Лев Гунин
ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ
Моим литовским друзьям
"ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ"
ЛЕСНЫЕ БРАТЬЯ
Литовских весей огненная рать
Осенней многоцветностью одета.
Деревья порыжели - не узнать.
Всё выглядит совсем не так, как летом.
В кустах краснеют ягоды, как кровь.
Над колеёй смыкаются власами
Густые кроны; всюду от подков
Водой наполненные лунки образками.
С холма кресты и кладбище глядят
Пронзительным и отрешённым взглядом,
И чёрные платки за цепь оград
Спешат уйти, укрыться за фасадом.
Немое, занавешено окно,
Но чувствуется взгляд из-под полога,
И ствол обреза в сенцах, где темно,
Как будто занесённый над порогом.
Чужого взгляда не шаманский сглаз
Страшит: здесь чужаков не привечают,
Но взор моих не отводимых глаз
Тут узнают, и будто привечают.
Нет, братья, я не сглажу никого,
И тайн я ваших никому не выдам,
И над погостом грустным здесь я свой,
Привычно поражённый ели видом.
И дев я ваших завтра не сниму,
Хоть и стреляют глазками живыми,
Я клавиши органа молча жму,
И на педалях прыгаю восьмыми.
И огненный прозрачный самогон
В стаканы разливается беззвучно,
И есть следы оторванных погон
На кителях хозяйских самых лучших.
Сентябрь, 1977.
КАРНАВАЛ
ЖИВОТНЫХ
Глядят они сквозь кустовую картографов сетку.
И грач-этимолог стучит по округе давно:
Язычество, мол, посадить его в медную клетку.
Стоит Рогачёв, и мычит, посмотрев на Бобруйск,
С Бобрами столетья стоят Горбацевичи рядом,
Козаричей жители коз приготовили в Глуск -
Везти на базар. Но не в Жлобин. Жлобы не подарок.
Летят Комаровичи мимо автобусных трасс,
И Мышкович хаты мышей пригревают охотно,
И топонимических птиц расселяются стаи у нас,
Им будет теплей, веселей и сытней на подворье на скотном.
Октябрь, 1977.
* * *
Под каменным небом один лишь горит огонёк.
Под небом шершавым, под синим и каменным небом.
И он посылает, как чёрное дуло в висок,
Свой яркий и несовместимый с молчанием трепет.
Клубится сознания - общей горячности - пар;
И не смыкаются жёсткие, сонные веки;
И ночь наполняет, как башенный резервуар,
Прореху пространства, земного пространства прорехи.
От звуков исходит скупой, утешающий зной;
Но где-то досады подкралась та чёрная жаба,
И ненастоящий, искусственный, мнимый покой
Воткнул своё пухлое, круглое, длинное жало.
До света дотронутся можно губами, рукой.
Но крепнет досады всемерно-бессильная злоба,
И мозг окружён ледяной, леденящей струёй,
Налётом утраты и невосполнимости пробы.
Но утро собой протирает все окна-глаза.
И две половинки помалу светлеют, светлеют.
А в сердце укор и досада шипами скользят,
И только немеют, и, не умирая, немеют.
Холодные волны объятья свои завершат.
И тихо уйдёт из небес отражение ночи;
И только тогда замечаешь - минуты спешат,
Когда утонуть в этой бездне безвременья хочешь.
Ноябрь, 1977.
* * * За вокзалом вокзал, за погоней погоня, за небом...
И глаза открывает набухшая сном тишина.
И стоят за билетами в очереди... Как за хлебом...
И стоит на распутье империя наша... страна...
Слиты в ней не доживших империй скелеты.
И залатаны раны их диким имперским врачом.
Но не знаю уже, доживёт ли старушка до лета,
И - живая... останется ли с Ильичём.
Продолжается битва. И те, что Литву разделили,
Пусть руками Москвы, но с Москвой не играя в лапту,
Не сдаются её и Москвы возрожденью из пыли,
И катают огонь на ладонях, привыкших к кнуту.
И сказал мне в деревне литовец, старик одноглазый,
Воевавший с империей раненой не на словах,
Что уже за моря переправилась эта зараза,
И оттуда придёт покорять нас и сеять в нас страх.
И под видом друзей возрождённой и новой Летувы
Понаедут враги, пострашнее всех э т и х врагов,
И всё той же звездою загонят народ за эрувы,
И дадут Сатане пару новых блестящих клыков.
Декабрь, 1979. Вильнюс.
растворишься в обыденном строе как соль в чугунке
и краса твоя девичья сникнет в унылости будней
и шесть пальцев увидишь на тонкой и белой руке
ожидая с полуночи новый день судный
мне родня - ты полна чужеродной далёкой тоски
пахнут волосы мягкие мятой сараем и лесом
неразгаданной тайной дрожащей как в поле стручки
что-то терпкое пышет в отместку
и когда мы вдвоём в однозвучной литовской глуши
оказались случайно - не думая даже об этом
я один целотонный стакан осушил
чтобы выдохнуть вспененным стретто...
Июль, 198(...). Литва. [добавлено в цикл]
* * *
Расставлены в окне дома.
И снег на крышах и деревьях.
Зима и тут уже зима.
И тут теперь её кочевья.
В фуфайках женщины прошли,
Обрызгивая нищетою.
За ними девушка вдали,
С опухшей от зубов щекою.
Насытила пространство грусть.
Синеет уличная пена.
И поздно, поздно, ну и пусть.
И муть, как синева на венах.
Откуда родом эта грусть?
Откуда после Возрожденья
Разлома жизни странный вкус,
Который был до Рафаэля.
И на вокзале, за мостом,
Кордоны, поезда, кордоны.
И на таможне грузов тон,
Гудков простуженные стоны.
И едут к нам из дальних стран
Субъекты с грустными глазами.
И оттиски кровавых ран
Горят на лицах желваками.
Январь, 1978.
==========================
==========================
_______________
ПОЭЗИЯ
|