Гурвич Владимир Моисеевич : другие произведения.

Summa Summarum

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  Владимир Гурвич
  
  SUMMA SUMMARUM
  
  
   Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу
   вас опять, и возрадуется сердце ваше и
   радости вашей никто не отнимет у вас.
   Ин. 16:22
  
  1.
  Чемоданы были собраны. Борис Аркадьевич Базилевич последний раз оглядел свою квартиру, в которой прожил тридцать последних лет жизни. Грустить не хотелось, но разве можно этого избежать при таких-то обстоятельствах.
  - Посидим на дорожку, - сказал он сыну.
  Дмитрий взглянул на отца.
  - Папа, есть еще возможность передумать. Такси придет только через пятнадцать минут, - сказал он.
  Борис Аркадьевич покачал головой.
  - Я не передумаю. Ты же меня знаешь, я никогда не меняю решений.
  - Знаю, - согласился Дмитрий. - Но я помню, были несколько случаев, когда ты это делал.
  - То были экстремальные случаи.
  - А сейчас не экстремальный?
  - Не экстремальный, я бы сказал обычный.
  - Ничего себе обычный! - воскликнул Дмитрий. - Уезжаешь из собственной квартиры в пансионат для престарелых.
  - Да, Дима, все логично, я престарелый, потому и уезжаю в пансионат для престарелых. Не в молодежный же лагерь. Так что тут такого?
  - Ты можешь спокойно продолжать жить в своей квартире. Никто тебе не гонит из нее. Можно нанять сиделку.
   - Мы уже нанимали, толку от нее оказалось мало.
  - Наймем другую, более профессиональную.
  Борис Аркадьевич отрицательно покачал головой.
  - Дело не в этом, ты же знаешь меня, прежде чем принять решение, я все окончательно просчитываю - все же я, как никак, профессор математики. Мне нужно постоянное наблюдение врача, у меня почти каждый день сердечный приступ. Никакая сиделка тут не поможет. А все время лежать в больнице невозможно. Поверь, я обдумал все возможные варианты; тот, что я выбрал, максимально эффективный. Я окажусь под регулярным наблюдением медперсонала. Не знаю, продлит ли мне это жизнь, но, по крайней мере, есть надежда, что это случится.
  - Опять ты на эту тему.
  - Ты имеешь в виду смерть?
  - Что же еще.
  - Я тебе ни раз говорил, что считаю эту тему самой обычной. Человек смертен и должен воспринимать это обстоятельство без страха, а как нечто само разумеющееся. Особенно в моем возрасте.
  Дима безнадежно махнул рукой.
  - Тебя не переубедить, - сказал он.
  Борис Аркадьевич взглянул на сына и вздохнул про себя. Дима хороший мальчик, но уж очень обыденный, все воспринимает очень традиционно. Не случайно же работает менеджеров в торговой компании, то есть, там, где не требуется креативного мышления, а только знание нескольких производственных процессов. В свое время его, Базилевича, эта стандартность натуры сына сильно огорчала, не таким он его представлял. Тем более, в детстве Дима подавал большие надежды, окончил школу почти на все пятерки. И он, его отец, хотел, чтобы Дима пошел бы по ученой стезе. Поначалу так все и складывалось, в университете он писал научные рефераты, которые преподаватели оценивали весьма высоко. Но едва закончив учебу, Дмитрий неожиданно объявил своим родителям, что наукой заниматься не станет, а главной своей целью видит зарабатывание денег.
  Базилевич попытался его отговорить, но мягкий, податливый сын вдруг проявил твердокаменность и не поддался уговорам. И устроился в торговую компанию, в которой работает по сей день.
  Нельзя сказать, что он сильно преуспел в зарабатывание денег. Да, жил безбедно, но больших капиталов так и не скопил. И Базилевич знал, что никогда не скопит, для этого сыну не хватает ряда важных качеств. Но никогда ему об этом не говорил, так как понимал, что такой разговор приведет только к ссоре. Как и любой другой человек, Дмитрий не любил признавать своих ошибок, ограниченность своих возможностей. А если человек сам не готов это признать, польза от того, что тебе об этом скажет другой человек, даже отец, никакой.
  - И не надо даже пытаться. К тому же квартира тебе пригодиться, можешь ее сдать, продать, или сам вселиться со своей семьей. Видишь сколько вариантов. А мне она ни к чему, у меня теперь другое земное пристанище. А соскучишься, приедешь ко мне, это не далеко, всего каких-то пятьдесят километров от города.
  - Туда и обратно уже сто, плюс у тебя побыть несколько часов, значит, на всю поездку уйдет целый день, - сделал быстрые подсчеты Дмитрий.
   Базилевич невольно грустно улыбнулся. Вот и выдал себя сын - потратить целый день на отца - для него слишком большая роскошь. Хотя с другой стороны не так-то легко найти время, у Димы все же семья, жена, двое детей. Они ходят в кружки, в секции, на дополнительные занятия, еще бог весть, куда и зачем. В общем, жизнь бьет ключом, вот только непонятно, какой от всего этого многообразия будет результат. В свое время он, Базилевич, пытался упорядить всю эту каждодневную круговерть, придать ей систему, но наткнулся на такое мощное противодействие, что быстро свернул свои усилия. Он тогда решил: пусть каждый живет, так как может, как считает нужным. А там, что будет, то и будет, в конечном итоге никто не ведает, что и куда ведет.
  - Если нет времени приехать, можно общаться по скайпу, - произнес Базилевич. - Послушай, Дима, то, что я сейчас скажу, это важно. Ты должен уяснить, что ты ни в чем не виноват, по отношению ко мне ты вел себя безупречно. Ну, почти безупречно, - поправил он. - В отличие от многих детей пожилых родителей ты меня не выживал из дома, наоборот, убеждал остаться. И я за это тебе благодарен. Это только мое решение; я так хочу, я так считаю нужным. Поэтому твоя совесть может быть спокойной. А это крайне важно. Ты меня понял?
  - Да, папа. - Голос Дмитрия прозвучал бесстрастно. Раздался звонок его мобильного телефона. - Такси приехало, - сообщил он. - Прости, что не смог отвезти тебя на своей машине, но очень надо на работу.
  - Ты знаешь, я всегда считал, что работа важней всего. Возможно, я был не совсем прав, но ты в этом плане пошел по моим стопам. Давай спускаться к такси.
   Базилевич хотел взять один из двух чемоданов, но сын его опередил.
  - Папа, тебе нельзя поднимать такие тяжести. Я спущу оба чемодана.
  - Спасибо, сын, - поблагодарил Базилевич и решительно двинулся к выходу из квартиры.
  
  2.
  Базилевич сидел в кабинете заведующего отделения и внимательно его рассматривал. Врач был относительно молод, скорее всего, совсем недавно пересек тридцатилетний рубеж, и привлекателен собой. На его приятное лицо постоянно хотелось смотреть. И Базилевич не сомневался, что он имеет большой успех у женщин.
  Полянцев читал медицинскую карточку Базилевича уже минут пятнадцать. Это нравилось ему, он терпеть не мог, когда люди занимаются поверхностно своим профессиональным делом. Он и сам всегда дотошно подходил к любому вопросу, что далеко не всегда было по душе его коллегам, а подчас даже вызывало неприятие и раздражение. Но он никогда не обращал на это внимание и делал то, что считал нужным. Поэтому сейчас Базилевич терпеливо сидел и ждал, когда врач завершит изучение его истории болезни.
  Полянцев слегка отодвинул от себя медицинскую карту, поднял голову и посмотрел на Базилевича.
  - Что ж, диагноз ясен, ишемическая болезнь сердца. Будем лечить. - Он задумчиво замолчал. - В карте написано, что вы отказались от аортокоронарного шунтирования. Почему?
  - Это не совсем верно, что я отказался. Я вместе со специалистами тщательно взвесил все риски. Мы пришли к единодушному выводу, что у меня мало шансов очнуться на операционном столе после наркоза. Пришлось отказаться.
  - Возможно, вы и правы. Часто бывают боли за грудиной?
  - Часто. Это одна из причин, почему я решил переселиться сюда. Постоянно вызывать бригаду "Скорой помощи" для деблокады, слишком утомительно. Лучше находиться под регулярным наблюдением. Я специально подбирал пансионат, где есть опыт лечения такой болезни.
  Полянцев с уважением посмотрел на Базилевича.
  - Вы просто идеальный пациент, - улыбнулся он. - Скажу честно, это большая редкость. Со многими здешними обитателями приходиться вести самые настоящие изнурительные сражения, чтобы заставить лечиться, как требуют их болезни. Вы даже не представляете, как это мешает лечебному процессу.
  - Очень даже представляю. Со мной у вас хлопот не будет. Я придерживаюсь той точки зрения, что не только врач должен помогать пациенту, но не меньше пациент - помогать врачу. Это продлевает жизнь и тому и другому.
  Полянцев вдруг засмеялся.
  - В нашем пансионате вы, Борис Аркадьевич, пожалуй, единственный, кто придерживается таких воззрений. У нас с вами дело пойдет.
  - Очень на это надеюсь. Знаете, Евгений Викторович, я не боюсь смерти. - Базилевич на несколько мгновений замолчал, собираясь с мыслями. - Скорее не так, - поправил он сам себя, - смерти боюсь, но этот страх меня не парализует. В каком-то смысле я к нему привык. У меня в жизни было несколько случаев, когда я находился буквально впритирку с ней.
  - Любопытно. Вы мне расскажите как-нибудь?
  - Почему и нет, это не тайна. А времени у нас с вами, как я понимаю, много, если я не помру в ближайшие дни.
  Полянцев откинулся на спинку стула и с любопытством взглянул на своего пациента.
  - Здесь никто не ведет таких разговоров, все стараются обходить эту тему.
  - Как видите, я не их тех.
  - Это радует. Скажу честно, обитателям нашего пансионата сильно не хватает оптимизма. А он лечит, как никакое другое лекарство.
  - Оптимизма у меня всегда было даже слишком много. Иногда я сам себе удивлялся, откуда его столько. Я верил в лучшее даже тогда, когда в это верить было абсолютно невозможно.
  - Были и такие моменты в вашей жизни? - удивился врач.
  - И ни раз, - заверил Базилевич.
  - Надеюсь, это качество вы не утратили. Как вы себя сейчас чувствуете, Борис Аркадьевич?
  - На удивление хорошо. Дома я себя чувствовал хуже.
  - Это симптом перемены мест. На одних он действует в худшую сторону, на других - в лучшую. Если у нас с вами второй вариант, то предлагаю поступить следующим образом: сейчас наш сотрудник проводит вас в ваши апартаменты. А ровно через час обед. Я вас посажу за стол вместе с вашими ровесниками, вам будет легче найти с ними общий язык. А завтра мы определимся с методикой лечения. Пройдете обследование, затем решим, какие препараты и процедуры следует назначать. Нет возражений против такого плана действий?
  - Нисколько. Разве только одно.
  - Слушаю, Борис Аркадьевич.
  - Я так изучил свою болезнь и то, как она протекает у меня, что сам способен прописывать себе лечение. Но я готов следовать всем вашим рекомендациям. Я признаю ваше главенство в этом вопросе.
  - Вот и замечательно. Завтра все и решим. А сейчас располагайтесь в новом для вас жилище.
  
  3.
  Базилевич вошел в свою комнату. Ему она понравилась с первого взгляда: небольшая и немаленькая, метров восемнадцать, обставленная вроде бы не дорогой, но вполне стильной мебелью. Он открыл дверь в ванную комнату и тоже остался довольным. Вполне уютно, чисто, сантехника, если не самая новая, но с виду вполне в приличном состоянии.
  Он сел на небольшой диван. За свою жизнь он сменил немало мест проживания, когда добровольно, когда принудительно. Где только не жил, от роскошной квартиры родителей в центре Москвы до тюремного барака. Одних городов было никак не меньше пяти. И все свои жилище помнил очень отчетливо, их конфигурацию, какая и где стояла мебель. Да, на память ему грех жаловаться, даже в его возрасте она работает почти без сбоев. Бывает что-то забывается, какие-то слова, факты, но, сделав усилия, все вспоминается. Если только за редким исключением. Иногда даже становится немного не по себе от количества всех этих событий и обстоятельств, теснящихся на небольшой площадке его сознания. Он иногда даже думает: а не слишком ли им там тесно, не стоит ли больше забывать?
  Но сейчас нет смысла размышлять о таких вещах, надо начинать обживаться на новой территории. Почти нет сомнений, что она станет последней в его жизни, он дошел до финиша, а дальше движение законами природы не предусмотрено. Да и куда двигаться? Он выполнил свое жизненное задание; по крайней мере, сам так считает. А это важно; как-то не комфортно уходить из этого мира с чувством чего-то не сделанного. Неизвестно, как другим, возможно, многим на это глубоко наплевать, но у него постоянно присутствует такое ощущение. Ему с самого детства сначала бессознательно, потом сознательно хотелось сделать как можно больше; в каком-то смысле это был у него пунктик или идея фикс.
  До какой-то степени такая цельность даже мешала жить, по крайней мере, спокойно, постоянно хотелось куда-то идти, чего-то добиваться, с чем-то или с кем-то бороться. Это стремление однажды обернулось для него большими неприятностями и в какой-то момент он уверовался в том, что все для него кончено. Именно тогда он впервые по-настоящему задумался о самоубийстве.
  Что же помешало его осуществить? Несмотря на то, что прошло много лет окончательного ответа он так и не нашел, хотя вариантов родилось много. Но, пожалуй, ни один его до конца не удовлетворил. С другой стороны в свете прожитых затем лет так ли это важно?
   Базилевич попытался вытряхнуть из головы эти бесплодные мысли. У него впереди масса времени для обдумывания этих и многих других вещей. А пока надо раскладывать те вещи, что он захватил из дома. Он специально взял только самый необходимый минимум; вряд ли ему доведется тут щеголять нарядами. Это совсем не то место, да и возраст уже не подходящий для подобных дефиле. Хотя в свое время любил поразить народ элегантной одеждой. Да, мало ли чего он любил.
  Базилевич стал разбирать чемоданы, переносить из них одежду на полки шкафа. Он складывал вещи аккуратно; его даже немного захватило это занятие. Вдруг захотелось сделать свое новое пристанище комфортным и приятным для проживания. Покойная жена частенько упрекала его в неаккуратности, в том, что разбрасывает свои вещи, где попало. Такое действительно с ним случалось; захваченный своими научными изысканиями периодически он переставал обращать внимание на подобные мелочи. И терпеть не мог, когда его выводили из этого состояния всякими дурацкими замечаниями. По этой причине они с супругой несколько раз серьезно ссорились. И даже иногда не разговаривали после этого парочку дней.
  Сейчас, когда он вспоминает эти свои страницы жизни, становится неприятно, возникает чувство вины. Столько лет прошло, а оно до сих пор, словно дым от пожара, до конца так и не развеялось. Это еще раз доказывает тот факт, что ничего не проходит, все остается в человеке, просто перемещается из одного отсека в другой, более отдаленный. В свое время он даже пытался на основании этого тезиса создать математическую модель. Что-то даже стало получаться, но по разным причинам пришлось прервать эти занятия.
  Внезапно дверь отворилась, в комнату заглянула молодая, красивая девушка в ослепительно белом халате.
  - Борис Аркадьевич, позвольте представиться, меня зовут Лана Лазутова, я ваша медицинская сестра. Если вам понадобится медицинская помощь или будет нехорошо, немедленно нажмите вот ту кнопку на стене возле вашей кровати. Я сразу же примчусь.
  - Хорошо, Лана, непременно так и поступлю. Хотя всегда стараюсь обходиться своими силами.
  - Я рада, но знать об этом не помешает.
  - Это правда, - согласился он.
  - Хочу пригласить вас на обед, он начнется через пять минут, - сказала медсестра. Я вас проведу в столовую. - Если вам надо переодеться, я выйду.
  - Переодеться нужно непременно, - улыбнулся Базилевич. Его обрадовало то, что медсестра, которая будет о нем заботиться, такая красивая и хорошо воспитанная девушка.
  - Жду вас возле дверей, - сообщила Лана.
  
  4.
  Базилевич, сопровождаемый медсестрой, вошел в столовую. В просторном помещение разместилось никак не меньше десяти столов, за которыми обедали люди. Он бросил на них взгляд, и ему вдруг стало немного не по себе. Все они были откровенно старыми, с многочисленными и разнообразными признаками увядания: согбенные спины, морщинистые лица, руки, держащие приборы, неприятно раскрашены пигментными пятнами. Его пронзило ощущение безграничной безнадежности. Когда он собирался переехать в пансион, то предполагал увидеть нечто подобное и готовился к этому зрелищу.
  Но сейчас, когда оно предстало перед ним во всей своей красе или скорее уродстве, то понял, что психологически до конца не готов это принять и с этим смириться. Слишком долго, несмотря на возраст, он чувствовал себя молодым или по крайней мере не старым. Это несоответствие раздражало его, вызывало брожение в сознание, ему мучительно не хотелось признавать тот факт, что он старик, что ему очень много лет - и все лучшее осталось позади. А впереди по большому счету ничего, кроме ведущих в никуда череды однообразных и унылых дней.
  Базилевич вдруг поймал себя на том, что впервые жалеет о своем решение переехать в пансионат. Может он напрасно не послушал сына, призывавшего его остаться дома. В своей жизни он привык полагаться исключительно на собственное мнение, а потому слова Дмитрия по большому счету пропускал мимо ушей. Он не был в его глазах авторитетом для него. Но так ли он в этом вопросе был не прав?
  - Борис Аркадьевич, - услышал он рядом с собой мелодичный голос медсестры, - позвольте, я покажу ваше место.
  - Разумеется, - тут же отозвался он.
  Лазутова подвела его к столу. За ним сидели трое - двое мужчин и одна женщина. Когда он подошел, они дружно уставились на него, как туристы на музейный экспонат.
  - Вот, Борис Аркадьевич, здесь ваше место, - сказала медсестра. - Я думаю, вы подружитесь с вашими сотрапезниками. Тем более, все одного возраста. Надеюсь, вам будет интересно друг с другом.
  - Спасибо, - поблагодарил Базилевич и сел за стол. Интересно, сколько времени ему суждено просидеть за ним, невольно подумал он.
  Впрочем, эта мысль, как появилась, так почти сразу исчезла. Он с интересом стал разглядывать своих сотрапезников, те же с таким же интересом продолжали рассматривали его.
  Само собой разумеется, что первым делом Базилевич обратил внимание на даму, которая сидела прямо напротив него. Да и не обратить на нее внимание было трудно, так как она была очень красива. Точнее, красива она была когда-то, сейчас же на ее лице сохранялись лишь следы былой красоты.
  Базилевич умел разбираться в женской внешности и то, что она когда-то была очень привлекательна, определил сразу. Их взгляда встретились, и она вдруг кокетливо улыбнулась ему.
   Базилевич подумал, что примет решение, что с этим делать, позже. А пока стал рассматривать представителей сильного пола. По правому руку расположился мужчина с невзрачным лицом, абсолютно лысым черепом, бесцветными глазами. Они без особого любопытства разглядывали его.
  Интуиция подсказала Базилевичу, что этот человек вряд ли будет ему интересен; он явно из другого мира. Хотя, не стоит делать поспешных выводов, внешность, как известно, обманчива.
  По левую руку сидел совсем другой тип. По крайней внешне, он выглядел моложе, старость оставила на его лице меньше следов, чем у соседа справа. Если тот выглядел каким-то больным и утомленным жизнью, то вид этого мужчину скорее говорил, что со здоровьем для своего возраста дела обстоят у него неплохо. Хотя возможно, что и это впечатление обманчиво; не все болезни оставляют неизгладимые отметины на внешнем облике человека.
  - Давайте знакомиться, - произнес Базилевич. - Меня зовут Борис Аркадьевич. - Он посмотрел на единственную за столом даму, словно призывая ее представиться.
  - Очень приятно, - тут же отозвалась она мелодичным, хотя и немного надтреснутым от старости голосом. - Я Наталья Владиленовна Шумская, актриса. Вы, наверное, слышали обо мне.
  Базилевич напряг память, но этого имени в ее сотах не оказалось. Впрочем, возможно, оно действительно было некогда популярным, но прошло мимо него, так как на то, чтобы следить за художественной жизнью у него элементарно не хватало времени. Он не часто бывал в театрах и довольно мало смотрел кино. Даже в последнее годы, когда работа уже не поглощала его целиком. Всю жизнь для него главными были книги.
  Базилевич повернулся к сидящему от него справа мужчине.
  - Петров Николай Петрович, - представился он. Голос его соответствовал внешности, был таким же бесцветным.
  Настала очередь представиться мужчине слева. Но он почему-то не спешил это сделать. Это промедление удивило Базилевича, он посмотрел на своего соседа, но тот даже не обратил внимания на его взгляд, а продолжал невозмутимо хлебать суп, словно кроме него никого и ничего в мире не существовало.
  Такое поведение удивило Базилевича. Может, у него плохо со слухом, и он не слышит того, что происходит за столом. Ладно, посмотрим, как он поведет себя на этот раз.
  - Извините, я не расслышал вашего имени отчества, - произнес Базилевич, почти в упор, смотря на едока супа.
  Мужчина неохотно прервал свое занятие и поднял голову. Их глаза встретились. Такого холодного взгляда Базилевич не встречал давно. Понять, что он выражает, было сразу невозможно. А потому решил, что не стоит торопиться.
  - Валентин Глебович, - назвал себя мужчина, при этом Базилевичу показалось, что сделал он это более чем неохотно. И предпочел бы обойтись без представления.
  Странный тип, мысленно отметил Базилевич. Ладно, времени разобраться в каждом из них, у него предостаточно. Нет никакого смысла торопиться.
  - А чем вы занимаетесь, Борис Аркадьевич? - поинтересовалась Шумская. - Точнее, чем вы занимались?
  - В последние двадцать лет преподавал математику студентам, я профессор, - сообщил Базилевич.
  - Как приятно, что теперь с нами будет интеллигентный человек! - радостно воскликнула Шумская. - Их здесь так не хватает. Уверена, что вы просто обожаете театр?
  Расстраивать бывшую актрису репликой о том, что к театру относится положительно, но большой любви к нему не испытывает, Базилевич не стал. Если этой старушке хочется думать, что она обрела в его лице любителя театрального искусства, то пусть так думает. По крайней мере, он достаточно эрудирован, чтобы поддерживать на эту тему элементарный разговор. А знаний тонкостей этого дела, он надеется, от него не потребуют.
  - Вы правы, Наталья Владиленовна, люблю театр, но не фанат.
  - А фанатом и не надо быть. Вы не поверите, хотя я всю жизнь служила в театре, я тоже отнюдь его не фанат. Бывали периоды, когда я подолгу не была задействована в репертуаре, так и не ходила на спектакли. Не правда ли, в это трудно поверить... - Она вдруг замолчала. - Извините, забыла, как вас зовут?
  - Борис Аркадьевич, - напомнил Базилевич.
  - Иногда забываю самое элементарное, - вдруг грустно проговорила бывшая актриса. - Скажите, только честно, вы верите, что я могла подолгу не бывать в театре?
  - Почему и нет, не вижу в этом ничего невероятного. Когда я уезжал в отпуск, то старался забывать про математику.
  - Получалось? - спросила Шумская.
  - Получалось, но не всегда. Наверное, это зависело от характера отдыха. Если просто лежишь на пляже, то в голове сами собой появлялись мысли о том, чем я занимался до отпуска. А вот если отдых был очень активным и насыщенным, то забывал.
  - Мне нравится, что вы так честно отвечаете на мои вопросы, - неожиданно проговорила Шумская. - Здесь редко кто так делает.
  По-видимому, она имеет кого-то конкретно, мысленно отметил Базилевич. Уж не соседа ли слева.
  - Раз уж судьба свела нас всех вместе, то лучше быть друг с другом максимально искренним, - произнес он. - Так нам всем будет легче.
  - Прекрасные слова, Борис Аркадьевич! - воскликнула Шумская, и Базилевич отметил, что на этот раз она не забыла его имени отчества. Значит, провалы памяти у нее все же не столь сильны и постоянны. - А почему вы не едите, так обед закончится, а вы останетесь голодными, - произнесла бывшая актриса.
  Только после ее слов Базилевич вспомнил, что пришел сюда все же обедать. Его так увлекала процедура знакомства, что он на время забыл про еду.
  Но прежде чем приняться за нее, он решил выяснить еще кое-что. Он поверну голову к соседу справа.
  - Николай Петрович, а можно узнать, чем вы занимались в жизни? - поинтересовался Базилевич.
  Прежде чем ответить, сосед довольно долго молчал.
  - Я всю жизнь проработал в системе управления, был руководителем среднего звена, - почему-то недовольным голосом ответил он.
  Хотя ответ был не слишком информативным, оставлял много неясного, Базилевич решил, что пока не стоит расспрашивать этого человека детальней. Он явно не хочет говорить на эту тему.
  - А вы, Валентин Глебович? - повернулся Базилевич к соседу слева.
  Но вместо ответа тот отодвинул от себя тарелку со вторым, и тут же встал со своего места.
  - Извините, мне надо вас покинуть. Есть кое-какие срочные дела. Приятного всем аппетита, - пожелал он. Поспешно вышел из-за стола и быстро двинулся к выходу из столовой.
  Базилевич проводил его удивленным взглядом, он явно не ожидал от него такой реакции на его невинный вопрос. Или это только ему по незнанию кажется, что это вопрос невинный?
  За пояснением Базилевич посмотрел на Шумскую.
  - С ним такое случается, - пояснила она. - Ни я, ни Николай Петрович не знаем, кто этот господин. Он ничего о себе не рассказывает. - Внезапно ее лицо приняло заговорческое выражение. - Мы с Николаем Петровичем однажды пришли к заключению, что он секретный агент. Как вы думаете, это возможно?
  - Вполне возможно, - подтвердил Базилевич, - по крайней мере, математика допускает и не такое.
  - Вы мне расскажите как-нибудь о своей дисциплине? - неожиданно попросила Шумская.
  - Вряд ли это будет вам интересно.
  - А уж позвольте, дорогой Борис Аркадьевич, это решать мне самой.
  - Разумеется, Наталья Владиленовна, - согласился Базилевич и активно принялся за еду. Он вдруг почувствовал сильный голод.
  
  5.
  Псурцев вошел в свою комнату, несколько секунд стоял неподвижно, словно не зная, как поступить дальше. Затем сел на диван. Как там могло произойти, по любой теории вероятности это событие, которое практически не может случиться. И, тем не менее, случилось.
  Он сразу узнал его, ну, может, не сразу, сначала его лицо показалось ему просто знакомым. Хотя кардинально изменилось за столько лет. Но его, Псурцева, профессиональная, цепкая память почти сразу воскресила события давно ушедших лет. Он всегда гордился тем, что почти никогда ничего не забывал, что в немалой степени помогало в работе и в карьере. Но иногда тяготился этим даром; подчас не мешало кое-что навсегда и подзабыть. Слишком изнурительно носить все воспоминания в себе. Среди них немало таких, от которых хотелось бы навсегда избавиться. У большинства людей это получается, а вот у него - почти никогда.
  Впрочем, подумал Псурцев, это все лирика, а вот, что делать ему сейчас, не понятно. И зачем он только выбрал этот пансионат, ему предлагали и другие, ничуть не хуже. Здесь понравился старинный парк, его разбили почти двести лет назад тогдашние владельцы этой усадьбы. Да и сам дом, хотя и перестроенный и расширенный, тоже привлек его внимание своим классическим портиком.
  Ему тогда показалось, что проводить время в таком месте будет особенно приятно. Надоели эти бездушные, прямоугольные бетонные коробки, в которых он провел практически всю жизнь. Захотелось окунуться в поэтическую атмосферу прошлого, которая плавно перешла в настоящее.
  Когда Псурцев это почувствовал, то его удивило поначалу такое желание. Никогда он не был сентиментальным, даже природу не любил, свободное время, отпуска предпочитал проводить в городах, а не выезжать куда-нибудь в лес или к реке. Ему в таком ландшафте быстро становилось скучно и неуютно, тем более, ни рыбаком, ни грибником и уж тем более охотников не являлся. И тут вдруг захотелось закончить свои дни в старинной усадьбе, окруженной со всех сторон парком и прудами, гулять по проложенным в стародавние времена аллеям и дорожкам, любоваться окружающими видами. Все же в старости человек меняется; то, что некогда привлекало, становится неинтересным, а то, что оставляло равнодушным, вдруг начинает приобретать важность и значение. По крайней мере, такая метаморфоза случилось с ним.
  Возможно, на это повлияло и то, что он неожиданно для себя в какой-то момент оказался в полном одиночестве. Оно вдруг навалилось на него с такой силой, что он вдруг понял, что если ничего в своей жизни не изменит, то это состояние его быстро раздавит. Ощущение было таким острым и таким всеобъемлющим, что он понял: надо срочно что-то менять.
  Решение переселиться в пансионат для престарелых далось ему очень тяжело; несколько раз он его принимал, но почти сразу отказывался от него. И все же однажды отчаяние так сильно подступило к нему, что он окончательно осознал, что откладывать больше нельзя.
  Так он очутился тут. Хотя мог оказаться совсем в другом заведении, расположенном далеко от этого. И уж тогда никогда бы снова не встретился с этим человеком. Но, увы, судьба - это вершитель суда над человеком - это он понял очень давно, решила его наказать, организовав эту встречу. Одна надежда на то, что он его все же не узнает, ведь прошло уж очень много времени, более полувека. Он, Псурцев, совсем не походит на того молодого парня, каким был пятьдесят лет назад.
  К нему вдруг пришла одна мысль. Из тумбочки он извлек старый фотоальбом, стал искать фотографии того времени. Их оказалось немного, и все же парочку снимков он отыскал. Они сильно выцвели; чтобы лучше их рассмотреть, одел очки, хотя делал это нечасто - несмотря на возраст, зрение еще было хорошим.
  Конечно, он радикально изменился, радостно констатировал Псурцев, по сути дела это два разных человека. И все же, если внимательно присмотреться, общее между ними не так уж сложно отыскать, особенно, если проявить внимательность. Проявит ли это качество Базилевич? Для него, Псурцева, он давно потерялся из вида, и сейчас он не представляет, в каком тот пребывает состоянии? Хотя по первым впечатлениям, деменции у него явно нет. Наоборот, голос звучит, хотя немного по-старчески хрипловато, но вполне бодро. Скорее всего, с памятью у него тоже дела обстоят неплохо. А жаль, самое лучшее, если бы он все напрочь забыл. Со многими их ровесниками это уже случилось, но, к сожалению, не с ним.
  Что ему, Псурцеву, остается? Только ждать развития событий. С другой стороны, даже если они начнут идти по неблагоприятному сценарию, стоит ли так уж сильно переживать. Уж точно, что за давностью лет ему ничего не грозит, разве только неприятным соседством. В их возрасте, когда так необходимо спокойствие тела и души, это тоже не самая полезная вещь. Врач постоянно ему напоминает, что любые волнения вредны для здоровья. А оно у него еще сохранилось в неплохом состоянии, и чтобы так продолжалось и дальше, нужно ограждать себя от любых волнений. А тут как назло появилась эта личность...
  Псурцев тяжело вздохнул. Надо же было так вляпаться и именно тогда, когда, казалось, что все напрочь забыто, все поросло густой травой забвенья. Ну, ничего, он в жизни многое преодолел, прошел через большое число самых разнообразных трудностей и испытаний, дай Бог, одолеет и это.
  
  6.
  Шумская вышла в парк на традиционную послеобеденную прогулку. Шагать было тяжеловато, но она сознательно не взяла палку. Хотелось идти так, как это она делала всю жизнь, не задумываясь над этим процессом. Правда, в последнее время она без трости появлялась редко, но сегодня был особенный случай.
  Она чувствовала себя взволнованной. Появление нового сотрапезника неожиданно вызвало у нее всплеск эмоций. До сего дня она была уверена, что уже давно не способна на такие чувства, но получается, что это не совсем так. Или даже совсем не так. Все произошло таким образом, как будто некая высшая сила оказала ей великую милость и сбросила с ее плеч изрядное количество лет, вернув туда, откуда она была уверенна, ушла навсегда. Хотя точнее, ушла не сама, добровольно она бы это ни за что не сделала; ее просто выгнали и насильно впихнули в эту ужасную, омерзительную старость. Но сейчас она чувствовала себя, если не молодой, то помолодевшей. Это было неожиданное и радостное ощущение.
  Шумская без палочки прошла уже метров двести, и пока прогулка протекала вполне благополучно. Да, ноги слегка подрагивали, они не столь уверенно, как бы хотелось, делали шаги, но все же делали, неся ее вперед! И это было замечательно.
  Она не лукавила с собой, в ее возрасте, с ее опытом это было бы просто смешно. И призналась себе, что Базилевич ей очень понравился. Всю жизнь она обращала внимание именно на таких мужчин: высоких, с хорошей осанкой, с породистыми умными и приятными лицами. И обязательно хорошо образованными. Сама она никогда не блистала большой эрудицией и прекрасно отдавала себе в этом отчет. Но вот в мужчинах ценила интересных, много знающих собеседников, способных увлечь ее рассказами о том, чего она не ведает. Правда, она быстро, а подчас тут же забывала о том, что они ей рассказывали. Но ей это было и не важно, главное другое, чтобы рядом находился настоящий человек. Она терпеть не могла тех, кого называла быдлом, но в подавляющем большинстве именно они встречались на ее жизненном пути. А вот каждую встреча с такой личностью, как ее новый знакомый, она считала большим подарком судьбы. Вот только таких знакомств было совсем немного.
  И, кажется, судьба снова ей подарила такую встречу, хотя Шумская давно уже потеряла надежду на это до такой степени, что даже перестала думать о подобной возможности. Да и какой в этом смысл. Например, два других ее сотрапезников никак не входили в когорту таких людей. Этот Петров человек без лица, так она мысленно называла его. Разумеется, лицо у него имелось, причем, даже на том месте, где и должно было бы быть, но такое невзрачное, такое неприметное, такое стертое, что смело можно говорить об его отсутствии.
  Совсем другой коленкор с Псурцевым. Да лицо у него есть, его даже можно назвать интересным. Но вот выражение на нем ее отталкивало; всегда хмурое, неприветливое, даже лишний раз обратиться к этому человеку неохота. Особенно неприятный взгляд - колючий, невероятно холодный, как зимний ветер, и всегда не доброжелательный. Она даже взяла за правило не сталкиваться с ним глазами - всякий раз, когда это происходит, становится не по себе. Любопытно, кем он работал? Он упорно обходит эту тему. Впрочем, делать ему это не сложно, учитывая, как мало он вообще говорит.
  Шумская вдруг почувствовала, как ноги стали слушаться ее хуже. Она поспешно присела на ближайшую лавку. Несколько минут ушло на то, чтобы вернуть себе потраченные на ходьбу силы. И как только они восстановились, сразу снова начала думать о новом знакомом. Звучит глупо, но ей хочется сблизиться с ним. Хотя не совсем понятно, в чем может выражаться сближение? Раньше она это прекрасно знала и умела, но с тех пор столько воды неизвестно куда утекло, что становится страшно. И как это делать теперь, ей не очень понятно. Сидеть друг против друга в креслах и разговаривать? Оно, конечно, неплохо, тем более, она уверенна, что ему есть о чем ей порассказать. Ну а дальше? А дальше как бы и не существует, и это ее сильно угнетает.
  Как же радикально все меняют годы. Старое уходит, а новое не приходит, точнее, приходит, но такое, что лучше бы и не приходило. Но в таком случае, не предпочтительнее ли смерть?
  Некоторое время назад Шумская поймала себя на том, что все чаще о ней думает. Раньше она вообще ненавидела такие мысли; если они появлялись, тут же их прогоняла, как бездомную собаку. А чтобы они не возникали лишний раз ненароком, старалась не ходить на похороны даже близких людей. Появлялась только в том случае, когда не идти было уж очень неприлично. И потом целую неделю находилась под впечатлением увиденного.
  Да, такой уж она человек. Не всем это нравилось, многие обвиняли ее черствости, в махровом эгоизме, но она все равно не изменяла своего поведения. Но в какой-то момент что-то сдвинулось в ней. Если раньше она даже старалась не знать, что кто-то из знакомых умер, то сейчас стала интересоваться кончиной людей, расспрашивала, скончался или жив тот или иной человек. Если узнавала, что он уже на том свете, испытывала удовлетворение; его уже нет, а она все еще здесь. Более того, эта викторина даже по своему ее увлекала, придавала жизни дополнительный стимул. И он был тем более ценен, что их оставалось совсем немного.
  Но теперь она чувствовала, что появился еще один такой стимул в виде этого мужчины. Как хорошо, что его посадили именно за их столик, а то могли бы даже не познакомиться. Здесь как-то все живут обособленно, каждый сам по себе. А она так не привыкла, всю жизнь проводила в шумных компаниях актеров и актрис, поклонников, многочисленному стаду которых не мешали даже мужья. Она предпочитала разводиться, чем отказаться от них.
  Этот Базилевич, возможно, будет еще одним поклонником. Не может быть, чтобы он ни разу ее не видел ни в фильмах ни на сцене. Судя по его интеллигентному виду, он должен любить и то и другое. Хотя он что-то сказал о том, что редко посещал театры и кино. Все равно ее жизнь теперь станет не такой тусклой. Может тогда меньше будет думать и интересоваться чужой смертью. Она же не дура, понимает, что это не здоровый интерес.
  Шумская почувствовала, что ее ноги снова готовы пройтись по аллее, по крайней мере, до входа в дом. Вот и хорошо, пусть все видят, что она ходит без палочки.
  
  7.
  С обеда Петров сразу направился в свою комнату. Сел на диван и стал смотреть перед собой. Почему-то у него испортилось настроение, и никак не получалось его улучшить.
  Для плохого же настроения было сразу несколько причин. Ему не понравился новый знакомый, он никогда не симпатизировал такому типу людей. Слишком много о себе представляют, считают себя выше других. По нему это сильно заметно, видно, что он привык общаться в определенном кругу. Когда этот Борис Аркадьевич посмотрел на него, то он, Петров, тут же ощутил к нему неприязнь. Это чувство возникло мгновенно и сразу же захватило его.
  По своему обыкновению он не анализировал, почему оно возникло, обычно даже такие мысли не появлялись в голове. Главное, что они уже есть, и с этим придется отныне существовать. Вот только у него и без того хватает неприятных переживаний, зачем ему еще одно?
  Но главная причина плохого настроения было все же не это, а то, что с недавних пор он стал чувствовать себя гораздо хуже. Вдруг совершенно неожиданно появлялось головокружение, слабость, на лбу выступал холодный пот. Богатырским здоровьем он никогда не отличался, но ничего подобного раньше с ним не случалось. Он прекрасно осознавал, что для такого самочувствия должен быть источник, значит, в его теле происходит что-то неладное.
  Это сильно напугало его; сколько он себя помнил, всегда боялся смерти. Этот страх преследовал его с ранних лет; в воспоминаниях сохранился тот момент его жизни, когда он ясно понял, что смертен. Было ему семь лет, когда умерла его бабушка. Она лежала в комнате, в гробу на столе. Родители привели мальчика проститься с ней. Ее полная неподвижность, бледное впалое лицо сложенные на животе неподвижные руки потрясли его детское сознание. Он же помнил ее совсем другой - живой, энергичной, постоянно стоящий у кухонного стола или плиты. Именно она в основном готовила на всю семью. И кто теперь это будет делать; ни маме, ни папе некогда, они уходят рано утром на работу и приходят вечером такие усталые, что быстро ложатся спать. И не удивительно, ведь у них тяжелый труд - отец был грузчиком на складе, а мать там же - кладовщицей.
  Но это были все же не главные мысли, главное заключалось в другом - его тогда парализовал страх перед властью смерти. Он еще плохо сознавал, что это такое, но от нее веяло таким ужасом, таким арктическим холодом, что он чуть не потерял в тот момент сознание. И стал биться в конвульсиях в руках родителей. Те не смогли его успокоить, увели в другое помещение и даже не взяли на кладбище.
  Он еще долго находился под гнетом возникших у тела бабушки чувств. Затем, разумеется, они ослабли, затем почти исчезли совсем, точнее, отправились на долгое хранение в подвал подсознания. Но он этого тогда не знал, хотя и ощущал, что они не исчезли, а только затаились. Впрочем, на этом он почти не концентрировался; плотские радости жизни постепенно завладели им целиком.
  И всю жизнь он старался, как можно меньше думать о смерти, старался по возможности ничего не читать на эту тему. Со временем удалось почти полностью перебороть негативное впечатление о ней, что он даже спокойно стал ходить на похороны. А делать это приходилось довольно часто; вокруг него постоянно кто-то умирал. Ушли родители; когда стал работать, постоянно на тот свет отправлялся то один сослуживец, то другой. С какого-то момента стали переселяться туда друзья, одноклассники, сокурсники. И чем дальше, чем чаще.
  Он провожал всех, при этом почти ничего не чувствовал; это становилось обычным, рутинным мероприятием, без которого невозможно представить себе жизнь. Правда, из привычной колеи выбила кончина жены. Но ненадолго, уже через неделю он ощущал себя вполне обыденно. Ничего странного в этом не было, супруга давно не занимала в его жизни много места, являлась, скорее всего, лишь одним из ее атрибутов, наподобие мебели. Он быстро привык жить без нее, не испытывая почти никакого дискомфорта. А через какое-то время умершая почти совсем исчезла из потока его мыслей.
  Он бы ни за что не переселился в пансион, если бы не сын; после рождения у того третьего ребенка, его семья больше не могла продолжать ютиться в малогабаритной однокомнатной квартире. Он, Петров, прекрасно видел, какой это ад. И все равно не собирался ничего не предпринимать, но Денис стал настойчиво его осаждать с целью переезда в заведение для престарелых. Сначала он, Петров, ничего об этом не желал слушать, но когда исполнилось восемьдесят три, вдруг стал задумываться. А может, действительно это будет для него оптимальным вариантом. Ухаживать за ним некому, Денису не до того, у него работа и семья. Да и особенно теплых чувств к своему родителю не питает - это ему было известно давно. У них как-то с детства не сложились отношения, и с годами становились только суше. В конце концов, он дал себя уговорить. И вот второй год живет тут и особенно не жалеет; это весьма удобно находиться на всем готовом, когда почти ни о чем не надо заботиться.
  Но теперь все стало меняться, плохое самочувствие навещало его все чаще. Пришлось идти к их доктору и излагать все, что с ним происходит. Полянцев внимательно его осмотрел и направил на сдачу анализов, так как, по его словам без них невозможно поставить верный диагноз. Он, Петров, их сдал и теперь ждал результата. Возможно, уже сегодня или завтра он узнает, что с ним? И это вызывало страх.
  Петров знал, что в любой момент к нему может заглянуть медсестра и позвать на прием к врачу, который и огласит вынесенный ему природой или Всевышним приговор. Он вслушивался в раздающие за дверью шаги; каждый раз, когда он их слышал, то невольно вздрагивал. Но пока глашатай судьбы не появлялась, а значит, у него еще было какое-то время пожить в счастливом неведении. И, как теперь выяснялось, это самое лучшее из всех существующих состояний.
  
  8.
  Базилевич решил прогуляться по окрестностям, так как возвращаться в комнату не хотелось. Ему еще предстоит провести в ней бездну времени. Хотя с другой стороны, кто может знать, сколько у него его осталось? Как говорил поэт: "Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем".
  Это стихотворение вообще было одним из самых его любимых, а он знал их немало. Было время, когда он страстно увлекся поэзией; это увлечение в какой-то момент даже бросило вызов математике, которую он считал своим истинным призванием. У него тогда возникло сильное желание стать поэтом, и он всерьез считал, что в нем пробудился поэтический дар. Стихи буквально полноводным потоком лились из него, помогая переживать трудные времена. Он по возможности читал их всем, кто соглашался его слушать, и сильно изумлялся и обижался, что они не выражали большого восторга, а иногда не выражали даже самый маленький от его виршей.
  Слава богу, когда поэтический угар несколько погас, он критически перечитал то, что написал, и неожиданно для себя прозрел - стихи незрелые, ученические, наивные, никакой реальной художественной ценности не представляют. Когда он это осознал, что-то произошло в его сознании, его словно бы отрезали от источника поэзии. И больше в своей жизни он поэтических строк не сочинял. А об этом странном, но по своему прекрасном периоде вспоминал не без иронии, но одновременно с некоторым умилением.
  Впрочем, воспоминания об этом периоде жизни занимали Базилевича недолго. Хотя он шел по прекрасной старинной аллее, скорее всего, сохранившейся от первых хозяев усадьбы, он почти не обращал внимания на эту красоту. В голове крутились совсем иные мысли. Он никак не мог избавиться от ощущения, что когда-то он видел Псурцева. Сначала он почти не обратил на него внимания, точнее, обратил не больше, чем на остальных трех других, сидящих за столом. Но вдруг, подчиняясь какому-то импульсу, повернул в его сторону голову. И в тот момент что-то знакомое мелькнуло в нем. Это длилось буквально несколько мгновений, но их хватило, чтобы Базилевич почувствовал сильное беспокойство. А все дело в том, что возникло чувство, что с этим человеком связано нечто неприятное в его жизни.
  Вот только что? Базилевич прошел уже всю аллею и оказался возле старого спуска к реке. Судя по его виду, он был сооружен давно, так как ступеньки стерлись, плитка во многих местах отвалилась. И спускаться по нему было явно небезопасно, особенно таким пожилым людям, как он. Поэтому какое-то время он раздумывал, стоит ли пускаться в такую авантюру. Но любопытство и врожденная страсть к приключениям взяла вверх, и Базилевич решил рискнуть.
   Базилевич не ошибся, спуск действительно оказался не простым, пришлось крепко держаться за периллы, дабы не покатиться вниз. Зато, когда спустился, был вознагражден прекрасным видом быстро текущей реки и подвесным мостом над ней.
  На берегу даже была скамейка, он сел на нее и напряг память. Но пока она никак не желала выдавать желаемый результат, никак не получалось идентифицировать неясные воспоминания с увиденным им за обедом человеком.
  Базилевич грустно вздохнул; еще несколько лет назад память так не подводила его, работала, как часы, запоминала множество фактов, формул, математических доказательств. А сейчас дает сбои, и как ее не напрягай, это не помогает. Да, сколько не работай над собой, а старость все равно возьмет свое, она всегда сопровождается угасанием разных функций, включая интеллектуальные.
  Чтобы помочь памяти, Базилевич закрыл глаза. Виды реки исчезли, зато в уши врывался шум от ее не прекращающего ни на мгновения бурления. Но это не мешало, а даже в чем-то помогало ему; по крайней мере, так Базилевичу показалось.
  Как же ему вспомнить, что за человек этот Псурцев, при каких обстоятельствах они с ним пересекались? Если невозможно это сделать напрямую, то следует идти логическим путем. Явно их встреча была давно, скорее, даже очень давно. Поэтому все так и заволокло плотным туманом забвения. Но раз мелькнуло в нем что-то знакомое, значит, это было на самом деле. Вот Наталью Владиленовна он точно не помнит, хотя она актриса, по ее словам снималась в фильмах, играла в театре. Но то, что он ее никогда не видел, в этом нет ни малейшего сомнения. А Псурцева видел, память об этом настойчиво сигнализирует. Но, к сожалению, пока не сигнализирует когда, где, при каких обстоятельствах? А жаль, могла бы сжалиться над ним и помочь прекратить его мучения.
  Этот Псурцев не сообщил ему, кем работал, но он явно не ученый, не математик; это ощущается сразу. Следовательно, они встречались не по работе. Возможно, он из одной его юношеских компаний. В молодости он, Базилевич был компанейским парнем, и через них прошло много юношей и девушек. Но какое-то шестое или даже седьмое чувство подсказывает, что Псурцева не из их числа. Он не может ясно сказать себе, почему у него возникло такое впечатление; скорее всего, они всегда жили с этим человеком в разных мирах. От него идет дух человека совершенно другой природы.
  Может быть, в зоне? Но Псурцев не похож на зека, от пребывания там в человеке надолго, а чаще всего на всю жизнь остается неуловимый дух, какое-то особое поведение, но в нем оно абсолютно не ощущается.
  Прошло не меньше часа, Базилевич по-прежнему сидел на скамейке возле бурлящей реки, но так ничего не вспомнил. Пора было возвращаться назад. И только сейчас к нему пришла простая и естественная мысль; если спуск оказался столь сложным, каким же будет подъем!
  Подъем, в самом деле, оказался очень крутым, пришлось не меньше пять раз надолго останавливаться, восстанавливать дыхание и пополнять силы. И когда он его преодолел, то подумал, что, возможно, совершил не такой уж и маленький подвиг. Даже странно, что в пансионате для пожилых не перекрыли этот путь к реке; однажды кто-то тут может просто умереть, ведь сердце далеко не всякого старого человека способно справиться с таким тяжелым испытанием.
   Базилевич снова прошел по прекрасной старинной аллее и подошел к входу в здание пансионата. Он уже хотел открыть дверь, как внезапно вспомнил, где, когда, при каких обстоятельствах видел Псурцева. И от этого воспоминания ему стало почти так же нехорошо, как во время подъема.
  
  9.
  Петров сладко задремал, когда его разбудил деликатный стук в дверь. Он не без труда распахнул глаза; ему очень хотелось продолжить прежнее занятие. Но стук повторился. Пришлось вставать и плестись открывать.
  - Николай Петрович, - произнесла Лазутова, - ваши анализы готовы, Евгений Викторович просит вас к себе.
  Петрову в одно мгновение стало не по себе, даже слегка закружилась голова, а горло тут же пересохло. Его состояние заметила медсестра.
  - Вам нехорошо? Нужна помощь?
  Он собрал остатки воли и отрицательно замотал головой.
  - Спасибо, все нормально, - с трудом, как засохшую пасту из тюбика, выдавил он себя слова.
  Лазутова недоверчиво посмотрела на него.
  - Тогда пойдемте, Николай Петрович. В случае чего, я вас поддержу, - сказала молодая женщина.
  Впрочем, идти было недалеко, в соседний корпус, где располагалось медицинское отделение пансионата. Надо было пройти сначала по коридору, потом по переходу, подняться на этаж выше и еще буквально пятьдесят метров пройти по узкой галерее. А там уже начинались кабинеты врачей и помещения для процедур.
  Вместе они вошли в кабинет Полянцева. Он встретил своего пациента внимательным взглядом и тут же перевел ее на медсестру. Она едва заметно покачала головой.
  Эта пантомима не осталась не замеченной Петровым; на свою беду он всегда отличался наблюдательностью. И эта коротенькая сценка между двумя медиками его насторожила. Петрова так сильно захлестнули плохие предчувствия, что у него даже нарушилось дыхание.
  - С вами все в порядке? - поспешно спросил врач, видя, как вдруг побагровело лицо пациента.
  Петров не без усилия восстановил дыхание.
  - Не беспокойтесь, все нормально, - ответил он.
  Полянцев смотрел на своего пациента. Петров никогда ему не нравился, он был абсолютно никаким. Вроде бы по всем анатомическим признакам человек, а вот человеческих качеств в нем словно и нет. Вместо них пустое место. И внешность в точности соответствовало этому впечатлению - совершенно невзрачная. Десять раз надо посмотреть, чтобы запомнить это лицо. И создала же природа такое безликое существо. Да и фамилия самая обычная и распространенная. В общем, все одно к одному.
   И все же Полянцев испытывал сильное затруднение, он так и не решил, как говорить с ним. Не каждый способен выдержать, услышав такое, что предстояло услышать Петрову, для многих эта информация становится, возможно, самым сильным потрясением в жизни. Но и обманывать его бессмысленно, все равно быстро обо всем догадается. Может, он и никакой, но уж точно не идиот.
  Вообще-то Полянцеву было не особенно жалко Петрова. Уйдет из жизни, никто даже не заметит. У него, кажется, вообще никого нет, ни жены, ни детей. Надо будет потом уточнить в его личной карте, там должно все это написано. Так чего тогда жалеть, переживать. Правда, существует врачебная этика, но доподлинно никому неизвестно, что это такое. По большому счету это весьма неопределенное и расплывчатое понятие, как и сидящий напротив него пациент.
   - Николай Петрович, вы хорошо себя чувствуете? - не очень понимая, зачем спросил Полянцев.
  Вопрос явно насторожил Петрова.
  - Обычно. Хотя скорее хуже, чем обычно. Иногда болит в верхней части живота.
   Полянцев подумал, что все симптомы указывают на, что он поставил верный диагноз, а ведь известно, как сложно диагностировать это заболевание. Им вдруг овладела гордость за себя; все же неплохой, нет даже хороший он врач и диагност.
  - Мои анализы готовы? - вклинился в его размышления вопрос Петрова.
  - Сегодня утром пришли.
  - И что?
  Полянцев заметил в глазах Петрова откровенный страх. Наступил самый тяжелый момент приема, когда надо решить, говорить ли пациенту всю правду или попытаться хоть как-то замаскировать ее?
  Внезапно Полянцев почувствовал, что внутри него сформировалось решение. Он скажет ему всю правду, а там пусть Петров сам ищет способы, как с этим жить. Перед ним, Полянцевым, как врачом, в данном случае стоит задача сопровождать пациента в мир иной, по возможности максимально облегчая ему страдания. Ничего другого просто не остается. Он, как профессионал, это прекрасно понимает. Это больной может хвататься обеими руками за иллюзию, за самообман из страха, из-за нехватки знаний, а вот ему, Полянцеву, это просто не положено по статусу.
  И все же Полянцев чувствовал волнение. Перед тем, как начинать разговор, налил стакан воды и выпил залпом, так как ему срочно потребовалось прочистить горло.
  - Николай Петрович, я уверен, вы мужественный человек, а потому я буду говорить вам правду. Вы не против?
  Полянцев взглянул на Петрова и увидел, как прямо на его глазах смертельно побелело его лицо, в одно мгновение превратившись из багрового в мертвенно-бледное. Он что-то нечленораздельно произнес. Врач не был уверен, что это было "да", но решил, что получил на это согласие.
  - Диагноз показал, что у вас карцинома поджелудочной железы, - проговорил Полянцев.
  - Карцинома? Это что? - едва слышно произнес Петров. У него вдруг задрожали руки.
  - Если говорить ясней, это рак, - пояснил Полянцев.
  - Рак? - Белое, как саван, лицо Петрова, побелело еще больше, хотя казалось, что уже дальше некуда. Он сидел на стуле, но вдруг резко наклонился, и едва с него не упал.
  Полянцев бросился к нему и вовремя удержал.
  - Николай Петрович, успокойтесь, в наше время рак - это еще не приговор. Но нужна выдержка, чтобы начать лечение. У нас будет больше шансов на благоприятный исход, если мы с вами объединим усилия. Вы меня слышите?
  Этот вопрос Полянцев задал потому, что глаза Петрова были закрыты. И врач опасался, что тот потерял сознание. Но это оказалось не так, Петров поднял веки глаза и кивнул головой. И вдруг с надеждой посмотрел на доктора.
  - Послушайте меня, дорогой Николай Петрович, отчаяние, состояние безнадежности усугубляет течение болезни. А с ней вполне можно бороться с помощью современных методов медицины. У вас есть все шансы прожить много лет.
  - Это действительно так? - хриплым голосом спросил Петров. В его тоне прозвучала недоверчивость.
  - Мой принцип - никогда не обманывать своих пациентов, - твердо заверил Полянцев. Это была ложь, такого принципа он никогда не исповедовал, всегда действовал по обстоятельствам, но сейчас он считал, что эта ложь во спасении. А значит, вполне допустимая.
  - Я вам верю, Евгений Викторович. А мы можем прямо сейчас начать лечение? Нельзя терять ни минуты.
  - Николай Петрович, мы начнем курс лечения с завтрашнего дня. Мне надо внимательно его продумать и расписать. Очень важно, чтобы вы выполняли все мои предписания.
  - Буду все выполнять, только излечите! - воскликнул Петров.
  - Все будет хорошо. Но при одном условии.
  - Каком? - тут же встрепенулся Петров.
  - Вам надо сохранять душевное спокойствие, постарайтесь как можно меньше думать о своей болезни.
  - Но как это сделать? Я не смогу.
  Полянцев ненадолго задумался.
  - Вам нужно незамедлительно найти какое-нибудь увлечение, которое бы целиком поглощало ваше внимание и мысли. Например, как можно больше общаться с теми, с кем вы сидите за столом. Интересное общение - лучшее из всех занятие.
  Эти слова заставили Петрова задуматься.
  - Я никогда много не общался, у меня как-то не очень получалось. Хотя мне это нравится.
  - А вы постарайтесь, сделайте над собой усилие. Я вас уверяю, тут все хотят общаться. И будут только рады проводить время с вами. А чем еще тут заниматься.
  - Возможно, вы правы, - пробормотал Петров. - Я попробую.
  - Говорите на любые темы, неважно о чем, главное не молчать. Нельзя надолго оставаться наедине с самим собой, тут же полезут мрачные мысли. Я вам посоветую даже быть навязчивым. Как себя сейчас чувствуете, Николай Петрович?
  Лицо Петрова стало сосредоточенным.
  - Знаете, Евгений Викторович, немного лучше, чем десять минут назад, - удивленно произнес он.
  - А все потому, что мы с вами общаемся. Даже если станете говорить с кем-то о своей болезни, вам будет легче, чем, если все будете носить в себе. Поэтому не бойтесь обсуждать свой диагноз. Пусть люди об этом знают, поверьте, это вам никак не повредит. Зато у них возникнет сочувствие, и они станут стараться вам помочь. А в вашей ситуации это отнюдь не помешает.
  Петров растерянно посмотрел на врача, он явно не очень представлял, что ему следует делать, как себя вести?
  Полянцев понял его затруднение.
  - Давайте мы сейчас с вами поступим так, Лана вас проводит в вашу комнату, вы постараетесь уснуть. Я выдам вам снотворное. А когда проснетесь, все будет выглядеть не столь печально. И вот еще, постарайтесь как можно скорее найти собеседника, пусть даже для того, чтобы обсудить вашу ситуацию. Чем больше говоришь о ней, тем меньше она пугает. А теперь идите.
  Петров кивнул в знак согласия головой, встал со стула, но пошатнулся. Лана уже стояла рядом с ним и тут же поддержала его.
  - Николай Петрович, опирайтесь на меня, - сказала она.
  Медсестра обхватила Петрова за талию и стала медленно выводить его из кабинета.
  
  10.
  Лана вернулась минут через пятнадцать.
  - Проводила? - встретил ее вопросом Полянцев.
  - Да, - подтвердила она.
  - Как он?
  Медсестра задумалась.
  - Странный он, - ответила Лазутова. - Такое чувство, что он не понимает, что ему делать, как дальше жить? - Она вопросительно взглянула на врача.
  - Иди ко мне? - не то попросил, не то потребовал он.
  Лана секунда колебалась, затем села на колени врача. Полянцев положил руку ей на грудь и стал ее ласкать.
  - Подожди, Женя, я хочу у тебя кое-что спросить, а мне это мешает, - произнесла молодая женщина.
  - Ну, спрашивай, - неохотно убрал он руку с ее груди.
  - Ты уверен, что правильно поступил, когда рассказал ему об его диагнозе? Знаешь, я в тот момент представила себя на его месте, чтобы я почувствовала, если бы мне сказали, что я смертельно больна. Может, стоило не говорить?
  Полянцев недовольно посмотрел на нее, говорить на эту тему ему не хотелось, тем более, когда совсем рядом красивая женская грудь.
  - Лана, давай закроем кабинет и займемся более приятными делами, чем обсуждать пациента. У нас есть в запасе целый час.
  - Нет, сначала поговорим. - Лана отрицательно замотала головой.
  - Ну, зачем тебе все это? Ты молода, а молодость не должна думать ни о старости, ни о смерти.
  - Возможно, но меня ваш разговор с Петровым сильно задел. - Лазутова встала с колен Полянцева и пересела на стул.
  Тот понял, что от разговора ему не отвертеться.
  - Что тебе хочется знать?
  - Ты считаешь, что поступил правильно, сообщив ему, все, как есть?
  Полянцев недовольно посмотрел на нее.
  - Да, я так считаю.
  - Объясни.
  - А чтобы изменило, если бы я скрыл.
  - Ему было бы спокойней жить.
  - Недолго. У него скоро начнутся сильные боли, и он все сам поймет.
  - Ничего нельзя сделать?
  - Только немного облегчить страдания и продлить мучения. Эта болезнь плохо лечится, а у него возраст и запущенная стадия; опухоль дала метастазы. Никаких шансов. Иди ко мне.
  - Подожди, я хочу понять... - Лана сделала паузу. - Только честно, тебе его нисколечко не жалко?
  - Хочешь честно?
  - Я же сказала.
  - Хорошо. Если и жалко, то совсем чуть-чуть.
  - Но почему?
  - Ты же видишь его, он амеба, а не человек. Сколько с ним общался, постоянно возникало ощущение пустого места. Ты так не чувствуешь?
  - В общем, да, - подтвердила медсестра. - Но это же не повод, чтобы проявлять по отношению к нему такую безжалостность. Это для нас он пустое место, а для себя-то нет.
  - Ему восемьдесят пять.
  - Хочешь сказать, что пора умирать.
  - И это тоже, но не только.
  - Что же еще?
  - Понимаешь, Ланочка, человеку же известно, что настанет момент, когда придется отдать богу душу. Пока ты молод, лучше об этом часто не думать, а желательно вообще не вспоминать, что смертен. Но с какого-то возраста пора начинать готовить себя к смерти. Или лучше сказать к переходу в другое состояние.
  - И что надо делать для такой подготовки?
  - Готовить себя психологически, читать книги на эту тему, размышлять о том, что, как учили нас в институте Letum non omnia finit, то есть, со смертью все не кончается. Она вечна, просто однажды начнется что-то совсем другое.
  - И ты думаешь об этом?
  - Нет, мне всего тридцать два года, у меня еще уйма времени, когда можно об этом не думать.
  - И когда начнешь?
  - Не знаю, возможно, с лет пятидесяти или шестидесяти. Там будет видно.
  - От чего это зависит?
  - Тебе не надоело говорить на эту тему?
  - Мне интересно. Так от чего?
  - Я точно сейчас не знаю, могу лишь предположить.
  - Предположи.
  - От состояния здоровья; когда человек здоров, то не склонен думать о смерти.
  - Еще от чего?
  - От потенции. Когда у мужчины она снижается, тоже появляются мысли о смерти. А тебе лучше, чем кому бы известно, что у меня пока нет причин о ней думать. Если ответил на твой вопрос, иди ко мне.
  - Получается, только две причины?
  - Да откуда я могу знать, их может возникнуть еще масса. Мне надоел этот разговор. Уже от часа осталось всего полчаса.
  - Ну, хорошо, закрывай кабинет, - согласилась Лана.
  Полянцев почти бегом добежал до двери, закрыл ее на ключ и таким же темпом вернулся к молодой женщине.
  
  11.
  Базилевич сидел в своей комнате, но окружающий мир почти перестал для него существовать, он весь находился во власти воспоминаний. В последние годы он уже мало и редко вспоминал ту давнюю историю, которая грубо разрубила его судьбу на две неравные части: до и после нее. Те пять лет, что он провел в лагере, оставили большой отпечаток на всей его натуре. Не говоря уже о том, что, как минимум, пару раз был на грани смерти. И только то ли чудо, то ли вмешательство провидения сохранило ему жизнь.
  Находясь в лагере, он был уверен, что никогда не забудет, что с ним тогда произошло. Но когда вышел на свободу и снова влился в повседневную жизнь, постепенно все стало не то, что забываться, скорее, удаляться, терять былую остроту. Сначала это удивляло, ему казалось невероятным, что пребывание на зоне можно уже так сильно не переживать. Но время брало свое, и в какой-то момент он стал думать о том, что это не более чем выпавший ему полезный опыт. Хотя лучше было обойтись без него, но коли он случился, то надо из худшего взять все лучшее.
  Впрочем, были в его нахождении на зоне и положительные, если можно так сказать, моменты. Базилевич обнаружил, что после освобождения, некоторая часть тех, с кем он общался, испытывала к нему нечто вроде дополнительного уважения. Ведь он пострадал за идею, был по сути дела политическим заключенным, а это дорого стоит. Сам же Базилевич никогда этим не бравировал, наоборот, если была возможность, скрывал это обстоятельство. Не то, что он стеснялся этих страниц своей биографии, но не считал, что они его как-то возвышают, придают ореол героя.
  Тем более, все получилось по большому счету как-то нелепо, ни к чему подобному он и близко не готовился. И когда оказался арестованным, то поначалу сильно этому удивлялся, долго никак не мог осознать, что тюремные стены настоящие, а не бутафорные. Понадобилось какое-то время, пока не понял, насколько все по-своему справедливо и закономерно.
  Он закончил университет и поступил в аспирантуру, начав работать над диссертацией. У них быстро сложился небольшой кружок из молодых людей, как и он, охваченных любовью к науке. Но, как скоро выяснилось, не только к ней.
  Как ни удивительно, но все началось с пристрастия к курению. Тогда они все курили довольно много, но так как на рабочем месте это делать не разрешалось, то приспособили под курительную пустую комнату. Когда- то в ней сидели двое сотрудников, но так как там не было окна, они стали жаловаться на плохое освещение, и их пересадили в другое помещение. А это осталось бесхозным. Вот они его и приспособили для этого вредного занятия.
  Ходили они в эту комнату несколько раз в день, и за курением сигарет вели самые разные разговоры. Сначала в основном вполне обывательские, в основном про отношения с женщинами, но постепенно беседы начали приобретать политическую остроту. И, как быстро выяснилось, все четверо - а их было именно столько, оказались во многом единомышленниками.
  На дворе был глухой период застоя, страна внешне не очень заметно, но изнутри гнила все сильней. Будучи учеными, наделенными большими аналитическими способностями, они понимали лучше многих, что происходит вокруг, что все катится в никуда, а точнее, в распад и коллапс. Зато с точки зрения пропаганды все обстояло просто замечательно. Это бесконечное и непрекращающееся ежедневное вранье раздражало особенно сильно, так как порождало крайне удушающую атмосферу. А вот правда почти не пробивалась сквозь забетонированную поверхность официального пустословия, а если кто и осмелился ее говорить, то быстро оказывался либо в тюрьме, либо в психушке под аккомпанемент официального одобрения трудящихся.
  Этот бесконечный, узаконенный обман стал тем триггером, который привел к последующим событиям. Все началось с обсуждения ежедневных информационных программ, в которых наглая, беззастенчивая ложь и необъективная интерпретация многих фактов совмещалось с замалчиванием тех из них, которые были невыгодны властям. Именно еще на этом этапе из их кампании отвалился один из них, который элементарно испугался смелым, не подцензурным суждениям. Но оставшуюся троицу это не остановило, с каждым днем они все активней и смелей вели соответствующие речи. Начав с критики того, как подается информация в стране, они плавно и быстро перетекли к критике всей системы, несправедливой, неэффективной, бессмысленно жестокой, безжалостно подавляющая любые проявления инакомыслия и свободы.
  Где-то через месяц они уже, не стесняясь, называли вещи своими именами. Особенно доставалось создателям этой системы, как прежним, так и нынешним душителям свободы, узурпаторам власти, а так же ничтожествам и маразматиками. Хотя в определениях они не стеснялись, но в какой-то момент почувствовали потребность идти дальше, стали искать и находить запрещенную литературу, а прочитав, обменивались мыслями о ней.
  Вспоминая потом этот, в общем, краткий период своей жизни, Базилевич пытался понять, что с ними тогда происходило, почему они разумные, эрудированные, прекрасно сознающее то, что творится в стране, молодые люди утратили всякую осторожность и бдительность, говорили все, что думали, находясь в стенах государственного научного института. И сам давал ответы на свои вопросы: незаметно для них их охватило упоение своей смелостью, своим свободомыслием, а так же желанием послужить Родине, покончить с репрессивным режимом, душившим самое лучшее, что только было в людях. В какой-то момент речь зашла о создании подпольной организации для борьбы с системой. Он, Базилевич, сколько не пытался, так и не смог вспомнить, кто первым выступил с такой инициативой; она словно бы возникла из ниоткуда, сама по себе, вытекла из всей логике происходящего. Но они восприняли эту идею с энтузиазмом и тут же приступили к написанию программы будущих действий.
  Пункты программы вызвали большие споры, оказалось, это совсем не простым делом создать такой манифест. Иногда они так громко начинали говорить, что их голоса вырывались из комнаты и катились по коридору. И. кто проходил мимо, мог слышать отрывки этих споров.
  Через пару недель программа все же была написана. Она получилась весьма радикальной. В ней речь шла ни много, ни мало, как о свержение нынешней власти и создание в стране демократического правительства. Теперь наступал другой этап - реализации намеченного.
  Но дело до него не дошло, однажды утром Базилевич, как обычно, вышел из дома, чтобы отправиться на работу. Но доехать до нее не сумел, несколько человек внезапно перекрыли ему дорогу. Он и глазом не успел моргнуть, как был схвачен, а его руки заломали за спину. В таком виде его быстро отвели в машину, где его запястье сковали наручники.
  Его привезли в тюремный изолятор КГБ. Правда, о том, где он находится, Базилевич узнал не сразу, несколько дней он сидел в одиночной камере; его не вызывали на допросы, никто с ним не общался, если не считать охранников, приносящих скудную еду.
  Зато было время для самых разных размышлений и предположений. Естественно, главная их тема была - почему он тут оказался? Впрочем, догадаться было не сложно, он почти не сомневался, что кто-то их выдал, сообщил или написал, куда следует донос - и вот он в камере.
  Время тянулось мучительно долго, каждый день становился все длиннее и безнадежнее, и это сильно угнетало. Ему все больше хотелось оборвать эту неопределенность. Лучше наказание, чем эта царящая вокруг мертвая тишина. Мысленно он пытался продолжить заниматься наукой, той темой, что прервал его арест, но это не очень получалось; мысли постоянно сходили с этой колеи куда-то на бездорожье. И в какой-то момент он прекратил эти попытки.
  Все изменилось мгновенно, однажды дверь отворилась, в камеру вошли два надзирателя.
  - Борис Базилевич на выход! - приказал один из них.
  Его вели по какому-то лабиринту через металлические ворота, пока он не оказался в чистом, хорошо совещенном коридоре. Базилевича подвели к одной из дверей, надзиратель отворил ее и почти втолкнул в кабинет. За столом сидел молодой человек в обычном гражданском костюме.
  Он показал ему на стул, Базилевич сел. Хозяин кабинета приказал надзирателям удалиться. Они остались одни.
  - Давайте знакомиться, Борис Аркадьевич. Я следователь КГБ Псурцев Валентин Глебович, - представился он. - Буду вести ваше дело. Надеюсь, на сотрудничество с вашей стороны.
  
  12.
  Базилевич с нетерпением ждал, когда начнется ужин. Им даже овладело что-то вроде лихорадки, так хотелось, чтобы поскорее настало на первый взгляд это абсолютно рядовое событие. Он не очень ясно представлял, как может развиваться его ход, каким образом ему строить общение с этим Псурцевым. Хотя постепенно какие-то контуры проступали в сознании.
  И как человек и как математик Базилевич никогда не верил в случай, наоборот, часто повторял когда-то давно пришедшую на ум фразу: случай - это выбор Бога. А раз так, то случай - самое важное, что происходит в жизни человека, ведь это тот поворот судьбы, что подготовили нам Высшие силы. А, следовательно, его следует воспринимать, как очень важное событие, которым нельзя пренебрегать.
  То, что случай свел его с Псурцевым, может означать только одно: тот диалог между ними, который начался свыше полвека тому назад, и прервался незавершенным, Высшие силы желают, чтобы он был бы продолжен. Зачем это нужно, спрашивать бессмысленно, скорее всего, тут работает правило, которое он вывел давно: любое действие или событие требует своего завершения. И не важно, сколько пройдет лет, однажды это все равно свершится. Причем, в этом могут быть задействованы совсем иные персоны, которые даже не подозревают, что участвуют в делах, начатыми некогда другими, а на них выпала миссия их закончить. В мире во всем царит принцип преемственности, который определяет действия людей. В этом он, как ученый, совершенно убежден. Вот только на этот раз эта миссия поручено не неизвестным потокам, а ему. И придется выполнять это поручение.
  Базилевич задумался. То, что этот момент наступил тогда, когда оба действующих лица превратились в самых настоящих стариков, тоже не случайно. Это означает одно, что где-то там решили, что они не могут уйти из жизни, не разрешив этот спор. А, следовательно, он носит принципиальный характер; где-то хотят, чтобы в нем были бы поставлены все точки над и. Вот только непонятно, зачем и кому это нужно? Но на этот вопрос даже нет смысла искать ответа, все равно его не найти.
   Все уже сидели за столом. Базилевич занял свое место. И его глаза сами собой устремились на Псурцева. И он сразу почувствовал, что точно то же самое происходит и с его визави. Они оба смотрели друг на друга, не отрываясь. Базилевич понял, что бывший кгбешник узнал своего бывшего подследственного. Они не произнесли ни слова, но при этом сказали друг другу, если не все, то очень много.
  - Что происходит? Вы смотрите друг на друга, как влюбленные, - ворвался в сознание Базилевича удивленный возглас Шумской.
  Он посмотрел на бывшую актрису. Она непонимающе переводила взгляд с Базилевича на Псурцева и с Псурцева на Базилевича.
  - Сначала мне показалось, что вы смотрите друг на друга, как влюбленные, а теперь поняла, вы смотрите так, словно хотите убить друг друга, - уточнили она свои впечатления.
  - Вам показалось, - довольно невнятно пробормотал Псурцев. - Такого не может быть, мы с Борисом Аркадьевичем видимся всего второй раз. И оба - за обеденным столом. Так что ни любви, ни не ненависти между нами быть не может.
  - Верно, не может быть, - согласилась Шумская, - только я актриса и неплохо разбираюсь в человеческих взглядах. А потому не могла ошибиться. Я даже теперь немножечко боюсь находиться рядом с вами.
  - Никакой опасности мы для вас не представляем, дорогая Наталья Владиленовна, - попытался успокоить ее Базилевич. - Верно, Валентин Глебович?
  - Совершенно никакой, - подтвердил Псурцев с той же невнятной дикцией. Ему явно не без труда давались слова, хотя за обедом он говорил вполне членораздельно.
  Базилевич понял, что Псурцеву не хочется ни о чем говорить, а хочется скорее уйти. Это было заметно по его нетерпеливым движениям. К тому же у Псурцева испортился аппетит, и он даже не смотрел на еду. Как и на Базилевича, он вообще глядел куда-то в сторону, мимо всех.
  Внезапно Псурцев резко встал и быстро направился к выходу. Базилевич заметил, как проводила его бывшая актриса изумленным взглядом. Затем в очередной раз посмотрела на Базилевича.
  - И после этого вы, дорогой, Борис Аркадьевич, станете меня уверять, что между вами ничего не случилось? Если не можете не врать, то лучше молчите.
   Базилевич решил, что в данном случае следует последовать совету Шумской и лучше промолчать. Невольно он повернул голову в сторону Петрова и сильно удивился тому, что увидел; тот явно не участвовал в только что разыгравшейся мизансцене, даже как зритель; он сидел с абсолютно отрешенным видом, целиком поглощенный собственными мыслями или переживаниями. Что это с ним, подумал Базилевич, во время обеда он так себя не вел?
   - Николай Петрович, с вами все в порядке? - спросил он своего соседа по столу.
  Вопрос вывел Петрова из отрешенного состояния. Правда, не сразу, несколько секунд, словно не узнавая, он смотрел на его задавшего, затем его лицо приняло осмысленное выражение.
  - Все нормально, Борис Аркадьевич, все нормально. Просто задумался. Не обращайте на меня внимания.
  Но Базилевич не поверил ему, вид Петрова свидетельствовал о том, что тот не просто задумался, с ним что-то важное происходит. Когда человек задумывается, то выглядит несколько иначе. Он, Базилевич, это наблюдал несчетное число раз.
  Надо будет выяснить, что с ним творится, решил для себя Базилевич. Но не сейчас, сейчас у него есть более неотложные дела.
  Он почти уже съел весь ужин, остались булка и компот.
  - Борис Аркадьевич, какие у вас планы на вечер? - вдруг услышал он обращенный к нему вопрос.
  Базилевич удивленно посмотрел на Шумскую.
  - У вас есть какие-то предложения, Наталья Владиленовна? - спросил он.
  - Предлагаю для лучшего знакомства прогуляться, если вас, конечно, не претит прогулки со старушкой с палкой? - ответила бывшая актриса. - Погода этому благоприятствует.
  - Наоборот, сочту за честь. Но только не сегодня, я уже наметил пару дел, - отказался Базилевич.
  - Пару дел? Какие тут могут быть дела? - удивилась Шумская. - Только лечиться и умирать. Но сейчас лечить вас никто не будет, а умирать вы, как я понимаю, этим вечером сами не намерены.
  - Вы правы в том и другом случае, - невольно улыбнулся Базилевич. - На этот вечер у меня действительно намечены другие дела. Я и сам удивляюсь, что они появились, я тоже думал, что будет нечем заняться. Но, как оказалось, я ошибся.
  - Очень жаль, что отказываетесь прогуляться, я бы вам показала весь парк. Но я понимаю, безвозвратно прошли те времена, когда мои приглашения на прогулку действовали на мужчин, как гипноз. А можно узнать, что за дела?
   Базилевич почувствовал некоторое затруднение. Говорить правду Шумской он, разумеется, не собирался, но и обманывать не хотелось. Да и вообще, в этом возрасте, в каком все они, обман выглядит просто нелепо. Уже можно позволить себе говорить исключительно правду.
  - Наталья Владиленовна, у каждого человека иногда возникают дела, о которых он не желает распространяться. Поэтому прошу у вас прощения. А погуляем мы непременно, очень надеюсь, уже завтра. А сейчас позвольте откланяться. Всем приятного аппетита!
  Базилевич встал и быстро пошел к выходу.
  
  13.
  Базилевич собирался уже отправиться в гости к Псурцеву, как вдруг в дверь постучали. Он сам пришел, тут же появилась мысль. Так даже лучше.
  Базилевич поспешил к двери, отворил ее и от удивления замер на месте; вместо Псурцева он увидел Петрова. Вот уж кого не ожидал, так это его.
  - Николай Петрович, вы ко мне? - спросил Базилевич.
  - Если я вас не отвлекаю, прошу, уделите мне время, - просительно произнес Петров.
  Базилевич внимательно посмотрел на него. Если в столовой у Петрова был совершенно отрешенный вид, то сейчас он выглядел несчастным, растерянным стариком. Ему даже стало немного жалко его.
  - У вас что-то произошло? - поинтересовался Базилевич.
  - Боюсь, что да.
  - Проходите. Чем смогу, помогу.
  - Очень вам признателен, - поблагодарил Петров. Он прошел в комнату и сел на стул.
  - Слушаю вас, - сказал Базилевич.
  - Вы же умеете пользоваться компьютером, Борис Аркадьевич?
  - Умею, взял с собой ноутбук, - кивнул Базилевич на лежащий на столе ноутбук.
  - Я вот, к сожалению, так им не овладел, - грустно произнес Петров. - Можете мне помочь?
  - Конечно. Вы хотите что-то найти в Интернете?
  - Именно в Интернете. Это можно? - Петров как-то странно посмотрел на хозяина комнаты.
  - Это совсем не сложно. А что именно?
  Какое-то время Петров сидел молча. Он весь сжался в комок, при этом то и дело глотал слюну, от чего у него ходил кадык, как жернова на мельнице. Базилевич ждал, пока его гость что-то скажет. Судя по всему, ему было это трудно сделать.
  Внезапно Петров встрепенулся и посмотрел на Базилевича.
  - Я бы хотел узнать что-нибудь о раке поджелудочной железы.
  Базилевичу стало немного не по себе, он понимал, что из чистого любопытства узнать такое не просят.
  - Вы действительно этого хотите? - спросил он.
  - Да, - снова весь поник Петров.
  - Хорошо, сейчас включу компьютер. Это займет несколько минут.
   Базилевич загрузил нужную страницу.
  - Николай Петрович, я сделал, что вы просили, - объявил он.
  И без того белое лицо Петрова еще больше побледнело.
  - Можно читать? - едва слышно спросил он.
  - Да. Подвигайтесь ближе к монитору.
  Петров встал. Ему предстояло сделать шагов десять, Базилевич заметил, что его ноги передвигаются с большим трудом.
  Петров скорее не сел, а рухнул на стул перед компьютером. Он сидел и не смотрел на монитор, низко опустив голову.
  - Прочтите, - тихо попросил Петров. - Только не вслух.
   Базилевич стал читать.
  - Вы читаете, Борис Аркадьевич? - услышал Базилевич голос Петрова.
  - Читаю, Николай Петрович.
  - Там страшно?
   Базилевич поймал себя на том, что плохо представляет, что ответить.
  - О болезнях всегда читать неприятно, - произнес он, как можно нейтральней.
  - Там есть про смерть?
  - Да, есть.
  - Все умирают?
  Базилевич повернул голову к Петрову. Тот по-прежнему сидел, согнувшись, устремив взгляд в пол.
  - Эта болезнь плохо поддается лечению, - неохотно произнес Базилевич.
  - Хотите сказать, все умирают.
  - Там такого не написано.
  - Не всегда все пишут, некоторые вещи и так понятны. - Что еще там написано?
  - Много всего.
  - Прочтите самое ужасное.
  - Николай Петрович, может быть, не надо.
  - Я прошу.
  - Хорошо. "Рак поджелудочной железы имеет, как правило, неблагоприятный прогноз и находится на пятом месте в структуре смертности от онкологических заболеваний в России, уступая раку легкого, желудка, ободочной кишки и молочной железы".
  - Я так и знал, - прошептал белыми губами Петров. - Я хотел все это сам прочесть, но не смог. Выключите, пожалуйста.
  Базилевич выключил компьютер.
  - Хотите воды? - предложил он.
  Только сейчас Петров поднял голову.
  - Вы, наверное, уже догадались, мне сегодня Евгений Викторович сообщил, что у меня рак поджелудочной железы. Вы поможете мне? - Петров посмотрел на Базилевича, и тому показалось, что в его глазах мелькнула надежда
  - Но я же не врач, - ответил Базилевич.
  - Это не важно, как раз врачи мне вряд ли помогут. А вы ученый, доктор наук, вы можете найти способ меня спасти. Я не хочу умирать, да еще в муках. Умоляю, придумайте что-нибудь. У вас же есть изобретения.
  - Открытия, - поправил Базилевич.
  - Это еще больше.
  Может, он от страха перед смертью свихнулся, подумал Базилевич. Наверное, такое случается.
  - Это сложный вопрос, так сразу ответить невозможно.
  - Я это отлично понимаю. Не думайте, что я дурак, я почти сорок лет руководил отделом, у меня было четверо подчиненных. Конечно же, вам нужно время. Я готов ждать, только его очень мало.
  - Я понимаю, - пробормотал Базилевич. Разговор с каждой минутой становился все тяжелее.
  - Тогда не стану вас больше задерживать, пойду к себе. Умоляю, начните прямо сейчас. Я очень надеюсь на вас. У меня не так много денег, но я готов отдать вам все, что имею.
  - Деньги мне не нужны, Николай Петрович. Да и что с ними тут делать, - напомнил Базилевич.
  - Ваша правда. - Петров встал и заковылял к двери. Внезапно замер и повалился на пол.
  Базилевич поспешил из комнаты в коридор.
  - Кто-нибудь помогите, человеку плохо! - закричал он.
  
  14.
  Базилевич тихо постучал в комнату Петрова. Ему открыла дверь Лана Лазутова.
  - Извините, Лана, я просто хотел узнать, что с Николаем Петровичем? - спросил он.
  - Заходите, Борис Аркадьевич, - раздался голос Полянцева.
   Базилевич вошел. На кровати лежал Петров, его глаза были открыты и смотрели на вошедшего. Он явно пришел в сознание.
  - Вижу, Николай Петрович пришел в себя, - произнес Базилевич. - Что с ним было?
  - Ничего особенного, сильный спазм сосудов головного мозга. Неприятно, но не смертельно. Скорее всего, от излишнего волнения. Дали пенталгин, стало легче. Правда, Николай Петрович? - посмотрел врач на Петрова.
  Тот кивнул головой и при этом тут же поморщился - полностью болевые ощущения у него не прошли.
  - Это опасно? - поинтересовался Базилевич.
  - Все болезни опасны, особенно, если их не лечить, - ответил Полянцев. - А сейчас для него самое лучшее лекарство - это сон. Николай Петрович, мы вам дадим снотворное, и будете крепко спать до утра.
  Медсестра поднесла ко рту Петрова таблетку и стакан воды. Тот покорно все выпил. Базилевичу показалось, что на кровати лежал не человек, а лишь оставшееся от него тело - настолько Петров выглядел безвольным и опустошенным.
  - Пусть он спит, а мы с вами пойдемте отсюда, Борис Аркадьевич, - проговорил Полянцев. - Хочу с вами поговорить.
  Все трое прошли в стационар и оказались в кабинете Полянцева.
  - Лана сказала, что он упал в обморок в вашей комнате, - произнес врач. - Что случилось?
  - Он пришел ко мне, чтобы посмотреть в Интернете, что представляет из себя рак поджелудочной железы. Я понял, что этот диагноз ему и поставлен.
  - Этот, - подтвердил врач. - И что произошло у вас дальше?
  - Он хотел сам прочитать, что написано об этой болезни в Интернете. Но у него не хватило мужества. Он попросил это сделать меня.
  - И вы прочли?
   - А что оставалось делать?
  Полянцев и Лана обменялись взглядами.
  - Что именно вы прочли, Борис Аркадьевич?
  - Мне не хотелось ему читать, что эта болезнь почти неизлечима. Сначала я читал что-то более или менее нейтральное, но он настаивал, пришлось прочитать именно этот абзац. После чего с ним случился обморок. Скажите, Евгений Викторович, у него есть хотя бы минимальные шансы?
  - Никаких. Разница только в сроках. Будем лечить интенсивно, проживет дольше, спустим все на тормозах - меньше. При этом неясно, что лучше.
  - Что вы имеете в виду?
  - Пока у него нет сильных болей, но в какой-то момент они начнутся. Конечно, будем их купировать, но постепенно обезболивающие препараты будет действовать все слабее, так как организм к ним привыкает. Как вы думаете, есть ли смысл в таких условиях продлевать жизнь?
  Вопрос врача удивил Базилевича, но не своей постановкой, а тем, что в последние годы он сам часто задавал его себе. И сейчас это совпадение произвело на него какое-то странное и не слишком приятное впечатление. Он поймал себя на том, что в данный момент ему не очень хочется размышлять на эту тему. Но и что-то отвечать тоже надо.
  - Мне кажется, тут не может быть общего для всех ответа, каждый человек его должен решать в индивидуальном порядке, - ответил Базилевич.
  По лицу Полянцева он заметил, что ответ врача не удовлетворил.
  - Когда человек находится в такой тяжелой ситуации, ему трудно найти правильное решение, - произнес врач. - Я заметил, что мысли таких людей сильно мечутся и не знают, на чем остановиться. А это только усугубляет общую ситуацию.
  - Хотите сказать, что лучше решать этот вопрос, когда человек здоров?
  Полянцев внимательно посмотрел на Базилевича.
  - Не исключено. Хотя, возможно, я не прав, мне еще, как я надеюсь, далеко до смерти. И решение об этом по этой причине скорее будет не адекватным. Легко говорить, как лучше умереть, когда тебе это не грозит напрямую. Как же в таком случае поступить?
  - Пожалуй, вы точно ткнули в самую уязвимую точку этой проблемы, - задумчиво произнес Базилевич. - В этом и заключается ее особый трагизм. Как показывает вся история, менее всего человек бывает готов именно к смерти. Сам он об этом думает очень редко, а как-то подготовиться к этому моменту никто не учит. Каких в наше время только не существует курсов, а этих, может быть, самых нужных, нет.
  - Что же нам всем делать?
  Базилевич пожал плечами.
  - Только одно - готовиться самостоятельно.
  - Мне пора домой, итак, сегодня сильно задержался, - сказал Полянцев. - У меня будет только одна просьба; если вам не трудно, то помогайте Петрову, хоть как-то облегчайте это бремя. У него явно начинается паника.
  - Знаете, Евгений Викторович, он меня практически попросил об том же, он хочет, чтобы я придумал способ его излечения.
  - С ним будет нам тяжело, - произнес Полянцев, вставая. - До завтра, Борис Аркадьевич.
  
   15.
  Базилевич вернулся к себе. Во время всей этой катавасией с Петровым он чувствовал себя вполне бодро. Но сейчас вдруг так сильно сжало в груди, что добравшись до кровати, буквально повалился на нее.
  Он лежал и прислушивался к боли. К счастью, она не усиливалась, но и не уходила, оставалась на каком-то одном уровне. В такие минуты он думал о том, что любой приступ может стать последним. С одной стороны скоропостижная смерть - это дар божий, человек уходит в другой мир мгновенно и почти без мучений. С другой - Базилевича почему-то смущало быстрота этого перехода. Ничего нельзя успеть, ни с кем проститься, ни у кого попросить прощения, никому не дать напутствий. И вообще, в такой ситуации от тебя ничего не зависит. Вот Петров вполне мог сегодня умереть, а потом разбирай его дела, копайся в его вещах. А он, Базилевич хочет все подготовить, все, что надо и кому надо, оставить. Он и без того чересчур жил спонтанно, не хватало только и скончаться в том же стиле.
  Боль слегка отпустила, и он вздохнул с облегчением. Можно надеяться, что не сегодня. А ему очень не хочется, чтобы это произошло сейчас. Особенно после неожиданной встречи с Псурцевым, он просто обязан с ним выяснить все отношения, завершить некогда прерванный диалог. Хотя бы из памяти к Дмитрию Тузову; он был одним из их преступной группы, как фигурировали они в следственном деле, которое так же вел Псурцев. И Дима тоже был осужден, но в отличие от двух других не дожил до освобождения. У него из их трио было самое слабое здоровье, вот его и не хватило, чтобы выдержать суровый лагерный режим.
  Базилевич снова вернулся к своей мысли, которая занимала его, как минимум, весь последний год, а то и дольше. Он уже не помнил того момента, когда она впервые зародилась в нем, зато прекрасно помнил, как она быстро и глубоко укоренилась в сознании. Эта мысль называлась эвтаназией.
   Базилевич вдруг тогда ясно осознал, что это самый лучший выход из ситуации. Не надо ждать, когда смерть придет за тобой, можно самому иди к ней на встречу. И не тогда, когда она захочет это сделать сама, а когда ты почувствуешь, что настал момент, когда тебе целесообразно расстаться с жизнью. Он хорошо помнил, как долго и мучительно умирал его отец; разбитый инсультом он семь лет лежал без движения, без способности членораздельно изъясняться. За мужем ухаживала его жена - мать Базилевича, и это стало для нее тяжелейшим испытанием. Из вполне здоровой женщины она буквально за год превратилась в больную с целым букетом хронических заболеваний. Она стоически переносила свой удел, не жаловалась, редко просила сына о помощи. Но он видел, в какую глубокую трясину безнадежности она погружалась, как быстро истощались ее силы.
  Как мог он, Базилевич, помогал матери, но у него было тогда масса самых разных дел, и времени катастрофически не хватало. Он понимал, что выходом для всех явилась бы смерть отца. По большому счету он был уже не человек, а только беспомощное тело, которому к тому же становилось все хуже. Но вот старуха с косой, несмотря на это, все не появлялась. Пришла она за своей добычей только через семь лет, но было уже поздно, маме это не помогло, через полгода и ее не стало.
  Вот тогда Базилевич и решил, что не допустит, чтобы его сын так же мучился, бессмысленно ухаживая за безнадежно больным отцом. Если ты понял, что все надежды вылечиться испарились, умри, тихо, спокойно, без мучений. Человечество придумало столько средств и способов сделать это максимально легко и быстро. Так в чем же дело, почему подавляющее большинство из нас не уходят с их помощью, предпочитают мучиться? А вот он постарается уйти.
  Базилевич никому об этом не говорил, но в том числе по этой причине переместился в пансионат для пожилых. Дома он вряд ли бы решился закончить жизнь с помощью эвтаназии. Сын мог бы что-то заподозрить и помешать, да и сама домашняя атмосфера как-то этому не способствовала. Попробуй уйти добровольно оттуда, где все так привычно и дорого. А здесь в чужой обстановке это легче. По крайней мере, так кажется. Базилевич даже предполагал, что не стоит так уж долго откладывать, через недели две, максимум месяц можно приступать.
  Грудь окончательно отпустило, Базилевич почувствовал себя не только физически, но и психологически легче. Значит, можно попытаться заснуть. А завтра у него важный разговор с Псурцевым.
  
  16.
  Базилевич твердо решил, что поговорит с Псурцевым сразу после завтрака, но все пошло не так, как задумывалось. Вся их четверка появилась в столовой почти одновременно. К удивлению Базилевича пришел и Петров. Причем, выглядел он хотя и не самым лучшим образом, но вел себя спокойно. Сел за стол и начал есть, кажется, даже с аппетитом.
  Псурцев, как и предполагал Базилевич, на него не смотрел, как, впрочем, и на всех остальных, он ел свою порцию, не обращая ни на кого внимания. Но Базилевич был уверен в том, что все это не более чем притворство, что-то вроде игры на публику, на самом деле, как и он, бывший чекист напряженно думает об их встрече и о том, что последует за ней. Что ж, ждать осталось совсем недолго, мысленно пообещал ему Базилевич.
  Но все пошло иначе и виноватой этому оказалась Шумская. Она вдруг обратилась к Базилевичу.
  - Борис Аркадьевич, я слышала, как вы помогли нашему уважаемому Николаю Петровичу. Вы вели себя очень самоотверженно. Мне наша Лана сегодня утром обо всем рассказала. Не стану скрывать, я восхищаюсь вами.
  Слова бывшей актрисы застали Базилевича врасплох. В первые секунды он даже не знал, как реагировать на них. Он взглянул на Петрова, но у него был такой вид, что он не слышит о чем идет разговор. Возможно, так оно и было.
  - Что вы, Наталья Владиленовна, ничего особенного я не совершил, - возразил Базилевич. - Просто быстро позвал наш медперсонал. А вот наш врачи и медсестра как раз и помогли Николаю Петровича. И давайте больше не будем об этом. - Он красноречиво взглянул на Петрова.
  - Знаете, Борис Аркадьевич, после того, как вы появились среди нас, мне стало как-то спокойней, - продолжила Шумская. - Теперь я в надежных руках. В нашем положении это так важно чувствовать себя защищенной. Я же могу рассчитывать на вас?
  - Разумеется, все, что в моих силах, сделаю для вас.
  - Ловлю на слове. - Бывшая актриса даже зааплодировала. - А слабо вам, Борис Аркадьевич, прогуляться со мной по парку сразу после завтрака?
   Базилевич в некотором замешательстве посмотрел на нее, он не ожидал такого развития событий. Судя по всему, эта дама умеет брать быка за рога. Да и скорее всего, не только за них.
  - Конечно, с удовольствием составлю вам кампанию.
  Невольно он повернул голову в сторону Псурцева и впервые за завтраком встретился с ним взглядом. Глаза бывшего чекиста смотрели на него с откровенной насмешкой. Он явно пресек, что только что у Базилевича случился, хотя и небольшой, но все же облом.
  Они встретились через полчаса после завтрака у дверей в корпус. Шумская была без палочки, в красивом платье и с тщательно уложенными волосами. И Базилевич в очередной раз подумал, что в молодости она была чертовски привлекательной особой. Жаль, что года похитили почти целиком этот дар природы.
  - Пойдемте, Борис Аркадьевич, я вам покажу наш парк. Можно взять вас под руку.
  - Разумеется, Наталья Владиленовна.
  Они неторопливо зашагали по аллее.
  - Я очень рада, что вы у нас появились, - произнесла Шумская. - Сразу все что-то изменилось здесь.
  - Мне кажется, вы несколько преувеличиваете влияние моего появления, - возразил Базилевич.
  - Нисколько, Борис Аркадьевич, я знаю, что говорю. Мужчины - это мой конек, я сразу чувствую, если он настоящий. И еще ни разу в жизни в этом плане не ошибалась.
  - Вам можно только позавидовать. А остальные туту не настоящие?
  - Я уже вам говорила: нет. Петров вообще никакой, что он есть, что его нет, ни малейшей разницы.
  - А что вы скажите о Псурцеве? - С затаенным интересом он ждал ответа.
  Бывшая актриса, прежде чем ответить, взяла паузу.
  - Открою вам маленький секрет, я пыталась его разгадать. Даже заманивала как-то в свой номер, но он не пришел. - Она задумалась. - В нем скрывается нечто демоническое - так мне иногда кажется. Если у Петрова души вообще нет, то у него черная душа.
  - Почему так думаете? У вас есть для такого вывода основания?
  - Никаких. Я актриса, сыграла множество разных персонажей. И всегда старалась заглянуть в их души. Вот если бы мне выпало сыграть Псурцева, то там я бы увидела только мрак. Вы видели его глаза?
  - Пару раз, хотя обычно он их прячет.
  - Вот именно прячет, вы это заметили. Я это обнаружила сразу. И все же несколько раз удалось заглянуть ему в глаза. В них нет ни капли света. Что еще надо для вывода о том, что у него черная душа.
  - Интересное наблюдение, никогда не задумался о том, что это можно определить по глазам. А что вы видите в моих очах?
  - Вы светлый человек, хотя не все в вашей жизни складывалось благополучно, были и довольно темные периоды. Но они всякий раз проходили.
  - Что же с этой картиной можно в целом согласиться. Но неужели такие серьезные выводы можно сделать на основании только глаз?
  - Нет, конечно, не только, - улыбнулась Шумская. - Есть и другие приметы. Например, для меня важно то, что вы мне нравитесь, как мужчина. А мне всю жизнь нравились только самые достойные. В этом я тоже никогда не ошибалась.
  - Наталья Владиленовна, вы меня смущаете. Даже не знаю, что и ответить.
  - А вы не отвечайте ничего, придет время, ответ сам придет.
  - Будем надеяться. Вы мне обещали рассказать о парке.
  - А что о нем рассказывать, вы же сами все видите, какой он замечательный. Парк был предлогом выманить вас на прогулку.
  - Вот оно что. А вы коварная дама, с вами надо быть осторожным.
  - Вы правы в том, что когда-то мужчинам действительно надо было быть со мной осторожными. Они даже не замечали, как влюблялись в меня. Увы, эти времена прошли, - грустно вздохнула бывшая актриса. - Теперь я полностью безопасна. Кто полюбит больную старуху.
  Базилевич посмотрел на свою спутницу, и ему показалось, что она утомилась.
  - Не желаете ли вернуться. Мне кажется, мы хорошо погуляли и вполне заслужили отдых.
  Шумская ответила ему понимающим взглядом.
  - Давайте вернемся. Заглядывайте ко мне почаще в комнату, мне кажется, нам есть о чем поболтать.
  
  17.
  Базилевич испытывал сильное волнение, приближаясь к комнате Псурцева. Он постучался, дверь отворилась мгновенно. Псурцев стоял на пороге и смотрел на непрошенного гостя.
  - Я ждал, что вы придете раньше, - вместо приветствия усмехнулся Псурцев.
  - Все никак не получалось, - ответил Базилевич. - Получается, вы ждали моего прихода?
  - Я давно уже ничего не жду, - снова усмехнулся Псурцев. - Пройдете?
   Базилевич молча переступил через порог.
  - Садитесь, где пожелаете, - предложил Псурцев. - А я с вашего разрешения займу свое любимое кресло. Мне нравится в нем сидеть, нисходит успокоение. В нашем возрасте это совсем немаловажно. - Он сел в кресло, укрыв ноги пледом.
  Базилевич устроился на диване. Он смотрел на хозяина комнаты и думал, как же разительно он переменился с момента последней их встречи. Впрочем, с ним, Базилевичем, произошли не меньшие перемены. Означает ли это то, что они превратились совсем в других людей? Или сменилась только внешняя оболочка, а суть осталась неизменной?
  - Мы будем сидеть и молчать, - подал голос Псурцев. - В таком случае, я бы предпочел остаться один. Мне так комфортней.
  - Молчать не будем. Договорим то, что тогда не договорили.
  - Зачем? - покосился на Базилевича Псурцев. - Столько времени утекло. Тогда мы были молодыми, теперь старыми, все изменилось, все потеряло былое значение. Не лучше ли прожить оставшиеся нам годы как можно безмятежней. Старость - время спокойствия. Разве не так?
  - Не так, - решительно произнес Базилевич. - Пока событие не завершено, даже если этого всего лишь разговор, пространство остается открытым и требует завершение. А срок давности значения не имеет.
  - С чего вы это взяли?
  - Я это всегда чувствовал, даже когда забывал о том, что происходило тогда между нами. Более того, я уверен, что и вы испытывали нечто похожее. Ответьте только честно.
  - Ну, хорошо, да меня изредка посещали такие ощущения. Ну и что? Вы и не представляете, сколько дел у меня осталось незаконченными. Предлагаете бегать по свету в поисках людей, чтобы завершить?
  - Это был бы идеальный вариант, но, как известно, идеал не достижим. Но мы-то с вами здесь встретились, так что и искать не надо. Это ли не свидетельство тому, что сам Бог велел завершить наши отношения.
  - Так вы выступаете от имени Бога? - насмешливо поинтересовался Псурцев.
  - Кто ж знает, но не исключено. Бог сам редко вмешивается в людские дела, обычно он это поручает кому-то из живущих. Правда, мало кто из них об этом догадывается.
  - Но вы уж точно взяли Его миссию на себя. Не слишком ли самонадеянно?
  - Не слишком, Валентин Глебович. Кто-то же должен это сделать. К тому же я по профессии математик, а многие считают, что математика - это язык Бога. Хотя к нашему спору это вряд ли относится.
  Псурцев едва ли не впервые повернулся всем корпусом к Базилевичу.
  - У меня всегда было плохо с математикой. К счастью моя работа требовала ее знаний в самом минимальном объеме. Я предлагаю вам, давайте завершим все наши разборки и установим между нами нейтралитет. Вы меня не трогаете, а я вас. Самое лучшее - это вообще нам не общаться, насколько это возможно.
  Базилевич отрицательно покачал головой.
  - Это не решение проблемы, мы только ее усугубим. У каждого из нас усилится внутренний монолог, он будет звучать почти непрерывно и мучить. Это обман самих себя.
  - Вас не переспоришь. Ладно, если так, то давайте поговорим. - Псурцев задумался. - У меня было странное предчувствие, что однажды мне этого не избежать. - Он посмотрел на висящие на стене часы. - Только не сейчас. Через полчаса идти на обед. А не хочется портить аппетит нашей дискуссией. Вы не против сделать перерыв на еду?
  - Обед - это священно. Пусть будет небольшой перерыв.
  
  18.
  Базилевич чувствовал, что разочарован, не таким он предполагал первый их разговор. Он много раз прокручивал его в голове, а на деле он оказался совсем другим. Он был вынужден признать, что по сути если и не проиграл их первый поединок, то он в лучшем случае завершился вничью. Псурцеву удалось не просто навязать ему свой взгляд на вещи, но и посеять в его душе сомнения. А может, бывший чекист прав в том, что после стольких лет нет смысла возвращаться в прошлое, воскрешать его зыбкие тени? Все это давно ушло в небытие, умерших не оживить, а живым лучше всего сохранять спокойствие души и тела. Да, боль от гибели в лагере его любимого друга Дмитрия Тузова окончательно не прошла, рана не полностью зарубцевалась, но ведь и былой остроты тоже нет. Так, саднит помаленьку, но даже его лицо уже он представляет не четко. Да и выглядел бы Дима сейчас совсем иначе, чем полвека назад. Даже невозможно представить, как. Достаточно того, что своего сына назвал его именем, тем самым сохранив о нем память.
  Внезапно Базилевич почувствовал, как всколыхнулись в нем воспоминания, причем, таких ярких картин у него не было давно. Все отмечали, что Тузов подавал очень большие надежды, как математик, он был талантливее всех, в том числе и его, Базилевича. Интеллекту Димы завидовали и друзья и недоброжелатели, правда, по разному. Но мало кто знал, что он еще писал замечательные стихи. То была настоящая поэзия - тонкая, лирическая, переливающаяся эмоциями и чувствами.
  Об этом его даре знали считанные единицы, Тузов его не афишировал, скорее, наоборот, стеснялся и скрывал. Но Базилевич не сомневался, что рано или поздно поэтический талант друга вырвется наружу, и мир получит не только выдающегося математика, но и обретет большого поэта.
  Он активно агитировал Дмитрия отправить свои стихи в издательства и журналы, и почти его убедил. Но не хватило буквально несколько дней, чтобы это случилось; Тузов уже начал готовить подборку своих произведений. Но арест навсегда разрушил эти планы. Потом, когда Базилевич освободился, он как-то заглянул к родителям погибшего друга, он. Базилевич, был тогда влюблен в свою будущую жену, и у него возникло желание снова почитать его стихи. Он был уверен, что они сохранились в доме его родителей.
  Но к изумлению Базилевича, выяснилось, что они не знали, что их сын сочинял стихи, он хранил от них это в тайне. Для них это стало откровением. Вместе они искали черновики, но ничего не обнаружили. Родители припомнили, что после ареста, сотрудники КГБ провели в их доме обыск, и изъяли все бумаги Дмитрия. И, скорее всего, включая стихи. И какая их дальнейшая судьба, неизвестно.
   Базилевич тогда предпринял попытку найти эти сокровища. Он понимал, что рискует, но обратился в КГБ с просьбой вернуть родителям стихи сына. Но получил ответ, в котором было коротко, но максимально ясно написано: никаких стихов у них нет. Базилевич не сомневался, что это вранье, но бороться с могущественной организацией возможностей у него не было. Еще хорошо, что она не предприняла против него никаких новых мер; за такое обращение можно было и поплатиться.
  Нет, в память о друге он не может все так оставить, как есть. Конечно, ему этим не поможешь, но есть же в мире высшая справедливость. Да, она далеко или скорее расположена высоко, но это не означает, что ее не следует добиваться. Скорее, наоборот, именно по этой причине она должна быть восстановлена.
  Базилевич не сомневается, что судьба не случайно привела его в этот пансионат, подстроила встречу с Псурцевым. Именно с целью ее достижения, а иначе все не имеет смысла.
   Базилевич ощутил, что ему стало легче. Он преодолел умело посеянное Псурцевым сомнение, и теперь понимает, что не должен отступать. Покой даже в их возрасте нельзя добиваться такой ценой. Этот раунд должен быть сыгран, а он в нем - победить. Хотя, что понимать под победой, это тоже еще предстоит выяснить.
  
  19.
  После обеда медсестра пригласила Базилевича на прием к врачу. Полянцев осмотрел его, измерил давление, пощупал пульс, попросил Лану сделать ЭКГ. Довольно долго изучал полученный график. Потом как-то грустно посмотрело на пациента.
  - Плохо? - спросил Базилевич.
  - Не так, чтобы плохо, но и не совсем хорошо. Вам надо крайне осторожно себя вести, неукоснительно соблюдать все мои предписания, но главное - не волноваться. Пребывать постоянно в спокойствии. Это провоцирует приступы. Пока вы тут, они были?
  - Вчера болело сердце.
  - Сильно?
  - В общем, да.
  - И вы никому не сообщили, не вызвали дежурного врача?
  - Нет. Постепенно стало проходить и прошло.
  - Борис Аркадьевич, вы же понимаете, однажды не пройдет. Когда начинает сжимать в груди, сразу приглашайте к себе врача. Важно как можно раньше купировать приступ. Ну, почему вы себя так ведете? Вы же не умирать сюда приехали, а жить. Если все будете делать правильно, жизнь продлится еще долго. Вы образованный человек, послушайте, что я вам скажу. Чаще всего смерть наступает из-за трепетания желудочков или их фибрилляции. Развивается приступ внезапно и может сопровождаться общей слабостью и головокружением, частым дыханием, потерей сознания, отсутствием сердечных сокращений. При немедленном оказании медицинской помощи можно спасти больного. Если же в первые минуты помощи не будет, разовьется кома. А это конец. Вам нужно уяснить то, что я сказал, и постоянно об этом помнить. И при первых признаков недомогания, вызывать врача.
  - Спасибо, Евгений Викторович, за информацию, она очень полезна, непременно приму ее к сведению.
  - И все?
  - А что еще?
  Полянцев задумчиво посмотрел на Базилевича.
  - Я не могу понять, Борис Аркадьевич, вы хотите жить или умереть? Вы меня внимательно выслушиваете, при этом создается впечатление, что мои рекомендации не собираетесь выполнять. Или я ошибаюсь?
  - Честно?
  - Желательно.
  - Я и сам не знаю.
  - Это как вас понимать?
  Теперь задумался Базилевич.
  - Я сам постоянно задаю себе такой вопрос: чего я больше хочу - жить или умереть? И не могу ответить. Точнее, не так, я то отвечаю, что хочу жить, то - хочу умереть.
  Врач внимательно посмотрел на него.
  - От чего же зависит ответ, Борис Аркадьевич?
  Базилевич пожал плечами.
  - От ситуации, настроения. Иногда даже от погоды. Для самого себя я это называю пограничной ситуацией. Мне не хочется болеть, мучиться, страдать, становиться беспомощным, полностью зависимым от чужой заботы. В общем, превратиться в беспомощного старичка. В эти моменты я думаю, что это уже не состояние полноценного живого человека, а состояние умирающего. Я знаю, оно может продолжаться долго, но какой в нем смысл? Пытаюсь его найти, и не нахожу. Это самое бессмысленное состояние, в котором может только пребывать человек, когда он уже не жив, но еще и не мертв. Вот я и думаю, а зачем в нем находиться, не лучше ли его как можно быстрее проскочить? Согласитесь, Евгений Викторович, что усилия медицины часто направлены на то, чтобы больной оказался именно в таком положении. Разве не так?
  - В общем, так, - не слишком охотно согласился Полянцев. - Но не от того, что мы это хотим, а потому что по-другому не получается.
  - Я такое состояние называю предсмертием, - заметил Базилевич.
  - Интересный термин, - вдруг произнесла внимательно слушавшая разговор Лазутова. - Даже странно, что его не использует медицина.
  - Когда я занимался наукой, любил придумывать разные термины и частенько это делал. Пару из них стали официальными.
  - Это большое достижение? - спросила медсестра.
  - Может, не самое большое, но достаточно важное. Далеко не всем ученым удается вписать себя таким образом в науку. Впрочем, ради справедливости следует заметить, что эти термины используют не часто, так как они относятся к весьма специфическим областям.
  - Вряд ли мне удастся достичь такого в медицине, - проговорил Полянцев.
  - Поверьте, это не самое важное.
  - А что тогда?
  - Знать, что никогда не совершал подлостей.
  - Да? - удивился врач. - Это, конечно, важно... - Он вдруг замолчал. - Мне всегда казалось, что самое в жизни важное - это стать хорошим профессионалом.
   Базилевич отрицательно покачал головой.
  - Наверное, в молодости я тоже так думал, но с течением времени понял, что это важнее. От этого зависит гораздо больше. Быть профессионалом и негодяем - омерзительно. По крайней мере, лично я пришел именно к такому выводу.
  - А таких людей много?
  - Много. Уж точно немало. Пожалуй, я пойду, хочу немного отдохнуть.
  - Хорошо, только скажите, как вы себя чувствуете? - спросил Полянцев.
  - Нормально. Знаете, наш разговор меня даже взбодрил. Надеюсь, положительные эмоции мне полезны.
  - Они всем полезны, - подтвердил Полянцев. - А при вашей болезни - особенно. С завтрашнего дня Лана всякий раз перед завтраком будет навещать вас, и исследовать ваше самочувствие. Так что не удивляйтесь, когда, едва проснувшись, увидите красивую молодую женщину. Здесь так принято. Это тоже благотворно влияет на человека.
   Базилевич невольно взглянул на медсестру.
  - А это для вас не обременительно, Лана? - спросил он.
  - Это моя работа, Борис Аркадьевич.
  - Тогда буду с нетерпением вас ждать, - ответил Базилевич.
  
  20.
  Базилевич решил снова отправиться к Псурцеву. Им вдруг овладело боевое настроение; если первый раунд их битвы он проиграл или в лучшем случае свел в ничью, то теперь желал непременно выиграть. Он вышел из комнаты и тут же наткнулся на Шумскую. Опираюсь на палочку, она явно направлялась к нему.
  - Наталья Владиленовна, вы ко мне? - спросил он.
  - К вам, Борис Аркадьевич. Очень вдруг захотелось с вами поговорить. Вы не против?
  - Нет, конечно, буду только рад, - не совсем искренне ответил он. - Проходите ко мне.
  - Спасибо, но я хотела вас пригласить к себе. Для вас это, надеюсь, не составит труда?
  - Буду рад вас навестить.
  - Если можно, то прямо сейчас. Надеюсь, я не нарушаю ваши планы. Вы куда-то хотели пойти.
  Базилевич про себя тяжело вздохнул, его поединок с Псурцевым в очередной раз откладывается. Но Шумской он не может отказать.
  - Хотел прогуляться. Но с удовольствием изменю маршрут и отправляюсь к вам.
  Комната бывшей артистки поразило его. Стены были увешены старыми афишами, фотографиями, какими-то грамотами и благодарностями. Он стал внимательно рассматривать этот вернисаж.
  - Это главное, что я захватила с собой из дома, - пояснила она. - Ну, еще, само собой, разумеется, пять чемоданов вещей. И, как оказалось, большинство из них мне уже не нужны. А вот на все это я постоянно смотрю. Эта память о моей жизни: спектакли, в которых играла, люди, с которыми была знакома. Здесь, кстати, много знаменитостей, вы должны их знать.
  - Разумеется, я их узнаю, - подтвердил Базилевич. Это было отчасти правдой, некоторых он действительно узнал, но большинство ему были не знакомы. Но он не стал говорить об этом хозяйке комнаты.
  - Устраивайтесь поудобней, - пригласила Шумская. - Хотите чаю с печеньем?
  - Не откажусь. - Чаю Базилевичу не хотелось, но он опасался, что своим отказом обидит бывшую актрису.
  Шумская включила чайник, а на стол поставила вазочку с конфетами и пачку печенья. Затем села в кресло.
  - Устала, - призналась она.
  - Вы не беспокойтесь, я сам разолью чай, - поспешно проговорил Базилевич.
  - Буду вам признательна. - Ее голос прозвучал грустно. - Почему-то именно сегодня мне очень захотелось с вами поговорить. Я ведь не знаю, наступит ли для меня следующий день.
  - О чем вы говорите, Наталья Владиленовна, вам еще жить и жить.
  Шумская задумчиво посмотрела на него, словно решая, можно ли доверять его словам.
   - Борис Аркадьевич, чайник вскипел, - произнесла она.
  Базилевич подошел к столу и разлил чай по бокалам. Один из них подал Шумской.
  - Спасибо, - поблагодарила она. - Помните у Пушкина: "Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем". Когда-то мне эти слова казались абстрактными, чересчур пессимистическими, теперь очень даже конкретными.
  - Наталья Владиленовна, умирают в любом возрасте.
  - Разумеется, но отличие в том, что в старом возрасте умирают обязательно, а в молодом - это исключение из правила, стечение обстоятельств. Уверенна, что вы прекрасно ощущаете разницу.
  - Скажите, что вас подвинуло сегодня на такие темы? Вроде день самый обычный.
  - Вы.
  - Я? - изумился Базилевич. - Не припоминаю за собой такой вины.
  - А это не ваша вина, это ваша заслуга.
  - Честно скажу, не очень вас понимаю.
  Шумская, словно подтверждая его слова, кивнула головой.
  - Я в вас влюбилась с первого взгляда.
   Базилевич испытал что-то вроде легкого шока. Ничего подобного он не ожидал услышать.
  - Влюбились, - растеряно повторил вслед за ней он, не представляя, как реагировать на ее признание и чем на него отвечать.
  Она снова кивнула головой. И вдруг впервые за разговор на мгновение улыбнулась.
  - Я всегда балдела от таких мужчин: высоких, статных, с красивыми породистыми лицами. И терпеть не могла невзрачные физиономии, как у нашего Петрова.
  - Не думал, что произвожу такое неизгладимое впечатление.
  Шумская внимательно посмотрела на него.
  - Все вы прекрасно знаете, дорогой, Борис Аркадьевич. Вы слишком для этого умны, чтобы вам не было бы известно о столь очевидных вещах.
  - Ну, хорошо знал, но не придавал этому значения. Я не был любвеобилен, мне хватало моей жены.
  - Это не меняет дело, - проговорила Шумская. - Вы главное не бойтесь, моя любовь ничем вам не грозит. Тем более, это и не чувство.
  - Что же тогда?
  - Воспоминание о нем. Будь моложе, я бы уже вовсю пылала, как костер. И вот тогда вам бы стоило поберечься.
  - Это успокаивает, - немного иронично произнес Базилевич.
  - Ценю вашу иронию, - ответила Шумская. - Что еще остается в нашем возрасте.
  - Мне кажется, еще есть немало всего.
  - Это только так кажется, - не согласилась бывшая актриса. - Наша жизнь давно уже потеряла всякое значение. По крайней мере, моя. Если что и осталось, то одни воспоминания. Но от них становится только горше, когда думаешь, как интересно, как насыщенно я жила. Играла в театре, снималась в кино, любила мужчин. Одних мужей у меня было аж три. Вот сколько у вас было жен?
  - Одна.
  - Наверное, с ней долго жили?
  - Почти тридцать лет.
  - Сочувствую. Так скучно всю жизнь жить с одним человеком, все время одно и то же. Извините, за нескромный вопрос: как вы занимались с ней сексом? Никакого разнообразия, разве не так?
  - Моя жена меня вполне удовлетворяла. Я не гнался за разнообразием. Для меня важнее были чувства.
  Несколько мгновений Шумская молчала.
  - Я была о вас лучшего мнения.
  - Извините, если разочаровал.
  Бывшая актриса махнула рукой.
  - Сейчас это уже не имеет значения, а даже лет двадцать назад я бы сильно огорчилась. Мой возлюбленный должен быть идеальным.
  - Но разве такой может быть?
  - Может, надо только искать. У меня был большой круг общения, я могла выбирать и мужей и любовников. Если вы бы только знали, с какими людьми я была знакома.
  - Можно только вам позавидовать.
  - Завидуйте, мне приятно. Еще чаю?
  - Спасибо, но пока достаточно. Вот конфетку съем.
  - Вы счастливый, вы можете есть конфеты, сколько хотите.
  - А вы нет? - удивился Базилевич.
  Шумская удивленно посмотрела на него.
  - Вы разве не знаете?
  - Не знаю, чего?
  - У меня сахарный диабет первого типа. Мне нельзя сладкое. И вообще, много чего нельзя. Это превращает мою жизнь в сплошное мучение. Всегда жутко любила сладости. Я вообще большой гурман, как раз люблю то, что мне очень вредно. Но иногда все равно ем. Евгений Викторович жутко ругается, говорит, что это подобно самоубийству, но я все равно не могу удержаться. Иначе жизнь теряет окончательно всякий смысл. Хотя прекрасно понимаю, что приближаю свою кончину. - Она вдруг наклонилась к Базилевичу. - Лучше получать удовольствие и умереть, чем не получать и жить. Я не в состоянии жить без наслаждений хоть в чем-то. Я иногда думаю, а стоит ли в таком состоянии продолжать эту волынку?
  Шумская замолчала и выжидающе взглянула на своего собеседника. Базилевич почувствовал, что исповедь бывшей актрисы несколько смутила его. И дело было даже не в том, что в некоторых моментах она показалась ему чересчур откровенной; он вдруг понял, что Шумская подсознательно хочет возложить на него ответственность за свою судьбу. Она желает, чтобы он решил или хотя бы посоветовал в нужный момент, как распорядиться ей своей жизнью, или помог принять решение, как ее завершить. Но не слишком ли это для него большая ответственность?
  - Я понимаю вас, Наталья Владиленовна, но давайте не спешить с принятием столь важного решения, - тщательно подбирая слова, произнес Базилевич. - Я понимаю, наступает момент, когда такой вопрос встает перед человеком. Но не будем забывать, что у каждого только одна жизнь; если ее прервать, то дальше нас ничего не ждет. Это полный обрыв и забвение всего. А стоит ли его приближать? Да, это неизбежно, но в какой момент? Возможно, это главное, что предстоит решить.
  - Я не до конца поняла, что вы только что сказали, но слушать вас мне приятно. Знаете, что я вам скажу: всю жизнь я терпеть не могла ничего откладывать. Если мне нравился мужчина, то хотела отдаться ему в ту же ночь. Никогда не понимала, зачем тянуть, чего ждать. Ради соблюдения приличия? Или, чтобы не совершить ошибки. Но это же смешно, ее можно совершить и после года знакомства. И так в любом деле. Такая уж у меня натура.
  - Я буду иметь это в виду, Наталья Владиленовна.
  - Можно вас попросить об одолжении, когда мы одни зовите меня Наташей. Терпеть не могу этого официоза.
  - Хорошо, Наташа. Тогда вы меня Борисом.
  - Уже лучше, - улыбнулась Шумская. - Наверное, я вам надоела со своими старческими откровениями?
  - Ничуть.
  - Вы настоящий джентльмен, Борис. Вашей жене повезло. Что с ней случилось?
  - Она умерла несколько лет назад.
  - С какого-то момента я стала думать: умереть - это вновь стать счастливой. Поэтому не стану выражать вам сочувствие.
  - Эта рана почти уже зарубцевалась. А можно задать вам один не совсем скромный вопрос?
  - Больше всего в жизни я любила не скромные вопросы.
  -Спасибо. Почему вы оказались тут?
  - Хотите узнать, - задумчиво произнесла Шумская.
  - В том случае, если не захожу за красную линию.
  - Я расскажу. Тем более история совсем короткая. У меня скончался третий муж. Я жила в его квартире, точнее, в небольшом, но уютном коттедже. И когда вскрыли завещание, то оказалось, что он не оставил мне ничего.
  - Можно узнать, почему?
  Шумская некоторое время молчала.
  - В свое время я ему изменяла, он узнал об этом, я сильно каялась, он меня простил. Это я так тогда думала. Но он был человеком злопамятным, и затаил обиду. И с помощью завещания решил мне отомстить. Он завещал наше жилье своим двум детям от первого брака. А я не получила ни копейки.
  - Грустная история, - заметил Базилевич. - Что же последовало дальше?
  - Его дети потребовали от меня освободить коттедж. А никого другого жилья у меня не было. Оставалось только идти на улицу.
  - Но вы оказались тут.
  - Да, Борис. Его дети предложили мне компромисс: они будут оплачивать мое пребывание в любом пансионате для престарелых до конца моей жизни, плюс дадут некоторую сумму на карманные расходы. Выбора у меня не было, и я оказалась тут. Вот, собственно, и все.
  - Возможно, это не самый худший вариант, Наташа.
  - После нашей встречи я тоже начинаю так думать.
  - С вашего разрешения я откланяюсь, произнес Базилевич.
  Шумская кивнула головой.
  - Я очень рада, что вы, Борис, оказались здесь среди нас.
  
  21.
  Шумская осталась одна. Некоторое время сидела неподвижно в кресле, затем встала, подошла к стене, на которой висели фотографии и афиши. Сколько раз она их уже разглядывала, помнила все наизусть, но снова и снова возвращалась к ним. Это было ее прошлое, которое являлось намного важнее настоящего. Иногда, когда она смотрела на эту галерею, ею овладевали такие тягостные чувства, что пропадало всякое желание дальше жить. Какой в этом смысл, если нет и уже не будет всего того, чем были наполнены те далекие годы. Страшная пустота разверзлась перед нею в виде огромной пропасти, в которой было страшно заглядывать. Но и не заглянуть в нее она тоже не могла, ведь это то, что ее поджидает. А потому периодически она ощущала желание подойти к самому краю и заглянуть, что там, внизу.
  Но сегодня после общения с Базилевичем что-то неуловимо изменилось в ней, появилась какая-то слабая надежда. Хотя конкретно на что, она до конца не понимала. Ясно, что он человек не из ее круга, что он далек от тех интересов, которыми она жила всю жизнь, но в данной ситуации это совсем не имеет значения. Он ей нужен в качестве прилива дополнительной энергии, он способен придать ее существованию хоть какой-то смысл. Она всегда искала его в любви и в искусстве, хотя часто не могла определить, что для нее важней. Скорее всего, понять это было нереально, любовь и искусство являлись для нее сиамскими близнецами, без которых она не могла существовать. А сейчас она начисто обделена и тем и другим, и это лишает ее почти полностью жизненных сил. Да, она пытается поддерживать свой статус, старается выглядеть хорошо, насколько это возможно в ее возрасте и с ее здоровье, каждое утро, как священник с молитвы, начинает с нанесением макияжа. Но при этом с ужасом взирает на себя в зеркало; это морщинистое лицо не может принадлежать ей. Но именно ей оно и принадлежит.
  Как же она постарела, хотя столько лет тратила огромные деньги на самую дорогую и самую лучшую косметику, на пластические операции. И ничего не помогло, возраст оказался сильней всех этих мазей и процедур. Он сделал свое мерзкое дело, состарил ее до полного неприличия, коварно проник в ее тело болезнями. Иногда она думает: если это не наказание, так что? Непонятно, почему так все ужасно устроено, что если ты не умер молодым, то обязательно тебя накроет старость со всеми ее мерзостями и миазмами.
  Всю жизнь она олицетворяла себя с профессией актрисы, но однажды осознала, что уже не может играть, ее начали подводить и память, и тело. Это стало настоящей катастрофой, но у нее хватило мужества уйти самой, не ждать, пока ее попросит руководство театра. Но когда она в последний раз шла по его вестибюлю к выходу, то дала себе слово, что больше никогда сюда не вернется, никогда не посмотрит ни один спектакль.
  Так было и с любовью; смерть последнего мужа перечеркнул тему мужчин в ее жизни. По крайней мере, в этом она была тогда убеждена. Ей казалось, что ни какие чувства, ни на какие телодвижения в этом направлении больше не способна. Что-то внутри оборвалось и выгорело. И дело было даже не в почившем супруге; кончину его она перенесла достаточно легко, она не стала для нее огромной утратой и трагедией. Дело заключалось в другом, она ясно осознавала, что и с этой темой покончено навсегда. Она вышла из возраста, и на нее никто больше не взглянет ни с нежностью, ни с страстью; для этого требуется товарный вид, а он целиком утрачен. Да и внутри все меньше сил на горение и кипение.
  Тогда она впервые ощутила, что остыла, словно потухший вулкан. Даже поначалу слегка обрадовалось; по крайней мере, одной заботой меньше. Но вскоре поняла: заботой может быть и меньше, зато ужасной пустоты - больше. Если в внутри человека перестают пылать страсти и влечения, то он перестает жить. Чисто биологическое существование продолжается, но оно теряет всякий смысл, остается лишь оболочка без души. И ей она не то, что совсем не нужна, она просто не представляет, что с ней делать, как жить в таком, по сути новом и страшном обличье?
  Шумская знала, что многие ее ровесники пыталась найти новое осмысление этого этапа жизни: ходили на экскурсии, читали книги, смотрели фильмы, посвящали себя без остатка внукам. Но внуков у нее не было, так как в свое время не озаботилась рождением детей, считая, что они станут помехой ее карьеры. Постоянно откладывала их появление на свет, а потом и вообще забила на это дело. Ей было хорошо и без отпрысков, они бы только мешали привычному образу жизни. А когда опомнилась, было поздно. Все же остальное ее просто не интересовало. Она понимала, что это плохо, что она сама себе отказывала в обретение хоть какого-то в жизни смысла, но заставить себя увлечься чем-нибудь из этого перечня была не в состоянии. Все это было не ее, не для нее. Кроме искусства и мужчин больше ее ничего по-настоящему не волновало.
  Между тем, ее знакомые, словно встав в очередь, уходили в мир иной, и одиночество превращалось в фатальное состояние, когда не с кем перемолвиться даже словом, когда некому позвонить. И тогда подступало отчаяние, с которым невозможно было справиться. Оно буквально заполняло все окружающее пространство, отнимало все силы и не оставляло ни малейшей надежды. И когда вопреки своей воли вдруг оказалась в пансионате, то даже обрадовалась. Возможно, тут ей будет не так одиноко, жизнь перестанет казаться бескрайней пустыней. Вокруг ее будут люди, и этот круг общения станет для нее спасательным кругом.
  Но к своему ужасу она вскоре убедилась, что и в пансионате для нее мало что изменилось, она оставалась такой же одинокой и никому не нужной. Не считать же врача и медсестру, которые занимались ею только в силу своих служебных обязанностей. Все, кто ее окружал, были для нее абсолютно чужими. Даже общаться с ними не хотелось; это не приносило никаких позитивных эмоций. Скорее наоборот, отчуждение создавало дополнительный негативный фон. Но теперь ее посетила надежда, новый постоялец дал ей ее. Она даже внутри вся встрепенулась. Конечно, ни о какой любви между ними не может быть и речи - не тот возраст, но симпатия, общение - это тоже немало. Есть о ком думать, встрече с кем ожидать, с кем интересно провести время, поговорить неважно даже на какую тему, важен сам факт разговора.
  Конечно, она сегодня вела себя крайне несдержанно, поведала ему кое-что лишнее, но нисколько об это мне жалела, наоборот, была довольна от своей откровенности. Она видела изумленное выражение его лица, но ее это скорее радовало, чем огорчало. Он по-своему мил и импозантен, будь они оба моложе лет на двадцать, то эту ночь провели бы вместе. Даже если у него и не было таких поползновений, она бы добилась своего. Не припомнит, чтобы кто-то ей в этом хоть раз отказал. Хотя нет, пару случаев все же имели место, но это так мало, если посчитать, сколько их было всего.
  Эта мысль заставила Шумскую улыбнуться, но всего лишь на секунду. Ей вдруг стало не очень хорошо, захотелось немедленно прилечь. Что она поспешно и сделала. Все равно, это лучше, чем все, что было тут до появления Базилевича, мелькнула мысль перед тем, как погрузиться в сон.
  
  22.
  Общение с Шумской навело Базилевича на одну мысль, которую он решил озвучить за ужином. Она ему показалась очень полезной. Правда, он не знал, как воспримут его предложение другие сидящие за столом, но он надеялся их убедить. Для этого, как ему казалось, у него есть убедительные аргументы.
  Как обычно за столом царила не то, что мрачное, скорее угрюмое настроение. Каждый был погружен в самого себя. Даже Шумская самая коммуникабельная из всех вместо общения молча поглощала свою еду. Правда, периодически бросала на Базилевича загадочные взгляды. В былые годы он подумал бы, что она намерена его соблазнить; таких попыток в его жизни насчитывалось, как минимум, несколько. Но в их возрасте это выглядит как-то уж чересчур запоздало. Да и сама она совсем недавно ему призналась, что ее отношение к нему не любовь, а только воспоминания о ней.
  Так как половина ужина уже прошло, все доедали основное блюдо и вот-вот должны были перейти к десерту, Базилевич решил, что пора приступать к задуманному. Откладывать свою затею на завтра не хотелось.
  - Друзья! - произнес он, поочередно смотря на каждого из сидящих за столом. - Понимаю, что ужин - это священная корова, но прошу уделить мне немножко внимания. Я тут совсем недавно, но уже понял, что в наших взаимных отношениях надо что-то менять. Уж больно мы с вами разобщены. Вот я и задумался, как это можно изменить.
  Базилевич заметил, что все действительно перестали есть и уставились на него.
  - Я с вами, Борис Аркадьевич, целиком согласна, - первой подала голос бывшая актриса. - Мы, в самом деле, как-то ведем себя странно, каждый сам по себе. И как вы хотите изменить наше поведение?
  - Ничего особенного не предлагаю, просто я подумал: раз мы собрались за столом все вместе, то давайте организуем что-то вроде кружка. Будем раз в день собираться, пить чай с чем-нибудь вкусным, разговаривать. Можно во что-нибудь играть.
  - И во что? - спросил Псурцев.
   Базилевич повернул в его сторону голову.
  - Да во что угодно, например, в карты. Думаю, все умеют играть в дурака?
  - Уверена, что все, - за всех ответила Шумская. - А знаете, Борис Аркадьевич, мне нравится ваша затея. У меня в голове возникало что-то подобное. Не вижу никаких препятствий. Предлагаю, мою комнату сделать нашей штаб-квартирой. Обещаю превратить ее в уютное местечко.
  - Она и без того у вас уютная, Наталья Владиленовна, - заметил Базилевич.
  - Нет пределу совершенства, - улыбнулась Шумская. - Мне давно хотелось заменить казенные шторы на свои, что привезла из дома. Да не было стимула. А теперь он появился. Надеюсь, мужчины мне помогут?
  - Конечно, поможем, - от лица мужчин ответил Базилевич. - Никто же не возражает помочь прекрасной Наталье Владиленовне, - по очереди посмотрел он на Петрова и Псурцева.
  - Если надо, поможем, - ответил Псурцев. В его голосе не слышалось большого энтузиазма, но и нежелания этим заняться, тоже не прозвучало. Скорее его интонация была нейтральной.
  Это порадовало Базилевича, он опасался, что бывший чекист наотрез откажется от посещений их собраний. Но, кажется, он совсем не против. Хотя, что тут удивительного, ему скучно, как и всем остальным, так же не хватает общения, без которого любой человек даже самый замкнутый и нелюдимый долго не может.
   - А вы что скажите, Николай Петрович? - спросил Базилевич.
  - А что я, я не против, я как все, - пробормотал не слишком внятно Петров, словно бы застигнутый врасплох вопросом.
  - Подвожу итог, - сказал Базилевич. - Мы все согласны. Как назовем это мероприятие. Предлагаю - собрание.
  - А мне нравится пати, - предложила Шумская. - Звучит по-светски. А собрание, я помню, у нас были профсоюзные. Терпеть их не могла, сплошная скучища. Если могла, обязательно сбегала.
  - Пусть будет пати, - согласился Базилевич. - Предлагаю начать ужа завтра. На завтраке решим, во сколько соберемся на пати.
  Никто не возразил. Вот и замечательно, подумал Базилевич. Посмотрим, что из этого вылупится.
  
  23.
  Базилевич еще лежал в постели, когда в дверь постучали. Пришлось вскакивать с кровати и быстро облачаться в домашний халат.
  Пришла Лана. На ее лице сияла улыбка, впрочем, ему она показалась дежурной, а не искренней.
  - Борис Аркадьевич, доброе утро! - поздоровалась она. - Пришла вас проведать, узнать, как вы себя чувствуете? Да вы ложитесь, так вам будет удобней. И знаете, когда явлюсь к вам в следующий раз, вы не одевайтесь, открывайте, в чем спите. Так вам будет удобней. Не надо меня стесняться, я же медик.
  - Хорошо, - улыбнулся Базилевич, - так и сделаю.
  Медсестра кивнула головой.
  - Вы не ответила на мой вопрос, - сказала она.
  - На какой?
  - О вашем самочувствии.
  - А знаете, вечером и ночью чувствовал себя вполне сносно. Никаких болевых ощущений, как будто здоров. Это не часто случается. Даже не знаю, почему так. А вы что скажите?
  Лана внимательно посмотрела на него.
  - Это бывает довольно редко, обычно у тех, кто к нам поступает, в первое время ухудшается состояние. Евгений Викторович считает, что из-за стресса, людям трудно расставаться с привычной домашней обстановкой, тут же поначалу все кажется чужим. Это потом все привыкают. А как у вас? Вам тут трудно?
  - Как вам сказать, и да, и нет. Перед тем, как оказаться тут, я себя психологически к этому настраивал. Вообще, я давно предполагал, что однажды со мной это случится.
  - Странно, - удивилась Лана, - я заметила, что обычно люди стараются об этом не думать, что окажутся тут, до самого последнего момента.
  - Скорее всего, так и есть, но я всегда старался заглянуть в будущее. Знаете, Лана, предвидение помогает жить. А потому не исключал, что однажды это сможет произойти. И когда я принял такое решение, то отнесся к нему относительно спокойно. Считаю, это более разумны шагом, чем, если бы оставался дома. Я там был бы совсем один.
  - Какой вы мудрый человек, - с уважением произнесла Лана. - А вот у меня так не получается, ничего не могу предвидеть заранее, и все время совершаю неразумные поступки. Надо у вас поучиться, если не возражаете.
  - Буду только рад. Знаете, Лана, жизнь человека состоит из двух этапов: на первом он поглощает знания, накапливает жизненный опыт, а на втором - делится всем этим с другими. Если это происходит, то значит, жизнь сбалансирована, организована правильно. А вот если передать накопленное некому, то это сильно угнетает. Я уже давно вывел для себя некую теорию: в человеке должна постоянно функционировать система входа и выхода. Сколько входить, примерно столько же должно и выходить. Ничего не надо накапливать внутри себя; накопил, поищи, где и кому и куда можно отдать. Есть люди, которые все что не попаду, копят в себе и ничего не желают отдавать. Обычно они ограничены и скупы во всем. Когда я преподавал в университете, с этим проблем у меня не возникало; все, что знал и умел, передавал студентам. А вот когда перестал работать, сразу почувствовал какое-то внутреннее стеснение, что что-то не то, какая-то внутри закупорка. Может, и болезнь обострилась по этой причине.
  Лана серьезно посмотрела на Базилевича.
  - Очень даже может быть, - согласилась она. - Евгений Викторович большое значение в развитие любой болезни, как и в лечении, придает психологическим факторам.
  - Я вижу, для вас он является большим авторитетом, - заметил Базилевич. И увидел, как смутилась медсестра.
  - Вы правы, я его уважаю. - При этом ее голос прозвучал как-то немного странно, словно бы она в этом была до конца уверена. - Что-то я с вами, Борис Аркадьевич, заболталась, а нужно же вас осмотреть. Давайте начнем с давления.
   Из сумки Лазутова достала манометр. Базилевич послушно вытянул руку.
  - Давление немного повышенное, - сообщила Лана. - У вас правда ничего не болит? При вашем заболевании бывает аритмия и одышка.
  - Должен вас огорчить, Лана, в данный момент ничего этого не чувствую, - улыбнулся Базилевич.
  Медсестра кивнула головой и посмотрела на часы.
  - Я с вами провела время почти в два раза больше, чем должна. А мне еще к другим пациентам надо успеть. Но мне с вами очень интересно, нравится вас слушать и самой говорить.
  - Знаете, как считают французы, из каких принципов надо выбирать себе супруга?
  - Нет А и из каких?
  - Удовлетворяет ли вас будущий муж, как собеседник. Так что учтите на будущее.
  Лана на несколько секунд задумалась.
  - Никогда бы сама до этого не додумалась. А ведь это очень даже верно.
  - Это самый надежный критерий, - проговорил Базилевич. - Людей соединяет крепче всего не секс, и даже не любовь, а общение. Всегда помните об этом.
  Лана поспешно вскочила со стула.
  - Надо бежать. - Она сделала несколько шагов к двери и вдруг остановилась. - Борис Аркадьевич, а можно мне как-нибудь к вам зайти, просто поболтать в нерабочее время.
  - Конечно, Лана, заходите, буду только рад, - ответил Базилевич.
  
  24.
  За завтраком Базилевич посчитал, что не стоит ничего откладывать, раз решили собираться, почему бы это не сделать в самые ближайшие часы. Дождавшись, когда все более или менее насытятся, он заговорил:
  - Друзья, раз мы приняли единогласное решение начать, как сказала уважаемая Наталья Владиленовна, наши пати, предлагаю собраться через час. Если, конечно, ни у кого нет медицинских процедур.
  Он посмотрел по очереди на сидящих за столом, никто не возражал.
  - Молчание - знак согласия, - констатировал Базилевич.
  - Жду вас у себя, - подала голос Шумская. - Часа мне хватит, чтобы подготовиться к приему гостей.
  - Это очень любезно, Наталья Владиленовна, принимать всех на вашей стороне, - произнес Базилевич. - Но у меня есть предложение, было бы неправильно всю тяжесть приема возложить исключительно на единственную среди нас даму. Мне кажется, это надо делать по очереди, идти так сказать, по кругу. Это справедливо.
  - Совершенно верно, - согласился Петров.
  - Значит, так и будем поступать, - констатировал Базилевич.
  После завтрака Базилевич не стал возвращаться к себе, а решил прогуляться. Он в очередной раз обдумывал эту свою затею. Не слишком ли она рискованна? Для него это его последний в жизни научный эксперимент. Правда, до сих пор он занимался математикой, и если экспериментировал, то с формулами и вычислениями. А тут все-таки живые люди; есть все же некоторая разница. Не все могут согласиться с тем, что он намерен делать, для кого-то это может иметь негативные последствия. В старости, как и в молодости, человек становится очень хрупким и уязвимым. Правда, эта хрупкость и уязвимость разного свойства; в молодости это связано с еще неокрепшей психикой, в старости - с отсутствием сил для противодействия и нехваткой стойкости. Но стоит ли этого так уж опасаться, наоборот, эти слабости скорее играют в его пользу. То, что он хочет однажды предложить всем, как раз и вписывается в такую конфигурацию. Только надо всех к ней подвести.
  Базилевич вдруг почувствовал, что сильно устал. Внезапно появилась одышка, которой уже не было несколько дней, она сопровождалась учащенным сердцебиением. Только этого набора ему сейчас не хватает, он разрабатывает разные планы на жизнь, а все может случиться для него значительно быстрей.
  Базилевич сел на ближайшую лавку, постарался успокоиться. Он заметил, что если ему это удается, недомогание проходит быстрей. Конечно, не все болезни от нервов - это полная чушь, но здешний врач прав: если удается сохранять спокойствие - это облегчает справиться с недугом. И ровным счетом наоборот, когда он волнуется, приступ длится и дольше, и сильней.
  Некоторое время он сидел не просто неподвижно, но старался ни о чем не думать. В свое время он пытался заниматься медитацией, очищать голову от бесконечных верениц мыслей. Но это оказалось ему неподвластно, мысли упрямо не хотели покидать мозг, и бегали внутри него, как тараканы на кухне. Базилевич понял, что эта практика ему не зубам, он слишком привык много думать; этот процесс у него практически не прерывается. Даже во сне продолжается, хотя и в другом режиме. Базилевич называл его ночным.
  Иногда он ощущал физическую усталость от этого бесконечного потока сознания, но и отказаться, даже если бы смог, не захотел. Слишком много безмозглых человеческих существ вертелось вокруг него, и он даже сомневался, что их можно назвать людьми. Для них давно следовало бы выработать другое название, что-то вроде человек анатомический, потому что только анатомия и связывало их с человеком разумным. Во всем остальном они был ему прямо противоположны.
  Базилевич подумал, что эти мысли сейчас совсем некстати, в данной ситуации они не способны принести пользу. Он прислушался к своему организму. Кажется, отпустило, обрадовался он. Когда-то он радовался всполохам любви в своей душе, научным открытиям, предстоящим поездкам к морю, теперь в основном - когда пройдет боль. Старость - это громадное сужение всего, что есть в жизни. Сначала отпадает что-то одно, затем это уже происходит в массовом порядке и, наконец, остается узенький и мелкий ручеек желаний и стремлений. Но однажды иссыхает и он.
  Базилевич посмотрел на часы. Пора идти к Шумской. Посмотрим, как все получится.
  
  25.
  Его уже ждали. Собрались все, он даже этому немного удивился, опасался, что кто-то не придет. Почему-то ему казалось, что Псурцев проигнорирует их собрание, но он сидел со своим, как всегда, немного отрешенным видом. Когда Базилевич зашел в комнату, он даже не отреагировал.
  Зато отреагировала хозяйка.
  - Борис Аркадьевич, как хорошо, что вы явились. А мы уже все собрались и ждем только вас. Вы как главный в нашем кружке садитесь в это кресло, оно у нас будет самым почетным.
  - Наталья Владиленовна, спасибо за честь, но, думаю, будет лучше не назначать главного, пусть будут все равны.
  - А вот и не правильно, - живо возразила бывшая актриса. По ее виду было заметно, что она пребывает в хорошем расположении духа. - Если нет главного, все быстро рассыпается. Уж поверьте мне, я это прекрасно знаю, когда у нас в театре исчезал лидер, то все быстро рушилось. Поэтому, пожалуйста, не отнекивайтесь.
  Мысленно Базилевич согласился с ее словами, он и сам был такого же мнения, но опасался в их маленькой кампании навязывать себя в качестве лидера. Это может вызвать отторжение, в первую очередь у Псурцева. А без него вся эта затея во многом теряла смысл.
  Базилевич посмотрел на Псурцева, но тот, по крайней мере, с виду отнесся к словам Шумской безучастно, он все так же сидел с неподвижным лицом.
  - Раз никто не возражает, тогда займу это кресло, - произнес Базилевич. Он сел в него.
  - О чем будем беседовать? - поинтересовалась Шумская. - Я поставлю чай, так будет легче вести разговор.
  Она встала, слегка прихрамывая, прошла к столику и включила чайник. Затем вернулась на свое прежнее место и выжидающе посмотрела на Базилевича.
  - Мы тут все люди, прожившие долгую жизнь, - начал он, - но при этом у каждого из нас она была своя, непохожая на других. Каждый накопил свой уникальный опыт, которого нет ни у кого. Вот я и предлагаю поделиться им, поведать, что есть в загашнике. По-моему, это интересно. Как вы думаете, друзья?
  - А что, хорошая идея, - одобрила Шумская. - Многие артисты на склоне дней пишут мемуары. У меня, конечно, мой артистический путь не такой богатый, чтобы их сочинять, но кое-что все же имеется. Причем, немало пикантного. - Она бросила шаловливый взгляд на мужчин. - Я готова им поделиться. Я знаю, что вы это жутко любите. Вас хлебом не корми, только дайте послушать что-нибудь этакое.
  - Нам предстоят услышать интересные воспоминания, - улыбнулся Базилевич. - А вы что скажите, Николай Петрович?
   Петров бросил на Базилевича встревоженный взгляд.
  - Даже не знаю, что вам сказать, Борис Аркадьевич. Боюсь, вас разочаровать, никого богатого опыта у меня нет. Я всю жизнь провел на одной работе, как после института устроился, так больше не увольнялся. Только кабинеты менял, да и то не часто. А последние двадцать лет провел в одном.
  - Но это тоже по-своему интересно, никогда не встречал человека, проведшего всю жизнь на одной работе. Мне кажется, это весьма уникальный опыт.
  - Вы так думаете? - недоверчиво спросил Петров.
  - Зачем мне вас обманывать, наоборот, я хочу, чтобы все мы говорили только правду. Иначе все теряет смысл. Вы согласны со мной, Валентин Глебович?
  Псурцев неторопливо повернул голову к Базилевичу.
  - Не уверен, что это так уж интересно то, что вы предлагаете. Что же касается правды? А мы сами-то знаем, где она, а где ложь? Мой опыт говорит о том, что они так тесно переплетены, что отделить их невозможно. А потому стоит ли пытаться это делать сейчас? Только напрасно затратим силы и время.
  - А мне кажется, что вы преувеличиваете трудности, - возразил Базилевич. - Согласен, правда и ложь бывают тесно переплетены, но все же чаще отделены друг от друга. Вопрос в другом.
  - В чем же? - спросил Псурцев.
  - В желание человека провести эту разделительную черту. Если человек не хочет знать правды, то всегда будет жить в болоте сплошной лжи. Я могу понять, что когда он в активном возрасте, то ради выживания, достижения каких-то своих целей может много врать. Или вообще быть сплошным обманщиком. Но в нашей-то ситуации, когда нам уже не угрожают никакие ни потери, ни приобретения, почему бы не попытаться добраться до истинного положения вещей. Пока еще есть время, а ведь его с каждым днем все меньше.
  - Какая разница, в каком мы положении. А что если я вообще не хочу начинать этим заниматься. Мне, например, все равно, уйду ли я в мир иной, сказав всю правду, или останусь во лжи. Не вижу, что лично для меня от этого изменится. Даже похороны не будут пышней. Убедите меня в том, что это действительно имеет хоть какой-то смысл.
  - Мир изменится, причем, к лучшему, - заверил Базилевич.
  - И в чем же он изменится? - насмешливо посмотрел Псурцев на Базилевича.
  - Это невозможно ни заметить, ни определить, но правда очищает мир, а ложь его загрязняет. Иногда знание деталей только мешает увидеть картину в целом.
  - Вы не сможете никогда этого доказать. А слова можно произносить любые. Чаще всего они ничего не значат. Я в этом убеждался бесчисленное количество раз.
  - Слова - это символы, они отражают реальность, - не согласился Базилевич. - Только надо уметь их правильно интерпретировать. Я всю жизнь, кроме одного перерыва не по моей инициативе занимался математикой, и точно знаю, что каждое число обладает своим смыслом.
  - То число, а то слова, - не согласился Псурцев.
  - Слова те же числа, только выраженные иначе.
  - Даже не стану спорить, - пренебрежительно махнул Псурцев. - Являются ли числа словами или нет, меня это нисколько не волнует. Я так глубоко никогда не глядел и сейчас не собираюсь. Если мы намерены говорить только об этом, то, пожалуй, делайте это без меня.
  - Подождите, господа, - вмешалась Шумская. - Не стоит кипятиться и принимать поспешных решений. Давайте выпьем горячего чайку, он нас остудит. Никто не возражает?
  Возражений не последовало. Шумская было встала, чтобы разлить чай, но ее опередил Базилевич.
  - Наталья Владиленовна, вы сидите, я разолью чай.
  - Спасибо, это очень правильный поступок с вашей стороны. Чашки вон на той полке.
  Базилевич достал из указанного места четыре чашки, разлил по ним чай, и поставил перед каждым.
  - А вон там, - показала Шумская, - есть печенье и конфеты. Борис Аркадьевич, поставьте их на стол.
  Базилевич снова выполнил указание бывшей актрисы. Все стали пить чай.
  - А знаете, что я думаю, - вдруг в полной тишине, не считая легкого шума от хлебания чая, произнесла Шумская, - мне кажется, что Борис Аркадьевич прав. Мы уже в таком возрасте, когда не то, что грехи, преступления скрывать нет смысла. Все равно наказание за них неизбежно, если мы даже ничего такого не совершали. Вот, Борис Аркадьевич, как вы считаете, прелюбодеяние - это большой грех или даже преступление?
  - Смотря, как посмотреть, - промычал застигнутый врасплох вопросом Базилевич. - Все зависит от обстоятельств.
  - От обстоятельств? - задумчиво повторила она. - У меня было трое мужей, и всем им я изменяла. Причем, неоднократно. Что вы скажите на это, дорогой Борис Аркадьевич? И все остальные - тоже.
  - Мне кажется, речь в данном случае идет о моральной оценке, а не о классификации преступления, - насмешливо скривил губы Псурцев.
  Шумская повернула в его сторону голову.
  - А если я скажу, что один муж от этого умер.
  - Это как? - В голосе Псурцева послышался непритворный интерес.
  - У него было слабое сердце, ему нельзя было волноваться. Он застал меня с моим любовником прямо за соитием, ему стало плохо. Мы вызвали "Скорую помощь", но врачи лишь констатировали смерть. Видеть Бог, я этого не хотела, наоборот, я хотела жить с мужем долго и счастливо. Но вышло так, как вышло, я никогда не могла противиться искушению. Что вы на это скажите, Валентин Глебович?
  - С точки зрения закона ваш поступок не тянет на преступление, а по морали у нас спец Борис Аркадьевич. Пусть выскажется он.
  Шумская медленно развернулась к Базилевичу и выжидающе взглянула на него. Он почувствовал некоторую растерянность; затевая этот разговор, он не ожидал, что тот вывернет в такую щекотливую плоскость.
  - Наталья Владиленовна, могу я вам задать несколько вопросов? - спросил он.
  - Сколько угодно, обещаю, что отвечать будут правду и ничего кроме правды.
  - Хорошо, - кивнул Базилевич головой. - Тогда объясните почтенной публике, если по вашим словам вы хотели жить с мужем долго и счастливо, почему вы изменили ему? Кстати, а каким он был по номеру?
  - Вторым. Почему я изменяла? Я была очень страстной и любвеобильной, если мне приглянулся какой-нибудь мужчина, у меня тут же возникало желание им овладеть. Точнее, отдаться, если иметь в виду чистую физиологию. И удержать себя я не могла. Вернее, может и могла, да не хотела, так как в этом случае я становилась глубоко несчастной. Думаете, я не понимала, что поступаю плохо. Отлично понимала, но несчастливой хотелось быть еще меньше. Иногда мне хватало один раз переспать со своим любовником - и тяга к нему пропадала, я убеждалась, что это не тот человек, который мне нужен. Но бывали и такие, от которых сносило голову. Я просто забывала обо всем и никакие мужья меня остановить не могли. Вот какая я женщина. - Она на мгновение замолкла. - Была такой. Видите, я сказала правду. Что скажите, Борис Аркадьевич?
  - Не мне вас судить, - развел Базилевич руками. - С моей точки зрения ваше поведение недопустимо, но это вовсе не означает, что я прав. У меня была всего одна жена, и я никогда не изменял.
  - А она вам? - раздался насмешливый возглас Псурцева.
  - И она - мне.
  - Вы в этом уверенны?
  - Да, - кивнул головой Базилевич. - Если хотите, могу вам, Валентин Глебович, ответить так: у меня ни разу не появлялась причина подозревать ее в неверности. Я даже не в состоянии ее представить в объятиях другого мужчины.
  - Может, у вас просто слабое воображение? - предположил Псурцев.
  - Я математик, а у нас без развитого воображения ничего невозможно достичь. Уж, поверьте мне.
  - Я верю. - Лицо Псурцева снова приняло уже привычное отстраненное выражение.
  - Мне кажется, для первого раза мы хорошо поговорили, - подвела итоги Шумская. - Можем продолжить в следующий раз прямо с этого места. Вы согласны со мной, Борис Аркадьевич?
  Базилевич поймал себя на ощущении, что ему хочется продолжить этот разговор. После того, как в него активно вступила Шумская он приобрел из академического живой характер. Но с другой стороны, она права, для начала этого вполне достаточно. К тому же ему показалось, что все немного притомились, и в первую очередь хозяйка комнаты. Бывшая актриса сидела, немного поникнув, она даже для большей опоры взяла в руки трость, которая до этого стояла рядом с ней. Это был явный сигнал, что пора заканчивать и всем уходить.
  - Да, Наталья Владиленовна, согласен с вами, мы хорошо поговорили. Можем сделать перерыв до следующего раза. Да и вам надо отдохнуть.
  Со стороны Шумской возражения не последовало, наоборот, она посмотрела на Базилевича признательным взглядом. Он первым встал, вслед за ним это сделала и другие мужчины. Вместе они покинула комнату Шумской.
  
  26.
  Базилевич постучался, услышал: "войдите", отворил дверь и вошел в комнату. Псурцев сидел в кресле, на его лице, словно маска, все так же было натянуто выражение безучастности.
  - Я знал, что вы непременно заявитесь, - усмехнулся одними кончиками губ Псурцев. - Раз уж пришли, то располагайтесь как можно удобней, - кивнул он на диван.
  Базилевич сел туда, куда ему указали.
  - Мы не договорили, точнее, только начали говорить. Мне даже показалось, что вы сами не против продолжить этот разговор.
  - Вам показалось, - без промедления отозвался Псурцев.
  - Возможно, - не стал спорить Базилевич. - Но это ничего не меняет.
  - Это меняет все.
  - Не преувеличивайте, Валентин Глебович, - все - это чересчур глобально. У нас же разговор конкретный.
  - Да? - сделал вид, что удивился бывший чекист. - И о чем же, смею спросить?
  - О наших с вами делах, а это такой огромный и неизведанный пласт.
  - Вы сильно преувеличиваете, Борис Аркадьевич. - Это ваша родовая черта. Я ее обнаружил уже в самом начале нашего знакомства.
  - Что же вы о своем великом открытии мне тогда ничего не сказали?
  - А зачем? Это было бы, по меньшей мере, опрометчиво. Но эту вашу черту я постоянно имел в виду, пока вел ваше дело.
  - Это вам помогло?
  - Не помню, прошло чересчур много лет.
  - Странно, - развел руками Базилевич.
  - Что именно странного?
  - Странно то, что одно вы помните, а другое - нет. Так не бывает.
  - Да, откуда вы знаете, что бывает, а что нет! - даже слегка воскликнул Псурцев. - Вы что всезнайка?
  - Жизненный опыт. Смею предположить, что он у меня более разнообразен, чем у вас. В том числе и по вашей милости. Вы же, насколько я понимаю, не сидели в лагерях?
  - Не сидел.
  - Так я почему-то и думал, - насмешливо произнес Базилевич. - Те, кто сажают, сами редко садятся. Вы не считаете это справедливым?
  Псурцев какое-то время сидел молча и неподвижно.
  - Вы все время на меня нападаете, - произнес он. - Так как сексом, я полагаю, вы давно заниматься не способны, нападки на меня доставляют вам утраченное сексуальное удовольствие?
  Базилевич покачал головой.
  - Давайте оставим тему секса нашей дорогой Натальи Владиленовне, у нее это очень неплохо получается. Согласны?
  - Согласен, - кивнул головой Псурцев.
  - Видите, иногда и мы с вами можем достигать согласие, - с откровенной иронией проговорил Базилевич. - Правда, боюсь, что по всем другим темам такого единодушия не случится.
  - Хорошо, что вы это понимаете, так давайте пощадим собственное здоровье, и не будем вести разговоры, которые никак не способствуют его улучшению.
  - Я бы рад, но не получится. Уж больно тема важная.
  - В нашем почтенном возрасте кроме здоровья, других важных тем нет.
  - Какой смысл говорить о здоровье, если оно уже расшатано. Я хочу вам задать вопрос, от которого многое зависит. Только не говорите, что прошло много лет и ничего не помните. У вас отлично сохранилась память, и все вы прекрасно помните. Обещаете?
  - Ничего обещать я вам не собираюсь. Кто вы такой, чтобы меня допрашивать?
  - Давайте считать, что я ваша совесть.
  Псурцев откровенно рассмеялся.
  - Вы - моя совесть? Ничего смешней я не слышал. - Псурцев, словно для подтверждения своих слов, издал несколько смешков.
  - А я ничего смешного не сказал, и вы это отлично знаете. Просто вы боитесь собственной совести и не хотите, чтобы кто-то вещал от ее имени, иначе услышите много такого, от чего станет по-настоящему страшно.
  - "Кто из вас без греха, первый брось на неё камень" - процитировал Псурцев.
  - В данном случае Христос для меня не аргумент, - ответил Базилевич. - Да и кто знает, как бы он себя повел в нашем с вами случае. Так вот, мой вопрос: когда вы шили белыми нитками мое дело, вы понимали, что я ни в чем не виновен?
  - С точки зрения тогдашнего закона вы были виновны, - ответил Псурцев.
  - Закона, да, - согласился Базилевич, - но есть же высший суд, мораль, здравый смысл, наконец. Ни я, ни мои подельники ничего не сделали против власти. И уж тем более против страны.
   - Именно не сделали, но с таким настроем, какой был у всех вас, вполне могли сделать.
  - Выходит, то было превентивное заключение.
  - Считайте так. - Псурцев вдруг наклонился к своему гостю. - Я вам жизнь тогда спас.
  - Вы это серьезно? - изумился Базилевич.
  - Не посади я вас тогда, вы бы затем сели на больший срок. Я же знаю, вы бы не успокоились. А там, кто знает, как бы все вышло.
  - Хотите, чтобы я выразил вам благодарность?
  - А почему нет. Я даже знаю, как?
  - Интересно послушать.
  - Прекратите эти разговоры, копание в прошлом. Признаю, далеко не все было сделано правильно. Но такое уж было время, а мы все его рабы.
   - Вечное оправдание - такое было время. Мы с вами жили в одно время, только почему-то оказались по разным сторонам баррикад. Значит дело все же не в нем. Как вы считаете?
   Базилевич напрасно ждал ответа, Псурцев молчал, а его лицо в очередной раз окаменело.
  - Понимаю, нет аргументов, - произнес после паузы Базилевич. - Очень не хочется вам признаваться себе, что дело не во времени. В любую эпоху есть герои и трусы, подлецы и честные, жертвы и каратели. Просто каждый делает свой выбор. Вы его тогда сделали.
  - Да, сделал, - вдруг встрепенулся Псурцев. - Я защищал страну.
  - От кого? От меня или от Димы Тузова? Его учителя считали, что его ждет судьба великого математика. А еще он писал замечательные стихи. Представляете, что он был за человеком, в нем одном соединилось, как минимум, два больших таланта. Но вас это нисколько не волновало, вы его запихнули в лагерь. А у него здоровье было не слишком сильное, психика ранимая. У него не было шансов там выжить. Вы помните Диму Тузова? Уверен, что помните. Скажите честно.
  - Да, помню. Как и то, что он наотрез отказался сотрудничать со следствием.
  - То есть, признать свою вину. Но он ни в чем не был виноват. Он хотел лучшего для страны, чтобы в ней не было такого произвола, какой вы тогда творили. - Базилевич замолчал, о чем-то задумавшись. - И вот, что я хочу спросить у вас: что стало с его стихами? Мне точно известно, что они были конфискованы при обыске вместе с другими его бумагами. Лет пятнадцать назад я подавал прошение, чтобы мне их вернули. Я хотел их издать за свой счет. Но мне ответили, что никаких стихов в деле нет. Так, куда же они исчезли?
  - Не помню я ни о каких стихах, - вдруг с несвойственным ему раздражением ответил Псурцев.
  Базилевич бросил на него пристальный взгляд. Их глаза встретились, и Псурцев едва ли не впервые за все время общения отвел свои. Он все прекрасно помнит, понял Базилевич. И знает судьбу стихов. Но в данный момент ничего не скажет. Да и он сам притомился от этого разговора, все же он требует немалого напряжения.
  - Я уверен, что прекрасно помните, что стало со стихами Тузова, - проговорил Базилевич. - В самое ближайшее время мы продолжим с вами наш разговор. - Он встал и, не прощаясь, вышел из комнаты.
  
  27.
  После разговора с Псурцевым Базилевич почувствовал сильную усталость. Он вернулся в свою комнату и лег на кровать. Он думал, что, немного полежав, ему станет лучше, силы восстановятся, но все потекло в обратную сторону - в груди вдруг заломило. Сначала не очень сильно, но затем боль стала острей.
  Почему-то дома, когда с ним случалось такие приступы, он не испытывал сильного беспокойства, в нем жила уверенность, что это временное явление, которое быстро рассосется. А вот здесь когда возникала боль, им овладевала паника, в голову бесконечным потоком лезли мысли о смерти. Базилевич понимал, что это связано с чисто психологическими причинами; сменилась его дислокация, и новое местоположение пока ведет к таким настроениям. Пройдет некоторое время и, возможно, все утрясется, вернется к тому состоянию, что было до приезда сюда. Но когда это еще случится, а меры надо принимать сейчас. И дело даже не столько в смерти, сколько в том, что очень хочется разобраться с Псурцевым. Он, Базилевич не может допустить, чтобы этот человек, совершивший немало преступных деяний, оставался бы абсолютно безнаказанным, чтобы его совесть хранила молчание, как монах-траппист, и не заставляла испытывать вину и раскаяние.
  Если еще он, Базилевич, может ему простить тот факт, что Псурцев запрятал его в лагеря на пять лет, то смерть Димы - ни за что. Он раздавил его, как бесполезное насекомое, отправил на смерть, хотя не мог не понимать, что шансы выбраться из заключения у Тузова минимальные. С его здоровьем и характером-правдолюбца это было почти нереально. Но Псурцева ничего этого не остановило, он, словно бульдозер, прошелся по его судьбе, оборвав жизнь по-настоящему талантливого ученого и поэта. Таково простить нельзя. А значит, ему, Базилевичу, надо во чтобы то ни стало еще немного пожить.
  В каждой комнате обитателей пансиона была кнопка специального звонка для срочного вызова медперсонала, если человеку становилось плохо. Базилевич надавил на нее.
  Полянцев и медсестра появились через несколько минут. Врач подошел к нему, взял за кисть и стал считать пульс.
  - Учащенный, - констатировал он. - Борис Аркадьевич, боль за грудиной?
  - Да, - подтвердил Базилевич.
  Полянцев сел рядом с его кроватью на стул.
  - Вам известно, какие причины вызвали боль? - спросил врач.
  - Известны.
  - Можете поделиться с нами?
  Базилевич задумался, о том, что сказать врачу? Говорить правду о своих отношениях с Псурцевым, чем они вызваны, он не собирался. Но и проигнорировать вопрос Полянцева с его стороны просто безрассудно.
  - Я вам отвечу, но не полностью. Можно?
  Полянцев посмотрел на медсестру, затем перевел взгляд на своего пациента.
  - Хотелось бы получить исчерпывающий ответ, но выбор за вами.
  - Спасибо, Евгений Викторович. Я бы хотел, но не могу. У меня вышел не слишком приятный разговор с Псурцевым, он, полагаю, и спровоцировал приступ. Но сейчас мне уже немного лучше, грудь сжимает не так сильно.
  - Борис Аркадьевич, если вы хотите получить эффективное лечение, то от врача у вас не должно быть секретов. Иначе гарантировать успех мне трудно.
  - Я понимаю, но я так решил. Вы уж меня извините.
  - Это вы у своего ангела-хранителя просите извинения, так как сильно добавляете ему работы, - проворчал недовольно Полянцев. - А в помощь ему сейчас примите нитроглицерин. Лана, дайте лекарство.
  Лозутова подала Базилевичу таблетку и стакан воды. Он выпил.
  - Кстати, вы пьете все прописанные мною препараты? - поинтересовался Полянцев.
  - Все, - заверил, Базилевич. - Я же не враг себе.
  - А мне кажется, что как раз враг. Не знаю, что у вас там с Псурцевым, но вы прекрасно понимаете, что разговаривать с ним вам вредно. Хотите, я попрошу его, чтобы он пересел за другой столик и обедал бы во вторую смену. Тогда вы реже будете с ним соприкасаться, что явно полезно для вашего здоровья.
  - Прошу, этого не делать! - воскликнул Базилевич. - Пусть все остается так, как есть.
  Полянцев недоуменно посмотрел на Базилевича.
  - Я вас не понимаю, вам предлагают полезные для здоровья меры, а вы отказываетесь. Борис Аркадьевич, вы же не хуже меня знаете, что ваша жизнь висит на довольно тонком волоске. А вы способствуете тому, чтобы его перерезали.
  - Атропос, - пробормотал Базилевич.
  - Что Атропос? - не понял Полянцев.
  - Это та богиня, из трех сестер Мойры - богинь судьбы, которая перерезает нить жизни человека.
  - Рад, что вам известна древнегреческая мифология, но лучше бы вы думали не о богини, которая перережет нить вашей жизни, а о той, которая бы ее продлила.
  - Это Клото, она плетет нить судьбы.
  - Вы же не хотите, чтобы ее сменила Антропос? Если нет, то тогда вам нельзя волноваться. А, следовательно, общаться с тем, кто вызывает у вас столь сильное волнение. У вас сильно учащенный пульс.
  - С точки зрения лечения вы правы, - сказал Базилевич.
  - А разве могут быть в вашей ситуации другие точки зрения? - удивился врач.
  - Могут. Например, достижение справедливости важнее риска внезапной остановки сердца.
  - Вы это всерьез? - недоверчиво посмотрел на него Полянцев.
  - Не знаю, поймете ли вы меня?
  - Постараюсь. По крайней мере, сделаю все от себя зависящее, - немного насмешливо проговорил Полянцев.
  - Видите ли вы, я ученый и во всем стараюсь применять научный подход. В том числе и в вопросах болезни и смерти.
  - В чем же он состоит?
  Базилевич задумался. Он поймал себя на том, что подчас бывает нелегко объяснить другому, что понятно самому.
  - Понимаете, Евгений Викторович, мир так устроен, что в нем должна побеждать гармония и справедливость, а иногда это выражается в торжестве возмездии. Иначе жизнь становится бессмысленной, она не выполняет свою основную миссию.
  - А у жизни есть миссия?
  - А как же, иначе не бывает. Миссия есть у всего.
  - Согласен, Борис Аркадьевич, считайте, в этом вы меня убедили. И что из этого следует?
  Теперь немного удивленно взглянул на врача Базилевич.
  - Вы разве не поняли мою мысль?
  - Будем считать пока только наполовину.
  - Хорошо, тогда продолжу. Когда я понял, что моя жизнь вышла на финишную прямую, и смерть приближается, я составил что-то вроде перечня важных недоделанных или не сделанных мною дел. И начал последовательно, насколько позволяли обстоятельство, их выполнять. Увы, вскоре я понял, что некоторые из них так и останутся не выполненными.
  - Это вас огорчило, Борис Аркадьевич? - вдруг спросила медсестра.
  - И да, и нет. С одной стороны, думаешь, а, собственно, какая разница, с чем уходить в вечность, а с другой...- Он замолчал.
  - Что же с другой? - спросила Лана, которая не спускала глаз с Базилевича.
  - Не могу успокоиться, что-то внутри саднит. И никак это ощущение не проходит. Это даже сильнее, чем страх перед смертью.
  Полянцев почесал голову.
  - Могу я с вами говорить откровенно? - спросил он.
  - Говорите, все, что пожелаете, мне ничего не страшно.
  - Пока я тут работаю, я немало людей проводил в мир иной, при этом каждый умирает, как и живет, совершенно по-разному. Но таких разговоров, честно скажу, я ни от кого не слышал.
  - Не удивлен, в каком-то смысле это мое ноу-хау, - улыбнулся Базилевич. - А знаете, боль совсем прошла, я бы даже с удовольствием погулял. Можно? - посмотрел он на врача.
  Полянцев взял его за запястье.
  - Пульс почти нормальный. Погуляйте, только недолго. - На секунду врач задумался. - Хочется как-нибудь продолжить эту тему.
  - В любое удобное для вас время.
  - Тогда мы сейчас с Ланой вас покинем.
  Оба вышли из комнаты. Базилевич проводил их взглядом и стал неторопливо собираться на прогулку.
  
  28.
  Полянцев отворил дверь и впустил Лану в свою квартиру. И тут же набросился на нее с поцелуями. Она попыталась немного остудить его пыл, отбиться от этого бурного натиска, но он подхватил молодую женщину на руки и понес в постель.
  Лана поняла, что сопротивление бесполезно и больше не пыталась это делать. А еще через минуту ее саму с головой накрыл вал вожделения и страсти.
  Только через час они успокоились. Они лежали на кровати, приходя в себя, и смотрели в потолок. Внезапно Полянцев повернулся к ней.
  - Скажи, что ты сейчас хочешь? - спросил он. - Будем считать, что у тебя три желания.
  Она тоже повернула голову в его сторону.
  - У меня всего два желания, - сообщила она.
  - Так мало, я думал их будет, по меньшей мере, штук двадцать, - засмеялся он. - А можно узнать, какие?
  - Да. Во-первых, хочу есть, мне сегодня некогда было это делать. В-вторых, хочу с тобой поговорить, даже скорее поболтать.
  - Вот как, - удивился Полянцев. - Предлагаю сначала удовлетворить первое желание, а после него - сразу второе. Тебя устраивает такой расклад?
  - Более чем.
  - Тогда иду удовлетворять первое желание.
  Полянцев голым направился на кухню. Вернулся минут через десять с подносом в руках, на котором ароматно дымились две чашечки с кофе, рядом примостилась тарелка с горкой бутербродов.
  - Как тебе меню? - поинтересовался Полянцев.
  - Очень даже неплохо, ты молодец. О чашечки кофе я мечтаю с обеда. И бутерброды выглядят аппетитно.
  - Тебя можно поздравить.
  - С чем? - удивилась Лана.
  - Не прогадала с любовником.
  Она посмотрела на него и покачала головой.
  - Не слишком ли ты самоуверен?
  - А почему мне не быть самоуверенным, для этого все есть: хорошая квартира, хорошая должность и зарплата, отличная машина и супер любовница. Иногда я завидую самому себе, - засмеялся Полянцев.
  - Женя, это все, что тебе надо? - Лана поставила опустевшую чашку на поднос.
  Полянцев пристально посмотрел на любовницу.
  - Я так понимаю, наступает время для второго желания - поболтать, или скорее поговорить.
  Лана немного нерешительно кивнула головой.
  - Даже не знаю, как сказать.
  - Лучше всего, как есть, хотя могут быть и другие варианты, - хмыкнул он.
  - В последнее время много думаю о Базилевиче, - сказала Лана.
  - Часом в него не влюбилась?
  - Если он был бы помоложе, кто знает.
  - Получается, мне повезло, что он такой старый.
  - Не ерничай, для меня это серьезно.
   Полянцев придвинулся к Лане и заглянул ей в лицо.
  - Действительно серьезно, - даже слегка присвистнул он. - Не ожидал. Мне самому интересно с ним разговаривать, но относиться всерьез к его словам... - Он пожал голыми плечами. - Перед смертью люди иногда говорят и не такое.
  - Ты считаешь, он умирает? - с тревогой спросила Лана.
  - Пока нет, но умереть может в любой момент. Как говорят, все на тоненьком. Он сам себя губит. Я так и не понял из-за чего он так нервничает.
  - Это как-то связано с Псурцевым.
  - Это я понял, но с чем тут связано, он говорить не хочет.
  - Может, тебе поговорить с Псурцевым.
  - О чем? - удивился Полянцев.
  - Чтобы тот не волновал Базилевича.
  - Мне кажется, все наоборот, это Базилевич вызывает у того дискомфорт. А Псурцеву, мне кажется, на все глубоко наплевать. По крайней мере, внешне он выглядит очень безразличным человеком.
  - Из всех наших с тобой пациентов больше всего не нравится мне именно он, - сказала Лана.
  - Мало ли кто кому не нравится, он исправно вносит платежи за свое проживание, а они не маленькие. Из этих денег, между прочим, нам с тобой платят весьма неплохую зарплату. Не забывай об этом ни на минуту, когда находишься рядом с ним.
  - Не беспокойся, я же не дура, чтобы это не понимать.
  - Это радует.
  - Послушай, Женя, неужели ты ни о чем другом не можешь думать?
  - Это ты о чем, котенок?
  Лана слегка сморщила носик, почему-то ей не нравилось, когда он так ее называл, она не чувствовала, что в этом слове в его устах таится ласка, скорее насмешка. К счастью, делал он это редко.
  - Тебе тридцать два, а мне уже почти двадцать восемь.
  - Напрасно ты напомнила мой и свой возраст, я его прекрасно помню, - насмешливо посмотрел Полянцев на нее.
  - Я это сказала не для того, чтобы напомнить.
  - А для чего, позвольте узнать.
  - Ни у тебя, ни у меня нет детей. И не только детей.
  - А что еще?
  - Мы просто плывем по течению.
  - А ты хочешь плыть против течения?
  - Нет, не совсем. - Лана задумалась. - Я сама точно не знаю, что хочу сказать. Но точно хочу что-то сказать важное. Ты же понимаешь, о чем я.
  - Не понимаю. А вот, что я понимаю, так это то, что тебе вредно общаться с Базилевичем. Он плохо влияет на тебя.
  - А мне кажется, ни один человек так хорошо на меня не влияет, как он.
  - Это тебе только кажется. Послушай, котенок, ты не задумывалась о том, что ты будешь делать со всеми этими мыслями. Не все можно пускать в свою голову. К тому же не забывай, твой Базилевич доктор наук, профессор, а ты всего лишь медсестра. У вас разные весовые категории по части интеллекта. Что можно и полезно ему, тебе нельзя и вредно. Очень рекомендую ни на минуту не забывать об этом.
  - Спасибо за рекомендацию, я тебе за нее безмерно благодарна. - Лана резко вскочила с кровати и стала быстро натягивать на себя одежду.
  Полянцев молча наблюдал за ней.
  - Что означает этот демарш? - поинтересовался он.
  - Ничего особенного, сексом мы позанимались, а больше тебе ничего не надо. Вот я и освобождаю тебя от своего докучливого присутствия.
  - Прекрати, мне совсем не хочется такого освобождения. - Полянцев встал с кровати, и голый попытался обнять уже одетую Лану. Она не сильно, но решительно оттолкнула его.
  - Ты мне только что указал мое место. Скажи, зачем тебе нужна такая дура, как я?
  - Ты вовсе не дура. И я не хочу, чтобы ты уходила.
  - Знаешь, если бы он мог, я бы попросила его сделать мне ребенка. - Она на секунду замолчала. Внезапно ее лицо изменилось. - А вдруг получится, сейчас же есть разные средства. Как ты думаешь?
  Полянцев ошеломленно посмотрел на нее.
  - Могу гарантировать: если он начнет принимать такие аппараты, то долго не протянет, сердце не выдержит.
  - В этом ты, пожалуй, прав, - разочарованно протянула молодая женщина. - Придется отказаться.
  - Да, уж, я бы тебе порекомендовал так не рисковать его жизнью. Говорю, как врач.
  - Возможно, это твой самый полезный совет, который ты дал. Все, пока. Прошу, не удерживай меня, так будет лучше для нас обоих. Мне надо побыть наедине с собой.
  Полянцев пожал голыми плечами.
  - Если надо, иди. Я тебя не держу.
  - Спасибо, Женя. Иногда ты совершаешь правильные поступки.
  Лана помахала ему рукой и быстро направилась к выходу из квартиры.
  
  29.
  Мысль о том, чтобы родить ребенка от Базилевича пришла к Лане совершенно спонтанно, за секунды до этого ни о чем подобном она и не помышляла. Но к своему удивлению вскоре обнаружила, что эта идея не только не выветривается из ее головы, но укореняется в ней все сильней. Поначалу это ее сильно удивляло, но поразмыслив, она пришла к выводу, что в каком-то смысле это все закономерно. Ей уже не так мало лет, пик молодости пройден, скоро она переместится в категорию людей среднего возраста. И тогда все станет на порядок проблематичней.
  Когда три года назад она познакомилась с Полянцевым, то почти сразу сильно в него влюбилась. Да и как было не влюбиться: стройный, статный красивый, с хорошей профессией врача, достойной оплатой, со своей квартирой и машиной. К тому же страстный и умелый любовник. Ей почти сразу захотелось выйти за него замуж, родить от него детей.
  Лана надеялась, что и у него через какое-то время появятся сходные желания. Но время текло, как река, а ничего по большому счету не менялось. Через какое-то время, она поняла, что кроме удовольствия в их отношениях ему ничего не надо. Детей он не то, что не хотел иметь, он просто о них не думал. А если и думал, то откладывал их появление на свет на потом. А когда настанет это "потом" он сам не знал, да и знать не желал.
  Однажды Лана случайно наткнулась в Интернете на чей-то афоризм: "потом - это никогда", и ей стало страшно. Она сразу осознала, что именно так оно и есть. По крайней мере, в ее случае. Евгений готов все, что не вписывается в его представления о том образе жизни, который он хочет вести, откладывать до бесконечности. И плевать ему на всех остальных, в том числе, и на нее, на то, что она хочет стать матерью, а годы идут, и каждый из них сокращает на это шансы.
  Конечно, проще всего было разрубить этот Гордеев узел мечом, и она попыталась это сделать. Втайне от любовника стала встречаться с другими мужчинами. Но все они в подметке не годились Полянцеву, ей с ними сразу же становилось скучно, да и совесть давала о себе знать - ведь она его обманывает. И вскоре бросила эти попытки отомстить.
  И вот теперь она встретила мужчину, который вполне мог ей заменить Евгения. Она ощущала, насколько Базилевич превосходит его едва ли не по всем человеческим параметрам. То был совсем иной тип человека, о котором до этого момента она, если и представляла, то весьма смутно. Но, как оказалась, именно о таком она и мечтала, правда, до сей поры не знаю о том. Но теперь после знакомства с ним, плотная пелена, которая закрывала ее сознание, вдруг стала намного прозрачней.
  Но была одна непреодолимая загвоздка - Базилевич был слишком стар. Лану не так что ж очень смущало различие в возрасте, хотя, конечно, оно было более чем внушительное. Гораздо больше ее беспокоило другое, в таких летах вряд ли он сохранил свой мужской потенциал. Вероятность этого просто ничтожная.
  Лана знала, что у любого правила есть свои исключения. В том числе и у этого. Ей даже было известно об одном таком случае. Ее родной дед женился в очень солидном возрасте на женщине намного моложе его. Правда, ему было в тот момент не восемьдесят пять, а на пять-шесть лет меньше, но эта не столь принципиальная разница. С женой он прожил семь лет, пока не скончался скоропостижно.
  Почему-то у нее вызывал сильный интерес вопрос: как у этой необычной пары протекала интимная жизнь. И однажды, набравшись храбрости, она задала его вдове. И получила откровенный ответ: для своего почтенного возраста ее дед неплохо справлялся со своими супружескими обязанностями. Разумеется, помогали ему в этом специальные препараты. Но ведь, если уже все отмерло, то и они окажутся бессильными.
  Как обстоит с этим делом у Базилевича, Лана не знала, но у его деда, по крайней мере, когда он женился, с сердцем было все в порядке. Правда, она не исключала того, что злоупотребление стимулирующими препаратами и привели к печальной кончине ее прародителя, хотя точная причина смерти так и не была установлена. Но прежде чем это случилось, он прожил в браке не так уж и мало лет. Более того, вдова деда сказала, что они вначале даже задумывались о ребенке, но все же благоразумие своевременно остановило их в этом намерении.
  Но это означало то, что такая возможность все же гипотетически существует. Да, это можно назвать неким экстримом, но, если так рассуждать, в жизни случается и не такое. А коли так, то и она, Лана, может иметь ребенка от Базилевича. Она, как медик, знает, что есть лекарства, которые сотворяют, если не чудо, то нечто близкое к нему.
  Вот только имеет ли она моральное право предлагать ему такой способ "лечения" сексуальной немощи? Евгений говорит, что у Базилевича больное сердце, и он не выдержит такой нагрузки. Да, она и сама это прекрасно сознает, что подобные лекарства отражаются на сердце, которое может просто не справиться с обрушившимся на него напряжением. Имеет ли она моральное право просить его о такой услуге? Даже если случится зачатие, Базилевич может расплатиться за это своей жизнью. Не слишком ли это большая цена за удовлетворения ее инстинкта материнства?
  Но с другой стороны Базилевич сам говорит, что в жизни важнее смерти выполнить то, что человек должен сделать, реализовать предназначенную ему миссию. А если она в том, чтобы подарить ей ребенка? Почему, собственно, такого не может быть, по крайней мере, откуда нам знать. Если у нее появились подобные мысли, то это же не случайно, их кто-то ей прислал, чтобы она об этом задумалась, и даже, возможно, решила их осуществить. В мире так мало ясного и понятного, чтобы можно предполагать все, что угодно, и ничего нельзя исключить.
  Несмотря на то, что на эти размышления у Ланы ушел весь вечер, ни к какому окончательному выводу она не пришла. То она решительно прогоняла все сомнения, то они вдруг, словно непрошенные гости, возвращались снова. И молодая женщина вновь ощущала растерянность и нерешительность. В конце концов, Лана пришла к заключению, что пусть события сами приведут ее к какому-то результату, а какому конкретно, она и сама не знает.
  Утром она явилась к Базилевичу с ежедневным обходом. Ей показалось, что ее пациент пребывает в бодром состоянии духа. Это в свою очередь приободрило и ее, навело на мысль, что, возможно, что в этом деле есть надежда на благоприятный исход.
  Лана измерила пульс, давление - все было в норме.
  - Борис Аркадьевич, сегодня вы хорошо выглядите.
  - Да, - радостно подтвердил Базилевич, - сам этому удивляюсь, давно не был таким бодрым. Не понимаю даже, что со мной случилось.
  - В этом нет ничего удивительного, - заверила медсестра, - когда у человека все хорошо, нет проблем, его самочувствие улучшается. Так часто бывает. - Лана не до конца была уверенна в своих словах, но решила, что эта версия как нельзя кстати.
  - А знаете, Лана, вы правы, - согласился Базилевич. - Нельзя сказать, что никаких проблем вообще нет, но я проснулся с мыслью, что не стоит их драматизировать.
  - Это очень правильная мысль! - горячо поддержала его Лана. - Только надо ее непременно закрепить.
  - Это вы точно подметили, но что-то не приходит ничего в голову, каким образом это сделать. Здесь в пансионате совсем мало возможностей, сплошная рутина. Каждый день зеркально похож на другой.
  - Да, тут вы правы, но всегда можно что-то придумать.
  Базилевич недоуменно посмотрел на медсестру.
  - У меня такое ощущение, что у вас на этот счет есть задумка, - предположил он.
  - Есть, - после короткой паузы подтвердила Лана.
  Базилевич снова посмотрел на нее, только на этот раз очень внимательно.
  - Выкладывайте.
  - Я скажу, только с одним условием.
  - Каким?
  - Не будете считать меня сумасшедшей.
  - Даже так, - покачал головой Базилевич. - Вы меня заинтриговали. Сумасшедшей при любых обстоятельствах считать вас не буду. А вот всего остального - не гарантирую.
  - Я вам очень за это благодарна.
  - Пока рано. Так о чем речь?
  - Я немного объясню вам свою ситуацию. Только прошу - никому.
  - Могила, - заверил Базилевич.
  Последнее слово произвело на Лану неприятное впечатление, но она решила, что сейчас не время акцентировать на этом свое внимание.
  - Мне почти двадцать восемь лет, три года я любовница Полянцева.
  - Я догадывался, правда, точных сроков не знал. И вы сильно неудовлетворены своим положением и статусом.
  - Я была уверена, Борис Аркадьевич, что вы обо всем быстро догадаетесь.
  - Это не самая трудная задачка, которую мне приходилось решать, - улыбнулся Базилевич.
  - Я понимаю. Наверное, я вам покажусь примитивной, но я хочу семью и детей.
  - А он не хочет.
  - Женя хочет только получать удовольствия, по большому счету его ничего больше не интересует.
  - Самое примитивное желание из всех, которые посещают человека. Ситуация мне понятна, не понятно, что вы, Лана, хотите от меня?
  - Я очень хочу детей.
  - Похвально. Всегда терпеть не мог женщин, которые добровольно отказываются от деторождения.
  - Я очень рада, что вы так думаете. Я тоже так считаю.
  - Но как я могу вам помочь.
  Лана поняла: настал решающий момент разговора.
  - Как мужчина, - выдохнула она.
  Базилевич довольно долго молча смотрел на Марию.
  - Вы помните, сколько мне лет?
  - Это записано в вашей медкарте.
  Базилевич широко развел руками.
  - При всем моем уважении и любви к вам ничем не могу помочь. Мои возможности в этом вопросе давно исчерпаны. Мы с вами немного опоздали.
  - Это не совсем так, Борис Аркадьевич, вы просто не знаете, всех возможностей медицины. Есть препараты, которые творят чудеса.
  - Не спорю, я в этом вопросе профан, никогда ими не пользовался. Но даже, если это и так, то в качестве донора без всяких лекарств вы легко моете найти другого мужчину. Киньте клич - и предлагать свои услуги к вам сбежится целая толпа самцов. Разве не так?
  - Так, от желающих не будет отбоя.
  - В чем же дело?
  - Все просто, они - не вы.
  - Разумеется, я - это я, он - это он или кто-то другой. Мы с вами говорим о какой-то ерунде.
  - Это не ерунда. Я хочу ребенка, но уже почти совсем не хочу от Полянцева или от кого-то похожего на него. Я хочу ребенка от такого, как вы. Подарите мне его, Борис Аркадьевич, очень прошу. К тому же получите огромное удовольствие, вы даже не представляете, какая умелая любовница. Женя только по этой причине не хочет меня отпускать. Другую такую ему будет трудно найти.
  - Ну и озадачили вы меня. Ничего подобного в моей жизни еще не происходило Хотя скажу честно, соблазн велик. В самом конце жизни еще раз насладиться...- Базилевич выразительно посмотрел на свою собеседницу.
  - Вот видите, - обрадовалась Лана. - Внезапно она нахмурилась. - Должна вас кое о чем предупредить. Аппарат, о котором я думаю, действительно очень эффективен, но для таких, как вы, сердечников, он имеет негативный побочный эффект - отрицательно влияет на сердечную мышцу.
  - Это означает...
  - Это означает, что ваша жизнь может стать короче, например, по причине обширного инфаркта. В этом случае при вашем заболевании у вас будет мало шансов остаться в живых. Видите, у меня все по-честному, я ничего не скрываю.
  - Очень вам за это благодарен, - насмешливо произнес Базилевич. - Но это все так неожиданно, что прямо сейчас ничего не могу решить.
  - Я и не прошу, когда сможете, тогда и скажете. Я не тороплюсь, хотя хотелось бы поскорее. - Внезапно Лана вскочила со стула. - Ой, что я вам наговорила! - воскликнула она.
  Базилевич едва заметно кивнул головой, он тоже был сильно обескуражен услышанным.
  - Если у меня будет для вас ответ, я непременно его вам озвучу, Лана. На данный же момент больше ничего вам не могу сказать.
  - Я ухожу, и так засиделась. А мне срочно нужно бежать к Наталье Владиленовне.
  Базилевич, соглашаясь, кивнул головой.
  - Да, идите, а я буду думать. Вы меня поставили перед одной из самых сложных дилемм моей жизни.
  - Я хорошо это понимаю, извините.
   Базилевич махнул рукой.
  - Ничего вы не понимаете, да и не поймете. Вас ждет Наталье Владиленовна.
  
  30.
  За завтраком Шумская поинтересовалась у Базилевича, соберутся ли они после еды для обсуждения насущных вопросов.
  - Все этого хотят? - спросил Базилевич, по очереди бросая взгляд на сидящих за столом. - Валентин Глебович, вы как?
  - Не виду причин для отказа, - ответил бывший чекист.
  - А вы что скажите, Николай Петрович? - повернул голову к Петрову Базилевич. Он заметил, что тот выглядел бледным и подавленным.
  - Я не против. Только я бы хотел, Борис Аркадьевич, затем отдельно с вами побеседовать. Не обязательно сразу, но в течение дня.
  - Хорошо, поговорим. Значит, снова собираемся у нашей любезной Натальи Владиленовне, - заключил Базилевич. Он был удивлен и обрадован тем, что все снова так легко согласились собраться. Конечно, всем тут немного скучно, но не только эта причина - их заинтриговало само это действо, те вопросы, которые могут быть затронуты. Значит, интерес к миру у этих людей еще полностью не угас.
  Через час все собрались в комнате бывшей актрисы. Базилевич взял на себя инициативу по разливанию чая. Он подал каждому кружку с блюдцем.
  - Борис Аркадьевич, вы придумали тему для обсуждения? - спросила Шумская.
  - Да, Наталья Владиленовна, хочу предложить тему: ради чего стоит жить, чтобы не хотеть умирать? Надеюсь, никто не возражает против нее?
  - Ради чего стоит жить, чтобы не ждать смерти, - по своему повторила Шумская. - Если впереди ничего тебя не ждет, кроме угасания, если нет больше ни любви, ни секса, ни искусства, то жизнь превращается в каторгу. А коли так, зачем она? Я права, Борис Аркадьевич?
  Базилевич посмотрел на единственную среди них женщину.
  - У этого вопроса, как мне представляется, есть множество ответов. Ваш - один из них, и он вполне обоснованный. Более того, эта позиция мне близка. Но могут быть и другие мнения. Что скажите, Валентин Глебович?
  - А ничего не скажу, по крайней мере, из того, что вы ждете от меня, - насмешливо скривил губы Псурцев. - С моей точки зрения пока есть возможность, надо жить. Просто жить и не задавать при этом себе никаких вопросов. Они только портят настроение.
  - А если человек совершил в жизни предосудительные поступки, как тогда? Делать вид, что ничего такого не существует, чтобы они не мешали, как вы говорите, просто жить?
  - Понимаю, Борис Аркадьевич, хотите воззвать к совести. Перед смертью, дескать, самое время спросить себя, а правильно ли ты жил, а не делал ли то, за что мучительно стыдно, что требует раскаяния и покаяния? Я верно выразил вашу мысль?
  - В целом, да. Когда еще задаваться такими вопросами, как в не предсмертный период. Дальше уже такой возможности не будет.
  - А если меня они не беспокоят? Так ли важно получить на них ответы? Вот скажите, много ли людей ведут себя таким образом, как вы им предписываете? Сами прекрасно знаете, таковых почти нет. Может, встречаются редкие экземпляры, так о них затем книги пишут, фильмы снимают, ставят в пример другим. Так вот я, готов обойтись без такой славы и спокойно уйти в другой мир, - показал Псурцев на потолок. - Мне она ни к чему. Я и когда был молод, не стремился к публичности, а уж теперь - подавно. А если отвечать на поставленный вами вопрос: смерть предпочтительней жизни, если есть тяжелая болезнь. Тогда лучше освободиться от мук как можно скорее.
  - А что вы скажите, Николай Петрович? - повернулся Базилевич.
  - А мне нечего особенно сказать, я просто хочу жить, несмотря ни на что. - Петров замолчал, устремив глаза в пол. - Страшно умирать, ничего ужаснее этого нет.
   Базилевич, словно соглашаясь, кивнул головой.
  - Страх смерти, пожалуй, самый иррациональный из всех страхов, которыми подвержен человек, - проговорил он. - Мы страшимся ее, даже не представляя, что нас ждет за этим порогом. А вдруг в том мире гораздо лучше, чем в этом. К тому же мы все хорошо знаем, сколько в нем ужасов, негатива и многих других не самых отрадных вещей.
  - Вы уверены, что тот мир лучше нашего? - спросила Шумская.
   - Ни в чем уверенным быть до конца невозможно. Но есть немало учений, которые уверяют, что там лучше, чем здесь, что тот мир подлинный, а вот наш лишь искривленная проекция его. В каком-то смысле сплошное королевство кривых зеркал. Меня однажды изумили слова Рабиндраната Тагора: "Смерть не гасит света; она выключает ночник, потому что наступил рассвет". А вдруг все так и есть, подумал тогда я, мы живем во тьме, а со смертью появляется свет. И, кстати, указаний на это предостаточно.
  - Что вы хотите этим сказать, Борис Аркадьевич, что мы всю жизнь живем в темноте, а чтобы увидеть свет, нам нужно умереть? - недоуменно спросила Шумская.
  - Вы правильно все поняли, Наталья Владиленовна. Только ранее я сказал, что на мой вопрос есть множество ответов. Уверен, есть и другие, не менее убедительные. Я изложил всего лишь одну из версий. Хотя, мне кажется, она весьма достоверная.
  - Почему вы так думаете? - удивилась бывшая актриса. - Вы верите в воскресении из мертвых?
  - На мой взгляд - это скорее не воскрешение, а возвращение. Там, - кивнул Базилевич вверх, - вечность, а тут лишь краткий промежуток времени. Так, где же подлинный свет? Там, где вечность, или там где с ее точки зрения один короткий миг? Об этом, кстати, писал Толстой в повести "Смерть Ивана Ильича". Когда я ее читал, то очень хорошо запомнил эти слова: "Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет".
  - Все это чистой воды демагогия, - подал голос Псурцев. - Вы сами не знаете ответа ни на один здесь заданный вопрос. А придумывать можно все, угодно, как и жонглировать цитатами. Каждый говорит, что горазд. Только что это меняет?
  - Да ничего по большому счету не меняет, - задумчиво кивнул головой Базилевич. - Да и разве обязательно что-то должно менять?
  - Тогда о чем вы нам все время толдытиче? - вдруг раздраженно поинтересовался Псурцев.
  - Я преследую цель, чтобы каждый сам решил, как ему относиться к смерти. Поверьте, Валентин Глебович, наше отношение к ней многое меняет. Возможно, ничего так не меняет, как именно это обстоятельство. Просто подавляющее количество людей этого не осознают, для них смерть просто страх, небытие, исчезновение, тотальная неизвестность или пустота. И все эти слова звучат ужасно. Но в данном контексте все они абсолютно бессмысленные, ничего реально не означают. Мы даже приблизительно не знаем, что такое небытие, исчезновение, пустота. Но при этом сильно повязаны этими понятиями, они очень сильно влияют на наши чувства. Иными словам, они зависят от того, чего мы просто не знаем. - Базилевич замолчал.
  Внезапно при полной тишине раздались тихие и неторопливые аплодисменты. Аплодировала Шумская.
  - Браво, Борис Аркадьевич, вы сказали именно то, что я всегда ощущала, только выразить словами как-то не получалось. Когда кто-то умирал из моих знакомых, у меня вдруг возникала непонятно откуда мысль: а что теперь с ним будет, как он приживется там, в ином мире. А если это действительно так, надо же заранее готовиться к новой реальности. Мысль о том, что со смертью все сразу обрубается, мне всегда претила. Правда, очень скоро я забывала обо всем этом, меня по-настоящему всегда интересовала жизнь, а не смерть.
  - Даже сейчас? - раздался вопрос Псурцева.
  Шумская неторопливо перевела на него взгляд.
  - Даже сейчас. А, позвольте, Валентин Глебович, вас спросить: а что, собственно, принципиально изменилось?
   - Все, - едва заметно усмехнулся одними губами Псурцев.
  - Что ж, вы правы, наверное, я это просто еще не успела, как следует это прочувствовать, - не без вызова ответила Шумская.
  - Я бы на вашем месте поторопился, - произнес Псурцев.
  - Спешить умереть - выглядит немного комично, - проговорил Базилевич. - Обычно все стараются в этом вопросе никуда не торопиться.
  - Я лишь развил мысль Натальи Владиленовны, - пожал плечами бывший чекист. Речь идет не о смерти, а о подготовке к ней. Некоторые считают, что туда надо уходить максимально хорошим человеком, желательно примирившись со всеми.
  - А как считаете вы? - спросил Базилевич.
  - Я думаю, что это абсолютно без разницы, туда принимают всех и одинаково. И никакой подготовки не требуют. Каким бы ты не пришел, примут с распростертыми объятиями.
  - Это похоже на тюрьму, туда тоже принимают потенциально всех и без всякой подготовки, - усмехнулся Базилевич.
  - А что весьма похоже, - даже на секунду засмеялся Псурцев, и Базилевич отметил, что впервые слышит его смех. - Тюрьма всегда готова гостеприимно отворить свои двери перед каждым.
  - Для многих она становится могилой, - заметил Базилевич.
  Псурцев быстро взглянул на него и встал.
  - Полагаю, на этом можем сегодня завершить нашу очень интересную дискуссию, - сказал он. - Лично я немного притомился.
  - Вы правы, - согласилась Шумская. - Нам всем нельзя переутомляться в не зависимости от того, какую обсуждаем тему.
   Базилевич догадывался, что Псурцев решил прервать их посиделки, когда беседа приняла нежелательный для него поворот. Но придется смириться, тем более, хозяйка комнаты действительно выглядит утомленной.
   Базилевич тоже встал и направился к выходу.
  - Борис Аркадьевич, вы можете ненадолго задержаться, - вдруг догнал его слегка надтреснутый голос бывшей актрисы.
  
  31
  Дождавшись, когда остальные выйдут, Базилевич приблизился к Шумской и сел рядом с ней. Он вдруг заметил того, что не замечал ранее - лицо бывшей актрисы было каким-то серым. То ли сошла с него пудра, то ли действительно отражало плохое самочувствие пожилой женщины.
  - Борис Аркадьевич, Борис, я хотела с вами переговорить. Только это строго между нами.
  - Не сомневайтесь, Наталья.
  Она посмотрела на него каким-то странным, не понятным взглядом.
  - Точнее, даже не переговорить, а попросить совета или даже помощи.
  - Всем, чем могу.
  - Я знаю, голубчик, только на вас у меня надежда.
  - Слушая вас очень внимательно.
  - Скажите, почему жизнь так устроена?
  - Как именно?
  - Почему есть старость, зачем она? Разве нельзя было бы обойтись как-нибудь без нее? Что вы на это скажите?
  - Скажу, что старость - это принцип Вселенной, все в ней рождается, живет и умирает. Чтобы можно было бы обойтись без старости, нужно поменять принципы мироздания. А нам людям, это уж точно не под силу. Мне самому жутко не нравится такое мироустройство, но остается лишь искать способ, как к нему более или менее безболезненно приспособиться.
  - А если я не могу найти способ, да и не хочу?
  - Тогда это лишь усиливает страдания.
  - Это все, что вы можете мне сказать?
  Какое-то время Базилевич молчал, он чувствовал, что разговор приобретает все более тяжелый характер.
  - По любому вопросу можно говорить много, а иногда - ничего. А результат нередко бывает абсолютно одинаковый.
  - Этого-то я и боюсь. И все же ответьте, почему так, а не по-другому? Мне вдруг захотелось это понять, по-видимому, под влиянием ваших разговоров. Еще совсем недавно я даже не задумывалась об этом. Черт с ней Вселенной, но с людьми могли бы поступить как-нибудь по-другому.
  - Такой уж природой придуман механизм обновления человечества, одни поколения сменяются на другие. Иначе нас ждет полная деградация, так как в определенном возрасте человек утрачивают почти всякую возможность к развитию и изменению, усвоению нового. Вот он и уступает место на земле тем, у кого такой потенциал еще есть.
  - Примерно я так и предполагала, ничего нового вы мне не сказали.
  - Извините, если разочаровал.
  - Я уже не в том возрасте, когда подобные вещи способны разочаровать. Да меня волнует совсем другое.
  - Что же именно?
  Шумская задумалась.
   - Я чувствую себя все хуже, особенно плохо с ногой. Она начинает гнить. Наш дорогой врач, Евгений Викторович, сказал, что остановить этот процесс не в состоянии, в лучшем случае - только замедлить. Но если это так, то рано или поздно меня ждет ампутация. Представляете меня прыгающей на одной ноге?
  - Это очень печальное зрелище, Наташа.
  - Печальное! - вдруг резко воскликнула Шумская и даже в негодовании стукнула о пол стоящей рядом с ней палкой. - Я даже близко представить такое не желаю. Я, в инвалидной коляске, с одной ногой. Я не хочу это видеть ни в какой форме. Понимаете, о чем я?
  - Понимаю, - не совсем уверенно Базилевич.
  Бывшая актриса возмущенно посмотрела на него.
  - Ничего вы не понимаете. Я этого просто не хочу видеть, - выделяя каждое слово, проговорила она.
  Базилевич молчал, он не представлял, что сказать ей на этот демарш. Вид же Шумской показывал, что она ждет от него ответа. Внезапно его посетила одна мысль.
  - Если не хотите этого видеть, то значит не надо видеть, - произнес он.
   Шумская облегченно выдохнула из себя воздух.
  - Я была уверенна, что вы поймете меня. Если бы мы встретились раньше хотя бы лет на тридцать, то могли бы стать прекрасной парой.
  У Базилевича не было такой уверенности, но он решил, что сейчас не время для подобных дискуссий.
  - Не исключено, - сказал он. - Но что говорить о том, чего не случилось. Мы с вами жили в разных мирах, вы в искусстве, я в науке. И они почти не пересекались.
  - Возможно, вы правы. Но сейчас наши с вами миры пересеклись.
  - Сейчас пересеклись, - подтвердил Базилевич. - Но потому, что каждый из нас покинул свой мир.
  - Поэтому я вас и прошу.
  - О чем?
  - Вы еще не поняли? - удивилась Шумская.
  - Не до конца.
  - Помогите мне уйти из жизни.
  Внутри Базилевича вдруг стало холодно.
  - Каким образом?
  - Если бы я знала, дорогой Борис. - Вы же ученый, придумайте, как. Главное, меня надо в этом убедить и быстро. Я хочу уйти, пока не встал окончательно вопрос об ампутации. Я должна лежать в гробу с двумя ногами. Для меня всегда эстетический вопрос был крайне важен. Я просто обязана выглядеть красивой даже в этом ящике.
  - Наталья, вы уверены, что...
  - Не надо меня ни отговаривать, ни переубеждать, - не дала она ему докончить фразу. - Я могу передумать, а я не хочу. Давайте на следующем нашем пати поговорим об эвтаназии. Кажется, это так называется. Вы обещаете?
  - Обещаю.
  - И еще, умоляю вас, подумайте, как мне помочь. Пусть это случится, как можно легче. Всю жизнь ненавидела страдания ни в какой форме. Перед тем, как отправиться к стоматологу, я начинала биться в истерике. Впрочем, я вам об этом уже говорила. Так, вы обещаете мне помочь?
  - Сделаю все, что могу.
  - Спасибо! Я уверена, что Бог не случайно послал мне вас. А теперь мне надо отдохнуть, наш разговор похитил у меня все силы.
  - Конечно. Помочь добраться до кровати?
  - Пока я сама способна это сделать, - немного даже возмущенно отвергла она его помощь.
  Базилевич встал, поцеловал руку Шумской и вышел.
  
  32.
  Базилевич уже хотел постучаться в дверь, как заметил, что она приоткрыта. Он толкнул ее и вошел в комнату. Псурцев сидел в кресле и наблюдал за ним.
  - Входите, Борис Аркадьевич, я вас уже полчаса жду. Что-то вы подзадержались у нашей артисточки. Важный был разговор?
  Базилевич сел напротив Псурцева.
  - У нас тут все важные разговоры, ведь они о жизни и смерти.
  - Это я заметил, - слегка скривил губы Псурцев. - Вот смотрю на вас, уважаемый, Борис Аркадьевич, и думаю, что у вас уже не так уж много осталось сил. Стоит ли их тратить так безрассудно на все эти разговоры? Не лучше ли приберечь для себя?
  - Я не считаю, что трачу свои силы безрассудно, наоборот, я стараюсь придать нашему бессмысленному тут существованию хоть какой-то смысл. Его утрата всегда приводит к печальным последствиям.
  - Печальные последствия нас ждут в любом случае, есть ли смысл или его нет. Им там до него глубоко наплевать, - выразительно посмотрел Псурцев вверх.
  - Вам бы так очень хотелось, Валентин Глебович, но это не так. Вселенная вся наполнена смыслом. И пока у меня сохраняются силы, я не позволю вам вернуться к прежнему беззаботному существованию.
  Псурцев более удобно расположился в кресле.
  - Начинайте.
  - Человек не может не понести наказания за свои деяния в жизни, - начал Базилевич. - Если это происходит, то это сродни катастрофе.
  - Так уж и катастрофе, - подал голос бывший кгбешник. - Подавляющему большинству людей это удается избежать. Разве не так?
  - Скорее всего, так оно и есть. Только катастрофы все равно происходят, все, что остается не исправленным, безнаказанным, возвращается в наш мир.
  - Кажется, это теория кармы. Я даже однажды что-то об этом читал.
  - Да, карма или принцип равновесия лежит в основе нашего мироздания. Это я вам, как математик, говорю. Любое деяние и уж тем более преступное или подлое неизбежно требует возмездия. И оно однажды наступает, хотя мы не можем знать, когда и за что кто-то оказывается им настигнутым. Нередко невинные расплачиваются за чужие грехи.
  - Я бы вас убедительно попросил, Борис Аркадьевич, не читать мне научно-просветительские лекции. Никогда их не любил и не вижу причины изменять мое отношение к ним.
  - Учту ваше пожелание, - усмехнулся Базилевич. - Тогда, с вашего разрешения, перейдем к нашему случаю.
  Псурцев посмотрел на него и ничего не ответил.
  - Я не ведаю, какое количество людей вы погубили, но не сомневаюсь, что мой товарищ Дима Тузов далеко не единственный. Мне даже иногда страшно представить, сколько их на самом деле. Может, скажите хотя бы ориентировочно. - Базилевич подождал ответа, но не дождался. - Ладно, в конце концов, дело не в конкретных цифрах. Скорее всего, вы их сами не помните. Ведь то была ваша рутинная работа - уничтожать людей, ломать их судьбы только за то, что они хотели правды, свободы и справедливости.
  - Вы это уже как-то говорили, стоит ли расходовать силы на повторение?
  - Я буду это делать, пока не пробью ваш панцирь.
  - Что за панцирь?
  - Не только вы, многие из ваших коллег натянули на свою душу панцирь или кольчугу, если вам так больше нравится, чтобы она отражала от себя голос совести. А как иначе еще можно трудиться на такой работе. И хотя вы так сказать, на заслуженном отдыхе, до сих пор эта защитная оболочка одета на вас.
  - И вы хотите ее стащить с меня? - поинтересовался Псурцев.
  - Непременно это сделаю, если, конечно, хватит сил и времени.
  Внезапно Псурцев наклонился к нему.
  - Надеюсь, что не хватит ни того, ни другого, - процедил он.
   Базилевич отметил про себя, что впервые видит его таким, отчасти утратившим равновесие. Значит, он все же пробиваем.
  - Вы, конечно, можете на это уповать, но я не советую. Все-таки я не настолько болен и слаб.
  - Искренне жаль, - откинулся на спинку кресла Псурцев.
  - Что вам жаль?
  - Что не впаял вам тогда больше. Сейчас бы сидел себе спокойненько и смотрел сериал про чекистов. Знаете, сколько их понаделали.
  - Приблизительно. Но что есть, то и есть, придется вам смириться с тем, что тогда не загнулся на зоне. А сейчас вам туда меня уже не отправить - полномочия не те.
  Псурцев вдруг развел руками.
  - Наше предвидение будущего очень ограничено, - сказал он.
  - Тут вы на все сто процентов правы. Ни я, ни вы даже отдаленно не предполагали, что мы тут после стольких лет встретимся.
  - В том-то все и дело, - вздохнул Псурцев. - Я надеялся здесь найти отдохновение, провести последние годы спокойно и безмятежно. А тут, как на зло, появились вы.
  Внезапно к Базилевичу пришла одна мыль.
  - Валентин Глебович, а как вы тут оказались? Вы же в хорошей форме, за вами даже ухаживать не надо. Вы самый здоровый из всех нас.
  Псурцев хмуро взглянул на своего собеседника.
  - Я расскажу вам вкратце с условием, что мы закончим нашу беседу.
  - Только на сегодня, - уточнил Базилевич.
  - Пусть так, - согласился Псурцев. - У меня есть единственный сын, его зовут Александр. К сожалению, он в чем-то похож на вас.
  - Что вы имеете в виду?
  - Он тоже не давал мне покоя из-за моего прошлого, требовал, чтобы я покаялся. Он придерживается либеральных взглядов, и относится к лицам моей профессии с большим недоброжелательством. А если говорить честно, с ненавистью.
  - Странный случай, говорят же, что яблоко от яблони недалеко падает.
  - Я тоже так думал, но его яблоко упало от моего даже очень далеко. А так как я жил вместе с его семьей, то в нашем доме воцарился самый настоящий ад. Сын вбил себе в голову, что я плохо влияю на его сына, то бишь моего внука, что, живя со мной, он может вырасти таким же, как и я. Ну и многое другое в том же духе, всего не расскажешь.
  - С чего вдруг ваш сын проникся такими идеями?
  - Это все влияние моей жены, ей никогда не нравилась моя работа. Когда она выходила замуж за меня, я тогда не работал в конторе, а был студентом юрфака. Это уже потом мне предложили туда перейти. И Нина настроила Сашу против меня. И однажды после нашей с ним очередной ссоры я неожиданно для себя решил переселиться сюда. Я слабо надеялся, что сын воспротивиться, но он, наоборот, горячо одобрил мое намерение. Так я оказался здесь. Вы услышали мой рассказ, теперь выполняйте свое обещание.
  Базилевич встал и молча вышел из комнаты.
  
  33.
  Всякий раз после общения с Псурцевым Базилевич испытывал упадок сил. И на этот раз все повторилось. Он вошел в свою комнату, лег на кровать, закрыл глаза и стал думать. Почему он так настойчив в этом вопросе, почему никак не может угомониться? Псурцев без конца призывает его к этому. И надо признать, в его словах есть свой резон. То, что имело значение в молодости и даже в среднем возрасте, в старости исчезает. Это такое специфическое состояние души и тела, когда происходит невольная переоценка большинства ценностей и представлений. И не потому, что человек начинает смотреть на все иначе, а потому, что уходит энергия для поддержания прежнего баланса. Все утрачивает свою первозданность, то, что составляло древо жизни, становится трухой. И воспротивится этому ходу событий крайне сложно, для этого нужно найти где-то дополнительный источник сил. А с этим огромный дефицит. Чаще всего его просто нет в природе.
  Вот и в данной ситуации у него то и дело возникает искушение бросить все, отстать от этого Псурцева. Да, за свою жизнь он совершил немало ужасных поступков, но они все были в далеком прошлом, сейчас он уже ни на что не способен. И стоит ли воскрешать призраки прежних лет?
  Базилевич внезапно ощутил прилив энергии. Нет, он ни за что не поддастся искушению старостью, когда ею можно оправдать отказ от всего, что угодно. Псурцев должен понести наказание, справедливость никто не отменял в любом возрасте. Она не зависит от количества лет, она имеет такое свойство - постоянно требовать своего торжества. Он, Базилевич, всегда подчинялся высшим целям, так как хорошо их чувствовал. Возможно, в этом заключалось одно из основных его отличий от других людей, которые их не ощущали. А потому пребывают где-то внизу - идут темными туннелями и коридорами, даже не замечая постоянного отсутствия света. Это самое страшное, что есть в мире: люди живут во тьме, а им кажется, что вокруг них все сияет яркими и разноцветными огнями. В математике это выражается отрицательными величинами. А он никогда их не любил, они его даже немного страшили, его не покидало ощущение, что в них кроется негативная и страшная сторона бытия.
  Незаметно для себя Базилевич уснул. Проснулся он от стука в дверь. Пришлось заставить себя встать и пойти открывать.
  Он впустил в комнату Петрова. Как обычно у того был одновременно смущенный и запуганный вид.
  - Борис Аркадьевич, я вам не помешал? Случайно не спали, у вас такой вид...
  - Я уже проснулся, Николай Петрович, - ответил Базилевич. На самом деле, он с трудом сдержался от того, чтобы сказать ему что-нибудь нелицеприятное. В последнее время ему редко удавалось засыпать днем, а тут такая удача. И вот разбудили.
  Базилевич понял, что кажется, до конца не сумел сдержаться, потому что на лице Петрова появилось виноватое выражение.
  - Я не должен был к вам приходить. - В голосе Петрова послышалось раскаяние.
  - Не думайте о таких пустяках, прекрасно сделали, что зашли, - заверил его Базилевич. - Располагайтесь.
  - Вы, в самом деле, так думаете?
  - Мы же здесь одна семья. Разве не так?
  - Так, - согласился Петров, но полной убежденности в голосе у него не прозвучало.
  - Николай Петрович, вас что-то беспокоит?
  - А вы полагаете, что в моей ситуации можно быть спокойным.
  Базилевич понял, что произнес бестактность. Он не подумал, что его собеседник пребывает в состоянии постоянного страха. Не дай бог оказаться в таком же положении.
  - Извините, но что я для вас могу сделать?
  Петров вдруг уставился на Базилевича таким взглядом, что тому показалось, что в нем сверкают огоньки безумия.
  - Вы обещали найти способ меня вылечить. Вы еще не придумали? У меня нет времени ждать.
   Базилевич уже не в первый раз в разговоре с Петровым оказался в ситуации, когда не знал, как отвечать. За свою жизнь он несколько раз общался с умирающими, но именно с ним ему было почему-то трудней всего. По крайней мере, никто из них не требовал от него найти лекарство для обеспечения бессмертия.
  - Вы же понимаете, Николай Петрович, как это сложно. К тому же я математик, а не биолог или медик.
  - Я на них не надеюсь, только на вас. Не лишайте меня этой надежды.
  - Я не лишаю, но при всем желании не могу это сделать быстро.
  Петров безнадежно опустил голову.
  - Не думайте, что я сошел с ума. Я понимаю, что требую от вас невозможного. Но в моей ситуации жить без всякой надежды - это так страшно, что невозможно описать. Я закрываю глаза и представляю, как лежу в гробу, как несут меня к могиле, как опускают в нее, как засыпают землей.
   Петров закрыл глаза, а Базилевичу вдруг стало не по себе. Вслед за ним он тоже живо и ярко представил эту картину. Лучше по возможности ее не выводить на экран сознания.
  - Николай Петрович, старайтесь не представлять ничего подобного, - посоветовал Базилевич, понимая, как беспомощно звучит этот совет.
  - Не получается, эти картины возникают сами по себе. Представляю, как лежу месяц, год, десятки лет в своей могиле и так страшно становится, что хочется выть.
  - Если хочется, войте.
  Петров посмотрел на Базилевича.
  - А я и вою, запираю дверь и вою. Но я не об этом хотел вас расспросить.
  - О чем же?
  - Я все думаю, а есть ли ад или рай? Как вы полагаете?
   Базилевич в очередной раз испытал затруднение.
  - Это зависит от веры. Вы верующий?
  - Никогда не задумывался, мне было все равно. В церковь за всю жизнь заходил всего несколько раз, да и то просто поглазеть. Как думаете, может, за это я так ужасно наказан?
  - Вряд ли, хотя никто точно не знает. Кто ходит церковь, кто не ходит, умирают же все. Значит, не в этом дело.
  - Спасибо, я знал, что вы меня успокоите. Я очень боюсь, что если все же есть ад и рай, вдруг я окажусь в аду? Я читал про него, это так страшно, мне даже стало плохо. Ведь человек там обречен на вечные муки.
  - Даже если есть ад, почему вы думаете, что попадете в него? У вас есть большие грехи?
  - Что вы, я всю жизнь старался не высовываться. Жил очень тихо, ни с кем не вступал в конфликты. Что требовало начальство, то и выполнял. Какие грехи у маленького человека. Я всего боялся. А когда стал небольшим начальником, то никого не гнобил, всем шел на встречу. Хотел, чтобы если меня бы не любили, то, по крайней мере, уважали. Так, объясните, за что мне такое?
  - За то, что вы человек. А все люди смертны. Ни один еще не избежал этой участи. Нам остается только смириться.
  - Да, но не получается. Может у меня была и тусклая жизнь, но все равно умирать не хочу. Я к ней привязался, я хочу еще задержаться. Уповаю на вас, Борис Аркадьевич! Вы самый умный человек из всех, которых я когда-то встречал.
  - Уверяю, бывают умней.
  - Но я их не знаю, а вас знаю. Скажите, что мне делать в такой ситуации? Никто не желает мне помочь, даже вы. - Внезапно Петров расплакался. Слезы катились по его впалым щекам, он выглядел очень жалким. Базилевич не представлял, как поступить, он не мог найти никаких слов сочувствия или успокоения. Что-то следовало бы делать, так как Петров продолжал рыдать, но Базилевич не знал, как поступить. Будь Петров ребенок, он бы прижал его к груди, погладил по головке, прошептал бы что-нибудь ласковое. Но поступать так с восемьдесят пятилетним человеком было нелепо. Поэтому он сидел и молча ждал, когда плач сам собой прекратится.
  Это произошло, но не очень скоро. Петров успокоился и с обидой посмотрел на Базилевича; по-видимому, он надеялся, что тот станет его как-то утешать.
  - Я никому больше в этом мире не нужен, - жалобно пискнул Петров.
  - Это не так, Николай Петрович, вы член нашей семьи и нужны нам.
  Петров с надеждой взглянул на Базилевича.
  - Вы не обманываете?
  - Это чистая права, - как можно убедительней попытался произнести Базилевич.
   - Я верю вам, - пробормотал Петров. - Пойду к себе. Через полчаса на процедуры. Как думаете, они помогут?
  - Я в этом не сомневаюсь.
  Петров вдруг впервые за весь разговор едва заметно улыбнулся.
  - Я верю вам, Борис Аркадьевич. Только вам я и верю.
  - Но и другие вас не обманывают.
  - Не знаю, не уверен. - Петров встал. - Извините еще раз за беспокойство. - Слегка пошатываясь, он вышел из комнаты.
  Базилевич облегченно вздохнул, общение с Петровым далось ему нелегко. Он понимал, что с каждым днем оно будет все трудней. Болезнь только будет усиливаться, Петров будет чувствовать себя все хуже, и это ухудшающее самочувствие будет, в том числе выливаться на него, Базилевича, да и на всех остальных. Но это то испытание, которое придется выдержать.
  
  34.
  Неожиданно к Базилевичу приехал сын. Он даже предварительно не позвонил, и Базилевич его не ожидал. Пришел охранник и сообщил, что его ждет Дмитрий Борисович.
  Базилевич даже перепугался, уж не случилось ли что-то плохого? В частности, с внуками. Поведение сына было не похоже на то, как он обычно себя вел. Дима никогда не приходил к отцу, не уведомив заранее его об этом.
  Сын ждал его в холле.
  - Дима, что-то случилось? - с тревогой спросил Базилевич, подходя к нему.
  Дима немного удивленно посмотрел на отца.
  - Нет, папа, ничего не случилось, просто захотелось посмотреть, как ты тут устроился.
  Базилевич подумал, что это немного странное желание, раньше Дима мог неделями не интересоваться им. А ведь он, Базилевич, с его болезнью может в любой момент умереть. И Диме это было хорошо известно.
  - Тогда смотри, как мы тут живем.
  - Очень неплохо, - оценил сын. - Даже охранники вежливые.
  - Здесь все вежливые. Пройдем в мою комнату.
   Дмитрий внимательно разглядывал комнату, в которой отныне проживал его отец.
  - Здесь уютно, - оценил он. - Почти домашняя обстановка. Не представлял, что тут так.
  - Мне тоже нравится, - сказал Базилевич. - А ты думал, что здесь барак. Располагайся, где хочешь. И вообще, чувствуй себя как дома.
  Последние слова прозвучали несколько двусмысленно. Дмитрий ответил на них ироничной улыбкой. Но она продержалась на его лице не больше мгновения.
  - Папа, я приехал, чтобы попросить тебя вернуться домой.
  Базилевич удивленно взглянул на сына.
  - Что это вдруг?
  Дмитрий сел на стул и наклонился вперед в направлении отца.
  - Я чувствую себя не в своей тарелке.
  - Объясни.
  - Не могу отделаться от ощущения, что я выжил тебя из собственной квартиры, что бросил на умирание.
  - Глупости, Дима, ты же видишь, ни о каком умирание речи не идет, здесь хорошие условия для жизни. И я тебе уже объяснял: перед тем, как принять решение, я все тщательно взвесил. И пришел к выводу - это лучший для меня вариант завершения пребывания на земле.
  - Но почему, чем плохо тебе в своем доме?
  Несколько мгновений Базилевич пребывал в раздумьях.
  - Понимаешь, в какой-то момент мне дома стало неуютно. Он стал напоминаем о прошлой жизни: о твоей матери, о моей молодости, о моей научной деятельности. А ничего этого уже нет: моя жена умерла, прошла не только молодость, но и старость скоро закончится. И я больше не ученый, мой мозг уже не способен продуцировать новые идеи; сколько бы я не пытался, возвращался постоянно к тому, что уже когда-то было. Я понял: это конец, в своей жизни я дошел до финиша. И даже неважно жив я или нет, по большому счету это мелочь. В моем мозгу постоянно всплывали слова апостола Павла: "У него имя, как у живого, но он мертв". Вот таким живым мертвецом я чувствовал себя.
  - Но папа, ты ничего такого мне не говорил.
  - А зачем, чем ты мог мне помочь. Это естественный ход вещей, его нельзя ни заменить, ни отменить. И тогда я пришел к заключению, что надо искать такой образ жизни, который бы смягчал все эти последствия. Это решение я нашел - переселиться в такое место, которое специально предназначено для людей, попавших в мою ситуацию. И вот я здесь. И давай сразу договоримся: домой я не вернусь, мне там делать больше нечего. А что касается твоего чувства вины, подожди маленько, оно скоро сточится. Вот тогда ты оценишь всю мудрость моего поступка и похвалишь меня за предусмотрительность.
  - Ты в этом уверен?
  - Быть уверенным на все сто процентов ни в чем нельзя, но пока все свидетельствует о том, что я прав. Постепенно я тут нахожу новые смыслы для своей жизни.
  - Я могу о них узнать?
  Базилевич отрицательно покачал головой.
  - Нет, сынок, тебе это ненужно, к тебе они не имеют никакого отношения. У тебя должно хватать своих смыслов. А если не хватает, надо искать. Без них жизнь теряет свою ценность. По крайней мере, я это всегда остро ощущал.
  - Тебе было в этом плане легче, ты занимался наукой, общественной деятельностью, даже пострадал из-за нее.
  Базилевич махнул рукой.
  - Это было, во-первых, давно, а во-вторых, я пострадал не из-за общественной детальности, ею я, как раз, не занимался.
  - Тогда из-за чего? - удивился Дмитрий.
  - Время было такое, могли раздавить только за то, что ты мыслишь не так, как все. В каком-то смысле именно за это и пострадал. Но это старая история, не будем к ней возвращаться. Тем более, ты о ней наслышан.
  - Наслышан то, наслышан, но с какого момента мне стало казаться, многого я не знаю.
  - И не надо. В этой истории нет ничего героического, сплошное стечение обстоятельств. Лучше расскажи, как там внуки?
  - Они скучают о дедушке.
  - Пусть навещают, это не возбраняется. Лучше как-нибудь на досуге поразмышляй о том, что и тебе однажды, возможно, придется принимать аналогичное решение. Чем раньше будешь об этом думать, тем легче тебе будет в решающий час.
  Какое-то время оба молчала.
  - Знаешь, папа, я тебя никогда до конца не понимал. А сейчас понимаю еще меньше. Меня не покидает ощущение, что ты что-то задумал, но что?
  Базилевич вдруг улыбнулся.
  - Конечно, задумал, еще немного пожить. Долго не получится, с таким изношенным сердцем живут не так много. Но сколько есть, все мои.
  - И ты не боишься смерти?
  - Я бы так не стал утверждать. Но я отношусь к ней с пониманием, все должно обновляться, и тем кардинальнее, чем лучше. Сегодня в мире нарушается этот баланс; благодаря успехам медицины люди живут все дольше.
  - Это плохо, папа? - удивился Дмитрий. - Всегда думал, что это огромное достижение человечества.
  - Знаешь, я не исключаю, что достижения человечества погубит это самое человечество. Они подрывают основу, на которой базируется жизнь. И это очень опасно. Если пожилых будет становиться все больше, а молодых - все меньше, начнется невиданный застой и реакция во всех сферах. У цивилизации может просто не хватить резервов, чтобы справиться с этим вызовом. - Базилевич замолчал, он смотрел на сына, словно бы не решаясь продолжить свою речь. - Я не исключаю, что наступит такой момент, когда придется утилизировать стариков. Это будет условием выживания остальных.
  - Ты говоришь страшные вещи, - оторопел Дмитрий.
  - Я знаю, но законы жизни намного суровей, чем мы о них думаем. Уравнение не решить, если изначально в нем проставлены неверные функции. Так и тут, если мы не решаемся сделать то, что требуют от нас обстоятельства, то рано или поздно нас ждет глобальная катастрофа. Вопрос, на что мы готовы, дабы ее избежать? Я пытался под это дело подвести математическую модель, но так и не завершил работу. Это последнее, чем я занимался в науке. Жаль, ты не математик, я бы отдал свои наработки для завершения. Там много интересных решений, только их надо бы продолжить и развивать.
  - Почему все же ты сам это не сделал?
  - Начал пробуксовывать. Я почувствовал, что мозг уже не тот. Как я тебе уже сказал: он не ищет нового, а постоянно возвращается к старому. Я понял, что у меня уже ничего не получится.
  - Как же ты поступил?
  - Все аккуратно сложил в папку, ее положил в ящик письменного стола и закрыл его на ключ. И больше на эту тему почти не думал.
  - И тебе не интересно, как сложится судьба этих твоих разработок?
  - И да, и нет. Там все очень сыро, нужно много работать, чтобы хоть что-то завершить. Я не знаю, кто за это мог бы взяться. Пусть эти материалы ждут своего часа. А если он не наступит, значит, так тому и быть. В истории науки много подобных случаев. Если я был на правильном пути, то однажды кто-то другой вступит на него и сделает открытие.
  - И тебе будет не жалко, что это не ты?
   Базилевич улыбнулся.
  - К тому времени меня уже не будет на свете. А буду ли жалеть там, кто может знать. - Он помолчал. - Да и так ли это важно, кому принадлежит открытие. Это в молодости я был тщеславен, хотел непременно прославиться, завоевать мир. А теперь понимаю: истина куда важней, чем имена, открывшие тот или иной ее аспект. Мы чересчур много носимся с нашим жалким "я", мечтаем себя возвеличить. Но от этого только наживаем многие беды и несчастья. Нет я не пожалею, если это будет другой.
  Базилевич откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Он ощутил, как утомил его этот разговор, у него уже не всегда хватает сил на подобные длительные и напряженные беседы.
  - Мне надо отдохнуть, Дима. А ты иди, спасибо, что навестил.
  -Тебе плохо? Тогда надо срочно вызвать врача.
  - Нет, всего лишь устал, - ответил Базилевич, ощущая, как нарастает боль в груди. - Езжай домой, сынок, - стараясь казаться спокойным, попросил он сына.
  
  35
  Утром, в комнату, как обычно, вошла Лазутова. Повторилась привычная процедура осмотра. После чего она села рядом с ним и как-то не совсем уверенно улыбнулась.
  - Что скажите, Лана? - спросил Базилевич. - Мои дела плохи?
  - В целом ваше состояние не хуже, чем вчера. Немного повышенное давление, но это мы исправим, примите таблетку - и все придет в норму. Даже не целую, а половинку. А сами, как вы ощущаете себя, Борис Аркадьевич?
  - А знаете, неплохо, - оценил свое состояние Базилевич. - Самую малость шумит в голове, а все остальное вполне терпимо.
  - Шумит из-за давления. Вот примите, - протянула медсестра половинку таблетки.
  Базилевич запил таблетку водой и посмотрел на молодую женщину. Она явно пребывала в нерешительности, словно желая, но, не решаясь что-то сказать.
  - Лана, я вижу, вас что-то беспокоит, - проговорил Базилевич. - Выкладывайте, не стесняйтесь, мы же друзья.
  - Я хочу вас попросить забыть о моей просьбе, - сказала Лана. - Это была непростительная глупость с моей стороны, я не понимаю, как могла вас предложить такое.
  - Но почему же, это совсем не глупость, я думаю на эту тему, - возразил Базилевич. - Но пока никакого решения не принял. Но и я у меня будет к вам просьба.
  - С большим удовольствием сделаю для вас все, что могу.
  - Спасибо, Лана. Пока я не готов ее озвучить, это зависит от ряда обстоятельств. Но я хочу задать вам одни вопрос: как вы относитесь к эвтаназии?
  - К эвтаназии? - удивленно переспросила она.
  - А что вас удивляет, для людей моего возраста такой интерес естественен. Разве в пансионате не было таких случаев?
  - Не было, я даже не припомню, чтобы кто-то этим интересовался.
  - Странно, - в свою очередь удивился Базилевич. - Мне казалось, что в какой-то момент интерес к эвтаназии возникает у многих.
  Лана отрицательно покачала головой.
  - Я много раз наблюдала за тем, как умирают люди, и не припомню, чтобы кто-то ее упоминал. Извините, Борис Аркадьевич, я не должна говорить об этом.
  - Исходите из принципа: в доме повешенного не говорят о веревке, - усмехнулся Базилевич.- Давайте с вами договоримся, что мы не станем его соблюдать, а будем говорить о смерти, как на любую другую тему. Согласны?
  - Если вы на этом настаиваете... - не уверенно протянула Лана.
  - Настаиваю, - подтвердил Базилевич. - Так что вы думаете?
  - Я хоть не врач, а только медсестра, а потому не давала клятву Гиппократа. Но ни раз слышала ее. Там есть такие строчки: "Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла".
  - Вы с ними согласны?
  - Не знаю. Если честно, особенно не задумывалась. До этой минуты мне казалось, что это правильно. Но теперь появились сомнения. Очень все тут не просто. А вы как думаете?
  - Это действительно один из самых сложных вопросов бытия, - согласился Базилевич. - Если признавать жизнь высшим благом, то эвтаназия не допустима.
  - А это не так?
  - Но есть еще и свобода воли. С моей точки зрения распоряжаться своей жизнью является еще большим высшим благом, чем просто благоговейно ее поддерживать. Если жизнь теряет всяческое значение, кроме того, что она еще теплится в теле, но больше ничего не производит, то какова ее ценность?
  - Не знаю, - немного растерянно произнесла Лана. - Наверное, не слишком большая. Я права? - Она пристально посмотрела на своего собеседника.
  - Возможно. Тут не может быть установлена окончательная истина. По большому счету, нам неизвестно, как должно быть с точки зрения мироздания. Меня не покидает ощущение, что этот вопрос каждому отдается на откуп. Как человек решит, так в данном случае и должно быть. Да и почему должно существовать единое мнение. Возможно, что даже, там, - Базилевич посмотрел вверх, - не пришли к консенсусу. По крайней мере, если исходить из того, какой разброд царит тут в этом деле.
  Лана задумалась.
  - Я не ошиблась, - вдруг проговорила она.
  - Не ошиблись, в чем? - не понял Базилевич.
  - То, что хочу родить ребенка от вас.
  - Неожиданный поворот в вопросе об эвтаназии, - на секунду даже засмеялся Базилевич. - Но если честно, не вижу связи.
  - Неужели не ясно. Вы такой умный и образованный.
  - А Евгений Викторович не такой?
  - Он тоже умный, но совсем иначе, чем вы.
  - Что вы имеете в виду?
  - Понимаете, Борис Аркадьевич, - немного замялась Лана, - его ум направлен на то, чтобы просто получше устроиться в жизни. Ничего другое его по большому счету не волнует.
  Базилевич кивнул головой.
  - В этом нет ничего плохого, не всем же размышлять о мировых вопросах. Иначе все бы только этим и занимались, а мир тем временем погряз бы в бытовых проблемах. Зуб удалить было бы некому или вывезти мусор из контейнера.
  - Скорее всего, это так и есть, но мне интересней общаться с вами гораздо больше, чем с ним. Я сожалею, что мне не столько же лет, как вам.
  - Это еще почему?
  - Вы не догадываетесь?
  - Нет.
  - Тогда бы у меня был бы шанс стать вашей женой. Мы могли бы встретиться лет пятьдесят тому назад.
  - Это, во-первых, не гарантия того, что встретились, а во-вторых, вы должны быть счастливы от того, что у вас столько лет впереди. А вот у меня все только позади.
  - У меня тоже однажды настанет момент, когда так же все будет позади. Так зачем ждать, почему не сейчас, раз все равно это неизбежно.
  Базилевич внимательно посмотрел на медсестру.
  - В ваших словах есть свой резон. И все же, когда впереди еще столько лет, это замечательно. Вот только начинаем по-настоящему ценить это только тогда, когда все уже ушло.
  Что-то вдруг изменилось в лице Лазутовой.
  - Борис Аркадьевич, а почему вы затеяли этот разговор? - вдруг с тревогой спросила она. - Уж не решили вы... - выразительно взглянула она на него.
  - Ну что вы, Лана, я просто размышляю. На самом деле, в этой теме столько разных пластов. А мне нравится в них копаться. Я иногда сам себе напоминаю навозного жука.
  - Тогда ладно, - с сомнением протянула Лана. - С вашего разрешения я пойду. Я буду думать о ваших словах. Можно я обсужу эту темой с Женей, то есть, с Евгением Викторович?
  - Кто же вам может запретить. Только одна просьба - не упоминайте в вашем разговоре меня. Так будет спокойней всем.
  - Хорошо, Борис Аркадьевич. Не думайте, я все понимаю.
  - Вот и хорошо, - проводил ее улыбкой Базилевич.
  
   36.
  Во время завтрака Шумская внезапно обратилась к своим сотрапезникам-мужчинам.
  - Я предлагаю сегодня нам всем вместе не собираться, давайте сделаем выходной. А завтра пусть все будет, как обычно, - предложила она.
  Базилевича это предложение не слишком обрадовало, он, наоборот, хотел, чтобы встреча состоялась. Он посмотрел на бывшую актрису и только сейчас заметил, что она выглядит неважно. Наверное, ее самочувствие не позволяет ей принимать гостей, предположил он. Конечно, можно собраться в другом месте, например, у него, но для Шумской сегодня это нежелательно. А если встречаться без нее, то она может обидеться. Лучше, в самом деле, пропустить.
  - Я думаю, никто из нас не станет возражать, - сказал Базилевич. - Как вы, господа?
  Со стороны господ возражений не последовало. Все молча доели завтрак и разошлись.
  Базилевич тоже вернулся в свою комнату. Он испытывал внутри какую-то незаполненность. Он поймал себя на том, что хотя они собиралась в таком формате всего дважды, но он уже привык к нему, эти собрания, дискуссии стали частью его здешнего образа жизни. Он даже удивился, как быстро это случилось; обычно он почти ко всему долго привыкал. А тут все произошло почти мгновенно. Конечно, можно найти этому явлению разумные объяснения, хотя бы то, что в пансионате слишком мало других занятий. Но он не мог отделаться от ощущения, что была еще одна причина, которая вызывала в нем разноречивые эмоции, - ему хотелось произвести впечатление на Шумскую. Он знал за собой эту черту, она вела свое происхождение еще с юношеского возраста, когда он стремился любыми путями добиваться восхищение одноклассниц. И на что он только не шел ради этой цели. Да, были годы, когда главное для него было нравиться представительницам противоположного пола. А когда терпел фиаско, то оно становилось настоящей трагедией. С тех пор минуло столько лет, что и подумать страшно; тогда в нем буйно играли гормоны, сейчас они совсем приутихли. А вот желание нравиться, как выясняется, никуда не исчезло, оно по-прежнему довлеет над ним. Получается, что в нас ни что не исчезает, разве только меняется интенсивность. Старость сама по себе ничего не отменяет, только переводит все в другой режим.
  К Базилевичу пришла мысль, что, пожалуй, стоит навестить Шумскую, за завтраком она выглядела непривычно подавленной, что ей совсем не свойственно. Теперь он припоминает, что даже одета она была немного небрежно, не так как обычно, когда каждая вещь продумана и гармонирует со всем ансамблем. Это явно не случайно, с ней что-то не так.
  Он постучал в ее дверь и, услышав разрешение, вошел. Шумская лежала на кровати. Появление Базилевича ее смутило.
  - Я думала, пришла наша прекрасная медсестра, - произнесла, словно бы оправдываясь, она.
  - Вам Лана тоже нравится? - спросил Базилевич.
  - Прекрасная девушка! - убежденно воскликнула Шумская, вставая с кровати.
  - Лежите, лежите, - попытался остановить ее Базилевич.
  - Я не принимаю гостей лежа, особенно, если это мужчина, - с достоинством ответила Шумская.
  Она встала и прошлась до кресла. Базилевич видел, что эта маленькая прогулка далась ей нелегко. Он даже пожалел, что зашел к Шумской; для нее принимать сейчас гостей - дополнительная нагрузка.
  - Напрасно я к вам зашел, - с раскаянием проговорил он, - вам лучше отдохнуть. Приду в следующий раз.
   Он попытался встать со стула, но был остановлен.
  - Сидите, Борис Аркадьевич, я вас никуда не отпускаю, решительно произнесла Шумская.
   Базилевич снова занял свое место.
  - Как скажите, Наталья Владиленовна, - произнес он.
  - Так и скажу. - Шумская попыталась улыбнуться, но у нее не получилось, рот так и не растянулся в улыбке. - Вы правы, я чувствую себя хуже, чем обычно.
  - Может вызвать врача или вас проводить к нему?
  - Не надо, врач не поможет, лучше посидите со мной. Пользы от этого не меньше, чем от его визита.
  - Что с вами происходит?
  Несколько секунд она молча смотрела на него так, словно бы решала, можно ли ему доверить важную тайну.
  - Плохо получается снижать сахар, он держится очень высоким - сказала Шумская. - Скоро мне почти ничего нельзя будет есть, кроме травы. А, возможно, вообще, есть ничего не придется, - после короткой паузы, усмехаясь, добавила она.
  - Не стоит думать об этом.
  - А о чем, прикажите, думать, дорогой Борис. Впрочем, вы правы, об этом действительно нет смысла думать. Да я и не думаю, меня беспокоит другое. Хорошо, то вы зашли, хочется поговорить об этом.
  - Буду рад поговорить, если скажите о чем?
  - Меня в последнее время сильно мучит одна мысль, никак не удается надолго от нее избавиться. - Шумская замолчала, у нее был вид, что она погрузилась в саму себя.
  - Что за мысль? - осторожно поинтересовался Базилевич.
  Шумская подняла голову и посмотрела на него.
  - Знаете, я никогда себя не переоценивала. Да, я была неплохой актрисой, но есть и немало тех, кто лучше. Меня многие знали, у меня были поклонники даже в городах, где я никогда не бывала. И сейчас, когда я не выступаю на сцене столько лет, когда давно не снимаюсь в кино, меня помнят. Конечно, их становится все меньше - и все же...
  - Sic transit gloria mundi, - невольно вырвалось у Базилевича.
  Шумская недоуменно взглянула на него.
  - Это по латыни: так проходит мирская слова, - перевел он.
  - Да, проходит, - согласилась она. - Знаете, что меня утешает, что когда я умру, это всколыхнет интерес и память обо мне. Те, кто стали меня забывать, вспомнят. Прекрасно понимаю, что совсем ненадолго, но хоть такую пользу принесет мне моя смерть.
  - Уверен, о себе можно напомнить как-то иначе.
  - Не перебивайте. Тем более, я о другом.
  - Не буду больше, - пообещал Базилевич.
  - Мне страшно от другого. Пройдет сто лет, потом тысяча лет, и никто, ни один человек на земле не будет знать о том, что я когда-то жила на ней. Даже могила не сохранится, на этом месте будет стоять какой-нибудь торговый центр. И это еще в лучшем случае. И когда я думаю, что о моем существовании не останется никакой памяти, даже не знаю, как объяснить, что со мной творится. Охватывает полная безнадежность. И я задаю себе постоянно один и тот же вопрос: зачем нужна тогда жизнь, если от нее не сохраняется даже воспоминаний? Можете мне ответить?
  Вопрос удивил Базилевича, прежде всего тем, что он сам раньше никогда не размышлял в таком ключе. Но теперь, подумав, ему вдруг тоже стало как-то не по себе. А ведь Шумская задела какой-то обнаженный нерв бытия; когда представишь, что через много лет ни один обитатель планеты не будет знать о тебе, в самом деле, становится как-то неуютно.
  Он взглянул на бывшую актрису и увидел, что она тоже внимательно смотрит на него и ждет ответа.
  - Борис, утешьте меня, докажите хотя бы что это не совсем так, - с надеждой произнесла она.
  - Наталья, к сожалению, не могу вас утешить, это действительно так, через сто лет, не говоря уже о тысячи никто о нас не вспомнит: ни обо мне, ни о вас. Такова уж наша участь.
  - А если это меня не устраивает? Получается, что все мои спектакли, фильмы, роли - все напрасно.
  - Нет, не напрасно, - возразил Базилевич, - все, что мы делаем, это нужно, это прокладывает мостик в будущее. Без него оно просто не настанет.
  - И что мне от этого будущего, если в нем даже слабая память обо мне не сохранится.
  - Но нельзя все мерить только собственным я.
  - Чем же еще тогда?
  - Жизнь на земле - это коллективная работа огромного количества людей, всех когда-то на ней живущих. Был такой французский философ Огюст Конт. Так вот он однажды сказал: человечество состоит не только из живых, но и мертвых. Причем, последних гораздо больше, чем первых. А это означает, что умершие не исчезают, а оставляют свой вклад на земле. Поэтому надо радоваться тому, что каждый из нас вносит свою лепту. Ну а то, что имя человека, в конце концов, не сохранится, с этим надо смириться. По-другому все равно невозможно.
  - Вы все время твердите, что надо смириться, что иначе невозможно. Неужели у вас нет других ответов. Вы все-таки известный ученый.
  Базилевич едва заметно пожал плечами.
  - Ну, не такой уж известный, есть куда более знаменитые. А что касается вашей озабоченности, то могу выписать один рецепт: старайтесь не думать об этом, живите не вечностью, а одним днем. Жить вечностью - чересчур расточительно, это не под силу никому. А уж нам, пожилым и больным, тем более. Помните, как писал поэт: "День прожит, ну, и, слава богу".
  Шумская подозрительно посмотрела на своего собеседника.
  - Что-то эти речи не похожи на ваши. Либо вам нечего сказать по существу, либо хотите меня успокоить любой ценой.
  - Вы стали задавать чересчур сложные вопросы, на которые трудно найти ответы, - улыбнулся Базилевич.
  - Понимаю, - вдруг недовольно буркнула Шумская, - да ничего поделать не могу, сами вдруг в голову стали лезть. Раньше все о любви, о мужчинах, о новых ролях думала, о теперь вот об этом. Может, они потому не возникали, что ждали своей очереди?
  Базилевич невольно удивился мудрости бывшей актрисы; если честно, ничего подобного он от нее не ожидал. Не то, что считал глупой, нет, а вот легкомысленной и поверхностной - да.
  - Думаю, вы правы, - согласился Базилевич. Одни вопросы уходят, на их место приходят другие, более глубокие. Это закономерно. Природа не терпит пустоты, она постоянно ищет, чем бы себя заполнить. И все время находится в поисках новых тем.
  - Все, больше не могу, - вдруг выдохнула Шумская. - Надо срочно идти отдыхать. Но это не последний вопрос, который я хочу обсудить с вами.
  
  37.
  Псурцев все яснее ощущал, что потерял покой. Так прекрасно еще недавно все было, он чувствовал себя полностью защищенной броней этого пансионата. Тут никто не копался в его прошлом, не задавал никаких вопросов, разве только о здоровье. И это его вполне устраивало. Он именно сюда за этим и приехал; ему не хотелось ни о чем вспоминать.
  Когда-то он вывел для себя формулу: прошлого не существует, мало ли что когда было, сейчас же этого нет, а, следовательно, не о чем и говорить. Другое дело, что не везде она успешно действовала, дома у него с ней не заладилось. Но здесь в этом приюте для стариков он был уверен, что найдет забвение.
  И все так бы и произошло, если бы не несчастное стечение обстоятельств - появление тут Базилевича. Он как черт из табакерки вынырнул из его прошлого и с тех пор не оставляет ни на день. Его нападки можно было бы снести, если бы не побочный эффект - неожиданно для него самого начала раскручиваться кинолента воспоминаний. Люди, о которых он был уверен, прочно и навечно забыл, вдруг стали воскрешать в памяти. Да еще так ярко, с многочисленными и красочными подробностями. Вот уж чего он не ожидал, что память сохранила столько деталей. Конечно, она всегда была у него отменной, но все же не настолько, чтобы помнить так много всего.
  С какого-то момента эта бесконечная череда воспоминаний стала буквально изводить его, тем более, почему-то она возникала в самый неподходящий момент. Он мог лечь отдохнуть, но вместо того, чтобы предаться сладкой дреме начинал воспроизводить сцены допросов, подробности дел, приказы начальства. Всего было так много, что не хватало подчас времени, чтобы все сразу вспомнить.
  Псурцев стал хуже спать; еще совсем недавно у него был отменный сон, засыпал почти мгновенно и крайне редко просыпался ночью. А теперь долго не мог уснуть и часто пробуждался посреди ночи. Он лежал на кровати с закрытыми глазами, но это вело не к возобновлению сна, а к новым воспоминаниям. Только теперь он стал ясно сознавать, какому большому числу людей сломал судьбы. Тогда он был уверен, что занимается благим делом, борется с врагами государства, а в этой борьбе все средства хороши - ведь ставки очень высоки.
  Конечно, Псурцев сознавал, что им руководили и другие, менее "благородные" мотивы - например, сделать карьеру, А для этого можно пойти на самые разные поступки и ухищрения. Увы, большая карьера у него не сложилась, кончил службу в относительно скромном чине подполковника. А вот многие его сослуживцы дослужились до полковников, а некоторые - до генералов. Ему же чего-то не хватило, хотя он старался не пренебрегать ни одной возможностью, поступать так, как велело начальство. И все равно медленно и довольно натужно поднимался по служебной лестнице. Достаточно сказать, что последнее звание получил незадолго до своей отставки. Так что по-настоящему он им почти не попользовался.
  Но коли так, зачем были все эти усилия? вдруг начинал пульсировать в голове вопрос. Сколько людей отправил в тюрьму и лагеря, некоторые, как вот Тузов, оттуда не вернулись. Тогда для этого были свои оправдания, сейчас же ясно, что они были фикцией. Жизнь потрачена черт знает на что, на достижение иллюзорных целей. Но ведь понятно, что достичь их невозможно, даже если пытаться из-за всех сил. Он, Псурцев, всегда был очень старательным и исполнительным, все, что ему поручало руководство, делал незамедлительно. При этом никого не жалел, даже до рукоприкладства иногда доходило, если кто-то из подследственных уж очень сильно упорствовал. Такие методы в их конторе не поощрялись, но и не возбранялись; если они помогали достичь результата, то на них закрывали глаза. Он ясно помнил, что, как минимум, один раз сорвался на этом Тузове. Тот казался хрупким и слабым, и когда он, Псурцев, начал работать с ним, то был уверен в скором результате. Но тянулись дни, которые складывались в недели, а тот ни в чем не признавался. Более того, вел себя дерзко, говорил ему такие вещи, от которых становилось тревожно. И откровенно презирал своего следователя. Тузов даже не считал необходимым это скрывать, он смотрел на него нарочито жалостливым взглядом, как смотрят на недоумков. Это бесило Псурцева до умопомрачения, иногда хотелось вскочить со своего места, схватить подследственного за горло и удушить. Возможно, будь другие времена он так бы и поступил, но когда он вел его дело, уже применялись другие, не столь кровавые методы. Вот и приходилось терпеть, а срываться только в крайних случаях.
  Наверное, Базилевич прав, когда утверждает, что Тузов мог бы стать и большим учеными, и замечательным поэтом. Он, Псурцев, читал некоторые его стихи. И хотя в поэзии почти не разбирался, сумел понять, что это по-настоящему талантливо. Тогда-то и решил в качестве мести уничтожить все эти бумаги, густо покрытые стихотворными столбиками. И однажды так и поступил.
  Он до сих пор помнил, как горела бумага, как шел от нее дым, распространяясь по кабинету удушливыми запахами. Потому, несмотря на зиму, пришлось открывать для проветривания окно. Тогда он совершил должностное нарушение, ни в одном протоколе не отразив факт уничтожения целой кипы бумаг. А ведь это были следственные материалы. Но он тогда мстил Тузову за наличие талантов, которыми обделил его, Псурцева, Бог, за нежелание признавать свою вину.
  Если бы Тузов был бы один такой, так ведь нет. Слава богу, что Базилевичу ничего неизвестно о многих других. Он только может о них догадываться, предполагать, что они были, но ничего доказать не способен. Ему даже дела не выдадут; некоторых до сих пор засекречены.
  Что с ним происходит? Запоздалые муки совести в преддверие вечного ухода? Раньше они никогда его не мучили, так иногда щекотали или царапали, но не больно и совсем недолго. Он умел быстро справляться с ними, а если не помогало, то напивался или забывался в объятиях очередной красотки. Жена подозревала его в многочисленных изменах, сильно страдала от этого. И, возможно, умерла по этой причине преждевременно. Но он не сильно огорчился, он не мог жить иначе, в противном случае просто бы не выдержал. Женщины и спиртное требовалось ему в качестве анестезирующего средства. А супруга могла бы это понять. Он даже пару раз пытался ей осторожно это разъяснить, но она не пожелала ничего слушать. Очень упрямой была особой - и сын в нее.
  Вспомнив о Максиме, Псурцев нахмурился. И решил постараться избавиться от мыслей о нем. За все время пребывания им в пансионате - а это почти год, тот ни разу его не навестил. Только однажды позвонил в самом начале его тут пребывания, спросил, как он устроился, молча выслушал ответ и разъединился.
  Ладно, сын для него давно отрезанный ломоть, между ними такое широкое поле отчуждения, что преодолеть его не представляется возможным. Гораздо более актуальный для него вопрос: а что он хочет сейчас? А хочет одного - восстановление душевного спокойствия. Погасить этот калейдоскоп воспоминаний, вернуть их в прежнюю безмятежную реку. Он желает спокойно дожить до конца своих дней. А это в немалой степени зависит от Базилевича. Если он не прекратит свои нападки, то ему это не удастся. Значит, надо как-то с ним договориться. Меньше всего он бы хотел заниматься этим докучливым делом, вот только выхода иного нет. Надо попытаться поговорить с ним так, чтобы он оставил его в покое.
  Сделать это будет не просто, он очень упрямый человек, из тех, кто желает любое дело довести до конца. А это по его, Псурцева опыту, один из самых противных и не сговорчивых типов людей.
  
  38.
  Вот уж чьего визита не ожидал Базилевич, так это Псурцева. Он даже немного испугался, мало ли с какими намерениями заявился к нему бывший кгбешник. От этого люда ждать можно все, что угодно, они бесчисленное число раз доказывали, что ради достижения своих целей готовы на любые преступления.
  Кажется, Псурцев уловил его состояние.
  - Я пришел к вам поговорить, - мирным тоном произнес Псурцев.
  - Коли так, присаживайтесь, Валентин Глебович, - пригласил хозяин комнаты.
  Псурцев сел на стул.
  - Что же вы желаете мне сказать? - успокоившись и уже немного насмешливо, поинтересовался Базилевич.
  - Я бы хотел, чтобы мы бы заключили нечто вроде пакта о ненападении, - ответил Псурцев.
  - Заключение любого пакта или договора зависит от выдвигаемых условий договаривающих сторон.
  - Я это прекрасно понимаю. И готов к их обсуждению.
  - Это что-то новенькое с вашей стороны, Валентин Глебович.
  - Можно сказать и так, - согласился Псурцев. - Я много и о многом думал.
  - И о чем можно узнать?
  - Для этого я и пришел. Вы правы, я действительно совершил много того, от чего становится стыдно.
  - И что совсем не хочется вспоминать, - добавил Базилевич.
  - Не хочется, - подтвердил Псурцев. - Но ваши слова разбередили мою память. И теперь мое прошлое стало меня преследовать.
  - Это вам мешает жить?
  - Еще как! - вырвалось у Псурцева. - Воспоминаний оказалось чересчур много.
  - Сколько же вы всего натворили!
  - Много. Но ведь ни один я.
  - Ну, уж нет, - отрицательно покачал головой Базилевич, - каждый отвечает только за себя. Ни эпоха, ни команды сверху, которые якобы нельзя не выполнить, ничего не оправдывает. Были же те, кто не выполняли.
  - Я принимаю это ваше условие, Борис Аркадьевич.
  Базилевич удивленно посмотрел на своего гостя.
  - Что значит, принимаете? У нас с вами торг?
  По лицу Псурцева пробежало и быстро исчезло недовольное выражение.
  - Я не так выразился. Я согласен с вашей позицией, каждый несет персональную ответственность за все, что сделал. И не должен перекладывать ее ни на других людей, ни на обстоятельства.
  - Рад, что вы это понимаете. Между прочим, это один из основных принципов мироздания. Без него человечество не выживет. Но что из этого следует Валентин Глебович?
  Псурцев какое-то время молчал.
  - Давайте заключим соглашение, пусть каждый разбирается со своими проблемами, преступлениями, угрызениями совестью. Поверьте, это все очень тяжело. Меня иногда охватывает такое сильное чувство вины, что жить не хочется.
  - Но вы же живете и, как понимаю, хотите жить и дальше.
  - Но это же естественное желание! - воскликнул Псурцев. - Так уж устроено, что все живущие хотят жить. И ничего с этим не поделать.
  - Да, так устроено, что все, кто живет, хотят это делать, как можно дольше. Но как быть с теми, кого вы отправили на смерть. Мне известен только один из них - мой друг Дима Тузов. Но, судя по вашим словам, их было намного больше.
  - Не стану скрывать, он не единственный, кто не пережил заключение. Для политических у нас были очень суровые условия.
  - Можете мне этого не говорить, про условия мне все известно.
  - Извините, действительно, вы об этом знаете лучше меня.
  - Вот именно. К вашему большому невезению я все же не сгинул.
  - Зачем вы так, Борис Аркадьевич, я рад, что вы вышли на свободу. Одним моим грехом меньше.
  - Ничего вы не рады. Да и на статистику ваших грехов это почти никак не влияет. Одним больше, одним меньше, в математике это называется погрешностью. Знаете, я даже готов поверить, что разбудил у вас воспоминания, от которых вам неуютно. Но вас беспокоят не они, а то, что вы привыкли к душевному комфорту. А он сейчас нарушен, вот и просите меня освободить от этого состояния. - К Базилевичу вдруг пришла одна мысль, точнее, у него возник один вопрос: - Скажите, почему вы оказались здесь? У вас неплохо со здоровьем, вполне могли бы продолжать жить дома.
  - Это все из-за Максима, моего сына, - тихо проговорил Псурцев.
  - Хотите сказать, что он выгнал вас из дома?
  - Можно сказать и так. Вы удивитесь, но он придерживается схожих воззрений, что и вы. И все последние годы упрекал меня в том же, что и вы. Мы жили вместе, так как разъехаться не было возможностей, но моя жизнь превратилась в филиал ада на земле. Вы не представляете, как это ужасно, когда тебя ненавидит собственный ребенок.
  - Не представляю, у меня с сыном таких проблем не возникало, наоборот, он уговаривал меня не ехать сюда.
  - А мой сын не желал меня видеть, я для него был преступником. В один момент я понял, что добром наше сожительство не кончится. И переехал сюда. Поверьте, для меня это было труднейшим решением. Как видите, я уже наказан за свое прошлое.
  - Но здесь вы жили спокойно, пока не появился я?
  - Да, - кивнул Псурцев. - Я от вас ничего не скрываю.
   - А мне кажется, вы говорите ровно столько, чтобы принудить меня согласиться с вашими условиями. Вы очень полюбили покой, Валентин Глебович.
  - Не скрою, полюбил. Но в нашем возрасте его желают все, включая вас. Разве не так?
  - И да, и нет. - Вопрос Псурцева заставил задуматься Базилевича. - Когда себя плохо чувствую, мне действительно ничего другого не надо. Но при этом ощущаю, что это вынужденное состояние. Во мне до конца не умерла жажда деятельности.
  - А во мне она полностью умерла. Пожалейте меня, дайте дожить спокойно оставшиеся годы. Их впереди так мало.
  - А как же мучения совести, о которых вы говорили в самом начале нашего разговора. Все это для красного словца?
  - Поверьте, я вас не обманываю. Но можно мучения усугублять, а можно нет.
  - К сожалению, Валентин Глебович, но так у нас не пойдет, - покачал головой Базилевич. - Я не куплюсь на ваши мольбы. Если это правда, что я разбудил вашу совесть, уже хорошо. Но никакого подлинного раскаяния не ощущаю.
  - Что же я должен сделать, чтобы вы увидели мое раскаяние? Может, повеситься?
  - Как вариант, принимается.
  - Это ужасный юмор.
  - Так и то, что вы сотворили в жизни, ужасно. Старость - это не индульгенция от грехов молодости, это скорее время, когда приходится платить за них по полной программе. Не скрою, я хочу, чтобы вы заплатили. Как? Не знаю. Но могу сказать, что если, к примеру, повеситесь, то не стану сильно расстраиваться. Я буду считать, что это справедливо.
  - Не дождетесь. Не представлял, что вы такой жестокий, Борис Аркадьевич.
  - А я и сам не знал. Но когда увидел вас, память о своем друге буквально навалилась на меня всей своей непомерной тяжестью. Я не понимаю, почему вы прожили длинную, удачную, сытую жизнь, а жизнь Димы оборвалась так преждевременно. Эта несправедливость буквально изводит меня. Я не верю в случайность; то, что мы тут с вами повстречались, это для того, чтобы восстановить попранную справедливость. И я не остановлюсь. Хотя, чем кончится наша с вами история, даже близко не представляю.
  - Чувствовал, что не договоримся, хотя надежда была, - пробормотал Псурцев, вставая. - Я пойду.
  - Валентин Глебович, а я вас и чаем не угостил.
  Псурцев с откровенной ненавистью взглянул на Базилевича и, не прощаясь, вышел.
  
  39.
  Лана сидела в своем небольшом кабинете и изучала в Интернете воздействие разных лекарств на мужскую детородную функцию. Она уверяла себя, что это чистое любопытство, просто ее заинтересовал этот предмет. И ничего более.
  В глубине души она понимала, что это не правда, но на такие глубины своего сознания без необходимости она старалась не спускаться. Вместо этого говорила себе, что в жизни все может пригодиться, и знание этого вопроса - тоже. Никто не знает, как все дальше сложится.
  Впрочем, от идеи зачать ребенка от Базилевича она отказалась, по крайней мере, теперь эта мысль представлялась просто нелепой. Родить от восемьдесят пятилетнего мужчины иначе как абсурдом назвать невозможно. Хотя с другой стороны такие случаи имели место, она нашла в Интернете упоминания о них. Разумеется, это случалось крайне редко, но все же шансы существуют.
  Лана не заметила, как дверь бесшумно отворилась, и в кабинет вошел Полянцев. Он встал за ее спиной и стал смотреть в монитор. Увиденное его удивило.
   - Интересно, это то зачем тебе нужно? У меня вроде все с этим в порядке?
  Лана аж вздрогнула от неожиданности; увлекшись изучением темы, она не услышала появление врача.
  - Ты меня испугал, - сказала она.
  - Хотел сделать тебе приятный сюрприз, а вижу - сюрприз сделала мне ты. Ты считаешь, у меня что-то с этим не все ладно?
  Лана слегка смутилась, она не предполагала, что кто-то узнает о предмете ее интереса, и в первую очередь, что это будет Евгений. Но внезапно к ней пришла мысль: чтобы не делалось, все к лучшему. Почему бы ему откровенно не рассказать о своих мыслях. Хотя, если рассудить, пока по большому счету рассказывать не о чем.
  - Не беспокойся, Женя, у тебя с этим делом все в полном порядке, - насмешливо проговорила она.
  - Всегда рад такое слышать, - тоже насмешливо ответил он. - Тогда, с чего такой странный интерес?
  Лана всем корпусом повернулась к любовнику.
  - Тебе известно, я хочу ребенка.
  - А я пока нет.
  - Вот именно. Поэтому хочу его не от тебя.
  От неожиданности Полянцев какое-то время молчал. Затем сел рядом с ней.
  - Можно знать, от кого?
   -Да, - кивнула она головой. - От Базилевича.
  - Что?! Повтори еще раз. Мне кажется, я ослышался.
  - От Базилевича.
  Полянцев снова замолчала на некоторое время.
  - Тебе известно, сколько ему лет?
  - Разумеется.
  - У него все эти функции давно погасли. Он не может сделать ни ребенка, ни лосенка, ни даже зайчонка. Он ничего в этом деле сделать не может, даже если будет сильно пыжиться.
  - Я понимаю, но мне хочется именно от него. У него должны быть замечательные гены.
  - Лет тридцать назад, не исключено. - Внезапно Полянцев засмеялся. - Представляю вас в постели, он тарахтит, пыжится, но ничего не выходит, инструмент никак для боя не поднимается. А ты стараешься, делаешь все возможное: и ручками, и ротиком...
  - Женя, прекрати! Это жутко вульгарно.
  - Да, - нарочито удивился Полянцев, - а желать родить ребенка от мужчины при смерти, не вульгарно?
  - Он ни при смерти, я каждое утро его осматриваю, он неплохо себя чувствует.
  - Если примет один из таких препаратов, окажется при смерти. Разве не знаешь, как они давят на сердце? Не советую.
  - Я и не собираюсь, просто я размечталась. Мне хочется, чтобы мой ребенок был бы похож на него, был бы таким же умным и хорошим.
  - А Базилевич умный и хороший?
  - Будто сам этого не знаешь.
  - Как оказалось, я так близко с ним не общаюсь, - усмехнулся Полянцев.
  - Я с ним общаюсь в основном во время утренних обходов.
  - Теперь знаю, чем ты во время них занимаешься, - рассмеялся Полянцев. - Я-то по наивности полагал, что ты выполняешь мои предписания по лечению пациентов. А тебя интересуют совсем другие вещи. Придется скорректировать указания, например, выписывать предсмертный секс. - Полянцев снова весело рассмеялся. Внезапно стал серьезным. - Ты должна иметь в виду, что если он по причине старческого маразма согласится подарить тебе дите, то, скорее всего, это последнее, что он сделает в этой жизни. Сердце у него для таких занятий не пригодно. Готова к тому, что он умрет прямо на тебе? Скажу тебе, не самое приятное ощущение.
  Лана уже пожалела, чтобы была откровенна. Такие вещи нельзя никому рассказывать, даже самым близким.
  - Кстати, а как он отнесся к твоей идеи? - вдруг спросил Полянцев. - Ты ему рассказала о ней?
  - Не очень, но обещал подумать.
  - Надо же, - удивился врач. - Я был уверен, что он сразу категорически откажется. Подумает, что ты сумасшедшая. Что, возможно, не так уж далеко от истины, если всерьез думаешь о таком варианте.
  - Да, не думаю я, с - досадой произнесла медсестра. - Сама не знаю, как это пришло в голову.
  - А мне кажется, очень даже знаешь, - пристально посмотрел он на нее. - Ты размышляла про это ни один день, искала доноров. И вот нашла.
  Лана даже немного удивила проницательность Полянцева. Впрочем, какое это имеет значение. Ясно, что этот проект, как по объективным, так и по субъективным причинам реализоваться не может.
  - Я не знаю, что делать. Я хочу ребенка, а ты - нет. Мы входим в тяжелый клинч противоречия.
   - А ты действительно начинаешь что-то перенимать у Базилевича. - "Тяжелый клинч противоречия", ты раньше так не выражалась.
  - Теперь буду, - мрачно пообещала Лана.
  - Нисколько не сомневаюсь. Только ты не права, я тоже хочу детей.
  - Когда?
  - Пока не определился.
  - В том-то все и дело. А я вот определилась, хочу сейчас.
  - Прямо здесь и сейчас?
  - Я не о том, Женя! - возмущенно воскликнула Лана. - Знаешь в чем истинное твое призвание?
  - Просвети.
  - Быть шутом, для тебя буквально все только объект для шуток и насмешек.
  - Это же прекрасно! Нет ничего хуже хмурых людей. В девяносто случаев из ста человек должен шутить.
  - Не исключено, но все же есть случаи, когда следует быть серьезным. Особенно в твоей профессии.
  Несколько мгновений Полянцев разглядывал молодую женщину.
  - Разговор о детях вызвал у меня желание. - Он встал и направился к двери.
  - Ты куда? - спросила она.
  - Закрыть дверь на защелку, чтобы нам никто не мешал.
  - Заниматься половым сношением не преследую цели зачатия - грех.
  От изумления у Полянцева даже на мгновение отвисла челюсть.
  - Это тебе тоже он сказал?
  - Нет, моя бабушка, она была религиозной, соблюдала все обряды. И когда я вошла пубертатный возраст, часто мне это повторяла.
  - Ты явно пошла не в нее. - Полянцев закрыл на замок дверь.
  - Да, не в нее, - подтвердила Лана. - Но заниматься сейчас здесь сексом не буду. И, вообще, прошу, уйди. Мне надо подумать.
  - Интересно, о чем?
  - Ничего особенного, всего лишь, как дальше жить?
  Несколько мгновений Полянцев смотрел на нее.
  - В самом деле, тема уж больно незначительная, - проговорил он. - И все же, не стану тебе мешать. Цени мою деликатность, второго такого можешь не встретить. - Он снова подошел к двери, отворил ее. - Поеду домой, подвезти не предлагаю, тебе сейчас со мной не по пути. Удачно подумать. - Полянцев вышел.
  
  40.
  За завтраком они решили снова собраться для разговора. Базилевич был уверен, что Псурцев откажется, но ошибся, бывший чекист спокойно кивнул головой, выражая согласие. При этом он взглянул на Базилевича так, словно между ними не произошло принципиального объяснения, после которого стало окончательно ясно, что их разделяют непримиримые разногласия, которые сохраняться до смерти одного из них.
  Базилевич даже немного восхищался Псурцевым; все же в конторе их неплохо учили выдержки, умению держать удар, не выдавать истинных своих чувств. И он хорошо усвоил эти уроки. Но как раз благодаря таким качествам этот человек становится более опасным и сложным противником. И может нанести внезапный удар. Правда, каким он может быть, Базилевич не представлял.
  Базилевич видел, что Шумская довольно быстро сдает; если когда он только сюда приехал, она ходила относительно бодро, то теперь передвигалась с большим трудом, непременно опираюсь на трость. Без нее она не могла сделать больше десяти шагов. Он вообще хотел было предложить перенести их встречу к кому-нибудь другому, но в последний момент рассудил, что это обидит женщину. Таким образом, они ей покажут, что замечают, что она чувствуют себя все хуже.
  Базилевич решил пойти другим путем - прийти к ней заранее и помочь подготовиться к приему гостей. Так он и поступил.
  Он вошел в ее комнату и объяснил Шумской, что хочет помочь ей подготовиться к встрече. Неожиданно это его намерение рассердило бывшую актрису.
  - Намекаете на то, что я сама не могу справиться, Борис Аркадьевич? Не ожидала от вас такой неделикатности. От других - да, но чтобы вы.
  - Вы неверно истолковали мое намерение, - смущенно попытался оправдаться Базилевич. - Я считаю, что неправильно навешивать на женщину всю подготовительную работу. Мы, мужчины, тоже должны в ней участвовать.
  Шумская подозрительно взглянула на него.
  - Красиво говорите, только не верю. Заметили, что я без палки, никуда - вот и решили помочь.
  Проницательность Шумской смутила Базилевича, он не ожидал, что она все так верно оценит.
  - Что, не ожидали, - торжествуя, произнесла Шумская. - Думали, что у меня уже голова не соображает. А, как видите, еще очень даже это делает хорошо. Так, что ошиблись в расчетах. А сейчас попрошу покинуть мою комнату и прийти в точно назначенное время.
  - прошу меня извинить, Наталья Владиленовна, - смущенно пробормотал Базилевич, направляюсь к дверям.
  Он уже собирался выйти из комнаты, как его остановил ее голос.
  - Борис, не уходите.
  Базилевич остановился и повернулся к Шумской.
  - Вы правы, мне требуется ваша помощь, - сказала Шумская. - Я стала хуже себя чувствовать. Совсем трудно ходить. Помогите. Сполосните в ванной чашки.
  Базилевич вышел из ванны, неся на подносе чашки. Шумская сидела на диване, и по ее виду было заметно, как ей тяжело.
  - Расставьте чашки на столе, - попросила она.
  Базилевич выполнил ее указание.
  - Достаньте из тумбочки печенье и конфеты, - последовала новая просьба.
  Базилевич перенес все это на стол, затем сел рядом с Шумской.
  - Давайте отменим сегодня наше пати. Или перенесем ее к кому-нибудь другому, например, ко мне, - предложил он.
  - Ни за что! - внезапно закричала Шумская. - Я еще жива, если вы это заметили.
  - Перенос не имеет к этому отношение, - сказал Базилевич.
  - Еще как имеет. Не делайте из меня дуру. Таких в моей жизни было много попыток, но ни одна не удалась. - В голосе бывшей актрисы зазвучало что-то вроде гордости за себя.
  - Нисколько в этом не сомневаюсь. Да и намерений таких не было. Простите, если что-то сделал не так, но все исключительно из лучших побуждений.
  - Вы помните, из чего выстлана дорога в ад? - Она замолчала. - Не обращайте внимания, дорогой Борис Аркадьевич, на то, что я несу. Это я так прощаюсь со своей жизнью. Что же касается вас, то вы замечательный человек. Люди так редко приходят на помощь друг другу. Да еще без просьбы.
  - Спасибо, мне очень приятны ваши слова. А вот ваш пессимизм не очень. - Но Базилевич сознавал неискренность своих слов. Он смотрел на бывшую актрису и в каком-то смысле не узнавал ее. Если еще пара дней в ней пусть слабо, но все же еще проглядывала былая красота и величие, то сейчас от этого не осталось и следа - самая настоящая старушка. Ему вдруг стало так горько, словно эти перемены случились с ним самим.
  - Я все знаю про себя, иногда я все же смотрюсь в зеркало, - как-то непривычно глухо проговорила Шумская. - Это называется старость, и теперь уже окончательно и бесповоротно. - Она замолчала. - Когда я была еще достаточно молодая, то однажды пообещала себе, что когда стану по-настоящему старой, просто прекращу это состояние раз и навсегда.
  - Наташа, вам не следует даже об этом думать.
  - А о чем следует думать? Как вы думаете: старость хуже смерти?
  Базилевич почувствовал смущение, вопрос был задан чересчур прямо.
  - Это зависит от того, какая старость. У всех она разная.
  - Такая, как у меня: без ролей, без детей, без близких людей, зато с постоянно ухудшающимся здоровьем, со страхом, что могут ампутировать ногу. Как я вам одноногая, Борис Аркадьевич?
  - Не сгущайте краски.
  - А что я сказала неверно? Скажите.
  Базилевич опять почувствовал смущение, она абсолютно права и ему нечего возразить.
  - То-то и оно, - поняла Шумская его затруднение. - Сознайтесь, что бывает, когда и вам нечего сказать.
  - Бывает, - сознался Базилевич.
  - Уже лучше. Вообще, вам не кажется, что в нашем возрасте врать просто смешно.
  - Мне кажется, врать в любом возрасте плохо.
  - Не знаю, я очень много врала буквально всем. И стыда не испытывала. Мне было так удобно. А сейчас противно, особенно за ложь мужьям. Самое удивительное, что все трое мне безоговорочно верили. - Она посмотрела на своего гостя. - Не надо, не отвечайте, итак, знаю, что скажите. Вы, Борис Аркадьевич, очень правильный, а я очень не правильная. Мы с вами антагонисты. И все же я хотела бы стать вашей женой. Лет пятьдесят тому назад, мы смотрелись бы хорошей парой.
  - Мне тоже так кажется - согласился Базилевич. На самом деле, он не знал, так это или не так. С другой стороны, а какая сейчас уже разница.
  - Борис Аркадьевич, - вдруг услышал он голос Шумской, - мне кажется, что я готова к разговору о смерти. - Давайте поговорим сегодня о ней.
  
  41.
  Почему-то все сразу же набросились на чай, хотя совсем недавно пили его за завтраком. Прошло минут десять, а никто толком так ничего и не сказал. Даже хозяйка комната молчала, а вместе со всеми тянула напиток из кружки. Создавалось впечатление, что все сюда пришли ради чаепития.
  Базилевич почувствовал, что если он не начнет, то через несколько минут, выпив чаю, все просто разойдутся. Он не совсем понимал, что сегодня случилось с настроениями в их маленькой кампании, всех как будто бы подменили.
  Чай был выпит, выставленное на столе печенье съедено. Оно, в самом деле, было вкусным, но в предыдущий раз это не мешало вести дискуссию. Он посмотрел на собравшихся, и вдруг понял, почему такое творится; у всех было плохое настроение. У каждого на то были свои причины, но это не меняло общий негативный настрой.
  - Что-то мы, господа и дама, сегодня молчим, - нарушил тишину Базилевич. - Мы же не для того собираемся, чтобы просто попить чаю.
  - Что же вы предлагаете обсудить? - поинтересовался Псурцев. Он говорил и вел себя так, словно между ними не произошел совсем недавно более чем неприятный разговор.
   - Предлагаю обсудить тему эвтаназии, - предложил Базилевич.
  - Я не возражаю, - сообщил Петров.
  Может, Петров не знает, что такое эвтаназия, предположил Базилевич. Он перевел взгляд на Псурцева, тот спокойно сидел за столом и вливал в себя очередную порцию чая.
  Псурцев почувствовал взгляд на себе и в свою очередь посмотрел на Базилевича.
  - Любопытная тема, - произнес он. - Вы полагаете, что для нас она актуальна?
  - Полагаю, она актуальна для каждого из живущих на земле. Ведь ему рано или поздно предстоит умереть. И его не может не волновать, как это случится. А эвтаназия - один из таких способов.
  - Ну, ну, - произнес Псурцев. - Мне этот способ никогда не нравился.
  - А я думаю, мы должны поговорить об этом, - раздался голос Шумской. - И кому, как ни Борису Аркадьевичу начинать.
  - Спасибо, Наталья Владиленовна, - поблагодарил Базилевич. - Эвтаназия - это по сути дела вид самоубийства. И мне вспомнилась мысль французского философа Камю о том, что самоубийство - это главный вопрос философии.
  - Никогда не увлекался философией. И, честно говоря, не хотел бы это делать под занавес жизни, - проговорил Псурцев.
  - Философствовать, по крайней мере, в прямом смысле мы не станем, - отреагировал Базилевич. - Просто я хотел подчеркнуть важность этой темы для нас.
  - И в чем эта важность? - с какой-то вдруг писклявой интонацией спросил Петров.
  - Мы все тут очень старые люди и в скором времени каждому из нас предстоит встретиться со смертью, - пояснил Базилевич. - Вот я и подумал: а так ли обязательно сидеть ее ждать, как поезд в зале ожидания вокзала. Есть и другой вариант - самостоятельно решить этот вопрос.
  - То есть, покончить жизнь самоубийством? - снова спросил Петров. - Но ведь это грех.
  - Почему вы так считаете, Николай Петрович?
  Петров удивленно посмотрел на Базилевича.
  - Ну, как же, это известно, церковь...
  - А вы верующий, воцерквленный?
  - Нет, я как-то почти не ходил в церковь, все было не до того.
  - А сейчас, когда времени хоть отбавляй?
  - Как-то уже неудобно, всю жизнь не посещал храм, а тут вдруг пойти.
  - Но если вы не верующий, то почему вы должны следовать церковным канонам? Валентин Глебович, а как у вас с этим делом обстоит?
  - Всегда считал себя атеистом, - ответил Псурцев.
  Базилевич повернулся к Шумской.
  - А вы что скажите?
  - Я всю жизнь ходила в храм, ставила свечки за здравие, упокой, на пасху всегда покупала и святила куличи, отчиталась Шумская о своих отношениях с церковью.
  - То есть, самоубийство для вас грех?
  Какое-то время Шумская молчала.
  - Да, простит меня Господь, но я не считаю это грехом. Человек должен поступать так, как ему лучше. Если лучше самому уйти из жизни, то никто ему не должен в этом препятствовать.
  Базилевича даже немного изумила прагматичность позиции бывшей актрисы. Впрочем, она не первый раз удивляла его своим ясным умом.
  - Целиком согласен с вами, - произнес он. - Если жизнь потеряла для человека смысл, то зачем цепляться за нее только из-за того, что тело еще функционирует, хотя и приносит неисчислимые страдания. Я немало размышлял над этим феноменом, такое ощущение, что тут есть у природы или Бога какая-то недоработка или несогласованность. Вообще, уход из жизни часто бывает невероятно мучителен, а он должен быть легким и простым. Не вижу ничего бессмысленней, чем механически продлевать мучения. Ради, какой высшей целью это делается? Та же церковь говорит: Бог дал, бог взял, а значит, нельзя уходить в самоволку на тот свет. Но если все делается по божьему велению, то и добровольный уход в мир иной на самом деле не добровольный, а по Его воли. Это только нам по неразумению кажется, что мы этот вопрос решаем сами. А на самом деле, совсем нет. Разве не так?
  - Так, - согласилась Шумская. - Вы очень ясно излагаете, Борис Аркадьевич. Я так не умею. Всегда восхищалась людьми с таким ясным мышлением, как у вас.
  - Выработке такого мышления ни что так не способствует, как занятие наукой. А я все же ею занимался больше полвека. Согласитесь, срок немаленький. - Базилевич замолчал, обдумывая предстоящие слова. - Я хочу вам предложить заключить некое соглашение.
  - Умереть всем вместе в один день, - усмехнулся Псурцев. - Лично я в этом не участвую.
  - Пока не совсем. Я предлагаю несколько другое: если кто-то из нас захочет уйти с помощью эвтаназии, никто не будет его не только отговаривать, то мы поможем это осуществить, сделать этот процесс максимально легким, если тут уместно это слово.
  В комнате повисло молчание. Псурцев снова потянулся за чашкой с чаем, Петров смотрел куда-то в сторону, при этом был очень бледен. Шумская неподвижно сидела на своем месте, опершись о трость и глядела прямо перед собой.
  - Я согласна, - вдруг громко и очень членораздельно произнесла она.
  - Я тоже согласен, - абсолютно белыми губами выдавил из себя Петров.
  - Что вы скажите, Валентин Глебович? - обратился к Псурцеву Базилевич.
  Тот неторопливо поставил чашку на стол.
  - Мне не привыкать отправлять людей на тот свет, - с вызовом посмотрел он на Базилевича. - Так что было бы странным с моей стороны, если я бы не согласился.
  
  42.
  Базилевич медленно направлялся в свою комнату, как внезапно услышал позади себя чьи-то шаги. Он обернулся и увидел, как за ним идет Петров. Тот тоже остановился, при этом вид у него был сильно смущенный.
  - Вы что-то хотите, Николай Петрович? - спросил Базилевич.
  - Уделите мне всего минут десять, - вдруг взмолился Петров.
  - Пойдемте, - сказал Базилевич.
  Они вошли в его комнату.
  - Располагайтесь, - пригласил Базилевич.
  Петров сел на стул, Базилевич расположился напротив него.
  - Вы хотели со мной о чем-то поговорить?
  - Да, - кивнул головой Петров. - Это очень важно.
  - Тогда говорите.
  Петров снова кивнул головой.
  - Я понимаю, что вы не сможете изобрести лекарство, которое меня спасет, - произнес он.
  - Скорее всего, нет.
  - Я так и думал. Простите меня.
  - Помилуйте, за что? - спросил Базилевич.
  - У меня от страха в голове что-то путается. Я же понимаю, что никто не сможет придумать такое лекарство, но когда так сильно боишься смерти, начинаешь придумывать невесть что.
  Базилевич почувствовал некоторое облегчение. То, что Петров понимает полную нереальность изобрести чудо-лекарство, уже хорошо. Он, Базилевич, опасался, что на этой почве тот может сойти с ума и будет навязчиво его преследовать.
  - Желательно сохранять ясность мышления как можно дольше, - произнес он.
  - Вы правы, но так страшно смотреть смерти в глаза. Знаете, Борис Аркадьевич, я всю жизнь старался жить как можно тише, никуда не лез, ни с кем не ссорился. У меня никогда не было никаких политических взглядов, я радовался, что вполне способен обходиться без них. Скажите, только честно, вы считаете, что я жил неправильно?
   Базилевич почувствовал затруднение, с его точки зрения Петров жил не просто не правильно, это была жизнь земляного червяка. Да и была ли это жизнь вообще? Так, имитация ее. Но говорить ему прямо все это в лицо, не хотелось.
  Но Петров инстинктивно почувствовал его мысли.
  - Я понимаю вас, я и сам так думаю, - грустно произнес он. - Но ведь уже ничего не изменишь. Но главное не это.
  - Что же тогда?
  - Даже такая тихая, незаметная жизнь не позволяет избежать смерти.
  - Смерти не может избежать любая жизнь, даже самая яркая и насыщенная.
  - Конечно, это так, - согласился Петров. - Я вот думаю над вашими словами.
  - Над какими именно?
  - Как над какими? - удивленно посмотрел на Базилевича Петров. - Об эвтаназии. Я до этой минуты, как вы произнесли это слово, даже не слышал о ней.
  Теперь удивился Базилевич.
  - Не слышали об эвтаназии. Но о ней в последние десятилетия очень много говорят. Достаточно заглянуть в Интернет.
  - Я не пользуюсь Интернетом.
  - Тогда понятно. Но что вы хотите конкретно от меня?
  - Я подумал... Я вдруг подумал...- Петров замолчал.
  - О чем вы подумали, Николай Петрович?
  - А если мне использовать эвтаназию. Это же быстро и безболезненно?
  - Конечно, можно так уйти в другой мир, что даже не заметишь. - Сказав эти слова, Базилевич смутился, в данном контексте они прозвучали, как черный юмор.
  Но Петров, судя по всему, не обратил на это внимания.
  - Я думаю, что это даже очень хорошо. Если начнутся мучения, то эвтаназия может стать избавлением от них. - Он вопросительно посмотрел на Базилевича.
  Тот кивнул головой.
  - Именно с этой целью она часто и применяется, - подтвердил Базилевич.
  Петров на несколько мгновений погрузился в молчание. По его налившемуся багрянцем лицу было понятно, как тяжело ему вести этот разговор.
  - С одной стороны все это жутко звучит, а с другой - появляется какая-то надежда, - задумчиво произнес он.
  - Легкая, безболезненная и быстрая смерть - это один из главных подарков, которые дарит провидение человеку, - сказал Базилевич.
  Петров посмотрел на него.
  - Наверное, вы, как всегда правы, Борис Аркадьевич. Ведь ничего другого не остается? - вопросительно посмотрел Петров на своего собеседника.
  - Увы, нет. Точнее, можно принять то, на что обрекает нас природа. А у нее есть одно неприятное свойство - она не ведает жалости. Ей абсолютно все равно, как добиваться своей цели.
  - Если я решу, вы мне поможете, Борис Аркадьевич? Ведь я совсем не знаю, как это все делается.
  Базилевич какое-то время молчал.
  - Понимаете, Николай Петрович, если я вам помогу уйти в мир иной, это будет расцениваться, как убийство. Я могу вам дать какие-то рекомендации, но основное действие вам придется совершать самому.
  Базилевич увидел, как вздрогнул всем телом Петров.
  - Я надеялся на вас, сам я никогда не решусь, - огорченно произнес он.
  - Все может измениться, - сказал Базилевич. Он подумал о том, а не слишком ли он безжалостен в отношении к этому человеку?
  - Не думаю. Это все-таки очень страшно. Я всегда старался избегать любой опасности, даже машину не стал заводить, хотя деньги на нее были. Но без нее было как-то спокойней, не попадаешь в ДТП. Что же мне делать?
  Базилевич в очередной раз задумался.
  - Я постараюсь вам как-нибудь помочь преодолеть этот страх. Тысячи людей закончили жизнь по собственной воле, почему вы не сможете это сделать.
  - А вы сможете? - вдруг спросил Петров. - Впрочем, не отвечайте, я уверен, что сможете. Теперь я пойду, мне еще на прием к врачу.
  - Не говорите ему о нашем разговоре, - предупредил Базилевич.
  - Не думайте, что я ничего не понимаю, я не скажу.
  Петров встал и тяжелой походкой направился к выходу из комнаты.
  
  43.
  Петров вернулся в свою комнату. До приема врача еще было время, и он прилег. С утра он чувствовал себя вполне сносно, но сейчас внезапно ощутил сильную слабость, словно кто-то перекрыл в его тело доступ энергии.
  К нему пришла мысль: а что если началось уже непосредственно умирание? Он все же лелеял надежду, что случится это не скоро, что он еще поживет какое-то время. Ну а дальше надо уже принимать решение. Хотя, какое решение тут можно принять; от человека мало, что зависит в этом вопросе. Разве только возможность уйти по собственной воле.
  Петров вдруг поймал себя на том, что забыл это слово, означающее добровольный уход. Еще минуту назад помнил, а сейчас уже нет. Он напряг память, но безрезультатно. А ведь у него всегда она была цепкой, даже прекрасной, за что в том числе его ценили на работе. Она не только хранила большое число цифр, фактов, но и терминов.
  Начальство нередко обращалось к нему, как к энциклопедии, за разъяснениями. Зачастую он сам смутно понимал, о чем идет речь, но благодаря цепкой и вместительной памяти воспроизводил нужную информацию. Не будь этого качества, он бы не продвинулся по службе, остался бы рядовым сотрудником. А так ушел на пенсию с неплохой должности - начальника отдела.
  Петров делал все новые попытки вспомнить это слово, но по-прежнему бесполезно. Почему-то это обстоятельство наводило его на мысль, что это начало его конца. Сначала он начнет все забывать, потом вообще утратит нормальное сознание. Как это случилось с отцом; с тех времен миновала целая эпоха, а он прекрасно помнит, как все было. Ужасное зрелище потерявшего разум человека. К счастью, мучился он недолго, сгорел за несколько месяцев. Вся семья тогда облегченно вздохнула; долго выносить весь этот кошмар выжившего из ума человека было не по силам никому.
  От охватившего Петрова страха он покрылся холодным потом. Открыл глаза, внимательно осмотрел комнату. Слава богу, он все еще хорошо видит; даже когда читает, редко использует очки. Другое дело, что читает редко; никогда не жаловал это занятие, почти мгновенно оно наводило на него скуку и вгоняло в сон.
  К нему вдруг пришла мысль, что когда он умрет, ничего этого видеть не будет. А что будет? Петров всю жизнь терпеть не мог размышлять о том, что ждет его за порогом жизни, какой она может быть после смерти? Многие интересовались этим вопросом, а он об этом ничего не знает и знать не желает. Да и зачем вообще думать на такую удручающую тему. И сейчас в этом плане для него ничего не изменилось, сама мысль об этом вызывала отторжение. И без того все узнает уже скоро, каждый день приближает этот момент.
  Проблема в том, что он никогда не был любопытным, по большому счету ему, если и хотелось чего-то знать, то только самые прагматичные вещи, без которых невозможно жить и работать. А все остальное имеет второстепенное значение, без чего вполне можно обойтись. И благополучно обходился. А сейчас перед завершением жизненного пути вообще не хотелось узнавать ничего нового. Он даже телевизор стал редко смотреть, хотя раньше делал это регулярно; в выходные мог провести возле него едва ли не целый день. Но сейчас и его просмотр потерял всякий интерес.
  Как же все-таки неприятно, мерзко умирать. Петров уже в какой раз за последнее время оказался во власти отчаяния. Оно захватывало его всего и долго не отпускала, крепко вцепившись, словно бы боясь потерять. И он не знал, как избавиться от этого омерзительного чувства. Правда, пока оно все же через какое-то время отпускало, предоставляло небольшие передышки. Но они становились все короче.
  Внезапно в дверь постучали. Это оказалось для него столь неожиданным, то к нему пришла мысль, а не просится ли к нему в комнату сама смерть. Он почти сразу понял, насколько это нелепо. Вот только пережитый страх был настоящим.
  - Входите, - хриплым голосом крикнул он.
  Почему-то Петров был уверен, что сейчас войдет Базилевич. Его с какой-то минуты вдруг как-то странно стало тянуть к нему, хотя причины этого притяжения были ему не до конца ясны. Рядом с ним им овладевала надежда на то, что еще может не все кончено, что этот человек каким-то неведомым образом спасет его. По крайней мере, если кто и сможет это сделать, так только он.
  В глубине души Петров понимал, что мысль это абсолютно иррациональная и бессмысленная, но отказываться от нее не хотел, она давала какую-то эфемерную надежду. И хотя он беседовал с Базилевичем совсем недавно, был рад продолжить их разговор.
  Но вошел Псурцев. Петров от удивления даже приподнялся на кровати - вот уж кого он никак не ожидал увидеть в своей комнате - он вообще еще ни разу не переступал ее порог. Да и общались они очень мало, хотя сидели за одним обеденным столом, вместе посещали Шумскую.
  - Не возражаете, Николай Петрович, если я пройду? - спросил Псурцев, после того, как прошел в комнату.
  - Конечно, проходите, Валентин Глебович, - сказал Петров. - Садитесь.
  Псурцев сел и пристально посмотрел на хозяина комнаты.
  - Вы неважно выглядите. Хорошо себя чувствуете? - спросил Псурцев.
  - Не очень хорошо, - признался Петров. - Что делать, по-иному уже не будет.
  - Да, это печально, - согласился Псурцев и ненадолго замолчал. - Я знаю причину вашего недомогания.
  - И в чем? - удивленно посмотрел на Псурцева Петров.
  - Это он плохо на нас всех влияет. И Наталья Владиленовна чувствует в последние дни себя хуже.
  - Вы о ком?
  - Как о ком? - удивился Псурцев. - Конечно же, о Базилевиче.
  - О Базилевиче? - изумился Петров. - Не понимаю связи между ним и моим плохим самочувствием.
  - А мне, кажется, связь очевидна. Все его разговоры о смерти и связанных с нею вещах, плохо влияет на нас всех. Я тоже стал чувствовать себя хуже.
  Какое-то время Петров размышлял над словами своего собеседника.
  - Я что-то в этом сомневаюсь, - сказал он.
  - Напрасно, я в этих делах хорошо разбираюсь. Поверьте моему опыту, я перевидал немало таких людей, он из тех, кто оказывает негативное влияние на других.
  - Я этого не чувствую.
  - Но вы же чувствуете себя хуже.
  - На то есть и другие причины.
  Псурцев покачал головой.
  - Николай Петрович, таких совпадений не бывает. Как только он появился среди нас, мы все трое стали чувствовать себя хуже. А вот он, скорее, даже лучше.
  - Вы, как мне кажется, на что-то намекаете.
  - Могу сказать и прямым текстом.
  - Будьте так добры, - проговорил Петров.
  - Есть такие люди, они называются энергетическими вампирами. Чтобы им было бы хорошо, они должны вытягивать из других энергию и питаться ею. Базилевич типичный такой вампир.
  Какое-то время Петров недоуменно смотрел на Псурцева, словно решая, как отнестись к его словам.
  - Вы это серьезно?
  - Абсолютно. Я таких людей навидался вдоволь. Тем, кто рядом с ними, рано или позже становится хуже. А некоторые - умирают. Мне известны такие случаи.
  - Никогда в жизни не думал об энергетических вампирах, - пробормотал Петров. Он явно был обескуражен услышанным.
  - Поверьте мне, они существуют и их немало, - заверил Псурцев. - И Базилевич из этой породы.
  - Что вы предлагаете?
  - Обратиться к руководству пансионата или для начала к нашему врачу Евгению Викторовичу, чтобы пересадили его за другой столик. А лучше всего - за отдельный. Так будет лучше для всех в нашем пансионате. Я не хочу, чтобы у других тоже возникли бы проблемы со здоровьем.
  - Боюсь, не получится, Валентин Глебович.
  - Почему?
   - Наталья Владиленовна ему явно симпатизирует, она нас не поддержит.
  - Тут вы правы, - согласился Псурцев. - Нужно, чтобы обратились все трое.
  - Вот видите, - даже слегка обрадовался Петров.
  Псурцев недовольно посмотрел на него.
  - Я поговорю с ней, постараюсь убедить. А вы, пожалуйста, пока о нашем разговоре никому.
  Петров, соглашаясь, кивнул головой.
  Псурцев встал.
  - Не буду дальше вам докучать. Но мы еще вернемся к этой теме. Вот увидите, если его не будет рядом с нами, нам всем будет лучше.
  Псурцев вышел. Петров снова растянулся на кровати и накрыл себя одеялом. А если Псурцев прав, подумал он, может это вовсе не совпадение, что он с каждым днем чувствует себя все хуже. Петров стал вспоминать все, что хранила память об энергетических вампирах, но запас информации был крайне скуден; раньше он этой темой никогда не интересовался. Поэтому Петров решил, что думать об этом больше не станет. Посмотрим, что скажет Шумская.
  Петров посмотрел на часы - пора было собираться на прием к врачу. Он медленно и не без труда слез с кровати и стал натягивать на себя брюки и рубашку.
  
  44.
  Базилевич решил прогуляться, тем более, погода была отличная, и словно бы звала на улицу. Он медленно шел по аллее в сторону спуска к реке. Он разглядывал клумбы с цветами, тщательно постриженные кусты, посаженные в ряд деревья. В свое время над этим ландшафтом немало поработали садовники, создав радующий глаз красивый пейзаж, на который можно смотреть бесконечно. До чего же все-таки прекрасна природа; тот, кто ее сотворил, обладал совершенным эстетическим вкусом. На самом деле это послание людям, призыв к ним жить по законам мира и красоты. И даже странно, что проходят тысячелетия, а оно остается неуслышанным.
  Базилевич поймал себя на том, что и сам до последнего времени не слишком внимал этому призыву. В своей жизни он крайне мало обращал внимания на природу, его занимали совсем другие вещи, которые он считал гораздо важнее. И только в самом конце своего пребывания на земле стал понимать, насколько был не прав. Теперь он ясно осознает, что пропустил нечто крайне важное, что могло бы изменить его самого. Но сожалеть об этом поздно, остается слишком мало времени впереди. Он уже не в состоянии кардинально перемениться, на это просто элементарно не хватает сил. Энергия постепенно вытекает из его тела, он физически ощущает, как становится ее все меньше и меньше. И это неумолимый предвестник приближающего финала.
   Базилевич не случайно решил покинуть комнату и прогуляться в одиночестве. Разговор с Петровым вдруг очень ясно поставил перед ним вопрос: боится ли он смерти? Когда он смотрел на своего собеседника, то воочию видел, какой страх навивает на него она, как он дрожит, словно осиновый листок. Даже не понятно, как Петров может жить под таким жутким давлением этого иррационального ужаса; это же не прекращающее ни на минуту тяжкое испытание. Даже врагу такого не хочется пожелать. Он бы и рад помочь Петрову, облегчить его мучения, да не знает как. Да и вообще сомнительно, что есть такой способ.
  Но сейчас Базилевича больше волновало другое: а насколько он сам боится старухи с косой? В свое время он решил подойти к этому вопросу научно и попытаться понять, как воздействует на человека такой страх? Тогда он пришел к выводу, что в повседневной жизни этот страх практически не присутствует, довольно надежно запрятан в подсознании. И выбирается оттуда только в экстремальных ситуациях. После того, как они исчезают, снова послушно, как хорошо выдресованная собака, возвращается на прежнее место.
  Он тогда пришел к выводу, что природа поступила мудро, не позволяя страху смерти влиять на повседневное сознание. В противном случае жизнь каждого из нас напоминала бы то, что сейчас переживает Петров. А в такой ситуации человек был бы ни на что не способен; любые творческие порывы начисто убивались этим чувством. Более того, подсознательно каждый ощущает себя бессмертным, хотя прекрасно понимает, что это не так, что встречу со своей кончиной не избежать ни при каких обстоятельствах и усилиях.
  Человеку легко представить себя в самых разных ситуациях и ипостасях, но вот мертвым - почти нереально. Тут работает охраняющий его механизм, вот поэтому и требуются немалые усилия, что вызвать в воображении такую картину. К тому же большинство людей и не стараются это делать, даже когда видят чужую смерть, даже когда идут за гробом близкого или знакомого. Обычно в эти минуты они думают о чем-то другом, но не о том, что и сами однажды проделают скорбный путь. А если такие мысли и появляются, то вскоре пропадают.
   Может быть, в силу такого своего психологического устройства человеческий род столь бесчувственен к смерти других; это позволяет ему развязывать войны, совершать убийства, травить и гнобить ближних и дальних. Поэтому, несмотря на все успехи цивилизации, на внешнюю ее гуманизацию не удается покончить ни с военными конфликтами, ни с криминальными убийствами.
  Вопреки тому, что об этом говорят, почти никто не считает жизнь священным даром, самым большим достоянием на земле. Наоборот, чем больше убивают, тем легче к этому относятся. Смерть одного подчас вызывает огромный резонанс, особенно, если это смерть известной персоны; смерть многих не вызывает даже негативных эмоций воспринимается, воспринимается почти как само собой разумеющееся явление. Достаточно сказать, что они погибли за Родину, как их гибели находят оправдания, и она даже возвеличивается и прославляется, выставляется, как нечто богоугодное. Странная, до предела извращенная человеческая логика в этом вопросе. И пока не наблюдается сил и способов ее изменить. Никакие пацифистские идеи не действуют, а лишь создают иллюзию, что они на что-то влияют.
  Это означает лишь то, что смерть, например, в глазах правителей, да и простых людей не является чем-то запретным. Медицина борется за каждый лишний день жизни, но при это есть могущественные силы, которые запросто лишает ее миллионы людей. Но самое удивительное и ужасное в том, что подавляющее большинство человечества не видят в этом никаких противоречий, уверенны, что так все и должно быть, что это естественный, а значит, неизбежный ход вещей.
  Базилевич, несмотря на опасения, что это за пределами его сил, спустился к реке. Вокруг не было ни души, только он и стремительно бегущий мимо него поток воды. Базилевич присел на скамью, какое-то время смотрел на реку. Удивительно, но это зрелище освободило его от мыслей, которые донимали его с того момента, как он вышел на прогулку.
  На самом деле, он хотел подумать о другом - боится ли он смерти, а если боится, то насколько сильно и как этот страх влияет на него? Не то, что он об этом не размышлял раньше, но его мыслям до сих пор не доставало конкретности. Он так и не пришел к окончательному суждению; все выглядело чересчур расплывчато. Конечно, ему страшно, да и как может иначе. В конце концов, он не святой, который давно живет в каких-то иных измерениях, где жизнь и смерть смешались и неотделимы друг с другом, а обычный человек. А для него она это главная черта, отделяющая одно от другого.
  Да, возможны наши представления о смерти глубоко ошибочные, не случайно, что есть много самых разных концепций. Однажды его поразила одна из них, согласно которой все на самом деле, наоборот. То, что мы принимаем за жизнь, есть смерть, а после смерти как раз наступает подлинная жизнь. Автор приводил в защиту своей теории довольно подробную аргументацию. Базилевичу она не показалась уж очень убедительной, но вот сам взгляд на этот предмет запал в память. Даже с точки зрения математике он выглядит, как вполне правдоподобная гипотеза. В любом случае грань между этими двумя состояниями не так уж непреодолима, мы слишком сосредоточены на физическом бытии человека, но ведь есть и душевная и духовная ее составляющая. И если предположить, что она бессмертна, то такой подход не выглядит уж таким фантастическим. В конце концов, можем ли мы быть уверенными, что наши представления верны. Наука уже неоднократно доказывала, что мир устроен совсем не так, как нам кажется; так почему это правило не может действовать и в этом случае?
  Если же предположить, что это верная концепция, то тогда в вопросах жизни и смерти все кардинально меняется. Получается, что мы должны отказываться от жизни и стремиться к тому, что мы привычно называем смертью. Но с таким раскладом крайне трудно смириться, слишком сильно и твердо в нас укорены иные установки. Они так глубоки, что все, что им противоречит, отвергается с порога. Но это совсем не означает, что они не верны; воззрения человека, на самом деле, очень консервативны и примитивны - в этом он убеждался много раз. И нужны гигантские усилия для их изменения. А когда человек при смерти, ему явно не до того.
  Базилевич невольно вздохнул. Всю жизнь он боролся с философом внутри себя. Когда он вдруг разрешал ему проявиться, то мысль начинала разматывать свой клубок, которому не было видно конца. Это уводило его, как он сам называл, в дурную бесконечность, откуда было совсем не просто вернуться обратно. Поэтому он не то, что не любил подобные состояния, а скорее опасался их и по возможности пресекал. Он считал, что ему, как математику, такие размышления не полезны, их невозможно обречь в чеканные формулы. А времени и сил они занимают немало, отвлекая от главного дела его жизни.
  Вот и сейчас он сомневался, что ему стоит продолжать эти бесконечные размышления. О смерти можно думать без конца, она не имеет четких граней, постоянно порождает все новые вопросы и сомнения. Он даже не может ясно сказать - заканчивает ли с ней человек жизнь или это всего лишь завершение одной ее фазы и начало новой? Ни то, ни другое нельзя доказать, можно лишь строить предположения, которые только уменьшают ясность в понимании предмета.
  Легко тем, которые проводят четкие линии по любым вопросам. Но такая легкость никак не связана с истинностью; это не более чем способ не заморачиваться. Человек всегда хочет быстро и просто найти решения любой проблемы, а насколько оно верно, его интересует в последнюю очередь. Главное сбросить с себя груз незнания и сомнения, почувствовать, что больше он на тебя не давит и можно дальше спокойно жить. Это то, что движет подавляющим большинством людей. Но он-то ученый, он обязан, как шахтер сквозь угольный слой, киркой пробиваться к истине, не поддаваться искушению удовлетворяться простыми ответами. Наоборот, всячески их избегать и двигаться дальше в неизведанное.
  Правда, сейчас он наукой не занимается - все это осталось в прошлом. И потому может себе позволить не забираться в дебри. Но что-то у него это плохо получается, мысль сама устремляется вглубь, и ему ничего не остается, как только безропотно и покорно следовать за ней.
  Так о чем он сейчас еще будет думать? Вот он старый, развитый и эрудированный человек, стоящий перед неведомым порогом, перешагнуть который ему позволит смерть, должен определиться, как относиться, как вести себя в такой ситуации? Раньше он был целиком поглощен жизнью: познанием, любовью, сексом, искусством, даже гурманством, и это полностью заполняло его внутреннее пространство. Он был удовлетворен таким своим состоянием, ничего другого по большому счету ему не хотелось. Но сейчас от всего этого набора остались одни ошметки; внутри он ощущает зияющую пустоту. Он великий книгочей, читать почти перестал, точнее, стал это делать гораздо меньше, так как пропал к этому занятию интерес. Так, иногда заставляет себя полистать какую-нибудь книгу. И ему все сильнее кажется, что такое состояние - это и есть предвестник смерти, оно освобождает или очищает его сознание от всего того, чем он наполнял ее всю свою жизнь, потому что там, возможно, этого ничего не потребуется. Наверное, легче умирать, когда ты уже пуст, когда все, что тебя держало в этом мире, больше не удерживает, как корабль якорь. Он как бы тебя отпускает в другое пространство, где все иначе. Пока мы живем, то беспрестанно утяжеляем себя новыми знаниями, новыми обязательствами, новыми планами. И это нас пригибает к земле, делает поступь тяжелой и медленной. Мы смотрим вперед и при этом все время оглядываемся назад, а в результате, если и продвигаемся, то по какой-то извилистой траектории. И очень часто нам даже не понятно, идем мы в будущее или пятимся в прошлое. А смерть в одно мгновение все это смывает, потому что она - прыжок в неизвестное. И все. что казалось для нас крайне важным, в один миг превращается в ничто. И как тут не поблагодарить ее за это освобождение от такой тяжелой ноши. Или, наоборот, хочется ее за это проклянуть, так как в один миг исчезает все, на что было потрачено столько времени и усилий?
   Базилевич подумал, что сейчас ему предстоит самая трудная часть сегодняшней прогулки - подняться по крутой лестнице. Когда-то для поддержания спортивной формы он специально бегал по ступенькам в свою квартиру даже при наличии лифта. Но старость превращает в испытания то, что некогда являлось заманчивым и привлекательным. Это еще один аргумент в пользу смерти, как освобождение от бремени бытия. Вот только он ощущает, как ему трудно согласиться с таким представлением; даже миссия освобождения смерти от бремени жизни не делает ее более привлекательной. Возможно, по ту сторону нас ждет нечто такое, что мы, находясь на этой стороне, не можем даже вообразить. Но вот что удивительное, все это нисколько не прельщает к этому переходу. Пусть здесь тяжело и даже мучительно, но это нечто родное и невероятно близкое. А там все кажется чужим.
  Базилевич подошел к лестнице и посмотрел вверх. Какой же тяжелый подъем ему сейчас предстоит. Но когда он его преодолеет, то испытает самое настоящее счастье, ведь он сумел преодолеть это испытание, как бы ему не было трудно.
  
  45.
  Псурцев осторожно постучался в дверь. Он всю жизнь гордился хорошей выдержкой, которая неоднократно его выручала в сложные минуты жизни, но сейчас он почему-то сильно волновался. И это ему решительно не нравилось.
  Услышав разрешение: "войдите", он отворил дверь. Шумская сидела в кресле, причем, по ее виду он догадался, что она только что заняла ее. Скорее всего, до этого момента она лежала. А принимать гостей лежа было ниже ее достоинства.
  - Это вы, Валентин Глебович? - В голосе бывшей актрисы одновременно прозвучали разочарование и удивление.
  Псурцев понял, что Шумская предпочла бы вместо него появление другого человека. И он не сомневался, кого именно.
  - Как видите, - заставил себя улыбнуться Псурцев. Он бросил на нее внимательный взгляд и снова убедился в том, что она выглядит значительно хуже, чем еще совсем недавно. У него даже возникла мысль, что она уже не жилец. Нет, он не хочет ее ухода.
  - Как вы себя чувствуете? - спросил он.
  Теперь Шумская посмотрела на него подозрительно.
  - Почему вы спрашиваете, вы же не врач?
  - Но разве только врачи интересуются чужим здоровьем. Наталья Владиленовна, вы мне очень симпатичны, и я беспокоюсь о вашем самочувствии.
  - С чего это вдруг? Мы уже знакомы довольно долго, и все это время вы моим самочувствием не интересовались. Или я что-то забыла?
  Псурцев понял, что придется говорить правду, эта актрисочка настроена что-то чересчур агрессивно.
  - Вы правы, не интересовался, но сейчас ситуация изменилась.
  - И что же в ней изменилось?
  - Это трудный разговор, но прошу отнестись к моим словам с пониманием. Речь пойдет о нашем общем друге Борисе Аркадьевиче.
  - Я почему-то так и предполагала, - с вызовом произнесла Шумская.
  - Я рад, что мои слова не вызовут у вас большого удивления, - вкрадчиво проговорил Псурцев.
  Шумская ответила ему хмурым взглядом.
  - У меня давно уже ничего не вызывает удивления, - пробормотала она. - И что же Борис Аркадьевич?
   - Наталья Владиленовна, вы случайно не заметили одной закономерности: с того момента, как у нас появился Базилевич и у Николая Петровича, и у вас, и у меня ухудшилось самочувствие. Такое ощущение, что наши болезни получили дополнительный импульс.
  - Даже, если и ухудшились, так, в чем же тут, по-вашему, его вина?
  - Отнеситесь к моим словам с доверием, даже если они покажутся вам поначалу невероятными. Я обнаружил, что Базилевич энергетический вампир.
  Шумская взглянула на Псурцева, но что означал ее взгляд, он не сумел распознать.
  - Вас это не удивляет? - на всякий случай спросил он.
  - А почему меня это должно удивлять, у меня второй муж был энергетическим вампиром. С какого-то момента нашей совместной жизни я стала плохо себя чувствовать.
  - То есть, вы понимаете, о чем я, - обрадовался Псурцев. - Это очень опасно, когда рядом заводится такой человек.
  - Еще как опасно, - подтвердила бывшая актриса.
  - Но мы не можем оставлять все, как есть, это угроза нашему здоровью.
  Псурцев подождал, пока Шумская подтвердит этот тезис, но она молчала. Он почувствовал всплеск раздражения, но в виду не подал.
  - Мы должны попросить пересадить его за другой стол, а еще лучше, если бы он сидел отдельно от всех. Николай Петрович согласен поддержать мое предложение, нужен только ваш голос.
  - Вам нужен мой голос, чтобы удалили Бориса Аркадьевича. Я вас правильно поняла? - вдруг переспросила Шумская.
   - Именно так.
  - А теперь послушайте меня. Никакой Борис Аркадьевич ни энергетический вампир. Если уж кто им может быть, то это вы. А если от кого и поступает позитивная энергия, так от него. А вот от вас никакого поступления я не чувствую. А если у вас с ним какие-то нелады, то тут я вам не помощник. Я очень рада, что Борис Аркадьевич с нами. А если не желаете быть в нашей кампании, то сами попроситесь за другой столик. Лично я сожалеть об этом не стану, а вот если уйдет он, буду сильно огорчена. Вы меня поняли, Валентин Глебович?
  - Я понял, что он втерся в ваше доверие, - зло сжал губы Псурцев.
  - А вот это не ваше дело. Пусть даже втерся, я только рада. А вот что касается вас, то мне всегда казалось, что вы нехороший человек. Вы никогда о себе ничего не рассказываете, что уже подозрительно. Интуиция мне подсказывает, что в вашем прошлом не все замечательно. Можете не отвечать, все равно правды не скажите. Вы не тот человек, кто ее говорит, даже находясь на смертном одре. А с такими разговорами больше ко мне не подступайте.
   - Я понял вас, - пробормотал Псурцев. Больше делать ему тут было нечего, даже, не прощаясь, он вышел.
  
  46.
  После тяжелого подъема Базилевича так устал, что придя в комнату, тут же лег в кровать. Но полежать удалось недолго, помешал стук в дверь. Видеть ему никого сейчас не хотелось, но и не открыть - тоже не мог.
  Он был удивлен, увидев Шумскую. Она стояла, тяжело опираясь на палочку.
  - Наталья Владиленовна, зачем вы пришли? - воскликнул Базилевич. - Я бы сам к вам пришел.
  Шумская недовольно взглянула на него.
  - Мне долго стоять тут у вас на пороге?
  - Извините, проходите, пожалуйста.
  Базилевич взял бывшую актрису за локоть и помог войти в комнату. Затем усадил в кресло и сам сел рядом.
  - Что-то случилось необычное? - поинтересовался он.
  - Можно сказать и так. Я пришла вас предупредить.
  - Предупредить? О чем? - удивился он.
  - Ко мне приходил Псурцев. А до меня, судя по всему, он разговаривал с Петровым. Псурцев копает под вас, мне кажется, он хочет, чтобы вы покинули наш пансионат. - Шумская выжидательно взглянула на Базилевича.
  - Я не собираюсь покидать пансионат, и Псурцев не заставит меня это сделать. Но каким образом он собирается добиться этой цели?
  - Хочет, чтобы я и Николай Петрович обратились к руководству, чтобы вас отсадили от нас под предлогом того, что вы плохо влияете на наше самочувствие. А уж что дальше, можно только догадываться.
  - И чем он обосновывает мое плохое влияние?
  - Он называет вас энергетическим вампиром и уверяет, что после того, как вы тут появились, у нас всех троих стало быстро ухудшаться здоровье. Хочу, чтобы вы знали: лично я в это нисколько не верю.
  - Вот оно что, энергетический вампир. - Базилевичу внезапно это рассмешило. - Даже не представлял, что у него такая буйная фантазия.
  - Не вижу ничего смешного, Борис Аркадьевич, - недовольно произнесла Шумская. - Я бы так легкомысленно ко всему этому не относилась.
  - Я и не отношусь, что не мешает немного посмеяться. Но я вам очень признателен, что вы пришли и рассказали об интригах Псурцева. Непременно о них с ним поговорю.
  - Знайте, я исключительно на вашей стороне.
  - Спасибо. - Базилевич взял Шумскую за руку и поцеловал запястье.
   - Я ваш друг, - с нескрываемым волнением вдруг сказала бывшая актриса. - И готова сражаться вместе с вами против этого типа.
  Базилевич почувствовал, что растроган. Выходка Псурцева его нисколько не удивила, от него ничего другого ждать не приходится. А вот поведение Шумской его немного удивило, не думал, что она так активно станет на его защиту.
  - Наталья Владиленовна, дайте мне слово, что никаких военных действий против Псурцева вести вы не будете, - сказал он. - Я сам с ним разберусь.
  - Если вы так хотите...
  - Именно так я хочу. Еще раз спасибо. А сейчас позвольте мне вас проводить в вашу комнату.
  - Полагаете, одна не доберусь. - Шумская привстала с кресла, но вдруг снова села. - Что-то ноги плохо держат, - пожаловалась она уже совсем другим тоном.
  Базилевич подошел к ней и помог встать. Шумская уже не скрывала, как трудно ей идти. Его захлестнула жалость к этой старой женщине, которая до самой своей последней минуты хочет оставаться молодой и любимой. Но, по-видимому, это ни у кого не получается, как бы человек не старался. Природа всегда оказывается его сильней.
  
  47.
  Разговор с Шумской привел Базилевича в негодовании. Теперь окончательно ясно, что такой человек, как Псурцев, никогда не поменяется ни при каких обстоятельствах. А он, Базилевич, все же слабо надеялся, что что-то в нем изменится, пробудится что-то хорошее. Невозможно оставаться бесчувственным, если на тебе лежит вина за гибель многих людей. Но, оказывается, это вполне даже возможно. Это он, Базилевич, считает, что под влиянием обстоятельств, внутренней работы в душе должны происходить хотя бы минимальные сдвиги. Но это лишь еще раз доказывает, что он был и остается идеалистом, что верит, что в каждом есть что-то хорошее, даже если оно спрятано глубоко. Но не может же оно всегда оставаться на глубине, должно же когда-нибудь подняться и выйти наружу.
   Базилевич вспомнил, что сын, Дима, много раз укорял его в том, что он чересчур идеализирует людей, не обоснованно надеется, что в них непременно есть что-то хорошее, позитивное. "Откуда у тебя возникают такие мысли?" говорил он ему.
  И в самом деле, откуда, задал себе вопрос Базилевич. Об этом он спрашивал себя неоднократно, но ясных ответов не находил. Возможно, выдавать желаемое за действительное - этим свойством грешат многие люди. И, судя по всему, он среди них.
  Разумеется, в человеке всегда борется зло с добром, свет с тьмой. Об этом еще в древности проповедовали манихейцы. И никому не избежать внутри себя этого противостояния. Беда в другом, у большинства оно настолько слабое, что его даже не замечают. Побеждает без серьезного боя что-то одно, чаще всего злое и темное. И Псурцев наглядный пример такой победы.
  Базилевич поймал себя на том, что рассказ Шумской вызвал в нем даже больше негодования, чем ему показалось в начале. Этот человек остался таким же негодяем, каким был, когда они встретились в его кабинете в КГБ. Конечно, сейчас в силу возраста и изменившейся ситуации у Псурцева вырвано жало, он больше не может наносить вред людям в прежнем объеме. Но желание сохранилось, для него по-прежнему важен только он сам и больше никто.
  Невольно память Базилевича снова воскресила образ своего друга - Димы Тузова. Безмерно талантливый, чистый и честный он умер совсем молодым, а тот, кто его сгубил, живет до сих пор и не испытывает никакого раскаяния. С такой несправедливостью невозможно смириться, это какой-то ужасный прокол в мироздании. Возможно, он что-то в нем не понимает и уже не поймет, а потому следует исходить из того, что осознает. А осознает он то, что должен совершить правосудие, не в смысле суда, а в смысле воздаяния. Каждый должен получить по заслугам; если же этот закон не работает, то во Вселенной что-то не так. В ней присутствует некий изъян или сбой. Он, Базилевич, чересчур мал и ничтожен, чтобы понять, в чем он состоит. Но на своем уровне он вполне может вынести личный приговор. И даже попытаться привести его в исполнении.
  "Дима, я постараюсь отомстить за тебя, - мысленно обратился Базилевич к другу молодости. - Да, тебя это не воскрешит, но это хотя бы в какой-то степени восстановит справедливость". А он, Базилевич, всегда был твердо уверен, что эта та задача, которая стоит перед каждым человеком. Конечно, если он действительно человек, а не серая малюсенькая частичка безличной биомассы.
  В комнате Псурцева не было, Базилевич спустился в подвал, в биллиардную. Он знал, что тот иногда туда заходит сыграть партийку. Но его тоже там не было.
   Базилевич вышел на улицу и стал обходить участки парка. Делал это неторопливо, сберегая силы. Ведь если он встретит того, когда ищет, ему предстоит потратить много энергии. Если не весь ее запас.
  Псурцева Базилевич обнаружил в углу парка, где еще ни разу не был. Тот сидел на скамейке. Бывший чекист явно забрался сюда не случайно, он это сделал, в поисках уединения. Ему явно не хотелось никого видеть, ни с кем говорить.
  Базилевич, не спрашивая разрешения, сел на скамейку рядом с ним. Какое-то время оба молчали.
  - Так и предполагал, что эта бывшая актрисулечка вам все доложит, - вдруг усмехнулся Псурцев. - Что вы пришли мне сказать, Борис Аркадьевич?
  - Вы не имеет права на жизнь, Валентин Глебович.
  - Насколько я понимаю, не вам это решать, есть более высокие инстанции, - демонстративно посмотрел Псурцев в небо.
  - Они чересчур высоко, иногда мне кажется, что по этой причине плохо видят, что происходит тут, на земле.
  - А вы видите хорошо и потому решили их подменить, - теперь уже откровенно ухмыльнулся Псурцев.
  - Неважно, по какой причине, главное, я так решил.
  Псурцев демонстративно откинулся на спинку скамейке.
  - Не много ли на себя берете, Борис Аркадьевич?
  - Много или немного зависит от того, может ли человек справиться с тем, что он берет на себя, - ответил Базилевич.
  - Ладно, пусть так, - махнул рукой Псурцев. - Обо всем можно спорить до бесконечности. Главное же другое, что вы решили?
  Какое-то время Базилевич молчал, словно набираясь с духом.
  - Я уже сказал: вы должны умереть.
  Базилевич заметил, что на лице Псурцева на какое-то непродолжительное время появилась растерянность. Но он быстро справился с ней, по крайней мере, внешне.
  - Вот как! - воскликнул Псурцев. - Сразу и умереть. А убьете меня, как я понимаю, вы. Чем не решили? Могу вам что-нибудь посоветовать. Лучше всего выбрать между ножом и пистолет. А вот топор не рекомендую, шумно и много крови.
  - Зря вы паясничаете, я не шучу.
  - Да и я - тоже. Если и шучу, то совсем немножко. Это даже не считается.
  - Я не собираюсь вас убивать, Валентин Глебович.
  - Кто же тогда? Наймете киллера?
  - И киллера звать не буду. Вы сами себя убьете.
  - Пока в планах на ближайший календарный период мною такое мероприятие не предусмотрено.
  - Планы могут поменяться. Хочу, чтобы вы наложили на себя руки. Вы столько убили других людей, неужели не сможете убить себя? Никогда в это не поверю. Уйдите достойно, как полагает мужчине и офицеру.
  Псурцев пристально посмотрел на Базилевича.
  - Даже от вас не ожидал такого. Хотя, когда вспоминаю вас тогдашнего, становится тревожно. Вы и в те времена вели себя не совсем адекватно. А с возрастом эта тенденция только усилилась.
  - Да, согласен, с вашей точки зрения все, что я говорю, выглядит нелепо. Но эта только видимость, уж поверьте мне, все это очень серьезно.
  - Я вам верю, это-то меня и пугает. Даже трудно представить, что вы еще способны выкинуть.
  - Да, ничего не собираюсь выкидывать, и вы это прекрасно знаете. Я надеялся, что хотя бы под конец жизни в вас пробьется слабый проблеск совести. Но теперь понимаю, насколько это надежда утопична. Ничего подобного не случится. Согласитесь, вы же никакого сожаления о содеянном не испытываете?
  - А если это так?
  - Знаете, что самое страшное в людях. Даже не то, что они легко совершают ужасные преступления, а то, что до конца своих дней не испытывают никакого раскаяния. То, что по их вине погибли, десятки, а подчас и тысячи человек нисколько их не беспокоит. Они не просто живут, а еще наслаждаются жизнью. И ночью кошмары их не мучают, не звучат голоса загубленных жертв. Вот вы же, Валентин Глебович, спите спокойно даже без снотворного?
  - У меня всегда был хороший сон, можете позавидовать. По этой причине утром всегда себя чувствовал бодрым и с хорошим настроением.
  - Я так и предполагал, - кивнул Базилевич. - Знаете, что меня больше всего в этой ситуации угнетает: такие мерзавцы, как вы, чаще всего живете долго, не жалуетесь на здоровье, имеете прекрасный аппетит, отдыхаете на хороших курортах. А те, кого вы и такие, как вы, загубили, гораздо талантливее порядочней совестливый вас, ничего этого не получили. Ну, разве это справедливо, разве так должно быть? Согласитесь, это же надо исправлять.
  - А в мире все не справедливо, Борис Аркадьевич, - усмехнулся Псурцев. - Уж не знаю, почему, но это так. И не нам с вами менять мировой порядок.
  - А почему, собственно, и не попробовать поменять, Валентин Глебович. Ну, может быть, не во всем мире, а хотя бы в наших с вами отношениях. Уверяю вас, это тоже немало.
  - Почему же для нашего случая нужно делать такое исключение? У всех, как у всех, а у нас должна торжествовать высшая справедливость? А справедливо ли это?
  - Тогда считайте, что вам не повезло. Многие избегают заслуженного наказания, а вы нет. И не спрашивайте, почему именно с вами такое случилось. У меня нет ответа, если не считать, что так решило провидение. - Базилевич на секунду задумался. - Случай - это выбор Бога.
  - И этим я обязан вам?
  - Нет, Валентин Глебович, только себе. Каждый преступник, совершая преступления, надеется избежать наказания. Вы тоже были уверены, что вас оно не настигнет. Но никому не дано знать, как дальше все сложится, - развел руками Базилевич.
   - Мне что-то сильно поднадоел наш разговор, - встал со скамейки Псурцев. - Пойду к себе, отдохну.
  - Не могу вам это помешать, нет ни прав, ни сил. Но наш разговор только начался.
  Псурцев пожал плечами.
  - В жизни у меня было много самых разных разговоров, в том числе и очень тяжелых. Как-нибудь осилю и наше общение.
  - А вот я в этом не очень уверен, - ответил Базилевич.
  - Посмотрим. - Псурцев, держа прямо спину, как на параде, медленно пошел по аллее.
  Базилевич некоторое время смотрел ему вслед. Он далеко не был уверен, что одержал вверх в этом словестном поединке. Псурцев серьезный противник, он умеет быть непробиваемым. Так что победить будет его нелегко. Он сохранил еще немало физических и психических сил, достаточно посмотреть на его прямую с военной выправкой фигуру. И все же Псурцев уязвим, потому что во всем не прав. И он это отлично понимает.
  
  48.
  Утром, как обычно, в комнату вошла Лазутова. Но она не стала осматривать Базилевича.
  - Борис Аркадьевич, вас просит прийти на прием Евгений Викторович.
  - Прямо сейчас? - немного удивился Базилевич.
  - А что такого? До завтрака еще есть время.
  - Хорошо, оденусь и приду.
  Пока Базилевич одевался, то думал, с чем связано незапланированное приглашение к врачу. Обычно оно вызвано негативными причинами, очередным ухудшением состояния здоровья. А чего тут удивляться, если разобраться, так все и должно происходить. Да он и сам чувствует, как постепенно слабеет. Не то, что это ярко выраженная тенденция, но ощущения не обманывают, его организму все труднее справляться с повседневными делами, они требуют от него все больших усилий. А иногда все побеждает одно желание - лечь и больше никогда не вставать.
  Самое тяжелое во всем этом - закономерность и неуклонность угасания, которые могут быть практически незаметными, но это лишь говорит о том, что они накапливаются, собирают силы, чтобы однажды перейти в решающее наступление.
  - Как вы себя, Борис Аркадьевич, чувствуете? - встретил Полянцев его вопросом. - Только очень прошу вас, ответьте не дежурными словами, а как можно более точно описывающими ваше состояние. От этого многое зависит.
  - Это не просто, Евгений Викторович, - ответил Базилевич.
  - Так и вы человек не простой. Вы же математик, а насколько я понимаю эту науку, она требует точных описаний и формулировок.
  - Это верно, - согласился Базилевич. - Попробую. Состояние переменчивое, бывают периоды, когда я даже забываю о своей болезни, чувствую себя почти здоровым. А бывают - когда она меня накрывает, что называется с головой. Почти не остается сил, хочется одного - лежать и лежать.
  - Часто ли случаются боли в груди?
  - Да, боли бывают, но чаще возникает ощущение, которое трудно поддается описанию. Я его для себя называю предболевым. Какое-то неприятное напряжение, чувствую, как что-то внутри происходит не слишком хорошее. Ожидаешь, что это превратится в болевой синдром, но происходит далеко не всегда. Вместо этого становится лучше. А почему вы спрашиваете?
  Несколько секунд врач молчал.
  - Последнее ЭКГ выявила нарушения проводимости сердца. Это приводит к смещению генерации импульса от синусового узла, а также к его блокаде на каком-либо участке сердца. А так же - уменьшение коронарного кровообращения на том или ином участке сердца, что как раз характерно для ишемии. В принципе ничего нового, вот только симптомы стали более отчетливыми. И мне это не нравится.
  - Мне - тоже, - произнес Базилевич. - Надеюсь, от этих симптомов есть специальное лечение. Готов следовать всем вашим рекомендациям, Евгений Викторович.
  - Рекомендации я вам подготовил. Лана вам их разъяснит и даст необходимые препараты. - Полянцев посмотрел на молчаливо сидящую молодую женщину. Лана кивнула головой. - Но я хотел с вами поговорить о другом.
  - Внимательно вас слушаю.
  - Не все, кто внимательно слушают, скрупулезно все выполняют. Боюсь, что это как раз ваш случай.
  - Не соглашусь, - возразил Базилевич. - Лана подтвердит, что я принимаю все лекарства, что вы назначаете, и выполняю все ваши рекомендации.
  - То, что она подтвердит, я не сомневаюсь. Только не в этом дело.
  - А в чем? Что-то я вас, Евгений Викторович, не понимаю.
  - Есть вещи более важные, чем лекарства и различные процедуры. Это правильный образ жизни, он приносит больше пользы, чем все достижения медицины.
  - Я не пью, ни курю, регулярно совершаю прогулки. Чего еще?
  - Это все замечательно, но мне точно известно, что вы тут ведете весьма интенсивный образ жизни. Для вас самое важное - это внутреннее спокойствие, а у вас его-то и нет. У меня создается впечатление, которое опирается на некоторые факты, что вы чем-то сильно обеспокоены, часто волнуетесь. А это противопоказано для вас. По этой причине внутри вашего организма возникают импульсы, которые вредно влияют на сердце. И на ЭКГ это ясно видно. Я прав?
  Базилевич подумал, что все так и есть, врач точно определил уязвимое место. Но что ему делать, если все так получается.
  - Вы правы, иногда по разным причинам не удается избегать разного рода волнения, негативных эмоций. Но как от них уберечься?
  - Если поставить себе такую цель, то вполне возможно. Например, не смотрите телевизор, особенно новости и всякие там публицистические передачи; они очень вредны. Живите так, как будто их вообще в природе не существует.
  - И не знать о том, что происходит в мире?
  - Именно, - подтвердил Полянцев. - Поверьте, гораздо лучше об этом не знать, чем знать. Мир - это гигантский источник негативных эмоций. Зачем они вам. Я, кстати давно ничего такого не смотрю, понятие не имею, что творится на этом ужасном шарике - и ничуть от этого не комплексную. Если не можете ни смотреть телевизор, то смотрите комедии, лучше всего старые. В современных тоже много негатива.
  - Предположим, я постараюсь отключиться от мира, хотя всю жизнь очень внимательно следил за тем, что в нем происходит. Ну а люди, с ними как?
  - А никак, Борис Аркадьевич. Лучше всего относиться к ним так, словно их не существует. По крайней мере, никто не должен вызывать у вас шквал эмоций. А я так понимаю, с вами это здесь случается.
  - По-другому не получается, - вздохнул Базилевич.- Я всегда остро реагировал на людей, особенно на тех, кого считал плохими. Приходилось со многими из них бороться. Иначе мир превратится в сплошную клоаку.
  - Я вас понимаю, но вы должны сказать себе, что этап такой борьбы для вас навсегда миновал. Плохие ли люди, хорошие ли, вам это должно быть по барабану. Для вас отныне значение имеет только одно - ваше здоровье.
  - Получается, что практически ему вредит все. А значит, от всего надо отказаться. Я вас правильно понял?
  - От всего человек отказаться не может, но чем от большего откажитесь, тем лучше для вас. Просто вы должны помнить, какая цена этому всему? Это ваша жизнь. Если вы ее цените, значит, и вести себя будете соответственно.
  Базилевич ненадолго задумался.
  - Ваш посыл я понял, только вот что получается: если я откажусь от всего того, о чем вы говорите, то и цена жизни резко упадет. Это будет почти какое-то животное существование. Ни мыслей, ни эмоций, ни отношений, просто физиологическое пребывание еще какое-то время на этом свете. Но в таком случае ради чего?
  Теперь какое-то время молчал Полянцев.
  - Видите ли, Борис Аркадьевич, я очень даже хорошо понимаю ваш пафос. Только я его не разделяю. Моя задача - максимально продлить вашу жизнь. И я вижу единственную реальную возможность - вы должны вести себя так, как я вам сейчас говорю. А уж как вы будете при этом себя ощущать, не моя забота. Я не психотерапевт и уж тем более не психолог, могу только порекомендовать обратиться к ним. Возможно, они вам помогут.
  - Вы прекрасно знаете, Евгений Викторович, что не помогут.
  Мужчины обменялись взглядами.
  - В любом случае, выбор у вас не велик, - проговорил врач. - Хотите жить, делайте, как я сказал. Не хотите, живете так, как считаете нужным. Ничего другого предложить я вам не могу. Если вы будете переполняться отрицательными эмоциями, никакие лекарства не помогут. По крайней мере, я таких не знаю.
  - Я хорошо вас понял. - Базилевич встал со стула.
  - Что вы решили?
  - Пока ничего не решил, слишком мало время прошло. - Невольно Базилевич посмотрел на все так же сидящую молча медсестру. Полянцев тоже взглянул на Лану; она же не сводила глаз с Базилевича.
  - Спасибо за рекомендации, они очень полезны, - поблагодарил Базилевич. - Пора на завтрак.
  - Вас нужно проводить? - спросил Полянцев.
  - У меня хватит сил дойти самостоятельно до конца маршрута, - отказался Базилевич и направился к дверям. Он подумал о том, что визит к доктору не прошел для него бесследно, когда он пришел в его кабинет, то чувствовал себя вполне сносно, а сейчас ему стало значительно хуже.
  
  49.
  После завтрака вся их компания снова собралась во владениях Шумской. Базилевич уже не первый раз удивился, что Псурцев занял свое привычное место в углу. После их разговора в парке, Базилевич почти был уверен, что тот не придет. Но он в очередной раз не до оценил этого человека; бывший чекист сидел с таким видом, как будто ничего не произошло. Базилевич даже слегка восхитился им; вот, что значит школа, которая учит выдержке в любой ситуации.
   - Борис Аркадьевич, вы у нас тут главный закоперщик, о чем будем сегодня говорить? - поинтересовалась Шумская.
  - Да, Наталья Владиленовна, есть одна тема. Попытаюсь ее до всех вас донести. Представьте себе, вы на приеме врача. И тот вам говорит: ваше состояние ухудшается, лекарства помогают все меньше, если хотите еще пожить какое-то время, то вам надо полностью исключить всякое волнение. Прекратить всем интересоваться, ни внешними событиями, ни близкими людьми, все ваши усилия должны быть направлены только на одно - сохранять спокойствие при любых обстоятельствах. Это залог вашего здоровья.
  - И что в этом плохого? - поинтересовался Петров.
  - Это означает на практике, что ваша жизнь закончилась, вы не можете себе позволить никаких эмоций, по сути дела превращаетесь в живую мумию. Не знаю, как у вас, но у меня возникает вопрос: а есть ли в такой жизни хоть какой-то смысл? И в чем тут отличие такого живого существа от мертвого? На мой взгляд, разница совсем небольшая, только в физиологии.
  - Целиком вас поддерживаю, Борис Аркадьевич, - произнесла Шумская. - Никогда не понимала, зачем жить, если нельзя ни любить, ни играть спектакли, если не переживать самые разные эмоции. Я всегда питалась исключительно ими. Хотите, признаюсь? - Она по очереди не без некоторого лукавства посмотрела на каждого из мужчин.
  - Конечно же, хотим, - подал голос Псурцев.
  - Очень многие считали меня глупой именно по той причине, что я эмоции предпочитала разуму. И совершала такие поступки, что даже сейчас за них стыдно. Но нисколько не жалею, что тогда поступала именно так. Часто знала, что делаю глупость, зато была счастлива, что могу себя позволить вести себя подобным образом. - Лицо Шумской приняло непривычно романтичное выражение. Базилевич понял, что воспоминания перенесли бывшую актрису на много лет назад.
  - А вот я не согласен, - возразил Псурцев. - И при таком образе жизни можно получать много удовольствий.
  - К примеру, каких? - спросил Базилевич.
  - Вкусно поесть, чем не удовольствие. Между прочим, одно их самых основных и распространенных.
  - Свести жизнь только к еде? Фу! - фыркнула Шумская. - К тому же я никогда много не ела, приходилось держать фигуру в узде. А поесть любила. Представляете, как мне было трудно.
  - Но сейчас же в этом нет необходимости, - произнес Псурцев. - Почему бы не воспользоваться моментом и не отъесться.
  - Вы видите, какая я стройная. - Шумская, опираясь на палку, встала с кресла и сделала несколько шагов в сторону Псурцева. - Как вам моя фигура, Валентин Глебович? Правда же, что она ничуть не изменилась за последние пятьдесят лет?
  - Пятьдесят лет назад я вас не видел, но могу предположить, что с тех пор ваша фигура действительно мало изменилась.
  - Именно все так и есть, - торжествуя, произнесла Шумская. - Она снова сделала несколько шагов, но уже в обратном направлении и тяжело опустилась в кресло. - Нет, не хочу такой жизни, - после паузы добавила она. - Даже представить, что однажды так и случится, страшно. Жизнь только тогда жизнь, когда в ней все кипит. И ничего другого я не приемлю.
  - И сейчас кипит? - Псурцев не счел нужным скрыть насмешку.
  - Да, кипит. - Почему-то после этих слов она повернула голову в сторону Базилевича. - Да, я немощна телом, да, я старуха, но внутри у меня чувства, как у молодой. Впрочем, боюсь вам этого, Валентин Глебович, не понять.
  Базилевич подумал о том, что Шумская, возможно, впервые в жизни вслух назвала себя старухой. Значит, что-то сильно изменилось внутри нее в самое последнее время, раз она решилась произнести это ужасное, с ее точки зрения, слово.
  - Я согласен с Натальей Владиленовной, - сказал он, - нельзя все сводить к еде. Да и далеко не все при наших болячках можно есть. Обычно самое вкусное для нас и самое вредное, а значит запретное. Если невозможно жить полноценной жизнью, то стоит ли вообще жить? Это напоминает кому только в сознании. Не лучше ли подумать в таком случае о добровольном уходе?
  - Страшно, - произнес Петров.
  - Страшно, - согласился Базилевич, - а так жить не страшно? Причем, такой образ жизни может растянуться на долгий срок. Мне кажется, он будет очень мучительным. Ты вроде как жив, а с тобой ничего не происходит, но всего надо избегать. И в чем смысл тогда пребывания на земле? Оставаться формально в списке живущих? Но что это дает? Я уверен, что в таком состоянии человека будет навязчиво преследовать мысли о смерти. Даже не знаю, что лучше?
  - Жить всегда лучше, - подал голос Псурцев. - Туда все равно однажды уйдем, так стоит ли торопить события? Тем более, другого шанса побыть еще живым у нас не будет. Так нужно ли им в таком случае пренебрегать?
  Базилевич невольно подумал о том, что, пожалуй, это действительно действенный аргумент, на который не так-то легко найти возражения.
  - Глупости, Валентин Глебович! - вдруг решительно произнесла Шумская. - Если ты вроде живой, но как бы не живой, что толку продлевать свое пребывание на земле. Я всегда старалась поступать как можно более решительно, терпеть не могла промежуточных состояний, особенно, когда не знаешь, что предпочесть. Принял решение, даже, если не уверена, что оно лучшее - и сразу легче. Не надо продлевать мучение, даже если их цена - сохранение на какое-то время жизни. Жить надо только тогда, когда это в радость. А если нет, то и не стоит. И никто меня в обратном не переубедит.
  - Браво! - захлопал в ладоши Базилевич. - Наталья Владиленовна, вы великолепно выступили. Это был отличный сольный номер.
  Лицо бывшей актрисы внезапно изменилось, Базилевич с изумлением увидел, как оно помолодело лет на десять-пятнадцать. Шумская встала с кресла и поклонилась.
  - Спасибо за аплодисменты, дорогой Борис Аркадьевич! - поблагодарила она. - Давно я их не слышала.
  Базилевич видел, что она по-настоящему растрогана.
  - Я тоже согласен с дорогой Натальей Владиленовной, - вдруг произнес Петров. - Грустно сознавать, что прожил жизнь напрасно. Ведь если человек прячется от нее, именно это и происходит? - вопросительно посмотрело она на Базилевича.
  - Николай Петрович, вы сейчас о себе? - уточнил Базилевич.
  Петров кивнул головой.
  - Я только и делал, что прятался от жизни, старался не высовываться даже тогда, когда лично мне ничего не угрожало. Хотел, чтобы вокруг меня всегда все было бы тихо и спокойно.
  Внезапно Петров разрыдался. Это было столь неожиданно, что все в изумлении уставились на него. Он же громко всхлипывал, слезы лились из глаз, тело содрогалось в конвульсиях.
  Прошло пару минут, а все продолжили растерянно смотреть на него, не представляя, что предпринять. Первой опомнилась Шумская, она встала с кресла и направилась к нему. Было заметно, что идти ей трудно, но это не останавливало бывшую актрису.
  Шумская подошла к Петрову, обняла его голову и прижала к своей груди.
  - Коленька, не надо плакать, ничего ужасного в том, как ты жил, нет. Многие жили гораздо хуже. А сколько людей совершают гнусные поступки и их это ничуть не колышет. Ты же их не делал, правда же?
  - Не делал, - сквозь всхлипывания пробились слова Петрова. Но было заметно, что он постепенно успокаивается, терапия Шумской давало свои результаты.
   Базилевич приблизился к Шумской и аккуратно взял ее за локоть.
  - Наталья Владиленовна, обопритесь на меня, я провожу вас к вашему креслу.
  Шумская не стала возражать, опираясь на своего кавалера, подошла к креслу и села в него.
  - Спасибо, Борис Аркадьевич, - поблагодарила она.
  Базилевич подумал, что на сегодня стоит завершать их очередные посиделки. Эффект от них и без того превзошел все ожидания.
  Но, как оказалось, не только он пришел к такому же заключению.
  - Полагаю, на сегодня достаточно, - произнес Псурцев. - Как всегда разговор получился содержательным. - В его голосе прозвучал сарказм. Не дожидаясь ответа, он встал и направился к выходу.
   Базилевич взглянул на Шумскую, та, соглашаясь, кивнула головой.
  - Пойдемте, Николай Петрович, - обратился Базилевич к Петрову. - Наталье Владиленовне нужно отдохнуть.
  Петров кивнул головой, и они вышли.
  
  50.
  Предчувствие не подвело Базилевича в том, что Петров от него не отстанет. Он быстро нагнал его в коридоре.
  - Борис Аркадьевич, очень прошу, не оставляйте меня одного, - взмолился Петров.
  Базилевичу стало грустно, он так мечтал об отдыхе, о том, чтобы полежать в кровати, может, даже соснуть. Но теперь все эти радости придется перенести на более поздний срок.
  - Никто вас не оставляет, Николай Петрович, - сказал Базилевич. - Хотите, пройдем ко мне?
  - Лучше в парке, если не возражаете.
  - В парке, так в парке, - покорно согласился Базилевич.
  Они отыскали скамейку в укромном уголке, она была отделена от остального массива разросшимися деревьями. Мужчины сели. Базилевич вопросительно посмотрел на Петрова, как бы призывая его начать говорить о том, ради чего они от всех уединились. Тот понял его взгляд.
  - Простите, что я расплакался в комнате у Натальи Владиленовне, - проговорил Петров. - Наверное, это выглядело некрасиво.
  - Скорее неожиданно. Могу я узнать, что с вами случилось в тот момент?
  - Не поверите, но сам толком не знаю. Что-то вдруг внутри меня стало распирать, я вдруг отчетливо ощутил, что больше так не могу - и заплакал.
  - Но что вы не можете, Николай Петрович?
  - Я попытаюсь вам объяснить, Борис Аркадьевич. Этот разговор, что вы затеяли, он как-то меня сильно задел. Я всю жизнь прятался от жизни - я вам это уже говорил, и тут меня охватило сильное чувство, что я напрасно ее прожил. Я просто сидел и перемалывал день за днем. Мне кажется, я не сделал ничего полезного.
  - Но вы руководители целым отделом, правда, так и не сказали: где?
  - Так ли это важно. Вся моя деятельность была связана с бумагами, такую работу мог бы делать любой. Меня даже в глаза называли канцелярской крысой. А мой малюсенький кабинет - норкой. По крайней мере, я это так воспринимал. Просто делал то, что приказывало начальство. Никогда никакой инициативой я не проявлял. Иногда по нескольким дням почти ни с кем не разговаривал; отдашь приказ своим сотрудникам - и тихо сидишь у себя, ждешь, когда кончится рабочий день. При этом никто тебя не трогает, не вспоминает о тебе. И так из года в год. Разве это можно назвать жизнью? Скажите, только честно.
  - Вы ставите передо мной сложную задачу, Николай Петрович. Я бы не стал говорить, что ваша жизнь была целиком бесполезна - кто-то же должен выполнять и такую канцелярскую работу, но насыщенной она точно не являлась.
  - Ценю вашу тактичность, Борис Аркадьевич, но прошу вас, меня не щадить.
  - В вас проснулось стремление к самобичеванию?
  Петров вдруг закрыл глаза, и какое-то время пребывал в неподвижности. Базилевич даже подумал, уж не заснул ли он ненароком?
  Внезапно Петров резко повернулся к Базилевичу и посмотрел на него.
  - Я вот все думаю... - прерывисто проговорил он.
  - О чем же?
  - Я смотрю на эти деревья, траву, цветы, небо. Представляете, я умру - ничего этого видеть не буду. А все это останется, как и при мне. Это так страшно.
  - Это сейчас страшно, а когда вас не будет, то и страх исчезнет. Страшно умирать, а быть мертвым совсем не страшно, ведь со смертью умирает все в нас. Меня однажды поразили слова Эпикура: "Не бойся смерти: пока ты жив - её нет, когда она придёт, тебя не будет".
  - Эпикура, - наморщил лоб Петров. - Это кажется, какой-то философ.
  - Древнегреческий. Но не это важно, а важно то, что он верно подметил: пока человек жив, ему нет смысла бояться смерти, потому, что ее нет, а когда она придет, то нас не будет. А потому тоже не стоит ее пугаться, так как пугаться будет просто некому. Видите, как все точно обрисовано.
  - Полагаете, меня это должно успокоить?
  - Если вы проникнитесь этой мыслью, то не исключено.
  - Меня нисколько не интересует это ваш Эпикур. Чтобы он не говорил, меня страшит мое исчезновение. Я не хочу лежать в гробу, не хочу лежать в могиле. Представляете, проходит год, десятилетие век, а я все нахожусь в ней. И никогда из нее не выйду. Неужели от одной этой мысли вас не охватывает ледяной ужас?
  - У вас очень сильно разыгралось воображение. Желательно блокировать такие картинки в самом начале.
  - Не получается. Закрою глаза - и они тут же сами появляются. Особенно перед тем, как заснуть. Мне стало страшно ложиться спать, перед тем, как усну, всех эти картинки и мысли часами крутятся в голове. И каждый раз гадаю - проснусь ли утром?
  - Но вы же просыпаетесь.
  - Просыпаюсь, пока, но однажды не проснусь. И не знаю, когда это случится. Любое утро может стать последним. Вам не страшно засыпать?
  - Обычно быстро проваливаюсь в темную бездну. Такие мысли не успевают появляться.
  - Вы счастливый, вы можете не думать об этом. А я никак не могу.
   Базилевич подумал, что не представляет, как помочь этому человеку, как прогнать из его сознания все эти зловещие картины? Вряд ли можно найти слова, которые растворят в себе этот страх. По крайней мере, у него их точно нет. Петрову придется испить эту чащу до дна. А, учитывая его болезнь, этот напиток будет невероятно горьким.
  - Николай Петрович, ничто не требует от нас стойкости, как смерть. Я уже вам говорил: самое большое мужество - это уйти добровольно, не дожидаясь того момента, когда начнется агония. Когда мы будем уже бессильны что-то изменить.
  - Вспомнил, в последний раз вы говорили об эвтаназии. Кажется, так она называется. Я не перепутал?
  - Все правильно. Я так понимаю, что вы не думали о такой возможности?
  - Нет, - глухо ответил Петров. - Мне кажется, я ни за что не решусь убить себя.
  - Поверьте, это легче предсмертных мучений. Всего несколько мгновений - и все кончится.
  - А если не кончится?
  - О чем вы?
  - Вдруг не получится.
  - Если сделать все правильно, получится. Ничего сверх сложного в этом нет. Давно проверено.
  Какое-то время Петров молчал.
  - Я разговариваю с вами в надежде, что вы предложите мне жизнь, а вы все время предлагаете только смерть, - глухо проговорил он.
  - Я предлагаю вам то, что у меня есть, Николай Петрович, - возразил Базилевич. - Я не владею секретом бессмертия.
  - Какой же вы тогда ученый. И вообще, зачем тогда нужна наука. Я был о ней гораздо лучшего мнения.
  - На самом деле, наука еще мало, что знает и мало, что может. Мы пока идем по краю, а в центр нас не пускают.
  - Значит, все скоро для меня исчезнет, - пробормотал Петров. Он встал, не сказав Базилевичу ни слова, направился по аллее в сторону корпуса.
  
   51.
   Общение с Петровым повергло Базилевича в хмурое настроение. Он вдруг ясно осознал, что бывший скромный чиновник прав, он, Базилевич, исчезнет, а мир останется, и даже не заметит, как на одного его статиста станет меньше.
  Конечно, ничего нового в этой мысли не было, но в устах Петрова она звучала как-то особенно зловеще и обречено. Да, и сама его личность была олицетворением такой обреченности; что-то в ней было такое, что вызывало с одной стороны острую жалость к этому человеку, а с другой - какое-то отторжение и даже презрение, смешанное с отвращением.
  Но неожиданно Петров задел в нем какой-то обнаженный нерв. Конечно, он, Базилевич, уйдет в мир иной, оставив на земле потомство. У него есть сын, у сына тоже есть сын, то есть его внук, но на самом деле это и мало, и скудно. В свое время ему сильно хотелось иметь несколько детей, но жена после первенца отказалась рожать. Роды дались ей крайне тяжело, стоял даже вопрос об ее жизни и жизни новорожденного. Врачам с большим трудом удалось спасти и его и ее, но страх перед новой беременностью у нее сохранялся столь сильным, что она категорически отказывалась иметь еще детей. Так и остался у них только один ребенок.
  Базилевич и сам до конца не понимал, какую связь имеют эти мысли со страхом Петрова бесследно исчезнуть с лика земли. Он ощущал, как у него начинает все смешиваться в голове. Раньше ничего подобного с ним не происходило, в его мозгу все было четко разложено по невидимым полочкам и этажеркам. Но тогда он ощущал себя здоровым, а значит, в каком-то смысле бессмертным, когда казалось, что впереди бесконечное количество времени, которое никогда не кончится. А сейчас он болен и почти физически ощущает, как спортсмен финиш, что с каждым днем приближается к смерти все ближе и ближе.
  Разговор с Петровым неожиданно направил поток его размышлений в определенную сторону; они и раньше иногда плыли по этому маршруту, но теперь стали это делать и быстрей, и плотней. Что ж, возможно, это даже к лучшему, есть что обдумать, а значит и есть чем занять себя.
  Утром Базилевич с нетерпением ждал медсестру. Но она почему-то задерживалась, и это раздражало его. Когда можно опоздать, она не опаздывает, а когда он хочет ее видеть, не появляется.
  Наконец, дверь отворилась, и вошла Лана.
  - Прошу извинить, Борис Аркадьевич, за опоздание, но у Николая Петровича вдруг возникли сильные боли в животе. Пришлось заниматься им, вводить обезболивающие, ждать, когда приступ пройдет. Видели бы его.
  - И что было?
  - Он так кричал, неужели не слышали?
  - Не слышал, - сказал Базилевич. - Тут хорошая звукоизоляция, к тому же его комната в другом конце коридора.
  - Вы правы, слышимость тут слабая.
  - Что с ним сейчас?
  - Евгений Викторович приказал, кроме обезболивающего препарата вколоть ему еще и снотворное. Сейчас он спит. Думаю, завтрак пропустит.
  - Значит, началось, - задумчиво произнес Базилевич.
  - Что началось?
  - Боли. Он очень боится наступления того момента, когда они начнутся.
  - Евгений Викторович считает, что это пока только предвестник, настоящие боли еще впереди.
  - Надеюсь, это вы ему не сообщили?
  - Что вы, Борис Аркадьевич, разве можно такое говорить больному.
  Несколько мгновений Базилевич молчал.
  - Никогда не мог решить дилеммы: надо ли говорить больному, что его ждут муки и мучительная смерть, или скрывать эту информацию от него до последней возможности? А вы как считаете, Лана?
  - Я всегда стараюсь не говорить, сколько это позволяют обстоятельства. А вот Евгений Викторович полагает, что следует извещать об этом с самого начала; скрывать такое от больного, значит, его не уважать, считать слабаком. Мы даже иногда спорим по этому поводу. Точнее, спорили, сейчас уже нет.
  - Интересная точка зрения, - проговорил Базилевич. - Мне нравится его позиция, хотя она и предельно безжалостная.
  - Вот и я о том. Евгений Викторович никогда не жалеет своих пациентов. Ни разу не видела, чтобы смерть кого-то из них его даже немного вывела из себя или расстроила. А тут уже многие умерли.
  - А что им еще остается делать, - грустно произнес Базилевич. - Всех нас ждет тут одна дальняя дорога.
  - Не говорите, пожалуйста, так, - взмолилась Лана. - Я хочу, чтобы вы жили как можно дольше. И сделаю для этого все, что от меня зависит. Кстати, мы заболтались, а надо измерить давление и пульс.
  Медсестра достала из сумочки манометр. Пока она мерила ему давление, Базилевич рассматривал ее, но не просто рассматривал, а рассматривал, как женщину. Это даже его отчасти удивило, он уже не думал, что может так смотреть на особу противоположного пола.
  - У вас высокое давление, Борис Аркадьевич. А вы же знаете, что вам нельзя волноваться. Помните, что Евгений Викторович говорил.
  - Это невыполнимо, тем более, сейчас после известий о Петрове.
  - Зря я вам рассказала, - пожалела Лана.
  - Не зря. И прошу впредь, говорить мне об его самочувствии. Да и других моих друзей - тоже. Но сейчас хочу с вами поговорить о другой теме, крайне важной.
  - Это еще о чем?
  - О вашем предложении. Я решился.
  -О каком предложении? Не помню.
  - Не делайте вид, что не помните, прекрасно все помните, такое не забывают.
  - У нас уже был разговор, я сказала тогда, что отказываюсь от своего предложения.
  - А я его принимаю.
  - Борис Аркадьевич, я тогда брякнула по глупости. Для вас с вашим сердцем это верная смерть.
  - Все равно умирать придется, чуть раньше, чуть позже, не существенно. Зато после меня, возможно, останется еще одно человеческое существо. Да еще с моими генами. А это особенно для меня ценно.
  - Да, гены у вас очень хорошие, - вздыхая, подтвердила Лана. - Я с удовольствием запустила бы их в себя. Но время для таких игр прошло. Давайте, забудем об этом раз и навсегда.
  - Лана, послушайте, я все окончательно решил для себя. И не считаю смерть большой платой за новую жизнь. Жаль только, что, скорее всего, я ее не увижу, но это уж специфика момента. Не стоит акцентировать на этом внимание.
  - Даже очень стоит. Получается, что я вас убью.
  - Совсем даже не получается, это целиком мое решение, мой выбор. Что-то вроде своеобразной эвтаназии. Да, это и есть эвтаназия. Лучше поведайте мне о чудо препарате.
  Лана сидела напротив Базилевича и подавленно молчала. Он понимал, что она просто не знает, что сказать, на что решиться.
  - Борис Аркадьевич, мне сейчас надо идти к Псурцеву. А потом, чуть позже, если вы хотите, мы можем поговорить, - не слишком уверенно произнесла медсестра.
  - Обязательно поговорим. Для меня сейчас это самая важная тема, важнее жизни и смерти.
  - И для меня - тоже, - едва слышно произнесла Лазутова.
  
  52.
  Предсказание Лазутовой оказалось верным, за завтраком Петров не присутствовал. Сначала на это никто не обратил внимания, пока Шумская удивленно спросила:
  - А где наш Николай Петрович?
  - Он не придет, утром у него возникли сильные боли, пришлось вводить обезболивающие препараты. А сейчас он спит, - повторил Базилевич то, что ему сообщила медсестра.
  - Вот оно как, - протянула Шумская. Несколько секунд бывшая актриса молчала. - Он будет первый, кто уйдет из нашего квартета, - внезапно проговорила она.
  Ее слова произвели такое впечатление, что Базилевич и Псурцев, как по команде, перестали есть и уставились на автора этого предсказания.
  - Что вы так смотрите на меня? - продолжила Шумская. - По-моему, это очевидно?
  - Смерть не предсказуема, - усмехнулся Псурцев. - Никто не знает своего часа.
  - Давайте не будем заниматься пророчествами, - вмешался Базилевич. - Мне кажется, не стоит обсуждать, когда и кто умрет. Тем более, во время еды.
  Они обменялись взглядами с Шумской, его немного удивило ее спокойствие. Она все более легко обсуждает и говорить на тему о смерти. А когда они только познакомились, она даже это слово не желала слышать и тем более, произносить. А прошло-то совсем немного времени. С ней происходят весьма странные метаморфозы. И непонятно, они позитивные или негативные?
  - Просто к слову пришлось, - пояснила Шумская. - Если вам то, что я сказала, не понравилось, то прошу у вас, господа, прощения.
  - Наоборот, даже интересно стало, - возразил Псурцев.
  - Что именно? - спросил Базилевич.
  - А, в самом деле, кто первый из нас отбросит коньки. Можно даже поиграть в тотализатор и делать ставки.
  - Вы с ума сошли! - возмущенно воскликнула бывшая актриса. - Не скрою, в жизни я играла в тотализатор и в казино довольно часто. Но чтобы на чужую смерть... Это уж слишком.
  - Почему же, Наталья Владиленовна, а по-моему, игра со смертью весьма захватывает, - не согласился Псурцев. - Вам она должна понравиться, вы же по натуре игрок.
  - Да, игрок, - подтвердила Шумская. - В казино Монте-Карло однажды я проиграла весьма приличную сумму, правда, не совсем свою, она принадлежала одному моему знакомому. Пользуясь своими чарами, я выманила у него эти деньги. И быстро спустила. В такой ярости я его больше никогда не видела. Пришлось его успокаивать, предоставлять компенсацию. Надеюсь, господа, вам не надо пояснять, в какой она была форме?
  Откровенное, соседствующее с бесстыдством, признание Шумской, несколько покоробило Базилевича. Он не понимал, зачем нужно рассказывать о себе такие подробности? Или ей это доставляет удовольствие?
  Их взгляды встретились, и ему показалось, что она догадывается об его мыслях.
  - Жаль, что я не был на месте вашего знакомого, - со смешком в голосе произнес Псурцев.
  Шумская пристально взглянула на него.
  - А у нас с вами ничего бы не вышло, даже если бы вы и одолжили мне тогда деньги. Вы не в моем вкусе.
  Что это с ней сегодня, подумал Базилевич, то откровенничает о себе, то оскорбляет другого.
  Базилевич перевел взгляд на бывшего чекиста и по выражению его лица понял, что тот обиделся.
  - Уж я бы вам денег на игру точно не одолжил, - сказал Псурцев.
  - А я бы и не стала просить. А если бы дали, не взяла. Так и знайте.
  - Наталья Владиленовна, вам случайно не доводилось играть роль Настасьи Филипповны? - поинтересовался Базилевич.
  - Не только играла, но все хором отмечали, что это одна из самых лучших моих работ. Почему вы спросили?
  - Чем-то то, что сейчас происходит за нашим столом, напоминает сцену с Настасьей Филипповне. Много лет назад я смотрел такой спектакль, жаль, что без вашего участия.
  - И многое потеряли, Борис Аркадьевич. Некоторые даже утверждали, что я лучшая Настасья Филипповна во всем нашем отечественном театре. А это, согласитесь, отнюдь не маленький масштаб.
  - Нисколько не сомневаюсь, - сказал Базилевич.
  - А если я вру? - неожиданно спросила Шумская.
  - Как говорил один режиссер: не верю. Да и зачем?
  - Например, предстать перед вами в лучшем виде. Или думаете, я на это уже не способна?
  - Помилуйте, Наталья Владиленовна, еще как способны.
  - То-то и оно, - погрозила пальцем Базилевичу Шумская. - А все равно Николай Петрович умрет первым. Я это чувствую.
  
  53.
  Базилевич постучался в дверь, получил разрешение войти и вошел в комнату. Шумская сидела в кресле и наблюдала за тем, как приближается к ней ее гость.
  - Я знала, Борис Аркадьевич, что вы придете, - произнесла она.
  - Знали? - слегка удивился он.
  Бывшая актриса кивнула головой.
  - У вас возникли ко мне вопросы.
  - Возникли, - подтвердил Базилевич. Он был удивлен ее проницательностью.
  - Тогда задавайте.
   Базилевич сел так близко от нее, что их ноги почти соприкасались.
  - Я был удивлен вашими высказываниями за завтраком, - сказал он.
  - Я это заметила. Было видно по вашему лицу. Я хорошо умею читать выражения на лице.
  - Тогда объясните, чем вызваны были ваши слова?
  - Я приняла для себя важное решение. - Шумская замолчала, словно бы собираясь с мыслями. - Вас интересует какое?
  - Да, Наталья Владиленовна. Поэтому я и зашел к вам.
  - Я решила, что больше не буду избегать разговоров о смерти. Я буду свыкаться с ней, как с самым обыденным понятием. Раз она неизбежно, то ее надо принимать как можно более спокойно. Бессмысленно бояться того, чего невозможно избежать.
   Базилевич ощутил волнение, он не ожидал от Шумской такого мудрого поступка. Конечно, если это не только слова.
  - Вы делаете все правильно, - одобрил он.
  - Вы можете отныне не бояться вести речь со мной о смерти, говорите, сколько хотите, о чем угодно. Я готова.
  Какое-то время он обдумывал ситуацию.
  - Что вас подвинуло на такую кардинальную перемену?
  - Вы не догадываетесь?
  - Нет, Наталья Владиленовна.
  - Странно, а мене казалось это очевидным.
  - Простите мою недогадливость.
  - Вы, Борис Аркадьевич.
  - Я? - искренне удивился Базилевич. Он не ожидал такого ответа.
  - Что вас удивляет? Я не хочу больше выглядеть в ваших глазах глупой курицей, которая боится говорить о самом важном событии в жизни.
  - Вы так не выглядели.
  - Я прекрасно чувствую людей. Перед смертью как-то стыдно и глупо врать. Вы же так думали?
  - Иногда, - сознался Базилевич.
  - Спасибо, что не соврали. Для меня это важно.
  - А если бы соврал?
  - Это меня разочаровало. Я никогда не любила разочаровываться в мужчинах, которые мне нравились.
  Базилевич почувствовал себя немного смущенным. Шумская мгновенно считала его состояние.
  - Не смущайтесь, Борис Аркадьевич. Было бы странным, если вы мне бы не нравились. Но не только моя к вам симпатия стала тому причиной.
  - Что же еще?
   - Я вдруг осознала, что веду себя глупо и недостойно, пряча свое сознание от смерти. Это такой примитивный самообман. Знаете, я признаю, что часто в жизни вела себя глупо, но я никогда не была примитивной. А согласитесь, глупость и примитивность - разные вещи.
  - Согласен. Мне кажется, вы гораздо умнее... - Он замялся.
  - Чем я казалась вам до этого момента, - вдруг засмеялась Шумская. - Так оно и есть. - Она замолчала. - Чую, что Николай Петрович умрет из нас первым.
  Базилевич немного удивился этому резкому переходу. Вроде бы они говорили немного о другом.
  - А что вам говорит ваша интуиция, кто из нас умрет последним?
  Шумская с каким-то недоумением взглянула на него.
  - Вы и сами прекрасно знаете.
   - Псурцев, - уточнил Базилевич.
  - Кто же еще, - подтвердила она. - У него непробиваемая броня. Ему плевать на всех и на все, а это способствует долголетию. Я бы не хотела, чтобы он долго жил, но от меня тут ничего не зависит.
  - А почему не хотите?
  - Он плохой человек. Я это поняла сразу, едва его увидела. Но он может прожить еще долго, кажется, он ничем не болеет.
  - По крайней мере, болезни, которая способна свести в могилу, у него на данный момент, кажется, нет, - произнес Базилевич.
  - Как-то грустно, - вздохнула Шумская. - Представляете, нас уже не будет, а он все еще будет жить. Это портит мне настроение. Скажите, только честно, Борис Аркадьевич, что он в жизни натворил? Вам же известно.
  - Да. - Базилевич колебался, стоит ли рассказывать, в чем дело. - По его вине погибло немало людей.
  - Даже так! - испуганно воскликнула Шумская.
  - Не волнуйтесь, лично он никого не убил. Просто у него была такая работа, отправлять безвинных на страдания, а получалось, что и на смерть. Среди них оказался мой близкий друг.
  - Понятно. Подробности мне не нужны. Этого вполне достаточно. И что вы намерены делать?
  - Восстановить справедливость.
  - Как?
  - Есть разные способы, - уклончиво произнес Базилевич.
  - Но вы же не собираетесь... - испуганно проговорила Шумская.
  - Разумеется, нет, - успокоил он ее. - Я даже не знаю, как это делать. В этом вопросе нужны немалые навыки. А у меня их нет.
  - И, слава богу. - Шумская в очередной раз ненадолго задумалась. - Иногда вы меня пугаете.
  - Извините, я не хочу это делать, - произнес Базилевич. - Но иногда действительно невольно получается Мы все пребываем на финальном этапе наших жизней. И то, что недопустимо в другой период, вполне допустимо сейчас. Что же касается Псурцева, очень вас прошу, не обнаружите при нем вашу осведомленность.
  - Уж об этом не беспокойтесь, сыграю роль, как надо. Буду вести себя с ним, как прежде.
  - Спасибо! Я был уверен, что на вас можно положиться.
   - Я всегда на вашей стороне. Можно сказать, я ваш сообщник.
  - Это хорошо, сообщники всегда нужны, - улыбнулся Базилевич. - Пойду, отдохну. Вы сделали все правильно.
  Шумская посмотрела на него и вдруг улыбнулась.
  - Я всегда поступала правильно только в том случае, когда у меня не было другого выхода.
  
  54.
  Базилевич отдыхал, когда к нему пришла Лазутова.
  - Извините, я побеспокоила вас, - смущенно произнесла она.
  - Вовсе нет, я хоть и лежал, но обдумывал наш предстоящий разговор и всю ситуацию в целом.
  Медсестра села рядом с его кроватью. Базилевич сделал попытку встать, но она не позволила, положила руки ему на плечи и вернула в прежнее положение.
  - Пожалуйста, Борис Аркадьевич, лежите, вам так удобней.
  - Удобней, - согласился Базилевич. - Хотя раньше я не позволял себе лежать, когда дама сидит.
  - Я не дама, я медсестра, - возразила Лана.
  - А медсестра не может быть дамой? - слегка улыбнулся он.
  - Может, но не здесь. Здесь я медицинский персонал.
  - Что-то мы с вами, Лана, не о том говорим. Мы хотели обсудить некоторые моменты. В частности, вы обещали рассказать про новый препарат.
  - Да, обещала, - тихо проговорила она.
  - Я жду.
  - Это новая разработка, ужасно дорогая.
  - Деньги у меня есть, так что этот вопрос снимается с обсуждения. Давайте по сути дела.
  - Хорошо. Он очень эффективный, но кратковременного действия. Но главное не это. - Лана замолчала.
  - Что же у нас главное?
  - Я читала аннотацию, у него сильный побочный эффект, преимущественно на сердце. Там так и говорится - сердечникам он противопоказан.
  - Так я и предполагал. Пока меня все устраивает.
  - Что устраивает? - удивилась медсестра.
  - Все. То, что он эффективный, то, что краткосрочного действия и что он плохо влияет на сердце.
  - Вы не поняли, с вашим сердцем это почти гарантированная смерть.
  - Мы уже дискутировали на эту тему, дорогая Лана. Немного раньше или немного позже - это не принципиально по сравнению с возможностью оставить после себя живое существо, человека.
  - У вас же есть сын?
  - Формально есть, но он давно живет сам по себе. Но дело не в этом.
  - В чем же?
  - Не знаю, поймете ли вы меня, хотя, думаю, поймете, вы же умная девушка.
  - А мне всегда казалось, что не очень.
  - Когда человек понимает, что он не умный, он в тот же миг становится хотя бы немного умней. Что касается нашей темы, то в последнее время меня преследует ощущение, что я мало оставляю после себя на земле. Это касается всего, как научных трудов, так и детей.
  - Тогда почему у вас всего один сын?
  - Жена больше не захотела, у нее были крайне трудные роды, врачи с трудом спасли ее и ребенка. И второй раз она не пожелала рисковать. А я не считал возможным заводить детей на стороне. Теперь не уверен, что правильно поступил. Поступок может быть, не самый красивый, зато по земле топало бы еще одно человеческое существо. А вдруг оно было бы гением.
  - Зная вас, Борис Аркадьевич, я бы не удивилась.
  - Увы, эксперимент так и не был проведен, - грустно вздохнул Базилевич. - И вот теперь к моему великому удивлению появляется возможность все же его провести. Вот только о результатах его не суждено мне узнать.
  - Я вам сообщу, - вдруг решительно произнесла Лана.
  - Каким же образом? - изумился Базилевич.
  - Должна же быть какая-то связь между этим и тем миром.
  - Какая-то должна, - не слишком уверенно согласился Базилевич. - Но пока отыскать ее никому не удалось.
  - Но разве это главное.
   Базилевич серьезно посмотрел на свою собеседницу.
  - Конечно, не главное, главное будет, если он родится.
  - Я стану ему рассказывать о вас очень много и очень хорошо, - пообещала Лана.
  - Вот уж он удивится, когда узнает, что его отец был старше матери почти на шестьдесят лет.
  - Я объясню ему, как все произошло, и он обязательно поймет! - Она на какое-то время замолчала. - Но этого нельзя допустить! - вдруг воскликнула она.
  - Чего нельзя?
  - Того, о чем мы говорим.
  - Отчего?
  - Вы не выдержите, для вас - это смерть!
  - Лана, да как вы не понимаете, смерть в любом случае неизбежна. Полянцев дает мне не так много времени и то при полном покое. Но мне не нужна такая жизнь. Лучше умереть, оставив после себя потомство, чем просто уйти в другой мир. Меня не волнуют сроки, я не собираюсь намертво хвататься за какие-то несколько дополнительных месяцев. Я сам так решил и вашей вины, если все кончится печально, не будет. Вы честно обо всем меня предупреждали.
  - Я очень жалею о том, что вообще затронула этот вопрос.
  - В любом случае уже затронули. И назад пленку не отмотаешь.
  - Как раз пленку в этом случае можно отмотать.
  - Вы правы, можно, - согласился Базилевич, - но не хочу. Моя жизнь сегодня абсолютно бессмысленна, а так она обретает смысл. Да еще какой! Для такого человека, как я, это невероятно важно.
  - Я не знаю, - обхватила лицо руками Лана. - Я никогда не смогу себе простить.
  - Появится ребенок - вы тут же все забудете. К тому же еще раз повторяю - это исключительно мое решение. Вы тут, можно сказать, вообще ни при чем.
  - Не принимайте меня за дурочку, я понимаю, что, если бы не заикнулась про это, ничего бы не было.
  - Давайте завершим схоластический спор, - махнул рукой Базилевич. - Я от него устаю.
  - Хорошо, я ухожу, вам, в самом деле, требуется отдых. Даже лучше немного поспать. - Лана встала.
  - Подождите, - схватил Базилевич ее за руку. - Мы с вами решили или не решили?
  - Решили, - едва слышно произнесла Лана. - Она осторожно высвободила руку и направилась к двери.
  - Лана, вы не сказали, как называется препарат.
  Она остановилась и обернулась к нему.
  - "Форс-мажор" - сказала медсестра.
  
  55.
  Базилевич запустил ноутбук и стал искать информацию о препарате "Форс-мажор". Сделать это оказалось не просто, пришлось посетить множество сайтов. В русскоязычном сегменте упоминаний об этом средстве не оказалось. После долгих поисков он все же нашел, что искал, на одном фармацевтическом американском ресурсе.
  В свое время Базилевич прожил какое-то время в Великобритании, работая там по программе научного обмена между двумя странами. А потому с английским языком никаких проблем не было.
  Информации было не так уж и много, может потому, что препарат только совсем недавно прошел регистрацию. И еще не обрел большую известность. Но то, что Базилевич прочитал, наводило на размышления. Впрочем, полученные им от чтения сведения в целом повторяли то, что говорили о нем Лазутова.
  Препарат, согласно тому, что прочитал Базилевич, был очень эффективный, буквально творил чудеса. Он воскрешал половую активность даже у тех, у кого она затухла много лет назад. Но действие его было кратковременным. Но не это являлось главным, Лана точно указала на негативный эффект - его могли применять только люди с полностью здоровым сердцем. Если же оно больное, то использование лекарства представляло большую опасность. Дальше шло подробное описание возможных негативных последствий.
  Базилевич не стал вдаваться в их детальное описание, вместо этого выключил компьютер, лег на кровать и стал думать. Во-первых, странным было то, откуда медсестра узнала об этом чуде-лекарстве? Он, Базилевич, точно знает, что в Америке она не была, и английским не владеет. Но об этом при встрече он непременно ее расспросит.
  Другой вопрос, гораздо более важный, - из аннотации он окончательно убедился, что риск умереть весьма велик. Лану он уверял, что готов зачать новую жизнь даже ценой старой, то есть, своей. Но насколько это соответствует действительности? Не являлись ли его заверения некой мужской бравадой? Он знал за собой такую черту, правда, он оставил ее далеко в молодости, но не исключено, что она могла незаметно перекочевать и в нынешнее время.
  Надо, в самом деле, все тщательно обдумать, понять, насколько он готов на такой шаг? Одно дело слова, другое дело дела. За свою жизнь на множестве примеров он убедился, насколько большое между ними может быть различие. Тут самое главное уяснить для себя самого - готов ли он на такой поступок? Конечно, внешне он выглядит весьма красиво - это по виду самая настоящая жертвенность. Этим он и привлекает, он, Базилевич, не просто умрет, а сделает это со смыслом. Он помнит, как в молодости завидовал тем, кто героически умирал за Родину или за свою идею. Он специально читал о таких людях. Ему тоже хотелось повторить их судьбу. Но то были всего лишь юношеские романтические мечты, он прекрасно сознавал, что ничего такого в реальности с ним не случится, никто от него подобных подвигов не потребует.
  Правда, затем его арестовали. Он не стал отрекаться ни от своих идей, ни предавать своих товарищей. Но тогда смерть ему напрямую не грозила, это уже потом, оказавшись в лагере, он понял, что она бродит совсем рядом. Но когда шло следствие, в силу своей наивности и не опытности он плохо представлял реальную картину. Поэтому в полной мере говорить о том, что он готов был пожертвовать собой можно лишь до определенной степени. Просто обстоятельства помимо его воли окунули его в такую ситуацию.
  А вот сейчас все обстоит иначе; если он воспользуется "Форс-мажором" ему действительно может грозить самый настоящий и последний форс-мажор. А вот готов ли он к нему?
  Базилевич всегда гордился тем, что в зрелые годы принимал осознанные решения. В молодости они были у него частенько весьма спонтанны, но из пребывания в лагере он вынес понимание, что нужно в этом плане что-то кардинально менять. И ему удалось добиться такого результата. И вот сейчас его решение должно стать непременно предельно взвешенным, продуманным вдоль и поперек. Это надо хотя бы для того, чтобы в последний миг не передумать. Иначе это станет крахом его личности. Да и о Лане стоит позаботиться, для нее его отказ станет сильным ударом.
  К Базилевичу пришло осознание, что все его ближайшее время до предела будет занято обдумыванием этого вопроса. Возможно, он подошел в своей судьбу к некой реперной точки, в которой подводится весь ее итог. Он к этому не стремился, но так само собой получилось. И, погружаясь в суть вопроса, это представляется закономерным, по-другому и быть не могло. Он давно шел к этому рубежу, а началось это движение тогда, когда впервые предстал перед Псурцевым. Именно в тот момент два молодых человека, ровесники встретились друг с другом, чтобы через много лет завершить этот длинный путь в одном месте. Один выбрал служение смерти, другой - жизни. И это уже не изменить.
  
  56.
  Полянцев завершил обследование Псурцева. Несколько секунд задумчиво молчал, затем улыбнулся.
  - Поздравляю, Валентин Глебович, для вашего возраста у вас просто отменное здоровье. Есть, разумеется, некоторые проблемы, но ни одной фатальной. Мы их будем держать под строжайшим контролем. Вы вполне можете прожить с ними еще долго. Почему бы вам не достигнуть сто летнему рубежа? Пойдем на рекорд?
  - Почему бы и нет - Псурцев улыбнулся в ответ. - Правда, на такое долголетие я как-то не рассчитывал.
  - Никто не знает свой возрастной предел. Но вам пока он совершенно не грозит. Ни один орган серьезно не поражен, а сердце почти как у молодого.
  - Такого не может быть, Евгений Викторович.
  - Согласен, немного преувеличиваю, но в целом ваш насос в хорошем состоянии, может еще долго перекачивать кровь. Знаете, что я вам посоветую делать в первую очередь?
  - Слушая внимательно.
  - Вести активный образ жизни. Почему бы не заниматься больше спортом, у нас имеется бассейн, правда, совсем небольшой, но уж какой есть. Можно играть в настольный теннис, в биллиард. И непременно - регулярные прогулки. Спокойным не быстрым, но и не медленным шагом каждый день проходить хотя бы по километру три. Разумеется, принимать все лекарства, которые вам пропишу. В основном они для профилактики. Честно скажу, я вам даже завидую, в вашем возрасте, если я до него дотяну, у меня не будет такого здоровья.
  - Как вы это можете знать?
  - Могу, - вздохнул Полянцев. - Есть некая динамика процессов, она у меня такая, что не оставляет надежды на такое же, как у вас, в вашем возрасте состояние здоровья. Я это утверждаю, как врач.
  - Вам, разумеется, видней, - немного обескураженно протянул Псурцев. - Но раз вы это уже сознаете, можно скорректировать свой образ жизни.
  Полянцев, не соглашаясь, покачал головой.
  - Знаете, пока человек в целом здоров, ему не хочется ничего менять, ничем жертвовать. Кажется, что такое состояние продлится так долго, что задуматься о временах, когда оно ухудшится, не то, что нет желания, просто даже не получается. А вот как вам удалось так замечательно сохраниться, если не секрет?
  - От вас у меня секретов нет, - довольно улыбнулся Псурцев. - А вот как? - Он задумался. - Всегда соблюдал умеренность: в еде, в алкоголе, в женщинах, хотя ничему этого не чурался. Старался по возможности не нервничать, оберегал свое спокойствие. Пожалуй, и весь секрет.
  - Похвально, Валентин Глебович, вы абсолютно правы, самый главный ключ к своему состоянию здоровья - сохранять во всем умеренность. Ни что так не разрушает его, как вечная нервотрепка и невоздержанность. На сегодня все. - Врач протянул ему несколько листков. - Это мои вам рекомендации, а Лана будет ежедневно приносить назначенные препараты. А все остальное зависит только от вас.
  Псурцев вышел из кабинета врача. Он ощущал себя не просто довольным, а победителем. Все, кто его окружают, серьезно больны, а вот он здоров. Дожить до ста лет, как предложил ему врач? Почему, собственно, нет. Его отец отправился в мир иной в девяносто, сыну вполне по силам это сделать еще позже. Конечно, надо изрядно постараться, но ведь никто и не мешает. Врач дает ему вполне разумные рекомендации, как достичь этой цели, остается только им следовать. Например, регулярно совершать променады по местным окрестностям. До сих пор он делал это не слишком часто, предпочитая телевизор. Но теперь он изменит свое поведение и станет больше времени проводить на свежем воздухе. Ему совсем не хочется умирать. Он не в восторге от того, что приходится обитать в пансионате, но следует признать, что в целом здесь не так уж и плохо, даже есть свои преимущества - кормят, лечат, а это немаловажно.
   Псурцев вышел из корпуса и зашагал по аллее. Он вспомнил совет Полянцева: не торопиться, но и не ходить медленно. Значит, в среднем темпе. Так он и пойдет.
   Псурцев ощущал себя приподнято. Здоровье хорошее, а что еще надо в его возрасте! И все было бы просто замечательно, если бы не Базилевич. Вот кто регулярно портить ему кровь. Сначала его, Псурцева, это даже немного будоражило, вносило некоторое оживление в здешнюю его уж чересчур размеренную жизнь.
  Поначалу Псурцев почти не сомневался, что его враг быстро угомонится, тем более, здоровье у него желает быть лучшим. Но в какой-то момент понял, что этого не случится, Базилевич настроен очень решительно. И он не знает, как от него избавиться, при этом, не признав своего поражения.
  Конечно, он, Псурцев, в своей жизни многое натворил такого, что из глубин своих лет предпочел бы никогда не делать. Но прошлого не изменишь, самое удобное - это о нем забыть. Есть только исключительно настоящее, а все остальное не имеет значения. Но Базилевичу сколько он не пытался, не удалось внушить эту мысль, он, наоборот, стремится ее воскресить во всем своем ужасном аспекте.
  Псурцев решил присесть - так легче думалось. Как он мог об забыть, - у него же есть огромное преимущество перед Базилевичем - здоровье. Вот его как раз у того и нет. Он, Псурцев, ни раз замечал, как тот хватается за грудь. Болит сердечко, значит, долго не протянуть. Это дает ему надежду, что что в скором времени он от него избавится.
  Внезапно к Псурцеву пришла одна мысль. А почему, собственно, надо ждать момента, когда все закончится естественным путем. К тому же нельзя исключить вероятность, что процесс может затянуться. Тогда все это время ему придется пребывать в напряжении. Перспектива отнюдь не радужная, хочется, чтобы все быстрее бы закончилось. Он же сам только что пришел к заключению о том, что имеет преимущество над Базилевичем в состоянии здоровья. А это большая фора. Надо ею непременно воспользоваться, ускорить ход событий. Нерешительность только затягивает всю ситуацию; он сейчас пребывает в обороне, вместо этого надо переходить в нападение. До сих пор это Базилевич наносил по нему удары, теперь его, Псурцева, очередь.
  Обрадовшись, что нашел решение вопроса, Псурцев встал и крепким шагом уверенного в себе человека возвратился в корпус.
  
  57.
  Псурцев без стука ворвался в комнату Базилевича. Ее хозяин читал, лежа в кровати. При виде незваного гостя у него книга выпала из рук.
  - Валентин Глебович, - начал было Базилевич, но Псурцев не позволил ему продолжить.
  - Я пришел к вам, чтобы заявить, что больше не стану терпеть ваши нотации, или как там их назвать. Хватит делать из меня преступника. Зарубите на своем носу, я больше этого не потерплю. Я выполнял свою работу, как вы свою, и если государство требовало ее от меня, значит, так было нужно. Ему виднее.
  Псурцев произнес этот короткий монолог на одном дыхании. Базилевич мало сомневался, что он подготовил и отрепетировал его заранее. Но что такое случилось, что Псурцев стал себя вести подобным образом? По сравнению с предыдущими их разговорами такоое кардинальное изменение.
  Базилевич с невероятной ясностью осознал, что если он прямо сейчас не перейдет в контрнаступление и не переломит ситуацию, то навсегда проиграет партию своему противнику. Вот только хватит ли у него на это сил?
  - Садитесь, Валентин Глебович? - одновременно решительно и спокойно указал ему на стул Базилевич.
  Псурцев, удивленный его тоном, посмотрел на него, несколько мгновений колебался, затем все же опустился на указанный стул. Базилевич тоже сел почти вплотную к нему.
  - Значит, говорите, вам так себя вести требовало государство, которому всегда видней. А если бы оно заставило вас самолично приводить смертные приговоры - стали бы расстреливать? Нисколько в этом не сомневаюсь, вы прирожденный убийца. И живи при других обстоятельствах, убивали бы десятками и сотнями. А там и тысячами неподалеку. Не знаю, какая муха вас укусила, Валентин Глебович, и вы пошли на меня в атаку, но я не позволю себя сломать. Забыли, что вашими стараниями я очутился в одном из самых суровых исправительных учреждений. Во всем можно найти не только отрицательную, но и положительную сторону. Так вот, в тамошних бараках я прошел хорошую школу. И знаете, какой главный урок я оттуда извлек - даже маленькая слабость ведет к поражению, а поражение - к гибели. Хочешь выжить в тех страшных условиях - не поддавайся напору и насилию, даже если кажется, что по-другому уже никак. А пансионат для престарелых, по сравнению с лагерем - самый настоящий рай. И вы надеетесь, что в такой обстановке я вам сдамся, подыму руки вверх или встану перед вами на задних лапах. Никогда такого не будет, не надейтесь. Я сделаю все, что зависит от меня, чтобы вы понесли наказание.
  - И кто же, позвольте узнать, меня накажет? - растянул рот в ухмылке Псурцев, но в его голосе уже не звучал прежний напор. Он скорее неуверенно вибрировал.
  Эти вибрации чутко уловил Базилевич. Он понял, что его слова произвели на оппонента серьезное впечатление, сбили в нем уверенность в своей победе.
  - А вы не догадываетесь кто? - спросил Базилевич.
  - Не вижу таковых.
  - Вы сами наложите на себя наказание.
  - Я сам? - изумился Псурцев.
  - Именно, - подтвердил Базилевич. - Ваша совесть заставит вас это однажды сделать. Напрасно вы думаете, что ее у вас нет. Она есть у всех, только у многих - в замороженном состоянии, как продукты в морозилке. Но это не означает, что ее нельзя разморозить, надо только знать, как это сделать. И я непременно найду такой способ. А сейчас, прошу вас, покиньте мою комнату, и впредь не врывайтесь в нее без стука. Ваше время, уважаемый, Валентин Глебович, безнадежно закончилась, власти над людьми у вас больше нет, теперь вы обычный пенсионер, каких миллионы. И подвержены всем человеческим опасностям. Как вы сказали: зарубите на своем носу. Именно это я призываю сделать. А сейчас вас больше не задерживаю.
  Базилевич произнес последние слова не без опасения, так как не знал, как поступит сейчас Псурцев. А от него, судя по только что происшедшим событиям, можно ждать все, что угодно.
  Но к его облегчению, Псурцев безропотно встал, направился к двери и, не говоря ни слова, вышел. Только после этого Базилевич перевел дух. Пусть по очкам, но он победил. Но вполне мог и проиграть, он сознает, что был на грани поражения.
  Базилевич снова лег, поднял с полу книгу и продолжил читать с той же страницы, на которой у него прервалось это занятие по независящим от него обстоятельствам.
  
  58.
  С Псурцевым Базилевич снова встретился в обед. Бывший чекист выглядел абсолютно невозмутимо, он был совсем не похож на того человека, который ворвался для последнего и решительного боя в его комнату. Он даже едва заметно улыбнулся Базилевичу и тот поразился, как этот человек умеет принимать разные обличье. Это делает его еще более опасным врагом, так как никогда не угадаешь, что у него на уме.
  Обед прошел мирно, почти при полном молчании. Только Шумская перед его завершением вдруг поинтересовалась: почему мужчины молчат. Базилевич что-то невнятно промычал, Псурцев лишь посмотрел на бывшую актрису, а Петров вообще не обратил внимания на вопрос; он был целиком сосредоточен на собственных ощущениях.
  Все встали из-за стола почти одновременно.
  - Борис Аркадьевич, - вдруг обратилась к нему Шумская, - мы сможем с вами переговорить по важному вопросу? Только с вашего разрешения немного отдохну.
  - Конечно, Наталья Владиленовна. Я к вам загляну через часок.
  Шумская излишне признательно, по крайней мере, так показалось Базилевичу, посмотрела на него, опираюсь на клюку, поковыляла к выходу. Он посмотрел ей вслед и подумал, что ее состояние ухудшается каждый день.
  Следующий час Базилевич не то, что все время гадал, о чем хочет поговорить с ним Шумская, но то и дело возвращался к этому вопросу. Он вдруг ясно вспомнил, что когда она обратилась к нему с этой просьбой, то выглядела немного необычно. Ему показалось, что она сильно волнуется, хотя и пытается скрыть волнение. Это казалось немного странным, даже слегка загадочным.
  Ровно через он постучался в двери комнаты Шумской. Войдя, удивленный замер - на столе стояли вазочки с конфетами, блюдца с разложенными на них печеньями и пирожными. Ничего подобного он и близко не предполагал увидеть.
  - Наталья Владиленовна, вы меня пригласили на чаепитие? - невольно воскликнул Базилевич.
  - Проходите за стол, Борис Аркадьевич, - не отвечая прямо на вопрос, пригласила хозяйка комнаты. Затем посмотрела на него. - Почему бы нам с вами не попить чайку? Надеюсь, вы не против?
  - Разумеется, только за. Правда, совсем недавно мы пообедали.
  - Уже прошел час, время прошло для чаепития достаточно.
   Базилевич решил больше не возражать и сел за стол.
  - Разливайте чай, - не то попросила, не то приказала Шумская. По ее тону он это не разобрал.
  Базилевич разлил чай и по аромату сразу определил, что чай очень хороший, именно такой любила его покойная жена. А потому он неплохо разбирался в сортах этого напитка.
  - Берите все, что тут видите, Борис Аркадьевич, - предложила Шумская.
  - Большое спасибо, Наталья Владиленовна. С удовольствием.
  Но удовольствия не было никакого, насыщение обедом еще не прошло, и ему не хотелось ни чая, ни прикуску к нему. Но, чтобы не огорчать хозяйку застолья, он взял пару печеней.
  Они пили чай, но вместо разговора за столом царило молчание. И это немного и обескураживало и раздражало его. Он пришел сюда не ради чаепития, в конечном итоге.
  - Вы что-то хотели мне сказать, Наталья Владиленовна, - напомнил он.
  Шумская внезапно так резко поставила чашку на блюдце, что вода даже пролилась на нее.
  - Я привыкла с мужчинами разговаривать прямо, без экивоков. Это всегда было наилучшим решением.
  - Тогда не отступайте от правила.
  Шумская окинула его странным взглядом.
  - Вы случайно не догадывайтесь, ради чего я вас позвала?
  - Нет, хотя гадаю. Но пока никак.
  - Эх, вы. - В голосе бывшей актрисы прозвучала то ли досада, то ли сожаление, то ли смесь того и другого. - Ладно, не в том мы возрасте, чтобы ходить вокруг да около. У меня к вам предложение сделать мне предложение.
  - О чем предложение, Наталья Владиленовна? - не понял Базилевич.
  - Вы, в самом деле, не поняли? - изумилась она.
  - Чем угодно клянусь.
  - Я хочу, чтобы вы женились на мне.
  Только теперь до Базилевича начало доходить, к чему затеян весь этот антураж. До этой минуты у него даже тени такой мысли не появлялось.
  - Я вас люблю и хочу выйти за вас замуж, - продолжила Шумская, не дожидаясь его ответа.
  - Замуж? - Базилевич от неожиданности еще не до конца пришел в себя.
  - А что вас так удивляет? Если женщина любит мужчину, она хочет быть с ним.
  - Да, конечно, это так, но нам с вами уже столько лет. И уже недолго осталось...
  - Вы говорите о смерти? Скорее всего, действительно недолго. Но что это меняет, сейчас же мы с вами живы. И должны поступать как живые люди. Любовь пока ей это под силу просто обязана побеждать смерть. И вообще, выходить замуж можно даже, находясь при смерти. А мы с вами далеко еще не в таком состоянии.
  - Да, это верно, - вынужден был признать Базилевич. К нему вдруг пришла мысль: если он сделает ребенка Лазутовой и примет предложение Шумской, то тем самым нарушит ей супружескую верность. А он так никогда не поступал.
  - Что вы мне ответите, Борис Аркадьевич? - спросила Шумская, не спуская с него взгляда.
  - Даже не знаю, вы застигли меня врасплох. До этой минуты я был уверен, что мой брачный период давно миновал. Я уже свыкся с участью вдовца и одинокого человека.
  - Это быстро пройдет. Я тоже не предполагала вновь выходить замуж, но когда вас встретила, то сразу поняла, что вы мой мужчина.
  - Даже если это так, разве обязательно сочетаться браком? Есть другие формы отношений.
  - Я так привыкла, по-другому у меня не получается. Если мужчина мне по-настоящему нравится, я хочу видеть его моим мужем. А вы мне именно так нравитесь. К тому же на роль любовника вы вряд ли претендуете.
  - Наталья Владиленовна, но нельзя же так с бухты барахты, это очень серьезный шаг.
  - Что тут серьезного, - недоуменно пожала плечами она. - Были по отдельности, теперь будем вместе - вот и вся разница. Остальное останется, как и прежде.
  По большому счету она права, не так уж много поменяется в их жизни, мысленно согласился Базилевич.
  - Я очень взволнован вашим предложением, Наталья Владиленовна, но мне надо свыкнуться с этой мыслью. К тому же я ни один, у меня есть сын. Не знаю, как он отнесется к моему браку.
  - Сын тут совсем ни при чем, - безапелляционно произнесла Шумская. - Его это вообще не касается. Я же ни на что не претендую, ни какое ваше имущество. Да мне ничего не нужно, я твердо решила завершить свою жизнь в этом пансионате. Мы будем жить с вами тут.
  Базилевич снова признал ее правоту, сына это известие разве только обескуражит и развеселит.
  - Я не могу вам ответить прямо сейчас, давайте перенесем этот разговор на другой время.
  - А если не доживем?
  - Тогда все теряет всякое значение.
  - Это для вас теряет, а для меня вовсе нет. Если вы умрете первым, я хочу остаться вашей вдовой. Еще раз повторю: я не претендую ни на какое наследство, готова написать отказ от него. Просто мне так приятно будет дальше жить.
  Базилевич невольно подумал, что их диалог все больше напоминает сцену из пьесы абсурда. Пару таких в жизни он видел, и они произвели на него не самое радужное впечатление. Вот только тогда он и близко не предполагал, что однажды может оказаться одним из персонажей такой постановки.
  - Давайте все же отложим наш разговор, - попросил он. - Не могу собрать в голове мысли.
  - Вы и не можете, - не поверила Шумская.
  - И со мной такое случается. - У него пересохло горло, и он отхлебнул из чашки. - Я очень тронут вашим предложением.
  - Вы мне отказываете? Вы первый из мужчин, кто это сделал.
  - Я не отказываю, - поспешно произнес Базилевич. - Но и не готов сию же минуты сказать: "да". Дайте хотя бы немного времени.
  - Я думала, вы решительней, - разочаровано проговорила бывшая актриса.
  - Какой уж есть, - развел руками Базилевич.
  - Даже если вы не станете моим мужем, я буду любить вас до конца своих дней.
  Базилевич почувствовал волнение. Надо срочно отсюда уходить.
  - Я обещаю, что все обдумываю. - Он встал. - Простите меня.
  Шумская смотрела на него и молчала. Ему стало и неудобно и тоскливо. Причем, почему тоскливо, он не понимал.
  
  59.
   Базилевич вернулся в свою комнату. Сначала предложение Шумской показалось ему абсолютно нелепым и неприемлемым, но сейчас он уже так не считал. А, собственно, почему и нет, люди объединяются в пары не только для продолжения рода людского, но и для того, чтобы не быть одинокими, поддерживать друг друга. Ему вдруг припомнился эпизод из их жизни с женой; они только что поженились, со дня свадьбы прошла буквально неделя, и они переживали естественную эйфорию от своих отношений, когда не хотелось расставаться ни на минуту. В это время им стало известно, что женился родственник Базилевича, которому было далеко за восемьдесят. Они стали потешаться над ним, обоим казалось, что ничего нелепей невозможно представить. Возможно, с высоты их молодости тогда с их точки зрения так оно и было. Но теперь, когда он достиг такого же возраста, все выглядит совсем иначе.
  К Базилевичу вдруг пришла мысль, что такой брак выглядит столь же естественно, как и в молодом возрасте, просто цели у него другие. Тогда мужчина и женщина соединяются для радости взаимного общения и обладания, рождения детей, в преклонном возрасте - для преодоления одного из самых ужасных состояний, которому подверженен человек, - одиночеству. Но самое удивительное то, что эта цель вовсе не исключает любви. Да, она носит совсем иной характер, и протекает по иному, в ней почти нет чувственности, страсти, но кто сказал, что она непременно состоит только из этих компонентов. Возможно, как раз наоборот, именно они являются обманом, мишурой, заслоняют подлинные переживания.
  Базилевич неожиданно для себя вспомнил давний разговор с Тузовым. Они, кстати, много беседовали о любви, Дима был настроен в этом плане очень романтично. Он ему тогда сказал, что любить в другом человеке можно только божественное начало в нем, а если такого чувства нет, то это не более чем имитация и заблуждение. В тот момент слова друга показались Базилевичу чрезмерно радикальными, но затем он ни раз возвращался к этому высказывания и все больше проникался его истинностью. Именно так все и есть, и как раз в пожилом возрасте, когда уже не застилает глаза сексуальное влечение, люди ближе к этому состоянию. По крайней мере, некоторые из них.
  Базилевич не сомневался в том, что Шумская действительно любит его; он чувствовал, исходящие от нее импульсы этого чувства. Другое дело, каков их подлинный источник? Эта женщина не может жить без любви, она всю жизнь пребывает в постоянном поиске того, на кого может направить это чувство. Такова уж ее искомая природа, которая даже в таком солидном возрасте, когда болезнь все сильнее овладевает телом, не исчезает, а сохраняет свою над нею власть. Наверное, это хорошо, так как придает дополнительные жизненные силы, не позволяет утратить до конца смысл пребывания на земле. Вот он, Базилевич, периодически чувствует, как он исчезает у него. По крайней мере, он пережил несколько таких кризисов. В такие минуты ему становится невыносимо тяжело, он остро ощущает утрату связи с мирозданием. А он всю жизнь находился в неустанном поиске ее, подсознательно чувствуя, что если однажды потеряет это соединение окончательно и бесповоротно, для него все завершится. Разумеется, он не умрет, останется живым, но это будет не более чем прозябание. Сам он называл это состояние безжизненной жизнью. Когда он впервые вывел эту максиму и стал присматриваться к людям на предмет того, насколько соответствуют они этому определению, то был изумлен, как много оказалось таких в его окружении. Иногда ему даже казалось, что их почти сто процентов. Это наблюдение тогда столь сильно напугало, что Базилевич на какое-то время бросил это занятие.
  Через какое-то время он отчасти успокоился, перестал столь остро воспринимать подобные вещи, придя к выводу, что раз мир так устроен, то следует его воспринимать без излишнего драматизма. Что же поделать, если человечество таково, изменить его пытались неоднократно, но результат практически нулевой или очень близко к нулю. Главное в этой ситуации самому не превращаться в такого зомби, по мере возможности, оставаться живым. Жизнь не переделаешь, а вот не позволить самому себе стать мертвецом еще в живом состоянии, эта та задача, которую нужно постоянно решать.
  Базилевич подумал, а какое отношение имеют эти размышления к предложению Шумской? Раз такие мысли возникли, значит, оно существует. Странная она женщина, не слишком развитая, односторонне начитанная, преимущественно о том, что связано с театром. Всю жизнь была страшной эгоисткой и не скрывает этого, скорее даже гордиться. Но одновременно есть в ней нечто такое, что привлекает его - некая жизненная сила и энергия, которые не позволяют ей смиряться со своей участью больного и старого обреченного человека, которому, кроме отдыха, уже и ничего не нужно. В отличие от того же Петрова она борется за то, чтобы даже в этих печальных обстоятельствах оставаться живым человеком, возможно, будет это делать до самой своей последней минуты. Это ценное и не слишком распространенное качество, и оно очень импонирует ему. Не исключено, что это ее свойство объясняется тем, что она артистка, и огонек творчества не затух в ней до сих пор. И он не позволяет безучастно жить, автоматически пропуская через себя дни, недели, месяцы... Если уж сочетаться браком в таком, как у него, возрасте, то именно с такой женщиной, как она. От нее будет идти дополнительный жизненный импульс, а для него это и важно, и полезно.
  Чего скрывать, постепенно он затухает, и с этим в одиночку трудно бороться. Он чувствует, что такая же проблема есть и у нее. Вместе им будет немного легче с ней справиться. Обмен энергией в их возрасте имеет огромное значение, многие старые люди преждевременно уходят в мир иной именно потому, что нет рядом с ними никого для ее подпитки. Они лишь растрачивают то, что еще осталось от прежних времен, и когда этот запас исчерпывается, наступает естественный конец.
  Впрочем, тут возможен и другой вариант, совместно легче принять решение о добровольном уходе из этого мира, когда возникает такое намерение. Одному это сделать сложнее. Вот сколько преимуществ такого брака.
   Базилевич остался доволен проделанным им анализом, от безоговорочного неприятия брака с Шумской он пришел к мысли об его возможном заключении. Окончательного решения он не принял, но зато создал внутри себя ментальную базу для этого, если он сделает окончательный выбор в пользу их союза. А теперь можно немного и отдохнуть.
  
  60.
  Вечер Базилевич хотел провести с Шумской, но в самый последний момент изменил решение и направился к Псурцеву. Он и сам до конца не понимал, почему так поступил, внезапно к нему пришла мысль о том, что он не должен ослаблять давление на этого человека. Иначе бывший чекист окончательно восторжествует над ним. Нельзя не до оценивать его профессиональных навыков, он умеет не только держать удар, но и наносить его. Надо отдать должное ему; когда Псурцев вел его дело, то сумел переиграть его, Базилевича. Он и не заметил, как это произошло, но в какой-то момент под влиянием постоянного давления своего следователя вдруг почувствовал себя виноватым.
  Это было очень странное переживание, Базилевич отдавал себя ясный отчет о том, что на нем нет ни малейший вины и одновременно не мог отделаться от ее ощущения. Оно каким-то образом то ли проникло в него извне, то ли выросло внутри. И, несмотря на все усилия, никак не удавалось избавиться от него. И это давало Псурцеву в их поединке неоценимое преимущество.
  Через какое-то время Базилевичу все же удалось преодолеть чувство вины, хотя и потребовало от него немалых усилий. Псурцев своим чекистским чутьем каким-то образом это почувствовал, попытался снова на него надавить, но в этот раз уже ничего не вышло, он, Базилевич, уже обрел противоядие против напора своего следователя. И все же, что чувство вины возникло, свидетельствовало о мастерстве за плечных дел мастера, его умение делать свое дело, доводить людей до раскаяния даже тогда, когда раскаиваться им не в чем. Даже странно, что при таких талантах он дослужился всего до подполковника.
  Базилевич решил действовать по возможности максимально напористо и агрессивно; с самого начала разговора следует взять инициативу в свои руки и не отдавать ее до самого конца. Для этого он пошел на шаг, который сам терпеть не мог, но которым совсем недавно воспользовался его визави - без стука отворил дверь в его комнату. Правда, она могла быть запертой, но этого не случилось.
   Базилевич быстро вошел в комнату, подошел к сидящему у ноутбуку Псурцеву - и замер в изумление - тот смотрел порнографию. Почему-то у Базилевича даже мысли не возникало, что бывшего чекиста в таком почтенном возрасте могут привлекать подобные сюжеты.
  Псурцев повернул голову не сразу, а через несколько секунд. Он невозмутимо посмотрел на непрошенного гостя и предложил:
  - Не желаете посмотреть вместе?
  - Нет, спасибо, я вышел из этого возраста. До этой минуты полагал, что и вы - тоже.
  - Это не более чем воспоминания о прекрасном прошлом. Всегда любил женщин. А вы?
  - Я любил жену.
  Псурцев засмеялся и удалил с монитора порнографическое видео.
  - Любить жену - это совсем не то, что любить женщин. Можно любить жену и быть равнодушным к женщинам. Я прав?
  - Не знаю, до сих пор не задумывался об этом в такой плоскости, - ответил Базилевич. - Мы с женой много занимались сексом, особенно в молодом возрасте. Поэтому не думаю, что вы правы. Дело совсем не в количестве. - Он был сильно раздосадован, не для такого разговора явился он сюда. Если в этом ключе все продолжится еще несколько минут, то проиграет своего противнику. Уже проигрывает.
  - Ну, не знаю, не знаю, это как посмотреть. Одна и та же женщина быстро приедается.
  - Мне моя жена не приелась.
  - Я на вашем месте не был бы так уверен. Просто вы не решились в свое время в этом себе признаться. И до сих пор не решаетесь.
  - Я пришел не о женщинах говорить, - даже не скрывая своего раздражения, произнес Базилевич.
  - Кто бы сомневался. - Псурцев с откровенной насмешкой посмотрел на него. - А что у вас за тема?
  - Преступление и наказание.
  - Хотите поговорить о романе? Тут я вам не помощник, читал только в школе. Представляете, сколько времени с тех пор прошло, так что не сильно помню, о чем там. Да и вообще, никогда не был поклонником Достоевского, слишком заумно, надрывно, мрачно. Сплошные выверты. А вот вы, уверен, любите. Вам непременно подавай какое-нибудь интеллектуальное чтиво.
  - Хватит! - даже неожиданно для себя прикрикнул Базилевич.
  - Вот как вы заговорили, кричите на меня. Как-то не хорошо. А вот Наталья Владиленовна считает вас образцовым интеллигентом. Даже ставила вас мне в пример. Может, она в вас все-таки ошиблась? - Псурцев вопросительно посмотрел на Базилевича.
  Базилевич вплотную подошел к Псурцеву, взял его за шкирку и придвинул к себе.
  - А ведь я могу убить вас, - прохрипел он.
  - Не можете, вы не их таких, - уверенно парировал Псурцев.
  Базилевич понимал, что его противник прав, он совершенно не рожден для убийств. Но это не повод для отступления.
  - Ладно, тут вы правы, убивать я вас не намерен. Да если был бы и намерен, все равно не смог. Знаете, человечество делится на две категории людей: те, кто способны убивать себе подобных, и тех, кто не способны. Мы с вами в разных лагерях: я среди тех, кто не убивает, а вы - кто убивает.
  Псурцев внимательно посмотрел на своего оппонента и пожал плечами.
  - Боюсь, вы ошибаетесь, лично я никого не убил.
  - Верю, что лично не убили, но я уже говорил, что вы многих послали на смерть. А чем это отличается непосредственно от убийства?
  - Не надоело вам гонять одну и ту же пластинку?
  - Не надейтесь, пока не достигну цели, не прекращу.
  - Что за цель?
  - Вы сами должны вынести приговор себе и его же исполнить. Право на жизнь надо заслужить. Вы заслужили право на смерть. Буду это повторять, пока вы не усвоите и не примите.
  - Я думал, что вы более адекватный человек, Борис Аркадьевич. Теперь вижу, ошибался.
  - Я адекватный человек, - возразил Базилевич. - Просто вам очень не повезло, вас настигли богини эринии в моем обличье.
  - Эринии? - наморщил лоб Псурцев. - Это что еще за звери?
  - Эринии - богини мести в Древней Греции. Вам бы с вашей профессии следовало о них знать. И бояться.
  Псурцев на какое-то время замолчал.
  - Послушайте, Борис Аркадьевич, вам же прекрасно известно, как губительно отражается месть на человеке. Зачем вы губите себя? С вашим-то сердцем это просто опасно.
  - Все зависит от того, какая месть. Если это месть праведная или святая, она лишь укрепляет здоровье. Все, что служит достижению справедливости, делает нас сильней.
  - То есть, вы хотите, отомстить мне, ради укрепления своего здоровье?
  - Не стоит паясничать, Валентин Глебович, для вас это ничего не изменит. Я физически чувствую, как те люди, которых вы обрекли на смерть, требуют от меня стать орудием возмездия.
  - Мне иногда страшно с вами общаться. Что еще в следующий раз вам может показаться? Может, вы захотите отомстить за всех убиенных, начиная с Христа?
  - Вы можете говорить все, что угодно, но я от вас не отстану. Вспомните поименно тех людей, которые погибли по вашей вине. Они-то всего лишь хотели, чтобы в жизни было больше совести и справедливости. Но именно против совести и справедливости вы и боролись, не жалея ни сил, ни средств. Вы недостойны жить.
  - Не вам решать, - вдруг непривычно зло произнес Псурцев. - Кто вы такой, чтобы выносить мне приговор?
  - А кому? Других тут нет. Хотя вы преступник, но под суд вас отдать невозможно. Остаюсь только я. Подумайте над моими словами, Валентин Глебович, а я скоро приду и мы продолжим наше судебное разбирательство.
  - Всегда рад вас видеть. - Псурцев так сильно скривил губы, что все его лицо превратилось в сплошную гримасу.
  Базилевич остался не то, что доволен, но, по крайней мере, он видел по выражению лица Псурцева, что его слова не пролетают мимо него, а где-то оседают у того внутри. "Дима, ты будешь отомщен", - мысленно обратился он к своему другу.
  
  61.
  Утром Базилевич с нетерпением ждал появление медсестры. Не то, что он желал поговорить о чем-то конкретно, но ему хотелось поделиться с ней некоторыми опасениями и переживаниями. Но она не спешила с визитом.
  Наконец дверь отворилась, и на пороге появилась Лана. Он заметил, что она выглядела какой-то подавленной.
  - Что-то случилось, Лана? - тут же спросил Базилевич.
  - Плохо все, Борис Аркадьевич.
  - Плохо все не бывает, иначе миру бы давно пришел конец.
  - Вы как всегда правы, я в данном случае о Петрове.
  - Что с Николаем Петровичем?
  - Начались боли. Пока еще не очень сильные, но Евгений Викторович не сомневается, что они будут только усиливаться. Метастазы проникают все дальше в тело. Пока спасают обезболивающие препараты, но однажды они прекратят свое действие. Очень жалко его, Николай Петрович хороший человек. Мы с ним немало беседовали, он рассказывал о своей жизни.
  Последние слова почему-то удивили Базилевича.
  - А мне он кажется довольно скрытным, не любит рассказывать о себе.
  - Так поначалу и было, но затем это изменилось.
  - Как вы думаете, почему?
  - Он сам однажды сказал, что его сильно гнетет мысль, что когда он уйдет из жизни, очень скоро ни один человек на земле не будет помнить об его существовании. Он мне несколько раз повторял эту фразу.
  - Не знал, что его так сильно обеспокоит именно это. Хотя и мне он говорил нечто подобное. Но что тут сделаешь, такая участь достается многим.
  - А мне тоже грустно от этого, - призналась Лазутова. - Поэтому я так хочу побыстрей родить ребенка. - Она с надеждой посмотрела на Базилевича.
  - Об этом я хочу с вами переговорить, - сказал Базилевич.
  - Я готова.
  - Как скоро мы с вами сможем сделать то, что наметили? Я так понимаю, вся загвоздка в лекарстве. В России его нет, оно даже здесь не зарегистрировано.
  - Вы верно все сказали, так и есть.
  - Тогда где же взять это чудо лекарство?
  - Я скажу. У меня есть школьная подруга, она фармацевт. Лет пять назад эмигрировала в Америку и там работает в какой-то крутой фармацевтической фирме. Она и производит этот препарат. Только Надя нам может его достать, больше никто.
  - Теперь становится все более или менее понятным. Вы написали подруге?
  - Нет.
  - Что же вы медлите?
  Какое-то время молодая женщина молчала.
  - Не могу решиться, - призналась она. - Для вас это крайне опасно.
  - Мы уже обсуждали эту тему, мне казалось, что пришли к обоюдному согласию.
  - Да, - кивнула Лазутова, - мне тоже так казалось. Но потом мною овладели сомнения; цена очень высока.
  Базилевич вздохнул, ему не хотелось снова начинать этот бесконечный разговор.
  - Совсем нет, цена даже очень небольшая, ведь это плата за новую жизнь старой, отжившей.
  - Но это ваша жизнь, а она мне дорога.
  - Послушайте, Лана, это жизнь старого, ненужного человека, не имеющая никакого смысла, ни значения.
  - Не говорите так, я специально читала о вас в Интернете. Вы один из самых больших математиков страны.
  - Даже если и так, это все в прошлом. Все, что мог дня науки, уже сделал. А сейчас всего лишь доживаю свой век. Так в чем моя ценность в этом качестве?
  - Я чувствую вашу ценность, иначе бы не обратилась к вам с такой просьбой. Таких людей, как вы, я еще не встречала.
  Базилевич грустно вздохнул.
  - Прошлое отбрасывает тень на настоящее, но это всего лишь тень и ничего более. Я очень ясно ощущаю, что моя жизни закончена. По сути дела смерть ничего не изменит. Буду я пребывать на земле или под землей - разницы никакой. Помочь рождению ребенка - это последнее, что я могу еще сотворить. Для меня эта возможность крайне важна, а все остальное...- Базилевич махнул рукой.
  - Знаете, Борис Аркадьевич, когда вы мне это говорите, я с вами соглашаюсь. А когда прихожу домой и начинаю все обдумывать, становится не по себе, будто-то совершаю что-то преступное.
  - Я вас понимаю, но надо через это перешагнуть. Сознательная смерть гораздо предпочтительней, когда она от тебя нисколько не зависит. Вот как это происходит с Петровым. Вы никому не скажете, что я вам сейчас скажу?
  - Будьте уверены.
  - Я хочу убедить его уйти из жизни по собственному желанию, не дожидаясь естественного конца. Так будет лучше всем: и ему и нам.
  - Думаете, он согласится?
  - Пока не знаю.
  - Мне страшно даже об этом подумать.
  - И не думайте, пока нет в этом необходимости. Зачем преждевременно портить себе жизнь. - Базилевич замолчал, словно собираясь с мыслями. - Попросите свою американскую подругу прислать препарат. А пока его нет, давайте наложим мораторий на обсуждение этой темы. Тем более, не исключаю, что в ближайшее время вы услышите о некоторых неожиданных событиях.
  
  62
  После завтрака они как обычно собрались в комнате Шумской. На столе стояли традиционные чашки для чая печенье и конфеты. Базилевич подумал, что, несмотря на то, что бывшей актрисы эти лакомства есть нельзя, она всегда их приобретает в местном магазинчике.
  - О чем, господа, сегодня поговорим? - спросил Базилевич.
  Неожиданно голос подал Петров.
  - Борис Аркадьевич, мы можем поговорить о самоубийстве?
   Базилевич удивленно посмотрел на него. Во-первых, он никак не ожидал, что Петров задаст тему для разговора, обычно он преимущественно молчал и слушал других, во-вторых, не предполагал, что его заинтересует именно этот вопрос. Видимо, выход на финишную прямую жизни как-то воздействует на психологию человека, он начинает, в том числе думать о вещах, которые раньше старался мысленно избегать.
  - Мы можем говорить на любые темы, не вижу причин, почему не поговорить и об этом.
  Петров внимательно выслушал ответ Базилевича и кивнул головой.
  - Мне эта тема тоже интересна, - произнесла Шумская. - Два моих поклонника покончили собой. - Взгляды Базилевича и бывшей актрисы встретились. - Но не из-за меня, - добавила она. - Я в тот момент уже с ними не встречалась. Но вот что я хочу вас спросить, дорогой Борис Аркадьевич, если человек завершает таким способом жизнь, он проявляет мужество или трусость? Я никогда для себя не могла решить этот вопрос. Впрочем, никогда раньше о нем не задумывалась.
  - Вы правы, Наталья Владиленовна, это действительно важно, и люди спорят об этом очень давно. Вы знаете, что религия считает самоубийство грехом.
  - А вы считаете? - поинтересовалась Шумская.
  - Я так не считаю, - ответил Базилевич. - Если мы полагаем, что у человека есть свобода воли, то непонятно, почему он не может распоряжаться своим главным достоянием - собственной жизнью. Это, по меньшей мере, нелогично.
  - Мне тоже так кажется, - согласилась хозяйка комнаты. - Но вы не ответили на мой вопрос: это трусость или нет?
  - Сейчас постараюсь, хотя это будет не просто. Честно скажу, один из самых сложных философских вопросов. Я в свое время пытался в нем разобраться. Буду честен, не могу сказать, что сильно в этом преуспел.
  - Но мы в отличие от вас совсем в нем профаны, - заметила Шумская. - Уж помогите нам, пожалуйста.
  - Попытаюсь, но только с вашей помощью. Очень прошу, участвуйте в разговоре. - Базилевич по очереди посмотрел на всех присутствующих, дольше всего его взгляд задержался на Псурцеве. Тот спокойно выдержал его. Внешне не было заметно, что эта тема сильно его взволнует.
  - Мы постараемся, - за всех ответила Шумская.
  Базилевич внимательно посмотрел на нее и вдруг ясно осознал, что эта тема действительно по-настоящему интересует эту старую женщину. Он уже не первый раз констатировал, что что-то в ней кардинально меняется.
  - Тогда начну с эвтаназии, мне представляется, что это самый понятный, а потому в каком-то смысле легкий способ самоубийства. С моей точки зрения, ее даже не совсем можно охарактеризовать этим словом. Ведь к эвтаназии прибегают обычно смертельно больные люди, поэтому это скорее на суицид, а ускоренная смерть в ситуации, когда она уже неизбежна.
  - Но разве смерть не неизбежна для человека с той минуты, как он появляется на свет? - вдруг спросил Псурцев.
  - В глобальном плане - да. Но это совсем разные восприятия смерти. Пока человек здоров, он почти о ней не думает, это какая-то далекая, почти не реальная перспектива. Да, он знает, что она его настигнет, но мало ли какие события случатся в будущем. И другое дело, когда она уже близка, что называется, дышит в лицо. Умирающий принимает решение уйти из жизни раньше, чем все кончится само собой, и в первую очередь, чтобы больше не мучиться. На мой взгляд, это правильный, я бы даже сказал, мудрый поступок. Когда мучения беспрерывны и очень мучительны, жизнь теряет всяческий смысл. Может, у кого-то другое мнение?
  - Все именно так, как вы говорите, - убежденно произнесла Шумская. - Я всю жизнь старалась избегать любых, не то, что мучений, а даже маленьких неудобств. А уж если страдания беспрерывны, то если что и просить у Бога, так только силы на то, чтобы уйти как можно скорей.
  - Мне тоже так кажется, - почему-то скорее не произнес, а пискнул Петров.
  Базилевич несколько секунд ждал, что, может быть, свое мнение выскажет и Псурцев, но бывший чекист молчал.
  - Будем считать, что с эвтаназией мы разобрались. Давайте теперь поговорим о других аспектах этого вопроса. Сейчас попробую затронуть одну тему, которая мне самому кажется несколько сомнительной. По крайней мере, я не до конца сформулировал для себя к ней отношение. Эту мысль я обнаружил у Юнга. Он говорит о том, что самоубийство является творческим актом, свидетельством нашей жизненности, потому что только то, что может разрушать себя самое, является живым.
  - А это как понимать? - удивилась Шумская. - Не знаю, как остальные, лично я ничегошеньки не поняла.
  - Понять сложно, но попробовать это сделать не мешает, - вздохнул Базилевич. - Выскажу свою точку зрения. Если человек принимает, а затем осуществляет такое действие над собой, это означает, что он самостоятельная, свободная и творческая личность. Он сам решает, как с собой поступить, в частности, не желает подчиняться обстоятельствам, которые делает его жизнь либо мучительной, либо бессмысленной. И сознательно решает, в какой момент и по какой причине ее прервать. На такой поступок способны немногие, подавляющее большинство из нас просто покорно подчиняются жизненным обстоятельствам. А они часто просто раздавливают нас. Мы и жить в таких условиях не хотим, а продолжаем, несмотря на то, что испытываем, как говорили римляне, taedium vitae, то есть отвращение к жизни.
  - А не лучше ли попытаться сделать так, чтобы превратить отвращение к жизни в получение от нее удовольствия? - спросил Псурцев.
  - Конечно же, лучше, разве можно с этим спорить. Но нам ли не знать, что далеко не у всех это получается. Когда вселившая в нас болезнь или внешние обстоятельства вызывает мучения и страдания, то вряд ли нам до развлечений. - Базилевич повернул голову в сторону Псурцева и не спускал с него взгляда. - Например, если кто-то оказывается в тюрьме или в исправительном лагере в ужасных условиях, когда над ним издеваются другие заключенные. А руководство исправительного учреждения только потворствуют им в этом. Что в такой ситуации можно сделать? Либо терпеть невыносимые унижения и мучения или уйти из этого омерзительного мира? Как вы полагаете, Валентин Глебович, что все-таки лучше? И можно ли считать такой уход грехом или слабостью? А может, это как раз проявление силы духа? Что скажете?
   Базилевич видел, что вопрос заставил Псурцева задуматься.
  - Не могу сказать, я не был в такой ситуации, - вдруг буркнул Псурцев.
  - Вам повезло, хотя с другой стороны жаль, что не были. Для вас это было бы очень полезным опытом.
  - Борис Аркадьевич, голубчик, вам не кажется, что разговор зашел не туда, - вмешалась Шумская, пристально смотря на Базилевича.
  Базилевич быстро взглянул на нее.
  - Вы правы, простите. Знаете, друзья, самоубийство имеет столько разных аспектов, то даже не знаю, на каком целесообразно остановиться. Например, одна из его причин - проявление человеческой агрессивности. Только на этот раз против самого себя. Многие люди крайне недовольны жизнью, своим окружением, а есть люди, которые недовольны собой. Они не нравятся сами себе или тому, как складывается их жизнь, какими они в ней оказываются. Им становится от этого так невыносимо собственное бытие, что они предпочитают покончить счеты со своим пребыванием на земле. А есть другой аспект, прямо противоположный - это самый громкий крик о помощи. Человек отчаялся ее получить и у него остается последний способ до докричаться до людей- покончить с собой.
  - Но в таком случае он не получит никакую помощь, - сказал Петров. - Не понимаю, какой тогда в этом смысл?
  - С точки зрения рациональности - никакого. Но иррациональности в нас намного больше, чем рациональности. И в данном случае он идет на поводу именно этой части своей натуры. Кончая самоубийством, он бросает с его точки зрения самое страшное обвинение тем, кто остался жить, что они ему не помогли. Для него это является оправданием такого поступка. Возможно, подобный исход может показаться кому-то глупостью, но суицид далеко не всегда является самым умным продиктованным отчаянием решением, Бывают моменты, когда оно настолько сильно его накрывает, что кажется, что легче уйти, чем остаться.
  - И все же мне не совсем понятно, почему есть люди с большой склонностью к самоубийству, - задумчиво произнесла Шумская, - а есть такие, которые ни при каких самых отчаянных обстоятельствах так с собой не поступят?
  - Попытаюсь ответить на ваш вопрос, дорогая Наталья Владиленовна. Как-то я заинтересовался механизмом, приводящим человека на собственный эшафот?
  - И какой же? - раздался вопрос Псурцева.
  - Попробую объяснить. Каждый из нас мнит себя кем-то: к примеру, банкир человеком, умеющим делать деньги, артист - великим лицедеем, влюбленный, что его дама сердца любит его. И этот перечень может быть очень длинным. Так вот, периодически возникают ситуации, когда человек лишается этого осознания. Банк лопается, артисту не дают роли и вообще обвиняют в бездарности, влюбленному изменяет возлюбленная или говорит, что больше не любит его. И тогда возникает провал или лучше сказать воронка, куда проваливается человек. Он больше не понимает, кто он, его внутренний образ разрушается, тем самым он теряет точку опоры. И вот когда личность летит в эту бездонную яму потери самоиндификации, у него и появляется мысль о самоубийстве.
  - Всегда? - недоверчиво спросил Псурцев.
  - Всегда, - уверенно подтвердил Базилевич. -
  - Почему же тогда лишь единицы кончают самоубийством?
  - В этом большая загадка. У всех людей существуют склонность к самоубийству, но у большинства к счастью она лишь слегка обозначена. Но есть небольшое число тех, у которых она сильна. Вот для них и существуют такая опасность.
  - В таком случае, почему столь заметная разница в склонности к самоубийству? - продолжил допытываться Псурцев.
  - Рад бы вам ответить, но не могу, потому что не ведаю. Это есть великая тайна каждого человека. Это как склонность к математике, у одних она ярко выражена, у других - отсутствует совсем. А почему - нет ответа. Такова природа этих людей, они больше других подвержены склонностью к сведению счетов с жизнью. Есть огромное число тех, жизнь которых столь тяжела и беспросветна, что, кажется, для них самое лучше - это добровольно покинуть эту юдоль несчастья. Но они продолжают жизнь и не хотят уходить из нее таким способом. Сама мысль о самоубийстве вызывает в них ужас, полное отторжение. Все устроены по-разному, - пожал плечами Базилевич. - И все же повторюсь: для меня самое важное в этом вопросе - стремление человека к обретению новой духовной сущности. Обрекая себя на самоликвидацию, он как бы признается себе, что в та сущность, в какой он пребывает, его не устраивает. Самоубийство - это самое сильное желание себя изменить, избавиться от того, что внутри человека гнетет, унижает, дает ощущение глубокой неправильности.
  Базилевич сделал короткий перерыв, посмотрел на окружающих и увидел, что все его внимательно слушают.
  - Я бы выделил тут еще один вид самоубийства, - продолжил он, - это исполнение самоприговора после собственного суда над собой. Полагаю, это самый редкий тип суицида, но, возможно, самый важный и самый достойный. Все мы совершаем ошибки, а многие и преступления. Но вот осудить себя за них - удел немногих, если не единиц. Суд над самим собой и вынесение себе приговора с последующим его исполнением - это редчайшие случаи. И все же они есть. Мне представляется, что такому человеку надо воздавать должное. Люди склонны прощать себе любую низость, любое ужасное деяние. Почти все находят компромисс с самим собой при любых обстоятельствах. И лишь очень немногие на это не соглашаются. Наверное, это в целом все, что я хотел бы сказать по заявленной теме.
  - Вполне достаточно, - произнесла Шумская. - Главное, что мы поняли, что самоубийство никакой не грех, а выбор нашей свободной воли. А уж причины могут быть всякие. - Она вопросительно посмотрела на Базилевича, словно спрашивая, правильно она все сказала?
  - Вы все поняли очень правильно, Наталья Владиленовна, - улыбнулся Базилевич. - А главное выразились лаконично. У меня так не получается.
  Шумская кивнула головой.
  - В следующий раз рассуждать на такие серьезные темы не будем, - решительно заявила она. - Это вредно для здоровья, поговорим о чем-нибудь легком.
  
  63.
  После обеда Базилевич заглянул к Шумской.
  - Прекрасная погода, - сказал он, - нет желания прогуляться? - Он внимательно разглядывал бывшую актрису, пытаясь определить, в каком она состоянии.
  - С большим удовольствием пойду с вами на прогулку, дорогой Борис Аркадьевич, - даже с излишним пылом согласилась она. - Но мне надо подготовиться, заходите за мной этак через часик.
  По мнению Базилевича час на подготовку - это было чересчур, но он не стал перечить, а отправился к себе. Время до встречи он провел, лежа в кровати, с разных сторон обдумывая ситуацию.
  Когда Базилевич снова оказался в комнате Шумской, он сразу понял, что она провела это время не напрасно. На ней был элегантный брючный костюм, а лицо так умело покрывала косметика, что ему показалось, что женщина помолодела, как минимум, лет на десять.
  - Я готова! - объявила бывшая актриса, явно наслаждаясь произведенным эффектом.
  - Вы замечательно выглядите, - только и сказал он.
  Однако для прогулки она прихватила трость, с которой уже редко расставалась. Они вышли на улицу и медленно зашагали по алее. Шумская взяла его под руку.
  - Какой сегодня прекрасный день, - произнесла она. - Хочется жить и жить.
  - Вы правы, в такой день не хочется думать ни о чем плохом. Поэтому давайте думать и говорить о хорошем, - предложил Базилевич.
  - Только у меня не выходит из головы наш разговор о самоубийстве, - пожаловалась Шумская.
  - Он так глубоко засел в вашем сознании? - слегка удивился Базилевич.
  - Да, - подтвердила Шумская. - Я думаю все время об этом, хотя раньше избегала даже тени подобных мыслей.
  - Все течет, все изменяется, - сказал древний грек.
  Шумская посмотрела на него.
  - Я в восторге от вашей образованности. Все три моих мужа и близко не обладали такой эрудиции. Хотя лохами они тоже не были.
  - Я ученый, всю жизнь поглощал знания, как некоторые водку или квас. Поэтому не стоит удивляться.
  - А я и не удивляюсь, я восхищаюсь, а это все же разные вещи.
  - В самом деле, разные, - невольно улыбнулся Базилевич. - А коли так, не стану мешать вам восхищаться. Не скрою, мне приятно.
  - А я бы не позволила вам мешать, вы еще меня плохо знаете.
  - Откуда мне знать, мы с вами знакомы совсем недолго.
  - Это не главное, - уверенно произнесла Шумская.
  - Что же тогда главное?
  - Чтобы люди дышали бы в унисон, а остальное как-нибудь сладится. И сроки тут не имеют большого значения.
   - Вы снова правы, Наталья Владиленовна. Вы удивительная женщина.
  - Вы сомневались?
  - Нисколько.
  - Не обманывайте старушку, очень даже сомневались. Представляю, каких женщин вы видели в жизни.
  - А вот тут вы ошибаетесь, большую часть жизни я смотрел только на жену.
  - Это звучит невероятно, но я вам почему-то верю. Нога разболелась.
  - Так давайте присядем, - поспешно предложил Базилевич. - Вот и скамеечка.
  Они сели.
  - Признавайтесь, Борис Аркадьевич, зачем вы все же выманили меня на прогулку? - спросила Шумская.
   - Поговорить о нас, если вы не против.
  - Именно этого я больше всего и хочу.
  - Наталья Владиленовна, я обдумал ваше предложение и согласен его принять, то есть, стать вашим мужем.
  Несколько мгновений Шумская молчала, затем резко повернулась к нему.
  - Я очень рада вашему согласию. Знайте, что вы сделали меня сегодня счастливой. Я сильно сомневалась, что получу ваше согласие.
  - Я думаю, что нет смысла откладывать это событие и в самое ближайшее время предлагаю оформить нужно наши отношения.
  - Я готова к этому хоть сегодня.
  - Ну, сегодня мы вряд ли успеем, - сдержанно улыбнулся Базилевич. - Надо ехать в ЗАГС подавать документы.
  - А вот это совсем не обязательно, - почему-то очень громко произнесла Шумская. - Вы, наверное, не знаете...
  - Чего я не знаю?
  - Здесь есть услуга, она называется: "ЗАГС на дому". Дирекция просит работницу ЗАГСа приехать сюда, принять заявления и документы и тут же зарегистрировать. Это, конечно, не очень дешево...
  - Деньги меня не волнуют, я заплачу. Но если есть такая услуга, непременно надо ею воспользоваться. И что для этого надо сделать?
  - Пойти на прием к директору пансионата и написать заявление.
  - Так и сделаю прямо сегодня. - Базилевич замолчал. - Но прежде чем принимать окончательное решение, я должен вам кое-что поведать.
  - Неужели вы все-таки женаты, - разыграла огорчения бывшая актриса.
   - Дело совсем в другом. Не удивляйтесь тому, что я вам сейчас поведаю. Я сам был поначалу в полнейшем изумлении.
  - Вы заинтриговали.
  - Вы, конечно, знаете Лану Лазутову, нашу медсестру.
  - Прекрасная девушка, очень обворожительная. А какая заботливая и умелая медсестра. Мы стали почти подружками.
  - Так все и есть. Я тоже с ней подружился. И вот однажды она обратилась ко мне с необычным предложением. - Базилевич замолчал.
  - Ну, не томите меня, миленький Борис Аркадьевич. Я в нетерпении услышать продолжение вашего рассказа.
  - Я ее очень заинтересовал, как человек.
  - Ничего удивительного, по-другому и быть не могло.
  - Конечно, ничего удивительного, вот только ее заинтересовал один весьма специфический аспект моей натуры - она хочет иметь от меня ребенка, чтобы я передал бы ему свои гены.
  - Лана хочет от вас ребенка? - Шумская даже не пыталась скрыть своего изумления. - А вы можете еще иметь детей? - Она откровенно посмотрела ему в пах.
  - Нет, уже лет десять в этом плане ничего не могу.
  - Тогда каким образом? Подуете на нее?
  - Было бы здорово, но, к сожалению, этот метод противоречит законам природы. Так что ничего не выйдет.
  - Тогда в свою очередь я ничего не понимаю.
  - Лана раскопала информацию, что одна американская фармацевтическая компания создала препарат под названием "Форс-мажор". Он оживляет даже давно умершие функции. Правда, на короткий срок.
  - Что вы хотите этим сказать?
  - Она предложила воспользоваться этим средством. Только оно имеет побочный негативный эффект, в плохую сторону влияет на организм, и в первую очередь на работу сердца.
  - Хотите сказать, что можно умереть прямо во время...
  - В аннотации написано, что смерть может наступить в пределах от нескольких часов до нескольких дней. Как кому повезет.
  - Но это же тогда убийство! - воскликнула Шумская. - Она хочет, таким образом, вас убить. Не думала, что она такая.
  - Вовсе нет, убивать она меня, как раз, не хочет. Лана отказалась от этого намерения именно по этой причине, не желая причинять мне вреда.
  - Слава богу! Она поступила разумно.
  - Да, но я настоял.
  - Что?! - Шумская даже слегка отодвинулась от Базилевича.
  - Я решил, что закончить свою жизнь, зачав при этом другую, стоит таких рисков.
  - Ничего не понимаю, вы согласились?
  - Согласился по той причине, о которой только что сказал. Не хочу, чтобы между нами существовал хоть какой-то обман, поэтому все вам рассказал.
  - Не ожидала от вас такого, Борис Аркадьевич, - после довольно продолжительной паузы покачала головой Шумская. - Да, я изменяла своим мужьям, но от них требовала соблюдения неукоснительной верности. И это мое условие так же в отношении вас. Вы должны все отменить.
  - Не могу, Лана уже заказала лекарство в Америке, где проживает у нее подруга. Да и не в этом дело.
  Шумская, опираясь на полку, встала.
  - Хотите оставить после себя еще потомство. А я вот не оставила и ни капельки не жалею. А изменщика рядом с собой не потерплю.
  - Ну, какая это, Наталья Владиленовна, измена. В нашей ситуации о ней говорить даже смешно.
  - Вам может быть и смешно, а вот мне - нисколечко. Я считаю наш брак не потешным, как свадьба карликов у царицы Анны Иоанновны. Между прочим, в оотличие от прежних мужей, я собиралась хранить вам верность.
  Базилевич хотел возразить, что в их ситуации это выглядит нелепо и смешно, но в последний миг, чтобы еще больше не нагнетать ситуацию, решил благоразумно промолчать.
  - Я это очень ценю, - сказал он, - но уверяю, эта попытка будет единственной.
  - Это дело принципа, а не количества. Измените один раз, измените и еще.
  - Ну а чем вы говорите, какие измены в нашем возрасте, - почти простонал Базилевич. - Просто Лана очень хочет ребенка и не просто ребенка, а очень талантливого. Вот и обратилась ко мне, как человеку с соответствующими генами.
  - Вы можете вообще осеменить весь женский пол земли. Меня это не касается. Могу лишь пожелать вам успехов в таком многотрудном и ответственном деле.
  - Наталья Владиленовна, о чем вы говорите, о каком осеменении.
  Шумская вытянула вперед руку, словно таким образом отгораживаюсь от него.
  - Надеюсь, вы понимаете, что наша договоренность больше не действует, - произнесла Шумская. Опираясь на палку, она встала и медленно побрела в сторону корпуса.
  Базилевич какое-то время смотрел ей вслед, затем тоже встал. Он решил в одиночестве прогуляться по парку, чтобы привести свои мысли в порядок.
  
  64.
  Нельзя сказать, что отказ Шумской вызвал у Базилевич сильную реакцию, скорее удивление и недоумение. Почему-то он был уверен, что предполагаемое "осеменение", как назвала она это намерение, не вызовет у нее отторжение. Ему казалось, что она отнесется к этому делу с пониманием и, возможно, даже со свойственным ей юмором. А она отнеслась, как женщина, которой собирается изменить муж. Если бы такое случилось ну хотя бы лет тридцать назад, он бы понял и даже согласился, что это недопустимо. Но сейчас... Они же хотели пожениться исключительно для заботы друг о друге, а не для любви, секса и всего того остального, из чего состоит совместная жизнь мужчины и женщины.
  Но тогда получается, что его и ее отношения к их браку сильно разнятся. Она воспринимает этот союз так же, как и все свои предыдущие. Шумская сама сказала, что не соглашалась на измены своих мужей. Получается, для нее мало с тех пор что-то изменилось. Видимо, он все же не до конца разобрался в ее намерениях и мотивах. Для нее забота друг о друге лишь одна компонента их брака, а есть и другие не менее, а может и более важные.
  Базилевич поймал себя на том, что когда соглашался на это супружество, не подумал о некоторых, но важных вещах. Например, должны ли они постоянно пребывать в одной комнате, спать в одной постели, вместе принимать ванную... Когда женятся молодые, такие вопросы даже не возникают, так как предполагается, что все так и будет; для этого они и собираются жить вместе. А вот в их возрасте все выглядит по иному, такие вещи следует обговаривать еще на берегу, то есть, до заключения брака. Иначе могут возникнуть, да наверняка возникнут много разных неудобств и не до пониманий. Он даже не удосужился расспросить у нее, когда она засыпает. Вот он типичная сова, ложится поздно, бывает, что и под самое утро, а Шумская? Если она окажется жаворонком, то, как им в таком случае уживаться на такой маленькой территории?
  И таких вопросов может быть еще немало. Как-то он обо всем этом не подумал. Даже странно, у него же научный ум, он привык все обдумывать заранее. А тут такая промашка. Может, это связано с возрастом, когда пропускаешь в своих размышлениях самые обычные вещи.
   Базилевич пришел к выводу, что его попытка жениться на Шумской была преждевременной. Им надо немного больше привыкнуть друг к другу, лучше познать образ жизни и привычки другого. И тогда будет легче прийти к согласию. Так что в каком-то смысле надо благодарить судьбу за то, что она уберегла их обоих от необдуманного, преждевременного решения.
  Эти размышления окончательно успокоили Базилевича. Почему-то он был уверен, что еще ничего не потеряно, они еще вернуться к этому вопросу и совсем скоро. У них просто нет в запасе времени на длительную размолвку. Кто знает, что будет завтра, если оно вообще для кого-то из них настанет.
  
  65
  Но на этом необычные события этого дня не завершились. В дверь постучали, и Базилевич впустил Полянцева. Это было весьма непривычно, обычно без экстраординарных причин врач не посещал своих пациентов "на дому", это они приходили в его кабинет.
  - Хотел бы с вами поговорить, Борис Аркадьевич. И не о вашем здоровье. Вы не возражаете? - спросил Полянцев.
  - С удовольствием. Говорить о своем здоровье здоровья не прибавляет.
  - Это верно, - улыбнулся Полянцев и тут же стал снова серьезным. - Хочу поговорить на тему, которую могу обсудить только с вами, с другими не решаюсь.
  - Любопытно, что за тема?
  - Я решил написать книгу или монографию, еще точно не знаю. Я постоянно общаюсь с пожилыми людьми, которые одной ногой стоят уже в могиле. У меня появилось желание провести исследование о том, как близость смерти влияет на человека, как она его изменяет. Мы можем с вами об этом поговорить?
  - Не вижу никаких препятствий.
  - Мне кажется, что для многих пожилых людей - это тяжелая тема, им трудно об этом говорить.
  - А я, вы считаете, могу? - вопросительно посмотрел Базилевич на врача.
  - Да, - кивнул тот головой. - Мне кажется, что вы тоже в каком-то смысле ее изучаете. Поэтому мне хочется вас о многом расспросить.
  - Я готов отвечать на ваши вопросы.
  - Я и не сомневался, - сказал Полянцев. - Я вам задам глобальный вопрос: как близость смерти влияет на человека, что меняет она в нем?
  - А почему вы, Евгений Викторович, полагаете, что близость смерти меняет человека?
  - Разве нет?
  - В том-то и дело, что нет. Влияет совсем другое.
  - Что же тогда?
  - Немощь, телесная, интеллектуальная, некий психологические перестройка и слом. У человека становится меньше сил, а раз так, то меньше возможностей и желаний. Многое из того, чем он раньше жил, что хотел, уже потеряло значения. А это действительно немало меняет: приоритеты, намерения, стремления, ну и еще кое-что, у каждого по-разному. Правильней с моей точки зрения говорить: меняет человека старость, а не приближение к смертному одру. Смерть тут ни причем. Это в художественной литературе, во всяких психологических фильмах любят показывать, как воздействует на героев близость конца. Но в искусстве так и должно быть, а в жизни все иначе.
  - Конечно, старость оказывает на человека огромное воздействие, но неужели смерть совсем тут ни причем.
  - Послушайте, вы же врач и должны понимать простые истины. Человек не может просто так поменяться, пересмотреть свои базовые принципы, по которым долго жил. Для это требуется много жизненной энергии, большие интеллектуальные усилия. А где их взять старику или старухе. Физических сил мало, и они постоянно таят, как мороженое на солнце, умственная деятельность заторможена, в мозгу происходит окостенение, новые нейронные связи почти не создаются. А те, что есть, не способны привести к обновлению. Так откуда же могут прийти изменения, наоборот, в таком состоянии хочется ничего не менять. Это придает уверенность, что удастся справиться с тяжестью лет. Так что не верьте этим сказкам, что смерть побуждает пересмотреть всю свою жизнь. Спросите себя: а зачем это нужно умирающему? Ей богу, ему не до того, других забот много. В старческом возрасте человек озабочен тем, чтобы максимально сохранить то, что было им накоплено.
  - Но неужели вообще таких случаев не бывает - Полянцев выглядел слегка опешенным словами собеседника.
  - Думаю, случается, но это относится к каким-то эксклюзивным личностям. Но их всего ничего, можно сосчитать по пальцам. Вас же интересует масса? - Базилевич вопросительно посмотрел на Полянцева.
  - В общем, да, - согласился врач. - На эксклюзивах монографию не сочинишь.
  - Вот и я о том же. Да и зачем человеку меняться, подавляющему большинству абсолютно все равно, каким он уйдет на тот свет. Тем более в массе своей люди на самом деле в Бога не верят, хотя уверены в обратном. Но это не вера, просто они в определенный момент присоединились к господствующей секте. Возможно, встречаются такие, которые реально боятся попасть в аду на сковородку или в чан с кипятком, и, чтобы избежать такой судьбы, хотят что-то подправить в себе. Но ими движет не стремление измениться, а страх перед вечными мучениями. Что-то не верю, что такие люди стремятся стать лучше. Я всегда считал, что желание стать лучше должно базироваться исключительно на желание стать лучше, а не на боязни сурового наказания. Человек осознает, что его жизнь приобретает смысл, когда у него возникает намерение делать и приумножать добро без всякого воздаяния и награды на этом или том свете. Это становится его задачей и целью, он как бы пропитывается этими принципами, они превращаются в часть его натуры. Но приближение к смерти этому явно не способствует. А уж когда она оказывается совсем рядом, возникает такое состояние, что уже невозможно думать о таких отвлеченных вещах. Я ответил на ваш вопрос, Евгений Викторович?
  - По крайней мере, уж точно, что вы заставили меня посмотреть на него под другим ракурсом, Борис Аркадьевич. Не уверен, что без вас у меня бы возникли такие мысли.
  - Рад, коли оказался вам полезен.
  - Не буду больше докучать, вам следует больше отдыхать, - произнес Полянцев, вставая. - Несколько секунд он молчал. - Теперь я лучше понимаю Лану.
  
   66.
  В напряженном рабочем графике Полянцева после обеда наступила пауза. Если не возникло экстренных ситуаций, она всегда образовывалась в это время. Обычно он использовал ее либо для отдыха, либо для занятий любовью с Ланой. Но в последнее время он видел, что между ними что-то не ладится. Она стала избегать приходить к нему в эти часы. Да и в другие - тоже.
  Но на этот раз Полянцев решил добиться своего, он позвонил ей и настоятельно попросил явиться к нему в кабинет. Лана не осмелилась отказать своему начальнику. Едва она вошла, Полянцев закрыл на ключ дверь, обнял молодую женщину и полез ей под юбку. Лана оттолкнула его и отбежала на безопасное расстояние.
  - Мы уже говорили, с этим покончено, Женя. Открой дверь и выпусти меня.
  Несколько мгновений Полянцев раздумывал.
  - Сядь, поговорим, - сказал он.
  Лана посмотрела на него и села.
  - Что ты хочешь мне сказать?
  Полянцев сел напротив нее.
  - Скорее спросить. Скажи, можно ли любить человека, который старше тебя почти на шестьдесят лет?
  - А почему нет?
  - Он старше тебя на целую историческую эпоху. У него слабое сердце, долго не проживет. Тебе не кажется, что эта какая-то то ли бессмыслица, то ли новый вид извращения?
  - Совсем недавно бы показалось.
  - А теперь?
  - Теперь нет. Просто любовь бывает разная.
  - Какая же в данном случае?
  Лана задумалась.
  - Не знаю точно, как ее назвать. Любовь восхищение, любовь почтение. Так подойдет?
  - Если объяснишь, что понимаешь под этими словами.
  - Таких людей, как Базилевич, я не встречала. И знаю, что не встречу. Когда я рядом с ним, меня не покидает ощущение, что он из другого мира. Я раньше даже не подозревала, что существуют такие люди, я была уверенна, что все мы по большому счету одинаковые.
  - Включая меня?
  - Да, Женя. Чтобы ты о себе не воображал, ты самый обыкновенный.
  - Нисколько не сомневался, - недовольно буркнул Полянцев. - А тебя потянуло на необыкновенных. Но ведь ты тоже самая что ни на есть обыкновенная.
  - Я это прекрасно понимаю. Но я вдруг почувствовала, что хочу чего-то другого. Если бы ты сделал мне ребенка, может такого желания не возникло. Но ты не захотел. А вот он готов рискнуть жизнью, чтобы у меня он появился.
  - У него этой жизни слишком мало осталось, можно этим остатком и пожертвовать, - усмехнулся Полянцев.
  - А ты не хочешь жертвовать вообще ни чем. Кроме своего комфорта тебя ничего не волнует.
  - У нас еще есть время для деторождения.
  - У тебя - да, а у меня совсем мало. И дело даже не в этом.
  - В чем же тогда?
  - Мне просто хочется ребенка, прямо сейчас. Я - женщина, и это самое естественное для нас желание. Мы столько раз с тобой говорили на эту тему. Вернее, говорила я, а ты только слушал или делал вид, что слушаешь. Но если ты заботишься только о своем удобстве, значит нам вместе нечего делать.
  - А с ним вы пара?
  - Нет, я решила, что буду одна воспитывать ребенка. Я хочу, чтобы он был бы таким же талантливым, как его отец.
  - А если не будет?
  Лана слегка пожала плечами.
  - Понятно, что гарантировать ничего нельзя. Но я согласна рискнуть. Открой, пожалуйста, дверь.
  Полянцев встал, молча подошел к двери и отпер замок. Лана быстро вышла из кабинета.
  
  67.
  Ужин прошел в какой-то подавленной, если не мрачной атмосфере. Обычно закоперщиком застольных бесед была Шумская, казалось, что запас у нее тем был неисчерпаем. Но на этот раз она не только упорно молчала, но и не смотрела на сидящих за одним с ней столом мужчин.
  Псурцев и Петров, удивленные непривычным поведением бывшей актрисы, периодически посматривали на нее, Базилевич же прекрасно сознавал, почему она так себя ведет. Но решил, что тоже не станет ничего говорить - иногда молчание бывает красноречивей слов. И этот как раз такой случай.
  Закончив ужин, все разошлись по своим комнатам. Базилевич тоже вернулся к себе, прилег на кровать с трактатом Цицерона " О старости". Он давно знал об этом произведение древнеримского оратора, но по какой-то причине так и не удосужился его прочитать. Сегодня же он отыскал книгу в местной библиотеке и взял ее себе.
  Но чтение продолжалось недолго, раздался стук в дверь. Базилевич почти не сомневался, кто именно стоит перед ней.
  Он отворил дверь.
  - Впустите? - спросила Шумская.
  - Как вы можете в этом сомневаться, Наталья Владиленовна.
  - Кто вас, мужчин, знает. Сколько живу. не перестаете меня удивлять.
  - Но это же хорошо, скучен человек, который сам уже ничему не удивляется, и не удивляет других.
  - Вы так считаете? - как-то странно взглянула она на него.
  Опираясь на палку, бывшая актриса прошла в комнату. Базилевич поспешно придвинул к ней кресло и помог сесть. Ее взгляд упал на книгу.
  - Что вы читаете, Борис Аркадьевич?
  - Цицерон, трактат "О старости".
  - Да, - удивилась она. - О Цицероне что-то слышала, он был кем-то в Древнем Риме. А вот о таком трактате - нет. Что интересного он написал?
  - "Все хотят дожить до старости, а когда доживут, ее же винят", - процитировал Базилевич. - Не правда ли очень точная мысль?
  - А мне кажется совсем не точная.
  - Да? - удивился Базилевич. - А какая же, по-вашему?
  - Никто не хочет дожить до старости, все хотят жить, как можно дольше и чувствовать себя молодым. А старым приходится быть только потому, что по-другому никак. Вот как надо было написать.
  - А ведь, пожалуй, это так оно и есть. - Базилевич не лукавил, мысль Шумской действительно показалась ему более точной.
  - Я всегда считала и буду повторять это сколько угодно, что старость - самая большая мерзость из тех, что существует в жизни, - раздраженно проговорила бывшая актриса. - А их и без нее очень много. Мне все чаще кажется, что я совершила большую ошибку, дожив до такого возраста.
  - Нас не спрашивают, кому, сколько дано, тот столько и живет.
  - А как же ваши разговоры про самоубийство, как главный выбор, который делает человек?
  - Кончают самоубийством единицы, подавляющее большинство доживают до отведенного им возраста, даже если они этого и не хотят. Но инерция жизни оказывается сильней.
  Шумская как-то странно взглянула на Базилевича и взяла в руки стоящую рядом палку. Он подумал, что она собирается уходить, но Шумская продолжала молча сидеть в своем кресле.
  - Почему так, Борис Аркадьевич? - вдруг спросила она.
  - Как, Наталья Владиленовна?
  - Я старая, а чувства, как у молодой.
  - Что вы имеете в виду?
  - Когда вы сообщили мне о вас с Ланой, меня будто кипятком обдали, охватила сильнейшая ревность. Совсем, как в молодости. Такого же не должно быть, разве не так?
  - Давно подмечено, что тело и душа живут в разнобой. Тело непременно старится, а душа может оставаться молодой. Не сомневаюсь, что она у вас молодая. Это моя вина.
  - Что у меня молодая душа?
  - Что я повел себя как слон в посудной лавке. Надо было вас подготовить к этому сообщению, либо вообще промолчать.
  - И сделать все за моей спиной? Ну, уж нет! Такого я от вас не ожидала!
  Базилевич понял, что он опять прокололся. Что-то в последнее время он все делает невпопад.
  - Извините, я сказал что-то не то. Конечно, если мы станем мужем и женой, нельзя ничего скрывать друг от друга. Иначе такой союз долго не продержится.
  - Тогда как же нам поступить? - пристально посмотрела она на Базилевича.
   - Не знаю, - честно сказал он.
  - Вот и я не знаю. Понимаю же, глупо ревновать. Мы же сексом не собираемся заниматься, у меня и желание давно исчезло, да и тело мое не могу вам показывать - самой противно смотреть. А от ревности избавиться не могу. Прямо, как со вторым мужем.
  - А что у вас было со вторым мужем?
  - Да, положил этот кобель глаз на мою подругу, тоже актрису. Она у нас часто дома бывала. Что там говорить, красивая, может, даже красивее меня.
  - Быть такого не может.
  - Еще как может. Всегда это знала, но никогда не признавала. В общем, начала сильно ревновать. Пришлось с подругой разорвать отношения, больше к нам она ни ногой. В тайне очень я об этом жалела; такого близкого человека у меня больше так и не было. Но и другого выхода - тоже.
  - Сочувствую.
  - Да какое к черту сочувствие, дело-то давнее. А вот сейчас... Ревную, потому что люблю. И женой твоей с радостью стану.
   Базилевич почувствовал волнение от услышанного признания. Кто бы мог подумать, что здесь, в пансионате для пожилых, завяжутся почти шекспировские страсти. И как ему, прикажите, себя вести в такой ситуации? Почему-то он и представить не мог, когда согласился на предложение Ланы, чем это кончится.
  - Может, нам какое-то время обождать с женитьбой - и все само собой рассосется, - предложил он.
  - А кто говорил, что времени мало, в цене каждая минута. Не хочу ждать, хочу умереть твоей женой.
  - Но так ли это имеет значение?
  - Для тебя не имеет, а для меня имеет.
  Базилевич только сейчас заметил, что Шумская стала обращаться к нему на ты.
  - Наташа, я не могу отказаться от того, что мы решили сделать с Ланой. Тебе придется смириться.
  - Никогда не мирилась. Один мой любовник изменил мне, так я в него тарелкой бросила. Кстати, очень дорогой. А в память обо мне у него остался шрам на подбородке. Так всю жизнь с ним и проходил, пусть скажет спасибо, что он был небольшим.
  - Я тебя начинаю бояться, - улыбнулся Базилевич. - У тебя взрывной темперамент.
  Шумская покачала головой.
  - В тебя швырять уж точно тарелками не стану. И ничем другим - тоже. Но вот как чувства свои побороть, пока не представляю. Но я это обязательно сделаю.
  - Тогда женимся?
  Шумская кивнула головой.
  - Завтра сходи к директору пансионата, пусть пригласит к нам сотрудницу ЗАГСа. А то, что задумал, делай, на меня не обращай внимания. Я справлюсь.
  - А если умру? Это сильный препарат, действует на сердце.
  - Значит, стану твоей вдовой. Все лучше, чем быть ничьей.
  Шумская встала и все так же, опираясь на палку, направилась к двери. Базилевич проводил ее до комнаты, вернулся к себе и снова стал читать. Он старался не особенно думать о том, что только что произошло.
  
  68.
  Утром к Базилевичу зашла медсестра. Совершив все обычные медицинские манипуляции, она села рядом с ним.
  - У вас все хорошо, то есть, не хуже, чем вчера, Борис Аркадьевич, - сказала Лана. Затем, помолчав, добавила: - У меня для вас новость, говорила со своей подругой в Америке. Она обещала в скором времени прислать препарат.
  - Я рад. У меня тоже есть новость, только пока о ней никому. Обещаете?
  - Обещаю. А что за новость?
  - Мы с Натальей Владиленовной решили пожениться. Чего нам по отдельности свой век куковать.
  Лазутовой потребовалось какое-то время, чтобы переварить это сообщение.
  - Очень неожиданно, Борис Аркадьевич, - сказала она. - Ни о чем таком не предполагала. Но в таком случае, мы не сможем с вами это сделать.
  - Это еще почему?
  - Ну, во-первых, вы будете уже чужим мужем, во-вторых, мало ли что потом случится. Я буду виновата перед Натальей Владиленовной.
  - Ничего отменять мы не станем. А Наталью Владиленовну я поставил в известность обо всем.
  - И как она отреагировала?
  - Сначала не очень, даже решила отказаться от нашего брака. Но потом остыла и уже спокойней стала реагировать на ситуацию. Пройдет еще пару дней - и она вообще не будет волноваться по этому поводу.
  - Мне очень неудобно перед ней, даже не знаю, как теперь с ней общаться.
  - Делайте вид, что ничего не случилось. А если она сама заведет разговор, объясните, все как есть. Я не хочу даже маленького обмана. Вы поняли?
  - Да, - произнесла Лана, но голос ее прозвучал не слишком уверенно.
  Базилевич внимательно посмотрел на молодую женщину.
  - Я понимаю, что наш брак с Натальей Владиленовной создает вам некоторые неудобства. Но думайте о том, что если родится ребенок, то это многократно перевесит все. А сейчас идите к ней и действуйте по обстоятельствам.
  Перед самым завтраком Базилевич зашел к Шумской. Та предстала перед ним в совершенно спокойном виде.
  - Только что от меня ушла Ланочка, - сказала она. - Мы мило с ней поворковали. Я стала кое-что лучше понимать. Я ей сказала, что это дело исключительно ее и тебя, Боря. Я же от себя желаю, чтобы у вас все получилось. Бездетная женщина не имеет право мешать другим заводить детей. И не важно, кому в этом случае принадлежит мужчина.
  - Спасибо, Наташа, ты абсолютно правильно и разумно поступила, - взволнованно поблагодарил Базилевич.
  - Мне всю жизнь труднее всего удавались разумные поступки, они у меня редко получались. Но сейчас я решила заставить себя так поступить.
  - Ты молодец. Предлагаю за столом объявить о предстоящем бракосочетании.
  - Вот оба удивятся. Обожаю такие эффекты, - довольно засмеялась Шумская в предвкушении предстоящей реакции на новость.
  Но о своем бракосочетании за завтраком они так и не объявили. Когда они сели за стол, то сразу обратили внимания на Петрова. В таком плохом состоянии они его еще не видели. Он был очень бледным, как полотно, и сильно заторможенным. Минутами казалось, что он вообще не воспринимает окружающую действительность. Ел он крайне медленно и мало, подцепив вилкой кусочек пищи, клал ее в рот и долго жевал с отрешенным видом. Создавалось впечатление, что он не вполне сознавал, ни где он находится, ни чем занят.
  Базилевич и Шумская переглянулись.
  - Николай Петрович, как вы себя чувствуете? - озабоченно спросила Шумская. Так как ответа не последовала, она снова задала вопрос: - Вы слышите меня?
  Петров не без труда сосредоточил на ней внимания.
  - Я вас слышу, Наталья Владиленовна, - ответил он голосом, звучание которого обычно называют замогильным.
  - Вы не знаете, что с ним? - негромко поинтересовался Базилевич у Псурцева.
  - Ночью у него были сильные боли, ему ввели большие дозы обезболивающего и успокаивающего, поэтому он такой заторможенный, - тоже тихо пояснил Псурцев.
  - Почему в таком случае его не оставили в комнате и не принесли туда завтрак? - удивился Базилевич.
  - Сам не понимаю. Возможно, не досмотрели. По крайней мере, в столовую он пришел самостоятельно.
  В этом момент вилка выпала из рук Петрова и с шумом приземлилась на полу. От неожиданности все вздрогнули.
  - Его надо срочно отвезти в комнату. - решительно проговорил Базилевич. - Вы мне поможете?
  - Разумеется, - согласился Псурцев.
  - Тогда вы берете его с одной стороны, а я с другой - и поведем.
  Они отвели его в комнату и аккуратно уложили на кровать. Петров не противился, а послушно выполнял все их указания. Они уже хотели уйти, как вдруг он едва слышно попросил их остаться. Базилевич и Псурцев переглянулись и сели рядом с ним.
  Какое время Петров лежал с закрытыми глазами, затем их внезапно открыл.
  - Сегодня умру, - едва слышно прошептал он.
  - Ерунда, с чего вы взяли? - решительно возразил Базилевич.
  - Чувствую. У каждого человека есть предчувствие последнего дня, оно говорит, что он у меня сегодня.
  - Вы просто плохо чувствуете, поэтому вам так кажется, - проговорил Псурцев.
  - Именно так и есть, - поддержал его Базилевич. - Лучше всего вам заснуть.
  Какое-то время Петров молчал, словно накапливаю силы для ответа.
  - Я боюсь засыпать, а если не проснусь. Это так страшно.
  - Поверьте мне, Николай Петрович, сегодня это не тот день, - сказал Базилевич. - К обеду у вас все пройдет. Кстати, хотите есть? Если да, то мы из столовой принесем ваш завтрак. Вы поели совсем чуть-чуть.
  Петров отрицательно покачал головой.
  - Зачем мне уже есть, если сегодня умру, - прошептал он.
  - Есть обязательно надо, - наставительно произнес Базилевич. И тут же понял, что сморозил глупость. Если Петров действительно умирает, то действительно, зачем ему еда.
  Он взял его руку, и сразу почувствовал, насколько она холодна и безжизненна. Ему вдруг стало не по себе, он подумал о том, что нельзя исключить, что Петров, как и говорил, сегодня умрет.
  Почему-то он посмотрел на Псурцева и увидел испуганное выражение на его лице. Базилевич догадался, что и его посетили сходные мысли.
  - Нужно срочно вызвать врача, - сказал Базилевич Псурцеву.
  Тот кивнул головой и поспешно вышел. Вернулся он минут через пять в сопровождении Полянцева и Марии.
  - Евгений Викторович, - тихо, но взволнованно произнес Базилевич, - кажется, он умирает.
  Врач дотронулся до сонной артерии Петрова, затем приподнял ему веки и взглянул на зрачки. Пощупал пульс. После чего повернул голову к Базилевичу.
  - Не беспокойтесь, сегодня он не умрет.
  - Но вы же видите, что с ним? - возразил Базилевич.
  - Это влияние сильных препаратов, - пояснил Полянцев. - Пришлось их вколоть, чтобы успокоить боли. Через два три часа их действие закончится, и он станет таким, как прежде. Только...
  - Что только?
  - В любой момент могут вернуться боли, и тогда снова придется ему их колоть. Иначе он не выдержит эти муки. Пойдем, Лана, - обратился он к медсестре, - пока нам тут делать больше нечего. Да и вы тоже уходите, ему так легче заснуть.
  Врач и медсестра вышли, за ними - Базилевич и Псурцев.
  - Я, в самом деле, в какой-то момент подумал, что он умирает, - сказал Базилевич.
  - Я - тоже, - кивнул головой Псурцев. - Давно не видел, как умирают люди. Последний раз это была моя жена. Но с тех пор прошло много лет.
  - Вам стало страшно?
  - Скорее это был не страх, а какое-то другое чувство.
  - Какое?
  - Хотите, чтобы я вам сказал?
  - Да.
  - Мне вдруг стало противно. Нет ничего омерзительней картины умирания. Я ждал, что он в любую минуту потеряет сознание и начнется агония. А это мерзкое зрелище.
  - На этот раз, Валентин Глебович, вы обманулись в своих лучших ожиданиях, - мрачно пошутил Базилевич.
  Псурцев несколько мгновений смотрел на него.
  - Однажды они обязательно сбудутся, - проговорил он. - А я терпеливый, умею ждать. - Не прощаясь, он направился в свою комнату.
  
  69.
   Базилевич зашел к Шумской с целью рассказать о самочувствии Петрова. Но не успел, так как туда же пришел и Псурцев. Обычно на его лице гостила едва заметная не то усмешка, не то ухмылка, но сейчас оно было каким-то непривычно мрачным. По-видимому, то, что случилось с Петровым, произвело на него сильное впечатление, мысленно отметил Базилевич. Кто бы мог подумать, что он такой чувствительный. Впрочем, давно подмечено, что многие из тех, кто безжалостно отправляет других на смерть, сами ее очень боятся.
  Шумская, услышав от Базилевича, что Петрову пока ничего не грозит, облегченно вздохнула.
  - Очень мне жалко бедного Николая Петровича, - произнесла она. - Безобидный человек, никому не делал зла.
  - Откуда вам это известно? - спросил Псурцев.
  - Так видно же, я всегда таких издалека чувствовала. Вот я зла много другим делала, не по злобе, а по слабости. Не могла обуздать свой эгоизм. А вот вы могли, Валентин Глебович?
  - А что вы чувствуете по этому поводу, Наталья Владиленовна? - поинтересовался Базилевич. Он решил, что пока на людях им стоит общаться на вы.
  Шумская посмотрела на него и, словно соглашаясь с таким обращением, едва заметно кивнула головой.
  - Мне кажется, что Валентин Глебович всю жизнь потакал своему эгоизму. Скажите, я права?
  Псурцев отвел от нее глаза.
  - Уже точно не помню, - сказал он. - А вы считаете, есть такие, кто не потакают?
  - Потакать можно по-разному, - произнес Базилевич. - Одно дело идти на поводу даже не самых своих лучших желаний, и другое дело ради каких-то своих целей жертвовать другими людьми, расплющивать их судьбы, как металл молотом. Согласитесь, Валентин Глебович, это все же не совсем одно и то же.
  Только после этих слов на лице Псурцева снова появилась привычная ухмылка.
  - Знаете, я давно понял, что грань всегда тонкая, - проговорил он. - Часто кажется, что совершаешь против человека что-то не слишком серьезное, а получается, что меняешь всю его судьбу. Никому не дано предвидеть, как и что повлияет на нее.
  - Целиком согласен, вот поэтому нельзя делать другому ничего плохого, даже если это совсем маленький поступок, - заметил Базилевич. - Мы никогда не можем доподлинно судить о последствиях ни одного нашего шага. А что уж говорить, если это поступок большой. Его результаты могут быть очень трагическими.
  - Наталью Владиленовну мы успокоили, поэтому пойду к себе, - не стал вовлекаться в дискуссию Псурцев. - А вам, как мне кажется, есть еще о чем друг с другом поговорить.
  Не смотря ни на кого, он вышел.
  - Что это с ним? - спросила Шумская.
  - Он сегодня, возможно, впервые почувствовал, что смерть придет и к нему, - ответил Базилевич.
  - Как это можно не знать? - удивилась Шумская.
  - Еще как можно, Наташа. Одно дело просто знать некий факт и другое ощутить его всей своей кожей. Поверь, это две большие разницы.
  - Да, ты прав, - согласилась Шумская, - мне это хорошо понятно, как актрисе. - Внезапно по ее морщинистой щеке покатилась слеза.
  - Что с тобой? - встрепенулся Базилевич.
  - Я сейчас поняла, что стала забывать свою профессию. А без нее я никто. Недавно хотела вспомнить монолог Раневской. Я ее играла более сто раз. Оказалось, помню только начало, а дальше никак. Вот послушай: " О, мои грехи... Я всегда сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж за человека, который делал одни только долги. Муж мой умер от шампанского, - он страшно пил, - и на несчастье я полюбила другого, сошлась, и как раз в это время, - это было первое наказание, удар прямо в голову, - вот тут на реке... утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой реки" А дальше, хоть убей, не помню, как будто никогда и не знала.
  - Ты помнишь совсем немало. Невозможно все бесконечно помнить, - попытался он ее утешить.
  - Сегодня забыла один малюсенький фрагмент, завтра другой, а потом вообще ничего не смогу вспомнить. Ты не понимаешь, пока во мне все это живет, я не умру.
  Базилевич вдруг понял, что не знает, что отвечать. Она и права и не права. Как личность она будет существовать, пока будет помнить то, что составляла суть ее жизни. Но ее физическое тело может умереть в любой момент, особенно учитывая, насколько оно больно. Но говорить ей об этом ему не хотелось.
  Кажется, Шумская уловила его затруднение.
  - Знаешь, Боря, иди к себе. Я хочу отдохнуть перед обедом и кое о чем подумать.
  - Когда мы объявим о нашем предстоящем браке?
  - Посмотрим. Я хочу, чтобы Николай Петрович тоже присутствовал бы при этом.
  - Согласен. Отдыхай. - Он вышел.
  
  70.
  К облегчению всех Петров не просто появился на обеде, а выглядел намного лучше. Лицо порозовело, а голос не был замогильным, а звучал вполне нормально. К тому же у него проснулся аппетит, и он ел с удовольствием. Правда, Базилевич заметил, что глаза у него тусклые, в них почти не оставалось света. Впрочем, возможно это ему показалось, глаза вообще часто обманывают.
  За столом солировала Шумская, она расспрашивала Петрова о том, как он себя чувствует, рассказывала о том, как все были обеспокоены из-за его плохого самочувствия. Виновника же этого переполоха расспросы бывшей актрисы нисколько не смущали, наоборот, он подробно и даже не без удовольствия отвечал на них. Ему явно было приятно участвовать в общем разговоре, да еще находиться в центре всеобщего внимания.
  Все уже хотели расходиться, как Петров немного смущенно произнес:
  - У меня ко всем будет просьба, пожалуйста, через час приходите ко мне в комнату. Это очень важно.
  Через час все собрались в комнате Петрова. Ее хозяин встретил их в костюме и галстуке - таким он еще не представал перед обитателями пансионата.
  Мужчины сели на стулья, женщина - на единственное в комнате кресло. Базилевич, Псурцев и Шумская устремили свой взгляд на Петрова. Тот же был непривычно взволнован. Шли минуты, а он все молчал.
  - Николай Петрович, давайте уж говорите, зачем нас позвали? - первой подала голос Шумская.
  - Да, начинаю, - встрепенулся хозяин комнаты. - Друзья! Я могу вас так называть?
  - Разумеется, можете, - снова проговорила Шумская.
  - Сегодня утром мне стало очень плохо. И я думал... В общем, не важно, о чем я думал. Потом стало лучше, и я стал размышлять. Извините, я так волнуюсь, что не могу говорить связно.
  - Говорите, Николай Петрович, как получается, - подала очередную реплику Шумская.
  - Спасибо, Наталья Владиленовна, вы даже не представляете, как я вам благодарен. - Петров, в самом деле, с благодарностью посмотрел на бывшую актрису. - Я знаю, что я умираю. До самого последнего момента не хотел в это верить. Но буквально сегодня утром я услышал разговор между нашим врачом и нашей медсестрой. Они полагали, что я в бессознании, а я был в сознании. Евгений Викторович сказал, что мне осталось недолго, а Лана сказала, что тоже так думает.
  - Мало ли кто что говорит, - резко произнесла Шумская. - За такие разговоры я напишу на них жалобу.
  - Прошу вас, Наталья Владиленовна, не надо ничего писать. Они же не виноваты, что я умираю. Зато теперь у меня нет сомнений, что мой конец близок. - Внезапно из глаз Петрова хлынули слезы, он поспешно из кармана брюк достал платок и стал их вытирать. - Извините, сейчас пройдет.
  - Да, вы плачьте, Николай Петрович, сколько нужно, столько и плачьте, - сочувственно произнесла Шумская.
  - Спасибо, - кивнул он в ее сторону головой. - Но я собрал вас не для этого. В конце жизни мне захотелось проявить мужество и достойно прожить оставшиеся дни. Если бы вы только знали, как трудно быть в такой ситуации мужественным.
  - Мы знаем, Николай Петрович, - негромко проговорил Базилевич.
  - И вам спасибо, Борис Аркадьевич. Вам всем большое спасибо. - Петров влажными от слез глазами по очереди оглядел собравшихся. - Но я собрал вас для важного дела. Я долго сегодня думал... У меня есть деньги. Не так много, но все же это достаточно приличная сумма. По крайней мере, для меня. Всегда боялся писать завещание, а сегодня решил это сделать. В общем, я хочу завещать эти деньги всем вам, разделив сумму на три одинаковые части.
  Некоторое время все ошеломленно молчали, никто и близко не предполагал ничего подобного. Первым опомнился Базилевич.
  - Николай Петрович, мы вам очень за это благодарны, но вы должны оставить эти деньги своим близким. Они имеют на них полное право.
  Петров, не соглашаясь, покачал головой.
  - Моим близким нет до меня дела. Я считаю, что это вы - моя семья. А потому хочу, чтобы деньги достались вам. Умоляю, не отказывайте мне. После обеда я ходил к директору пансионата, он обещал завтра пригласить сюда нотариуса, который все оформит. Пожалуйста, приходите тоже, понадобятся ваши паспортные данные.
   - Вы уверенны в этом вашем желании? Может, стоит еще раз все обдумать? - спросил Базилевич.
  - Я все решил, - с непривычной для себя твердостью произнес Петров. - Прошу вас, не отказывайте мне в моем последнем желании. Если вы возьмите деньги, то будете помнить обо мне дольше.
  - Мы и так будем о вас долго помнить, Николай Петрович, - произнесла Шумская. Ее голос прозвучал растроганно.
  Петров отрицательно покачал головой.
  - Если это было бы так, дорогая Наталья Владиленовна. Но я по себе знаю, как быстро забываются умершие люди. Я сам многих забыл. А мне так хочется оставить о себе добрую память. Так мало людей, у которых она останется обо мне. - Он умоляюще посмотрел на каждого из находящегося в комнате.
  Внезапно на Базилевича нахлынула волна жалости к этому человеку. Для него это завещание - последняя попытка оставить о себе добрую память. Никого другого способа это сделать у него нет.
  - Полагаю, нам следует исполнить волю Николая Петровича и принять его дар, - сказал он.
  Шумская удивленно посмотрела на Базилевича.
  - Вы так считаете, Борис Аркадьевич? А что вы думаете, Валентин Глебович?
  Псурцев пожал плечами.
  - Я не возражаю. Если это желание Николая Петровича, не вижу причин его не исполнить.
  - Тогда я тоже согласна, - произнесла Шумская.
  - Спасибо! Не представляете, как я вам всем благодарен! - воскликнул Петров. - Теперь мне будет легче... - Он запнулся. Несколько мгновений Петров молчал. - Не смею больше вас задерживать. Надеюсь, завтра мы оформим завещание.
   Базилевич проводил Шумскую до ее комнаты.
  - Зайди ко мне, - попросила она.
  Шумская села в кресло и довольно долго хранила молчание. По ее виду было заметно, как она что-то обдумывает.
  - Как-то очень все это неудобно. До сих пор ощущаю неловкость. Тебе так не кажется? - спросила она.
  - Да, неудобно, - согласился Базилевич.
  - Если бы не твое согласие, я бы отказалась. Почему ты так поступил?
  - В какой-то момент я понял, что для него завещать нам денег - это способ самоутвердиться. Ему всю жизнь этого сильно не хватало, он подчинялся всем и каждому. Я даже думаю, что он был в подчинении своих подчиненных. По крайней мере, он старался подстраиваться под них. А завещая нам деньги, он становится в чем-то равным нам.
  - Но почему именно таким способом?
  - А никого другого у него не осталось. Подумай, что он еще может сделать, как заявить о себе?
  - Он совсем плох, - грустно произнесла Шумская.
  - Он это понимает, поэтому так поступает. Знаешь, даже самый ничтожный человечишка не хочет уходить в полное забвение. Он осознает, что когда его не станет, память о нем сотрется очень быстро, ведь, по сути, он ничего после себя не оставил. Вот Николай Петрович и решил, как в карточной игре, пойти по крупному, поставить на кон все, что у него есть. - Базилевич на мгновение задумался. - На самом деле, это очень большая ставка, он хочет таким образом хотя бы частично вернуть самоуважение к себе. Он ведь никогда его не испытывал.
  - Да ты прав, Боречка. За это тебя и люблю, ты всегда понимаешь суть явления. А вот у меня это не получается.
  - Я ученый, хотя и бывший, вот и привык это делать. Иначе невозможно заниматься наукой.
  - Но что нам делать с этими деньгами? Не можем же мы потратить их на себя.
  - Раз не можем потратить их на себя, значит, потратим их на других. Например, отдадим в детдом. - Базилевич помолчал. - Но это можно будет сделать уже после его ухода, иначе он обидится.
  Шумская серьезно посмотрела на него и, соглашаясь, кивнула головой.
  
  71.
  В последнее время Лазутова регулярно читала в Интернете, в медицинских учебниках материалы по сердечным болезням. У нее возникла одна мысль, и она искала подтверждения ее в научной литературе. Но, чтобы по-настоящему разобраться в этих вопросах, ей не хватало образования. И жалела, что в свое время ограничилась окончанием колледжа и не стала поступать в медицинский институт. Тогда ее испугала предстоящая долгая и трудная учеба, хотелось как можно скорей встать на ноги, зажить самостоятельной жизнью. Но теперь сознавала, какую фатальную совершила ошибку.
  Лане просто жутко не хотелось обращаться за помощью к Полянцеву, но другого выхода в данной ситуации у нее не было. Их отношения становились с каждым днем все суше; если еще совсем недавно они разговаривали на разные темы, то сейчас - почти исключительно на темы, связанные с выполнением их профессиональных обязанностей. Не то, чтобы ее это сильно беспокоило, но все же вносило определенный дискомфорт во внутреннее состояние, вызывало напряжение. Но избавиться от этих неприятных ощущений не могла.
  В их работе в течение дня обычно всегда возникали несколько пауз, подчас довольно продолжительных. Раньше они нередко использовали их для занятия сексом, но с тех пор, как это прекратилось, каждый проводил это свободное время отдельно от другого.
   Но сейчас она решила пообщаться с бывшим любовником. Она постучала в дверь его кабинета, получила приглашение войти. Полянцев читал какой-то журнал.
  - Ты? - удивился он. - Не ждал.
  - У меня важный к тебе разговор, - сказала она.
  - А у меня нет к тебе разговора, - парировал врач.
  Лана поняла, что он мстит за их разрыв. При других обстоятельствах она бы тут же повернулась и вышла из кабинета, но сейчас для нее был куда важней разговор с ним, чем ее обида на такой прием с его стороны.
  - Женя, для меня это очень важно. Мне нужна твоя консультация, даже скорее помощь, как врача.
  - Заболела?
  - Со мной все в порядке. Речь идет о Борисе Аркадьевиче.
   - О ком еще ты можешь говорить, - хмыкнул Полянцев. - Я недавно его обследовал, состояние здоровья не важное, но не критическое. В ближайшее время смерть ему не грозит. - Он на мгновение задумался. - Хотя, кто может знать, все мы ходим под Богом. А Он абсолютно непредсказуем. Почти, как ты.
   - Но ведь всегда что-то можно сделать. Разве не так?
  - Говори конкретно, о чем ты?
   - Тебе известно про наш план зачатия ребенка.
  - Совершенно безумная затея. Есть все шансы, что это станет его последним деянием в жизни. Хотя не исключено, что и очень приятным. Правда не уверен, компенсирует ли это возможные последствия.
  - Борис Аркадьевич прекрасно осознает, чем ему это грозит.
  Полянцев пожал плечами.
  - Человеку дана свобода воли. Если он хочет так поступить, его право.
  - Именно об этом он мне все время и твердит.
  - Тогда не понимаю, что ты хочешь конкретно от меня.
  Некоторое время Лана молчала.
  - Я принесла тебе подробную аннотацию того препарата, который мы собираемся использовать.
  - Мне она не требуется, у меня все работает и без него.
  - Женя, я подумала, что если знать его действие, то можно что-то сделать, чтобы ослабить опасный эффект. Помоги, ты же отличный врач.
  - Лана, ты это сейчас серьезно?
  - Абсолютно серьезно. Всегда можно что-то сделать.
  - Если всегда можно было бы что-то сделать, люди были бы бессмертными.
  - Ты прав, но можно же попробовать как-то заблокировать или хотя бы ослабить негативное воздействие. Очень прошу, попробуй. Тебе, как врачу, это будет интересно. Если у тебя получится, будешь гордиться этим всю жизнь.
  - Интересная получается картина, твой Базилевич вместо того, чтобы беречь себя, как я ему советовал, по сути дела ставит на кон свою жизнь. И ты предлагаешь ему в этом помочь?
  - Да. Он очень ценит твои советы, но понимаешь, он не такой человек, как все мы, для него смысл главнее даже здоровья и жизни. Он считает, что появление нового человека важнее. Я пыталась его отговорить, но он в никакую.
  - Но ты можешь просто отказаться.
  - Да, могу, но не могу. Я очень хочу иметь от него ребенка.
  - Эту песню я уже слышал, - раздраженно проговорил Полянцев. - Только я тут причем.
  - Если кто и может дать шанс ему пережить это, то только ты. К тому же он твой пациент.
  - Пациент, который не выполняет рекомендации врача, уже не его пациент.
  Лана грустно вздохнула, с самого начала она боялась, что разговор примет именно такой характер. Евгений обижен, что она порвала с ним отношения. Но ведь он сам виноват.
  - Я очень надеялась, что ты мне поможешь. Ты же не хуже меня понимаешь, насколько Борис Аркадьевич не ординарный человек. Только ради этого можно попробовать его спасти. Извини, что нарушила твое занятие, - кивнула она на лежащий на столе журнал.
  Она встала и направилась к выходу.
  - Стой! - остановил ее Полянцев. - Давай попробуем. Не уверен, что что-то выйдет. Но ты права, задача интересная. Перешли мне аннотацию.
  
  72.
  Задача, в самом деле, оказалась сложная, но интересная и престижная, ведь до него ее никто не решал. Прочитав о препарате, Полянцев сразу понял, что в случае с Базилевичем защитить его сердце от воздействия опасного лекарства будет трудно. С одной сторону удар по нему окажется сильным, с другой, оно у него слабое и просто не в состоянии справиться с такой атакой. Если этот ослабленный мотор ее выдержит, то это будет сравни настоящему чуду. И это чудо должен сотворить он, Полянцев.
  Пришлось изрядно полазить по медицинским справочникам и Интернету. Это дало свой результат, но окончательного решения Полянцев не нашел. И не удивительно, ведь до сих пор никто его не искал, по сути дела, приходилось начинать с нуля.
  На выработку методики лечения у Полянцева ушло полдня. Даже придя домой, он продолжил работу. Такое не случалось с ним давно; закончив трудовой день, он полностью отключался от того, чем занимался во время него. Даже редко вспоминал о том, чем был занят во время него.
  Утром, когда Лана, как обычно, вошла в его кабинет для получения инструкций на предстоящий день, он начал разговор с этой темы.
  - Лана, кое-что я придумал, - сказал он. - Получится, не получится, не знаю. И знать никто не может. Но для него это хоть какой-то шанс. Только курс надо начинать немедленно, времени мало, а дорог не то, что каждый день, а каждый час. Иди к нему и объясни ситуацию.
  Лану, словно сдуло ветром, она вихрем понеслась к Базилевичу. Он только что встал и умывался. При виде медсестры удивился.
  - Вы сегодня что-то совсем рано, Лана.
  - Извините, что побеспокоила вас, но у меня к вам важное дело. - Лана пересказала свой разговор с Полянцевым.
  - Ему известно о нас? - снова удивился, правда, уже по другому поводу Базилевич.
  - Извините, Борис Аркадьевич, но у меня не было другого выхода.
  Несколько секунд он размышлял.
  - Вы правильно поступили. Если вы не видите смысла скрывать от него, то я у меня его тем более нет. Сейчас приведу себя в порядок и отправлюсь к Евгению Викторовичу.
  Полянцев его ждал. Базилевич сел напротив него.
  - Я хотел бы с вами поговорить на немного щекотливую тему, Борис Аркадьевич. Вы не возражаете?
  - Для меня в моем возрасте, к сожалению, щекотливых тем уже не осталось. Готов разговаривать.
  - Это замечательно. Я знаю, что вы собираетесь с Ланой зачать ребенка. Для вас это весьма рискованное мероприятие. Опасность сократить свои дни велика. Стоит ли вовлекаться в него? Не лучше ли обдумать все возможные последствия?
  - Понимаю о чем вы, Евгений Викторович. С моей точки зрения бессмысленность хуже смерти. Проблема в том, что для меня жизнь тогда приобретала смысл, когда я занимался каким-то делом, приносил пользу. К сожалению, я мог принести ее гораздо больше.
  - Поясните.
  - Например, за свою научную карьеру я опубликовал примерно сорок работ. Но лишь три, может, четыре имеют большое научное значение. Остальные касались каких-то небольших частных вопросов. Теперь понимаю, что зачастую неверно определял приоритеты, гнался за быстрым, но незначительным успехом. В итоге растратил много сил и времени на пустяки.
  - Но три или даже четыре важных работ вы все же сделали.
  - Да, - кивнул Базилевич, - они имели большой резонанс. Меня даже пригласили читать лекции в английский университет. И целых два года я там провел. Хотя теперь жалею об этом.
  - Почему?
  - С точки зрения научных результатов это был малопродуктивный период. Да что теперь говорить. Мне всегда требовался смысл того, что я делаю. А когда он исчезал, становилось как-то не по себе. Вот и сейчас чувствую себя не слишком комфортно, потому что время по-настоящему ничем не занято. И когда вдруг неожиданно появилась эта цель, я воспрял духом.
  - А вас не смущает, что если все получится, Лане предстоит одной воспитывать ребенка?
  - Смущает, но не слишком сильно. Не вижу в том катастрофы. Я сам воспитывался в неполной семье, отец ушел из нее, когда мне было восемь. Правда, затем через какое-то время вернулся. Но я уже был почти взрослым. И, как видите, не пропал, более того, вроде из меня что-то получилось. К тому же я оставлю ей приличную сумму, на несколько лет уж точно хватит. И главное, так хочет она. А женщина желает то, что хочет Вселенная.
  - Не уверен, - пробормотал Полянцев. - Впрочем, что нам известно о желаниях Вселенной. Боюсь, крайне мало.
  - Понимаете, Евгений Викторович, я абсолютно убежден в том, что мироздание находится с каждым из нас в непрерывном диалоге. Оно постоянно нам что-то говорит, к чему-то призывает, от чего-то предостерегает. Другое дело, что понять его язык весьма затруднительно. И у большинства из нас это не получается. Отсюда многие наши беды.
  - Никогда не думал о мироздании в таком ключе. Кто знает, возможно, вы правы. Поди, разберись.
  - Разобраться действительно не просто, - согласился Базилевич. - Но когда это происходит, восприятие мира резко меняется.
  - Вам это удалось?
  - Я стараюсь понимать, что мне оттуда говорят. Но гарантировать, что всегда это делаю правильно, не могу. Все очень не однозначно.
  - А в той ситуации, о которой мы говорим, вы уверены, что верно интерпретируете эти сигналы? - пристально взглянул на него Полянцев.
  - Очень хотел бы надеяться, что правильно. Но все возможно. - Базилевич широко развел руки.
  - Мне вас до конца не понять, - констатировал Полянцев. - А значит и не нужно стараться. Давайте лучше о наших делах. Не буду скрывать, прием препарата ставить вашу жизнь перед большой угрозой. У вас начнется очень сильная сердечная аритмия, а для вас это чрезвычайно опасно. Если бы я играл на тотализаторе, то на то, что вы выживите, не поставил и рубля.
  - Спасибо за откровенность.
  - Я это говорю только для того, чтобы вы осознали, в каком положении вы окажитесь.
  - Лана мне объяснила примерно то же самое.
  - И вам не страшно? - В глазах врача высветилось откровенное любопытство.
  - Я борюсь с этим чувством. Человек уж так устроен, что умирать ему всегда страшно. Но, когда есть ради чего, как-то немного легче. По крайней мере, так мне кажется.
  - Давайте попробуем все же не умереть.
  - Если думаете, что стану возражать, то ошибаетесь, - улыбнулся Базилевич.
  - Это радует. Я разработал специально для вас терапию. В основе лекарств деблокаторы. Проблема в том, что чем дольше вы будете принимать препараты, тем больше шансов на положительный исход. Но я так понимаю, времени у нас немного.
  - Думаю, да.
  - Поэтому терапия должна быть интенсивной. Это тоже создает дополнительные риски, но по-другому никак. Я сознательно вам все это рассказываю, чтобы вы приняли бы взвешенное решение.
  - Я вам безмерно за это благодарен, но решение я уже принял. Если же при этом смогу остаться живым, тем лучше. Готов скрупулезно выполнять все ваши рекомендации.
  - Тогда приступаем...
  
  73.
  После завтрака Петров пригласил к себе в гости. Когда они пришли, то увидели сидящего за столом незнакомого мужчину. Им оказался нотариус.
  Петров подошел к нему и пожал руку. Базилевич с любопытством наблюдал за ним. Никогда еще он не видел его таким оживленным и торжественным. Одет был снова в костюм и галстук, но на этот раз галстук был очень ярким. Базилевич не исключал, что Петров специально приобрел его для этого события, так как он как-то не вязался с обликом этого человека.
  Все расселись по местам.
  - Друзья! - произнес Петров. - Как я вам говорил, я составил завещание, в котором основные свои сбережения в равной доле жертвую вам. Вы моя новая семья, вы те люди, которых я люблю и уважаю. И хочу, чтобы мои скромные средства достались вам после того, как меня не станет.
  После этих слов Петров ненадолго замолчал, а Базилевич отметил, что впервые о своей смерти Петров сказал совершенно спокойно, как о чем-то само собой разумеющимся. Неужели он преодолел страх перед ней? задал себе вопрос Базилевич. Скорее, тут что-то другое.
  - Сейчас уважаемый господин нотариус огласит завещание. После чего я приготовил небольшой фуршет, это всего лишь вино и сладкое. Для меня это большое событие, возможно, я шел к нему всю жизнь. Поэтому разделите со мной эту радость. Прошу вас, приступайте, - обратился он к нотариусу.
  Акт оглашения завещания занял не больше двух минут. Базилевич, Псурцев и Шумская получили по одному миллиону рублей. После чего завещатель пригласил всех на небольшой банкет.
  На столе их ожидали несколько бутылок вина, пирожные, печенье, конфеты и торт. Базилевич разлил вино в бокалы.
  - Предлагаю выпить за Николая Петровича, - провозгласил он тост. - Этот поступок стал для нас всех очень неожиданным, он свидетельствует о широте и благородстве души нашего дорого товарища.
  Базилевич видел, как приятно это слышать Петрову, а потому не скупился на похвалы. Возможно, за всю жизнь этот человек о себе ничего подобного не слышал. Так пусть услышит незадолго перед своим уходом. Когда о тебе говорят что-то приятное, внутри происходит прилив положительной энергии, изменяется взгляд на окружающее пространство, он становится намного доброжелательней. Эти переживания Базилевич хорошо знал по себе.
  - Выскажу от всех нас чувство признательности, мы все благодарны вам за то, что вы только что сделали, - продолжал Базилевич. - И дело даже не в самих деньгах, а в том чувстве единения между нами всеми, которое вы сегодня в нас породили. И это с вашей стороны еще один нам бесценный дар.
  Базилевич видел, как сильно растроган Петров, и подумал, что сказал правильную речь, которая стала бальзамом для истерзанной души этого человека.
  Все выпили за Петрова и принялись за сладкое.
  - Наталья Владиленовна, почему не едите конфеты, торт? - поинтересовался Петров.
  - Мне нельзя сладкого, - ответила бывшая актриса.
  - Ой, извините, я совсем об этом забыл. - На лице Петрова появилось такое раскаяние, словно он только что сознался в ужасном преступлении. - Я сейчас сбегаю в наш магазинчик и что-нибудь куплю для вас. Как на счет сыра?
  - Успокойтесь, дорогой Николай Петрович, я совершенно не голодна, меньше часа назад у нас был завтрак. Я с удовольствием выпью еще шампанского.
  Базилевич, как обычно в последнее время проводил Шумскую в ее комнату. Бывшая актриса устало опустилась в кресло.
  - Я все быстрее утомляюсь, - грустно констатировала она. - Но как ему было отказать.
  - Никак, - согласился Базилевич. - Для него завещание - это одно из ключевых событий в жизни.
  - Ты так думаешь? - немного удивленно спросила она.
  - Думаю, - кивнул головой он. - Он никогда не совершал ничего подобного и до последнего времени и думать не мог, что совершит. Всю жизнь он жил исключительно для себя, а тут все, что он накопил, добровольно отдал другим. Он очень гордится собой. И пусть гордится.
  - Почему ты считаешь это так важным?
  - Если уж уходить в другой мир, то лучше с таким ощущением, чем с мыслью о напрасно прожитой жизни. А именно она с какого-то момента его сильно гложет.
  Шумская о чем-то задумалась.
  - Я полагала, что он уже в таком состоянии, когда становится все равно.
  - Пока еще не в таком. Я уверен, что когда его не мучат боли, он с грустью и горечью размышляет о своей жизни. Ему очень не нравится, как он ее прожил. И то, что он сделал, эта последняя попытка хоть что-то в ней подправить.
  - И все-таки странный способ?
  - У него просто нет другого. Единственное, что у него осталось, это несколько недель или несколько месяцев жизни и те деньги, что он нам завещал. Жизнь он никому передать не может, остаются деньги...
  - Ты как всегда все замечательно объяснил, - грустно вздохнула Шумская. - А вот мне и завещать нечего; после того, как я оплатила пребывание тут, денег осталось совсем немного. Так что тебе достается бедная жена.
  - Это меняет дело, - улыбнулся Базилевич. - Надо трижды подумать.
  - Я выходила замуж, почти не думая. Просто возникало желание стать женой этого мужчины.
  - У меня сходная ситуация.
  Шумская внимательно посмотрела на своего будущего мужа.
  - Не обманываешь? Хотя нет, ты никогда не обманываешь. Ведь так? А скажи честно, ты хотя бы раз кого-то обманул?
  - Если честно, то было несколько раз, по-другому в тех обстоятельствах не получалось. Я не беру свое пребывание в лагере, там это нередко было условием выживания. Хотя и в заключении врал не часто. У меня всю жизнь как-то язык не поворачивался лгать.
  - А вот я много лгала, даже слишком. Но тебе не стану. Обещаю.
  - Я это ценю.
  - Борис, а почему ты не объявишь о нашем предстоящем бракосочетании? Например, сегодня за обедом.
  Базилевич покачал головой.
  - Давай перенесем на завтра. Пусть сегодня будет днем триумфа Петрова. А если мы сообщим о нашем решении, это его нивелирует, внимание переключится на нас.
  - Хорошо, пусть будет так. А теперь мне надо отдохнуть. Что-то я сегодня слаба, помоги старушке доковылять до ее кроватки.
  Базилевич встал, помог добраться Шумской до кровати. Она легла, не раздеваясь.
  - Задерни шторы и иди сам отдохни, - сказала она, закрывая глаза.
   Базилевич подошел к окну, задернул шторы, затем снова приблизился к кровати. Шумская заснула мгновенно и теперь равномерно с легкой хрипотцой дышала. Несколько мгновений он рассматривал ее. Ему вспомнились фотографии, запечатлевшие ее в молодом возрасте, - какая же она на них красивая. И как мало время сохранила от этой красоты.
  Стараясь не шуметь, он вышел из комнаты.
  
  74.
  Базилевич решил немного подышать воздухом, тем более из организма еще не полностью выветрился алкоголь. Он и выпил совсем немного, а чувствовал себя, если не пьяным, то немного на взводе. В молодости он пил совсем немало, со своими друзьями, пусть не часто, но совершал попойки. Но при этом ни малейшего опьянения не испытывал. Так, легкое головокружение, которое никак не влияло ни на его работоспособность, ни на самочувствие. Потом, когда он женился, то быстро завязал с этим делом, так как жене не нравились его загулы с приятелями и коллегами. И отныне выпивал только в редких, обычно каких-нибудь торжественных случаях. Да и то тот минимум, от которого было уж совсем трудно отказаться.
  А вот сейчас минуло больше часа, а алкоголь все бродил в нем и никак не желал выветриватья. Базилевич сознавал, что это влияние старости; организм уже не в силах сопротивляться едва ли не любому внешнему воздействию. Поэтому Базилевич и решил, что пребывание на воздухе самая полезная для него вещь.
  Базилевич прошел совсем немного, как увидел на скамейке Псурцева. Он сидел, задрав голову вверх, подставляя лицо теплым солнечным лучам. Не спрашивая разрешение, Базилевич устроился рядом.
  Несколько минут бывший чекист продолжал сидеть в той же позе, словно бы не замечая, что у него появился сосед. Базилевич тоже молчал, ожидая, когда Псурцев обратит на него внимания. К нему пришла мысль, что в последнее время они что-то мало общаются. Впрочем, не удивительно, он, Базилевич, был поглощен другими делами. Но теперь сама судьба требует от него наверстать упущенное, раз привела его к нему.
   Задумавшись, Базилевич не заметил тот момент, когда Псурцев перестал принимать солнечную ванную и повернулся к нему.
  - Странный способ оставить после себя хоть какую-то память, - услышал Базилевич голос Псурцева.
  Базилевич быстро повернул голову в сторону Псурцева и встретился с его взглядом. В нем было зашифровано какое-то тайное послание к нему, которое он не мог разгадать.
  По крайней мере, так показалось Базилевичу.
  - А по-моему не самый плохой, - ответил он. - На самом деле, я так думаю, что он платит по счетам.
  - По счетам? - удивился Псурцев. - Поясните.
  - Его не оставляет ощущение, то в жизни он многого не совершил, а то, что делал, делал не так. И главное, он многим не додал.
  - Что значит, не додал? И кому же именно?
  - Жизни, - убежденно проговорил Базилевич. - А кому еще можно не додать. Жизнь нам дает жизнь, а мы ей возвращаем долг нашими деяниями. Вот такой происходит обмен с тех пор, как появились мы на земле.
  - Мы - это люди? - уточнил Псурцев.
  - Кто же еще. Больше тут никто не живет.
  - А растения, животные, насекомые, рыбы?
  - Забыли еще про вирусов и бактерий, - насмешливо дополнил Базилевич. - Вы все прекрасно понимаете. Так что не надейтесь, не буду вам объяснять.
  - Я давно уже ни на что не надеюсь, - едва заметно махнул рукой Псурцев.
  - Наблюдая за вами, никогда в это не поверю.
  - Это еще почему?
  - Вы хотите прожить еще много лет. Разве не так?
  - А смысл?
  - А зачем он вам, Валентин Глебович, вы никогда о нем не задумывались.
  - Да откуда вам про то известно? - чуть громче, чем предыдущие реплики произнес Псурцев.
  - То, чем вы занимались всю жизнь на работе, никогда не имело ни малейшего смысла. Наоборот, вы безжалостно уничтожали тех, кто его искал. Эти люди всегда были вашими врагами. Наверное, до сих пор жалеете, что в свое время мало их извели.
  Что-то вдруг изменилось в лице Псурцева, оно приняло злое выражение, а подбородок резко дернулся, как при ударе.
  - Если о чем и жалею, что тебя не извел, - прошипел он.
  - Вот это правильно, всегда добивался правды от вас.
  Несколько мгновений бывший чекист молчал.
  - Добились, так идите своей дорогой дальше.
  - А мне и здесь хорошо.
  - Ладно, оставайтесь, пойду я.
  Псурцев попытался встать, но Базилевич быстро поймал его за кисть и снова усадил на скамейку.
  - Никуда вы не пойдете, будет наслаждаться моим обществом. Не каждый день вам приваливает такое счастье.
  - Почти каждый, - снова прошипел Псурцев.
   Базилевич, не соглашаясь, покачал головой.
  - Случаются необоснованные перерывы. С этим надо решительно завязывать.
  Псурцев вдруг обмяк и облокотился на спину скамейки.
  - Все думаю, за что вас судьба мне послала?
  - Я верю в закон кармы, за любой проступок рано или поздно приходит наказание. Другое дело, что так все у них там сложно устроено, что люди в большинстве своем и не подозревают, почему их жизнь вдруг идет в раскорячку. А вот вам неслыханно повезло, вы знаете, что и за что.
  - Это вы называете везением?
  - Безусловно. У вас в отличие от большинства есть возможность что-то исправить.
  -Как же я могу исправить, людей не вернуть, включая вашего друга.
  - Об этом речь не идет, увы, с того света не возвращаются. По крайней мере, таких случаев не зарегистрировано. Я вам уже говорил: вы сами должны выбрать себе наказание. Вы не имеете право на жизнь, и должны совершить приговор над собой. Никто за вас это делать не станет.
  - Так и не надо, пусть каждый занимается своим делом.
  - Абсолютно с вами согласен. Ваша задача вынести и привести в исполнении приговор самому себе. Всего-то делов. Это займет у вас буквально несколько минут. Если вам нужна моя помощь, только скажите, помогу, чем смогу.
  - И в чем она может заключаться?
  - Разные могут быть аспекты. Например, яд достать. Если вы обратитесь ко мне с такой просьбой, постараюсь ее выполнить. Хотя будет не просто.
  - Вы просто альтруист, - насмешливо проговорил Псурцев.
  - Не будем спорить о терминах, нам важно другое - вы должны вынести себе приговор, а затем его совершить.
  - Лично я ничегошеньки не намерен выносить, - возразил Псурцев.
  - Можно же изменить решение, причем, прямо сейчас.
  - Сейчас я что-то не в не настроении. - В голосе бывшего чекиста прозвучала насмешка. - К тому же скоро обед, а я проголодался. Они подают просто афигенный компот.
  - Мы говорим о фундаментальных вещах, а вы о компоте, - упрекнул Базилевич. - Я думал, вы намного серьезней.
  - А что поделать, я такой, какой есть. Для меня компот важнее мук совести, если вы имеете в виду их.
  - Напрасно вы ерничаете, Валентин Глебович, я от вас не отстану.
  - Кто бы сомневался. Но вам придется много повозиться со мной, прежде чем вызвать во мне чувство вины. Да и вообще, не гарантирую вам удачи.
  - Я начинаю искать для вас яд. Я вас правильно понял.
  - Да идете вы к чертовой матери! - вдруг почти заорал Псурцев, а Базилевич мысленно отметил, что бывший чекист стал чаще и быстрее выходить из себя. Значит, он вовсе не прошибаемый. А потому подобные разговоры будут возникать снова и снова.
  
   75.
  Базилевич отдыхал после вечерней прогулки с Шумской. К сожалению, она оказалась совсем недолгой, так как бывшая актриса быстро устала и попросила проводить ее в свою комнату. Он это сделал и пошел к себе, с грустью думая уже далеко не первый раз о том, что сил у нее хватает на все меньший отрезок времени. Причем, Наталья слабеет прямо на его глазах. Если они хотят сочетаться браком, то следует поспешить. Иначе может так случиться, что делать это будет уже не с кем.
  Как же все это безмерно грустно - угасание человека - самое печальное зрелище на земле. Видеть, как он все ближе к своему уходу, невыносимо, особенно, если это касается близкого существа. А Наташа с некоторых пор им стала, хотя они и знакомы всего ничего. Они с женой прежде чем пожениться, встречались без малого год, только после такого стажа знакомства приняли решение создать семью. А вот у них с Шумской нет столько времени, каждый день на счету.
  Базилевич подумал о том, что раз возникла такая ситуация, стоит ли вообще им становиться мужем и женой? Все более очевидней, что их браку не суждено долго продлиться. Тогда есть ли смысл в том, чтобы им сочетаться?
  Нет, он не должен так размышлять, одернул Базилевич себя, время тут не играет никакого значения. Даже если им уготована совместная жизнь в течение всего одного дня, все равно это ничего не меняет. Он чувствует, что их брак - это важный штрих в его судьбе, без которого она будет не полной. Он должен это сделать и для себя, и для нее. Наташа же не случайно выбрала его, потому что подсознательно ощутила, что их союз - это та самая кульминация ее жизни, которой она до сих пор была лишена. Во всех своих предыдущих супружеств она так и не познала полного счастья; да, ей было хорошо с ее мужьями, но не было чего-то главного, что кардинально переворачивает все существование, возносит его на другой, небесный уровень. И это затаенная неудовлетворенность постоянно мучила ее, хотя, скорее всего, она по-настоящему не осознавала этого обстоятельства. Он уверен, что она не просто меняла супругов, а искала того, кто дал бы ей то, чего она хотела получить, но так и не получила.
  Но что это за таинственный феномен? Базилевич задумался в поисках точного ответа. Однажды приятель ему поведал свою теорию о трех видах брака. Он называл их: небесным, кармическим и соседским. На просьбу объяснить, что означает каждый из них, он дал такое разъяснение.
  Небесный вид брака - это соединение двух людей, которые действительно предназначены друг для друга. В нем происходит мощный обмен положительными энергиями, который приводит к появлению нового творческого или духовного союза, к преобразованию партнеров, восхождению ими на более высокие ступени бытия.
  Кармический брак - самый трагический, по сути дела это вид наказания супругов за свои или чужие грехи, такой злокачественный нарост на линии судьбы. Если ничего не менять, то рано или поздно он приводит к печальному исходу для партнеров. Подобный союз можно сравнить в раковой опухолью, она либо с помощью лечения рассосется, либо убьет тех, в ком свила гнездо.
  А самый распространенный вид брака - соседский. По мнению приятеля Базилевича, этими узами связано не менее девяносто, а то и все девяносто пять процентов землян. Это вовсе не означает, что люди живут, как соседи, совсем не любя друг друга. Часто любят и подчас даже сильно, и бывают счастливы. Разновидностей соседских браков множество, но все их объединяет одно обстоятельство - такой союз практически никак не меняет партнеров. Даже прожив вместе пятьдесят лет, они остаются абсолютно прежними людьми в силу того, что между ними не присутствует сотворчество; супруги проживают совместно, точнее, на одной площади, но при этом каждый сам по себе. Партнеры нисколько не меняют друг друга, полностью отсутствует элемент их преображения.
  Когда Базилевич услышал эту теорию, то поначалу был несколько ею ошарашен, она показалась ему с одной стороны чересчур радикальной, с другой - очень не полной, выхватывающая лишь отдельные элементы супружеских отношений. Но чем больше он размышлял над этими идеями, тем более верными они представлялись. И, в конце концов, стал их горячим адептом. Сейчас думая об этом примирительно к Шумской, он не сомневался в том, что все ее браки были как раз соседские. Она пережила в них немало замечательных минут, но они не дали ей главное - соединиться с мужчиной таким образом, чтобы пережить высший экстаз человеческой природы - экстаз теснейшего творческого соединения с другим существом и собственного глубокого преображения. Для этого ей требовался такой человек, как он, Базилевич. Печально то, что она нашла его в самой финальной стадии жизни, когда человек еще может сохранять стремление к изменению, но уже не имеет на это сил.
  Да, он прав, это стремление в человеке неистребимо, пусть оно уже не горит, а тихо тлеет, но даже в таком виде не отпускает душу, которая всегда жаждет подъема и восхождения на новые вершины. Вот только редко это с нею случается. Отсюда та неудовлетворенность, которую испытывает личность от жизни.
  Базилевич уже час лежал в кровати, а мысли, словно горный поток, нескончаемо неслись в голове. Давненько он не размышлял на эти темы, как-то в последние годы они удалились от него. А Наташа снова их приблизила. Только за одно это можно ей быть благодарным. Человек, который заставляет нас мыслить, и есть самый главный в жизни человек. Увы, такие люди в ней встречаются крайне редко, а у большинства - вообще никогда. Вот ему повезло; таким был его друг Дима Тузов, такой была жена, такими были несколько его учителей и коллег по работе. Даже трудно представить, кем бы он стал без них; уж точно ни известным ученым. Только сейчас, перед самым концом своей жизни он по-настоящему постигает подлинное значение этих личностей в его жизни. Оплодотворение бывает разным, и самое важное - творческим потенциалом другого. Он и сам старался выступать для своих учеников в такой роли. И хочет надеяться, что хотя бы для нескольких из них ему удалось стать таким донором.
  Мысли продолжали катиться в его голове, но в какой-то момент Базилевич перестал их воспринимать, незаметно для себя перейдя в состояние сна.
  
  76.
  Базилевича разбудил громкий стук в дверь. Он встал, поспешно накинул на себя халат и пошел открывать. На пороге стояла Лана с крайне расстроенном выражением лица.
  - Что случилось? - встревоженно спросил он.
  - Николай Петрович в плохом состоянии, не знаю, что будет дальше.
  - В плохом состоянии, - удивился Базилевич. - Но он сегодня как никогда хорошо себя чувствовал.
  - Это так, но пару часов назад начались сильные боли. Я сделала ему обезболивающий укол, но он все равно чувствует себя плохо.
  - А что Евгений Викторович?
  - Его тут давно нет, у него кончился рабочий день, и он ушел до того, как у Николая Петровича начался болевой шок. Я сделала, что могла, но он очень просит вас к себе.
  - Но я-то чем могу помочь?
  - Не знаю, но он попросил меня позвать именно вас.
   Базилевич раздумывал буквально несколько секунд.
  - Хорошо, сейчас оденусь и приду, - сказал он.
  Петров лежал на кровати очень бледный, в лице - ни одной кровинки. Но при виде Базилевича он так обрадовался, что даже попытался улыбнуться. Но это ему далось с трудом.
  Базилевич сел рядом с кроватью.
  - Николай Петрович, как вы себя чувствуете?
  - Боли прошли, но сильная слабость, - тихим голосом пояснил Петров.
  - Полежите с часок - и слабость пройдет.
  Петров, соглашаясь, кивнул головой. Впрочем, Базилевич до конца в этом не был уверен.
  - Я просил вас прийти, - снова скорее не сказал, а прошептал Петров.
  - И я здесь.
  - Спасибо. Наверное, я совсем скоро умру. Думаю, завтра.
  - Ерунда! - Базилевич постарался, чтобы его голос прозвучал бы решительно и уверенно. - Для этого нет никаких причин. Вам уже лучше, а слабость скоро пройдет.
  - Очень надеюсь. Знаете, мне впервые не так страшно умирать, как обычно.
  - Почему? - спросил Базилевич и тут же пожалел о своем вопросе, он выглядел чрезмерно не тактичным.
  - Я сегодня сделал то, что хотел. А хочу я это с того момента, как вы у нас появились.
  - Вы преувеличиваете мою роль в вашем поступке. Вы бы так поступили, не знай меня.
  Петров не без труда отрицательно покачал головой.
  - Мне захотелось хотя бы чем-то стать похожим на вас. Другой возможности у меня не было.
  - Я понимаю, - задумчиво произнес Базилевич. - Вам это прекрасно удалось.
  - Нет, если только совсем чуть-чуть. Больше возможностей у меня не будет.
  - Мы не можем этого знать.
  - Это же очевидно, - сказал Петров, и Базилевич мысленно с ним согласился, это было действительно очевидным.
  - Как же хорошо, что я это успел сделать, - сказал Петров и закрыл глаза.
   Базилевич обеспокоенно посмотрел на него, у него закралось мысль, что Петров только что умер. Он поспешно перевел взгляд на стоящую за его спиной медсестру.
  - Что с ним? Он не умер...
  Лана дотронулась до его сонной артерии.
  - Он заснул, - сообщила она.
  Базилевич с облегчением выпустил из себя воздух.
  - А я уже испугался.
  - Это сказалось лекарство, теперь он проспит до утра, - пояснила Лана.
  - Пусть спит, в его положении это самое лучшее из того, что может с ним происходить. Тогда я пойду, мне надо отдохнуть, это посещение оставило меня без сил.
  - Конечно, Борис Аркадьевич. Я еще немного посижу с Николаем Петровичем и пойду домой.
  Базилевич бросил прощальный взгляд на спящего Петрова и вышел.
  
  77.
  Базилевич и Шумская решили, что если все члены их "семьи" будут пребывать в нормальном состоянии, то о своей предстоящей женитьбе они объявят сегодня уже за завтраком. Поэтому оба были обеспокоены, что Петрова нет за столом. Делать это без него было неудобно, так как не исключено, что он совсем плохо себя чувствует. А если так, то какая уж тут свадьба
  Но Петров неожиданно явился в столовую, хотя и с небольшим опозданием. Выглядел он не слишком хорошо: глаза тусклые, словно обесточенные, жесты замедлены, лицо бледное и мятое, как одежда, вынутая из стиральной машины. Но по сравнению со вчерашним вечером его вид был значительно лучше; тогда у Базилевича создалось впечатление, что тот начал отходить.
  - Николай Петрович, миленький, как вы себя чувствуете? - обрадовалась его появлению Шумская.
  Петров довольно долго смотрел на женщину.
  - Как видите, я тут, за столом, - ответил он немного скрипучим голосом. - Значит, еще ничего.
  - Мы все этому невероятно рады, - продолжила Шумская. - Значит, можем объявить новость.
  - Что за новость? - встрепенулся Псурцев.
  - Боря, сообщи, - посмотрела она на Базилевича.
  - Мы с Натальей Владиленовной решили сочетаться браком в самое ближайшее время.
  За столом воцарилось молчание.
  - Это не шутка? - вдруг спросил Псурцев.
  Базилевич повернул в сторону бывшего чекиста голову и удивился непривычно напряженному выражению его лица. Что это с ним? отпечаталась в мозгу мысль.
  - Вы должны знать, Валентин Глебович, такими вещами я никогда не шутила, - даже с небольшой обидой произнесла Шумская. - Мы приняли решение пожениться и совсем скоро поженимся.
  - И когда же случится это великое событие? - с откровенным сарказмом в голосе спросил Псурцев.
  - Дата не определена, но очень скоро. Да, Боря? - посмотрела Шумская на жениха.
  - Да, Наташа, - подтвердил он. - Сразу после завтрака отправлюсь к директору пансионата и попрошу содействия в вызове сюда сотрудника ЗАГСа. Здесь предоставляют такие услуги. Разумеется, вы все приглашены на церемонию бракосочетания.
  - От всей души поздравляю вас, - выдавил из себя Петров. Было заметно, что слова давались ему с трудом.
   Базилевич посмотрел на Псурцева, ожидая тоже услышать от него хотя бы ради вежливости поздравления, но тот молчал. Вместо этого, не смотря ни на кого, тщательно прожевывал котлету.
  Такое поведение Псурцева показалось Базилевичу несколько странным, но искать причины, почему он так себя ведет, ему сейчас не хотелось. Подчас Базилевич испытывал сильную усталость только от одного нахождения рядом бывшего чекиста. От этого человека в его сторону невидимо текла тяжелая и негативная энергетика. Базилевич даже не исключал, что она плохо сказывалась на здоровье, усугубляя его состояние. Но и избавиться от этого человека не мог, он ощущал, насколько сильно они связаны одной цепью. И только уход одного из них в мир иной разорвет эту связь.
  После завтрака Базилевич отправился к директору пансионата. Оказалось, что при согласии оплатить услуги ЗАГСа, договориться не составляет труда. Базилевич вышел из кабинета. Он хотел тут же известить об этом невесту, но неожиданно натолкнулся на Псурцева. Судя по его виду, тот явно его поджидал. Более того, он встал на его пути, не давая пройти мимо.
  - Что такое? Пропустите, Валентин Глебович, - потребовал Базилевич. - Мне срочно нужно к Наталье Владиленовне.
  - Успеете. Нужно поговорить, - угрожающе произнес Псурцев.
  - И о чем?
  Псурцев с откровенной неприязнью посмотрел на Базилевича.
  - Не здесь. Пойдемте в парк, там узнаете.
  Несколько секунд Базилевич раздумывал. Ему хотелось, как можно скорее сообщить Шумской о том, что уже через день они станут мужем и женой. Но узнать, о чем с ним хочет поговорить бывший чекист, тоже важно. Тем более, судя по его решительному виду, он не отстанет.
  - Хорошо, идемте, только недолго. Я спешу.
  Псурцев бросил на него странный взгляд и направился к выходу их корпуса. Базилевич ничего не оставалось сделать, как последовать за ним.
  Псурцев первым вышел на улицу и остановился в ожидании своего оппонента. Внутри него все кипело от ярости. Новость, которую он узнал за завтраком, повергла его в злобную растерянность, вдребезги разрушила все планы.
  Всю жизнь Псурцев подспудно боялся одиночества. И делал все возможное, чтобы в нем не оказаться. В молодости он всегда находился в кампании сначала сокурсников-студентов, затем коллег по работе. Они немало куролесили, вели веселую на грани разгульной жизни. Много пили, меняли женщин, искали всевозможные, подчас весьма сомнительные развлечения. Даже, женившись, он мало изменил образ жизни, разве вел себя более осторожно, чтобы жена не узнала об его загулах и изменах - по своему характеру она бы ему их не простила. И когда он изредка оставался один, лишенный привычного времяпрепровождения, им овладевало что-то вроде паники. Он вдруг оказывался в эпицентре пустого пространства, не знал, куда себя деть, чем занять.
   Это было тяжелое психологическое состояние. К счастью, такие периоды были весьма редки, поэтому он быстро о них забывал. Но не до конца. Они сохранялись в его подсознании, давили на него, порождая страх перед возможностью их наступления. И когда он изредка думал о своей старости, то почему-то всегда возникали картины предстоящих одиноких старческих лет. Псурцева не оставляло ощущение, что ему непременно придется с этим однажды столкнуться.
  Именно так все и случилось. Сначала совершенно неожиданно умерла жена, хотя ничего не предвещало ее кончину. Затем от него фактически отрекся по политическим мотивам сын. Стали один за другим в мир иной уходить друзья, приятели, знакомые. И однажды Псурцев обнаружил, что вокруг него никого не осталось, он один одиношенек. Сбылось пророчество, которое он когда-то сделал в отношении самого себя.
  Одиночество он переживал тяжело, не знал, куда себя деть, чем заполнить пустое пространство времени. Читать он никогда не любил, театр за всю жизнь посещал несколько раз, в путешествия не тянуло, да и денег на них особенно не было. Он было решил снова жениться, но все женщины с которыми знакомился, не вызывали ни каких позитивных эмоций. Он и в пансионат среди прочих причин ушел с целью покончить с состоянием неприкаянности. Здесь заканчивали свой век его ровесники, и он надеялся найти среди них попутчиков по движению по этому пути.
  Эти чаяния сбылись частично. Он так по-настоящему не сблизился ни с кем. Почему это происходило, Псурцев не понимал; с любым человеком, с которым он пытался сдружиться, сохранялась определенная дистанция, которую он никак не мог преодолеть. Однако в конце концов все же удалось стать членом их застольной кампании.
  И тут случилось то, чего он не ожидал, вдруг, как черт их табакерки, выскочило желание жениться на Шумской. Разумеется, ни о какой любви речи не могло быть и речь, но она привлекала его тем, чтобы была очень непохожей на тех женщин, с которыми он общался на протяжении всей жизни. Ему было интересно с ней, и Псурцев не сомневался в том, что если они будет вместе, одиночество перестанет одолевать его.
   Он пытался за ней ухаживать, но быстро понял, что она весьма настороженно воспринимает эти попытки. Он решил сделать небольшую паузу, а затем их возобновить. И в тот самый момент, словно бы ниоткуда, возник Базилевич. Псурцев быстро обнаружил, как сосредоточилось ее внимание на нем. Но он надеялся, что так далеко их отношения не зайдут. Теперь же стало ясно, как сильно он заблуждался. И сейчас это просто бесило его.
  Внезапно Псурцева от ног до головы заполнила ненависть к этому человека. Мало того, что он не дает ему покоя в связи с делами далекого прошлого, так еще теперь увел у него женщину.
  Он знал за собой одно качество - бывали минуты, когда под влиянием нахлынувших чувств он полностью терял самообладание. Однажды его вывел из себя один подследственный, который вел себя крайне высокомерно, не скрывая своего презрения к следователю, откровенно считая его человеком второго сорта, если вообще не быдлом. В какой-то момент Псурцева эта наглость настолько вывела из себя, что он стал избивать наглеца. Выбил ему пару зубов, сломал два ребра, а лицо превратил в кровавое месиво.
  Рукоприкладство начальству удалось замять, так как пострадавший, испугавшись еще более страшных экзекуций, уступил давлению и не стал подавать жалобу. Но тот инцидент не остался без последствий, Псурцев не получил нового обещанного звания - его пришлось ждать долгих пять лет.
  И вот сейчас он чувствовал, как бурлят в нем эмоции не с меньшей страстностью, чем тогда. Хотя их причины были разные, но какое это имеет значение. Псурцев с нетерпением ждал приближение своего врага, при этом, не зная, как поступит, когда его увидит. Он знал, все решится в самый последний момент.
  Базилевич вышел из корпуса и медленно стал двигаться в сторону Псурцева. Не дойдя до него пару метров, он остановился.
   - О чем вы хотели со мной поговорить, Валентин Глебович? - спокойно, почти без всяких эмоций поинтересовался Базилевич.
  Псурцев снова ощутил, как уже немного остывшая внутри него горячая лава ненависти, снова нагревается до самых высоких температур.
  - Оставь ее в покое, она не твоя, - прошипел он.
  - Вы это о чем? - ошеломленно спросил Базилевич, явно не ожидавший такого начала разговора.
  Псурцев не сомневался, что Базилевич прекрасно понимает, о чем речь, и просто издевается над ним.
  - Ты знаешь.
  - Нет, не знаю.
  - Оставь Шумскую в покое. Она не для тебя.
  Лицо Базилевича мгновенно переменилось, только сейчас он смекнул о причинах, вызвавших эту сцену.
  - У вас есть планы на нее?
  - Да, есть, - подтвердил Псурцев.
  - Сожалею, но они вряд ли сбудутся, - пожал плечами Базилевич. - Она сделала свой выбор. Послезавтра мы поженимся. Кстати, вы приглашаетесь на церемонию.
  Последние слова были явно произнесены неосторожно, Псурцев буквально вскипел.
  - Ах ты, ученая мразь! - закричал он и схватил Базилевича за воротник рубашки.
   Базилевич уперлся ему в грудь и попытался оттолкнуть от себя, но Псурцев оказался сильнее и не сдал позиции. Наоборот, попытался его уронить с помощью подсечки. Но Базилевич не только устоял на ногах, но и перешел в наступление, он ударил противника ногой в колено. Псурцев вскрикнул от боли и сильно толкнул его плечом в плечо.
  Базилевич хотел ему ответить схожим приемом, но не сумел. Его внезапно пронзила сильная боль в сердце. Перед глазами все померкло, и он бы упал на землю, если бы в последний миг его не удержал Псурцев. Базилевич повис на его руках.
  - Что с вами? - спросил Псурцев.
  - Сердце, сердце, - прошептал Базилевич и почти отключился. Он не потерял полностью сознание, но смутно воспринимал происходящее.
  - Врача! Скорее врача, человеку плохо! - закричал во всю мощь своего горла Псурцев.
  
  78.
  Базилевич пришел в себя в своей комнате. Он лежал на кровати, рядом сидел Полянцев, за его спиной стояла Лана.
  - Как вы себя чувствуете? - спросил врач.
   Базилевич ясно услышал голос врача и понял, что вернулся в этот мир. Сердце не саднило, более того, чувствовал он себя вполне сносно.
  - Нормально, даже скорее хорошо, - ответил он. - Что было со мной?
  - Ничего особенного, всего лишь сильный сердечный приступ, - объяснил Полянцев. - Правда, едва не умерли, но считайте, что вам сказочно повезло.
  - В чем повезло?
  - Мы с Ланой как раз проходили неподалеку, услышали крик Валентина Глебовича и успели вовремя. Сделали укол, купировали приступ, перенесли сюда. Где-то минут тридцать вы были в бессознании.
  Несколько мгновений Базилевич размышлял.
  - Я, в самом деле, мог умереть?
  - А почему нет, все шансы на это, Борис Аркадьевич, у вас были. Если мы с Ланой опоздали хотя бы на десять минут, то кто знает, как развивались события, - пожал плечами врач. Некоторое время он смотрел на больного. - Могу я задать вам вопрос?
  - Разумеется.
  - Что спровоцировало приступ?
  - Мы подрались с Псурцевым, - после короткой паузы ответил Базилевич.
  - Подрались с Псурцевым? - изумился Полянцев. - В вашем возрасте. Но из-за чего?
  - Из-за чего могут драться мужчины? Разумеется, из-за женщины, а конкретно из-за Натальи Владиленовны. Мы с ней женимся. Но оказывается, у Псурцева были виды на нее, но она выбрала меня.
  - Вы подрались из-за женщины, когда вам обоим уже по восемьдесят пять? - изумился Полянцев. - Но в это невозможно поверить, такого просто не может быть.
  - Как же не может, когда драка была. Не рассказывайте о ней Натальи Владиленовне, это ее расстроит.
  - Не скажем, - заверил Полянцев. - И все же я никак не могу поверить.
  - К сожалению, мы не засняли наш поединок на видео, - улыбнулся Базилевич. - Так что придется поверить на слово. А, впрочем, я и сам в это с трудом верю. Но с другой стороны это радует.
  - Радует? - удивился Полянцев.
  - Именно. Это означает, что мы еще не вполне старые, еще сохранился молодой задор.
  - И что еще ждать от вас? - поинтересовался Полянцев.
  - Пока не знаю. Когда буду знать, скажу.
  - Только не забудьте. - Полянцев стал. - Пойду к другим пациентам, а с вами еще немного посидит Лана. - Он посмотрел долгим взглядом на медсестру. - И не забывайте, Борис Аркадьевич, нашу с вами терапию. А так же, пожалуйста, больше не деритесь, следующая драка станет для вас последней.
  Полянцев вышел из комнаты. Лана села на его место.
  - Борис Аркадьевич, как вы могли? Вы же ученый, вы не могли не понимать, что ставите на кон свою жизнь.
  - Это случилось совершенно спонтанно. У меня и в мыслях не было ничего подобного. - Базилевич накрыл своей ладонью ее ладонь. - Не волнуйтесь, больше ничего подобного не повторится.
  - Я чуть у ума не сошла, когда увидела, в каком вы состоянии. - На глаза Ланы выступили слезы. - Кому, как ни вам думать о том, что вы делаете.
  - Бывают ситуации, когда некогда думать, нужно действовать. Как раз она и случилось. - Базилевич задумался. - А вообще странно.
  - В чем же странность, Борис Аркадьевич?
  - Я в жизни почти не дрался, даже в детстве как-то обходился. И вдруг подрался в восемьдесят пять лет. Но я нисколько не жалею об этом.
  - Но вы могли умереть! - воскликнула Лана.
  - Наверное, - согласился Базилевич. - Но если бы я умер, то уже не мог бы об этом сожалеть, а раз остался жив, то стану гордиться собой.
  - Я вас до конца никогда не пойму, - грустно призналась Лана.
  - В первую очередь надо научиться понимать себя, а уж затем - других. Многие же как раз поступают наоборот.
  Лана встала.
  - Мне тоже надо идти. А вы до вечера полежите, для вас покой - лучшее лекарство.
  - Полежу, - пообещал Базилевич.
  Лазутова двинулась к двери. Около нее она остановилась.
  - А ведь вам сегодня помог только случай, Борис Аркадьевич.
  Базилевич отрицательно помотал головой.
  - Это не случай, Лана, это сама судьба вмешалась в ситуацию, - возразил он. - Она сегодня мне практически прямым текстом сообщила, что я не все завершил дела на этом свете, и осталось кое-что важное, что нужно доделать. Вы понимаете, о чем я?
  Лана взглянула на Базилевича и вышла.
  
  79.
  Полянцев на компьютере заполнял историю болезни Базилевича, когда в кабинет вошла Лана. Врач прервал свое занятие.
  - Как он? Все нормально? - поинтересовался Полянцев.
   - Да, он чувствует себя вполне сносно, - ответила медсестра.
  - Удивительно.
  - Что удивительного?
  - Ты не понимаешь? Амплитуда его состояния. Еще два часа назад он мог отдать Богу душу, а сейчас чувствует себя достаточно хорошо. Вот взгляни на его электрокардиограмму. У него возникла сильная синусовая тахикардия, частота сердечных сокращений превышала 90 ударов в минуту. Это не удивительно, учитывая пережитую им физическую и эмоциональную нагрузку. - Полянцев задумался. - Он же образованный человек, самый образованный из тех, кого я когда-либо встречал. Он не может не понимать, какая таится опасность такого поведения. Эта та грань, которую можно легко перейти. А дальше - тишина, причем, навсегда. Можешь мне объяснить, что с ним произошло?
  - Насколько я поняла, у него не было выбора.
  - Да, - иронично протянул Полянцев, - и куда же он делся?
  Лана села на стул и посмотрела на врача.
  - Ты же знаешь, они сцепились из-за женщины.
  - Из-за этой полумертвой Шумской, - усмехнулся Полянцев. - Тебе известно, что у нее диабет вступает в последнюю стадию своего течения. Я очень опасаюсь, что придется ампутировать стопу. Нога все хуже и хуже.
  - Для Бориса Аркадьевича это не имеет принципиального значения. Он защищал свое право на эту женщину.
  - Оба пусть с разных сторон смотрят в одну могилу. Тебе не кажется, что все это выходит за рамки разумного?
  - Не знаю, - задумчиво проговорила Лана. - Если кого и можно назвать разумным человеком, то это только его. Если он так поступил, значит, в этом есть смысл.
  - Если бы он умер, то в чем бы заключался тогда смысл?
  Лана снова задумалась.
  - Мне трудно это выразить словами, но, как я понимаю, для него смерть ничего принципиально не меняет.
  - Что значит, не меняет? - изумился Полянцев. - Хочешь сказать, для него, что он жив или мертв одно и то же?
  - Я же сказала, что мне трудно выразить это словами.
  - Все же попробуй. Ты меня заинтриговала.
  Лана опустила голову, и некоторое время так сидела.
  - Понимаешь, он считает, что опасность умереть - это не повод для того, чтобы изменять своим принципам. Они важнее смерти. И если придется умереть, значит, так оно и будет. Для него недопустимо продолжать жить ценой отказа от того, что он считает для себя правильным. Это будет предательством.
   Полянцев пожал плечами.
  - Мне трудно это понять. Если он умрет, то, что толку в его принципах, они умрут вместе с ним. Или он так не считает?
  - Думаю, что нет. Хотя не знаю. Пойди и спроси это у него самого. Мне, как и тебе, тоже часто трудно понять его мысли. Только тебе они не нравятся, а мне очень нравятся. Вот о чем ты думаешь, мне всегда ясно, а потому не интересно.
  - Вот значит как. Ну, спасибо, дорогая. - Полянцев почувствовал себя обиженным. - Считаешь, что в человеке должна быть загадка?
  - Это не загадка, Женя, это просто то, что выше моего понимания. Просто я намного глупее Бориса Аркадьевича.
  - А меня ты не глупее?
  - По крайней мере, я этого не чувствую. Ты - врач, я только медсестра, ты знаешь гораздо больше меня. Но знать больше, это не означает быть умнее. И в этом смысле ты не умнее меня. А когда я познакомилась с ним, то вскоре расхотела за тебя замуж. А еще недавно очень хотела. Извини, я не желала тебя обидеть, но раз у нас зашел такой разговор...
  - Ладно, иди, работай. Возьми у Шумской анализ крови, уже месяц не брали, нужно посмотреть какой у нее гликированный гемоглобин. От этого зависит ее лечение. Ты же хочешь, чтобы они успели бы пожениться.
  
  80.
  О драке Шумская узнала от Ланы. Бывшая актриса выразила удивление, что уже несколько часов не видит Базилевича - не случилось ли с ним что-нибудь? Медсестре пришлось сказать, что ему действительно не здоровится. Шумская продолжала допытываться, в чем причина недомогания, и Лане не оставалось ничего другого, как поведать о том, что произошло.
  Шумскую охватило такое сильное возмущение, что она в сердцах даже отшвырнула от себя палку. Лане пришлось поднимать ее с пола и возвращать хозяйке.
  Опираясь на палку, Шумская решительно встала.
  - Навещу Бориса Аркадьевича, - заявила она о своих намерениях. Но, сделав несколько шагов к двери, остановилась. - Лана, вы мне не поможете, - попросила она уже другим тоном.
  - Конечно, Наталья Владиленовна, - откликнулась Лазутова.
  Они шли по коридору в сторону комнаты Базилевича. Лана под локоть поддерживала Шумскую. Внезапно та остановилась.
  - Сначала мне надо поговорить с Псурцевым, - сказала она. - А уж потом зайду к Борису Аркадьевичу.
  Они повернули в обратную сторону. У двери в комнату Псурцева Шумская остановилась.
  - Спасибо, Лана, дальше я сама, - сказала она.
  Визит старой дамы поверг Псурцева в изумлении; еще ни разу Шумская не переступала порог его комнаты.
  - Наталья Владиленовна, не ожидал вас увидеть, - произнес он. - Для меня это очень приятная неожиданность.
  - Думаете, что приятная, - саркастически улыбнулась Шумская. - Где у вас тут можно присесть?
  Псурцев бросился пододвигать кресло. Шумская величественно, сохраняя идеальную прямую спину, опустилась в него. После чего посмотрела на хозяина комнаты.
  - Вам известно, что случилось с Борисом Аркадьевичем? - спросила она.
  - Да, - лаконично ответил Псурцев.
  - И это все, то вы можете сказать. А вам известно, что он чуть не умер.
  Этого Псурцев действительно не знал; позвав врачей, он сразу же ушел в свою комнату и сидел в ней безвылазно.
  - Я не выходил последнее три часы из комнаты, - неясно пробормотал он.
  Но Шумская благодаря своему чуткому артистическому слуху, разобрала его ответ.
  - Это все, что вы можете мне сказать, Валентин Глебович. А ведь это произошло из-за вас. Вы его избили.
  - Неправда! - вдруг резко встрепенулся Псурцев. - Это был честный поединок.
  - А я слышала, что это была обычная драка. Вы подрались из-за меня? - Шумская в ожидании ответа не спускала с него глаз.
  Псурцев же медлил с ним, ему явно не хотелось этого подтверждать.
  - У нас давно существуют с ним некоторые разногласия, - снова пробормотал он.
  - Говорите правду, в вашем возрасте просто неприлично врать. Тем более, я все знаю.
  - Если знаете, зачем спрашиваете.
  - Хочу услышать от вас.
  - Да, из-за вас, - неохотно подтвердил Псурцев.
  Теперь на какое-то время замолкала Шумская.
  - И с какой стати вы подрались из-за меня, Валентин Глебович, можно спросить? Я вам давала какие-то надежды, авансы? Может крутила с вами шуры-муры? Или кокетничала. Да я сознательно вела себя так, чтобы вы поняли, что у вас нет никаких шансов.
  - То есть, вы знали о моих намерениях, - растеряно проговорил Псурцев.
  - А как же. Я всегда чувствовала, когда нравилась мужчине. И ни разу не ошиблась. А вот вы мне не нравились и сейчас нравитесь еще меньше. Вы поступили очень плохо.
  - Я не хотел причинять ему вред, все вышло само собой.
  - Само собой ничего не выходит, и вы это знаете не хуже меня. Или вы думаете, я слепая и не замечала, как ищите вы с ним ссоры. Не ведаю, какая кошка пробежала между вами, но мне это очень не нравится. У нас уже не то здоровье, чтобы конфликтовать. Еще раз случится нечто подобное, и его может не стать.
  - Вы правы, я вел себя не лучшим образом, - понуро согласился Псурцев.
  - А зачем вы мне это говорите, я это и сама знаю.
  - А кому? - удивился бывший чекист. - Вы же сейчас тут находитесь.
  - Вы виноваты перед Борисом Аркадьевичем. Вот ему это и должны сказать. Или вы не намерены перед ним извиняться за свое поведение? Коли так, то я не желаю иметь с вами больше ничего общего.
  Псурцев непривычно умоляюще взглянул на женщину.
  - Я извинюсь перед ним. - Он замолчал, затем поднял голову. - Я хочу сохранить наш кружок, вашу дружбу. Больше у меня никого нет.
  - Только в том случае, если Борис Аркадьевич вас простит. Это ваш единственный шанс. А сейчас помогите дойти мне до своей комнаты и идите к нему.
  
  81.
  Псурцев решил действительно извиниться перед Базилевичем. Не то, что он чувствовал за собой сильную вину, хотя и понимал, что поступил неправильно. Главная причина состояла в другом, ему не хотелось портить отношения с бывшей актрисой. Он понимал, что они не будет вместе - это исключено, но и подвергнуться остракизму с ее стороны тоже не желал.
  Как ни странно, он по-своему привык к этой кампании. Даже к Базилевичу ощущал некую странную привязанность. Да, он его не любил, иногда даже жутко ненавидел, но ведь ненависть, как и любовь, тоже привязывает к человеку, только как бы с другой стороны. Если долго кого-то ненавидишь, то когда он исчезает с твоего горизонта, вдруг возникает пустота, чего-то начинает не хватать. Вчера был, а сегодня нет, от чего становится не комфортно. Хотя если Базилевич вдруг исчезнет, горевать, он, Псурцев, точно не станет. Просто возникнет иная реальность, к которой предстоит приспособиться. А в их возрасте это происходит не просто и не быстро.
  Псурцев постучал в дверь. И услышал непривычно надтреснутый голос приглашавшего войти Базилевича. Так раньше он не звучал, значит, в самом деле, ему плохо.
  Базилевич лежал в кровати. Появление Псурцева удивило хозяина комнаты. Это было заметно по выражению его лица. Но и только, ничего говорить ему он не стал.
  - Я могу сесть? - спросил Псурцев. Базилевич кивнул головой. Он смотрел на неожиданного гостя и продолжал молчать. - Я пришел сказать вам, что был не прав. Прошу прощения.
  - За что?
  Вопрос удивил Псурцева. Ему казалось, что в данном случае предельно ясно, за что.
  - За то, что произошло в парке. Наталья Владиленовна выбрала вас, и это ее полное право. Я просто в тот момент не предполагал, что между вами все зашло так далеко.
  - И поэтому стали меня избивать.
  Псурцев нахмурился. Ему не нравились реплики Базилевича.
  - Я вас не избивал.
  - А что тогда было?
  - Мы подрались. Каждый пытался ударить другого.
  - Я был вынужден защищаться.
  - Ну, хорошо, я виноват больше, чем вы. И очень сожалею, что так все произошло.
  Какое-то время Базилевич молчал. Он смотрел на Псурцева так, словно бы видел его впервые. И тому был очень неприятен этот взгляд.
  - Врач сказал, что я чуть не умер. Вы прекрасно знаете, что у меня больное сердце. Но вам на это глубоко наплевать. Сомневаюсь, что если бы меня не стало, вы бы сильно огорчились.
  - Хотите услышать от меня, что это именно так? Да, не стану скрывать, не сильно.
  Базилевич кивнул головой, откинулся на подушку и закрыл глаза.
  - Самое страшное то, - вдруг произнес он все так же с закрытыми глазами, - что для вас чужая смерть не имеет никакого значения. Вам ничего не стоит послать на нее человека. Не понимаю, зачем вам мое прощение. - Базилевич открыл глаза. - Вы понимаете, насколько это не равноценно: вы чуть меня не убили и просите за это вас простить, словно вы наступили мне на ногу.
  - Что же, я, по-вашему, должен сделать?
  - Я уже говорил: сотворить суд над самим собой, вынести себе приговор и его же исполнить. Это единственно достойное завершение вашей жизни. Оно хотя бы частично исправит то, что вы в ней натворили.
  Псурцев, в какой уже раз при общении с Базилевичем почувствовал злость. Им никогда не примириться, не найти общего языка.
  Внезапно Базилевич встрепенулся.
  - Скажите, Валентин Глебович, только честно, кто вас надоумил просить у меня прощение. Никогда не поверю в то, что это ваша инициатива. Уж не Наталья Владиленовна вас побудила это сделать?
  - Она, - не стал отпираться Псурцев.
  - Странно, что я сразу не догадался. Вот, что я вам скажу: я сообщу ей, что вы просили прощение, и я вас простил. И все будет по-прежнему. Вы же этого хотите?
  - Да, - подтвердил Псурцев. - Я сильно привык к нашему кружку. Мне одиноко без нашего общения. Даже без наших препирательств.
  - Вот оно как. Скажу честно, вы меня несколько удивили. Хотя с другой стороны, что в этом невероятного, так и должно быть. И все-таки вы страшный человек. Будь нам поменьше лет, я бы ни за что не пустил вас, как вы назвали, наш кружок.
  Псурцев встал.
  - Я пойду, а вы выздоравливайте.
  - Как говорят: не дождетесь. Хотя, а почему собственно, не дождетесь, не так уже и долго ждать, все может произойти в любой момент. Так что, Валентин Глебович, у вас есть еще надежда.
  
  82.
  Базилевич и Шумская решили прогуляться перед сном. Уже стемнело, стоящие в ряд фонари высвечивали узкую полоску тропинки, оставляя все остальную дорожку в темноте. Дама держала своего кавалера под руку, они шли очень медленно, так как бывшая актриса опиралась еще и на палочку.
  - Может, лучше нам присесть, - предложил Базилевич, видя, как трудно идти Шумской.
  - Ни за что! - решительно отказалась она. - Я намерена спуститься к реке.
  - Наташа, давай не будем совершать безрассудные поступки. Спуститься мы может, и спустимся, но подниматься точно будем всю ночь.
  - А ты куда-то торопишься? Уж не свидание у тебя?
  - Вполне может быть, - невольно улыбнулся Базилевич. - Я просто весь горю от нетерпения.
  Неожиданно Шумская остановилась.
  - А ведь когда-то именно было так. Я перед каждым свиданием горела от нетерпения. Даже не представляешь, как это было замечательно - гореть. Иногда это было даже получше, чем то, что было потом.
  - Ну, почему не представляю, немного представляю. У меня, правда, меньше было браков и любовных приключений, чем у тебя, но кое- что я тоже испытал.
  - Когда я думаю, что все в прошлом, становится так грустно, что просто все разрывается внутри.
  - Не все еще в прошлом, кое-что есть и в настоящем и в будущем. Помнишь, завтра у нас бракосочетание.
  - Я еще не впала в маразм, чтобы об этом забыть. - Они снова возобновили движение. - Какой же прекрасный вечер! - воскликнула Шумская. - Словно специально его таким сотворили для нас.
  - А я в этом не сомневаюсь. Специально, чтобы мы его запомнили на всю жизнь.
  - Вот именно на всю жизнь. Это совсем просто запомнить, учитывая, как мало осталось нам жить. Боря, я все хочу тебя спросить: а как ты к ней относишься?
   Базилевич бросил взгляд на свою спутницу, ее лицо было необычайно серьезным.
  - Ты о смерти?
  Шумская кивнула головой.
  - До встречи с тобой старалась о ней не думать, а теперь делаю это довольно спокойно. Даже не знаю, почему?
  - У тебя появились другие темы для размышлений, вот и смерть отступила.
  - Ты о нас с тобой?
  - Да.
  - Я тебе за это очень благодарна. И все же расскажи мне, как ты к ней относишься. Я хочу знать о тебе, как можно больше, а времени на это мало. Тебя не смущает то, что мое здоровье быстро ухудшается?
  - Наташа, не выдумывай.
  - Это правда. Я это чувствую, и врач подтверждает. Зачем тебе полутруп?
  - Тебе не кажется, что это очень странный разговор перед свадьбой?
  - А о чем нам следует говорить?
  - Столько тем...
  - Их уже нет, - перебила его Шумская. - Они остались в прошлом. Ты позабыл, что сегодня едва не умер. Тебя с трудом откачали.
  - Зато сейчас чувствую себя хорошо. Иногда полезно умирать, но не до конца. В этом случае ты словно обретаешь дополнительные силы.
  - Ты это выдумал только сейчас?
  - Я так на самом деле думаю. Ты меня спросила, как я отношусь к смерти. В какой-то момент я для себя решил: коли она неизменна, то стоит ее поизучать. Что-то вроде научного исследования.
  - Ты и меня с этой точки зрения изучаешь? - спросила Шумская.
  - Наташенька, только не обижайся, я изучаю всех кто рядом со мной. Причем, со всех точек зрения.
  - Я, конечно, артистка, но не настолько глупа, чтобы обижаться. Если я в этом плане представляю для тебя интерес, то изучай, сколько хочешь.
  - Спасибо, - растрогано произнес Базилевич. - Я даже не ожидал.
  - Думал, что буду сердиться, устрою скандал?
  - Что-то вроде этого.
  - Все правильно, так бы и было, но до встречи с тобой. Мне кажется, я в чем-то изменилась. Знаешь, Боря, три моих мужа нисколько меня не поменяли, какой была до них, такой и осталась после них. А вот ты меняешь.
  - Это хорошо?
  - Да. Это то, что должно было происходить во время моих предыдущих браков. Но мои мужья принимали меня такой, какой я была. Я это ценила, а теперь понимаю, что напрасно. Если в браке супруги не меняются, то какой в нем смысл?
  Несколько секунд он молчал.
  - Никогда не предполагал, что услышу от тебя такую сентенцию. Именно так я всегда считал. Все должно вести к переменам, а уж супружество - тем паче. Если самые близкие люди друг друга не меняют, так в чем же тогда смысл их близости?
  - У тебя так было?
  - Частично, - грустно вздохнул Базилевич. - Может, в начале нашей совместной жизни, а затем мы стали отдаляться. Не подумай, мы жили хорошо и счастливо, но чего-то главного в нашем супружестве так и не случилось.
  - Как думаешь, почему?
  - Мы оба были слишком заняты своими делами, нам не доставало ни времени, ни сил заняться по-настоящему друг другом.
  - А теперь у нас для этого много времени, но вот сил на это нет, - сказала Шумская. - Да и смысла - уже тоже.
  - Меняться можно в любом возрасте.
  Шумская покачала головой.
  - Я уже благодаря тебе поменялась, мне вполне достаточно.
  - Никто не знает, сколько надо.
  - И не надо знать, по крайней мере, мне. Ты другой, ты даже собственное угасание подвергаешь научному анализу. Я же никогда не искала истины, меня она просто не интересовала.
  - Что же ты искала?
  - Я же тебе много раз говорила: радости, удовольствия, славы, денег.
  - Находила?
  - Находила. Но их всегда не хватало. Это какая-то бездонная бочка, сколько не наполняй ее водой, никогда не заполнится.
  - А ведь ты очень умная.
  - Это я сейчас понимаю, а тогда даже об этом не думала. Только и делала, что черпала воду и наполняла бочку. И не жалею об этом, это было очень увлекательно. Ты меня осуждаешь?
  - Вовсе нет! - горячо возразил Базилевич. - У тебя была одна жизнь, у меня - другая. Но это совсем не означает, что моя была лучше и важней твоей.
  Шумская подняла голову и посмотрела в лицо Базилевичу.
  - Мне очень приятны твои слова. Я с самого начала боялась показаться тебе ущербной.
  - Такой опасности не было, - заверил он.
  - Еще как была! Думаешь, я не видела, как ты смотрел на всех нас.
  - И как?
  - Как на идиотов.
  - Неужели? - несколько растерянно произнес Базилевич. Он не ожидал такой наблюдательности от нее.
  - Поверь мне, во взглядах мужчин я дока. К тому же все было так очевидно. Но мне это как раз очень понравилось, я подумала: вот человек, который ясно осознает, кто мы и кто он. Будь я моложе, меня бы это сильно возбудило.
  - Даже не представлял, что ты так думала.
  -Если бы ты знал все мои мысли, то сильно бы удивился.
  - Ты мне их огласишь, как будущему мужу?
  - Именно поэтому не оглашу. Я всегда придерживалась принципа: мужу никогда не надо знать то, чего ему знать не надо. А если жена допускает такую ошибку, то потом сильно жалеет.
  - Насколько могу судить, ты таких ошибок не допускала.
  - Нет, и не допущу. У меня еще нет деменции. - Шумская вдруг замерла на месте. - Боря, я устала. И нога что-то разболелась.
  - Тогда в корпус. А ведь собиралась спускаться к реке.
  - Вовсе не собиралась. Это я набивала себе цену. И хотелось посмотреть, как отреагируешь.
  - Посмотрела?
  - Да, ты делал все верно. А теперь идем назад.
  
   83.
  Церемония бракосочетания прошла буднично и быстро. Кроме самих брачующихся присутствовали Псурцев и Петров, а так же Полянцев и Лозутова.
  По просьбе Базилевича и на его деньги Лана еще вчера купила обручальные кольца. Он просил выбрать получше, не считаясь с ценой. И когда их увидел, то одобрил вкус молодой женщины. Шумской они должны были понравиться. Он с некоторым нетерпением стал ждать ее реакции, когда она их увидит. Он знал, что она любит драгоценности, а потому обрадуется.
  Так и случилось. Когда сотрудница ЗАГСа предложила обменяться кольцами, и Базилевич взял одно из них, чтобы одеть на палец невесты, у Шумской от радости засияли глаза.
  - Какая красота! - восторженно прошептала она. - Спасибо, Боря.
  Пожалуй, это был самый волнующий и красивый момент всей церемонии. Они поставили подпись под свидетельством о браке и впервые поцеловались, точнее, каждый прикоснулся губами к щеке другого. После чего они стали уже официально мужем и женой.
  Затем состоялся небольшой прием, все выпили по бокалу шампанского, закусили сладостями, еще раз поздравили и удалились. Базилевич и Шумская остались одни. Она то и дело посматривала на кольцо, и ее лицо озарялось радостью.
  - Давно я не получала таких подарков, Боречка, - произнесла она.- Спасибо тебе за него. Честно говоря, не ожидала, я знаю толк в таких вещах, кольцо очень дорогое.
  - Что с того, Наташа, ты же моя жена, вот уже как сорок минут. А для любимой жены ничего не жалко.
  Шумская с каким-то странным выражением взглянула на него.
  - Любовь - это самое лучшее, что есть на земле. Я тоже тебя люблю, только все это очень и очень странно.
  - Что ты имеешь в виду?
  - Не знаю, как распорядиться этим чувством, как его проявлять? Раньше было все предельно понятно, а сейчас?
  - Вот об этом я с тобой и хотел поговорить. Как отныне нам жить?
  - Ты о чем, Боря?
  - Мы же теперь семья, а в семье все общее. Возникает сразу много вопросов.
  - И что за вопросы?
  Базилевич несколько удивленно посмотрел на нее, этот разговор ему показался немного странным.
  - Где, например, будем жить? У меня или у тебя в комнате? Теперь у нас общий бюджет, давай обменяемся информацией, сколько денег у каждого. Я готов предоставить тебе возможность пользоваться моими сбережениями в полном объеме.
  - Спасибо, Боря, но не надо.
  - Но почему?
  - А зачем? Мы живем на полном пансионе, так что деньги нам просто не нужны. И вообще, давай оставим все, как есть.
  - Я тебя не совсем понимаю.
  - Я буду жить в своей комнате, ты - в своей, будем ходить друг к другу в гости. Так тебе и мне намного комфортней.
  - Но это как-то не по семейному. Зачем тогда было жениться, если все остается по-прежнему?
  - Ты не понимаешь, мне будет неудобно показывать себя неодетой. Или ты полагаешь, что под одеждой спрятано красивое тело. Я сама стараюсь по возможности на него не смотреть, а уж, чтобы смотрел мужчина - и подавно.
  - Наташа, я все прекрасно понимаю, но...
  - Если понимаешь, зачем настаиваешь, - перебила она его. - Давай оставим все, как есть.
  - Но тогда зачем мы затеяли этот брак?
  - С того момента, как я стала твоей женой, то чувствую себя по-другому. Я больше ни одна, теперь у меня снова появился близкий человек, а если понадобится - помощник и защитник. Я безмерно благодарна тебе за эти ощущения, мне их сильно не доставало. И вот еще это колечко, - посмотрела Шумская на свой палец. - Только ради такой красоты стоило все это затевать. Без бракосочетания ты же мне его не купил бы?
  - Скорее всего, да, - признал Базилевич.
  - Видишь, сколько бонусов. К тому же теперь ты сможешь приходить ко мне в любое время. Разве это плохо? Псурцеву об этом остается только мечтать.
  - Но потом уходить к себе, - уточнил Базилевич.
  - Само собой разумеется. Но разве это так важно.
  - Что же тогда важно?
  - Мне очень нравится с тобой разговаривать, я получаю от этого большое удовольствие. Теперь говорить станем чаще. Ты же будешь мне рассказывать разные интересные вещи? Ты уже, наверное, догадался, как мало я знаю.
  Базилевич пожал плечами.
  - Сейчас это уже не столь важно.
  - Мне важно. Раньше я на это не обращала внимания. Когда же ты тут появился, мне захотелось больше узнать. А книги мне читать уже трудно, глаза плохо видят и быстро устают.
  - Хорошо, устроим ликбез, - согласился Базилевич.
  Шумская довольно улыбнулась.
  - Я была уверенна, что мы договоримся. Если ты не против, я еще посижу с тобой пол часика, а затем пойду к себе отдыхать.
  
  84.
  В первые минуты Базилевич был ошеломлен поведением своей жены, ничего подобного от нее он не ожидал. Он всерьез полагал, что они отныне будут жить вместе, объединят все, что у них есть, будут совместно планировать все дни, которые им еще предстоит провести на этом свете. Но прошло какое-то время, и он стал иначе относиться к тому, что произошло. Возможно, Наташа права, что решила ничего не менять в их жизни; в таком возрасте все перемены воспринимаются крайне болезненно. А так, каждый из них уже привык к своему существованию и пусть все идет, как и шло. Ее женская мудрость подсказала ей самое правильное поведение. Правда, не до конца понятно, а что в таком случае означает их брак, он вроде бы есть, и его вроде бы и нет. По крайней мере, разобраться в этом вопросе не так-то и просто. Даже странно, что с его интеллектом он оказался не готовым к тому, что предложила ему супруга. А ведь она заранее все обдумывала и решила. Это очевидно потому, как она себя вела.
  Тогда почему она предварительно не обговорила с ним все эти моменты? Опасалась, что он станет возражать, не согласиться на такой стиль супружеских отношений? Не исключено, что знай он все это заранее, так бы и поступил. А теперь надо как-то приспособиться к столь своеобразным супружеским обязанностям. Или в их возрасте они могут быть только такими. Одно дело, когда пожилые люди много лет прожили вместе, и другое - когда они только что сочетались браком. Конечно, смешно и нелепо полагать, что такое супружество будет идентичным тому, что в молодые годы. И все-таки это все уж как-то чересчур неожиданно...
  Ладно, решил Базилевич, не стоит чересчур переживать, пусть будет так, как будет. Он много раз убеждался, насколько жизнь мудрее того, что думает о ней человек. И не удивительно, ведь ею управляют высшие силы, а нами - эмоции и подчас далеко не самые умные мысли.
  Внезапно Базилевич подумал о том, что в независимости от того, как складывается его супружеская жизнь, он все же женился и должен об этом известить сына. Все же событие знаменательное, тем более, всего второе в его жизни. Даже немного странно, что за восемьдесят пять лет он так редко сочетался браком. У многих его знакомых на лицевом счету три-четыре, а то и больше подобных обрядов.
  Базилевич поймал себя на мысли, что не очень ясно представляет, как воспримет это известие сын. Мало сомнений в том, что он не ожидал от отца подобного поступка. Базилевич вдруг вспомнил, что когда умерла его первая жена, он находился в очень подавленном состоянии и сказал Диме, что больше ни на ком и ни за что не женится. С тех пор прошло много лет, и маловероятно, что Дима помнит ту "аннибалову" клятву. Хотя, кто знает, люди иногда надолго запоминают то, что можно спокойно забыть, и забывают то, что необходимо помнить.
  К Базилевичу вдруг пришла мысль: а стоит ли вообще его извещать об этом? Что это изменит? По большому счету, ничего. Но затем он отверг ее, с его стороны так поступать нехорошо.
  Базилевич позвонил Диме. Несколько минут они говорили на разные темы, а он все никак не решался сказать то, ради чего связался с сыном. Он и сам до конца не понимал, что его останавливает, почему чувствует такой дискомфорт. Наконец он решился и объявил об этом. Несколько минут в трубке стояла полнейшая тишина.
  - Это правда? Ты не шутишь? - услышал он голос Димы.
  - Нисколько, я действительно сегодня женился.
  - И кто она?
  - Моя ровесница, бывшая актриса. Зовут Наталья Владиленовна.
  - Наверное, я должен с ней познакомиться.
  - Если желаешь.
  - Желаю. Я приеду прямо сейчас.
  - Разве ты не на работе?
  - У меня сегодня выходной. Сяду в машину и через два часа буду у тебя.
  Реакция сына удивила Базилевича, почему-то он не ожидал, что тот без промедления захочет познакомиться с новой родственницей. Надо предупредить Наташу. А дальше будь, что будет.
   Базилевич направился к Шумской. Он опасался, что она спит, а потому постучался очень тихо, чтобы не разбудить. Он, правда, подумал, что к жене можно входить и без стука, но решил, что пока это делать еще рано, она к этому не привыкла.
  Шумская не спала, хотя лежала в кровати. Его посещение удивило ее.
  - Что-то случилось, Боря?
  - Ничего особенного, я думал, ты спишь.
  - Хотела, но не получается. Мысли мешают.
  - Что за мысли?
  - Все думаю, как бы я была счастлива, если бы мы поженились хотя бы лет тридцать назад. Я всегда хотела быть очень счастливой, даже быть благополучной меня не устраивало. А теперь...
  - А что теперь?
  - Возраст и счастье - вещи несовместимые. Сейчас счастье - если чувствуешь себя хорошо. А все остальные желания уже исчезли. - Шумская замолчала и посмотрела на Базилевича. - Я так и не поняла, зачем ты пришел?
  - Я позвонил сыну и сообщил ему о женитьбе.
  - И как он воспринял новость? - В глазах бывшей актрисы зажегся неподдельный интерес.
  - Обещал приехать прямо сейчас.
  - Сколько у меня времени?
  - Около двух часов.
  Шумская стала вставать с кровати, Базилевич помог ей в этом.
  - Ты иди, а я буду готовиться к встрече с твоим сыном. Я обязана произвести на него благоприятное впечатление.
  - Хорошо, когда он приедет, мы придем к тебе.
   Базилевич не без волнения ждал появления Димы. Какое впечатление на него произведет его жена, он не представлял. Он решил, что сначала с ним пообщается, и только затем они пойдут к ней.
  Базилевич встретил сына в холле. Они обнялись, правда, без особой теплоты.
  - Пойдем в мою комнату, - предложил Базилевич.
  В комнате Дима стал удивленно оглядываться.
  - Что с тобой? - поинтересовался Базилевич.
  - Я думал, что здесь находится твоя жена.
  - Она у себя, - пояснил Базилевич.
  - У себя? Вы живете не вместе.
  - Да, мы так решили жить раздельно, каждый в своей комнате.
  На лице сына выступило недоумение.
  - Тебе не кажется это странным, вы вроде бы теперь как бы супруги.
  - Мы не как бы, мы супруги, - поправил Базилевич. - Но так удобней нам. Ты не учитываешь наш возраст; когда обоим по стольку лет, все происходит по-другому.
  - Но какой смысл тогда в таком браке? Жить по отдельности вы могли бы и без него.
  Базилевич невольно подумал, что сын озвучил вопрос, который он и сам себе задает.
  - Чтобы жить вместе, не обязательно жить вместе. Есть такая английская пословица: даже если двое спят в одной кровати, им могут сниться разные сны.
  - А вам снятся одинаковые сны, хотя вы спите в разных кроватях ?
  - Ты должен понимать, что это фигурально.
  - А вся ваша жизнь не будет фигуральной?
  - Постараемся, чтобы этого не случилось.
  Дима на некоторое время замолчал.
  - Папа, а ты помнишь, что говорил у гроба матери?
  Базилевич насторожился.
  - Напомни, много лет прошло.
  - Не так уж и много. Ты мне тогда сказал, что больше не женишься.
   Все же он запомнил те его слова, подумал Базилевич.
  - Да, вспомнил. В тот момент я был убит горем и говорил абсолютно искренне.
  - А сейчас горем ты уже не убит?
  - Прошло столько лет, нельзя жить только прошлым. Мое сегодняшнее настоящее сильно отличается от того, что происходило тогда. Это совсем не означает, что я забыл твою мать. Пойми, Дима, я нужен Наташе, она больна и совсем одна. У нее нет не только детей, но и родственников не осталось.
  - Расскажи мне о ней.
  В следующие десять минут Базилевич рассказывал о Шумской. Он старался нарисовать как можно более привлекательный портрет. Дима слушал его, ни разу не перебивая. При этом его лицо не выражало никаких эмоций.
  - Ты меня познакомишь с ней? - спросил он, когда Базилевич закончил.
  - Конечно, она ждет тебя и тоже хочет с тобой познакомиться.
  Шумская встретила их в каком-то умопомрачительном по красоте и элегантности костюме, Базилевич ни разу не видел его на ней; по-видимому, она берегла его для особо торжественных случаев. А вот с гримом, грустно констатировал он, его жена, пытаясь скрыть отметины старости, явно перестаралась, из-за его обильности лицо напоминало какую-то неживую маску. Базилевич краем глаза взглянул на сына и увидел, что на него это произвело не самое благоприятное впечатление.
  Базилевич решил, что нет смысла заморачиваться на эту тему, как есть, так оно и есть. В конце концов, сын скоро уедет, и когда они увидятся снова, неизвестно.
  Шумская стараясь идти как можно более уверенно, подошла к Диме и протянула ему руку ладонью вверх, явно для поцелуя. Но он ограничился лишь пожатием.
  - Очень рада вас видеть, Дима, - проговорила своим хорошо поставленным голосом Шуйская. - Борис много о вас рассказывал.
  - А вот про вас отец мне ничего раньше не говорил, - явно в пику ей, произнес Дима.
  Несколько секунд она раздумывала над ответом.
  - Это не удивительно, у нас все случилось внезапно и быстро. Мы даже не до конца поняли, что произошло.
  - Это как? - несколько ошеломленно спросил Дима.
  - Наташа сказала все правильно, - решил прийти на помощь жене Базилевич. - Однажды мы решили, что вместе нам будет легче и лучше. И не стали откладывать бракосочетание, а то мало ли чего... - Он выразительно посмотрел на сына.
  - Вы даже меня не пригласили на это ваше бракосочетание.
  - А ничего особенного и не было, потому и не пригласили. Просто расписались.
  - Так все и было, Димочка, - подтвердила Шумская. - Могу я вас так называть?
  Дима растеряно посмотрел на нее, явно не знаю, что ответить.
  - Если вам так нравится, - не слишком уверенно произнес он.
  - Именно так и нравится. У вас очень красивое имя. Наверное, его дал ваш отец.
  - Так меня назвала мама, - не без едкости произнес Дима.
  В комнате повисло неловкое молчание. Базилевич мысленно упрекал себя за то, что известил о своем супружестве сына. Если он об этом бы не узнал, было бы только лучше.
  - Давайте поговорим откровенно, - вдруг предложила Шумская. - Никто не возражает?
  Дима посмотрел на женщину и пожал плечами.
  - Никто не возражает, - за себя и за сына ответил Базилевич.
  - Я вижу по вашему выражению лица, Дима, что вы не в восторге от нашего брака. Впрочем, другой реакции я и не ожидала, это закономерно. Но в вашем возрасте вам трудно нас понять, вы на все смотрите совсем другими глазами. Я права, Боря? - взглянула она на Базилевича.
  - Да, Наташа, - подтвердил он.
  - В нашем с Борисом возрасте одиночество трудно переносится. И даже не столько физически, сколько психологически. Это ощущение, что все ушли, и ты остался один в мире навевает ужас. И когда есть кто-то рядом, уже не так страшно. Вдвоем нам будет легче переживать наши года. Вы меня понимаете, Димочка?
  - Да, - тихо произнес Базилевич-младший.
  - Я понимаю вашу озабоченность и в вопросе наследования. Вы единственный сын, а значит, и единственный наследник. И вдруг появляюсь я, которая вроде тоже может на что-то претендовать. Я не вижу тут ничего постыдного, это все абсолютно нормально. Так вот, я вам хочу сообщить, что мне всего хватает. Когда-то у меня было много потребностей, сейчас от них почти ничего не осталось. И потому мне ничего не надо. Я готова подписать любые документы, в которых отказываюсь в вашу пользу от имущества или денежных средств моего мужа. Честно скажу, я даже не знаю, сколько у него есть денег. И не собираюсь узнавать. Тем более, нас тут всем обеспечивают. А на ежегодную оплату взноса за проживание в пансионате у меня средств достаточно. Поверьте, наш брак пойдет на пользу и мне и вашему отцу. И ни в какой мере он не заслонит память о вашей маме. Это совсем другое. - Шумская на секунду задумалась. - Кажется, это все, что я хотела, сказала. С удовольствием напою вас чаем с очень вкусным печеньем.
  - Спасибо, Наталья Владиленовна, мы выпили в комнате папы, - ответил Дима.
  Базилевич посмотрел на сына и заметил, что выражение его лица изменилось, оно не было уже таким отчужденным, каким было всего несколько минут назад. Он не ожидал, что Наташа найдет именно те слова, которые надо было произнести в этой непростой ситуации. Он все же не до оценил знание жизни этой женщины.
  - В таком случае не стану больше вас задерживать. Думаю, вам есть о чем поговорить с вашим отцом.
  Они вернулись в комнату Базилевича. С лица сына не сползало выражение задумчивости, которое появилось еще в комнате Шумской.
  - Папа, наверное, ты прав, что женился, - вдруг произнес он. - Так действительно будут тебе лучше.
  - Я рад, сынок, что ты это понял. Когда тебе будет столько, сколько сейчас мне, на многое станешь смотреть иначе.
  - Знаешь, папа, я бы не хотел доживать до твоих лет. Что-то меня это не привлекает.
  - Это не зависит от нас. Кому сколько на роду написано, столько он и проживет.
  - Надеюсь, у меня написано меньше. - Дима встал. - Когда я могу приехать с нотариусом.
  - Зачем? - удивился Базилевич.
  - Как зачем? - в свою очередь удивился Дима. - Ты же слышал, твоя новая жена отказывается от всех прав на любое твое имущество или деньги. На всякий случай это лучше оформить документально.
  - Приезжай в любой момент, мы тут неотлучно.
  - Тем лучше. Не стоит откладывать такие дела. Я пойду?
  - Иди, Дима, - кивнул Базилевич.
  - Не провожай, папа.
  Когда за сыном захлопнулась дверь, Базилевич невольно испытал некоторое облегчение. Кажется, он все больше отвыкает от его общества.
  
  85.
   Ближе к вечеру Базилевича пригласил к себе Полянцев. Когда он вошел в его кабинет, тот собирал сумку перед уходом. При виде его врач прервал свое занятие.
  - Хорошо, что вы зашли, я уже собирался уходить, - сказал Полянцев.
  - Что-то со мной опять не так. Вроде я неплохо себя чувствую.
  Врач внимательно посмотрел на него.
  - Это хорошо, что вы хорошо себя чувствуете. Да, вы садитесь, Борис Аркадьевич.
  Базилевич сел.
  - Речь пойдет не о вас, а о Наталье Владиленовне.
  - Что с ней? - встревожился Базилевич.
  - Плохо дело, у нее гниет стопа.
  - И никак не остановить?
  - Запущенная форма диабета, мы стараемся по возможности тормозить процесс. Но не все от нас зависит.
  - А от кого?
  - От нее. А она делает все, чтобы у нее ампутировали стопу. Не соблюдает диету, редко мерит сахар.
  - Так все плохо? - Базилевич почувствовал испуг.
  - Все к этому идет. А она этому только способствует. Раз отныне вы ее муж, я обращаюсь за помощь к вам.
  - И что я должен делать?
  - Наталье Владиленовне ни в коем случае нельзя есть ни сладкого, ни углеводороды - хлеб, макароны, картошку.
  - Это все то, что она любит, - сказал Базилевич.
  - Именно. Она не должна все это есть, а она ест и не хочет себя ни в чем ограничивать.
  - Но я сам видел, когда она отказывалась от сладкого.
  - Возможно, но этого мало, она вообще должна забыть об этих продуктах, словно они никогда не существовали. И я вас прошу, надавите на Наталью Владиленовну, ей жизненно важно соблюдать строгую диету. Она прекрасно знает, что ей можно есть, а что нельзя, но не хочет себя ограничивать.
  Некоторое время Базилевич молчал.
  - А она знает, что ей грозит ампутация? - спросил он.
  - Разумеется, я несколько раз об этом ей говорил.
  - А что она?
  - Ничего, - пожал плечами Полянцев. - Точнее, обещает делать все, как надо, но я уже понял, что это обещание для меня, а не для нее. Реально она не собирается его выполнять. Я ее несколько раз уже ловил на этом, она, словно грешник, каялась, сначала обещала, а затем отказывалась следовать диете.
  - И как объясняет свой отказ?
  - Цитирую почти дословно: "В молодости я не могла ни без секса, ни без чего-то вкусненького. Теперь без секса могу, а вот без вкусненького даже не просите. Что тогда останется в жизни".
  - Да, такие высказывания для нее характерны, - вздохнул Базилевич. - Всю жизнь она занималась только тем, что искала удовольствия.
  - Я понимаю, только болезнь неумолима, ей глубоко плевать, кто там, что искал, она живет по своей программе. Возможно, что это расплата за слишком гедонисткий образ жизни.
  - Вы так думаете?
  - Я всего лишь предполагаю. Вы просто обязаны понять, Борис Аркадьевич, что в ваших руках жизнь вашей жены. Иначе я ничего не гарантирую. Больше мне нечего вам сказать.
  Базилевич понял, что разговор окончен. Полянцев и без того из-за него на целых полчаса задержался на работе. А для врача это почти подвиг, в крайнем случае, самоотверженный поступок.
  - Я понял вас, Евгений Викторович. Сделаю, что смогу.
  
  86.
  Базилевич решил не откладывая, взяться за дело. Он ясно представлял, насколько это будет не просто. Для Натальи отказ от любимых продуктов и блюд в нынешней ситуации сродни настоящей катастрофе. И она будет цепляться за возможность есть то, что хочет, а не то, что надо пусть даже для здоровья. Он искал весомые аргументы убедить ее, но не был уверен, что они подействуют на нее.
  Шумская встретила его с удивлением, она явно не ожидала его визита.
  - Боря, что произошло, мы не договаривались, что ты зайдешь ко мне. Я собиралась уже ложиться отдыхать.
  - Хочу пожелать тебе спокойной ночи и немного поговорить.
  - Поговорить? - удивилась она. Внезапно выражение ее лица изменилось. - А, впрочем, это хорошая мысль, расскажи мне перед сном чего-нибудь интересненькое. Я так мало знаю, правда, меня это особенно никогда не беспокоило. Но, когда появился ты, мне даже стало неудобно за свое бескультурье. Я была бы тебе признательна, если ты стал бы меня просвещать.
  - Хорошо, Наташа, но сначала мне нужно кое о чем с тобой поговорить.
  - По твоему тону чувствую, что это неприятная тема.
  - Сожалею.
   - Ладно, начинай, - вздохнула Шумская. - Только недолго. Я хочу еще послушать твой рассказ.
  - Я только что был у нашего врача.
  - И он пожаловался на меня, - догадалась Шумская.
  - Пожаловался, - подтвердил Базилевич. - Ты не соблюдаешь диету.
  - Я пробовала, у меня не получается. Кроме еды, у меня не осталось удовольствий.
  - Я понимаю, но это пагубно отражается на твоем здоровье. А его нужно беречь.
  - Зачем?
  - Чтобы жить.
  - Не получая удовольствий? Ты с ума сошел! Нет, Боря, это не жизнь.
  - Мы же только что с тобой поженились.
  - Да, поженились. Я иногда думаю, а зачем?
  - Ты мне объясняла...
  - Я помню, - прервала она его. - Все так и есть.
  - Тогда не понимаю твоих сомнений. Впрочем, сейчас не о них речь. Я понимаю, как тебе трудно ограничивать себя в еде, я готов тебе помогать.
  - Как, Боря? Вырывать у меня из-за рта кусочки?
  - Хотя бы и так.
  - Это не эстетично. А ты произвел на меня впечатление тем, что с самого начала был очень эстетичен. Этим разительно отличался от всех остальных.
   Базилевич почувствовал растерянность, он уже не знал, как ее убедить. Шумская догадалась об его затруднениях.
  - Боря, не мучай себя, у тебя все равно ничего не получится. Я знаю, что нужно соблюдать строгую диету, но я не могу. Понимаю, что гублю этим себя, но единственно, что могу делать - не думать об этом.
  - Наташа, надо собрать свою волю в кулак.
  Шумская покачала головой.
  - У меня уже нет ни воли, ни кулаков. - Она вытянула вперед руки. - Посмотри на мои ладони, они все в складках, они совсем старческие, к тому же еще дрожат. Ну, какие тут кулаки.
  - Но я не могу смотреть, как ты губишь себя. Ты же моя жена.
  - Если хочешь, давай разведемся. - Голос Шумской прозвучал абсолютно бесстрастно.
  - Это ничего не изменит.
  - Тогда закончим этот разговор. Я постараюсь.
  Но Базилевич понял, что стараться она не будет.
  - Очень тебя прошу. - Он знал, что потерпел фиаско.
  - Расскажи, пожалуйста, что-нибудь интересное.
  Базилевич задумался.
  - Расскажу тебе о математике Эваристе Галуа.
  - Никогда о нем не слышала. Почему именно о нем?
  - Это был человек с невероятно трагической судьбой. Такое ощущение, что все несчастья, которые придумали высшие силы для людей, они обрушили на его голову. И при этом он доказал, что является математическим гением, прожив всего на свете двадцать лет.
  - Не может быть! - изумилась Шумская.
  - Я бы и сам не поверил, если бы не знал его биографии.
  - Тогда слушаю тебя.
  - Хорошо, начинаю. Он родился в предместье Парижа и был вторым среди троих детей Николя-Габриэля Галуа и Аделаиды-Мари Демант. Отец был убеждённым республиканцем, и когда мальчику исполнилось 4 года, он стал мэром города. В возрасте 12 лет Эварист поступил в Королевский коллеж. И стал свидетелем попытки заговора учеников, придерживающихся республиканских взглядов, выступить против руководства учебного заведения из-за слухов о возможном преобразовании его в иезуитское училище. Заговор был раскрыт, после чего более ста учащихся коллежа были с позором исключены. Само собой, включая его.
  С 16 лет Галуа начал читать математические сочинения. В том числе - мемуар Нильса Абеля о решении уравнений произвольной степени. Тема захватила Галуа, он начал собственные исследования и уже в 17 лет опубликовал свою первую работу в журнале. Однако талант Галуа, как ни удивительно, мешал его признанию, так как его решения обычно превосходили уровень понимания преподавателей, а сам он свои выводы часто не излагал на бумаге и опускал вещи, бывшие очевидными для него, не понимая, что они не очевидны для других.
  Его основные несчастье начались с 1828 года. Сначала он дважды, с разрывом в год, проваливал экзамен в Политехническую школу. Для него учиться там было очень важно, потому, что она была прибежищем республиканцев. А он себя причислял к их сторонникам. В первый раз краткость решений Галуа и отсутствие пояснений на устном экзамене привели к тому, что его не приняли. Он сделал еще одру попытку через год, но снова на устном экзамене оказался в той же ситуации. В отчаянии от непонимания его экзаменатором, швырнул в него тряпкой.
  Галуа считал, что с ним обошлись несправедливо, а провал еще более настроил его против властей. Не исключено, что именно это обстоятельство косвенно способствовало его гибели. Пока же он отправил знаменитому математику Коши на рецензию свою работу в двух частях, и она была им одобрена. Но затем тот ее потерял, и таким образом она не попала в Парижскую академию на конкурс математических работ. В 1829 году один священник-иезуит издал якобы написанные отцом Эвариста злобные памфлеты. И за ним закрепилась слава автора подобных произведений. Не выдержав позора и не зная, как сохранить репутацию, Галуа-старший покончил жизнь самоубийством.
  В 1829 году Галуа всё же удалось поступить в Высшее учебное заведение, но проучившись год, он был исключен за участие в политических выступлениях республиканского толка.
  Невезение Галуа продолжилось: он послал известному математику Жану-Батисту Фурье для участия в конкурсе на приз Академии мемуар о своих открытиях, но спустя несколько дней тот неожиданно скончался, не успев ознакомиться с работой, а сама рукопись навсегда исчезла. Стоит ли говорить, что приз получил другой. Правда, Галуа все же удалось опубликовать три своих статьи с изложением основ своей теории. А вот статья, посланная еще одному математику по фамилии Пуассон, была отвергнута с очень обидными словами о том, что рассуждения автора не обладают ни достаточной ясностью, ни достаточной полнотой для того, чтобы можно было судить об их точности.
  Галуа, несмотря на свой юный возраст, увлекался не только математикой, но и политикой, так как являлся ярым республиканцем. Дважды его заключали в тюрьму. Первый раз благодаря стараниям адвоката он был оправдан и отпущен на свободу. А вот второй раз Галуа просидел в заключении долго, если не ошибаюсь, с июля 1831 года по марта 1832 года. Там он заболел, его перевели в больницу. Она стала последним известным местом пребывания юноши. Здесь же он познакомился с девушкой, ее звали Стефани, она была дочь одного из врачей. Об этой истории известно немного, но есть мнение, что отсутствие взаимности с её стороны и стало причиной трагической гибели Эвариста.
  О том, что случилось дальше, известно мало. Галуа был смертельно ранен на дуэли. Она состоялась рано утром 30 мая около пруда. Об ее причинах историки спорят до сих пор. Считается, что конфликт был формально связан с некой любовной интригой. Однако имеются подозрения, что он был спровоцирован роялистами. Противники стреляли друг в друга из пистолетов на расстоянии всего нескольких метров. Пуля попала Галуа в живот. Несколько часов спустя один из местных жителей случайно наткнулся на раненого и отвёз его в больницу.
  В общем, обстоятельства дуэли выяснить не удалось, с кем именно стрелялся Галуа, до сих пор неизвестно. На следующий день, а это было 31 мая 1832 года, Эварист Галуа скончался и был похоронен на Монмартовском кладбище.
  А вот в ночь перед дуэлью Галуа написал несколько коротких посланий и одно длинное письмо своему другу Огюсту Шевалье, в котором кратко изложил итоги своих исследований. В частности, он сообщил ему: "Я открыл в анализе кое-что новое". Но что именно, так и осталось неясным.
  Я не буду тебе пытаться объяснять, в чем смысл достижения этого несчастного гения, скажу лишь одно, что за всего лишь 20 лет жизни и 4 года увлечения математикой он сделал открытия, которые поставили его на уровень крупнейших математиков девятнадцатого века.
  Базилевич посмотрел на Шумскую и увидел слезы на ее глазах.
  - Что с тобой? - спросил он.
  - Мне безумно жалко, опять забыла только, как его зовут.
  - Эварист Галуа, - напомнил он.
  - Да, Эварист Галуа. Я даже не представляла, что у гениев может быть такая ужасная судьба. А я еще огорчаюсь из-за своей участи. Постоянно думаю о том, что мне плохо, что я старая, больная, некрасивая. Но я прожила долгую жизнь, а он умер совсем молоденьким мальчишечкой. Тебе не кажется, что это какая-то ужасная несправедливость?
  - Кажется, Наташа.
  - Но тогда, почему?
  - Не знаю, - честно признался Базилевич. - Сам бы хотел понять, но, боюсь, не получится.
  - Даже с твоим умом?
  - Даже с моим умом, - улыбнулся он. - К тому же ты преувеличиваешь его силу. Понимаешь, математика больше фиксирует закономерности мироздания, нежели проникает в их суть. В этом ее преимущество, но и в этом ее и ограниченность.
  - Не очень поняла, но полностью с тобой согласна.
  - Иногда мне кажется, что гениальность - это не благо и даже не дар, а тяжеленая ноша. Отсюда все негативные последствия для ее обладателя. Не думай много о судьбе этого человека, это был всего лишь рассказ на ночь, чтобы ты лучше спала.
  - Я вообще не засну, буду думать о нем. Боря, я снова забыла его фамилию.
  - Эварист Галуа.
  - Не уверенна, что запомню, память у меня все хуже и хуже. Сегодня я бы не сумела выучить даже малюсенькую роль. А ведь когда-то запоминала целые страницы текста. Слушай, Боря, мне так жалко этого... - Шумская запнулась.
  - Эварист Галуа - подсказал Базилевич.
  - Всего двадцать лет, выразить словами не могу, как мне его жалко.
   Базилевич задумался.
  - Я понимаю, но представь себе, что если бы даже он прожил долгую жизнь, вот как мы - восемьдесят пять лет, он бы уже все равно давно бы умер. Поэтому в любом случае его бы уже не было на свете.
  Шумская какое-то время смотрела на него.
  - Твоя правда, Боря, но в чем-то с твоими словами я не согласна. Одно дело умереть в двадцать и другое - в восемьдесят пять. Как ты думаешь, он успел познать женщину?
  - Не знаю, точных сведений об этом не сохранилось. Но представляя тогдашние французские нравы, думаю, что ни одну.
  - Это было бы замечательно. Было бы еще обидней, если бы он умер, не вкусив этого плода. Знаешь, когда мне было лет шестнадцать, я ужасно боялась умереть девственницей.
  - Девственницей ты не умрешь, поэтому можешь быть на сей счет спокойной.
  - Как ты не понимаешь, я волнуюсь за него. А вдруг все же у него никого не было. Точно ты не знаешь?
  - Не знаю, Наташа. И никто не знает и уже не узнает.
  Базилевич невольно подумал, что их разговор приобретает какой-то отчасти сюрреалистичный характер. Из всего рассказа ее больше всего взволновал этот аспект биографии Галуа. Впрочем, главное, чтобы Наташа чувствовала бы себя комфортно.
  - Не сомневайся, у него были женщины, - уверенно сказал он.
  - Но ты же сам только что сказал, что точных данных нет. Как же мне его жалко! - воскликнула со слезами в голосе бывшая актриса.
  Базилевич пожалел, что рассказал ей о молодом французском математике, он не предполагал с ее стороны такой бурной реакции. Надо ее как можно скорей успокоить.
  - Послушай, Наташа, этой истории невероятно много лет. Да, жалко его, но все это уже поросло густой травой забвения. Да и не стоит так все остро воспринимать. В мире были трагедии и похлеще.
  - Но сейчас мы ведем речь об этой истории, - резонно возразила Шумская. - Ты же мне ее сам поведал.
  - Я хотел тебя развлечь.
  - Развлечь? - изумилась Шумская. - Тем, что он прожил такую несчастную жизнь и погиб совсем юным? Как можно этим развлекаться.
  Базилевич понял: чего бы он сейчас не скажет, будет только хуже. Он встал.
  - Нам обоим пора спать, мы оба переутомились. День был напряженным. Спокойной ночи, дорогая! - Он слегка прикоснулся губами к ее морщинистой щеке. - До завтра.
  Базилевич быстро вышел и только в коридоре ощутил некоторое облегчение. По крайней мере, можно расслабиться. Он и запамятовал, как не просто быть женатым.
  
  87.
  Базилевича разбудил негромкий стук в дверь. На ночь здесь не запирались, чтобы в случае экстраординарных ситуаций ничего не могло бы помешать персоналу проникнуть в комнату.
  - Войдите! - крикнул он.
  Вошла Лазутова, на ее лице было какое-то немного непривычно странное выражение, словно она была в чем-то не совсем уверенна.
  - Как вы спали, Борис Аркадьевич? - поинтересовалась она.
  - Хорошо, Лана, даже не просыпался, что со мной случается не часто.
  - Это замечательно. - Она села рядом с ним. - Давайте измерю давление, пульс.
  Он протянул к ней руку.
  - Все в норме, - констатировала медсестра и, как ему показалось, не совсем уверенно взглянула на него.
  - Что-то случилось? Хотите что-то мне сказать? - просил Базилевич.
  Лана кивнула головой.
  - Моя подруга в Америке сообщила, что достала препарат. Остается только переправить его в Россию с оказией.
  - И когда оказия?
  - Этого она пока не знает, но говорит, что это может случиться в любой момент.
  - Хорошо, будем ждать, - отозвался на новость Базилевич. - Это все, что хотели сказать?
  - Вы не передумали?
   Базилевич вздохнул.
  - Лана, ну сколько раз можно об одном и том же. Я не меняю без убедительных причин своих решений. Лучше скажите, что мне теперь делать, как готовиться?
  - Выполняйте рекомендации Жени, то есть, Евгения Сергеевича. Главное, не волнуйтесь. Сохраняйте спокойствие в любой ситуации.
  - Не всегда получается, но стараюсь. - Он снова посмотрел на нее. - Вы желаете еще что-то сказать?
  - Борис Аркадьевич, я за годы работы тут насмотрелась на стариков и старух, о вас речь не идет - вы исключение. И не хочу доживать до таких лет. Это просто ужасно. Зачем вообще придумана старость?
  - В жизни все должно быть сбалансировано, если есть начало, то есть, детство и молодость, должен быть и конец в виде старости. Понимаете, это очень важный этап жизни человека.
  - И в чем же он? В том, что без конца человек болеет?
  - Старость - это время переосмысления всей жизни. Карьера уже сделана, большая часть желаний исчезло, самое время подумать о том, как человек прожил свои годы. И сделать выводы.
  - И кому они нужны? С этими выводами - в могилу.
  - Не в могилу, Лана, а в вечность. Я всегда верил в то, что не все умирает в нас, какая-то часть остается и переходит в другой мир. Причем, самая важная часть. А умирает то, без чего можно обойтись, что уже отжило. А потому не нужно.
  - А вот я не хочу ничего переосмысливать, я просто не хочу быть старой.
  - Увы, это неизбежно.
  - Вовсе нет, Борис Аркадьевич. Я прикинула: примерно через девять месяцев, очень надеюсь, у меня появится ребенок. Хочу его поставить на ноги, дать образование, женить. На это уйдет лет двадцать пять. Мне к тому времени уже будет больше пятидесяти. Самое время уходить в тот самый ваш прекрасный мир. Как вам мой план?
  - Если честно, я от него не в восторге.
  - А лучше, как Наталья Владиленовна, еле-еле ходить с палкой и задыхаться. И готовиться к ампутации. Я так не желаю.
  - Как вы собираетесь прервать свою жизнь?
  - Мало ли способов, я об этом пока не думаю. Придет время, что-нибудь подходящее подберу.
  - Хорошо, а ваш сын, если будет сын.
  - Сын, - уверенно произнесла Лана, - я это чувствую.
  - Пусть так. Но как он отнесется к вашей смерти? Для него она станет потрясением.
  Лана задумалась, по ее лицу можно было догадаться, что об этом она еще не размышляла.
  - Я его сумею убедить, что это самое верное решение. Если он будет даже наполовину такой, как вы то поймет.
  - А если не будет?
  - Тогда какая разница, что он станет чувствовать.
  - Как-то это не по-матерински, вы не находите? Я не могу оставаться спокойной к такому решению. Не забывайте, я все же отец этого ребенка.
  - Я этого никогда не забуду. Вы считаете, что я не имею право самой решить, когда мне умирать?
  - В принципе имеете, но ведь вы будете ни одна: сын, его жена, может к этому моменту у них уже появится ребенок, наш с вами внук. Представляете, какое они испытают потрясение, если вы покончите собой.
  Какое-то время медсестра сосредоточено молчала.
  - Представляю, но все равно не хочу становиться старой и больной, и умирать в муках, как, например, Николай Петрович. Что же мне делать?
  - Не знаю, Лана, вам придется самой решать. Меня к тому времени уж точно не будет и посоветовать ничего не смогу. Но я всегда старался по возможности не причинять боль и страдания своим близким. Иногда приходилось ради этого чем-то жертвовать.
  - Еще пятнадцать минут назад, я была уверенна в своем решении, а теперь уже и не знаю...
  - У вас еще есть время, как минимум двадцать пять лет, чтобы подумать, - слегка улыбнулся Базилевич. - Можете начинать прямо сейчас.
  - Сейчас не могу, надо дальше идти с обходом, - сказала Лана, вставая. - А вы можете еще поспать до завтрака.
  - Вряд ли уже засну. К тому же в отличие от вас у меня есть возможность подумать.
  - Можно я вас поцелую? - спросила Лана.
  - Пока жена не видит, то можно, - засмеялся Базилевич.
  Лана поцеловала его в щеку.
  - Если бы мы с вами были ровесниками, я бы в вас влюбилась до безумия, - сказала она и вышла из комнаты.
  
  88.
  После завтрака Базилевичу позвонил сын.
  - Папа, я хочу к тебе прямо сейчас приехать, - сказал он.
   - Зачем? - удивился Базилевич. - Ты же совсем недавно был.
  На несколько мгновений в трубке установилась тишина.
  - Помнишь, твоя новая жена согласилась подписать документы об отказе от претензий на твое имущество и банковские вклады. Я договорился с нотариусом, он готов вместе со мной прямо сейчас отправиться в пансион.
  Теперь несколько мгновений молчал Базилевич.
  - Ладно, приезжайте, - сказал он.
  Базилевич отправился к Шумской. Она лежала на кровати, ее лицо, даже несмотря на косметику, было очень бледным.
  - Плохо себя чувствуешь? - встревожился Базилевич.
  - Нога разболелась, едва ступлю на землю, боль по всему телу, - пожаловалась она.
  - Ты сообщила об этом врачу?
  - Нет, - не сразу ответила она.
  - Но почему?
  - Не хочу.
  - Наташа, это не ответ.
  - Он сразу начинает упрекать, грозить. Я полежу - и все пройдет. Так уже бывало.
  Базилевич почувствовал растерянность, он не знал, как ему поступить в этой ситуации.
  - Мне только что звонил Дима, - сообщил он.
  - Твой сын?
  - Да. Он хочет буквально через пару часов приехать, чтобы ты подписала бумаги об отказе от моего имущества. Я ему позвоню, чтобы он отложил приезд.
  - И не думай, пусть приезжает.
  - Но ты плохо себя чувствуешь.
  - Чтобы подписать документы, мне нужна рука, а не нога. А с рукою пока все у меня в порядке. Надо только привести себя в надлежащий вид.
  - Зачем? Ты и без того хорошо выглядишь, - не до конца честно произнес он.
  Она внимательно посмотрела на него.
  - Я всегда прекрасно знаю, как выгляжу. Это не займет ни много времени, ни потребует много сил.
  - Как знаешь, - пробормотал Базилевич.
  - Я вижу, ты расстроен. Тебе не нравится, как ведет себя сын?
  - Да, - признался Базилевич. - Не ожидал, что он такой корыстный. Я еще жив, а он уже хочет обезопасить себя от твоих возможных притязаний. И ему плевать, что это выглядит просто неприлично. Главное, не упустить своего.
  - Боря, ты не совсем прав, он ведет себя нормально.
  - Ты так думаешь? - удивился Базилевич.
  - Люди слишком не идеальны, не стоит от них требовать того, кем они не могут быть. И не надо всех равнять по себе. Я сама такая была, всегда беспокоилась об имуществе мужей, чтобы пользоваться им одной, ни с кем не делясь. Так что я хорошо понимаю твоего сына.
  - Так можно простить все, что угодно.
  - Все, что угодно, простить нельзя, многие поступки не могут быть прощены. Я знаю, что моя вина не подлежит прощению.
  - О чем ты? Ты что убила человека? - улыбнулся Базилевич.
  - Именно, убила, своего ребенка. У меня он должен был быть от первого мужа. Но тогда меня впервые пригласили в кино, какая уж тут беременность. Я сделала аборт и снялась в фильме. Он давно всеми забыт, а матерью я так и не стала.
  - Ну, что об этом говорить, это дела давно минувших дней, - попытался ее утешить Базилевич.
  - Ему сейчас было бы почти пятьдесят. И я бы жила у него в доме, а не здесь.
  - Но тогда мы бы с тобой не встретились.
  - Встретились, - уверенно проговорила Шумская, - только при других обстоятельствах. Я это чувствую всеми фибрами своей души. А теперь иди, Боря, и приходи уже с сыном.
  Дима с нотариусом - средних лет человеком приехал часа через три. Базилевич поймал себя на том, что ему не хочется видеть сына, но он постарался заблокировать это чувство.
  - Пойдемте к ней, - сказал Базилевич. - Наталья Владиленовна неважно себя чувствует, но она готова подписать все документы.
  По лицу сына он увидел, что это сообщение обрадовало его.
  Вид у Шумской был совсем другой, никакого следа плохого самочувствия. Она встретила всю делегацию на ногах. Подошла к Диме и протянула ему руку.
  - Рада тебя снова видеть, - приветливо произнесла она. Причем, тон ее был настолько искренний, что Базилевич даже поверил, что так оно и есть. Но тут же вспомнил что она актриса, и изобразить приветливость ей не стоит труда.
  Все расселись вокруг стола.
  - Наталья Владиленовна, - начал Дима, - когда мы виделись с вами в последний раз, вы обещали подписать все документы, касающиеся отказа от всяких претензий на имущества и деньги отца.
  - Я не отказываюсь от обещания.
  -Прекрасно. Нотариус по моей просьбе подготовил все документы. Вы можете прочесть их сами или вам прочтет Анатолий Васильевич, - посмотрел Дима на нотариуса.
  - Ничего не надо читать, - сказала Шумская.
  - Что значит ничего не надо, - тут же встревожился Дима.
  - Я ничего не буду читать и мне читать тоже ничего не надо. Просто скажите, где подписать.
  Через две минуты все было подписано. Во время этой церемонии Базилевич внимательно наблюдал за женой; на ее лице не дрогнул ни один мускул. Он невольно восхитился тем, как умеет она себя держать.
  - Я вам очень благодарен за то, как вы поступили, Наталья Владиленовна, - поблагодарил Дима.
  - Не стоит благодарности. Я сделала то, что считала нужным. Дима, больше от меня ничего вам не надо?
  Дима как-то странно посмотрел на нее.
  - Нет.
  - Вот и замечательно! - воскликнула бывшая актриса. - Значит, ничего больше нам не мешает находиться в добрых отношениях.
  - Ничего, - не совсем уверенно подтвердил он.
  - Дима, пойдем, Наталье Владиленовной требуется отдых, - произнес Базилевич. Вся эта сцена была ему неприятна, и ему хотелось как можно скорее ее завершить.
  Они вышли из комнаты Шумской.
  - Анатолий Васильевич, подождите моего сына в холле, он скоро к вам присоединится, - попросил Базилевич нотариуса.
  Вместе с сыном они прошли в его комнату.
  - Угостить тебя чаем или кофе? - предложил отец.
  - Спасибо, папа, я тороплюсь. Да и заставлять ждать нотариуса неудобно.
  - С последним тезисом я полностью согласен.
  Сын недоуменно взглянул на отца.
  - Папа, я понимаю, тебе не по душе то, что я сделал, - произнес Дима.
  - Если понимаешь, зачем делаешь.
  - Откуда я знаю, как она себя поведет в случае...- Он запнулся.
  - Моей смерти, - закончил фразу за него Базилевич.
  - Ну, да, - неохотно подтвердил Дима. - Согласись и ты не знаешь, вы знакомы без года неделю.
  - Сроки указаны верно, а вот на счет того, что не знаю, заблуждаешься. Я уверен, что в этом случае она не станет ни на что претендовать.
  - Но почему ты так думаешь?
  - Потому что думаю, анализирую, изучаю. Поверь, ей уже ничего не надо. И уж тем более моего имущества и моих денег. Ей просто не на что их тратить. К тому же для нее наш брак - это способ доказать собственную порядочность.
  - Не совсем понимаю.
  - Долго объяснять, да и не нужно. Ты же доволен, что получил, что хотел?
  - Доволен, но неприятно, что ты считаешь, что я поступил не лучшим образом. Ты даже это не скрываешь.
  - В этом ты прав. Плохо, когда корысть сильней любви и доверия.
  - Папа, ты всегда был слишком большим идеалистом.
  - Возможно, но я всегда считал, что лучше быть идеалистом, чем негодяем.
  - То есть, ты хочешь сказать, что я негодяй?
  - Нет, Дима, не хочу. К счастью, ты совсем не негодяй. Но я хочу сказать тебе одну вещь.
  - Да, папа, внимательно слушаю.
  - Если даже хороший человек будет давать слишком большую волю своим плохим качествам, то они постепенно и незаметно станут отвоевывать у него все больше внутреннего пространства. И однажды может наступить момент, когда завоют его целиком. Будь внимательным к таким проявлениям. Многие на этом сломались, были хорошими людьми, а стали негодяями и мерзавцами. А вокруг все удивляются, что это за странная метаморфоза с ними? А все именно потому. Считай, что это мое тебе напутствие перед смертью.
  Дима встревоженно посмотрел на отца.
  - Ты же не собираешься... Вроде неплохо чувствуешь.
  - Нет, конечно, но все может быть. Мне всегда нравились строки Пушкина: "Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем". Это одно из самых глубоких пророчеств на земле. А теперь иди к своему нотариусу.
  Дима направился к двери, остановился и вдруг стал топтаться на одном месте.
  - Папа, я все понимаю, чем ты недоволен. Я тоже недоволен собой. Прости, не смог сдержать своего опасения, оно оказалось сильнее всего.
  - Это лучшее, что ты сказал за эту нашу встречу, - кивнул головой Базилевич. - Я немного успокоился.
  - И знаешь, эта твоя Наталья Владиленовна совсем ничего.
   Базилевич улыбнулся.
  - Подойди ко мне, - попросил он сына.
  Дима подошел к отцу. Базилевич обнял его. Несколько мгновений они стояли обнявшись.
  - Ну, все, иди, - сказал Базилевич. - Тебя ждут.
  
  89.
  Остальной день прошел спокойно. После обеда Базилевич недолго посидел у жены. Об утренних событиях, словно заключив соглашение, они не разговаривали. Просто болтали, как говорил он в таких случаях, ни о чем. Шумская даже чувствовала себя относительно неплохо, что обрадовало Базилевича; он сильно опасался, что ее самочувствие будет быстро и неуклонно ухудшаться. Затем он удалился, а она легла отдыхать.
  Во время ужина у него созрела одна идея. Когда он подходил к концу, он обратился к своим сотрапезникам.
  - Друзья, а что мы всеми вечерами, как сычи, сидим по своим норкам. Стоит прекрасная погода, почему бы нам не совершить сегодня вечерний моцион. Каждому из нас полезно подышать свежим немного прохладным воздухом.
   - В самом деле, почему бы не прогуляться, - хрипловатым голосом поддержал Петров. Эта хрипота появилась у него недавно, как и кашель, который периодически внезапно возникал и так же внезапно исчезал.
   Базилевич украдкой бросил на него взгляд; он знал, что когда Петров замечал, что его начинают рассматривать, то злился. Он сильно изменился, отметил Базилевич, похудел, из-за химиотерапии стали выпадать еще недавно густые волосы. У него был классический вид умирающего человека.
  - Как вы, Валентин Глебович? - спросил Базилевич.
  - Не вижу ни одной причины не прогуляться. Мне и самому хочется нечто подобное.
  - А ты Наташа? - посмотрел Базилевич на жену. Он опасался, что из-за ноги она не сможет гулять.
  - Разве я могу оставить вас без своего общества, с моей стороны это будет очень жестоко, - не без кокетства ответила Шумская.
  - Вот и прекрасно. Предлагаю, когда стемнеет, выйти из своих комнат.
  Они собрались у выхода из корпуса, когда уже стемнело. Хотя в пансионате не было четкого распорядка, но ложились все рано, и жизнь полностью замирала. И сейчас, кроме них, никого вокруг не было.
  - Пойдемте, - предложил Базилевич.
  Они вышли в парк. Вечер был замечателен, теплый, без ветерка. На небе ни единой тучки, а потому алмазы звезд высыпались на бархате небосклона в большом количестве. Это напоминало огромное световое представление каких-то могучих и неведомых сил.
  Вся кампания невольно замерла, любуюсь открывшимся видом.
  - Как это прекрасно! - воскликнула Шумская. - Я всегда считала, что ничего нет красивей, чем звезд на небе. Борис, а правда то, что мы на них смотрим, а их уже как бы и нет?
  - Правда, Наташа, но не совсем правда.
  - Это как тебя прикажешь понимать?
  - Свет многих звезд идет к нам на землю десятки, тысячи, а самых отдаленных и миллионы лет. Мы видим их сейчас такими, какими они были в тот момент, когда световой луч начал свое к нам путешествие. Ты права в том, что многих небесных тел может быть, уже и не существует, они взорвались, но многие сохранились. Только определить, кто в каком состоянии мы не можем.
  - Получается, что это звездное небо обман, - подал голос Псурцев.
  - И снова и да, и нет, - ответил Базилевич. - Это еще раз доказывает, насколько все в мире относительно. Когда-то это было правдой, но пока свет шел, в его источнике могло многое измениться. Проблема как всегда в том, что нам не ведомо истинное положение вещей. Мы наблюдаем то, что когда-то было.
  - Вот именно, не ведомо, - усмехнулся Псурцев. - Но при этом хотим, чтобы все было бы так, как мы того желаем. Я не прав, Борис Аркадьевич?
  - Ваша ошибка в том, что вы слишком все обобщаете. Не надо сравнивать Вселенную с нашими мелкими делишками тут на земле. Поверьте, здесь гораздо больше определенностей.
  - Давайте не будем спорить, - вмешалась в разговор мужчин Шумская. - Надо просто любоваться этим несравненным зрелищем. И не станем забывать, что нам осталось не так уж много времени это делать. А что наступит потом, никто не знает. Даже наш уважаемый профессор. Боря, ведь так?
  - Так, Наташа, - согласился Базилевич. - Вопреки тому, что думает подавляющее большинство людей, наука больше занимается тем, что ищет новые вопросы, чем ответы на уже поставленные.
  - И какой в этом смысл? Этим можно заниматься бесконечно, причем без всякого результата, - произнес Псурцев.
  - Во-первых, Валентин Глебович, ученые все же нашли ответы на огромное число вопросов, и мы это видим на практике. А, во-вторых, это работа на опережение; поиск того, что еще не познано, дает огромный стимул для научного творчества.
  - Скажите, Борис Аркадьевич, а там где-то есть Бог? - вдруг спросил Петров.
  - Где-то Он непременно есть, но где и в какой форме я не знаю. Я убежден, что мир не может возникнуть случайно, или являться результатом взаимодействия каких-то стихийных сил; уж слишком много примет указывает на наличие первоначального замысла. Но вот каким он был, нам мало известно, мы только можем видеть небольшой результат этих усилий. А обо всем остальном в лучшем случае - только строить догадки и версии.
  - Друзья, мы собрались на прогулку, а не для научного диспута, - снова произнесла Шумская. - Надо уметь просто наслаждаться красотой и по возможности ни о чем не думать. Мысли всегда все портят. Боря, разве не так?
  - Так, - улыбнулся Базилевич. - Мысли вносят в нашу жизнь бесконечное беспокойство, не дают ни спокойно спать, ни спокойно есть. Вот только одна закавыка - без них совершенно нельзя.
  - А вот я никогда по-настоящему ни о чем не думал, - раздался голос Петрова. - А то, о чем думал, мыслями никак нельзя назвать. Это плохо, Борис Аркадьевич?
  - Не стану обманывать, это плохо, Николай Петрович.
  - Я так и предполагал, - вздохнул Петров. - Но что же теперь делать?
  - Думать.
  - О чем?
  - Например, о словах Канта: "Две вещи наполняют душу все новым и нарастающим удивлением и благословением, тем чаще, чем продолжительнее мы размышляем о них, - звездное небо надо мной и моральный закон во мне".
  - Но что я должен об этом думать, я не знаю, - после короткой паузы отозвался Петров.
  - Например, о том, как это связано.
  - И как?
  - Это я вам предложил подумать, Николай Петрович.
  - Вы оба невозможные люди, - капризно произнесла бывшая актриса. - С вами находится дама, а вы не обращаете на нее никакого внимания, вместо этого говорите непонятно о чем. А дама, между прочим, может и обидеться на таких кавалеров.
  - Извините, Наталья Владиленовна, мы больше не будем говорить о подобных материях, - произнес Петров. - Хотя иногда очень хочеться наверстать упущенное. За всю жизнь я не прочел ни строчки Канта. Да уже не прочту.
  - Не расстраивайтесь, Николай Петрович, большинство людей тоже не читали Канта, - насмешливо прозвучал голос Псурцева. - И ничего, живут себе, а некоторые даже неплохо.
  - Подчас хорошо можно жить, будучи вовсе не грамотным, - проговорил Базилевич. - Означает ли это, что не обязательно надо уметь читать и писать?
  - Ну, хватит, - слегка прикрикнула Шумская, - не позволю больше ни слова вам говорить. Любуйтесь небом и молчите.
  Все замерли и стали смотреть вверх. Внезапно Шумская вскрикнула и повалились на землю.
  
  90
  Всю ночь Базилевич спал плохо. То и дело пробуждался, думаю о том, как там сейчас Наташа. Он знал, что дежурная бригада медиков стабилизировала ее состояние, вколола снотворное, и она заснула. Но что означает эта потеря сознания, предвестником чего она является? Он вдруг осознал, что эта женщина ему по-своему дорога, он не случайно сочетался с ней браком, это отвечало его внутреннему порыву.
  Утром он первым делом зашел к Шумской. В комнате ее осматривал Полянцев, тут же находилась и медсестра. Чтобы не мешать, он вышел.
  После осмотра он направился в кабинет врача. Полянцев что-то строчил на клавиатуре. При виде Базилевича он прервал свое занятие.
  - Садитесь, Борис Аркадьевич, - предложил Полянцев. - Хотите узнать, как Наталья Владиленовна?
  - Да. Что это было?
  - На медицинском языке это называется гипогликемия.
  - А если перевести на более понятное наречие?
  - Снижение в плазме глюкозы ниже допустимого уровня. Потеря сознания в этом случае довольно распространенное явление.
  - Но почему это произошло?
  - Скорее всего, не рассчитала, ввела себе слишком большую дозу инсулина.
  - Это может привести к летальному исходу?
  - При неблагоприятном стечении обстоятельств - может. Но меня по правде больше волнует другое, ее нога.
  - Так все плохо?
  - Все хуже и хуже. Увы, без операции не обойтись.
  - Под операцией вы имеете в виду ампутацию?
  - Да, стопы. Гангрена поднимается все выше. Не ампутируем стопу, придется ампутировать всю ногу.
  - А если она перестанет совсем есть сладкое, углеводы, сядет на самую строгую, которую только возможно диету?
  - Поздно пить боржоми. Это уже не имеет решающего значения. Борис Аркадьевич, на вас возлагается важная миссия.
  - И что за миссия? - мрачно спросил Борис Аркадьевич, предчувствуя, что сейчас услышит страшные слова.
  - Вам нужно психологически подготовить Наталью Владиленовну к операции.
  - То есть, к ампутации?
  - Да.
  - Она ни за что не согласится.
  - На кону ее жизнь, ни больше, ни меньше.
  - И сколько у меня есть времени?
  - Точно не скажу, проведем дополнительное исследование, тогда станет ясней. Но в любом случае - немного.
  - Я попытаюсь, но не уверен, что из этого что-то получится. Она просто не станет слушать.
  Полянцев развел руками.
  - Если вы это не сможете, значит, никто не сможет. Мне это уж точно не под силу. Я все вам сказал. Жалоб на ваше самочувствие у вас нет?
  Чувствовал себя Базилевич не слишком хорошо, ничего не болело, но вот общее состояние было подавленным. Но он решил сейчас не жаловаться. Хватит ему этих медицинских разговоров, иногда он от них просто изнемогает. Ему нужно думать о том, как убедить Наталью согласиться на операцию. Это сейчас самое главное, а все остальное подождет.
  
  91.
  Когда Базилевич вышел из кабинета врача, то почувствовал, что задыхается. Поэтому он направился не в свою комнату, а в парк. Нашел отдаленную скамейку и сел.
  Он сидел на скамейке и плакал. Мысль о том, что Наташа останется без полноценной ноги, вызывала слезы. Он даже не мог восстановить в памяти точно, когда проливал их в последний раз, кажется, это было на похоронах жены. Он вспомнил, что в какой-то момент ему стало так тяжело, что он отыскал уединенное место и, больше не сдерживаясь, зарыдал.
  То был даже не плач, а самое настоящее рыдание, которое сотрясало все тело. Горе было столь всеобъемлющим, что, несмотря на старание, он никак не мог остановиться. До этой минуты Базилевич не подозревал, что человеческий организм является таким большим резервуаром для слез. Ему всегда казалось, что их в нем совсем немного, а тут шли минуты за минутами, а их поток все не иссякал.
  Сейчас по прошествии времени он уже точно не вспомнит, как долго продолжалась эта слезная феерия, зато помнит, что выплакав горе, он частично успокоился. Но сейчас была другая ситуация; тогда жена умерла и больше уже не мучилась, а вот Наташе предстоит превратиться до конца жизни в инвалида. Базилевич представлял ее без ноги, и от этой воображаемой картины становилось жутко.
  Он вспомнил просьбу Полянцева подготовить Шумскую к предстоящей ампутации. И что он ей скажет? "Наташенька, дорогая, ты только не расстраивайся, но тебе скоро отрежут часть ноги. Понимаю, не самая приятная процедура, но люди живут и без конечностей; таких не так уж и мало. Например, на войне их теряют в больших масштабах. Поэтому согласись на операцию, зато она тебя спасет от смерти".
  Не трудно представить ее реакцию на подобное обращение Он все же немного изучил ее характер, она в лучшем случае пошлет его подальше, в худшем - ударит своей палкой. Конечно, в данных обстоятельствах это не самое главное, такое проявление ее нрава он вполне может стерпеть. Но для нее это будет удар, который она, возможно, просто не выдержит.
  Легко Полянцеву просить его о такой услуге, а вот какого ему, Базилевичу. Он даже не может представить, как начать такой разговор. Кажется, ему легче самому лечь на операционный стол. Но и не выполнить поручение тоже нельзя, иначе это обречет Наташу на смерть. И что ему делать в такой ситуации, он не представляет.
  Внезапно он услышал рядом с собой шаги. Поднял голову и к своему удивлению увидел Псурцева. Тот явно направлялся к нему.
  - Вы тут? - задал Псурцев очевидный вопрос.
  - Как видите. Вас это удивляет?
  - Вас ищет Наталья Владиленовна. Она удивлена, что вы не зашли к ней. Попросила, если увижу вас, передать, что она вас с нетерпением ждет. Это ее слова.
  - Спасибо, - поблагодарил Базилевич, продолжая все так же сидеть на скамье.
  - Вы не пойдете к ней? - удивился Псурцев.
  - Когда-нибудь обязательно пойду, - ответил Базилевич.
  Псурцев пристально посмотрел на него.
  - Что-то случилось?
  - Я был у Полянцева, узнавал, в чем причина ночного обморока. А он мне в ответ, что нужно удалять у нее стопу, а иначе каюк. Он попросил меня убедить ее согласиться на ампутацию.
  - Вот оно что, - протянул Псурцев. - Не предполагал, что все так далеко зашло. Думал, у нее еще есть время.
  - Есть, но мало.
  - И как собираетесь ее убеждать?
  - Не представляю. У меня нет аргументов. Может, они есть у вас? Вы же в свое время умели обрабатывать арестованных. Я сам едва не поддался вашему умению манипулировать фактами.
  - Не знал, не то бы удвоил усилия.
  - Был такой момент, но я его, к счастью, преодолел. Жалеете, что не знали?
  Псурцев слегка пожал плечами.
  - Что теперь вспоминать.
  - А ничего в жизни, дорогой Валентин Глебович, не забывается, и уж тем более, исчезает. Все сохраняется и только ждет своего часа. Хотя не всегда он наступает. Уверен, что сожалеете, что тогда не воспользовались моментом и не раскололи меня. Уж, сознайтесь.
  - Хорошо, действительно сожалею. Победа была бы полной. А мне очень хотелось вас тогда победить.
  - Не сомневаюсь, я это чувствовал. Отдаю вам должное, вы прилагали для этого массу усилий. Бывали минуты, когда я находился на грани капитуляции.
  Некоторое время Псурцев молчал.
  - Опять мы с вами соскользнули на эту тему. Тогда было другое время и другие обстоятельства. Вы не думаете, что я мог искренне заблуждаться?
  - И в чем вы так искренне заблуждались?- насмешливо поинтересовался Базилевич. - В том можно ли осудить на приличный срок невиновного? Вы прекрасно сознавали, что меня не за что судить. За мысли нигде не наказывают.
  - Тогда наказывали. Такая у нас была установка.
  - Установка на то, чтобы заглушить голос собственной совести. С таким аргументом никогда не соглашусь. Совесть это то, что соединяет нас с Всевышним. А вы сознательно перерезали эту пуповину. Вы так и не поняли, что именно в этом я вас обвиняю. А все остальное - это производные от данного обстоятельства. У таких преступлений нет сроков давности.
  - Я думал, вы сейчас больше озабочены судьбой вашей супруги, чем сведением счетов со мной, - сказал Псурцев.
  - Это правда, но тут вы мне ничем не поможете. Это не допросы вести, где главный аргумент - грубый напор, да ложь и обман. Тут нужно нечто совсем другое.
  - Я хочу попробовать, - вдруг решительно заявил Псурцев. - Вдвоем нам будет легче ее убедить. Известно, когда допрашивают двое, допрашиваемый сдается легче.
  - Вам видней. - Базилевич задумался. - Давайте попробуем, может, в самом деле, таким образом удастся добиться результата.
  
  92.
  Шумская встретила визит мужчин испуганным взглядом. Она переводила его с одного на другого визитера, но при этом молчала, словно не зная, что сказать.
  - Наташа, мы с Валентином Глебовичем хотим переговорить с тобой на очень важную тему.
  - Я уже тридцать лет не говорю на важные темы, Боря. Поэтому не стоит даже начинать, - отозвалась Шумская.
  - Наталья Владиленовна, вы должны нас выслушать, это в ваших интересах, - произнес Псурцев.
  - Позвольте, Валентин Глебович, мне самой решать, что в моих интересах, а что нет.
  - Мы хотим тебе помочь принять правильное решение, Наташа, - как можно мягче произнес Базилевич.
  - И что за решение?
   Базилевич ясно видел, как в глазах Шумской с каждым новым мгновением разрастается ужас. Он понимал, что она догадывается, о чем пойдет речь, но страшится того, что эту тему сейчас кто-то озвучит. Но другого выхода у них нет.
  - Это связано с вашей болезнью, - проговорил Псурцев.
  - Не желаю говорить о своей болезни, - как можно решительней постаралась произнести Шумская. - Запрещаю вам.
  - Наташа, к сожалению, это необходимо, - сказал Базилевич. - Выслушай нас.
  - Не хочу никого слушать. Перед вашим приходом я хотела поспать. А вы мне помешали. Так настоящие джентльмены не поступают.
  - Ты еще поспишь, у тебя весь день впереди. А сейчас позволь нам сказать, - продолжить уговаривать Базилевич.
  - Да что вы оба заладили одно и то же, - раздраженно произнесла бывшая актриса. - Я уже жалею, что вышла замуж за тебя, - посмотрела она Базилевича.
  - В данном случае это ничего бы не изменило, Наташа.
  - То, что может сказать жене муж, не может сказать посторонний ей человек.
  - Наталья Владиленовна, давайте прекратим эту словесную перепалку, - довольно грубо проговорил Псурцев. - Она вредит только вам. Вы должны принять неизбежное.
  Лицо Шумской превратилось в одно сплошное выражение возмущения.
  - Я никому ничего не должна. А уж вам, Валентин Глебович, тем более. Вы мне вообще никто, мы всего лишь вместе сидим за обеденным столом. Я не понимаю, что вы тут делаете в моей комнате. Я вас не приглашала.
  - Если я уйду, для вас это ничего не изменит, - возразил Псурцев.
  - Кислорода здесь будет больше, а мне его не хватает.
  Псурцев встал, чтобы выйти, но Базилевич схватил его за руку и усадил обратно.
  - Наташа, все равно эти слова кто-то произнесет, не мы так Полянцев.
  - Я вам не дам отрезать мне ногу! - вдруг выпалила Шумская. При этом из ее рта вырвались не только слова, но и какой-то странный свист.
  Но главное было произнесено, и Базилевич почувствовал некоторое облегчение. Он перевел взгляд на Псурцева и увидел, что и тот испытывает нечто сходное.
  - Наташа, если это не сделать, то последствия могут быть гораздо хуже, - сказал Базилевич.
  - Хуже этого быть ничего не может! Думаете, я не знаю, что вы оба ненавидите меня, вот и хотите превратить в калеку. Не выйдет! Я вам не зубам!
  - Мы хотим вас спасти, - возразил Псурцев.
  - Так не спасают, если хотите, то сохраните мне ногу.
  - Это не в наших силах. Этого не может сделать никто.
  Шумская вдруг вздрогнула, и Базилевич испугался, что она упадет в обморок. Но каким-то чудом этого не случилось.
  - Уйдите, я требую, чтобы вы ушли! - почти завопила она. - И больше ко мне не приближайтесь. Оба. Слышите, никогда!
  Мужчины переглянулись и безгласно приняли одинаковые решения. Они встали и направились к выходу.
  
  93.
  Некоторое время Шумская сидела неподвижно. Затем встала и, тяжело опираясь на палку, подошла к зеркалу. Опустилась на стул и посмотрела на свое отображение.
  Ей стало жутко, на нее смотрело не лицо, а страшная, изрешеченная каналами продольных и вертикальных морщин маска.
  В последнее время она старалась по возможности не смотреться в зеркало; то, что она в редких случаях видела, вызывало отвращение и отчаяние. Было время, когда все дружно называли ее красавицей, мужчины сходили с ума от желания овладеть ею, а женщины - от зависти. Теперь же от этого облика не сохранилось абсолютно ничего; причем, если еще недавно она находила у себя остатки былой красоты, то сейчас ясно видела, как и от них уже ничего не осталось.
  Теперь она видела исключительно абсолютно уродливое лицо старухи. Кроме бесчисленных следов увядания на нем ничего больше не сохранилось. И никакая косметика не в состоянии это исправить. Она, Шумская, только понапрасну тратить на нее время и силы.
  А теперь помимо лица, она может лишиться еще и ноги. Глаза Шумской скользнули вниз. Когда-то она гордилась своими ногами не меньше, чем лицом, они были стройными, притягивали к себе, как магнит железо, переполненные вожделением мужские взгляды. Чтобы их продемонстрировать, носила короткие платья и юбки. По этой причине крайне редко одевала брюки - это же кощунство прятать от людей такое изящество. И вот теперь безжалостный нож хирурга хочет оттяпать у нее часть этой красоты.
  Как она будет без ноги? Сейчас она еще способна, хотя и не без труда, ковылять по земле, преодолеть какое-то расстояние, а после операции лишится и такой возможности. Придется перемещаться на коляске. Здесь, в пансионате несколько человек передвигаются исключительно на таком транспорте. Эти люди вызывали у нее безмерную жалость и сочувствие. И вот теперь в самом ближайшем будущем она может стать одной из них. Такого ужаса не пожелаешь и врагу.
  Но если все так и случится, зачем дальше продолжать свое существование? Когда-то, очень давно знакомая актриса, которая была старшее ее лет на пятьдесят, сказала ей молоденькой девушке: быть инвалидом хуже, чем быть мертвой. Будучи молодой, цветущей и здоровой женщиной, она, Шумская, даже не обратила внимания на эту фразу, просто пропустила ее мимо ушей. К ней, посчитала она тогда, эти слова не имеют никакого отношения. Но вот что странно, они не забылись, а отложились в слоях памяти. И вот теперь примерно через полвека всплыли на поверхность сознания из каких-то его глубин.
  Вот если бы она умерла раньше, лет в пятьдесят или даже в шестьдесят, когда была еще привлекательной и здоровой, то сейчас бы не мучилась от немощи и болезней. Но тогда ей еще очень хотелось жить по полной программе, она ощущала себя молодой, и с некоторым удивлением думала о том, как же много ей уже лет. Она их совершенно не ощущала, а потому бездумно отмахивалась от них, как от докучливых насекомых. И вот теперь все ее года сразу навалились на нее по-настоящему неподъемной ношей. И как ее ей тащить?
  Шумская понимала, что напрасно обидела мужчин, они хотели ей добра. Но как она могла еще реагировать на их призывы, ведь они уговаривали ее стать инвалидом. До чего же страшна все-таки жизнь, когда молодость и красоту она превращает в старость и хвори, от которых невозможно избавиться. Бедная, бедная ее ноженька, которая любила так танцевать которую в порыве страсти жадно лобзали поклонники, которая без устали бегала по городам и весям и делала еще много чего. И вот теперь, чтобы выжить, она должна лишиться этой столь дорогой части тела.
  От этой мысли Шумская зарыдала. Срезы текли по морщинистым щекам, но она их не вытирала. За что ей такая напасть; если сравнить ее со многими другими, она и грешила не так уж и много. Нет, грешила немало, но при этом старалась по возможности не причинять никому зла. Да, бывало, что и причиняла, но она этого не хотела, так уж получалось само собой. Разве могла она отказываться от любви, мужского поклонения, от удовольствий, денег, ролей, ведь из всего этого набора и плелась узорчатая паутина ее жизни. Если бы ничего в ней этого не было, она бы умерла от пустоты и скуки. А так она жила насыщенно, интересно, почти не бывало дней, которые бы не приносили ей радость. Неужели именно за это безудержное наслаждение она и наказана?
  Шумская подумала, что надо бы спросить об этом у Бориса, он же все знает, все понимает, а значит, все объяснит. А с другой стороны, какая от этого польза, ногу же его слова не вылечат. Жизнь назад не прокрутишь, все, что в ней было, осталось навсегда, словно заноза, которую никак не удается вытащить из тела. Вот только, что ей делать с ногой, какое принять решение? В сложных ситуациях она всегда с кем-то советовалась: с мужьями, с любовниками, с подругами. А вот сейчас и некого спросить. Да, есть Боря ее новоявленный муж, он очень хороший и много знающий, да только, какая от этого польза. Ей известно, что он скажет. Произнести эти слова не трудно - не ему же отрежут ступню. Конечно, он в этом не виноват, и все равно она чувствует, как начинает его ненавидеть. Просто потому, что он останется с ногами, а она - нет.
  Внезапно Шумской овладела такая ярость, что она бросила палкой в зеркало. Оно раскололось, и осколки, словно проливной дождь, посыпались на пол. Шумская снова зарыдала, такой несчастной она себя еще не чувствовала ни разу. Ни когда ее бросал любовник, ни когда умер муж, ни когда она не получила роль, о которой мечтала. Ни даже когда узнала, что у нее не будет детей. Тогда она проплакала несколько дней. И все же то было совсем другое, тогда горе было сильным, но не столь всеохватным. Пусть останется бездетной, но сама она молода, здорова, полна сил, и жизнь ей принесет еще много радостей. А сейчас ей абсолютно ничего не светит, вокруг только мрак и безнадега - и более ничего.
  Шумская посмотрела на лежащие возле ее ног осколки. Надо попросить убрать их и заказать новое зеркало - все же совсем без него невозможно. И что-то надо решать с ногой, она же не совсем уж невежда и дура, понимает, что если не отрезать в ближайшее время часть целого, то рано или поздно придется отрезать все целиком. Иначе наступит конец. Впрочем, он в любом случае наступит.
  
  94.
  Полянцев уже собирался домой, как в кабинет вошла Лозутова. Ему сразу показалось, что она взволнована.
  - Лана, что-то случилось? - спросил он. - С нашими старичками все в порядке?
  - Жалоб не поступало.
  - Что же тогда?
  Она села на стул. Какое-то время молчала, затем подняла голову и посмотрела на врача.
  - Час назад звонила подруга из Америки. Завтра лекарство привезут в Москву.
  - Вот оно что. - Он тоже сел. - И что дальше?
  - Не знаю, я боюсь.
  - Еще недавно вроде не очень боялась, - заметил Полянцев.
  - Недавно, да, а сейчас стало страшно. Вдруг все же он не выдержит. Ведь по сути дела я буду его убийцей.
  - Откажись - и вся недолга. Мало что ли мужчин, которые сделают тебе ребенка. Только свистни, желающие станут в очередь.
  - Ты циник, Женя.
  - В чем тут цинизм, - пожал плечами Полянцев. - Все так и есть. И ты это прекрасно знаешь. Что тебе так приспичило зачать от старика?
  - Зачем ты так? Мы же говорили об этом, и ты все прекрасно знаешь.
  - Ты придумала для себя какой-то миф. А на самом деле, ничего не гарантировано. У многих гениев были самые обычные родители, а у самых обычных родителей - дети гении. Неужели ты не понимаешь, насколько это непредсказуемо?
  - Все я понимаю, я изучала генетику.
  - Тогда зачем так рисковать?
  - Все равно есть шансы. Когда я познакомилась с Борисом Аркадьевичем, то поняла, каким должен быть человек.
  - А мы что не люди?
  - Люди, но какие-то другие. Как будто из разных миров. Лучше ответь, твое лечение ему поможет?
  - Ты не хуже меня знаешь ответ - это неизвестно. Если хочешь себя успокоить, то...
  - Нет, - резко прервала его Лана, - самообман не поможет. - Она задумалась. - Завтра я него спрошу в последний раз.
  - Могу сейчас за него ответить, - вдруг усмехнулся Полянцев. - Он скажет, что все взвесил и принял решение.
  - Женя, а ведь будь на его месте ты, ты бы никогда так не поступил?
  - Разумеется, не поступил. Сама сказала только что - я из другого мира. А в нашем мире так себя не ведут.
  - Да, ты прав, - задумчиво пробормотала Лана, - мы не привыкли ничем жертвовать. А знаешь, однажды он мне сказал: жертвенность - это подъем человека на более высокую ступень. Он посвящает себя другим и тем самым обогащает Вселенную.
  Несколько секунд Полянцев молчал.
  - Скажу банальность, но мне хорошо на моей ступени. Слишком много надо сделать, чтобы подняться на следующую. Это не по мне. Да и обогащать Вселенную что-то не хочется. Уверен, она справится и без этого.
  - Не сомневаюсь. Скажи, еще что-то можно будет сделать, чтобы обезопасить его?
  Полянцев отрицательно покачал головой.
  - Ничего. Вернее, одно средство есть.
  - Что за средство? - В голосе молодой женщины зазвучала надежда.
  - Отказаться от задуманного. И никакой опасности.
  - Я услышала тебя.
  - Подожди. Перед тем, как приступить к зачатию, пригласи меня, я его осмотрю.
  - Хорошо. Пойду домой.
  - Может, провожу?
  - Нет, спасибо, мне надо побыть одной. - Она секунду задумчиво помолчала. - Или с кем-то еще, но точно не с тобой.
  Полянцев вдруг ощутил такую сильную злость, что едва не кинулся с кулаками на Лану. Но в последнее мгновение сдержал себя. Она считает его ничтожеством, который в подметке не годится ее великому Базилевичу. Он поймал себя на том, что если с этим умником что-то случится, он не будет сильно расстроен.
  Полянцев опустил голову, чтобы Лана не заметила его чувств. Но когда он поднял ее, медсестры уже не было в кабинете, она вышла из него так тихо, что он и не услышал.
  
  95.
  Вечером Базилевич зашел к жене. Она лежала в кровати и безучастно смотрела в потолок. При виде его она едва заметно улыбнулась.
  - Спасибо, что зашел. Я ждала тебя, Боренька. Садись рядом.
  Он сел рядом на стул.
  - Как себя чувствуешь?
  - Ни хуже, ни лучше, в общем, как обычно. - Шумская на мгновение замолчала. - У меня к тебе большая просьба.
  - Слушаю тебя. Сделаю, что могу.
  - Ты обещал мне перед сном рассказывать разные истории.
  - Готов это сделать, - пообещал Базилевич.
  - Я хочу услышать сейчас рассказ про то, как какой-нибудь человек избрал смерть с помощью эвтаназии. Очень прошу тебя.
  Просьба удивила и обеспокоила его, от нее ничего подобного он не ожидал. Базилевич понимал, что она прозвучала не случайно, тут скрывается пласт каких-то ее размышлений и чувств.
  - Раз ты просишь... Вот только не знаю, о ком тебе рассказать.
  - Подумай, ты же все знаешь.
  - Никто не знает всего, возможно, даже Бог. Но сегодня это не наша тема. И все же, о ком же рассказать, - задумался он. - Если не возражаешь, то о Фрейде.
  - Это тот, кто говорил, что в жизни нет ничего важнее секса? Я ничего не перепутала?
  - Он говорил несколько иначе, но в целом ты права.
  - Кстати, я с ним полностью согласна. Ну, почти согласна, - уточнила Шумская. - Он ушел из жизни по собственной воле, не дожидаясь, когда природа поможет ему?
   - Да, это было его волевое и тщательно продуманное решение.
  - Расскажи, для меня это важно.
   Базилевич внимательно посмотрел на нее, но не стал ни о чем спрашивать. Он чувствовал, что сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы выпытывать у нее, чем заняты ее мысли.
  - Хорошо, но это будет не самый короткий рассказ.
  - Боря, я давно уже никуда не спешу.
  - Хорошо, тогда слушай. Фрейд болел очень долго, первые симптомы болезни появились за 16 лет до его кончины. Он обнаружил на верхней челюсти опухолевидное образование, распространяющееся на нёбо. К несчастью для него, как позже выяснилось, оно оказалось злокачественным. Но пока Фрейд и его врачи не представляли, как оно осложнит всю его дальнейшую жизнь. Он был прооперирован. При этом операция оказалась сложной, сопровождалась обильным кровотечением. Исследование удаленной опухоли показало, что это рак, но пациенту об этом тогда не сообщили.
  Не стану тебя утомлять рассказом о всех перипетиях его заболевания, они были весьма многочислены и доставляли больному сильные мучения. В общем, скоро пришлось проводить операцию повторно, после чего Фрейд в течение нескольких дней не мог говорить, а его кормили через зонд. Правая щека оставалась парализованной, а на ночь ему делали инъекцию морфия, а в середине ночи сестра повторяла укол. Но, увы, эти и другие меры замедлили, но не устраняли развитие раковой опухоли, и вскоре врачи ее снова обнаружили.
  Для отделения рта от носовой полости пришлось изготовить протез, который причинял большие неудобства. Но без него было уже невозможно. Более того, здоровье Фрейда окрепло, но выздоровление так и не случилось, приходилось постоянно лечиться. В том числе, во избежание рубцевания тканей протез изо рта вынимался только для гигиенических процедур. Это доставляло больному новые порции мучений.
  Но настоящие страдания Фрейда только еще поджидали. Он так и не избавился от тяги к курению, а это приводило к появлению очередных злокачественных новообразований.
  В какой-то момент в семье Фрейдов появился некий доктор Макс Шур, который сыграет в этой истории важную роль. Он ежедневно наблюдал за своим пациентом, сопровождал его на прием к другим врачам. Хотя Фрейд был на сорок один год старше Шура, но считается, что между ними установилась дружба. Летом 1938 года Фрейд перенес самую из всех, что были до сих пор, тяжелую операцию; на какое-то время он потерял возможность работать. Но ничего уже радикально не помогало, опухоль была признана в дальнейшем неоперабельной, а лицо больного покрывали многочисленные рубцы от разрезов.
  Те, кто тогда общался с ученым, отмечают, что он при всей мучительности своего состояния не проявлял ни малейшего раздражения или гнева. Он четко сознавал, что с ним происходит, и чем это все закончится.
  Но однажды - это случилось в 1939 году, Фрейд потребовал у Шура дать ему обещание, что если он попросит, тот поможет ему умереть. Шур пообещал. Наступил последний этап этой печальной истории.
  Базилевич замолчал и взглянул на Шумскую. И увидел, что она внимательно его слушает.
  - Что же дальше? Рассказывай, - нетерпеливо попросила она.
  - Его врач, тот самый Макс Шур оставил воспоминания о последних днях жизни Фрейда. Там приводятся разные детали, но меня поразила больше всего одна - в эти заключительные дни своей жизни он тщательно выбирал книги для чтения. И за день до смерти стал читать роман Бальзака "Шагреневую кожу".
  - Это правда, ты ничего не перепутал? - совершенно неожиданно почти радостно воскликнула Шумская.
  - Я хорошо это помню. А почему у тебя этот факт вызвал такую реакцию?
  - Я же играла в спектакле по этому роману. Это было безумно давно, почти шестьдесят лет назад, но я все прекрасно помню, как будто это случилось вчера. Ну, может, позавчера. Наверное, потому что это была моя первая большая роль в театре. Я была Полиной, возлюбленной Рафаэля. На премьере мне долго аплодировали, я выходила дважды на поклон. Ясно вижу, как все это происходило, как стояла счастливая на сцене. Мне тогда казалось, что я полностью покорила зал и теперь моя карьера пойдет очень успешно. - На глазах Шумской появились слезы.
  - Наташа, может, на этом сегодня хватит? - предложил Базилевич.
  - Нет, нет, давай продолжать. А как ты думаешь, почему он выбрал именно этот роман? Я, кстати, его так и не прочитала.
  - Но ты же играла в пьесе, - удивился Базилевич.
  - Для этого совсем не обязательно читать художественное произведение. Я прекрасно справилась и без этого. Так, почему?
  - Сложно однозначно объяснить, я не могу проникнуть в тогдашние мысли Фрейда.
  - Попробуй, очень прошу. Ты же можешь все.
  Базилевич задумался.
  - Наверное, Фрейд, как и главный герой романа, ощущал, как сокращается шагреневая кожа его жизни. А, возможно, не исключал, что, как и Рафаэль, совершил сделку с дьяволом. Ведь Фрейд перевернул мировоззрение землян, заставил их узреть в себе то, что они на протяжении многих веков не хотели в себе замечать. Фрейд открыл человечеству его подлинную природу, и далеко не всем это открытие пришлось по душе - уж слишком неприлично грешной она оказалась. А, может быть, имелись и другие причины. Кто знает.
  - Да, ты прав, это не дано знать никому, - согласилась Шумская. - Чем же все кончилось?
  - На следующий день после чтения романа, Фрейд поймал Шура за руку и напомнил ему об его обещании помочь ему уйти из жизни, когда мучения окажутся непереносимыми. Этот момент настал. Шур согласился его выполнить. Но прежде он известил дочь Фрейда Анну. Затем ввел ему огромную дозу морфия, а через двенадцать часов повторил укол. В три часа ночи Фрейда не стало.
  Прошло ни меньше пяти минут, а Шумская все так же почти неподвижно лежала, не произнося ни слова. Базилевич тоже молчал.
  - Спасибо, очень интересный рассказ, - вдруг произнесла она. - Я не пропустила ни слова.
  - Это все, что ты хочешь сказать? - осторожно поинтересовался Базилевич.
  - А что хочешь от меня услышать?
  - Не знаю. Например, что ты думаешь об этой истории?
  - Я даже не представляла, каким он был мужественным человеком. Завидую ему. Он сам выбрал момент смерти. Меня это очень впечатлило.
  - Ты права, для этого надо иметь большое мужество. Он поступил, как настоящий мужчина. Я убежден, что человек должен сам определять момент своего ухода. Конечно, если есть такая возможность.
  - А как же религия, она же против самоубийства?
  - Почему мы должны следовать ее наставлениям. Это всего лишь только одно из существующих мнений. По крайней мере, оно для меня не авторитет.
  - Наверное, я тоже так думаю. Хотя еще точно не знаю. Я часто не могу понять, как же я на самом деле думаю.
  Базилевич хотел спросить, что она решила на счет операции, но не решился. Интуиция подсказывала ему, что в данный момент этот вопрос неуместен.
  - Ты не знаешь, что у меня одно время был свой духовник, - вдруг огорошила она его.
  - А зачем тебе понадобился духовник? Что-то я не замечал, что ты религиозна.
  Шумская потупилась, она сидела, опустив голову, и молчала.
   - Я тогда совершила плохой поступок по отношению к одному мужчине. Может, я тебе когда-нибудь расскажу, что я натворила, а может, нет. Но я чувствовала большую вину и раскаяние. И не знала, как унять эти чувства. Вот и решила прийти в церковь. Он был очень строгим батюшкой, без конца упрекал меня в во всевозможных прегрешениях, в грешных мыслях, требовал покаяния, чтобы я как можно больше постилась. Даже предлагал уйти в монастырь.
  - Ты в монастырь? - изумился Базилевич.
  - Он говорил, что, только приняв постриг, я очищусь перед Господом. И я серьезно раздумывала об этом.
  - Что же тебя остановило?
  - В какой-то момент мне показалось, что постриг и смерть - это почти одно и то же. Только монахиня - это живой труп, что даже хуже.
  - Как же ты ушла от этого Савонаролы?
  - А кто такой этот Савонарола?
  - Один флорентийский монах, очень суровый, почти как твой духовник. Среди прочих его достоинств - рьяно ненавидел искусство.
  - Отец Варфоломей тоже его ненавидел, полагал большим грешным делом. Всех артистов и особенно артисток считал продажными женщинами. Пугал меня, что я попаду в ад.
  - Как же ты от него избавилась?
  - Самым простым образом, мне все это жутко надоело, я перестала посещать церковь. Он пытался меня вернуть, сам приходил, посылал прихожанок, но я в никакую.
  - И правильно поступила.
  - Для меня очень важно, что ты одобряешь тот мой поступок. Я тогда не была уверенна, что поступаю правильно. Но уж больно он меня изводил своими проклятиями. - Шумская на миг прикрыла глаза. - Я что-то устала, иди Борюшка к себе. А я буду думать о твоем рассказе.
  
  96.
  Утром Лана пришла Базилевичу с обычным обходом. Измерила пульс, давление. Затем положила манометр в сумочку и посмотрела на пациента.
  - Лана, хотите мне что-то сообщить? - спросил Базилевич.
  - Да, - после короткой заминки подтвердила она. - Сегодня должны доставить препарат.
  Теперь недолго молчал Базилевич.
  - Тем лучше, а то, мало ли как я буду себя чувствовать через какое-то время. А сейчас вроде бы и ничего.
  - У вас все в норме, даже давление стабилизировалось. Я договорилась с Евгением Викторовичем, перед самым этим, - она запнулась, - он вас осмотрит. И если все в порядке, даст разрешение.
  - Вот что значит заниматься сексом в преклонном возрасте, исключительно под наблюдением врача. Надеюсь, во время самого действия он не останется?
  - Ни за что! - заверила Лана.
  - Впрочем, если для пользы дела, и с этим можно смириться.
  - Я не смогу.
  - Предел допустимого постоянно отодвигается. Часто человеку кажется, что он этого никогда не сможет сделать, а через какое-то время это дело становится самым обыденным для него.
   - Наверное, вы правы. Но сейчас не смогу. Пусть Женя будет где-нибудь поблизости, но не в комнате. Это в ваших интересах.
  Базилевич вдруг рассмеялся.
  - Я сказала что-то смешное? - подозрительно взглянула на него Лана.
  - Вы все правильно говорите, просто я представил, что если бы такой разговор состоялся у нас с женой во время брачной ночи, мы бы оба решили, что немного спятили. Кстати, это у нас с ней был первый секс.
  - Такое редко случается.
  - Мы могли и раньше, но что-то нас останавливало.
  - Интересно, что?
  - Вы удивитесь, но в нас жило ощущение необходимости хранить целомудрие. Мы оба чувствовали, что до брака - это не правильно.
  Лана задумалась.
  - А знаете, у меня тоже возникало что-то подобное, только очень слабо. Но я быстро на это забила. А почему?
  - Почему возникает такое чувство? Кстати, я думал об этом. С моей точки зрения так действует закон Вселенной, он против случайных связей, они разрушительны, так как приводят к энтропии, то есть рассеивание энергии, бесполезной ее утратой. А задача мировоздания в том, чтобы постоянно возникала новая любовь, а она, наоборот, приводит к концентрации энергии, что ведет к трансформации любящих. А без нее человек деградирует, хотя обычно этого и не замечает.
  - Никогда об этом не думала.
  - К сожалению, человек почти ни о чем не думает из того, о чем надо обязательно думать. Зато много думает о том, о чем лучше бы вообще не думать.
  - Почему так происходит?
  - А так легче, эти мысли сами приходят, без всяких наших усилий. А чтобы размышлять о законах мироздания, о том, как следует поступать для их соблюдения, надо проводить с собой большую работу. Они очень скрыты и действуют незримо. Но это никак не влияет на то, что они управляют нами. А желающих их постигать встречаются крайне редко.
  Лана встала.
  - Вот поэтому я и хочу иметь ребенка именно от вас. Я сообщу по поводу лекарства. А пока надо идти к другим.
  
  97.
  Полянцев смотрел на Петрова и думал о том, что этот человек умрет совсем скоро. Это было очевидно даже без осмотра и анализов, настолько сильно он изменился за последние недели. Похудел, кожа окрасилась в какой-то желтоватый оттенок, стала еще более дряблой, а глаза были настолько тусклые, что казалось, что свет из них исчез навсегда.
  Впрочем, и анализы подтверждали неблагоприятный прогноз. Они свидетельствовали о выработке липазы, а это плохой признак. При этом, что отчасти удивляло врача то, больной не утратил пока способность к передвижению, это означало, что у него еще сохраняются силы. И, возможно, они позволят ему прожить несколько дольше, чем говорят исследования.
  Обычно Полянцев довольно спокойно, если не безразлично относился к судьбам своих пациентов. Медицина и смерть неразделимы, хотя они беспрерывно борются между собой, но изначально известно, кто выйдет победителем в этом поединке. А потому надо спокойно относиться к такому исходу; его можно отсрочить, отложить, облегчить, но не избежать. А коли так, какой смысл расстраиваться.
  Но неожиданно для него самого ему вдруг стало жаль этого старичка. Он был таким жалким, растерянным, в нем было что-то бесконечно хрупкое и беззащитное. Некоторые люди ведут себя мужественно на пороге смерти, но Полянцев знал, как сильно боится ее Петров. Пожалуй, кроме страха в нем больше ничего и не осталось. Хотя с другой стороны, а было ли что-то еще? Он немного представлял, каким тот был человеком, как складывалась его жизнь. Есть люди, которые рождаются уже мертвыми, такими они и живут, а значит, когда умирают, то в каком-то смысле меняется для них крайне мало. Просто из одного физического состояния они переходят в другое при сохранении прежней сущности. Их физиологические функции прекращают функционировать и по сути дела ничего более не происходит. Но почему тогда ему сейчас почти до слез жалко этого человека, хотя даже не понятно, в чем тут причина. То ли накатилась на него, Полянцева, сентиментальная волна, то ли что-то еще?
  Внезапно в поток мыслей Полянцева ворвался встревоженный голос Петрова.
  - Евгений Викторович, все так плохо?
  Полянцев посмотрел на Петрова, его лицо перекосил сильнейший страх. Врач понял, что своим поведением выдал себя; углубившись в свои мысли, потерял на время контроль над собой. И тот, возможно, шестым чувством, догадался, что дела его плохи.
  - Только не надо меня обманывать, - пробормотал Петров, опустив голову к полу. Он явно старался не смотреть на врача.
  - К сожалению, Николай Петрович, улучшений пока нет, - попытался хоть как-то смягчить приговор Полянцев.
  - Не думайте, что я уж совсем ничего не понимаю. Если нет улучшений, значит, есть ухудшения. Я прав?
  Несколько секунд Полянцев колебался с ответом.
  - В общем, вы правы, - промямлил он. - Динамика отрицательная.
  Петров вздрогнул, поменял позу на стуле - теперь он сидел крайне неудобно, но казалось, не обращал на это внимания. Скорее всего, так оно и было, ему было не до таких мелочей.
  - Сколько мне осталось? - вдруг прошептал он.
  - Так вопрос не стоит, могу сказать, что не скоро... Но вы сами понимаете однажды это все равно случится. Наше с вами лечение залог того, что ваша жизнь продлевается. Так что нет никакого основания впадать в пессимизм.
  - Но вы сами только что сказали об отрицательной динамике.
  Полянцев понял, что Петров поймал его на противоречии. И вряд ли теперь поверит, чтобы он ни сказал.
  - Сегодня отрицательная динамика, под влиянием лечения завтра будет положительная. Обычное дело.
  Петров взглянул на доктора и как-то порывисто кивнул головой.
  - Я хочу уйти, - сказал он.
  - Конечно, Николай Петрович, мы с вами на сегодня все завершили. Идите в свою комнату и полежите, вам надо больше отдыхать.
  Петров встал, сгорбившись, вышел. Полянцев проводил его взглядом. Этого человека совсем скоро не будет на земле, неумолимая смерть его вычеркнут из списка живых. Но при этом он, Полянцев, уже ничего не чувствует. Минутная сентиментальная слабость бесследно прошла. Да и о чем, если рассудить жалеть. Если Петрова не станет, абсолютно ничего в мире не изменится. Точнее, все же изменится, в их пансионате освободится одна комната. Ее займет другой обитатель, скорее всего, тоже очень больной. И начнет свой путь к смертному одру.
  Как-то даже становится скучно, уж больно все повторяется, даже во многих мелких деталях. И какая разница кто он: Петров, Сидоров, Арутюнян, у всех одна дорога, с которой ни свернуть, ни повернуть назад.
  Петров в свою комнату не пошел, он вышел их корпуса в парк. Он с трудом передвигал ногами, но не потому, что не было сил идти, а потому, что ощущал внутри такую огромную тяжесть, что почти не мог ее нести. Он вдруг ясно осознал, насколько он один. Вокруг никого. Все только ждут его смерти. А этот врач - первый из них. Он же, Петров, понимает, что его не лечат, только колют обезболивающие препараты при приступах. А больше ничего. Раньше давали какие-то таблетки, сейчас и их нет. Не сложно объяснить, почему: какой смысл тратить лекарства на безнадежного больного.
  Петрову захотелось поделиться с кем-нибудь своими переживаниями; это хоть немного облегчит душу. Так трудно носить всю эту невыносимую тяжесть только в себе. Сначала он подумал о Базилевиче, но почувствовал, что общаться с ним не хочет. Опять начнет умничать, изрекать мудрые мысли, которых у него нескончаемая кладовая. И откуда только он их берет. Но вот что ему, Петрову, до них, что они есть, что их нет, ни малейшей разницы, они же его не спасут.
  И уж тем более не с Псурцевым, этим высокомерным человеком, который смотрит на него, как на пустое место. Может, Псурцев думает, что он, Петров, этого не замечает, а он все прекрасно видит.
  Если с кем он хочет сейчас поговорить, то с Шумской. Она к нему тоже относится с прохладцей, но, по крайней мере, без высокомерия, что уже хорошо.
  Петров остановился, развернулся и зашагал обратно.
  Шумская удивилась его появлению. Она сидела за столом и рассматривала какие-то фотографии.
  - Я вам не помешаю, Наталья Владиленовна?
  Бывшая актриса задумчиво взглянула на него.
  - Рассматривала свое прошлое. Мой вам совет, Николай Петрович никогда этого не делайте, только расстроитесь.
  - Я о нем даже не вспоминаю.
  - Почему? - удивилась Шумская.
  - Уже не до того. Я скоро уйду.
  - Конечно, уйдете, поговорим и уйдете.
  - Совсем уйду.
  Шумская отодвинула от себя фотокарточки.
  - О чем это вы, Николай Петрович?
  - Я был у нашего врача, он даже не желает меня лечить, потому что знает, что бесполезно.
  - Ну, зачем вы так. Вам еще жить и жить.
  - Нет, Наталья Владиленовна, для меня все кончилось. Я это даже чувствую, что-то внутри меня уже не так, как раньше. Такое случается перед смертью.
  Шумская молчала и смотрела перед собой.
  - А знаете, это может быть даже и хорошо, - вдруг каким-то странным голосом проговорила она.
  - Что хорошо? - опешил Петров.
  - Что вы скоро умрете.
  От ее прямоты Петрова перекосило. Таких слов от нее он никак не ожидал. Он пришел к этой женщине за утешением, а не за тем, чтобы она подтвердила бы его худшие опасения.
  - Вы желаете мне смерти, - пробормотал он.
  - Да, но не в том смысле.
  - А в каком? Я ничего не могу понять.
  - Я тоже скоро умру. Или останусь без ноги. А для меня это одно и то же. В одном спектакле моя героиня произносила реплику: "Если умирать с кем-нибудь, это не так страшно". Почему бы нам вами не умереть вместе?
  - Это как? - растерянно пробормотал Петров.
  - Еще не знаю. У меня, как вы понимаете, не было такого опыта. Но всегда можно что-то придумать.
  - Не знаю, что вам и сказать.
  - А что тут скажешь, соглашайтесь. Зачем вам жить в состоянии ужасного ожидания, терпеть эту нестерпимую боль. Нужно только решиться.
  - Я помню, мы однажды говорили об этом. Но я не воспринимал это всерьез.
  - А вы воспримите. У вас же есть еще время подумать? - вопросительно посмотрела она на своего гостя.
  - Наверное, есть, - не уверенно ответил Петров.
  - Только недолго. Скажите, Николай Петрович, а вам есть, что терять?
  - Да, в общем, нечего, - пожал плечами Петров.
  - И мне нечего.
  - Но вы совсем недавно вышли замуж, теперь у вас есть муж.
  - Борису только одна морока со мной. Я же могу скоро стать инвалидом. Вы бы хотели иметь жену инвалида, если сами на ладан дышите?
  - Думаю, что нет, Наталья Владиленовна.
  - Вот и он не хочет, хотя и не говорит. Да и не скажет. Такой уж он человек. Идите, Николай Петрович, и подумайте над моими словами. Хотите вызову санитара, он вам поможет дойти.
  - Доберусь как-нибудь сам, тут близко. - Петров посмотрел на Шумскую, хотел что-то сказать, но не сказал.
  
  98.
  Весь день Шумская избегала встреч с Базилевичем. Несколько раз он стучался, но она неизменно отвечала, что отдыхает и просит ее не беспокоить.
  Базилевич не понимал, что происходит, а потому испытывал одновременно и беспокойство, и некоторое раздражение. Если она плохо себя чувствует, а потому не может с ним видеться, так бы и сказала. Он понимает, что в ее ситуации ею вполне может овладеть такое настроение. Он сам, когда ему нездоровится, ведет себя сходным образом. И жена, затем сын неоднократно упрекали его в том, что он закрывается от всех и никого к себе не подпускает.
  Совершив третью попытку пообщаться с супругой, Базилевич решил, что теперь инициатива за ней, а он больше не станет ничего с этой целью предпринимать. Характер у нее не простой, капризный, противоречивый, и у него уже иногда не хватает физических сил реагировать на все ее эскапады. Тем более, у него самого предстоят важные события, возможно, самые важные на этом этапе жизни. Он хотел, в том числе обсудить их с Натальей, но раз она от него закрылась, то значит, не судьба. Он понимает, как ей нелегко, решиться на ампутацию части ноги - это не менее ответственный шаг, чем тот, который намерен совершить он. Так что, не исключено, что каждому целесообразно побыть в одиночестве.
  В своей комнате Базилевич сел перед зеркалом и стал разглядывать себя. Он знал, что его всегда считали привлекательным мужчиной; женщины, если не заглядывались на него, то уж точно посматривали с интересом. Будь у него другой характер и принципы, он мог иметь много любовниц, а не имел ни одну. И нисколько о том не жалел. Жить праведно, возможно, и сложней, чем грешно, зато испытываешь удовлетворение от себя самого, не возникает разлада с совестью. А для него это всегда имело большое значение. Даже сейчас, когда все осталось в прошлом, он ощущает, как давит накопленная тяжесть от совершенных грехов. У него, как и у всех, они тоже были, но возникали в результате непреодолимых обстоятельств. Точнее, когда не хватало мужества или сил, чтобы противостоять им. Особенно часто это случалось на зоне, да и потом во время академической карьеры подчас приходилось идти на компромиссы, которые будь он принципиальней, можно было бы избежать. И хотя понимал, что ведет себя не правильно, не всегда хватало мужества для сопротивления.
  К счастью, таких случаев было совсем немного, но Базилевич всегда очень ясно понимал, что количество тут не имеет ни малейшего значения. Даже если это случилось всего один раз, это уже несмываемое пятно на душе, ухудшение его репутации перед высшими силами.
  Базилевич продолжал смотреть на себя в зеркало. Давно он так долго и пристально не вглядывался в свое отображение. Любопытно, что способен человек узреть, глядя на него? Большинство видят только свой внешний контур, да больше их ничего и не интересует. Этого вполне достаточно для них.
  А если взглянуть на себя с этой точки зрения. Он приблизил свое лицо к стеклу. И увидев самого настоящего старика, - внезапно вздрогнул. Почему-то для человека встреча со своей старостью становится почти всегда неожиданностью. Ему все кажется, что пусть он выглядит хотя и не молодо, но и не старо, а как-то средне. И это до некоторой степени примиряет его с возрастом. Но однажды пелена исчезает, и он видит то, что есть на самом деле. И это становится внутренним обрушением, что-то кардинально надрывается в душе, какие-то в ней струны перестают звучать. Охватывает безнадежность, глубокое понимание того, что все уже завершено. Ну, а то, что осталось, уже по большому счету не имеет никакого значения. Возникает желание покончить с опостылевшей жизнью, но одновременно ее инерция еще держит, вцепляется своими клещами в то, что еще не истлело, сохранило пусть ослабленные но все же жизненные функции.
  "Старость связана с множеством слабостей, она так беспомощна, что легко может вызвать презрение" - внезапно вспомнилось ему мудрое высказывание Монтеня. Только не это. Вряд ли Наташа знает эту цитату, она вряд ли слышала о самом французе, но подсознательно из всех имеющихся у нее сил борется с тем, что способно вызвать у окружающих именно это чувство. Даже если рядом никого нет, она все равно делает все, на что способна, чтобы не выглядеть беспомощной. Для нее такой взгляд на себя хуже смертного приговора. Странно, что он понял это только сейчас. И, как супруг, просто обязан поддержать ее в этом стремлении. А он вместо этого обижается, раздражается на нее. Какая же она умная, а вот он глупый. Внутри Наташе таится мудрость женщины, а в внутри него - глупость и самонадеянность мужчины. Так рассудила природа, потому что первые обеспечивают бесконечную преемственность жизни, а другие пытаются наполнить ее содержанием, преимущественно бездарным и бессмысленным, а часто и разрушительным. И он должен преклонить колени перед своей супругой, даже несмотря на ее бездетность. Это не ее вина, это ее беда.
  Неожиданно Базилевич почувствовал внутри себя некоторое облегчение. Ему удалось найти некий родник мысли, который снова примирил его с мирозданием. А для него это всегда было важно; он воскрешал, когда его находил, и приходил в отчаяние, когда терял. Так уж он странно устроен; математика, которой он занимался почти всю сознательную жизнь, требовала от него именно такого подхода.
  Шумская позвонила незадолго до ужина и попросила зайти к ней. Она лежала. В последнее время он все чаще видел ее именно в таком положении, и это отнюдь не вызывало в нем радость.
  - Прости, Боречка, что не общалась с тобой. Мне нужно было кое-что обдумать, - сказала она.
   Это его немного удивило, он знал, что думать она не слишком любила. Должно произойти нечто чрезвычайное, чтобы Наталья погрузилась бы в размышления.
  - Что-то случилось? - спросил он.
  - У меня был Николай Петрович. Он уверен, что для него наступают последние дни. Как думаешь, он прав?
  - Петров тяжело болен, так что вполне возможно. Но причем тут ты? И почему он пришел именно к тебе?
  - Может, потому, что мы в схожей ситуации.
  - Ты не умираешь! - возмущенно проговорил Базилевич. - У тебя есть все возможности прожить еще много лет.
  - Без ноги?
  - Ты все равно почти не ходишь, так что потеря ноги не так уж велика. Жизнь важней. Очень тебя прошу, поразмышляй над этой дилеммой.
  Шумская взглянула на него и как-то неопределенно кивнула головой.
  - Не сердись, я обязательно подумаю, но не сейчас. Я позвала тебя не за этим.
  - Зачем же тогда?
  - Я долго думала и решила, что у меня не должно быть от тебя секретов. Я их хранила много лет, но теперь решила, что должна их рассказать.
  - Наташа, но это совсем не обязательно. Пусть секреты так и останутся секретами.
  - Я уже все решила. Тем более, их немного, всего два.
  - Раз ты настаиваешь, то говори.
  - Спасибо, я знала, что ты поступишь правильно. Мой первый секрет в том, что моя настоящая фамилия не Шумская, и отечество не Владиленовна.
  - А как?
  - Кузьмина, а отца звали Василием. Так что я Васильевна. Но моя фамилия и отчество мне всегда казались неблагозвучными, вот я их и сменила. Шумский был первым моим мужчиной, он, кстати, и лишил меня невинности. В память о нем и об этом важном событии я и взяла его фамилию. А отчество мне просто понравилось. Сначала новые фамилии и отчества были моими сценическими псевдонимами, а затем мне удалось вписать их в паспорт.
  - И это весь твой секрет, - удивился Базилевич. - Очень многие люди искусства сменила свои родовые фамилии на псевдонимы. Не вижу ничего в том страшного.
  - Я понимаю, я просто хотела, чтобы ты знал, как меня зовут на самом деле и то, что я стеснялась своей настоящей фамилии и своего настоящего отчества.
  - Хорошо, отныне знаю, но это никак не изменило мое отношение к тебе.
  - Сейчас, возможно, изменит, - вдруг как-то мрачно произнесла Шумская. - Я работала на КГБ.
  - Ты? - изумился Базилевич. - Как это произошло?
  - Хочешь знать?
  - Ты сама призналась. Давай уж говори все.
  - Я тогда служила в театре, была на вторых ролях. И страшно переживала и злилась по этой причине. И никаких способов что-то изменить не видела. Я до сих пор не знаю, как они узнали о моих переживаниях, кто-то видимо сообщил. И однажды со мной познакомился очень приятный, обходительный молодой человек. Пригласил меня на свидание, и в тот же вечер овладел.
  - Быстро, - заметил Базилевич.
  - Я не могла ему отказать. Ты же знаешь, если мне мужчина нравился, я никогда не откладывала с ним секс. Но тут был один нюанс; я недавно вышла замуж за первого своего мужа. И мне не хотелось, чтобы он узнал о моей измене. На этом они и сыграли. На втором свидании мой любовник привел меня в какую-то квартиру. Позже я поняла, что она конспиративная. Мы снова занимались любовью. А потом, когда я пребывала в сладкой полудреме, он начал меня вербовать. Он потребовал, чтобы я стала работать на комитет, иначе моему благоверному все станет известно. До сих пор помню, что он применил именно это слово - "благоверный".
  - А что ты?
  - Я, разумеется, стала плакать, стала умолять ничего не сообщать мужу, а меня не вербовать. Но он больше не был со мной нежен, сказал либо одно, либо другое. Скажи, что мне было делать?
  - Главное, что ты сделала. Ты согласилась?
  Шумская кивнула головой.
  - В чем же заключалась твоя деятельность? - спросил Базилевич.
  - Их интересовали настроения в творческой среде. О них я и должна была сообщать.
  - Ты и сообщала.
  - А я могла поступать иначе?
  - Что же они тебе пообещали?
  - Помочь в моей артистической карьере.
  - Помогли?
  - Да. По крайней мере, получила главную роль в новой премьере.
  - Приятно иметь дело с обязательными людьми, - иронично произнес Базилевич. - И как ты это назначение отрабатывала?
  - От меня требовали еженедельных отчетов, я вынуждена была их писать. Но я старалась никому не причинять неприятности, отзывалась обо всех лояльно. Мною даже были недовольны, там считали, что я необъективна к этим людям, требовали на них компромата.
  - Так оно и было?
  - Да. Но один раз я совершила плохой поступок. У нас была прима, которую я даже с их помощью не могла отодвинуть. Она была, в самом деле, очень талантливая. Почти все лучшие роли доставались ей. И еще, почему-то она невзлюбила меня и откровенно третировала. До сих пор не понимаю, в чем причина?
  - Что же ты сделала с ней?
  - У нее был острый язык, часто не стеснялась говорить, что думала. На одном банкете в честь очередной премьере, она, изрядно выпив, что-то нелестное сказал в адрес власти. Всего несколько слов. Но я решила воспользоваться ими и настрочила донос. Меня за него даже премировали.
  - И что случилось дальше?
  - Внешне - ничего. Слава богу, ее не арестовали. Но в течение года под разными предлогами вывели из всех спектаклей и новых ролей больше не предлагали. А часть ее ролей получила я.
  - Что произошло потом?
  - Примерно через год она поняла, что в нашем театре ей ничего не светит, уволилась и уехала. Куда, не знаю. Больше я о ней ничего не слышала и никогда не видела. Я понимаю, что поступила подло. Это мой второй большой секрет. Теперь тебе известно обо мне почти все.
  - И больше подобных плохих поступков ты не совершала?
  - Нет, разве только по мелочи. Но о них говорить не стоит, да и многое забылось.
  - Ты еще говорила про какого-то мужчину.
  - Да, но это никак не связано с КГБ. Поэтому я пока промолочу. Надо решиться, чтобы тебе рассказать об этом.
  - И все же зачем ты мне это рассказала?
  - Я подумала, что неправильно скрывать от тебя такие факты.
  - От других мужей же скрывала.
  - Скрывала, - подтвердила Шумская. - Но тогда я собиралась жить, а сейчас - умереть.
  - Ты опять за свое, - недовольно протянул Базилевич.
  - Все другие темы ушли, Боря. Знаешь, мне стало легче, теперь у меня нет больше ни от кого тайн. По крайней мере, больших.
  - Но эти тайны знаю только я.
  - А ты для меня и есть все. Доверять тайны можно лишь тем, кто имеет для нас значение.
  - Ты стала говорить афоризмами. Раньше такое за тобой не водилось.
  - У тебя учусь. Да и какие это афоризмы, так, пустяки. Я сказала все, что хотела, теперь можешь идти. Мне надо отдохнуть. - Она вдруг как-то странно посмотрела на него. - Я тебе еще не все сказала.
  - А что еще?
  - Это потом. А сейчас иди.
  
  99.
  Посланец из Америки Лазутовой позвонил утром, когда она еще совершала обход. По-русски он говорил ужасно, и они долго пытались понять друг друга. Наконец все же удалось договориться о месте и времени встречи. Пора было отправляться на нее.
  Лана отправилась у Полянцева. Тот не стал задавать никаких вопросов, за что она ему была благодарна, просто отпустил. Взяв такси, она поехала на встречу.
  Американец уже ждал ее. Это был очень высокий, бородатый и в общем симпатичный и далеко не старый мужчина. Он откровенно обрадовался ее появлению, и даже не скрывал своего мужского интереса к молодой, красивой русской женщины.
  Будь иная ситуация, Лана поддержала бы со своей стороны этот интерес, но сейчас все ее мысли были заняты другим. Она положила упаковку в сумочку, и, порывшись в своей памяти в школьных уроках иностранного языка, произнесла несколько любезных слов на английском. Американец обрадовался, предложил пойти выпить кофе в кафе. Но Лана отрицательно покачала головой, махнула на прощание рукой и ушла. Заказав снова такси, поехала в пансионат.
  Там, она, запершись в сестринской комнате, открыла упаковку, достала тюбик и стала его рассматривать. Ничего необычного в нем не было, он был сделан из матового стекла и разглядеть, что внутри оказалось невозможно. Она отвинтила пробку и понюхала. Запах жидкости ей не слишком понравился, но при этом он и не был противным. Вполне можно проглотить этот раствор и не поперхнуться.
  Лана задумалась. Пока она не отдаст препарат Базилевичу, еще можно все переиграть, отказаться от этой безумной и опасной затеи. Например, сказать, что лекарство по какой-то причине так и не доставили. И всем будет хорошо и спокойно, никто ничем не станет рисковать. Ей самой до конца не понятно, почему ей хочется иметь необыкновенного ребенка, не такого, как у всех. Сама-то она абсолютно обыкновенная, в ней нет ничего примечательного. А может, в ней живет обида на Полянцева, вот она и не желает, чтобы ее сын походил на него. При всех своих способностей, он очень посредственная личность. Все его планы и устремления исключительно связаны с ним самим, со своим благополучием. Больше всего на свете он боится его утратить. А вот Борис Аркадьевич совсем другой, в нем есть нечто такое, что она до конца не понимает, но что просто неудержимо ее манит и притягивает. Это какая-то космическая глубина; он вроде бы абсолютно земной, но если общаться с ним тесно, то возникает совсем другое измерение.
  Лана вздохнула, она ясно ощутила, что находится в ловушке этого образа. Если она упустит свой шанс, будет жалеть об этом всю оставшуюся жизнь. Значит, надо делать то, что решила. И будь, что будет.
  Базилевича она застала читавшего книгу. Это было самое частное и любимое его занятие.
  - Что скажите, Лана? - спросил он. - У вас какой-то загадочный вид.
  Вместо ответа медсестра достала из кармана упаковку и положила ее перед ним на стол. Он взял ее и осмотрел.
  - Это оно? - поинтересовался он.
  - Оно, - подтвердила она
  Базилевич открыл упаковку, извлек из нее пузырек и инструкцию, положил перед собой.
  - Буду изучать, - пообещал он. - Тут немного, всего две странички, правда, мелким шрифтом.
  - Я не сумею вам помочь, там, на английском, - сказала Лазутова. - А я от школьных уроков помню всего несколько фраз.
  - Я справлюсь. Когда-то на английском читал целые трактаты по математике и читал лекции студентам в английском университете. Могу похвастаться, меня студенты любили. И когда уезжал, некоторые были огорчены. Впрочем, это было давно, лет тридцать назад. Когда начинаешь высчитывать дату какого-нибудь события из своей жизни, то понимаешь, как же ты стар.
  - А вы не высчитывайте, - посоветовала Лана.
  - Очень разумный совет. Знаете, я недавно смотрел на себя в зеркало и думал о том, что старость - это наказание за жизнь, чтобы о ней не говорили. Сколько бы мудрецы не доказывали, что это лучшее время для подведения итогов, что страсти утихают, а на их место приходит мудрость, что можно наконец-то успокоиться, отрешиться от житейской суеты и задуматься о вечном, все равно в ней все отвратительно, начиная от ужасной маски состарившего лица до овладевшей телом немощи.
  Какое-то время Лана молчала.
  - Что же делать? Может, тогда вообще не стоит рожать детей, чтобы они со временем не превращались в стариков и старух?
  Базилевич посмотрел на молодую женщину.
  - Некоторые так и поступают, но мне претит такой подход. Я не знаю, что делать, но я за то, чтобы рожать детей. И как можно больше. В конце концов, старость занимает лишь небольшую часть жизни, зато в другой ее части есть много хорошего.
  - Что именно?
  - Да, почти все: от секса до познания мира. По большому счету это одно и то же.
  - Вы это всерьез? - изумилась Лана.
  - Конечно. То и другое после напряжения завершается разрядкой, которая приносит неописуемое блаженство. Если заглянуть вглубь этих процессов, то у них схожая корневая система.
  - Никогда так не считала.
  - Да я сам осознал это довольно поздно. Но что-то, Лана, мы отклонились от темы.
  - Да, - согласилась она. - Когда мы можем это сделать? - Она вдруг покраснела.
  - Не вижу смысла тянуть, завтра и, как вы сказали, сделаем. Где-то в промежутке между завтраком и обедом.
  - Хорошо, я согласна. Но только вам надо будет сегодня пройти обследование у Полянцева. И завтра он тоже вас осмотрит. Если что...
  - Я согласен. И еще раз хочу вам сказать: если вдруг что-то со мной случится, не вините себя. Это мое абсолютно осознанное решение.
  - Для Натальи Владиленовне это станет потрясением.
  - Не станет, она это переживет. У нее сейчас свои заботы, ей очень нелегко.
  - Вы про операцию?
  - Да. Ей невероятно трудно на нее решиться. Она делает все возможное, чтобы хотя бы на время забыть про нее.
  - Мне ужасно жалко ее.
  - Думаю, что все же не стоит. Она прожила очень интересную, бурную и насыщенную жизнь. Всем бы такую. По сравнению с ней я жил невероятно скучно, выписывал формулы, которые понимают в мире буквально единицы. А она блистала на сцене и в кино. Почувствуйте разницу, Лана.
  Лазутова встала.
  - Мне надо идти. Я сообщу, когда Полянцев вас примет.
  - Буду ждать.
  Лазутова встала и направилась к выходу. У двери она остановилась, посмотрела на Базилевича. Тот улыбнулся в ответ.
  - Все будет хорошо, Лана, - сказал он. - Мы обязательно породим новую жизнь. А что может быть важнее в жизни.
  
  100.
   Полянцев закончил обследование Базилевича. Оно было очень тщательным, уже длилось почти час. Врач проверял все жизнедеятельные функции организма своего пациента.
  - Я закончил, можете одеваться, - сообщил Полянцев.
  Базилевич одел одежду и сел рядом с врачом.
  - Что скажите, Евгений Викторович? - спросил Базилевич.
  Полянцев развернулся к нему.
  - Хочу, чтобы вы внимательно отнеслись к моим словам, Борис Аркадьевич.
  - Я всегда к ним внимательно отношусь, Евгений Викторович - возразил Базилевич.
  - В таком случае, особо внимательно. В вашем состоянии наступила стабилизации, все анализы и параметры говорят об этом. Посмотрите на вашу электрокардиограмму, у вас сейчас нормальный сердечный сердца, его называют синусовым. У вас там расположен источник возбуждения. А это свидетельствует о нормальной работе сердца. Когда вы сюда только пришли, все было значительно хуже.
  - И какие выводы, Евгений Викторович?
  - Неразумно искусственным внешним воздействием нарушать это состояние. Мы можем его больше не восстановить. Все держится на тоненькой ниточки. Борис Аркадьевич, стоит ли так рисковать?
  - Посвятить жизнь только сохранению жизни, отказавшись от всего, в этом есть что-то бессмысленное. Чем такое состояние отличается от мертвого. Одной физиологией. Иными словами, все будет сводиться только к ней.
  - Вы сможете читать книги, смотреть телевизор, фильмы, гулять. Видите сколько занятий.
  - А ради чего читать, смотреть передачи и фильмы, чтобы поддерживать стабильное физиологическое состояние? Понимаете, Евгений Викторович, теряется смысл. А без него я долго не продержусь. Так уж я устроен.
  - Что же, ваше право. Свой долг я выполнил, предупредил вас еще раз.
  - Я вам за это безмерно признателен, но я всю жизнь старался жить исключительно своим умом, даже если чужой ум был лучше моего.
  - Такое случалось?
  - Случалось и не так уж и редко. Нельзя быть умным и сведущим во всех сферах. Но это не освобождает от принятия собственного окончательного решения.
  Полянцев посмотрел на Базилевича, хотел что-то спросить, но передумал.
  - Будем надеяться, что все завершится благополучно, - произнес Полянцев дежурную фразу.
  
  101.
  Об этом разговоре Шумская раздумывала уже довольно давно, но не была уверена, что стоит его начинать. В конце концов, не ее это дело отношение двух мужчин, ей женщине нет никакого резона вмешиваться в них. Тем более, она не знает суть конфликта, а Борис не хочет ее в него посвящать. Но с другой стороны он не чужой ей человек, муж перед Богом и людьми, и ее долг как-то помочь ему, облегчить бремя, которое он несет. А то, что это именно так, она же не слепая, видит. И пока есть время, пока у нее сохранились какие-то силы и ясность ума, она должна, если получится, как-то повлиять на ситуацию.
  Шумская позвонила Псурцеву и попросила его зайти к ней. Он явился почти сразу, что немного удивило ее. Она не успела даже наложить на лицо косметику, и от этого ощущала неловкость. Но не просить же его выйти на некоторое время, пока она не придаст себе надлежащий вид.
  - Удивили вы меня своим звонком, Наталья Владиленовна. Скажу прямо, не ожидал.
  Шумская видела, с каким удивлением смотрит Псурцев на нее, он явно не ожидал узреть ее во всей своей старческой наготе. Но если раньше для нее это обстоятельство являлось бы сродни почти вселенской катастрофе, то теперь ей было всего лишь немного некомфортно.
  - Давно хотела с вами поговорить, Валентин Глебович.
  - Не слишком ли поздно, вы же теперь жена другого, - с нескрываемой досадой произнес бывший чекист.
  - О ваших отношениях с Борисом Аркадьевичем как раз и хотела с вами поговорить.
  - О наших отношениях? - В голосе Псурцева одновременно прозвучали удивление и разочарование.
  - Вы не возражаете?
  По виду Псурцева было заметно, что он колеблется.
  - Если вы хотите, можем поговорить, - согласился он. - Только не понимаю, о чем.
  - Я и сама точно не знаю, - вздохнула Шумская. - Знаю одно - меня тревожат то, что происходит между вами.
  - Разве что-то происходит?
  - Валентин Глебович, я почти безногая, но не слепая.
  Последняя фраза заставила его вздрогнуть.
  - Что вы говорите, Наталья Владиленовна! - воскликнул Псурцев.
  - Вы же прекрасно знаете про мою ситуацию. Впрочем, не важно. Лучше скажите, вы раньше до пансионата встречались?
  - Раньше до пансионата? - переспросил он, явно не зная, что ответить.
  - Валентин Глебович, мы с вами на пороге смерти, давайте не будем дурить друг другу мозги.
  Псурцев сморщился, упоминание порога смерти ему явно не понравилось.
  - Хорошо, пусть так. Да, мы встречались, но это было очень давно.
  - Время не всегда имеет значение. Ведь так?
  -Так, - подтвердил он. - И что вы хотите?
  - Я спрашивала Бориса, он не стал мне рассказывать об обстоятельствах вашего знакомства,
  - Вы сказали знакомства, - вдруг усмехнулся Псурцев. Несколько мгновений он раздумывал. - Да, это можно назвать знакомством.
  - И как оно случилось?
  - Спросите это у него, я не стану рассказывать.
  - Я же сказала, он не хочет говорить.
  - Извините, но тогда и я не буду.
  Шумская вздохнула. По своему долгому опыту общения с мужчинами, ей было известно, как трудно бывает проломить их упрямство. Даже ее чары не всегда помогали это сделать. А что уж говорить о сегодняшнем дне, когда от них ничего не осталось.
  - Хорошо, пусть так. В конце концов, не это главное.
  - Да, а что тогда? - в какой уже раз за разговор удивился Псурцев.
  - То, как вы относитесь друг к другу. Я видела, как вы смотрите на него.
  - И как?
  - С ненавистью. Неужели он вас так сильно обидел?
  - Я же сказал, что не стану этого касаться.
  - Знаете, Валентин Глебович, я сама в жизни ненавидела многих людей.
  - Вы? - снова удивился Псурцев.
  - Конечно, когда-то во мне бушевали самые настоящие ураганы чувств.
  Псурцев внимательно посмотрел на бывшую актрису, затем кивнул головой.
  - Охотно верю.
  - Но теперь я избавилась от всего этого.
  - Поздравляю, - с затаенной насмешкой произнес Псурцев.
  - И хочу, чтобы вы избавились тоже.
  - Хотите, чтобы избавился я. А он?
  - Я хочу, чтобы избавились вы. Если избавитесь вы, у него эти чувства, если они есть, тоже начнут затухать. Я актриса, я это очень хорошо знаю.
  - Не понял, что знаете вы?
  - Многие пьесы как раз построены на этом.
  - Наталья Владиленовна, я плохо понимаю, о чем вы это сейчас. Я далек от театра, пожалуйста, разъясните мне.
  - Странно, что вы это не понимаете, - пробормотала она. - Хорошо, поясню. Фабула пьес часто строится на том, что чувства одних персонажей передается другим, они начинают пылать чужими страстями, которые становятся и их страстями. А это ведет к очень острым конфликтам.
  - Теперь, более менее, понятно.
  - Судьба так распорядилась, что под конец жизни свела нас всех вместе. Вы же не будете отрицать, что мы тут в пансионате образовали нечто вроде кружка. И весьма тесного.
  - Не буду, Наталья Владиленовна.
  - Мне хочется, чтобы в нем царили бы гармония и согласие. Неужели есть еще что-то такое, о чем-то нужно спорить в нашем возрасте? Мне кажется, сейчас как раз время для примирения всех со всеми по любым разногласиям.
  - А я и не возражаю. Скажите об этом Борису Аркадьевичу. Если он согласится, я с радостью примирюсь с ним.
  - Значит, для конфликта все же есть веская причина?
  - Давайте не будем об этом.
  - Но в таком случае, как нам всем найти окончательное примирение? - недоуменно посмотрела на него Шумская.
  Какое-то время Псурцев молчал.
  - Вы изумительная женщина, Наталья Владиленовна, а потому не понимаю, зачем вы связали жизнь с Базилевичем. Поверьте мне, не стоит он вас.
  - Почему вы так уверены, позвольте вас спросить?
  - Он считает себя выше всех и смотрит на нас, включая вас, как на низших существ. Разве вы этого не замечаете?
  - Хотите, верьте, хотите, нет, но не замечаю - и все тут. А то, что он выше всех нас, так об этом и спорить бессмысленно, настолько это очевидно. И то, что он смотрит на нас, сверху вниз, - тоже. Только не с презрением, а с сочувствием. А это, согласитесь, большая разница. Просто есть люди обычные, а есть необыкновенные. Иначе и не бывает. Я вот тоже считала себя талантливее многих, чем, кстати, очень гордилась. И презирала тех, кого считала, бездарностью. А вон у него все иначе. Ни высокомерия, ни заносчивости в нем нет. Он ко мне очень бережно относится, как будто мы прожили вместе много лет. Хотя, где я, и где он.
  - Значит, вы не жалеете, что вышли за него замуж?
  - Нисколечко.
  - Думаю, вы еще поменяете на этот счет мнение. Извините, мне надо идти, - встал Псурцев.
  - Я надеялась, что вы измените свой взгляд на некоторые вещи.
  - Я уже вам сказал: не мой первый ход. А сейчас я бы вам посоветовал лечь, вы не очень хорошо выглядите.
  Не прощаясь, Псурцев вышел.
  - Все же он хам, - пробормотала Шумская. - А я наивная дурочка, как ею была, так ею и осталась.
  
  102.
  Перед тем, как уйти домой, Лана заглянула к Базилевичу. Как обычно, он читал книгу. Когда она вошла, он отложил ее. Она присела рядом с ним.
  - Что вы читаете? - спросила Лана.
  - Решил перечитать Библию, давно не брал в руки. Лет уж тридцать самую малость.
  - Странный выбор перед тем, что нам с вами предстоит, Борис Аркадьевич.
  - Ну почему же. Я воспринимаю эту книгу ни как религиозный канон, требующий неукоснительного исполнения, а как трактат частично философский, частично как собрание мудрости, частично, как очень необычный роман о человеке и странствиях его души в нашем и духовном мире. Вот послушайте: "Любовь не перестанет существовать никогда, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и дар знания прекратится". Это первое послание Коринфянам.
  - И что это, по-вашему, значит? - спросила Лазутова, не спуская пристального взгляда со своего собеседника.
  - Разве не понятно? - слегка удивился он. - Лишь любовь единственная и непобедимая сила в нашем мире, все исчезнет и прекратится, а она останется. Вот я и думаю, хотя в послании это не написано, что она залог нового возрождения. Однажды мой знакомый математик сказал мне, что, по его мнению, мир все сильнее изнашивается, и мы подходим к моменту, когда потребуется его полное обновление. Но, чтобы оно случилось, ему необходим некий вечный источник для своего воссоздания. И что это может быть, кроме любви, я не знаю. Знаете, Лана, что меня беспокоит?
  - Нет, Борис Аркадьевич, но хотела бы знать.
  - Меня не покидает ощущение, что процесс изнашивания мира все время ускоряется. Он просто не успевает элементарно обновляться в большинстве своих проявлений. Вот возьмите наш пансионат, здесь же уйма людей. Они уже не генерируют никакой энергии, только потребляют то, что вырабатывается другими. В частности, вами. И живут все дольше и дольше, ведь человечество делает все, чтобы продлить им жизнь. А задумываемся ли мы, к каким последствиям это ведет. Возникает и усиливается дисбаланс, превалирование старости над молодостью, поглощения энергии над ее выработкой. Вечно это продолжаться не может, когда-то она просто иссякнет.
  Лана наморщила лоб.
  - Вы хотите сказать, что я напрасно занимаюсь своей работой, продлевая жизнь нашим старичкам и старушкам?
   Базилевич посмотрел на нее и улыбнулся.
  - Кто знает. Если честно, я сам не до конца разобрался в этом вопросе. И вряд ли уже разберусь. Но именно по этой причине я хочу оставить после себя новую жизнь. И благодарен вам за то, что вы готовы помочь мне в этом начинании.
  - Наверное, я не до конца понимаю, о чем вы, но я рада, что мне пришла в голову эта идея. Пойду я, а вас очень прошу, не нервничайте. Ложитесь спать пораньше.
  - Так и сделаю Лана, до завтра.
  Перед сном Базилевич навестил Шумскую. Она лежала в постели, но не спала.
  - Хорошо, что ты пришел, Боренька. Не хотела засыпать без разговора с тобой.
  - Это должно случиться завтра, Наташа, - известил он ее.
  Шумская довольно долго молчала.
  - Давай не станем это сейчас обсуждать. - Она внимательно посмотрела его. Снова вспомнился дневной разговор с Псурцевым, точнее, он вообще не выходил из ее памяти. - Боря, я хочу тебя кое о чем спросить. Только не обижайся.
  - Чувствую, это серьезно. Не буду обижаться.
  - Ты из нас самый умный, самый талантливый, самый образованный. Ты на голову, а может и на две выше всех нас. Мы тебе ни ровня. Неужели мы тебе хоть капельку интересны, ты нас не презираешь, не смотришь свысока, как на букашек? Только честно.
  - Какой неожиданный вопрос ты задала! - воскликнул Базилевич. - С другой стороны, закономерный. Конечно, я знаю, что превосхожу вас, как ты сказала, на голову, а может и на две. В такой ситуации легко податься тщеславию, ощущать свое превосходство. А любое превосходство греет душу. Многие достижению этого чувства посвящают всю жизнь, бывает, что идут на преступления, да мало ли чего еще... - Он замолчал.
  - А что же ты? - спросила Шумская.
  - Лет тридцать, а может, и больше тому назад я увлекся индийской философией. Или точнее, индийской мудростью. Особенно упанишадами.
  - Извини, Боря, мне неудобно тебя спрашивать, но что такое упанишады?
  - Упанишады - это такие религиозные трактаты, в которых обсуждаются разные философские вопросы, связанные с природой Бога и связанного с Ним душой человека. Само же это слово можно перевести, как искусство сидеть около гуру и смиренно внимать ему.
  - Это как я и ты, - быстро проговорила Шумская.
  - Есть некоторое сходство, - кивнул головой Базилевич, - но не более. Так вот, однажды я там вычитал такую фразу: "Человек, который видит, что все вещи содержатся в высшем Духе и что высший Дух проникает все существа, не может относиться с презрением ни к какому существу". Эти слова я сделал чем-то вроде своего девиза. Возможно, не всегда получается, но я стараюсь следовать ему. Ответил тебе?
  - Некоторые вещи мне понять сложно, но кажется, ты хотел мне сказать, что чем выше человек, тем добрее и снисходительней он к другим, потому что видит в каждом отблеск чего-то высшего. Я права?
  - Вполне можно интерпретировать и таким образом, - согласился Базилевич. - Это даже звучит ничуть не хуже, чем в индийском трактате.
  - Скажешь тоже. Ладно, иди, тебе надо этой ночью хорошо отдохнуть. Я буду держать кулачки, болеть за тебя, если можно так сказать об этом.
  - А почему, собственно и нет, - улыбнулся он.
  
  103.
  Утром Лана зашла к Базилевичу. Он уже не спал, лежал на кровати и смотрел в потолок. Ею вдруг охватило чувство вины перед ним; в отличие от нее, которая ничем не рискует, он рискует всем. Вправе ли она поступать так, как собирается поступить?
  - Я ждал вас, Лана, - сказал он. - Знаете, о чем думал?
  - Даже не представляю.
  - Жизнь плетет такие сюжеты, которые не сплести ни одному романисту. Литература сильно уступает ей в своих коллизиях и фантазиях. Будь иначе, я бы предпочел, чтобы именно литература являлась жизнью.
  - Вам видней, Борис Аркадьевич, я не очень много читала.
  - Это плохо, Лана.
  - Знаю, но до сих пор другие интересы были более сильные, чем желание читать. Я бы хотела изменить ситуацию. Это возможно?
  - Только в том случае если у вас возникнет потребность расширить свой горизонт. Если этого не случится, то даже не пытайтесь, все равно ничего не получится.
  - А как сделать так, чтобы захотеть расширить свой горизонт?
  - Я надеюсь, что у вас это будет связано с материнством. Ребенок породит желание предстать перед ним образованной, думающей растущей личностью. Иначе, какое воспитание сможете ему дать. К сожалению, мало у кого появляется такое намерение. Люди не думают, что для детей именно родители становятся источниками постижения мира. Скажу честно, когда у меня появился сын, такие мысли меня не посещали. Они пришли много позже, когда Дима уже жил по собственному сценарию. Ладно, давайте пока остановимся на этом. Что мне делать?
  - После завтрака вы выпьете весь флакон. Препарат начнет действовать часа через три. Так мне в письме написала моя подруга.
  - То же самое написано и в инструкции, - подтвердил Базилевич.
  - Когда почувствуете, как препарат начинает действовать, сразу позовите Евгения Викторовича. Он вас осмотрит. Если все будет нормально, то...
  - Понятно, - проговорил Базилевич. - Так и поступим.
  - Тогда я пойду, Борис Аркадьевич.
  - Идите. А я стану готовиться к завтраку. Что-то я сегодня разлежался.
  После завтрака Базилевич вернулся в свою комнату. Еще во время еды он решил, что ни о чем больше думать не станет - достаточно он размышлял на эту тему, а просто достанет флакон и выпьет его содержимое. Ляжет и будет ждать, когда в организме начнутся нужные изменения. И даже, если этот день, окажется для него последним, не будет делать из этого мелодраматического представления. Просто отойдет в мир иной. Все равно никаких новых мыслей не появятся, смерть их не рождает, а уничтожает те, что приходили в течение жизни. Мудрость в том, чтобы воспринимать ее ни как трагедию, а как заключительный эпизод жизни. Возможно, даже в виде хэппи енда.
  Хотя по большому счету, что такое смерть человечество так и не выяснило. В этом явлении столь много неопределенности, неоднозначности, что никто до конца не понимает, как к нему следует относиться.
   Базилевич сел в кресло, достал из ящика тумбочки заветный флакон, несколько секунд разглядывал его. Затем быстро отвинтил крышку и выпил одним глотком.
  Некоторое время он сидел неподвижно, прислушиваясь к тому, что происходит внутри него. Но пока ничего не изменилось, никакого притока новых сил он не ощущал. Впрочем, так и должно было быть, в инструкции сказано, что изменения начнутся не раньше, чем через полчаса. А то и позже.
  Базилевич лег на кровать, закрыл глаза. Почему-то он представил себя маленьким мальчиком. Он смутно помнил себя лет с четырех; в памяти закрепилась сцена, когда он идет по какой-то улице, рядом мама, которая крепко держит его за руку. Как же это было давно, так давно, что и представить трудно. В его книги жизни перелистано немыслимое количество самых разных страниц, и вот она дошла до этой, не исключено, что последней.
  Им овладело какое-то странное чувство. Это не был страх, хотя в какой-то дозе и он присутствовал, но главным образом безграничное сожаление о том, что жизнь прошла бесповоротно. И никакие лекарства, никакое лечение не способны повернуть это течение вспять. Разве только приостановить его совсем на короткий период. Каждое мгновение уходит навсегда, погружается в бездонную вечность, откуда ее не извлечь. Все уходит и ничего не возвращается, и только память - это тонкая, зыбкая и все удлиняющаяся нить связывает нас с прошлым.
   Базилевич внезапно ощутил, как что-то стало происходить в его теле. Он понял: препарат начал свое действие. Базилевич набрал номер врача.
  Полянцев появился минут через пять. Несколько минут он внимательно наблюдал за Базилевичем.
  - Началось? - спросил он.
  - Да, - ответил Базилевич.
  - Когда?
  - Минут десять назад.
  - Давайте я вас послушаю. - Полянцев пощупал пульс, затем приложил стетоскоп к груди Базилевича. - Сердцебиение слегка учащенное, но пока ничего тревожащего. Так и должно быть. Как вы сами себя чувствуете?
  - Испытываю сильный прилив энергии.
  - Все верно. Полежите еще какое-то время. Я буду рядом. Если почувствуете дискомфорт, сразу же известите меня. Старайтесь по возможности ни о чем не думать. Мысли концентрируют энергию, а она может быть и негативной. Вам же сейчас нужен исключительно позитив.
  - Я постараюсь, - пообещал Базилевич.
  - Все, я пошел, - встал Полянцев. - Если все будет нормально, часа через полтора к вам придет Лана.
  Базилевич кивнул головой.
  - Мне почему-то кажется, что все пройдет хорошо.
  Во взгляде врача появилось сомнение. Но он не стал ничего говорить, а просто вышел.
   Базилевич лежал на кровати, закрыв глаза. Он чувствовал, как оживало его тело, наполнялось, казалось, навсегда ушедшей из него энергией. И это были прекрасные, хотя и полузабытые ощущения.
  Он так погрузился в них, что даже в первое мгновение не заметил, как в комнате появилась Лана. Когда же ее увидел, тут же встал.
  - Борис Аркадьевич, как вы? - спросила она.
  - Все просто замечательно, Лана. Я готов.
  
  104.
  Вокруг была сплошная тьма, она представлялась сплошным и непроницаемым занавесом. Боли не было, так как не было вообще ничего, но и не бытия - тоже, так как в каких-то неведомых глубинах сознания горел слабый огонечек. Он не распространял вокруг себя света, его миссия заключалась в другом - не кануть навечно в беспросветную темноту, стать сигналом того, что жизнь еще удерживается на краю. И было четкое ощущение, что если огонек погаснет, то это уже навсегда, возврата света больше не будет.
  Но огонек не погас, так как свет появился внезапно, еще секунду назад его не существовало, и вдруг он возник. Затем слабо, будто издалека донесся чей-то голос. Слов было не разобрать, но его звучание было с каждым мигом все отчетливей. Появилось ощущение, что жизнь возвратилась, хотя еще мгновение назад она, казалось, утраченной навсегда.
  Базилевич открыл глаза. Какое-то время они видели только неясную пелену света, но с какого-то момента начали проступать расплывчатые контуры предметов.
  - Борис Аркадьевич, слышите меня? - донесся до его слуха голос.
  Базилевич даже определил, что он принадлежал мужчине. Он хотел ответить, но не смог.
  - Борис Аркадьевич, слышите меня? - повторил тот же голос.
  Вторая попытка ответить оказалась удачной.
  - Да, - сказал он.
  Ему показалось, как кто-то рядом с ним облегченно выдохнул.
  - Вернулся, - произнес голос.
  Базилевич сделал усилие и спросил:
  - Откуда?
  - С того света.
  Эти слова оказали на Базилевича благотворное воздействие, он почувствовал, что окончательно приходит в себя.
  - Я там был? - спросил он.
  - Были, - ответил все тот же голос, и теперь Базилевич узнал его - он принадлежал Полянцеву.
  - Это вы, Евгений Викторович? - Базилевич попытался присесть на кровати, но чьи-то руки вернули его в прежнее положение.
  - Лежите, Борис Аркадьевич, вам нельзя делать никаких резких движений. Как себя чувствуете?
  - Хорошо, только очень слабо.
  - Еще бы! - воскликнул врач.
  - Что со мной было?
  Ответом было молчание. Внезапно он увидел, как над ним склонилось лицо Ланы.
  - Женя, я могу сказать? - спросила она.
  - Скажи, - дал согласие Полянцев.
  - Борис Аркадьевич, только не волнуйтесь, все уже прошло, у вас была клиническая смерть. Сердце не работало почти две минуты.
  - У вас была асистолия, - пояснил врач.
  - Что это такое? - спросил Базилевич.
  - Это когда сердце прекращает сокращаться, - пояснил врач.
  - Вас спас Евгений Викторович, он сделал непрямой массаж сердца.
  - Вам сейчас лучше молчать, - произнес Полянцев. - А еще лучше поспать. Лана сделает вам укол - и вы заснете.
   Первое, что увидел Базилевич, когда проснулся, сидящую на стуле рядом с кроватью Лану. Заметив, что он открыл глаза, она тут же нагнулась над ним.
  - Как вы, Борис Аркадьевич?
  Он сосредоточился на том, чтобы попытался понять, что происходит в его организме.
  - Мне кажется, что со мной все в порядке. Не чувствую никакой боли.
  - Это очень хорошо, значит, восстановление идет нормально.
  - Лана, что со мной произошло?
  - Вы не помните?
  Он постарался вспомнить, но кроме какой-то полупрозрачной пелены в памяти ничего не появилось.
  - Провал в памяти.
  - Вы потеряли сознание, но не сразу, успели позвонить Евгению Викторовичу. Когда мы примчались, вы уже были в состоянии клинической смерти - сердце не билось.
  - Это мне уже рассказывали.
  - К счастью, прошло совсем мало времени, и Евгений Викторович смог вас реанимировать.
  - Получается, я ему обязан жизнью.
  - Вам решать. Это его долг - спасать людей. Но вы даже не представляете, как я рада, что у него это получилось.
  Какое-то время Базилевич сосредоточенно молчал.
  - А у нас с вами получилось?
  - Да, все вышло замечательно. Неужели забыли?
  - Помню, но я уже не уверен в своих воспоминаниях. Мало ли что может мне привидеться.
  - Не сомневайтесь, все было на самом деле. Вы что-нибудь хотите? Пить, есть?
  - Пока ни то, ни другое. Скажите, а кроме вас кто-то знает, что со мной случилось?
  - Весь пансионат. Все очень беспокоятся за вас. Вам надо еще отдохнуть, а потом можете принимать гостей. Многие желают вас навестить.
  - Хорошо, еще отдохну, а потом пусть приходят. - Он почувствовал, что, в самом деле, хочет поспать. Наверное, после возвращения с того света это естественное желание, подумал он.
  
  105.
  К удивлению Базилевича первым его навестил Псурцев. Базилевич ожидал, что появится Шумская, но потом решил, что, скорее всего, у нее на это просто нет сил. Да и вряд ли ей полезны столь сильные переживания.
  Псурцев сел на некотором удалении от кровати Базилевича, словно опасался, что тот может его ударить или чем-нибудь заразить. Какое-то время мужчины молчали.
  - Как чувствуете себя, Борис Аркадьевич? - спросил Псурцев.
  - Боюсь огорчить вас, Валентин Глебович.
  - Чем же?
  - Сегодня я точно не умру. Скажите честно, вы же хотели, чтобы это случилось?
  Перед тем, как ответить Псурцев снова надолго замолчал.
  - Это был бы лучший для нас с вами вариант, - честно произнес он.
  - Для вас - да, но не для меня. У меня другое представление, как должна завершиться наша партия.
  - Мы редко с вами в чем-то совпадаем.
  Ответ Псурцева рассмешил Базилевича. Он засмеялся и тут же ощутил, как болью отразился смех в груди. Невольно он поморщился.
  - Что с вами? - даже привстал Псурцев.
  - Пока мне нельзя смеяться, возникает боль в груди, - пояснил Базилевич.
  - Так не смейтесь, - проворчал Псурцев.
  - Трудно не смеяться, если смешно. Ваше замечание о том, что мы ни в чем не совпадаем, мне показалось остроумным. Кстати, никогда не замечал у вас это качество.
  - А его у меня и нет. Меня неоднократно упрекали в отсутствие чувства юмора.
  - Может, если бы оно у вас было, ваша жизнь сложилась несколько иначе.
  - Так много в жизни значит чувство юмора?
  - Невероятно много, люди в массе не до оценивают его значение. Человек, который им обладает, не может быть палачом.
  - Я не был палачом, и вы это прекрасно знаете, - раздраженно произнес бывший чекист.
  - В широком смысле этого слова - были. Мы говорили как-то об этом.
  Псурцев вздохнул.
  - Кажется, мы с вами снова съехали в прежнюю колею. А в вашем состоянии вам нельзя раздражаться.
  - Хотите, чтобы я поверил, что вы заботитесь о моем здоровье?
  - Не суть важно. - Псурцев встал. - Не буду больше вам докучать. Главное, я убедился своими глазами, что с вами все в порядке.
  У Базилевича на язык попросилась колкость, но он прогнал ее с него. В самом деле, не стоит сейчас продолжать разговор с этим человеком, ему нельзя волноваться, а общение с Псурцевым неизбежно вызовет у него прилив негативных эмоций. А они для него крайне вредны, о чем неоднократно подчеркивал Полянцев.
  Псурцев ушел, Базилевич же стал размышлять о Шумской. Ему надо ее успокоить, не то она будет сильно тревожиться, а это ей вредно. Вот только сможет ли он самостоятельно доковылять до нее.
   Базилевич попробовал встать и сразу почувствовал, что сил добраться до комнаты жены ему может не хватить. Но попасть туда следует непременно. К нему пришла простая мысль. Он позвонил санитару.
  Через несколько минут вошел молодой, высокий, сильный парень.
  - Вадим, помогите мне добраться до комнаты Натальи Владиленовны. Самостоятельно я не смогу.
  - Борис Аркадьевич, давайте я вас донесу, - предложил санитар.
  Идея была неожиданная и не слишком приятная, но Базилевич решил, что сейчас не самый подходящий момент противиться.
  Санитар на руках внес Базилевича в комнату Шумской. Она лежала на кровати. Ее лицо отразило изумление. Вадим посадил Базилевича на стул рядом с ней и удалился.
  - Не удивляйся, Наташа, просто я еще слаб, - пояснил Базилевич. - Как ты себя чувствуешь?
  - Когда я узнала, что с тобой, мне стало плохо. До сих пор до конца не могу прийти в себя.
  - Все уже позади, - попытался Базилевич успокоить жену. - Я чувствую, что завтра уже буду в норме.
  - Не нужно торопиться. Лана сказала, что ты пережил клиническую смерть.
  - Ей не стоило тебе сообщать об этом.
  - Она сообщила, когда ты уже пришел в себя. Но все равно, я сильно разнервничалась.
  - Представляю.
  - Скажи, Боренька, ты там что-нибудь видел? Говорят, что некоторые даже разговаривают с Богом.
  - Я помню только темноту. Больше ничего там не видел.
  Шумская вздохнула.
  - Этого я и боялась.
  - О чем ты?
  - Возможно, там, в самом деле, ничего и никого нет. После смерти ты будешь бесконечно лежать в гробу, пока твою могилу не сроет экскаватор. Или она просто затеряется. И это все, что останется от нас.
  - Наташа, то, что я ничего не видел, ничего не доказывает. Возможно, у меня была не достаточно глубокая клиническая смерть. Лично я не верю, что смерть - это конец.
  - Что же тогда?
  - Продолжение жизни, только другой. Большим заблуждением считать, что наша земная жизнь - единственный существующий ее вариант. На самом деле, их может быть немало. Просто мы о них мало, что знаем. Смерть - это тоже свет, только совсем другой.
  Шумская задумалась.
  - Пусть будет так, как ты говоришь. Почему-то мне кажется, что ты всегда прав. Если жизнь не кончается со смертью, значит, не все так ужасно. Хотя все равно она самая большая неприятность, которая может случиться с человеком.
  - Наташа, ты сегодня непривычно много говоришь о смерти.
  - Ты прав, никак не могу избавить мысли от нее. Но ты не можешь представить, как я счастлива, что ты остался в живых. Не хочу больше ни о чем спрашивать, ничего больше не желаю знать.
  - И хорошо, - кивнул головой Базилевич.
  - Боренька, расскажи мне чего-нибудь. Твои рассказы производят на меня неизгладимое впечатление.
  - О ком же тебе рассказать? - спросил Базилевич.
  Шумская задумалась.
  - О какой-нибудь женщине, которую постигла печальная и несправедливая судьба. Думаю, что таких очень много.
  - В истории можно найти все, что угодно. О ком же тебе рассказать? - задумался он. Внезапно его озарило. - Есть такая женщина, как раз ее постигла очень несправедливая судьба несмотря на то, что она была выдающейся личностью. Хотя скорее всего именно по этой причине.
  - Тогда я вся во внимании.
  - Слышали ли ты о Гипатии?
  - Не припомню. А кто она?
  - Моя коллега, математик. К тому же еще и философ, общественный деятель. Жила в Александрии, во второй половине четвертого и в начале пятого века.
  - Как давно.
  - Да, давненько, - согласился Базилевич. - Но кажется, актуальность этой трагедии сохраняется до сих пор. Представь себе Александрию этого времени.
  - Не могу, Боренька, даже близко не представляю, что там происходило.
  - Город был едва ли не главным центром развития культуры и науки в античном мире. Там находилась знаменитая Александрийская библиотека, по количеству папирусных свитков она занимала первое место в тогдашней ойкумене. А местный царь Птолемей щедро покровительствовали наукам, искусствам, литературе. При нем и началось строительство Мусейона. Это был храм муз, который должен был стать местом, где могли бы жить и вести научные исследования видные ученые того времени, которых приглашали со всех концов света.
  - Надо же, ничего об этом не знала, - удивилась Шумская.
  - Да, Наташа, то была удивительная цивилизация, достигшая огромных культурных и научных высот. Даже трудно предоставить, какие могли быть достижения у человечества, если бы весь этот потенциал не был разрушен.
  - А он был разрушен?
  - Практически целиком, но это долгая и другая история. Сейчас же у нас речь пойдет о конкретном человеке, точнее, женщине.
  - Ты сказал, ее зовут Гипатия.
  - Да, Гипатия. Это был замечательный образец человеческой породы. Она была дочь человека по имени Теон, он был одним из самых известных математиков своего времени. Гипатия оказалась достойной своего отца, она стала философом-платоником и одновременно известным математиком. При этом вела аскетический образ жизни, будучи очень красивой женщиной.
  - Хочешь сказать, что у нее никогда никого не было?
  - Так говорит нам история. Есть даже такой анекдот. Она вели активную преподавательскую деятельность, и один из учеников сильно в нее влюбился. Она отвергла его ухаживания, но он все равно не унимался. И тогда, чтобы окончательно его отвадить, Гипатия принесла свои использованные прокладки и швырнула ему под ноги со словами: "Вот что ты любишь. Суди же сам, много ли в этом красоты". Больше этот человек ей не докучал.
  - Вряд ли я когда-нибудь пойму ее в этом вопросе, - задумчиво протянула Шумская. - Я бы уж точно так не поступила.
  - Теперь мы переходим к печальной части рассказа. Эти события случились в 415 году. Помимо всего прочего Гипатия принимала участие в александрийской городской политике. Тогда городским префектом был некто христианин Орест. Так получилось, что он не ладил с местным архиепископом Кириллом. Их отношения настолько испортились, что между сторонниками того и другого начались вооруженные стычки. Однажды громилы Кирилла окружили Ореста и стали упрекать его в том, что он язычник. Один из них даже бросил в него камнем и попал в голову. В ответ префект приказал поймать этого метателя и запытать до смерти.
  Сама понимаешь, что такие события только усилили страсти. Считается, что Гипатия являлась советником Ореста, так как у нее была репутация человека, способного давать мудрые советы. Христиане и без того ее не любили, ведь она была язычницей. Был пущен слух, что она занимается чародейством. И они решила ударить по ней. Однажды, когда женщину несли по улице в носилках, ее окружили молодчики епископа. Гипатию бросили наземь, притащили в церковь, где раздели догола. После чего озверевшая толпа накинулась на нее и стала убивать, заживо сдирая с неё плоть до костей черепками от керамической посуды. Затем ее тело отвезли за город и сожгли.
  Базилевич замолчал и стал смотреть на свою слушательницу. Она же молчала.
  - До чего же все-таки жесток и несправедлив мир, - вдруг произнесла Шумская. - Скажи, Борис, кто мы, люди? Может, нам не стоило появляться на земле?
  - К сожалению, кем мы являемся для нас самих большой секрет. Так что ответа на твой вопрос у меня нет. Одно могу сказать: мы тут уже появились, это свершившийся факт. И его уже не изменишь.
  - Представляю, сколько еще таких историй я не знаю. Знаешь, Боря, пока больше мне ничего не рассказывай, как-то становится тяжело. Я рада, что ты жив и здоров, знать это мне вполне достаточно. Вызови санитара, пусть он тебя отнесет в твою комнату.
  - У меня хватит сил сделать это самому.
  - Прошу, не надо, мне будет спокойней, если он тебя донесет.
  Базилевич решил не спорить и кивнул головой. Возможно, в самом деле, так будет лучше.
  
  105.
  Утром к Базилевичу вместе пришли врач и медсестра. Полянцев тщательно его обследовал.
  - После завтрака, Борис Аркадьевич, сделайте электрокардиограмму, а так все более или менее в порядке. Я удивлен, как быстро вы восстановились. Это хорошо, ведь такое случается редко. Значит, ваш организм имеет еще ресурсы. Все я пошел. Лана, вы со мной?
  - Можно, я ненадолго задержусь у Бориса Аркадьевич?
  Полянцев вышел.
  - Я так рада, что вы выдержали все это, - сказала Лана. - Через три недели у меня должны начаться месячные. Если будет задержка, значит, все получилось.
  - И я стану снова отцом, - добавил Базилевич. - Наверное, одним из самых старых за всю историю. Если не считать библейских патриархов. Но они не в счет. Есть сомнения в правдоподобности их истории.
  - Разве это не замечательно?
  - Замечательно, - согласился Базилевич. - Но печалит мысль, что ребенок вырастет без меня, и я о нем ничего не буду знать. Впрочем, я вам уже об этом говорил. Признак старости - бесконечные повторения одних и тех же мыслей и слов. Рассудок сосредотачивается на крайне ограниченных предметах. Когда я это понял, то перестал заниматься наукой.
  - К вам это совершенно не относится. По сравнению с молодыми у вас невероятное разнообразие мыслей и слов. Мне кажется, вы неисчерпаемы.
  - Просто вы не с тем сравниваете. Я сопоставляю себя сегодняшнего с тем, каким был лет пятьдесят назад. Разница разительная.
  - Вас не переспоришь, - махнула рукой Лана. - Еще к вам зайду. Спрошу несколько советов про воспитание ребенка. А сейчас навещу Николая Петровича. Ночью у него был сильный приступ боли. Он совсем плох.
  За завтраком место Петрова пустовало за столом. Может, по этой, может по другой причине общий разговор не клеился. Отсутствие одного из них давило на всех.
  Шумская вернулась в свою комнату. Сегодня она чувствовала себя немного лучше, чем в предыдущие дни, даже нога болела слабей. Она даже могла наступать на нее. Но Шумская знала, что это ненадолго, за улучшением почти со стопроцентной вероятностью наступит ухудшение. Это какая-то странная и коварная игра болезни, которая то дает надежду, то безжалостно ее отнимает.
  Этой ночью она почти не спала, а если засыпала, то ненадолго. Будили мысли, они не оставляли ее даже тогда, когда погружалась в сон. И сейчас ей казалось, что она пришла к некому решению. Возможно, она его еще изменит, но в данный момент уверенна, что это является наилучшим выходом.
  Шумская взяла в руку палку и направилась к выходу из комнаты.
  Петров лежал на кровати. По его виду было заметно, что он не жилец. Он испуганно смотрел на нее, словно она была приведением, но молчал.
  Шумская села рядом с ним.
  - Николай Петрович, вы можете слушать и говорить? - спросила она.
  - Да, - каким-то потусторонним голосом ответил он.
  - Я буду говорить с вами так, как есть. Вы не против?
  В знак согласия Петров опустил и поднял веки.
  - Николай Петрович, вы умираете, вам осталось жить совсем немного.
  Она заметила, как вздрогнул Петров, но ничего не сказал.
  - Я тоже умираю, скорее всего, мне осталось времени немного больше, чем вам. Но какая разница, одним месяцем дольше, одним короче. Вы согласны?
  На этот раз он даже не опустил веки, они остались неподвижны. В его глазах Шумская увидела ужас. Но она все равно решила продолжать, жалость была сейчас неуместна.
  - Николай Петрович, с каждым новым днем вам будет только хуже, более станут сильней. Зачем вам эти мучения? Я все меньше ощущаю себя живой, думаю - вы тоже. У нас с вами одна и та же ситуация, только фазы немного разные. Но какое это имеет значение. Мне предлагают делать операцию, отрезать ступню. Но это еще не факт, что этим все завершится, гниение может пойти вверх. Тогда ампутируют всю ногу. Но нет уверенности, что и это конец. Я так не хочу. Мы с вами находимся в одном положении.
  - Что вы предлагаете? - прохрипел Петров.
  Шумская какое-то время молчала, словно собираясь и с мыслями, и с силами.
  - Мы уже обсуждали эту тему, - сказала она. - Давайте не станет мучиться, а сами уйдем. Это можно сделать и быстро и безболезненно. К тому же, если уходить ни по одному, а вместе, не так страшно. Мы можем предложить присоединиться к нам моему мужу и даже Псурцеву, хотя он самый здоровый из нас. Представляете, одновременно все вчетвером. Разве это не здорово!
  Глаза у Петрова расширились до предела своих возможностей. Они смотрели на Шумскую, но что выражали, она понять не могла.
  - Что вы об этом думаете? - не без робости решилась она спросить.
  - Я согласен. - Петров произнес эти слова очень тихо, с трудом шевеля губами, но она расслышала.
  
   106.
  Базилевич наблюдал за Полянцевым, внимательно изучавшим его электрокардиограмму. Лицо врача все больше мрачнело, и Базилевич понимал, что ничего хорошего тот ему не скажет.
  Полянцев оторвался от электрокардиограммы и повернулся к пациенту.
  - Что скажите, Евгений Викторович? - спросил Базилевич.
  - С последнего раза есть ухудшения, Борис Аркадьевич. Уж извините меня, но должен сказать, что ваши игры с Ланой не прошли просто так.
  - Но я себя в целом неплохо чувствую, приблизительно так же, используя вашу терминологию, как и до игр.
  - Это-то меня и тревожит.
  - Как так? - недоуменно развел руки Базилевич.
  - Понимаете, болезни бывают очень коварными, они ведут с нами свою игру.
  - Любопытно. А можно узнать, что это за игра?
  Полянцев задумчиво взглянул на Базилевича.
  - Болезнь - это некая живая сущность. Ее задача победить организм, в который она внедрилась. Она прекрасно знает, что он будет ей отчаянно сопротивляться. А потому нередко использует разного рода хитрости и обманные маневры.
  - Никогда не размышлял в таком ключе о болезнях, - проговорил Базилевич. - Очень любопытная мысль. Прошу, продолжайте.
  - Да я, собственно, почти завершил. Вряд ли мне известны все подобные хитрости, хотя у меня была мысль составить их каталог. Но боюсь, что это для меня неподъемная задача.
  - Но хотя бы о некоторых хитростях вы можете рассказать?
  - Попробую, - кивнул головой Полянцев. - На мой взгляд, одна из самых распространенных хитростей - ремиссия. Болезнь вдруг ослабевает, иногда даже проходит вовсе, по крайней мере, ее внешние проявления. И больному кажется, что он идет на поправку, ведь ему становится лучше.
  - А на самом деле?
  - По-разному. Есть случаи, когда больной действительно выздоравливает, иногда благодаря правильному лечению, а иногда непостижимому чуду. Точнее, факторам, о которых мы не знаем. Но гораздо чаще происходит тот самый обман. Болезнь как бы делает вид, что отступает, человек радуется, ослабевает усилия по лечению, а она только того и ждет - через какое-то время с новой силой набрасывается на свою жертву. И тогда вероятность летального исхода резко возрастает.
  Несколько мгновений Базилевич молчал.
  - Вы считаете, что это как раз мой случай? - спросил он.
  - К сожалению, я в этом почти уверен.
  - Почему?
  - Вы себя чувствуете лучше, а кардиограмма показывает, что стало хуже. Вывод однозначный.
  - Да, не поспоришь, - согласился Базилевич. - Есть ли решение вопроса?
  - Все то же самое, что я и раньше прописывал. Принимать лекарство, но главное, не устаю повторять, - не допускать отрицательных эмоций. Они разрушают ваше сердце. Его устойчивая работа напрямую зависит от стабильности. Когда ничего ее не нарушает, мотор работает себе и работает. То, что вы живы, это уже подарок судьбы.
  - Знаете, Евгений Викторович, ко мне пришла сейчас мысль, что, возможно, лучший вариант был бы тот, когда меня уже не было. Очень сложно жить, зная, когда в любой момент, от любого волнения может наступить разрыв сердца. Само по себе это сильное напряжение.
  - Старайтесь об этом не думать, а думать исключительно о чем-то позитивном.
  - А как, если с каждым днем этого позитива становится все меньше? Вот Петров затухает.
  - Да, Николай Петрович совсем плох. И будет еще хуже. Бывает, что у человека болезнь протекает быстро, и он долго не мучается. А вот ему, судя по всему, придется еще пострадать. Но, Борис Аркадьевич, он чужой для вас человек, еще недавно вы ни сном, ни духом о нем не ведали. Во имя вашего здоровья вас не должно огорчать его состояние.
   - В том-то и дело, что это не совсем так. За то недолгое время, что я нахожусь здесь, мы все сильно сблизились. И других близких людей у меня нет.
  - А сын?
  - Сын далеко. Я имею в виду не расстояние, а некое духовное пространство Он уже давно в другом мире, а вот с Николаем Петровичем мы - в одном измерении. Ничего так не сближает, как совместное ожидание смерти.
  - Здесь я ничем вам не могу помочь, - произнес Полянцев. - Могу лишь сказать, что иногда полезно сохранять отстраненность.
  - Я знаю, но уже не получится. Вы сейчас сказали про отстраненность, а я ясно понял, что он близкий мне человек. И это уже не изменить. Вот как все странно устроено. Получается, что сопричастность и сопереживание важнее смерти.
  Полянцев долго смотрел на Базилевича.
  - Мне никогда до конца не понять ни ваших мыслей, ни ваших чувств. Я всегда был уверен, что важнее жизни нет ничего, а вот вы, Борис Аркадьевич, так не считаете. И это для меня странно.
  - Если не можете этого уяснить, значит и уяснять вам не надо. По-моему одно вытекает из другого. Разве не так?
  - Вам видней. Вы - профессор, доктор наук, а я всего лишь рядовой доктор.
  - Вы - талантливый врач, Евгений Викторович, я это вижу. Но все имеет пределы своих возможностей. Прием окончен?
  Полянцев кивнул головой.
  - Сегодня - да.
  
  108.
  Полянцев позвонил Лазутовой и попросил зайти ее в свой кабинет. Она появилась в нем через несколько минут.
  - Что-то случилось, Женя? - спросила она. - С Борисом Аркадьевичем не все в порядке?
  - У тебя все мысли исключительно о Базилевиче, - усмехнулся врач. - Но сейчас речь идет не о нем. Возможно, мне понадобится твоя помощь.
  - О чем тогда речь?
  - Скорее о ком, - вздохнул Полянцев. - Речь идет о Петрове. Я хочу уговорить его переместиться в хоспис.
  - Ты с ума сошел!
   Полянцев отрицательно покачал головой.
  - Еще нет, Лана. Я исхожу из его интересов. Ему будет лучше последние свои дни провести там. У нас нет возможности ухаживать за ним так, как это требует его состояние. Кто станет это делать? А там все приспособлено для этого. Только опасаюсь, что он не согласится. Честно говоря, не очень представляю, как надо уговаривать человека в такой ситуации. Твоему Базилевичу можно все говорить так, как есть. А этому вряд ли. Вот и прошу тебя помочь мне, если понадобится, убедить его. Так как?
  Какое-то время Лазутова размышляла.
  - Ты, в самом деле, считаешь, что у него никаких шансов.
  - Ты меня удивляешь, ты же медик, должна все понимать. Какие могут быть шансы у ракового больного в терминальной стадии.
  - Да, ты прав, - грустно вздохнула она. - Жалко Николая Петровича.
   - Все когда-то оказываются в такой ситуации, - пожал плечами Полянцев. - Я специально смотрел, ему меньше чем через два месяца стукнет восемьдесят шесть. Нормальная человеческая жизнь, больше и не надо.
  - Ты все же циник, Женя.
  - Все врачи циники, кто больше, кто меньше, иначе невозможно работать. Так ты поможешь?
  - Хорошо.
  - Тогда идем к нему.
  - Прямо сейчас? - немного испуганно воскликнула Лана.
  - А когда?
  Петров дремал. Услышав шум шагов, открыл глаза и посмотрел на вошедших. Лане показалось, что в них отразился страх.
   Они сели рядом с ним.
  - Николай Петрович, у нас к вам важный разговор, - произнес Полянцев. - Вы можете нас выслушать?
  - Да, - прохрипел Петров.
  - Это хорошо, - даже немного обрадовался Полянцев. - У нас есть к вам очень полезное предложение. Мы хотим предложить переехать в другое заведение. Там вам будет лучше.
  Петров подозрительно посмотрел на врача.
  - Что за заведение? - спросил он.
   Полянцев растерянно посмотрел на Лазутову, он не знал, как сказать про хоспис. Лазутова поняла, что настал ее черед.
  - Николай Петрович, вы только не пугайтесь, - не уверенно начала она, - на самом деле, ничего страшного в том нет. Мы предлагаем вам перебраться в хоспис.
  Внезапно Петров резко приподнялся на кровати. Его лицо из серого мгновенно превратилось в мертвенно-бледное.
  - Это там, где умирают, - сказал он. - Ничто не заставить меня туда поехать. - Этот эмоциональный всплеск забрал у него все силы, и он рухнул на подушку.
  Врач и медсестра растерянно переглянулись.
  - Николай Петрович, - произнес Полянцев, - это неправильно... - Но продолжить он не сумел.
  - Нет, нет и нет, - услышали они голос Петрова.
  Оба поняли, что продолжать уговоры не имеет смысла. Полянцев кивнул в сторону дверей, и они вышли.
  Оба вернулись в кабинет Полянцева. Врач вдруг почувствовал сильное раздражение.
  - И что нам делать? - задал он риторический вопрос.
  - Думаю, придется смириться с этой ситуацией и как-то выкручиваться из нее, - ответила Лана.
  Он недовольно посмотрел на нее.
  - Могла бы быть более изобретательней, - упрекнул он ее. - Из любой ситуации всегда есть выход, только не все его находят. - Полянцев задумался. - А если попросить уговорить его остальных?
  - Ты о чем?
  - Они образуют что-то вроде обособленной кампании. Вот пусть они его уговорят.
  - Ты о Базилевиче, Псурцеве и Шумской?
  - О ком же еще. Надо сегодня же встретиться с ними и попросить. У меня будет к тебе просьба, собери всех троих в одном месте, а я приду к ним. Сделаешь?
  - Женя, мне кажется, это плохая идея.
  - Сам знаю, только в этой ситуации хороших идей нет. Я тебе не хотел говорить, но на меня давит руководство нашего пансионата, оно не хочет, чтобы тут умирали. Это не лучшим образом сказывается на репутации заведения.
  - Я это подозревала с самого начала.
  - Лана, давай не будем спорить. Нам надо постараться. До конца дня я должен с ними переговорить.
  Они собрались в комнате Шумской. Базилевич, Псурцев сидели за столом, бывшая актриса полулежала в кровати. Лана не сказала им, о чем пойдет речь, просто попросила это сделать.
  Полянцев и Лазутова вошли в комнату.
  - Спасибо, что собрались, - поблагодарил Полянцев. - К сожалению, повод очень неприятный, но приходится говорить и об этом. Николаю Петровичу становится все хуже, мы считаем, что его целесообразно поместить в хоспис. Мы с Ланой предложили ему это сделать, но он категорически отказался. Поэтому мы просим вас помочь его уговорить.
  В комнате повисла напряженная тишина.
  - Вы хотите, чтобы мы уговорили его закончить жизнь в хосписе? - переспросил Базилевич.
  - Поверьте, Борис Аркадьевич, это оптимальный для него вариант, - ответил Полянцев. - Там будут гораздо лучше, чем у нас, за ним ухаживать.
  - По-вашему лучший вариант для него оказаться в хосписе! - воскликнула Шумская. - Как хотите, я не стану уговаривать Николая Петровича. - Для усиления своих слов, она отвернулась.
  - Валентин Глебович, вы тоже так считаете? - спросил Полянцев.
  - Я тоже не стану этого делать, - отказался Псурцев.
  - Но поймите, у нас в пансионате нет возможности заботиться о нем так, как требует его состояние здоровья. А оно требует это делать постоянно. Ему нужна сиделка. Совсем скоро он не сможет быть без нее. Кто будет все за ним выносить.
  - Лично я в меру своих сил буду заботиться о Николае Петровиче, - заявил Базилевич. - А если его перевести с хоспис, с его впечатлительностью и страхом перед смертью он там долго не протянет. Если надо, я готов за свой счет нанять для него сиделку.
  - Правильно, Боренька, я поддерживаю, - снова подала голос Шумская. - Я тоже готова сброситься на сиделку.
  - Присоединяюсь, - произнес Псурцев.
  - Что ж, сбрасывайтесь, - неохотно согласился Полянцев. - Только надо делать все быстро. Дорог каждый день.
  - Мы все прекрасно понимаем, - ответил ему Базилевич. - Быстро все и решим.
  
  109.
  Едва за Полянцевым и Лазутовой захлопнулась дверь, как тут же раздался возмущенный голос Шумской:
  - Вот увидите, они каждого готовы переправить в хоспис. Сейчас Николая Петровича, затем настанет очередь одного из нас. Я считаю, мы не должны оставлять это их намерение без последствий, надо писать жалобу на имя директора пансионата. Боренька, ты из нас самый грамотный, составь ее.
  - Подожди, Наташа, жалобу всегда успеем настрочить, - сказал Базилевич. - Сейчас куда важней решить, как помочь Николаю Петровичу.
  - А что решать, наймем для него сиделку, - проговорила Шумская. - Ты же сам предложил.
  - Я не отказываюсь от своего предложения. Но услуги сиделки надо оплачивать, пансионат явно делать это не станет. У Петрова денег нет, он все завещал нам. Значит, мы должны оплачивать эти расходы.
  - Так давай оплатим.
  - Нужно создать нечто вроде фонда из наших взносов. Если распределить сумму на троих, она будет не слишком большой.
  - У меня почти нет денег, но я готова внести то, что есть, - решительно произнесла Шумская.
  - Я - тоже, - заявил Базилевич.
  Шумская и Базилевич почти синхронно посмотрели на Псурцева.
  - Я не отказываюсь, - пожал он плечами.
  - Вопрос с оплатой решен, теперь, следовательно, нужно найти сиделку, - констатировал Базилевич. - Боюсь, не так-то и просто.
  - А в чем сложность, Боря, если есть на это деньги? - поинтересовалась Шумская.
  - Во-первых, мы находимся не в городе, а на удалении, поэтому далеко не каждая сиделка согласится сюда приехать. Где она будет жить? Пансионат комнату ей не предоставит. Значит, нам еще придется оплачивать ее проживание где-то поблизости. А это жилище еще надо найти.
  - Мы об этом не подумали, - процедил Псурцев. - Это все?
  - Не уверен, Валентин Глебович. Николай Петрович смертельно болен, и не всякая сиделка согласится присматривать за таким больным. Рано или поздно ей придется взять на себя все функции по его обслуживанию. В том числе, и самые неприятные. Боюсь, отказов будет много.
  - Но тогда получается, что наши медики не напрасно предложили перевести его в хоспис, - произнес Псурцев.
  - Нет и еще раз нет, - решительно произнесла Шумская. - Мы не позволим отправить умирать нашего дорогого Николая Петровича в их мерзкий хоспис. Вы, как хотите, но только через мой труп.
  - Не кипятись так, Наташа, мы полностью солидарны с тобой, - попытался успокоить ее Базилевич. - Но нужно понимать, что поиск сиделки займет какое-то время. Причем, мы не знаем, сколько.
  - Что ты предлагаешь? - посмотрела Шумская на мужа.
  - Пока сиделки не будет, нам нужно больше времени и внимания уделять Николаю Петровичу. Может, даже иногда посидеть с ним в его комнате, чем-то помочь. Валентин Глебович, так как Наташе трудно ходить, и она быстро устает, эта миссия преимущественно выпадает на нас. Вы согласны?
  Псурцев явно не ожидал такого предложения, на его лице появилась растерянность и недовольство, но он быстро справился с собой. Внимательно посмотрел сначала на Базилевича, затем на Шумской.
  - Если надо, то я согласен, - произнес он.
  - Значит, с завтра и начнем, - констатировал Базилевич.
  - С вашего позволения, я пойду, - произнес Псурцев.
  - Конечно, идите, Валентин Глебович, - кивнул головой Базилевич.
  Псурцев быстро вышел.
  - Ему не хочется заботиться о Петрове, - констатировала Шумская.
  - Никто не желает заботиться об умирающем, - грустно произнес Базилевич. - Что может быть более тягостней. Но это делать тоже необходимо.
  - Ты прав, но помещать человека в хоспис, который предназначен для того, чтобы человек там умер, это бесчеловечно. Разве не так?
  Базилевич задумался.
  - И да, и нет. Все зависит от нашего отношения к смерти. Человеку крайне трудно смириться с ее неизбежностью и неотвратимостью. И тогда хоспис выглядит в его глазах ужасно. Но если он осознает, что уже ничего не изменить и остается только смириться, то, возможно, для этих целей это не самое худшее место.
  - Не ожидала от тебя такое услышать! - возмущенно воскликнула Шумская. - Мне не по себе становится от одного только этого слова. А уж там оказаться... Представляешь, ты подходишь к дверям, а там надпись - хоспис. Мне кажется, я бы тут же упала в обморок.
  - Ты преувеличиваешь. Многие проходят через эти двери без потери сознания.
  -Не хочу больше об этом говорить, - заявила Шумская. - Николай Петровича мы им не отдадим, и это главное. Я очень надеюсь на тебя.
  - Мы с Валентином Глебовичем постараемся, - заверил Базилевич.
  - А вот на него я не слишком надеюсь. А на тебя - очень. Когда начнешь искать сиделку?
  - Сейчас приду к себе и посмотрю в Интернете, должны быть сайты, где сиделки предлагают свои услуги.
  - Я тебе должна еще кое о чем сказать, - вдруг произнесла Шумская.
  - О чем?
  Несколько мгновений она раздумывала.
  - Потом. Я еще окончательно сама не решила.
  - Хорошо, - не стал настаивать Базилевич. - Когда захочешь, тогда и скажешь.
  Шумская в знак согласия кивнула головой.
  - Отдыхай, дорогая, - сказал Базилевич. - А я попытаюсь поискать сиделку.
  
  110.
  Но к удивлению Базилевича это оказалось даже более трудным делом, чем он предполагал. Он быстро нашел сайт, где сиделки искали работу, стал звонить по имеющим там телефонам. Но, как только очередная собеседница узнавала, что придется отправиться в пансионат для престарелых, расположенный далеко от города, отказывалась.
  Через какое-то время Базилевич стал опасаться, что может вообще не найти сиделку. Или в лучшем случае для этого понадобится гораздо больше времени. А его-то как раз и нет, неизвестно, сколько еще протянет Петров. Возможно, довольно долго, а возможно его не станет совсем скоро. Никому не дано знать, когда у человека настанет последний час.
  Все это так, но что делать-то сейчас? Уже ясно, что, по крайней мере, в ближайшие дни сиделку найти не удастся. А Петров нуждается в каждодневной заботе; мало ли что с ним может случиться. К тому же могут возникнуть моменты, когда придется выполнять очень неприятные процедуры.
  Базилевич представил, что его может ждать, - и ему даже стало немного не по себе. Заниматься таким обслуживанием он не привык, его труд всю жизнь был исключительно интеллектуальным, а значит чистым. Правда, в лагере приходилось делать все, что угодно, но это было очень давно, да и условия там были уж больно специфические.
   Базилевич подумал, что, возможно, они совершили ошибку, поддавшись влиянию своим эмоциям. Понятно желание помочь их товарищу, облегчить его последние дни. Но в тот момент не подумали, что потребуется для этого от них. Конечно, они надеялись на то, что быстро найдут сиделку, но оказалось, что отыскать ее проблематично. Сколько это займет времени, не ясно, возможно, ни один, и даже ни два, а гораздо больше дней.
  Базилевич горестно вздохнул. Вся тяжесть заботы о Петрове ляжет на него и Псурцева. Наташа от этих обязанностей освобождается, она сама находится ненамного в лучшем состоянии. Даже если она пожелает, то просто не справится, так как элементарно не хватит сил. И тогда заботиться придется еще и о ней. А это уже перебор, это им с Псурцевым точно не потянуть.
  Что же в таком случае делать? Остается одно, идти к Псурцеву и обсудить с ним возникшую ситуацию.
  Идти к Псурцеву ему жутко не хотелось. Разговоры на любые темы складываются между ними тяжело, после них ему затем требуется время на восстановление затраченных сил. Но выхода все равно нет.
  Похоже, и Псурцевым владели схожие чувства. Он неприязненно смотрел на непрошенного гостя. Базилевич же решил по возможности не обращать внимания на такой прием.
  Он описал складывающуюся ситуацию.
  - Валентин Глебович, нам надо решить, как поступить?
  - Что вы предлагаете? - спросил Псурцев.
  - Я подумал, что нам как-то надо разделить наше дежурство. Например, я в первой половине дня, вы - во второй. Затем меняемся. Это не значит, что следует сидеть у него постоянно, заглянуть в его комнату, поинтересоваться самочувствием, если он бодрствует. И в зависимости ситуации что-то сделать.
  - Горшок вынести с говном, вы это имеете в виду? - с откровенным отвращением в голосе спросил Псурцев.
  - Надеюсь, до этого дело не дойдет, пока он еще сам способен на это. А если все же случится, то для этих целей в пансионате есть санитарка.
  - Да, одна на весь пансионат. К тому же на ночь не остается и выходные у нее в субботу и воскресенье. Или вы полагаете, что когда ее нет, он гадить не будет?
  - Мне тоже заниматься этим крайне неприятно, но коли решили не отдавать его в хоспис и самим заботиться о нем, то, не исключаю, придется. Кстати, вы тоже согласились.
  - Я был уверен, что уже завтра приедет сиделка и возьмет все на себя. Я не отказываюсь оплачивать свою доля ее зарплаты. Но выносить за ним утку... Увольте.
  - Предлагаете, чтобы он лежал в своем кале и моче?
  Псурцев довольно долго молчал, весь его вид выражал, насколько неприятен ему разговор.
  - Объясните, Борис Аркадьевич, почему вам всегда нужно больше всех. И тогда и сейчас. Вам мало тех уроков?
  - Урок вы тогда преподали мне очень запоминающийся. Только выводы я сделал не совсем те, на которые вы рассчитывали.
  - Лично я ни на что не рассчитывал.
   - Рассчитывала система, а вы выступали от ее лица. Для меня это одно и то же.
  - Ладно, не хочу спорить, - махнул Псурцев рукой. - Так какие же выводы?
  - Вы удивитесь, насколько они просты. Был такой философ Кант, надеюсь, слышали о нем.
  - Даже в институте немного его проходил, - насмешливо проинформировал Псурцев.
  - Приятно иметь дело с образованным человеком. Он вывел категорический императив. У него есть ряд формулировок, хотя по смыслу они все близки. Я предпочитаю следующую: "поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своём лице, и в лице всякого другого как к цели, и никогда - только как к средству". Звучит почти неправдоподобно, но впервые я услышал о нем на зоне. Там было парочка образованных людей, и я немало почерпнул от них. Одного, правда, зеки убили, но это другая история. Так вот, для меня Николай Петрович - это исключительно цель, которая состоит в том, чтобы максимально облегчить его страдания. И для этого годны все средства, в том числе неприятные. К сожалению, такое случается нередко. Я все же надеюсь найти сиделку, и нам не придется заниматься тем, чем очень не хочется.
  - А если нет?
  - Могу лишь повторить дословно то, что уже сказал. Впрочем, у вас есть право отказаться.
  - И что будет в этом случае?
  - Тогда вся нагрузка ляжет только на меня.
  - Не боитесь не справиться?
  - Почему же боюсь. Я, как и все тут старый и больной человек. В общем, я сказал вам все, что хотел. А вы уж сами решайте. Я пойду. - Базилевич встал.
  - Подождите, - остановил его Псурцев. - Я согласен.
  При этом его лицо так сильно скривилось, что Базилевичу не трудно было понять, какие чувства тот испытывает.
  
  111.
  На завтраке Петров не появился. Его сотрапезников это не удивило, однако создавало за столом гнетущую атмосферу, почти никто ни с кем не разговаривал. Все молча ели и думали о своем.
  После завтрака Базилевич подошел к Псурцеву.
  - Я загляну к Николаю Петровичу, если надо посижу с ним. А вы готовьтесь это сделать после обеда.
  Псурцев без всякого энтузиазма кивнул головой и ничего не сказал. Было видно, насколько не хочется ему говорить на эту тему.
  Петров не спал, он лежал со смотрящими в потолок открытыми глазами. Когда Базилевич зашел в комнату, он скосил их на него. На его лице отобразилась слабая улыбка.
  - Как вы, Николай Петрович? - спросил Базилевич.
  Ответ Петрова удивил его.
  - Хорошо, очень хорошо.
  - Вы хорошо себя чувствуете?
  - Да, мне сделали укол, и у меня сейчас ничего не болит. Вы и не представляете, какое это счастье. Я так надеюсь, что оно продлится до вечера. - Внезапно его лицо нахмурилось. - Но я не уверен. Я этого так боюсь.
  Базилевич поймал себя на том, что испытывает растерянность. Он не знал, что ответить этому несчастному человеку.
  - Вам чем-нибудь помочь? Что-нибудь сделать, принести? - спросил Базилевич.
  - Вы очень добрый человек, Борис Аркадьевич, - даже улыбнулся Петров. - Самый добрый из всех.
  - Ну, это вряд ли.
  - Я в своей жизни встречал только плохих людей, - неожиданно заявил Петров.
  Эти слова удивили Базилевича.
  - Такого не может быть.
  - Может, вы и правы, но мне так всегда казалось. Возможно, я равнял их всех с собой.
  - Но вы вовсе не являетесь плохим человеком, - возразил Базилевич.
  Петров взглянул на него и ничего не сказал. Молчание их продолжалось довольно долго.
  - Мне ничего не нужно, - вдруг произнес Петров. - У меня совсем пропал аппетит. Посмотрите, как я похудел.
  Он откинул одеяло, и Базилевич увидел его голые ноги. Ему стало даже немного нехорошо от этого зрелища, то были две худые и сухие палки.
  - Это временное явление, аппетит вернется, - проговорил лишь для того, чтобы что-то сказать он.
  - Я тоже в этом уверен, - согласился Петров. - Я хочу прийти на обед сам.
  - Если надо, мы вам поможем дойти.
  - Я должен дойти сам. Я съем все, что дадут даже через силу. Вы верите?
  - У меня в этом нет сомнений, - заверил Базилевич.
  - Мне кажется, я иду на поправку. Я даже могу прямо сейчас встать.
  - Я тоже в этом убежден. Только прошу, сейчас не вставайте, поберегите силы для обеда. Они вам понадобятся.
  - Вы так думаете. Тогда сейчас вставать не стану. Вы правы, я еще слаб. Но это ненадолго. Вот увидите, я еще буду бегать.
  - Почему и нет, в наше время медицина творит чудеса.
  - Я так счастлив, что вы со мной согласны. Вы самый умный человек, которого я встречал.
  - Николай Петрович, вы меня перехваливаете.
  - Нисколько, - не согласился Петров. - На самом деле, я всегда хорошо разбирался в людях, только скрывал; иначе мог бы пострадать. Они все такие мерзкие, кроме вас. Ну и Натальи Владиленовны. - Он замолчал. - И Валентина Глебовича - тоже, - добавил он.
  Базилевич решил, что нет никакого смысла спорить на эту тему. Наверное, Петров действительно так думал всю свою жизнь. И, скорее всего, это его грело, доставляло удовольствие, возвышало себя в собственных глазах. А для него последнее было очень важно. Нельзя же жить в убеждении, что ты полнейшее ничтожество, это разрушает личность. А каждый хочет ее в себе сохранить.
   Базилевич хотел сказать, что все не так обстоит ужасно, но неожиданно обнаружил, что Петров заснул. Воздух из носа, как из сопла ракеты, с шумом вырывался из него.
  Базилевич встал и не без облегчения покинул комнату. Его первый визит к Петрову прошел относительно благополучно. Теперь очередь дежурить у Псурцева.
  
  112.
  Сначала боль за грудиной была несильной, и Базилевич почти не обратил на нее внимания. Такое случалось часто, и обычно болевые ощущения проходили сами. Но на этот раз сценарий оказался другим, внезапно они оказались столь резкими и сильными, что он невольно издал крик. Несколько секунд он еще надеялся, что все само рассосется, но ничего не менялось. Базилевич нажал кнопку экстренного вызова медперсонала. И буквально через пару минут примчалась Лазутова.
  Она быстро оценила ситуацию, вколола обезболивающий укол и помогла лечь. Сама же села рядом.
  Минут через десять боль хоть и не прошла, но ее жало стало не таким острым. Базилевич уже мог нормально дышать. И размышлять. Приступ встревожил его, на фоне недавних слов Полянцева о том, что ситуация становится хуже, это не могло не беспокоить. И главное непонятно, чем все это спровоцировано, он был абсолютно спокоен, ни о чем тревожным не думал. Без всякого сомнения, то был плохой признак.
  - Как вы? - поинтересовалась медсестра.
  - Гораздо лучше, но до конца не прошло.
  - Евгений Викторович уже ушел, но завтра он непременно вас посмотрит, - заверила Лана.
  - Ничего принципиально нового он не скажет. Я и так знаю: болезнь прогрессирует. Сколько сейчас времени, Лана?
  Она посмотрела на часы в телефоне.
  - Почти девять.
  - Обычно в это время я иду к Наталье Владиленовне поговорить, пожелать спокойной ночи.
  - Об этом не может быть и речи, вам требуется полный покой, - решительно произнесла Лана.
  - Но она меня ждет и будет волноваться, если я не приду.
   - Я схожу вместо вас и сообщу, что вы неважно себя чувствуете. Затем вернусь к вам.
  - А домой?
  - У меня сегодня ночное дежурство. Поэтому могу всю ночь провести возле вас.
  - В этом нет необходимости. А пока сходите к ней.
  Вернулась Лана минут через пятнадцать.
  - Ну что? - спросил Базилевич.
  - Наталья Владиленовна, конечно, встревожилась, но я ее успокоила, что у вас небольшое недомогание. И вам уже лучше.
  - Недомогание, как раз большое, но главное, чтобы она поверила. Как думаете?
  - Поверила, хотя, возможно, не до конца. Но вроде легла спать.
  - А как себя чувствует?
  - Пожаловалась, что ноет нога.
  - Совсем плохо у нее с ногой, - грустно проговорил Базилевич. - Нужна операция, а она ни в какую. Не хочет становиться инвалидом.
  - Если ее не сделать в ближайшее время, дело кончится плохо.
  - Я знаю, но не получается уговорить. Такое чувство, что ей легче умереть, чем дать ампутировать часть ноги.
  - Как бы я себя повела в такой ситуации? - задумчиво проговорила Лазутова.
  - Не дай бог в ней вам оказаться.
  - Но ведь однажды это вполне может случиться, Борис Аркадьевич. Как себя мне вести?
   Базилевич задумался.
  - Вопрос предельно ясный и простой, а вот ответа не могу найти. Я ставлю себя на ее место и спрашиваю: делать ли операцию?
  - И каков ваш ответ самому себе?
  - Я не нахожу смысл в ней.
  - Поясните.
  - Что даст эта операцию?
  - Продлит ей жизнь.
  - А если она не хочет жить такой жизнью, если эта жизнь кроме страданий ничего не несет? Смерть ведь не только нас уничтожает, но и избавляет. Причем, от всего и сразу. Ничто другое не обладает таким всемогуществом. Возможно, мы недостаточно ценим это ее свойство.
  - Получается смерть - это благо? Я правильно вас поняла, Борис Аркадьевич?
  - Ну и вопросики у нас с вами возникли, Лана, - даже слегка усмехнулся Базилевич. - В мире нет абсолютных истин, все так, как считает сознание конкретного человека. Если оно видит смерть, как избавление, то для него так оно и есть. Если, как самое страшное, что только может быть на свете, то и это правда. Боюсь, что ничего другого тут не придумать.
  - Хорошо, Борис Аркадьевич, пусть так, но как поступать мне, если однажды я окажусь в такой же ситуации. Я же тоже когда-то стану старенькой и больной бабушкой.
  Базилевич посмотрел на нее.
  - В это трудно, почти невозможно поверить, но, к сожалению, это случится. Как вам поступать? Самое разумное, что только может быть, - это принимать жизнь такой, какая она есть. Со всеми ее ужасами и удовольствиями, со всем, что она дает и отнимает. В этом случае смерть уже не будет восприниматься, как ужасной трагедией, а как - закономерным финалом. Тренируйте себя задолго до даты кончины смотреть на нее как на обыденность. Что-то вроде простуды или в худшем случае, аппендицита. Понимаю, насколько это трудно, но трудно не значит, что невозможно. Просто подавляющее большинство людей этим вообще не занимаются, оставляя все на потом, или в надежде, что все случится само собой. А когда приходит время, то становится так страшно, что хочется беспрерывно выть. Это наказание на легкомыслие, за то, что мы не относимся к процессу жизни серьезно. Беда человека в том, что он жутко поверхностен; кроме того, что вокруг его носа не желает больше ничего не знать, не замечать. А смерть - это самая большая глубина, с которой мы сталкиваемся. Мы вынуждены заглядывать в очень глубокую бездну, куда смотреть совсем не привыкли. А потому ничего не видим, кроме сплошной тьмы.
  - А разве там не сплошная тьма?
  - Доподлинно не знает никто. Но, думаю, что нет. Некоторое время назад с одним своим коллегой мы пытались понять с помощью определенных математических методов, чем же наполнена Вселенная?
  - И чем?
  - К сожалению, эти расчеты невозможно выполнить до конца, не хватает математического аппарата. Но мы все же пришли к одному выводу. - Базилевич замолчал.
  - Что за вывод, Борис Аркадьевич? Не томите.
  - Во Вселенной нет места для смерти, в ней только есть жизнь. Она постоянно меняет свои формы, объемы и конфигурацию, идет непрерывная перекачка энергии. А вот смерти мы нигде не нашли, формулы ее не показали. Конечно, эти расчеты могут быть ошибочными, скорее всего, так оно и есть. Тем более, в них не хватает множество переменных величин. И, тем не менее, кто знает.
  - А что сказали другие математики?
  - Мы решили не обнародовать наше исследование, оно было очень сырым, любой математик нас бы легко опроверг. Вы первая, кому я о нем рассказываю.
  - Но ведь тело, а вместе с ним и человек, сначала умирает, потом истлевает.
  - Конечно, "я", связанная с телом, исчезнет, но сохраняется "я", связанная с душой. Ничего по сути нового в этом нет, многие религии в разной форме как раз построены на этом тезисы. Но доказательств они не предъявляют, одни голословные утверждения, а мы хотели их получить. Не получилось.
  - Жаль.
  - Да, жаль, хотя, возможно, это вообще недоказуемо. Но в любом случае, если не хочешь умереть целиком и бесповоротно, надо развивать то "я", что связано с душой. Это единственный пропуск в бессмертие, о котором нам хоть что-то известно. У нас же все наоборот, мы ассоциируем свое "я" с телом, с теми желаниями и потребностями, что оно порождает. Поэтому так трудно расставаться с этим бренным миром. Но неизбежно. Знаете, Лана, не готовиться к смерти так же глупо, как не готовиться к экзаменам в институт, если хочешь в него поступить. А смерть и есть главный наш экзаменатор. Только осознаем мы это, если вообще осознаем, когда уже надо тянуть последний билет. И большинству из нас нечем на него ответить.
  - Как-то все это очень запутано, Борис Аркадьевич. Голова кругом идет.
  - Согласен. Жизнь так устроена, что когда живешь, совсем не хочется думать о смерти. И почти все попадают в эту ловушку. Жизнь очень короткая, а после ее окончания мы оказываемся в вечности. Вот вопрос на засыпку: что мы собираемся в ней делать?
  - И что же?
  - Понятие не имею, Лана. Моя мысль тут тормозит. Возможно, при жизни я недостаточно об этом думал, одолевали другие заботы.
  - Вы меня напугали, Борис Аркадьевич, мне вдруг стало страшно.
  - Страх возникает от незнания и неуверенности. Постигайте жизнь во всех ее проявлениях - и он незаметно исчезнет. Может, для этого и нужно познание; сам процесс делает нас более сильным и менее уязвимым. Мы как бы обретаем некую броню, которая нас защищает.
  - От чего?
  - От ужаса перед бездной. Она уже не представляется вечной и бездонной впадиной, а наполняется хоть каким-то, но содержанием. А это уже легче переносить.
  Лана посмотрела на часы.
  - Ой, уже очень поздно, я вас заболтала. Как вы себя чувствуете?
  Базилевич прислушался к своим ощущениям.
  - Боль прошла, но осталась в груди неприятное ощущение. Что-то там такое есть нехорошее.
  - Завтра Евгений Викторович вас обязательно посмотрит. А сейчас спите, сон - лучшее лекарство. Я буду рядом, в случае чего, звоните.
  - Обязательно, если понадобится, позвоню.
  - Я выключу свет. Если сможете, не просыпайтесь до утра.
  Лана встала, подойдя к двери, выключила свет. Комната погрузилась во тьму. Медсестра тихо вышла.
  
  113.
  Утром к изумлению сотрапезников Петрова он явился на завтрак. Хотя в каком-то смысле пришел не Петров, а его тень, - так плохо он выглядел. Тяжело шаркая ногами, доковылял до стола. Лицо было совершенно белым, щеки ввалились, а глаза - такими тусклыми, что создавалось впечатление, что они в отличие от тела уже умерли.
  Петров поздоровался хриплым голосом, но больше ничего говорить не стал, и приступил к еде. По тому, как он это делал, было заметно, что аппетит у него отсутствовал. Но он упрямо перемалывал зубами пищу.
  За весь завтрак никто не сказал ни слова, все подавленно молчали. Несколько раз Базилевич встречался с взглядом с женой; то, что она думала о происходящем, откровенно отражалось у нее на лице.
  Закончив есть, Петров, сказав всем до свидания, такой же шаркающейся походкой направился к выходу из столовой. Базилевич смотрел ему вслед и гадал: дойдет ли он до дверей. Но Петров дошел и исчез за ними.
  Базилевич обратился к Псурцеву:
  - Как чувствовал себя вечером, Николай Петрович?
  - Я не был у него, - буркнул Псурцев, не смотря на Базилевича.
  Базилевич с удивлением взглянул на бывшего чекиста, почему-то он был уверен, что Псурцев хотя бы некоторое время провел возле умирающего.
  - Но мы же с вами договаривались, Валентин Глебович. Как так можно, - упрекнул его Базилевич.
  Тот ответил ему взглядом, наполненный откровенной ненавистью.
  - Не обязан перед вами отчитываться.
  - А как же договоренность, для вас она пустой звук?
  - Пустой, не пустой, а дежурить возле этого трупа я не намерен.
  - Он не труп, он живой человек, - возразил Базилевич.
  - Это уж как посмотреть, - усмехнулся Псурцев.
   Базилевич понял, что дальнейший разговор бесполезен. Совесть, честь, благородство, честность и Псурцев - понятия не совместимы.
  - Я услышал вам, Валентин Глебович, - сказал он и отвернулся.
  Перед тем, как встать из-за стола, Шумская спросила Базилевича:
  - Боренька, ты зайдешь ко мне?
  - Конечно, Наташа. Немного отдохнем после завтрака - и я приду.
  Придя к себе, Базилевич снова стал звонить сиделкам, но с тем же результатом - никто не соглашался отправляться в пансионат. Как же ему поступить? Одному не справиться с заботой о Петрове, а на Псурцеве больше надежды нет. Какой же он все-таки мерзкий тип, готов только делать то, что ему приятно. Ради же другого человека и пальцем не пошевелит, даже если тот будет умирать.
  Он отправился к Шумской. Она, как обычно, лежала в кровати.
  - Какой же это ужас, Боренька! - встретила она его словами.
  - Ты это о чем?
  - Наблюдать, как человек движется к смерти. И каждый день становится к ней ближе.
  - Да, смотреть на это грустно. А я, как на зло, не могу найти ему сиделку, никто не соглашается ехать в нашу глушь.
  Шумская долго молчала.
  - Не надо сиделку, Боря, - вдруг тихо произнесла она.
  - Почему? - удивился он.
  - Я хочу тебе сообщить важную вещь. - Она посмотрела ему в глаза. - Я решила покончить с жизнью с помощью эвтаназии. Говорила об этом с Николаем Петровичем. Он согласился присоединиться.
   Базилевич почувствовал себя так, словно его огрели чем-то тяжелым по голове.
  - Ты это всерьез, Наташа? - вмиг охрипшим голосом спросил он.
  - Разве такими вещами шутят?
   Базилевич мысленно согласился: такими вещами человек в здравом уме и при твердой памяти шутить не станет.
  - И когда?
  - Не знаю, об этом я и хочу с тобой поговорить. Давай и ты с нами.
  - Завершить свою жизнь с помощью эвтаназией?
  - Ты сам мне много раз говорил: а какой смысл жить, если жизнь не в радость, если она превращается в сплошное страдание. Что тебя ждет? Твое сердце изношено. И, кроме того, чем нас будет больше, тем нам будет легче. Разве я не права?
  - Права. Тяжелее всего умирать в полном одиночестве.
  - Ну, так как?
  - Мне надо подумать. Точнее, решиться. Ты застала меня врасплох.
  - Я понимаю. В любом случае, у меня к тебе просьба. Я ничего не понимаю в этом, не представляю, как это все организовать. В пансионате никто же не будет нам помогать в нашем переселении. Если они узнают, что мы собираемся сделать, нам не позволят.
  - В этом нет сомнений.
  - Вот и прошу, помоги, организуй, даже если сам не будешь вместе с нами.
  - Я тоже никогда ничем подобным не занимался, Наташа.
  - Я знаю, но у тебя все получается. Получится и это.
  - И как быстро?
  - Быстро, иначе придется лечь на операцию. Я твердо решила, безногой не буду.
  - Но можно же передвигаться на инвалидной коляске. Здесь есть хорошие коляски, их можно арендовать.
  - Неужели ты еще не понял, что коляски не для меня. Что скажешь?
  - Понял, поэтому постараюсь помочь. А что касается себя, мне надо подумать. Есть же еще и Псурцев.
  - О нем я не думала. Вряд ли он согласится. Он еще может пожить. Хотя уйти вчетвером... - Шумская задумалась. - Это был бы великолепным финалом пьесы, когда одновременно уйдет весь наш стол. В такой - я еще не играла.
  - Наташа, ты очень спокойна.
  - Да. Я сама себе удивляюсь. Когда приняла это решение, меня словно бы накрыло спокойствием. Не знаешь, почему?
  - Когда человек принимает важное решение, на него всегда нисходит спокойствие. Беспокойство вызывают у него сомнения.
  - Ты как обычно прав. И почему ко мне не приходят такие простые и естественные мысли? Впрочем, уже не важно. Подумай, как это сделать так, чтобы все случилось бы быстро и безболезненно. Я не желаю мучиться в последние свои минуты.
  - Я постараюсь.
  - Теперь иди, что-то совсем не осталось сил. - Шумская на секунду замолчала. - Как хорошо, что ты есть у меня! Мне тебя послал Бог. Я была уверена, что за мои грехи Он больше ничего и никакого мне ниспошлет. Но я ошибалась, Он более милосерден, чем я о Нем думала.
  - Это был Его подарок для нас обоих.
  Шумская отрицательно покачала головой.
  - Нет, только мне. Для тебя я только обременение.
  
  114.
  Базилевич был ошеломлен, изумлен, точное слово своему состоянию он никак не мог подобрать. Да и не особенно старался. Он никак не ожидал, что Наташа примет подобное решение; кто угодно, только не она. Значит, он проглядел возникшие в ней перемены, ее образ в какой-то момент сцементировался в его сознании, что и помешало увидеть, как он развивается и меняется.
  А ведь она давала ему много сигналов, что что-то с ней происходит, постоянно отказывалась ложиться на операцию. Для нее ампутация ступни было неприемлемо, стало некой красной чертой, выход за которую все принципиально менял. И она приняла логичное, обоснованное решение.
  Другое дело, как у нее на это хватило мужества? Следовательно, и тут он что-то не доглядел, смотрел на нее, как на состарившегося ребенка - капризного, своевольного, привыкшего, что все удовлетворяют ее желания. Так оно, судя по всему и было, но получается, что скрывалось в ней и нечто другое, чего он не заметил. Но сейчас он это видит, в ней есть некий стержень, который позволяет оставаться при любых обстоятельствах самим собой. И ее решение добровольно уйти из жизни, как раз и проявление этого качества.
  Конечно, можно в свое оправдание сказать, что у него было совсем мало времени для ее изучения. И все же он осознает, что дело тут в другом, а именно в его самонадеянности. Подсознательно он был уверен в своем превосходстве над всеми, что каждый из тех, кто его окружает, включая Наташу, открытая для него книга - листай и читай. А вот даже Петров его сильно удивил, он, Базилевич, был уверен, что тот не согласится на добровольный уход. Слабая, мало интеллектуальная, всю жизнь укрывающаяся от реальности натура. Он убежден и сейчас, что он остался полностью прежним. И во многом так оно и есть. И все же только этим Петров не исчерпывается и не только он - любой человек обладатель не исчерпаемого сознания. Сколько бы ты его изучал, всегда обнаружится нечто неожиданное, не входящее в уже сформированное представление.
  Но сейчас ему надо думать о другом, как поступить в этих новых обстоятельствах. Базилевич встал, прошелся по комнате, посмотрел на себя в зеркало, снова сел. Пришла пора принятия самого главного в жизни решения. Конечно, со стороны Наташи крайне эгоистично предложить ему уйти вместе с ней; он понимает, что так ей будет морально легче. Но это далеко не самая важная сторона вопроса. Совершенно неожиданно он настиг его в момент, когда он, Базилевич, почти перестал об этом думать. А вот сейчас придется это сделать.
  Он должен сказать себе откровенно, что это он сам навел Наталья на мысль об эвтаназии. Он давно размышлял о ней, в каком-то смысле даже лелеял. Но все это время она была для него что-то вроде интеллектуальной игрой. Нет, он на полном серьезе говорил себе, что в один прекрасный или скорее печальный момент может принять такое решение. Более того, для него оно было едва ли не высшим проявлением самостоятельности его личности, полным обретением ею свободы. Но одновременно в глубине души сомневался, что однажды отважится на такой поступок. Одно дело размышлять, теоретизировать на эту тему и другое - превратить ее в реальность. В человеке так много слоев, уровней, поверхностей и глубин, что можно бесконечно путешествовать по ним. И всякий раз быть в полной уверенности, что все это абсолютно искренне.
  Все это, конечно, так, но для него настал момент, когда надо сконцентрироваться на чем-то одном и сделать выбор, как последний бой - решительный и окончательный. Продолжать, как он это любил всю жизнь, играть в эти бесконечные интеллектуальные игры больше невозможно. Добровольный уход из жизни - дело серьезное, как ни дико это звучит, тут нельзя допустить ошибку, ее уже не исправить ни при каких обстоятельствах и усилиях. А это означает по сути одно - пора подводить итоги. Или как это звучит по латыни - summa summarum, итог итогов.
  Легко сказать, трудно сделать. Что значит подвести итоги? Принять решение - стоит ли продолжать жить? Для большинства людей этот вопрос просто не встает. Даже перед лицом смерти они не задумываются, как прожили свою жизнь, какими были людьми, что сделали в ней и чего не сделали. Их всех это вообще не волнует, просто ныряют в бездну, как в океан. А вот ему хочется разобраться, пока есть еще физические силы и интеллектуальные возможности.
  Кем он был на этом свете? Пожалуй, не самым плохим и ничтожным человеком. Даже кое-чего добился. Да, в науке великого переворота не совершил, но несколько его работ признаны важными для математики. А это не так уж и мало, не многие могут похвастаться подобными достижениями. Но может быть, еще более важно то, что не совершал откровенно подлых поступков. Есть несколько таких, за которые ему не то, чтобы стыдно, но лучше их было бы не делать. Они вызваны не подлостью, а человеческой слабостью. Но за красные линии порядочности не заходил - для него это всегда являлось табу. Он даже жене не изменял, считал это недопустимым, хотя не всегда между ними царило взаимопонимание. Бывали и периоды охлаждения. Она увлекалась театром, кино, а он эти зрелища не то, что не любил, но не находил в них для себя подлинного умственного удовлетворения. Всем им предпочитал книги. На этой почве у них случались размолвки. Но при этом любил только ее. У него вообще было мало женщин, да и те, что в молодости в период повышенной гормональной активности. Ну а после женитьбы никаких походов налево; для него это означало не уважать ни жену, ни себя. От такого строго поведения не всегда было комфортно, приходилось давить, как виноград, в себе желания. Тем более, женщин, готовых их удовлетворить, попадалось не так уж и мало. Но он справился и с этим искушением.
  А вот отцом он был не самым лучшим; теперь ясно понимает, что уделял сыну недостаточно внимания, больше полагался на его естественное воспитание и взросление. Наука, преподавание отнимало слишком много времени и сил. Правда, удалось воспитать нескольких достойных учеников, которые уже внесли свой вклад в кладовую знаний. И все же вряд ли это его оправдывает. Хотя с другой стороны Дима честный парень, хороший семьянин. А если из него не получился большой ученый, то может быть, в этом нет его, Базилевича, вины, так уж он распорядились гены. А против них не попрешь.
  Базилевич подумал, что если существует страшный суд, то он вполне готов предстать перед ним. Ему есть, что предъявить судьям в свое оправдание пребывания на земле. Вопрос в другом: а действительно ли пришла пора ухода? Человек так привыкает к жизни, что порой не замечает, как она теряет для него смысл. А жить исключительно по инерции для него всегда было неприемлемо. Он во всем искал высшее значение, иногда так глубоко погружался в это занятие, что забывал обо всем остальном. И это подчас вредило его отношениям с окружающим миром.
  Не случайно же много раз он себя спрашивал: а есть ли смысл в постоянном поиске смысла, не теряет ли он, Базилевич, при этом нечто такое, что важнее этого поиска? Но ответа так и не нашел. А потому решил, что будет действовать так, как будет получаться, исходя из внутренних установок и складывающихся обстоятельствах.
  Но эти метания в каком-то смысле были в другой жизни, когда он шел вперед, не желая делать на этом пути даже кратковременные остановки для отдыха. А что сейчас? Если хоть какой-то резон держаться за то существование, в котором он пребывает в настоящий момент? Он чувствует, как быстро ухудшается здоровье. Об этом говорят ему внутренние ощущения, о том же предупреждает и его лечащий врач. Да, он пока не в таком ужасном состоянии, как Петров, он может прожить еще и год и два, а может умереть в любой момент, например, от обширного инфаркта. Совсем недавно это почти случилось, он понимает, что его земное существование висело в тот момент на тоненькой ниточки.
  Но даже не это главное, а то, что ему дает жизнь? С точки зрения научной деятельности - главного смысла его существования на земле, он давно ее прекратил. Мозг больше не способен генерировать новые идеи, решать головоломные задачи - то, что он так любил всегда делать. Он лишь сохранил способность воспроизводить одни и те же мысли и сюжеты. Это Наташе кажется, что он по-прежнему великий мыслитель, но так она думает по незнанию. На самом деле, от всего былого интеллектуального богатства осталась еще относительно хорошая память. Она тоже начинает все чаще сдавать сбои, но пока в целом сохраняет свой потенциал. В лучшие свои годы он запоминал почти все, что читал, а читал очень много. Отсюда - гигантская эрудиция, которая поражала его друзей и недругов. Она неплохо помогала в работе, в исследованиях, но никогда не являлась творческой лабораторией. Ему были известны люди, которые знали не так уж и много, но совершали большие, чем он, научные открытия, потому что обладали более ценным даром, чем просто многознание. Так что в этом плане держаться за жизнь ему нет никакого смысла, как ученый он полностью вышел в тираж.
  Что остается ему еще? Плотские удовольствия. Он никогда не был великим гедонистом, но совсем не чурался им. Любил и поесть, и выпить, и сексуальные утехи, в меру нравились занятия спортом, обожал путешествия - посещать другие города и страны. Но сейчас из всего этого перечня осталась только еда, на все остальное либо нет сил, либо это под прямым физическим запретом. Но продолжать жить только ради еды бессмысленно и глупо. Когда-то давно у него был лабрадор, все его поведение было посвящено одному - найти или выпросить съестное. Собака никогда не насыщалась, всегда была голодной вне зависимости от того, сколько до этого съел. Так что же ему, Базилевичу, уподобится тому псу? Ничего унизительней невозможно вообразить.
  Что остается еще? Его ждет полное одиночество. Если Наташа и Петров уйдут, близких людей не останется. Сын не в счет, он давно не близкий, для него отец - это некое обременение, которое он вынужден тащить вопреки своему желанию. Внуки быстро растут, и совсем скоро он будет им совсем не нужным. А мысль о том, что он окажется в житейской пустыне, для него невыносима.
  Остается безмерная грусть от того, что приходится уходить из этого мира. Он так привык к нему, с ним его связывает тысячи невидимых нитей. Они может, и не имеют большого значения, давно исчерпали свой потенциал, но по инерции удерживают его на поверхности земли. И если он уйдет, все они разом оборвутся. И все же это не та причина, чтобы оставаться тут. В конечном счете, это не более, чем сентиментальность, а это не то чувство, исходя из которого стоит принимать такое важное решение.
   Базилевич почувствовал, что устал. Столь интенсивно он не мыслил уже давно. Нужно сделать перерыв, да и время позднее. Надо отдохнуть, хотя бы немного поспать. Вряд ли сон продлится долго, он почти уверен, что среди ночи проснется и снова окажется в плену бесконечной веренице мыслей. Завтра он обязан дать ответ Наташе, в отличие от него у нее совсем осталось мало времени для принятия решения.
  
  115.
   После завтрака Базилевич проводил Шумскую в ее комнату. Каждый шаг давался ей с большим трудом, но пока они шли, она ни разу не застонала. Это вызвало в нем уважение к ее выдержке, так как по выражению ее лица он видел, как ей больно и тяжело.
  Шумская села в кресло и с облегчением вздохнула.
  - Никогда не предполагала, что пройти триста метров окажется тяжелей, чем идти по тундре, - сказала она.
  - Ты ходила по тундре? - удивился он.
  - Всего один раз. Наш театр ехал на гастроли в один поселок где-то за Полярным кругом, у нас сломался автобус. Водитель не смог его починить и всей труппе пришлось шагать пешком. К счастью недалеко, всего километров пять или шесть. Мне не было и тридцати, и я легко преодолела расстояние. Наверное, я тогда думала, что так будет всегда. Боря, что ты решил? - вдруг резко перешла она на другую тему.
  Базилевич почувствовал сильное волнение. От его ответа зависело буквально все.
  - Я всю ночь думал и решил - он невольно сделал паузу: - я с вами.
  - Я в этом нисколечко не сомневалась, Боречка.
  - Почему? - удивился он.
  - Не знаю, просто не сомневалась. Хотя нет, была одна причина, что ты примешь именно такое решение: если меня не будет, твою жизнь утратит всякий смысл. Я не права?
   Базилевич подумал, что, возможно, это не совсем так, но возражать не стал, вместо этого кивнул головой.
  - Боря, у нас мало времени. Я тебе вчера не стала говорить, меня, точнее, мою бедную ногу в очередной раз осматривал Евгений Викторович. Он сказал: надо ложиться в больницу на операцию.
  - Когда?
  - Ну, точного срока он не назвал, но речь идет буквально о недели. А то и меньше. Теперь понимаешь... - Она многозначительно посмотрела на него.
  - Понимаю.
  - У меня надежда только на тебя.
  - Ты сейчас о чем? - спросил Базилевич.
  - Я понятие не имею, как все это организовать, каким образом... Ну, ты понимаешь, о чем это я.
  - Наташа, но у меня тоже нет такого опыта. Как ты можешь понять, я ни разу не делал такой попытки.
  Шумская закрыла глаза и несколько мгновений так сидела.
  - Тогда все срывается, - вдруг сказала она. - Пусть отрезают ногу. Не думала, что ты так поведешь себя по отношению ко мне.
  Базилевич вдруг поймал себя на том, что испытывает нечто вроде вины.
  - Подожди, Наташа, я же не сказал, что не буду ничего делать. Я лишь сказал, что никогда этим не занимался. Мне нужно понять, как это должно происходить, каким способом... - У него не хватило смелости произнести: "убить себя".
  - Но ты же можешь все это узнать и организовать.
  - Да, конечно, - согласился он.
  - Я была уверенна в тебе. И я очень рада, что не напрасно.
  Базилевич посмотрел на жену и изумился тому, что на ее губах появилась улыбка благодарности. Это был какой-то театр абсурда, только очень страшного абсурда. Они беседовали об уходе из жизни, так как будто обсуждали предстоящий званый обед, который надо достойно организовать и провести. Он еще час назад и представить себя не мог, что такое возможно.
  - Можешь на меня положиться, - произнес он.
  - Тогда не будем терять времени, иди и изучай.
  - Хорошо. Сейчас пойду. Только хочу сказать об одном, к нам непременно должен присоединиться Псурцев.
  - Псурцев? - удивилась Шумская. - Я тебе уже говорила, что о нем в этом плане почти не думала. Он самый здоровый из нас. Да и вообще...
  - Что вообще?
  - Такие, как он, сами из жизни не уходят.
  - Почему так считаешь?
  Шумская, в самом деле, ненадолго задумалась.
  - Не знаю, мне так кажется. Можно сказать, интуиция. Разве этого не достаточно?
  - Достаточно, - кивнул головой Базилевич. - Но я все же попробую его убедить. А сейчас пойду изучать вопрос.
  - Подожди, Боря. - Шумская замолчала. - Ты должен сделать так, чтобы все произошло быстро и без боли. Желательно за одну секунду.
  - Я учту твои пожелания, - произнес он фразу, от которой ему вдруг стало и страшно и противно.
  
  116.
  Базилевич уже больше часа читал различные материалы о том, как добровольно уйти из жизни. Раньше он немало знакомился с этим вопросом, но его интересовала не сама процедура, а обоснование и философия этого действа. Он хотел понять, есть ли у человека моральное право поступить подобным образом со своей жизнью?
  Но теперь для Базилевича наступил второй этап, когда от теории следовало переходить к практике. И тут выяснилось, что вариантов не так уж и много; оказалось, что человечество не слишком далеко продвинулось в этом вопросе. Хотя с другой стороны, а зачем выдумывать велосипед, к чему городить другие способы, если уже есть несколько вполне эффективных и опробованных. Еще английский философ Оккама придумал свою бритву, принцип которой гласит: "Не следует множить сущее без необходимости".
  В какой-то момент Базилевич перестал читать об эвтаназии, его сознание потрясло то обстоятельство, что он в самом обыденном порядке изучает материалы о том, как лишить себя жизни. Он вдруг понял, что даже не знает, как к этому отнестись. Может, так и надо поступать; смерть, как и рождение - два самых распространенных в ней явлений. А потому следует относиться к ним спокойно, без излишнего ажиотажа. С другой стороны смерть - это конец всему, а потому она должна вызывать, как минимум, ужас. Но в данный момент он его совсем не чувствует, он просто сидит за компьютером и пробегает глазами по высветившимся на мониторе строкам. Сколько раз он точно так же читал самые разные тексты.
  Так и дальше следует себя вести, решил он. Добровольная смерть требует даже не столько мужества, сколько спокойствия. Особенно в его обстоятельствах, когда речь идет о кончине очень пожилого человека. Старость для того и придумана, чтобы проложить для него путь в вечность, если, конечно, она существует. Но, скорее всего, это все же реальность, но непривычная для обыденного сознания, это реальность другого мира, с которым ему только еще предстоит познакомиться.
  Внезапно к Базилевичу пришла поразившая его мысль: ему абсолютно нет никакого смысла сейчас думать на эти темы, пройдет совсем немного времени - и он воочию сможет увидеть, как там все устроено. Так чего же гадать, не мудрее немного подождать. И все станет ясным.
  Он возобновил чтение, но быстро выяснил, что практически все, что есть на эту тему, уже прочел, а потому можно завершать это занятие. Базилевич выключил ноутбук и задумался о другом - чтобы воплотить задуманное, им понадобится помощник. А точнее, помощница. И единственным человеком, подходящим на эту роль, может быть...
  Базилевич надавил на кнопку экстренного вызова. Через пару минут появилась Лазутова.
  - Борис Аркадьевич, вам плохо? - с порога закричала она.
  - Все в порядке, - успокоил он ее. - Хочу с вами поговорить на очень важную конфиденциальную тему.
  - Разумеется, я готова.
   - Выгляните в коридор, там нет никого? - попросил Базилевич.
  Медсестра удивленно посмотрела на него - и выглянула.
  - Нет никого.
  - Тогда плотнее прикройте дверь.
  Лазутова выполнила и эту просьбу, затем села неподалеку от хозяина комнаты.
   - Борис Аркадьевич, я ничего не понимаю.
  - Сейчас поймете. Только дайте слово, что, во-первых, этот разговор останется сугубо между нами, во-вторых, вы все будете воспринимать спокойно. Обещаете?
  - Обещаю, - не очень уверенно заверила Лана.
  Базилевич кивнул головой.
  - Мы приняли одно, очень важное решение, - начал он.
  - Кто мы? - перебила Лазутова.
  - Я, Наталья Владиленовна и Николай Петрович. Возможно, хотя не уверен, к нам присоединится еще один человек.
  - Псурцев?
  Базилевич снова кивнул головой.
  - Мы решили добровольно уйти из жизни.
  Это заявление не произвело на Лазутову того воздействия, которое он ожидал увидеть.
  - Я так и предполагала, что вы это однажды скажите, Борис Аркадьевич.
  Ее проницательность удивила его.
  - Это так очевидно? - спросил он.
  - Совсем не очевидно, просто я вас все же немного знаю.
  - Тем лучше, Лана. А теперь о самом неприятном. Мне очень не хочется вас об этом просить, но без вашей помощи нам не обойтись. В нашей стране эвтаназия запрещена и тот, кто помогает ее осуществить, сильно рискует.
  - Я это прекрасно знаю, но для вас сделаю все, что смогу. Но... - Лана замолчала на середине фразы.
  - Вас что-то смущает? - пристально посмотрел он на Лазутову.
  - Смущает? Борис Аркадьевич, это совсем не то слово. Я в ужасе. Я не хочу вас терять.
  - Я понимаю вас, но так складываются обстоятельства. Наталье Владиленовне нужно делать срочную операцию, а она ни за что не желает жить без ноги. Поэтому она считает, что лучший выход для нее, опередить события - уйти самой. А что касается Петрова сами все понимаете, он уже не жилец.
  - Но почему вы должны уходить вместе с ними?
  Базилевич тяжело вздохнул.
  - Наташа - моя жена, ей будет легче это совершить одновременно со мной.
  - Но это не аргумент. - Лана, припоминая, наморщила лоб. - Я когда-то читала, что в Индии существует обычай, когда вдову сжигали после смерти мужа.
  - Этот обычай, Лана, отменили, так что вам ничего не грозит. Можете смело отправляться в Индию и искать там себе мужа. - Базилевич удивился, что в такой ситуации способен на шутки. - Дело не только в этом.
  - В чем же, объясните?
  - Я всю ночь размышлял. Пересказ моих мыслей займет много времени. Поэтому с вашего разрешения я коротко. - Он взглянул на медсестру, она не спускала с него напряженного взгляда. - Я совершил мысленное путешествие по всей своей жизни, дошел даже до раннего детства. И пришел к однозначному выводу: я прожил хорошо отведенные мне годы, но более я ни на что не способен. Я целиком себя исчерпал. Так какого черта оставаться и дальше на земле. Только принуждать других людей заботиться о моем бренном теле. Например, вас.
  - Дорогой, Борис Аркадьевич, для меня счастье и большая честь заботиться о вас.
  - Я знаю, и все же это пустая растрата ваших сил. Их можно направить на что-нибудь более полезное. Я сам себе напоминаю засохший цветок, который зачем-то посадили в почву. Даже не представляете, насколько это бессмысленное занятие ждать, что он снова расцветет.
  - Я не согласна! - воскликнула Лана.
  - У вас на это есть свои причины, я их понимаю и сочувствую им. Тем не менее, это так, я исчерпал себя, как личность. И давайте прекратим спор, он ничего не изменит. Я для себя все решил.
  - Как скажите, Борис Аркадьевич, - сдавленным голосом произнесла Лазутова. - Что я должна сделать?
  - Сейчас расскажу.
  
  117.
  Теперь предстояло сделать еще одно дело, самое тяжелое и неприятное. Но он не может пройти мимо него, иначе он уйдет в мир иной с чувством невыполненной своей миссии. А этого он допустить не может.
  Базилевич стал готовиться к предстоящему разговору, даже выписал несколько тезисов. Все это ему сильно напомнило подготовку к лекциям перед студентами или выступление перед очередной академической аудиторией. Правда, обычно этими шпаргалками он не пользовался, все как-то удавалось и без них. Скорее всего, подобная подготовительная работа требовалась ему для успокоения, для придания большой уверенности в себе. Вот и сейчас он предполагал, что произойдет нечто подобное.
  Базилевич перечитал написанное и отложил в сторону листки бумаги. То, что ему представлялось убедительными аргументами, на другого они способны произвести прямо противоположное впечатление. Более того, он почти в этом не сомневается. Может, напрасно он все затеял, выполнит он до конца свою миссию или не выполнит с учетом предстоящего так ли это уж важно? Ни один человек не в состоянии сделать все, что он хочет или наметил, всегда остается нечто невыполненное. И если он уклонится от этого неприятного разговора, то ничего ужасного не случится. И вряд ли ему стоит самому себе предъявлять претензии.
  Внезапно Базилевич решительно отверг собственные мысли. Он просто хочет ими себя убедить, что он не обязан делать то, чего не хочет делать его натура. Но он не может себе позволить поддаться на такие примитивные уловки. Особенно в нынешней ситуации, когда невозможно уже ничего исправить.
  Псурцев хмуро смотрел на Базилевича. Он был так недоволен его визитом, что то ли забыл, то ли не захотел предложить ему сесть.
  - Валентин Глебович, я пришел к вам с очень важным разговором. Думаю, самым важным за всю вашу жизнь.
  - Вот даже как! - воскликнул Псурцев. - Опять будете требовать от меня покаяния?
  - Да, буду, но только совсем в другом формате.
  - Что же вы придумали на этот раз?
  - Могу я сесть, разговор будет, скорее всего, долгий, мне будет трудно его весь простоять.
  - Садитесь, - пожал плечами бывший чекист. - Если я не предложу, вы все равно сядете.
  - А что мне остается делать в этом случае, - согласился Базилевич. Он сел на стул и даже почувствовал себя немного уверенней. Вот что значит принять удобную позу.
  - И о чем пойдет речь? - спросил Псурцев.
  - О смерти.
  - У меня нет настроения говорить на эту тему. Так что, увольте.
  - Это будет необычный разговор. Так о смерти с вами никто еще не разговаривал.
  - Считайте, вы меня заинтриговали. Но все же попрошу, покороче. Хочу до обеда еще прогуляться, врач советует это делать регулярно, считает, что прогулки на свежем воздухе полезны для моего здоровья.
  - Думаю, для прогулки у вас останется время, - слегка иронично проговорил Базилевич. - Вот только возникнет ли у вас желание гулять?
  - Может, вы все-таки перейдете к сути вопроса.
  - Вы правы, пора переходить. Мы решили в самое ближайшее время завершить свое пребывание на земле.
  Псурцев удивленно посмотрел на Базилевича.
  - Это вы о чем?
  - Разве не понятно, мы решили добровольно уйти из жизни.
  - Вот оно что, - каким-то странным голосом протянул Псурцев. - А мы это кто?
  - Разве не понятно. Я, Наталья Владиленовна и Николай Петрович. Мы все взвесили и пришли к единому мнению, что наши жизни завершены.
  Какое-то время Псурцев молчал.
  - Это ваше дело, решили, значит, решили. Я то тут причем?
  - Мы просим вас присоединиться к нам.
  От изумления у Псурцева отвисла челюсть.
  - То есть, покончить собой?
  - А как по-другому это еще можно назвать.
  Псурцев снова взял паузу.
  - А, собственно, с чего это вдруг я должен кончать с собой? Вы решили, вы и кончайте. Я лично такого решения не принимал.
  - Не сомневаюсь в этом. Но никто же не мешает его принять.
  - Знаете, Борис Аркадьевич, я всегда подозревал, что при всех ваших регалиях вы не совсем в здравом уме и доброй памяти. Давайте закончим этот разговор.
  - Не могу, я его только начал. Знали бы вы как далеко нам даже до его середины.
  Псурцев прикрыл глаза и несколько мгновений так и сидел.
  - Если вы бы только себе представляли, как я вас ненавижу, - вдруг процедил он.
  - Очень даже хорошо себе представляю, - с показным добродушием протянул Базилевич. - Достаточно посмотреть на выражение вашего лица, когда вы общаетесь со мной.
  - И почему я должен уйти вместе с вами?
  - Вот об этом я и хочу с вами поговорить. Надеюсь, мы поймем друг друга.
  - Мне кажется, что вы издеваетесь надо мной.
  - Сейчас не тот случай, - покачал головой Базилевич.
  - Боюсь, что вас это не останавливает.
  Базилевич подумал, что, пожалуй, тут его собеседник прав. Он действительно допустил некоторую издевку, а делать это в таком разговоре нельзя. Время для подобных выходок прошло.
  - Давайте, Валентин Глебович, не будет акцентироваться на подобных моментах. У нас с вами очень важная тема разговора.
  - Как скажите, Борис Аркадьевич, - процедил Псурцев.
  Базилевич наклонил голову.
  - Я вам уже говорил и еще раз повторю: с моей точки зрения вы преступник, самый настоящий убийца. То, что лично вы никого не убили, не меняет дело, вы отправляли людей на смерть. И мой друг лишь одна из ваших жертв. Но так получилось, что в силу несовершенства нашего общества вы избежали наказание и благополучно проживаете в нашем пансионате. Точнее, проживали до того момента, когда тут встретили меня. Я убежден, что произошло это не случайно, а по велению высших сил. Таким образом, наказание за ваши злодеяния все-таки настигло вас. Хотя в довольно необычном виде. Вы согласны со мной?
  - Это имеет какое-то значение?
  - Очень даже большое, от этого зависит все дальнейшее.
  - Тогда просто продолжайте.
  - Знаете, - задумчиво произнес Базилевич, - самое причудливая вещь на свете, которую я встречал, это человеческая судьба. Она не поддается описанию обычной логике, хотя всегда необычайно логична. Просто нам крайне сложно ее уловить и разобраться в ней. Но когда мы думаем о жизни так сказать постфактум, многое становится нам понятным.
  - К чему все это?
  - Да к тому, что наша с вами встреча и все, что последовало и последует после нее, не случайно. И напрасно вы думаете, что могли бы ее избежать. Все шло к тому, чтобы она состоялась.
  - Мистика какая-то, - усмехнулся Псурцев.
  - А жизнь, на самом деле, очень даже мистична. Просто мистика - эта та же самая логика только скрытая от внешнего взора, это тот слой нашего пребывания на земле, который мы напрямую видеть не можем. Но можем наблюдать ее проявления. И интерпретировать.
  - Знаете, мне это не интересно, никогда не любил мистику. Говорите по существу.
  - По существу, так по существу, - согласился Базилевич. - Провидение выбрало меня вершить над вами суд и вынести приговор. Именно это я сейчас и делаю.
  - А не много ли вы на себя берете?
  - А как определить, у вас есть критерии? То, что в этом пансионате мы оказались вместе, разве не является свидетельством именно этого.
  - Случайность.
  - Случайностей не бывает, случай - это выбор Бога, - покачал Базилевич головой. - Сами посудите, таких пансионатов десятки, а мы встретились именно здесь. Я не верю в такие совпадения. Все к этому шло.
  Псурцев хмуро посмотрел на своего собеседника, что-то хотел сказать, но промолчал.
  - С вашего разрешения я продолжаю, - произнес Базилевич. - С моей точки зрения то, что вы совершили, заслуживает высшей меры наказания. Погубив столько жизней, вы не имеете право на свою жизнь.
  - Не вам решать! - вдруг закричал Псурцев. Он вскочил со стула, и у Базилевича возникло ощущение, что тот сейчас бросится на него, как уже было однажды. Но вместо этого Псурцев снова сел на свое место.
  - Мне или не мне - это тоже не вам решать, - продолжил Базилевич. - Но я очень ясно осознаю, что не могу уйти в мир иной, не выполнив своей миссии - побудить вас вынести себе приговор. Именно вы сами должны себя приговорить и осуществить этот вердикт.
  - Вам не кажется, что вы бредите.
  - Послушайте, Валентин Глебович, когда человек находит в себе мужество осудить себя за совершенные деяния, это выглядит совсем иначе, чем, если это делают другие. Я убежден, что с точки зрения высших сил - это и есть подлинное очищающие наказание. Простите меня за пафос, но если наказание не очищает наказанного, от него только вред. В первый раз в жизни покажите всем и в первую очередь себе, что вы настоящий мужчина, что кроме подлеца, в вас есть истинно человеческое начало. Найдите в себе мужество и присоединитесь к нам. Легко отправлять на казнь других, а вот казнить самого себя способны единицы. Если вы так поступите, то обретете право называться человеком. Да и что вы теряете, вам уже восемьдесят пять, жизнь кончена, удовольствий от нее никаких. Самое время замолить грехи и наказать себя за преступления. Нельзя же весь этот груз тащить за собой в могилу. В нее надо ложиться налегке.
  На этот раз молчание длилось долго. Базилевич, ожидая услышать что-то от Псурцева, стал терять терпение.
  - Как жаль, что вам тогда так мало дали, дали бы больше, вы бы не вышли из тюрьмы, - вдруг произнес Псурцев.
  - Чего об этом жалеть, этого уже не изменишь, - пожал плечами Базилевич. - Еще раз призываю, будьте мужчиной и человеком. У вас остается последний шанс вернуть себе эти звания. Вы не заслужили право на жизнь.
  - На что же я заслужил?
  - На достойную смерть. Этим правом обладает даже самый мерзкий человек. Знаете, Валентин Глебович, когда мы уйдем, а вы останетесь, вас охватит такое одиночество, которое вы еще не переживали. Вы будете ощущать себя совершенно одним во всей Вселенной. Это ужасное переживание, от которого невозможно избавиться. Не ввергайте себя в это состояние. У вас есть еще возможность его избежать.
  Псурцев вдруг опустил голову и стал смотреть в пол. Внезапно он встрепенулся.
  - Когда вы собираетесь это совершить? - спросил он.
  - Точная дата не определена, но речь идет о двух-трех днях.
  - Хорошо, я дам вам ответ в ближайшее время. - Псурцев выжидающе посмотрел на Базилевича.
  Тот понял, что пора заканчивать разговор.
  - Хорошо, буду ждать ответа. - Базилевич встал и направился к входу. Псурцев даже не посмотрел на него, он глядел куда-то в сторону.
  
  118.
  Псурцев не сразу заметил уход Базилевича. Он был погружен в свои мысли. Он вдруг ясно осознал, что его оппонент или даже враг прав: все это действительно не случайность, он расплачивается за свои грехи. Он никогда особенно не задумывался над закономерностями мира; эта была не его стезя. Он просто жил в нем, старался устроиться, как можно лучше, получать максимальное количество удовольствий. И был уверен, что все так и надо. Ну, да, он отправлял людей за решетку, часто понимая, что они невиновны. Но не он же один. Он знал, как много людей занимаются тем же самым. Причем, часто в гораздо больших масштабах. И при этом живут себе припеваючи. Никто их за это не преследует, никто в этом не укоряет. И из этого мира уходят спокойно, без всяких там угрызений совести. Просто пришло их время, как приходит оно к каждому из живущих и не важно, праведник он или грешник. Так уж устроен мир, умирают все вне зависимости от образа жизни. Вот и он хотел уйти из нее спокойно, мирно, желательно без мучений.
  А вместо этого вынужден думать о том, как ему поступить в такой ситуации? Он всегда терпеть не мог решать какие-то фундаментальные вопросы, они вызывали в нем отторжение. Может, они для кого-то и важны, но не для него. По большому счету он простой человек, жил самыми обыденными радостями. Так зачем ему эта заморочка перед самым концом?
  Да, он поступал нехорошо, да, можно сказать, что совершал преступления. Но они никогда не мучили его совесть или что-то там еще. Было и было, да и если углубиться в историю, то она почти целиком состоит из преступных деяний и преступников.
  В какой-то момент жизни у него пробудился интерес к прошлому. Он стал читать исторические труды, и они его сильно порадовали, так как почти сплошь были заполнены описаниями преступлений. Каждый властитель совершал их столько, что вполне хватало для вынесения ему смертного приговора. А то и ни одного. Так почему он скромный человек - ни царь, ни император, ни президент должен каяться, нести наказание? Эта мразь Базилевич желает его непременно погубить. Что он святой, чтобы заставлять его добровольно уходить из жизни. Хочет, пусть уходит.
  Псурцев очнулся от своих мыслей и обнаружил, что его гостя нет в комнате. То, что он ушел, это хорошо, плохо то, что обязательно вернется. И снова потребует от него, чтобы он сам вынес себе приговор. Как он сказал: добровольная смерть очищает.
  Внезапно в памяти всплыл эпизод, который он давно не вспоминал. Ему поручили вести дело одной молодой женщины. Она была то ли на шестом, то ли на седьмом месяце беременности. Он хотел проявить гуманизм и отправить ее в больницу. Но она, несмотря на свое состояние, повела себя невероятно дерзко и оскорбительно, не только не раскаивалась, но без конца оскорбляла своего следователя. Причем, делала это очень искусно - находила самые обидные слова.
  Он сильно разозлился, и хотя она плохо себя чувствовала, отправил вместо больницы в камеру, чтобы преподнести ей урок. Ночью у нее случилось обильное кровотечение, случился выкидыш. Врачи прибыли слишком поздно, и ее не спасли.
  Он ощущал себя виноватым, что поддался эмоциям. Прошло несколько дней, и он стал забывать об этом случае. Другие дела оттеснили память о нем. А через какое-то время совсем забыл. А сейчас вдруг ясно вспомнил, перед ним встало лицо этой женщины. Он понимает, что виноват и в ее смерти, и в том, что она не родила ребенка. В больнице спасли бы и ее и его. Об этом ему тогда прямо сказал врач приехавшей по вызовы "Скорой помощи". Он его потом допрашивал.
  Что-то вдруг случилось с Псурцевым, жалость к погибшей много лет назад молодой женщине захлестнула его. Если память его не подводит, тогда ей едва исполнилось двадцать лет. Она собиралась замуж за своего молодого человека, даже дата свадьбы была назначена.
  Псурцев удивился, что помнит такие детали, хотя с тех пор прошло свыше сорока лет. Один коллега как-то ему сказал, что лучше всего сохраняются в памяти совершенные преступления. Они не стираются до самого конца. Кажется, он был прав; то, что тогда случилось, ему, Псурцеву, не забыть никогда.
  Он встал, подошел к окну, стал смотреть на парк. Базилевич хочет получить от него ответ уже сегодня. Если он скажет: "да", то этот прекрасный мир, небольшой кусочек которого сейчас он наблюдает, исчезнет для него навсегда. Другой вопрос: насколько он к нему привязан? По большому счету он никогда его по-настоящему не любил, он любил себя в нем. А это не совсем одно и то же. Означает ли это, что пришел момент отвечать за все, что он натворил?
  В памяти снова воскресло лицо той девушки, оно было таким миленьким. Он был бы не прочь с ней переспать. Такие мысли хороводом кружили в его голове, когда он вел допрос. И кто знает, может быть то был еще один весомый аргумент, который заставил его отправить ее не на больничную койку, а на тюремные нары? Через столько времени, как найти ответ на этот вопрос?
  
  119.
  Перед сном Базилевич зашел к Шумской. Они внимательно посмотрели друг на друга. И он подумал, что каждый ищет во внешности другого признаки изменений в связи со скором уходе.
  - Как ты себя чувствуешь? - поинтересовался он.
  - Не очень, - поморщилась она. - Нога все хуже и хуже. Одно радует, что уже скоро мои мучения прекратятся. - Ее голос прозвучал на удивление спокойно.
  - Можно все еще отменить?
  - Нет, Боречка, лучше быть мертвой, чем одноногой. У тебя как дела? Говорил с Валентином Глебовичем?
  - Говорил. Он обещал объявить о своем решении в ближайшее время.
  - Его осталось совсем мало. Как думаешь, он успеет принять это решение?
  - Почему-то мне кажется, что да.
  - Дай бог. Не понимаю, зачем ему жить?
  Базилевич удивленно посмотрел на жену.
  - Что ты имеешь в виду?
  - Он не испытывает от жизни ни малейшего кайфа. Какое удовольствие так жить. Впрочем, его дело, - махнула она рукой. - Что-нибудь мне еще скажешь?
  - Хочу рассказать тебе еще одну историю.
  - Спасибо, милый, но больше не хочу. Там, где мы скоро окажемся, они ни к чему.
  - Но мы еще здесь.
  Шумская ответила не сразу.
  - Знаешь, когда конец уже близок, возникает совсем другое ощущение жизни. Ты вдруг понимаешь, что тебе уже ничего не надо. Какое-то вселенское безразличие.
  - Ты не права, Наташа, - как можно мягче возразил Базилевич. - Я припоминаю один эксперимент, который я ставил над студентами, когда был преподавателем. Я спрашивал их: вам дано задание сегодня посадить деревья в парке. И тут вы внезапно узнаете, что уже завтра земля погибнет от столкновения с гигантским метеоритом. Надо ли в таком случае совершать посадку?
  - Что же отвечали твои студенты?
  - Отвечали, что в этом нет никакого смысла.
  - Вот видишь.
  - Подожди, я не до конца ответил на твой вопрос. Всегда в аудитории находился один студент, а то и два, которые отвечали, что все равно надо сажать. Столкновение с метеоритом не повод для отмены.
  - Боря, но это же бессмысленно!
  - А я всегда полагал, что как раз ответ этих студентов и содержит смысл. А вот те, кто считают, что не надо, они его лишены.
  Несколько мгновений Шумская задумчиво молчала.
  - Поясни, - попросила она.
  - Понимаешь, ответ, что не надо, очевиден. Эти люди не пытаются проникнуть вглубь событий, они видят лишь прямую их связь. Это примитивные существа. Они уж точно никогда не добьются больших результатов в науке. Признаюсь, тебе, я специально отслеживал их судьбы, так все и было.
  - А не примитивные?
  - Те, кто отвечают, что все равно надо сажать, они, скорее всего на подсознательном уровне чувствуют, что есть более высшая задача, чем столкновение двух небесных тел. Это мировой разум или мировой принцип, для него важнее его реализация, чем гибель одной из миллионов планет. Это то, что лежит в фундаменте мироздания, на чем оно возведено. Да, мы не в состоянии по-настоящему понять, что это такое, в чем тут дело, но, возможно, это и не нужно.
  - Что же тогда нужно?
  - Выступить в качестве сознательного, вечного и созидательного элемента, который сильней неких случайных или даже совсем не случайных разрушительных сил и событий. Как всякое разрушение оно слепо и примитивно; если ему поддаться, то значит, уничтожить все что наработала наша с тобой цивилизация.
  - А если не поддаться?
  - Это означает показать мирозданию, что созидательное и светлое начало в нас, а, следовательно, и в нем, так как мы одно целое сильнее его разрушительных, злобных сил. Это означает оказаться на стороне света против тьмы, созидания против разрушения. А это задел новых циклов разумной жизни. Я понятно объяснил, Наташа?
  - Боречка, ты объяснил очень даже понятно, но прости, я мало, что поняла. Не сердись, уж такая я от природы. Но одно все же осознала.
  - Что же?
  - Я выслушаю твою историю. Не знаю, зачем, но, возможно, она будет мне полезна там. Ведь не все же уничтожается, что-то остается?
  - Я иногда думаю, что остается гораздо больше, чем мы себе думаем. А теперь история.
  - Я только лягу.
  Базилевич помог Шумской лечь. Она вытянула вперед больную ногу. Он невольно бросил на нее взгляд.
  - Не смотри туда, - перехватила Шумская взгляд. - Я готова слушать.
  - Это случилось еще в шестнадцатом веке. В небольшой церкви в городе Унне, что в Вестфалии в Германии служил пастором, поэт, писатель и мыслитель по имени Филипп Николаи. В разгар его служения случилось страшное событие - нашествие чумы или моровой язва, как тогда ее называли. Эпидемия в течение очень короткого времени погубило в селении 1300 человек.
  Должен тебе сказать, что Филипп Николая спасал людей. Ему, как пастору, приходилось отпевать горожан, в отдельные дни их насчитывалось десятки. Людьми владело отчаяние; даже когда болезнь отступила, они не знали, как жить дальше, ведь многие их близкие умерли. И тогда священник издает книгу под названием "Радостное зерцало вечной жизни". В ней он описывает, как радостно быть вместе с Господом, какое это счастье Его присутствие в жизни людей. А в приложении к своему сочинению он прилагает два сочиненных им гимна. Один из них он назвал: "Как прекрасно сияет утренняя звезда", второй "Проснемся на зов". В них есть в частности такие слова: "Где вы, мудрые девы? Вперед! Жених идет! Вставайте, берите светильники. Аллилуйя! Приготовьтесь к свадьбе. Вы должны отправиться навстречу Ему".
  Эти гимны исполнялись всей общиной, точнее, теми, кто в ней остался. Люди пели не о скорби по ушедшим, а о любви и надежде на возрождение жизни.
  Прошло время, и об этой истории услышал другой пастор и музыкант, его звали Иоганн Себастьян Бах. Однажды с ним случился такой эпизод. Князь Леопольд, у которого он тогда служил, взял его в поездку для того, чтобы он во время нее его развлекал исполнением музыки. Путешествие было долгим, и когда они уже подъехали к воротам Кетена, где жили, музыкант, от стоявшего возле них стражника узнал, что умерла его жена Мария- Барбара и трое их детей.
  Это был страшный дар. Бах погрузился в горе. Но в один момент он вспомнил стихи гимна своего предшественника. На их основе он написал кантату, он ее назвал "Голос радости". Там есть такие слова: "Если ты со мной, то я с радостью пойду навстречу смерти. Каким прекрасным был бы мой конец, если бы твои милые руки закрыли бы мои преданные глаза". А теперь послушай звучание самого произведения. Я специально принес ноутбук для этого.
  Базилевич включил музыку. Они слушали ее в полной тишине. Внезапно по щекам Шумской поплыли два ручейка слез.
  - Почему я раньше не слышала этой музыки! - воскликнула она.
  - Может, для того, чтобы услышать ее сейчас.
  - Ты прав, - согласилась она. - Не знаю, станет ли мне легче умирать, но, кажется то время, что мне остается, прожить будет немного легче. Спасибо тебе. Я благодарна Ему за нашу встречу. - Она посмотрела ввысь. - Я буду счастлива, если ты закроешь мои глаза.
  - Я пойду?
  - Да, иди. Надеюсь, Псурцев завтра даст ответ.
  - Я тоже надеюсь. - Базилевич поцеловал ее в лоб.
  - Удивительно, но я вдруг успокоилась, - словно не доверяя себе, произнесла она.
  - Это музыка, она делает чудеса.
  Шумская кивнула головой.
  - Да, музыка делает чудеса, но даже она не вылечит мою ноженьку.
  
  120.
  Петрова за завтраком не было, что уже никого не удивило. После еды Базилевич зашел к нему.
  Петров лежал на кровати в полуоброчном состоянии с закрытыми глазами. Выглядел он так страшно, что Базилевич понял, что для него начался отсчет последних дней. Судя по его виду, вряд ли проживет даже месяц.
  Внезапно Петров открыл глаза и посмотрел на Базилевича.
  - Вы пришли, - произнес он даже не слабым, а безжизненным голосом.
  - Пришел вас проведать, Николай Петрович. Как вы себя чувствуете? - спросил Базилевич и тут же пожалел о своем вопросе; при данных обстоятельствах он выглядел нелепо.
  - Ужасные боли, целую ночь, - не без труда прошептали губы Петрова. - Сейчас лучше. - Он замолчал, и по его виду было ясно, что он погрузился в свои мысли. - Когда? - неожиданно спросил он.
  - Что когда? - не понял Базилевич.
  - Когда мы уйдем?
  Теперь Базилевич понял, о чем спрашивает Петров.
  - Уже совсем скоро, - пообещал он.
  Петров кивнул головой.
  - Хорошо. Теперь я понял, что такое смерть. Это избавление.
  Он снова закрыл глаза. Базилевич не мог определить, то ли Петров заснул, то ли погрузился в какой-то неведомый ему мир своих чувств и представлений. Он встал и тихо вышел.
  Едва Базилевич вошел в свою комнату, как в дверь постучали. Он открыл, на пороге стоял Псурцев.
  - Пустите? - спросил бывший чекист.
  - Разумеется.
  Псурцев вошел.
  - Я заходил к вам десять минут назад, никто не открыл, - сказал он.
  - Я был у Николая Петровича.
  - Как он?
  - Почти при смерти. Осталось недолго.
  Псурцев посмотрел на него странным взглядом.
  - Безобидный был человек, всю жизнь провел в норке, а ведь тоже умирает. Смерть никого не щадит ни праведника ни грешника. Разве это справедливо, по-вашему?
  - Вопрос ни в смерти, вопрос в жизни. Умирают все одинаково, а вот живут все по-разному.
  - А вам не кажется, что и умирают по-разному, - возразил Псурцев. - Одни легко, другие тяжело.
  - Я имел в виду, что всех поджидает один конец вне зависимости от того, как человек жил. Поэтому все внимание надо сосредоточить на жизни.
   - А как вы думаете, от чего все-таки одним достается, как награда, легкая смерть, а другим, как наказание, тяжелая?
  - Боюсь, что не смогу дать вам точный ответ. - Базилевич задумался. - Возможно, от уровня осознанности. Чем человек прожил более осознанную жизнь, тем и смерть легче. Впрочем, этот тезис я не проверял.
  - А я думал, что вы все провели. - В голосе Псурцева прозвучала затаенная насмешка.
  - Для этого сто жизней не хватит. А у меня была всего одна. Мне представляется, Валентин Глебович, мы с вами не о том говорим. Времени очень мало.
  - Понимаю, вас интересует только одно - захочу ли я себя убить?
  - И что вы решили?
  Псурцев долго молчал, Базилевич терпеливо ждал ответа.
  - Я буду с вами. Я согласен с вашими словами, что должен вынести и совершить над собой приговор. Теперь довольны?
  - Это не совсем то слово.
  Псурцев махнул рукой.
  - Вряд ли у нас сейчас ситуация, когда стоит тратить силы на подбор слов. Вы мне потом расскажите, как все будет происходить?
  - Вы непременно получите все необходимые инструкции.
  - С вами приятно иметь дело. Буду ждать. - Псурцев окинул Базилевича непонятным взглядом, в котором могло скрываться любое чувство, и вышел.
  
  121.
  Перед уходом домой к Базилевичу заскочила Лазутова.
  - Я ненадолго, Борис Аркадьевич. У меня свидание. Пригласил один знакомый. Я от него этого не ожидала, а потому вдвойне приятно.
  - Поздравляю. Вижу, как вы окрылены.
  Лана немного замялась.
  - Не то, чтобы совсем уж окрылена... Я давно не ходила на свидания. То, что было с Женей, свиданиями трудно назвать. А ведь это необходимо. Правда, же?
  - Правда, Лана. Я рад за вас.
  - Но я к вам зашла по другому поводу. То, о чем вы меня просите... Я под впечатлением весь день. Когда я представляю, что я однажды приду на работу, а вас нет... Мне хочется плакать.
  - Ланочка, но ведь однажды это все равно случится. Ну, через месяц или даже через год. Это принципиально ничего не меняет.
  - Принципиально не меняет, а не принципиально меняет много.
  - Что именно? - вздохнул Базилевич. Ему не очень хотелось вести такой разговор.
  - Какое-то еще время вы будете рядом. Для меня это важно.
  - Во Вселенной существует принцип: если событие должно непременно случиться, то чем раньше это произойдет, тем лучше для всех.
  Лана наморщила лоб.
  - Но если исходить из вашей же логики, чем раньше человек умрет, тем лучше. Тогда самый оптимальный вариант - умирать в младенчестве. - Она выжидающе посмотрела на Базилевича.
  - Вы не правы. Речь идет о событии, которое уже назрело. Если говорить о смерти, то она назревает тогда, когда человек выполнил свою жизненную программу. Но часто происходит так, что человек свою программу выполнил, а смерть все не настает. И тогда начинается бессмысленная, ненужная, мучительная жизнь. А зачем она. Знаете, еще в молодости меня потряс пример Лафаргов.
  - Кто это такие, никогда о них не слышала.
  - Поль Лафарг был зятем Карла Маркса, так как был женат на его дочери Лауре. Они были горячими сторонниками его идей и посвятили себя их продвижению. Они неоднократно заявляли, что как только наступит старость, мешающая им вести эту борьбу, то покончат жизнь самоубийством. И в 1911 году они сдержали своё слово, приняв совместно цианистый калий. Когда я впервые об этом прочитал, то подумал, что это самый из всех достойных уходов. И что было бы неплохо мне повторить их пример.
  - И вы решили это сделать сейчас? - упавшим голосом проговорила Лана.
  - Скорее так совпали обстоятельства. Когда я сюда приехал, ни о чем подобном не думал. Наоборот, скорее предполагал жить до тех пор, пока меня не позовут туда. Но сейчас я окончательно понял, что нет смысла ждать. Прошу, не отговаривайте меня, это бесполезно.
  - Хорошо, больше не стану - обреченно согласилась Лана. - Вы очень спокойны, Борис Аркадьевич, неужели вам не страшно?
  - Это внешне, внутри меня затаился ужас. Но я стараюсь ему не позволять выбраться наружу, иначе могу потерять над собой контроль. Лучше скажите, что с моей просьбой?
  - Завтра все принесу.
  -Завтра, - задумчиво проговорил Базилевич. - Значит, получается, что завтра последний полноценный день моей жизни.
  Несколько мгновений Лазутова смотрела на Базилевича, затем громко всхлипнула и бросилась ему на грудь.
  - Борис Аркадьевич, дорогой, умоляю, не надо.
  Он погладил ее по голове.
  - Лада, милая, поймите, в моем уходе нет никакой трагедии. Это достойный конец хорошо прожитой, насыщенной жизни. И не надо ни о чем жалеть, это напрасно растрачивать душевные силы. - Он отодвинул ее от себя. - А сейчас дуйте на свидание и выжмите из него максимум удовольствия. К тому же у нас с вами еще целый день. А это, поверьте, совсем немало.
  - Да, я иду на свидание, - кивнула головой Лана. - Но завтра мы непременно еще увидимся и поговорим. Обещаете?
  - Да куда ж мы денемся с подводной лодки, - принужденно улыбнулся Базилевич.
  
  122.
  Впервые за завтраком они сидели за столом вдвоем, не пришел не только Петров, что было ожидаемо, но не явилась и Шумская. Это сильно встревожило Базилевича, и едва он кончил есть, тут же отправился к жене.
  Шумская лежала на кровати и смотрела в потолок. При виде мужа, она лишь скосила в его сторону глаза и вновь уставилась вверх.
  Базилевич сел рядом с кроватью.
  - Наташа, почему ты не пришла в столовую? - спросил он. - Как себя чувствуешь?
  - Не пришла, потому что не хочу есть. - Она сделала паузу. - Тебе не кажется, что глупо кушать, если завтра умрешь? Только не говори мне ничего про Вселенную, я больше это не воспринимаю.
  Базилевич подумал, что, в самом деле, сетовать на то, что при таких обстоятельствах Наталья не желает есть, глупо. Его вдруг пронзила мысль, что настал последний, заключительный день его жизни. Хотя в комнате было тепло, ему стало так зябко, что он задрожал. Он постарался взять себя в руки, так как не желал, чтобы она заметила его состояние.
  Но Шумская что-то все же заметила.
  - Боря, тебе не хорошо?
  - Все нормально, Наташа.
  Она не стала дальше расспрашивать.
  - Боря, я тут думала и не знаю, как мне поступить.
  - О чем ты?
  - Я хочу, чтобы на памятнике на моей могиле было бы написано, что я актриса. Для меня это крайне важно. Как сделать так, чтобы появилась эта надпись? И еще, вот фото, которое я хочу на памятник. - Шумская достала из тумбочки фотография и подала Базилевичу.
  Он взглянул на нее. С фотографии на него смотрела молодая, красивая и очень счастливая женщина. Он хотел что-то сказать, но внезапно почувствовал, как застряли слова в горле.
  - Был бы ты, я поручила это тебе и была бы спокойна. Но тебя не будет...
  Базилевич задумался.
  - Я попрошу об этом Лану, чтобы она проследила и на счет надписи и на счет фотографии, - сказал он.
  - Попроси. Думаешь, она сделает?
  - Не сомневайся, сделает.
  - Тогда мне чуточку спокойней, - кивнула она головой. - Не знаешь, чем заняться в последний день жизни?
  - Привести все дела в порядок.
  - У меня давно нет никаких дел. Разве ты это не знаешь?
  Базилевичу стало неприятно, он понял, что ляпнул не то, что нужно.
  - Тогда занимайся тем, что придет в голову.
  - А ты чем займешься?
  - У меня почти такая же ситуация. Все дела давно завершены.
  Шумская задумчиво взглянула на него.
  - Знаешь, меня сильно удивляет, что я такая спокойная. Когда я раньше представляла свой последний день, то была уверенна, что от страха буду визжать, как поросенок, которого режут.
  - Наташа, это мудрость, она диктует свое поведение.
  Шумская отрицательно покачала головой.
  - У меня никогда не было мудрости, даже настоящего ума, и сейчас им не откуда взяться. Это что-то другое.
  - Что?
  - Мне кажется, что значительная меня часть уже умерла. Осталось не так уж и много.
   Базилевич поймал себя на том, что не знает, как ответить на этот пассаж. Да и надо ли отвечать?
  Он посмотрел на жену и увидел, что она ждет ответа.
  - Если это так, то, наверное, это хорошо, будет легче все завершить.
  Вместо ответа Шумская снова уставилась в потолок. Он понял, что ему лучше сейчас уйти и оставить ее одну.
  - Я еще сегодня зайду, - сказал он, дотронувшись до ее плеча.
  Шумская едва заметно кивнула головой. Он вышел.
   Базилевич зашел к Петрову, но тот под влиянием наркотиков пребывал в сомнамбулическом состоянии и не узнал его.
  Базилевич вышел в парк. В этот час тут никого не был, он сел на скамейку. Он был все еще потрясен возникшей в комнате Наталье мысли, что это его последний день пребывания на земле. Почему-то это простое осмысление ситуации настигло его только теперь. До этого оно его как-то обходило стороной. Возможно, он старательно вытеснял его из сознания, но больше этого делать уже не получалось.
  До этого момента он гордился собой тем, что у него хватило смелости принять такое мужественное, даже героическое решение. Но сейчас от этого ощущения не осталось и следа. Наоборот, внутренне он весь сжался, там было так тяжело и сумрачно, что Базилевич не без труда сохранял сидячую позу. Ему было бы легче растянуться прямо здесь на лавке.
  Но что-то мешало это сделать, он никогда не позволял себе так вести. Но то было раньше, сейчас теряет смысл и значение. Можно даже справить нужду и большую и малую. К чему соблюдать правила приличия, если уже завтра его не будет, и он не услышит слова осуждения.
  Эта мысль произвела на него какое-то странное, гнетущее впечатление, она словно бы вернула его в более привычную реальность. Конечно, он не станет вести себя подобным образом, он же еще жив, а значит, обязан оставаться самим собой. И предстоящая смерть не освобождает его от необходимости соблюдать культурный код. Всю жизнь он неукоснительно следил за тем, чтобы никогда и ни под влиянием никаких обстоятельств не распускать себя. Он же далеко не какой-то идеальный человек, в котором изначально все прекрасно и совершенно, в нем всегда таилось немало такого, что пугало его самого. И он старался не выпускать своих демонов наружу, держать их взаперти, словно в сейфе, внутри себя. Коллеги, знакомые, друзья считали его образцом интеллигента, и, исходя из внешних признаков так, скорее всего, и было. Он за всю свою долгую жизнь только всего несколько раз матерился, да и то в лагере, когда уже не было сил себя сдерживать. А сейчас не такая же ситуация, когда можно больше не думать о том, какие слова произносит твой рот?
   Базилевич вдруг подумал о том, какие странные и даже в чем-то нелепые мысли посещают его в последний день пребывания на земле. С другой стороны, а о чем ему размышлять? Как ни странно, но ни о бренности бытия, ни о том, что ждет его за великим переходом, - совсем не хочется. Все это что-то искусственное, наносное, почерпнутое из литературы. А если так рассудить, то и думать-то не о чем, давно обо всем передумано. Просто попрощаться с миром и на этом завершить с ним свой диалог.
  Он обвел вокруг себя взглядом. Да, он должен попрощаться вот с этим деревцем, вот с этим кустиком, с цветками на клумбах, с подпрыгивающими неподалеку воробьями. Хотя разве со всем, что его окружает, не хватит времени распрощаться, в этом случае ему надо будет прожить ни один год. А у него остался всего один короткий день. Да и то часть его уже прошла.
  Базилевича вдруг ударила мысль: завтра его не будет, а все это, что вокруг, останется. Он не нужен этому парку, тот будет еще долго благополучно существовать без него. Как, впрочем, и весь остальной мир. Он его быстро забудет, не такой уж большой вклад в его познание он, Базилевич, внес. Таких, как он, сотни и тысячи, и память о них быстро стирается. Да, какие-то специалисты станут использовать его работы, но их будет так мало, что вряд ли стоит об этом говорить.
  Ему вдруг стало жалко себя. Это было для него крайне редкое чувство, он даже не мог припомнить, когда оно посещало его в последний раз. Но сейчас было очень острым и пронзительным.
   Базилевич провел ладонью по щеке, и ощутил, что рука влажная. Только этого еще не хватало - он плачет. А с другой стороны, собственно, а почему нет, он имеет право на слезы. Он заслужил, чтобы оплакивать сам себя; все же не самый бесполезный, не самый плохой представитель человеческого рода. И эта слабость ему простительна, ведь осталось совсем немного времени до того момента, когда он отправится в вечность.
  
  123.
  Под вечер к Базилевичу заглянула Лана. Он посмотрел на нее и удивился, еще ни разу он не видел у нее такого выражения лица. Оно олицетворяло выражения глубокой скорби, и, казалось, постарело лет на десять. Ему даже стало немного не по себе.
  - Что с вами, Лана? Не заболели? - невольно вырвалось у него.
  Медсестра решительно замотала головой.
  - Я здорова, - надтреснутым голосом проговорила она.
  - Что тогда?
  - Вы не понимаете? Я не хочу, чтобы вы уходили. Умоляю, поживите еще. Ну что вам стоит? А я буду за вами ухаживать, как самая преданная жена.
  - Лана, - он нежно взял ее за руку, - мы уже говорили об этом. Я принял решение, что пора завершать свою эпопею на этой земле. Нет смысла ждать, когда меня разобьет инсульт или паралич, и я буду лежать в постели, как овощ. Все надо делать вовремя, а со смертью большинство людей запаздывают. Давай больше не будет об этом.
  Внезапно Лана разрыдалась, и уткнулась головой в грудь Базилевича. Он погладил ее по голове.
  - Лучше, расскажите, как прошло свидание?
  - Я его отменила, - сквозь слезы протолкнула она слова. - Я не смогла пойти, когда...
  - Сходите позже. А теперь давайте по делу.
  Лазутова отстранилась от Базилевича.
  - Я выполнила все, что вы просили. - Из сумки она достала бутылку. - Здесь пентобарбитал, точнее, его раствор. Для четверых хватит.
  - Спасибо. Вы молодец.
  - Пожалуйста, не благодарите меня, я не могу это слышать.
  - На самом деле, вы не понимаете, какую великую услугу оказываете всем нам. И вот что еще, ни при каких обстоятельствах не признавайтесь, что это вы достали препарат. Я сотру с бутылки ваши пальцы, тогда никто ничего не докажет. Договорились?
  - Да.
  - И еще одна просьба, уже не от меня, а от Натальи Владиленовны. Она хочет, чтобы на ее памятнике высекли надпись: "актриса". И чтобы на нем была вот эта фотографии. - Он показал фото. - Проследите?
  - Я постараюсь. Но тогда и на вашем памятнике надо написать: "профессор".
  - А вот это ни к чему, я не столь тщеславный. Достаточно имени и даты жизни. А теперь давайте прощаться, возможно, больше не увидимся.
  - Я зайду к вам утром. Вы еще будете живы? - с надеждой посмотрела Лана на Базилевича.
  - В этом время, еще буду. Предполагаю это сделать немного позже.
  Лана закрыла лицо руками и несколько мгновений стояла в такой позе. Базилевич осторожно обнял ее за плечи.
  - Ну, хватит, это ничего не изменит. Мне тоже тяжело, а вы усугубляете мое состояние. Думаете, легко уходить из жизни.
  - Ну, так... - мгновенно открыла она лицо.
  - Все, больше ни слова. Идите. Я еще хочу почитать.
  - Что вы хотите? - изумилась Лана.
  - Книжку почитать. Фрейд перед смертью читал "Шагреневую кожу" Бальзака. Читали?
  - Нет, - замотала она головой.
  - Обязательно почитайте.
  - Не сомневайтесь! - горячо заверила Лазутова. - А вы, что сейчас станете читать?
  - Диалог Платона "Федон". В нем он описывает последний день Сократа, как тот умирал. Давно хотел перечитать, да все как-то откладывал. А сейчас откладывать больше некуда.
  - Борис Аркадьевич, я не могу понять, что вы за человек?
  - Вы знаете, для меня это тоже во многом загадка. Все хотел ее разгадать. Сумел ли? - Базилевич задумался. - Даже не знаю. Возможно, человеку не дано постичь самого себя, как ни удивительно это звучит. Так он и уходит в вечность неразгаданным до конца, Да что уж теперь об этом рассуждать, для меня все закончено. Больше сделать и разгадать того, что уже сделал и разгадал, не получится. Идите, пожалуйста.
  Лана кивнула головой. Несколько секунд смотрела на Базилевича, а затем бросилась к выходу.
  
  124.
  На ужине неожиданно появилась Шумская. Это удивило Базилевича, он полагал, что она не придет.
  - Ты решила поесть? - спросил он.
  - Представляешь, сильно проголодалась,- ответила она. - Не было сил терпеть голод. - Она оглядела стол. - Так хочется все это съесть.
  - Так съешь.
  - Тебе не кажется странным наедаться перед смертью. - Она вдруг повернула голову в сторону Псурцева. - А вы что скажите, Валентин Глебович? У вас есть аппетит?
  - Есть, Наталья Владиленовна. Мне в последнее время почему-то постоянно хочется есть.
  - Завидую. Мне весь день не хотелось есть, вот только сейчас. А тебе, Боря? - посмотрела она на мужа.
  - Не очень, - ответил Базилевич. У него действительно не было аппетита.
  - Зачем же ты пришел на ужин? - спросила Шумская.
  - Чтобы не привлекать к нам лишнего внимания. Пусть всем думают, что все идет, как идет. Кстати, прошу тебя, Наташа, и вас, Валентин Глебович, завтра прийти на завтрак. Если мы не появимся в столовой, все забеспокоятся, пойдут по нашим комнатам.
  - Это очень правильно, - одобрил Псурцев. - Именно так и следует поступать.
  - Тогда давайте есть, - предложил Базилевич.
  Некоторое время все ели. Базилевич вдруг почувствовал, что делает это не без удовольствия. Это его удивило; неужели в такой момент можно испытывать приятные ощущения от еды. Хотя с другой стороны, организм до последнего требует заботу о себе. А пища - ее первое проявление. И пока он жив, будет требовать еду. Даже если это его последний день.
  Базилевич задумался.
  - У меня есть предложение, - сказал он.
  - Что за предложение, Боря?
  - Давайте все вчетвером выйдем в парк.
  - Зачем? - удивился Псурцев.
  - Попрощаемся с миром.
  - Я согласна, - отозвалась Шумская. - А как же Николай Петрович, он же не ходячий совсем.
  - Посадим его в коляску и повезем. Валентин Глебович, сумеем его перенести в нее? Тем более, в последнее время он сильно потерял в весе.
  - Сумеем. Вы правы, он очень исхудал.
  - Тогда, когда все улягутся спать, мы это сделаем, - подвел итоги Базилевич.
  - В таком случае пойду перед этим отдохну, - сказала Шумская. - Боря, ты зайдешь за мной?
  - Разумеется.
  Она встала, сделала несколько шагов и остановилась.
  - Не могу идти, нога не идет, - растерянно посмотрела она на мужчин.
  Оба тут же встали и подошли с двух сторон к ней.
  - Мы тебя доведем, обопрись на нас, - сказал Базилевич.
  
  125.
  Ветер был на удивление тихий и безветренный, с разлитым в воздухе океаном тепла. Оно было таким приятным, ласкала тело так нежно, что хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно. Но самым удивительным и прекрасным оказалось небо, звезд на нем высыпало столько, что к Базилевичу невольно пришла мысль, что они появились на небосклоне специально для прощания с ними. А иначе как объяснить выход из укрытия такого их количества. Он не мог припомнить, что когда-нибудь так много сразу видел одновременно небесных светил. Это было странное и небывалое зрелище, которое производило неизгладимое впечатление.
  Базилевич не мог оторвать взгляд от этой звездной феерией и думал о том, что это не может быть простым совпадением. Между ними и этими мерцающими в невероятной от них дали горячими телами сквозь время и пространство проложена незримая связь. Это удивительное единение в этот прощальный вечер четырех обычных людей и этих далеких обитателей Вселенной говорит о великом единстве всего и вся. Единстве, о котором человек прозревает только в самые редкие минуты, когда с него слетает тяжелое и плотное напыление жизнью, и он готовиться сам превратиться в небесное создание, улетающее в неведомую и необозримую даль.
  - Как же тут красиво, как прекрасен этот мир, - вдруг услышал он тихий шелест голоса Шумской.
  Базилевич оторвался от любования картины мира и посмотрел на нее. Она тоже, не отрываясь, смотрела на звезды. Шумская сидела в инвалидном кресле, так как не смогла на своих ногах выйти из комнаты. И впервые сама попросила посадить ее в него. Базилевич сходил за ним, прикатил в комнату, с его помощью она, не пророня ни слова, села. И пока он вез ее парк, все так же продолжала молчать.
  - Я никогда не видела такого восхитительного неба. Боря, ты не знаешь, почему именно сегодня все так безумно красиво? - спросила она.
  - Это совпадение, - не совсем искренне ответил он. Ему не хотелось сейчас разглагольствовать о возможном единстве мира, о том, что тот прощается и грустит вместе с ними по поводу их предстоящего ухода.
   - Думаешь? - Голос бывшей актрисы прозвучал недоверчиво. - Тебе видней. Но мне почему-то кажется... - Она замолчала. - А вы что думаете, Валентин Глебович?
  - А что я должен думать, Наталья Владиленовна. Прощаться всегда грустно даже на день. А тут - навсегда.
  - Вы правы, - согласилась Шумская. - Как же не хочется уходить из такого красивого мира.
  - Наташа, еще не поздно все отменить, - сказал Базилевич.
  - Отменить! - радостно воскликнула Шумская. - Ты прав, надо все отменить. Я хочу еще любоваться этим небом. - Она замолчала. - Боря, - снова раздался ее голос, - а правда, что мы видим звезды не такими, какими они есть на самом деле?
  - Да, Наташа, свет идет до нас очень долго, иногда сотни и тысячи лет. Поэтому мы видим звезды такими, какими они были в момент, когда его лучи оторвались от них и отправились в долгое путешествие к нам.
  - Получается, что свет живет дольше, чем мы?
  - Да, он струится себе и струится.
  - А Вселенная?
  - Что именно, Наташа?
  - Правда, что она живет вечно?
  - Точно никто не знает. Есть разные теории.
  - Какие?
  - Многие физики считают, что сейчас Вселенная расширяется, то есть, становится все больше и больше. Но так будет не всегда, в какой-то момент расширение закончится, и она начнет сужаться. До тех пор, пока не превратится снова в энергетический сгусток.
  - Хочешь сказать, что Вселенная погибнет? И земля тоже?
  - Ничего из того, то ты видишь, не останется. Все исчезнет, включая нашу планету.
  - То есть, мы в любом случае умрем?
  - Да, все живое и не живое исчезнет. Правда, если это и случится, то очень не скоро. Возможно, через многие миллиарды лет.
  - Это не важно, Боря, главное, что ничего и никого больше не будет. Получается, что если мы не умрем сейчас, то умрем тогда.
  - В общем, это обоснованный вывод.
   - Мне даже стало как-то немного легче, - проговорила Шумская. - Когда я увидела эту невообразимую красоту, то подумала, что может не стоит торопиться с уходом.
  - Это правильное решение, - сказал Псурцев.
  - Нет, не правильное, - возразила Шумская. - Нет смысла ждать, когда все для всех само завершится. К тому же я чувствую, что время моего пребывания на земле, закончилось. Правда же, Боря, оно подошло к концу? Ты тоже так считаешь?
  Несколько мгновений Базилевич колебался с ответом.
  - Да, Наташа, наше время почти истекло. Остались считанные мгновения.
  - И я так думаю. Ничего не будем отменять. Побудем здесь еще несколько минут - и вернемся к себе. А что Николай Петрович?
  Все дружно посмотрели на сидящего в кресле Петрова. Он смотрел перед собой и, казалось, не обращал никакого внимания на окружающий мир. То ли он был погружен в собственные переживания, то ли вообще, ничего не ощущал, что происходит вокруг.
  - Он уже в своем мире, - со скрытой насмешкой произнес Псурцев.
  Словно уловив, что он стал центром всеобщего внимания, Петров издал несколько невнятных звуков.
  - Что он говорит? - спросила Шумская.
  - Я не разобрал, - ответил Базилевич.
  Шумская несколько минут не спускала глаз с Петрова.
  - Пойдемте назад, - попросила она.
  
   126.
  Базилевич повез Шумскую в ее комнату, Псурцев - Петрова - в его.
  - Помочь тебе лечь на кровать? - предложил Базилевич.
  - Пока не надо, я останусь в кресле, - отказалась Шумская. - Я хочу попросить тебя.
  - Все, что угодно.
  - Проведи эту ночь в моей комнате, мне с тобой будет легче.
  - Проведу, Наташа.
  - Но только немного позже. Я тебе позвоню, как буду готова.
  - Не стану ложиться, буду ждать твоего звонка, - пообещал Базилевич и вышел из комнаты.
   Шумская на коляске подъехала к висящему на стене большому зеркалу. Его недавно водрузили тут вместо разбитого. Она долго смотрела на себя и вдруг из глаз двумя ручейками потекли слезы.
  - Вот и закончилась твоя жизнь. Наташуля, - прошептала она трясущимися губами. - Совсем скоро, всего одна ночь и тебя уже не будет. Сейчас ты еще есть, а завтра уже нет. От твоей жизни ничегошеньки не осталось, ни былой красоты, ни здоровья. Уже тебя давно никто не любит. Боря ни в счет, он только жалеет и сочувствует. Если бы мы встретились в молодости, как бы я его любила и лелеяла. А сейчас я даже стесняюсь показать мужу свое изуродованное старостью тело. И это я, любившая демонстрировать свою наготу мужчинам, которые сходили от нее с ума.
  Ну, почему, почему от всего этого ничего не осталось. Боженька, ты же есть, зачем сначала отнял у меня молодость и красоту, а теперь забираешь и жизнь. Ну, скажи мне, на что тебе такая страшная, старая баба, я же теперь никто, одно рыхлое и больное тело. Что ты с ним будешь там делать? Даже смотреть и то неприятно. Ну, да, я не святая, грешила много, лгала, прелюбодействовала, интриговала против других актрис. Так это же пустяки, они не стоят того, чтобы отобрать у меня все. Но ты такой непримиримый, в тебе нет ни капелюши жалости. Я давно знаю, что ты желаешь моей смерти, иначе, зачем наслал на меня эту страшную болезнь. Вот и добился своего, завтра меня не будет. Неужели это тебя порадует?
  Шумская замолчала, приблизилась к зеркалу и стала себя рассматривать. Какое у нее ужасное, старческое лицо, с таким лицом нельзя продолжать жить. А ведь когда-то от одного его вида мужчины брякались на колени, заваливали ее уборную букетами, дарили дорогие подарки, чтобы только с ней переспать. А она с головой купалась в этом обожании, в этой, казалось, безграничной любовной неги. Ей тогда все это казалось вечным, что этот карнавал жизни будет бесконечным, как та самая Вселенная, которой они только что любовались.
  - Наташа, снова проговорила она, - если ты этого не сделаешь завтра, через несколько дней тебе отрежут ноженьку. И это будет лишь началом. Сначала немного, потом все больше. Я же не такая уж и наивная дурочка, я читала о своей болезни и знаю, чем она заканчивается. Меня уже ничего не спасет, а прожить месяцем больше или меньше, нет никакой разницы. Только бы хватило мужества это сделать. Надеюсь, Боренька мне поможет. Он такой замечательный, иногда мне кажется, что он из какого-то другого мира, существование которого я даже не подозревала. Но в какой-то момент так захотелось его посетить. Как жаль, что Боренька не видел и уже не увидит меня молодой и красивой, не видел меня на сцене в моих ролях. Я знаю, что не была великой актрисой, но кое-что у меня все же получалось. Я бы играла только для него и была бы самой счастливой женщиной на свете. Но и этого тоже никогда не случится. Ничего уже не случится. Помнишь, Наташенька, как однажды, снимаясь в кино, тебе надо было лечь в гроб. Ты так испугалась, что устроила истерику и ни за что не соглашалась. Пришлось это сделать дублерши. А теперь тебя положат в него, и ты будешь в нем лежать долго-долго. И конца этому не будет. Это так страшно представлять. А если я вдруг буду что-то чувствовать, пусть самым краешком сознания, я же тогда умру от ужаса во второй раз. Нет, надеюсь этого не случится, я не хочу. Быстро умереть - и чтобы больше абсолютно ничего. Буду лежать в могиле, а мимо меня станут ходить люди, проезжать машины. И никому не будет до меня дела. И ничегошеньки нельзя изменить, вообще ничего. Мне когда-то казалось, что весь мир у моих ног, а вот теперь я становлюсь его прахом.
  До свидания, милая, любимая, ненаглядная моя Наташуля, уже завтра эта комнатка опустеет, мои вещи выкинут, как ненужный хлам, и в ней поселится кто-то другой. И он даже думать обо мне не станет; мало ли кто тут обитал до него. Пройдет совсем немного времени - и ни один человек на земле не вспомнит о том, что я тоже на ней когда-то жила.
  Шумская увидела в зеркале, как по морщинистым щекам, уже высохшим от слез, снова текут полноводные ручьи. Она зарыдала навзрыд.
  Плакала Шумская долго, затем внезапно что-то переключилось у нее внутри. Рыданья прошли, она уже спокойней посмотрела на себя в зеркало. Достала губную помаду, аккуратно провела ей по губам, после чего взяла телефон:
  - Боренька, прошу тебя приходи.
  
  127.
  Базилевич вошел в комнату и нашел взглядом Шумскую. Она сидела в инвалидном кресле рядом со столом. Его удивило спокойствие ее лица.
  - Что ты делала это время? - спросил он.
  - Прощалась в жизнью, - ответила она так, словно бы говорила о самом обыденном. - А ты?
  - Читал диалог Платона "Федон", - ответил Базилевич.
  - Ты читал? - удивилась она.
  - Для меня это была последняя возможность дочитать диалог.
  - Почему-то я думала, что ты будешь подводить итоги.
  - Я их давно подвел, Наташа. Нет смысла это делать в очередной раз.
  - Тебе видней. - Она посмотрела на часы. - Поздно, уже первый час.
   Базилевич тоже перевел взгляд на часы. Они показывали двадцать минут первого.
  - Как проведем эту ночь?
  - Я устала, ляжем спать. Мы муж и жена, а ни разу ни спали вместе. Давай эту ночь проведем в одной кровати.
   Базилевич кивнул головой.
  - Я готов.
  - Тогда будем ложиться. Поможешь мне перебраться на кровать, нога совсем не ходит.
  - Конечно.
  Шумская была довольно тяжелой, и ему пришлось приложить немало сил, чтобы помочь ей взобраться на кровать. Он ощутил, как эти усилия отозвались болью в сердце. Невольно он поморщился.
  - Боря, у тебя что-то болит? - обеспокоилась Шумская.
  - Сердце защемило.
  - Ложись рядом - и все пройдет.
   Базилевич лег рядом с женой. Она повернула к нему голову.
  - У меня к тебе просьба, не говори ни о чем, - сказала Шумская. - Не хочу, чтобы в голове появлялись какие-то мысли. Просто желаю заснуть. Если у нас не получится, я приготовила снотворное. Оно лежит на тумбочке. Достанешь?
  - Конечно, Наташа.
  - А теперь просто обними свою Наташеньку и попытаемся вместе заснуть.
  Базилевич обнял Шумскую и положил голову ей на плечо. И почувствовал едва заметный аромат духов. Он понял, что она готовилась к этой их совместной последней ночи.
  Он не стал ей ничего говорить, закрыл глаза. Через полчаса оба спали.
  
  128.
  Они проснулись почти одновременно. Базилевич повернул голову в сторону Шумской и увидел, что она лежит с открытыми глазами и смотрит в потолок.
  Он перевел взгляд на часы, до завтрака оставалось всего пятнадцать минут. Получается, что они заспались.
  - Доброе утро, Наташа! Пора вставать.
  Шумская даже не повернула в его сторону голову.
  - Я еще полежу, Боря, - в ответ сказала она. - А ты, если хочешь, вставай.
  - Завтрак скоро.
  - Позавтракай.
  - А ты?
  - Не хочу. Да и нога что-то совсем не ходит. А после завтрака иди к себе, хочу побыть немного одна. Потом зайдешь за мной.
  Базилевича поразил ее тон и вид, они были абсолютно спокойными. Он еще раз посмотрел на нее, и ему показалось, что она пребывает в какой-то прострации, в каком-то заоблачном состоянии, зависнув где-то между небом и землей. И решил, что нет никакого смысла выводить ее из него. Для нее это сейчас самое лучшее месторасположение.
  Базилевич вернулся в свою комнату. В ванной стал чистить зубы, тщательно вымыл лицо и руки. Смерть надо встречать чистым, подумал он.
  Он решил облачиться в костюм, который не надевал ни разу, как поселился в пансионате. Хотел завершить наряд и галстуком, но передумал - такая одежда выглядела бы подозрительной, никакого торжественного события или даты сегодня не предвидится. Затем взглянул на часы - пора было идти.
  За столом сидел Псурцев. Он уже ел и, как показалось Базилевича, не без аппетита. Это немного удивила его, но он решил, что не стоит даже раздумывать над этим обстоятельством, возможно, таким вот образом бывший чекист отгораживается от страшных мыслей.
  - Когда и где? - тихо поинтересовался Псурцев.
  - Через час, в комнате у Петрова, - ответил Базилевич.
  - Разумно, - кивнул головой Псурцев и взглянул на своего сотрапезника. - Не страшно?
  То ли в голосе Псурцева действительно, то ли Базилевичу показалось, скрывалась издевка. Он посмотрел на него, но на лице бывшего чекиста такого выражения он не обнаружил.
  - Страшно, - подтвердил Базилевич. - А вам?
  - Мне - тоже. Но если я что-то решаю, то не меняю своих решений. Да и что уже делать здесь. Ждать, когда превратишься в такого, как Петров.
  Есть совершенно не хотелось, Базилевич выпил компот, встал и направился к выходу из столовой.
  Он осмотрел свою комнату. Он всю жизнь следил за порядком, но в последнее дни как-то мало занимался им. Может, стоит приступить к уборке, разложить все вещи по их местам. Ради чего? Вот только кровать стоит заправить по аккуратней.
  Базилевич аккуратно заправил кровать, затем подошел к полке с книгами. Провел по корешкам пальцем. Всю жизнь они были лучшими его друзьями, делили с ним горесть и радость. И вот они больше ему не нужны, там, куда он совсем скоро отправится, вряд ли кто-то читает.
  Базилевич прислонился к стене; какая-то удушливая волна вдруг родилась внутри него и стала подниматься вверх по еще живому телу. Внезапно перестало хватать воздуха, он открыл широко рот, чтобы его заглотнуть, но что-то помешало ему это сделать.
  Очнулся Базилевич через несколько минут, удушья не было, наоборот, дышалось легко и равномерно. Он понял, что то был последний приступ отчаяния, последняя попытка тела отстоять свою жизнь, не дать убить себя. Зато теперь он чувствует себя спокойней.
  Базилевич посмотрел на часы - пора идти за Наташей.
  
  129.
  Шумская встретила его на инвалидной коляске. За то время, что его не было, она переоделась. Он подумал, как же трудно ей было это сделать. Зато теперь на ней был очень элегантный костюм, который он ни разу не видел. Губы были накрашены, а глаза подведены тушью.
  - Я не видел у тебя этот костюм, - произнес он.
  - Берегла его для торжественного случая, - ответила Шумская.
  - Пора, - сказал Базилевич.
  - Вези меня, - кивнула она головой.
  Псурцев уже находился в комнате Петрова. Сам же Петров сидел на кровати, с каким-то полубезумным выражением лица. Понимал ли он, что происходит, было неясно.
  - Вы опоздали, - упрекнул Псурцев. - Жду вас уже десять минут. Даже стал думать, что передумали.
  - Извините, - произнес Базилевич.
  - Давайте только без речей, - попросил Псурцев. - Все давно уже сказано.
  - Никто и не собирался. - Базилевич достал из пакета бутылку. - Здесь раствор пентобритала, нужно выпить стакан. Это приведет к остановке дыхания. Все произойдет очень быстро. Кто первый?
  - Я, - вдруг подал голос Петров. Судя по всему, он все понимал, что происходит.
  - Я - вторая, - сказала Шумская.
  Базилевич повернул голову в сторону Псурцева.
  - Я - последний, - решительно произнес тот. - Я сделаю это, слово офицера.
  - Значит, я третий, - констатировал Базилевич. - Приступаем. - Он встал, взял стоящие на тумбочке стаканы, переместил их на стол. Открыл бутылку и разлил раствор по ним.
   Базилевич протянул стакан Петрову. По его лицу пронеслась судорога, он схватил стакан и залпом выпил. Все уставились на него.
  Несколько секунд ничего не происходило, затем лицо Петрова исказила жуткая гримаса, он широко открыл рот, чтобы глотнуть воздуха. Но это не помогло, Петров протяжно захрипел и упал на пол. Какое-то время он еще дергался, затем затих.
  - Моя очередь, - сказала Шумская, не глядя ни на кого. Взяла стакан, поднесла к губам. - Прощай, Боря, произнесла она и выпила.
  Агония длилась пару минут, затем Шумская затихла. Она сидела в своем инвалидном кресле, на ее лице Базилевич не заметил выражения страдания. Оно было спокойным.
  Базилевич с мыслью о том, что все это продлится не более двух минут, взял со стола стакан. Поднес к губам. Его глаза встретились с глазами Псурцева, тот внимательно наблюдал за ним. Базилевич выпил раствор.
  Псурцев спокойно смотрел на мертвые тела. Особенно долго на Базилевича. Затем перевел взгляд на стол, где оставался один наполненный стакан. Он взял его, встал и направился в ванную комнату. Вылил содержимое в унитаз, вымыл стакан и поставил его на полку.
  - Нашли дурака кончать жизнь самоубийством. Я еще поживу, - произнес он.
  Псурцев вернулся в комнату, еще раз посмотрел на тела, снова задержал взгляд на Базилевича и вышел, тщательно затворив за собой дверь.
  
  130.
  На небольшое поселковое кладбище вошла молодая женщина. Впереди себя она толкала коляску, в ней лежал мальчик примерно годовалого возраста. Рядом шел мужчина. Он то и дело бросал любопытный взгляд то на мать, то на дитя.
   - Сколько же мы с тобой не виделись? - спросил Полянцев.
  - Почти полтора года, - ответила Лазутова. - Ты же помнишь, как тяжело протекала у меня беременность. Пришлось на шестом месяце лечь на сохранении. Зато сам видишь, какой получился прекрасный малыш.
  - Вижу, Лана. Отличный мальчик, не зря тогда Базилевич рисковал собой. Как назвала?
  - Борей. У него в метрике все, как положено: Борис Борисович Базилевич. Хотя не хотели писать имя его отца, не верили, что им может быть он. Но я настояла.
  - Воспитываешь его одна? - поинтересовался Полянцев.
  - Конечно.
  - Трудно?
  - Не легко, но я справляюсь. Борис Аркадьевич оставил мне деньги, они очень помогают. Ну, а потом пойду работать.
  - Куда?
  - Пока не думала. Медсестры везде нужны. - Лана огляделась. - Мы правильно идем? Ты помнишь, где они похоронены? Я была там один раз, когда их хоронили, и не уверенна, что найду.
  - Не волнуйся, все хорошо помню, их могилы у противоположной стены. Через пять минут дойдем.
  Они подошли к месту захоронения. Три могилы располагались в один ряд и были полностью идентичны, то есть, оформлены одинаково. Только имена на памятнике высечены разные.
  Лана пробежала глазами по ним. На могилах мужчин на памятниках были высечены только имена и фамилии, фотографии запечатлели их в преклонном возрасте. На памятнике Шумской под фамилией было добавлено слово: "актриса". На Лузутову смотрело лицо молодой и очень красивой, полной жизненных сил женщины, почти девушки. Она широко и счастливо улыбалась.
  - Какая же Наталья Владиленовна в молодости была красивая! - невольно воскликнула Лана.
  Из поддона коляски она достала три одинаковых букета и возложила к подножью памятников. Затем встала возле захоронения Базилевича, некоторое время стояла молча.
  - Борис Аркадьевич, вот мы снова с вами встретились. Но я пришла ни одна, со мной наш с вами сын. Как и вас, его зовут Борис. - Она вдруг резко повернулась к Полянцеву. - Его кто-нибудь навещает? - спросила она.
  - Точно не знаю, но мне кажется, нет. Помню, что сын был на похоронах, но больше я его не видел. Судя по могиле, вряд ли он сюда ездит, все же далеко от Москвы.
  - Я так почему-то и думала, - пробормотала Лана. - Теперь мы будем навещать его могилу с Борей. В следующий раз обязательно наведу тут порядок. У всех троих. - Она о чем-то задумалась. - Знаешь, раньше я полагала, что всех известных, талантливых людей непременно хоронят на знаменитых кладбищах. Но получается, что это не так. Борис Аркадьевич был замечательным человеком, настоящим ученым, а лежит тут, вдали от всех. Тебе не кажется, это не совсем справедливо?
  - Не знаю, Лана, как-то не задумался. А не все равно ли, где лежать?
  - Да ты прав, главное, чтобы человек оставался в сердце. А я постоянно о нем помню. - Она огляделась и только сейчас обнаружила, что рядом вырыта еще одна могила, пока пустая. - А эта для кого? - спросила Лана.
  - Я тебе не сказал, позавчера умер Псурцев. Он перед самой смертью попросил похоронить его рядом с ними.
  - Я хорошо его помню, он был самым здоровым из них. Ты говорил, что он вполне может дожить до ста лет.
  - Я действительно так думал, но у него вдруг развился рак желудка. Причем, он сожрал его с огромной скоростью, буквально за три-четыре месяца. В конце у него были жуткие боли. Однажды он мне сказал, что жалеет, что тогда не покончил с собой вместе с ними.
  - Почему-то мне его не так жалко, как остальных, - сказала Лана.
  Полянцев пристально посмотрел на нее.
  - Я еще тогда хотел тебя спросить. - Он замолчал.
  - Спрашивай, Женя.
  - Это ты им помогла уйти из жизни? Обещаю, что никому не скажу.
  - Давай не будем обсуждать этот вопрос. - Она бросила на него взгляд. - Никогда. Нужно идти, Бореньку скоро надо кормить. А он сильно плачет, когда проголодается.
  Они направились к выходу из кладбища.
  - Вызову такси и поеду домой, - сказала Лана.
  - А коляска? - поинтересовался Полянцев.
  - Коляска собирается. - Лана достала телефон.
  - Подожди еще пару минут, - попросил Полянцев.
  Лана удивленно взглянула на него.
  - Что-то еще?
  - Лана. Я долго думал.
  - И о чем? Можно знать?
  - Да, - кивнул головой врач. - Выходи за меня замуж.
  - Ты это всерьез? - изумилась Лана.
  - Абсолютно всерьез. Обещаю, что буду отличным отцом для Бориса. И еще, хочу, чтобы у нас был бы общий ребенок.
  Лана стояла молча и смотрела, но не на Полянцева, а на ворота кладбища. Затем медленно перевела взгляд на врача.
  - Это очень неожиданно для меня, я не могу прямо сейчас дать ответ. В любом случае мне надо снова привыкнуть к тебе. И я не знаю, получится ли это у меня, очень многое изменилось. А можно узнать, что это вдруг?
  - Когда они покончили с собой, со мной что-то случилось. Моя жизнь мне показалась какой-то мелкой и бессмысленной, а я себе - ничтожным эгоистом. И с тех пор это ощущение во мне не проходит.
  - Просто ты познакомился с Борисом Аркадьевичем и увидел, каким может быть человек.
  - Наверное, ты в чем-то права, - согласился Полянцев. - Я вдруг осознал, что хочу жить для тебя. Это непривычное чувство, но оно делает человека другим.
  - Хочешь сказать, что ты изменился?
  - Хочу на это надеяться.
  Лана кивнула головой, затем достала телефон и вызвала такси.
  - Приедет через три минуты, - сообщила она.
  - Ты не дашь мне ответа?
  Показалась машина, она остановилась возле молодой женщины. Таксист вышел из автомобиля и помог собрать коляску, после чего положил ее в багажник.
  Лана с ребенком на руках стала садиться в машину.
  - Так ты ничего мне не скажешь? - снова спросил Полянцев.
  - Женя, я могу лишь сказать, что жизнь покажет. Больше я ничего сейчас не знаю.
  Таксист захлопнул дверь машины, сел за руль, и она быстро отъехала. Полянцев проводил глазами автомобиль, пока он не исчез за поворотом, а затем медленно направился в сторону пансионата для престарелых.
  4.01. 2023 -23.08.2023
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"