ним; насколько я помнил этот танец должен был символизировать рождение Афины из головы Зевса.
   После этого обе богини покинули сцену. Зато теперь к Деметре стали подступать "волки". Вдруг откуда-то появилась закутанная с ног до головы старуха, которая увела Деметру и Ямбу. Внезапно вся толпа мистов, словно встревоженная этим похищением, устремилась за ними. И в этот момент сверху начался камнепад. Все снова замерли на месте.
   Но действие на этом отнюдь не закончилось. "Волки" связывают оставшегося без шапки юношу и тащат вперед по тропе. Снова появились богини, на этот раз Геката и Гера и приказывают его бичевать. "Волки" хлещут его бичами, тот истошно кричит, но постепенно затихает. Внезапно юноша куда-то исчезает, а вместо него экзекуции подвергается скелет.
   Некоторое время полчище мистов снова двигалось по дороге, поднимаясь все выше в горы. Я же, дабы занять свои мысли, вспоминал, как совсем недавно шли мы этим же маршрутом с Ириной. Затем в воображение сама собой всплыла картина ее страстного танца, мысленно я снова следил за изгибами её великолепного тела, ощущая, как возбуждащие пары желания вновь наполняют меня... Эти грешные видении были явно не к месту, но ни остановить, ни прогнать я их пока не мог. А я-то думал, что освободился от гипноза Ирины. Но оказывается, она им владеет куда искусней, чем я до сих пор предполагал. Это маленькое открытие не могло меня особенно порадовать, так как я понимал, что ничего хорошего на поле этой ненужной страсти вырасти не может. Есть женщины, которые как бы созданы для испытания мужчин; они источают аромат фантастического по силе соблазна, они подобны гласу сирен, миновать которых не может никто. Правда хитроумный Одиссей заложил своим путникам уши, дабы они не слышали их губительных призывов, но вот ни Игорю, ни мне не удалось это вовремя сделать. Может, все-таки мистериям как-то удастся ослабить во мне это пагубное влияние.
  Пока я размышлял на эти грешные темы, мы вышли на площадку, где высился только что отстроенный Телестерион. А это значило, что начиналась вторая оргия: "вынашивание и становление".
  Недалеко от входа в Телестерион я увидел сидящую под конской гривой в траурной одежде Рею, в правой руке она держала "дельфина", в левой - "голубя", а за ее спиной - водящих хоровод трех Мойр. Перед богиней расположились юноша покрытый конской гривой и бог Гефест. Еще ниже стояли "волки" и "мертвые", а чуть правее - другой юноша, закутанный в красный плащ.
   Раздалось громкое песнопение:
  
   О беспредельные Мойры, о чада любимые Ночи!
   Дщери благого отца - о Лахесис, Клото и Атропа!
   В тонких багряных своих плащинидах выходите в поле
   Смертных судеб. Спутницы чада священной Деметры!
   Мистам дозвольте узреть Ферсефонею царицу, а затем
   Их отведите обратно под светлые звезды!
  
   Хоровод мойр приблизился к Ямбе, та в страхе громко позвала Палемона, умеющего ездить на дельфине. Услышав ее зов, Рея отпустила "дельфина" в море. Ямба попросила у богини голубя и получила его.
   И снова я стал свидетелем великолепного танца Ирины; на этот раз она изображала порхающую птицу. Внезапно появилась Деметра, держа в руках извивающую змею и яйцо; змею она вручила Ямбе, а яйцо оставила у себя.
   Стоящий неподалеку бог-кузнец затягивает песню в честь Поседойна, которому посвящен двор перед Телестерионом.
  
   О черновласый держатель земли Посейдон, внемли мне!
   Конник, держащий в руках трезубец, из меди отлитый!
   Корни земные хранишь, блюдешь кораблей продвиженье.
   Нам же подай честное богатство, и мир, и здоровье!
  
  Едва закончилось пение, как Рея вдруг бросила конскую гриву, которую поспешно подобрал Гефест, и в сопровождении Мойр вошла в Телестерион.
   Откуда-то изнутри раздалась барабанная дробь, она возникала всякий раз, когда Гефест начинал размахивать своим трофеем - конской гривой, что являлось символом его владычества в этом месте. Двое юношей, находившихся до этого момента в неподвижности, вдруг ожили и начали петь гимн Афродите. И пока они пели, к ним приближался бог войны Арес, который вручил свой меч одному из них. Размахивая им, он пустился в танец перед Ямбой; она тоже начинала в ответ танцевать.
   На лице юноши появилось отчаяние, так как он стал осознавать, что делает что-то не то. И поэтому зовет на помощь свой предвечный образ:
  
   Вечной земли царя величайшего я призываю,
   Я корибанта зову, воителя с долей счастливой,
   Взор на кого невозможно поднять,
   Кто избавляет от ужасов тяжских, от призраков жутких.
   Бродит один корибант, двусущий, изменчивый видом,
   Кровью залитый, когда двое братьев его погубили,
   Тот, кто по воле Део сменил свое тело святое,
   Вид принимая чудовищный страшного черного змея.
   Гласу внемли моему, о блаженный, не гневайся тяжко,
   Грешную душу избавь от снедающих страхов видений.
  
   На зов юноши явился Прометей, в котором я к своему великому изумлению узнал Тихого. Он держал сосуд, в котором колебался небесный огонь. Этим появлением оказался очень недоволен Гефест, который раздраженно провозгласил: "Мои женщины здесь, но никто не смотрит на меня. Они не желают мне подчиняться, свобода им превыше всего. Мои "волки" должны воспрепятствовать этому. И что тут делает Прометай. Ведь его сослали на Кавказ и приковали к скале. Кто освободил его?"
   Прометей решительно оттеснил Гефеста и призвал юношу и Ямбу последовать за ним в Телестерион. При этом он приказал "мертвецам" охранять вход в храм, дабы туда не прорвался ни один из "волков". Затем призвал мистов последовать вслед за ним.
   Телестерион не смог вместить всех мистов, поэтому часть из них к своему большому огорчению осталась снаружи. Мне повезло, я протиснулся внутрь храма. Места оказалось мало еще и потому, что там была возведено из фанеры нечто вроде малюсенькой часовни - Дом владычицы Персефены. У ее входа находился трон, на котором сидел иерофант, в правой руке он сжимал похожий на скипетр тростинку, а в левой - золотой колос. Рядом с ним стояла Ямба-Ирина, а также другие персонажи мистерий. Все было готово для начала третий оргии: преображение.
   Когда все заняли свои места, в медленном танце закружились Мойры. Хор "мертвецов" затянул посвященную им песню.
  
   Вы наблюдаете жизнь нечестивого люда всечастно,
   В миг к преступленьям летите, неся нечестивым отмщенье.
   О вседарящие, о избавители смертных в несчастьях!
   Вас призываю! Грядите к питающим чистые мысли!
  
   Песня смолкла, иерофант подозвал к себе Ямбу и стал надевать на нее различные украшения. Украсив ее, он неожиданно громко запел приятным баритоном:
  
   Гестия, о благовластного Кроноса дочерь, царица!
   Ты, чей дом - средь огня величайшего, сущего вечно!
   К таинствам чистым своим допусти этих мистов и сделай
   Вечно цветущими, полными святости, счастья, веселья!
  
   А тем временем ситуация в Телестерионе стала накаляться. Гефест приказывает юноше в бычьем шлеме атаковать трон. Однако другой юноша в дубовом венке скрещивает с ним мечи. Атакующий восклицает: "Реальна двойка" на что следует ответ "Истинно единое". Поборник двойки бросается в бегство, его преследует сторонник единого. Внезапно преследуемый останавливается, и преследователь налетает на меч, но и сам поражает противника. Оба падают мертвыми. "Горе нам" - этот крик принадлежит уже мистам.
   Видя, что его атака потерпела неудачу, Гефест сдается и присоединяется к Ямбе и иерофанту. Теперь в действо включается мать кузнеца - Гера. Она велит своему сыну идти прислужником впереди себя. В этот родственный дуэт вдруг вливается Афина. Затем две Богини останавливаются возле иерофанта, и главный жрец видит перед собой новое триединство, так как божественные женщины включили в свой коллектив еще и Ямбу.
   Ямба садится на колени перед Герой, и та водружает ей на голову корону. При этом она произносит что-то вроде звука: "ЭАО". Ямба нараспев повторяет его, к ней неожиданно присоединяется хор мистов и к моему удивлению я слышу, что в этом хоре присутствует и мой голос.
   Гефест больше ничему не противится, он оттаскивает одного из погибших юношей к ногам Мойр, а затем - в часовню. По велению главного жреца ему дают меч, он подзывает Афину и вместе с ней скрывается в этом маленьком помещении. Не то оттуда, не то из расположенного поблизости места раздается крик; выходит иерофонт, в руках он держит окровавленную голову. Подойдя к жертвенному очагу, он бросает ее в огонь.
  При этом он провозглашает:
  
   Отец всетворящий, хозяин перуна, и грома, и молний!
   Как некогда Кадмовой дщери, Семеле царице,
   Той, что познала великие роды средь огненных вспышек,
   Так же и нам подари, скиптродержатель, рождение духа!
  
   Откуда-то из дальнего конца Телестериона раздались недоверчивые голоса. И словно в ответ им иерехонт неожиданно громко и настойчиво возвестил: "Дева родила мальчика, сильная - сильного".
   Эти слова были знаком для мистов прийти в движение. Вместе с "мертвецами" они попытались обойти часовню, но так как народу набилось слишком много, этот марш вокруг нее вылился в топтание на одном месте.
   Пока мы малоуспешно пытались совершить положенный обряд, в середине храма складывали поленья для костра. Иерехонт поджег его, и почти сразу вверх вдыбилось пламя. Все молча наблюдали за его отблесками, возбуждая на его основе свои виденья.
   Пока все смотрели на пламя, хор "мертвецов" приглушенно пел:
   О всеродитель Уран, некрушимая часть мирозданья,
   Старший в роду, и начало всего и всему завершенье!
   Ты, огнедышащий, всекротитель, ты - искра живого!
   Ныне вдохни восприимчивым душам твою животворную силу!
  
   Внезапно из толпы вышли двенадцать облаченных в белые одежды мистов - и об руку с "мертвецом" стали совершать обход вокруг часовенки.
  
   Ты под путями земными владеешь вратами Аида,
   Жизни грядущей стезю назначаешь для смертных.
   Ты Евменид породила, подземного царства царица,
   Дева, рожденная Зевсовым семенем неизречимым,
   Мать Евбулея, чей образ изменчив, гремящего страшно,
   Шествуй приветливо к нам, усладись почитанием нашим.
  
   На этой ноте завершилась третья оргия.
   Все это продолжалось довольно долго, и я почувствовал, что изрядно устал. Я смотрел на окружающих меня мистов, мне хотелось понять, что испытывают, что чувствуют они, их лица были задумчивы и, как мне даже показалось, отрешенными. Неужели на них этот спектакль на самом деле оказывает такое влияние, неужели они ощущают то, чего не ощущаю я. Это было не совсем понятно, впрочем, мы потому так понимаем плохо других людей, что нам не передается их эмоциональной строй. А в нем - ключ к душе человека. Но на этом я прервал свои размышления, так как началась последняя оргия, которая у Софии была озаглавлена: собирание.
   Из Дома владычицы показался "отрок очага" с сосудом, где находится пепел от сожженной головы Геи. За ним - юноша с мечом. К ним присоединился иерофант, и все вместе они пошли вдоль веревки, которую держали одетые в белое мисты. Песней они приветствовали воскресшего юношу. Затем они приветствуют и верховного жреца.
  
   Высший из демонов! В дланях своих бережно держишь
   Священный цветок. Молю, покажи его смертным,
   Тяжесть страданий уйми, повергни людские препоны!
   Пламенем ярким открой созерцательный образ
   Освобождающих душу чистых и ясных видений.
  
   У подножья трона лежал второй погибший юноша. Жрец благословил мертвого жезлом и произнес: "Юный сей воин, павший в бою достославном, жезла целебного слова теперь прими. Восстань, - приказал он. Юноша поднялся. - Где меч?" - грозно спросил иерехонт. Гермес подал ему меч со словами:: "Пусть меч станет оралом". Согнув меч в орало, он отдал его священнику.
   Взяв его, священник направился из Телестериона, за ним потянулись мисты. Внутри остался лишь Гефест, "волки" и "мертвецы". Выйдя их храма, верховный жрец вместе с ближайшим своим окружением направился к пещере Деметры. Она ожидала их у ее входа в белой одежде. Завидев процессию, богиня встала на камень. К ней доверчиво подошел "отрок костра", затем в один ряд с ней встала и Гера. Остальные, преклонив колени перед иерофонтам, затягивают очередной гимн.
  
   О Евбулей! Ты прекрасное чадо священной Деметры
   В жены похитил, схватив на лугу, и понес через море
   Вдаль на четверке коней прямо в Аттику, в край Елевсинский:
   Есть там пещера - врата ее путь открывают к Аиду.
   О вседержатели мощные мистам даруйте сокровища ваши,
   Матерь Део и ты, возвышающий отче, Плутон благосклонный!
  
   Пока длилась песня, иерофант поднял жезл, увенчанный золотым диском, над головою Геры, в результате чего ее рогатый головной убор стал похож на лунный серп на фоне солнца.
   Сверху из пещеры появилась жрица Гекаты, она подходила к каждому из мистов и шептала ему одно слово: "Молчи".
   Это был конец четвертой оргии, мисты впервые за все это время сели на камни. Хотелось есть, но я знал, что до окончания мистерии ничего брать в рот не полагалось. Я посмотрел на небо, солнце уже клонилось к закату; весь день было очень жарко, сейчас же задул слабенький, но все же прохладный ветерок. У меня не было желаний ни подводить итоги, ни анализировать свои впечатления и мысли, тем более впереди была еще целая ночь. Меня охватила грусть; откуда и почему прилетело ко мне это чувство, я не знал и не собирался узнавать, но мне вдруг стало как-то не по себе. Нет, все-таки мне уже никогда не уподобится древнему греку, между нами не просто целая колода веков, но нечто большее, очень сильно изменившееся восприятие жизни. Пожалуй, Учитель чересчур сильно надеется на влияние древних обычаев; прав философ: нельзя дважды войти в одну реку. И даже странно, что Учитель это не понимает; скорей всего тут что-то другое. Хотя с другой стороны все мы живем в мире иллюзий, и последний дурак, и самый умный из землян. Просто у дурака свои иллюзии, ему кажется, что он все знает о мире и о себе, а потому уверен, что ему все подвластно. Дурак - самое безмятежное создание, от подлинного понимания действительности он отгорожен такой мощной стеной глупости, что ощущает себя в полной безопасности, его не одолевают сомнения, он наполнен апломбом, как бутылка сиропом. У умного же все по-другому, ему кажется, что он идет по пути познания истины, но всякий раз убеждается, что эта была в лучшем случае не магистральная дорога, а ответвление от нее. Тогда он меняет направление пути, но через некоторое время снова убеждается, что все повторилось сначала. Умный способен замечать и исправлять свои ошибки, но он не хочет принимать во внимание, что само исправление ошибок лишь приводит его к новым заблуждениям, ибо не готов отказаться от самого поиска, хотя в глубине души сознает, что все его усилия напрасны. Умный постоянно стремится к безграничности, но при этом понимает, что само это стремление делает его ограниченным, зависимым от него. Умные создают великие идеи и системы, именно им человечество обязано своими прозрениями, но что они получают в качестве оплаты за свои титанический труд: только лишь разочарование от незавершенности и неполноценности того, что они сделали. И в конце концов они приходят к тому, что начинают отрицать самих себя, как это сделал любимый мыслитель Учителя Ницше; дойдя до края познания, ему ничего не оставалось, как расстаться со своим рассудком.
   Усилием воли я остановил поток мыслей, они не приносили мне радость, я лишь чувствовал от них только дополнительную усталость. Снова показался иерофант и призвал всех продолжить путь.
   Но на этот раз мы шли не вверх, а вниз. Обратная дорога продолжалась часа два, пока мы не остановились возле последней точки нашего маршрута - жертвенника Триптолема. Уже совсем стемнело, но по доносившимся до нас звукам можно было понять, что совсем недалеко от нас плещется море. Я даже ощущал свежий аромат, который, словно приветствие, посылало оно нам.
   Внезапно откуда-то из темноты раздался зычный голос иерофанта, он призывал мистов принять последнее очищение. Толпа послушно бросилось бежать в направление к морю, увлекаемый ею, я тоже устремился к воде.
   Если купание днем было освежающим, то сейчас, когда по берегу носился прохладный ветер, никакого желания окунаться у меня не было. Я представил себе, что придется долго ходить в мокрой одежде, так как солнце, способное быстро ее просушить, покажется только утром - и невольно по коже пробежал холодок. Но выбора не было, благодаря свету редких звезд я видел, как смело бросаются мисты в остывающую морскую купель.
   Мое предвидение полностью оправдалось; когда я вышел на берег, то почувствовал такой жуткий холод, что даже зацокал зубами. Мне хотелось немедленно раздеться, но никто этого не делал; более того, мне даже казалось, что никому из тех, кто купался вместе со мной, не холодно.
  Они ходили по пляжу, разговаривали друг с другом и не обращали никакого внимания, что с них, как с крыши, капает вода.
   Я сел на камень, продолжая дрожать, как в лихорадке. В это время заиграла музыка. Это была странная музыка, по крайней мере такой я еще не слышал. Я, естественно, не знал мелодий, которые исполнялись в те времена, когда впервые происходили эти мистерии, но мне все же казалось, что это современные произведения. Но при этом они не походили на наши привычные, лишенные малейшего присутствия одухотворенности ритмы.
  В этой музыке звучали какие-то странные интонации, она куда-то звала, о чем-то настойчиво повторяла, постоянно возвращалась к тому, о чем только что сказала, как будто не веря, что ее поняли. Я увидел, что многие мисты начали танцевать и вдруг ощутил желание присоединиться к ним.
   - Ну чего ты сидишь, пойдем же, потанцуем, - услышал вдруг я рядом с собой чей-то смех. Я поднял голову; передом мной в своем костюме служанки Ямбы стояла Ирина.
   - Я мокрый, - сказал я, что вовсе не означало в данном случае отказа.
   - Я тоже мокрая. Так что нам нечего бояться друг друга, - вновь засмеялась она.
   Я вскочил с камня, поймал руку Ирины, и мы побежали к кругу танцующих.
   Темп музыкального произведения все ускорялся и ускорялся, и я не без труда поспевал за стремительной, как полет ракеты, мелодией. Я забыл про мучивший меня холод, наоборот, с моего лба стекали ручейки пота. Я не отрывал взгляда от Ирины; в своей жизни я еще не встречал женщины, которая бы так чудесно танцевала. Я тоже неплохой танцор, чувство ритма у меня в крови и имея такую великолепную партнершу, пытался по возможности не отставать от нее. Увлеченный танцем и созерцанием прекрасных телодвижений Ирины я не заметил, как мы оказались в центре круга. Мисты что-то кричали, подбадривая нас, тоже кружились в вихревой пляске, некоторые из них срывали с себя одежды и в экстазе прыгали по берегу голыми. Мне тоже хотелось снять потяжелевший от воды хитон, но что-то еще удерживало мене от этого поступка. По-видимому, тоже желание охватило и Ирину; в одно мгновение она скинула все с себя и продолжала свой зажигательный танец голой.
   - А ты чего не раздеваешься? - крикнула она мне.
   Как ни странно, но этот крик помог мне устранить последние зажимы в моей психики, и я быстро освободился от одежды. С громким возгласом Ирина буквально бросилась на меня, едва не сбив с ног, и крепко прижала к себе. Слившись друг с другом, мы продолжали танцевать; я чувствовал все изгибы, выпуклости и даже потайные места ее изумительного тела, и мощный выброс желания заполнил все мое существо. Мое мужское естество выпрямилось, став крепким и сильным, подобно выпущенной стреле, но к моему удивлению меня это абсолютно не смущало. Ирина крепко обхватила его руками и громко произнесла: "Смотрите, вот он бог. Это великий бог, бог, который позволяет жизни литься непрерывно, и мы все должны ему поклоняться". Мисты - мужчины и женщины - приблизились ко мне и на самом деле стали смотреть на мой член как на явившееся к ним божество. Те, кто еще не разделись, поспешно скинули одежды, и хотя теперь все были в одном виде я по-прежнему выступал в роли того, кому они поклонялись, вернее не я, а лишь только одна славная часть моего тела. Какая-то женщина попыталась его потрогать и даже поцеловать, я отпрянул, но было поздно; как известно, дурной пример заразителен - и все остальные тоже выразили подобное намерение. Я испугался, что мой бедный фаллос, которого совершенно неожиданно для него превратили в божественный символ, не выдержит столь могучего натиска, и следующий рассвет я уже встречу не будучи полноценным мужчиной. А это явно не входило в мои планы.
   - Они же растерзают меня, - прокричал я сквозь жуткий гвалт Ирине.
   Она засмеялась, схватила меня за руку и пошла напролом.
   - Дайте дорогу Ямбе, - несколько раз провозгласила она.
   Мисты неохотно расступились, и мы выбежали из толпы. Несколько минут мы бежали по берегу, наконец одновременно, словно повинуясь прозвучавшей свыше команде остановились. Я смотрел на бурно дышащую Ирину, на ее вздымающуюся грудь, и кровь бешено пульсировала по моим жилам. Не говоря ни слова, я обнял ее и прижал к себе. Я опрокинул ее прямо в море, теплая волна накатилась на нас, на мгновение накрыла, словно одеялом, и откатилась обратно для нового броска. Но для нас сейчас это не имело значения. Я целовал ее тело, она отвечала мне такими же жадными, горячими, словно угли, поцелуями. Кажется, рядом с нами кто-то еще занимался любовью, но мое сознание оставалось к этому безучастным, оно целиком было поглощено этой женщиной, которую я держал в своих объятиях.
   - Ну чего ты медлишь, соединись со мной, мой единственный, мой самый прекрасный бог, - вдруг простонала она. Ее ногти впились в мою спину, но эта боль только усилило то невиданное сладострастие и блаженство, которыми я был целиком охвачен. Я вошел в нее, и Ирина ответила мне громким сладострастным криком. Ее голос летел по побережью, к нему присоединился мой голос, и этот дуэт звучал как гимн любви и свободе.
   Мы кончили одновременно, Ирина последний раз послала в темноту свой стон - и затихла. Я почувствовал, как что-то изменилось в ней, что та женщина, которой я только что овладел, исчезла, и появилась совсем другая женщина.
   - Слезь с меня, - совсем другим, почти резким тоном даже не сказала, а приказала она. И хотя меня покоробила эта грубая, невероятно диссонирующая с тем, что сейчас только что случилось, фраза я повиновался. Я встал и вдруг очутился лицом к лицу с Павлом. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, затем он стремительно пошел по берегу, и через минуту его фигура исчезла. Я повернулся к Ирине и к своему изумлению обнаружил, что ее тоже нет.
   Вокруг меня -прежнему царила вакханалия, мисты продолжали бегать обнаженными по берегу, но я уже не обращал на их выходки никакого внимания. Ко мне подскочила какая-то разгоряченная женщина и попыталась увести за собой, но я резко выдернул руку, она что-то прокричала в ответ обидное и пропала в темноте. Мне же захотелось почему-то одеться, но где я оставил свой хитон я точно не помнил, поэтому я подобрал первый, что попался мне и надел на себя. Я вновь примостился на камне на некотором отдалении от эпицентра этой оргии; сверху по-прежнему лилась музыка, но теперь она вызывала во мне раздражение. Я даже не понимал, что со мной произошло недавно, почему меня подхватил этот вихрь и бросил нас с Ириной правда на очень недолгое время в объятия друг к другу. Почему-то в воображение всплыло несчастное лицо Павла; по правде говоря в тот миг я совершенно забыл об его присутствии, хотя знал, что он участвует в мистерии и должен находиться где-то поблизости. А может, и не хотел помнить.
   Мне показалось, как кто-то снова подошел ко мне, я поднял голову и увидел Софию в костюме Деметры. Не спрашивая моего согласия, она села рядом со мной.
   - Мне кажется, ты больше не подвластен общему экстазу, - сказала она. - А совсем недавно можно сказать, ты был его эпицентром.
   По ее откровенной усмешке я понял, что она была свидетелем того, что произошло между мной и Ириной.
   - Я понимаю твое состояние, - проговорила София, не дождавшись моего ответа, - ты затратил чересчур много энергии и теперь у тебя нечто вроде депрессии. У мужчин всегда бывает упадок после этого.
   Я внимательно посмотрел на нее и снова промолчал.
   - Ты не желаешь со мной разговаривать?
   - Вовсе нет, - безучастно отозвался я. Мне действительно было сейчас все равно: останется София или уйдет.
   - Между прочим, только что произошло чудо, произошло событие, которое я никак не ожидала.
   - Что ты имеешь в виду? - спросил я, немного заинтересовавшись.
   - Ты в самом деле не понимаешь?
   - Я не знаю, о каком чуде ты говоришь, их было сегодня так много.
   - О том, которое произошло только что.
   Я пожал плечами.
   - Если ты имеешь в виду то, что случилось у нас с Ириной, то в чем тут чудо? Что может быть естественней.
   София снова откровенно усмехнулась.
   - Нет, я не хочу тебе сейчас об этом говорить. Лучше посмотри на этих людей, как они счастливы. Вот о чем говорил Учитель, отбросить все для того, чтобы стать самим собой. Чтобы этого добиться, они проделали длинный путь.
   - Ну он был не такой уж и длинный.
   - Я имею в виду не только тот путь, что они прошли сегодня, всю жизнь каждого из них. Ты ведь тоже совсем недавно обрел самого себя, вспомни, как ты был счастлив, когда танцевал, когда занимался с ней любовью.
   - Я увидел там Павла, он наблюдал за нами.
   - Не думай о нем, он сам выбрал свою судьбу и получает по заслугам. Думай лучше о себе. Только что ты был самим собой, а теперь ты опять отказываешься от себя, опять попадаешь в плен своих обычных мыслей и чувств. Ты очень быстро вернулся к привычному.
   - А ты нет?
   - Я? - София, казалось, задумалась. - Мой черед быть собой еще не пришел.
   - Вот как? - удивился я.
   - Я не могу себе этого позволить, неужели ты не замечаешь, как стремительно надвигаются на нас события? Ты же видел сегодня, сколько людей уже объединило наше движение. А тут далеко не все. Разве ты не понимаешь, какая это сила? Они пойдут за тобой, куда ты их поведешь.
   - За мной?
   - Если ты их возглавишь. Неужели ты не замечал, как на тебя многие смотрят. Они тебя изучают, прицениваются к тебе.
   - Честно говоря, не замечал.
   - А то, что ты оказался в центре круга, думаешь, это произошло случайно?
   - Уж не хочешь ли ты сказать, что кто-то дал команду?
   - Так и было.
   - И кто?
   - Вот он стоит недалеко от тебя.
   Я посмотрел в указанном Софии направлении и увидел Тихого. Заметив устремленный на него взгляд, он широко улыбнулся мне и помахал рукой.
   - Ну что, теперь ты понял?
   Я пожал плечами, но в глубине души я чувствовал, что встревожен. Такое повышенное внимание к моей особе не доставляло мне большой радости.
   - Скажи, София, ты веришь в сверхчеловека, в то, что эти прыгающие создания можно изменить, превратить в совсем иных существ?
   - Но при чем тут вера, ты мыслишь чересчур традиционно. Вопрос заключается совсем не в том, чтобы добиться успеха. Это-то и отличает сверхчеловека от обычного человека. Он действует не потому, что хочет достигнуть цели, он действует потому, что таким образом проявляется его сущность. Он никогда не думает о конечном результате, он никогда не подчиняет себя ему; так поступают лишь ничтожества, который способны плыть только в направление буйка. Чтобы обрести смысл для своих действий, им нужна какая-то внешняя конечная точка, иначе они не знают, что им делать, как жить. Они не могут жить для самих себя. Но они не живут и для других, их единственная задача - это хоть чем-то заполнить отведенное им для пребывания на земле время. В каждом поступке, в каждом слове сверхчеловека заложен весь смысл мирозданья, а потому он неисчерпаем и бесконечен. И потому он, кстати, не мучается вопросом о смысле того, что делает. Пока человек задает себе вопрос о смысле жизни, он не трансформируется в сверхчеловека. Сверхчеловек постоянно творит себя, он каждый миг уподобляется Создателю, сотворившего наш мир. А разве нужен смысл тому, кто сам его творец? Разве ты этого всего еще не понял? - Неожиданно голос Софии до пределов наполнился презрением. - Ты полагаешь, я не знаю, о чем ты думаешь, ты думаешь, что я мечтаю о власти над этими людьми, об этом ничтожном миллиарде долларов. Но я бы не колеблясь отказалась от всего этого наследства.
   - Что же тогда тобой движет?
   - Я устала от людей, от их мелких забот и интересов, мне противно смотреть на них, на то, как они едят, пьют, ходят, занимаются любовью, замышляют свои великие дела, в которых со всей наглядностью лишь проявляется их ничтожество и низменность. А эта убогость мысли, полная неспособность оторваться от земли, нежелание перечеркнуть самые простые привычные представления. Даже наиболее умные из них - это безнадежные дураки, на что единственное годен их ум, так это на то, чтобы без конца обманывать себя. Я устала жить в этом мире, он раздражает меня своей банальностью и ограниченностью. Его необходимо разрушить, он не имеет право на существование.
   - Но зачем в этой разрушительной работе нужен тебя я? Я-то не разрушитель и не созидатель, я скорей наблюдатель, я смотрю за тем, что происходит и ни во что не вмешиваюсь. В лучшем случае я могу зафиксировать происходящее на бумаге. Что, кстати, я и обязан сделать согласно подписанному мною контракту.
   - Ты сам себе внушил эту мысль и внушил так сильно, что даже не замечаешь, что давно принимаешь во всем самое деятельное участие. И сегодня ты это доказал еще раз.
   - Ничего я не доказал, - с не совсем понятным мне раздражением возразил я. - Чем я по-твоему доказал? Тем, что участвовал в этих представлениях или тем, что трахнул Ирину?
   - Между прочим и тем и другим. Как и большинство людей ты не только не понимаешь смысла своих поступков, но и не хочешь их понимать. Люди больше всего на свете опасаются, что однажды им откроется подлинный смысл того, что они делают, и тогда им станет страшно от собственной никчемности, бездарности и пустоты. Они не боятся прожить жизнь напрасно, но до жути боятся, что однажды узнают об этом. Вот и придумывают себе небылицы.
   - А какую по-твоему небылицу придумал себе я?
   Несколько мгновений София молчала.
   - Я скажу тебе, но тебе не понравятся мои слова.
   - Попробую это пережить.
   - Ты придумал миф о великой любви, об огромном чувстве, которое якобы тебя гложет. Ты ходишь и, как пономарь, повторяешь: "Кто тот, кого всю жизнь мы любим?". Но дело не в твоей любви, а в том, что ты боишься признаться себе, что ты не только пуст, но и ничем не хочешь себя наполнять. Твоя любовь - это всего лишь твое оправдание. А кто оправдывается, тот чувствует себя виноватым.
   - Я не пуст и я люблю, а вот ты пуста, потому что никого не любишь. Даже себя. Вот ты и придумываешь миф о том, что абсолютны все пусты и лишь сверхчеловек способен нас всех наполнить.
   Я чувствовал, что моими чувствами сейчас верховодит злость, так как я действительно испугался, что София может оказаться права и во мне нет великой любви. Грань между иллюзией и реальностью, особенно если это касается наших ощущений и чувств, такая зыбкая, что никто не способен точно провести ее, как и не способен быть уверенным, что же на самом деле отделяет одно от другого.
   - Знаешь, - сказал я, - если это даже так, как ты говоришь, и моя любовь - всего лишь иллюзия, то это та иллюзия, которая служит для поиска истины. Никто не способен понять ее сразу; иллюзия - это вовсе не обман, это способ неуклонного приближения к подлинной реальности. Чем больше уверенности в человеке в том, что она ему известна, тем большей иллюзии он подвержен. К истине необходимо подходить медленно и осторожно, как к горящему дому, иначе она обожжет, а то и спалит.
   - Я знала, что ты умен, но тебе грозит большая опасность - потеряться в лабиринте собственного ума. И есть единственный человек, кто может бросить тебе Ариадну нить и помочь выбраться из него.
   - Учитель?
   София неожиданно рассмеялась.
   - Учитель, да, конечно, он без всякого сомнения великий человек. Но ты еще не понял, что в нем таится неверие. Я вижу, ты удивлен, но поверь мне, это так. Когда человек заглядывает на самую глубину, он вдруг начинает сомневаться, а стоило ли туда смотреть. Вместо ожидаемого предела, конца всего и всему он вдруг видит одну бесконечность.
  Ограниченный ум ищет Бога или истину и чем невероятно гордиться, но безграничный ум начинает сознавать, что и это еще отнюдь не последний рубеж. Всегда есть то, что находится дальше, за гранью. Проблема вовсе не в поиске?
   - А в чем?
   София посмотрела на меня, затем отвернулась.
   - Мы и так разговаривали с тобой очень долго. Не знаю, как тебе, а мне ужасно хочется спать. Больше всего я сейчас мечтаю о том, как доберусь до своей мягкой кроватки и брошусь на нее.
   Музыка, не умолкала ни на минуту, она продолжала и продолжала звучать. В нескольких метров от нас все также танцевали мисты; казалось, что ими движет какая-то таинственная сила, не позволяющая им чувствовать усталость.
   - Я, пожалуй, пойду потанцую, это поможет развеяться. Ты не желаешь?
   - Нет.
   - Я так и предполагала.
   София встала и на самом деле влилась в круг танцующих, которые встретили появление нового солиста громким и радостным улюлюканьем.
   Я остался один и перевел взгляд с танцоров на небо. Оно еще было совершенно темным, но по каким-то неуловимым признаком предвещало уже скорый рассвет. И мне захотелось, чтобы как можно быстрей завершилась эта длинная и одна из самых необычных ночей в моей жизни.
  
   * * *
  
   Мне казалось, что я спал очень долго. По крайней мере, когда я проснулся, солнце уже клонилось к закату. В комнате никого не было, и это обстоятельство не могло не порадовать меня. Но радость длилось недолго, вскоре почему-то меня стала завоевывать тревога. Я не совсем ясно понимал, откуда она пришла, что означала, о чем предупреждала, но ясно сигнализировала о какой-то то ли беде, то ли опасности. Я стал вспоминать, что происходило во время мистерий и после их благополучного завершения. Почему-то почти сразу же на экране воображения возникло лицо Павла. Может, пойти и извиниться перед ним, объяснить, что это был порыв, вихрь такой силы, что мы не могли ему противостоять. Конечно, разговор предстоит не из самых приятных, но не могу же я делать вид, что ничего особенного не произошло, что мы с Ириной беседовали о книжных новинках, лежа друг на друге.
   Внезапно дверь с шумом отворилась, и в комнату вошел Тихой.
   - Ну и здоров ты спать, - вместо приветствия сказал он мне. - А я уж грешным делом стал подумывать, что ты никогда не проснешься. Если бы не твой храп, ей богу послал бы за похоронной командой.
   Насколько мне было известно, я никогда не храпел, о чем неоднократно мне сообщала Лена. Неужели на меня так подействовали мистерии, что я стал издавать эти раскатистые хриплые вариации.
   - Ты молодец, - сказал вдруг Тихой и даже одобрительно похлопал меня по плечу.
   Я удивленно посмотрел на него, причина его похвалы мне была непонятна.
   - Все мисты говорят только о тебе.
   - Что же я такого выдающего совершил? - удивился я еще больше.
   - Ты чего, забыл что ли, а экстаз, а слияние с Богом. Все видели, как ты занимался любовью с этой служанкой Ямбой. Повезло тебе, - в его голосе прозвучала неподдельная зависть, - с такой женщиной... Это что ли была история с Клеопатрой, раз трахнул ее и за это тебя... - Тихой провел ребром ладони по горлу.
   - С ней, родимой, - подтвердил я исторический факт.
   - Ну и как было?
   - Что было? - сделал я вид, что не понимаю.
   - Не виляй, терпеть этого не могу.
   - Нормально. Сам говоришь был полный экстаз, произошло слияние с Богом. Только я никак не пойму, при чем тут мисты.
   - Ты чего разве не знал?
   - Если говорю, значит не знаю.
   - С самого начала был пущен слух: кого эта самая Ямба выберет, тот и станет после Учителя... Сам понимаешь.
   Я вдруг почувствовал, как меня охватывает ярость. У меня было такое чувство, что меня заманили в ловушку. Уж не об этом ли секрете говорила мне София. Мне захотелось немедленно отправиться то ли к ней, то ли к Ирине и высказать им все, что я о них думаю. Теперь я не сомневался, что вся эта сцена была заранее отрепетирована. Меня бы даже не слишком удивило бы, если бы я узнал, что и сами мистерии были устроены для того, чтобы я наконец почувствовал свою избранность.
   - Мне надо срочно сходить по важному делу, - сказал я Тихому.
   - Иди, только не надолго, нам покалякать с тобой надобно.
   Я вышел в коридор, подошел к апартаментам Софии: заперто, затем направился к Ирине. Здесь дверь была приоткрыта, я шагнул в комнату и, как и ночью, оказался лицом к лицу с Павлом. Больше здесь никого не было, мы были одни.
   Мы молчали и смотрели друг на друга. Павел выглядел каким-то бледным и нездоровым, вялый по натуре, сейчас он казался совсем безжизненным. И я просто не мог не спросить:
   - Вы плохо себя чувствуете?
   Он как-то неопределенно махнул рукой, не то подтверждая, не то отрицая мое предположение.
   - Послушайте, Павел, то, что произошло у меня с вашей женой, - решил я идти напрямик, - то произошло, но вы же видели, что там творилось. Все посходили с ума, никто не владел собой.
   - А вы знаете, что произошло у вас с моей женой? - тихо задал он мне довольно странный вопрос.
   Я сел, у меня вдруг возникло предчувствие, что разговор может затянуться.
   - Мне известно об условие, кого выберет Ямба...
   - Ах условие, - пробормотал он и мне показалось, что Павел говорит о чем-то ином. - Так вы теперь должны быть довольны.
   - Мне кажется, что ваши слова относятся к чему-то другому.
   Теперь взгляд Павла долго не отрывался от моего лица, словно изучал его черты для написания портрета.
   - Вы странный человек, - вдруг произнес он, - зачем вы делаете вид, что ничего не знаете?
   - Но я действительно не понимаю, что вы имеете в виду. Послушайте, мне в самом деле крайне неприятно, что это случилось, я очень хорошо сознаю, какую боль вам причинил. Я сам прошел через это поле.
   - Вы издеваетесь надо мной, вы не можете не знать, о чем известно здесь каждому камню! - вдруг громко и немного патетически воскликнул он.
   В разговоре с этим человеком надо сохранять спокойствие, подумал я. Он неуравновешен и бог знает до какого состояния способен дойти.
   - Почему вы полагаете, что я каким-то образом издеваюсь над вами. Посмотрите на меня, разве я похож на человека, которому доставляют удовольствия страдания ближнего.
   - Это всем доставляет удовольствие.
   - Ну знаете! - Всем своим видом я постарался продемонстрировать, что оскорблен до глубины души. И кажется, это моя короткая пантомима дала свои плоды, по крайней мере что -то изменилось в выражении его лица.
   Павел вдруг вскочил и заметался по комнате. Внезапно он замер на месте.
   - Вы в самом деле ничего не знаете?
   - Клянусь бессмертными богами.
   Павел снова заметался и снова остановился возле меня.
   - Так вы не знали, что Ирина лесбиянка?
   - Нет. - От изумления я даже задышал учащенно.
   - Да, теперь вам известно, что я женат на лесбиянке.
   - И что она никогда с мужчинами?...
   - Нет, она не может, она испытывает отвращение к занятию любовью с мужчинами. Её буквально воротит.
   - Вот оно что, теперь мне становится кое-что понятным.
   - Что вам понятно? - требовательно спросил он меня.
   - Я думал сейчас об Игоре Дымове, он был влюблен в вашу жену.
   - Я знаю, я его пытался предупредить, но он не хотел ничего слушать. Он думал, что таким образом я пытаюсь отвадить его от нее.
   - Но тогда я не понимаю, ведь сегодня ночью...
   - Это случилось с ней в первый раз. То есть, во второй, в первый раз это было давно, не со мной, с одним человеком, когда она поняла, что ее не интересуют в этом плане мужчины.
   Павел, по-видимому, ждал от меня бурную реакцию на свои откровения, но так как я молчал, он подозрительно посмотрел на меня.
   - Почему вы ничего не говорите?
   - По правде говоря меня немного ошеломило ваше сообщение. У меня и в мыслях не было, что такая красивая женщина...
   - Не только у вас, - как-то горестно усмехнулся Павел. - Я знаю, о чем вы хотите меня спросить: почему я на ней женился и как мы в таком случае живем?
   - В общем, да, - не стал отрицать очевидного я.
   - Я вам скажу. Когда я в нее влюбился, я ничего не знал об этом. А когда узнал, было уже поздно, я уже по уши завяз.
   - Я представляю.
   - Вас интересует, как мы живем? Нормально живем, - усмехнулся он.
  - У нее есть любовницы, даже здесь. Скажите, что вы даже не догадываетесь, кто это?
   - Нет, не догадываюсь.
   - Ладно, это ваше дело, я не обязан вас просвещать. Но, наверное, вам любопытно узнать, как я удовлетворяю свои потребности? Этот вопрос возникает у всех, кто узнает о том, кто у меня жена. У меня нет любовниц, меня не интересуют женщины, кроме Ирины. Когда приспичит, я занимаюсь онанизмом. Хотите продемонстрирую, как я это делаю.
   - Это не обязательно, я вам и так верю.
   Павел упал в кресло и закрыл глаза. Мне вдруг стало жалко его: эта женщина распространяет вокруг себя только волны несчастья.
   - Но вы уверены, что вам так уж необходимо находиться рядом с ней. Может, стоит уйти, зажить своей жизнью.
   - Я не могу без нее, быть рядом с ней - это единственное, что я желаю в жизни. А вы не способны представить любовь без секса?
   - Способен и даже очень способен. Просто я не встречал женщины более соблазнительной, чем Ирина.
   - Теперь вы понимаете, что я чувствовал, когда вчера увидел вас...
   - Если бы я знал, я бы никогда...
   - Не лгите себе.
   - Не буду, - не мог не согласиться я с этим предложением. Павел прав: откуда мне знать, как бы я поступил в этом случае.
   - Я провел ужасный день, - простонал Павел. - Я давно свыкся с таким положением. То, что я увидел там, на берегу, перевернуло меня. Я больше не смогу с ней жить так, как жил. И все из-за вас. Когда я впервые вас увидел, то сразу почувствовал, что вы принесете мне несчастье. - Он вдруг враждебно посмотрел на меня. - Почему она выбрала вас? Вы должны мне ответить.
   - Меня здесь почему-то все выбирают. Но при этом никто не обращает на меня внимание. Впрочем, пора к этому привыкнуть. Я всегда был одинок, даже тогда, когда я находился с женщиной, которую любил. Я хочу спросить, что всем от меня надо?
   - Может быть, поэтому вас и хотят прибрать здесь к рукам. Им требуется человек, который всегда был бы сам по себе. А они за вашей спиной обделывали бы свои делишки. Вы еще не знаете по-настоящему этих людей.
   - Просветите.
   - Зачем, что это изменит. Да и какое мне дело до вас. Вы перечеркнули мою жизнь. Я вас ненавижу.
   - Ничего я не перечеркивал. Просто вы не способны на решительный поступок. Когда Игорь понял, что дальше идти ему некуда, он шагнул в открытое окно. А куда собираетесь идти вы?
   Внезапно Павел весь поник. Он сидел с опущенной головой, закрытыми глазами, и я даже подумал уж не одолел ли сон это несчастное создание.
   - Да, вы правы, - вдруг встрепенулся он. - Я не в состояние ничего предпринять. Но вы должны знать, что отныне я ваш враг. Я не буду на вашей стороне.
   - Будьте всегда на своей стороне и тогда вам не придется выбирать на чью сторону вставать, - философски заметил я. Я посмотрел на обмякшую фигуру Павла и подумал, что вряд ли это его последнее предупреждение может какого-то напугать. Скорей повеселить.
   - Если не возражаете, я пойду, - встал я с удобного кресла. Павел никак не отреагировал на мои слова, и я вышел из комнаты.
   Я размышлял на тем, что сказал мне Павел. Если он не солгал - а я почему-то был уверен, что он говорил правду - и Ирина лесбиянка, то почему в таком случае она получила столь огромное наслаждение, занимаясь со мной любовью. А то, что это было именно так, я нисколько не сомневался, в моих ушах еще звучали ее иступленные стоны, а на спине осталось несколько довольно глубоких царапин от ее ногтей, которыми она вспахала мою кожу в момент своего оргазма. Как бы удостоверяясь, что это не обман, я дотронулся до одной из них - и ощутил боль.
   Но волновала меня, конечно, не сексуальная ориентация этой хищницы, меня беспокоила другая мысль: а знал ли Игорь об этой ее особенности. Если Ирина это скрывала и в тоже время флиртовала с ним, подавала ему надежды, то это не могло не мучить его; он же не понимал, что происходит. Если же знал, то это должно было его до некоторой степени успокоить - и тогда он бы не бросился из окна. Правда сделал он это не только из-за нее, но кто знает, что было последней каплей, которая и заставила вылить чашу его жизни на грязный асфальт.
   Я должен выяснить это у Ирины, решительно сказал я сам себе. Но ее нигде не было. Правда в доме все еще оставалось довольно много народу и отыскать кого-то в этой толпе было не так-то легко. Но и не так-то и трудно, потому что меня обнаружил Роджер. Появившаяся при виде меня белозубая улыбка на черном лице должна была демонстрировать те чувства, которые питал он ко мне.
   - Я вас ищу, с вами хочет поговорить мой босс.
   - Что-нибудь произошло?
   Он как-то косо взглянул на меня.
   - Пойдемте , вы сами все увидите.
   - Какое впечатление произвела на вас мистерия? - спросил я, пока мы пробирались сквозь заполонивших дом мистов.
   - Это было великолепно! Мне показалось, что я перенесся в далекое прошлое. И вы были великолепны. Я наблюдал за вами на пляже. Все делали только то, что делали вы.
   Я решил благоразумно промолчать, тем более мы уже входили в покои мистера Стюарта.
   Почему-то я был уверен, что найду там и Могилу. И точно, Николай Ильич, удобно устроившись в кресле, потягивал какой-то напиток. Меня он встретил долгим взглядом и кивком головы. Но мое внимание полностью приковал к себе миллиардер, пожалуй, я ни разу в жизни не видел такой разительной перемены во внешности человека; казалось, что он постарел на 10 лет, хотя я его не видел всего один день. Что могло такого случиться, что так кардинально изменило его? Банк, в котором он хранил свои миллиарды, лопнул?
   - Я видеть по вашему лицу, что вы все понять, - без приветствия начал мистер Стюарт. - Я знать, что я ужасно выглядеть.
   - Вчера у мистера Стюарта был микроинфаркт, - пояснил Могила.
   - Да, микроинфаркт, - подтвердил Стюарт. - Третий.
   - Вам надо в больницу, - сказал я. Совет с моей стороны был абсолютно бессмысленным; как лечить своего пациента, Могила знал гораздо лучше меня. Но ничего другого мне в голову в данный момент не пришло.
   - Как вы говорить, мое сердце ни к черту. - Словно прося подтверждения не то правильности произнесенного выражения, не то верности выставленного самому себе диагнозу он посмотрел на Могилу.
   Могилу, подтверждая и то и другое, кивнул головой.
   - Мне остаться жить совсем немного.
   - Мистер Стюарт, никто не знает, сколько кому...
   Стюарт раздраженно взмахнул рукой, призывая меня замолчать.
   - Не надо утешать, утешать - это лгать. Моя жизнь кончаться. В своей жизни я привыкать все делать сам. И я не хотеть, чтобы смерть приходить ко мне, я хотеть сам приходить к смерти. Вы понять мою мысль?
   - Да, понимаю, но не совсем.
   - Что тут не понять, - недовольно произнес мистер Стюарт. - Тогда вы объяснить ему, - повернулся он в сторону Могилы.
   - Да, мистер Стюарт, - немедленно отозвался Могила. Он поставил на журнальный столик стакан с недопитым напитком. - Мистер Стюарт, - вдруг с невероятной важностью и торжественностью, словно диктор, читающий экстренное правительственное сообщение, заговорил он, - сегодня утром принял решение о своем добровольном уходе из жизни.
   Я почувствовал, что мне вдруг стало холодновато.
   - Мистер Стюарт подписал все необходимые документы, удостоверяющие, что это решение он сделал в здравом уме и в твердой памяти.
   - Но это невозможно! - воскликнул я. - Мистер Стюарт, вы советовались с Учителем?
   - Сегодня мистер Стюарт имел продолжительную беседу с Учителем. И Учитель полностью поддержал его. Он считает, что именно так и должен уходить сверхчеловек, он не должен цепляться до последнего мгновения за жизнь, которая становится бременем для всех. Сверхчеловек сам выбирает час своего ухода, он смотрит на смерть не как на трагедию, а как на высшую кульминацию всего.
   Пока Могила с пафосом произносил этот монолог, мистер Стюарт, закрыв глаза дряблыми веками, кивал в такт словам головой.
   - Мистер Стюарт, - продолжил Могила, - после знакомства с различными способами ухода из жизни, после изучения того, как кончали с собой различные великие люди, выбрал тот вариант, который использовал Сократ - выпить яда цикуты. Теперь о самой процедуре. Мистер Стюарт в качестве своих свидетелей и помощников оказал большую честь, выбрав мистера Роджера Джефферсона, меня и вас, Сергей Вениаминович. Это будет происходить так. Будет приготовлено три сосуда с узким горлышком, так чтобы никто не мог видеть, что в них. В двух сосудах будет обычный напиток или вода, а в одном - яд. Каждый из нас подаст один из сосудов мистеру Стюарту. Так как яд действует не сразу, то никто не узнает, в чьем сосуде оказалась смерть. Поэтому его совесть может быть спокойной. Но перед тем, как дать яд, мистер Стюарт хотел бы насладиться совместной беседой.
   - Извините, но я не могу принять участие в этой церемонии.
   - Мистер Стюарт не принимает отказа, - вдруг вступил в разговор молчавший Роджер. - Николай Ильич забыл сказать, что каждый из нас получит по сто тысяч долларов.
   - Я никогда не приму денег за такую услугу.
   - Мистер Стюарт привык, что любой труд должен быть оплачен. Но он предвидел ваши возражения, поэтому эти деньги он уже перевел на ваш банковский счет в Москве. Сейчас они как раз в пути.
   Чарльз Стюарт, удостоверяя правильность слов своего секретаря, снова кивнул головой.
   Что же делать, принимать участие в этой страшной и в тоже время похожей на фарс церемонии? Миллиардер под конец жизни решил стать Сократом, а нас превратить в Платона и Ксенофонта. Неужели смерть нужно непременно превращать в представление? Неужели так должен уходить из жизни сверхчеловек?
   - Когда же это должно произойти?
   - В ближайшие дни. Вам скажут. А теперь мистер Стюарт благодарит вас и просит покинуть его комнату. Только он просит вас об еще одной услуге, никому не говорить о том, что вы здесь слышали. А сейчас он желает отдохнуть.
   Оказавшись на улице, несколько минут я жадно втягивал в свои альвеолы свежий воздух. Меня преследовало ощущение, что я только что вернулся с похорон. Вот почти точно такую же сдавленность в груди я чувствовал, когда возвратился с кладбища, где навсегда упокоилось тело Игоря Дымова. Если этот американец желает красиво умереть, то причем тут я? Я не фон, не декорация и даже не статист в этом спектакле. На каком основании он превращает нас в своих убийц? Пусть сам и пьет свою цикуту, если приспичило. Я вспомнил о деньгах. А с ними-то что делать?
  Я был так ошеломлен, что когда услышал о них, то в тот момент даже не нашелся, что сказать. Не стоит скрывать от себя, что эта сумма решила бы многие мои проблемы, но получать ее в качестве гонорара за такое деяние? Эти чертовы миллиардеры, даже свое самоубийство превращают в бизнес и втягивают в него других. Чарльз Стюарт в самом деле убежден, что все можно купить, даже собственную смерть.
   Мне вдруг захотелось обсудить эту ситуацию с Учителем, так как по-прежнему я пребывал в сомнениях, не зная, как поступить. Отказать в этой оплаченной просьбе мне было нелегко, но и принимать ее тоже не хотелось. Я снова вошел в дом; Учитель сидел на подиуме и читал перед собравшимися свою очередную лекцию. Но на этот раз слушать мне его не хотелось, и я тихо закрыл дверь, однако успел заметить, что мимолетное мое появление не осталось им не замеченным.
   Я решил подождать, когда он кончит лекцию, а пока посидеть на берегу. Выйдя на пляж, я пошел по самой кромке, отделяющей море от пляжа. Я снял туфли, и теплая волна стала ласково гладить мои ступни. Уже совсем стемнело, но огромный светильник Луны довольно ярко освещал окрестности. Внезапно где-то совсем недалеко я услышал женский смех. Причем, мне показалось, что смеялись двое.
   Подчиняясь какому-то импульсу, я решил затаиться. Я спрятался за большим валуном, оглядел пляж - и увидел двух женщин. Они шли по направлению ко мне, и я узнал в них Софию и Ирину. Мне было хорошо известно, что они недолюбливают друг друга, но сейчас они шли совсем не так, как люди, которых разделяет ущелье неприязни. Наоборот, они шагали, прижавшись друг к другу, подобно двум влюбленным. Они остановились всего в метров десяти от меня, и мне было отлично видно все, что происходило. А происходили вещи довольно любопытные. Они разделись до гола и, взявшись за руки, побежали к воде. И через несколько секунд я услышал громкий плеск.
   Вечернее купание двух женщин оказалось непродолжительным, минут через пять наяды снова оказались на берегу. Они достали полотенца и стали вытирать друг друга. Однако слово "вытирать" не совсем соответствовало происходящему, эта процедура скорей напоминала своеобразный эротический массаж. То, что это было именно так, подтвердили дальнейшие мои наблюдения. После обтирания, они неожиданно обнялись, и их губы соединились. Но это было только начало, их поцелуи с каждым мгновением наполнялись все большей энергией страсти. Я даже не предполагал, что в Софии столько скрытого от чужих глаз неистовства. Зачарованный этим довольно редким зрелищем, я не отрывал взгляда от занимающихся любовью женщин. Забывшись, я сделал неловкое движение, и галька предательски зашуршала под моей ногой.
   Женщины тут же отпрянули друг от друга и стали встревоженно озираться вокруг.
   - Кажется, здесь кто-то есть, - донесся до меня голос Софии. - Давай, посмотрим.
   Ирина, выражая согласие, кивнула головой и направилась прямо к камню, за которым я прятался. Остаться дальше незамеченным не было никакого шанса, и я вышел ей навстречу.
   - София, посмотри, кто тут за нами, оказывается, подсматривает, - громко засмеялась Ирина.
   София, которая отправилась на поиски соглядая в другую сторону, быстро приблизилась к нам. Она подошла ко мне вплотную, и я учащенно задышал от изумления; будучи совершенно обнаженной, она держала в руках пистолет, дуло которого смотрело сейчас мне в грудь. Увидев меня, она опустила оружие, а я перевел дух.
   - Этот нам не страшен, - усмехнулась София. - Ты следил за нами?
  Это некрасиво, мальчик.
   - Ничего я не следил, - я вдруг почувствовал, что немного обиделся, особенно за то, что она назвала меня мальчиком, - просто я тут сидел, когда вы появились.
   - И все видел?
   - Не глаза же мне было закрывать.
   - Почему бы и нет, можно было бы и закрыть.
   - Я вас не просил устраивать на берегу сеанс эксгибиционизма, - парировал я.
   Теперь София и Ирина молча смотрели на меня, словно обдумывая, что со мной делать. Невольно мои глаза вновь устремились на ладонь Софии, сжимающую рукоятку пистолета. Она поймала мой взгляд.
   - Это на всякий случай, сейчас понаехало много разных людей. Кто может поручиться, что они замышляют.
   Хотя объяснения Софии были вполне логичными, я почему-то подумал о том, что возможный ее враг не так уж анонимен, и она знает, кого следует опасаться.
   - Пойдем оденемся, Ирина, вечер все равно пропал, - сказала София.
   Женщины оделись почти так же быстро, как недавно разделись. Они снова подошли ко мне. На плече у Софии висела небольшая сумочка, здесь-то скорей всего и нашел приют пистолет.
   - Ты хочешь нас о чем-то спросить? - проговорила София.
   Я пожал плечами. Я не был до конца уверен, что следует начинать этот странный разговор.
   - Сегодня я к своему большому удивлению узнал, что Ирина - лесбиянка. Но оказалось, что еще большее удивление ждет меня позже, когда я собственными глазами увидел, что лесбиянка и ты.
   - Это не совсем так, Фридрих, - сказала София, усмехаясь. - Ирина действительно классическая лесбиянка, а я - бисексуалка. Я не с меньшим удовольствием занялась бы любовью и с тобой, о чем много раз тебе сигнализировала. Но ты надеялся, что тебе все же достанется Ирина. И тебе повезло, благодаря мистерии ты ею овладел. Но больше этого не повторится.
   - Это было первый раз, когда я совершенно неожиданно захотела мужчину, - засмеялась Ирина. - Не зря греки верили в мистерии, они в самом деле способны на чудеса. Но теперь я чувствую, что этого мне хватит надолго.
   - Не обижайся, - сказала София, - это не связано лично с тобой, проста она так устроена.
   - Замечательно, Ирина не может спать с мужчинами, но она напропалую крутит с ними романы. Я бы хотел спросить тебя, а было ли известно Игорю о том, что ты лесбиянка?
   Ирина молчала, задумчиво смотря на меня. Скорей всего она решала, как вести себя в этой ситуации.
   - Это касается только нас, - вдруг враждебно проговорила она.
   - Да, если бы он не погиб.
   - Он погиб не из-за меня, - упрямо сказала Ирина.
   - Откуда ты можешь знать, ведь ты не сказала ему о себе правды. Более того, ты все время обнадеживала его. Я даже думаю, что речь шла о браке.
   По мгновенно изменившемуся лицу Ирины я понял, что попал в точку. Меня охватила ненависть к ней, эта извращенная самка ради своих пустых прихотей и мимолетных удовольствий готова пойти на любую подлость.
  Сжав кулаки, я пошел на нее.
   - А ну остановись, - решительно произнесла София. В ее руках удивительно быстро снова оказался пистолет, который в очередной раз целился мне в грудь.
   Я повиновался.
   - Ты очень горяч, - усмехнулась София. - Это хорошо в любви, но плохо в остальных делах. Я давно поняла, что ты никогда не продумываешь своих поступков, поступаешь по первому импульсу. Однажды это может плохо для тебя кончится. Ты должен научиться действовать более здраво.
   - Спасибо за заботу обо мне, но я уж такой, какой есть. И другим не буду.
   - А жаль, - искренне вздохнула София. Она вновь спрятала пистолет в сумку.
   - И давно у вас эта связь? - поинтересовался я.
   - Она возникла здесь, можно сказать случайно. Но к Ирине меня тянуло давно. Я думаю, ты меня понимаешь, у нас с тобой общее увлечение.
   - Здесь был слишком маленький выбор, - пояснила свою позицию Ирина.
   - Но мы не завершили нашего разговора об Игоре, - упрямо произнес я.
   В ответ на мои слова почти одновременный вздох вылетел из двух женских грудей.
   - Зачем ворошить прошлое, - проговорила София. - Его все равно не изменишь.
   - Но тогда можно простить любое преступление только на основании того, что оно совершенно в прошлом. А ведь ситуация едва не повторилась.
   Я заметил, как переглянулись женщины.
   - Пойми, сейчас не до этих разборок. Есть вещи более важные.
   - Что не мешает вам утолять вашу страсть, - ядовито произнес я.
   - Послушай, - голос Софии вдруг изменился, зазвучал проникновенно и вкрадчиво, - мы знаем, что Стюарт принял решение уйти из жизни и что ты будешь участвовать в его торжественных проводах.
   - Откуда вам известно? Он просил никому не говорить об этом.
   - Это не важно. Важно другие, ты должен предупредить меня, когда пойдешь наливать ему яд. Пойми, от этого многое зависит. А сейчас с твоего позволения мы тебя оставим.
   Обещание это они выполнили буквально за считанные минуты, и я снова остался один. Я чувствовал себя обескураженным и опустошенным, не было сомнений, что я проиграл очередной поединок Софии. Эта женщина гораздо серьезней, чем я предполагал, и скорей всего я далеко в курсе не всего того, что она замышляет. Но самое неприятное заключается в том, что я вынужден выбирать между двумя лагерями; они все же заставили меня это сделать; я же не хочу быть ни на той, ни этой стороне.
   Я вспомнил о своем желании поговорить с Учителем. Лишь бы только он не лег спать. Подойдя к дому, я посмотрел на окна его кабинета, они были зашторены, но светились. В основном все уже легли, поэтому я, соблюдая тишину, вошел в дом и тихо постучал в дверь.
   - Войдите, Фридрих, - услышал я приглашение.
   Удивленный тем, что меня узнали по стуку, я вошел. Учитель сидел за письменным столом, судя по всему он прочитал мои чувства на моем лице, потому что счел необходимость объяснить.
   - Я был уверен, что вы придете сегодня ко мне.
   - Тогда вы знаете, о чем я хотел бы с вами поговорить.
   Учитель кивнул головой.
   - О Чальзе Стюарте, вернее об его просьбе.
   - У меня нет никакого желания ее выполнять. Он превращает свою смерть в какой-то глупый фарс. Он решил умереть, как Сократ, выпить цикуту, а перед этим вести философский диалог. А чтобы мы ему не отказали, он предлагает деньги, сто тысяч долларов. Он даже уже перевел их на мой счет. Но я не хочу брать плату за такую услугу. По-моему, это просто все омерзительно.
  - Да, это действительно неприятно, - задумчиво произнес Учитель.
  - Вопрос только в том, что вас смущает?
   - Да, все! - горячо воскликнул я. - Эти деньги за помощь человеку умереть. Я еще ни разу не помогал в этом никому и не собираюсь это делать. Да еще за плату.
   - Если вы не хотите брать эти деньги, так отдайте их на любое благое дело - и больше не думайте об этом. Фридрих, не создавайте себе лишние проблемы, человек без конца только этим и занимается.
   - Ну хорошо, деньги я отдам, я даже знаю куда, у меня рядом детский дом, туда я их и перечислю. Но я не хочу участвовать в этой глупой затеи. Если он хочет выпить яду, пусть пьет без всяких театральных постановок.
   - Вы правы в том, что человек должен уходить из жизни спокойно и естественно, не превращать свою смерть в представление. Но каждый имеет право на творчество и в этом вопросе. Каждый умирает так, как живет, мистер Стаюрт всю жизнь копировал других, вот он и хочет сделать это в последний раз. По-моему, немилосердно ему отказывать. Хотите расскажу вас одну поучительную буддийскую притчу. Однажды Будда и Ананда направлялись в один город. Они заблудились и изрядно устали. Они увидели дровосека. "Далеко ли до города?" - спросил Ананда. "Не падайте духом, до него всего две мили" - ответил дровосек. Ананда сразу же прибодрился, Будда же только улыбнулся. Ананда не понял, почему он так среагировал на слова встретившегося им человека, но промолчал.
  Они прошли две мили, но город все не показывался. У дороги стояла пожилая женщина, И Ананда задал ей тот же вопрос. "Не больше двух миль, сыночки. Так что вы почти пришли". "Странно, - произнес Ананда, - и тот мужчина и эта женщина оба сказали, что до города две мили". "Давай посмотрим, может быть, правда до города две мили", - произнес Будда.
  Они прошли две мили, но города так и не увидели. Навстречу им попался еще один человек. "Далеко ли до города?" - нетерпеливо осведомился Ананда. "Да около двух миль". На губах Будды снова показалась улыбка. Это рассердило Ананду. "Я ничего не понимаю, почему все говорят, что до города осталось две мили, а города не видно". Будда сказал:"Ты ничего не понял, просто нам попались очень сострадательные люди. Видя, как мы устали, они всякий раз говорили нам, что осталось только две мили для того, чтобы вселить в нас решимость идти дальше". Будьте сострадательны, Фридрих, особенно к человеку, который умирает. Пусть даже так нелепо. Он достоин уважения уже потому, что в отличии от большинства людей не стал ждать, когда смерть навестит его, а решил пойти к ней навстречу. Сверхчеловек так и должен уходить, когда понимает, что жизнь завершена и впереди остается лишь агония, он принимает решение и исчезает. К большинству людей смерть приходит гораздо раньше, чем перестает биться их сердце; нет ничего отвратительней зрелище того, как кто-то цепляется за жизнь любой ценой. А тут случай прямо противоположный. Хотите я скажу, что вас действительно смутило в данной ситуации?
   - Да, Учитель.
   - Вы испугались, что когда пробьет вас час, вы не сумеете сделать тоже самого и будете покорно ждать, пока на вашу шею не опустится секира смерти. Вы позавидовали Стюарту и попытались это скрыть от себя.
   Несколько минут я сидел молча и размышлял.
   - Должен признаться, что вы скорей всего правы, когда я услышал об этом предложении со мной в самом деле произошло что-то странное, что-то замкнулось внутри. Теперь я, кажется, понимаю что.
   - Вы по-прежнему боитесь признаваться себе в причинах собственных поступков. Это грустно, я надеялся, что вы преодолеете эту слабость.
   - Еще есть время, я же не уезжаю отсюда завтра.
   Учитель задумчиво взглянул на меня и меня поразил этот взгляд, в нем были боль и недоумение. Что с ним происходит, подумал я, знает ли, он например, какие отношения соединяют его жену и дочь? Мне захотелось спросить его об этом, но у меня хватило благоразумия и воли погасить этот вопрос в себе. Вместо этого я спросил о другом:
   - Учитель, вам известно, что происходит вокруг.
   Учитель снова ответил мне взглядом и снова в его глазах я уловил растерянность.
   - Что вы имеете в виду, Фридрих?
   Теперь растерялся я, в самом деле, о чем я хочу поведать Учителю. Пока все спокойно и тихо, а то, что я нутром чувствую, как нарастает напряжение, то как передашь словами эти ощущения?
   - Мне кажется, что в последнее время в общине возникло какое-то беспокойство.
   - Да, - подтвердил Учитель, - оно должно было когда-то возникнуть.
   - Но это может иметь плохие последствия.
   - Когда человек собирается уходить, это всегда имеет определенные последствия. Я сделал в этой жизни все, что мог, теперь я должен с ней распроститься.
   - Но что произойдет, если вы уйдете?
   - Движение выживет, а это главное. Вы видели во время мистерий уже сколько нас, а это еще не все.
   - Но без вас, без лидера, оно завянет.
   - Если есть движение, то лидер всегда найдется. Так было, так будет. Я думал, что им будете вы, но теперь я вижу, что вы не готовы. Вы приняли мои идеи в лучшем случае только умом, а сердцем вы не со мной, вы - с другим человеком. Он оказался сильней меня. Я хочу обратиться к вам с просьбой.
   - Я сделаю все, что вы попросите, - сказал я взволновано.
   - Помогите Софии, я не переоцениваю ее, но она умная и волевая женщина. Она сумеет сохранить движение до того момента, пока в ней не объявится новый истинный лидер. А он обязательно придет. И скоро. Я это чувствую. Он внесет новую струю, он обогатит движение новыми идеями. Он сделает то, что не удалось сделать мне, он сумеет возвестить миру новую истину. Мой же голос оказался слишком слабым. Меня обожествят, мои статуэтки и бюсты будут украшать комнаты каждого из члена движения, мои лекции издадут огромными тиражами. Так всегда поступают с основоположниками. Но от моих идей останется лишь зыбкое основание, этот человек лишь воспользуется ими как строительным материалом для того, чтобы возвести свой храм. И я искренне желаю ему успеха; было бы грустно и гибельно, если бы мои мысли оказались законсервированы или заспиртованы, как отрезанный орган. Я совсем не боюсь того, что от них мало что сохранится; это и есть развитие. Каждый из нас лишь ступенька для другого; и надо быть счастливым, что удалось стать ступенькой.
  Жизнь большинства - это обрыв, за которым пустота. А если кто-то ставит на эту ступеньку свою ногу, это значит, что сделано нечто прочное. Мне бы хотелось, чтобы и вы когда-нибудь стали этой ступенькой. Знаете, мне нравится представлять этого человека, я даже вижу его лицо; оно молодое и энергичное. В нем есть что-то от могучего хищного зверя, готовящегося к прыжку. Как знать, может, он и станет первым сверхчеловеком. Я только боюсь, что ему слишком понравится играть своей силой. А сверхчеловек не силен, вернее он очень силен, но не силой. Больше всего он мечтает о любви. Если ему и нужна сила так для того, чтобы стать любящим. В вас, Фридрих, живет любовь, но вам не хватает для нее силы, без которой не бывает любви. Вы похожи на ветку, которую постоянно сгибает ветер. Когда-нибудь вы поймете, как близко вы подошли к заветному переходу к новому человеку, но испугались войти в темный туннель. Увы, проблема перехода всегда самая сложная. Быть сверхчеловеком не трудно, трудно совершить рывок от нынешнего состояния к новому. У входа в этот туннель все и останавливаются. Миллионы людей скопились около него и боятся войти. Любой пророк - это вовсе не основатель религии, это переход. Кришна переход, Будда - переход, Иисус - переход, я тоже хотел быть переходом. Я надеялся, что и вы захотите им стать.
   - Может быть так и произойдет, но все должно произойти в свое время.
   - Оправдание и утешение - это для слабых. Именно они только тем и занимаются, что ждут, когда придет их время. И ожидая, придумывают себе занятия, которые никуда не ведут. А час уже настал, все можно изменить в любую минуту. Не надо ничего ждать, жизнь этого не прощает.
   - Значит, так тому и быть.
   - Фатализм - это не путь сверхчеловека, Фридрих.
   - Учитель, я решил, я приму участие в этом акте самоубийства.
   Учитель посмотрел на меня, но больше ничего не сказал.
  
   * * *
  
   Утром, придя на завтрак, я не увидел Учителя на своем обычном месте. Это вызвало удивление и тревогу не только у меня, но и у всех присутствующих. Сначала все думали, что он слегка запаздывает, но текли минуты, а его все не было. Я не сразу заметил, что отсутствует и София. Зато вместе со всеми трапезу решил разделить мистер Стюарт; выглядел он, как мне показалось, не просто здоровым, но даже бодрым, и я подумал: уж не было ли розыгрышем сделанное мне предложение помочь уйти ему из этого мира? Внезапно появилась София, ее лицо было очень торжественным. Не торопясь, сознавая собственное значение, она приблизилась к собравшимся и объявила:
   - Я должна сказать вам всем очень важную новость. Сегодня вы не увидите Учителя. И неизвестно, когда это случится. Не волнуйтесь, Учитель здоров, но он изолировал себя в своем кабинете. Он обдумывает свое главное послание к вам и пока ему не откроется то, к чему он сейчас устремился всем своим телесным и духовным существом, он не покажется никому. Я последняя, кто видела его, я тоже лишена права на контакт с ним. Учитель пришел к мысли, что он должен сказать самое важное из всего им доселе сказанного, больше времени откладывать это у него нет.
   София села на свое место и стала спокойно, как будто ничего не случилось, поглощать уже почти остывший завтрак. Все, глядя на нею, тоже принялись за еду.
   После завтрака я вышел на улицу и направился по тропинке к морю.Эта новость отнюдь не обрадовала меня, за ней крылось что-то важное, которое способно изменить всю устоявшуюся тут жизнь. Вчера вечером, когда мы разговаривали с Учителем, он ничего мне сказал о том, что собирается уединиться. И это случилось как раз в тот момент, когда особенно необходимо его присутствие.
   О чем он размышляет, спрашивал я сам себя, идя по берегу. Подводит итоги? Но итоги подводят перед уходом. Я вдруг подумал, что может быть для меня настал как раз тот момент, когда стоит покинуть эту странную обитель. Материала для книги у меня предостаточно, а ждать развязки? У любого романа должен быть финал, но здесь не роман, здесь реальная действительность. Вот море, лижущее мне ноги, вот небо, по которой мчатся наперегонки, как во время парусной регаты, тучи, вот тот самый камень, за которым я вчера прятался от любвеобильных женщин...
   - Постойте, Фридрих, - услышал я за своей спиной голос.
   Я обернулся; меня догоняла София. Я остановился и стал ждать, когда она подойдет ко мне.
   - Пойдемте в горы, - предложила она.
   Я не ответил, но так как причин для возражений у меня не было, послушно последовал за ней.
   - Почему вы не спрашиваете, что произошло? - спросила София, когда мы начали свой подъем. - Вас же это интересует.
   - Что случилось?
   Она покосилась на меня.
   - Не делайте вид, что вам все равно. Я вам не верю.
   - Но почему меня это должно волновать? Не хотите верить, не верьте, - не слишком любезно ответил я.
   - Вы - мерзкий мальчишка, мне иногда до ужаса хочется вас выпороть.
   - Вы не только лесбиянка, но и садистка. Мне кажется, что если мы прошагаем еще несколько сот метров, то мне откроется, что вы вдобавок и мазохистка.
   Неожиданным ответом мне стал ее веселый смех.
   - Вы, по-видимому, считаете меня исчадием ада, вобравшим в себя все пороки. Это очень лестно, но увы, я всего лишь скромная бисексуалка. Хотя честно признаюсь вам, иногда очень хочется почувствовать себя и садисткой и мазохисткой. Я из тех, кто любит отведать все чувства. Во мне еще дремлет столько инстинктов... Я даже не уверена, что мне известны все мои наклонности. Послушайте, Фридрих, - вдруг совершенно по другому, серьезно проговорила она, - неужели вы не поняли, что означает затворничество Учителя.
   - А что оно означает? - состроил я наивную физиономию.
   - Это будет его последнее выступление, последняя гастроль. А дальше...
   - Он вам сам сказал?
   - Нет, но я знаю. Он мне не раз говорил, что перед уходом он скажет самое важное.
   Я задумался.
   - Но, может быть, он назовет имя своего преемника.
   - А если не назовет.
   Я пожал плечами.
   - В этом весь вопрос.
   Мы приблизились к небольшой площадке, подъем на нее был довольно крутой, я же чувствовал какую-то вялость в членах и мне совсем не хотелось совершать подвиг очередного восхождения. Но София вдруг стала карабкаться наверх, причем, так ловко, что я не сдержал своего восхищения.
   - Ты великолепно лазаешь по горам, - крикнул я ей в догонку.
   - Ты мог заметить, я все делаю великолепно, - обернулась со склона она ко мне. - Взбирайся за мной.
   Однако когда мы оказались на площадке, меня там поджидал еще один сюрприз. Я увидел складированные в большом количестве пустые банки из-под пива, кока-колы и других популярных в мире напитков. Не зная зачем, я поднял одну из них и к великому удивлению обнаружил, что она пробита пулей.
   - Да, это пуля, - усмехнувшись, подтвердила София. - И это не банки, а мишени. Здесь мой тир. Пожалуйста, найди непробитые банки и расставь их вон на том камне.
   Я сделал то, что она просила, и пока выполнял ее просьбу, то успел убедиться, что вся площадка буквально усеяна прошитыми пулями банками.
   Я расставил банки на камне, София извлекла из сумочки пистолет, прицелилась... Прогремело три выстрела и три банки с шумом слетели с камня.
   - Пожалуйста, поставь еще.
   Я снова выполнил ее просьбу, София сделала несколько шагов назад, встав у самого бордюра обрыва. Вновь раздались выстрелы, и вновь все банки, словно ненадолго обретя крылья, слетели со своего постамента.
   - Ты просто снайпер, - оценил я ее способности к стрельбе. - Где ты этому научилась?
   - Здесь, - коротко ответила она. - Когда мы сюда приехали, то я подумала, что это искусство мне может быть полезным. А теперь иди сюда.
   Я подошел. София протянула мне пистолет.
   - Попробуй, как это у тебя получится. Ты когда-нибудь держал эту игрушку?
   - После института я год прослужил в армии, командовал взводом. И я не так уж плохо стрелял.
   Я так не любил вспоминать об этом мрачном периоде, что практически забыл о нем, но сейчас память стала возвращать мне утраченные мгновения моей жизни.
   Моя ладонь сжала шершавую плоть рукоятки пистолета. Я прицелился, и хотя в отличии от Софии все делал медленно, из трех выстрелов два ушли в "молоко".
   - Плохо, Фридрих.
   - Ты в самом деле полагаешь, что тут начнется пальба?
   - Надеюсь, что нет, но готовиться надо ко всему. Могу тебе открыть маленький секрет, пистолет здесь есть не только у меня.
   - И кто еще вооружен?
   - Например, Мартынюк.
   - Ты в этом уверена?
   - Однажды он мне похвастался и показал его. А думаешь, у твоего любимого Тихого нет оружия?
   - Не знаю.
   - А ты посмотри.
   - Ты мне советуешь произвести обыск в его вещах?
   - Чтобы точно узнать, есть ли у него пистолет или нет, можно пойти и на это. Мы же не деньги ищем.
   - Мне еще не доводилось рыться в чужом белье.
   - Мне - тоже. Я вообще очень брезглива. Но когда речь идет о жизни, можно переступить и через более святые правила.
   - Я не буду этого делать.
   - Тогда помоги мне.
   - Ты сошла с ума!
   - Вовсе нет, я полностью контролирую свой ум. Вот потому-то и хочу это сделать. Послушай, нельзя всегда сохранять чистые руки, случаются обстоятельства, когда их приходиться пачкать. Я собираюсь искать у него не деньги или интимные письма, меня интересует только одно: есть ли у него пистолет. Я не хочу, чтобы из него пробили грудь тебе, мне или Ларисе. Подумай об этом.
   Может быть, она права. От этого Тихого можно ждать все, что угодно.
   - Хорошо, я согласен.
   - Я все продумала. Он положил глаз на Ирину. - Увидев мое удивленное лицо, она усмехнулась. - Если она понравилась тебе, то почему она не может понравиться ему. Я договорилась с ней, она нам поможет. Она уведет его подальше, ты пустишь меня, а я проведу без санкции прокурора обыск. Вот и все, риска почти никакого.
   - Вот именно почти, - пробурчал я.
   - Полностью исключить риск в таком деле не смог бы даже Бог.
   - А когда проведем операцию?
   - Сегодня. Попробай стрельни еще раз, а я поставлю мишени.
   На этот раз мне повезло больше, из трех банок я выбил две. Гордый таким результатом, я посмотрел на Софию.
   - Уже лучше. Мы придем сюда пострелять еще. А теперь нам надо возвращаться.
   Когда мы подошли к дому, я увидел Тихоя, рядом с ним стояла Ирина и громко и заразительно смеялась своим замечательным обволакивающим смехом. Я посмотрел на Софию, она ответила мне взглядом, и я понял, что все было продумано и решено заранее, и план уже начал претворяться в жизнь. Завидев нас, Ирина что-то сказала своему кавалеру, тот довольно заржал, они вместе направились к моря. Я догадался, что наше появление было для нее сигналом для того, чтобы увести свою жертву куда-нибудь подальше. Внезапно я заметил Павла, который внимательно следил за удаляющейся парочкой.
   - Вы сказали Павлу об этом плане? - спросил я.
   - Нет, он в нем лишний.
   - Бедный Павел, - сочувственно вздохнул я.
   София как-то бегло посмотрела на меня, и понял, что самочувствие
  Павла ее сейчас занимает меньше всего на свете.
   - Пойдемте быстрей в вашу комнату. Кто знает, сколько продлится их рандеву.
   Я открыл своим ключом дверь и пропустил Софию.
   - Где он спит? - спросила она меня.
   Я показал на кровать.
   София красноречиво взглянула на меня, но обошлась без замечаний. Быстро и, как мне показалось, вполне профессионально она обыскала его постель, затем стала рыться в его вещах. Делала она это аккуратно, старалась положить взятую вещь точно на тоже самое место.
   - Что ты стоишь здесь, как истукан, - вдруг раздраженно сказала она. - Спрячься где-нибудь в коридоре и смотри, что там происходит.
  Если он появится, дай мне знак.
  Я повиновался, однако найти в коридоре место, где можно было бы затаиться, я не смог. Я достал сигарету и закурил, про себя решив, что если Тихой обнаружит меня курящим, то я скажу, что вышел сюда, дабы не портить в комнате воздух. Однако все было спокойно. Тихой не появлялся; очарованный Ириной, он скорее всего забыл обо всем на свете.
   Из комнаты выглянула София.
   - Никого нет? - спросила она.
   - Нет.
   - Тогда иди сюда. Я не нашла оружия, - сказала она, когда я оказался в комнате.
   - Значит, его нет.
   - Я чувствую, что оно есть, - покачала София головой. - Подумай, где может быть в комнате тайник? Только быстрей.
   Я вспомнил про одно место, на которое я случайно наткнулся; в одном из углов отходил плинтус и между полом и стеной образовалась довольно большая щель. Я тогда еще подумал, нет ли там мышей или крыс.
  Их, на мое счастье, не оказалось.
  Я отодрал плинтус, который едва держался на одном гвоздочке, протиснул в щель руку и достал завернутый в тряпку пистолет.
  - Вот видишь, - довольная своими провидческими способностями сказала София. Она внимательно стала рассматривать его, достала обойму, затем снова вставила ее обратно. - Это немецкий, очень надежный. И хорошо смазан. Он знает, как хранить оружие. - Несколько мгновений она раздумывала. - Положи обратно, - приняла София решение. Пока ему лучше не знать, что мы обнаружили тайник.
  Я с облегчением положил пистолет обратно. Не очень приятно теперь будет здесь спать, зная, что в тайнике хранится оружие.
   - Теперь ты видишь, что дело серьезное?
   - Да, - неопределенно ответил я.
   На самом деле я испугался, я вдруг действительно понял, что дело может дойти и до выстрелов.
  - Тебе не кажется, что мы все постепенно сходим с ума? Неужели здесь начнется стрельба?
   - А что в этом такое? - спокойно отреагировала на мои слова София. - Разве это не случается постоянно? Когда разыгрывается такой куш, люди забывают обо всем. Или тебе, как писателю, об этом ничего неведомо?
   - Ведомо, но я честно говоря не предполагал, что когда-нибудь придется участвовать в гангстерской разборке.
   София хотела что-то сказать, но не успела, дверь с шумом распахнулась, и Тихой буквально влетел в комнату. Завидя наш дружный дуэт, он с нескрываемым подозрением уставился на нас.
   - Что вы тут делаете? - не скрывая раздражения, спросил он.
   - София зашла ко мне в гости, - ответил я.
  Тихой подозрительно оглядел комнату. Его лицо вдруг переменилось, выражение недоверия исчезло, а по губам поползла змейка насмешки.
   - В гости, так, так. - Он хихикнул, явно давая понять, на что он намекает. Но я был уверен, что это не более чем игра. - Может, я вам помешал. Так я удалюсь.
   - Ничего ты нам не помешал, мы просто разговаривали.
   - И о чем?
   - Мы обсуждали затворничество Учителя, - проговорила София.
   - Да, - оскаблился он, - и чего вы говорили, я тоже хочу послушать, меня это волнует. Меня вообще все интересует, что происходит в этом доме.
   - Мы говорили о том, что возможно он назовет своего преемника, - проговорила София.
   - И вы знаете кого?
   - Увы, не знаю. И даже не догадываюсь. Да и к чему торопить события, придет час - и он скажет. Ну я пошла.
   София вышла, а мы остались с глазу на глаз. И я сразу ощутил, как стало приливать ко мне беспокойство. Я видел, как что-то тревожит его, этот визит Софии явно пришелся ему не по вкусу. Тихой внимательно обшарил глазами комнату, подолгу фиксируя взгляд на каждом предмете. Посмотрел он и туда, где был спрятан пистолет, но очень быстро отвел глаза.
   - Не нравится мне эта тетка, - вдруг проговорил он. - Зря ты с ней водишь кампанию.
   - Я сам выбираю с кем мне дружить.
   - Со мной тебе надо дружить.
   Тихой опустился на кровать, посидел несколько мгновений, затем вскочил, открыл дверь шкафа, где находилась его сумка, и стал осматривать ее. Затем такой же тщательный осмотр он сделал на полке, где лежали его вещи. Внезапно он резко повернулся ко мне.
   - А вещички-то у меня шмоняли, - с прищуром посмотрел он на меня. - Думали не замечу. Да у нас в зоне каждый бы обнаружил чужую руку. Чего искали-то, писатель?
   Отпираться было глупо; несмотря на все старания Софии Тихой оказался в этом деле гораздо более опытным человеком, чем мы предполагали, но и говорить правду было более чем опрометчиво.
   - Чего молчишь или вопрос не слышал?
   - Слышал, только ничего мы не искали, - ответил я, проклиная Софию за ее затею. И почему Ирина не могла задержать его подольше.
   - Врешь. - Тихой вдруг сгреб ворот моей рубашки, и я в полной мере ощутил силу его накаченных мышц. Я не считал себя очень слабым, но сопротивляться в данной ситуации было бесполезно; если ему взбредет в голову, он запросто размажет меня по стенке. И никто не поможет мне.
   - Послушай, - сказал я, - мы не искали ничего, но мне тоже показалось, что кто-то рылся в моих вещах. Нас же долго не было в комнате.
   Я видел, что его мысли потекли по иному руслу, теперь он стал прикидывать, кто кроме меня и Софии мог организовать обыск. Тихой отпустил меня, и я с облегчением перевел дух. Гроза прошла стороной, но мои предчувствия говорили мне, что не надолго.
   Он снова сел на кровать, какое-то время о чем-то раздумывал.
   - Не иди против меня, - вдруг сказал он.
   - Я и не собираюсь.
   - Я люблю Учителя больше отца родного и если кто-то сделает ему плохо... Ты понимаешь?
   Я кивнул головой. Оставаться в комнате наедине с ним мне не хотелось, тем более я был уверен, что Тихой жаждет проверить свой тайник.
   - Я пойду, - сказал я.
   - Ну давай, - отозвался он, искоса смотря на меня.
   Я вышел на улицу, погруженный в глубокие раздумья на вечную тему: куда бы деть свое бренное тело с бессмертной душой. И почти сразу же налетел на Ларису.
   - Как хорошо, что я вас встретила, - обрадовано воскликнула она. - С вами хочет поговорить Владимир. Он хочет вам сказать нечто очень важное, - горячо добавила она.
   Я вздохнул про себя, значит, предстоит очередной тяжелый разговор. Пронизанный же зноем воздух располагал совсем к другим делам.
   - Хорошо, пойдем, - сказал я.
   Мы снова вернулись в дом и оказались в комнате Владимира. Он сидел в кресле и, когда мы вошли, то его глаза остановили свой взгляд на моем лице. Как всегда в этом гении ощущалось сильное внутреннее напряжение. Перед ним на столе лежала открытая книга; я заглянул в нее, вся страница была испещрена длинными, словно хвост змеи, математическими формулами. И как людям удается разбираться в них - для меня это было всегда одно из самых больших загадок.
   - Спасибо, что пришли, - проговорил Владимир. Такое начало нашего разговора было для него необычным и поэтому я невольно насторожился еще больше. - Я принял решение отказаться от попыток самоубийства, я буду жить.
   - Это мудро, - откликнулся я.
   - Поэтому вы можете больше за меня не волноваться и перестать меня опекать. Я много думал над тем, что вы мне говорили, я участвовал в мистериях, в общем я должен попробовать. Смерть от меня все равно ни куда не уйдет.
   - В этом можно не сомневаться.
   - Я хочу попробовать зажить нормальной жизнью, жениться, завести семью, воспитывать детей. Я долго был уверен, что все это не для меня. Но как знать, - произнес он задумчиво. - Как вы полагаете, могу я найти счастье в обычных делах.
   - Без сомнения, - пылко проговорил я. - Особенно, если тебе встретится женщина, которая тебя оценит, поймет твою одаренность, необычность, неповторимость твоей судьбы.
   - Она уже встретилась. - Владимир повернулся к Ларисе. - Я хочу, чтобы вы узнали первым, мы решили с Ларисой пожениться.
   Я пристально посмотрел на нее, но она, не выдержав моего взгляда, опустила веки.
   - Я рад за вас, - произнес я взволнованно. - Мне кажется, вы - удачная пара. - Я хотел добавить, что вы созданы друг для друга, но в последний момент проглотил слова. Даже ложь во спасение должна иметь свои пределы. - И когда свадьба?
   Я увидел, как будущие супруги посмотрели друг на друга.
   - Скоро, - сказала Лариса. - Мы решили, что нет смысла тянуть.
   - Тянуть действительно нет смысла, - согласился я.
   - Мы также решили, что свадьбы как таковой не будет. Мы распишемся - и этого достаточно.
   - Вам видней.
   - Да, нам видней, - как-то странно произнесла Лариса.
   Я внимательно посмотрел на них. У меня не создалось впечатления, что они оба светятся от счастья. Скорей каждый из них мучительно решает свою проблему. Это будет непростой брак, подумал я. Но как знать, может, грядущие испытания и станут залогом их счастливой жизни; если они их преодолеют, то это способно укрепить их союз. В свое время я испугался потерять свободу и в результате потерял Лену. Они молодцы, что у них хватило смелости на такой шаг. В конце концов никому не дано предугадать, чем кончится любое плавание.
   - Хотя свадьбы вы не хотите, но я все же предлагаю выпить по бокалу шампанского. Вы не против?
   Они снова переглянулись.
   - Нет, мы не против, - сказала Лариса и у меня больше не осталось сомнений, кто будет верховодить в их семье. - Только у нас нет шампанского.
   - У меня в комнате есть бутылка, я принесу.
   Тихоя в комнате не оказалось, я достал из шкафа бутылку шампанского и вернулся к Владимиру. Я разлил вино по бокалам.
   - За вас! - провозгласил я не самый оригинальный тост.
   Неожиданно мы за считанные минуты осушили всю бутылку. Затем я поднялся, чтобы оставить эту пару наедине друг с другом и их непростыми проблемами.
   - Я с вами, - вдруг сказала Лариса.
   Не сговариваясь, мы направились к морю и молчали всю дорогу до пляжа.
   - Почему вы меня ни о чем не спрашиваете? - вдруг проговорила Лариса.
   - Я думаю, это правильный поступок. Мне кажется, что беда Владимира заключалась в том, что он не понимал, что человек должен просто быть счастлив. И тогда не возникает проблем с поиском смысла жизни; если он не в счастье, так в чем же? И это касается всех, даже таких необычных людей, как твой жених.
   Лариса задумчиво посмотрела на меня.
   - Вы правы, но какое это имеет отношение ко мне?
   Я даже остановился от неожиданности. Она воспринимает свой брак, как жертву, понял я. Это плохо, это чертовски плохо, из этого никогда еще ничего хорошего не выходило.
   - Ты по-прежнему думаешь об Игоре?
   - Я никогда его не забуду. "Кто тот, кого всю жизнь мы любим?" Когда я его увидела, то сразу поняла: это он.
   Как странно, подумал я, мы испытываем по сути дела одинаковые чувства. Мы даже вербально выражаем их очень близко. Не случайно, что я сразу почувствовал, что из всех постоянных обитателей коммуны Лариса самый близкий мне по духу человек.
   - Я понимаю тебя. Но и ты должна понять: если ты будешь воспринимать свой союз с Владимиром, как акт самопожертвования, у вас ничего не получится. Не стоит становится Жанной Д'Арк. Может, это хорошо на поле боя, но в браке это приносит лишь огорчения.
   - Я знаю и я так вовсе не считаю. Он необыкновенный человек.
   Он необыкновенный, мысленно согласился я, но любви на это глубоко наплевать, она идет своими путями; мы любим другого человека вовсе не за его качества, пусть самые распрекрасные и развеликие, а за то, что чувствуем, что не можем без него жить, что соединившись с его половинкой обретем гармонию и покой. Мы его любим потому что это он, а не другой. И Ларисе совсем скоро придется в этом убедиться на своей судьбе.
   - Я вижу, что вы сомневаетесь в правильности нашего решения.
   - Что я знаю, - пожал плечами я. - Я не смог разобраться в собственной жизни, потерял любимого человека. Так могу ли я выносить свои суждения о вашей жизни. Пусть будет так, как решит судьба. По крайней мере я желаю вам счастья.
   - Мне хочется вас поцеловать, - вдруг сказала Лариса.
   - С этим никогда у нас не будет проблем, - улыбнулся я.
   Я не ожидал, что Лариса поцелует меня в губы; наш поцелуй длился довольно долго, и я даже почувствовал некоторое смущение; все же меня целовала чужая невеста.
   - Вы поняли, кого я поцеловала? - спросила Лариса.
   - Игоря?
   Она кивнула головой.
   - Вы были его близким другом. Я часто вижу его, слышу его голос. Скажите, как писатель, он был талантливее вас?
   - Я всегда придерживался именно такого мнения.
   - Я так и думала, - удовлетворенно сказала она. - Я пойду, пожа луйста, не провожайте.
   Я смотрел ей вслед, пока она не исчезла за поворотом. Мне почему-то было очень грустно.
  
   * * *
  
  Утром, едва я успел открыть глаза, как в дверь постучали, и в комнату вошел Могилу. Вид у него был одновременно торжественный и мрачный и у меня учащенно заколотилось сердце.
   - Собирайтесь, сейчас все свершится. - Произнеся этот короткий монолог, посланец судьбы вышел в коридор.
   Тихой упорно преследовал меня взглядом, но мне было не до него. Я так волновался, что у меня мелко дрожали руки. Значит, это было с его стороны не шуткой и не розыгрышем, на что я слабо надеялся, и сегодня мне предстоит отправить человека на тот свет. А как следует одеваться, направляясь на подобный церемониал: как обычно или особенно торжественно, в траурную одежду? Я открыл дверцу шкафу, прошелся взглядом по своему небольшому гардеробу, но ничего достойного предстоящему событию не обнаружил. Поэтому я достал свой обычный костюм, галстук и стал облачаться. Закончив, посмотрел на свое отражение в зеркале; такого испуганного вида у меня не было давно. Я попытался изменить выражение лица, но вместо этого в стекле возникла какая-то жуткая гримаса. Ладно, какой есть, таким и предстану.
  В роскошных апартаментах Чарла Стюарта уже находились Могила и Роджер. Самоубийца сидел на своем катающимся кресле, на коленях у него лежала книга.
   - Все приходить, - констатировал, как мне показалось, не без удовлетворения, мистер Стюарт. - Вы знать, сегодня я решить умереть. Все документы готовить?
   - Да, мистер Стюарт, все документы подготовлены, - заверил его Роджер.
   - Тогда я хотеть их подписать.
   Роджер подал ему несколько листков, он быстро расписался на них.
   - Перед тем, как принять яд, я хотеть поговорить за жизнь. Вчера и сегодня я много читать мистера Платона и мистера Ксенофонта о последних днях мистера Сократа. Я жалеть, что раньше не слышать об этих произведениях. Может, я прожить свою жизнь по-другому. Мне очень нравится диалог Платона "Федон". Я очень долго бояться смерти, я стал бояться смерти еще тогда, когда бывать полностью здоров. Но прочитать Платона, я чувствовать облегчение. Я понять одну важную мысль: страшна не смерть, страшно умирание. Если уничтожить умирание, не бывать страху смерти.
   - "Смерти нет, потому что когда мы есть, нет ее, а когда есть она, нет нас", - как-то сама собой вырвалась у меня цитата.
   Мистер Стюарт с каким-то изумлением посмотрел на меня.
   - Очень замечательная фраза, кто сказать ее?
   - Это из той же эпохи, так однажды выразился Эпикур.
   - К сожалению, не слышать об Эпикуре. Я хотеть, чтобы вы послушать строку из Ксенофонта. Роджер, пожалуйста, прочитать.
   Роджер взял у Стюарта книгу.
   -"Если же я буду замечать в себе ухудшение и буду ругать сам себя, какое мне будет удовольствие от жизни? Но, может быть, бог по милости своей дарует мне возможность окончить жизнь не только в надлежащий момент жизни, но и возможно легче".
   - Сократа осудить жители Афин, я сам выносить себе приговор. Не правда ли, это мужественный поступок? - сказал Стюарт.
   Да, он остался таким же тщеславным, подумал я. Даже приближающая кончина его не изменила.
   - Предлагать, господа, закусить, - вдруг тем же абсолютно высушенным тоном произнес Стаюрт. - Роджер, дать, пожалуйста, еду.
   Из угла Роджер выкатил сервировочный столик весь заставленный напитками и закусками. Я невольно проглотил слюну; так как пришлось пропустить завтрак, то у меня разыгрался аппетит. Вот уж не предполагал, что захочу есть в такой ситуации. Но самое странное все же состояло в другом, Роджер подкатил тележку к Стюарту, тот налил себе в стакан виски, взял бутерброд и с аппетитом откусил.
   - Предлагать выпить, господа, - сказал мистер Стюарт. - Это мое любимое виски. Долгое время я воздерживаться от алкоголь, но сегодня этот запрет не иметь значения. Мистер Могила, как вы полагать, алкоголь не помешать яду.
   - В крайнем случае, мистер Стюарт, мы можем увеличить дозу, - ускпокоил его Могила.
   Удовлетворенный ответом, Чальз Стюарт кивнул головой. Я тоже выпил виски и взял бутерброд с черной икрой. Это было очень странным, но я давно не испытывал такого сильного аппетита и давно не ел с таким удовольствием.
   - Как вы думать, господа, что есть смерть? Мистер Могила?
   - С точки зрения медицины - это прекращение мозговой деятельности. Искусственным путем можно поддерживать жизнь других органов, но это уже не меняет ситуацию. Жизнь человека заключена в его мозге, как жизнь машины в моторе. Корпус может быть в замечательном состоянии, но если в двигателе есть хотя бы маленькая неполадка, автомобиль не поедет.
   - А что думать вы, мистер Фридрих?
   Я почувствовал некоторую растерянность. Я не был готов к тому, что перед тем, как дать ему яд, мы будем вести философские беседы о смерти, хотя такой вариант вырисовывался заранее.
   - Мне кажется, смерть - очень сложное явление, - неохотно начал я. - Все зависит от того, что в нас умирает и что остается. Умирает тело - и тут все понятно, но вот с тем, что продолжает жить, не совсем ясно. Для того, чтобы определить, что такое смерть, по-видимому, надо сначала определить, что такое человек, что такое мое "я", что во мне смертно, что вечно и отделить одно от другого. Почему мы боимся смерти, да потому, что мы даже не пытаемся выяснить, из каких элементов мы состоим, вот нам и кажется, что мы умираем полностью, тотально. А на самом деле умирает лишь самая худшая и самая хрупкая и несовершенная наша часть - телесная. Именно смерть делает нас вечными, а вовсе не жизнь без умирания; если однажды мы вдруг обретем физическое бессмертие, то много шансов, что мы навсегда окажемся пленниками собственной биологической оболочки. Физическое бессмертие опустошит нас, приведет к потере всех ценностей; бесконечная череда удовольствий при таком же бесконечном смене лет однажды вызовет у нас стойкое отвращение к жизни. И что тогда делать? Физическое бессмертие как раз и сделает нас смертными, так как отсечет нас от вечности. Нас потому и сотворила природа с одной стороны смертными, а с другой - бессмертными, чтобы одно питалось бы другим. Бессмертие придает нашей жизни смысл, потому что все, что мы делаем во время нашего короткого пребывания на земле, не исчезает, а уходит в беспредельность. Наша душа бесконечна во времени, но все изменения, все совершенствование она получает лишь за короткий отрезок своего пребывания на земле в человеческом теле. Это налагает на жизнь большую ответственность, придает ей высокий смысл. Смерть же заставляет нас ценить каждую минуту, она делает любой наш поступок необратимым. На самом деле наша жизнь - не что иное, как послание будущему, мы пишем его до тех пор, пока смерть не прерывает это письмо. И все ошибки в нем, все, что нами не сделано или сделано неправильно, придется исправлять другим. Но именно смерть наполняет нас восхитительным ощущением полноты жизни, заставляет ценить все, чем в ней происходит. Но мы не понимаем ни значения жизни, ни значения смерти, нам кажется, что переполняющие нас желания - и есть вся жизнь. А они лишь компенсация за временность и недолговечность нашего пребывания на земле. Ради их удовлетворения мы готовы им пожертвовать, хотя прекрасно сознаем, что придет тот самый миг - и все разрушится как труха. А чтобы мы предложим для бессмертия? Ничего. Ради мгновения мы жертвуем вечным. И именно за это мы и наказаны страхом перед последней темнотой.
   Я взглянул на Чарльза Стюарта, его лицо сохраняло полную невозмутимость, у меня не было даже уверенности - слушал ли он мой блистательный спич. После того, как я кончил говорить, несколько мгновений он сидел неподвижно, затем посмотрел на меня.
   - Вы полагать, что моя жизнь проходить напрасно? - спросил он. - Пожалуйста, отвечать, сейчас не момент, чтобы лгать.
   - Скорей всего, да, - ответил я, стараясь не смотреть на него.
   - Я тоже так думать со вчерашнего дня, - удовлетворенно проговорил Чарльз Стюарт. - Но ничего не изменить, я прожить жизнь. Я согласен с вами, я прожить бесполезно, но мне нравиться моя жизнь. Если бы я начать с начала, я все делать по-другому. Вы замечательно говорить, это помогать мне там. Я всю жизнь верить в милосердие божие и сейчас верить еще сильней; как вы думать, зачем нужен Бог, если не проявлять милосердия? Предлагать выпить еще раз.
   Все налили бокалы и выпили. Затем воцарилась тишина, Чарльз Стюарт сидел в своем кресле, глаза у него были закрыты и можно было даже подумать, что он спит. Но он, конечно, не спал, хотя о чем он думал понять было невозможно. Меня же охватило острое ощущение сюрреализма всей этой сцены, я уже не мог понять, что тут происходит. Являюсь ли я свидетелем настоящей трагедии человека, лишь в последние часы обредшего подлинное понимание собственной жизни, или это фарс, цель которого любым способом растопить ледяной страх перед смертью. Скорей всего эту тайну он унесет с собой в могилу.
   - Я очень благодарить вас, господа, за эту встречу, - вдруг произнес Чарльз Стюарт. - Особенно благодарить вас, мистер Фридрих. Ваша речь сильно помочь мне. Я радоваться, что не ошибаться в вас. Мое предложение вам оставаться в силе. Если вы его принять, известить об этом Роджера, я оставить ему все указания. Теперь просить вас выполнить то, что вы обещать. Роджер, приносить яд.
   Роджер открыл дверцу бара и извлек из него поднос. На нем стояли три керамических сосуда с узкими горлышками. Роджер поставил поднос на стоящий рядом с Чальзом Стюартом столик.
   - Пожалуйста, господа, - произнес Чарльз Стюарт.
   Все остались неподвижными. Я слышал, как колотится, словно молоточек мое сердце; давно я не испытывал такого парализующего мою волю волнения.
   - Роджер, - чуть нетерпеливо проговорил Чарльз Стюарт, - ты стать первым.
   Роджер подошел к столику, взял один из сосудов и подал его своему боссу. Тот выпил его. Затем тоже самое сделал Могила. Пришла моя очередь. Я протянул Чарльзу Стюарту последний графинчик. На мгновение наши взгляды встретились, но в его глазах мне не удалось ничего прочесть.
   Прошло несколько минут. Чарльз Стюарт по-прежнему спокойно сидел в своем кресле, мы стояли на некотором отдалении от него и наблюдали за ним. За все это время никто не произнес ни слова. А может, это был не более чем розыгрыш, и в сосудах не было яда, с надеждой подумал я.
  Вдруг что-то переменилось в его лице, затем по нему прошла судорога.
  На щеках выступила синева, он схватился за грудь. Из горла вырвались хрипы.
   - I must Askleps the cock. - раздались его последние слова.
   Голова Чарльза Стюарта упала на бок. Могила неторопливо подошел к нему, взял за запястье, потом заглянул в глазное дно.
   - Умер, - спокойно констатировал он.
   Я последний раз посмотрел на этого странного человека, который еще минуту назад был жив, и вышел.
  
   * * *
  
   Последующие три дня прошли на редкость спокойно, я бы даже сказал вяло. Тело миллиардера доставили на местный аэродром, где стоял его личный самолет, который взял курс на далекую от нас Америку. Вместе со своим мертвым боссом улетел и Роджер. Учитель по-прежнему не подавал о себе знаков; всякий раз, когда я проходил мимо плотно закрытых дверей его кабинета, то невольно напрягал слух, пытаясь уловить хоть какие-то признаки жизни. Но ни одного не то что звука, шороха не пробивалось оттуда. Даже неугомонная София больше не агитировала меня встать на ее сторону, хотя я был уверен, что она не теряет времени и готовится к решающей схватки. Мое предвидение оказалось верным, однажды мы столкнулись с ней на пляже, когда я разморенный полуденным солнцем брел в сторону освежающего моря.
   - Не желаешь пойти потренироваться в стрельбе? - предложила она мне, кидая презрительный взгляд на мою расслабленную жаром и бездельем плоть.
   - Давай лучше искупаемся, - ответил я контрпредложением.
   На этом наш диалог закончился, и София, гордо неся свое поджарое тело, удалилась в сторону гор.
   Я опять возобновил занятия медитацией с Ларисой. Я заметил, что после короткого отчуждения ее снова потянуло ко мне. Об ее отношениях с Владимиром я старался не спрашивать, а она старалась не говорить.
   - Как ты думаешь, о чем думает Учитель? - спросил я ее, после безуспешных попыток сосредоточиться на горящей свечке. - Он тебе никогда не рассказывал, как к нему приходят откровения?
   - Рассказывал. Но это очень трудно передать словами. Когда он изолирует себя от всех вот так, как сейчас, он включает свои способности достигать иные пласты сознания. Он говорил мне, что это совсем иной мир, с иными реальностями. Там нет разделения на объект и субъект, там все едино, там открываются такие возможности, в которые невозможно поверить до тех пор, пока не испытаешь это сам. Он говорил мне, что можно путешествовать с помощью сознания, за считанные мгновения перемещаться на другие континенты. А однажды он сказал, что между Богом и человеком нет принципиальной разницы, это части одного целого, и вовсе не исключено, что человек в принципе способен достичь такого же всемогущества, как и Бог. Поэтому смешно верить в Бога, если ты им же и им являешься. На самом деле люди не понимают, что верят в самих себя и обращают молитвы и просьбы к самим себе. И было бы странно, если бы они исполнялись. Выполнить их может только сам человек. По его мнению, вера возникла из-за иллюзии разделения между человеком и Богом. Человеку кажется, что Бог велик, а он мал, что между ним и Богом гигантское расстояние. На самом деле никакого расстояния абсолютно нет, Бог находится в человеке, а человек находится в Боге. Все происходит от того, что человек почти ничего не знает о своих возможностях, и это незнание он пытается компенсировать религией. Именно поэтому религия является одним главных препятствий на пути человека к Богу, то есть к самому себе, так как уводит его на другой путь, путь веры, а не преобразования. Религия - это попытка увидеть то, что внутри нас внешним зрением. В этой экстериоризации и заключается принципиальная ошибка. Не найдя в себе сил или не поняв, что нужно идти на собственную глубину, человек избрал более легкий путь; из своей души он извлек пантеон богов и стал им преклоняться. Вместо того, чтобы развивать свое сознание, он идет в церковь, пару раз там перекреститься и как ни в чем не бывало возвращается назад. И в этом для него заключается вся вера. - Лариса замолчала и посмотрела на меня. - Знаешь, мне очень тревожно, - вдруг проговорила она.
   - Почему?
   - У меня предчувствие, что на этот раз он ушел в другие миры с какой-то особенной целью.
   - И как ты думаешь с какой?
   - Точно не знаю, но у меня есть ощущение, что он принял какое-то важное для себя решение и отправился в высшие слои сознания для того, чтобы там найти ему одобрение.
   - Если это так, как ты думаешь, то к чему это может привести?
   Лариса задумчиво посмотрела мимо меня куда-то вдаль.
   - Так получилось, что он никогда с нами много не общался, ни со мной, ни с Ириной. С Ириной даже общался немного больше. Сначала ему казалось, что из нее должно получится что-то необыкновенное. У нее были замечательные способности, ни в школе, ни в институте она никогда не получила ничего, кроме пятерок. Но теперь ты, кажется, наконец знаешь, что из себя представляет она. Но я всегда ощущала его мощную духовную поддержку. То, что мой отец совершенно непохож ни на кого, я осознала очень рано, хотя и не понимала, в чем это проявляется. От него исходила удивительная энергия, как будто он был наполнен какой-то неведомой силой. Все остальные люди не оказывали на меня никакого воздействия, я их вообще не чувствовала, а приближение отца я чувствовала за несколько кварталов. Я выбегала на лестничную площадку и ждала его появления. И не помню случая, чтобы я хоть раз ошиблась. Я уже тебе сказала, что мы не часто разговаривали, но каждое его слово буквально изменяло что-то во мне. Это он сделал меня такой, какая я есть.
   - Ты не дооцениваешь собственных усилий.
   - Нет, я знаю, что говорю. Мне кажется, если я его лишусь, то не смогу дальше жить.
   - Сможешь, - уверенно произнес я. - Я уже давно понял, как много в тебе сил. Да и должны же мы все стать когда-нибудь самостоятельными.
   - К этому же призывает все время отец. Однажды, когда я была подростком, он мне сказал удивительную фразу, которую я запомнила на всю жизнь: из многих миллиардов людей, побывавших на земле, едва ли найдется человек тридцать, которых можно назвать самостоятельными. Остальные - это не более чем безжизненные марионетки, которые способны лишь на то, чтобы без конца копировать чужие жизненные пути. Для того он как раз и создал наше движение, чтобы люди начали бы осознавать необходимость быть самостоятельными или, как говорит он, жить ни на кого не обращая внимания. Он любит повторять: путь каждого человека до того уникален и неповторим, что когда-нибудь не исключена ситуация, что люди вообще не будут пересекаться в пространстве и во времени. Человек превратится в человекабога и заживет своей только присущей ему жизнью. Однажды, когда он стал доказывать мне, что среди моих знакомых нет ни одного человека способного действовать только так, как ему свойственно, я стала доказывать, что он не прав, привела даже в пример одного своего одноклассника, которому тайно симпатизировала; он мне очень нравился тем, что всегда поступал наперекор всем и прежде всего учителям. Я до сих пор помню тот взгляд отца; так обычно смотрят на человека, который вызывает общую жалость своей убогостью. Поступать наперекор - это вовсе не означает поступать самостоятельно, стал он мне объяснять, на самом деле он поступает, как все, только со знаком минус. Увидев, что все сворачивают налево, он идет направо, когда все говорят - "да", он тут же механически произносит - "нет". Какая же тут самостоятельность, это просто созданный природой автомат для противоречий. И в ту секунду я вдруг почувствовала, как кто-то с корнем вырвал из меня симпатию к этому парню; и больше интереса во мне он уже не вызывал. Знаете, Сергей, - я почему-то очень боюсь той минуты, когда отец выйдет из заточения. Понимаете, до последнего времени здесь в этом доме было довольно много народу, но несколько месяцев назад он заставил всех уехать и оставил только самых близких к себе людей. Это не случайный его поступок, он нас всех к чему-то готовит. И Игорь, - Лариса вдруг запнулась, - и вы появились здесь не случайно.
   - Кто же нас по твоему сюда привел? Бог, Высший Разум? Или Сатана?
   - Может быть, и Бог. И вы зря так к этому относитесь. Я никому не говорила, но я видела Игоря во сне не меньше чем за несколько недель до того, как с ним познакомилась.
   - А меня не видела?
   - Нет.
   - А жаль, так как это судя по всему неплохой способ завоевания женщины, предварительно ей присниться.
   Лариса резко встала, обожгла меня взглядом, но ничего не сказала, а просто лишила меня своего приятного общества.
   Я решил, что мне не пристало на нее обижаться, последняя моя шутка без всякого сомнения была не из самых удачных, и я лишь получил по заслугам. Да и мне слишком нравилась Лариса, чтобы она могла бы меня оскорбить подобным своим поступкам.
   На следующий день, когда утром я вошел в "бычий" зал, то обнаружил, что Учитель занимает свое привычное место за столом. Я внимательно посмотрел на него; почему-то мне казалось, что в его внешности должны были произойти большие перемены. Но он выглядел как обычно, даже рубашка на нем была та же самая, в какой я видел его в последний раз. Он улыбнулся мне.
   - Как вы провели эти дни, Фридрих?
   - У меня такое чувство, что это мы были в изоляции от вас.
   - Напрасно, если это так, сверхчеловек нигде не должен чувствовать себя в изоляции, даже в тюремной камере размером с кабиной водителя троллейбуса. Пора понять, что для сознания не существует ни стен, ни границ. Но сейчас не будем об этом, поговорим на все эти темы чуть позже.
   Я понимал, что у всех есть много вопросов к Учителю, но он явно не был расположен давать на них ответы. Все почти неотрывно смотрели на него, он же казалось не замечал ничьих взглядов и не переставал думать о чем-то своем. Поэтому завтрак проходил почти при полном молчании. Межу прочим, за то время, что я провел в коммуне, я неожиданно для себя сильно пристрастился к вегетарианской пищи и теперь едва ли не с отвращением посматривал на мясные блюда.
   - Я жду вас через полчаса на нашей традиционной лекции, - сказал Учитель, когда все кончили есть.
   Мы сидели на полу в позе лотоса, Учитель - в кресле на подиуме; все было как обычно. Вернее, не совсем. Не было Чарльза Стюарта на своей инвалидной коляске и стоящего рядом с ним, словно на часах, Роджера. Невольно в памяти всплыли последние минуты жизни миллиардера.
  Зазвучал голос Учителя, и я забыл обо всем.
   - Я сделал перерыв в наших занятиях не случайно, ни одному человеку не дано познать все; тот, кто считает, что достиг конечной вершины, принимает свои иллюзии за истину. Но каждый человек должен сделать все от него зависящее, чтобы продвинуться по пути познания истины как можно глубже. В моей жизни было несколько моментов, когда у меня появлялась настоятельная потребность совершить новый прыжок в мир неизведанного, выйти на новую орбиту своего понимания действительности.
  Именно такую необходимость я почувствовал снова. Для меня настает момент, когда надо сказать главное и окончательное.
  - Но разве так уж необходимо подводить итоги?
   - София, тебе кажется, что поиск истины сродни ленте, которую можно разматывать беспрерывно. Но человеку не дано размотать ее до конца; истина бесконечна, а наша жизнь конечна. И это создает в жизни каждого человека глубокое противоречие. Именно это противоречие и определяет все ее содержание, хотя мало чья мысль доходит до понимания этой истины. Но именно об истине я хочу с вами сегодня говорить. Я долго размышлял над вопросом: что есть истина, пытался найти ответ на него у мудрецов и пророков, которые жили в самые разные эпохи. Каждый из них мечтал отыскать тот самый философский камень алхимиков - ляпис, основа основ. Живший в четырнадцатом веке алхимик Арнальдус де Вилланов сказал о нем изумительно кратно и емко: "Здесь лежит камень, он неказист, Цена его до смешного мала. Но мудрый ценит то, Чем пренебрегают глупцы". Эти мудрые люди оставили множество глубоких мыслей и озарений, концепций и теорий. Но можем ли мы сказать, что затратив столько усилий, познали истину, что приблизились к ней на такое расстояние, что ее можно рассмотреть во всех деталях или потрогать руками, как выставочный экспонат? Думаю, что вряд ли найдется человек, который отважится на такое утверждение. В свое время Руссо выбрал себе девиз: "Жизнь посвятить истине". Я тоже мог бы выгравировать его на своем гербе, более того, могу вас уверить, что никогда ему не изменял. Я познал все, что мог, я прочитал тысячи книг, иногда мне казалось, что ответ уже рядом, чтобы попасть в заветную комнату осталось открыть всего одну дверь. И я отворял ее, но всякий раз оказывался лишь в другом помещении - и мой путь по лабиринту истины продолжался. И тогда я спросил себя: а что собственно происходит; это я так слаб умом и духом, что не в состоянии достичь желаемого, или есть на то иные, более веские причины? И вот я хочу донести до вас истину об истине, рассказать о том, к каким выводам привело меня мое познание истины. Этот вывод гласит: истины не существует. Человек на протяжении тысячелетий надеялся, что однажды она откроется ему в своей неприкрытой и ослепительной наготе, но при этом каждый представлял ее по своему; одним казалось, что истина будет похожа на математическую формулу, объясняющую строение всего и вся, другим - что это невероятный по силе свет, который озарит все вокруг, третьим - это переживание еще невиданного блаженства, четвертым - что в качестве истины будет выступать бородатый мудрый старец, вершащий правый суд... И как ни странно, все они по своему правы. Они правы потому, что истины нет, а раз нет истины, то каждому она приходит в том виде, в каком он жаждет ее увидеть.
   - Вы хотите сказать, Учитель, что истина целиком субъективна?
   - И да и нет, Владимир. Истина, безусловно, субъективна и между прочим этим она и замечательна. Будь истина полностью объективна существование человека, как индивидуума, оказалось бы бессмысленным, мы бы были все абсолютно одинаковыми, как оловянные солдатики. Объективность истина - это оправдание для всех диктаторских режимов и тоталитарных идеологий и религий, ибо ее наличие неизбежно приводит к требованию, чтобы все подчинялись бы одинаковым правилам и законам, поступали по одним, утвержденным выше лекалам. Не случайно, что все порабощающие человека течения и доктрины выступают либо от имени грозного и всемогущего Бога либо от имени высшей исторической справедливости. И хотя истина субъективна, одновременно она все-таки объективна. Но ни в смысле некой застывшей консистенции, а в смысле того, что истина подчиняется определенным правилам и закономерностям. Но где их искать? Полагаю, что ближе всего к пониманию истины подошла квантовая физика. Почитайте труды ее основоположников и вы обнаружите одну любопытную деталь: им очень трудно для себя уяснить: что такое квантовая физика, физика или философия. В этом плане очень показателен спор между великим мыслителем Бором и всего лишь гениальным физиком Шриденгером, который никак не мог согласиться с идеей прерывности материи. Бор, доказывая существование квантовых скачков, отвечал на его аргументы: " Вы совершенно правы. Но это еще не доказывает, что квантовых скачков не существует. Это доказывает только, что мы не можем их себе представить. И тут нет ничего удивительного, если учесть, что эти процессы не могут быть предметом непосредственного опыта, что мы не переживаем их непосредственно, а потому не можем сообразовывать наши понятия". Нигде наука не подобралась так близко к самым фундаментальным истокам мироздания, как в этой дисциплине. Ученые надеялись найти наконец-то окончательные ответы на свои вопросы; где же быть этим ответам как не здесь у самых первооснов материи. А оказалось, что четкие физические закономерности там не действуют, они неожиданно размываются, что открывшийся исследователям микромир подчиняется совсем другим правилам. Пример непостижимости и неуловимости истины дает нам электрон; когда он подобно горному козлу, перескакивает с одной орбиты на другую, то излучает квант энергии. Но проблема в том, что никто не в состоянии предугадать, когда он сочтет для себя необходимым совершить этот прыжок и тем самым выпустить энергетический заряд. Кроме того, путешествующая частица может находиться только на стационарных орбитах, в промежутках между ними она не бывает. Есть движение, но нет пути.
   Или возьмем один из фундаментальных принципов квантовой физики - принцип неопределенности, который провозглашает невозможность выявления точного местонахождения элементарных частиц. Мы не можем сказать, где они находятся, как бы не были тонки наши измерительные приборы. Потому что измерить, это уже воздействовать на него и изменить его состояние и расположение. Именно здесь мы подошли к фундаментальному принципу Вселенной: все влияет друг на друга, а раз так, то мир становится принципиально непознаваем. Да и сам электрон, что из себя представляет? С одной стороны его можно рассматривать как частицу, с другой - как волну. Какой вывод следует из моих слов? По-моему, он очевиден и далеко не нов; наш мир целиком построен на фундаменте вероятности, он никогда не бывает истинен до конца, его постоянство заключается в том, что он постоянно изменчив. Если мы говорим "А", то на самом деле подразумеваем и "Б". А может быть, и "Г" или "Ц". Никто доподлинно сказать это не может. И очень верно великий Бор однажды оборонил о том, что в игре жизни мы одновременно и зрители и участники. А это означает, что истина никогда не будет открыта в своем завершенном виде, как близко мы бы не подкрались к ней, в последний момент она все равно от нас ускользнет. И если бы кто-нибудь смог бы однажды до нее добраться, как Колумб до Америки, это явилось бы концом всей космической истории. Мудрость Высшего Разума в том и состоит, что он навсегда сохраняет свою непознанность, в том числе и для себя самого. В этой неиссякаемой переменчивости скрыта великая суть, именно она дает шанс человеку сыграть свою роль в спектакле, который разыгрывается на подмостках мироздания.
  Будь истина неподвижна, как скала или ясна, как подпись под документом, ему нечего было бы делать на галактических просторах; - нет ничего бессмысленней, чем искать раз и навсегда застывшую, словно ледяная скульптура, истину, ибо она и так существует и чтобы ее понять нужно всего лишь научится читать. Да и знает ли ее человек или нет, отыщет ли он ее однажды или не отыщет, это абсолютно ничего не меняет, ибо важна не истина, а путь к ней. А если истина неподвижна, то к ней ведет только одна колея. Но тогда какой смысл в любой множественности, включая и разноликость человеческого рода. Все изменения происходят не тогда, когда мы доходим до финала, а тогда, когда идем к нему. Неподвижная истина превращает нас в ее рабов, так как мы все, как ученики на контрольной, обязаны получить один и тот же ответ. Но зачем тогда идти за ним всем, можно отрядить в поход одного, самого умного, он дойдет до финиша, а затем расскажет остальным, что там их ждет. И на этом пьесу о жизни человека можно считать законченной. Так между прочим поступали все известные религии, объявившие о своей богооткровенности и тем самым завершенности. Их заверения о том, что в них содержится та самая истина и привела к остановке в развитии. Ну а итог нам всем известен.
   - Но если применять твои принципы везде, то выходит, что и человек непознаваем.
   - Ты совершенно права, София. Квантовый принцип действует и в отношении человека. Человек не самопознаваем, так как каждый акт самопознания приводит к его изменению и требуется новый шаг в этом направлении. А он снова изменяет человеческую самость. И у этого процесса нет ни пауз, ни завершения. Это говорит о том, что человек всегда будет неисчерпаемым для самого себя, он никогда не познает окончательную истину, потому что она зависит от его внутреннего состояния, а оно находится в постоянном движении. И всякий раз истина будет выглядеть для него по-другому. Может быть, для того, кто мечтает познать себя досконально, мои слова звучат, как погребальный звон. Но подумайте, что будет если однажды человек придет к окончательному самопознанию; жизнь для него в тот миг просто остановится. И ему ничего не остается, как только добровольно уйти из нее.
   - Но если окончательной истины не существует, то человек обречен на бесконечные и бесплодные блуждания. Мне кажется, что такая перспектива может напугать даже самых бесстрашных.
   - Ты верно уловила дилемму, Лариса. Но что означает твой вопрос?
  То, что ты уже тронулась в путь, начала, как ты говоришь, свои блуждания и сразу выбрала дорогу, ведущую в никуда. Потому что не дала себе возможности разобраться, а не разобралась потому что испугалась. Но такая опасность действительно подстерегает многих. И отвести ее по силам только сверхчеловеку. То, что мир вероятностен, что любая дорога, которая прокладывается по нему, ведет неизвестно куда, позволяет человеку идти своим, только ему присущем путем. Неожиданно для себя он обретает статус самодостаточности, он превращается в полноценное создание. Истина становится результатом не ее изучения на основе согласованной со всеми инстанциями программы, а творчеством; каждый человек получает возможность участвовать в ее познании и нахождении, если познает и реализует самого себя. Больше не нужно сравнивать истины, не нужно отстаивать свою правоту и подтверждать ее реками крови, каждый идет к ней сам, каждый ищет свой самородок. Великие умы уже не первое тысячелетие твердят об одном: необходимо познать Бога. Я тоже говорю: необходимо познать Бога, но не для того, чтобы слиться с ним, а для того, чтобы узнать все пути и выбрать свой. Я говорю: человек отложился от Бога, у него своя дорога; был ли это первоначальный божественный замысел или так случилось по его недосмотру, или это инициатива самого человека, не важно. У человека возникла собственная история, куда нет входа никому, кроме него самого. Он сам ее создал без чьей либо помощи. Это не означает, что человек окончательно сжигает все мосты, связывающие его с Богом, есть и будут появляться люди, для которых соединение с ним - высший смысл их существования. Но это лишь одно из направлений. Я обращаюсь не к ним, а к тем, кто вместе с Ницше восклицает: "Бог умер". Он должен умереть не потому, что пробил его последний час, а потому что человек обрел самого себя и ему больше никто не стал нужен. Послушайте, как великолепно говорит об этом Заратустра: "Вы еще не искали себя, когда обрели меня. Так бывает со всеми верующими; и потому так мало значит всякая вера. Теперь призываю я вас потерять меня и найти себя; и только тогда, когда все вы отречетесь от меня, я вернусь к вам". О если бы эти слова произнес кто-либо из Богов, как бы горячо я верил в него, ибо это вера подлинно любящего и равного. Но не слышал я от них таких речей.
   Внезапно Учитель замолчал, погрузившись в раздумье. Все тоже молчали; я не знал, какие чувства скрывали другие слушатели за его плотным покрывалом, я же испытывал нетерпение. Мне хотелось услышать продолжение; а вдруг Учитель не захочет дальше говорить. Но он продолжил, хотя пауза была непривычно для него длительной.
   - Человек отложился от Бога, и сотням миллионов неистово верующих не исправить этого факта. Вера в Бога этих людей всего лишь означает то, что они не желает признать эту истину. Но место Бога не может быть вакантным, это слишком опасно; еще более опасна вера в ложных богов. Пока она будет продолжаться, человеку не подняться с колен, он будет растрачивать себя в войнах и революциях, он будет создавать все большее число сект, так как старые боги его уже не удовлетворяют и ему срочно требуется их замена на других небесных игроков. Каждый новый Бог - это новая надежда, но любая надежда - это всегда новый обман. Надежды не существует, это всего лишь способ уйти от проблем настоящего, от своего я. Сверхчеловек не обманывает, потому что он ничего не создает вокруг; он создатель только самого себя. Он не пишет романы и не сочиняет музыку, он даже не дарит женщинам цветы, потому что отвергает любую ложь, ибо и в романах, и в музыке, и в цветах слишком много лжи. Эта игра, призванная прикрыть царящую повсюду фальш. Сверхчеловек во всем этом не нуждается потому, что берет на себя всю полноту ответственности. Сейчас на земле никто не желает ее взять. Политики лишь делают вид, что отвечают за что-то; на самом деле именно то, что они являются абсолютно безответственными людьми, и делает их политиками; будь у них хоть грамм ответственности, они бы реально посмотрели на себя и осознали, что не имеют никаких прав вершить судьбами мира и людей, ибо не владеют собственными личностями, а являются рабами своих ненасытных эго. Это просто амбициозные невежды. Впрочем, когда появятся сверхлюди, то необходимость в политиках отпадет; они нужны тем, кто не в состоянии распоряжаться собой самостоятельно и им требуется поводырь, который бы повел дорогами их жизней.
   - Но что нового, Учитель, вы можете сказать о сверхчеловеке? - спросил я.
   - Ты хочешь, Фридрих, узнать, что нового я могу сказать о человеке. Я много думал о человеке. Что он есть и каким должен стать? Очень долго меня смущала его слишком большая неопределенность, мне казалось, его сыпучесть и переменчивость - главные его враги. Я был солидарен с теми, кто считал, что человек в поисках себя должен освобождаться от всего, что мешает ему быть самим собой. Любимый вопрос Рамана Махарши: "Кто есть я?" был и моим вопросом. И я не снимаю его с повестки дня, но отныне отвечаю на него по-другому. Человек не надо ни от чего освобождаться, даже от эго. Поиски подлинного я, поиски своего центра, того самого психического существа, о котором говорил великий Шри Ауробиндо, не должны сопровождаться отказом от остальных фрагментов сознания. Ибо у человека все ценно. Мне жалко тех мудрецов, которые всю жизнь ничего не делали, а лишь лицезрели Бога; им кажется, что они достигли наивысшего, что они окунулись с головой в неописуемое блаженство. На самом деле они все потеряли ради одного обретения.
  Человеку не следует достигать чрезмерного блаженства, так как он растворяется в нем, забывает самого себя. Не стоит бросаться в поток, из которого не выплыть. В человеке же высшую ценность составляют человеческие качества, способность к бесконечному их развитию, а не умение их отбрасывать. Нас призывают стать богами, а мы еще не стали людьми. Человек не стал человеком. Человеку еще только предстоит родиться. Но слиться с Богом гораздо легче, чем воспитать в себе сверхчеловека. Я согласен, что человек должен быть цельным, но цельность его должна заключаться в том, что он владеет и контролирует всеми частями своего сознания, что он превращается в хозяина и повелителя всей своей многослойности. Ничего не отбрасывать, но все трансформировать, низшее должно стать полем и удобрением для роста высшего. Даже эго, против которого ополчились буквально все, может стать великим инструментом преображения; в эго сокрыта любовь человека к самому себе; когда человек относится к своей персоне лишь как к инструменту для получения мелких наслаждений - это одно, когда он в себе любит сверхчеловека - это совсем другое. Те, кто опрометчиво отбрасывают эго, оказываются не способными ни на какую деятельность, они обречены лишь на созерцание.
  И в заключение вслед за Заратустрой хочу воскликнуть: "Умерли все боги: ныне хотим мы, чтобы жил Сверхчеловек".
   Из дома мы вышли вместе с Тихоем. Мне очень хотелось от него отделаться, но он словно приклеился ко мне, несмолкаемо жужжал возле моего уха и явно не собирался оставлять меня в покое. Он пытался уже не первый раз выпутать у меня, как происходило самоубийство Чарла Стюарта и никак не мог поверить моему рассказу, что все было именно так, а не иначе. Я не совсем понимал, какие подробности он хотел бы от меня услышать; безусловно, они были связаны с завещанием миллиардера; я бы с удовольствием о нем рассказал бы все, что знал, только ради того, чтобы он отстал от меня. Но я видел, что мое молчание лишь раздражает его, усиливает уверенность, что я скрываю нечто важное. Внезапно ко мне подошла Лариса и сказала, что меня ждет у себя Учитель. Глаза Тихоя недобро блеснули, но зато я получил возможность избавиться от него.
   Учитель встретил меня стоя. Я остановился возле него, ожидая, что он скажет. Но он молчал.
   - Я не разочаровал вас сегодня? - вдруг спросил он.
   - Но почему вы должны были разочаровать меня именно сегодня?
   - Вы ждали великих откровений, а что услышали?
   Я осторожно пожал плечами. Пожалуй, он был в чем-то прав, я действительно ожидал не совсем того, о чем говорил Учитель.
   - Вы все еще не поняли, что я не собираюсь говорить вам великие истины. Эти истины вы должны понять сами. Потому что эти истины только в вас, их нет где-то там, далеко. Мы уже говорили с вами об этом. Но вы по-прежнему ждете, что однажды кто-то просветлит вас. Уверяю, этого не случится. А как вы провели эти дни?
   - Очень спокойно, если не считать участия в самоубийстве Чарльза Стюарта. Это было очень странное самоубийство, меня до последней минуты не покидало чувство, что это всего лишь спектакль. И даже когда он умер, я подсознательно все время ждал, что он сейчас оживет и все пойдет как и прежде.
   Учитель задумался.
   - Он умер так, как захотел. Большинство людей умирают так, как придется, а потому их смерть лишена всякого значения. Если бы он жил по-другому, то по-другому бы и обставил свой уход. По-своему это был великий человек.
   - Великий? Честно говоря, у меня сложилось о нем немного иное мнение.
   - Я знаю. Но это был сверхчеловек, но на самой низшей своей ступени. Он успел осознать необходимость великой трансформации, но не успел ни понять, в чем ее суть, и уж тем более измениться. Нет смысла читать Платона перед смертью; смерть мудрее самого мудрого мудреца, она все расставляет по своим местам. Если бы он этого не делал, он бы смог лучше прислушаться к тому, что с ним происходит в последний момент его жизни и умереть с большим пониманием значения собственного ухода. Хочу вам сказать: это последняя моя лекция.
   - Но это невозможно, Учитель, ведь сегодня вы начали новый цикл.
   - Я не начинал никакого цикла. Я просто говорил о том, что мне открылось за последние дни. Необходимость в сверхчеловеке возрастает с каждым днем. Люди становятся все более образованными, а значит и интеллектуальными, они все активнее начинают задумываться над своей жизнью, над тем, что их окружает. Но эти размышления приносят им лишь разочарования, они не могут найти ни в чем смысла. Привычные ценности размываются, а новые не становятся ценностями. Философия абсурда одерживает победу над всем. Человек, не способный найти смысл жизни, - потенциальный самоубийца. Наш ждет невиданная эпидемия самоубийств
  Сверхчеловек должен внести в их жизнь смысл и тем самым спасти их. Именно в этом заключается его миссия.
   - Что я могу сделать?
   - Это вам решать. Судьбы Чарльза Стюарта и вашего друга Игоря Дымова должны вам стать предостережением, вы можете их повторить. А мне этого совсем не хочется. Я привязался к вам, вы мне симпатичны.
   Учитель смотрел прямо на меня и казалось хотел сообщить еще нечто такое, что невозможно было передать с помощью слов. Я понимал его и не понимал, все это было очень значительно, то, что он говорил, сильно трогало меня, но одновременно звучало как-то отдаленно, как будто речь шла не обо мне, а о моем хорошем знакомом.
   - Надеюсь, вы с пользой провели у нас эти дни? - вдруг спросил он, как спрашивает гостеприимный хозяин гостя перед его отъездом. Но я не собирался уезжать и потому не без удивления посмотрел на него.
   - Я счастлив, что попал в эту коммуну, что познакомился с вами, с Ларисой, с Владимиром, с Софией, - искренне ответил я. - И мне бы хотелось еще многое понять.
   - Вы обманываете себя, Фридрих, - вдруг сурово сказал Учитель, - на самом деле вы уже все поняли. Дело совсем в другом. Вы так и не сделали тот главный шаг, без которого все остальное бесполезно. Что вас удерживает?
   Я пожал плечами.
   - Может, желание остаться просто человеком, без частички сверх.
   - Эта частица - всего лишь бутафория, она только красочная вывеска. Название можно придумать любое, важно то, что за ним. Я хочу вас спросить о том, о чем спрашивает Заратустра: "Ты называешь себя свободным? Я хочу слышать господствующую мысль твою, а не то, что ты избежал ярма". Так какова же отныне ваша господствующая мысль?
   Я молчал. Мне было трудно ответить на этот прямо поставленный вопрос.
   - Я так и думал, что вашим ответом станет молчание, - промолвил Учитель. Внезапно он нервно заходил по кабинету. - Всю жизнь я надеялся, что сею семена, получаю всходы. Я смотрел на то, как все больше злаков колосится на моем поле и радовался. Не я первый совершаю эту ошибку, все пророки - и Гермес Трисмегист, и Будда, и Махивара, и Иисус, и Магомет оказались жертвы одного и того же заблуждения; им казалось, что они породили новую веру, дали новый смысл жизни, а на самом деле их ученики все вернули на прежнюю колею. Им казалось, что они в старые меха вливают новые вина, а в действительности получилось, что старое вино влили в новые меха. Они были уверены, что открывают новые пути, но шли по старой дороге. Люди с наслаждением подхватывают новые учения, они наполняются энтузиазмом, как шар воздухом, и даже не замечают, что с их стороны - это не более чем новая игра. Я ненавижу энтузиазм и энтузиастов, эти люди обманывают не только себя, они способны обмануть весь мир. У них появляются новые мысли, но с их помощью они мыслят по старому, они произносят другие молитвы, но чувства, которые при этом ими владеют, теже самые, они уверены, что создают новый мир, но единственное новое, что они привносят в этот мир, очередные порции предрассудков и предубеждений. Неужели все исчезнет вместе со мной?
   - Этого не может быть! - горячо возразил я. - Я уже не стану прежним и все, кто тут есть, они уже изменились.
   - Но какова ваша господствующая идея? - Учитель сделал короткую паузу для моего ответа. - Не только у вас, но и у них всех нет ответа.
  Я, как и все другие пророки, совершил одну большую ошибку: нельзя иметь учеников. И чем более преданные ученики, тем большее предательство они совершат. Все эти Ананды, апостолы Иоанны, Петры и Павлы, Али и прочая - это они превратили полученные от своих учителей учения в застывшие догмы. Не успели те закрыть глаза, как они начали все искажать.
   - Но если не ученики, то кто будет распространять учения?
   - Никто. Человек - это факел, который горит только для него самого. Тот, кто думает, что сумеет зажечь других, ошибается. Даже если пламя все же вспыхнет, то это будет не созидающий огонь, а огонь, все испепеляющий. Вы еще убедитесь в этом, Фридрих.
   Пока Учитель произносил эти слова, он равномерно расхаживал по комнате. Закончив говорить, он остановился и сел в кресло за свой письменный стол.
   - Вы уяснили, почему покончил с собой Дымов? - вдруг спросил он.
   - И да и нет.
   - Я так и предполагал. Я рад, что Лариса и Владимир женятся. Им будет нелегко, но они как раз те, кто будут искать подлинную любовь. Я не исключаю, что они в конце концов найдут ее друг в друге.
   - Я тоже рад этой новости, - сказал я.
   - А вам мой совет - не жениться. Брак сделает вас несчастным. Вы будете смотреть на свою избранницу и отчетливо понимать, что избрали совсем не ее. "Кто тот, кого всю жизнь мы любим?" Вы помните эти слова?
   - Можете не сомневаться, я их никогда не забуду.
   Учитель внимательно посмотрел на меня.
   - Если это так, то есть шанс, что вы уже никогда не станете прежним. Как жаль, что вы не хотите стать моим преемником. До свидание, Фридрих.
   Из кабинета Учителя я вышел обескураженным. Кажется, мне пора возвращаться домой, приниматься за свои привычные дела, садиться за книгу для Зиновия. Я совсем еще не думал о ней, а ведь это будет самым сложным и главным моим произведением. А я даже не представляю в каком жанре ее писать.
   Ко мне подошла София. Мне хотелось побыть одному, обдумать создавшееся положение и поэтому я посмотрел на нее не очень приветливо. Кажется, она уловила это.
   - Ты разговаривал с Учителем? - спросила она.
   - Разговаривал.
   - По-моему, ваша беседа тебя не очень вдохновила.
   - Я понял, что мне пора возвращаться домой.
   - Нет, еще рано, - вдруг живо воскликнула она. - Ты не имеешь право уезжать в такой момент.
   - Но какой сейчас момент?
   - Разве ты ничего не понимаешь. Знаешь, я для тебя приготовила подарок. Вот возьми.
   София протянула мне какую-то перевязанную розовой ленточкой коробку, по весу она была довольно тяжелая.
   - Только посмотри, что лежит в коробке у себя в комнате, когда не будет твоего милого соседа. Кстати, его сейчас там нет, он на море вместе с Мартынюком и еще какими-то людьми.
   София повернулась и направилась в сторону гор. Я же поспешил к себе в комнату. Я развязал ленточку и открыл коробку. На ее дне лежал пистолет. "Черт, - выругался я, - она что всерьез считает, что здесь вот-вот разгорятся кровавые битвы". Я проверил есть ли там патроны, достал обойму; все семь пуль ждали своего смертоносного часа. Я стал думать, куда бы его спрятать, но единственный тайник, о котором знал, был занят другим оружием. Я отворил платяной шкаф и положил его во внутренний карман пиджака. Вряд ли Тихой станет рыскать по моим вещам, скорей всего он это давно сделал и убедился, что ничего интересного в них нет.
   Весь оставшийся день я провел как-то бессмысленно. Тревога ни на минуту не отпускала меня, и я без всякой цели бродил вокруг дома. Никто со мной не заговаривал, и я был рад этому. Мне хотелось обдумать ситуацию, но мысли если и приходили в голову, то какие-то рассеянные, непоследовательные. Вечер застал меня сидящим на пляже, я слушал, как недовольно бурча, набегает море на берег. Внезапно за моей спиной послышались шаги, но обернуться я не успел, так как на мой бедный затылок обрушился удар. Все поплыло у меня перед глазами, и я упал на песок.
   Я не потерял сознание или, если и потерял, то буквально на какое-то мгновение, потому что уже через секунду вполне сознавал, что происходит. А происходило следующее: меня, взяв за ноги, тащили куда-то по пляжу. Острые гальки то и дело вонзались в мое туловище, вызывая боль. О чем я и просигнализировал громким стоном. Мои похитители остановились, и я узнал Тихого и Мартюнюка.
   - Думаю, можно остановиться и здесь, - сказал Мартынюк. - Кто тут сейчас появится.
   - Нет, оттащим его в горы, - не согласился Тихой.
   Меня снова потащили, я снова застонал, но на этот раз они не обратили на меня никакого внимания. Тогда я попытался вырваться и увидел склонившегося над собой Тихого.
   - Слушай, писатель, если не хочешь, чтоб тебя погладили по твоей драгоценной башке еще разочек, да посильней, не производи много шума. Договорились?
   После удара у меня болела голова, и это делало меня сговорчивым. Они дотащили меня до подножия горы, затем поставили на ноги и заставили идти самому. А чтобы я проявлял большую покорность, стянули руки веревкой.
   Шли мы недолго, минут десять.
   - Хватит, - сказал Мартынюк, - давай здесь.
   - Ладно, - согласился Тихой.
   Внезапно он сбил меня с ног и я упал прямо на камни, оцарапав плечо. Было больно и я застонал.
   - Я сказал, не производи шума, - цыкнул на меня Тихой. Внезапно он достал пистолет и ткнул им в мой живот. - Как тебе эта игрушечка? Между прочим, она иногда стреляет.
   - Я в этом не сомневаюсь.
   - И правильно делаешь, - одобрил мое поведение Тихой.
   - Не теряй времени, - сказал Мартынюк.
   - Ты сейчас нам все расскажешь о смерти этого янки, грозно произнес Тихой. - Ясно тебе?
   - Но я все тебе рассказал.
   - Нас интересует завещание.
   - Я ничего о нем не знаю. Мы не говорили ни слова о деньгах.
   - Не надо меня обманывать. Нам все известно, о чем вы говорили.
   - Тогда зачем меня допрашиваете?
   - Ты должен знать, где хранится завещание? Перед тем, как окочуриться, он должен был вам его показать.
   - Я не знаю, что он должен, но он ничего не показывал.
   - Ты преемник Учителя, ты не можешь не знать о таких вещах. Учитель сказал тебе, где он его хранит. В сейфе его нет, мы проверяли, я не исключаю, что оно у тебя.
   - Вовсе я не преемник Учителя, я отказался от этой чести. И у меня нет никакого завещания.
   - Отказался от одного миллиарда долларов, - усмехнулся Тихой. - Ты нас за идиотов принимаешь?
   - Я говорю то, что есть.
   - Даже если ты отказался быть преемником Учителя, ты станешь им и будешь делать то, что мы тебе говорим, - угрожающе произнес молчавший Мартынюк.
   - Ты понял? - добавил Тихой. - Я что-то не вижу радости на твоем лице, писатель. Давай, говори.
   Я молчал, подчиняться диктату этих подонков мне не хотелось, но и возражать им было небезопасно, пистолет в руках Тихоя был по-прежнему нацелен в мой живот. И я пожалел, что оставил подаренное Софией оружие в комнате, сейчас он мог бы мне пригодиться.
   - Нет, он, кажется, так ничего и не понял, - сказал Мартынюк.
   - Сейчас поймет, - пообещал Тихой. Удар ботинком пришелся мне в солнечное сплетение, я упал на колени и на меня обрушился еще один удар в спину, который окончательно поверг меня на землю.
   - Теперь ты понял? - поинтересовался Тихой.
   - Да, - не мог не подтвердить этого факта я.
   - Так что ты нам скажешь по поводу завещания?
   - Тоже самое, я не знаю, где оно и никогда его не видел.
   - Может, в самом деле он ничего не знает, - предположил Мартынюк.
   - Ладно, - с сомнением произнес Тихой, - может, и не знает. - Он приподнял меня с земли и поставил рядом с собой.
   - Отныне ты будешь делать то, что говорим тебе мы. А если попробуешь улизнуть, найду на дне морском. А завтра пойдешь к Учителю и скажешь, что согласен принять его предложение. Уяснил?
   - Да.
   Внезапно Тихой снова стукнул меня в живот; сделал он это профессионально, потому что я моментально сложился пополам.
   - Пойдем, - сказал Тихой.
   - А он? - кивнул на меня Мартынюк.
   - Через десять минут оклемается - и дойдет.
   Мой мучители скрылись в темноте. Я же медленно приходил в себя. Если быть откровенным, то к такому обороту событий я был абсолютно не готов. А потому и вел себя не лучшим образом. Я поднялся с земли, сел на камень и стал думать, что делать дальше? Мною внезапно овладела такая жгучая ярость, что я готов был кинуться в комнату, достать пистолет и разрядить в своих обидчиков всю обойму. Мне пришлось собрать всю свою волю в кулак, дабы погасить в себе этот порыв. Я сюда приехал не убивать, однажды я уже потерял самообладание и больше не желаю повторения этой ситуации. И вдруг ко мне пришло простое решение: завтра я возвращаюсь домой. Учитель прав: я в самом деле все уже понял и все теперь зависит от того захочу ли я свое понимание сделать фактом своей биографии. Но сейчас бессмысленно размышлять на эту тему, жизнь покажет, что будет в дальнейшем со мной.
   Это решение внесло некоторое успокоение в мою пораненную душу. Я встал и побрел по тропинке вниз. Тело побаливало, но я старался не обращать на это внимание. Мои мысли уже перенеслись в Москву, в другую жизнь, которую я столь опрометчиво бросил. Конечно, я вернусь туда уже отчасти другим человеком; тот духовный опыт, что я приобрел тут, навсегда останется со мной. И это замечательно, значит, я не зря провел это время.
   Я вошел в свою комнату, Тихой громко храпел на своей кровати. Спал он или притворялся я не стал выяснять, я чувствовал, что после того, как принял решение вернуться, здешние дела меня перестали интересовать. Я разделся и лег, с радостью думая о том, что это последняя моя ночь в коммуне.
   Разбудил меня стук в дверь. Я посмотрел в окно; на улице уже
  рассвело, и бледный утренний свет просачивался сквозь задернутые шторы
  в комнату. Я отворил дверь и увидел неугомонную Софию.
   - Извини, что так рано, но у меня не было выхода. Опять проблемы с Владимиром, - посмотрела на приподнявшегося на своей кровати Тихоя, который внимательно вслушивался в наш разговор.
   - Хорошо, я сейчас.
   Пока я одевался, то проклинал Владимира за то, что у него возникли проблемы в столь ранний час. Не мог он их перенести на более позднее время, когда я высплюсь.
   Я вышел в коридор, где меня поджидала София.
   - Что с ним случилось? - спросил я.
   - С Владимиром все в порядке. Прости, но я вынуждена была соврать из-за этого типа. Случилось не с ним. Вот, возьми прочти, это я обнаружила десять минут назад.
   София протянула мне написанный от руки листок. Хотя почерк Учителя был мне незнаком, но я каким-то шестым чувством понял, что это послание от него.
   "София и все остальные мои дорогие ученики!
   Пришел мой час. Голос, который я ждал всю жизнь, наконец позвал меня в последнюю дорогу. Я не жалею, что ухожу, хотя ко многим из вас искренне привязан. Но мое жизненное дело завершено, будь это не так, то этот глас не раздался бы. Судьба движения теперь в ваших руках, я дал ему импульс, я наполнил его смыслом - отныне от вас зависит сумеете ли вы пойти дальше.
   Не жалейте о моем уходе, моя жизнь была настолько богата, что расставаться с ней совсем не жалко. Мне удалось сделать главное: овладеть свой жизненной силой, я отказался от бессловесного животного существования, на которое толкала меня вся окружающая действительность, и противопоставить ей свой бунт. Жизнь - это бунт, восстание, по крайней мере на первоначальном этапе; без этого невозможно разорвать те неимоверно тяжелые покрывала общих представлений, которыми, словно толстой пленкой, покрыто наше сознание. В наследство я вам оставляю сверхчеловека; это не выдумка, эта реальность, он грядет, я слышу его могучую поступь. Спасение человека в обретении им подлинности; не забывайте об этом, иначе реальность погребет вас под своими обломками.
   Я ушел в свой последний путь, это путь, когда человек остается один на один с собой и Богом. Так уходил Заратустра, так уходили многие пророки. Так будет завершать свои дни сверхчеловек; однажды он соберет котомку и отправится в свое заключительное плавание в океан одиночества. Глупо умирать на больничной койке под присмотром равнодушных к твоим страданиям врачей, когда можно умереть на природе, когда закатное солнце станет освещать своими красными теплыми лучами твое благостное расставание с этим миром, а птицы и звери, привлеченные запахом смерти, сбегутся на свой пир. Смерть - это так прекрасно и так красиво, это настоящий уход, а не его имитацию. Мне всегда была интересна смерть; меня привлекали мгновения, когда душа прощается с телом. Это самый торжественный момент в жизни человека; столько лет они были вместе - и вот настал час прощания. Так прощаются влюбленные, прожившие много лет друг с другом. Жизнь стоит прожить хотя бы ради того, чтобы ощутить эти торжественные и неповторимые секунды.
   Ваш Андрей Волохов."
   Я растерянно посмотрел на Софию.
   - Нельзя терять ни минуты, - сказала она. - Нас уже ждут. Ты можешь захватить с собой пистолет?
   - Да.
   - Тогда действуй.
   Я вернулся в комнату, одел на себя пиджак и снова вышел. Я видел, что Тихой внимательно наблюдает за моими действиями, но решил не обращать по-возможности на него внимания.
   Я последовал вслед за Софией, не представляя, куда она меня ведет. Впрочем, наш путь был совсем коротким, через минуту я оказался в кабинете Учителя. Там действительно нас уже ждали, я увидел сидящих Ирину и Ларису. Лица у них были хмурые, по-видимому, новость об уходе отца застала дочерей врасплох.
  - А где Могила? - встревожено спросила София. - Он обещал прийти. - Ответом ей было мертвое молчание. - Понятно, решил подождать, как повернутся события. По уставу нашей организации для того, чтобы избрать нового руководителя, необходимо пятеро любых членов коммуны. Нам нужен срочно еще один человек. Лариса, милая, очень тебя прошу, пригласи Владимира. Поверь, мне тоже не хочется его вовлекать, но другого выхода у нас нет.
   Лариса не охотно кивнула головой и пошла к выходу. Вернулась она через несколько минут с Владимиром; вид у него был ошарашенный.
   - Итак, кворум есть, - сказала София. - Лариса, не сочти за труд, будь секретарем нашего собрания. Лариса снова кивнула головой и пододвинула к себе лист бумаги. - В связи с тем, что прежний руководитель нашей коммуны сложил с себя эти полномочия - вот его официальное заявление - показала София знакомое мне письмо, - мы должны избрать нового предводителя. У кого какие есть предложения? - Взгляд Софии остановился на мне. - Учитель хотел, чтобы движение возглавил бы Фридрих. Как ты относишься к этому?
   - Я отказываюсь от руководства.
   Мне показалось, что на лице Софии промелькнуло облегчение.
   - У тебя есть минута, чтобы все взвесить, - сказала она.
   - Не надо, я повторяю свой отказ.
   - В таком случае есть ли другие кандидатуры на этот пост?
   - Ты, София, - предложил я.
   - Есть еще предложения?
   - Других предложений нет, - сказала Ирина. Она сидела с отрешенным видом, словно демонстрируя, что все происходящее в этом кабинете ее не слишком волнует.
   - Тогда ставим на голосование. Кто за мою кандидатуру - прошу поднять руки. Единогласно. Лариса внеси постановление собрания в протокол.
   В руках Софии вдруг откуда-то появился массивный ключ, она вставила его в замочную скважину сейфа и дважды повернула, открыла тяжелую стальную дверь и достала печать. Она приложила ее на листок протокола. Затем извлекла из своей сумки еще какой-то документ и помахала им перед нами.
   - Это завещание Стюарта, он дарит нашему движению один миллиард долларов. - В голосе Софии, не таясь, зазвучали радостные ноты.
   Внезапно в коридоре раздалось громкое топанье ног, затем чьи-то сильные руки стали дергаться в дверь.
   - Откройте, черт возьми! - завопили в коридоре, и я узнал голос Тихоя.
   Дверь была толстая, и пока надежно защищала нас от нападавших. Кажется, это поняли и они, на какое-то мгновение удары стихли. Внезапно раздался выстрел, пуля пробила дерево и вонзилась в стену.
   - Надо уходить через окно, - тоном не терпящим возражение приказала София. И первая показала пример, встала на подоконник, распахнула створки окна и выпрыгнула. За ней последовали все остальные.
   За домом находились хозяйственные постройки: гараж и два сарая. Туда мы и помчались.
   Мы укрылись за сараями в ожидании, когда враждебная армия догадается, где мы спрятались и пойдет в наступлении. Я видел, как София достала из элегантной черной сумочки пистолет; я тоже извлек оружие из кармана с огромной надеждой, что не придется его использовать по назначению. Наконец мы увидели наших противников; кроме Тихоя и Мартынюка в их рядах было еще несколько человек, из тех, что приехали на мистерии. К своему большому удивлению я заметил и Роджера. Но ведь он должен сейчас находиться в Америке. Значит, почувствовал, что запахло жаренным, помчался назад. Интересно, успел он предать земле своего хозяина?
   - Отдайте нам печать, - крикнул Тихой, осторожно приближаясь к нам.
   - Мы провели собрание, теперь коммуной руковожу я, - в ответ крикнула София. - И вы должны мне подчиняться. Иначе я вас всех исключу из движения.
   Тихой громко захохотал и вместе со своими соратниками направился в нашу сторону.
   - Не приближайтесь, буду стрелять! - завопила София. Однако те не обратили на ее предупреждение никакого внимания. София прицелилась и выстрелила, пуля ударила в полуметра от ног Тихоя; он остановился, а затем быстро ретировался назад.
   Тихой вместе со своим воинством спрятался за угол дома; теперь нас разделяло метров тридцать.
   - Мы вам обещаем, что отпустим вас по добру-по-здоровому, - кричал Тихой, изредка выглядывая из-за угла. - Нас больше, у вас нет никаких шансов.
   - Меня избрали законно, так как гласит устав, - кричала в ответ София. - Если вы прекратите нас преследовать, то я вам обещаю. что оставлю вас в движении. В противном случае вас ждет суд.
   Прошло, наверное, уже полчаса, однако ситуация не менялась, ни одна из сторон не шла на уступки. Как на грех было очень жарко, пот лил с меня ручьями, сильно хотелось пить, но у нас не было ни грамма воды. Зато у них проблем ни с питьем, ни с едой не было никаких, они специально дразнили нас, кидая в нашу сторону пустые бутылки и банки из-под фанты и кока-колы.
   - Без воды на такой жаре мы долго не продержимся, - поделился я своими опасениями с Софией. Она тоже страдала от жажды и грустно посматривала на разбросанную неподалеку посуду.
   - Что ты предлагаешь?
   Я пожал плечами, единственный способ напиться в данной ситуации - это было сдаться. Но об этом не стоило даже и заикаться.
   Мы все сгруппировались в одном месте, но почти не разговаривали.
   - Они нас перестреляют, как зайцев, - вдруг проговорила Ирина.
   - И что ты собираешься делать? - прошипела София.
   - Я хочу пить и не вижу причины, ради которой я должна терпеть. И никто меня не остановит.
   - Я руководитель коммуны, а согласно нашему уставу все ее члены обязаны подчиняться мне беспрекословно. Ты сама голосовала за меня.
   - Ну и что. Я голосовала за тебя, но не за то, чтобы умереть тут от жажды или от пуль этих бандюг. Нет такой идеи, ради которой стоило бы принять смерть. Поэтому вы как хотите, а я пойду.
   - Нет, - схватила София Ирину за руку. - Ты пожалеешь об этом.
   Ирина выдернула свою ладонь, встала и замахала руками.
   - Я сдаюсь, - крикнула она.
   Ирина вышла из-за сарая и под громкое и радостное улюлюканье наших врагов направилась к дому. Внезапно София подняла руку с пистолетом и нацелилась в спину Ирины. Я поспешно схватил ее за запястье и повернул вниз.
   - Ты с ума сошла! - воскликнул я.
   София как-то странно посмотрела на меня.
   - Как жаль, что я не убила Тихоя. Сейчас все было бы уже кончено.
   - Если ты убъешь человека, то не найдешь покоя до конца своих дней, - вдруг произнес молчавший Владимир.
   - Что ты в этом понимаешь? - презрительно проговорила София. - Убивать - самое распространенное на земле дело. Они первыми стали в нас стрелять, мы только обороняемся. Это даже не убийство, это самооборона.
   - Это не имеет значение, не важно при каких обстоятельствах произошло убийство, оно в любом случае остается убийством.
   - Не хочу больше говорить об этом. Лучше посмотри, что там происходит.
   Мы выглянули из-за сарая и сразу же по нам открыли пальбу.
   - Теперь ты все понял, - жестко сказала София, смотря на Владимира. - Как жаль, что у нас мало патронов, я бы им сейчас показала.
   - Фридрих, - вдруг узнал я голос Роджера, - ты меня слышишь?
   - Слышу, - отозвался я.
   - Выходи. Если ты выйдешь, то мы тебе выделим сто тысяч долларов.
   - Есть возможность разбогатеть, - насмешливо сказала София.
   - Это не совсем тот способ, который мне нравится, - ответил я.
   - Нет никакого смысла рисковать, - продолжал Роджер. - Вы же умный человек, вы же видите у кого преимущество. Неужели вы не понимаете, мистер Лесин, что все это движение - полная чепуха. Сверхчеловек - это человек, у кого есть деньги, а все остальное, как говорится по-русски, чушь собачья. Не рискуйте своей жизнью, это единственное достояние, что есть у человека. Зачем вы жертвуете собой ради Софии, она же вами манипулирует. Вы - талантливый писатель, вы должны беречь свой талант. Если вы сейчас выйдете, вы будете богатым и сможете полностью посвятить себя творчеству.
   Почему-то эта речь Роджера вызывала во мне сильнейший прилив раздражения, может, потому, что в ней заключалась своя правота. По крайней мере в одном пункте, София действительно манипулировала мною, использовала меня для достижения своих целей.
   Я осторожно высунулся из сарая и заметил, что Роджер, увлекшись собственным красноречием, забыл об осторожности и стоял впереди дома во весь рост. Я тщательно прицелился и нажал на курок; пуля пролетела над его головой, впившись в стену; Роджер тут же бросился наутек.
   - Береги патроны, - недовольно проговорила София. - Никакой необходимости стрелять не было.
   - Очень хотелось, - сказал я.
   Она посмотрела на меня и ничего не сказала, по-видимому, догадавшись о моих чувствах.
   Прошло еще полчаса. Я ничуть не сомневался, что это был самый жаркий день за все время моего пребывания в коммуне. За каждый глоток воды я бы отдал, как минимум, по году жизни. Хоть бы пошел дождь, с тоской думал я, смотря на абсолютно чистое, словно окна после генеральной уборки, небо.
   - И долго мы будем так сидеть? - спросил я Софию не столько ради получения ответа, сколько ради того, чтобы хоть чем-то заглушить в себе нестерпимую жажду.
   - Столько сколько понадобиться, - проговорила она. - Надо быть очень внимательным, мне кажется, они что-то готовят.
   В самом деле крики, оскорбления, которыми обсыпали они нас практически беспрерывно, сейчас стихли, да и сами нападавшие больше не показывались. Однако когда я высунулся из-за сарая чуть больше, чем обычно, в мою сторону полетела пуля.
   Внезапно рядом с нами упали какие-то предметы и тут же они густо и едко задымили. Это были дымовые шашки, они быстро окутали плотным туманом все вокруг. Видимость стала почти нулевой; правда это был явный знак к тому, что вот-вот последует атака. Но как ее отбивать, если ничего нельзя разглядеть.
   Внезапно раздались какие-то крики и в паре метров от меня появился размахивающий пистолетом Тихой.
   - А ну сдавайтесь, - закричал он.
   Неожиданно кто-то бросился на него, стараясь сбить его с ног. Тихой попытался отбросить своего противника, но тот, казалось, намертво вцепился в него. Между ними завязалась борьба, раздался пистолетный выстрел и напавший на Тихоя стал медленно сползать вниз. Я бросился к нему и увидел стекленеющие глаза Владимира...
  
   ЭПИЛОГ-1
  
   Объявили посадку, и огромная толпа бросилась из накопителя к выходу на летное поле. Я старался не выпускать его из поля зрения. Вместе с ним мы протиснулись в автобус, который помчался к стоящим вдалеке самолетам. Нас высадили возле громадного, похожего на кита, авиалайнера. Затем снова стали проверять билеты. Больше всего на свете меня волновал сейчас один вопрос: удастся ли сесть рядом с ним. Если этого не случится, то когда еще выпадет случай нам поговорить. Скорей всего никогда.
   Расталкивая пассажиров и получая вознаграждение за это в виде недовольных возгласов и нелестных оценок моей личности, я приблизился к нему почти вплотную, и мы стали подниматься по трапу. Он не обращал на меня никакого внимания. Впрочем, почему он должен был обращать на меня внимание, ведь он же ничего не знал обо мне. Нам предстояло только познакомиться в полете. А для этого необходимо было решить еще непростую задачу - застолбить сиденье рядом с ним.
   Оказавшись в самолете, он двинулся в первый отсек. Я последовал за ним. И шестым чувством понял, какое место он облюбовал. И не ошибся, именно его он и занял, сев возле окна. Я поспешно опустился на соседнее кресло. Теперь можно было перевести дух. Я решил не форсировать события, подождать, пока авиалайнер покинет эту грешную землю и окажется в менее наполненном нашими греховными деяниями воздушном пространстве. Сейчас, пока рассаживаются пассажиры, все равно не до беседы; все толкаются, шумят, галдят, почти как на восточном базаре. А потому лучше просто понаблюдать за ним вблизи.
   Самолет набрал высоту, внизу остались земля и плотная пелена белоснежных облаков. Он оторвался от окна, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, явно намереваясь сладко вздремнуть. Но это никак не входило в мои планы: если он заснет, то я окажусь в дурацкой ситуации; не могу же я будить по сути дела незнакомого мне человека. Пора было начинать разговор.
   - Как вы себя чувствуете, Сергей Вениаминович? - спросил я. - Хорошо ли переносите полет? - Начало было не слишком удачным, но меня сейчас это не слишком волновало, главное, чтобы мы разговорились.
   Он открыл глаза и с изумлением уставился на меня.
   - Откуда вам известно мое имя? Не помню, чтобы мы с вами когда-нибудь встречались.
   - Ваша память вас не подводит, хотя это и не совсем так, - сказал я, загадочно улыбаясь. - Мы действительно с вами никогда не встречались, но мне известно о вас весьма много.
   - Вот как, вы что секретный агент?
   - Много хуже, - вздохнул я, - я, как и вы, писатель.
   - Писатель, - нахмурился он. - А можно узнать вашу фамилию?
   - Она вам неизвестна. Но не буду вас томить загадками, все дело в том, что я автор романа, в котором вы - главный герой.
   - Автор романа, в котором я главный герой, - повторил он вслед за мной. - Ничего не понимаю. Вы меня разыгрываете?
   - Вовсе нет, я говорю с вами совершенно искренне. Те события, в которых вы совсем недавно принимали столь деятельное участие, являются плодом моей фантазии. Я их сочинил за своим письменным столом и на своем компьютере. Вам, как писателю, этот процесс должен быть хорошо знаком.
   - Как сочинили? Ничего не понимаю. Постойте, так вы утверждаете, что все что случилось, было неправдой, на самом деле это ваша выдумка.
   - В общем так, - скромно сказал я.
   - Но тогда получается... - Лесин замолчал. - Выходит и меня как бы не существует. Я тоже придуман вами.
   Теперь настала очередь задуматься мне.
   - Понимаете, - сказал я, - с одной стороны это вроде бы так, но если подумать, то невольно хочется спросить: что такое реальный человек? На земле жили и живут миллиарды людей, но что мы знаем о них? И что они знают о себе? Ничего. Да и есть ли то, что можно о них узнать. Ведь это просто тени, без своей человеческой сути, просто биомассы. А возьмем героев литературы - Андрея Балконского, Михаила Карамазова князя Мышкина, Базарова, Онегина, Печорина, Фауста и многих других. С одной стороны они не существовали, их не рожала в муках женщина, а с другой - о каждом из них мы знаем так много, нас так живо волнует их судьба, что утверждать, что они никогда не появлялись на свет, что они не существуют просто смешно. О каждом из них написана гора литературы, где они разобраны просто по косточкам. Просто они были рождены иным способом и жили в несколько иной среде, не так как мы на земле, а на бумаге. Но разве это главное? Ведь важно, не где, а как жить. А потому кто реальней они или, например, вот эти люди, с которыми мы сейчас летим, и после смерти от которых у потомков не останется никаких воспоминаний, это еще вопрос.
   - Ну что ж, может, вы и правы. И все же не так-то просто привыкнуть сразу к тому, что я всего лишь персонаж романа, а не живой человек. Как-то от этих мыслей становится не по себе.
   - Вы опять о том же. Конечно, я понимаю, эта новость способна вызвать сильный шок. Но не лучше ли поскорее об этом забыть. Вы столько пережили за последнее время всяких невероятных событий. Так что одним больше, одним меньше... То, что вы из романа, разве это что-то меняет, разве у вас по этой причине становятся другими мысли и чувства, изменяются желания. Или вы не способны из-за этого любить. И вообще, что такое иллюзия? Это не более чем одна из разновидностей действительности. А что такое действительность? Это одна из самых распространенных иллюзий.
   - Ну хорошо, пусть будет так, но тогда вам известно, что я должен написать свое произведение о том, что происходило в коммуне. Иначе Зиновий спустит с меня семь шкур. Между прочим, это вы таким его изобразили. Но ведь, как я теперь понимаю, роман об этом уже есть, ваш роман. Что же мне тогда делать?
   - Но почему вас это должно смущать? Существуют же четыры Евангелия, не считая бесчисленных апокрифов, рассказывающих об одних и тех же событиях. И каждый из Евангелий по-своему трактует одни и теже события. Разве важен сам по себе сюжет, важно его восприятие вами. Пишите свое произведение, не обращая внимание на мое. А там посмотрим, что получится.
   - У вас на все готов ответ, - как-то немного даже подозрительно посмотрел Лесин на меня. - Но тогда объясните, зачем вы меня туда отправили, заставили пройти через все эти испытания?
   - Извините, но я вас туда не отправлял, вы сами решили туда поехать. Помните, как вы колебались. Должен вам сказать, что вы хотя и писатель, но у вас неправильное отношение к некоторым вещам. Вы полагаете, что я распоряжаюсь судьбами своих персонажей, как помещик крепостными крестьянами. Позвольте вас заверить, это совсем не так, я лишь следую за их выбором. Они сами решают, как им поступать. Вы были абсолютно самостоятельны в своих поступках. - Я должен был разобраться в самом себе, после разрыва с Леной я оказался в тяжелом положении. У меня было такое чувство, что я нахожусь в темном туннеле, где внезапно замуровали оба выхода. Мне необходимо было срочно что-то предпринять, чтобы выбраться из этого склепа.
   - Чтобы мы были бы с вами на равных, открою вам один секрет: у меня были схожие обстоятельства, я тоже должен был понять, что же со мной происходит.
  - Постойте, вы говорите, что у вас тоже были любовные проблемы.
   Я кивнул головой.
   - Вы очень помогли мне, - сказал я. Мы посмотрели друг на друга. -"Кто тот, кого всю жизнь мы любим", - произнесли мы почти в унисон и улыбнулись друг другу.
   Я почувствовал, как спало внутри меня напряжение. Самый трудный момент первого знакомства и предварительной притирки миновал, и я даже подумал, что мы вполне можем понравиться друг другу. Все же хорошего парня я создал, он умеет принимать действительность такой, какая она есть. А это ценное качество, которым обладают немногие.
   Стюардесса катила по проходу тележку с напитками.
   - А не выпить ли нам за знакомство, - предложил я.
   - Почему бы и нет, - отозвался Лесин.
   - Что будете пить?
   - Давайте ударим по коньячку.
   Я радостно кивнул головой, так как его предложение не противоречило моему желанию. Мы попросили стюардессу налить каждому из нас коньяка.
   - За то, чтобы мой и ваш роман удались, - провозгласил тост я. - И выпьем на брудершафт да и перейдем на ты. А то как-то и неудобно, писатель и его главный герой, словно чужие люди, выкают друг другу.
   - Не возражаю.
   Мы выпили и поцеловались.
   - А скажи, тебе нравится, каким я тебя придумал? - задал я вопрос, который меня беспокоил все то время, что я писал роман.
   Лесин задумался.
   - Знаешь по-разному. Я иногда чувствую себя очень несчастным. Не представляю, как я буду без нее в Москве. Слушай, - внезапно оживился он, - а давай с тобой по-дружески договоримся, верни мне ее, ведь это в твоей власти.
   - Ну зачем ты об этом, ты же отлично понимаешь, что это не от меня зависит, - остудил я его. - Она решили уйти от тебя, и мы с тобой должны уважать ее решение. Как ты себе представляешь это возвращение, я пишу другой роман, продолжение первого, где она к тебе приходит и вы счастливы до самой смерти. Тебя уже не тошнит от такого сюжета? Чтобы ты сказал о писателе, сочинившего эту мелодраму для старых дев?
   - Ты прав, - грустно вздохнул он. - На твоем месте я бы ответил точно так же.
   - Лучше скажи, что ты думаешь о том, что видел в коммуне, о сверхчеловеке?
   - Думаю, что сверхчеловек - это наша неизбежность. Учитель прав, вся наша жизнь - это действительно сплошное извращение, мы - мучители и душители самих себя. Вместо того, чтобы избавляться от предрассудков, мы окружаем себя все новыми и новыми заборами из них. Кто-то должен положить этому предел, начать ломать все эти ограждения.
   - Может, ты и будешь этим человеком? Ты не думал об этом?
   - Но я же не существую.
   - Опять заладил. А кто же тогда летит в самолете?
   Лесин провел рукой по лицу.
   - Не знаю, наверное, я уже не смогу быть таким, каким был, но каким я стану? Я бы и сам это хотел знать. Кстати, а ты не изменился, ты же тоже был как бы все это время со мной? Может, это ты и станешь первым сверхчеловеком не в романе, а в реальной жизни?
   - Конечно, я тоже стал немного другим, я многое понял и понял, что мне еще предстоит понять. Скорей всего с помощью других романов, других героев.
   - Ты не собираешься больше писать обо мне, продолжать мою судьбу?
   - Прости, но дальше наши пути расходятся. У тебя своя жизнь, у меня - своя. По-моему, это нормально для писателя и его героя. Мы, как мать и ее ребенок, если в определенном возрасте они не расстанутся, то каждый теряет свою самостоятельность.
   - Да, полагаю, что ты и на этот раз прав. И все же мне грустно.
  Мы только что познакомились. Ты лучше всех осведомлен о всех моих делах. А мне иногда хочется с кем-нибудь поговорить о ней.
   - Мне - тоже.
   - Так, может быть, поговорим.
   Я отрицательно покачал головой.
   - Нет, нам не стоит затевать этот разговор. У каждого свое, пусть он с этим своим и разбирается.
   - Тогда объясни, зачем ты подстроил эту встречу? - спросил Лесин.
   - Мы слишком долго были вместе, и я понял, что нам необходим этот короткий разговор. Ты сильно повлиял на меня, благодаря тебе я на многое взглянул по иному. Ты мне стал дорог, и я хотел убедиться, что с тобою все в порядке. Когда я подошел к концу романа, то вдруг почувствовал тревогу. Ведь мы совсем скоро расстанемся, и я уже не смогу следить за твоей судьбой. А ты возвращаешься домой, в свое одиночество. А учитывая твои постоянные мысли о самоубийстве... В общем, мне хотелось убедиться, что с тобой все будет нормально.
   - Но разве тебе неизвестно, как сложится моя судьба, разве ты не думал об этом?
   - Нет, мое влияние на тебя кончается на последней странице романа. А дальше ты пойдешь совершенно самостоятельно. Поэтому мне так важно узнать твое состояние. Скажи, тебе не жалко, что ты расстался с Софией, Ларисой, Ириной?.. Мне кажется, что они стали близкими тебе людьми.
   - В какой-то степени жалко. Но мне хочется быть независимым, не связанным ни с каким движением. У каждого своя дорога. Я это очень ясно понял, когда очутился один на скале. Спасибо тебе, что ты отправил меня туда.
   - Я тебе уже говорил, что я тут ни причем. Благодари за это Учителя. Для меня это его решение было совершенно неожиданным. А знаешь, когда я писал эту сцену, я тоже себя ощущал в полном одиночестве. И хотя я сидел в центре Москвы, я был в тот момент таким же отшельником.
  Это было так прекрасно. Потом явился этот мерзкий Мартынюк - и все испортил.
   - Тебе не надо было его посылать. Ты мог что-нибудь придумать. Не такой уж ты и беспомощный. Мне так хотелось побыть еще немного одному.
   - Мне тоже этого хотелось. Но, увы, события приняли другой оборот.
   Лесин посмотрел в иллюминатор.
   - Мы начинаем снижение.
   - Наше путешествие подходит к концу. Жалко, а мы только что разговорились. Мы могли бы стать интересными друг для друга. Может, даже подружиться. Тебе так не кажется?
   - Вполне возможно. Но ты сам не хочешь продолжение нашего знакомства.
   - Это не в моей власти, - жалобно протянул я.
   - Прости, просто мне грустно, - сказал Лесин. - Ты ниточка, которая связывает меня с ней.
   - У тебя есть другая нить, гораздо более прочная.
   - Да, - откинулся он на спинку кресла, - но я не привык жить только в себе. Мы, люди, постоянно нуждаемся в других людях. Если мы кого-то любим, то хотим, чтобы этот человек находился бы рядом с нами.
   - Сверхчеловек находит все в самом себе. Нельзя требовать от других любви, внимания, уважения, заботы. Это проявление слабости.
   Лесин ничего не ответил, но по его лицу я видел, что он хорошо расслышал мои слова. Самолет пошел на посадку, стремительно приближалась земля. Уже были видны отдельные постройки, затем по серой ленте стали различимы, малюсенькие, словно клопы, машины. Мимо нас прошла стюардесса, проверяя, привязаны ли мы к креслам ремнями. Больно заложило уши и разговаривать стало невозможно.
   Прошло еще минут пятнадцать прежде чем самолет коснулся земли и покатил по бетонной полосе. Затем он остановился; полет был завершен.
   Мы посмотрели друг на друга.
   - Будем прощаться? - сказал я.
   - Что еще остается.
   - Ты не держишь зла на меня за то, что я тебя создал. Твоя судьба ведь нелегкая.
   - А разве дети проклинают родителей за то, что они их родили. Моя судьба принадлежит мне, и я хочу ей распорядиться самостоятельно. Если у меня хватит сил и ума, то она будет счастливой. На самом деле несчастные люди - это глупые люди, они принимают жизнь такой, какая она у них складывается. И не подозревают, что все изменить в их власти. Человек несчастен от того, что не понимает собственного предназначения и собственных возможностей, что желает не того, что ему надо, а того, что навязывает ему общество. Он добивается целей, которые ему не нужны. А это всегда приносит несчастье. Думаю, я справлюсь с ситуацией. Ну а ты?
   - Я? - произнес я задумчиво. - Пока не знаю. Скорей всего, чтобы выяснить этот вопрос, мне понадобится новый герой. Так уж устроены мы, писатели.
   - Мне бы хотелось прочитать этот твой роман.
   - Может быть, когда-нибудь тебе это и удастся.
   Из репродуктора раздался голос, приглашающий пассажиров к выходу. Мы двинулись к люку.
   Автобус доставил нас к зданию вокзала. Мы вышли на привокзальную площадь.
   - Я, пожалуй, воспользуюсь такси, - сказал Лесин.
   - А я поеду на автобусе.
   Мы пожали друг другу руки. Я следил за тем, как он сел в машину, она тут же отъехала, и я почти сразу потерял ее из виду. Надеюсь, у него хватит сил сделать себя счастливым, подумал я, и направился к остановке автобуса.
  
   ЭПИЛОГ-2
  
   Я вошел в свою квартиру. Все оставалось так, как я и до моего отъезда, только на мебели лежал густой слой пыли. Я сел на стул, осмотрелся. Я вдруг поймал себя на том, что не знаю, что мне делать, чем себя занять. Мною овладело томление духа, оно было столь сильным, что я вскочил и стал быстро ходить по комнате.
   Внезапно я остановился и попытался разобраться в себе. Что со мной случилось, все последние дни я так мечтал о том, чтобы вернуться к себе. И вот мечта воплотилась, но вместо радости я ощущаю какое-то беспокойство, внутреннюю неустроенность. Как будто атмосфера в моей квартире стала такой разряженной, что мне не стало хватать воздуха, чтобы дышать полной грудью.
   Все дело в том, что я снова почувствовал себя одиноким. Разрыв с Леной вновь навалился на меня всей своей тяжестью и заставлял метаться по квартире. Все тут напоминает о ней: в этом кресле она сидела, за этим столом мы с ней обедали, в этой кровати занимались любовью... Как странно, прошло совсем немного времени, как я расстался с коммуной, а у меня такое чувство, что все, что там происходило, отдалилось от меня на огромное расстояние. И даже вчерашние похороны Владимира кажутся мне уже чем-то нереальным.
   Больше в квартире находиться я не мог, мне надо было куда-то срочно идти. В сущности у меня было два адреса, где меня если не ждут, то по крайней мере этим людям я был нужен. Это Инна и Зиновий, черт его возьми. Куда же мне отправиться? Пожалуй, с Инной я не расположен сейчас общаться; что я могу ей сказать? Разобрался ли я до конца в причинах самоубийства Игоря? А можно ли вообще разобраться в причинах любого самоубийства? На самом деле люди лишают себя жизни вовсе не под влиянием тех обстоятельств, которые они указывают в своих предсмертных записках; это лишь внешний побудительный мотив, последний толчок. Подлинный же мотив совсем иной, происходит разрыв с вечностью, с которой мы все связаны, хотя каждый соединен с ней только ему присущей нитью. И вместо того, чтобы искать новое соединение, человек окончательно перерезает и все остальные нити.
   Я встал и, больше ни о чем не думая, вышел из квартиры.
   У Зиновия все было как обычно. В приемной с истомленным видом сидело несколько человек, которых не пускала в кабинет сверх бдительная и сверх верная секретарша. Но завидев меня, она переменила выражение лица, неприступность на нем сменилось на гримасу улыбки. Она кивнула мне головой и побежала к шефу. Вернулась она через пару минут и пригласила меня пожаловать в кабинет.
   Такое внимание к моей скромной особе несколько удивило меня, но я не стал возражать против быстрого приглашения. Зиновий сидел за своим письменным столом и сосал сигарету. Увидев меня, он поспешно вынул ее изо рта.
   - Рад приветствовать тебя. Читал о том, какие события там разыгрались. Вот уж не предполагал, что дело дойдет до такого.
   - А что об этом писали? - искренне удивился я.
   - А ты не знал, - не менее искренне, чем я, удивился Зиновий. -
  Неужели это правда?
   - Что именно?
   - Ну что вас хотели убить?
   - Не только хотели, но и убили. Ты же помнишь Владимира.
   Зиновий кивнул головой.
   - Больше никто не пострадал?
   Я не сомневался, что этого великого любителя женщин интересовала только Ирина.
   - Ты спрашиваешь об Ирине? - слегка усмехнулся я. - Могу тебя обрадовать, с ней все в порядке. На днях она приедет в Москву. Надо разобраться с финансовыми делами коммуны, посетить посольство Америки. Кажется, она собирается отправиться туда по делам движения.
   - Ну да, этот миллиардер оставил коммуне миллиард долларов. Вы теперь богачи.
   - К этому миллиарду я не имею никакого отношения. Я вышел из коммуны.
   Зиновий как-то непонятно посмотрел на меня и громко засопел.
   - Ты знаешь, где остановится Ирина? - вдруг не очень решительно спросил он.
   - Конечно.
   - Дашь телефон?
   - Пожалуйста.
   - Какая красивая женщина, - вдохнул он. - Не могу забыть.
   Я подумал, надо ли говорить ему об ее сексуальной ориентации, но потом решил промолчать. Пусть сам все испытает на собственной толстой шкуре, ему это полезно.
   - Как Инна?
   Зиновий, как мне показалось, немного смущенно посмотрел на меня.
   - Знаешь, столько дел, что некогда было к ней заглянуть.
   - И позвонить тоже, - решил добить я это бесчувственное животное.
   - Слушай, но что я в конце концов могу ей сказать. Я решил издать собрание сочинений Игоря. В двух томах. Она получит деньги.
   - В двух томах. Неужели от человека осталось только два тома.
   - Я собираюсь издавать не все произведения, только лучшие.
   - А ты знаешь, какие лучшие, какие худшие. Зиновий, скажи честно, что ты понимаешь в литературе?
   - После того, как ты побывал там, ты, конечно, разбираешься во всем гораздо глубже, чем я. - Как бы бросая мне вызов, Зиновий снова сунул сигарету в рот. - Но если ты не доверяешь мне, то редактором собрания сочинений, если хочешь, можешь стать ты. Хотя не советую. Лучше немедленно приступай к своей книги о коммуне, после последних событий интерес к ней сильно возрос. И пока он не остыл, надо делать все быстро. Ты понимаешь?
   - Чего тут не понять, Зиновий. Но я еще не решил, буду ли я писать книгу.
   - Да ты с ума сошел! - От возмущения его огромное тело даже подскочило в кресле. - Ты сознаешь, сколько мы на этом теряем.
   - Слушай, а зачем тебе все это?
   - Что это?
   - Ну все эти хлопоты. Зачем тебе это издательство? Чтобы зарабатывать деньги. Но, думаешь, мне неизвестно, что ты отложил на черной день столько, сколько другим хватит на несколько жизней. Занялся бы лучше здоровьем, с твоей полнотой ты же долго не протянешь. Да и женщины из тебя все время силы вытягивают. Может, стоит подумать?
   - Я знаю, ты набрался много новых мыслей, но ими сыт не будешь. И поверь, твои представления о моих несметных доходах сильно преувеличены. И вот что я тебе еще скажу: хватит представлений. Ты приехал и в первый же день пришел не куда-нибудь, а ко мне. Значит, ты вернулся в нашу жизнь. А не хотел бы, то там и остался. Благо денег у вас теперь полно, хватит надолго. Так что иди и пиши книгу, а не напишешь в оговоренный срок, будешь платить неустойку. Ты меня знаешь.
   - Знаю, Зиновий. Будет тебе книга. И плевать я хотел на твою неустойку, я собираюсь ее писать совсем по другим причинам. Вот ты, Зиновий, баб любишь, а что ты знаешь о любви? Вся любовь твоя в штанах. И вообще, ты очень скучный тип, неужели ты этого еще не понял. Понял, но тебе на это наплевать. Людям наплевать на самих себя, вся их забота о себе сводится к тому, чтобы напялить на себя костюм получше. Ты поди шьешь у модного портного?
   - Между прочим, тебе тоже не мешает приодеться, - внезапно усмехнулся Зиновий. - У тебя пиджак весь пообтерся.
   - Ты прав, что есть, то есть. Пойду за новым пиджаком. До свидание.
   Я вышел на улицу, день клонился к закату, был час пик, когда люди завершали свой рабочий день и спешили домой. Я на самом деле зашел в магазин, выбрал себе новый пиджак, потом поужинал в небольшом ресторанчике больше похожим на забегаловку. Меня по-прежнему не тянуло домой, я думал о том, что будь все по иному, я бы отправился сейчас на радиостанцию к Лене, и мы бы долго гуляли по темным вечерним, залитым огнями реклам, улицам. Но этому уже не бывать, а раз так, стоит ли об этом сожалеть.
  Я приехал домой, когда уже стемнело. Я не стал зажигать света, вместо этого вышел на балкон. Неожиданно для себя я успокоился, владевшее мною весь день томление духа исчезло, и необыкновенная ясность снизошла на меня. Я смотрел на темное полотно неба, расцвеченное блеском звезд, и мне вдруг показалось, что на нем огромными буквами засветилась надпись. Как странно, думал я, она такая большая, во весь небосвод, но миллионы людей, хотя периодически и задирают голову вверх, не замечают ее. А ведь сумей они ее увидеть, из жизнь могла бы сильно измениться, они бы непременно поняли то, что пока для них остается недоступным.
  Я закрыл глаза, а когда открыл, то снова посмотрел вверх. Предчувствие меня не подвело; там, в глубинах космоса по-прежнему высвечивалась, составленная из лучистых звездных букв, гигантская надпись: "Кто тот, кого всю жизнь мы любим?"
  
  
   И вот - память вернулась к нему, и он мгновенно постиг все, что произошло между вчерашним и сегодняшним днем. "Вот тот камень, на котором я сидел вчера утром, сказал он, поглаживая бороду, сюда подошел прорицатель, здесь же услышал я в первый раз тот крик, который слышал только что, великий крик о помощи.
  О высшие люди, эту вашу беду предсказал мне вчера утром старый прорицатель.
  Вашей нуждой хотел он искупить и соблазнить меня. "О Заратустра, говорил он мне, - я пришел, чтобы ввести тебя в твой последний грех".
  "В мой последний грех? - гневно воскликнул Заратустра, рассмеявшись собственным словам, - что же было уготовлено для меня как последний грех?
   "И вновь Заратустра ушел в себя, и снова в раздумье опустился на камень и погрузился в размышление. Вдруг вскочил он.
   "Сострадание! Сострадание к высшему человеку! - воскликнул он, и лицо его потемнело и стало суровым. - Ну что ж! Этому - было свое время!
   Мое страдание и сострадание мое - что мне до этого! Разве к счастью стремлюсь я? Я стремлюсь к делу своему!
   Вперед! Явился лев, близко дети мои, созрел Заратустра, настал смой час.
   Это мое утро, мой день загорается: вставай, поднимайся, Великий Полдень!"
   Так говорил Заратустра, покидая пещеру свою, сияющий и сильный, словно утреннее солнце, восходящее из-за темных гор.
  
   Так говорил Заратустра
  
   Фридрих Ницше
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"