Ранним утром выходного дня по городу ехал трамвай, лениво раскачиваясь и мерно постукивая колесами на стыках рельс.
Пассажиров было не очень много: две бабульки, видимо, ехавшие навестить внуков. Это было ясно, потому что из холщовой сумки прошлого века, одной из них, шел ароматный запах домашнего борща, а из сумки другой бабули выглядывали апельсины и яблоки.
В середке вагона веселилась компания из трёх молодых людей, две семейные пары, мужчина с пацаном на переднем сидении, два мужика и три женщины среднего возраста в конце вагона.
Пацан, какое-то время, внимательно смотрел в переднее окно трамвая, явно завидуя водителю с наушниками, который сидел, как бы ничего не делая, а просто сидел и смотрел вперед, иногда дергая какой-то рычажок и топая ногой, слушал музыку. Потом эти 'смотрелки' ему явно надоели, и он стал ёрзать на сидении. Рядом сидевший отец почти не обращал на него внимания, потому что был занят мыслями, судя по немного помятому лицу, мысли его были далеко, а лоб покоился на холодном оконном стекле.
Пацану нужно было с кем-то поговорить или что-то сделать, отец был в 'анабиозе', поэтому он повернулся к матери и громко крикнул на весь трамвай:
- Мам, а ты умывалась сегодня?
Мама, одна из трех женщин, которые сидели на заднем сидении в конце вагона трамвая, молча, кивнула в ответ.
- А мы с папой нет!
Отец вздрогнул, отклеился от окна и негромко сказал сыну:
- Чё же ты так кричишь, щас всыплю.
Пацан обиделся: как же так - его правду не поняли, и он уже громко ответил отцу, показывая свою правоту:
- А если будешь меня ругать, я расскажу маме, что ты в ванну писал.
В трамвае наступила тишина.
Пассажиры в недоумении переглянулись, отец пацана сдвинул кепку на глаза и плотнее прильнул к холодному оконному стеклу, щеки одной женщины покраснели, и лишь один водитель продолжал покачивать головой и притопывать ногой в такт, одному ему слышимой музыке.